- Что я денег не видел? – вопросил хозяин таверны, представительный господин лет сорока пяти, - нет, почтенный Тешка, я уже знаю, что вы рассказчик, да не из простых. Поэтому хочу, чтобы вы расплатились не деньгами, а историей. Было около девяти вечера, за окнами маленькой таверны хлестал отчаянный ледяной майский ливень. Он застал меня на полпути к дому, и я нырнула в теплое нутро таверны, носящей название «Свирель и Яблоко», чтобы переждать непогоду. Расторопная служанка тотчас взяла у меня мокрый плащ, пообещав, что через полчаса вернет его сухим и чистым, и принесла горячего молока с медом. Начав отогреваться, я, наконец, смогла и захотела как следует оглядеться; до этого я никогда не бывала в таверне. Маленький зал таверны был уютным, украшенные резным орнаментом деревянные стены его озаряло пламя очага. Из десятка столиков было занято только три; у огня сидел старик-рассказчик с рынка, а рядом с ним – хозяин заведения, ведущий разговор достаточно громкий, чтобы и я слышала его. - Эта таверна досталась мне от моего отца, а тому – от его родителей, - сказал хозяин, - и так она передавалась каждому новому поколению вместе с тайной, которую мне узнать не довелось. Тайна эта в названии. Почему «Свирель и Яблоко»? Кто и для чего назвал так таверну? Дела мои идут хорошо, и таверне еще стоять и стоять – и моим детям она достанется, и детям моих детей, но тайна утрачена, потому что отец не успел открыть мне ее. И вот я хочу попросить тебя придумать разгадку этой загадки, чтобы она заменила утраченную. - Понимаю, - мягко улыбнулся старик, - я сделаю так, как вы просите. Это не будет той правдой, которую знали ваш отец и отец вашего отца, но все равно будет правдой. Старую тайну заменит новая. Ведь тайны, как и поколения, рано или поздно сменяют друг друга. Хозяин таверны кивнул, соглашаясь. - Тогда вот ваша история, - сказал почтенный Тешка.
«Это история о свирели и яблоке. Вот как было дело: однажды человек, что шел по дороге, увидел демона, сидящего на придорожном камне. Человек хотел обойти тот камень, но Демон уже заметил человека и махнул когтистой лапой, подзывая его. «Послушай, - сказал он, когда человек подошел, – у меня сегодня очень хороший день, и я хотел бы что-нибудь подарить тебе, первому, кого встретил. Правда, у меня есть только это». Он раскрыл ладонь и человек увидел золотое яблоко и деревянную свирель. «Выбери, что хочешь, и это будет мой подарок тебе». Человек задумался. «Наверное, тут есть подвох. Если яблоко сделано из чистого золота, то оно дорого стоит. Я выберу его, и Демон заставит меня заплатить достойную цену… Нет, лучше я возьму свирель. Вряд ли она так ценна, как целый кусок солнечного металла!» Так он и поступил. Демон отдал ему деревянную свирель и спрятал золотое яблоко. «Так я и думал, – сказал он. – Ты мог бы взять яблоко - оно не больше, чем кусок золота, которое вы так цените, и которое не делает ничего, кроме того, что вы позволяете ему. Но ты взял свирель, чьих свойств не знаешь. Зачем она тебе, что ты станешь с ней делать?» «Ты подарил мне ее и теперь спрашиваешь, зачем? Раз уж это подарок, я могу распоряжаться им, как пожелаю». «Что ж, пусть будет так», – сказал Демон и исчез, а человек продолжил свой путь, сжимая в руке свирель. В городе, куда он пришел, был большой праздник. У короля родился долгожданный сын, наследник престола, и король сорил деньгами, награждая лучших музыкантов, циркачей, танцовщиц, которые приносили свое искусство во дворец. Человек подошел к воротам дворца и задумался. Он уже пробовал играть на свирели и мелодии, которые сумел извлечь из нее, были очень красивы. «А что, если я стану играть для короля, и моя игра так понравится ему, что он наградит и меня?» – так подумал человек и отправился во дворец испытать себя и свою свирель. Но стоило ему встать перед королем и поднести свирель к губам, как она ответила звуками горькими и тоскливыми, хриплыми и немузыкальными. Не ожидавшая услышать такое, королева вздрогнула, а младенец в золотой колыбели громко заплакал. Король нахмурился и взмахом руки приказал незадачливому музыканту пойти вон. Удрученный, человек покинул дворец и, отойдя от него подальше, присел отдохнуть. Свирель, которую он до сих пор держал в руке, тревожила его, заставляя вспомнить собственный стыд перед лицом королевских особ. «Что же мне делать с ней? – спросил он себя, – сломать и выбросить? Говорят, подарки Демонов не бывают к добру… но что, если я смогу использовать свирель хоть как-то? Нет, я не брошу ее пока не узнаю, что она совсем бесполезна». Он пошел дальше и вскоре набрел на маленький домик. Человек постучал, надеясь на ночлег, и когда никто не отворил ему, вошел сам, заметив, что дверь открыта. В домике было тихо и темно, на низкой кровати при свете единственной свечи лежала старая морщинистая женщина с открытыми глазами и сложенными на груди руками. Человек пожалел, что потревожил покой умирающей, но старуха вдруг посмотрела на него и улыбнулась. «Как хорошо в последний раз увидеть человеческое лицо перед тем, как узреть Ее лик. Зайди, добрый человек и побудь со мной немного, если не боишься, что Смерть, придя за мной, посмотрит на тебя так же пристально». «Я искал ночлега, - сказал человек со свирелью, - и, если ты не против, я останусь». «Конечно, оставайся. Я вижу инструмент у тебя в руках – не сыграешь ли ты для меня и для Нее?» «Я сыграл бы, но боюсь, что моя игра только ускорит Ее приход… а впрочем, попробую». Он поднял свирель к губам и – о, чудо! – волшебная мелодия полилась звук за звуком, страстная и яркая, от которой хотелось одновременно и жить и умереть. Не в силах остановиться, человек играл, пока руки и дыхание не перестали подчиняться ему. Умирающая приподнялась на своем ложе, поблагодарила и попросила помочь ей встать. Человек отложил свирель и осторожно приподнял легонькое худое тело за тонкие плечи. Женщина больше уже не казалась ему такой уж старой, точно частица молодости проснулась в ней. «Я чувствую, как силы снова вливаются в мое старое тело, и знаю теперь, что не умру, – сказала она. – И это сделала твоя песня – она воскрешает умирающих. Но прошу тебя, будь осторожен со своей свирелью!» Человек кивнул, удивляясь тому, что совершил и тому, что мог совершить. Когда утром он вышел из дома, то увидел, что вокруг дома лежат мертвые птицы, раскинув по склонившейся траве бессильные крылья, что ближайшие деревья облетели, а те, что подальше – оделись осенним золотом. Даже ветра не было здесь, и человек понял, что песня свирели, воскресившая умирающую, убила все живое, что слышало ее, и ужаснулся. «Может быть лучше уничтожить эту свирель?» – подумал он, но рука не поднялась сломать инструмент о колено. В следующем городе он отыскал Мага и показал ему свирель, рассказав о том, на что способны ее песни. Увидев ее, Маг вскинул руки и воскликнул «О, счастливец!» и тут же печально вздохнул «О, несчастный человек!..» «Скажи мне, это волшебство? - спросил владелец свирели. – И что мне делать с ним?» «Это такое же волшебство как жизнь и смерть, – сказал Маг. – И странного же совета ты просишь у меня! Эта свирель отзывается только на зов души. Не пытайся заставить ее играть то, что нужно тебе. Никогда она не принесет тебе пользы, но это – единственное, чего она не может тебе дать». Человек уже начал жалеть о том, что не взял у Демона золотое яблоко, но другая мысль показалась ему верной: «Я могу подарить эту свирель первому встречному, как сделал Демон и пусть уже он разбирается с нею!» Он решил, что так и сделает и, увидав прохожего, подошел к нему. «У меня есть волшебная свирель, – сказал он, - и я хочу подарить ее тебе». «А что она делает, твоя свирель?» – спросил путник. «Она отзывается на зов души и как все свирели играет музыку». «И только? К чему мне она и почему ты зовешь ее волшебной?» И как ни уговаривал путника человек со свирелью, тот не согласился взять ее. Еще не раз и не два он пытался избавиться от подарка Демона и все дальше и дальше уходил в поисках человека, которому нужна была бы волшебная свирель. Но даже те, кто верил, что она действительно волшебная, отказывались от нее. И вскоре уже человек перестал спрашивать встречных, а просто шел дальше и дальше – дорога нравилась ему, вот и все. Прошло время и он подошел к полю битвы, давно оставленному воюющими. Лишь ржавые клинки да белеющие кости говорили о том, что здесь случилось когда-то. Дорога вела через поле и, идя по нему, человек почувствовал такую печаль и скорбь, какой не знал никогда. Она засела в его сердце острой занозой, сжала горло слезами, но он не мог плакать, и от того было еще тяжелее. Тогда он вспомнил о свирели и сказал себе: «Пусть она поплачет за меня и за тех, кто уже никогда не поднимутся с этой земли!» Свирель сама прыгнула к нему в руки, и заиграла едва ли не прежде, чем он дал ей свое дыхание. И полилась невиданная, неслыханная в этом мире музыка Всеобщей Печали и слезы хлынули из глаз человека, слезы, что вымыли занозу из его сердца. Так он шел, не переставая играть и плакать, пока не иссякли и слезы и звуки. А на границе, где кончалось поле, он увидел стоящего на коленях человека, который плакал горше него. «Благодарю тебя, - сказал он, поднимаясь с колен. – Твоя музыка исцелила меня. Когда-то я сражался на этом поле и потерял здесь брата. Все годы я винил в этом себя, ибо брат мой сумел защитить меня, а я его – нет. Твоя песня сказала мне, что я ни в чем не виноват и дала почувствовать это, сняв многолетнюю тяжесть с моих плеч». «Я рад, что она помогла тебе, - сказал человек со свирелью, - правда, эта свирель играет, когда хочет и что хочет, но, видно, она лучше меня знает, что нужно миру». Он отправился дальше, решив дойти до самого Края Земли, и только потом повернуть назад – ведь все говорят о Крае, но никто не видел его… В одном лесу, по которому он шел три дня, человек со свирелью увидел маленькую девочку, которая пугливо пряталась между корней дерева, нависавших над ней как прутья клетки. «Что ты здесь делаешь, малышка?» – спросил он. «Я заблудилась и не знаю, где мой дом». «Может быть, вместе мы найдем дорогу? Не хочешь ли пойти со мной?». «Хочу, – ответила она, выбираясь из укрытия. – Ты большой, а я маленькая, ты будешь смотреть вверх, а я – вниз, и что-нибудь у нас да получится». Прошло полдня, а лес все не кончался. Они присели отдохнуть и перекусить; доставая из сумы хлеб и мясо, человек ненароком достал и свирель. «Ты музыкант?» – спросила девочка. «Нет, что ты. Это волшебная свирель, которая играет, как хочет, и отзывается на зов души. Хочешь послушать?» Девочка кивнула, и он заиграл… Странная то была песня, она заставила высокие травы расступиться, деревья – качнутся в сторону, открывая вид на маленькую деревушку, которая была совсем рядом… Девочка очень обрадовалась, и, когда они вышли из леса, сказала человеку «спасибо» и убежала домой. Тогда он понял, что никогда не дойдет до Края Мира, ибо снова и снова кому-то будет нужна песня свирели, и он станет останавливаться все чаще. «Как жаль, - вздохнул человек, - жаль, что я не выбрал яблоко, хотя оно и не принесло бы мне такой радости. Свирель – сокровище, которое слишком велико для меня. И оно не становится меньше от того, что я делюсь им со всеми, кого встречаю. Пожалуй, мне пора возвращаться». И он вернулся в свой город по той же дороге, по которой покинул его, и на перекрестке снова увидел Демона. «Послушай, - сказал человек, - может быть, ты заберешь обратно свой подарок, или дашь мне яблоко вместо свирели?» «Я не могу, - улыбнулся Демон. – Едва лишь сменяв сложное на простое, ты тотчас пожалеешь об этом и захочешь нового обмена. Ведь вы, люди, всегда выбираете сложный путь, когда рядом есть сотня простых. Нам, демонам, этого никогда не понять». Вот такая это была история, и человек, с которым все это случилось, построил маленькую таверну, и в память о случившемся назвал ее «Свирель и яблоко».
Когда закончилась сказка, закончился и дождь. Я так никогда и не узнала, остался ли доволен трактирщик новой правдой, которую ему подарили взамен утраченной.
Однажды я возвращалась с ярмарки и, очень довольная, разглядывала замечательную шкатулку, которую купила там. Шкатулка из светлого камня, с бархатной обивкой внутри, вырезанным на крышке драконом (я почему-то вспомнила Элге) и ручками в виде цеплявшихся друг за друга хвостами медных змеек, она очень нравилась мне. Я так увлеклась рассматриванием, что не заметила, как приблизилась к краю тротуара, споткнулась о бордюрный камень, и упала, больно удавившись коленями и локтем. Шкатулка, по счастью, упала в стриженую траву за бордюром. Чьи-то мягкие руки помогли мне подняться; отряхнув платье и подняв шкатулку, я обратила взгляд на этого доброго человека и увидела старого рассказчика. - Почтенный Тешка! – воскликнула я, словно бы он был моим старым знакомым, с которым я увиделась, наконец, после долгой разлуки. Воскликнула, и тут же почему-то застыдилась своего возгласа. - Я и есть, госпожа, - улыбнулся старик, - но что же, вы продолжите свой путь или присядете на эту замечательную траву и позволите мне заговорить вашу боль? Я поглядела на зеленый «ежик» стриженой травы, не понимая, шутит старый рассказчик, или говорит всерьез. В нашем городе как-то не принято, чтобы человек взял и уселся на газон… - Пожалуй, продолжу, - призналась я немного растерянно, - и спасибо вам, господин… А разве вы умеете заговаривать боль? Не удержалась и спросила, понимая, что это невежливо. Раз сказал, значит – умеет. - Обещаю, пройдет совсем немного времени, и вы забудете про боль. – Старик сделал несколько шагов вместе со мною. - Красивая шкатулка, госпожа. - Ага. Купила на ярмарке, – не преминула похвалиться я. - Она пуста? - я кивнула, - хотите, я наполню ее? - Чем же? – удивилась я еще больше, чем его предложению посидеть на травке. - Историей. Это будет история о шкатулке, о мастере и о любви. Услышав это, я подумала – никто никогда не дарил мне историй, а еще – ведь он рассказчик, а это то, что он умеет делать лучше всего остального. Значит, история будет интересной. - Хорошо, - согласилась я, и он рассказал.
«Жил человек по имени Лио-лэй, мастер по камню, искусный в своем ремесле. Он был счастлив, мастер-камнерез, ведь руки его всегда служили его душе, а душа его была полна мечты о прекрасном, способной творить чудеса. Он был счастлив и не думал, что может быть еще большее счастье, чем счастье творения, когда к нему пришла любовь. Возлюбленная мастера Лио ответила ему любовью – и это сделало его руки еще более искусными, а камень под резцом – мягким и податливым… В дар своей любимой он преподнес простое колечко из пестрой яшмы, и всю свою любовь, сильнее которой не было на свете. Девушку звали Мэлсси, и она согласилась стать женой мастера Лио, понимая, что будет счастлива, любящая и любимая. Вскоре у молодой пары родилась дочь – так в жизни мастера Лио появилась еще одна причина для счастья… Но вот однажды к мастеру пришел купец, предложивший ему дорогостоящий заказ. Он хотел, чтобы мастер Лио выточил для него шкатулку из Черного Камня и давал ему для этого столько времени и золота, сколько он пожелает. «Время – серебро нашей жизни, - ответил мастер. - Но будь оно даже золотом, каждая секунда которого оборачивается золотой монеткой и падает в ладонь живущего, и тогда я бы сказал – покажи мне камень, и я скажу, что и в какой срок смогу сделать из него для тебя». Купец из чужих краев открыл принесенную с собой деревянную шкатулку и мастер Лио увидел необычный камень. Он был черен, как тьма, и казалось – прикоснись к нему и уже никогда не отмоешь рук от этой черноты; глаза слепли от нее, а потом, прозревая, видели мир другим. «Можешь ли ты сделать из него шкатулку для меня?» - настойчиво спросил купец. «И да, и нет, - ответил Лио-лэй, - этот камень мертв и ничто не сделает его живым. Зачем тебе шкатулка из мертвого камня, у которого нет души? Что ты станешь делать с ней?» «Мне нужна эта шкатулка, - жестко сказал купец, - а что я стану делать с ней… этого я не скажу тебе, и позволь мне самому заботиться о том, что мне нужно от этого мира. Скажи, разве тебе не хочется взять в руки резец и узнать, что за тайна скрывается в этом камне? Разве дело мастера - не познавать тайну?» «Если тайна опасна или жестока, или время ее еще не пришло – я должен отказаться, как бы мне не хотелось другого», - ответил мастер Лио. «От твоего отказа грядут великие беды – вспомни об этом, когда в следующий раз я покажу тебе этот Камень!» – сказал купец и ушел. Прошло несколько лет. Мастер не смог забыть ни странного Черного Камня, ни предупреждения купца, но любовь к жизни и любовь к творению по-прежнему были в его сердце сильнее всего. Но вот однажды, когда ничто не предвещало худого, город посетило Чудовище. Как описать его? Оно было огромным и ужасным, имело крылья и желание получить в этом городе свою жертву. Чудовище потребовало себе в жертву мастера Лио и пообещало, что разрушит половину города, если его желание не будет исполнено. «Прости, любимая, - сказал Лио-лэй жене Мэлсси, которая не хотела отпускать его, - но я должен идти. Люди слабы перед лицом страха, рано или поздно они придут, чтобы увести меня силой; чтобы избавить их он необходимой жестокости, которой они станут потом стыдиться, я должен пойти сам». «Я понимаю, - сказала Мэлсси, - и все-таки пообещай вернуться ко мне, если только сумеешь». «Я обещаю», - ответил мастер и отправился на площадь, где ждало Чудовище. «Не бойся, - сказало оно, увидав мастера, – я не причиню тебе вреда. Забирайся ко мне на спину, и держись покрепче – мы полетим к тому, кто вызвал меня и послал за тобой». Мастер Лио удивился, но выполнил требование Чудовища, которое не желало ему зла и они поднялись в воздух и полетели через горы и долины. Через день и две ночи Чудовище опустилось у пещеры и подтолкнуло матера к зияющему входу в нее. Он вошел внутрь, и, ведомый длинным извилистым коридором, скоро ступил в высокую залу, чьи стены были сплошь покрыты искуснейшей резьбой. Посреди залы на каменном троне восседал приходивший к нему купец. «Вот мы и встретились снова, - сказал он, - меня зовут Велах, и нынче я предлагаю тебе то же – сделать нечто такое, чего не делал еще никто и никогда». И он протянул мастеру Черный Камень в деревянной шкатулке. Но мастер даже не взглянул на него, но смотрел в глаза Велаха. «Когда-то я сам был мастером, - сказал Велах, и положил руку на резной подлокотник трона, а шкатулку с Камнем поставил на колени. – Все, что ты видишь, я сделал своими руками, но мастерство свое отдал за другую силу - силу чародейства. Сила эта велика, и она станет еще больше, когда я смогу подчинять себе души людей и вещей. Для этого и нужна мне шкатулка из Черного Камня. Но теперь я не в силах ничего сотворить сам – поэтому ты должен сделать ее для меня. Я заплачу тебе, чем хочешь – золотом, вечной молодостью или даже вечной жизнью, а если пожелаешь, проведу тебя по своему пути, и ты тоже получишь силу…» «Зачем мне твой путь? – спросил мастер Лио. - Кем я стану, предав все, во что верю? Это наказание, а не награда. Нет, Велах-чародей, я не стану делать для тебя Черную Шкатулку». «Я дам тебе время подумать», - ответил чародей и, позвав Чудовище, приказал ему отнести мастера на высокую гору, с которой нельзя было спуститься. Год, и второй, и третий мастер Лио провел на ее вершине. Чудовище приносило ему пищу и воду и иногда разговаривало с ним. Так он узнал, что на его город обрушились ужасные бедствия, неурожай и голод, свирепая стужа зимой и удушающий зной летом. Сердце мастера болело за семью, и однажды он обратился к Чудовищу с просьбой отнести его домой. «Ты не знаешь, чего мне будет стоить исполнение твоей просьбы, - сказало Чудовище, - чародей Велах имеет власть надо мной, а что можешь дать мне ты, если я нарушу его волю?» «Я могу дать обещание, что исполню любое твое желание, если только это будет в моих силах», - ответил мастер. Чудовище задумалось. «Хорошо, - сказало оно, - я сделаю так, как ты просишь, и однажды ты исполнишь мою просьбу». И оно отнесло мастера Лио в его город. Мастер не узнал своего города – солнце и свет царили в нем, когда он покидал его, а теперь всюду лежала тень. Жена вышла к нему навстречу, исхудавшая и измученная – всем людям приходилось тяжко трудиться с утра до вечера, чтобы заставить землю родить хоть что-то. «Ах, ты все-таки вернулся, - сказала она и со слезами прильнула к груди мужа, - как жаль, что ты не появился годом раньше, может быть, тогда наша дочь была бы жива». «Что случилось с нашей дочерью?» – онемевшими губами спросил он. «Она умерла от голода, муж мой. Я делала все, чтобы этого не случилось, но дети не всегда бывают сильнее родителей». Что им оставалось делать, мастеру и его жене? Только жить дальше и они жили и через несколько лет, когда земля, наконец, стала рождать плоды без усилий, у них родился сын. Тогда мастер Лио сделал для него игрушку – маленькую птичку из камня с пружиной внутри. Птичка пела незамысловатую песенку, и расправляла крылышки, если ее легонько встряхнуть. Мальчик рос, но птичка оставалась его любимой игрушкой. И вот однажды в город снова прилетело Чудовище – но оно ни на кого не напало, а попросило мастера помочь ему. «Какая тебе нужна помощь?» – спросил мастер Лио. «Высоко в горах у меня есть гнездо, где живут мои дети. Они столь хрупки и нежны, что раньше, чем им исполнится год, я не могу никуда их переносить. Но люди из селения, что стоит у подножья гор, люди, не видевшие от меня никакого зла, решили уничтожить меня и моих детей, о рождении которых узнали от чародея Велаха. Он мстит мне за твое освобождение, которое вывело меня из его воли раз и навсегда. «Сейчас, когда Чудовище одиноко, вы еще можете справиться с ним. Но что будет, когда его детеныши подрастут, станут огромны и ненасытны?» – так сказал он и люди услышали в его словах истину своего страха. Горы высоки, но я знаю, что они доберутся до моего гнезда рано или поздно и не оставят от него камня на камне. У меня есть все, чтобы защитить своих детей, но я не хочу пугать или убивать людей. Поэтому я прошу тебя – поговори с ними, скажи, что я не хочу, чтобы смерть лежала между нами, что вскоре я улечу отсюда и больше не вернусь. Ты, как они – человек, может быть, они послушают тебя!» Мастер согласился с Чудовищем. Оно отнесло его в долину у подножия горы и улетело, оставив дожидаться прихода охотников, озлобленных собственным страхом. И они пришли, и, увидев человека там, где не думали встретить кого-то, остановились. «Кто ты?» – спросил предводитель охотников. «Всего лишь посланник. Я пришел говорить с вами от имени того, кого вы хотите убить или лишить будущего. Спрошу – разве Чудовище хоть когда-нибудь причинило вам зло? Что же вы решили причинить зло ему?» «Оно не делало нам зла, но не можем же мы сидеть и ждать, пока сделает! Разве ты можешь поручиться, что этого не случится?» – спросил предводитель. «Я ручаюсь в этом всем что имею, и всем, что у меня будет, своей жизнью и своей душой. Чудовище поклялось, что когда его дети окрепнут, оно улетит отсюда вместе с ними». Предводитель охотников посмотрел на него внимательно и строго. «Ты говоришь так уверенно… Что ж, пусть будет по-твоему. Пока Чудовище не покинет наших гор, ты будешь нашим пленником, и если оно нападет, ты умрешь». Понимая, что это единственное условие, мастер Лио согласился, да и люди, посчитавшие себя вправе так поступить с ним, не позволили бы ему оказаться. Почти год он жил среди них, вспоминая свою семью, и тоскуя о ней. К счастью, людям селения не пришло в голову поступить с ним жестоко и держать его взаперти. В последний день его несвободы ему приснился чародей Велах, который снова предложил ему Черный Камень, чтобы сделать из него шкатулку, подчиняющую души людей и вещей. Но даже во сне мастер отказался творить зло. На следующий день человек, наблюдавший за горами, рассказал сородичам о том, что чудовище улетело вместе со своими детьми, и что оно разорило свое гнездо в знак того, что больше в него не вернется. Свобода была возвращена мастеру Лио. Вот только прошло еще целых полгода, прежде чем он смог добраться до своего города, ведь Чудовище так далеко отнесло его… Вернувшийся, он был встречен женой, еще более исхудавшей и измученной, чем в первый раз и снова она встречала его одна. «Наш сын умер во время черного мора, - сказала она, - я ничего не могла сделать, муж мой, и я снова выжила сама. Прости меня». «Мне не за что прощать тебя, жена моя, - сказал мастер, плача и обнимая любимую, - у нас еще будут дети, и клянусь тебе больше ни одно горе не коснется ни их, ни тебя!» Кое-как справившись с горем, они прожили еще несколько лет, когда у мастера Лио и Мэлсси родился еще один сын. Мастер, страшно горевавший по потерянным детям, наконец, смог открыть старый сундук с игрушками, чтобы достать каменную птичку, один вид которой бросал его душу в пламя горьких воспоминаний. Но недолог был покой, и таким же недолгим было счастье. Орда варваров, диких людей из-за реки, подступила к городу. Мирные люди, вздохнувшие свободней после черного мора, вынуждены были взять в руки оружие, чтобы защищать себя, но это помогало мало, ибо варвары были многочисленны, и вел их чародей Велах. Он сделал так, чтобы они ворвались в город, и позволил убивать и грабить, но только один день. Потом он отозвал воинственную орду и послал весть мастеру Лио – если он согласится сделать для него шкатулку из Черного Камня, орда уйдет, но мастер отказался. Орда отошла от стен города, и война прекратилась, но через несколько дней посланный чародеем отряд выкрал Мэлсси, жену мастера, и его маленького сына. Посланец чародея пришел к мастеру Лио и, протянув руку, раскрыл ладонь, позволяя ему видеть лежащее на ней кольцо, которое он когда-то сделал для своей любимой. «Это посылает тебе твоя жена, - сказал посланец, - и этим она просит тебя согласиться». Мастер Лио забрал у посланца кольцо, но не ответил ему. Через три дня к нему пришел новый посланец, который принес каменную птичку - игрушку его сына. «Если ты согласишься сейчас, с теми, кого ты любишь, не случится ничего плохого». Мастер взял игрушку из его рук, но снова промолчал. Третий посланец ничего не принес ему. «Чародей Велах сказал, что если ты откажешься, он убьет твою жену и ребенка – и это будет все равно, как если бы ты сам убил их своей рукой». Лио-лэй подумал о своей клятве, и слезы ярости появились у него на глазах. «Я согласен, - ответил он посланцу, - но у меня есть собственное условие. Прежде, чем я начну работать, чародей должен отпустить моих родных». Посланец отвел его к чародею, который, выслушав его условие, немедленно согласился. «Я сделаю, как ты просишь, потому что знаю - ты всегда выполняешь свои обещания и еще потому, что это ничего не будет стоить мне. Но вернуться к родным ты не сможешь, пока не закончишь работу». Чародей позвал тех, кто служили ему, и приказал вернуть свободу женщине и ребенку. Мастер Лио своими глазами увидел, как они уходили, возвращаясь в город, но чародей не позволил ему поговорить с женой. После этого мастер взял в руки резец и принялся извлекать форму из Черного Камня. С первого же движения резца все удавалось ему, хоть он и ненавидел то, что делал - впервые в своей жизни, и чем дальше, тем больше разрасталась его ненависть. Когда шкатулка была почти готова, явился чародей Велах. «Заканчивай поскорее, - требовательно сказал он, глаза его ярко блестели, - мне не терпится увидеть вещь моего будущего могущества». Мастер провел резцом по наружной стенке шкатулки, дополняя узор, а потом, словно задумавшись, на миг склонился над ней, заслоняя от взгляда чародея, и снова поднял резец… Чародей не видел, какое исправление он внес в совершенную форму Черной Шкатулки, но нетерпение его стало еще сильнее. Он взял шкатулку из рук мастера Лио, и, тут же, вскрикнув, бросил ее – шкатулка была горячей, как сердце пламени. И сейчас же она, сделанная из единственного на свете куска Черного Камня, засияла ослепительной белизной. И на этой белизне алое казалось еще ярче. Поняв все, он обернутся к мастеру, готовясь поразить его ужасным заклятьем, но оно так и не сорвалось с губ чародея Велаха. На лице мастера была улыбка, руки его, разрезанные у запястий, сочились кровью, которая сделала бесполезной жестокую силу Черного Камня. Тяжкая слабость клонила мастера к земле, заставив его опуститься на колени; такая же слабость властно опустила тяжелую руку на плечи чародея. «Зачем ты сделал это? – тихо – потому и для громких слов уже не было силы, - воскликнул Велах, опускаясь на землю. - Неужели ты так сильно любишь этот мир, что собственная жизнь ничего не значит для тебя? Почему ты принес себя в жертву смерти?» «Это жертва жизни, - не согласился мастер, - я отдаю жизнь за то, чтобы никого на земле не коснулась жестокая власть человека, пожелавшего отнимать у людей души. Я сделал все, что только мог сделать и потому умираю мастером, как и жил». «Как же ты глуп! - слабость растеклась по жилам чародея, который все еще не верил в то, что это случилось с ним. - Ты хотел славы? Никто никогда не вспомнит тебя! Лучше любить себя и любить власть, чем мир и жизнь, которым все равно - есть ты или тебя нет!» «Все делают свой выбор, когда приходит срок, - ответил мастер еще тише, чем чародей, время его кончалось. - После меня в мире остался сын. А что останется после тебя?» Но чародей уже не мог ответить ему и, наверное, это было к лучшему. Та, Что Приходит За Всеми, улыбнулась мастеру, а мастер улыбнулся Владычице Смерть, которая только на миг задержалась, прежде чем забрать его с собой; задержалась, разглядывая ослепительно белую, лишенную власти шкатулку, но так и не осмелившись прикоснуться к ней».
- Но ведь это те та шкатулка, - сказала я, когда он закончил. - Конечно, не та. Но я дал два обещания и оба исполнил - история - вот она, а о боли вы забыли, и она обиделась и ушла. Я так удивилась, что чуть не уронила шкатулку во второй раз – ведь он был прав: ни ссаженный локоть, ни ушибленные колени совсем не болели. Но больше я ничего не успела сказать; почтенный Тешка махнул мне маленькой ладонью и отступил, оставляя меня наедине с моим удивлением.
Я часто вспоминаю почтенного Тешку и его истории. И я не посмела оставить их себе, поступив со всей беспечностью существа, никогда не получавшего истину в дар, и никогда не платившего за нее. Сказки и надежды – это ведь для всех; сказки и надежды – вещи так легко превращающие серое в небесно-голубое.
Полководец подошел к воротам города и остановился перед ними. Его уже ждали - с традиционными Чашей Мира и Ключами от города, но он не торопился принять их. За спиной полководца ждала армия, напрасно приведенная сюда. Один из встречавших приблизился к полководцу. - Город ваш, - сказал он. Полководец не сделал вперед и шага. Ему не хотелось идти дальше, хотя он знал, что нужно. В конце концов, он пришел сюда завоевывать город, а не смотреть на него! Но полководец так и не смог заставить себя войти в гостеприимно распахнутые ворота. - И что мне делать с этим городом? – спросил он у подошедшего к нему человека. - Все что захотите, - ответил человек. Полководец медленно двинулся вперед, потом снова остановился. - Это правда? – спросил он, - правда, что вы все – бессмертны? Человек улыбнулся. - Нет, - сказал он, - теперь уже нет. Полководец ждал объяснений. - Я понимаю вы, как и другие пришли сюда за бессмертием, и вот сейчас удивляетесь, почему мы открыли вам ворота, и не стали сражаться. Просто нам не за что сражаться, и незачем воевать. Мы отдали бессмертие другому. Тому кто, может быть, не смирится перед ним, как мы, а смирит его и сумеет сделать из бессмертия хоть что-нибудь. Эта новость должна была привести полководца в ярость – ведь он и в самом деле пришел сюда за бессмертием. Но гнева почему-то не было... Город, в котором жили люди, не умеющие умирать, всегда был вызовом всем прочим городам и странам. Его то и дело пытались завоевать – хотя как можно победить в сражении, где враги, получая смертельный удар, падают и тут же поднимаются, чтобы продолжить бой? – и иногда даже завоевывали. Просто никто из тех, кто прежде владел этим городом, не смог открыть секрета вечной жизни, и не смог долго прожить в завоеванном городе. Теперь полководец понял, почему. - Вы хотели жить вечно, - сказал человек, - но хотели ли вы, чтобы ваши города выглядели так? Полководец бросил лишь один взгляд на то, что ждало его за воротами, и содрогнулся. В этом городе, причудливом, искаженном, как искажается в агонии лицо человека, нельзя было жить, сохраняя рассудок. В каждой линии стен, в каждом камне на мостовой и даже в небе над городом было что-то, чего не видели глаза, но ощущало сердце, что-то не подспудно отторгаемое самой человеческой сущностью. Город бессмертных был словно гнилое яблоко, расползавшееся меж сжатых пальцев, мерзкое и зловонное. Когда полководец снова посмотрел на своего собеседника, то взгляды их был взглядами двух людей, которые поняли друг друга.
2
Человек по прозвищу Полталисмана вышел из города на закате. Здесь его приняли хорошо - кормили, слушали его песни и не бранили за них, хотя и похвалы он не дождался. Он был бардом, и был им достаточно давно, чтобы не желать похвал и не бояться брани, но принимать и то и другое с философским спокойствием. Да, в этом городе его и в самом деле приняли хорошо, хотя и не заплатили ни гроша. Только перед самым его уходом из города один из людей подарил ему струну для его дорожной арфы, хотя Полталисмана пока не нуждался в струне. Бард принял подарок и поблагодарил за него, как поблагодарил бы за любой другой подарок, и теперь шел по дороге, насвистывая вертевшуюся в голове мелодию. Мелодия то появлялась, то исчезала, Полталисмана пытался поймать ее, как ловят ускользающую мысль, но тщетно. Стоило ему сосредоточиться, как мелодия пропадала, пряталась в тот зыбкий призрачный мир, откуда приходят к музыкантам все мелодии. Сердясь, бард попытался подойти к делу с другого конца - не свистеть и не напевать, а наигрывать и расчехлил на ходу свою струю дородную арфу. Из кармашка в чехле арфы выглядывала подаренная струна. Полталисмана взял ее и без особого смысла поменял одну из старых струн на эту, новую. Попробовав струну пальцем, он остался доволен звучанием. Возможно, теперь упрямая мелодия, наконец, поддастся ему. Он был так поглощен выслеживанием ускользавшей мелодии что не замечал вокруг ничего. Начинало смеркаться, и пора было подумать о том, где устроиться на ночлег, а он все шел и шел. Полталисмана остановился, только услышав негромкий окрик «Эй!». Обычно он был очень острожен и сторонился на дорогах людей, особенно, таких как тот, что окликнул его. Но на этот рас с осторожностью бард запоздал. Человек, выскочивший перед ним внезапно, словно выросший из-под земли, занес руку. Полталисмана успел увидеть, как блеснуло лезвие ножа и ощутить боль в груди, и после этого все ушло, померкло и стихло, даже мелодии, которые не смолкали и во сне, даже стук его собственного сердца. Но потом звуки вернулись. Он очнулся от холода и понял, что лежит на земле. Окоченевший от промозглого осеннего холода Полталисмана не смог сразу подняться. Кто-то ограбил его, отняв почти всю одежду, кроме ветхих штанов, его сума, где среди прочего была запасная одежда, тоже исчезла. Шаря руками по земле в поисках чего-нибудь, что помогло бы ему встать, он наткнулся на собственную арфу. Арфа была цела. Только после этого он догадался ощупать себя. Он тоже был цел, цел и жив. Ни раны, ни царапины – ничего в память об ударе ножа. Полталисмана знал что, чудес не бывает, и не зная как объяснить то что, он жив, предпочел не искать причину. Жив - и хорошо. Полталисмана с горькой усмешкой подумал, что вновь оправдал свое прозвище, которое означало везение наполовину. Да, он был жив, но почти гол, а осенняя стужа будет поострее ножа. Бард встал, вначале на четвереньки, а потом, наконец, поднялся на ноги, не выпуская из рук арфу. Была ночь, полная луна освещала совершенно пустую дорогу. Какие-то лохмотья вались на обочине, но это если и было когда-то одеждой, то очень давно. Но выбирать было не из чего. Полталисмана поднял нечто средне между длинной рубахой и старым мешком, и натянул на себя. Одна мысль о том, что он теперь не совсем уж раздет, немного согрела его. Порывшись в куче сора еще, но не найдя больше ничего хоть мало-мальски полезного, он быстрым шагом отправился по той же дороге, стараясь согреться хотя бы движением и не дать холоду власти над собой. Мелодия, навязчиво звучавшая в его голове, вернулась. Вначале Полталисмана отмахнулся - не до музыки ему было сейчас - но вскоре не выдержал, взял арфу и стал наигрывать, прислушиваясь к своим шагам, и к тому, как звучит новая струна в гармонии со старыми. Струна звучала чуть звонче остальных, но это было поправимо. Мысленно поблагодарив Судьбу, что его дырявые ботинки-развалины не понадобились грабителю, он шел всю ночь и все утро, пока не оказался у ворот небольшого города. Стражи подозрительно оглядели его, но пустили внутрь за монетку, припрятанную бардом в подошве одного из верных старых башмаков просто так, на всякий случай.
3
- Я бард, - в который раз повторил Полталисмана. - А то я не вижу! – сказал трактирщик. Он оглядывал барда с каким-то странным неописуемым чувством. - Имя как? – спорил он, наконец. - Канье, - ответил Полталисмана. - Канье? Что это за имя? Бард разозлился. - Имя как имя! - Да, - трактирщик, наконец, перестал его разглядывать. - Бард говоришь? Таких тут еще не бывало. И что же за песни ты поешь, и много ли они стоят? - Мои песни стоят больше чем за них обычно платят. Уж во всяком случае, больше чем та одежда, что вы мне дадите, чтобы я смог развлекать гостей в зале вашего трактира. От такой наглости трактирщик должен был немедленно выставить Полталисмана, но почему-то не сделал этого. - Ладно, - сказал он, - Сегодня вечером будешь петь для моих гостей, а там посмотрим. Небось, еще и голоден? Полталисмана, почти уже веря в удачу, кивнул. - Ладно, - повторил трактирщик, - раз уж я сказал «да», значит «да».
Народу в зале было не очень много. Канье начал с «Песенки про старого охотника», потом спел «Пять веселых кружек» и совершенно неожиданно для себя перешел к «Истине шута». Это была не та песня, что поют в трактире, каким бы он ни был... но так уж спелось. - Печальный шут смеется над собой: «Вчера опять не угодил вельможе! Он без улыбки бросил золотой, И этим он не угодил мне тоже. Он думает я зол пока я беден, Но наша разве в золоте цена? А злость-медяшка чаще нам нужна, Чем золотая фальшь друзей и сплетен».
И так и эдак нынче рассуди – Пусть золото тебе не застит солнца. Улыбкой за улыбку заплати, Посмейся с тем, кто над тобой смеется. А истина шута... с улыбкой вместе Придет, и так ее узнаешь ты: Что все мы здесь немножечко шуты, А королями быть – не много чести. После ему заказывали петь - много и разное, и за все платили щедро. Но Канье по прозвищу Полталисмана был недоволен собой. Во-первых, конечно, за «Истину шута», песню, никому здесь не нужную, и еще за нахлынувшее вдруг острое нежелание петь. Он с трудом заставлял себя произносить слова и касаться струн; будь у него чуть поменьше опыта – а ему приходилось петь и вдребезги пьяным, и больным, и даже с петлей на шее - он бы не справился. Наступать на горло самому себе, заставлять себя работать – это ли не ад для творческого человека? Но Полталисмана был профессионалом; он не позволил себе замолчать, пока гости трактира требовали песен. Вечером, принимая от барда оговоренную часть выручки, трактирщик сказал ему: - Ты мог бы остаться и на завтра. У нас в городе будет праздник... Ну, сам понимаешь. - Понимаю, - кивнул Канье, хотя не был уверен, что его сегодняшнее выступление как-то увеличило дневную выручку трактира. И остался. На следующий день зал был полон. Канье понимал, что это не ради него, и все равно ему было лестно. Пока веселье набирало силу, он наигрывал простые мелодийки и пел песни, к которым никто никогда не прислушивается. Потом ему стали заказывать – «Двух простушек», «Дубовые пятки», и того же «Старого охотника» Он выступал с легким сердцем. Ничего подобного вчерашнему острому отвращению к песням, не было, и Полталисмана был рад этому. Вспомнив об «Истине шута» он поморщился; когда-то он написал эту песню и считал ее хорошей, но сейчас она раздражала его. Люди не хотят слушать такое в трактире; они приходят в сюда, чтобы повеселиться и отдохнуть... А в жизни такие песни не нужны им тем более. Трактирщик больше не уговаривал его остаться еще на день, но он не потребовал назад одежду, которую дал Канье - пару крепких штанов, серую от частых стирок, но добротную рубаха, куртка и плащ с капюшоном. Бард заработал вполне прилично, и решил дать себе отдых, а заодно осмотреть город, в котором оказался.
4
Полталисмана никогда не упускал возможности побродить по незнакомому городу. Но пока он бродил, за ним увязалась собака. Он не сразу заметил ее, только когда присел отдохнуть на каменную тумбу возле какого-то дома, и достал из сумы хлеб и сыр, чтобы перекусить. Собака не выпрашивала подачку. Она села в десяти шагах от него, и смотрела странным немного удивленным взглядом. Полталисмана тоже посмотрел на нее, и понимающе кивнул: - Что, есть хочешь? Собака, конечно же, не ответила. Он оторвал щедрой рукой изрядный кусок от бутерброда и кинул ей. Псина понюхала и стала есть - без особой жадности и очень аккуратно. Так ел бы ребенок, который хочет понравиться взрослому. Утолив голод, Полталисмана продолжил блуждания по городу. Собака шла за ним, не приближаясь, но и не отставая. Чей-то визгливый голос заставил его остановиться на одной из улиц: - Стой! Да стой же! Он оглянулся - и только тогда понял, что кричали не ему. Тучный господин лет сорока догонял невысокого старичка в длинном сером одеянии. - Стой, колдун, - повторил запыхавшийся толстяк, хотя старик уже остановился. - Я не колдун, я алхимик, - сказал он. - А мне плевать! Ты должен вернуть мне мои деньги! - Вы получили то, что хотели, господин? Тучный побагровел. - Ты отравил все мое пиво, колдун! Я потерял клиентов! Подсунул мне какую-то дрянь, взял с меня деньги и теперь еще будешь спорить?.. Он сгреб старика за грудки... Собака, до этого мирно сидевшая под стеной дома, вдруг ощерилась и без единого звука кинулась на толстяка, вцепившись в отведенную для удара руку. Тучный завопил. Канье был ближе всего к нему и к собаке, что снова и снова прыгала на тучного, который визжал и пытался заслониться от нее стариком-алхимиком. Сломав застежку Полталисмана сорвал себя плащ, и, подскочив к собаке набросил ей на голову плотную темную ткань. Собака на миг замерла под плащом, потом сделала странное, не свойственное собаке движение, и мгновенно освободилась. Внимание ее привлек Канье, стоявший к ней ближе всех, и псина, не раздумывая, кинулась на него. Канье не успел заслониться; тяжелая собачья туша повалила его на землю, клыки впились в горло, разрезав мир надвое жесткой болью. Мгновение спустя он захлебнулся собственной кровью. А потом ему снова открылся свет мира. Над ним склонялись какие-то люди, слышались голоса испуганные и визгливо-недовольные, кто-то стонал, кто-то плакал. - Жив, жив! Он жив! Канье пошевелился (он лежал на земле и ощущал спиной каждый камешек мостовой) и начал вставать. Толпа отпрянула от него, словно он был призраком. Грудь барда была залита кровью, но, ощупав горло, он не нашел раны. Полталисмана оглянулся, не понимая, и увидел собаку, которая лежала у стены с разрубленной грудью. Какой-то человек взял его за руку. - Господин, пойдемте со мной, - требовательно сказал он. - Зачем? - удивился Канье, голос показался ему чужим, но он не был хуже, чем при простуде. - Вас покусал бешеный пес и нужно принять лекарство, - повторил тот же человек. Канье вспомнил его – алхимик, споривший с тучным человеком. - Но вы, кажется, не лекарь... - Это не важно. Надо спешить, пока болезнь не распространилась в крови. И вы тоже, господин Торн идемте со мной. Тучный, который всхлипывал, прижимая к груди покусанную руку, на этот раз не стал спорить. Толпа расступилась, пропуская их.
Алхимик жил недалеко. В доме его было все именно так, как это обычно и представляют – склянки, приборы, пробирки, множество непонятных предметов на полках, никогда не гаснущий огонь и хаос, необъяснимый никакими научными изысканиями. Алхимик подошел к одной из полок и начал рыться на ней, потом перешел к другой, открыл и закрыл несколько ящиков в своем столе и, наконец, отыскал нужное – темную скляницу с чем-то густым и маслянисто блестящим. Этой мазью он густо смазал раны тучного господина Торна, потом осмотрев Канье не нашел на нем ни царапины. Это не очень удивило алхимика, словно он уже сталкивался с чем-то подобным. - Вы владеете магией, господин? - спросил он, – и умеете быстро заживлять раны? Канье только покачал головой. - Но все равно вам надо выпить противоядие. - Мне! – завизжал тучный, - мне первому! Алхимик даже не взглянул на него. Он достал шкатулку с самой высокой из своих полок, налил в квадратный сосуд воды и поставил его на огонь. Вода закипела едва ли ни мгновенно, и в нее он кинул несколько ярко-алых комочков из шкатулки. Через минуту он снял сосуд с огня, разлил его содержимое в две фарфоровых пиалы и протянул одну Канье, вторую тучному Торну. Тучный жадно выпил; руки его дрожали, когда он ставил пиалу на стол. - И все равно ты должен мне денег, колдун, - сказал он уже куда спокойней. – Но я прощаю тебе твой долг. Только никогда больше и на сто шагов не приближайся к моей пивоварне! Сказав это, он повернулся и покинул дом алхимика, напоследок так припечатав дверью, что все склянки на полках зазвенели. - Почему вы не пьете, господин? – спросил алхимик, словно неблагодарность спасенного им человека ничуть не касалась его. Канье покачал в ладони пиалу с совершенно прозрачной жидкостью и ответил: - Я думаю, что это мне не поможет. - Но почему? – удивление Алхимика было неподдельным. Полталисмана пожал плечами. Он не мог этого объяснить ни ему, ни себе. - Я должен идти. - Все-таки выпейте! Канье подумал и, решив, что легче выполнить просьбу, чем спорить, осушил пиалу. Жидкость не имела ни вкуса, ни запаха, но водой она точно не была. - Ну, вот, теперь я за вас почти спокоен. В дверь кто-то поскребся. Алхимик подошел к двери и осторожно отворил – вначале чуть-чуть а потом распахнул дверь совершенно и отошел от дверного проема. Канье увидел, что на пороге сидит собака – та самая бешеная собака с разрубленной грудью. Вернее грудь у собаки была в крови, но раны на ней видно не было. Собака тихо проскулила, словно просила разрешения войти и посмотрела сначала на хозяина потом на Канье. Тот напрягся; он помнил ощущение клыков на своем горле, и ему не хотелось испытать это снова. Но алхимик почему-то не торопился запирать дверь и прогонять псину. Собака переступила порог медленно, тяжело как больная и, подойдя к барду, легла у его ног. Она имела виноватый и жалкий вид. - Что происходит? – спросил Полталисмана удивленно. - Я думал, вы знаете. Не бойтесь, господин, она больше не больна. Я работал с больными животными и могу отличить бешеного пса от здорового. Только мне непонятно, как и почему она вдруг выздоровела. Собака, словно понимая, что говорят о ней, подняла голову и тихо проскулила. Канье поймал себя на желании погладить ее и не удержался – наклонился и провел ладонью голове. Собака снова заскулила. - Мне надо идти. Алхимик немного подумал потом подхватил со стола что-то вроде сумы состоявшей из разноразмерных кармашков и начал складывать в них различные склянки, коробочки и мешочки приятно шуршавшие под его пальцами. - Я пойду с вами. Что-то происходит – а я не понимаю что. Но мне нужно понимать, нужно знать. Канье не сказал ему «да» но не сказал и «нет». Алхимик предложил ему горячей воды – умыться и застирать от крови одежду, и Полталисмана, пока старик собирался, привел себя в порядок. Из города они вышли вдвоем – Канье и алхимик со звенящей, бряцающей сумой. Следом за ними трусила собака. Чем дальше шел Канье, тем лучше чувствовал себя. Так всегда с ним было в дороге, только на этот раз подъем продолжался недолго. В какой-то миг ему захотелось присесть и сделав это, он понял, что подняться уже не сможет. Глухая беспросветная печаль подкатила к горлу и непрошеные слезы навернулись на глаза. Право же собачьи клыки на горле – это было не так больно, как эта тоска! - Ну вот, - сказал он и не нашел что к этому прибавить. Алхимик, решивший, должно быть, что он присел отдохнуть, смотрел на него. Собака подошла, понюхала суму алхимика, фыркнула и приблизилась к Канье. Бард протянул руку и погладил ее, потом достал из своей сумы последний бутерброд и отдал ей. Собака поела. Канье расчехлил дорожную арфу и негромко заиграл. - Звезды и судьбы в пересечении линий, Страны и дали за горизонтом заката… Можно увидеть, как тает серебряный иней, Тот, что был вечным когда-то.
Эти дороги, прямо ведущие к цели – Лишь эхо дорог, а за ним костры и потери. И не спросив, приведут тебя к новой метели Тысячеликие двери.
Если войдешь – среди них навсегда заблудиться Можно легко, забыть свое право и имя. Выбери сам, кем тебе умереть и родится Вместе с другими. Он допел до конца, а потом тяжелая прохладная рука опустилась на него и заставила склониться к земле. Канье лег, не выпуская из рук арфы, и мир померк перед ним. А потом мир вернулся. Рядом с ним стоял Алхимик. - Что случилось? - спросил Канье. Алхимик ответил: - Ты умер. И тогда, в городе, ты тоже умер, но потом ожил, как и сейчас. Канье встал, с трудом оторвав пальцы от арфы. Мир был как мир, и жизнь была как жизнь и кажется, смерти в ней не существовало вовсе. - Странно, - сказал он, - я не помню этого. Потом он вспомнил песню, которую пел и поморщился – песня показалась ему ужасной. - Мне пора, – сказал он. Жизнь, смерть – как бы то ни было, мир Канье по-прежнему был мозаикой из связанных дорогами кусочков – городов, селений, всех тех мест в которых он хоть раз побывал и тех, где не был ни разу. Дорога ждала его. Впрочем, теперь – не только его.
- За что тебя хотел побить тот сердитый толстяк? - спросил он алхимика на ближайшем же привале. Он оказался достаточно запаслив, чтобы взять с собой еду и питье и то и другое он предложил Канье. Собака не предлагала ничего, но охотно брала еду из рук. - За то, что одному человеку иногда трудно договориться с другим, - сказал старик, - особенно если один считает, что за золото можно купить все. Он говорит: «А нет ли у вас какого порошочка, чтобы сделать мое пиво вкуснее, чем у пивовара в соседней деревне?» И если ты даешь ему такой... порошочек, хотя бы только для того чтобы он перестал, наконец, просить, и если пиво его становится необычайно вкусным, но долго хранить его нельзя, – кто выходит во всем виноватым? Конечно тот, кто дал ему порошочек... Канье усмехнулся. - А что его пиво и в самом деле становилось вкуснее? - И не только вкуснее. Оно становилось того чудесного золотистого цвета, который отличает лучшие, «королевские» сорта. А на вкус – как «Слеза дракона». Вы никогда не пробовали «Слезу дракона? Это... о!.. - Когда-нибудь обязательно попробую, - пообещал Канье. Алхимик его веселья не поддержал. Наоборот он стал вдруг очень серьезным и от взгляда его, пристального и невеселого Канье поморщился. - Знаешь ли ты о хрустальном цветке? – спросил алхимик. Полталисмана усмехнулся. - Знаю. Ты решил, что я испил росу листов хрустального цветка, и так приобрел бессмертие? Но ты ошибся. Я никогда не видел этого цветка. Старик не ответил.
5
Старая вырубка подходила прямо к дороге, а дорога была достаточно обширной, чтобы на ней хватало места и пешеходам и разнообразным экипажам. Канье вытер лицо серым от пыли платком и сошел на обочину. Он чувствовал себя усталым, хотя жара мало действовала на него, и к тому же голодным. Запасы его не были рассчитаны на троих – его самого, алхимика и собаку. Псина ела немного, алхимик – и того меньше, но все же настал час, когда Канье обнаружил, что ужин его будет более чем скромным, а завтрака не предвидится вовсе. Возле самой дороги на старом пне сидел человек, вырезавший что-то из куска деревяшки. Нож в его руках не останавливался ни на миг – странный хищного вида нож, при взгляде на который почему-то думалось, что он предназначен для убийства. Канье по прозвищу Полталисмана покосился на человека с ножом и присел на другой пень, подальше от него. Вытащенные из сумы и разложенные на постеленном платке запасы не впечатляли – кусок хлеба и старый почти уже не пригодный в пищу сыр. Канье долго рылся в суме в поисках вяленого мяса, которое, он знал, еще было, но так и не нашел и со злостью покосился на собаку, словно это она каким-то образом втихомолку угостилась пропавшим мясом. - Бездна знает что такое, - проворчал он, - до города, небось, еще топать и топать, а есть нечего. И как всегда не вовремя. Ладно. Обойдемся как-нибудь. Человек на пне хмыкнул – он сидел недостаточно далеко, чтобы не слышать ворчания барда. А потом он отложил свой хищного вида нож и начал раскладывать на соседнем пеньке собственные весьма разнообразные припасы. Все в нем – его одежда, добротная и явно недешевая, удобная вместительная сума, манеры и вид – говорило не только об опытном и умелом путешественнике, но и о любви к удобствам или к тому, чтобы все было так, как ему хочется. В данный момент ему хотелось компании. - Присоединяйтесь,- позвал он. Канье посмотрел на уставленный яствами пенек – там даже не для всего хватило места. Было на что посмотреть. Мясо и хлеб, колбасы не менее пяти сортов, фрукты, тонкие поджаристые лепешки, бутылочка вина, чей запах Канье ощутил тут же, едва взглянув на бутылку, сыр –настоящий оранжевый сорт. Словом настоящий пир. Бард зло стиснул зубы; злость была неожиданной, и он не мог понять, откуда было ей взяться. Незнакомец пригласил отведать его угощения – и только-то. Он сделал это достаточно вежливо и без издевки над путешественниками, не сумевшими правильно рассчитать запас. И все равно у Канье сводило скулы от злости. Он постарался взять себя в руки и успокоиться. - Мне нечего вам предложить, - заметил он нейтрально, - так что если вы рассчитываете на... - Я рассчитываю на компанию, - перебил человек, - по крайней мере, пока. Канье хотел отказаться, но возможности такой ему просто не представилось. Алхимик уже присоединился к приглашавшему у его гостеприимного пенька, и он понял, как глупо выглядит, оставаясь возле собственного нелепого скудного «стола». Он одним движением смахнул неприглядную еду в сумку, поднял ее и свою арфу и подошел тоже. - Садись, ешь, - предложил человек. Полталисмана сел и начал есть. Еда была вкусной, но он почему-то очень быстро понял, что не так уж и голоден. Хозяин всего этого изобилия и сам мало притронулся к яствам. Он то и дело поглядывал на дорогу, словно ожидая чего-то. - Спой для меня, – наконец попросил незнакомец с ножом. Бард подумал немного и согласился. И только взяв в руки арфу, он понял что не знает о чем для этого человека. Выбрать одну из тех немудрящих песенок, которые ему заказывали чаще всего, не позволяло внутреннее чутье барда. Канье настроил арфу. - Мир наш странно устроен и все-таки он таков: Добрая шутка – редкость, и значит, должна цениться. Но все любят лишь героев, и никто не любит шутов, Даже когда от слов их светлеют хмурые лица. С этим уже не сделать ничего, уж прости. Пользу в любой мороке легко мы найдем и все же Герой умеет смеяться и может он мир спасти, Но только всерьез. А с миром на равных шутить – не может.
Мы знаем, в чем правда, но масок уже не снимем с лиц Желая друзьям и близким счастья или удачи. Все любят лишь героев, и никто не любит убийц И вряд ли когда-то это могло было быть иначе. Одна простая загадка – один непростой ответ. Смерть за золото купишь, но жизни купить не в силах. Поэтому так и ценят не тех, кем торгует смерть, А тех, кто без гнева и платы способен убить для мира.
Все это странно – что у всего есть своя цена. Когда мир наш творили Боги – разве кто-то платил им? Но вот они смотрят сверху – им эта шутка смешна: Наши вечные споры о жизни, смерти и силе. Но мы ведь всерьез все это! Нам надо понять самим Что зло, что добро, хоть порой ответы кровавы и жутки... Все мы любим героев, но такая любовь – что дым, И уж точно она дешевле хорошей шутки. Пока он пел, на дороге показались всадники – богато одетые мужчины и женщины, сопроводившие влекомый конями паланкин из темной атласной ткани. Гривы коней, украшенные многочисленными подвесками, переплетенные драгоценными цепочками с ярко сверкавшими камнями, манеры и одеяния всадников, их холеные аристократические лица – не радостные, не добрые – все говорило о власти и богатстве. Канье начал вставать, чтобы поклониться поравнявшимся с ним всадникам, но человек с ножом остановил его: - Сиди, - сказал он, - пой. И почему-то это прозвучало почти угрозой. Бард посмотрел на незнакомца, на кавалькаду всадников и начал петь. Он не старался быть услышанным, и не старался петь красиво или правильно и всадники в топоте копыт в пыли дороги проезжали мимо, не обращая на него ни тени внимания. Но так было лишь до тех пор, пока с бардом не поравнялся паланкин. Лошади, влекущие его, остановились, складки ткани раздвинулись, и Канье увидел девушку. Тонкое смуглое лицо с черными глазами и изящным носом, роскошное, и в то же время полное вкуса платье и коротко остриженные волосы, спрятанные под вроде бы небрежно наброшенную на них сребристую сетку... Несколько минут она рассматривала Полталисмана, потом сделала ему знак ладонью: - Подойди. Канье подошел, не забыв прихватить с собой любимую арфу. - Ты любишь золото? – спросила девушка. Канье моргнул – он не знал, как на это ответить. Ответу «нет» богатая молодая госпожа не поверит, а ответ «да» был бы банален. Едва ли хозяйка паланкина ждет от него банальности. - Иногда, - ответил он. Девушка улыбнулась. - Хорошо. Ты поедешь со мной, - взгляд ее скользнул на спину Канье, и он мог бы поклялся, что она пристально рассматривает всех троих – старого алхимика, человека с ножом и даже собаку, - и твои спутники тоже. По ее знаку Полталисмана забрался в богатый паланкин, в котором достаточно было места и для шестерых. Но сейчас там было лишь трое – богатая девушка, еще одна, показавшаяся некрасивой рядом с прекрасной юной госпожой и он, Канье. Хозяйка паланкина подозвала гарцевавшего поблизости стража и приказала предоставить место на лошади алхимику и незнакомцу с ножом. Потом она задернула ткань паланкина и обратила взгляд на Канье. - Я Принцесса Тень. Конечно, ты слышал обо мне. Канье слышал. Принцесса Тень, бастард-принцесса, незаконная дочь короля. Ее принимали всюду, но нигде не были рады. Никто не знал, какой будет судьба этой девушки. У короля было еще четыре дочери и два сына – все законные. Никакой властью она не обладала, но в богатстве и в роскоши ее отец-король ей почему-то не отказал. - Как мне называть тебя? - Я Канье, - ответил он. – Канье по прозвищу Полталисмана. - Хорошо. Не бойся, я не стану тебя просить спеть обо мне - сейчас не стану, но потом, конечно, порошу. Могу я рассчитывать, что ты согласишься? Канье раздумывал над ответом. По какой-то причине Король запретил упоминать свою незаконнорожденную дочь в стихах, песнях и театральных постановках. Даже намек на нее сурово карался. Никто не знал – почему это так, и чего добивается таким образом король. Если он хотел чтобы о бастард-принцессе забыли, нужно было бы поступить наоборот – разрешить все это. Почему-то именно в этот миг Канье вспомнил о том, что уже трижды умер и вернулся к жизни. Но ответить Принцессе он так и не смог. - Хорошо, - повторила она, словно играла в игру – на все, что бы не случалось, отвечать «хорошо». – Я еду в Старую Столицу, и ты будешь моим гостем. Кто твои спутники? Я не говорю о собаке... - Старик – алхимик, а того человека я не знаю. Мы встретились полчаса назад. - Но ты пел для него. - Я для всех пою, я ведь бард. - Ты будешь моим гостем, - повторила Бастард - Принцесса. – Будешь одет и сыт, и когда исполнишь то, чего я хочу, станешь богатым человеком. Едем! – крикнула она. Лошади тронулись, и паланкин мягко тронулся вперед.
Наверное, обильная и сытная пища сыграла с ним шутку, а может, ей помогла усталость. Канье не заметил, как заснул в тихо покачивавшемся паланкине. Принцесса Тень не требовала от него поддерживать беседу, девушка, сидевшая в паланкине - компаньонка или служанка, вообще с ним не разговаривала. Он не клевал носом, просто в какой-то миг весь мир словно исчез для него, а когда появился снова, Полталисмана обнаружил что лежит на кровати в красивой маленькой комнате. Он не помнил, как и когда его перенесли в эту комнату. Бард огляделся, ощущая себя замечательно отдохнувшим; в комнате было темновато, хотя шторы на окне были отдернуты. Канье подошел к окну и увидел Старую Столицу в сумеречном полусвете вечера. За окном был небольшой балкон; Канье вышел, с радостью вдохнув сладкий вечерний воздух. Старая Столица была местом провинциальным и захудалым. Почти каждый дом тут говорил об упадке и заброшенности. А ведь когда-то это был прекрасный город. По неведомой прихоти прадед нынешнего короля перенес старицу в Тарден – маленький, но зато речной городишко. Старая Столица, даже имя которой было забыто, осталась городом-памятником династии, городом музеем прежним векам королевского правления. Многие жители покинули ее в первый же год, но многие и остались. Канье вздохнул, судя по всему этих последних «многих» было все-таки слишком мало. Он находился сейчас во дворце и на фоне старых домов этот дворец был великолепен. Не новое, но явно отреставрированное здание, ничуть не кичилось своей архитектурой, и было образцом вкуса и изящества. Ничего лишнего, ни одной линии, ни одного завитка на лепнине, которые бы не были в гармонии со всеми остальными. Впечатления не портили даже убогие дома вокруг. Канье подумал, что нужно будет взглянуть на замок со стороны, но завтра, завтра. Сейчас уже темнело слишком быстро. Он услышал стук в дверь и покинул балкон. То была служанка, принесшая ему ужин и старик алхимик. - Добрый вечер, - сказал он улыбаясь. - Богиня была добра к тебе и послала тебе долгий и крепкий сон. Мне кажется, я так и не назвал свое имя. Меня зовут Шойе. Канье не очень охотно назвал себя. Он не видел смысла ближе знакомиться с кем-то из тех, с кем сводила его дорога. - Если ты хочешь посмотреть замок или пожелаешь найти в нем что-то определенное, я могу тебе помочь, - сказал алхимик Шойе. - Мне кажется для прогулок по замку уже поздновато. - Вовсе нет. Просто осень, рано смеркается. О, прости, ты ведь еще не ужинал. Канье посмотрел на поднос принесенными ему яствами – девушка служанка ждала, стоя рядом - и ощутил зверский голод. На подносе стояла фарфоровая супница, из под крышки ее выбивался поистине божественный армат. Мясо - не жесткое, вяленое, составлявшее обычный дорожный припас, а нежнейшие жаркое, исходило запахом еще более прекрасными. Отварные овощи, салат, кувшин сока, и даже глиняный кувшинчик с вином... - Не хочешь разделить со мной ужин? – спросил он алхимика. - Охотно, - старичок присел за стол, Канье кивнул девушке: - Спасибо, больше ничего не нужно. - Да господин, потом я зайду за посудой, если вы разрешите. - Служанка вышла, аккуратно затворив за собой дверь. Пока они насыщались (еды было вдосталь) алхимик рассказал Канье немного о замке, а потом разговор зашел об его обитательнице. - Умна, образованна, красива. Не подает ни малейшего повода для сплетен. К тому же принцесса мудра. - Как мудрый может быть жестоким? - Самые мудрые часто и самые жестокие, - вздохнул алхимик Шойе. - Да ты еще и философ, - заметил Канье с улыбкой. - Совсем не интересно быть чем-то одним – просто человеком, просто певцом или просто алхимиком. - Старик помолчал, присматриваясь к Канье, словно только сейчас увидел в нем что-то, и заметил: - Кажется, я мешаю тебе. Лучше мне уйти. Полталисмана не стал спорить. По правде сказать, старик был ему неинтересен. Да и ничто не было. Он вспомнил свой недавний интерес к замку и удивился - ну замок, ну красивый и что? Мало их на свете? У него самого не было вообще никакого дома, не то что замка, но даже и хижины. Поэтому чужие дома не могли его интересовать. Бард не заметил, как ушел старик алхимик, и даже как служанка убрала посуду и унесла остатки ужина. Давным-давно стемнело, но та же девушка зажгла в его комнате свечи и огонь в камине. Канье подумал, что стоит, наверное, лечь спать, но вместо этого сел в кресло и стал смотреть в пламя камина. Огонь был красив, завораживающе красив... Ощутив нечто вроде прилива вдохновения, Канье решил немного поработать; была одна песня которая никак не давалась ему. Он взял арфу и принялся тихонько наигрывать мелодию, вспоминая слова, те слова, которые он хотел сложить в песню и почти уже сложил... - Злой зверь, таинственный зверь В холодной черной ночи, Рвется сердце мое от потерь – Как утешить его, научи! - Я огонь научу, как не стать золой, Но огонь не приемлет лжи. Тот, кто сказал тебе, что я злой, Был ли он добр, скажи?
- Злой зверь, обманчивый зверь, Посули мне свет и покой! Я поверю, пусть сердце кричит «Не верь!» - Яд надежд всегда под рукой. - Клевета и ложь далеко глядят, Только мало видят они. Кто сказал тебе, что надежда яд, Тот хотел тебя отравить.
- Злой зверь, одинокий зверь, Умерла любовь – не вернуть. Дай мне смерть, чтобы горшая из потерь Больше мне не теснила грудь. - Одиночеству не нужны слова, А любви не нужен покой. Если я скажу, что любовь жива – Ты примешь ее такой? У песни не было конца, и Канье никак не удавалась придумать конец. Не удалось и сейчас. Потому что в дверь снова постучали. - Входите, - разрешил он, откладывая арфу. Стучавший вошел. Это был человек с ножом. - Доброго вечера, - сказал он, - я подумал, что могу быть тебе полезным, как может быть полезен человеку, одержимому бессонницей, другой такой же человек. - У меня нет бессонницы, - не согласился Канье. Визит человека с ножом его тревожил - некстати вспомнилось, как что-то в его голосе заставило Полталисмана сидеть и петь. - Меня зовут Даррал. Но я согласен зваться просто Дарра. Это совсем не понравилось Канье. Почему-то барду казалось, что назови он сейчас свое имя - и никогда уже ему не избавиться от общества этого странного человека... - А тебя зовут Канье, - не дождавшись ответа, продолжил Дарра, - и ты бард, причем хороший. - Тебе так понравилась моя песня? - не прикинул съязвить Канье, хотя ему вообще не хотелось говорить с Даррой. - Мне понравилось твое самообладание. Хочешь, покажу тебе замок? Полталисмана не удивился, хотя Дарра не было похож на человека, который живет в замках и знает их настолько, чтобы служить гидом. Он вообще не мог себе представить, чтобы этот человек мог кому-то служить. - Мне неинтересно, - сказал Канье достаточно резко, чтобы дать понять незваному гостю, что он тут лишний. - Это ты зря, - не приглашенный сесть, Дарра не стал садиться. Он прислонился плечом к дверному косяку и сложил руки на груди. Видно было, что ему удобно, - замок хорош и на него стоит посмотреть. Коридоры его удивительно просты и логично приводят именно туда, куда от них ожидаешь. Нет ни одного тупика, украшений не слишком много, но все - высшего качества и являют собой образец вкуса. Окна - отдельный разговор. Как раз тот случай, когда высота и ширина их в должной пропорции. Картины... - Мне неинтересно, - повторил Канье. - Ну, смотри, - Дарра оттолкнулся от стены, поправил рукав и шагнул к двери. - А твой друг алхимик себе тут уже товарища нашел. Чего бы он ни хотел достичь этим сообщением, Канье не стал переспрашивать. Алхимик мог поступать как ему угодно. Дарра ушел. Канье еще немного побренчал на арфе, пытаясь подобрать навязчивую мелодию, не отстававшую от него уже несколько дней, и решил все-таки лечь спать. Уснул он мгновенно.
7
Следующие два дня были почти одинаковыми - завтрак обед и ужин, нелепые и странные блуждания по замку - и ничего больше. Принцесса, словно забыв о Канье, не посылала за ним. Не приходил к нему и Дарра, человек с ножом. А старика-алхимика он встретил на второй день, когда слонялся по логичным, но все равно непередаваемо длинным коридорам. - Хотите поучаствовать в интересном эксперименте? - неожиданно заступив барду дорогу, спросил Шойе. - Здешний алхимик, молодой талантливый ученый, проводит опыт, но ему нужен доброволец. Канье хмыкнул. - Вроде ваша братия обычно занимается тем, что ищет способ превратить железо в золото. - Не только. Мы исследуем природу вещей и явлений, а для этого время от времени нужно проводить опыты на живых существах. - Можно взять собаку, - Канье почему-то вдруг стало весело, - или крысу. - Собака или крыса не смогут рассказать о том, что почувствовали. Полталисмана подумал немного и вдруг кивнул. - Ладно, пошли. Молодой алхимик был действительно молод - около тридцати лет, темноволос и высок, с лицом неожиданно загорелым, словно бы он и не сидел целыми днями в своей лаборатории, а загорал под солнцем. - Приветствую вас господин. - Он поклонился Канье. - Уважаемый Шойе объяснил вам, в чем суть моего опыта? - Не успел, - сказал старик с сожалением, - слишком спешил. - Тогда я сам объясню. Видите ли, я ищу эликсир долголетия. Канье, оглядывавший лабораторию, отличавшуюся чистотой и порядком совершенно невообразимым, уставился на него. - Именно долголетие, - повторил молодой алхимик. - Золото сделает человека богатым, но даже очень много золота не позволят прожить дольше отпущенного Богами срока. Богов ведь не подкупишь. Но те же Боги заложили в нас возможность жить вечно. Вы, наверное, знаете, что все в мире состоит из основных элементов, составляющих в той или иной пропорции живое либо неживое... Собственно живое тем только и отличается от неживого, что в нем больше «небесного элемента», который, наделяя способностью чувствовать, мыслить, двигаться, дает так же и хрупкость, временность такому существованию. «Земной элемент» в отличие от «небесного», жизнь удлиняет, но, увы, жертвуя при этом самой сутью жизни. Камни, в которых «небесного элемента» нет вовсе, бессмертны, но ведь мы и не зовем камень живым, верно? Таким образом, рассуждая, мы приходим к выводу, что не умирать может лишь то, что не живет. Он помолчал, внимательно глядя на единственного слушателя, для которого, вероятно, все сказанное им было в новинку. Канье подумал и задал вопрос, которого от него, по-видимому, и ждали: - И в чем тут секрет? - В достижении равновесия между «небесным» и «земным элементом», в том, чтобы они не соперничали друг с другом в одном существе, как это обычно и бывает, увы, а помогали друг другу, дополняя друг друга. Сколько вам лет, господин? - Тридцать восемь, - увидав удивление на лице молодого алхимика, Канье усмехнулся, - я выгляжу несколько старше. - Нет, - не согласился алхимик, - моложе. И вы несколько моложе того возраста, на который я рассчитывал. Впрочем, разница не очень большая. Проведя множество экспериментов, я составил рецепт омолаживающего эликсира, господин. Здесь есть одна тонкость – для каждого возраста свой рецепт, а мне удалось пока рассчитать состав лишь одного, на сорокалетний возраст. Не согласитесь ли вы проверить его на себе? Гарантирую, что никого вреда вашему здоровью он не причинит. В него входят исключительно безопасные элементы, которые в соединении дадут нужный эффект... или не дадут никого. - Соглашайтесь, господин Канье, - попросил старый алхимик, - это будет удивительный опыт! Полталисмана знал, что бесполезно споить с человеком, который чем-то увлечен, тем более – с двумя такими людьми. - А как же душа? – спросил он с улыбкой, решив, что соглашаться сразу было бы все же опрометчиво. - Душа тоже омолодится? Ведь без этого... - Душа и тело взаимосвязаны слишком тесно, чтобы, изменив одно, можно было оставить в неизменности другое, - нетерпеливо перебил молодой алхимик, - конечно душа тоже станет моложе. Он был не просто увлечен – он был, по-видимому, фанатиком собственного дела. - Ну, хорошо, давайте мне ваш эликсир, - кивнул Канье, и снова улыбнулся, - надеюсь его не слишком много? Вопреки ожиданию, эликсир оказался не жидкостью, а порошком. Его нужно было частью вдохнуть, частью втереть в кожу рук на запястьях, там, где бился пульс. Канье сделал все, что нужно – вдохнул темного цвета порошок, медленно, в два приема, и так же медленно круговыми движениями втер его в запястья. Порошок не имел запаха и он быстро впитался в кожу не оставив на ней ни малейшего следа. - Что вы чувствуете? - спросил молодой алхимик, не сводя глаз с Канье. - Нечто странное. Словно я вдруг вырос... Нет, еще продолжаю расти, становлюсь все больше и больше заполняю мир... Мир может не выдержать. Или я... Да скорее я, ведь сколько бы я ни, рос он все равно будет больше. - Канье вдруг ощутил страх и крикнул: - остановите это! Так нельзя! Красная пелена застлала его глаза, а когда она ушла, он перестал видеть что-либо. И говорить он тоже больше не мог.
Канье пришел в себя там же - в лаборатории молодого алхимика. Первым, что он услышал, был голос ее хозяина. - ...не должно было! Я проверил все так тщательно, как только это возможно! - Может быть, разница в несколько лет все-таки важна... - Вздор! Вы знаете, что в нашем деле точность нужна только на первой стадии... Канье покашлял, обращая на себя внимание. Старик и молодой алхимик, стоявшие спиной к высокой скамье, на которой он лежал, обернулись. - Свинец и золото... Вы живы господин? - Как видите. - Канье хотел спустил ноги с лавки, и сел, выпрямив спину. - Почему вы думали иначе? - Потому вы не дышали, и сердце ваше не билось. Вы разрешите? – молодой алхимик взял руку Канье, нашел пульс, посчитал и кивнул. - Прекрасное сердцебиение. Он выпустил руку Канье и обернулся к старику. - Я жду от вас объяснений, многоуважаемый Шойе. - Каких объяснений? Молодой алхимик гневно сжал губы. - Может быть, вы, наконец, перестанете притворяться? Оставим это, мой господин, между двумя людьми нашего призвания притворство неуместно. Я рассказал вам о своей мечте... о Золотом Эликсире, эликсире бессмертия. Это та вершина, к которой я стремлюсь, та цель, которую поставил себе в своем служении жизни. Поэтому я занялся поиском секрета долголетия, от которого – один шаг к бессмертию. А вы решили насмеяться надо мной и привели ко мне человека, над которым не властна смерть. Что-то в его словах, и в том, как он произносил их, едва разжимая стянутые гневом губы, встревожило Канье. Он понял вдруг, что старику-алхимику грозят неприятности, и хотя ему по большому свету было все равно, что станется со стариком, он решил вступиться за него: - Почему вы думаете, что смерть надо мной не властна? – спросил он, отвлекая молодого, - может быть, это ваш эликсир так подействовал на меня? Гнев молодого алхимика ничуть не уменьшился, он стал острее и гуще; глаза его превратились в два пронзающих душу острия. - Эликсир способен проявлять лишь те свойства, которые я вложил в него – и никаких других. Разве это непонятно? Разве готовя похлебку из мяса, вы ждете, что в итоге получится рыбный суп? Или вы думаете, что одной вашей смерти мало, чтобы я понял, что вы бессмертны? Или вы будете спорить с этим? Канье почему-то вдруг стало страшно. Бессмертен он или же нет – но человек, что стоит перед ним, уверен в этом. Как он поступит теперь? Что станет делать с этим знанием, которое, видно, было для него то же, что для голодного пса кусок мяса? - А вы, – молодой алхимик обернулся к старому, - вы пригласили этого человека, чтобы похвалиться передо мной своими достижениями! Вы наши рецепт Золотого эликсира и использовали его на этом человеке! - Вы ошибаетесь, уважаемый Сурта - сказал старик, вид он имел растерянный, - я не давал ему бессмертия. Оно... было дано кем-то другим. - Но секрет его, я не сомневаюсь, вам известен. И конечно вы не станете делиться со мной секретом. А как же наша Высокая Клятва? Или вы забыли ее слова: «Обещаю и клянусь что все мои достижения, какими бы скромными или великими они ни были, немедля станут достоянием всех, кто разделяют со мной труд и знание»? Или для вас это просто слова? – гневно произнес алхимик по имени Сурта. Канье не собирался и дальше выслушивать подобное. Пускай гневные слова и не относились к нему напрямую, они были ему неприятны. Он встал со скамьи и вышел прочь из комнаты, где один алхимик обвинял другого в нарушении Клятвы, а другой пытался оправдываться и тем самым еще больше убеждал первого в своей правоте.
Собаку, конечно, никто во дворец не взял, но когда Канье вышел из дворца на свежий воздух, довольная жизнью псина сидела у дверей поварской. Что это именно поварская, могли сказать запахи, долетавшие из-за хлопавших то и дело дверей, и поварята, мелькавшие туда-сюда, что-то уносившие и приносившие - корзины с овощами и фруктами, корзины пустые, полные и пустые ведра, связки веревок и вертелов, бутыли столь огромные, что в них поместился бы любой из поварят, деревянные доски, ножи, мясо и рыбу. - Привет, - поздоровался Канье с собакой. Она махнула хвостом. - Господин? - он обернулся и увидел девушку, ту самую, что сидела в паланкине принцессы. Сейчас она не показалась ему некрасивой, наоборот - девушка была прелестна... - Госпожа хочет видеть вас, - сказала она. Канье кивнул - пора бы. Два дня он торчит в этом замке, не кому не нужный, и откровенно бездельничает. Девушка (Канье все еще гадал, кто она: личная служанка принцессы? Ее компаньонка или наперсница?) провела его в покои принцессы. Принцесса Тень сидела за столом с бумагами - это был очень красивый и богатый стол, а качество бумаги Канье оценил в ту же секунду как увидел ее, гладкую снежно-белую, и то, как на нее ложатся чернила - тоже высшего качества. Принцесса писала, но она не заставила себя ждать. Спокойно, не боясь размазать написанное, она свернула свиток (мгновенно сохнущие чернила - мечта всех, кто имеет дело с письмом) и пригласила барда сесть в кресло возле стола. Кресло было повернуто так, чтобы гостю не составляло труда смотреть на хозяйку кабинета, и чтобы она могла как следует его рассмотреть. - Спой, - сказала она, - спой обо мне, но не для меня - для другого человека. Забудь о том, что перед тобой Принцесса Тень. Она замолчала недоговорив. Канье забеспокоился – его вновь посетило острое нежелание петь. - Я не взял с собой арфу, госпожа. И кто он, тот человек, для которого я должен спеть о вас? - И ты смеешь спрашивать? - усмехнулась Принцесса Тень. - Я должен сметь, если посмею сделать сейчас то, что запрещено. - А мне к счастью ничего не запрещено. Кроме одного, - Принцесса Тень чуть-чуть наклонила голову, словно присматриваясь к чему-то, видному только ей, - видеться с этим человеком. Вот для него-то ты и должен спеть обо мне, хотя только я услышу тебя. В дверь постучали - та же девушка принесла инструмент Канье. Бард взял арфу, отчетливо понимая, что у него больше нет никаких отговорок. Девушка вышла, закрыв дверь, а он опустил пальцы на струны. Говорить что-то, пытаться объяснить было бесполезно – он не смог бы ничего объяснить, а недомолвки родили бы только непонимание. Он заставлял себя, почти как тогда, в таверне, но так и не смог заставить. В голову назойливо лезла единственная мелодия - та самая, которую он не мог подобрать, но он сразу отбросил ее прочь. А слова не приходили совсем. Что и как он мог спеть для человека, которого здесь не было, о принцессе, которая здесь была? Это была самые долгие полчаса в его жизни. В них уместилось понимание, что быть бардом глупо, потому что песни его – все песни, а не некоторые, вроде «Истины шута» - не нужны прежде всего ему самому. Что Принцессе все равно не угодишь, как ни старайся, так стоит ли стараться? Что арфа опять расстроена и честно сказать, настроить ее будет не легче, чем покрасить небо в цвет весенней листвы. - Я задала тебе слишком сложную задачу? - спросила принцесса. В голосе ее, удивляя Канье, звучало только терпение; казалось, она не испытывает и тени гнева. - Нет, госпожа, - Полталисмана решил, что он не будет ни объясняться, ни оправдываться - не за чем и не за что. Она все видела сама. - Хорошо, - сказала Принцесса Тень, - ступай. Канье поднялся, поклонился принцессе и открыл дверь кабинета. За дверью стояла девушка с розой в руках. Бард поколебался лишь миг, потом посторонился, пропуская ее, и ступил за порог. - Ты подслушивала? - догнал барда гневный вопрос предназначенный не ему. - Нет, госпожа... - Что это у тебя в руках? - Роза, моя госпожа, последняя роза осени. Канье остановился и обернулся. Девушка протягивала Принцессе алую розу, а принцесса смотрела на обоих - на девушку и на цветок – со жгучей ненавистью. «Так вот куда девался ее гнев, - подумал Канье, - он затаился, и теперь отольется не на мне, а на этой девушке, кем бы она ни была…» - Брось, - хлестко, зло приказала принцесса. Девушка разжала пальцы, и цветок упал на пол. Принцесса сделала движение, словно собиралась наступить на розу каблуком... - Нет, госпожа! - девушка упала на колени, схватила розу и прижала к груди - колючую и прекрасную, - пожалуйста, не надо! Принцесса покраснела от гнева. - Вон! - приказала она, - и не смей показываться мне на глаза! Канье отступил. Неизвестно почему, он тоже вдруг почувствовал гнев.
8
На следующий день ему захотелось в дорогу. На мысль о дороге его навел несчастный вид старого алхимика. Шойе не приставал к Канье, не навязывал своего общества, но возможность наслаждаться обществом своего коллеги он тоже потерял. Потом Канье, гуляя во дворе замка, увидел старика в компании человека с ножом. Дарра что-то шил, сноровисто орудуя толстой кривой иглой, превращая несколько кусков кожи то ли в странного вида шапочку, то ли в еще более странную перчатку. Алхимик Шойе ходил возле скамьи, на которой тот сидел, и что-то говорил, сдержанно жестикулируя. Канье стало любопытно, но он не стал подходить к ним. Дарре увидел Полталисмана и кивнул ему, старик, увлеченный своей речью, барда не заметил. Почему-то ему вдруг захотелось увидеть собаку. Может, потому, что она была такой же бродяжкой, как он сам. «Уж не собираюсь ли я жаловаться собаке на принцессу, которая наверняка не отпустит меня, пока я не спою ей ее песню?» - с усмешкой подумал он. Но, конечно же, он не собирался жаловаться. По правде говоря, жаловаться было не на что. Его хорошо кормили, дали отличное платье, и не требовали ничего невозможного. Другое дело, что иногда и возможного нельзя сделать... Вспомнив, что видел собаку у дверей поварской, он обогнул замок и оказался на заднем дворе. Собака была здесь. Они, не особенно торопясь, кушала из большой миски, поставленной перед ней, а рядом сидела девушка, на которой сорвался гнев принцессы, и чистила котел. Котел был весь в саже, и девушка тоже была в саже, так что он не узнал бы ее, если бы ни глаза - такие синие, что и небо казалось бледным перед ними. Канье подошел и сел на бревнышко возле нее. - Вы не голодны, господин? - спросила она, увидав, как он смотрит на собаку, лакавшую суп, - хотите, я принесу вам чего-нибудь? - Нет, спасибо. Послушай, мне хотелось бы знать, кто ты. Девушка на миг перестала скрипеть жесткой щеткой внутри котла. - Меня зовут Ясинь, - сказала она. - Нет, я не об имени... Ты же не служанка, не компаньонка, не подруга принцессы, не сестра и не кузина. - Конечно, нет, господин. Госпожа - дочь короля и придворной дамы, которая умерла при родах, как я могу быть ей сестрой? И я не служанка, хотя и служу ей. Но ей все служат, потому что любят ее. - Но она прогнала тебя вчера, хотя ты ничего не сделала... И должно быть, по ее приказу, ты делаешь теперь черную работу на кухне. А ведь это я вызвал гнев принцессы. - Такое случается, - призналась девушка по имени Ясинь, - но госпожа не виновата. Просто она не счастлива и понимает, что никогда ей не быть счастливой. - Почему же? - спросил Канье, - она молода и прекрасна и все любят ее - как же ей не быть счастливой? - Все любят ее, кроме того человека. А тот тоже ее любил. - Девушка вздохнула и поставила на землю свой котел, - пока его не заколдовали. Видите ли, господин, он предназначен в мужья сестре моей госпожи, но он не любит ее. Этот брак должен состояться в конце осени. И он состоится... Хотя тот, кто поведет под венец сестру принцессы, больше всего на свете мечтал жениться на принцессе. Он богат и знатен и он прекрасней, чем рассвет. Однажды он встретил мою госпожу и полюбил ее, а она его. Только никто не позволит ему жениться на незаконнорожденной. Говорят, он хотел уехать с ней... А потом его заколдовали, чтобы он забыл свою любовь и он забыл. То есть на самом деле никто точно не знает, заколдован ли он. Но я видела, как он оттолкнул ее, когда они встретились в последний раз и глаза его были холодны и пусты. Что это, как не колдовство? Да, точно никто не знает, но все верят, что это так. И все знают условие – он не доложен ничего слышать о моей госпоже до свадьбы с ее сестрой, иначе чары падут, поэтому сестра принцессы, законная дочь короля, уговорила отца издать указ, запрещающий петь о ней. И даже звать ее по имени никому нельзя. - Вот как значит... И почему только колдовство не запрещено в нашей стране... по крайне мере – такое вот колдовство? Твоя госпожа часто сердится не тебя? - Не часто. Госпожа ожесточила свое сердце, и в ее окружении запрещено говорить о любви и выказывать проявления привязанности друг к другу. Но я тоже заколдована. – Девушка слабо улыбнулась. – Когда я рядом с госпожой, ей легче, поэтому я стараюсь быть рядом всегда. Канье вспомнились холодные и злые лица придворных. Среди таких людей озлобленной своим горем принцессе облегчение принесла бы одна единственная улыбка. Но ведь это сама принцесса запретила своим придворным улыбаться... - Пожалуйста, не осуждайте ее, господин. Пожалейте ее, ведь она, может быть, самый несчастный человек на свете. - Мне кажется, твоя госпожа не захочет, чтобы ее жалели. Девушка вздохнула и снова взялась за котел, который от ее усилий, казалось, ничуть не становился чище. - Кто же заколдовал тебя? – спросил Полталисмана. - Я сама, господин. Но я не волшебница, и не колдунья. Человеку совсем не нужно быть волшебником, чтобы заколдовать самого себя. Бард посидел еще немного, погладил собаку и отправился просить аудиенции у принцессы. Он хотел отправиться в путь. Острая жажда пути – это было странное чувство, словно провести еще хоть одно мгновение на одном месте, означало умереть - и без надежды воскреснуть. Бард нашел принцессу там же где и вчера - в ее кабинете. Только на этот раз она не писала, а читала. - Госпожа, - сказал Полталисмана сразу с порога, - я не сумею исполнить вашу просьбу. Любовь, госпожа, принадлежит только вам. Я не смогу взять ее, как берут золотой слиток, чтобы расправить его и создать красивую статуэтку, и сделать из вашей любви песню... Принцесса поднялась. Лицо ее было страшным, а губы дрожали - и именно это, и понимание того, что он сделал непоправимое, заставили Канье замолчать. - Проклятая болтливая девчонка, - произнесла принцесса едва слышно, - я прикажу отрезать ей язык, как делают всем слугам в южных странах. Канье понял, что это не угроза, а обещание, и что Принцесса Тень выполнит его. - Госпожа прошу вас, пощадите ее! Девушка любит вас и страдает за вас... Принцесса смотрела не него холодно и со странным ожиданием: - Ты любишь ее, – произнесла она не вопросительно, а утвердительно. - Нет, - сказал Канье с удивлением - Тогда почему тебя волнует ее судьба? - Я не знаю... наверное, она не волнует меня, просто... Это ведь жизнь, госпожа, какая бы она не была, жизнь, а не выдумка досужего рассказчика, поленившегося сделать рассказ красивым, или закончить его счастливым концом. Просто жизнь, не сон, не фантазия. И ее не получится переписать и нельзя забыть, как дурной сон, сделанную ошибку, особенно если ее потом уже не исправить. В этих простых словах было что-то большее, чем слова. То за что зацепилось что-то в его душе, то самое что давало начало песням. Иссякший, высохший родник ожил. Если бы здесь была его арфа! Канье заметил висевшую на стене лютню. Как всякий бард, он мог играть почти на всем, что имело струны. Не спрашивая разрешения, он снял инструмент со стены, проверил настройку, и, подыгрывая себе, запел: - Он знал, что все это только сон, Но шел вперед и вперед, Когда предстал перед ним дракон Чье дыхание - лед. «Ты веришь в Силу?» - дракон спросил, Голову наклоня. И он ответил: «Лишь в ту из Сил, Лишь в ту, что спасет меня». Казалось, пальцы его заставляют звучать не только струны, но и пол и потолок залы, огонь в большом камине, что от них, а не от легкого сквозняка, трепещут страницы отложенной книги. Принцесса Тень смотрела на него из странного далека, в котором неведомый «он» говорил с драконом о Силе. - Он знал, что все это лишь во сне, Но шаг не замедлил свой И встретил всадника на коне С гривою огневой. «В Жизнь веришь ты? – Всадник спросить спешит, - А так же веришь ли ей?» И он ответил: «Я верю в Жизнь, Но Смерти верю сильней». Где-то внизу заржал конь – не тот ли самый, с огненной гривой? Канье отчаянно хотелось выглянуть в окно, чтобы узнать это, но нужно было продолжать песню... - Он знал, что все это только сон И прежде не верил в сны... Но девушку встретит однажды он С глазами ярче луны. Забыв о существованье слов Встретят они зарю... Лишь ей он скажет: «Верю в любовь, Ее я тебе дарю»... Двери распахнулись. На пороге стоял прекрасный как рассвет юноша. Одежда его была вся в пыли, лицо мокрым от пота, но таким, таким... Канье понял, что никогда раньше не видел более счастливого человека. И наверно, никогда уже не увидит. - Аврель, - сказал он и, подойдя к принцессе, и выхватил ее из объятий кресла, чтобы обнять самому. - Аврель, я люблю тебя. - Дорио, - принцесса плакала и смеялась одновременно, - мой Дорио... А как же Мирель и свадьба? - Я люблю тебя, моя жизнь, мой свет. А Мирель любит себя и ей этого достаточно... Канье положив лютню в кресло, тихо отступал - дальше, дальше, к двери, в коридор, а потом еще дальше, торопясь не унести с собой что-то, нет, а не оставить в этом замке что-то такое, что очень-очень нужно и ему и любому другому человеку на свете. Может быть, и не было никакого колдовства, никаких чар, но любовь – любовь была.
Замок они покинули вчетвером - Полталисмана, старик алхимик, собака и Дарра, которого никто не звал в компанию. Канье думал - может быть, он свернет, отстанет, но Дарра не сворачивал и не отставал. И оказался таким же запасливым, как и прежде. Так что на первом же привале его яства пришлись всем по вкусу. - Почему? - наконец спросил его Канье. Это было ровно полвопроса, но Дарра понял. - Мне больше нечего здесь делать. Свою работу я не выполнить не смогу. Вот так он на половину вопроса дал целых два ответа. А на повороте дороги их догнала небольшая повозка, в которой ехала Ясинь. - Я больше не нужна госпоже, - сказала она, - и я попросила отпустить меня. - Но куда ты теперь пойдешь? Девушка потупилась. - Я хотела бы идти с вами, господин, - сказала она, - если только не буду вам обузой. - Разве такая милая девушка может быть обузой? - с широкой улыбкой спросил Дарре. Ясинь покраснела; Канье почему-то показалось, что краска на ее щеках вовсе не от смущения. - Делай, как хочешь, - ответил он. Ему вдруг мучительно расхотелось быть одному.
На этот раз Канье отнесся более серьезно к дорожным запасам - большей частью из-за Дарры - барду не хотелось снова одалживаться у него. Поэтому из города они вышли изрядно нагруженные снедью, и повозка с девушкой была кстати. Собака бежала следом, иногда ненадолго отставая. Права проехали они не очень далеко. Только проехали они не очень далеко. В часе езды от города Канье услышал, как кто-то поет песню, его старую «Балладу о Судьбе». В стороне от дороги расположился на постой небольшой табор – три повозки с полукруглыми тентами, принадлежавшие странствующим торговцам, а может циркачам, и кто-то из них за куплетом куплет выпевал простые слова песни: - Судьба-лошадка плетется тихо: Легки копыта, да путь далек. А то бывает - поскачет лихо, И вмиг на землю слетит ездок. Не плачь, не сетуй, что стал ты пешим, Хлебни из фляги, и - путь зовет! Судьбе без ноши гораздо легче. Ей мало нужно - пусть отдохнет.
Судьба-старушка бредет устало, Глаза пустые, бессвязна речь. Когда-то бархат носила алый, Теперь лохмотья свисают с плеч. Монетку брось ей, а лучше даже В свой дом как гостью ты приведи. Пускай «спасибо» тебе не скажет - Потом, быть может, спрямит пути.
Судьба-Богиня посмотрит в очи: Стоишь ты молча, не пряча взгляд. И если спросит: «Чего ты хочешь?» Ты ей ответишь: «Хочу назад, На путь, который мне предначертан, Пусть все ошибки мои с лихвой...» Но что же делать когда есть сердце, А сердце спорить велит с судьбой? Последний куплет Канье выслушал, уже спрыгнув с повозки и идя к табору. Ему стало интересно, кто эти люди. Никогда раньше бард не слышал, чтобы кто-то исполнял его песни; правда, мелодия была мало похожей на его мелодию, но слова - те же самые. Спутники не оставили его и все, даже собака, шли за ним. - Добро пожаловать господа... и прекраснее дамы! – улыбнулся им человек сидевший на приступке ближайшей повозки. Это он играл на лютне и пел, развлекая остальных, устроившихся кто где – под тентами на двух остальных повозках, и прямо на траве, на постеленных плащах, брошенных на землю цветастых подушках, и кусках меха и кожи, - и ты здравствуй, добрый пес, не оставивший в странствиях своего хозяина! Канье оглянулся на спутников. Стоили ли они того чтобы приветствовать их так пышно? Облезлая, но веселая собака, может быть, и стоила... Наверное, лютнист просто был пьян; одетый в яркий театральный костюм (на боку полукруглого тента одной из кибиток была надпись «Пестрый Театр») он улыбался радостно и беззаботно, как тот, кто искренне счастлив, или тот, кому вино открыло глубины мироздания. Его товарищи, мужчины и женщины разных возрастов, были так же дружелюбны и так же ярко одеты. - Идите к нам! – пригласила хорошенькая рыженькая девушка, тоненькая как тростинка, в огненно-алом платье, с имитирующими лепестки огня рукавами и подолом. А человек, который первым приветствовал их, не дождавшись ответа Канье, воскликнул, широко разведя руки: - Друзья, к нам присоединился бард! - Разве я присоединился? – спросил Канье. - А разве нет? И как-то сразу все завертелось колесом, пошло ходуном, перемешалось в этом неостановимом движении, а когда все же замерло, что само по себе было настоящим чудом, бард оказался сидящим у импровизированного стола, на котором не было разве что редких фруктов с Островов - жутко кислых, но страшно полезных для пищеварения... Неизвестно кто и неизвестно зачем накинул на плечо Канье пестрый плащ таких ярких цветов, что радуга выцвела бы от зависти. Девушку Ясинь переодели в платье с блестками (Канье смутно припомнил, как в водовороте красок, шуме и смехе, рыженькая хохотушка увлекла ее к одной из кибиток), Дарра стал обладателем пестрой шляпы с невероятным пером и шикарного пояса с бутафорским кинжалом – весьма угрожающим, с хищными зубцами на деревянном «лезвии» и надписью по клинку. Канье пригляделся и прочел: там было написано слово «смерть». Алхимик не стал ни на что менять свое немаркое практичное одеяние. Старик, кажется, встретил тут товарища – Полталисмана видел, как он что-то бурно обсуждает с человеком лет тридцати пяти в длиннющей хламиде со странными знаками и звездами, пока, наконец, тот не махнул рукой и не улыбнулся смущенно. Даже собаке досталось своеобразное украшение – серебристый ошейник с камнем, блестевшим так, как может блестеть лишь подделка. Честно сказать Канье ожидал, что за угощение его, человека, в котором с первого взгляда определили барда, заставят петь. Ничуть не бывало. И приветствовавший его человек больше не пел; лютню он отдал мрачному господину с хмурым лицом, который приник к струнам как жаждущий к чаше с водой. Играл он с большим искусством; рыженькая девушка, взяв флейту, подхватила и повела его мелодию, а старик с лицом записного пьяницы заиграл на скрипке. Из них получилось замечательное трио, в котором каждый прислушивался к мелодиям-мыслям, которые преподносил слушателю собеседник, подхватывал и развивал эти мысли. Потом девушка отложила флейту, хмурый - лютню, а скрипач заиграл танец столь зажигательный, что устоять смог бы разве что каменный истукан. Рыженькая начала танцевать, но одной ей было, наверное, не так весело и потому она заставила подняться и закружиться вместе с нею сначала старого алхимика, потом высокого тощего молодого человека, с которым говорил Шойе, а потом и Канье. Бард плясал от души, словно впервые в жизни, или словно это было последний его танец. Неожиданно для себя он понял - ему весело и хорошо среди этих людей. Жалко было только, что старик-скрипач быстро устал и напрочь отказался сыграть еще один танец после пяти или шести уже сыгранных, и все снова уселись за «стол» – богатую бархатную скатерть с кистями, на которой были разложены угощения. Человек, певший «Балладу о Судьбе», похлопал в ладоши, утихомиривая расшумевшихся товарищей, и произнес громким значительным голосом: - Разрешите представить вам Пестрый Театр – лучшую труппу по эту строну океана! Наш Герой, к сожалению, отсутствует, но зато здесь наша Героиня – актриса, играющая все значительные роли во всех значительных пьесах, девушка, необычайно одаренная и талантливая. Правда, сегодня главная роль досталась не ей... Рэя! Красивая девушка лет двадцати поднялась и поклонилась, черноволосая и черноокая, она была прекрасна - совершенной изысканной красотой, даже в сером платье с многочисленными заплатками. - Ее подруга, - продолжал высокий, - Лукавая Служанка, Кокетка и главное - наш маленький огонек, который зажигает звезды в глазах зрителей каждый раз, когда появляется на сцене... Тамита! Рыженькая встала и шутливо поклонилась. - Наш Король, наш Обманутый муж и Отец... а на самом деле любящий отец Тамиты, которая все никак не соберется его обмануть. Синен. Смуглолицый мужчина лет строка не стал подниматься, он просто махнул рукой, обозначая, что все сказанное было о нем. Ему можно было дать и тридцать пять и пятьдесят лет, но рыжей гривы его почти не тронула седина. - Наша незаменимая Тетушка и Дуэнья, наша вечная Сваха и Кормилица – тетушка Ме! Старушка тихо сидевшая с краю с чем-то вроде вязания, кивнула с улыбкой. - Когда же ты, наконец, представишь меня? – воскликнул парень в длиннополом платье со звездами – нельзя было понять, шутит он или обиделся всерьез. - И до тебя скоро дойдет очередь, Майлик, - со смешком ответил ему высокий, и через весь стол протянул старику-скрипачу блюдо с гусем, - наш Дядюшка и Тиран – и вот не поверите, каким славным тираном он может быть! Одда! - Оддарен, с вашего позволения, - твердо и решительно исправил старик, принимая блюдо. Актеры засмеялись. - Вот, пожалуй, самый замечательный человек в нашей труппе. Посмотрите на него и скажите: разве человек с таким лицом может быть комиком? – высокий взял за плечо и слегка потряс сидевшего возле него лютниста, - но глаза обманывают вас! Ало-Ворчун – лучший комик на свете, несмотря даже на его имя! Ало-Ворчун не замедлил подтвердить обе данные ему рекомендации. Во-первых он проворчал: - Ты разбил мне сердце, Фарте, - а потом поднялся и закончил, - но я склею его, и оно будет как новое! И он немедля изобразил, как достает из груди и склеивает с помощью сладкого сиропа свое сердце, и как оно потом не желает возвращаться обратно, и норовит выскользнуть и упасть в чашу с сиропом, который так ему понравился... Хохотали все. - Теперь наш нетерпеливый Майлик. Не самый молодой из нас и не самый талантливый. Но он – Шут, и Бретер и Плут. В нем есть понемногу от каждого из этих интереснейших амплуа, и не удивительно, что в жизни он никак не остановится на одном из них. - А теперь я представлю тебя, - сказал раскланившийся на все стороны Майлик, - этот суровый, но справедливый господин – хозяин тетра и главный его Злодей. Некоторые из нас знают его только с этой стороны, но у него столько же талантов, сколько граней у образа Злодея. Только с помощью этого многогранного образа ему удается пристроить нас в гостинице, где нет ни одного места и уговорить хозяина подождать с платой до утра. Только с помощью силы, которую дает Фарте злодейская личина, ему удается заставить нас – мокрых, продрогших насквозь, голодных и злых, играть, и не просто как-нибудь, а великолепно. Только этот образ... - Хватит, хватит! – воскликнул хозяин театра и главный Злодей, - ты славно отомстил мне за мое представление! Итак, я Фарте. Здесь нет еще одного человека – нашего Героя и по совместительству Простака, не могу сказать какой образ удается ему лучше, хм… Но он скоро вернется. А пока... пока мы покажем вам пьесу. У нас сегодня праздник! - Что же это за праздник? – спросил Дарра, сняв и снова надев смешную шляпу с пером. - Самый лучший для нас. Помолвка. – Фарте улыбнулся, - вы спросите сейчас, что такого особенного в помолвке, но это – театральная помолвка. Наш огонек, наша рыжая звездочка, выйдет замуж за нашего Героя и Простака и не покинет театральной среды. Вы понимаете? Та, кого мы полюбили всем сердцем, останется с нами навсегда! - Но разве это не жестоко? – спросил вдруг алхимик, - девушка могла бы иметь собственный дом и кров. Не колесить по миру с балаганом, а растить детей. - Это было бы жестоко, если бы она желала одного, а мы заставляли ее делать другое. Но Тамита и сама хочет остаться. Просто у всех ведь разные мечты, верно? И потом из Галя выйдет отличный муж, вы поймете это, как только увидите его. А если они захотят порвать с театром – нам куда легче будет отпустить обоих, зная, что девушка, наша любимица, под надежной защитой отныне и навсегда, а наш товарищ любит и любим такой замечательной девушкой. Мы счастливы... а когда мы счастливы, мы играем. Он поднял на ноги своих товарищей, и все снова завертелось и закрутилось, но на этот раз ненадолго. Большую из трех повозок поставили боком и удивительным образом развернули, разобрали, превратив в маленькую, но самую настоящую сцену. Из актеров за «столом» остался лишь мрачный, как туча лютнист-комик, и дядюшка Одда, Тиран. Остальные ушли за занавес, из-за которого вскоре вышел переодевшийся в костюм почтенного купца Фарте. - Сегодня мы играем для вас пьесу, - сказал он, - и играем не по правилам, а в нашем собственном прочтении этой пьесы. И дело даже не в правилах. Я выхожу и говорю – «Почтенная публика! Вы увидите сейчас комедию!» - люди начинают улыбаться и конечно каждый ждет, что в комедии будет глупый муж, хитрый любовник, изворотливый слуга, удачливый вор. Если сказать: «Драма, господа и госпожи! – самая печальная история со времен, когда люди узнали о том, что смертны!». И тут, конечно, от нас ожидают драк и дуэлей, роковых случайностей, несчастной любви, войны и вражды, и мрачного финала. Все это мы и играем. Но у каждой пьесы есть двойное дно. Самая непритязательная комедия может быть печальнее любой трагедии, трагедия может выглядеть смешной и нелепой, тяжелая драма – легковесной, как крыло мотылька. Но так мы играем только сами для себя – людям по большому счету это не нужно. Может быть и вам тоже, но позвольте нам сегодня верить, что это не так! Мы представляем пьесу «Цветок Бессмертия или Дар Великой Любви»! Пятеро зрителей немного похлопали, хотя этого, по-видимому, от них не ждали, и представление началось. Они действительно играли не так, как принято. Актеры были в костюмах, но костюмы казались не обязательными. Сила их игры была такой, что подсказки казались лишними. Пьеса приковала внимание Канье с первого же слова. Ведь она была о бессмертии и цене за бессмертие. - ...Я пойду на край света, - говорил Герой, своей смертельно-больной возлюбленной. Героя играл Майлик и играл превосходно, не утрируя, не напирая на свою «героичность». Таким мог быть и настоящий герой, хотя, наверное, он нашел бы иные, менее возвышенные слова, но суть их была бы такой же, - я отыщу единорога и попрошу его прийти и исцелить тебя. А может быть я встречу дракона - драконы ведь знают толк в лекарствах куда больше, чем люди. Я отдам все, что у меня есть тому, кто сможет тебе помочь. Я люблю тебя, и твоя жизнь для меня важнее всего на свете... Но ни единорога, ни дракона он не встретил во всем множестве своих приключений, но повстречал человека, рассказавшего ему о Хрустальном Цветке: - Он не растет, но живет. Его не может взять в руки тот, кому цветок не нужен той последней нуждой, какая наступает лишь раз в жизни. Но когда ты найдешь его – а я верю, ты его найдешь – ни о чем не спрашивай и ни в чем не сомневайся. Просто возьми его, и уже не выпускай из рук. И Герой искал – так долго и так трудно, что Канье казалось, что это длится не час, а год. Как много и как хорошо могут сказать люди, разрешившие себе быть настоящими! Пьеса набирала силу, так же как и игра актеров, и по-настоящему все меньше и меньше оставалось в ней игры. Как-то очень незаметно актеры избавились от костюмов – просто потому что костюмы стали не нужны. Но когда на сцене встретились, наконец, Герой и Чародей, владелец Хрустального Цветка, никто бы не спутал их ни с какими другими персонажами. И это были уже совсем не персонажи, а люди со своими заботами и характерами, такие, какие вполне могли бы жить среди нас – оказавшийся на грани отчаяния Герой, каким-то чудом еще сохранявший веру, что все же успеет спасти любимую, и уставший от жизни и таких вот просьб – отдать Цветок – Чародей, вовсе не бывший злым, а если и бывший, то только лишь от усталости. - Ты можешь купить Цветок ценой своей жизни, - Чародей усмехнулся, - но если ты веришь, что Цветок приносит бессмертие, тебе нечего бояться. Получить бессмертие за смерть - разве это не справедливо? Он держал Цветок в руках, как хрупкую вещь, с которой никогда не знаешь, что делать, и руки его, казалось, готовы были сжать, сломать тонкий стебель. - Я не боялся жизни, - ответил Герой, - думаешь, я испугаюсь смерти? Он сделал шаг к Чародею и тот, протянув руку, вынул из его груди сердце. И когда это случилось, Канье вдруг показалось, что сердце вынули из его груди. Но не сейчас, а когда-то давно, в тот неясный миг, когда где-то и как-то он получил вечность в дар. Герой не умер. Он просто не мог умереть, пока не исполнил своей клятвы – спасти любимую, и еще потому, что любил ее – даже сейчас без сердца. Но где-то в нем пролегла граница, по одну сторону которой была эта клятва, по другую – любовь. Одна часть его души знала, что он будет жить, лишь пока не исполнит клятву, другая – что любовь не может умереть... Герой вернулся к любимой, пришел с Цветком в руках и протянул его ей – и Хрустальный Цветок вдруг обернулся живым. Страшная болезнь ушла, исцеленная дыханием ожившего Цветка. - Любимый, - сказала девушка-Героиня и замолчала. Но молчание ее подразумевало многое. И: «Ты спас меня, любимый» и «Мы теперь никогда не расстанемся» и самое главное «Я люблю тебя». - Я люблю тебя, - ответил Герой, человек который исполнил клятву и мог умереть, человек который не мог умереть, потому что ведь любовь бессмертна... И так он застыл на границе между этими двумя выборами, а девушка, смотревшая на него вначале со счастьем, светившимся во взоре, вдруг выказала сначала волнение, а потом страх. Чем и как она могла ответить этому страху? Сердце толкнуло ее сделать это – обнять любимого, схватив так крепко, как только могут удержать человеческие руки, и замереть, спрятав лицо у него на груди. Так и закончилась пьеса – у нее не было конца, как и у песни Канье о злом звере. Умрет ли Герой? Останется ли он жить?.. Вернется ли к нему его сердце? Но ведь у жизни тоже никогда не бывает финала, однозначно сказавшего бы – Зло? Добро? Комедия? Трагедия? Драма? Каждый может увидеть все, что ему захочется и назвать это словом, которое покажется ему верным. Актеры покинули сцену, не раскланиваясь, и не требуя поклонения и благодарности. Но едва они успели спуститься с помоста, как раздался стук копыт. По дороге ехали несколько всадников, которые вскоре свернули с тракта и направились к балагану. То были стражи и с ними высокий мускулистый парень с подбитым глазом. Вид он имел пристыженный, несмотря на весь свой грозный облик. Спешившись, капитан стражей обратился к актерам, спрашивая, кто тут главный. Фарте вышел вперед. - Это ваш человек? – спросил страж. - Мой, – кивнул Фарте. - Он устроил драку в таверне. У человека, с которым он подрался, нет к нему претензий, но трактирщик требует возмещения за разбитую посуду и обстановку. Фарте вздохнул. - Сколько? - Десять золотых. Глаза Фарте уставились на побитого парня. - Галь, ты что, в щепу там все разнес? Парень, приехавший на невзрачной лошаденке, и отпустивший ее пастись, переступил с ноги на ногу, но глаз не опустил. - Нет, господин Фарте. Я разбил два стола, стул, и полку с напитками. И бочку с роланским вином. Кто-то за спиной хозяина театра негромко выругался, кажется, мрачный комик. - Ладно. Тамита, посмотри, сколько у нас осталось! Судя по лицу рыженькой, Тамите не нужно было смотреть, чтобы точно сказать это. - Два серебряных, господин. Комик снова выругался. - Если вы не сможете заплатить, парень пойдет на работу. Бард знал, о чем речь; провинившийся поступал в полное распоряжение того, перед кем провинился, и тот мог гонять его до тех пор, пока не счел бы, что долг отработан. Фактически, это было рабство, хотя с таким рабом-работником запрещено было плохо обращаться. - Постойте, господин страж, - Фарте потеребил подбородок, - может быть, вы скажете мне имя трактирщика, и мы сможем договориться с ним иначе? - Я могу сказать вам имя, - страж почему-то улыбнулся, - но этот человек – самый несговорчивый трактирщик в городе. Он никому не верит в долг, и даже кружки пива не нальет, если знает, что у вас нет при себе денег. По лицу Фарте Канье понял, что хозяин театра все-таки хочет попытаться договориться, хотя и не верит в успех. И Полталисмана вспомнил о своем кошеле. Минутное дело – достать его, посчитать и убедиться, что там недостает для выплаты долга, но недостает всего ничего – одного золотого. Дарра заметил его намерения и понял их верно. Он достал свой кошель – из-за пояса, сунув руку за спину, и вынул из него несколько монет. - Хватит? Канье кивнул. Взяв один золотой из ладони Дары, он присоединил его к своим и протянул кошелек стражу. Страж взял и пересчитал деньги. Канье ошибся – там было на серебряный больше. Сумму штрафа страж пересыпал в свой кошелек, а остальное вернул Канье. - Это все, господа, - он легонько подтолкнул смущенного дебошира к его товарищам, - приезжайте в наш город снова. Ваши пьесы понравились людям. - Обязательно приедем, - как-то не очень довольно, словно его труппу не похвалили, а поругали, ответил Фарте. Страж удалился. Галь, все это время вертевший в руках пеструю коробочку, смущенно подошел к Тамите. - Не сердись, - тихо попросил он и протянул ей свою коробочку. – Это тебе. Тамита не сердилась, по крайней мере, не очень сильно, и коробочку она взяла, хоть и открывать ее не спешила. - Какая муха тебя укусила, что ты вздумал драться? Юноша потупился – перед своей любимой он пасовал, тогда как гнев хозяина театра его не смутил. - Я нашел для тебя хороший подарок, только человек, который сделал его, назначил мне встречу в таверне. А там люди... они заметили, что я не пью ни вина, ни пива и стали подшучивать над этим. Конечно, я не стал им отвечать, и они прияли мое молчание за оскорбление... - Галь, ты как ребенок! Не мог отшутиться... ой! – она, наконец, открыла коробочку и вынула статуэтку кошки – изящную рукотворную вещицу, выточенную и дерева. Кошка причудливо изогнулась, обвила себя длинным хвостом и словно заглядывала в глаза тому, кто смотрит на нее. - Скажи, разве за это не стоило как следует подраться? – с улыбкой спросил Галь. Девушка счастливо улыбнулась. - Благодарю вас, господа, - пронаблюдав всю эту сцену, сказал хозяин труппы Канье и Дарре, - вы очень нам помогли. Галь – он вовсе не плохой парень просто очень уж вспыльчивый. В ближайшем городе мы сможем вернуть вам долг и рассчитаться. - Мне не нужен расчет, - покачал головой Канье, - и мне не очень нужны эти деньги, господин. Поверьте, от голода я не умру. Дарра посмотрел на него с интересом. Во взгляде его настолько отчетливо читался вопрос, что Канье почти услышал, как он спросил: «Ты считаешь себя бессмертным?» - Я тоже не бедствую, так что один золотой мне погоды не сделает, - сказал Дарра. – Но вот проехать с вами до ближайшего городка было бы хорошо. - И до ближайшего и даже на край света, - улыбнулся Фарте и Полталисмана вдруг понял, что актеры собираются в путь, хотя уже вечерело. – Мы будем ехать и ночью и днем, пока не попадем в столицу. Там скоро театральный фестиваль и мы должны успеть... Словом – наши кони и наши колеса к вашим услугам, как до столицы, так и после нее. Бард задумался. Мысль поехать с актерами была хороша, хотя и принадлежала Дарре, к которому он относился с необъяснимой неприязнью. Отказаться – и пусть Дарра едет своей дорогой, а он Канье по прозвищу Полталисмана, пойдет своей? Бард не был уверен, что Дарра останется с актерами, если не останется он сам. Почему-то барду хотелось, чтобы между ним и этим человеком было как можно больше людей. - Я поеду тоже, - сказал он и обернулся на спутников. Алхимик и девушка помогали актерам собираться – сносить в кучу разбросанные вещи, складывать борта, превращая сцену в повозку, подтягивать тенты, а собака сидела возле одной из повозок и терпеливо ждала.
10
Канье проспал всю ночь в одной из театральных повозок, а, проснувшись, понял, что не хочет в столицу. Он никогда не любил этот большой, шумный и бестолковый город - не потому что там было не протолкнуться от всяческих бардов, певцов и менестрелей, куда они слетались как мотыльки на огонь. В столице весьма холодно принимали любые выступления; этот город считался центром развлечений и искусства, и многие мнили себя знатоками и того и другого просто потому, что жили там. Каждый раз выступая в столице, Канье нарывался на суровую отповедь, в пух и прах разносившую его мнение о себе как о вполне пристойном барде. Если бы кто-то прямо и просто сказал – «ты плохой бард и никудышный певец», так ведь нет! Те, кто принимался критиковать его выступления, находили множество слов, вежливых и красивых, умных и ученых, которые по сути своей были самым обыкновенным хамством. Хамства Канье не терпел ни в каком виде, а вежливое хамство приводило его в бешенство. Удивляясь тому, что ухитрился выспаться впервые за много лет, Канье выглянул из-под тента. Повозки стояли на какой-то поляне и актеры репетировали. Они снова играли вчерашнюю пьесу – «Дар Любви», только это была все же совсем другая пьеса. Чародей в ней был обычным Злодеем, Герой – просто Героем и не больше, и слова, которые должны были быть произнесены, произносились. И конечно, эта пьеса должна была закончиться благополучно – Герой спас свою возлюбленную, чудесным образом получил назад сердце и после этого они «жили долго и счастливо». Канье понаблюдал немного и почувствовал обиду, словно его обманывали – вчера, предоставляя увидеть чудо, или сегодня, как если бы чудо вдруг объяснилось простым фокусом, трюком, который, потренировавшись, может исполнить каждый. - Хорошо ли спалось? – спросил его подошедший к нему Фарте. - Спасибо, очень хорошо. Не могу и вспомнить, когда я так спал... Фарте прочел по барда лицу его досаду: - Вам не нравится пьеса? Канье пожал плечами. - Не в том дело, что не нравится. Вчера она нравилась мне больше. Но конечно вам виднее – как, что и для кого играть. - Это так. – Хозяин театра присел на приступку повозки. – И я уверен, что у вас есть песни, которые вы не поете всем подряд, даже когда об этом просят. Бард невесело улыбнулся. Да, некоторые песни, словно вырванные из сердца с кровью, полные горячих и странных слов, он не стал бы петь никому и никогда. Зачем тогда он написал их? Потому что не мог не написать. Когда человеку не с кем поговорить, некому отдать свою печаль, или свою радость, он произносит слова для мира или для себя – только бы не оставить в себе то, чему стало тесно в душе и в сердце. Герой Галь и Героиня Рея доигрывали последнюю сцену – когда он приносит своей смертельно-больной возлюбленной Хрустальный Цветок. Одно легкое движение и Цветок из хрустального превратился в настоящий... Канье еще вчера заинтересовался этим превращением, сегодня же его любопытство стало нестерпимым. Когда актеры закончили, после того как хозяин театра заставил их дважды повторить сцену, пока не исчезли окончательно всякие следы вчерашней «неправильной» игры, Канье подошел к Рэе, все еще державшей в руке Цветок. - Госпожа, - попросил он, - можно посмотреть? - Конечно можно, - она протянула барду интересную ему вещицу, - все удивляются – в чем секрет, а тут и нет никакого секрета! Секрета и в самом деле не было. Цветок был похож на розу, но это была не роза, он был сделан из двух половин - стеклянной, хорошо изображавшей хрусталь и матерчатой. Половины бутона, склеенные одна с другой, и совершали волшебство. Стоило повернуть его к зрителям хрусталем – и вот он волшебный Цветок. Одно движение - и он оборачивался матерчатой стороной - яркими лепестками алого шелка, мало чем уступающими живым. Актеры устроились обедать и конечно пригласили и Канье со спутниками, но ему не хотелось есть. Он вернулся в повозку и с полчаса негромко наигрывал разные мелодии, не останавливаясь ни на одной из них. Ясинь принесла ему глубокую миску с супом и смущенно предложила отведать, хотя и видела, как он отказался от того же самого супа полчаса назад. - Я не хочу есть, - сказал ей Канье, хотя ощущал умопомрачительный аромат, исходящий от супа. Запах был чудесный, но голода все равно не вызывал. - Но ведь вы не завтракали. А к ужину едва прикоснулись, - в самом деле, Полталисмана вчера ел очень мало. - Это бывает. Просто нет аппетита, госпожа. Ясинь почему-то покраснела. - Не называйте меня госпожой, - попросила она. - Но ведь ты зовешь меня господином. - Больше не буду, - девушка улыбнулась очень милой улыбкой и поближе пододвинула к нему принесенную миску, - пожалуйста, поешь. Она не стала долго думать, прежде чем перейти с Канье на «ты» и он был рад этому, потому что терпеть не мог церемоний. Смелый поступок Ясинь требовал награды – и он решил сделать ей приятное и поесть. Полталисмана взял ложку и начал есть. Суп был вкусным и горячим, но голод так и не проявил себя. Ясинь не стала мешать ему, и ушла, и это было хорошо, потому что, опустошив тарелку, Канье вдруг почувствовал дурноту. Его кто-то позвал; бард обернулся - от одного этого движения в глазах у него поплыло - и увидел алхимика Шойе. Алхимик внимательно посмотрел на барда, на пустую тарелку на полу повозки, и вдруг подался назад и задернул за собой полог, скрыв Канье от чужих глаз. Полталисмана еще успел подумать – зачем? - прежде чем что-то навалилась на него сверху неподъемной тяжестью. В глазах окончательно потемнело, и дышать он тоже больше не мог. Придавленный невидимой ношей, бард лег на дно повозки, полностью подчинившись тому, что происходило с ним. В конце концов, он ведь не может умереть... Кто-то приподнял его голову и что-то прижал к губам. - Пей! – услышал он. Канье почувствовал текущую по губам жидкость; незримая тяжесть стала немного легче. Полталисмана сумел сделать глоток чего-то обжигающе-холодного, а потом ощутил жгучую, жестокую как Последняя Истина жажду… Он вцепился пальцами в полный влаги сосуд, осушил его и прояснившимся взглядом огляделся вокруг. Жажда ушла, словно ее и не было, давящая тяжесть исчезла. Полог по-прежнему был задернут, рядом Канье был алхимик, давший ему напиться из глиняного кувшина, и лишь он видел его в том мучительном, странном состоянии. Канье решился просить у него объяснения: - Что со мной? - Я не могу сказать точно. Бессмертие должно менять человека, затачивать его под себя... Помнишь, что говорил мой собрат об элементах? Канье кивнул. - Как в человеке, в тебе есть и земной и небесный элемент, но небесный начинает преобладать над земным. Равновесие нарушено. И все, что ты прежде делал для поддержания жизни, теперь может быть опасно для тебя, так как нарушит его еще больше. Тебе не нужно поддерживать жизнь едой или сном; когда ешь или спишь, ты сопротивляешься бессмертию. - То есть я не должен... Нет, подожди! Я прекрасно выспался сегодня и после этого чувствовал себя превосходно! Почему... - Я не могу этого сказать, потому что не знаю. – Алхимик выглянул наружу и поправил полог, - для этого я и пошел с тобой - чтобы узнать как можно больше и чтобы если это будет нужно помогать тебе. - Помогать в чем? – Канье был благодарен алхимику – и за то, что он задернул полог, чтобы сохранить в тайне странное состояние Канье, и за то, что он дал ему напиться и тем самым вернул к жизни. - Там будет видно, - сказал алхимик.
Покончив с обедом, актеры снова начали репетировать – на этот раз они играли «Ворона». Это была одна из самых мрачных пьес, какие видел Канье. И Галь, игравший главного героя, был слишком счастлив, чтобы у него хорошо получалось представлять человека, который обречен и знает об этом. В конце концов, Фарте остановил репетицию. - Так не пойдет, Галь, - сказал он, - пожалуй, я поговорю с Тамитой и попрошу ее отложить свадьбу до весны. - Но почему? - Потому что так будет лучше для тебя. До свадьбы ты не способен играть хорошо, а после свадьбы, боюсь, вообще не сможешь играть какое-то время. У Галя задрожали губы. - Тогда я увольняюсь! - воскликнул он. - Хорошо, - ответил Фарита. - Галь! Не будь мальчишкой! – Тамита подошла к Галю, заглянула ему в глаза, - ты же понимаешь, как для нас важен этот фестиваль! - Понимаю. Но я люблю тебя. Кто-то фыркнул. Галь улыбнулся любимой – теперь в его улыбке была печаль. Он посмотрел на бесстрастно ждавшего его комика, игравшего Ворона, и вернулся к репетиции. Теперь парень играл превосходно. Канье не любил «Ворона», но досмотрел до конца. Эта пьеса была задумана автором как издевательство, насмешка над всеми классическими драмами, но труппа «Пестрого Театра» превратила ее в возвышенную трагическую вещь. Они рассказывали зрителям не о том, как глуп и слаб человек, а о том, что всегда что-то или кто-то сильнее него, а Судьба – уж точно всегда сильнее. Но это не делает человека слабей. В повозку подсел Дарра. Канье обратил на него мало внимания – он думал о «Вороне» и о себе. Он, Канье, не может умереть. Как бы он сыграл умирающего и смог бы он хотя бы сыграть то, чего не может сделать? Он мысленно повторял про себя слова героя, и не заметил, как начал говорить вслух. И бард не удивился, когда, спросив «что со мной?», услышал голос, ответивший за Ворона: - Ты умираешь. Канье поднял голову и встретился взглядом с Даррой. - Но почему я должен умереть? – продолжил он реплику героя. - Все умирают, - Ворон-Дарра пожал плечами и, хотя руки его не были похожи на крылья, Канье показалось, что перед ним и вправду птица, напророчившая ему смерть, - одни раньше другие позже. Ты умираешь потому, что твое время пришло. И никто никогда не вспомнит тебя. - Так не должно быть! Разве все равно миру, жил я или не жил? Разве никто не вспомнит меня за то, что я делал, за то, кем я был? - Кем же ты был? – мудрой была усмешка Ворона, мудрой и невеселой. - Я был многим, - Канье улыбнулся воспоминаниям, - я был тем, кто верит и тем, кому верят. Был отчаянным и отчаявшимся, я был любим и любил, я нес надежду на ладонях, а надежда несла на ладонях меня... Я держал в руках меч и лиру, я слагал прекрасные стихи и бранился так, что небо краснело. Я жег костер и тушил огонь. Я разделял понимание с понимающими, и непонимание - с теми, кто не понимал. И я никогда не думал о смерти и не звал ее. - Никто не думает, - ответил Ворон, - и никто не зовет. Но это неважно. Сила Смерти превыше всяких сил, потому что именно Она ставит точку. Слушай свое сердце. Сейчас он замирает, потому что как бы ты не верил в жизнь, оно верит в другое, и подчиняется только собственной вере. Канье прислушался - сердце его и вправду замирало, билось все тише и тише. Дыхание перехватило. - Скажи мне напоследок слово, - попросил Ворон, - скажи что-то такое, что стоило бы запомнить навсегда. - Я хочу жить, - шепнул Канье. Сердце стукнуло в последний раз и замерло. Мир перевернулся и рухнул на него, погребая под собой все, что он сделал и все, чем он был. Когда темнота отступила повозка снова двигалась по дороге, в ней кроме него сидели его спутники, Галь с Тамитой и Фарте. Он встретился глазами с Даррой, и тот как ни в чем ни бывало, кивнул. «Может, мне только приснилось, что я умер?» подумал Канье и мысленно усмехнулся. Разницы для него и в самом деле не было никакой.
Канье думал: нужно быть страстно увлеченным или влюбленным в свое дело, чтобы путешествовать ночью, репетировать днем, делать всего лишь недолгие привалы и снова продолжать путь, не жалуясь на усталость. Сам он то просыпался, то засыпал, выходил размяться, когда фургоны останавливались, и совершенно забыл о том, что он бард и обязан петь. Привычка по поводу и без повода слагать песни, казалась ему сейчас глупой и стыдной, а потому петь совершенно не хотелось, и сочинительство не шло на ум. Бежавшая за фургонами псина начала отставать всерьез. Канье было все равно, но кто-то из актеров взял ее в фургон - там она и оставалась почти все время, выходя полежать на солнышке во время остановок. Полталисмана казалось, что она выглядит нездоровой. Возвращаясь с очередной из своих прогулок, бард огибал театральный фургон и услышал вопрос, который заставил его остановиться: - Почему же тогда говорят, что любовь делает человека счастливым? Канье узнал голос спросившей – то была Ясинь, а ответил ей мелодичный голосок рыженькой Тамиты: - Ну и вопросы ты задаешь, сестренка! Я могу рассказать тебе, что я об этом думаю, только вот у тебя точно все будет по другому… Если даже я пообещаю что ты обязательно будешь счастлива – поможет ли это тебе? Конечно, я верю, что ты будешь, и ты тоже обязательно верь... Скажи мне, он любит тебя? - Ему не до меня, Тами. Представь сколько забот должно быть у такого человека... - Так обрати на себя его внимание! – перебила Тамита с возмущением в голосе, - сделай то, чего он от тебя не ждет! - А он, наверное, ничего не ждет... кто я такая для него? Да и духу у меня не хватит... Канье осторожно, чтобы его не заметили, и не услышали шагов, отошел от повозки. О ком говорила Ясинь? Может, о ком-то из актеров? Тогда она, наверное, захочет остаться с ними. Потом барду вдруг представилось, что тот, кого полюбила Ясинь – это Дарра и его почему-то покоробило от этой мысли. У второго фургона слышалась музыка – старик Оддарен играл на скрипке, и под эту музыку Галь читал стихи. Канье хотел послушать, но прежде чем оно подошел, Герой закончил чтение, зато скрипач заиграл танец. Неугомонный Майлик был тут как тут – он подхватил за талию сидевшую тут же Дуэнью и закружил ее. Старушка не была особенно против, но быстро запыхалась. А старик продолжал играть. Майлик оглядел друзей-актеров, словно решая, с кем бы ему потанцевать и остановил взгляд на собаке, мирно дремавшей в стороне. Подскочив к несчастной псине, он поднял ее, заставив встать на задние лапы, и принялся таким образом отплясывать. Собака сопротивлялась, ей не нравилось скакать на задних лапах и, в конце концов, она зарычала, и Майлик вынужден был отпустить ее, чтобы не быть укушенным. Собака с громким ругательным лаем отбежала в сторону, но потом почему-то вернулась. - Ей понравилось! – воскликнул, смеясь, Майлик, - дядюшка Одда, сыграй нам теперь медленный танец! Старик заиграл медленную и очень грустную мелодию. В ней было столько грусти, что даже неугомонный Майлик мгновенно поутих. Собака подошла к музыканту, села у его ног, глядя на старика темными внимательными глазами, и вдруг негромко провыла. От неожиданности Оддарен чуть не выронил скрипку. Собака гавкнула, словно требовала продолжать играть. Старик внял ее просьбе. Он играл, а собака – «пела» подвывая и погавкивая в некоторых местах. Это был странный дуэт. Почему-то Канье казалось, что псина понимает что делает, хотя это было невероятно. В самом конце мелодии – хотя было еще более невероятным, что собака угадала этот самый конец, - она издала долгое похожее за плач завывание и умолкла. Стрик Одда опустил скрипку. - Да-а, - протянул Майлик, - никогда не слышал ничего подобного. Как вы научили ее такому, господин бард? Канье, к которому он обращался, только пожал плечами. - Я ничему не учил ее, это не моя собака. - Но кто-то же научил! По этому поводу Канье не мог сказать ничего. Псина «поблагодарила» скрипача по-своему, по-собачьи - взяла его за рукав и потянула, заставляя наклониться, а потом лизнула в щеку. - Да ты никак нашел себе подружку! - засмеялся Майлик. Актеры не преминули поддержать его смехом, а псина снова растянулась на солнцепеке.
Дорога стала лучше – впереди показался городок, а в стороне от него явил себя взглядам замок с четырьмя башнями, на которых развивались флаги с какой-то птицей - и с золотой пчелой, означавшей принадлежность замка местному владетелю, поставленному над здешними землями самим королем. Они почти не приблизились к городку, оказавшемуся и больше и дальше, чем казалось, когда к большой дороге, по которой они ехали, примкнула малая, ведущая от недалекого леса, и на ней показались всадники. Фарте остановил повозки: всадники, конечно, ехали быстрее, чем тащились три тяжело нагруженных фургона и разумнее было пропустить кавалькаду, чем встать на пути всадников, кем бы они ни были. А были они охотниками; когда кавалькада приблизилась, стал слышен лай собак, породистых борзых, и обнаружились присутствие слуг тащивших подвешенную на шесты дичь – трех оленей и медведя. Охотники никуда не торопились: загонщики с собаками и слуги с дичью отправились по дороге к замку, а всадники на лошадях подъехали к стоявшим на дороге к фургонам театра, и остановились. Пожилой мужчина на вороном жеребце цепким взглядом оглядывал бродяг-актеров, по левую руку от него на коне караковой масти сидел светловолосый молодой человек, справа, на пегом – женщина лет сорока с приятным лицом. - Приветствую, господа актеры, - сказал пожилой. - Приветствую и вас господин, - соскочив с повозки, Фарте вежливо поклонился, - мы можем чем-то служить вам? Молодой фыркнул, женщина улыбнулась; у нее была очень красивая улыбка. - Естественно, можете. Езжайте по этой дороге до замка; там вы получите стол и кров, и, отдохнув с дороги, развлечете представлением меня, и мою семью. Канье думал, что Фарте откажется – ведь актеры торопились в столицу, но он ошибся. - Мы сможем быть вашими гостями очень недолго, господин, - сказал он, - только сегодня и может быть завтра. - Я не собираюсь удерживать вас дольше. Стражам у ворот скажете, что вас пригласил владетель Льясен. Пожилой развернул коня и поскакал к замку, остальные двинулись за ним. Фарте немного подождал, посовещался о чем-то с мрачным комиком и дядюшкой Одда и повозки снова тронулись. Когда Фарте вернулся в фургон, Канье спросил: - Почему вы согласились? - Этот человек – скорее всего сам владетель. А нам не стоит ссориться с владетелем, тем более что от нас не потребовали ничего необычного. Во власти владетеля запретить нам проезд через его земли. Не стоит давать ему повода рассердиться на нас. Через час они оказались в замке владетеля Льясена. Театралов накормили, лошадей разместили в конюшне, а самих актеров - в длинном доме, стоявшем во дворе замка, но в сам замок пустили только вечером, когда началось представление. Распорядитель увеселений сообщил им, что сегодня они могут отдыхать и смотреть предоставление вместе со всеми, но выступать сами не будут. Никто не спорил. Выступления все-таки были работой, а кто же упустит случай немного отлынить от работы? Большая зала, где пировал владетель Льясен, тот самый пятидесятилетний вельможа, что пригласил актеров, была хорошо освещенной и со вкусом украшенной. Всего было в меру – гобеленов, картин и оружия на стенах, ковры, устилавшие пол, были не слишком яркими, столы чистыми, а скамейки со спинками - удобными. Сам хозяин и домочадцы – молодой человек, представленный владетелем как сын, и женщина, оказавшаяся его сестрой сидели за столом на возвышении, у стены с замечательной фреской, изображавший корабль, сражающийся с бурей. У двух других стен стояли длинные столы для гостей и слуг. Гостями были актеры «Пестрого Театра» и еще одна женщина. Встретившись с женщиной взглядом, Канье неожиданно узнал ее – это была Герета, бардесса, с которой он был знаком. Угощения на столах слуг и гостей мало отличалось от угощения, предоставленного хозяину и его семье. Во время ужина их развлекали вначале танцовщики, двое мужчин и юная девушка, потрясающе грациозные, предоставившие вниманию смотревших целую историю в танце – о драконе, герое и похищенной драконом девушке, которая оного дракона полюбила. Потом в зал пригласили акробатов и жонглера, потом человека с танцующим медведем. Медведь был в расстроенных чувствах и не хотел танцевать, пока не получил кое-что прямо со стола. Хозяин медведя бледнел, краснел и долго извинялся за своего зверя. Всех, кто окончил выступление, усаживали за столы, кроме медведя конечно... Потом выступила Герета. - Тени, тени, тени за моей спиною. То зовут куда-то, то бегут за мною. Там где гуще тени – ярче свет костра. Было бы сегодня, будет и вчера.
Голос, голос, голос – маяком в тумане, Не понять, не вызнать – выведет? Обманет? Кто-то путь свой начал, кто-то ждет утра. Было бы сегодня, будет и вчера.
Сердце, сердце, сердце – для чего такое? Никогда тебе уж не найти покоя, Разве что прервется эта жизнь-игра... Было бы сегодня, будет и вчера. У Гереты был красивый голос, вот только песни ее, все как одна, были подражанием песням других бардов. Она сама это понимала, но ничего изменить не могла. Впрочем, здесь, как и во многих других местах ее песни были приняты благосклонно. Хозяин замка кивнул ей и произнес с большим достоинством: - Благодарю, госпожа. Не споете ли нам еще одну песню, хотя час слишком поздний, чтобы просить об этом? - Конечно, господин. Но может быть, вы захотите послушать и более талантливого барда, который находится здесь среди приглашенных? - Здесь есть еще один бард? Тогда конечно пусть он споет тоже. Невежливо будет не проявить к нему внимания. Герета посмотрела на Канье; тот воздохнул и поднялся. Петь не хотелось совершенно. - Я действительно бард, мой господин. Но госпожа Герета преувеличивает мой талант. - Ничуть, - мелодичным голосом сказала Герета, - и вы убедитесь в этом, господин Льясен, когда услышите как он поет. В другое время он не стал бы спорить, но сейчас вдруг подумал, что у него есть верный способ избежать нежеланного выступления. - Здесь за одним столом со мной сидят по-настоящему талантливые люди, - сказал он. - Уверяю вас, господин, они играют лучше, чем я когда-либо смогу петь. Хозяин сдвинул брови – словно не поверил тому, что слышит. - Вы хотите польстить им, или заинтересовать меня? Уверяю вас это лишне, я и так ими заинтересован. Если вы не хотите петь, я не стану вас заставлять. - «Пестрый Театр» - лучшая труппа по эту сторону океана... - начал Канье, хотя слов уже никаких не требовалось, ведь ему разрешили не петь, раз он не хочет. Но начатой фразы он так и не закончил. Господин Льясен смотрел на барда без одобрения, как смотрят на человека совершающего глупость. Канье смущенно пробормотал извинения и сел за свой стол.
12
На следующий день актеры с самого утра начали готовиться к представлению. У них было достаточно времени, чтобы выбрать, что играть и выбрали они почему-то «Сказку о Короле-Драконе». Около семи часов вечера их позвали в замок, в ту самую залу, где вчера было представление. Хозяин снова сидел за столом на возвышении рядом с сестрой и сыном, только гостей было поменьше – не было акробатов, уехавших утром, и человека с медведем тоже. Но тройка танцоров осталась и осталась Герета, только она сегодня не пела. Канье пригласили тоже. Почти сразу он понял, почему Фарте выбрал «Сказку» – декорациями для нее с легкостью стало все, что было в зале – столы, лавки и сами стены, и двери в которые входили и выходили играющие, появляясь словно из-за занавеса. Сказка рассказывала о короле, который получил королевство в наследство от дракона. Но не успели актеры начать пьесу, как были остановлены владетелем. - Все это хорошо и интересно, - сказал он. Актеры, прервав действо, смотрели на него. – Ваша игра достойна того, чтобы зваться хорошей. Но я слышал, что вы – лучшие. Можете ли вы показать, что это так? Можете ли сделать что-то такое, чего не делают другие труппы? Фарте негромко откашлялся. - Мы просто играем свои пьесы, - начал он, - как и все остальные. Нет актеров, которые делали бы что-то иное. - Разве? Тогда за что вас называют лучшими? – хозяин, встававший на ноги, снова сел на стул с высокой спинкой, - я дам вам полчаса, чтобы подумать об этом, и потом буду ждать, что вы удивите меня или разочаруете. Ни удивление мое, ни мое разочарование вам ничем не грозит. - Он улыбнулся, - так что вы можете смело предлагать мне любое представление и любую игру и пользоваться всем, что есть в этом зале, но не выходя за его пределы. Фарте был умен – он не стал спорить. Неожиданно со своего места поднялась Герета. - Вы разрешите мне помочь им, господин? – спросила он. Хозяин благосклонно кивнул. Герета вышла из за стола и, подойдя к Фарте, что-то тихо сказала ему. - Без подготовки? – почти так же тихо ответил он, - впрочем, может и получится. - Обязательно получится, потому что он сам этого хочет. А, глядя на него, остальные захотят тоже. Я помогу. Я однажды делала что-то подобное. - А пьеса? - Пьеса та же... Далее переговоры велись совсем тихо, и Канье перестал слышать. Лицо у Гереты было удивительное – словно она вдруг увидела яркий свет в темноте. Актеры сняли костюмы – короля-дракона, его дочери, пожилой предсказательницы, двух рыцарей-спорщиков темного и светлого, и сложили их в стороне. Их обычная одежда была простой, и ничем не напоминала никакие образы из пьесы. Но именно так они и начали играть. Фарте взял бумажную корону медленно, тяжело ступая, пронес ее через всю залу и остановился у стола перед хозяином замка. Герета тоже подошла и стала сбоку от него. - Дракон постарел, - сказала она. - Он устал править и понял, что правление ему не по плечу, когда один из подданных пришел к нему с просьбой, а Дракон не cмог выполнить ее. И тогда он снял с себя корону и отдал человеку, который, как он думал, будет править вместо него и править хорошо. Фарте положил корону перед Льясеном и отступил на шаг. - Возьми это венец, - сказал он, - и будь господином этой земли. Льясен усмехнулся и ответил - не по сценарию сказки-пьесы, не словами человека получившего корону от Дракона. - Я никогда не мечтал о венце, но и без него я господин своих земель. Фарте улыбнулся. - Хорошо, что ты отказался, - сказал он, - будь иначе, я подумал бы, что выбрал неверно. Да, с венцом или без венца, ты господин этой земли. Но господин ли ты себе самому? - Глупости, - вмешался в действо сын владетеля, - как человек может не быть господином себе? Прежде чем кто-нибудь ответил ему, снова заговорила Герета: - «Глупости» - так сказал об этом сын человека, который не хотел стать королем, так сказал юноша, который верил только в себя, и никогда - в других. Юноша поднялся, во взгляде его читались непонимание и возмущение. - Отец, что происходит? – спросил он, - и почему ты позволяешь этому происходить? Они же оскорбляют тебя! - Никто не может оскорбить человека, который не хочет оскорбляться, - произнесла сестра владетеля. Эти слова тоже были из сказки о Короле-Драконе. Она приняла правила игры и поддерживала игру. - И это были мудрые слова, - согласилась Герата, не выходя из своей роли рассказчика, - такие, что и молодой человек прислушался к ним, и успокоился. Юноша посмотрел на нее, и в самом деле сел на свое место. - И что теперь? – спросил господин Льясен. - Ничего, - сказал Фарте-Дракон. – ты хочешь править без венца, и ты будешь делать это. Только помни – ты господин и себе и другим лишь до тех пор, пока можешь сделать для них и для себя все, что ни потребуется. Он отошел в сторону. - И новый Король стал править, - продолжила Герета. – Он не был драконом, и не носил венца, но все равно был королем. Люди приходили к нему с разным, но никто и никогда не занимал его времени зря. Чаще всего его просили разрешить споры. К столу приблизились мрачный трагик, ведущий за руку Тамиту, с ним Галь и Рэя. - Господин, - попросил он, - рассуди нас! Моя дочь хочет выйти замуж за этого человека – он кивнул на Галя, - а он и рад. Вот только колдунья предсказала мне, что они не будут счастливы. Рэя повела плечом и загадочно улыбнулась. - Не будут никогда, - сказала она, - и даже более того – они принесут друг другу столько несчастий, сколько еще не приносил один человек другому человеку. - Скажи, как мне поступить? Я люблю свою дочь и хочу, чтобы она была счастлива, а она любит этого парня, с которым ей быть несчастной. Но без него – несчастной тоже и, может быть, это даже хуже... - Ты спрашиваешь моего совета в таком деле, где только двое могут решать, - сказал Льясен и слова эти неожиданно хорошо подошли предоставленной ему роли, - только двое – он и она. Он посмотрел на Галя и Тамиту, а они посмотрели друг на друга, и соединили ладони, как соединили свои сердца. И так, не размыкая рук, они отошли прочь, и Колдунья с Отцом тоже. - Иногда подданные приносили ему подарки. Раз к новому Королю пришли трое, чтобы отдать ему танец, и танцем рассказать о чем-то важном. Герета повернулась и так пристально посмотрела на танцовщиков, что Канье почувствовал, как натягивается между ними тугая нить, как становится она все туже, и вот, наконец, поднимает сидящих и ведет их к «трону» правителя. - Господин, - сказал мужчина-танцор, - мы хотим станцевать для вас. - Танцуйте, - разрешил Льясен. Они не сговаривались, не договаривались ни о чем. Им не нужна была музыка для этого танца, но когда они начали танцевать, Канье не выдержал и, поднявшись, начал напевать. - В каплях росы видишь тысячи лун отражение. Так и в глазах, что глядят на тебя, видишь тысяч себя отражение. Луны прекрасны! А как отражаешься ты? Злобой? Добром? Пустотой? А достоин ли ты уважения? Все трое были замечательными танцорами; стоило Канье запеть, как они подхватили и понесли слова его песни в собственных точных и пронзительных жестах. Девушка танцевала очень осторожно, словно ступала по каплям росы и страшилась стронуть их с места или словно она сама была каплей, умеющей отражать лишь свет и все остальные люди – тоже были такими вот каплями. Мужчины то протягивали к ней руки, то отступали в сомнении, неуверенности, то оглядывали сами себя – кто мы? Какие мы? Чего мы достойны? И еще они вглядывались друг в друга и в девушку, словно в зеркало росы или зеркало чужих взглядов - Истину знают лишь сердце и совесть неспящая, Истина сердца: о том, что добро лишь твое - настоящее. Истина совести: злоба и пустота - Выбор лентяя и труса, чья жизнь - как медяшка бренчащая. А это получилось у них еще лучше: в какой-то миг сомнение, которое не смогли разогнать взгляды в зеркало друг друга и в зеркало росы, обернулись злостью, гневом. Один из мужчин резкими жестами и движениями выражал свою ненависть к миру, который не дает ему самого главного – понимания себя, а второй сел на пол и стал лениво раскачиваться из стороны в сторону - ему было все равно. Девушка металась от одного к другому, беззвучно звала, но они не слышали. А потом они стали танцевать то, чего Канье пока не спел, но готов был спеть - словно им тоже стали слышны слова, звучавшие барду в его сердце. Девушка поймала за руку мужчину полного гнева. Он вырвал руку, но она встала перед ним так чтобы заслонить от него весь мир, на который он был зол. Только тогда он увидел ее и удивился. Она отступала, маня его собой, все приближаясь к сидящему, а потом отвернулась от первого к второму чтобы и его тоже вывести из замкнувшего его мирка в другой мир, сверкающий как роса, как радуга. И ленивый тоже увидел ее, но он испугался, а не удивился. Правда, испуг его не длился дольше мгновения. Она взяла обоих за руки, подняла ладони к небу и тем заставила поднять и глаза. То, что они увидели там, в вышине – сквозь каменный потолок залы и может быть даже сквозь само небо, было больше чем свет. - На этом свете что жизнь твоя - луны и радуги? Блики в слезинках росы или слезы от искренней радости? Каждый увидит свое, и своим назовет Именем странным, в котором столько горечи, сколько и сладости.
Можешь гордиться собой или верить, как верится - Сердцем - в бессмертие, разумом в то, что земля еще вертится Совестью - в доброе слово и правду росы, С тысячей лун, отразивших одну так, что ей в себя верится. Вот так это было – песня и танец слились в одно и было их уже не разделить как не разделить жизнь и смерть, веру и отчаяние. - Иногда, - казалось, никто и ничто не может остановить Герету, - иногда люди приходили к новому Королю, чтобы спросить, чем могут помочь ему или предложить то, что они умеют. Совершенно неожиданно встал Шойе и вместе с ним - Майлик. - Я алхимик, господин, - сказал старик, - я многое умею. - Да, - подтвердил Майлик, - многое, даже научить премудростям науки такого оболтуса, как я. Но одного он не умеет и не знает – как вернуть молодость, и потому я предпочитаю веселье наукам, пока еще я молод. Но мой учитель хотел предложить вам свое искусство, я же могу предложить свое. - Какое же оно – твое искусство? - Это искусство жить счастливо и беззаботно. Тут улыбнулся даже старый алхимик. - Простите, господин, - сказал он, - мой ученик предложил вам так много – больше этого не может дать никакая наука. Он поклонился и сел на место. - Иногда подданные приходили, чтобы просто посмотреть на своего Короля. Двое – дядюшка Одда и Дуэнья приблизились к трону. На глазах у дядюшки была темная повязка – он играл слепого. - Расскажи мне, - попросил Слепой, - в самом ли деле он таков, как о нем говорят. - И такой, и совершенно другой, – сказала Дуэнья, пристально вглядываюсь в черты лица Льясена, - потому что разные люди говорят о нем разное, и каждый видит свое. Я вижу человека, который готов признать, что бывает неправ, но отстаивает правду когда верит в нее, как в себя. - Я не всегда признаю, что не прав, - сказал владетель Льясен, кажется, немного смущенный. - Но сейчас ты признал это, - улыбнулся старик Оддарен, - не суди нас строго, а мы не будем судить тебя. Людям нужна надежда. Они тоже отошли прочь. - И все же иногда они приносили Королю свои просьбы. И просили о многом. Тому, кто просил золота или меди, он давал медь или золото, и тому, кто просил помощи, помогал, и тому, кто просил справедливости, давал справедливость. Но однажды к нему пришел человек с просьбой, которой он не смог исполнить. К Льясену приблизился, тяжело ступая, и даже прихрамывая, Синн. - Я приходил с этим к прежнему Королю, - сказал он, - и Дракон-Король не смог исполнить моей просьбы. - Какова же она твоя просьба? – спросил Льясен. Старый Синн поднял на него глаза и долго пристально смотрел в лицо. - Сделай меня счастливым. - Так он просил, - сказал Герета, - и Король подумал - а что ему нужно для счастья? - Что тебе нужно для счастья? – подхватил это, как путеводную нить, вдруг найденную в тумане, господин Льясен, лицо у него было грустное и удивленное. - Я и сам не знаю. Если бы знал, думаешь, я обратился бы к тебе? Я сделал бы все сам. Владетель встал опираясь ладонями о стол. Высокая спинка стула, на котором он сидел, вдруг показалась Канье спинкой королевского трона. - Ты был прав, я не могу тебе помочь, - сказал Король-владетель. - Разве ты не сделал уже счастливым самого себя? – спросил с удивлением Синн. - Нет. Другие сделали меня счастливым. Дракон был прав, когда отказался от правления. Он поднял со стола бумажную корону и положил ее обратно. А потом он улыбнулся и сел и образ Короля, все это время наполнявший особенным смыслом каждое его слово – быть может даже и без его воли - слетел с него как ненужная уже маска в конце маскарада. - Благодарю вас, - сказал он – для всех, кто был в этом зале и играл с ним, и для тех, кто не принимал участия в игре.
Им заплатили щедро и отпустили, как обещали, на следующий день. Канье было стыдно – за то, что он принес Фарте и его труппе столько беспокойства, назвав их лучшими. Когда они отъехали от замка, он попытался извиниться за это. - Не нужно, - сказал хозяин труппы, - вы не нанесли нам никой обиды. Бард мгновенно понял, что он прав и рассердился за то, что вел себя как сентиментальная девица. Герета уехала из замка с вместе актерами. Сейчас сидя в фургоне и глядя на убегающую куда-то прочь дорогу, она выглядела немного растерянной, и очень задумчивой. - Знаешь, - сказала она Канье, заметившему, что она забыла в замке свой инструмент, - я больше не буду писать песен. - Что же ты будешь делать? Играть на сцене? - Может быть... У меня нет бардовского таланта, как у тебя, но кажется, вчера я нашла то, во что я могу и хочу вложить свое сердце и душу. - Госпожа - гений игры, - зачем-то объяснил Фарте, хотя Полталисмана и так уже все понял, - словами она вовлекает людей в действо, превращает их, делая такими, каким сами они хотели стать… Или не хотели - но вот настал час немного побыть чудовищем, чтобы потом вдесятеро острее чувствовать себя человеком, а может быть – пришло время совершить чудо своими руками, превратившись в волшебника. Госпожа чувствует когда наступает такое время и дает человеку раскрыться в игре, как цветку. Кто-то хмыкнул; Канье встретился со взглядом Дарры и вспомнил, что из всех кто находился в зале только его и Ясинь Герета не сумела или нее захотела ввести в игру ее персонажами. - Да уж великий талант – вовлекать людей в хаос игры, когда они не знают что им делать с хаосом жизни. Есть только один настоящий гений - Та Что Приходит За Всеми, потому что только Она способна расплети и распутать жизнь, завязанную тысячей узлов. Ясинь отодвинулась от Дарры. Канье глядя на него, вдруг припомнил тот нож и тот и кинжал с надписью «смерть». - Если так вы говорите о смерти, - спросил Синн, - что вы скажете о жизни? - Я ничего о ней не скажу. Я верю в смерть. И верю в бессмертие. Эта его фраза неожиданно разрядила обстановку. - То есть верите в то, что лично вы никогда не умрете? Дарра улыбнулся и глянул на Канье. - Нет. Не принимайте меня за ребенка, который боится умирать, и потому мечтает о бессмертии. Просто я видел того, кто не умирает. - Бессмертие – это и есть смерть, - сказал старик Синн. И другой старик - алхимик потрясенно глядел на него. - Все что бренно, должно умирать – плоть человека и плоть дерева, но то вечное, что есть в нас, умрет, если отнять у тела право на смерть. Так что бессмертный - мертвее любого мертвого. Канье почувствовал, как гнев заливает его щеки краской, но не ответил ничего, только стиснул зубы. В ближайшем городке он попрощался с актерами «Пестрого Театра». Можно было ехать и дальше с ними – до столицы, куда Канье не хотел попасть, было еще далеко и по пути наверняка нашлось бы много городов получше, чем этот, но Полталисмана чувствовал себя оскорбленным и ничего с этим поделать не мог. Фарте не уговаривал его остаться; он нырнул в нутро фургона и через мгновение вынырнул с цветком в руках, тем самым, наполовину стеклянным наполовину матерчатым. - Я хочу подарить его вам, - сказал он, - как когда-то подарили мне. Не отказывайтесь, даже если он вам не нужен - подарите цветок еще кому-нибудь. - А как же ваша пьеса? Как вы будете играть без цветка? Фарте пожал плечами. - Есть много других пьес и кроме этой. Он крикнул сидящему на месте возницы комику, и повозка тронулась, а за ней остальные две. Из последней рыженькая Тамита помахала Канье рукой.
Гостиница была скверная - с обшарпанными стенами, нечистым полом и унылыми слугами. Фарте, несмотря на возражения барда, вернул ему долг и Канье не был стеснен в средствах при выборе приюта. Но у Полталисмана было ни малейшего желания искать приличную гостиницу, как и вообще куда-то идти. В нижнем зале заведения играли в сорк. Карты и многогранники-фигуры громко щелкали по столу, сдобренная специальными словечками брань и выкрики игроков заставляли вздрагивать делавшую вид, что работает, служанку. Канье расплатился за комнаты и поднялся наверх. Старик алхимик, словно его звали, шел за ним, не торопясь занять собственный отдельный номер. Канье решил, что в свою комнату его не пустит; барду хотелось спать, а не выслушивать стариковы бредни. Но пока он возился у двери с разболтанным, не подчинявшимся ключу замком, алхимик задал ему вопрос: - Куда ты теперь пойдешь? - Зачем мне куда-то идти? - спросил Полталисмана раздраженно, ключ проворачивался в замке и мерзко скрипел, словно насмехаясь, - можно остаться здесь. - Просто остаться - и все? - А что я, по-твоему, должен делать? Ловить бабочек? - Искать лекарство, - уверенно ответил алхимик Шойе. Канье оторвался от замка. - Я не болен. - Боюсь, что ты ошибаешься. Бессмертие - неестественное состояние для человеческого тела, а значит это - болезнь... - Старик, - перебил Канье злясь, - может быть тебе все-таки заняться делом? Настоящим делом, а не витанием в облаках и рассуждениями о вещах, которые тебя совершенно не касаются? - Но он касаются тебя, а я хочу помочь тебе. Бессмертие искажает человеческую сущность. Ты меняешься с каждой смертью, и с каждым сном - недаром считается, что сон в родстве со смертью. Но сам ты своих изменений не замечаешь. Если не противиться болезни, она возьмет над тобой верх... - Вечная жизнь - не болезнь. Это тебя и всех остальных ждет неизбежный конец, это весь остальной мир болен, а не я! Это миру нужно лекарство - то, которое я уже нашел, что, как я вижу, вызывает зависть. Ты хочешь тоже стать бессмертным? Я бы на твоем месте не искал вечности, старик. Зачем она нужна в твоем-то возрасте? Он снова занялся замком и ключ на этот раз легко и без скрипа повернулся, отпирая поцарапанную дверь. Но алхимик не ушел так просто. - Твоя собака больна, - зачем-то сказал он. Полталисмана вошел в комнату и огляделся. Убогая обстановка ожиданий не обманула. А что касается собаки... Он видел, что псина едва ковыляет, но не собирался беспокоиться о ней. - Это не моя собака. А если тебя тревожит ее здоровье – что ж, ты же у нас алхимик. Сваргань для нее собачью панацею и дело с концом. Кажется это, наконец, проняло старика. Канье услышал удалявшиеся шаги, и когда обернулся, в коридоре не было никого. Бард был рад избавиться от алхимика, но не успел он подумать о нескольких часах освежающего сна, как его уединение было прервано - в дверях возник Дарра. Оглядев комнату, он кивнул с невеселой улыбкой: - Почти как моя. Уродливые донельзя стол, кровать и комод, застиранные шторы, останки коврика на полу, вот разве что здесь на стене картина вместо зеркала. Впрочем, разница небольшая. Смотреться в мое зеркало так же бесполезно, как и пытаться понять, что изображает твоя картина. Дарра переступил порог комнаты барда, заставив его посторониться, и по-хозяйски уселся в убогое кресло, жалобно скрипнувшее под ним. Потом достал из кармана что-то вроде сети с торчащими во все стороны нитями и принялся то ли сплетать, то ли расплетать ее. Канье прошел вглубь снятой им комнаты, почти неотрывно наблюдая за ловкими и точными движениями пальцев Дарры, бросил на постель походную суму. В сознании барда неожиданно возник тот единственный вопрос, который Полталисмана давно должен был задать этому человеку. - Кто ты? Дарра улыбнулся. Неведомым образом улыбка его напоминала тот самый хищный нож, что так запомнился Канье. - Ты о том, что я занимаюсь, то одним то другим? Человек который одинаково хорошо делает разные вещи скорее всего мастер в чем-то другом. - Он встряхнул сеть, которую плел. - Я убийца за золото. Канье не удивился. - Я должен был убить Принцессу Тень, - так же спокойно продолжил Дарра, - как ты, наверное, догадался, сестра принцессы не слишком довольна ее существованием. Она из тех людей, которые всегда хотят побеждать, какой бы ни была цена. - Но ведь ты не убил принцессу. - Никто не любит убийц, - пожал плечами Дарра - словно это было самым лучшим ответом на вопрос Канье. - Ты убедил меня своей песней. - В чем это я убедил тебя? - несколько тревожась, спросил бард. - В том, что мне надо найти другое занятие. Героем я, пожалуй, стать не смогу. - Дарра на миг оставил свою сеть и вдруг спросил: - как думаешь, сумею ли я стать бардом? Канье вдруг стало смешно. - Это была просто песня. Слова, связанные друг с другом так, как мне взбрело в голову. А ты принял их за Истину. Я пел для тебя, но не о тебе. - Мне так не показалось, - качнул головой Дарра. - Я слушал твои песни. Среди них есть неплохие. Они развязывают сердце, как вино развязывает язык. И Дарра заговорил: - Хрусталь моей души, что чище родников, Мутнеет с каждым днем от дел чужих и слов. Но может быть лишь я тому причиной, Что не сердцу не порвать тех призрачных оков? Руки барда сами потянулись к арфе. Потянулись, нашли, двумя привычными движениями сняли чехол. Пальцы нетерпеливо коснулись струн. Наверное, надо было остановиться, но Канье показалось забавным подыграть убийце, который, не пытаясь петь, легким намеком обозначил мелодию в своих стихах: - Я в новый день смотрю, но вижу прошлый грех, Себя средь развлечений и утех. Я не боюсь сказать - пусть люди знают: Я лишь один из них. Я лишь один из всех.
Вот так живу, скользя по острой грани дней, Запутавшись среди своих страстей. Пытаюсь вырваться, но разочарованье Как тяжкий груз, меня сгибает все сильней.
Я потерял себя, мне кары не страшны, Судьбы кривлянья и ужимки не смешны. Иду в толпе людей, но шаг мой им не слышен, И крик моей души - им тише тишины. Слова… От слов убийцы у Канье неожиданно заныло сердце. И как пощечина пришло понимание – Дарра говорил вовсе не о себе, а о нем, Канье. Он упрекал его в чем-то, и то же время жалел. Бард положил ладонь на струны, заставив их замолчать. Дарра снова возился со своей сетью и, глядя на него, Полталисмана тоже захотелось занять чем-то руки. Чем угодно, кроме арфы. Он поставил арфу возле постели, застеленной мятым покрывалом, поднял суму, и небрежно вытряхнул на кровать все ее содержимое. В суме, как это водится, накопилось за время пути много ненужных вещей. Кошелек Канье сразу же повесил на пояс, словно предполагая, что вскорости ему понадобятся деньги, и наткнулся взглядом на цветок, подаренный хозяином «Пестрого Театра». Это была самая никчемная из всех никчемных вещей, но бард взял цветок в руки, как будто ничего другого ему не оставалось. Дарра наблюдал за ним с улыбкой. - Цветок из стекла и бумаги, - сказал он, - но даже у ненастоящего цветка настоящие шипы. А шипами можно уколоться. Это общее у цветов и людей... А ты и вправду бессмертен? - Можно подумать ты не знаешь! - раздраженно бросил Канье. Он не знал, что делать с цветком. - Ну, я видел, как ты умер просто потому, что я сказал, что ты умираешь - никогда еще мне не приходилось убивать словом! - и после этого снова ожил. Только ведь это еще ни о чем не говорит. - Разве? Дарра молчал. И это молчание заставило Канье отвлечься от мыслей о цветке и посмотреть на него. Сейчас у Дарры был взгляд убийцы – человека, который оценивал, сколько может стоить смерть другого человека и сколько стоит его жизнь. Ощущение прямого открытого и опасного взгляда понравилось Канье; душа вдруг наполнилась хищным злым восторгом, какой приходит после победы над опасным врагом. Но что-то мешало восторгу; взгляд то и дело, как привязанный, возвращался к стоявшей возле постели арфе. Канье вдруг понял, что должен сделать. Он взял арфу, стараясь не смотреть на нее, и, подойдя к Дарре, протянул ему инструмент. - Забирай. Если хочешь стать бардом, тебе пригодится. Дарра взял арфу и этим словно признал себя побежденным. Довольный собой, Канье вышел из комнаты. Надо было избавиться и от цветка. Дверь комнаты Ясинь была приоткрыта; Канье недолго думая, вошел. Девушка сидела у окна, пододвинув к нему кресло. Канье подошел и положил цветок на подоконник тем жестом, каким ребенок возвращает на место вещь, которую он не должен был брать. - Такой красивый... – сказала девушка, беря цветок. - Красивый, как жизнь. - «Жизнь прекрасна, - вспомнил Канье слова из легенды, - но красива ли она?» - Ничего нет красивее. Только любовь... Или сказка... Так случилось, что один человек родился совсем без сердца. Он не мог чувствовать ни печали, ни радости и хотя такая жизнь вполне устраивала его, понимал, глядя на других людей, что ему чего-то не хватает. Тогда он попросил Богиню Жизнь: «Дай мне то, что есть у всех, но чего нет у меня». Богиня исполнила его просьбу - собрав по всему свету осколки, обломки разбитых сердец, она сложила их вместе и сделала сердце для бессердечного человека. Оно получилось удивительным, пестрое, словно сшитое из лоскутков одеяло, и живое, чувствующее. Конечно, лоскутное сердце, как и любое другое, давало человеку чувствовать не только радость, но и печаль, только и то и другое он принимал как дар. Но вот однажды человек с лоскутным сердцем встретил человека, сердце которого было разбито. Разбитому сердцу не хватало одного маленького кусочка, и это делало его владельца несчастным. Человек с лоскутным сердцем захотел помочь ему так сильно, как не хотел еще ничего и никогда. Недолго думая, он отдал тому человеку частичку своего сердца. И случилось чудо – разбитое сердце исцелилось, и несчастливый стал счастлив. Но ведь на свете ни один человек, у которого не хватает частицы сердца. Поэтому так происходило снова и снова – человек с лоскутным сердцем делился им с другими, и сердце не убывало, сколько бы он ни раздавал. В этом весь секрет - сердце может разбиться, но когда делишь его между многими, оно остается целым. - Так могло бы произойти и на самом деле, - улыбнулся Канье, отчего-то вдруг ощутив себя братом подле любимой младшей сестры, - ничего волшебного нет в том, чтобы делиться сердцем. Мы делаем это каждый день, даже не замечая. И каждый день сердца разбиваются, рассевая по миру осколки. - Волшебство в сказках не такое, как в жизни, - то ли согласилась с ним, то ли возразила ему Ясинь. – Помнишь, я говорила тебе, что заколдовала сама себя? Это правда. А чары мои такие - я запретила себе любить, закрыла сердце, потому что боялась... Когда я была ребенком, в моем городе жила колдунья, и я и мои товарищи любили дразнить ее, когда она появлялась на улице. Так однажды мы, дети, бежали за ней и кричали: «Сердце из камня, сердце из камня!» «Каменное сердце» - так называли ее взрослые, которые боялись колдуньи, хотя она никому и никогда не вредила. Колдунья вдруг остановилась и, обернувшись, посмотрела мне в глаза, словно там, на улице, была только я. «Сердце из камня, - сказала она, - может любить. Но мертвое любить не может. Берегись любви, девочка». И я решила, что эти слова - пророчество, обещающее мне гибель от любви. Поэтому я окружила свое сердце стеной, чтобы спасти от любви. Но теперь это неважно. Чары пали, сердце открыто... Оно не только открыто, но и полно, - девушка улыбнулась,- я плохо понимала, от чего отказываюсь. - Почему же ты не осталась с любимым? - спросил Канье, чувствуя неожиданную неловкость. Ясинь подняла не него немного удивленные немного грустные глаза. - А я осталась. И Канье понял. Понимание пришло с болью - сердце рвануло так, словно кто-то протянул когтистую лапу и попытался вынуть его из груди барда. Он согнулся пополам, но тут же боль отпустила, оставив на память о себе жажду, от которой у него потемнело в глазах. - Пить... - прохрипел он, хватая со столика кружку - пустую оловянную кружку - и сминая ее в скрюченных пальцах. Ясинь метнулась к стоявшему в стороне кувшину, схватила его и поднесла Канье. Он вцепился в кувшин не только руками - зубами, едва не откусив глиняный край и пил, пил с непостижимой жадностью теплую, странную на вкус воду. Жажда отступила. Канье вытер лицо и губы ладонью, а мокрую ладонь об одежду. Ясинь смотрела на него с жалостью и любовью. Сердца коснулся отголосок боли, словно намекая, и Полталисмана понял намек. Он поставил кувшин на пол и молча вышел из комнаты Ясинь, рядом с которой ему становилось худо. Идти к себе ему не хотелось - да и вообще ничего не хотелось. Полталисмана начал спускаться по лестнице в нижний зал. За одним из столов все еще играли в сорк. Бард подошел. - Шелест! - Двойной шелест! - Рог изобилия! - Горизонт - перекрикивались игроки. Двое из них были пожилыми, двое молоды, один из молодых - лыс как яйцо. Канье знал, как играют в сорк, но с большинством специальных словечек знаком не был. Ему вдруг нестерпимо захотелось играть. Один из пожилых положил карты на стол и метнул в общую кучу свой набор многоугольников-фигур. - Откупаюсь, - сказал он и, вытащив из-за пазухи кошель, бросил в кучу раскрашенных деревяшек монету. Больше он не играл, лишь наблюдал за игроками, как и Канье. Кроме них четверых, Канье, и слуги у гостиничной стойки в зале никого не было. Вторым проиграл лысый. Оставшиеся – пожилой, одетый в шитый серебром костюм и светловолосый юноша с кривоватой улыбкой, играли молча - ни специальных слов, ни брани. Канье снова ощутил странное и приятное чувство, похожее на то, что испытал от взгляда Дарры, только теперь оно было сильнее и, может быть, потому бард узнал его. Это был азарт. Оба игрока были необычайно хороши; Полталисмана, мало смысливший в игре, мог судить об этом лишь по тому, как быстро они принимали решения. Наконец, пожилой опустил руку с картами, и пододвинул свои многоугольники молодому. - Все, откуп. - Три золотых как договаривались, - напомнил молодой. - Это всего лишь золото, - пожилой расстегнул кошель, отсчитал три ярких золотых, шлепнул их на стол и пододвинул к молодому. - Мне случалось играть и на большее. - Слышал я о таких играх, - усмехнулся молодой, загребая монеты и выбирая из горки раскрашенных деревянных пластинок-фигур свой выигрыш, - только тут ты себе партнеров не найдешь. Одно дело проиграть медяк или золотой и другое - жизнь. Канье словно тряхнуло. Азарт, столь же сильный и жгучий каким была жажда и какой была боль в сердце... Играть на жизнь - что может быть азартнее! - Хотите сыграть, господин? - окликнул его победитель с отличавшей его кривой улыбкой. - Хочу, - бард решил, что не станет сразу объявлять о том, на что жаждет играть. - Какая здесь ставка? Молодой покосился на слугу у стойки. - Здесь нет ставок, господин. Мы играем на интерес. А деньги... деньги мы потом возвращаем друг другу. Ведь так? Трое его товарищей кивнули, хотя победитель не тропился возвращать им проигранное. - У меня с собой есть немного «интереса», - сказал Полталисмана, и положил на стол свой кошель. - Что ж, тогда милости просим, - пригласил игрок. - Медь? Серебро? - Всего понемногу, - соврал Канье. В кошеле было по большей части золото. По его просьбе, барду напомнили основные правила - как сочетаются между собой карты и многогранники, какая фигура сколько стоит и что дает игроку, как играть вообще без карт - одними многогранниками-фигурами. Бард заметил взгляды, которыми обменивались игроки – узнав, что он новичок, они рассчитывали как следует проветрить ему карманы. Но Полталисмана было все равно. У Канье, как и у любого барда, была отличная память, но ему не хватало опыта, а без него он неизбежно начал проигрывать, пусть и не сразу. Азарт все возрастал. Игроки вначале осторожничавшие (игры на деньги вне игорных домов были запрещены) увидав первый золотой из кошелька Канье, быстро забыли об осторожности. Только пожилой в шитом серебром костюме, играл очень сдержанно, время от времени посматривая на барда. Деньги в кошельке все убывали. Последняя монетка уплыла в руки лысого и игра остановилась. - А вы неплохо играете, господин, - сказал победитель с редкой иронией. - Чуть лучше, чем совсем плохо, - верно оценив подтекст иронии, согласился Канье, - жаль, что денег у меня больше нет. Он и вправду жалел - азарт, этот голодный зверь, нестерпимо грыз его, и в этом уже не было ничего приятного. Наверное, если бы не закончились монеты, он так и не смог бы остановиться. Впрочем, он ведь играл не ради выигрыша - а ради того, чтобы сделать в конце концов особую ставку. - Интерес бывает разный, - сказал пожилой в вышитом костюме. Он взял в руки карты и перетасовал их очень быстро и очень красиво. – Делайте свою ставку. Полталисмана ощутил будоражащее волнение. - Жизнь, - сказал он, - я ставлю свою жизнь. - А я, значит, ставлю свою, - легко согласился старик. Остальные трое не торопились присоединяться к игре. - Думаю, что нет смысла играть в сорк на таких условиях. Вы проиграете непременно, а предсказуемость результата делает игру неинтересной. Поэтому я предлагаю сыграть в «листву». Правила нужно объяснять? - Не стоит, - качнул головой Канье, - я знаю их. Колода делится на две половины, одна для меня, другая для вас. Каждый в течение всей игры тасует свои карты не более трех раз и на стол выкладывает по одной верхней со своей колоды, при этом старшая накрывает младшую. Накрытые карты уходят в колоду накрывшего, и так продолжается пока все они не окажутся в руках одного человека. Это и считается победой. В «листве» от игрока ничего не зависит. - Верно. Итак? Полталисмана кивнул. Старик еще раз перетасовал колоду, и разделил ее пополам, не считая карт. Канье тоже не стал считать. Первые три карты накрыл он. Потом Полталисмана перестало везти; он выкладывал на стол мелочь, а его соперник исключительно крупные карты. Канье перемешал колоду в первый раз, но мелочь продолжала идти валом. Второе перемешивание на какое-то время помогло, поместив сверху карты покрупнее, и все равно старик уверенно выигрывал и его колода все полнела. Канье перетасовал карты в последний раз, когда их осталось не больше десятка. От азарта вскипала кровь, но постоянное ощущение остроты ситуации выматывало. Когда он начал, наконец, выигрывать, снова, снова, и снова накрывая своими карты соперника, старик впервые перемешал свою колоду. И начал брать верх. Последние две карты, оставшиеся на руках у Полталисмана, оказались самыми мелкими в колоде. Он положил их на стол лицом вверх. - Я проиграл. Старик смотрел на него с интересом. - Пойдем, - поднимаясь, сказал он, - подышим с воздухом. Они вышли из гостиницы - старик-победитель, Канье, трое игроков, за всю игру не сказавшие ни слова - и неторопливо пошли по улице, освещенной зажженными по вечерней поре фонарями. Канье не злился и не тревожился. Азарт игры все еще бурлил в его крови, постепенно сходя на нет. Бард поежился от вечерней прохлады, которую вдруг ощутил. Прохладой веяло от реки текущей под мостом, на котором они остановились. Канье глянул вниз, наклонившись над каменным парапетом моста, и увидел и только темноту. - Прыгай, - сказал старик. - Здесь глубоко, но течения почти нет, и ты сможешь выплыть. Может быть, поборовшись за жизнь, ты поймешь что она - это настоящая ценность, и больше никогда не станешь ставить жизнь на кон. Бард ощутил, как гнев заливает краской его лицо. Старик просто решил проучить, его поучить жизни, словно имел на это право! Притворяясь азартным игроком, принимая ставку Канье, он просто насмехался над ним. Сжигаемый гневом и стыдом, Канье вспрыгнул на парапет, ограждавший мост, и шагнул навстречу реке, что дышала прохладной влагой в лицо городу.
14
Вода была холодной, она мгновенно остудила его гнев. Канье погрузился почти до самого дна и рванулся вверх, ощущая, как превращается в ледышку. Всплыв на поверхность, он, задыхаясь, глотнул воздуха, и начал грести немеющими от холода руками, держа к освещенному фонарями берегу. Старик посмеялся над ним, но от этого Полталисмана только сильнее хотелось выплыть. Выплыть и снова пойти играть на жизнь, потому что это - его жизнь, и он мог поступать с ней как пожелает. Когда до берега осталось совсем немного, от холода свело ноги, и он плыл, отчаянно гребя руками, таща против течения бесполезный груз немеющего тела. Легкие горели, в рот то дело заливалась вода. Потом Канье ощутил, что цепляется за дно онемевшими ногами. Грести стало невозможно, и по мелководью пришлось ползти, хватая руками песок и гальку, тащить тело дальше, дальше, туда, где нет ледяной воды и слабого, но упорного течения. Он выполз на берег и лег, задыхаясь и трясясь. На берегу отнюдь не было теплее; насквозь промоченная одежда крала последнее оставшееся в теле тепло. Канье полежал, успокаивая дыхание, и сумел кое-как сесть. Ему повезло - противоположный берег был высок и крут в отличие от этого, выбранного наугад. Двигаться не хотелось, хотелось закрыть глаза и сидеть так, сжимая руками трясущиеся от холода плечи, постепенно переставая чувствовать, как все медленнее и медленнее течет по жилам кровь... Но он не хотел умирать. Канье снял и выжал одежду, а потом снова одел ее. На большее сил не хватило, но стало немного теплее. Сердце бухало так, словно пробивалось наружу с настойчивостью обреченного и не желало успокаиваться. Канье ждал, пока ритм его снова станет ровным, но не дождался. Устав сидеть, он лег на бок, подтянув колени к животу. Глаза наполнились слезами; соленая влага обжигала заледеневшую кожу лица. Канье плакал от жалости и злости - жалея себя и мир, от которого ему по настоящему ничего не было нужно и злился на мир и на себя - за смерть и за бессмертие. Он менялся, переставая нуждаться в пище и еде, в человеческом общении, в чужой любви, от которой сердце его сводило спазмом, и в сочинении песен. Песни? Ему не нужно больше писать их - простые и глубоко-личные, исповедальные, смешные и строгие, те, что все это время были сокровищем его души. Любовь? Может быть, это было самым прекрасным и самым пронзительным в его жизни. Ясинь любила его так сильно, что не боялась потерять жизнь из-за любви, но он не мог принять ее. Общение? Он никогда не представлял себя отделенным от других людей - от всего остального мира! - а теперь он был отделен навсегда. Когда-то у него было множество друзей и желаний - теперь он был нищ духом, ничего не имел и ничего не хотел. Беспомощный, жалкий он плакал на берегу, и никого не было рядом с ним в этот час. Может быть только слова... Нельзя сразу перестать быть бардом, даже если возможно в один миг обрести бессмертие тела. Он прислушался к своему внутреннему миру, который всегда был полон звуками. Что там - неужто пустота - то, чего он всегда страшился и с чем боролся, нанизывая слова на нить песен, а песни - на нити сердец? Слова нашлись - странные, разрозненные и почти бессмысленные. Канье был рад им и начал повторять тихо-тихо, как человек в отчаянной крайней нужде повторяет молитву: - Под этим небом нет врагов, Есть лишь чужие. Но что нам, если весь наш мир таков, И мы - такие? Зачем нам эти пресные слова – Любовь, разлука? И счастье, что не вечны мы. «Всегда» – Не свет, а мука. И если ты не знаешь, то узнай - Любая сила, Перехлестнув через последний край, Предаст что было, Потоком схлынет, и оставит жить Пустым, незрячим Шальное сердце, что могло любить, Случись иначе. Но разве так не сказано уже - Любовь - не сила? Жизнь сладкой без нее бы быть могла, А с ней - горчила. Чего ты ждешь? Порви тугую нить Любви и боли. Не хочешь? Значит, так тому и быть. Твоя лишь воля. Так говорят, что Слово было здесь Началом света. Но тот, кому до света дело есть, Не верит в это. Под этим небом нет подобных слов Ни в снах, ни в книге. Пусть сердце произносит в нас «любовь» - Мы слышим - «гибель»... Так он шептал, и плакал в тишине, ощущая как начинает развязываться тугой колючий узел в его душе. В этом узле словно был спрятан какой-то таинственный свет, о котором Канье узнал, лишь потеряв его... Но слов оказалось слишком мало, или просто узел был слишком тугим... Странное оцепенение овладело бардом, когда слова иссякли - оцепенение человека который осилил полдороги и понял что вторую половину ему не пройти. Полталисмана закрыл глаза и мгновенно провалился в глубокий, похожий на обморок сон. Его пробудило солнце. Канье поморщился; свет бил в глаза, и это раздражало. Но солнце и согрело его. Полталисмана огляделся, и встал. Он отдохнул, вот только тело, слишком хорошо помнившее купание в ледяной воде, было словно чужим. Бард подумал, может ли заболеть, и поморщился при одной мысли о сопливом носе, чихании, кашле, примочках, микстурах и прочем. «Лучше уж сразу умереть...» Широкая каменная лестница, подступавшая к самой воде, вывела его на улицу. Течение реки отнесло его от моста не очень далеко. Канье сориентировался, в какую строну идти, чтобы вернуться в гостинцу, и отправится вверх по улице. Одежда, подсохшая за ночь, неприятно натирала тело, редкие по раннему времени прохожие таращились на Канье - должно быть, выглядел он неважно. По крайней мере, лицо его должно было быть неприятным - он вспоминал ночную истерику, исступленные слова, которые бормотал и беспричинные слезы и готов был снова прыгнуть с моста, от стыда за нелепые и глупые метания, переживания и чувства и дурацкие песенные судороги. До гостиницы было недалеко; уже пойдя к двери, бард заметил лежавшую у стены собаку. Канье подошел, сам не зная зачем; собака подняла голову и, увидав его, зарычала, обнажив клыки, потом, словно узнав, тихо проскулила и замолчала, тяжело дыша и вывалив язык. Она в самом деле была больна. Полталисмана наклонился над ней, всматриваясь в потемневшую, нехорошо лоснящуюся шкуру и псина снова зарычала. Блеснули клыки... те самые клыки, которые однажды уже впились в горло барду. Собака наверняка наглоталась его, Канье, крови. Не поэтому ли она излечилась от бешенства? Не кровь ли бессмертного принесла ей исцеление - кажется, лишь на время? Бард внял предупреждению и отошел. Так или иначе, он не собирался во второй раз поставлять горло этой никому не нужной псине. Он хотел только одного – дойти до своего номера и лечь спать. В его комнате никого не было, а из-за окна, выходившего на задний двор гостиницы, доносилась отчетливая химическая вонь – должно быть старик все-таки занялся делом. Бард стянул с себя сырую одежду и забрался под одеяло. Но уснуть не вышло; напрасно он ворочался с бока на бок больше часа. За это время одежда, развешанная у очага, успела высохнуть, а его гнев на самого себя поутихнуть. Поняв, что сна не будет, Полталисмана встал и, одевшись, решил пойти прогуляться. Нет, не прогуляться. Хорошо было бы снова сыграть, но в зале не было уже ни одного из игроков, а, кроме того, Канье проиграл накануне все свои деньги. В коридоре он едва не столкнулся с идущим ему навстречу Даррой. - Деньги есть? – спросил Канье прямо. - А тебе зачем? – с усмешкой спросил Дарра. - Я проигрался. Убийца сунул руку за пазуху, достал кошель и бросил его барду. Полталисмана поймал, кивнул, благодаря, и повернул к лестнице ведущей вниз. Он знал, что сделает с этими деньгами. Во дворе гостиницы Ясинь возилась с собакой – мазала ей бока какой-то мазью отчетливо пахнущей так же, как сквозняк с заднего двора гостиницы. Псина изредка порыкивала, но укусить не пыталась. Полталисмана равнодушно прошел мимо. Он собирался найти игорный дом. Ночное купание не прошло даром, просто бард не сразу заметил, что лицо его полыхает жаром, что в горле дерет, и он то и дело начинает кашлять. Снова хотелось пить - так сильно, что он готов был напиться из ближайшей лужи, только вот давно уже не было дождей, так что и луж не было тоже... Глаза слезились, но и без слез он видел все сквозь какую-то пелену - нечетким и странным. Улица становилась похожей на бредовый сон, земля под ногами то прогибалась, упруго пружиня, то жестко отталкивала от себя попирающие ее подошвы, и тогда Канье едва мог удержать равновесие. Какой-то человек подошел к нему и что-то спросил тоненьким невыносимо-пронзительным голоском. Бард закричал, закрыв уши руками, и тотчас милосердная темнота пришла к нему на помощь, спрятав его под своим мягким непроницаемым плащом.
Очнулся он в светлой просторной комнате со множеством лежанок, лишь три из которых были заняты. По особому запаху и по символу, вырезанному на спинке его лежанки – ладони, на которую присела бабочка - Канье определил, что находится в помещении гильдии целителей. Полталисмана был раздет до белья, но чистая и сухая его одежда висела тут же на небольшой стойке, а рядом на столике лежали все его вещи. Глаза болели, руки и ноги были словно деревянные, но сердце наполняло глубокое и сильное чувство, очень близкое к счастью... - Эй, ты как? – спросили его с соседней лежанки. Канье повернул голову и увидел мальчишку, закутанного в такое множество одеял, что под ними не угадать было человеческого тела. Только худенькая тонкая рука, лежавшая поверх одеял, да встрепанная голова указывали на то, что под одеялами есть человек. Барду вдруг стало удивительно приятно, что он тут не один, а лицо мальчишки, исхудавшее от болезни, показалось симпатичным до слез. - Да ничего, - Полталисмана закашлялся. - Все так говорят, - проворчали с лежанки, стоявшей у окна, - да только ты бы сюда не попал, если бы с тобой все было «ничего». Голос был старческий. Но когда Канье смог сфокусировать взгляд больных глаз на его обладателе, он увидел молодого мужчину лет тридцати. Мужчина полулежал, подложив под спину подушку и читал книжку со множеством закладок, иногда делая надписи на полях красным карандашом. - Ну, рассказывай, - нетерпеливо попросил мальчишка. - О чем? – удивился Канье. - Как ты сюда попал. - Понятия не имею. Шел по улице и… Наверное, упал и отключился. - Голодный обморок, - даже не поворачивая головы, констатировал мужчина, - или мозговой спазм. Мальчишка ухмыльнулся. - Он всем приписывает мозговой спазм, потому что сам сюда попал из-за него... - И не стыжусь этого, - громко сказал мужчина, - мозговой спазм может случиться только у того, кто имеет мозги! Канье не знал что такое мозговой спазм, но слова мужчины показались ему очень смешной шуткой. Он засмеялся бы, если бы не кашель. Но ни кашель, ни жар, сжигавший тело, не мешали переполнившему Канье восторгу, которому неоткуда было взяться. Для радости и счастья не было ни одной причины; задумавшись над этим, Полталисмана понял, что с ним происходит что-то еще, и это что-то сильнее болезни. Мальчишка говорил – кажется, рассказывал, как он сам попал к целителям, но Канье улавливал из его рассказа лишь отдельные слова: - Ну, я и говорю – «я тебе живой человек, а не кукла!»... Живой! Это слово сначала ударило как пощечина, а потом словно погладило, утешая. Он живой человек, и он ощущает себя живым! Бессмертное «все равно» растворилось в жаре болезни. Это была вовсе не догадка, а уверенность. - И как сегодня чувствуют себя наши пациенты? – спросил глубокий сильный голос, нарушивший раздумья барда. По палате шла статная женщина в серо-голубом платье целителя, сопровождаемая молоденькой девушкой с подносом, заставленным странной формы склянками, стаканчиками не больше наперстка и непрозрачными флакончиками. Как она ухитрялась удерживать все это позванивавшее от каждого шага добро в равновесии, было загадкой. Волосы девушки были коротко острижены и заправлены под серо-голубую повязку, а огненно-рыжие кудри женщины-целительницы собраны в пучок и заколоты шпильками, которые, казалось, едва удерживали это кудрявое богатство. Канье залюбовался восхитительным цветом ее волос, необычайно ярким и чистым. Человек с книжкой немедленно начал жаловаться: - Я уже здоров, госпожа! Мне давно пора приниматься за работу, а я лежу здесь и... - И работаете, - сказала целительница, с улыбкой кивнув на испещренную заметками книжку. - Разве это работа? Я просто не хочу терять навык. Когда же, наконец, вы отпустите меня домой? - Когда вы перестанете просить об этом. Дайа, займись господином. Девушка утвердила поднос на столике возле лежанки мужчины с книжкой и «занялась» им - стала ощупывать, обстукивать и выслушивать его жалобы. Целительница подошла к мальчику и склонилась над ним. - Ты сегодня спал, Мири? Мальчик кивнул. - Кошмаров не было? Судорог? Тошноты? Вопросы сыпались один за другим, мальчик отвечал; кажется, у него были больные почки. Госпожа целительница подозвала Дайю, маявшуюся возле продолжавшего на все жаловаться мужчины-пациента, и наказала ей какое лекарство дать мальчику. Потом очередь дошла и до Канье. Его целительница спросила только об одном: - Сколько времени прошло с тех пор, как вы искупались в ледяной воде? - Около суток, - ответил он, не удивляясь, опытной целительнице, конечно, ничего не стоило определить, каким способом он заполучил весь букет «удовольствий» тяжелой простуды. В течение получаса целительница осматривала его, переворачивая с боку на бок, слушала сердце, массировала шею, простукивала грудь, потом собственноручно приготовила в небольшой пиалке лекарство, смешав порошки и жидкость из нескольких флаконов с подноса Дайи. Пока она делала это, Полталисмана снова одолел кашель; он не мог остановиться даже после того, как целительница напоила его пахнущей мятой жидкостью, от которой горлу стало легче. Когда приступ прошел, целительница отставила в сторону пиалку с уже приготовленным лекарством и сделала другое. - Придется применить крайние средства, - сказала она очень спокойно, - иначе, боюсь, вы уже не поправитесь. Вы хотите поправиться? - Конечно, - кивнул бард. - Отлично, - она одобряюще улыбнулась. – Ваши лекарства будут самым горькими, вам придется есть - даже через силу - пять раз в день, много спать, дышать паром и дымом трав, лежать под одеялом, будучи намазанным горячей мазью и потеть так, что постель промокнет насквозь, делать дыхательные упражнения и вытерпливать не самый мягкий массаж. Но если вы хотите выздороветь, то будете послушным. - Буду, - пообещал Канье, утомленный осмотром. - Так. Дайа, запомнила состав? – девушка кивнула, - через каждые два часа давай ему это, но если уснет, не тревожь. Принеси куриного бульона и горячего молока с медом и накорми его. Пока все. Целительница удалилась, а девушка по имени Дайа осталась и принялась поить Канье лекарством с ложечки. Лекарство было таким горьким, что бард едва мог глотать; в горле словно поселился еж, который расправлял иголки при каждом глотке. Кое-как Полталисмана осилил те шесть ложек, которые нужно было принять. Потом девушка унесла поднос с лекарствами и принесла другой – с бульоном и кружкой молока. - Вы должны поесть, - сказала Дайа. Канье вспомнил, что было с ним, когда он принимал пищу в последний раз, и попытался возразить: - Я не голоден, милая госпожа. - Спорить не нужно. Нужно кушать, - девушка поднесла к губам барда ложку с бульоном, и ему пришлось есть. Но он ни на мгновение не пожалел об этом; вкус у бульона был неземной. Канье наслаждался каждым мгновением, когда ощущал на языке горячую ароматную похлебку и даже еж в горле не умалял наслаждения. После этого он уснул, и видел удивительные, красочные сны, в которых он был счастлив, и рядом был кто-то, кого он любил. Канье проснулся ночью; за окном было темно, мужчина-пациент и мальчик уже спали, но у двери на столике горела приглушенным светом масляная лампа. Жар в теле немного поутих, очень хотелось есть, и радость все еще переполняла сердце и душу. Полталисмана вспомнил свой сон; сон был прекрасен, но жизнь-явь – ничуть не хуже. Правда там, во сне, он, кажется, был влюблен. Канье беззвучно засмеялся; он и теперь был влюблен – без памяти влюблен в жизнь. И еще... ему снилась Ясинь; это ее он любил во сне. И наяву – тоже. Понимание этого принесло ему сначала удивление, а потом радость еще более яркую, чем все до этого. Ночь словно бы осветилась вдруг этим пониманием, лампа на столике у двери стала яркой, как солнце. Он вызвал в воспоминаниях образ девушки – темноволосой и синеглазой, с тонкими красивыми руками и голосом, нежным как рассвет. «Нет никого на свете прекраснее тебя, - шепнул он, - любимая, любимая...» Он снова закашлялся и вынужден был уткнуться лицом в подушку, чтобы заглушить кашель и не разбудить остальных пациентов. По счастью, кашель быстро утих и Полталисмана мог снова думать о той, которая была ему дороже всех на свете... Как бы он описал ее в стихах, как бы спел о ней – для нее и для всего остального мира!.. Он вспомнил, что Ясинь тоже любит его – и это подняло его душу на вершину счастья почти невыносимого, невозможного для человека. Но была во всем этом и тень какой-то неясной пока тревоги. Канье не хотел, чтобы что-то омрачало ему счастье, и спросил себя: «Ну что еще? Что случилось?». Ответ пришел в виде близкого собачьего воя. Голос псины был словно голос далекого друга, зовущего на помощь из темноты. Полталисмана вспомнил свою собаку – то, как она подпевала старому скрипачу и то, что песня скрипки в тот раз была самой грустной песней на свете. Медленно, словно яркие краски, растворяющиеся в воде, исчезали вдохновлявшие, опьянявшие его счастье, восторг и радость. Печаль воспоминания, печаль давно спетой и сыгранной мелодии отрезвила его. Радость жизни не ушла совсем; она влилась собственной струей в прохладный напиток отрезвляющей печали и сделала его более крепким и сильным. Канье снова был живым человеком, а не бессмертной равнодушной куклой. Жар болезни победил бессмертие; но он здесь, в палатах целителей, для того чтобы исцелиться. Значит рано или поздно он исцелится и тогда бессмертное «все равно» вернется. Если не принимать лекарства, можно лишь отдалить этот час – или ускорить его, потому что победить может и болезнь и тогда он умрет – а, вернувшись к жизни, скорее всего снова будет холодным и бесстрастным. Канье не хотел этого; но что он мог с этим сделать? Собака провыла снова - ближе, чем в первый раз. Потом замолчала и когда вой повторился, Полталисмана узнал свою собаку и понял, что она где-то совсем рядом. Это подтолкнуло его, заставило подняться с постели. С трудом преодолевая слабость и головокружение, запутавшись в собственной одежде, он кое-как натянул на себя рубашку, штаны и куртку, обулся, пережив жестокий приступ головной боли, едва не унесший сознания. Пересидев головокружение и боль, он встал, взял со столика свой кошелек и подошел к окну; собака больше не выла, словно поняв, что в этом больше нет нужды. Бард оглянулся на дверь палаты. Можно было выйти в коридор, и попытаться прокрасться к двери... Но он не сумел бы сейчас красться, разве что ползти. К тому же в коридоре можно было встретить ночную сиделку или одного из целителей, работа которых не заканчивается с закатом солнца. Канье осторожно отворил раму окна. Вечерний воздух был прохладен и свеж; от первого глотка его Полталисмана чуть не задохнулся, легким стало больно, но потом боль отступила, и пришло наслаждение. Он взглянул вниз. Первый этаж; если забраться на подоконник и спрыгнуть, то густая трава под окном смягчит падение. Бард с большим трудом пододвинул к окну скамейку – и на том его силы иссякли. Он посидел немного, и с упрямством поэта ищущего рифму к слову, не имеющему рифмы, полез на подоконник. Неосторожно задетая рама хлопнула. Во второй раз он едва не высадил локтем стекло и здорово ушиб руку, но все-таки смог сесть, свесив ноги по другую сторону подоконника. Прыгать было страшно, но он прыгнул. Трава оказалась мягче, чем руки любимой матери. Барду пришлось лежать в ночной росе, пока не появились силы встать. Горло раздирал, требуя выпустить его на волю, кашель; с трудом он подавил порыв и заковылял к ограде дома целителей, освещенной укрепленными на ней фонарями. Дрожь сотрясала тело, и кашлять хотелось все сильнее. Полталисмана вышел через калитку в ограде на полуосвещенную улицу. Собака сидела и ждала его за воротами гильдии. Выглядела она еще хуже – глаза сочились гноем, бока тяжело вздымались и опадали, точно псина долго-долго бежала, спасаясь бегством от врага – того единственного, от которого нельзя убежать. Шерсть облезала клочьями с покрытой язвами шкуры. Враг-Смерть уже догонял ее... Канье ощутил жалость; наклонившись, он погладил псину по голове, и сказал: - Пойдем. У него снова закружилась голова, и кашель, наконец, прорвался из горла; бард упал на колени и долго-долго пытался выкашлять поселившегося в горле ежа, топорщившего иголки всякий раз, когда приступ кашля сходил на нет. Еж устал первым; он спрятал иголки и притих и Канье смог встать. Собака отошла на несколько шагов и встала, словно ожидая - пойдет ли он следом. Бард понял. Было на свете место, куда больная псина должна была отвести его; если это было важно для нее, должно быть, разменивающей последние часы жизни, то дня него, разучившегося умирать, тем более. Двое больных шли по улице, темной и пустой, и один из них вел за собой другого. Полталисмана едва поспевал за собакой, семенившей на больных заплетающихся ногах, спотыкался и останавливался даже чаще чем она. Он не знал, куда зовет его псина. Может быть – обратно в гостиницу. Может быть, туда, где его ждут старый алхимик, Дарра-убийца и Ясинь. Он вдруг остановился. Ясинь; девушка, которая его полюбила. Ему хотелось увидеть ее больше всего на свете, даже больше чем навсегда стать человеком, исцелившись от бессмертия, как от болезни. Канье надеялся, что у него хватит времени хотя бы на то, чтобы сказать ей слова сердца. Становилось все темнее – редкие на этой улице фонари сошли на нет, и в тот миг, когда Канье подумал о том, что стал слишком беспечным, оказалось, что изменить уже ничего нельзя. Их было четверо и они никуда особенно не торопились. Жертва была одна – не считать же собаку, больную или пьяную, которая, увидав вынырнувших словно из ниоткуда четверых, оскалила желтые клыки. - Господин заблудился? – спросил один, поигрывая ножом. Канье вспомнил Дарру, обычно, обыденно произнесшего «Я - убийца за золото». Эти слова производили куда более сильное впечатление, чем угрожающие интонации «ночного брата». - Господину помочь найти дорогу? – сказал тот же человек. – И может тогда господин наградит своих проводников, поделившись с ними тем, что есть у него, но нет у них? Канье отступал, пятился, пока не наткнулся спиной на стену. Собака отступала тоже, глухо рыча. Барду не чем было защитится, да он и не смог бы, а договориться с подобными людьми – даже отдав им все, что они требуют, невозможно. Такие отнимают у человека не только деньги и одежду, но и жизнь ради собственного удовольствия. Стоять вдруг стало невыносимо тяжко. Склоняясь все ниже, Полталисмана опустил руку на холку оскалившейся собаки, точно она могла поддержать его, и сам оскалился, как она. Безнадежно. Он умрет сейчас, и собака умрет тоже. Он - на время, она - навсегда... Негромкий звук он воспринял не сразу – только после того как звук повторился и двое из стоявших напротив него мерзавцев упали на землю. Потом упал еще один. Четвертый, тот, что говорил с Канье, отпрыгнул в сторону, сделал движение мгновенно выхваченным из ножен кривым клинком, одновременно посылая в полет нож. Нож бесследно канул во тьму, клинок со звоном отскочил от другого клинка. Канье не понимал что происходит. От вглядывания в темноту у него снова заслезились глаза. Он пытался проморгаться или вытереть слезы и слушал, слушал мягкий, какой-то приглушенный, словно звук доносился из тумана, звон клинков, Потом звон стих. Кто-то подошел, подставил плечо почти упавшему на колени Канье и поднял его на ноги. Жалобно проскулила собака. - Пойдем, - произнес голос и Канье узнал его. Дарра, убийца за золото, спас его от других убийц. Полталисмана собрался с силами и шагнул. Даже с поддержкой Дарры это было невероятно тяжело, словно темнота обратилась в густой кисель и не желала пропускать его сквозь себя. Он смотрел в землю - сил держать голову не было тоже - и на земле видел четыре неподвижных тела. - А они? - спросил он. - Не думай о них. Думай о себе. Через несколько шагов оказалось, что сил на то, чтобы думать, нет тоже.
Каким чудом они все же добралась до гостиницы – не той, а совсем другой, он не мог бы объяснить. Это была даже не гостиница, а просто ночлежка; выпив поднесенную Даррой воду и полежав немного на широкой лавке Канье, наконец, смог задать вопрос: - А где?.. – кашель прервал его, но Дарра понял. - На утро после того, как ты ушел и не вернулся, старика забрала стража по обвинению в отравлении. Мы с девушкой назвались его родственниками и потому нам разрешили следовать за стражей в судебную палату. – Дарра едва заметно усмехнулся. – Старику повезло, что в этом городишке есть Серый Судья. Знаешь, кто такой Серый Судья? Канье знал. Серый Судья был человек одаренный особым талантом - в его присутствии возможно было говорить только правду - а не то что ты считал правдой или хотел выдать за нее. - И что?.. - Обвинение в отравлении было немедленно снято. Серый Судья попросил старика рассказать, как там было дело со скоропостижно скончавшимся господином Торном, пивоваром из славного города... забыл название... и уважаемый Шойе поведал о нападении бешеной собаки, и о тебе, человеке, кому эта собака порвала горло, но который не умер от этого. О твоем бессмертии. - И Судья поверил ему? - Судье не нужно верить, - сказал Дарра, - вера помешала бы ему судить беспристрастно. - И он отпустил старика? - Нет. - Нет? - удивился Канье, - но почему? - Этого он не сказал, - произнес Дарра очень тихо, - зато попросил меня и Ясинь сделать так, чтобы ты пришел к нему, как только вернешься. К нему домой, а не в Палату Судов. Ты не возвращался слишком долго, и мы пошли искать тебя – я, девушка и собака. Нашла только собака. Девушка так и не вернулась. Я сохранил для тебя твою арфу. И это, - Дарра поднял что-то длинное и колючее. Это был бутафорский цветок. - Так, - мысли барда прояснились. Кажется, прибыло и сил, вот только где-то на самой границе проснувшихся чувств, он ощутил осторожные шаги возвращающегося бессмертного «все равно». – Значит, старика не отпустили потому, что я сам должен прийти за ним. Но я никаких злодеяний не совершал. Что может быть нужно от меня Судье? - задав свой вопрос, он сам же и ответил на него, - бессмертие. - Именно оно, - согласился Дарра, - и я удивляюсь, что тебе так долго удавалось безнаказанно щеголять бессмертием перед людьми и не привлечь к себе ничьего внимания. Теперь все изменится. Если Судья захотел знать тайну бессмертия - во благо родного захудалого городишки конечно, а затем и всего остального мира - вряд ли ты сумеешь убедить его что тайны не знаешь. - Но я ее действительно не знаю. Предлагаешь никуда не ходить и наплевать на старика? - Не поможет. Возможно, страже уже отдан приказ с твоим описанием и требованием немедля привести тебя к Судье, как только ты появишься на улице. Или не отдан. - Дарра пожал плечами, - решай сам. Я бы не пошел, но я-то не бессмертен. Канье попытался встать с лежанки и кое-как смог сделать это. Силы прибывали, но медленно, по капле и одному ему все равно было не дойти. Болезнь была благословением, спасением от равнодушия, и она же была проклятьем. Он хотел попросить убийцу о помощи, но слов не понадобилось. Дарра взял арфу и повесил ее на плечо, цветок положил в суму на другом плече и сильными руками поддержал шатавшегося барда. - Не хочешь хотя бы дождаться утра?- сказал он. - Ты знаешь, где живет судья? - вопросом на вопрос ответил Канье, понимающий, что утром будет поздно, потому что он уже не будет собой. Дарра кивнул с горькой улыбкой и шагнул вместе с Канье за порог убогой комнатки.
Собака, дождавшаяся пока они выйдут из здания, полудома-полусарая, сопровождала их. По дороге обнаружился еще один повод торопиться. Дарра остановился, прислонил Канье к какой-то стене и несколько минут стоял, упершись лбом в ту же самую стену. Бард встревожился: - Что с тобой? Убийца оторвал лоб от прохладной стены, дернул щекой. - Отравление. Тот последний «ночной сборщик податей» задел меня, и только Трое Богов знают, какая дрянь была на его клинке. Полталисмана пригляделся к нему, но так и не увидел раны. Разве что рукав куртки Дарры был несколько темнее остальной ткани и блестел словно мокрый. - Тогда надо спешить. Старик может знать противоядие. - Может да, а может и нет. Но ощущение интересное - словно вместо крови в жилах кипяток... - Идем, - Канье тронул его за плечо, - времени все меньше. Он говорил и о себе, и о Дарре, о собаке, которая тоже была больна, о пропавшей Ясинь и старике алхимике, лишенном свободы... Дом судьи был недалеко, и все же когда они добрались до него, уже начало светать. По пути им попадались патрули стражи, неизменно принимавшие двух пошатывавшихся ходоков за пьяных. Поскольку они не шумели и не буянили, стража их не трогала. Дом Судьи был двухэтажным. Канье постучался в ворота и за забором, высоким как само искусство постройки заборов, залаяли собаки. Отворили далеко не сразу, после бесконечно-долгих переговоров с двумя неприветливыми стражами. Дом Серого Судьи, конечно же, охраняли – нимало нашлось бы желающих освободить мир от человека со столь редким талантом. Но хотя стражи и пропустили их и разбудили привратника или мажордома - кем там был этот желчный старик в халате, встретивший их в холле судейского дома? - но тот напрочь отказался будить господина. Гостей оставили ждать тут же в холле в глубоких удобных креслах - еще час, пообещал мажордом, и господин Судья проснется. Канье видел, что у них нет часа, тем более двух. Дарра больше не упоминал о действии яда и ни на что не жаловался, вот только Канье заметил, что он старается двигаться как можно меньше, часто задерживает дыхание и не опускает век, пока глаза не начинают слезиться, словно ему больно даже моргать. Сам бард медленно, но верно, возвращался к равнодушию бессмертного. Канье расчехлил арфу; стоявшие в дверях, присматривавшие за гостями стражи подозрительно покосились на него. - Я не буду играть - пообещал он, и стражи успокоились. Дарра из соседнего кресла смотрел на него. Бард положил пальцы на струны, коснулся той, которую ему подарили – и отдернул пальцы. Струна была холодна как лед. И еще… Он не мог видеть этого, но от струны исходило что-то вроде слабого пульсирующего сияния, от которого Канье до костей пробирало циничным равнодушием. - Вот секрет, - сказал он тихо, чтобы только Дарра слышал его, - эта струна. С нее все началось. Мне ее подарили в городе, странном городе... ты бы видел его! Улицы, подобные клубку змей, дома - словно гнилые зубы или изъеденные проказой пальцы. Слепые окна – кажется, солнце не могло проникнуть сквозь эти стекла. Люди... Люди - как ледяные манекены. Взгляды, которые замораживают. - Я немного слышал о городе бессмертных, - сказал Дарра. Канье мог поклясться, что говорить ему тоже больно, но убийца за золото не хотел молчать. – Думаешь, они отдали тебе свое благословенное проклятье, чтобы ты унес его с собой подальше? Или, быть может, хотели, чтобы ты передал его еще кому-то? - Хочешь, я отдам его тебе? Нет, правда, - Канье вдруг показалось, что это мысль хороша вдвойне, - ты не умрешь, пока владеешь им, а я... Он не договорил. Дарра тихо-тихо засмеялся. В его смехе не было горечи сожаления или гнева. Так смеется человек, для которого все очень-очень просто. - Не переживай, - сказал он, переведя дух после смеха, который нимало стоил ему. - Умерев я больше не буду убийцей, хотя и героем не стану. Но о мертвых сам знаешь - или хорошо или никак. И еще я думаю что струна - это твое бессмертие. Для тебя оно приняло форму струны, и мне не подойдет. Канье молча согласился с этим. Но что ему было делать теперь? Где-то на улице лежала больная собака, здесь рядом, с ним погибал от яда Дарра, Ясинь пропала - кто знает, не в беде ли она, не нужна ли ей помощь, и старик алхимик томится в заточении. Все это было из-за него, а первопричина лежала перед ним, натянутая между грифом и корпусом дорожной арфы. Возможно, близость струны и возвращала ему силы, убивая болезнь, а с ней и надежду... Времени и так уже почти не осталось. Жар уходил, и волнами накатывало бессмертное «все равно»... Тишина оглушала; в самой сути своей не тишиной она была - пустотой, которую Канье ненавидел сейчас как никогда. Он вспомнил, зачем расчехлил арфу; у него был только один способ противиться обоим своим врагам - пустоте и бессмертию. Полталисмана закрыл глаза и представил, как играет... Играет и поет одну за другой свои песни. Это было его лекарство от всех болезней, его способ пережить страх, боль и гнев, голод и холод, его панацея и нектар, его правда. Ничто не могло быть сильнее, да и не было. Пустота заполнялась, вечное «все равно» отступало, изгоняемое прочь, как древнее чудовище из прекрасного замка. Так он пел и играл без единого слова, без звука, пока к ним не спустился проснувшийся Серый Судья, очень высокий человек лет пятидесяти. - Я Канье, - сказал бард, мысленно закончив последнюю песню, - тот человек, которого вы хотели видеть. Теперь, пожалуйста, отпустите старика алхимика. Брови Судьи приподнялись. - Отпустить? - спросил он, - разве его кто-то держит? Он позвал слугу и приказал ему: - Проводи этих господ в чайную комнату и приведи туда же господина Шойе. Вы завтракали? – Канье покачал головой, - накрой завтрак для троих. Я подойду через несколько минут. Уведомив об этом своих гостей, он ушел вверх по лестнице, придерживая полы длинного халата, а слуга повел Дарру и Канье по коридору внутрь дома. Теперь барду приходилось поддерживать убийцу, чтобы он мог идти, хотя Дарра не просил о помощи. Но почему-то они двое уже очень хорошо понимали друг друга. Чайная оказалась небольшой уютной комнаткой с удобными мягкими креслами, столиком для чаепития, и живыми цветами на окне. Слуга принес легкий утренний завтрак. Канье немного поел, а убийца просто сидел, не шевелясь, в глубоком кресле. Первым появился старик алхимик; он кивнул барду и убийце и сев за столик принялся есть без видимого аппетита. Шойе выглядел плохо, хотя, как оказалось, никто не держал его в тюрьме. Он постарел и сильно сдал - не за день, конечно, но за все то время, пока странствовал с Канье, просто бард увидел это только сейчас. - Помоги Дарре, - попросил Полталисмана - почти без надежды, словно знал, что старик никому больше не может помочь. - Он отравлен и ему нужно противоядие. - Симптомы? - настороженно спросил алхимик и Канье воспрянул - вряд ли старик интересовался бы симптомами, если бы не мог помочь. - Кровь словно кипяток и... Он глянул на Дарру. - Огонь, - сказал убийца очень тихо, - словно сжигает меня изнутри, пальцев рук и ног уже не чувствую, словно они сгорели. Сначала было больно, теперь уже нет. Просто от меня остается все меньше и меньше. - Это «песочный яд»... Но он нейтрализуется новой дозой того же яда. - Ты не сможешь изготовить его? - спросил Канье с тревогой. - Смогу, - старик опустил глаза, - но если я ошибся, то убью человека, как убил, быть может, господина Торна... Канье не успел возразить - вернулся Судья; он сел за столик и дождался, пока слуга нальет всем чаю и покинет комнату. - Я в самом деле бессмертен - сказал Канье, решивший пока не продолжать разговор о противоядии с впавшим в самоуничижение алхимиком. - Я стал таким, когда в одном городе мне подарили вот эту струну. Он приподнял расчехленную арфу и тронул подаренную струну, обжигая пальцы холодом, а душу равнодушием. - Можно мне посмотреть? - тут же спросил судья. Бард передал ему инструмент. Пальцы Судьи потянулись к струне и пошли сквозь нее, как сквозь воздух. - Видишь, - сказал Дарра хрипло, - что я говорил? - А что вы говорили? - поинтересовался Судья. - Что бессмертие приняло форму струны только для него. И всем остальным оно в руки не дастся. Судья немедленно вернул барду инструмент. - Я пригласил уважаемого Шойе в мой дом, - сказал он, - потому что уверен, что он может разгадать секрет бессмертия. - Нет, господин, - сказал алхимик, - это мне не по силам. Мне ничего не по силам. Вот передо мной сидит человек, которому нужно противоядие, а я не могу дать ему его. Судья понял старика неверно. - Все, что есть в моем доме к вашим услугам, а если нужного не найдется... - Не в этом дело. Противоядие - это еще она порция яда. Если я ошибся, определив яд неверно, то человек умрет от моей руки. Но без противоядия он умрет наверняка и в этом тоже будет моя вина. - Старик поднял голову, на лице его было выражение беспомощной растерянности и печали. - Я не знаю, что мне делать. - То же что и всегда, - сказал Канье поняв, наконец, откуда пришла безнадежность - Шойе пал духом после обвинения в отравлении. Он считал, что убил человека, которого хотел спасти. - Это бессмысленно и опасно. Я поступил как всегда в тот раз, когда дал лекарство тебе и господину Торну. Он умер недавно, а ты - почти сразу. - Я не знаю, отчего мог умереть пивовар, но меня убило бессмертие, - удивление мелькнуло в глазах алхимика, и Канье на миг поверил, что сумеет вытащить его из бездны отчаяния, - да, бессмертие. Оно не позволило телу принять лекарство и превратило его в яд. Теперь помощь нужна не мне, а этому человеку и собаке. - Я уже пытался лечить собаку, - сказал старик Шойе и добавил с неожиданной злостью, - я алхимик, а не целитель. С самого начала я должен был заниматься только своим делом! Тогда ничего бы не случилось. - А какое дело твое? - вдруг спросил Дарра. – нет, не отвечай пока, я знаю, что ты скажешь, и как ты это скажешь. Сейчас ты зол и растерян, и в словах твоих будет правда человека растерянного и злого. А такая правда - кому она нужна? Голос убийцы был мягким и глубоким без следа хрипа или слабости, дарованных ему отравой. Это было странно и даже страшно - не последние ли это минуты просветления перед тем, как яд убьет Дарру? - Ты... - начал Канье еще не зная, что скажет, но взгляд убийцы остановил его. Отравленный и умирающий, этот человек все равно был силен - сильнее своей слабости и сильнее смерти, которая не победит его, даже забрав жизнь. - Господин судья, ваше свойство взывать к правде действует всегда? - спросил Дарра. - Жизнь моя и моих близких превратилась бы в кошмар, будь это так, - ответил Серый Судья. - А могу я попросить вас применить его сейчас? Судья не спросил, зачем, не сделал никакого жеста и не произнес ни слова. Но что-то едва заметно, едва уловимо изменилось в окружающем мире. - Что есть алхимия? - спросил Дарра. Старик удивленно смотрел на него. - Алхимия - это поиск путей преобразования, превращения. Способов превратить свинец в золото, яд в лекарство, старость в молодость. - Очень просто и очень понятно, - кивнул убийца, - сейчас я предлагаю тебе совершить одно простое превращение. Сказать правду. Твои знания до сих пор не принесли никому никакой пользы? Ты жалеешь о том, что ты алхимик и считаешь, что потратил годы впустую? Тебя все это время вели корысть и жажда славы, а не жажда знания и достижения цели? Наконец, ты сам, познававший секреты превращения, за все это время ничуть не изменился? Но, отвечая, не произноси слов. Ответь мысленно и помни - даже в мыслях ты сейчас не сможешь солгать. А потом скажи, чего ты хочешь, в чем нуждаешься больше, чем в правдивом ответе на все мои вопросы? Шойе молчал... Нет, конечно же, он произносил мысленно свои ответы, какими бы они ни были. - А чего хочешь ты? - спросил Судья убийцу. Тот улыбнулся. - Стать бардом... Хоть мне и говорили, что этот путь не самый простой. - Да уж, - ухмыльнулся Канье, ему вдруг стало весело и легко, - выбрал, так выбрал! Дарра уже смотрел на Судью, словно ответив на его вопрос, имел теперь право знать, как бы на него ответил сам Судья. - Я хочу, чтобы на свете всегда существовала правда, - сказал Судья, - и чтобы ей не приходилось скрываться и прятаться. Чтобы люди воспринимали ее не как яд, а как лекарство. Глаза алхимика блеснули. Каким бы ни был его мысленный ответ, он преобразил старого Шойе, вернув ему веру в себя. Теперь осталось ответить лишь одному Канье. Видя, что сделал со стариком мысленный ответ, бард тоже решил не размениваться на слова. «Я хочу петь, - мысленно произнес он, и почти услышал, как кто-то из троих сказал ему - «Так пой!» - как один воин говорит другому – «бей!». Канье коснулся струн - пальцами и мысленно - раз уж он начал именно с этого – тех струн, что были натянуты в его душе. И заиграл. ...Вечность! Если бы только он мог сделать из вечности что-то еще – взять ее и сыграть как чудесную и простую мелодию и положить на нее слова. Разве не так он делал всегда, бросая вызов пусть не бессмертию, но памяти хотя бы одного поколения, которое будет помнить его песни, если они заслуживают того? Если он может жить с бессмертием, значит, сумеет и сыграть его. Поздно. Он понял, что опоздал, когда распознал мелодию, что рвалась из-под его пальцев – это была та самая, которая так долго мучила его, не позволяя ни спеть, ни сыграть себя. От точки к точке, от слова к слову, Он шел, не зная пути иного, Срывая голос, сердца взрывая, Теряя веру, но жизнь спасая... И те, кто видел, не зная правды, Искали жадно его награды. Ах, если б мог он ее отдать им - Бессмертие б сбросил негодным платьем, Всем поделился и все исправил... Но так играют, не зная правил. Бессмертье - ноша страшнее прочих, С ним жизнь длиннее, и смерть короче, И то желанно, что проклял прежде - Метанья сердца от слез к надежде. Слова простые, кому нужны вы? Одни беззвучны, другие – лживы, Одни правдивы другие - правы – Не для наживы, но ради славы... Так он увидел, что был незрячим: Здесь все иное, здесь все - иначе... Была бы песня - струна найдется Дорога будет - идти придется. С такою песней, с такой судьбою, С сумою полной, с пустой сумою, Идти, не зная простых секретов Знать слишком много и петь об этом, Тревогой смутной ломать беспечность, Спасая веру, теряя вечность… ...И помимо этих слов и этой мелодии было еще что-то. Сказка, рассказанная ему Ясинь. Человек делился с другими своим сердцем... И бессмертие - оно было нужно для того же - разделить его, сделать что-то, на что не хватит ни жизни, ни смерти. «Возьми и сделай», - мысленно сказал он себе. Мелодия звучала - он еще не доиграл свою вечность - и отчетливо звала идти. Канье поднялся, окинул взглядом стол и сидевших за ним. Серый Судья, человек чести и слова, человек правды. Дарра, спокойно принимавший смерть. «И не надейся, - без слов сказал ему Полталисмана, - ты не умрешь. Тебе достанется еще поколесить по дорогам и успеть пожалеть, что выбрал быть бардом». Старик алхимик - он знает, какое противоядие нужно Дарре, и сделает его, не размениваясь на сомнения... Полталисмана словно просил у всех них разрешения уйти. И они отпустили его. Едва ступив на улицу, бард был остановлен взглядом. То была собака. Она лежала на земле у самого забора и глядела на него. Канье подошел, чувствуя стыд – он забыл о ней, о своем маленьком друге, который был с ним неизменно в течение многих дней! - и протянул руку – погладить... Собака подняла голову и вдруг сомкнула челюсти у него на запястье. Это было не больно – словно дружеское пожатие или словно она просила его остаться, не хотела, чтобы он уходил. И так она держала его, и смотрела ему в глаза мутным взглядом, а Канье смотрел на нее. А потом собака отпустила – как отпустили старик алхимик, убийца и Судья. Канье не удержался и все таки погладил ее. И почти зримо вместе с его рукой погладила собаку до сих пор еще звучавшая мелодия вечности. Собака посмотрела на Полталисмана уже совсем другим взглядом и разжала челюсти. Канье осторожно вынул руку из ослабевшего захвата и поднялся. Он знал куда идет и что ищет, не знал только – найдет ли.
Она ждала Канье в небольшом переулке, куда вела его сегодня ночью больная собака. Прохожие проходили мимо, не обращая внимания на новое украшение улицы – каменную статую девушки с собачим ошейником в руке, украшенным стеклянными камнями, блестевшими как настоящие. Бард подошел, всмотрелся в ее лицо. Она не была испуганной и растерянной. Может быть, она не успела почувствовать, как обращается в камень. Было ли это колдовством или проклятием, или чем-то иным? Это уже было не важно. - Я должен сказать тебе, - произнес Канье и, привычно потянувшись пальцами к арфе, понял – что оставил ее в доме судьи. Но рука его не была пуста; он сжимал в пальцах стебель бутафорского Волшебного Цветка – нет, то был живой цветок, роза, слегка прихваченная первым морозцем осени. - Я полюбил тебя с первого взгляда, - Канье осторожно вытащил ошейник из руки девушки и вложил ей в ладонь розу, - рядом с принцессой, ослепительной как пламя, ты была прекрасна, как свеча в окне для того, кто бредет в то тьме. Я люблю тебя, и всегда буду любить. Ясинь, - он повторил с волнением и радостью: - Ясинь, любимая. Каменное лицо задрожало. Каменная рука поднялась и поднесла к лицу розу, цветок, не сумевший остаться в стороне от превращений нынешнего дня. И разве камень мог устоять перед ними? Потому и рука, поднявшая розу к лицу, была живой рукой, и лицо тоже было живым, а не каменным. - Я люблю тебя, - повторил Канье, чувствуя, как стихает мелодия вечности, и понимая, что она никогда-никогда больше не вернется - до самого последнего его часа - и не жалея об этом. Его вечность всегда была рядом – мир песен и дороги, и любовь, за которой он и бродил по свету, как бы ни казалось ему иначе. Он подумал что Ясинь, наверное, будет нелегко сделать первый шаг после долгих часов в камне. Поэтому он поднял ее на руки. И понес, не зная, откуда берутся силы, но, зная, что их хватит, и теперь всегда будет хватать, потому что он уже не один. Канье не спешил. У ворот дома Судьи его ждала здоровая, веселая собака с блестящей под солнцем шкурой, а внутри, в доме – двое друзей и человек которого он вовсе не знал. Им всем было о чем поговорить друг с другом.
Плюх! - Ай! Лужа была глубокая. Небо было голубое. Лужа была чистая, и небо отражалось в ней, почти не теряя цвета. Я и шагнула в лужу, как в небо. - Опять замечталась? - Ага (выливая из туфли воду - хвала непромокаемым изделиям из кожи!) - Не понимаю я тебя. В этом же нет совсем никакой пользы! Польза от мечты? Ну, знаете… Я даже не знаю, как на это ответить!
Микла был карманным вором – и весьма искусным, надо полагать, раз его еще не разу не поймали… Был, правда, один случай, когда его чуть не схватили за руку, но, как известно, один раз не считается. А еще он был страшно везучим вором, о чем говорила хотя бы эта, сегодняшняя встреча, словно посланная ему Судьбой. Толкаясь в праздничной (то был очередной День-В-Честь-Чего-то-Там) толпе, и, выбирая жертву, он буквально наткнулся на двух увлеченно разговаривавших магов. Нет, эти двое немолодых мужчин, приземистый толстячок и сухопарый гигант, ничуть не походили на магов. Мантии свои они оставили дома, (солнце жарило вовсю), но друг друга называли не иначе как «твоя властность» или «твое могущество», не столько с уважением, сколько с иронией… Маги были, кажется, слишком увлечены разговором, чтобы замечать, что бы то ни было вокруг. Тема их разговора мгновенно заинтересовала Миклу. - Ну, ты, твоя властность, и загнул! – толстячок выглядел изрядно возмущенным, даже немаленькое пузо его ходило волнами, - в конце концов, ты сам никогда не был вором! - Ты тоже, ну и что? – спокойно пожал плечами сухопарый, хотя этот жест едва ли произвел нужное впечатление на разъяренного коротышку, - мысли вора так просты, что прочесть их может даже ребенок. Бери все, что плохо лежит – это раз. Бери все, что доступно, даже если оно тебе не нужно – это два. И, в-третьих – чем больше препятствий между тобой и вещью – тем интереснее ее украсть. Что тебя, твоя властность, тут не устраивает? - Меня не устраивает самоуверенность некоторых магов! Эта твоя шкатулка, которую якобы невозможно украсть… - Якобы? – голос высокого прогремел с такой силой, что коротышка поморщился, - якобы? В таком случае – вот она! Попробуй хотя бы подумать о том, чтобы украсть ее… обещаю тебе большой сюрприз! Шкатулка, выхваченная тощим магом прямо из воздуха, шкатулка, которая тотчас очаровала Миклу, ярко заблестела на солнце. Микла поразился удивительному совпадению. Маги говорили о ворах и их способностях, бросая вызов этому честному племени избавителей человечества от всего лишнего; а он, один из представителей этого племени, оказался свидетелем разговора. - Какой сюрприз? - даже не взглянув на шкатулку, вопросил полный маг, - превращение в мышь? Мгновенная смерть? Неизлечимая зараза?.. Тощий прервал его, нетерпеливо взмахнув свободной рукой. - Тоньше надо быть, тоньше! Смерть, болезнь... ерунда. Все это давно уже используется – а толку? Видел ты хоть один дом, надежно защищенный от воров? - Не видел, и, скорее всего, так и не увижу. Ты, твоя властность, выдумывать горазд, да и только. Болтать каждый может… Будь я вором, я бы немедля умыкнул твою шкатулку - для своего удовольствия и чтобы проучить тебя! Микла ухмыльнулся. Для своего удовольствия он готов был сделать что угодно. Да и какой честный, порядочный вор отказался бы спереть столь дивную вещицу? Шкатулочка была серебряная, с камешками и узорчиками – как раз такая, за какую перекупщик по кличке Тихий Мрак без спора отвалит монет по ее весу… и кем считать себя после всего этого, если не счастливчиком? Потихоньку подвинувшись к спорящим магам, Микла в первый раз осторожно прикоснулся к шкатулке в руке тощего мага, так удобно отведенной чуть в сторону. Маг постоянно двигался, но в такой толпе это было скорее помощью, чем помехой. «Хороша, - подумал вор, - никогда такой не видел. Та, золотая из музея, и то похуже была». Он с упоением представил себе, каким станет лицо Тихого Мрака - тот корчил разные рожи, в зависимости от того, какой товар ему приносили. Самая мерзкая мина доставалась тем, кто притаскивал хлам. Лицо перекупщика становилось кислее лимона – глянешь на него, и тут же начинает щипать язык, и сам скривишься и скуксишься. Следом шло выражение легкой брезгливой заинтересованности - его часто доставалось видеть Микле. Он был, конечно, счастливчиком, но много ли в карманах бывает стоящих вещей? «Чегой-то ты мне притащил?» - спрашивало лицо скряги-перекупщика в таких случаях. Иногда интерес его выражался яснее и полнее - один глаз сверкает, второй закрыт, руки легко касаются принесенного товара: «Так-так, что тут у нас?» Если же он открывал оба глаза, если ласково оглаживал принесенное ему и медленно, но верно лицо его наполнялось изумлением, а стоящий перед ним начинал чувствовать себя редкостным везунчиком... и королем воров… и вообще… - вот тогда... Микла очнулся от мечтаний и обнаружил, что так и стоит, держась одной рукой за чужую шкатулку. Он отдернул руку и даже отпрянул, боясь, что уже привлек внимание. Нет, не привлек, хотя маги больше не спорили. Они продвигались сквозь толпу к палатке мороженщика - все маги истые сладкоежки - и Микла, как на веревочке, тащился за ними. Пока маги торчали в палатке, он караулил их у входа, предаваясь размышлениям. Размышления были чрезвычайно приятные. Сколько может стоить дивная шкатулочка, что за сюрприз обещал маг, и почему он не подействовал на Миклу? Ответы были - пять сотен золотых, какой-то пустяк, и потому что Микла - счастливчик. Он так замечтался, что едва не упустил магов. Вот он снова рядом. Вот приготовленный - чтобы заменить им шкатулку, убранную магом в карман на глазах Миклы – камень. Вот рука тянется за добычей… «Уеду в столицу, - подумал Микла и словно почувствовал, как солнце - которое в столице, как известно, светит ярче, ласково погладило его своими лучами, - говорят, там есть такие богачи, что если их грабить понемногу, они этого даже не замечают...» Он тут же представил одного такого... Вот идет по улице жирный богач, на поясе - золотые ключи, на груди десяток цепочек, на одежде камней не считано – сверкает, как фейерверк... Тут подходит он, Микла... Два аккуратных движения, и вот уже большинство цепочек, ключи и часть камешков в его кармане... А богач идет себе дальше, не заметив, как полегчал... Сладкая мечта ушла, оставив Миклу стоять посреди площади. Магов рядом не было. «Мама, - мысленно сказал Микла, ощущая себя ребенком, который не то, что украсть – выпросить ничего не может, - что со мной такое?» Эта мысль, не понравилась ему; он уже лет пять не вспоминал маму... Микла беспомощно оглянулся и углядел-таки в толпе спины уходящих магов. Неожиданная злость с лихвой перекрыла весь азарт, что был до этого. «Все равно украду», - подумал вор и кинулся догонять уходящих. Он настиг магов возле ограды университета. Здесь было не так много народу, и это делало его задачу более трудной. Микла подумал немного и прибег к одной из тех уловок, которыми не любил пользоваться. Поглазел вокруг, стараясь распознать, не наблюдают ли за ним; по переулку обогнал магов, вышел навстречу неверной походкой слегка подгулявшего человека, и точно невзначай толкнул тощего мага. Это был даже не толчок - а нежное прикосновение... «Так ветер касается щеки юной девушки, - подумал он, мысленно улыбаясь - так мать касается младенца, так снежинка касается земли...» Он хотел – нет, он должен был! - или просто - он мог? - подменить шкатулку камнем... Но когда маги отошли шагов на десять, он обнаружил что в руке его по-прежнему камень. «Мама, - во второй раз сказал Микла и добавил для ровного счета и третий, - мама...» И ему тотчас представилось лицо мамы... Они не была красивой, но была – доброй, и вот такой красотой - красотой доброты, она обладала. Как она улыбалась? Это была самая замечательная улыбка на свете! Воришка воочию увидел эту улыбку, и словно расцвел, и потянулся навстречу… Мама шла к нему и смеялась - солнце золотило ее волосы, и ресницы и платье, и Микла, не удержался. Он счастливо засмеялся, и не сразу заметил, что еще два человека смеются вместе с ним. То были высокий и полный маги. Отсмеявшись, они пожали друг другу руки. - Поздравляю, коллега, - усмехнулся полный, отвешивая высокому поклон, - ты сделал то, что обещал, и выиграл наш спор. Это же надо – создать заклятье, по-настоящему, то есть раз и навсегда останавливающее вора! Ну а ты мальчик, что так оторопел? Тебе неприятно, что мы использовали твои таланты против твоей воли? Микла, хлопая глазами, смотрел на мага. И не то что его назвали мальчиком, и не то, что его, в самом деле, использовали, (Сила есть Сила, маги способны с ее помощью на всякие коварные штучки), а другое больше всего потрясло и испугало его. - Я не… что значит – навсегда останавливающее вора? Вы заколдовали меня? - Глупышка, - ласково произнес полный маг, - можно сказать, что ты сам заколдовал себя. Отныне стоит тебе только протянуть руку к чуждому добру, как ты о чем-нибудь размечтаешься - о чем-нибудь очень приятном, заметь, и напрочь забудешь обо всем остальном. Ты больше не сможешь воровать, но и тебя теперь тоже никто не сможет ограбить. Такое милое заклятие, правда? Никакого насилия, никакого вреда… - Да ладно тебе, твое могущество, измываться над пареньком, - вмешался тощий маг, - на нем и так уже лица нет. Еще скажи ему, что это твое заклятье заразно. Все, кто попытаются обжулить заколдованного, подхватят вирус мечты. В конце концов, должна же быть от нее хоть какая-то польза! Полный маг беспечно пожал плечами, за что высокий наградил коллегу неодобрительным взглядом. Взгляд же, которым он одарил Миклу, был полон искреннего сочувствия. - Ты вот что, паренек… я признаю, что мы поступили с тобой бесчестно, но извиняться, конечно, нет смысла. Ты вор, мы – маги, каждый выбрал свое и с этим уже ничего не поделать. Но вот от этого ты точно не откажешься. Он бросил Микле тяжеленький мешочек, и тот невесть как сумел поймать его чужими, непослушными руками. - Конечно, это не золото, малыш, но эти деньги ты честно заработал – впервые в жизни, заметь. Так вот и знай, что ты способен на это. Ну, прощай. Маги отвернулись и быстро зашагали прочь, утратив всякий интерес к своей жертве. Воришка с ужасом и недоверием смотрел на мешочек. Он был уверен в том, что там действительно деньги, но вид кошелька с честно заработанными монетами, внушал ему ужас и отвращение. «А что, если они наложили какое-нибудь заклятье и на этот кошель? – подумал Микла и невесело усмехнулся, - наверняка так оно и есть. Станет кто-то за просто так деньги давать… Но на эту удочку я больше не попадусь». С трудом заставив себя спрятать кошель за пазуху, он дошел по дышащим вечерним, остаточным жаром улицам до ближайшего канала; там он распростился с честно заработанным, бросив кошелек в воду. Испытанное им от этого облегчение было не сравнить даже с тем, которое Микла испытал, благополучно ускользнув от едва не схвативших его Стражей. Сейчас ноги несли его туда, куда он, в силу своей везучести до сих пор ни разу не попадал. Было на свете единственное место, где он мог чувствовать себя по-прежнему уверенно и спокойно. Он представил себе маленькую комнатку, где нет ничего лишнего, где нечего красть, а значит, заклятье не действует, комнатку, единственный недостаток которой - запертая дверь, и блаженно улыбнулся. …В семь часов вечера улыбающийся человек вошел в тесноватое здание, где размещалась городская Стража. - Добрый вечер, - сказал он, - меня зовут Микла, я карманный вор.
Я не задавала этого вопроса – мне бы и в голову не пришло спрашивать о смысле моей жизни – зачем знать то, что чувствуешь? Но трое, долгое время непритязательно шутившие со мною, вдруг ответили на него - так, что я потеряла желание шутить. Ответ был – против всего, что я знаю, что я люблю, во что я верю, против самой моей души. Можно и нужно было уйти раньше, не дожидаясь, пока острые, но безобидные шутки (если только острое может быть безобидным) превратятся в это. Я не ушла. Я даже читала им стихи, пытаясь объяснить что-то, предлагала представить себя не здесь и сейчас, а где-то и кем-то еще, чтобы краски мира стали ярче, чтобы жизнь улыбнулась, не скалясь... Я был странником в темной глуши, Я был парус, гонимый ветрами, Я был светом от лампы в ночи, Я был старого волка глазами.
Я был свет и был тьма наяву, Я был малой, но быстрою речкой, Я был сеном и влагой в хлеву, Я был плачущей в комнате свечкой. Но мои собеседники не хотели ничего этого. Каждый из них точно знал кто он, и для чего. И вот это они и пытались мне объяснить теми словами, какими пользовались всегда, пытались обратить меня в свою веру, научить настоящей жизни. Передо мной были – фанатики, а я зачем-то пыталась им рассказать, что для меня – счастье. И вот так мы говорили друг с другом, не понимая друг друга; каждое мгновение такого разговора было мукой и сердца наши разъедала ржавчина непонимания. В мире, где каждый из нас – фанатик своей собственной веры, слишком много ржавчины...
Четверо и один сошлись на перекрестке ранней весной, когда свежестью и юностью веяло от мира. Сошлись и остановились, не видя вокруг весны, а только друг друга. - Вот так так! - с неприязнью сказал первый, - что это за мир, где нельзя идти своей дорогой, чтобы не встретить на ней еще кого-то? - Кто тебе сказал, что эта дорога – твоя? – возмутился второй. - Молчите вы, оба! – хором воскликнули третий и четвертый, - и дайте нам пройти! Только последний не стал кричать и ругаться. Когда свара чуть поутихла, он сказал: - Это счастье, что мы встретились, такие непохожие. Мы сможем многому научить друг друга. Четверо как один посмотрели на него. - Счастья нет, - сказал первый. - А если б было, его не хватило бы на всех, - поддакнул второй. Третий и четвертый кивнули, соглашаясь. - Счастья нет? – с улыбкой повторил последний, - что же тогда я несу в своей суме? Долгое молчание связало четверых. Да, они были непохожими сколь только можно, но вот что роднило их: каждый понял вдруг, что все это время искал лишь счастье. Последний поправил ремешок сумы на плече и шагнул прочь. - Постой! – воскликнул один из четверых, - как же оно выглядит, твое счастье? - Обыкновенно. Если смотреть на него в солнечный день, оно звонкое и блестящее, хотя и пропускает свет, если держать в ладонях и подбрасывать в воздух - оно и легкое и тяжелое, только ронять его не стоит, потому что оно хрупко и может разбиться. Но – главное! – зависть, ненависть, алчность съедают его, как ржавчина. Так что тот, кто ненавидит, не сможет быть счастливым. Четверо слушали его с жадным вниманием, но каждый слышал свое. Первый думал, что счастье в суме последнего – это золото, звонкое и блестящее, второй - что это волшебное зеркало, исполняющее все желания владельца, третий увидел обещание абсолютной власти, а четвертый - бессмертия. - Простой! – снова воскликнул кто-то из них, - что ты станешь делать с ним? - Я отдам его тем, кого встречу, - ответил он, - тем, чьи сердца не знают ржавчины и потому смогут быть счастливыми. Я найду того, кто возьмет счастье из моих рук просто так, не думая о его цене, и никогда не бросит его в грязь. Четверо застыли, потрясенные и оскорбленные, - а потом подступили к последнему, протягивая жадные руки к суме на его плече. В том, что они хотели сделать, они были единодушны. - Отдай! – воскликнули они. – Отдай его нам! Они боялись, что пятый уйдет, унеся их счастье, и что больше они не увидят даже тени его. Но он снял суму с плеча, осторожно положил ее на землю и отступил в сторону. Восемь рук разом потянулись к суме. Восемь рук подняли ее и перевернули, вытряхивая на землю ее содержимое. Сума была легка, и как будто пуста, но пустота, высыпаясь, зазвенела и засверкала, затлела искрой в серой пыли и вспыхнула огнем. Четверо не успели подумать, как будут делить одно счастье на всех; первый увидел золото и упал на колени, подбирая рассыпавшиеся монеты, второй схватил в руки волшебное зеркало и громко выкрикнул одно из многих своих желаний, третий и четвертый впитывали власть и вечность каждой частицей души и тела… Они не заметили, как и когда исчез последний - им больше не было до него дела. Но прошло совсем немного времени, прежде чем блеск счастья поутих, и они снова стали замечать друг друга. Взгляды четверых встретились, и недобрые то были взгляды. Владелец золота вдруг подумал, как он был глуп: богатство его растратится и не останется от него ни единой монетки. Вот будь у него волшебное зеркало, он был бы действительно счастлив. Владелец зеркала, пресытившись своей игрушкой, с завистью поглядывал на того, кто стал бессмертным. Бессмертный зло косился на первого с его золотом, ибо, при всем своем бессмертии, он все еще был нищ. И только получивший власть не желал больше ничего, но подозревал всех в желании отнять у него его счастье. Счастье было разным для каждого, а ненависть – одна на всех. Она проросла ржой сквозь сердца и превратила в рыжие хлопья, бесполезные, как грубое слово, и золотые монеты и зеркало и даже власть и бессмертие. С сердцами полными ржавых чешуек, они были самыми несчастными людьми на свете. Со злобой и ненавистью первый бросил горсть ржавчины в лицо второго, третий и четвертый сцепились в яростной драке. Пока они сварились, вернулся последний; он поднял суму, брошенную на обочине, суму, что снова была полна, пошел по дороге прочь. Так просто это было – идти к далекому горизонту и чему-то такому близкому, что, как надежда, примыкает к самому твоему сердцу, и неподвластно никакой ржавчине.
Я пообещала себе, что больше не позволю втянуть себя игру грубых намеков и злых шуток. Не позволю ржавчине уничтожить мое маленькое счастье. Каждый сам выбирает. Счастье – простое утро, когда улыбчивое солнышко заглянет в окно; ты вспомнишь, как много у тебя интересных дел и засмеешься. Счастье – вечерняя прохлада после знойного дня, красивая музыка вдруг коснувшаяся слуха, удачная покупка, приятый спутник. Счастье – лампа под самодельным абажуром, книга в руках и кошка на коленях. Счастье – понимание, и поддержка тех, кто тебя понимает, и - надежда. Я был многим, но не был собой, Я угадывал в мире все знаки, Я хочу, чтоб Господь был со мной, Чтоб Господь был во всем ЭТОМ с нами. И: «Счастье подобно стеклянной башне, его нельзя взять силой, но можно получить в дар». Слишком просто? Простые вещи, они часто самые лучшие. Жить – что может быть проще? Простая улыбка разглядит морщинки на лице, а счастливая улыбка – морщины в душе. Старость – это тоже ржавчина…
НИКТО НЕ ХОЧЕТ БЫТЬ ДРАКОНОМ. (история из цикла "Камешки")
Старый-старый мультфильм: - Бунтовщик повержен! – возглашает с высокой каменной стены старик в белом хала-те. Но за его спиной с грохотом разламывается стена драконова замка, и в проломе вста-ет темнокожий мальчик с огромным мечом… Толпа внизу, у стен, приветствует побе-дителя радостными криками; грозный драконов замок, лишившись хозяина, развалива-ется как карточный домик… Может быть дело в драконе, или в этом мальчике, но меня не оставляет чувство, что все было совсем не так.
Старый дракон умирал. Сила еще бродила в нем, и было ее много, но больше всего – того знания, той Мудрости, что передается от дракона к дракону. И это все сильней беспокоило его – он не имел детей, и хотя бы сейчас, умирая, обязательно должен был передать древнюю Мудрость, чтобы она не потерялась. Кому – было неважно. Даже люди, говорящие, что никто из них не хочет быть драконом, порой совершают по-ступки, достойные Крылатого Зверя… И дракон ждал, затаив в глубине своего сердца старость и болезнь, мечтая лишь о том, чтобы не стать первым, чья Мудрость и си-ла пропадут безвозвратно. И он дождался. Мальчик вошел к дракону без меча, который ему настойчиво предлагали взять – к че-му меч, если дракон все равно полумертв и бессилен? – и остановился перед его огром-ной, ощетинившейся костяными шипами головой. Он глядел на дракона, а дракон смотрел на мальчика, и каждый ждал, что первым заговорит другой. Наконец, поняв, что вот и пришел тот, кто ему нужен, дракон начал плести сеть из слов. - Ты пришел убить меня? – спросил он без тени беспокойства. - Нет, - вздрогнув, ответил мальчик – уж очень велика была сила драконова голоса. – Тебя убьет старость, кто посмеет взять на себя ее право? Я пришел, чтобы узнать – каким ты был на самом деле? Говорят разное, но хорошего я не слышал о тебе, словно до сих пор не было на свете зла ужасней тебя. Так ли это? Был ли ты всегда жесток, или иногда милосердие просыпалось в тебе? - Я был жесток, да, и я был милосерден… Но мое милосердие – милосердие Зверя, по человеческим меркам оно не лучше жестокости. Я был зол, когда хотел, и добр, если это мне нравилось, но и в первом и во втором я был тираном, и правил этой землей как тиран. - Я знаю, что ты был тираном… Люди, птицы и звери – и даже сама земля! – все платили тебе дань, чтобы избежать гибели от твоего огня, или твоей ярости. Но скажи, ты сам выбрал это? Иного занятия ты не знал, кроме как быть тираном? - Я – дракон, - с гордостью и силой произнес Зверь, - никакое другое занятие не было бы достойно меня. Людям пристало копаться в земле, добывая у нее и с нее все для се-бя – а разве они спрашивают землю, сладко ли ей отдавать им свои плоды и своих де-тей? Так и я никогда и никого не спрашивал, а просто говорил – это нужно мне, и полу-чал все, что хотел. Ты считаешь это неправильным? Но ты слаб и слабость твоя по-велевает твоим разумом… Вот если бы ты был силен и правил своей силой, то смог бы понять, что когда тебе что-то нужно, никакая цена не будет слишком высокой за это. И если ты захочешь, я могу дать тебе силу. - Мне не нужна никакая сила, - сказал мальчик, отступая к выходу. - Ты просто боишься, - поддразнил его дракон, страшась потерять единственного, кто пришел к нему и свой шанс, - разве ты – не иной, чем другие? Никто из людей не осмелился прийти ко мне, а ты – осмелился, и ты говоришь со мной о вещах, о которых никто не смеет говорить с драконом. Спрашивать ответа с Крылатого Зверя! Мо-жет ли быть большая дерзость? Поэтому я предлагаю тебе свою силу… Посмотри на людей, ты, который один из них! Никто не хочет быть драконом, но каждый мечтает стать им. - Как так? – удивился мальчик, снова приближаясь, - твоя сила, которую ты предла-гаешь мне, может сделать человека драконом? Что значит – не желать быть драко-ном, но мечтать стать им? - У меня не так много времени, чтобы отвечать на все твои вопросы… Моя сила не ПРЕВРАТИТ тебя в дракона, но СДЕЛАЕТ им. Ты будешь жестоким и милосердным, добрым и злым; ты будешь править людьми, как правил я, ибо станешь сильнее всех тех, кто в глубине души лелеет мысль о силе, но не отваживается прийти и взять ее. Ты должен решать и решать быстро. Мальчик застыл как изваяние. - Я слишком мало знаю о твоей силе – и то только лишь с твоих слов – могу ли я ве-рить им? И если вправду дракон может быть не только жестоким, но и милосердным, не только злым, но и добрым, почему никто не хочет быть драконом?.. - Потому, что это великая ответственность – быть сильнейшим, потому что од-ними лишь добротой и милосердием править нельзя и иногда приходится совершать поступки, за которые будешь проклинаем в трех поколениях. Потому, что куда как легче ползать в грязи и выполнять приказы, чем самому отдавать их. Но ты прав, и сила, которую ты возьмешь у меня, станет твоей силой, и ты сможешь сделать с ней ВСЕ, ЧТО ПОЖЕЛАЕШЬ. Ну, ты согласен? - Согласен! – отбросив колебания, воскликнул мальчик, - много добра я смогу сделать с твоей силой и никто не остановит меня! Дракон усмехнулся; из его больших желтых глаз, смотрящих в глазах мальчика, по-текла золотым потоком звериная сила… - Ты будешь нести добро, уверенный в том, что знаешь, как будет лучше для всех, как действительно должно быть - согласно твоим понятиям о справедливости в ми-ре; ты будешь нести всем собственную правду, считая ее высшим благом для всех, и никто никогда не остановит тебя. Это и значит БЫТЬ ДРАКОНОМ.
…Иногда сила дракона просыпается и во мне, и тогда моя правда вступает в конфликт с правдой других, мало чем отличающийся от настоящей кровопролитной войны. Ино-гда – я защищаюсь от тех, кому кажется, что он лучше знает, как я должна жить и что делать. Все мы – драконы, но ведь и люди тоже. И может быть, из этой силы не полу-чится сделать добро, но ведь что-то из нее можно сделать! А может быть все не так, и каждому из нас нужно иногда становиться драконом, чтобы потом в десять раз сильнее чувствовать себя человеком?.. 4 мая 2003 г.
…Это просто случается, и ничего с этим не поделать. Словно сердца наши вдруг становятся каменными и, ведомые ими, мы совершаем поступки, о которых потом жалеем. Скребущее чувство – то ли гнев, то ли печаль - становится таким сильным, что мы решаем, наконец, взять все в свои руки, и меняем того, кто меняться не хочет. Против его воли, но согласно своей – ведь нам и только нам известно, что нужно для счастья этому человеку. И ему вдруг открывается, что мир вовсе не добр; и забывается, что порой мы способны сотворить чудо, просто так, безо всякой причины.
- Привет, привет! – улыбающийся человечек в ярком костюме, остановившийся в дверях таверны, поставил на порог маленький дорожный чемоданчик. Он был такой же крошечный, как и его владелец, но должно быть очень тяжелый; когда лица сидящих в таверне отвернулись от человека с чемоданчиком, в его глазах мелькнуло что-то похожее на безмерную, бесконечную усталость. Но в тот же миг он совладал с собой и, подхватив чемоданчик, прошел к ближайшему столику, за которым сидели старый моряк, мальчик лет четырнадцати и молодая женщина. - Привет, привет, - повторил он, ставя чемоданчик на стол, - не желаете ли купить мой товар? - А что ты продаешь? - спросил старый моряк, попыхивая трубкой. - Вещь, нужную время от времени каждому человеку, - бродячий торговец щелкнул застежками чемоданчика и открыл его, - сердца из камня. В самом деле, чемоданчик был полон сердец больших и маленьких; большинство из них были сделаны из простого серного камня, какого много на любой дороге, но были и другие - из оникса и бирюзы, опала и обсидиана, и даже из каменного угля… - Для чего они нужны? – спросил мальчик. - Для того, чтобы иногда заменять нам наше собственное сердце, - ответил торговец сердцами, - когда ты не можешь сказать «нет» другу, когда нужно принять жестокое решение, когда не можешь или не хочешь бороться с собой, каменное сердце незаменимо. Стоит только вспомнить о том, что у тебя сердце из камня, как тебе станет намного легче отказать другу, расправиться с врагом, а уж бороться собой и вовсе не придется, ведь камень не знает сомнений. И стоят эти сердца совсем дешево. - Но разве же они могут всегда заменять настоящее? - Они созданы для того, чтобы делать это, когда нам труднее всего. - Отчего же? – улыбнулся моряк, - разве простое человеческое сердце хуже каменного? - Он не хуже - оно просто другое, - устало объяснил торговец, - очень многого оно просто не умеет, а многое из того, что умеет, делает плохо и часто – не к месту и не ко времени. Разве не случалось вам жалеть о том, что в тяжелую минуту ваше сердце предает вас, сжимаясь от страха или от боли? Разве не случалось так, что оно разрывалось от любви или от ненависти – а чаще и от первого и от второго? - Значит, каменное сердце будет храбрым? – переспросил моряк, кажется, он не поверил торговцу сердцами. - Оно будет любым, каким захочет его хозяин. Все дело в том, что каменное сердце не знает ни страхов, ни чувств, а значит оно совершенно. - Но каменное сердце не будет знать и любви? – спросила женщина. - Ах, госпожа, что такое любовь? Просто чувство, которому мы даем власть над собой. Любовь – лишь игрушка в руках холодного ветра. Человек, имеющий каменное сердце сам будет властелином себе и никакое чувство, даже самое сильное, не сделает его рабом. Это сила… - Это слабость, - не согласилась женщина, - и одиночество. - А что хорошего в любви, приносящей печаль и разлад во внутренний мир человека, в любви, ставящей все с ног на голову? Женщина мечтательно улыбнулась – она была влюблена и знала ответ. - Любовь расширяет границы твоего мира, она дает тебе крылья и делает самым счастливым человеком на земле… - А потом она проходит, и ее место занимает пустота, - перебил торговец, – разве не так? - Нет. Там, где была любовь, никогда не поселится пустота, если только ты не разрешишь ей это. Но сердце… - Сердце только ищет повода, чтобы побеспокоить своего хозяина. Любовь слишком горяча для него, ненависть – слишком холодна, ярость остра и ранит так больно и глубоко, что эти раны никогда не заживают, а обида – самая горькая отрава. Перед всем этим – так ли ужасно одиночество каменного сердца? Трое за столиком молчали – женщина, мальчик и даже моряк, оставивший на время свою трубку. - Что ж, – наконец сказал он, - я купил бы у вас одно из этих сердец, если бы был молод и беспечен, как раньше. Когда-то сердце доставляло мне много хлопот; особенно когда я думал одно, а сердце велело мне говорить и делать совсем другое. Но знаете, я был счастлив именно тогда, когда слушался своего сердца. Торговец сердцами обиженно поджал губы. - А вы, госпожа? Вам тоже не нужно сердце из камня? - Нет, - тряхнула головой женщина, - скажи, разве ты сам пользуешься этим товаром? - Конечно, нет! – отчего-то возмутился торговец, - но это лишь потому, что я приручил свое человеческое сердце, и он стало таким же послушным, как каменное. Торговец посмотрел на молчащего мальчика, потом окинул взглядом зал таверны и всех, кто сидели за столиками и со вздохом закрыл чемоданчик. Кажется, он понял, что ничего и никому здесь не продаст. Он уже стоял на пороге, когда кто-то тронул его за руку. Торговец обернулся и увидел мальчика. - Господин, - спросил мальчик, - а вашими сердцами может пользоваться любой человек? - Конечно. Ты хочешь купить? - Не для себя, для младшей сестры. Она ужасно капризная, да к тому же еще и жуткая трусиха. Стоит ей увидеть в доме паука, как она поднимает крик, - мальчик поморщился, - я хотел бы подарить ей сердце, которое сделает ее смелой. Торговец улыбнулся и снова отрыл чемоданчик. - Вот это подойдет, - сказал он, доставая из выемки сердце из голубого камня, - и оно наверняка понравится твоей сестре. Сердце красиво блестело в неярком огне свечей, мальчик зачарованно кивнул. Кажется, он подумал о том, что и сам не прочь иметь такое. - А сколько оно стоит? – спросил он. - Возьми даром, - предложил торговец, - только объясни сестре, что она должна носить его с собой – видишь, тут есть дырочка для шнурка, чтобы можно было повесить его на шею - иначе это не подействует. - Я расскажу ей, - согласился мальчик, беря сердце из рук торговца и пряча его за пазуху. Оно совсем не было холодным. - Ну, прощай, – сказал торговец, захлопывая чемоданчик, ставший чуточку легче, - ты сделал хороший выбор. И он вышел прочь; все, кто сидел в таверне, проводили его взглядами и тотчас забыли о нем. Разные это были взгляды, но ни в одном из них не было желания сменить живое сердце на каменное.
Где он бродит сейчас, этот торговец, с непостижимо тяжелым чемоданчиком, в котором спрятаны каменные сердца? Сколько их он уже продал людям, облегчив свою ношу? Я знаю, в том, что мы не всегда бываем добры друг к другу, виноваты не каменные сердца, а мы сами. Это мы делаем выбор - и говорим горькое и злое, когда нужно подбодрить и утешить, отталкиваем, когда нужно поддержать. Это мы выбираем простой путь, на котором не нужно понимание, а только лишь – цель, близкая или далекая, к которой можно идти, сметая все преграды. Как легко было бы обвинить во всем человека с чемоданчиком, в котором никогда не иссякает запас каменных сердец! Но ведь это был бы поступок недостойный человеческого сердца, для которого любовь слишком горяча, а ненависть чересчур холодна. Пустота не войдет в твое сердце, если ты не позволишь ей, а если позволишь – она поселится там навсегда. Ненависть и любовь, надежда и ярость – все утонет в ней и это будет гораздо хуже, чем, если бы ты сменил живое сердце на каменное, ведь уже ничто и никогда не сделает тебя счастливым. Поэтому если однажды перед тобой откроется чемоданчик с сердцами из камня, не покупай их; даже если каменное сердце достанется тебе даром, цена за него будет слишком высока.
Та, Что Приходит За Всеми, забирает нас одного за другим, и никто никогда не слышал, чтобы Она возвращала взятое. Долго-долго я думала, что ошиблась, что ты просто спишь, но глаза твои, бабушка, уже видели совсем иной мир и смотрели они в него пристально, не отрываясь. Без конца открывались и закрывались двери, уходили и приходили какие-то люди, а я думала о том, как мало ты позволяла мне любить тебя. В шесть часов утра ты ушла, так и не дав узнать тебя лучше. На самое важное почему-то всегда не хватает времени. Хватило ли его тебе, родная? «… И вот теперь она лежит здесь, неподвижная и холодная, ей больше ничего от нас не нужно, а прежде мы не всегда желали дать ей то, о чем она просила. Так помолимся о понимании друг для друга, о том, чтобы все успеть, пока есть еще время, и о ней, которой мы больше ничего не можем дать, кроме наших молитв…» Помолимся за ушедших…
Королева умерла. Она лежала на своем роскошном ложе тихая, неподвижная, и это казалось самой неправильной вещью на свете. Королева была стара, но до последних дней она почти не давала себе отдыха - в течение дня можно было видеть ее в разных концах города; она путешествовала, не доверяя посланникам и лично заключая самые важные договоры; она любила выращивать цветы, и в королевском саду не было цветов прекраснее ее роз. Она осталась править в одиночестве, когда ее Король ушел на войну и погиб там, она даже не знала точно, что он умер. Корабль, на котором он возвращался домой, пропал, и никто не видел его обломков. Королева долго искала его, ведь он был единственным человеком, которого она когда-либо любила по-настоящему. Но Король так и не нашелся… Советники и придворные обступили последнее ложе Королевы, и каждый предлагал погруженной в печаль Принцессе, единственной королевской дочери, что-то свое. - Королева любила блеск и богатство, - сказал Первый Советник, - нужно одеть ее в самое дорогое и яркое платье, какое только есть на свете, а гроб ее обязательно должен быть из золота. - Гроб из золота? – возмутился Второй Советник, - даже десять рабов не смогут унести его, а яркое платье затмит ее посмертную красоту. А главное, Королева не любила ненужную роскошь и пустые удовольствия… - Ты хочешь сказать, что она была скупа? Если это и так, то лишь потому, что она заботилась о королевстве больше, чем о себе! И как ты смеешь порочить нашу Королеву? Ваше Высочество, - Первый Советник обратился к Принцессе, - прогоните прочь этого человека! Королева не терпела его и я думаю, она не хотела бы, чтобы он топтался у ее смертного ложа! - Королева не любила лжецов! – воскликнул Главный Министр, - она никогда не прислушивалась к вашим советам, а только к моим! Прочь отсюда, низкие люди! Не смейте осквернять чистоту нашей Королевы! - Королева была святой! – воскликнул другой придворный, - нужно объявить всеобщий траур, и на три года запретить все забавы и увеселения, улыбки и мечты! - Нужно срезать все цветы, что только найдутся в стране, - сказал королевский садовник, - и заставить всех девушек королевства вырезать лепестки из бархатной бумаги, чтобы усыпать ими последний путь Королевы и ее могилу. - А на надгробии нужно написать стихи о том, что она была самой прекрасной, самой умной королевой на свете! И на три года запретить всем художникам рисовать что-либо, кроме портретов нашей Королевы! Каждый предлагал свое; многие были уверены, что слышали это из уст самой Королевы, и только маленький Шут, сидящий на полу, молча плакал о своей повелительнице. Королевская дочь заметила это не сразу, а только тогда, когда все придворные, наконец, замолчали, и стало тихо. - А что думаешь ты? – спросила она Шута, - как должно похоронить Королеву? - Я не думаю ни о чем, - ответил Шут, продолжая плакать, - Королева ничего не говорила мне о своей смерти. Но от меня она слышала всегда лишь правду, не стану я лгать и вам. Он обвел взглядом толпу разряженных в черное с серебром придворных. - Королева не была святой, она была человеком, совершала ошибки и оступалась, но всегда только она сама решала, что ей делать. Она могла быть и мягкой, и суровой… и среди нас нет ни одного, кто мог бы сравняться с ней. Придворные осуждающе зашумели, кто-то кликнул стражу, но Принцесса встрепенулась и поднялась со своего места. - Ты прав, маленький Шут, - сказала она с печалью и гневом, - живая, Королева никому не позволяла решать за себя. Она не позволяла даже оказывать ей знаки внимания и любви, не принимая их от меня и моих детей. Но теперь, почувствовав, что она не сможет остановить вас, вы жаждете проявить свою власть хоть над ее мертвым телом. Так не бывать этому! Королева была моей матерью, и я выполню ее последнюю волю! Придворные молчали, удивленные этой вспышкой и только маленький Шут тихо тронул принцессу за руку. - Госпожа, - сказал он, - вы правы, но не судите их слишком строго. Эти люди, так же как и вы, чувствуют себя брошенными и осиротевшими. Их одиночество больше всего, что они знали до сих пор, а еще больше их гордость. Они никогда не признаются в том, что вместе с Королевой потеряли часть самих себя. И Принцесса снова посмотрела на придворных. Что же она увидела? Эти люди были глубоко несчастны и те, чьи глаза оставались сухими, обливались слезами в душе. Они любили Королеву, каждый по-своему, они готовы были драться за ее внимание, за пару добрых слов из ее уст, пока она была жива. И они готовы были передраться за право в последний раз что-то сделать для нее. - Я сделаю так, так она хотела, - повторила Принцесса мягче, - но если кто-то сможет что-то подсказать мне, я буду благодарна ему. Лица придворных стали спокойными, и каждый по очереди тихо и почтительно поведал принцессе о том, что думал. Некоторые давали хорошие советы, многих вещей Принцесса просто не знала, и простые слова сочувствия немного утишали Принцессу в ее горе. А когда все закончилось, и усталая Принцесса опустилась на трон и сняла со своей головы тяжелую материнскую корону, она увидела рядом маленького Шута. - Ты был помощником моей матери, - сказала она, - будешь ли ты и моим помощником? - Да, моя госпожа, - ответил маленький Шут, - хоть вы и не похожи на вашу мать. Но я обещаю вам говорить всегда одну лишь правду, какой бы горькой она не была. Только и вы сами должны говорить себе правду, Ваше Величество. - И тогда я буду счастлива? – спросила Принцесса, а вернее – новая Королева. - Нет, - ответил Шут, - но вы научитесь быть справедливой и милосердной и никогда, что бы ни случилось, не забудете о сострадании. Для королевы и для любого человека это значит очень много…
Мертвые учат нас тому, чему не могут научить живые. Вместе с каждым человеком уходит его мир, целая эпоха, для живых похожая на легенду. Разве мы слушали, когда нам рассказывали о годах своей молодости, о счастье и несчастье? Разве мы находили время просто посидеть рядом с кем-то близким и дорогим? И как мало из того, что могли отдать, мы отдали… Та, Что Приходит За Всеми ставит все на свои места. А может, мы еще успеем научиться прислушиваться к голосу маленького Шута, говорящего с каждым из глубины его страдающего сердца?..
- И все-таки не нравится мне, что они еще не вернулись, – мрачный Игнат чуть приподнялся на табурете, чтобы взглянуть через смотровое окно на тропинку, ведущую к заставе. Дальше чем на полсотни саженей, правда, видно все равно не было: опять с низин поднялся туман. – Ох, скорее бы завтра наступило – придет вот смена, а мы на телегу, да покатимся не спеша отсюда подальше…
- Ладно тебе голову забивать, - Святополк тоже попробовал выглянуть наружу, глянуть по солнцу, сколько прошло времени после ухода дозора. Впрочем, бесполезно: ни один луч сегодня так и не выглянул, а в землянке всегда одинаково, что утром, что днем, что ночью. Ну, может, ночью чуть потемнее. – С ними ж Пимыч.
- Да вот не ладно ни рожна. А Пимыч – что Пимыч? Пимыч – это тебе не энтова кора – от всех напастей не спасает. Ну да, с ним у этих обалдуев меньше шансов попасть в передрягу. И больше шансов выйти из нее живыми, коль уж попали.
- Дык мы за четыре седмицы никого крупней нетопыря болотного тут не видели! Их что, мыши летучие заклевали? Да небось как в тот раз, куст пьяных ягод нашли – под утро приползут…
- Быть того не может. Они ж сейчас не одни, а под присмотром. А коль уж Пимычу прямо так невтерпеж будет – ягоды соберут и к нам притащат. Они у него еще и песни орать будут, чтоб во время сбора никто не жрал… Нет, за это я спокоен.
- Ну а что может здесь случиться с тремя стражниками в доспехе и с рогатинами? Разве что в тумане этом клятом заплутали – так выберутся, не в первый раз…
- Заплутали – не заплутали, а неспокойно мне, - Игнат подкинул пару поленьев в печь – пусть хоть чуть разгорятся, а то угли одни – ни черта кругом не видно. – Вот, ты как мыслишь, Свят? Мы на кой тут вообще государю сдались? С нетопырями воевать? Или портянками туман разгонять поутру? Тебе что говорили, когда сюда отправляли?
- Сказали, мол, повезло, самая тихая граница досталась, варваров почти нет.
- И все?
- Ну… А это обязательно тебе повторять?
- Гм… Хотя да, что я тоже – кто там перед новичком распинаться будет. А я вот сюда уже в третий раз езжу. И могу сказать совершенно точно: нет тут ничего такого, что надо было бы охранять. Здесь никто не живет, до ближайшей деревни без малого сто верст. Замок вон построили при прошлом Императоре – развалился весь, бросили его. Разбойников нет – грабить некого. Нечисти, которая бы людей жрала, не водится – людей-то тоже нет.
- А варвары степные? Там, за болотами.
- Сам-то веришь? Ну вот откуда они знают, что там варвары? Туда что, ходил кто-то? Или варвары оттуда приходили? Да отродясь такого не было. Да и не пройдут они здесь – топко слишком.
- Может, и не пройдут! А только вот летали туда! Сам воевода, говорят, на грифе летал!
- Ага. Точно. Из ихнего питомника на время войны одного грифа чуть ли не сам Император просить ходил – а ты говоришь… Да быть того не может. Да и молоды еще там грифы были, чтобы воеводу нашего таскать. Чушь. Враки.
- А… а крепость за каким лешим тогда строили?
- А вот чего не знаю – того не знаю. Ни зачем строили, ни почему бросили. Я пытался было прознать – пригрозили чуть ли не дыбой за попытку разглашения государственных тайн. А что тут, к гоблинячьей матери, за тайны, и кому я их собирался разглашать – даже не потрудились объяснить.
Святополк, как всегда, когда его за просто так начинали запугивать опытные стражники, почувствовал, как пересохло горло – и потянулся кружкой зачерпнуть воды. Одно из поленьев уже немного занялось, и в бочонок удалось попасть с первого раза, даже ничего не разлив – и слава богу. При таком тумане даже лужицы от воды вообще не высыхали, оставляя после себя неистребимый запах сырости.
Неровный свет позволял разглядеть только очертания скудноватой обстановки, но Святополк и так успел ее изучить как свои пять пальцев. Очаг из самодельных кирпичей с постоянно забивающимся дымоходом – от влаги налет сажи в палец толщиной появляется за несколько дней. Около него лавки – две с одной стороны, три с другой. Щиты на крючьях, которые уж дней десять никто оттуда не снимал. Маленькая поленница: сухие дрова здесь найти вообще невозможно, а живые на вид деревья через одно – гнилушки. Наскоро сбитый, но прочный стол и пять пеньков, заменяющих стулья, да бочонок с питьевой водой – вот и вся обстановка. Не шибко удобно, но месяц до другой смены протянуть можно. Особенно если остался всего еще один день.
Святополк отставил кружку, обвел глазами подсвеченные синеватым пламенем стены и понемногу успокоился. Да тут даже если дракон прилетит, спокойно отсидеться можно: внутрь никак не попасть, по бревну не раскатить, а уж поджечь – и вовсе звучит смешно.
Дверь, к которой снаружи ведут вниз пять земляных, утрамбованных ступенек – крепкая, мореного дуба, окованная железом, доски в руку толщиной. Бревна сруба, подогнанные так, что даже жуки-древоточцы вынуждены глодать их исключительно снаружи, выдержат любой вес. Крыша – из еще более массивных бревен, не только сложенных встык, но и сбитых корабельными «ершами» - раз вобьешь, потом что хочешь делай – не вытащишь. Узкое смотровое окошко, забранное частой решеткой.
А и в самом деле – зачем было такую землянку под заставу делать, если даже напасть, со слов Игната, некому?
- А крепость-то ты заметил, как построена была? По мне – так откровенно по-дурацки. Вход – узкий, для пешего, даже всадник не пролезет, ежели лошадь не совсем тощая, а уж с подвод все наверняка на руках приходилось таскать, да еще и по ступенькам до ворот – на три сажени вверх. Потом прогалок, как от моста подъемного: отверстия, под цепи которые были сделаны, еще видно. Только вот что им толку было с моста шириной в три локтя – до сих пор в толк взять не могу. Они там от землероек отбивались, что ли? Хотя, пожалуй, там и землеройка, какая посмелее, перепрыгнула бы. И развалины там тоже дурацкие – если так вообще можно о них сказать. Стена цела, вход и башня над ним – целы, а внутри как будто огры танцевали. Только как они туда пролезли-то? Через стену попрыгали, что ль? – Игнат махнул рукой и взял со стола точило, попробовав остроту лезвия рогатины заскорузлым пальцем.
Святополк вместо ответа еще раз приподнялся посмотреть, не идет ли кто, заслышав шум у двери. Нет, пусто, только туман, кажется, еще гуще стал, чем утром, словно перед их отъездом хотел оставить о себе побольше впечатлений. В таком и с привычки дорогу найти непросто будет парням – как бы в болото не залезли.
Игнат, будто услышав его мысли, поднялся и встал рядом, насколько это позволяло свободное место.
- Свят, пойду-ка я поищу их, пока они не утонули к чертям собачьим. – Игнат неодобрительно покосился на явно побледневшее лицо молодого стражника и указал ему подбородком на лежавший на столе шишак. – Ладно, тут сиди, я быстро обернусь – до края болота и обратно. Ремень на шлеме занятии потуже. Только не порви – он у меня истерся что-то. И копье подай.
Игнат напоследок выглянул из окошка и, откинув дверной запор, обернулся к Святополку:
- Да, и вот еще… Услышишь, что стучат – открывай не раньше, чем голоса наши услышишь, понял?
Вконец запуганный Свят неуверенно кивнул, прикинув, что здесь все же надежнее, чем за стеной – даже рядом с Игнатом.
- Ну вот и молодец. Жди, я скоро. – Стражник быстрым, уверенным шагом уже шел на границу тумана, словно ему не терпелось поскорее покончить с этим делом.
Святополк быстро закрыл дверь, подергал ее для пущей надежности и – следующая смена пусть сама о себе заботится – подкинул сразу пяток бревнышек в огонь, усевшись на край одной из лавок. Видимо, выбор был не очень удачным – хоть и сверху лежали, а все ж таки отсырели. Присыпав их еще тлеющими углями, Святополк, прихватив и свою рогатину, подкрался к окну.
Солнца так и не было, да и, пожалуй, не стоило его уже сегодня ждать. Влажная тишина, прерываемая лишь редким потрескиваньем потревоженных углей, неприятно давила на уши. Дозора не было. Не спешил возвращаться и Игнат. Только вездесущий туман, заполнивший собой стылый воздух, стал еще гуще, подобравшись почти вплотную. Святополк стоял, чувствуя, как сзади подкрадывается едва ощутимое тепло очага – и смотрел на теряющуюся в зыбком мареве тропинку, пытаясь различить, что скрывает за собой плотная белая дымка. Вот вроде бы кто-то идет вдалеке. Ан нет, показалось. А там – не шлем Игната блеснул? Нет, опять не то. Свят вздрогнул: на миг ему показалось, что на него смотрит оскаленная морда, с которой капает слюна. Уф. Тоже пригрезилось – это просто хитросплетения тумана.
Стражник отошел от окна, достал из поленницы заветную фляжку, которую берег, чтобы отметить отъезд, сделал пару глотков и прилег на свою лавку. На душе заметно полегчало. Ну ничего. Еще полчаса – и все вернутся. А там еще один день – и больше не видеть этого места.
Он уже не видел, как из клочьев тумана выделилась еще одна такая же морда. А затем и тело – зыбкое, студенистое, как будто сотканное из влажного воздуха болот. А затем еще одно. И еще.
И, уснувший тревожным пьяным сном, он уже не мог увидеть, как через окно внутрь землянки пробивается первый, пока еще робкий, туманный лоскут.
Деревья тонули в серебре. Белый полог окутывал их, укрывал застывших великанов, словно одеялом. Тонкой паутиной лед опутал окно. Я положила руку на стекло, представляя себе, как холод медленно поднимается по кончикам пальцев, кисти и выше. Как лед охватывает меня всю, и становлюсь его частью - без мыслей, чувств, боли. Я еще пару мгновений подержала руку на стекле, но кроме холода в пальцах ничего не ощутила. Люблю я зиму: ее молчаливое великолепие, бесконечный покой. -Кара, золотце, ты меня слушаешь? – донеслось откуда-то издалека. Я настолько задумалась, что совершенно забыла о гостях в моей унылой комнате. Но как же не хочется отвечать, выдавливать звуки из едва послушного мне рта. -Слушаю, мама, - пробубнила я, содрогаясь от своего глухого, каркающего голоса. -Я говорила, что Лариса приходила пару дней назад, хотела тебя навестить. Но я сказала, что ты никого не хочешь видеть. Я осторожно кивнула раскалывающейся от боли головой. Как мне надоели эти визитеры. Они с ужасом смотрят на меня: мою бледную с синевой кожу, впавшие щеки, потрескавшиеся сухие губы, ужасные фурункулы на лице. Жалеют меня, будто от этого мне станет легче. А сами, черт возьми, радуются, что это случилось не с ними. С кем угодно, только не с ними… Приступ острой головной боли заставил меня зажмуриться и закусить губу, чтобы не заорать. Вдох – выдох, Кара. Просто дыши глубже. Несколько мгновений и кинжальная боль постепенно стала уходить, но осталась тупая – мой извечный спутник за последние полгода. Я скосила глаза на маму и грустно улыбнулась. Она ничего не заметила, все так же продолжая щебетать, вспоминая старых знакомых. Как же я ее люблю. Мама, наверно, единственный человек, кто не показывает грустных эмоций при мне. Сколько раз от отчаянья и злости я пыталась вывести ее из себя: кричала, оскорбляла, заставляла жалеть. Но она оставалась всегда спокойной, уравновешенной. Я вновь обернулась к окну, любуясь медленным танцем снежинок. -Мам, а он не звонил? Она запнулась на середине фразы. Губы сжались в тонкую линию. Я почти слышала, как она ругается. Громко, с чувством. -Нет, птичка. Он же на гастролях. Когда вернется он обязательно тебя навестит. Я хохотнула, надеясь, что мой голос не прозвучал слишком грустно. Зачем ему такая жена: изнеможенная, без волос, больная, обреченная. -Кара, соловушка моя, да не обращай на него внимания. Он же трусливый козел. Конечно трусливый. А кто бы ни испугался, когда его супруга: красавица, хохотушка, нескончаемый поток энергии (так он меня называл) бьется в эпилептических припадках, кричит от непрекращающейся боли. Он убежал, но я его не виню. Почти… -Я решила с ним развестись. Уже документы оформила и подписала, осталась только его подпись. Отвезешь ее к нам домой. Пусть подпишет. Мама замолчала. Я даже спиной почувствовала ее потрясенный взгляд. -Кара, он на гастролях… -Ага, а я на Средиземном море, - рассмеялась я и тут же зашлась в приступе кашля, - Мамочка, его и при мне никуда не брали, а я его вытаскивала на все пробы. Так что передашь, пусть не мучается. -Хорошо, родная. Когда у тебя следующая химия? -Завтра, - ну вот, голос дрогнул. Я же обещала себе не плакать. -Птичка, держись. Еще пару курсов, а потом все, ты будешь здорова. Снова будешь петь для нас с отцом. Слезы нескончаемым потоком бежали по щекам, но я не обернулась, все так же невидящим взглядом уставившись в белоснежную мглу. -Родная, уже поздно, - проговорила мама, целуя меня в плече. Ей тоже иногда становится невыносимо со мной, - Я пойду. Устало кивнув, я пожала ее маленькую ладошку. Мама еще потопталась за моей спиной, пробормотала, что любит меня, и вышла из палаты. А я осталась одна, дожидаться ночи, что бы исполнить свою задумку. Еще год назад я не знала, что такое больница с ее остро пахнущими лекарствами коридорами, бесконечными вереницами безразличных врачей, болезненными процедурами и несчастными больными. Но болезнь не щадит никого: ни добрых, ни злых, ни счастливых. Она берет свое и ей безразлично, сколько горя и страданий она принесет. Я заболела и осталась одна. За полгода из сильной, волевой женщины я превратилась в исхудавшее, несчастное подобие человека, уже не надеющееся на выздоровление. Операцию, оказалось, делать очень опасно, так как опухоль располагалась слишком близко к дыхательному центру и при удалении ее, я просто перестану дышать. И химия не очень помогает. Опухоль не прекратила свой рост. Так что, моя смерть только вопрос времен. Но как же больно ждать. Каждый раз засыпая, я надеюсь, что больше не проснусь. Но с утра боль приходит вновь. Она врывается в меня, выворачивает мои внутренности наружу, выкручивает меня. Я бы могла смерено дождаться своей участи, если бы не она. Тьма медленно опустилась на больничный корпус. Совсем немного времени осталось. Молоденькая медсестричка с доброй, беззаботной улыбкой, вколов мне обезболивающее, пожелала мне спокойной ночи и, выключив свет, ушла. Я выждала еще часа два, пока больница окунется в благостную дрему. Надела любимые теплые сапоги, толстый свитер, связанный мамой – подарок из прошлой жизни, остро пахнущий моими духами и сигаретами. Медленно скользнула из палаты. Стараясь не шуметь, на четвереньках проползла возле поста медсестры и, распахнув дверь, выскочила на улицу. Бушевала злая морозная ночь. Ледяной ветер завывал между стволов деревьев. Он заставлял снежные вихри кружиться в безумном танце. Я открыла рот, языком ловя колючие снежинки. И зажмурилась от наслаждения. Яростный мороз пронизывал меня насквозь, словно на мне ничего не было, заставляя содрогаться всем телом, но удивительно прочищая мысли. Чем дольше я лезла по сугробам, тем холоднее становилось. Но я продолжала свой путь, надеясь подальше уйти от больницы. Я остановилась у одинокого, древнего, раскидистого дуба, покрытого снегом, пытаясь хоть немного отдышаться. Дыхание вырывалось изо рта клубами пара. В груди болело от непривычной нагрузки. Я обернулась, надеясь увидеть свои следы, но непрекращающейся снег, засыпал их. Ветер швырнул мне пригоршню снега в лицо. Уныние и тошноту как рукой сняло. Собственное сердце уже не казалось таким большим и болезненным. А тихо, размеренно билось в груди. Я озябшими руками раскопала небольшую ямку и забралась в нее. Сразу стало теплее, может потому, что туда не пробирался ветер. Я подняла глаза к небу, наслаждаясь тем, как снежинки падают мне на лицо и тяжелыми каплями стекают по щекам. Или это слезы… Дремота подкралась незаметно, веки дрогнули, руки стали тяжелыми. -Мамочка, прости меня, - зашептала я из последних сил цепляясь за родной образ, - мне очень жаль, но я больше не могу терпеть эту боль, чужую жалость. Я плотнее укуталась в теплый свитер. С наслаждением окунаясь в благодатный сон. Наконец, я стану частью льда…
Город К. раскинулся на берегу бескрайнего моря. Столетиями волны вели непрекращающуюся борьбу с этим твореньем рук человеческих, надеясь отобрать, захватить территорию, что никогда не принадлежала им. В городе остро пахло солью, дымом, рыбой, разносились крики чаек и грузчиков в порту. Он мог показаться на первый взгляд унылым и серым, но стоило только пройтись по его узким улочкам и к этим впечатлениям добавлялись новые. Город был опасным, азартным, искренним, живым. Сражения с морем закалили его, ожесточили, выдубили солью и потом. Но город не потерял своей души, так и оставшись хранителем тайн и легенд. И одной из них он решил тихонько поделиться со мной. Маленькое подвальное помещение укрыто табачным дымом, словно сизым покрывалом. Было сложно рассмотреть что-то уже на расстоянии вытянутой руки. Да и смотреть, откровенно говоря, там не на что. Грязно-коричневые стены в потеках неизвестного происхождения, на которых хаотично были развешаны старые, пожелтевшие от времени и сигаретного дыма, плакаты. Унылая деревянная мебель в пропалинах, была насквозь пропитана разлитым пивом, водкой, коньяком. Барная стойка, казалось, вот-вот развалится, настолько неустойчиво она выглядела. И все это «великолепие» прекрасно дополнял грузный, неряшливый, заросший бармен, который с унылым видом разливал спиртное. Единственное, что было запоминающегося в этом подвальном баре, так это его клиенты. Картежники, шулера, воры, моряки из разных стран, девицы легкого поведения. Пестрая компания отъявленных негодяев. Небольшая группка из подвыпившего молоденького мошенника и двух чрезмерно накрашенных девушек во весь голос пела похабные песенки, не обращая внимания на недовольные мутные глаза других посетителей. Парню сегодня повезло. Он сумел провернуть одно дельце, и ему привалила большая сума денег. И теперь безжалостно прожигал ее на выпивку и девушек. -Легко пришли, легко уйдут, - хохотал он и щипал рыжеволосую красотку за бочок. Девушка натянуто улыбалась и продолжала оценивающе поглядывать на юнца: напился ли он так, чтобы рискнуть влезть ему в карман и «пощипать» уже его. Но, несмотря на обилие алкоголя, мошенник оставался удивительно трезвым. Внезапно дверь бара отворилась, и в помещение зашел мужчина, на ходу потягивая ногу. На нем был старый дождевик, весь в пятнах соли и грязи, и широкополая шляпа, которая прикрывала лицо прямо до носа. Он воровато огляделся по сторонам, кивнул бармену и шмыгнул в темный угол. И только, спрятавшись за пеленой дыма, позволил себе расслаблено откинуться на спинку стула, сбросив шляпу. Мошенник удивленно вскинул брови. Сначала ему показалось, что в бар вошел старик, таким зажатым был чужак. Теперь он увидел, что это мужик средних лет с обожженным морским солнцем лицом и седыми неряшливыми волосами до плеч. Он взял протянутый барменом стакан, наполнил его водкой, залпом выпил и тут же налил снова. Так продолжалось в течение пятнадцати минут, за которые он успел опустошить бутылку на три четверти. После этого он отставил стакан в сторону и уставился невидящим взглядом в пустоту. -Несчастный мужик, - хохотнула одна из девиц, выуживая орешек из пиалы и критически его оглядывая. Не увидев ничего подозрительного, забросила его в рот и продолжила, - приходит сюда до полуночи, а уходит после рассвета. И все это время только пьёт. Мошенник нахмурился, пытаясь немного прийти в себя, отодвинул девиц с колен, поднялся и на шатающихся ногах побрел к пришельцу, по дороге заказав бутылку коньяка. -Мужик, - проговорил он, заплетающимся языком, поставив на стол стакан, наполненный янтарной жидкостью, - выпей за мое здоровье. Тот равнодушно взял подношение и опрокинул в себя. -Спасибо, - тихо буркнул он, даже не подняв глаз. -Блейз, - представился юноша и без спросу сел на пустующий стул. Мужчина недовольно поморщился, но все же ответил: -Марек. Устраивайся. Мошенник лучезарно улыбнулся, словно получил самый лучший подарок, и снова разлил спиртное. -За Госпожу удачу, - проговорил он. Мужчины цокнулись. Рукав Марека задрался, обнажая предплечье и цветную татуировку на нем: большая рыба, обвивающая якорь. -Моряк? – заинтересовано кивнул на рисунок юноша. -Был раньше. -Турнули или сам ушел? Марек оценивающе посмотрел на Блейза, потер пальцем переносицу и, обреченно вздохнув, ответил шепотом: -Мне нельзя больше в море или они меня убьют. Блейз от любопытства поддался вперед. Воображение уже рисовало кровавые разборки бандитских группировок, торговлю наркотиками или живым товаром, на худой конец пиратов. -Кто, они?- едва слышно выдохнул он. -Сирены. Блейз мгновение молча всматривался в лицо моряка, ища подвох, но тут же громко расхохотался. -Хорошая шутка, мужик. Не хочешь говорить – не надо. Марек раздраженно ударил кулаком по столу. Люди в баре удивленно оглянулись на него. Кто-то посмеивался, другие недоуменно крутили пальцем у виска, но большинство тут же вернулись к своим бутылкам. -Вы все ничего не понимаете, - прошипел он, залпом допивая коньяк, - ничего не понимаете. Они существуют. Может, и не так называются, но они есть. Я расскажу тебе, что со мной произошло. Блейз скорчил недовольное лицо, тоскливо обернулся на девушек, что тихонечко разговаривали между собой за оставленным столом. Но все же кивнул. Моряк кривовато улыбнулся, обнажая пожелтевшие, редкие зубы. -Я служил мичманом на торговом судне «Уния». Был первым помощником капитана. Мы курсировали почти по всему свету, перевозили разные вещи: от техники до специй. Хорошая команда, отличные моряки. Пять лет на одном корабле с одними людьми. Иногда мы проводили вместе по 9-10 месяцев. Несмотря на то, что нас было много, но заточение в одном месте, на такое долгое время, странно сказывалось на нашей голове. Многие видели, слышали галлюцинации. Но я не сумасшедший. Я знаю, что видел. Мы как раз проходили возле берегов Норвегии. Стоял октябрь, но холод был такой, что было тяжело дышать. Я тогда простудил уши. Боль такая, что не было возможности думать. Сами мысли, казалось, вонзались в череп и ворочались там. Слава Богу, у нас был толковый паренёк – в его семье были врачи, и он немного знал, что делать в такой ситуации. Он мне закапал что-то в уши, и я совсем перестал слышать. Марек устало потер лицо огромной ладонью и Блейз с удивлением заметил, что его левая рука усыпана мелкими белыми шрамами. Мошенник удивленно распахнул глаза, но промолчал. Одна из девушек лениво встала из-за стола, потянулась, открыв взгляду присутствующих оголенный живот. Довольно оглядела зал и, покачиваясь на высоких каблуках, продефилировала к мужчинам. Пьяно улыбнувшись, уселась на стул и, подперев ладошкой лицо, посмотрела на Марека. Моряк испуганно вжался в стену и принялся потирать поврежденную руку. -Все в порядке, - буркнул Блейз, - она со мной. Продолжай. Марек, мгновение испытующе сверлил взглядом девицу, но все же заговорил: -Испугался я тогда до жути. Представь себе: внезапно оглохнуть. Я знал, что ревут волны, орет капитан, но ничего этого не слышал. Думал, посплю – легче станет. Но ночью стало хуже. Непрекращающийся шум в голове и боль до рвоты и судорог. Помню, я выполз из каюты, надеясь, что морозный воздух сможет прогнать этот ужас из моей головы. Уже стояла глубокая ночь – хотя в это время в Норвегии почти всегда ночь – но звезд не было видно, только черное небо и такого же цвета вода. Все было такое одинаковое. И везде тьма. Блейз поежился, живо представив себе эту картину. Бушующие волны, разбивающиеся о борт корабля, несколько светлячков-фонарей во тьме и все, больше ничего. -Даже в такую ночь кто-то должен оставаться на вахте и, я очень удивился, что на палубе никого не оказалось. Я обошел корабль вдоль, но так и не заметил ни одного матроса. Только, дойдя до носа, увидел шевеление в неярком свете кормового фонаря, - Марек невидящим взглядом уставился в пустоту, судорожно потирая руку. Его дыхание сбилось, стало прерывистым, словно, он вернулся туда, - Они сплелись в клубок, как два любовника. Молодой Клеман и это существо. Половина тела у нее была женского, а вторая… Я даже не могу сказать, кому принадлежала вторая половина. Видел когти, длинные, похожи на птичьи. Нижние конечности покрыты чешуей. Она же укрывала существо до пояса. У нее была гладкая кожа, даже непроглядной тьме я увидел это, большие глаза, абсолютно черные и огромный рот без губ. И она рвала моего матроса на части. Кровь хлестала во все стороны, заливая палубу. А он …Он даже не кричал, только подсовывал ей руку в пасть, чтобы было лучше кусать. Будто предлагая лучший кусочек. Марек замолчал, ртом хватая воздух, как рыба, выброшенная на берег. Он уже не понимал, где находиться, что говорит с едва знакомыми людьми. -Я не помню, как схватил топор, как замахнулся на нее. Только существо не убежало, не отклонилось. Открыло рот, словно, собралось петь и протянуло ко мне руки, приглашая в объятья смерти. Но я не слышал ее песни и поэтому не бросился к ней, а ударил ее топором, срезав голову начисто. Она еще билась в судорогах, когда я поднял тревогу. Я бросился к каюте капитана, чтобы он предупредить его о монстре. Когда мы вернулись, на палубе было только тело Клемана разодранное на части. Его глаза были открыты и он счастливо улыбался. Конечно, мне никто не поверил. Я бы и сам себе не поверил. Команда решила, что я чокнулся из-за болезни, лекарств и зарубил его. Хорошо, что не убили меня на месте, а спустили на берег, представив дело, как несчастный случай. Моряки тонут в море. Этого никто не может предотвратить. Блейз отставил стакан в сторону, взял бутылку и поднял ее к свету. На дне оставалось еще пару капель. Парень резко закинул голову и влив в себя остатки коньяка. Он и не заметил, как трясутся его руки. Облизав губы, мошенник тихо спросил: -Они оставили тебя. Так чего же ты боишься? -Я убил одну из сирен. Они так просто не оставят меня. Однажды, попробовал выбраться в море на рыбацкой лодке, - мужчина резко расстегнул левый рукав и закатал его по локоть. Вся его рука была покрыта глубокими застарелыми шрамами. От локтя и до ладони, - они выпустили меня, потому что я не знал тогда, что наделал, и что они могут. Они являются каждую ночь с полночью и уходят с рассветом. Раньше я прятался у себя в доме, но они скреблись в мои окна своими когтями и пели. Но я не поддался на их пение. Может так и не оправился от болезни уха, а может – их сила меньше, когда они на суше. Не знаю. Только один оставаться не могу. Слишком… -Страшно? – тихо пискнула девица. -Невозможно, - ответил Марек с грустной улыбкой, - поэтому я и сижу здесь каждую ночь до того времени, пока солнце не встанет. Сегодня это случиться ровно в семнадцать минут пятого. Марек указал на стену напротив себя, где висели здоровые, нелепые, деревянные часы с гирями. Блейз никогда раньше не замечал их. И теперь сидел, пораженный их уродством. Мошенник не желал себе признаться, что история моряка задела его, заставила сжаться от ужаса. Поэтому он лишь расхохотался: -Хорошо баешь, мужик. Складно так. Но твои страшилки подходят только, чтобы девок пугать. Марек дернулся, как от удара, но тут же усмехнулся. -Тогда купи мне выпивку, и я еще что-нибудь тебе расскажу. -Ладно, мужик, - хохотнул парень и показал бармену, чтобы тот выставил еще одну бутылку. -Только что-нибудь повеселее, пожалуйста, - попросила девица, грея руки между коленками. Мужчины одновременно фыркнули, разлили коньяк и с уханьем выпили.
_________________
-Все, мужик, пора идти. Уже пол пятого. Посмотри на это деревянное уродство. Оно показывает, что пора баиньки. Вставай. Вот так. Левой ногой. Правой, - Блейз с трудом смог подняться. Мысли хаотично разбегались, перескакивая с одного предмета на другой. Он помог встать Мареку, поддерживая его руками поперек. - Я могу ходить сам, - буркнул он, отстраняясь и сшибая рукой пустые стаканы. Послышался звон битого стекла. Мужчины пьяно рассмеялись и поплелись к выходу. Девицы уже стояли там, ожидая их и тихонько перешептываясь между собой, косясь на моряка. Улица встретила приятной прохладой, отрезвляющей мозги. -Мы сейчас дойдем до твоей квартирки. И в постельку. -Не разговаривай со мной так, - буркнул Марек, пытаясь четко переставлять ноги, - я не ребенок. Мужчина обернулся вокруг своей оси и едва не упал, если бы не три пары рук, поддержавших его. -Где солнце? Покажите мне солнце. Блейз тоже оглянулся, смутно понимая, что еще слишком темно даже для предрассветного времени. И, похоже, Марек подумал так же. -Сколько время? – прохрипел он, севшим голосом. -Марек, не паникуй, - улыбнулась одна из девушек, - смотри, здесь никого нет. -Скажи мне, сколько, черт возьми, времени, - рявкнул моряк, пятясь назад к бару. -Полчетвертого. -Дуры! Что вы наделали? -Мы только перевели часы, чтобы показать, что ничего не будет. -Как вы могли. Они же сейчас будут… Мужчина не успел договорить, когда раздалась чарующая песня. Переливы голосов бежали, как река, сливаясь в единый поток, окружающий людей, лишая их воли и возможности двигаться. Пять безобразных фигур отделились от теней домов и медленно двинулись вперед. По мере того, как они шли, песня менялась, но оставалась все так же прекрасной. Марек застонал, пытаясь противиться чарам, но фигуры быстро окружили его, отделив от остальных. Он увидел их лица, искаженные безобразными улыбками, в которых сверкали ряды острых зубов. Они продолжали петь, даже тогда, когда по очереди вонзались в его плоть, раздирая его на кусочки. А он счастливо хохотал, любуясь их глазами.
Всюду был снег. Он застилал глаза, мешал видеть дорогу, норовил попасть в нос и рот, будто хотел задушить любого, кто в этот вечер рискнул выйти на улицу. А еще ветер - он забирался под тонкую курточку, заставляя и так замерзшую девушку каждый раз вздрагивать под его порывами. "Идиотка, ну почему нельзя было одеться теплее, - размышляла она, - но кто же знал, что в середине октября будет вот такой катаклизм. А еще нужно было согласиться, когда тот парень из отдела рекламы предлагал подвезти меня до дома. Так нет же, все эта глупая гордость вынудила меня отказаться". Лина осторожно убрала мокрые волосы с лица и вздохнула. Права была Марта, когда говорила не обращать внимания на сплетни других. Да, ее привел шеф фирмы, но не потому, что они спали вместе, а из-за дружбы c ее отцом. От девушки ничего не требовали и не хотели. Лина была всего лишь приятным дополнением к красивой картинке успешной фирмы. Длинноногая брюнетка с умным, приятным лицом и обворожительной улыбкой, она просиживала 6 часов в день, отвечала на неважные звонки, готовила кофе и получала за это зарплату. А ей хотелось большего: что бы признали ее ум, способности, талант. Но это никому не было нужно. Очередной порыв ветра оборвал ее грустные размышления. Девушка не удержалась на высоких каблуках и с высоты своего роста рухнула на землю. Злые слезы брызнули из глаз. - Да что ж за день такой!!! - воскликнула она, мало заботясь о том, что подумают малочисленные прохожие. Лина попыталась встать и только тогда заметила, что упала она очень удачно. Буквально в метре от нее оказался открытый канализационный люк. "Странно, почему нет никакого ограждения? В такую погоду легко пропустить дырку в земле. Мне еще очень повезло" – девушка, испуганно вздрогнув, подобрала сумочку и уже собралась идти дальше, когда услышала слабый стон из люка. - Там кто-то есть? - не очень уверенно позвала она. В ответ снова стон. Девушка заглянула в темную дыру в земле. -Помогите! - нельзя было разобрать, кто кричит мужчина или женщина, труба сильно искажала звуки. -О Боже, вы в порядке? - глупый вопрос, конечно - нет, иначе давно бы выбрался оттуда. -Моя нога! Мне придавило ногу! -Я сейчас позову на помощь!- девушка судорожно начала искать в сумке мобильный телефон, чтобы вызвать скорую. -Помогите! -Подождите, сейчас приедет скорая, вас спасут. -Моя нога! Мне придавило ногу.- Лина удивленно подняла глаза от сумки. Пострадавший начал повторяться, наверно - шок. -Черт, паршиво, и где этот мобильник, когда он так нужен - пробубнила она себе под нос,- вы там держитесь! - Помогите! Девушка решительно застегнула сумку и подошла к люку. Скорую вызовем потом, а человека нужно вытаскивать сейчас. Она осторожно начала спускаться по обледеневшим перекладинам. С каждым ее движением становилось все темнее и темнее. Густой сильный запах стоялой воды и гнили резко ударил в нос. Девушка поморщилась от отвращения, но не позволила себе вернуться на поверхность. Ведь сейчас появился прекрасный шанс доказать себе, что она способна на большее чем простое перекладывание бумажек и готовка кофе. Она может спасти чью-то жизнь и никакие запахи не смогут ей в этом помешать. Улыбнувшись своим героическим мыслям, Лина ступила на пол канализации и сразу оказалась по щиколотку в вязкой темной жиже. -Ей, вы где? – крикнула она, едва справившись с внезапно нахлынувшей тошнотой. В ответ тишина. Девушка огляделась. Ее окружала непроглядная тьма. Лина почувствовала, как страх медленно поднимается в ней. Сердце начало бешено колотиться, больно ударяясь о грудную клетку. Лина судорожно сглотнула и провела языком по, внезапно, пересохшим губам. -Вы здесь? – прошептала девушка, не решаясь отойти от лестницы, где хоть не много, но был свет. Она до боли в глазах вглядывалась в непроглядную тьму, затаив дыхание. У нее внезапно возникло ощущение, что она попала в ловушку, как неосторожный зверек, привлеченный ароматом еды. Чувство самосохранения вопило: «Выбирайся отсюда. Спасайся». Лина услышала тихое ворчание во темноте водосточной трубы. -К черту! – зашипела она и резко обернулась к лестнице. В тот момент как девушка ступила на первую перекладину, ее схватила за горло чья-то рука. Девушка попыталась закричать, но изо рта вырвался лишь слабый хрип. Лина попыталась освободиться, но противник был слишком силен. Его длинные острые ногти до крови ранили нежную кожу девушки. И когда она уже почти потеряла сознание, нападавший развернул ее к себе лицом. Лина с ужасом увидела желтые сверкающие глаза и рот, полный острых зубов. Это существо придвинуло ее плотнее к себе и выдохнуло в лицо. -Помоги!!!!
Глава 1 -Марта, ты веришь в колдовство? - странный вопрос заставил меня оторваться от восхитительного кофе и удивленно посмотреть на сидящего напротив парня,- нет, я не говорю о древних магах с длинными седыми бородами, я о заговорах, порчах, приворотах и тому подобное. -Думаю, что верю. - Я улыбнулась и расслабленно откинулась в кресле. Этот вечер был самым спокойным за последние две недели: никакой милиции, никаких допросов и слез. Меня очень радовало, что Макс не поднимает серьезные темы, всеми силами пытаясь поднять мое траурное настроение, - Слишком много странного в нашем мире, хотя это только мое субъективное мнение. А почему ты спросил? Макс выглядел немного смущенным, что с ним случалось не так уж часто, и именно это заинтриговало меня больше всего. Он склонился к моему лицу и таинственным голосом прошептал: -На меня, похоже, наложили порчу. -Какую порчу? - Главное сохранять серьезное выражение лица. В то, что моего друга прокляли (или как он выразился, навели порчу) я не очень верила, но не хотелось обижать дорогого мне человека. -Понимаешь, мне последнее время, а точнее месяц, очень не везет: началось все с того, что я сломал кисть, - он показал руку с гипсом, - потом заболела мама, следом неприятности в универе, а вчера меня уволили с работы. - Тебя уволили!!! И ты молчал все это время...- моему возмущению не было предела. -Марта, не злись. Работа это дело наживное, но ведь не только в ней дело, еще куча других мелких неприятностей: меня 3 раза за месяц обворовали на улице, вытаскивали телефон и деньги, 5 раз меня штрафовали Гаишники, раз затопило квартиру, а еще у меня умер хомяк, бросила девушка и порвалась любимая кожаная куртка. -Действительно не везет, - тихо пробормотала я, рассеяно накручивая прядь волос на палец. То что, Макса бросила девушка, было очень странно. За все года, что мы знакомы, такого никогда не происходило. Высокий, с ясными зелеными глазами, с античными чертами лица и густой пшеничного цвета шевелюрой, он легко завоевывал женские сердца и также просто их разбивал но Макс я не думаю что это порча, просто такой период. Сам подумай, кому ты мог настолько насолить, чтобы тебя прокляли. -Я не знаю, но если так пойдет и дальше, то я окажусь либо в морге, либо в психушке. Поэтому я решил обратиться к ведунье, которую мне посоветовал Барс. -Барс?! А это не тот, который в прошлом году ездил искать снежного человека, верит в НЛО и считает себя потомком древнего и славного рода характерников?! - похоже, в моем голосе было слишком много сарказма, потому что Макс выглядел уж очень раздраженным, но я должна была это сказать, - ты собираешься довериться этому человеку? -Нет, поэтому я и хочу, чтобы ты пошла со мной, - сказал он тихо, - чтобы ты мне сказала, если та женщина окажется шарлатанкой. Ты всегда чувствовала ложь, у тебя лучше всех моих знакомых развита интуиция, и я тебе доверяю. Пожалуйста, помоги мне. Ох, не нравится мне эта история, но уж очень несчастным выглядел мой друг. И я всегда смогу остановить его, если ситуация начнет выходить из-под контроля. Наверно смогу… -Похоже, у меня нет выхода. Когда идем на шабаш? - попыталась я пошутить. -Завтра в три я за тобой заеду, подойдет? -Хорошо. Все, Макс, я пошла домой, а то уже поздно. Спасибо за кофе,- я быстро засобиралась. -Тебя провести? -Не надо, пройдусь не много, мне надо подумать. Он остановил меня у порога: -Она найдется, Лина найдется. Я в это верю,- прошептал он мне. Я склонила голову и осторожно потерла шею, что, непонятно почему, болела уже недели 2. - А я, нет – тихо ответила и вышла в ночь. "Помоги мне". - Вот эти простые слова так легко заставили меня уйти из теплого уютного дома Макса, что бы вернуться в свою пустую квартиру. Как часто за последние две недели они мне снились. Практически каждую ночь я просыпалась от жутких кошмаров, в которых Лина молила о помощи, но не своим голосом, а каким-то странным - не мужским и не женским. Я видела ее лицо, ее глаза, видела уродливые руки, которые душили ее. Я знала, что она мертва. Но кто же тогда меня звал? Когда ко мне в первый раз пришли из милиции, прошло уже больше 4 дней с ее исчезновения. Они задавали мне вопросы о ее друзья, любовниках, о ее настроении и планах на будущее. Почему-то они были уверенны, что Лина убежала к очередному парню, но я в это не верила. Потом прошла неделя, и они нашли ее сумочку в канализации рядом с домом, где жила Лина (на самом деле сумочку рабочие, которые занимались ремонтом труб, но это не важно). Когда они просмотрели записи ее телефона, то обнаружили, что последним человеком, с которым она разговаривала, была я. И снова начались бесконечные расспросы, допросы, истерики ее родителей и мои слезы. Сегодня я, наконец-то, смогла выбраться к своим друзьям и не много отдохнуть. Но сейчас я возвращалась в свою квартиру, к жутким кошмарам. Ночной Город был прекрасен. Он окутывал меня мириадами звуков и запахов. Вот из любимой кофейни выходит веселая громкая компания, и я чувствую аромат кофе и свежей выпечки. Из рядом стоящего дома раздаются звуки гитары, и грудной мужской баритон выводит грустную песню. У меня в груди что-то пронзительно защемило, а на глаза навернулись непрошенные слезы. Я украдкой смахнула их. Ноябрьский холод пробиралась до самых костей и я, скукожившись, пошла домой, стараясь как можно быстрее перебирать ногами. Вдруг в нескольких метрах от себя я увидела два желтых огонька достаточно высоко от земли. Закусив губу, я пристально вглядываюсь во тьму, пытаясь понять, что же это такое (любопытство всегда было моим недостатком). Вдруг, сердце пропустило удар, а в горле появился неприятный ком. Очертания странной, несуразной фигуры начали проявляться сквозь тьму: длинные руки, которые заканчивались ниже колен, деформированное туловище (будто кусок пластилина, которого размяли в руках, но ничего из него не сделали), не правильной формы голова. Я услышала сдавленный всхлип и поняла, что это мой голос. В этот момент я развернулась и что было сил побежала к своему дому, молясь лишь о том, что бы оно не оказался быстрее, чем я. А за своей спиной вдруг услышала: -Помоги! Уже подбегая к подъезду, я испугала своих соседок-сплетниц, что никак не могли поверить в наступление холодов и продолжали проводить время во дворе за перемыванием косточек жильцов. И мой растрепанный и слегка безумный вид, похоже, даст новую волну сплетен. -Что случилось, красавица? - спросила одна из старушек, когда я подлетела к парадному. -За мной что-то гонится- с трудом выдохнула я. От быстрого бега кололо в боку и было тяжело дышать. -Но там никого нет. Я оглянулась. Действительно, никого. Соседки с любопытством смотрели на меня, пока я пыталась отдышаться. -Но там… за мной кто-то шел. Я это видела…- бормотала я. Женщины проводили меня жалостливыми взглядами, наперебой говоря о наркоманах, криминальную ситуацию в стране и о том, что одинокой девушке не стоит ходить по ночам одной. Я же была так напугана и мало что услышала из той речи. Поблагодарив соседок за беспокойство, я зашла домой и только тогда поняла, что теперь знаю, кто звал меня из сна...
Глава 2 Утро выдалось на редкость гадкое, да что говорить про утро, если ночь прошла в панике и ужасе. Мой мозг категорически отказывался принимать то, что я видела монстра, а ни какого-то там бедного нищего, которого потрепала жизнь. У меня даже возникали мысли о моем сумасшествии (я представила себя на приеме у психиатра, который с умным видом говорит о посттравматическом синдроме). Но какая-то часть меня была абсолютно спокойна. Я всю жизнь знала, что в нашем мире должно быть место магии и волшебству, что знания наших предков о таинственных созданиях, о мистических действиях, силах природы, возможностях ими управлять непросто фантазия, а реальность, с которой стоит считаться. Всю жизнь меня учили: ставь веник, перевязанный красной ниткой, вверх "головой", оставляй на ночь в блюдце молоко и мед, тогда твой домовой дух будет счастливым и не будет пакостить, у дверей дома положи 3 монеты, для оберега от злыдней, просыпанную соль трижды перебрось через левое плечо - отведет беду. Много других обычаев я знаю и использую в обыденной жизни. Но не возможно было представить, что такие страшные существа существуют на самом деле. Я взглянула в зеркало. Да, хороша: бледное лицо, темные круги под глазами, затравленный взгляд, всклоченные волосы - прямо Медуза Горгона в свой худший день, а мне еще в люди выходить. Отвернувшись от душераздирающей картины, я оглядела комнату. И тут печально. По квартире будто промчался ураган: перевернутые вещи, баррикада из кресла (и как только дотащила) и стульев у входных дверей. Ночью на меня напало непреодолимое желание напиться. Первый час прошел в поисках хоть какого-нибудь алкоголя, но кроме настойки от кашля так ни чего и не было найдено. Решив, что от нее хуже не будет, торжественно выпила бутылочку на кухне. Легче не стало, зубы все так же отбивали затейливую дробь, а сердце билось где-то на уровне живота. Валерьянка тоже не сильно помогла, только провоняла всю квартиру. В таком состоянии я провела всю оставшуюся ночь. Где-то часов семь утра я немного успокоилась и решила, что нужно привести себя и окружающий меня мир в порядок. За этим делом я и потратила все оставшееся время до трех часов. Когда Макс пришел забирать меня, я была спокойна как удав и была готова несколько часов поспать. Только чувство искренней привязанности к своему другу удерживало меня от этого поступка. При выходе из квартиры парень как-то странно взглянул на меня и быстро проговорил: -Ты только не побей эту женщину, если она окажется шарлатанкой. Неужели я все еще так плохо выгляжу... Дорога к дому ведуньи вела в самый опасный район в Городе. На протяжении многих лет здесь обитали известнейшие банды, облюбовав узенькие улочки для своих преступных дел. Я напряженно размышляла о том, что зря Макс взял свою машину. Если его теория о порче правдива, то машину мы потеряем сразу, как только зайдем в дом ведьмы. Остановились мы возле самого обыкновенного десятиэтажного дома. Оглядевшись, я заметила ораву ребят 13-15 лет. Затребовав у Макса немного денег, я подошла к ним: -Привет! Они взглянули на меня с удивлением. Самый старший на вид парень ответил мне: -Че надо, тетя? "Тетя", это я в свои 22 года "тетя". Как-то обидно. -Денег хотите заработать? -А что делать надо? О, отвечаем вопросом на вопрос. Я тоже не плохо играю в эту игру. -Видишь вон ту машину?- я кивнула в сторону Макса. -Возле того длинного, с гипсом? -Да, я заплачу вот столько сейчас - достала купюру и показала ребятам, - и потом столько же, если вы присмотрите за нашей машиной и она останется на месте, целая и со всеми деталями. Идет? Парень изобразил задумчивость, но я была уже абсолютно спокойна, потому что увидела алчный блеск в его глазах. Он был очень худой и какой-то потрепанный, но выглядел достаточно сообразительным, что бы проследить за машиной. - Идет, - проговорил парень и быстро выхватил бумажку из моих рук. Я даже удивилась его ловкости. - А куда вы идете, это так, на всякий случай? Я ухмыльнулась. Хороший парень, толковый. -В 316 квартиру. -К ведьме-Варваре?! Ну, удачи вам, она сильная тетка, если вы ей понравитесь, она вам поможет. Поблагодарив ребят, я подошла к Максу, и мы направились к ведунье. Что ж, дверь была абсолютно обыкновенная, с простым звонком и ее нам открыла обычная женщина 30 лет в джинсах и теплом свитере, я сама по дому хожу так. Она улыбнулась и пригласила нас на кухню, предложила чаю и только после этого решила перейти к делу: -Я знаю, что вас ко мне подослал Барс. Он хороший парень и его друзьям я постараюсь помочь в меру своих способностей, если я не буду в силах справиться с задачей, то я знаю более сильных колдунов. Я вас не оставлю. Надеюсь, вы не против, что мы будем у меня на кухне, я считаю, что таких людей как вы не стоит заинтересовывать хрустальными шарами, птичьими лапками и другими атрибутами, связанными с мистикой. Они будут вас только раздражать. Сказать по правде, я слегка обалдело смотрела на Варвару. Она говорила спокойно, уверенно и я ей поверила. Похоже, Макс был того же мнения, потому что он заметно успокоился и принялся рассказывать свою историю. Ведунья во время рассказа делала какие-то пометки у себя в блокноте, а в конце принялась задавать уточняющие вопросы. При этом она как-то странно поглядывала на меня, что у меня создалось впечатление, будто мне заглядывают в душу. -Очень похоже на порчу, - в конце сказала она, - я могу снять ее, но для этого мне нужно попросить об одном одолжении. Макс вопросительно взглянул на нее. Варвара же посмотрела на меня и, улыбнувшись, сказала: -Вы не могли бы подождать нас здесь, а мы с Максом пройдем в зал. Я кивнула и они не спеша покинули кухню. Макс выглядел напуганным, и я ободряюще пожала ему руку. Потянулись минуты ожидания. Я допила чай, походила по кухне, трижды пожалела, что оставила плеер дома. Когда стало совсем скучно, на кухню зашло пушистое нечто. Длинные ушки, миленький черный носик, глазки-бусинки. Миленький кролик с интересом посмотрел на меня. -Кузя, не приставай к девушке. - Голос Варвары, заставил меня подпрыгнуть от неожиданности. Я так увлеклась разглядыванием этого маленького чуда, что совсем выпала из реальности. -Он такой хорошенький, - улыбнулась я. -Спасибо, это мой коловертыш, - и увидев мой озадаченный взгляд, объяснила - мой помощник, я же все-таки ведунья. Марта, за тобой смерть стоит. - Проговорила она внезапно. Ого, этого я не ожидала. Варвара смотрела на меня очень спокойно. Она меня не пугала, женщина констатировала факт. Я хотела ей довериться, но что-то меня сдерживало от начала рассказа. - О, ты хочешь меня проверить. Что ж я посмотрю твою судьбу. -Не стоит и где Макс? - Спит в гостиной. Не беспокойся, пусть отдохнет, снятие такой сильной порчи не проходит так просто для организма. А тебя я все же посмотрю, хочешь ты этого или нет. Она закрыла глаза и протянула свою руку ко мне. -На тебе стоит сильная защита, стоит давно, дана тебе при рождении. У тебя не так давно погиб дорогой тебе человек и его смерть связана с той, что стоит за твоей спиной. Варвара нахмурилась и вдруг ее глаза широко распахнулись. Я увидела, что зрачок ее настолько расширился, что заполнил всю радужку. Голос женщины изменился до низкого хрипа: -Верлиока вышел на охоту, он давно не ел, стал слабым, может идти только за голосом своей жертвы. Он идет за тобой. Одна девушка накормила, дала сил и новый голос. Вторая вернет зрение и колдовскую силу. Тогда Верлиока станет таким же опасным, как и встарь и будет убивать всех, набираться сил. Берегись его, победи его и сможешь спастись сама. Ведунью начало трясти, она вскинула руки к потолку и зарычала как загнанный зверь. Вдруг Варвара рухнула на пол. Я быстро подбежала к ней. Женщина была без сознания, вся покрыта липким потом, но она была жива и это обнадеживало.
Я с каким-то садистским удовольствием принялась приводить ведьму в чувство (а не чего так пугать меня): потормошила ее, похлопала по щекам, уже было нацелилась на стакан с холодной водой, когда Варвара открыла глаза. -О, очнулась!!!- ухмыльнулась я. Испуг мой прошел, уступив место веселой злости - не умею я долго бояться, чаще отвечая агрессией на источник страха. -Пить.- Прохрипела ведунья и указала на холодильник. Я решила, что лучше сделать, как говорит бедняжка, она же пыталась помочь мне, и открыла дверцу. Холодильник был полупустой, стояли только какие-то бутылки с мутной жидкостью. Я достала одну и показала Варваре. Женщина устало кивнула. Интересно, что же там намешано, размышляла я, пока откупоривала крышку. В кухне сразу же запахло хвойным лесом, грибами, родниковой водой и чем-то еще, настолько знакомым и родным, что у меня даже голова закружилась от восторга, так пахла сама магия... Лишь хриплый оклик ведуньи смог вернуть меня к действительности. Я виновато улыбнулась и поднесла бутылку к Варваре. Женщина сделала пару глотков, затем смочила себе виски, пару раз глубоко вздохнула и резко поднялась. Нужно будет попросить рецепт, зелье не плохо приводит в чувство. - Ты как?- судя по тому, как она заметалась по кухне, ругаясь себе под нос, я поняла, что не плохо. Вдруг ведунья остановилась и внимательно посмотрела на меня -Ты хоть понимаешь, во что вляпалась, сестра? Я пожала плечами, намеренно не обращая внимания на обращение «сестра»: -Ты говорила о Верлиоке. Я никогда не слышала о нем. -Конечно, не слышала, когда его запечатывали, маги попытались стереть память о нем. Эта информация доступна только потомственным колдунам и ведуньям. -Зачем? -Что бы у других не возникло желания освободить Верлиоку и управлять им. -Но почему маги не убили его? - мне было действительно интересно, ведь если за мной действительно охотится Верлиока, то информация о его смерти должна очень помочь. -А как бы ты убила духа? - увидев мое ошалелое лицо, объяснила.- Верлиока, дух мага-некроманта. Он очень хотел жить вечно и провел обряд, который подарил вечность на земле его душе. Но его тело преобразилось. Что бы поддерживать его силу, маг должен был пить жизненную энергию людей... -Как вампир? - прошептала я. -Нет, вампир пьет кровь и его кормление выглядит не так страшно. Верлиока высасывает свою жертву досуха, остаются только кости. Этот великан... -Великан?! - я встрепенулась, может все-таки не он, - он был чуть выше меня, когда... - ох, проговорилась. Варвара угрюмо поджала губы и прошипела: -Если ты не будешь мне доверять, я не смогу тебе помочь. Когда, где ты его видела? И я сдалась. Рассказала все сначала: о пропаже Лины, моих снах и, наконец, о встрече с монстром. Было приятно рассказать человеку, который действительно верит в это и не пытается отправить меня к психиатру. - И я не понимаю, как он выбрался из-под печати, я же видела его практически возле своего дома. - Хорошо, давай разбираться сначала. Верлиока был запечатан под землю больше тысячи лет назад группой волхвов и ведьмаков. На ту пору он был великаном и обладал огромной силой, чуял свою жертву, мог выследить ее и по запаху, по голосу, за аурой. Сейчас, если глаза тебя не обманули, он невысок, нескладен, идет только на твой голос. Он слаб и голоден. -Но почему он не трогает других? -Потому что тогда он потеряет душу. Согласно договору, он может убить только того человека, с кем последним разговаривала его жертва. Так он часто высекал целые деревни. -Тогда почему он смог выпить Лину? -Новый цикл, новое время, тело. Кто-то дал ему тело, но я не вижу злого умысла в этом. Там в канализации произошла еще одна смерть. Я видела мужчину в годах - он чинил трубы. Старое железо не выдержало высокого давления и рабочего откинуло к стене, труба поранила и придавила ногу. Было много крови... - Варвара вновь начала проваливаться в состояние транса. Я не стала возвращать ее к действительности. Мне нужно было знать. - Кровь дошла до печати, высвободив дух мага. Рабочий молил о помощи, но никто не пришел. Верлиока слушал и ждал, когда мужчина умер он забрал его тело. Монстр вышел на охоту. Тишина разлилась по квартире, нарушаемая лишь мерным ходом часов. Варвара прикрыла глаза рукой. Было видно, что ей очень тяжело далось это виденье. Она побледнела, руки ее тряслись. -Что мне делать?- Тихо спросила я. Ведунья внимательно взглянула на меня и проговорила: -Я вижу не сколько выходов. Первый, ты навсегда уезжаешь из города - Верлиока сейчас не может уходить далеко от места своего погребения, все еще есть какая-то связь печати с его душой. -Но почему тогда навсегда? Ты говорила, что он должен поддерживать свое тело энергией своих жертв и если он не доберется до меня, то он погибнет. -Марта, он дух!!! В этом случае он просто выберет себе другое. Он вечен. Второй выход, это заново запечатать его. Печать держит в себе энергию и магию древних колдунов, так что нужно только обновить заклинание и совершить ритуал призыва. Я напишу тебе слова, которые надо произнести над печатью и ... -Стоп, как это напишешь слова?!- я не верила своим ушам. Она надо мной издевается!!! - Ты, что мне не поможешь? -Нет, - спокойно ответила женщина,- это не моя битва, а твоя и пойми, что только ты сможешь справиться с ним. -Но я же не ведьма и не воин. Я никогда не видела ничего подобного и не знаю смогу ли справиться, - похоже, у меня начинается истерика. Варвара обняла меня и прошептала на ухо: -Успокойся, сестра, в тебе больше силы и магии чем ты думаешь. Я удивленно отстранилась. Ведунья была спокойна и уверенна в себе. Она знала, что я поверю ей, доверю свою жизнь и судьбу. Я бы ни за что не бросила свой Город. За те пять лет, что я прожила здесь, он мне стал родным, занял частичку моей души. Здесь я обрела настоящих друзей, узнала, что такое счастье и горе, любовь и ненависть. Когда я плакала, он ронял слезы со мной, когда я радовалась, он смеялся тоже. Здесь я приняла чудо в свою жизнь и собираюсь бороться за него до конца. Варвара усмехнулась. -Я сегодня не смогу дать тебе заклинание. Мне нужно просмотреть некоторые книги и подготовить тебя к ритуалу. Но, а ты, в свою очередь, должна подумать о том, как найти его печать. Она где-то в канализации, но где именно - это нужно узнать тебе. Я устало кивнула. День был слишком длинным и трудным. От обилия информации у меня начала болеть голова. Хотелось поехать домой, забраться под одеяло и спать. Я взглянула на часы - ого, уже восемь часов, как быстро время пролетело. Решив, что хватит на сегодня и пошла будить Макса. Он спал как ребенок, подложив ладошку под щеку вместо подушки, и очень долго не хотел просыпаться. Наконец, растолкав его, я уже решила выходить из квартиры, когда меня остановила Варвара: -Сестра, подумай об оружии. Этому монстру во время ритуала нужно отрубить голову. Что-о-о, я была в ужасе. Я же ничего больше кухонного ножа в руках не держала. И как она себе это представляет: я читаю заклинание, параллельно отрубаю голову монстру и это притом, что мне желательно остаться живой. Варвара весело рассмеялась, обняла меня и, вытолкав за дверь, проговорила: -Приходи завтра в 6, думаю, к этому времени я все приготовлю. Макс в удивление смотрел на меня. -Что там произошло, пока я спал? -Да вот, завтра за приворотным зельем пойду. - Улыбнулась я и побежала на улицу, не дожидаясь лифта. Вдохнув свежий воздух, я поняла, что все не так плохо, как могло быть. По крайней мере, я теперь не мучаюсь неизвестностью и вроде бы есть план действий. -Ей, тетя, ты ничего не забыла? - услышала я за собой хриплый голос. От неожиданности я подпрыгнула и с ужасом уставилась в темноту. На встречу мне вышел тот самый парень, которому я заплатила за охрану машины. Он ждал здесь 5 часов?! Сказать, что я была удивленна, это ничего не сказать. Вот ведь жадный малый. -Привет. Ты здесь просидел все это время? - проговорила я, доставая купюру. - Я же пообещал - парень ловко забрал у меня деньги, но я все же успела почувствовать, какие у него холодные руки. О, брат, да ты замерз. Я, проклиная свою щедрость, протянула ему еще одну купюру. Малый волком взглянул на меня: -В подачках не нуждаюсь,- прорычал он. Какие мы гордые. И я такой была. -Это не подачка, а плата за хорошую работу. Бери, за труд нужно получать деньги, а не только моральное удовольствие. -Какое уж тут удовольствие. - Пробубнил он, но деньги все же взял. - Ну, что Варвара помогла? -Моему другу, да, а мне задала очень сложную задачу и я теперь не знаю, что делать. -Расскажи.- Вот ведь любопытный, но ладно... - Мне нужно найти кого-нибудь, кто хорошо знает канализации Города и смог бы меня провести по ним. Парень ухмыльнулся. -Так в чем проблема? Найди диггера и все. -Я никого из них не знаю, а это мне нужно до завтра. Малый на секунду за думался и проговорил: -У меня есть такой знакомый и, если хочешь, я могу тебя с ним свести. Он крутой. И думаю, согласится тебе помочь. -О, это здорово, но, что ты хочешь взамен? -Ничего, просто ты кажешься в затруднительной ситуации и....Не знаю, просто хочу тебе помочь. Я была тронута до глубины души. Есть все-таки хорошие люди в нашем Городе. -Знаешь кафе "Горный тролль"? - спросил он у меня. Я кивнула. - Приходи завтра в час дня туда, а я приведу своего знакомого. Кстати, я Дима. -Марта. Очень приятно. - Я улыбнулась ему и пошла к машине. Да, все действительно не так плохо. Верлиока, ты не сможешь меня победить.
Домой я зашла усталая, но очень довольная. Странно, я же должна быть испуганной, в панике бегать по квартире, собирать вещи, что бы убраться из этого Города. Ха, не дождетесь. Адреналин бурлил в крови, хотелось танцевать, петь и, да, хотелось сражаться, показать этому монстру, на что я способна, опьяненная этой веселой яростью. Только осознание того, что сейчас я его не найду, удерживало меня дома. Я решила, что хватит на сегодня приключений, и отправилась спать. Снежная равнина расстилалась под ногами. Свинцовое тяжелое небо. Окружавшая меня со всех сторон белая пелена, поглощала громкие звуки и яркие краски. Только мое прерывистое дыхание нарушало эту пугающую тишину. Я ощущала, как холод поднимается от моих босых ступней все выше, постепенно превращая меня в ледяную статую. Не было сил, что бы двигаться, говорить или даже думать. Бесконечность снежного царства подавляла меня, лишала воли к жизни. Внезапно, я краем затуманенного сознания отметила, что в нетронутой белизне появилось черное пятно. Заставив себя сфокусировать взгляд, я увидела нечеткий силуэт, который очень быстро приближался ко мне. Волна ужаса начала затапливать меня. Все как тогда, в первую мою встречу с Верлиокой. Я знала, что это он, хотела убежать, но мое тело не повиновалось мне. Почему он здесь? Это же просто... -Сон,- хриплый голос за спиной закончил мою мысль. Я попыталась обернуться, но безуспешно. Мужчина рассмеялся и проговорил. -Не получится. Пока не научишься управлять сознанием, не сможешь влиять на свой сон, - даже мое близкое к истерике сознание сумело отметить, что у него приятный грудной голос. У него была удивительная способность успокаивать и приводить в чувство. -Кто ты? - зашипела я. -Я!? - в голосе мужчины проскользнула нотка превосходства, - Твой мастер, наставник, учитель, если тебе будет так удобней. -Если вы сейчас ничего не сделаете, то будет не кого наставлять, - зарычала я. Верлиока был уже рядом. Я видела его обезображенное лицо, в котором еще проглядывались человеческие черты. Желтые глаза с вертикальными зрачками, слишком большой рот, полный острых зубов, на голове остатки рыжих волос, крепкие руки-лапы с длинными когтями. И запах, горьковатая вонь тления и разлагающейся плоти. Я почувствовала, что меня начинает тошнить. Монстр был прирожденным охотником. Он двигался с утонченной грацией хищника. Верлиока не нуждался в магии, что бы выследить и убить свою добычу. Что же будет, если вернуть ему всю силу? -Беда будет, красавица, - прошептал мужчина мне на ухо, и вдруг я увидела его руку, в которой был зажат сверкающий шар, - ПРОЧЬ!!!- закричал он, - здесь ты ее не получишь. Пока я хранитель - этого не будет. Верлиока раздраженно обернулся на голос и зарычал. Монстра затрясло от нестерпимой ярости, но он почему-то не торопился нападать. На мгновение мне показалась, что время остановилось. Лишь гулкие удары моего сердца отсчитывали секунды. Я чувствовала, что происходит битва двух разумов, победителю которой достанется право управлять моей жизнью. Внезапно, небо озарила вспышка, осветив все вокруг таким ярким светом, что мне пришлось закрыть глаза, что бы не ослепнуть. Когда я вновь смогла видеть, Верлиоки уже не было. Лишь слабы запах смерти напоминал о его недавнем присутствии. -Ну, что, красавица, пошли?- проговорил хранитель, как ни в чем не бывало. И как он себе это представляет, я же, вроде, не управляю своим сознанием. Я услышала за своей спиной незнакомый мне язык, но по интонации поняла, что это были ругательства и явно в мой адрес. Вдруг сильные руки схватили меня за плечи и обернули к моему спасителю. На мгновение я подумала, что ослепла - столько света было вокруг. Всюду был древний лес. Огромные сосны тянулись к небу, будто хотели его закрыть от всех, кто был внизу. Пьянящий восторг окутал меня. Такой разительный контраст между миром снега и этим. Залюбовавшись природой, я на мгновение забыла о хранителе. А он между тем совсем не стоил того, что бы о нем забывали: высокий статный мужчина лет 35 с длинными светлыми волосами, заплетенными в свободную косу, правильные черты лица, изящный нос, высокие скулы - прямо картинка. Он был одет в свободную рубашку, которая только подчеркивала ширину его плечей, удобные штаны, заправленные в высокие кожаные сапоги. Так вот как должен выглядеть эльф в наше время - внезапно подумалось мне. Я даже пригляделась к его ушам, не заостренны ли. Только вот внимательные глаза цвета грозового неба как-то не вязались со всей его внешностью. Наверно, эти мысли отобразились у меня на лице, потому что Хранитель самодовольно улыбнулся. -Нравлюсь? - спросил он. -Не люблю блондинов, - проговорила я с сарказмом и тут же в страхе зажмурилась, ожидая вспышки гнева. Вопреки моим ожиданиям, мужчина не разозлился, а рассмеялся приятным смехом. -Варвара была права, ты, действительно, язва. Пойдем к костру, - предложил он и двинулся в глубь леса. Я хотела по возмущаться, что не могу двигаться, и только тогда осознала, что руки и ноги слушаются меня. -Подождите, - закричала я, догоняя Хранителя, - как это возможно? -Сейчас ты спокойна и твое сознание подчиняется тебе. Но когда тебя одолевает страх, ничто не мешает чужой воле захватить контроль над тобой. Контроль - это главное в жизни любого человека, а особенно если он обладает магией. Этому я тебя тоже буду учить, но не сегодня. Мы остановились у костра. Хранитель кивнул на бревно, и я смогла, наконец, присесть и с наслаждением вытянула ноги. Несмотря на то, что это сон, они болели вполне реально. Мужчина подкинул пару дров в пламя, и присел рядом. -Что ж, давай знакомиться. Ты Марта, это я знаю. Варвара мне о тебе рассказала. Меня ты можешь звать Мастер. Я буду твоим учителем в искусстве познания ауры мира, живых и неживых существ. Так же я научу тебя основам блокировки и, как я уже говорил, управления своим сознанием. К сожалению, нам придется начать с аур, так как для тебя это сейчас самая важная задача. Но в последующие наши встречи, я научу тебя тому, что полагается знать начинающей ведунье. Я, до этих слов слушавшая Мастера в пол уха и наслаждавшаяся отдыхом, от неожиданности задохнулась: -ЧТО!!! Вы ошиблись. Я не ведунья. -Красавица, это ты ошибаешься, когда не хочешь поверить в свои силы. В тебе есть магия, но ее нужно развивать. Эта ситуация с Верлиокой обязывает тебя принять свою силу как можно быстрее. Если ты, конечно, хочешь выжить. Я с сомнением поджала губы. Сама идея о моей магической силе казалась очень заманчивой, но я не сильно верила в нее. Хотя, это был всего лишь сон и, что плохого будет в том, если я не много узнаю о способах борьбы с Верлиокой. Мастер смотрел на меня испытующим взглядом. Я улыбнулась ему и проговорила. - Что ж, начнем. -Хорошо, красавица. Вся человеческая магия базируется на внутренних резервах человека. Другие расы могут черпать силу из природы, света, жизни и смерти. Но человек это единственное существо, внутренних запасов которого хватает для магических ритуалов. Поэтому, для начала отыщем стержень, что связывает тебя и Землю. Расслабься и полностью отбрось все эмоции. Затем найди точку в себе, что связывает все твои энергетические потоки, это самое спокойное место, и попытайся остаться там. Я спокойно погрузилась в состояние полутранса (сказывались занятия йогой) и попыталась найти этот центр в себе. На удивление, это оказалось не так уж и сложно. Проскользнув сквозь энергетические поля, я оказалась в устойчивом месте. Вокруг кружили потоки энергии, а здесь было спокойно - словно око урагана. - Теперь, когда ты нащупала эту точку, попытайся слиться с ней. Я не совсем понимала, что мне делать, но инстинктивно двинулась к центру, что бы стать с ним единым целым. Земля приняла меня и окружила плотной стеной, будто защищая от всех бед и несчастий. Я расслабилась полностью, постепенно утрачивая связь с действительностью. И вдруг... Бум!!! Я оказалась лежащей на земле, потрясенно рассматривая звездное небо. Голова ужасно кружилась, а во рту стоял металлический привкус крови (похоже, я прикусила язык, когда падала). Я ошеломленно уставилась на Мастера. Он спокойно усмехнулся мне и проговорил: - Не достаточно хорошо, девочка. Я смог выбить тебя из центра простым заклинанием. В чем твоя ошибка? Я закусила губу и задумалась: -Возможно, я слишком расслабилась, пребывая в центре. Мужчина довольно кивнул и поворошил угли в костре. Несколько мгновений мы наблюдали за пляской огня. Я понимала, что это всего лишь краткая передышка перед следующим раундом и он не заставил себя ждать. -Еще раз!!!- рявкнул на меня Мастер. Так продолжалось, как мне показалось, в течение нескольких часов. Только я находила центр и пыталась слиться с ним, как следовал ментальный шлепок, и я вновь оказывалась на земле. Но постепенно, я поняла, что нужно делать. В тот момент, когда Мастер в очередной раз попытался выбить меня из центра, я привела все энергетические потоки в состояние равновесия, и они не подпустили чужой силы ко мне. Это было чудесно - полное спокойствие и осознание своей силы. Я открыла глаза и с улыбкой взглянула в лицо Мастера. Он довольно хмыкнул: - Достаточно быстро, как для обычной людишки. Но не смей расслабляться, у нас сегодня еще много работы. Теперь, когда ты умеешь сливаться с центром и даже ставить защиту, посмотри вокруг внутренним зрением и скажи мне, что ты видишь. Первое, на что я обратила внимание, это был Мастер. Он был ярким, как солнечный свет. Его центр представлял собой клубок разноцветных потоков. Они сливались между собой, образовывая плотный кокон. Вдруг, один поток отделился от остальных и резко метнулся к костру, забирая его энергию. После того, как насытился, поток вернулся к центру. Так вот что значит черпать силу из окружающих вещей. Я оглянулась. Аура леса была спокойного фиолетового цвета, где-то вдали пробежал волк с ярко красной аурой злобы и голода, ухнул филин - он был цвета предрассветного неба, вот проскакал зайка и испугано поменял свой зеленый цвет на грязно серый. Я смотрела вокруг и поражалась красоте окружающего мира. Все было так естественно и правильно. -Похоже, ты справилась, - тихий шепот Мастера вернул меня к действительности. - Да, вы правы, - с гордостью проговорила я, - но я одного не понимаю, как это поможет мне справиться с Верлиокой? -Ох, Велес и Хорс, что за глупую ученицу вы мне послали! - Воскликнул Мастер, возведя руки к небу. - Однажды увидев его ауру, ты сможешь найти Верлиоку всюду: и на земле, и под землей, и на дне морском. А теперь, брысь от сюда. Советую тебе хорошенько выспаться, день обещает быть тяжелым. Мастер вскинул руку и резко толкнул меня. Я уже хотела возмутиться жестокому обращению со мной, когда поняла, что больше не сплю и нахожусь у себя в кровати. Я поднялась и тихо охнула. Болело все: руки, ноги, спина, а особенно голова. Что бы хоть как-то прийти в себя, я вышла на балкон. Морозный воздух быстро прогнал остатки сна и немного снял головную боль. Я еще постояла на холоде и уже собиралась зайти в тепло квартиры, когда взглянула на улицу и увидела под своим домом два светящихся желтых глаза. Что же ты здесь делаешь, Верлиока? За мной пришел, убить хочешь? Я решила, что это хороший шанс испробовать свои новые умения. Легко найдя центр, я посмотрела на Верлиоку внутренним зрением. Его аура представляла собой черный сгусток, щупальца которого тянулись ко всему, что имело энергию. Он жил только чужой силой, истратив свою много лет назад. Да, такую ауру действительно не забудешь. Я еще несколько минут постояла, вглядываясь в эту устрашающую черноту, затем прошла в комнату и плотно закрыла балконные двери, решив, что с меня хватит на сегодня потрясений. Нужно отдохнуть. Прав Мастер, день будет очень тяжелым.
Глава 4.
Я неспешно шла на встречу с Димой, рассматривая Город внутренним зрением. Я чувствовала его: настроение, запах, вкус. Он был по-зимнему прекрасен. Несколько дней непрекращающегося снега сделали свое дело. Серые, скучные здания превратились, словно в сказочные дворцы, деревья укрыло снежным покрывалом - они спрятали свою магию до весны; река-красавица оказалась в оковы льда, но под ним бушевала истинная сила; а седое, мудрое небо наблюдало за всем этим с высоты. Смешные люди, укутавшись в теплую одежду, куда-то спешили по своим делам, не замечая этого чуда, этой красоты. Они были такие разные: кто веселый, кто печальный, счастливые лица сменялись грустными. Вот пошла женщина, такая замученная заботами, что не замечает ничего вокруг, рядом промчался парень - от него так и повеяло злобой, две девчонки-школьницы со смехом перебежали через дорогу. Все прохожие были индивидуальны, не было не одной похожей ауры. Но на каждом стояла едва заметная печать Города. Всех, кто решил сделать Город своим домом, Он окружил невидимой опекой и защитой. Он искренне пытался оберегать нас от невзгод и неудач. Не всегда ему это удавалось, но Он же не всесильный. Кафе "Горный тролль" было одним из самых колоритных мест в нашем Городе. Здесь можно было встретить кого угодно: панки, готы, ролевики, простые студенты, хиппи - все могли весело провести время в кафе "Горный Тролль". А все потому, что это было любимое место выступления всех неформальных групп. Причем хозяин установил правила нейтралитета - никаких драк или разборок, иначе вход в кафе навсегда закрыт. Что удивительно, за те пять лет, какие Я прожила в Городе и посещала это заведение, я не слышала ни об одном случае драки. Я зашла в зал, постепенно переходя на нормальное зрение, и с радостью приветствуя знакомых. С удивлением отметила новое панно: кроваво красный закат во всю стену, а на его фоне две маленькие испуганные человеческие фигурки, простирающие руки к небесам в немой мольбе. Я невольно залюбовалась картиной: насыщенные яркие краски пробирали до самой души и притягивали взгляд снова и снова. Так и хотелось подойти, коснуться стены, окунуть руку в это буйство красного и очутиться рядом с маленьким человечками для молитвы великому божеству – Солнцу. -Марта, здравствуй, - разнесся громогласный голос по кафе. Ко мне с распростертыми объятьями пробирался хозяин заведения. Этот крупный мужчина лет сорока, с темными волосами и добрыми карими глазами, обладал самой обаятельной улыбкой, которую я только видела. Он ловко обогнул все столики и притянул меня к себе. Я с удовольствием прижалась к нему, вдыхая сильный пряный запах корицы, ванили и молотого кофе. -Здравствуй, Артур. Как ты? - Лучше всех, - проговорил он, увлекая меня к свободному столику. - А что-то ты о нас забыла, не заходишь давно. Вот вчера твоя любимая группа выступала, а ты даже не знала. -Все времени не было и проблем много навалилось, - с улыбкой сказала я. Артур сокрушенно покачал головой. Он знал, что случилось с Линой и, явно, хотел услышать последние новости из первых рук. Но у меня не было ни какого желания что-либо рассказывать. Мы еще немного посплетничали, обсудили наступающие концерты, я клятвенно заверила Артура, что буду приходить почаще, и он оставил меня наедине с чашкой восхитительного кофе. Я с нетерпением поглядывала на часы: начало второго, похоже, меня кинули. Дима, наверно, не смог уговорит своего знакомого, либо этого знакомого и не существовало, что скорее всего. Я с грустью вздохнула. И где же мне искать диггера? Я же со своим географическим кретинизмом, если и заберусь в канализацию, то точно заблужусь в лабиринте труб, так и не добравшись до Верлиоки. От этих не веселых мыслей меня отвлек громкий, радостный возглас: -О, смотри, где она спряталась. А ты говорил, что не прейдет. Я с улыбкой обернулась на голос малого и замерла от неожиданности. Рядом с Димой стоял мой старый знакомый. - Марта, привет! Как здорово, что ты пришла. Знакомься - это Барс. Он самый классный диггер, которого я знаю, - щебетал малый, не обращая внимания на мое изумленное лицо. - А, что ты многих диггеров знаешь? - с улыбкой проговорил Барс. Он уже справился с первым удивлением и теперь ждал, когда я приду в себя. - А с Мартой мы и так знакомы, можешь не волноваться. Сбегай лучше мне за чаем и себе что-то закажи. Дима важно кивнул и направился к барной стойке. Барс в это время подал какой-то знак Артуру и обернулся ко мне. Я угрюмо смотрела на него. Похоже, опять вляпалась. С Барсом я познакомилась около года назад, на очередной вечеринке, куда меня притащил Макс. Сначала он мне показался очень привлекательным: высокий, с широкими плечами, сильными руками. У него были густые черные волосы, собранные в хвост и красивые глаза цвета молодой листвы. Его голос будто обволакивал, столько силы и мудрости было в нем. Я едва не потеряла голову. Но на то время Барс очень увлекался мистикой: он твердил, что является потомком характерников, мечтал попасть в Шамбалу и верил, будто вокруг нас существуют духи природы. Я была очень скептично настроенной девушкой и, просто, испугалась его. Мне казалось, что Барс всего лишь сумасшедший фанатик. Намного проще убедить себя, что человек болен, чем поверить в чудо. В нашу последнюю встречу я была слишком резка с ним и наговорила много лишнего, о чем очень жалела, особенно на фоне последних событий. А теперь он сидел напротив меня и с выжидательной улыбкой ждал, когда я заговорю. -Мне бы не хотелось... - это мой голос?! Скорее похож на писк перепуганного мышонка, - рассказывать о том, зачем мне понадобился диггер при Диме. Он не поймет. Барс удивленно приподнял брови, но все же ушел, что бы поговорить с малым. Я увидела, как он что-то объясняет Диме, а тот резко жестикулируя, отказывается принимать его доводы. Уж кто-кто, а Барс сумеет уговорить даже статую. Так что я вернулась к своим невеселым мыслям. Весь мой утренний план летел Тартар. Просто наврать и попросить карту канализаций, вместе с объяснениями, как не убиться в подземных трубах, уже не получится. Барс чувствовал лож не хуже любого детектора. Но как я могу сказать ему правду, если она настолько фантастична. И даже если он поверит мне, вряд ли захочет помогать. Не после того, что я наговорила. Я бы не захотела. Но я вообще эгоистичная и злопамятная особа, нужно надеяться, что он не такой. - Вот ведь упертый мальчишка! Все не хотел уходить! - возмущенно проговорил Барс, усаживаясь на соседний стул. Отпил чая и внимательно посмотрел на меня, - А теперь ты будешь со мной говорить? Я едва не взвыла. Как он может быть таким спокойным, когда я здесь испытываю муки совести. - У меня возникла проблема, Барс, - гениально начала я. Как же все-таки сложно с ним разговаривать. -Неприятности с милицией? - спросил он, явно намекая на историю с Линой. -Что? Нет. С милицией у меня замечательные отношения. За две недели - 4 допроса, но мы живем дружно. По крайней мере, они не считают меня виноватой в исчезновении Лины. Барс хмуро посматривал на меня. Я не могла понять, о чем он думает или чувствует. Но его тяжелый взгляд нагонял на меня дрожь. - Неприятности другого характера. Попытайся дослушать меня до конца и не перебивай, тогда я, возможно, смогу объяснить тебе, что происходит, - решилась я. Пришлось начать рассказ сначала: о странных снах после исчезновения Лины, о моей уверенности в ее смерти, о первой встречи с Верлиокой и разговоре с Варварой. Я умолчала лишь о последнем сне и моем новом умении. Надо отдать должное, слушать Барс умел. Только узнав все, что я могла вспомнить и сказать, он заговорил: - Ты уверенна, что этот монстр действительно охотится за тобой? - Да, я видела его дважды у своего дома. Он не выглядел слишком дружелюбно. К тому же, Варвара считает также, - я рассеяно размешивала ложечкой уже холодное кофе, когда до меня дошло, - стоп, ты что, мне веришь? - А что мне остается делать? Ты говоришь правду, такую как ты ее видишь, плюс ты ссылаешься на Варвару, а ей я доверяю. Но мне не совсем понятен ваш план. -Мне, если честно, он тоже не понятен. Да никакого плана и нет. Нужно найти Верлиоку, провести ритуал над печатью и отрубить ему голову. Вот и все, - иронично произнесла, полностью осознавая абсурдность этих действий. - А чем рубить голову будешь? - спросил Барс. Издевается, что ли? Не похоже: голос серьезен, глаза внимательны. - Еще не думала над этим, но, мне кажется, что кухонный нож здесь не спасет - тихо призналась я. -Значит, на мне карты, экипировка и оружие, - задумчиво проговорил мужчина. - А как мы будем искать Верлиоку в канализации? Он сказал "мы" или мне послышалось?! Сердце забилось быстрее. Он не оставит, поможет. Давно я не ощущала такого облегчения. Даже слезы выступили на глазах. Я не подозревала, какое напряжение во мне росло при мысли об одинокой битве с Верлиокой, пока Барс не сказал, что не оставит меня -О, это уже моя проблема, - загадочно улыбнулась я, пытаясь не показать своей дикой радости. Барс внимательно посмотрел на меня. - Ты изменилась. Что-то еще произошло? Какой же он хороший - все замечает. - Произошло. Но только я расскажу тебе об этом потом, хорошо? Я пока сама не совсем понимаю всех перемен. Мужчина согласно кивнул. - Я сегодня вечером еще должна встретиться с Варварой, что бы обсудить ритуал и подготовиться к нему. Так что я думаю, мы встретимся завтра и ... - Я тебя отвезу к ведунье! - непреклонным тоном провозгласил Барс. -Зачем? Сама доеду, - удивилась я. Вроде не калека, ходить еще могу. - Назад ночью тоже сама? - возмущенно продолжил мужчина, - а Верлиока возьмет, и выпьет бедную дуреху. Знаешь, я не хочу потом услышать, что где-то нашли твой труп, а по Городу бегает чокнутый некромант в своей полной силе и убивает людей. Так что никаких возражений не принимается. Я сейчас поеду за оружием, а ты, если хочешь, можешь со мной. Он еще спрашивает, хочу ли я с ним. Конечно хочу. У меня всегда была тайная страсть к холодному оружию. Я им не умею пользоваться, но очень люблю. Видимо, эти мысли отразились у меня на лице, потому, что Барс довольно хмыкнул, схватил меня за руку и повел к своей машине. Дорога прошла в полной тишине. Я совсем не представляла о чем можно говорить с человеком, с которым настолько плохо рассталась. Просить прощения? Да он, похоже, не ждет моих извинений. Говорить о Верлиоке? Мы уже все обсудили, а ходить по кругу не в моих правилах. Вспоминать общих знакомых? Как-то не хочется. Стоп, а что если он на меня еще злится. Вдруг он решил мне не помогать, а хочет просто посмеяться и унизить меня. Как же это проверить? Возможно, его аура подскажет, ведь на ней отображаются эмоции. Я несколько раз глубоко вздохнула, расслабилась и взглянула на мир внутренним зрением. Интересно. На полном ходу ауры выглядят иначе: они как бы сливаются между собой, образуя непрерывный поток разных цветов и оттенков. Я еще немного посмотрела на людей через окно автомобиля и только тогда обернулась к Барсу. Все-таки я правильно сделала, что не взглянула на него сразу. Такой ауры я еще не встречала. Яркая, светлая, она не брала силу из окружающего мира, а отражала магическую мощь своего хозяина. Она была чистая, радостная и довольная. Я не видела цветов зла и агрессии. Барс не злится на меня. Похоже, он даже рад, что я обратилась к нему. - Ты колдун? - внезапно спросила я. Барс взглянул на меня с легким удивлением. - С чего ты взяла? Я пожала плечами. Я не готова была ему рассказать о моем даре. - Интуиция, наверно. Так, я права? - В какой-то мере, да. Ты только не подумай, я не говорю о всяких фэнтезийных штучках вроде огненных шаров или ледяных стрел. Я могу призвать удачу, отвести взгляд, могу договориться с лесом о защите и другие мелкие заклятья. Я рассеяно кивнула. Его слова только подтверждали мои наблюдения. Его аура была полна нерастраченной энергией. Барса ни кто не учил "сильным" заклятьям. Нужно будет потом спросить у Мастера почему. - Извини, это может не мое дело, но скажи, почему ты так спокойно отнесся к моей истории? Ты уже встречался с другими монстрами? Мужчина молчал. -Если не хочешь, можешь не отвечать. - Я хочу, - с вздохом проговорил он, - только не знаю, как начать. Барс замолчал на мгновение, улыбаясь своим мыслям и воспоминаниям. -Три года назад мы с друзьями отправились путешествовать автостопом. Все было замечательно: новые лица, места. Столько позитива. Но однажды мы долго не могли поймать машину. Дело было уже к ночи, а до ближайшего поселения еще топать и топать. Мы решили, что лучше будет остановиться на ночлег в лесу (благо, палатки были). Представь себе, древний густой лес, слышно только шорохи листьев и как ветер колышет кроны деревьев. Медленно разгорается костер, постепенно разгоняя тьму. Хорошо было, спокойно. Но, приблизительно в два часа ночи, я проснулся от не понятного шороха и решил посмотреть. И, выглянув из палатки, я увидел... - Вампира? Оборотня? - о, моя фантазия не отличалась особой оригинальностью, черпая информацию из фильмов ужасов, которые я очень люблю. - Нет, их я не встретил, - улыбнулся Барс, - это была земляная кошка. Не надо смеяться. Это я потом узнал, что это чудо так называется. А тогда перепугался до дрожи в коленках. Кошка здоровая была - мне по пояс, глазища красным блестят, а вместо ушей два огонька. Я еще тогда подумал, что водка паленая попалась - галлюцинации начались. Растормошил ребят. Они, когда кошку увидели, чуть не убежали. А эта красавица и не думала уходить, так и просидела с нами до самого утра. Но как только солнце встало, развернулась и скрылась в чаще. После этого я и увлекся сверхъестественным. Много читал, искал и нашел. Оказалось, что наш Город населен всякой нечистью, которая не всегда дружелюбно настроена против людей. Мы с ребятами решили, что будем помогать по мере возможности, тем кто страдает от проделок монстров. - То есть, ты кто-то вроде охотника за нечистью? - интересный поворот намечается. - Можно и так назвать. Вот поэтому я и не сильно удивился твоей истории, - закончил Барс. - Я бы предложил друзьям присоединиться к нам, но они уехали в горы. - А ты, почему остался? - тихо спросила я. - Не знаю, было какое-то предчувствие, вот и остался, - Барс нежно улыбнулся мне. - А когда ко мне пришел Дима с просьбой помочь его подруге, я сразу согласился. Странно, правда? Я понимающе хмыкнула. За эти несколько дней я настолько свыклась с всякими странностями и совпадениями, что кажется, меня уже ничего не удивит. Город вел меня, как заботливый отец, указывая правильный путь. Мы немного помолчали, каждый размышляя о своем. Вдруг машина остановилась. - Вот, мы приехали. - С улыбкой проговорил Барс. Я послушно выбралась из авто и огляделась. Обычные дома, бар со странным названием "Пьяный портной" и небольшой магазинчик сувениров. Вот к нему Барс меня и повел
Глава 5 Возле двери Барс замер в нерешительности. Посмотрел на меня, потом на дверь и снова на меня. -Марта... - и замолчал. Похоже, он нервничает. -Что? - решила я ему помочь. Мужчина тоскливо вздохнул, но все же взял себя в руки и проговорил. -Хозяин этого магазина очень экстравагантная личность. У него есть свои правила. Многим он отказывал в продаже своих специфических товаров. Я сам ему долго доказывал, что достоин быть его покупателем. Так что, я тебя прошу, веди себя спокойно и не фыркай, если тебе что-то не понравится. Во время его монолога я почувствовала, что моя челюсть тихо отпадает. Нет, про себя я согласна: у меня иногда бывает поганый характер, и я слишком резко реагирую на вещи, которые считаю глупыми. Но что бы Барс перед кем-то так прогибался?! Это наводило на определенные размышления. Я улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой и пообещала быть лапочкой. После чего мы, наконец-то, зашли в магазин. Меня сразу удивил резкий контраст с улицей. Насколько снаружи было ярко, шумно, настолько в магазине поражала тишина и спокойствие. Приглушенный свет, аромат благовоний - смесь кориандра, муската, сандалового дерева, корицы и еще чего-то такого, что я не смогла определить; нежный перезвон ветряных колокольчиков. Это было мило, умиротворяющее, но абсолютно типично для всех магазинчиков, торгующих товаром в стиле "познай себя". Я раздраженно повела плечом и непонимающе посмотрела на Барса. Но мужчина и не думал обращать на меня внимания, высматривая кого-то в глубине магазина. Чувствуя, что начинаю злиться, я отошла к витрине с камнями-талисманами. О, а здесь уже интересно. Всевозможные камни были разбросаны по витрине. Было такое чувство, что хозяину было совершенно все равно, как выглядит его товар. Среди полудрагоценных камней я смогла узнать черно-зеленый нефрит, серо-синий прозрачный сапфир, нежно голубые камни бирюзы, молочно-белый лунный камень, несколько медовых капель янтаря были перемешаны с.... Это что, изумруды?! Я, буквально, воткнулась в стекло витрины. Не может быть! Это, наверняка, подделка. Никто бы не хранил так драгоценности. -Вам что-то подсказать? - раздался за моей спиной тихий вкрадчивый голос с легким восточным акцентом. Я стремительно развернулась и увидела перед собой пожилого мужчину. Он с любопытством поглядывал на меня через стекла своих очков. Он был не высокого роста, с абсолютно обычной внешностью: густые седые волосы, высокий лоб, тонкие губы, прямой нос. Случайно увидев его на улице, позже я бы не смогла вспомнить его. Таких как он в нашем Городе тысячи. Только цепкий холодный взгляд голубых глаз выходил за рамки этого образа. Я сказала голубых? Я ошиблась. Они зеленые. Нет, серые. Или болотного оттенка... Чувствуя, что потихоньку начинаю впадать в панику, я опустила глаза и проговорила: -Спасибо, но нет. Я пришла с другом, и он ищет вас. - Григорий, здравствуйте! - Барс с улыбкой подошел к мужчине. -О, какими судьбами? - Хозяин магазина пожал руку моему спутнику. - Неужели, снова отправили за оберегами? -Мне нужно оружие,- проговорил Барс, игнорируя последний вопрос хозяина магазина. Григорий удивленно приподнял бровь. -Что ж, идем за мной. Но... - не закончил он и взглянул на меня. От его внимательного взгляда я поежилась будто от мороза. - Она со мной. - Проговорил Барс. -Ей можно доверять? – проговорил Григорий, и у меня возникла невольная ассоциация со старым гангстерским фильмом. Пытаясь не засмеяться, я закусила губу и юркнула за спину своего спутника. -Как мне, - твердо произнес Барс и взял меня за руку. Я с благодарностью взглянула на него. Григорий удовлетворенно хмыкнул и пошел в глубь магазина к стеллажу с брошюрами по экзотерике, оккультизму, магии. Мужчина на мгновение заслонил от нас стеллаж, а когда отошел, то на его месте образовался проход. - Предупреждаю сразу. Ничего без моего разрешения не трогать. Многие вещи сделаны специально под определенных людей и если вы собьете настройки, то будете выплачивать заказ, - глаза Григория опасно сверкнули желтым и я еще сильнее вцепилась в руку Барса. Этот мужчина меня пугает. Мы прошли в узкий проход. Перед моими глазами предстал огромный зал. В отличие от помещения в магазине, здесь царил поразительный порядок. Стоики с оружием сменялись стеллажами с древними книгами. Возле стен разместились музыкальные инструменты. Несколько открытых витрин загадочно поблескивали украшениями. Я судорожно выдохнула. Не обращая на мужчин внимания, я подошла к оружию. Ох, какая красота. Мечи, кинжалы, крисы, метательные ножи и кисти, стилеты, боевые топоры, несколько катан, индонезийский "коготь тигра": я в восторге разглядывала эти произведения искусства. Некоторые были сделаны явно для красоты, но большинство были прекрасным смертоносным орудием. Очень хотелось прикоснуться к ним, взвесить в руке, почувствовать холод на своей коже, но, вспомнив мрачный взгляд Григория, пришлось отказалась от этой затеи. Я обернулась к своим спутникам. Они стояли у стойки с пиками и что-то бурно обсуждали. Похоже, им не до меня. Я вновь посмотрела на оружие. Один из клинков особенно привлек мое внимание. Это был ятаган. Не слишком длинный (всего 80 см), без гарды и крестовины. Он не выглядел слишком тяжелым и очень удобным. Изящная резьба украшала его рукоять. Хочу этот клинок. Я подошла к мужчинам. Они замолчали и с удивлением посмотрели на меня. -Этот ятаган, - проговорила я. Странно, но страх перед Григорием абсолютно прошел. Я увидела вещь, которую хочу и я ее получу, - сколько вы за него хотите? - Он не продается. К тому же у тебя не будет столько денег, что бы заплатить за него. - Назовите вашу цену. - Глухая злость начала подниматься из глубины. Григорий насмешливо посмотрел на меня и вдруг замер, вглядываясь в мои глаза. "Успокойся, красавца" - тихий голос в моей голове заставил меня удивленно попятиться. Ужас, я сошла с ума. "Не сошла. Хочешь этот клинок?" Очень похоже на голос Мастера. Но как это возможно. " Потом расскажу. Но ты не ответила на мой вопрос". Вы же знаете, что хочу. "Тогда скажи, что в обмен на ятаган Маркус прощает одну услугу" Я послушно повторила слова Мастера. Мгновение стояла гнетущая тишина, во время которой Григорий успел побледнеть, покраснеть, а потом даже позеленеть. Он вскинул руки к потолку и разразился ругательствами. Потом пихнул несчастный пуфик, так не вовремя оказавшийся у него возле ног. Барс наблюдал за его метаниями с возрастающим интересом. Мне же вдруг стало смешно. -Григорий, перестаньте. Просто скажите - вы мне продадите этот клинок? - Нет, - рявкнул он, в бешенстве поглядывая на меня, - я его вам просто отдам. И не забудьте передать это Маркусу. Григорий отдал мне ятаган вместе с ножнами. - Еще что-то? - хозяин магазина испытующе посмотрел на нас. Барс утвердительно кивнул и потребовал револьвер, а к нему патроны. Я недовольно поджала губы, но ничего не сказала. Не люблю огнестрельное оружие. Слишком оно грубое и опасное. Закончив отовариваться, мы попрощались и пошли к проходу. И, только покидая зал, я обернулась к Григорию. Он сидел на том несчастном пуфике, вцепившись руками в свои волосы, и что-то бормотал себе под нос. Странный тип все-таки. Покинув магазин, я с удивлением заметила, что на улице уже темно. По ночному небу ползли тяжелые тучи, а нити проводов придавали небесному своду сходство с партитурой в божественной симфонии. - Барс, который час? -Половина седьмого. - Черт, я в шесть должна была приехать к Варваре. -Я думаю, что она тебя еще ждет. Так что, садись в машину, и поехали. И вот я вновь стою у двери ведуньи. Только сейчас на мой звонок никто не откликается. Неужели ушла куда-то. Но почему она не дождалась меня? Я недоуменно взглянула на Барса. Он подошел и повернул ручку. Дверь открылась с легким скрипом. Мы снова переглянулись. Происходит что-то не понятное. Мое воображение тут же нарисовало парочку самых мрачных картинок. - Оставайся здесь, а я пойду, проверю квартиру. Я отрицатель замотала головой, судорожно вцепившись в его руку. Барс обреченно вздохнул. -Ладно, но только держись за мной. Мы осторожно двинулись в квартиру. Стояла гнетущая тишина. Никаких явных изменений не было: вещи стояли на своих местах, ни тела, ни крови. Значит, она ушла по своей воле. -Здесь никого нет - шепотом проговорила я. И вдруг услышала странный звук, доносящийся со стороны кухни. Он очень напоминал шорох листвы под ногами. Мы прошли в кухню и замерли от неожиданности. По среди комнаты сидел кролик и аппетитно жевал капустный лист. -Кузя, привет мой хороший! - радостно засюсюкала я, наклоняясь к зверьку. - А где твоя хозяйка? Кролик оторвался от своего увлекательного занятия и внимательно посмотрел на меня. Затем он поскакал из кухни. На середине коридора Кузя остановился и вновь посмотрел на меня. -Ты хочешь, что бы я пошла за тобой? Кузя умильно фыркнул и склонил голову. Будем думать, что хочет. Я двинулась за кроликом. Он провел меня в кабинет Варвары. Здесь было темно и как-то душно. Тяжелые шторы закрывали окна, пахло травами и дымом. Я нашла выключатель и включила свет. Да, а я думала, что у меня в комнате бардак. Огромный стол, заваленный бумагой, книгами, стеклянными сосудами, какими-то непонятными инструментами, несколько шкафов, которые были закрыты темным, матовым стеклом (на некоторых висели замки, на других вычерчены руны), в центре комнаты стоял котел. -И зачем ты меня сюда привел? - спросила я у кролика. Кузя смешно наморщил носик и запрыгал к столу. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Я увидела письмо адресованное мне. -Марта, что ты там нашла? - Барс заглянул мне через плечо. -Письмо. Возможно от Варвары. - Я повертела в руках конверт. -Так что же ты не открываешь? Может, в нем она объяснила, почему ее нет. Я согласно кивнула и распечатала письмо. "Марта, извини, что я тебя не дождалась. Срочные дела вынудили меня покинуть Город. Но я успела выполнить свою часть работы. Зелье ты сможешь найти на столе. Это небольшая бутылочка из красного стекла. Заклинание на следующем листке. Я написала его понятными тебе буквами, что бы у тебя не возникло проблем с его прочтением. А теперь, я расскажу тебе о ритуале изгнания. Прежде всего, ты должна будешь найти печать. Я надеюсь, что ты уже умеешь видеть ауры? Если да, тогда у тебя не возникнет проблем с ее нахождением. Печать должна выглядеть как выпадение из структуры мира (что-то вроде энергетической дырки). Далее, ты прочитаешь заклятие над ней и выльешь на нее зелье. А теперь, самое сложное: в течение нескольких минут после этого ты должна будешь убить Верлиоку. И тогда его душа вновь будет запечатана. Вот и все, что я хотела тебе рассказать. Хочу пожелать тебе удачи и силы духа. Надеюсь увидеть тебя после всего этого. Варвара". В принципе, все это я и так знала. Но вот зелье и заклятье очень кстати. Я обернулась к Барсу. -Мы можем идти. - Проговорила я, складывая письмо и маленькую бутылочку в карман. Барс явно хотел, что-то сказать, но промолчал. Я погладила Кузю: -Малыш, может, пойдешь с нами? Кролик забавно замотал головой, явно отказываясь, и я пошла к выходу. Когда мы с Барсом вышли из подъезда, я вдруг почувствовала непонятный страх. На улице было темно и очень холодно. Дыхание вырывалось изо рта клубами пара. Но мороз удивительным образом прояснил мысли. Я зябко поежилась и попыталась потеплее укутаться. -Пойдем быстрее в машину. А то здесь мы совсем околеем. - Тихо проговорил Барс. Я согласно кивнула. Барс первый сел в авто. А я огляделась, еще раз вдыхая холодный воздух и вдруг... Два желтых огонька находились всего метрах в двадцати от меня. Верлиока здесь!!! Монстр начал стремительно приближаться. Я резво запрыгнула в машину и рявкнула: -Поехали, быстрее! Барс недоумённо взглянул на меня. Я не стала ничего объяснять, просто указала на улицу. Верлиока оперся на капот машины и пытался меня учуять. Барс в шоке разглядывал монстра. -Почему он не нападает? - прошептал мужчина. -Потому что он меня не видит, - так же тихо прошептала я и тут же поняла, какая я дура. Монстр же меня слышит и только так может меня найти. Верлиока зарычал и попытался разбить лобовое стекло. Удар огромного кулака не смог раздробить стекло, но мелкие дорожки трещин прочертили на нем причудливый узор. Я поняла, что еще одного такого удара оно не выдержит. Барс выругался сквозь зубы и надавил на газ, подминая Верлиоку под машину. Я в ужасе вжалась в кресло, когда авто проехалось по монстру. Раздался хруст костей, слышимый даже сквозь рев двигателя. Барс отъехал на приличное расстояние и остановился. Я обернулась. Дорога была пуста. Я едва успела заметить, как в открытый канализационный люк скользнула быстрая тень. Монстр почти не пострадал, раз смог так резво двигаться. -Он убежал? - хриплым голосом проговорил Барс. Мужчину била крупная дрожь. -Скорее уполз, - нервно хохотнула я. Похоже, я начинаю привыкать к такой жизни. Уже вроде не боюсь. Почти. Я взглянула на Барса. Он сидел, судорожно вцепившись в руль, и пытался прийти в себя. - Барс, если ты не захочешь мне помогать, я пойму. - Нет, я пообещал, и я тебе помогу. К тому же, ты одна не справишься, - резко ответил Барс. Я благодарно улыбнулась ему и расслабленно откинулась на сидение. - Хорошо. Отвезу тебя домой, а завтра встретимся с утра и пойдем искать твоего монстра. -Если он не найдет меня раньше, - пробормотала я. Мысль о том, что бы провести ночь одной в пустой квартире, наводила на меня ужас, - Барс, если ты не против, могу я переночевать у тебя? Мужчина взглянул на меня с легким удивлением, но все же согласно кивнул. До дома Барса мы доехали за считанные минуты, хотя находился он на другом конце Города. Было такое ощущение, что Барс с помощью скорости пытался изгнать из себя страх. Я же сидела, судорожно вцепившись в сидение, и молилась всем известным мне богам о благополучной дороге. Но не сказала ни слова. Все по-разному избавляются от страха. Кто напивается, кто гоняет по ночному городу на бешеной скорости, кто пытается забыть о своем страхе, загоняя его глубоко внутрь. Мы поднялись к Барсу в квартиру. Я с улыбкой заметила, что она была типично холостяцкая. Минимум мебели, максимум беспорядка. Грязная посуда на кухонном столе, там же стоял ноутбук и несколько книг. В большой комнате также было много книг. Они уже не помещались в единственный шкаф и поэтому располагались на полу и стульях. Мое внимание привлек шикарный музыкальный центр и стойка с дисками рядом с ним. Похоже, Барс очень любит музыку. - Может, ты хочешь есть? - Барс тихо подошел ко мне. Я отрицательно помотала головой. - Я спать хочу. Две ночи я очень плохо спала, а на завтра мне потребуется свежая голова. Так что, если ты не против... - Хорошо, иди отдыхай. Можешь занять мою кровать. -А ты? – мне очень не хотелось изображать из себя вежливую девушку и спать на полу, но я ничего не могла с этим поделать – воспитание не позволяло. - Диван здесь очень удобный, не беспокойся, - успокоил меня Барс. Я благодарно улыбнулась и поплелась спать. Едва забравшись под теплое одеяло, почувствовала, что проваливаюсь в сон.
И вновь снежная равнина под моими ногами. Я выругалась сквозь зубы и пнула несчастный холмик. Почему мне не дают отдохнуть? Я оглянулась. Ни следа Верлиоки. Хоть это радует. Но Мастера тоже не было, как же мне его найти? Я решила, что можно попробовать его найти по ауре. Расслаблено вошла в состояние полутранса и открыла внутреннее зрение. Мир снега выглядел страшно. Обрывки энергий, темные, серые тона. Это мир кошмаров. Не только моих, всех людей и нелюдей. Здесь не место светлой энергии леса, где живет Мастер. Я попыталась показать этому миру, какую ауру я хочу увидеть, правда, не ожидая ощутимого результата. Но, на мое удивление, мир откликнулся на мою просьбу. И вот я стою в древнем лесу. - Пришла, наконец, - услышала я за своей спиной раздраженный голос Мастера. - Ты вообще думаешь, что делаешь? Я удивленно заморгала. Что он имеет в виду? - Ты почему спишь, когда нужно убить Верлиоку!? Так, приехали. -Мастер, а в чем проблема? Мы отдохнем и найдем его завтра... - Верлиока сейчас ранен, но что мешает ему найти другое тело? Ему, что перебраться в новое тело нужно не менее 12 часов. В это время он будет очень слаб, и вы сможете легко его убить. Я о тебе беспокоюсь и о твоем друге. Он хороший малый. Совет давно за ним приглядывает, и эта битва будет его пропуском к обучению. Только у меня к тебе одна просьба - не рассказывай ему пока обо мне и этом месте. Я устало кивнула. Перспектива снова куда-то ехать нагоняла на меня уныние. Но Мастер был прав - это самое удачное время для охоты. Все же, меня беспокоил один вопрос. - Мастер, это же вы мне помогли сегодня у Григория? -Да, я. - А вы, можете постоянно влезать в мои мысли? - это пугало меня еще больше, чем Верлиока. - Постоянно - это очень проблематично. Проектировка мыслей возможна в местах с истонченной реальностью. Там возможен переход из реального мира в мир снов. Если захочешь, я научу тебя закрываться от этого воздействия. - Я согласно кивнула. Мастер довольно ухмыльнулся. Похоже, ему нравится учить меня. - А теперь брысь от сюда! Мужчина вновь толкнул меня. И уже просыпаясь, я услышала: -Удачи. Я резво спрыгнула с кровати и выбежала в коридор. На кухне горел свет. Барс, похоже, так и не ложился. - Барс, мы должны сейчас идти на охоту! - проговорила я, врываясь в кухню. Мужчина стоял у окна и курил сигарету. И судя по количеству окурков в пепельнице, предавался он этому занятию все время, пока я спала. -Что? Сейчас же ночь, - Барс уже ничему не удивлялся, просто констатировал факт. -Да, но Верлиока сейчас слаб и его легко убить, но через 12 часов (уже даже меньше) он обретет новое тело и наша задача станет труднее. Барс закрыл лицо руками, затем потер переносицу и не сколько раз глубоко вдохнул. Ох, лишь бы он меня не выставил. - Откуда ты взяла эту информацию? - тихо спросил он. Его глаза горели едва скрываемым бешенством. Ой, я же пообещала не рассказывать ничего. -Барс, пожалуйста, только не волнуйся… -Я не волнуюсь. Совсем не волнуюсь, - спокойно возразил он мне, - Но если ты будешь продолжать молчать, я, возможно, разволнуюсь, а пока нет. Я не могу ему пока ничего объяснить. Это не моя тайна. Нужно его как-то отвлечь. Я подошла к нему очень близко и прошептала: -Просто верь мне, - затем легонько коснулась своими губами его. То есть, это сначала было просто касание, но Барс, внезапно, очень крепко прижал меня к себе и поцеловал так сильно и сладко, что у меня закружилась голова. Это было так замечательно, что я даже пожалела, о необходимости куда-то сейчас идти. Несмотря на то, что поцелуй был очень приятным, я отстранилась и испытующе посмотрела на Барса. Его глаза еще мгновение оставались затуманенными, а на губах играла рассеянная улыбка, но он смог стряхнуть наваждение и серьезным голосом проговорил: -Я верю тебе, но когда убьем Верлиоку, ты мне все объяснишь.
-Марта, ты как? - в голосе Барса было не поддельное участие. Я осторожно вдохнула воздух, борясь с подступающей тошнотой. Кто мог знать, что в канализации так воняет? -В порядке, не беспокойся, - раздраженно буркнула я. Настроение резко спускалось к отметке ноль. Один мой знакомый сказал, что поход в канализации - это сплошная романтика: запутанные лабиринты труб, верное плече товарища рядом. Вранье! Какая может быть романтика, когда ты бредешь по колено в черной дурно пахнущей жиже, вокруг бегают крысы размером с кошку и стоит устрашающая темень. Только лучик фонаря освещает несколько метров впереди. Вдруг, я поскользнулась и едва не упала, рука коснулась чего-то подозрительно склизкого и мягкого. Непроизвольно вырвавшиеся ругательства заставили Барса удивленно обернуться. -Я не думал, что ты знаешь такие слова. - Я даже в этом мраке почувствовала, что он ухмыляется. Похоже, его забавляет вся эта ситуация. - Ты давай, иди вперед. - Прорычала я, пытаясь оттереть ладонь о штаны. Барс обиженно повернулся и вновь пошел по туннелю. Я испытала легкий укол вины. Он же не виноват в том, что я так неуклюжа. Мужчина и так выбрал самую легкую дорогу. Но сейчас не время предаваться угрызениям совести. Извинюсь, когда это все закончится. Мы остановились на очередном перекрестке. Вновь нужно сверить маршрут. Я быстро перешла на внутреннее зрение. С каждым разом это становилось все легче и легче. Словно, какая-то часть меня до этого момента спавшая, теперь проснулась и брала власть в свои руки. Внезапная мысль пронзила меня и сбила с настройки. Чего мне будит стоить эта нежданная сила. Я не просила ее и не хотела, но просто так в этой жизни ничего не дается, что-то придется отдать. Эта мысль была настолько ясная, как предчувствие, что меня пробрала дрожь. Но у меня было незаконченное дело и его нужно выполнить. Я вновь настроилась на ауру Верлиоки. Он был уже не далеко. О чем я и проинформировала Барса. -Ты говорила, что он чует тебя по голосу? - проговорил мужчина. - Тогда, может, тебе нужно молчать? Я кивнула. Сама уже думала об этом. - Нам нужно в правый коридор. - Проговорила я, поворачивая в указанном направлении. -Подожди, - Барс сжал мою руку. Он достал из рюкзака два маленьких пузырька со странной зеленой жидкостью. Я недоуменно посмотрела на него. -Это что бы увеличить скорость реакции. -Наркотики?! Я не принимаю – яростно ощерившись, я оттолкнула его руку. - Нет, это сбор трав. Он абсолютно безвреден. Меня этому рецепту научил один шаман. Возьми, так будет лучше. Я поколебалась еще несколько секунд, но все же приняла пузырек из его рук. На вкус зелье напоминало настойку шиповника. Вкусно, слегка щиплет язык. Барс также глотнул зелье, но из другого пузырька. Вдруг мужчина притянул меня к себе, впиваясь губами в мои губы. Слишком жестко, что бы это могло понравится, но я почувствовала, как у меня немеют ноги и кружится голова от удовольствия. Господи, до чего же он мне подходит: его руки, губы, спина, даже характер. Только неясная мысль на краю сознания, что здесь не место, мешала полностью насладиться процессом. Мужчина осторожно отстранился, все еще придерживая меня за плечи, что бы я не упала. - А теперь, будь хорошей девочкой и помолчи. Ладно? - Голос Барса был очень хриплый и довольный. Я осторожно кивнула. Когда мужчина находится в таком состоянии, с ним лучше не спорить. Барс удобнее перехватил ятаган, проверил кобуру с револьвером, взял меня за руку, как маленького ребенка, и повел в правый коридор. У меня вдруг возникло ощущение, что за нами кто-то следит. Я обернулась и увидела голубоватое свечение, напоминающее женскую фигуру. А Барс говорил, что это не наркотики. Вон, какие галлюцинации начались: цветные, объемные. Я молча указала Барсу на этот свет. -Это Вытьянка. - прохрипел Барс. Я удивленно посмотрела на мужчину. - Не погребенный дух. Страшная догадка пронзила меня. Я внимательней вгляделась в силуэт призрака. Длинные волосы, красивое лицо, внимательные насмешливые глаза. Боже мой, это же Лина! Я уже было метнулась к девушке, когда почувствовала, что меня схватила за шкирку сильная рука Барса. -Куда пошла? - зашипел мужчина, - ей уже не поможешь. Мы найдем ее тело и похороним его по всем обычаям, тогда она обретет покой. А если ты сейчас за ней погонишься, то утонишь в этой жиже. Ты этого хочешь? Я словно не слышала его, рвалась к подруге разъяренной тигрицей, но Барс крепко держал, пока силы не покинули меня. Я повисла на его руках, истерически всхлипывая. -Дыши, просто дыши глубже, - шептал Барс, - вдох-выдох. Нам не нужна еще одна смерть. Правда? Я отрицательно замотала головой. Слезы градом катились по щекам, хотелось кричать, но я зажала себе рот рукой. Тонуть не входило в мои планы. Но это же Лина! Как я могу ее здесь оставить?! Одну, в этой канализации. Ей здесь не место. Лина с улыбкой посмотрела на меня и начала танцевать по грязи под неслышимую музыку. Ее движения: плавные, гибкие, чарующие с каждой секундой становились все быстрее и вскоре превратились в хаотичное мелькание рук, ног. Внезапно, она остановилась и тут же дико закричав, нырнула в стену. Барс осторожно потянул меня дальше. Мы прошли еще несколько коридоров. Я вновь скользнула в состояние полутранса, нацеливаясь на образ монстра. Что ж, мы ближе, чем я думала. Верлиока оказался за следующим поворотом. Я остановила Барса, знаками показывая, что мы уже рядом. Что-то в ауре Верлиоки меня настораживало. Она не была такой темной и все поглощающей как всегда. Мелькали два нежно голубых свечения. Неужели Лина находится возле этого монстра. А кто этот второй дух? Возможно рабочий, который распечатал Верлиоку. Наверно, пора идти. Как-то страшно вдруг стало. Сердце тяжело билось где-то у горла. По виску скаталась капля пота. Я посмотрела на Барса. Он был само спокойствие. Упрямо сжатые губы, суровый взгляд. Мужчина достал из ножен ятаган, провел рукой по моей щеке, ободряя меня, вселяя уверенность, и беззвучной тенью скользнул в проход. Я закрыла глаза, считая про себя. «Раз, два, три», - раздался дикий рев. Я непроизвольно дернулась на помощь, но все же заставила себя остаться на месте, - "семь, восемь, девять" - Достала из кармана пузырек с зельем и зажала в ладошке. - "Двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать" - На последних цифрах я метнулась в проход. Здесь образовалось что-то наподобие пещеры. Быстро оглядевшись, я увидела, что Барс зажал Верлиоку в углу и сдерживает его атаки. На мгновение залюбовалась его изящными и ловкими движениями, отблеском ятагана в его руках. Мужчина будто не сражался, а танцевал. Но, не смотря на все свое искусство, он не мог победить монстра. Слишком быстрым и сильным тот был, даже без зрения он был прирожденным воином. Вдруг, я увидела что-то странное на полу. Печать! Осторожно под стеночкой я пробежала к ней. Да, точно она. Шестиугольная огромная железная плита, с начертанными на ней неизвестными символами. Я встала над печатью и начала читать заклинание. Верлиока резко обернулся ко мне и жадно втянул ртом воздух. Барс тут же взмахнул ятаган, целясь монстру в голову. Но Верлиока сумел увернуться и наотмашь хлестнул его по лицу. Голова Барса резко дернулась, изо рта потекла струйка крови, но он не упал, а только взмахнул ятаганом в попытке остановить монстра. Мой голос вздрогнул, я сделала шаг назад, но я не прервала свою речь, понимая, что Барс не сможет долго удерживать охотника, учуявшего свою добычу. Страшный вой пронзил пещеру. Я видела, что Верлиока уворачивается от атак Барса все быстрее и быстрее. В какой-то момент Барс не сумел остановить удар монстра, что летел в его челюсть и оказался откинутый к противоположной стене. Его глаза закатились. Верлиока зарычал и двинулся в мою сторону. Я же не на секунду не прерывала заклинание, но про себя понимала, что даже если успею его дочитать, все равно меня убьют. Злые слезы выступили на глазах. Как же не хотелось умирать. Верлиока был уже рядом. Я чувствовала его смрадное дыхание, видела его страшные глаза. Две строчки, осталось лишь две строчки. Только это я могла подумать, когда Верлиока схватил меня за горло. В глазах потемнело, стало тяжело дышать. Пузырек с зельем выпал из моих рук и разбился. Жалко, что я не успела... -Амерено! - закричал Барс. На последнем звуке заклинания его голос поменялся и стал МОИМ. - Отпусти ее! Верлиока недоуменно заворчал и взглянул на Барса, но меня не отпустил. - Тебе же нужен этот голос. Так забери же его, - уверенно проговорил мужчина. Верлиока отбросил меня в сторону. Я наконец-то смогла свободно вдохнуть. Перед глазами развиднелось, и я с ужасом поняла, что Верлиока схватил Барса и высасывает его жизненную силу. Внезапно раздался оглушительный выстрел и Верлиока тяжело осел на пол, зажимая рану на груди. На его лице застыло удивление. Барс, тяжело дыша, тер поврежденное горло. Я хотела закричать, но издала только тихий писк. Барс украл мой голос, чтобы спасти меня. -Закончи, что начала, - просипел мужчина моим голосом, поднимаясь на ноги и делая пас рукой в мою сторону. Он обошел Верлиоку, брезгливо посмотрев на тело монстра. Потом поднял глаза и ободряюще улыбнулся мне. Я судорожно выбралась и уже хотела закончить заклинание, но тут Барс резко дернулся и захрипел. Его ноги оторвались от пола. Верлиока держал мужчину за горло и забирал его жизнь. Очень быстро забирал. Верлиока отстранился от обмякшего тела Барса, держа его на вытянутых руках. Я видела, как монстр замер. Он явно чего-то ожидал. Я же ждала, когда он умрет. Он же убил Барса, а не меня. И если Варвара была права, это должно разорвать его договор. Но проходило мгновение за мгновением и ничего не менялось. Верлиока зарычал и двинулся в мою сторону. Я закрыла глаза и приготовилась к смерти. Все зря. Барс умер зря. Верлиока выберется отсюда и убьет весь Город. Слезинка скатилась по моей щеке. -Не смей сдаваться! - такой родной голос выдернул меня из пучины отчаянья. Дух Лины пытался удержать Верлиоку на расстоянии от меня. Она кидалась на него, опутывала собой, – Отомсти за меня. Призрак рабочего кружил вокруг ятагана, явно призывая меня взять оружие. - Он смертный, девочка! Убей его! Отомсти за нас! - прокричал он. Значит, смертный? Это все меняло. Злость раскручивалась свирепым вихрем. Никто не смеет убивать моих друзей безнаказанно. Верлиока отправится в ад, даже если я умру. Я резво подбежала к ятагану и схватила его. Оружие, как мне показалось, радостно зазвенело в моих руках и само потащило меня в бой. Оно хотело убить монстра, и я не собиралась ему в этом мешать. Лина подняла дикий крик, что бы заглушить мой голос. Я закричала последние слова заговора, молясь, что бы он подействовал. Верлиока яростно пытался прогнать дух Лины, но моя подруга не сдавалась. Я подошла на расстояние удара и замахнулась. Верлиока так и не понял, кто его убил. Я равнодушно наблюдала за падением его головы. Ятаган выпал из моих рук и с глухим звуком ударился о землю. Все мысли улетучились из головы, только усталость и бесконечная грусть окутывала меня. Я подошла к телу Барса и обняла его. Осторожно убрала черные волосы с его лица, поцеловала в лоб. Слезы бежали из моих глаз, и я не пыталась их остановить. Мне было все равно. Я победила и проиграла. Сила потребовала свою плату. -Верните его, верните, - шептала я, раскачиваясь из стороны в сторону. - Уходи отсюда. - Проговорила Лина, появляясь рядом со мной, - найди людей, которые помогут похоронить нас, и тогда возвращайся. - Я не могу оставить Барса. - Прохрипела я, размазывая слезы по лицу. -Можешь. Он мертв. И здесь ничего не изменить. Так что иди. Мы будем ждать тебя здесь. Я устало кивнула и склонилась к телу Барса. -Я вернусь за тобой, - прошептала я и снова поцеловала его губы. Чувство вины раздирало меня на части. На шатающихся ногах я повернулась, чтобы уйти и вдруг услышала: -Ты не виновата, красавица, я сам сделал свой выбор. Дух Барса возвышался над его телом и смотрел на меня с теплой улыбкой.
Ночь. Тьма окутывала маленькую деревушку. Все ставни заснеженных домов были плотно закрыты, дабы не пропустить не единого лучика света в эту зимнюю ночь. Одна из замерших дверей осторожно приоткрылась, выпустив на яростный мороз хрупкую женщину. Она зябко повела плечами и, усмехнувшись, издала затейливый птичий крик. Мгновение тишины и распахнулись остальные двери деревни. Молодые женщины в полной тишине появились на пороге своих домов. Они знали, что сейчас произойдет, им не нужно было ничего говорить или объяснять… Ведунья, гордо вскинув голову, обвела взглядом прибывших. Лица женщин светились решимостью и были преисполнены верой в необходимость происходящего. Ведунья подняла глаза вверх, устремив смелый взгляд в черное небо. Угрюмые тучи закрыли луну и звезды. Сложно будет идти сегодня. Полная тьма. Только скрип снега под ногами. Если кто из молодых женщин отстанет и потеряется, никто не будет ее разыскивать. Такова плата за то, что женщины собираются сделать. Ведунья повернулась спиной к своим соседкам и сделала первой шаг к темному лесу. За ней преданно последовали остальные. Каждая поступь стоила им целой жизни. Ноги грузли в сугробах, а изо рта вырывалось хриплое дыхание, перемешанное с паром. Мороз, будто испытывая молодых женщин, крепчал с каждой минутой. Ведунья, не оборачивалась, она упрямо шла вперед. Конечно, многие женщины не выдержат ночного пути и повернут обратно, к теплым домам, заботливым мужьям. Они вернутся, поцелуют сонных детей и зажгут свечу, сядут у запертого окна и заплачут. Это будут слезы по утраченной свободе и женской силе. Но сейчас, Ведунье не до этих отступниц. Сейчас, она должна идти. Даже если останется одна, Ведунья дойдет. Рядом раздалось хриплое прерывистое дыхание молодой девушки. В попытке казаться решительной, она утратила важные силы. Все знали, что нужно шагать точно по шагам Ведуньи. Но девушка, видимо, впервые шла по ночному зимнему лесу. Одно не осторожное движение в сторону, ради того чтобы следовать подле Ведуньи, и девушка провалилась по пояс в снег. Но даже сейчас не раздалось ни единого звука. Ведунья бросила суровый взгляд на неосторожную девушку. Гневно пылая глазами и зажав рукой рот, та попыталась выбраться из сугроба. Поборов желание рассмеяться, Ведунья подала руку незадачливой спутнице. Девушка изумилась, но все же с радостью приняла неожиданную помощь. Женщины шли уже час. Все меньше топота ног слышалось за спиной Ведуньи. Остались только самые упрямые, и та неосторожная девушка. Тогда в сугробе она потеряла варежку и теперь зябко прятала замершую руку в теплом тулупе. Вдруг рядом раздался голодный волчий вой. Из-за деревьев сверкнули пронзительные зеленые глаза. Поджав губы, Ведунья решительным жестом приказала всем остановиться. Шагнув вперед, она достала из маленького мешочка на поясе связку трав. Шепотом, повторяя слова заученного заговора, женщина подкинула травы в воздух. Мгновенно вспыхнув, они рассеялись пеплом по гостеприимному снегу. Волк, недовольно зарычав, трусливо скрылся в лесу. - «Беги, серый брат, мы не твоя добыча. Слишком дорого тебе обойдется схватка с нами» - Подумала Ведунья и вновь зашагала по известному, только ей, пути. Бесконечные ряды деревьев закончились, явив усталым замершим женщинам маленькую поляну. - Пришли, - радостно выдохнула Ведунья. Женщины разразились радостными криками, наконец-то они могли говорить. Ведунья быстро раздала указания. Перетащить дрова в центр поляны: - Где дрова? Как ты не видишь? Вон под теми деревьями, укрытыми прошлогодними ветками; Разгрести сугробы снега, что бы удобней было, достать вино: - Сейчас подогреем на костре, согреемся сами. Нет, костер разжигать буду я. И вот дрова сложены, снег расчищен, женщины столпились и ждут. Ведунья обвела их победной улыбкой. Осталась самая малость - священный танец. - Да уйдет Зима и придет Весна!- Крик, гордой птицей, пронесся по зимнему лесу. Ведунья, вскинула руку и произнесла слова древнего заговора. Воздух вокруг мгновенно стал очень плотным, хоть ножом его режь. Между ее пальцев проскользнули маленькие искорки, неосторожно сорвавшись, они упали на дрова. Вспыхнуло игривое пламя костра. Женщины вновь огласили окрестности радостным криком: - Уходи Зима! Раздалась чарующая музыка леса, такой радостью заснеженный высокоствольник встретил своих помощниц. Первой в священный танец, скинув тулуп, сорвалась молодая девушка. Волосы ее растрепались, щеки раскраснелись, глаза засияли. Ей было холодно? Нет. Сейчас кружась в танце, она испытывала небывалый восторг. Тепло костра пробирало до самого нутра, пламя словно поселилось в ее теле, заставляя подпевать зимнему лесу. Вскоре и другие женщины, скинув тяжелые вещи, присоединились к священному танцу. - Красота! Весна, посмотри, как мы тебя ждем! Приди, красавица! Потанцуй с нами! Женщины смело скинули обувь и запрыгали через костер. Языки пламени скользили по нежным ступням, не обжигая их, не делая им больно. Природа всегда защищает своих чаровниц. Ведунья на мгновение остановилась и посмотрела вверх: тучи разбежались, явив ее взору предрассветное небо. Оглянувшись, женщина заметила осторожное движение в лесу. Это друг леший проснулся и пришел взглянуть на веселые танцы. Ведунья с улыбкой кивнула ему и достала из мешочка медовый пряник. -«Угощайся, лесной хозяин. Доброго года тебе» - подумала она, положив подарок на пенек. Женщина обернулась к священным плясуньям. Им опять удалось прогнать Зиму. Возможно, эти пляски мало что решали, а Весна, по законам Земли-Матушки, в указанный срок, сама бы явилась. Да только издревле местные женщины ходили танцевать, прогоняя суровую Зиму. И кто мы такие, что бы усомниться в их мудрости. Ведунья взглянула на хрупкую девушку, впервые пришедшую на встречу Весны. «Хорошая из нее получится преемница» подумала она. Вот и настал рассвет. Женщины замерли, в благоговении всматриваясь в ясное небо. Они снова сотворили чудо и гордились этим. В следующем году женщины вновь совершат не легкий путь, по зимнему лесу, что бы жизнь в маленькой деревушке могла идти своим чередом…
Струна дрогнула. Бард придержал аккорд, чтобы затих взрыв хохота, потрясший зал. Шут, напевающий сказание о рыцарстве под мотив «Святой монашки», сделал сальто и прошелся по нижнему столу на руках. Бард наиграл вариацию в проигрыш и вместе с шутом исполнил последний куплет. - Шут, где мой шут? – донесся каркающий голос короля. Человек в цветастом наряде перепрыгнул через какого-то рыцаря и поспешил к своему господину. Через какое-то время звонкий смех принца разнесся по залу, подхваченный хохотом придворных. Пир продолжался… Когда гости напились так, что уже не могли шутить, а принца отправили спать, шут вернулся к нижнему столу. Устало поправил колпак, налил себе яблочного сока. - Пора тебе на покой, дружище – сказал бард, отложив лютню – Ты нашел себе ученика? - Ученицу – поправил мастер смеха. Бард рассмеялся. - Сегодня домой, в нижний город? - Нет, ты слышал про герцога Озара, его казнят завтра утром. Он не хочет исповедоваться, и решил посмеяться напоследок. Боже, спаси его душу. Бард взял в руки лютню, поправил четвертую струну, тихо заиграл, подпевая:
Наши души крестил дождь, Крест на шее, веревка- петля. Мы устали от папских рож. И молитвы вкусили яд. Лучше жить без таких церквей, Где грехи продают за грош. Хэй, в молитвы впускают ложь, Хэй, вороны теперь за фей.
- Потише, струнослов, потише, - шут обеспокоено оглянулся, - Его Величество не любит еретиков. А ты ведь покидаешь замок. Камни стен окрасились бледным, будто больным, солнцем. На эшафоте стояли помощники палача, поправляя инструменты и, время от времени, прикладываясь к пузатой бутыли с сидром, припрятанной у края помоста. Начали собираться зрители. Из замка вышли солдаты, затем на площади появился король со свитой. Под улюлюканье толпы конвоиры вывели виновника "торжества". Одетый в черное гордый герцог шел так, будто судья здесь – он, усмехаясь обидным шуткам толпы, отшучиваясь в ответ. Рядом с ним, с серьезным и усталым лицом, шагал, прихрамывая, шут. При солнечном свете стали заметны дюжины морщин, избороздивших его лицо. Весело и мелодично звенели колокольчики на его колпаке, радуясь новому дню. Герцог поднялся на помост. Король, позевывая, приказал начинать. Барабанный бой раскатистым эхом отразился от стен замка, ударил по нервам, заставляя забыть недосмотренные чудесные сны и пересмотренные кошмары. В толпе стихли разговоры, лишь колокольчики шута звенели в такт барабанам, но вот замолчали и они. Глашатай развернул свиток и зачитал обвинение герцогу Озару д`Лоту, владетелю Черного поля и мраморных приисков. Вина его была бесспорна и приговор мягок для подобного случая. Он был человеком, который отказался выдать Инквизиции еретиков, когда они прибыли в его замок, стоящий на берегу реки. Солдаты Церкви осадили замок, но, добившись открытия ворот, не нашли беглецов. Только благодаря дворянству и королю герцога не сожгли на костре, заменив этот «очистительный» вид казни отсечением головы. Озар слушал внимательно, кривоватая улыбка не пропала с его лица. После зачтения приговора он сам подошел к палачу, отстранил от лица повязку, которой тот хотел завязать ему глаза. - Не нужно, она пригодится трусам. Я и так увижу небо. Ваше величество, не бойтесь, передавайте наилучшие мои пожелания семье. Епископ Креон, не прячься, бес, я тебя там не встречу, - герцог направил руку вверх, - Люди, можете смеяться или злиться, но я не считаю свою помощь ищущим приюта грехом против Бога, только проступком перед Церковью. Озар указал палачу на меч, поданный помощниками: - Им, он дороже. Вновь затрещали барабаны. Герцог встал на колени, положил голову на колоду. Барабанное крещендо. Палач взялся поудобнее за рукоять двуручного меча, замахнулся, занося его над головой, рубанул. Лезвие прошло сквозь шею, не задержавшись на позвонках ни на миг. Голова отлетела вверх, вслед за мечом, прокатилась по подмосткам к толпе. Глаза герцога были открыты, он смотрел в небо. Барабанный бой прекратился. - Ваше величество, а ведь он сдержал слово. Наверное ангел божий вместе со смехом отпустил ему и грехи, - сказал шут. Толпа вздрогнула. Король утер пот со лба, нервно рассмеялся. - Герцогу бы понравилась эта шутка. Креон, земли д`Лота остаются у его семьи, если нужны будут поля к монастырю, выпрашивайте их у его племянника… В тот день шут так и не пошел к себе домой, помогая герцогине и ее сыну по старой дружбе. Принц вернулся в замок усталый и бледный в сопровождении учителей - монахов. Вечерний пир прошел как обычно, сдобренный шутками и песенками шута, что сам взял в руки лютню. Когда мальчика увели в спальню, шута вызвали к нему. Принц не мог уснуть, и молитва на ночь не помогала. - Смех дарит утро, но и улучшает настроение на ночь. – заметил шут, заканчивая рассказывать короткую сказку. - Я сегодня посещал с его преосвященством казнь в нижнем городе. Там жгли ведьму. Она на тебя походила, шут, а не на ведьму, смех у нее был - как у тебя. - Смех бывает разным и у разных людей, мой принц: есть смех – оскал, есть смех горечи, страха, счастья, злой и добрый он бывает - Ты был на казни герцога Озара, он смеялся, - шут кивнул, - над кем? - Над смертью, мой принц, помните, что пел бард:
Смейся, солнце, даже за тучей, Лучик твой и я – вдвоем. Мы, наверное, станем лучше, Если вместе с тобой поем. Ха, хэй, смейся и пой, Кто смеется - нынче герой.
- Нет, я не слушал. Странно, похожую песню напевала та девушка, - принц зевнул, улыбнулся, тихо запел, вспоминая слова:
Смейтесь луна и на небе звезды, Будто знамя – пламя костра. Тянется к вам, и из пепла мостик Поведет нас к счастливым снам. Ха, хэй, улыбайся смелей. Не улыбается так злодей.
- Вот так она пела, эта рыжая девушка,- принц закрыл глаза. - Рыжая? А за что ее сожгли? – спросил шут с тревогой в голосе. - За шутку, я слышал от стражников, что она осмеяла какого-то монаха, который распускал руки на рыночной площади. - Смех может нести счастье, а может и горе, спите, принц, счастливых вам сновидений. - прошептал шут, поправляя подушку мальчика.
Смейтесь Великие, смейтесь вассалы, Смейся судья, если суд твой прав. Смех разнесется по тронным залам, Счастлив будет король и раб. Ха, хэй, смейся и пой. Солнце и звезды смеются с тобой…
Принц заснул. Шут подоткнул ему одеяло, пошатываясь вышел из спальни. - За шутку…- усмехнулся шут, схватился за сердце и упал. Колпак, звеня колокольцами слетел с его головы, и стали видны редкие с проседью, короткие рыжие волосы.
Цверг (нем. zwerg) - человекоподобное существо из германского и скандинавского фольклора. В разных мифологиях присутствует под названиями "дварф" (англ. dwarf), "свартальв" (тёмный эльф). Цверги невелики ростом и темны лицом. Славятся как рудокопы, живут глубоко под землей в пещерах, где накапливают сокровища...
Они появились из камня земли, Пришли через топь на поле песчаное...
Плоское Силурийское плато, раскинувшееся на огромном пространстве, лишь в одном месте обрывалось уступом берегового глинта. Ледник, так и не добравшийся сюда, смял плоскую равнину прихотливыми складками. Пласты породы перемешались, из разверзшихся трещин хлынула вода, превращая замерзшие леса в непроходимые болота. Несмотря на близость ледяной стены, надвигающейся с севера, в пещерах сохранилась жизнь. Теплые источники пробивались на поверхность, отчего вся возвышенность окутывалась паром. Спустя тысячелетия ледник отступил, растеклись многочисленные реки и люди заселили леса, не подозревая о Древнем Народе.
Вспышка магния оглушительно шикнула в занавешенной половине студии. Отдернув пыльную штору, фотограф впустил лучи солнца, бившие в распахнутые окна. Весенний ветер разогнал завитушки дыма, донося запахи и шум приморского бульвара. Поворотившись к клиенту, все еще моргавшему после съемки, он привычно поинтересовался: - На какой бумаге изволите получить портрет? Глянец, матовая, тисненый полукартон с виньеткой... Светловолосый, скромно одетый молодой человек, ненадолго задумался и решительно выложив на стол серпастую ассигнацию, сказал: - Тисненый портрет и маленькую карточку для служебного удостоверения! Пожилой мастер придирчиво оглядел купюру с обеих сторон. Подняв глаза он пошевелил губами, вспоминая курс недавнего обмена денег и со вздохом произнёс: - Заходите завтра, к вечеру будет готово. Проводив взглядом уверенную фигуру, он принялся за работу.
В безлюдной тишине архива, словно отрезанные самим временем от внешнего мира, выстроились бесконечные ряды картонных папок. По одному их виду, можно было изучать исторические этапы. Работая в архиве, Виктор научился отличать негнущийся довоенный картон, от фронтовых самоделок и рыхлого суррогата эпохи военного коммунизма. Мысль о написании монографии "Аспекты архивного делопроизводства в исторической перспективе", вызвала у него улыбку. Профессор Карцев - его научный руководитель, при всяком удобном случае напоминал об ответственности учёного. Его, пожалуй хватил бы удар, вздумай Виктор, изложить ему подобную идею. Сегодня на столе высилась стопка послевоенного картона, требовавшая рутинной сверки и распределения по стеллажам. Перебрав их наугад, он развязал непременные веревочные завязки и раскрыл папку. Не заглядывая в опись, вынул пачку разнокалиберных бланков, чтобы взглянуть на нижний лист. Он всегда начинал снизу, невольно пытаясь угадать содержание. Откуда-то из середины выпала старая фотографическая карточка. Плотная тяжелая бумага с тиснением по краю, непригодная для подшивки, видимо вывалилась из бумажного кармана, куда обычно помещали такие снимки. В этих респектабельных отпечатках, с их каштановой палитрой, всегда ощущалось нечто неуловимое, словно прощальный отблеск утраченного искусства. На обороте виднелась полустертая надпись, явно сделанная химическим карандашом. Перевернув фотографию, Виктор всмотрелся в изображение и вздрогнул - это был его дед, Николай Матвеевич.
Старинное пятиэтажное здание высилось на перекрестке двух примечательных улиц. Одна, прямая, словно стрела, спускалась с выжженых солнцем холмов, постепенно расширяясь. Другая - изгибалась вдоль городской бухты и зажатая домами, исчезала в переулках старой крепости. Просторные окна кабинета смотрели во внутренний двор, где снявший гимнастерку шофёр, звенел инструментом подле дежурного автомобиля. Закрыв форточку Николай вернулся к столу и еще раз перечитал протокол. "Вечером, 14 марта 1927 года, Генрих Штайнер - инженер электростанции имени Красина, возвращался с прогулки в сопровождении Анны Маркиной - официантки коммерческого ресторана "Эрмитаж". Около склада Семеновской промартели на улице Нагорной, на них совершено нападение посредством электричества. Маркина скончалась на месте, Штайнер доставлен в больницу. У потерпевших пропали золотые украшения..."
Скрипнула дверь и в кабинет прошёл плотный, бритый наголо мужчина, в пенсне на широком лице и ромбами в черных петлицах. - Сиди, Николай!- махнул он единственной рукой. Другой, пустующий рукав был аккуратно заправлен в карман френча. - Ну что, ознакомился с делом? - Так точно, товарищ комиссар... простите, Яков Михайлович, - он виновато глянул на начальника отделения и продолжил. - Непонятно, почему оно вообще попало к нам. Расследование бытового ограбления - дело районного Угро, а что до электричества - так свидетелей нападения не было и никто, ничего не видел. Уполномоченный записал со слов фельдшера, что Штайнер, в бреду, упоминал "Elektrisch Entladung" и пропавший перстень. На фельдшера материалов нет, известно только, что в германскую был в плену, где выучил язык. По-моему, типичное разгильдяйство и нежелание работать... - Ты, Николай не горячись! Штайнер - иностранный специалист, так что дело уже политическое, а если у нас электрические ружья завелись - то тут прямой государственный интерес. Помнишь, как теперь наша служба называется? - он присел напротив. - Вот то-то же...
Михайло сторожко прислушался - здешний лес ничуть не походил на привычный с детства бор, оставшийся на другом берегу Ровдокурки. Влажное разнотравье оплетало корни уходящих ввысь столетних елей. Прохладная тишина изредка нарушалась скрипом стволов и робкой дробью дятла. После полудня погода испортилась, налетевший с Двины ветер шумел в кронах, пронизывая лесное безмолвие неожиданными звуками. Теперь же, сумеречные просторы наполнились гулом от расходившихся верхушек, вниз посыпались сухие ветки и чешуйки коры. В просветах открылось быстро темнеющее небо и подступающая пелена дождя. Казалось, все вокруг пришло в движение, затрепетал каждый листик и порыв ветра донес еще далекий раскат грома. Ему не впервой было пережидать внезапную грозу , но забираться так далеко от дома в одиночку еще не приходилось. В свои двенадцать он выглядел старше и был самым крепким из ватаги, таких же, как он, деревенских ребят. Вдобавок, его покойная матушка - дочь дьякона, сызмальства научила его грамоте. Заблудиться, он - сын помора, ничуть не боялся и безошибочно выбрав нужное направление отправился прямиком через лес, к оставленной на берегу лодке. Обходя буреломы и поглядывая по сторонам, он обрадовался, когда под ноги вывернулась хоженая тропинка. В небе уже вовсю блистали молнии, и Михайло не сразу разглядел впереди охотничий лабаз, с полатями на случай непогоды. Однако истории про здешний лес, в деревне сказывали страшные. Перекрестившись, он взял горсть земли под своей правой ногой, бросил ее в шапку и тотчас увидел, доселе скрытую кустами фигуру. "Земляной карла" - вспомнил он... Хлопнула входная дверь и дежурный по спецприемнику лениво поднял взгляд на посетителя. Невзрачный человек с бесцветными глазами, напоминающий снулую рыбу, важно протянул документы и скривился от густой волны запаха. "Эге, - подумал дежурный, - тимуровец пожаловал". Так, негласно, именовали сотрудников Специального Следственного Управления. Иногда, в приватной беседе, их и вовсе называли коротко - ССУками, но только среди своих. - Петрович на месте? - сухо осведомился пришедший и, получив утвердительный кивок, направился к лестнице. Глядя ему вслед, дежурный снял трубку и приказал доставить арестованного к следователю Сомову.
Камеры внутренней тюрьмы, вопреки обывательскому мнению, располагались не под землёй, а на верхних этажах. Поднявшись на последний, Сомов отворил дверь и ступил на металлическую галерею, соединяющую корпуса зданий. С удовольствием вдохнув свежего воздуха, он оглядел унылую панораму городских крыш. Одинокая чайка, парящая в сером небе, пронзительно вскрикнула над головой и взмахнув крыльями унеслась в сторону Невы. Сомов вздрогнул, ощутив как на плечо, что-то увесисто капнуло. Скосив глаза он с отвращением разглядел струйку помёта, вытянувшуюся восклицательным знаком. "Вот, чёртова птица!" - подумал он, растерянно соображая, что делать. Вжикнув молнией, Сомов достал из папки пустой протокол допроса и принялся осторожно соскребать отметину. На тёмном пиджаке осталось расплывчатое белёсое пятно. Не зная, как поступить с испачканным бланком, он задумался. Начальник управления - Тимур Аркадьевич, требовал скрупулёзного отношения к любой бумажке, вот только урны в тюрьме не предусматривались. Не тащиться же с этим вниз, в канцелярию... Воровато оглядевшись, Сомов бросил скомканный лист у двери и притоптал ногой.
Затянутый в камуфляж Петрович - бессменный труженик казематов, уже отпустил выводящего и расхаживал по допросной, разглядывая узника. Все еще брезгливо морщась, Сомов вяло пожал ему руку и прошел за стол. Привычно разложив бумаги, он не поднимая глаз занес ручку над протоколом и задал первый вопрос: - Фамилия, имя, отчество? - Можете называть меня Асуром. - Это имя? - Это сущность! Асуры - старшие братья богов, - охотно пояснил арестант. - Сошедшие в мир людей, дабы свершилось предназначение. - Возраст? - Двести тридцать шестой год в нынешнем перерождении. Петрович крякнул, но Сомов и бровью не повел, прилежно записав ответ. - Профессия? - Алхимик. Сомов со вздохом отложил ручку и внимательно посмотрел на арестованного. Жгучий брюнет, наголо обритый при поступлении в распределитель, ничуть не походил на помешанного. Густая щетина, сросшиеся брови и нос с горбинкой делали его похожим на басмача из старых фильмов. Но живой, насмешливый взгляд глубоких черных глаз, преображал грубые черты. - Значит, алхимик... - Изначально алхимия занималась попытками трансформации человека. Всё достигнутое собратьями доктора Фауста - побочные результаты, не более. - Вы понимаете где находитесь? - Сознание обитает в Пустоте, вне времени и пространства, не зная преград. В этой пустоте всё рождается, живёт и умирает... Сомов скривился и поворошил бумаги: - Вас уже направляли на медицинское освидетельствование. Отмечено, что вы проявили неуважение к суду. Задержанный оживился: - Почтенный судья очень огорчился, узнав, что раньше в здании располагалось "Третье отделение'. А когда я сказал, что его кабинет принадлежал шефу жандармов - он выставил меня прочь... Ухмыльнувшись, Сомов припомнил пламенного марксиста из городского суда - шумного, неуживчивого маразматика, которого никак не могли спровадить на пенсию. - Кстати, ваша поликлиника - где проводилось обследование, занимает особняк "Пиковой дамы'. Помните, это замечательное либретто Модеста:
"Уж полночь близится, а Германа все нет. Я знаю, он придет, рассеет подозренье..."
- Вам бы, экскурсоводом работать, - раздражённо сказал Сомов, не терпевший стихов. - Давайте вернёмся к делу - стоит позаботиться о собственной судьбе. - Моя судьба давно предопределена, - очень серьёзно ответил Асур. Сомов расслабился - "Точно псих!" Арестованный вдруг как-то странно глянул и сообщил: - Я не сумасшедший и не чародей, а всего лишь проводник незрячих... 'Надо заканчивать этот балаган' - решил Сомов, но Асур его опередил: - Крылатый вестник вам оставил знак, - он указал пальцем на пятно. - Это, вас тревожит - я вижу! Но, стоит пожелать и всё изменится... Одернув пиджак Сомов с сомнением поглядел на арестованного. Костюм был почти новый, пришлось обегать пол-города, чтобы отыскать подходящий фасон. Он проторчал в примерочной целый час, недоверчиво разглядывая отражение и стряхивая несуществующие пылинки. А после, получив аккуратно обвязанный бечёвкой пакет, счастливый бродил по улицам, уносясь мыслями далеко-далеко, словно птица в бескрайнем небе...
Сомов спохватился и обвёл всех строгим взглядом. Потом, как-бы невзначай, скосил глаза и обомлел - пятно исчезло... На плече лежало белое птичье перо. Поколебавшись, Сомов осторожно ухватил его двумя пальцами и положил перед собой на стол. В камере воцарилась тишина. Петрович сделал шажок из своего угла и посмотрел вопросительно. Приободрившись, Сомов спросил: - Как вы это сделали? - Уверяю вас - я тут не причём! - улыбнулся Асур. - Помните, был такой писатель - Аркадий Гайдар, он ведь, кажется, из ваших... - Из каких это 'ваших'? - насторожился Сомов. - Ну, он командовал отрядом ЧОН - как тогда это называлось, значит проходил по вашему ведомству. Потом стал писателем - такой вот поворот колеса Сансары - из инженера человеческих тел, превратился в повелителя душ. Прославился повестью про незримых ночных помощников, которых называли 'тимуровцы'. Лицо Сомова разгладилось, он улыбнулся своим мыслям, потом глянул на Петровича, у которого тоже заблестели глаза, и притворно нахмурился. - Откуда утечка? - строго спросил он. Петрович виновато развел руками и с готовностью перехватил резиновую дубинку. Сомов кашлянул и незаметно показал ему кулак. Асур поднял прикрытые веки и бросил в следователя неожиданно острый взгляд: - У вас сейчас аура изменилась необыкновенно! Даже в искаженной транскрипции, имя Тамерлана - несущего разрушения и новый порядок, воздействует на сознание. Сомов поперхнулся и отвёл глаза: - Так, что там, с нашим писателем? - Он описал, как люди сначала заполняют мир иллюзиями, а потом живут в этом мираже, пытаясь его изменить. Вот, скажем, рассказ 'Голубая чашка' - где нет никакой чашки, а есть лишь тонкая проекция бытия, наполненная ментальными призраками. Сомов, не читавший рассказа, на всякий случай кивнул. - Оттуда и вся ваша, так называемая действительность, - словно хрупкая ваза, главное в которой - её пустота. - Почему же пустота, - осторожно сказал Сомов. - А всё вот это? - он повёл рукой, показывая вокруг. - Это узор на стенке вазы. Вы рисуете его изнутри, называя окружающим миром. Всю жизнь добавляя штрихи, в попытке заслонить огонёк сознания от безбрежности Пустоты... - Погодите, - перебил озадаченный Сомов. - Какой ещё узор! Стены - каменные, стол - деревянный... Он хитро прищурился и постучал костяшками пальцев по столу. - Или он стеклянный? - Материал творения один, - пожал плечами Асур. - Воздух, металл или стекло - лишь названия придуманные вами. В основе они одинаковы, захотите - станет стеклянным. Разум упорядочит материю в привычные образы. - Вот так, возьмёт и упорядочит? - Попробуйте... Поколебавшись, Сомов зажмурился и добросовестно попытался сосредоточиться. Вместо этого в голову лезла всякая чепуха. Внезапно в памяти всплыло воспоминание, как после выпускного они всем классом катались на теплоходе. Кто-то стащил из буфета чашку, в которую разливали пронесенную тайком выпивку. Морщась и давясь, вчерашние школьники глотали теплую водку - словно символ наступившей взрослой жизни. Сомов же, едва смочив губы, свою порцию незаметно выплеснул за борт, когда судно проходило под мостом. Теперь, он был почему-то уверен, что чашка была именно голубой. Открыв глаза, он поглядел на стол и перевёл взгляд на безмятежного Асура. Тот поднял брови и внезапно подмигнул лукавым черным глазом. Сомов насупился, сложил бумаги и глянув на Петровича произнёс: - На сегодня всё! Уведите... Едва захлопнулась дверь, стол задрожал и сделавшись на миг прозрачным, обрушился водопадом холодной воды. Она растеклась по полу грязной, маслянисто поблескивающей лужей. Вернувшийся Петрович застыл на пороге и, неожиданно, перекрестился. Мокрый по пояс следователь, сидел на стуле в пустой камере, судорожно прижимая к себе папку. Опасливо оглядевшись, Петрович шагнул вперёд и выудив из лужи бирку с инвентарным номером, спросил: - А где же стол, товарищ Сомов?
Добравшись домой, Сомов сразу же выпил, что позволял себе не часто. Слегка отмякнув, он побродил по своей холостяцкой квартире и подсел к телефону. - Центробалт, мичман Петров у аппарата, - донеслось из трубки. - Эээ... извините, кажется я ошибся... - Сомов, это ты что-ли? - Я, - осторожно ответил он. - Расслабьтесь, юноша - я ваш голос сразу узнал! - Слушай, Петров, ты уже капитан, а шутки у тебя... - Ваше благородие, больше не повторится! Однокашник Сомова отличался неистребимой страстью к всяческим хохмам и розыгрышам из-за чего регулярно попадал в пикантные ситуации. Однако дело своё знал и возглавлял лабораторию научного отдела службы. - Скажи, Петров, ты слышал когда-нибудь про асуров? Пауза была такой долгой, что Сомов подумал, что их разъединили. - Интересные у тебя вопросы, - непривычно серьёзно ответил наконец Петров. - Зачем это тебе? - Просто так спросил... - Come off, Сомов - кончай темнить! 'Просто так...', - передразнил он. - Давай, колись! - Понимаешь... тут, такое дело... в общем, нужна консультация, - с облегчением вывернулся Сомов. - Консультация ему! - проворчал Петров. - Ладно, Штырлиц - сейчас посмотрю! Слышно было как он роется в шкафу, потом зашуршали страницы. - Ага! Нашёл... Алло, партайгеноссе, ты ещё здесь? - Здесь, здесь! - торопливо ответил Сомов. - Ну, слушай! Асуры - божества низкого ранга, воплощение враждебных человеку сил природы, иногда называются демонами. Их интересует власть и самовоздвижение, - Петров хохотнул. - Ну, прямо твоего шефа описывают! Сомов возмущённо засопел, но промолчал. - Первоначально асуры были добродетельны и соблюдали священные обряды, но после того, как они возгордились своими силой и мудростью и перешли на сторону зла, счастье покинуло их и перешло к богам, - Петров опять хихикнул. - Обладали могучими силами, мудростью, знали тайны волшебства, могли принимать различные образы или становиться невидимыми. В горных пещерах охраняли несметные сокровища. Согласно ведам, асуры имели три укрепленных города: один из железа, второй из серебра и третий из золота. В более поздних сказаниях города были объединены в Трипуру, которая заняла свое место на небе... - Погоди, - перебил Сомов. - Можешь с утра мне справочку прислать? В письменном виде... - Без бумажки - ты какашка! - с чувством продекламировал Петров. - Ладно, пользуйся моей добротой... - Вот, спасибо! - обрадовался Сомов. - Не булькает! - отрезал Петров и положил трубку. Ночью Сомову приснился странный сон: он стоял на перроне в папахе, с шашкой на поясе и размахивал нагайкой. Омоновцы поспешно грузились в бронепоезд и когда он тронулся к золотым горам, вдоль эшелона побежала маленькая девочка, заглядывая в бойницы и тоскливо крича: Асур! Асур... Потом она превратилась в чайку и поднимаясь вместе с ней всё выше и выше, Сомов видел как рельсы превращаются в ниточку, уходя за горизонт.
Тимур Аркадьевич хмуро слушал, постоянно прерываясь на звонки многочисленных телефонов. Докладывать было особенно нечего и Сомов даже радовался этой утренней суете. Наконец, генерал остановил его жестом и желчно спросил: - Все? Сомов кивнул и сжался в ожидании разноса. - Какой-то бродяга показывает фокусы, а вы, словно первый день работаете! - загремел генерал. - Мне уже звонили оттуда! - он воздел палец. - Интересуются... И что я могу ответить? Сказки рассказывать! Где материалы по делу, где доказательная база? - Тимур Аркадьич... товарищ генерал, у меня вот... - Сомов торопливо полез в папку. Петров не подвёл и справка была готова. Вместе с ней он выложил протокол, куда спрятал перо, и развернул. Генерал побагровел: - Вы что себе позволяете! - закричал он с какими-то визгливыми интонациями. Вместо пера, внутри весь разворот был измазан подсохшим птичьим помётом. Сомов похолодел и зажмурился - это был конец карьере. 'Господи, да провались она - эта бумажка!' - подумал он. 'Вот чёртов алхимик - теперь точно уволят, придётся искать другую работу...' Внезапно наступила тишина. Генерал перестал бушевать и сидел выпучив глаза на совершенно чистый бланк протокола. Поглядев на Сомова, он напустил на себя независимый вид и приосанился. - Хм, любопытно! Такого я еще не видел... Осторожно взяв протокол, он недоверчиво повертел его, посмотрел на просвет и даже понюхал. Хмыкнув, генерал подвинул к себе справку Петрова и принялся читать. - Вот что, Сомов, - сказал он озабоченно, не отрывая взгляда от последних строчек. - Надо посмотреть на этого волшебника...
Увидев генерала Петрович вытянулся в струнку, выкатив грудь колесом. - Старая гвардия... - похлопал тот его по плечу. - Теперь таких не делают, хлипкий пошёл народец, - он со значением покосился на Сомова и прошёл в допросную. Подвинув стул, генерал сел перед арестованным и широко улыбнулся: - Ну, что-же, голубчик, давайте знакомиться. Меня зовут Тимур Аркадьевич и мне про вас много рассказывали... Вы не откажетесь прояснить некоторые вопросы? - Спрашивайте, - коротко ответил Асур. Стоя в сторонке Сомов почти не слушал, внимательно разглядывая стол. Переговорить с Петровичем не было никакой возможности и теперь, он пытался сообразить - похож ли стол на вчерашний. Увидев, что следователь смотрит на него, Петрович показал ему на ладони давешнюю бирку и покачал головой. 'Новый притащили' - понял Сомов и расслабился. Асур, тем временем, объяснял генералу: - Всякое слово и всякое действие исходят в завершенном виде из вечного Безмолвия. Вы - люди, можете творить из этой пустоты, но ваша жадность и глупость не позволяет подняться над лабиринтом перерождения! Генерал не моргнув глазом выслушал и улыбнулся: - А какие нибудь практические моменты применения пустоты, вы можете осветить? Асур, прикрыв глаза процитировал: - Как же достигнуть устройством крокодила, чтоб он глотал людей? Ответ еще яснее: устроив его пустым. Давно уже решено физикой, что природа не терпит пустоты. Подобно тому и внутренность крокодила должна именно быть пустою, чтобы не терпеть пустоты, а следственно - беспрерывно глотать и наполняться всем, что только есть под рукою. Генерал был сама любезность: - Ну, а что-нибудь более, - он пощелкал пальцами. - Более материальное, для современного государственного человека. Асур холодно поглядел на него: - О том ли должен задумываться носитель славного имени и скипетра власти? - Ну, голубчик, - сказал обескураженный генерал, - власть моя не безгранична... - Возьмите её целиком, - предложил Асур. Тимур Аркадьевич раскашлялся и взволнованно поднялся со стула. Пройдясь по камере, он вытер вспотевший лоб и сел обратно. В глазах его стоял вопрос. - Смотрите на меня, - повелительно сказал Асур. - Не отводите взгляда... Они довольно долго сидели в тишине и вдруг одновременно откинулись закатив глаза. Петрович подскочил первым и захлопотал возле генерала. Сомов бесцельно метался от одного к другому, пока не увидел, что они приходят в себя. Первым поднялся генерал и оглядевшись, отодвинул Петровича. Сомов похлопал арестанта по щекам и тот, внезапно очнувшись, завизжал со знакомыми интонациями: - Вы, что себе позволяете! Петрович шагнул к нему и ударом резиновой палки опрокинул на пол. Генерал достал телефон и что-то коротко в него сказал. Пока на бессознательного пленника надевали наручники и вызывали конвой, он пришёл в себя, но больше не говорил, а лишь бессмысленно водил глазами. Едва качающегося арестанта увели, в камере объявились двое незнакомцев в одинаковых костюмах. Пошептавшись с ними генерал повернулся и холодно произнёс: - А вы, товарищ Сомов, за халатность пойдете под суд! И подмигнул лукавым черным глазом...
Хлопнула входная дверь и дежурный по спецприемнику лениво поднял взгляд на посетителя. Невзрачный человек с бесцветными глазами, напоминающий снулую рыбу, важно протянул документы и скривился от густой волны запаха. "Эге, - подумал дежурный, - тимуровец пожаловал". Так, негласно, именовали сотрудников Специального Следственного Управления. Иногда, в приватной беседе, их и вовсе называли коротко - ССУками, но только среди своих. - Петрович на месте? - сухо осведомился пришедший и, получив утвердительный кивок, направился к лестнице. Глядя ему вслед, дежурный снял трубку и приказал доставить арестованного к следователю Сомову.
Камеры внутренней тюрьмы, вопреки обывательскому мнению, располагались не под землёй, а на верхних этажах. Поднявшись на последний, Сомов отворил дверь и ступил на металлическую галерею, соединяющую корпуса зданий. С удовольствием вдохнув свежего воздуха, он оглядел унылую панораму городских крыш. Одинокая чайка, парящая в сером небе, пронзительно вскрикнула над головой и взмахнув крыльями унеслась в сторону Невы. Сомов вздрогнул, ощутив как на плечо, что-то увесисто капнуло. Скосив глаза он с отвращением разглядел струйку помёта, вытянувшуюся восклицательным знаком. "Вот, чёртова птица!" - подумал он, растерянно соображая, что делать. Вжикнув молнией, Сомов достал из папки пустой протокол допроса и принялся осторожно соскребать отметину. На тёмном пиджаке осталось расплывчатое белёсое пятно. Не зная, как поступить с испачканным бланком, он задумался. Начальник управления - Тимур Аркадьевич, требовал скрупулёзного отношения к любой бумажке, вот только урны в тюрьме не предусматривались. Не тащиться же с этим вниз, в канцелярию... Воровато оглядевшись, Сомов бросил скомканный лист у двери и притоптал ногой.
Затянутый в камуфляж Петрович - бессменный труженик казематов, уже отпустил выводящего и расхаживал по допросной, разглядывая узника. Все еще брезгливо морщась, Сомов вяло пожал ему руку и прошел за стол. Привычно разложив бумаги, он не поднимая глаз занес ручку над протоколом и задал первый вопрос: - Фамилия, имя, отчество? - Можете называть меня Асуром. - Это имя? - Это сущность! Асуры - старшие братья богов, - охотно пояснил арестант. - Сошедшие в мир людей, дабы свершилось предназначение. - Возраст? - Двести тридцать шестой год в нынешнем перерождении. Петрович крякнул, но Сомов и бровью не повел, прилежно записав ответ. - Профессия? - Алхимик. Сомов со вздохом отложил ручку и внимательно посмотрел на арестованного. Жгучий брюнет, наголо обритый при поступлении в распределитель, ничуть не походил на помешанного. Густая щетина, сросшиеся брови и нос с горбинкой делали его похожим на басмача из старых фильмов. Но живой, насмешливый взгляд глубоких черных глаз, преображал грубые черты. - Значит, алхимик... - Изначально алхимия занималась попытками трансформации человека. Всё достигнутое собратьями доктора Фауста - побочные результаты, не более. - Вы понимаете где находитесь? - Сознание обитает в Пустоте, вне времени и пространства, не зная преград. В этой пустоте всё рождается, живёт и умирает... Сомов скривился и поворошил бумаги: - Вас уже направляли на медицинское освидетельствование. Отмечено, что вы проявили неуважение к суду. Задержанный оживился: - Почтенный судья очень огорчился, узнав, что раньше в здании располагалось "Третье отделение'. А когда я сказал, что его кабинет принадлежал шефу жандармов - он выставил меня прочь... Ухмыльнувшись, Сомов припомнил пламенного марксиста из городского суда - шумного, неуживчивого маразматика, которого никак не могли спровадить на пенсию. - Кстати, ваша поликлиника - где проводилось обследование, занимает особняк "Пиковой дамы'. Помните, это замечательное либретто Модеста:
"Уж полночь близится, а Германа все нет. Я знаю, он придет, рассеет подозренье..."
- Вам бы, экскурсоводом работать, - раздражённо сказал Сомов, не терпевший стихов. - Давайте вернёмся к делу - стоит позаботиться о собственной судьбе. - Моя судьба давно предопределена, - очень серьёзно ответил Асур. Сомов расслабился - "Точно псих!" Арестованный вдруг как-то странно глянул и сообщил: - Я не сумасшедший и не чародей, а всего лишь проводник незрячих... 'Надо заканчивать этот балаган' - решил Сомов, но Асур его опередил: - Крылатый вестник вам оставил знак, - он указал пальцем на пятно. - Это, вас тревожит - я вижу! Но, стоит пожелать и всё изменится... Одернув пиджак Сомов с сомнением поглядел на арестованного. Костюм был почти новый, пришлось обегать пол-города, чтобы отыскать подходящий фасон. Он проторчал в примерочной целый час, недоверчиво разглядывая отражение и стряхивая несуществующие пылинки. А после, получив аккуратно обвязанный бечёвкой пакет, счастливый бродил по улицам, уносясь мыслями далеко-далеко, словно птица в бескрайнем небе...
Сомов спохватился и обвёл всех строгим взглядом. Потом, как-бы невзначай, скосил глаза и обомлел - пятно исчезло... На плече лежало белое птичье перо. Поколебавшись, Сомов осторожно ухватил его двумя пальцами и положил перед собой на стол. В камере воцарилась тишина. Петрович сделал шажок из своего угла и посмотрел вопросительно. Приободрившись, Сомов спросил: - Как вы это сделали? - Уверяю вас - я тут не причём! - улыбнулся Асур. - Помните, был такой писатель - Аркадий Гайдар, он ведь, кажется, из ваших... - Из каких это 'ваших'? - насторожился Сомов. - Ну, он командовал отрядом ЧОН - как тогда это называлось, значит проходил по вашему ведомству. Потом стал писателем - такой вот поворот колеса Сансары - из инженера человеческих тел, превратился в повелителя душ. Прославился повестью про незримых ночных помощников, которых называли 'тимуровцы'. Лицо Сомова разгладилось, он улыбнулся своим мыслям, потом глянул на Петровича, у которого тоже заблестели глаза, и притворно нахмурился. - Откуда утечка? - строго спросил он. Петрович виновато развел руками и с готовностью перехватил резиновую дубинку. Сомов кашлянул и незаметно показал ему кулак. Асур поднял прикрытые веки и бросил в следователя неожиданно острый взгляд: - У вас сейчас аура изменилась необыкновенно! Даже в искаженной транскрипции, имя Тамерлана - несущего разрушения и новый порядок, воздействует на сознание. Сомов поперхнулся и отвёл глаза: - Так, что там, с нашим писателем? - Он описал, как люди сначала заполняют мир иллюзиями, а потом живут в этом мираже, пытаясь его изменить. Вот, скажем, рассказ 'Голубая чашка' - где нет никакой чашки, а есть лишь тонкая проекция бытия, наполненная ментальными призраками. Сомов, не читавший рассказа, на всякий случай кивнул. - Оттуда и вся ваша, так называемая действительность, - словно хрупкая ваза, главное в которой - её пустота. - Почему же пустота, - осторожно сказал Сомов. - А всё вот это? - он повёл рукой, показывая вокруг. - Это узор на стенке вазы. Вы рисуете его изнутри, называя окружающим миром. Всю жизнь добавляя штрихи, в попытке заслонить огонёк сознания от безбрежности Пустоты... - Погодите, - перебил озадаченный Сомов. - Какой ещё узор! Стены - каменные, стол - деревянный... Он хитро прищурился и постучал костяшками пальцев по столу. - Или он стеклянный? - Материал творения один, - пожал плечами Асур. - Воздух, металл или стекло - лишь названия придуманные вами. В основе они одинаковы, захотите - станет стеклянным. Разум упорядочит материю в привычные образы. - Вот так, возьмёт и упорядочит? - Попробуйте... Поколебавшись, Сомов зажмурился и добросовестно попытался сосредоточиться. Вместо этого в голову лезла всякая чепуха. Внезапно в памяти всплыло воспоминание, как после выпускного они всем классом катались на теплоходе. Кто-то стащил из буфета чашку, в которую разливали пронесенную тайком выпивку. Морщась и давясь, вчерашние школьники глотали теплую водку - словно символ наступившей взрослой жизни. Сомов же, едва смочив губы, свою порцию незаметно выплеснул за борт, когда судно проходило под мостом. Теперь, он был почему-то уверен, что чашка была именно голубой. Открыв глаза, он поглядел на стол и перевёл взгляд на безмятежного Асура. Тот поднял брови и внезапно подмигнул лукавым черным глазом. Сомов насупился, сложил бумаги и глянув на Петровича произнёс: - На сегодня всё! Уведите... Едва захлопнулась дверь, стол задрожал и сделавшись на миг прозрачным, обрушился водопадом холодной воды. Она растеклась по полу грязной, маслянисто поблескивающей лужей. Вернувшийся Петрович застыл на пороге и, неожиданно, перекрестился. Мокрый по пояс следователь, сидел на стуле в пустой камере, судорожно прижимая к себе папку. Опасливо оглядевшись, Петрович шагнул вперёд и выудив из лужи бирку с инвентарным номером, спросил: - А где же стол, товарищ Сомов?
Добравшись домой, Сомов сразу же выпил, что позволял себе не часто. Слегка отмякнув, он побродил по своей холостяцкой квартире и подсел к телефону. - Центробалт, мичман Петров у аппарата, - донеслось из трубки. - Эээ... извините, кажется я ошибся... - Сомов, это ты что-ли? - Я, - осторожно ответил он. - Расслабьтесь, юноша - я ваш голос сразу узнал! - Слушай, Петров, ты уже капитан, а шутки у тебя... - Ваше благородие, больше не повторится! Однокашник Сомова отличался неистребимой страстью к всяческим хохмам и розыгрышам из-за чего регулярно попадал в пикантные ситуации. Однако дело своё знал и возглавлял лабораторию научного отдела службы. - Скажи, Петров, ты слышал когда-нибудь про асуров? Пауза была такой долгой, что Сомов подумал, что их разъединили. - Интересные у тебя вопросы, - непривычно серьёзно ответил наконец Петров. - Зачем это тебе? - Просто так спросил... - Come off, Сомов - кончай темнить! 'Просто так...', - передразнил он. - Давай, колись! - Понимаешь... тут, такое дело... в общем, нужна консультация, - с облегчением вывернулся Сомов. - Консультация ему! - проворчал Петров. - Ладно, Штырлиц - сейчас посмотрю! Слышно было как он роется в шкафу, потом зашуршали страницы. - Ага! Нашёл... Алло, партайгеноссе, ты ещё здесь? - Здесь, здесь! - торопливо ответил Сомов. - Ну, слушай! Асуры - божества низкого ранга, воплощение враждебных человеку сил природы, иногда называются демонами. Их интересует власть и самовоздвижение, - Петров хохотнул. - Ну, прямо твоего шефа описывают! Сомов возмущённо засопел, но промолчал. - Первоначально асуры были добродетельны и соблюдали священные обряды, но после того, как они возгордились своими силой и мудростью и перешли на сторону зла, счастье покинуло их и перешло к богам, - Петров опять хихикнул. - Обладали могучими силами, мудростью, знали тайны волшебства, могли принимать различные образы или становиться невидимыми. В горных пещерах охраняли несметные сокровища. Согласно ведам, асуры имели три укрепленных города: один из железа, второй из серебра и третий из золота. В более поздних сказаниях города были объединены в Трипуру, которая заняла свое место на небе... - Погоди, - перебил Сомов. - Можешь с утра мне справочку прислать? В письменном виде... - Без бумажки - ты какашка! - с чувством продекламировал Петров. - Ладно, пользуйся моей добротой... - Вот, спасибо! - обрадовался Сомов. - Не булькает! - отрезал Петров и положил трубку. Ночью Сомову приснился странный сон: он стоял на перроне в папахе, с шашкой на поясе и размахивал нагайкой. Омоновцы поспешно грузились в бронепоезд и когда он тронулся к золотым горам, вдоль эшелона побежала маленькая девочка, заглядывая в бойницы и тоскливо крича: Асур! Асур... Потом она превратилась в чайку и поднимаясь вместе с ней всё выше и выше, Сомов видел как рельсы превращаются в ниточку, уходя за горизонт.
Тимур Аркадьевич хмуро слушал, постоянно прерываясь на звонки многочисленных телефонов. Докладывать было особенно нечего и Сомов даже радовался этой утренней суете. Наконец, генерал остановил его жестом и желчно спросил: - Все? Сомов кивнул и сжался в ожидании разноса. - Какой-то бродяга показывает фокусы, а вы, словно первый день работаете! - загремел генерал. - Мне уже звонили оттуда! - он воздел палец. - Интересуются... И что я могу ответить? Сказки рассказывать! Где материалы по делу, где доказательная база? - Тимур Аркадьич... товарищ генерал, у меня вот... - Сомов торопливо полез в папку. Петров не подвёл и справка была готова. Вместе с ней он выложил протокол, куда спрятал перо, и развернул. Генерал побагровел: - Вы что себе позволяете! - закричал он с какими-то визгливыми интонациями. Вместо пера, внутри весь разворот был измазан подсохшим птичьим помётом. Сомов похолодел и зажмурился - это был конец карьере. 'Господи, да провались она - эта бумажка!' - подумал он. 'Вот чёртов алхимик - теперь точно уволят, придётся искать другую работу...' Внезапно наступила тишина. Генерал перестал бушевать и сидел выпучив глаза на совершенно чистый бланк протокола. Поглядев на Сомова, он напустил на себя независимый вид и приосанился. - Хм, любопытно! Такого я еще не видел... Осторожно взяв протокол, он недоверчиво повертел его, посмотрел на просвет и даже понюхал. Хмыкнув, генерал подвинул к себе справку Петрова и принялся читать. - Вот что, Сомов, - сказал он озабоченно, не отрывая взгляда от последних строчек. - Надо посмотреть на этого волшебника...
Увидев генерала Петрович вытянулся в струнку, выкатив грудь колесом. - Старая гвардия... - похлопал тот его по плечу. - Теперь таких не делают, хлипкий пошёл народец, - он со значением покосился на Сомова и прошёл в допросную. Подвинув стул, генерал сел перед арестованным и широко улыбнулся: - Ну, что-же, голубчик, давайте знакомиться. Меня зовут Тимур Аркадьевич и мне про вас много рассказывали... Вы не откажетесь прояснить некоторые вопросы? - Спрашивайте, - коротко ответил Асур. Стоя в сторонке Сомов почти не слушал, внимательно разглядывая стол. Переговорить с Петровичем не было никакой возможности и теперь, он пытался сообразить - похож ли стол на вчерашний. Увидев, что следователь смотрит на него, Петрович показал ему на ладони давешнюю бирку и покачал головой. 'Новый притащили' - понял Сомов и расслабился. Асур, тем временем, объяснял генералу: - Всякое слово и всякое действие исходят в завершенном виде из вечного Безмолвия. Вы - люди, можете творить из этой пустоты, но ваша жадность и глупость не позволяет подняться над лабиринтом перерождения! Генерал не моргнув глазом выслушал и улыбнулся: - А какие нибудь практические моменты применения пустоты, вы можете осветить? Асур, прикрыв глаза процитировал: - Как же достигнуть устройством крокодила, чтоб он глотал людей? Ответ еще яснее: устроив его пустым. Давно уже решено физикой, что природа не терпит пустоты. Подобно тому и внутренность крокодила должна именно быть пустою, чтобы не терпеть пустоты, а следственно - беспрерывно глотать и наполняться всем, что только есть под рукою. Генерал был сама любезность: - Ну, а что-нибудь более, - он пощелкал пальцами. - Более материальное, для современного государственного человека. Асур холодно поглядел на него: - О том ли должен задумываться носитель славного имени и скипетра власти? - Ну, голубчик, - сказал обескураженный генерал, - власть моя не безгранична... - Возьмите её целиком, - предложил Асур. Тимур Аркадьевич раскашлялся и взволнованно поднялся со стула. Пройдясь по камере, он вытер вспотевший лоб и сел обратно. В глазах его стоял вопрос. - Смотрите на меня, - повелительно сказал Асур. - Не отводите взгляда... Они довольно долго сидели в тишине и вдруг одновременно откинулись закатив глаза. Петрович подскочил первым и захлопотал возле генерала. Сомов бесцельно метался от одного к другому, пока не увидел, что они приходят в себя. Первым поднялся генерал и оглядевшись, отодвинул Петровича. Сомов похлопал арестанта по щекам и тот, внезапно очнувшись, завизжал со знакомыми интонациями: - Вы, что себе позволяете! Петрович шагнул к нему и ударом резиновой палки опрокинул на пол. Генерал достал телефон и что-то коротко в него сказал. Пока на бессознательного пленника надевали наручники и вызывали конвой, он пришёл в себя, но больше не говорил, а лишь бессмысленно водил глазами. Едва качающегося арестанта увели, в камере объявились двое незнакомцев в одинаковых костюмах. Пошептавшись с ними генерал повернулся и холодно произнёс: - А вы, товарищ Сомов, за халатность пойдете под суд! И подмигнул лукавым черным глазом...
Она была слишком красива для женщины. Правильные черты лица чуть тронутого косметикой, приподнятые уголки глаз и приоткрытые губы. Вроде бы ничего особенного, но какая-то неуловимая странность не позволяла отвести взгляд, делая её удивительно привлекательной. Теперь, когда она вышла из ванной, позволив полотенцу соскользнуть с тела, ее необычность стала очевидной. - Скажи, дорогая, - мой голос внезапно охрип. - Ты настоящая... настоящий... - Я даже лучше, - она шагнула к кровати. - Добро пожаловать в будущее! Мое ближайшее будущее пряталось у нее в ладони... Служба не ошиблась в выборе исполнителя. Трансы отличались особой нетерпимостью к Модификации, полагая себя наследниками эволюции. Противостоять механисту она бы не решилась - только в комиксах люди успешно соперничали с киборгами. Ее оружием служила обманчивая внешность. Не вызывая подозрений, она до последнего мига оставалась накрашеной куклой, преображаясь в стремительной атаке. Удар! Разрывая дистанцию, она взмахнула свободной рукой, сметая защиту. Даже имея специальные навыки, отразить таран искуственной плоти не просто. Болевой шок превратит попадание - в травму, а прицельный удар в поражение. Кто мог ожидать, набор боевых имплантантов у травести. Вот уж действительно - девочка с сюрпризом! Продолжая атаку глубоким выпадом, она провалилась на встречном движении и оказалась на полу. Имея дело с Синтетами многому учишься, день за днем привыкая к выживанию. Особенно вот таким - калечащим ударам в стык приживленной плоти. Теперь можно было немножко поудивляться. Куда катится мир! Сколько несчастных обманулось ее хрупкой изящностью... Ощутив мои приготовления, она отчаянно забилась, но было уже поздно. По мышцам пробежали последние судороги и с разжавшейся ладони выкатился инъектор.
Стоило только опуститься в кресло, как раздается стук в дверь. - Уходите! - кричу я в ответ, - Мне ничего не нужно! После короткой паузы щелкает замок и дверь открывается. Вот так, платишь немалые в общем-то деньги, за эти убогие апартаменты и никакого уединения. Один из вошедших застывает у двери, второй по-хозяйски присаживается напротив. Я качаю головой: - У вас ужасные манеры, господа! Отмечаю вполне приличный костюм, со вкусом подобранный галстук. Банальной кобуры под мышкой нет, возможно он крепит оружие на лодыжке. Пока я лениво размышляю, сидящий так же неторопливо оглядывается, примеряясь к разговору. Наконец, задержав взгляд на неподвижном теле, приходит к какому-то решению и поворачивается ко мне: - Небольшое недоразумение? - насмешливо спрашивает он. Ему ничуть не жаль своего посланца. - Кажется что-то с проводкой, - я подхватываю его манеру. - Бедняжку ударило током, видите и свет погас! - Проверь! - кивает он стоящему у двери. Всмотревшись в темноту ванной, тот осторожно шагает через лежащее тело. Вскрик, недолгая возня и всё стихает. Сидящий ерзает в кресле, бросает на меня быстрый взгляд и благоразумно остаётся на месте. - Чем это вы его? - голос ровный, он слегка обеспокоен, но головы не потерял. - Маленькая катушка с проволокой, внутри батарейка и пара деталей. Выглядит как губная помада, и столь же незаменима. - И всё? - он недоверчиво косится в сторону ванной где исчез его напарник. - Если петля легла удачно - он жив... Проволока тонкая, но необычайно прочная и при любом движении глубоко врезается в тело. Он удивленно поднимает брови: - Индукционный мотор! С вращающейся обмоткой из этой проволоки? - Вы удивительно догадливы! - я слышу в его голосе разочарование. - Слишком просто! - он подозрительно прищуривается, - от вас я ожидал более... экзотических действий. - Если вы снимете брюки, мы что нибудь придумаем. - намеренно провоцирую я. - Перестаньте кривляться! - теперь он действительно раздражён, - Я офицер Службы! - Фу! - я обиженно надуваю губы, - Офицер, может вы стесняетесь? Впрочем, ответа я и не жду. Он вскидывает голову но молчит, просчитывая ситуацию. Когда он вздрагивает от звука упавшего тела, я насмешливо заявляю: - Кажется, мы остались наедине... Несколько мгновений он напряженно вслушивается и обречённо спрашивает: - Что на этот раз? - Увы, батарйка окончательно села! Как вы догадываетесь, катушку можно использовать и как контур разрядника. - Для женщины вы очень умны! - Я еще и потрясающе сложена. Желаете убедиться? - я поднимаюсь перед ним, распахивая полотенце.
2
Очнулся я от холода. Рядом жизнерадостно улыбалась молодая женщина: - Привет! Я лежал раздетый догола, а она сидела напротив, беззастенчиво разглядывая меня. Шевельнувшись я понял, что привязан к жесткому ложу, похожему на больничную каталку. - Где я? Улыбка ее угасла, она спрыгнула с такой же лежанки и в тишине разнеслось гулкое эхо. - В морге... - сообщила она, внимательно наблюдая за мной. Тяжелый, тошнотворный запах, который еще миг назад был неощутим, заполнял все вокруг. С трудом сглотнув, я едва выдавил: - Почему... в морге... Она вновь развеселилась: - Потому что покойник! Но беспокойный и любопытный. - А ты... кто? - Нет, так не пойдет! - она задумчиво огляделась. Я с усилием повел шеей, но меня уже развернули и покатили по коридору. Мы производили массу шума задевая за тела лежащие вдоль стен. Несколько раз меня ощутимо приложило головой и плечом. Мимо проплыли слепящие лампы под потолком и каталка остановилась. Странная особа деловито покопалась в стеклянном шкафчике и повернулась, держа в руках блестящие инструменты: - Придется потерпеть... - Что ты делаешь! - я зашипел от боли, по ногам потекло. - Долго объяснять, - она повернула лампу и вновь склонилась надо мной. Звякнул металл, тело вздрогнуло выгибаясь в судороге и окружающее исчезло в ослепительной вспышке.
- С возвращением! - фигурант расследования Ирма Летелье, 28 лет, кличка Иле, модификация 2С - приветствовала его, едва он открыл глаза. - Что... это было? Она усмехнулась: - Вижу память вернулась! Это Накопитель, до вас еще не доходили слухи? Вот и все! Оперативник Службы, специальный агент Слон закрыл глаза - задание выполнено, можно активировать маячок. Каждому "спецу" его имплантировали на подобный случай. Оставалось лишь дождаться появления поисковой группы. Привычно потянувшись, он ощутил пустоту сквозь боль свежей раны и растерянно открыл глаза. - Что, не получается? - насмешливо поинтересовалась Иле. - Я думала, ты почувствуешь чуть раньше... Проклятье! Слон поднял голову, пытаясь разглядеть, что сотворила с ним эта сумасшедшая. Маячок вживлялся в мышечную ткань туловища. Кроме очевидных причин, в число которых входила вероятность лишиться конечности, была и особая. Первым добровольцам подсаживали в ладонь светодиод с кусочком плоти. Предполагалось, что энергии в теле вполне достаточно и циркулирует она свободно. В случае успеха открывались широкие перспективы, но возникли некоторые сложности. Зажечь "фонарик" удавалось далеко не всем. Приживался он замечательно, был практически незаметен, но включаться не хотел. Требовалось не просто желание или мышечное усилие, а какое-то трудно объяснимое намерение. Те кому это удавалось, после некоторой тренировки вырабатывали устойчивый навык и охотно им пользовались. Однако рука ощутимо уставала, а распределения энергии не просходило. Воспользоваться ресурсами всего организма, продлить или усилить свечение не удавалось никому. Прагматичные исследователи, носившие погоны Службы, занялись другими делами, оставив загадку "на потом" . - Ладно, должен признать - ты весьма предусмотрительна, но почему мы здесь? - Слон опять начал ощущать запах. - В отличие от Службы, у нас нет своего Питомника, а здесь полно материала под рукой. - Ты имеешь ввиду... - Скажи дорогой, - хихикнула Иле. - Когда память вернулась, ты решил, что я сбегала в магазин за переходником? - она подняла скользкую кишку, испачканную кровью и лукаво взглянула на Слона. Вот черт! Информация о появлении у Модов технологии, позволяющей накапливать и обмениваться энергией тела, была не нова. Для ее проверки и проводилась операция Службы. Но испытать ее на себе, вот так - связанным, в роли подопытного - это уже было слишком! При мысли о стерильности использованных инструментов, Слон едва удержался от стона. Происходящее настолько не укладывалось в самые невероятные планы, что он нисколько не сомневался - здесь искать его никто не будет. Значит оставалось выжить любой ценой... Была еще одна причина, скользнувшая невесомой паутинкой по грани сознания. Надежно забытая - словно сошедшиеся края, скрыли едва уловимую складочку памяти. Тем временем, возившаяся у соседнего стола Иле, замерла и попятилась, не отрывая взгляда от трупа. Тело неловко заворочалось пытаясь встать и неожиданно утвердившись на ногах, шагнуло вперед. Словно заведенное, оно с размаху налетело на шкаф и опрокинулось на Слона, повалив его на пол. - А-а-а! - изображая панику вопил Слон, дергаясь изо-всех сил под навалившимся телом. Его весьма занимала лопнувшая от падения привязь. Следовало максимально использовать ситуацию, пока рядом безостановочно ворочался труп. Заметив наблюдающую за ним Иле, Слон поразился происшедшими с ней переменами. Ее лицо заметно осунулось, глаза ввалились и потускнели. Она устало склонилась к нему и приставив инъектор к шее, нажала на спуск. - Мета... - успел произнести Слон и жгучая волна заставила его замолчать, скручивая гребень все сильнее и сильнее, пока не обрушилась сокрушающим приливом. Погружаясь, он еще видел сквозь розовую толщу происходящее, пока одна его часть, обманутая незаконченным кодом, вопила от ужаса. Для другой - уже не было ничего важнее, переполнявшей тело энергии... Казалось, все повторяется - мгновения невыразимого блаженства и это лицо свежеющее на глазах, не было лишь этой отвратительной кишки присосавшейся к телу. Только успокаивающие прикосновения не давали отбросить ее от себя, останавливая слабеющие пальцы. Лишь спустя бесконечность оставшись в одиночестве, он услышал отчаянный зов пришедший из той самой потаенной глубины. Опираясь о стену, Слон тяжело поднялся на ноги и медленно побрел по бесконечному коридору.
3
Лица сидящих тонули в тени, отрезанные светом лампы направленной в лицо. - Вот собственно и все. Дальше вы знаете, - Слон поерзал на прикрученном к полу стуле. Начальник управления прокашлялся: - Рапорт должен быть у меня через... - Рапорт подождет, - незнакомый офицер выпрямился на стуле. - Пройдемся по узловым пунктам. Операция провалена, осведомитель убит! Один сотрудник госпитализирован, другой... - тут он позволил себе намек на эмоции. - Другой проявил преступную небрежность... - Минуточку... - запротестовал начальник управления. - И некомпетентность! - офицер повысил голос. - Бездарные действия при планировании и захвате! Оперативники Службы, один из которых специальный агент, попались в примитивную ловушку. - Он кивнул на стол где лежала катушка со спутанным комком проволоки. - Мало того, этот с позволения сказать "спец" , не сумел вовремя нейтрализовать объект и был захвачен! Неизвестно еще, что он там наболтал... Слон вскинул голову. - Молчать! - офицер вскочил со стула, заставив присутствующих вздрогнуть. Шагнув в конус света, он склонился к самому лицу и вкрадчиво спросил: - Сколько раз вы подверглись воздействию Накопителя? Сука - вяло подумал Слон, поняв куда клонит этот тип. Отвернув лицо он глухо ответил: - Два раза... - Дважды! - офицер торжествующе выпрямился. - И почему ты еще жив? По какой-то причине, эта нарочитая фамильярность задела сильнее всего. Слон шевельнулся на стуле, собираясь наплевав на субординацию, высказать все, что он думает, но тут вмешался начальник управления. - У нас нет оснований, не доверять своему сотруднику! - Вот как! - офицер переключился на него. - Чья креатура подводилась к фигуранту расследования? Начальник обеспокоенно пошевелился: - Операция осуществлялась под моим личным контролем... - В таком случае, как вы объясните хирургическую трансформацию конечностей вашего информатора? Боевую трансформацию, - любезно уточнил он. - Удивительно совпадающую по характеру повреждений, с почерком "постельного" килера. Кажется ваше управление ведет это дело? Начальник побледнел - расследование безрезультатно тянулось уже несколько месяцев, и насчитывало около десятка эпизодов. Оказывается, все это время Управление сотрудничало и даже оплачивало убийцу. Ну и дела! Слон задумавшись позабыл о своих болячках. Если отрешиться от того факта, что они прошляпили серийника, оставался вопрос с имплантацией. Тут что-то не клеится. Подобную операцию в кустарных условиях не проведешь. Специализированные клиники - все наперечет. Утечка из Питомника исключается. Что же остается? А остается такая дурно пахнущая комбинация, что лучше бы держаться от нее подальше. Выходит эта Иле знала, что из себя представляет "случайная" девочка по-вызову. Знала и ликвидировала, а потом дождалась его... Черт их поймет - этих Модов! Болваны, вживляющие себе расчетный модуль, стали делом привычным. Ну расхаживает по улицам такой гений, с компьютером в башке и пусть себе ходит. Пользы от них никакой, так и хлопот нет. Синтетов - кругом полно, но так любого инвалида можно в киборги записать. У самого пара заплаток найдется. Ходят конечно слухи, что армейцы делают ставку на механистов, но кто же их видел... Трансы - носятся со своей эволюционной Андрогинностью и кстати, наш покойный убивец - тоже из их числа, хоть и нарушил неписанные каноны. Моды - статья особая. Само их название произошло от термина "модифицированный биологический объект" . Первые эксперименты с "фонариком" и другими устройствами, использующими энергетику тела и положили им начало. В принципе, с точки зрения неспециалиста, особой разницы между модами и синтетами не было. Искуственная плоть, как и "фонарик" , прилежно реагировала на рефлексы и управляющие сигналы мозга. Вот только "выключить" ее было нельзя. Самое главное, осваивая имплантанты, моды учились использовать и направлять энергию. Неудивительно, что энергетика тела стала их идеологией. Здоровье, настроение, работоспособность и продолжительность жизни - все зависило от нее. Конечно, это была лишь вершина айсберга. Ни одна уважающая себя силовая структура, не могла пройти мимо открывающихся возможностей. Да что там говорить - вся специальная подготовка оперативников Службы базировалась на этих методиках. Откуда вот только появлялись "свободные художники" подобные Иле, Слон понять не мог. И в последнее время их становилось все больше... Офицер тем временем закончил показательную выволочку и вспомнил про Слона: - Подготовьте его к транспортировке, конвой уже выслан. Надеюсь с этим вы справитесь! - он одарил присутствующих презрительной улыбкой и вышел. - Конвой? - Слон не поверил услышанному. Начальник управления устало вздохнул: - Дело взято на контроль руководством... Сам видишь, что творится! Поднявшись из-за стола он подошел и положил руку на плечо. Постояв немного сказал, глядя куда-то в сторону: - Ты держись... Если надо чего - скажи... - Мне бы к доктору... - Хорошо, проводите его! Ходить по управлению с провожатым ему еще не приходилось. Не поднимая головы он шагал по ступеням, а коллега придерживал его за локоть. Внешне все это выглядело вполне прилично, но Слон не сомневался, что слухи уже разнеслись по кабинетам. Когда его привезли, он успел лишь наскоро умыться, пока в дежурке искали ему одежду. Доктор, которого он неплохо знал, только всплеснул руками и открыл было рот, но провожатый что-то зашептал ему на ухо косясь на Слона. - Гм... - сказал доктор. - Тем не менее, я должен его осмотреть и оказать необходимую помощь! Слон уселся на кушетку и демонстративно уставился на провожатого. Бросив нарочитый взгляд на окна, тот вышел. Проводя осмотр, Док скупо командовал, нисколько не сомневаясь, что каждое слово будет услышано за дверью. Лишь добравшись до рукотворной раны, сделанной скальпелем Иле, он оживился. - Это еще, что такое? Никогда не видел ничего подобного! Поколебавшись, Слон сообщил, что ему удалили маячок. Док пришел в страшное возбуждение - придвинув стойку с приборами он возился с раной, пока не грянул телефонный звонок. Молча выслушав, он положил трубку и заторопился: - Это, брат, не просто разрез, тут все сложнее... - он суетливо складывал инструменты, избечая встречаться взглядом. - Док! - одними губами прошептал Слон. - Куда повезут? Доктор как бы невзначай покосился на дверь и молча показал глазами себе под ноги. Специальный медицинский центр Службы, который неофициально именовался Питомником, располагался в подземном комплексе.
Покачиваясь на сидении, Слон мрачно размышлял. Предписание выданное конвою гласило: "Сопровождается для проведения обследования и назначения курса реабилитации...". Его зачитал вслух невозмутимый кадровик, передавая документы и личное дело. Эта тонкая папочка больше всего поразила Слона: насколько он знал - даже погибшие сотрудники оставались на учете в архиве управления. Два неприметных типа, с цепкими глазами приняли документы и проводили его до машины. Случилась единственная заминка, когда в коридоре, им навстречу вывернулся знакомый опер. Он жизнерадостно приветствовал Слона, переполненный впечатлениями. - Ну и повозились же мы, с твоим заводным медвежонком!- он захихикал. - Представляешь, один из наших хлопнулся в обморок! Слон угрюмо молчал; поглядев на сопровождающих, ненавязчиво фиксирующих встречу, опер увял. В машине Слона заставили пристегнуться, лишая подвижности. После щелчка ремня один из конвойных перебрался за руль, другой расположился напротив. Ни внутри, ни снаружи транспорт не выдавал свою принадлежность к Службе. Обычный, ничем не примечательный микроавтобус, Слон даже слегка обиделся. Внутри было довольно темно и усаживаясь, он споткнулся о здоровенный сверток, лежащий в проходе. Окон в салоне не было, наблюдать за движением сквозь лобовое стекло мешали спинки сидений и фигура водителя. Оставалось только дремать под мерное, убаюкивающее покачивание...
Вздрогнув от резкого торможения Слон проснулся. Сидящий впереди, что-то невнятно прошипел и выворачивая руль, объехал невидимое препятствие. Заметив как встрепенулся его сосед, Слон мысленно позлорадствовал. Короткий сон освежил его, как это часто случалось в самых неожиданных местах - на совещании, где им нудно втолковывали очередные директивы или на занятиях во время учебы... Именно тогда, он впервые посетил Питомник в составе бесшабашной группы курсантов. Позднее, когда ему имплантировали маячок, Слон вообще проспал всю дорогу до Центра. Пребывание тоже не оставило особых воспоминаний - надоевшая палата с фальшивыми окнами, где-то под землей и бесконечные процедуры. Теперь поездка выглядела не столь беззаботно. Неожиданно Слон разозлился - вам бы только планы разрабатывать! Тактика видишь ли, противостояния - вспомнил он слова в кабинете шефа. Стыдясь своего страха, он вызывающе уставился на конвоира, борющегося с дремотой. Надо отдать должное - тот среагировал сразу, едва Слон повернул голову. Его недоумение выглядело столь потешно, что Слону внезапно стало смешно. Опустив взгляд он увидел раскрывшийся при торможении сверток и расхохотался, узнав "заводного медвежонка". Сидевший за рулем оглянулся бросив тревожный взгляд в салон, на что его напарник только пожал плечами. Их безмолвная перекличка еще больше распалила Слона и, хохоча во все горло, он пнул от избытка чувств мертвое тело. Словно по сигналу труп заворочался, освобождаясь от упаковки; с механической размеренностью он пополз на свет, выбрасывая вперед руки. Окаменевший от неожиданности сопровождающий, пришел в себя и с хриплым воплем прыгнул сверху. Споткнувшись в тесноте салона, он не удержался на ногах и повалился на водителя - машина вильнула и резкий удар смешал тела в единый клубок...
Выбравшись наружу, Слон подивился своей удаче - рывок ремня удержал его на месте, а спинки сидений заслонили от осколков. Спутникам повезло меньше, оба конвоира были без сознания, 'медвежонок' затих, словно от удара сломалась заводная пружина. Пыльная, безлюдная улица тянулась вдоль унылых ангаров, за высокими бетонными заборами. У одного из них и парил смятым радиатором транспорт Службы. Здравый смысл подсказывал оставаться на месте, а чутье оперативника гнало его прочь. 'Бывшего оперативника!' - с горечью поправил он. Тяжело было ощущать себя по другую сторону привычной жизни. Так что, когда из-за поворота вывернула машина, Слон почувствовал облегчение; он даже не особенно удивился, увидев знакомую фигуру. Иле, с невозмутимым видом, оглядела искореженный кузов и распахнула дверь: - Поговорим? Слон поправил спрятанную под одеждой папку с личным делом и молча сел рядом.
Пыльная лампа свисала с потолка на длинном шнуре. Проносящиеся в тоннеле поезда заставляли ее раскачиваться, отчего по лицам сидящих скакали причудливые тени. Прямо под ней в пятне света расселись шестеро, стуча костяшками домино. С краю стола, неподалеку от электрического щита, расположились еще трое, не принимающих участие в забаве. Петюню не взяли по молодости, Рябой уже продулся и ревниво следил за игрой, а Сильвер устроился с книгой, задумчиво перелистывая страницы. Все вокруг выглядело таким скучным и обыденным, что Петюня опустил голову и тихонько вздохнул. — Тяжело небось, с непривычки, — сочувственно заметил Сильвер, поглядев на него. — Тоскливо как-то, — признался Петюня и слегка покраснел, отчего круглое, конопатое лицо сделалось совсем детским. — Не боись, молодой, — немедленно встрял Рябой. — Выдадут зарплату, сразу повеселеешь! Он беззвучно изобразил всю палитру наслаждений, которая доступна человеку со средствами. — Я не из-за денег, — сказал Петюня, покраснев еще больше. — Товарищ на железную дорогу устроился и уже столько всего повидал... Он снова вздохнул и уныло покачал вихрастой головой. — Сначала завидовал мне — когда узнал про метро, а теперь говорит поехали со мной. Сильвер задумчиво пощипал редкую бородку и негромко продекламировал: — Всем скажу "оревуар", и уеду в Сыктывкар... — Во, во! — подхватил Рябой. — Сык, тык и в кар, а деньги за сапоги так и не отдал! — Ну как же вы не понимаете! — воскликнул Петюня. — Люди в космос летают, а тут... — он махнул рукой. — Мы, Петюня, не просто аварийная бригада, — сказал Сильвер. — Это, чтоб ты знал, экспериментальная модель будущего! Доминошники затихли, с любопытством прислушиваясь. — Умные головы давно сообразили, — начал Сильвер закрывая книгу, — что как ни крути, всегда останутся вещи, которые можно сделать только руками. — Точно, — снова вмешался Рябой. — Вот как-то раз, у соседа на даче сортир обвалился и я... — Тихо, ты, — пихнул его локтем сосед. — Дай послушать! Вся бригада уставилась на Сильвера, ожидая продолжения. Он не спеша налил из термоса чаю и с наслаждением отхлебнул. — Ну давай уже, не тяни, — не выдержал кто-то. — Так вот, — Сильвер поставил кружку. — Ученые взяли и посчитали: сколько для этого потребуется рабочих рук. Вобщем получилось, что треть населения будет занята физическим трудом, а остальные наукой, искусством и другими творческими кренделями. Чтобы не портить природу все производство спрячут под землю. Ну и работяг, тоже... Поближе к рабочему месту, да и вообще, для порядка. — Это что же, — не выдержал Рябой. — Наверху сплошь члены партии, а внизу аварийные бригады вроде нас? Все возмущенно загалдели. — Чего-то ты, Сильвер, загнул, — укоризненно прогудел бригадир, перекрывая гомон. — А в увольнение пускать будут? — спросил кто-то. — Будут, будут, — успокоил Сильвер. — Но только по ночам... — А если я жениться захочу? — поинтересовался Рябой. Сидящие начали многозначительно переглядываться, подмигивая и скрывая улыбки. Кто-то из игроков уронил костяшку и полез под стол, а бригадира одолел кашель. — Тут так получается, что интерес будет, скорее, гастрономический, — ответил Сильвер когда веселье улеглось. Рябой заерзал на скамейке: — Погоди, как это гастрономический... — Ага, — подтвердил Сильвер. — Апофеоз социальной справедливости. Те, что внизу – питаются теми, кто наверху... Все потрясенно замолчали. За стеной прогрохотал очередной поезд, лампа качнулась и следом потянулись тени, отчего слова Сильвера показались особенно жуткими. Во всяком случае, Петюня ощутил липкий холодок страха. — А как ученые про это узнали? — несмело спросил он. — Экстраполяцию провели, — туманно ответил Сильвер. Он огляделся и, видя сомнение на лицах, добавил: — Послали подготовленного человека. Разведчика. Со специальной аппаратурой. Чтобы, значит, пробить пространственно-временной континиум и проверить... — Брехня, — разочарованно сказал Рябой. Бригадир досадливо крякнул, но ничего не сказал, только покачал головой и отвернулся. Игроки зашумели и вернулись к недоигранной партии, а Сильвер снова взялся за кружку. — Я, кажется, фильм такой видел – про Машину Времени, — смущенно сказал Петюня. Сильвер хладнокровно пожал плечами: — Идеи носятся в воздухе... Говорю же, экспериментальная модель. На какое-то время все замолчали. Остался лишь привычный, повседневный шум метро, перемежаемый стуком (костяшек) домино. Первым не выдержал Рябой: — А что, молодой, — подтолкнул он локтем Петюню. — Интересно было бы узнать, что будет лет через сто? Петюня покачал головой: — Такое только в кино бывает... Сильвер опустил кружку и склонившись над столом сказал, доверительно понизив голос: — Между прочим, реальные разработки ведутся уже давно. — Разве можно обогнать время? — усомнился Петюня. — Так ведь, что такое время, — поглядел на него Сильвер. — Такой же поток, как в задаче про бассейн и трубу... — И как труба, все время что-то новое приносит! — заржал Рябой, но встретив взгляд Сильвера умолк. — Уравнение давно известно. Его еще в восемнадцатом веке решили... Слыхал про закон Бернулли? — Мы его, кажется, еще в школе проходили, — неуверенно ответил Петюня. — Вот видишь, — удовлетворенно сказал Сильвер. — А ты говоришь кино... — Где же такую трубу взять? — удивился Петюня. Сильвер поболтал чай в кружке и показал Петюне. — Видишь воронку? — Вижу, — подтвердил Петюня. — Вот тебе ускорение и сужающаяся труба. Для наблюдателя в ее центре все будет происходить настолько быстро, что его можно назвать путешественником во времени, а сам он останется на месте. Нужно только раскрутить побыстрей... Говорят, что даже на простой центрифуге будильник отстает на пол-минуты. — Точно! — оживился Рябой. — Я на карусели катался в Луна-парке. Написано три минуты, а по моим получилось — две с половиной! Подошел, значит, к мужику, который билеты проверяет... — Да погоди, ты, — отмахнулся Сильвер. Он снова испытующе посмотрел на Петюню: — Ты про коллайдер слышал? — Кто же про него не слышал, — обиделся Петюня. — Большой Агромный Коллайдер, — сострил Рябой. — Думаешь, просто так его круглым сделали, — Сильвер с намеком повертел кружкой. — И никто даже особо не скрывает, чего они там разгонять собираются... — Ух, ты! — восторженно выдохнул Петюня. — Ничего себе... — Вот такие дела, — подвел итог Сильвер. — А ты в проводники собрался... Петюня поник головой и уставился в стол. Он выглядел таким несчастным, что даже Рябой изобразил укоризненную гримасу, встретив взгляд Сильвера. Тот покачал головой и добавил: — Так, глядишь, и сингулярность наступит, а ты будешь простыни пассажирам выдавать... — Какая еще сингулярность? — попытался отвлечь его Рябой. — Технологическая, — кратко ответил Сильвер, все еще поглядывая на Петюню. — Сильвер, будь человеком, объясни по-нормальному, — возмутился Рябой. — Что еще за сингулярность? — У тебя мобильник есть? — поинтересовался Сильвер. — Ну, есть и что? — То самое! А лет десять назад ты про них и не слышал. Это вообще были какие-то подрасстрельные понты, только для господ офицеров... Рябой почесал в затылке. — Все равно не понял, — признался он. Петюня поднял голову и застенчиво сказал: — Я тоже... Сильвер улыбнулся: — Можно сказать, что это такой момент, когда скорость развития достигнет максимума. Выстрелит, как пробка от шампанского. Сплошной технологический фейерверк... — Это что-же, конец света что-ли? — озабоченно спросил Рябой. — Наоборот! Наступление сингулярности будет началом нового мира, — воодушевленно сказал Сильвер. — А старый куда денется? — Исчезнет потихоньку... — Эй, эй! — забеспокоился Рябой, — Как это исчезнет? Я в деревне домик присмотрел, и недорого... Хотел в порядок привести, чтобы все как у людей, а теперь что получается? — Да это не скоро будет, — успокоил его Петюня. — Как посмотреть, — возразил Сильвер. — Кому скоро, а кому и шиш с маслом. Это ведь не день рождения – назначил дату и жди подарков. Технологическую революцию в избушке не пересидишь... — Может и не будет никакой Сингарелы, — огрызнулся Рябой, подозрительно глядя на Сильвера. — Ты-то откуда знаешь? — Сам подумай, — рассудительно сказал Сильвер. — Пока колесо изобрели, пока телегу к нему приладили, тысяча лет прошло. Древние греки даже самогонку гнать не умели... — Да, ну! — поразился Рябой. — Вот тебе и ну, — парировал Сильвер. — Брагу пили и водой разбавляли — такая вот технологическая отсталость! Над ними там смеялись всем древним миром. Только они быстро поумнели и научились всяким полезным штукам. А самых смешливых начали в катапульту заряжать — для перевоспитания. Тут прогресс и пошел... Следующую тысячу лет поживее крутиться стали: корабли строить, мельницы ветряные, да и насчет самогонки сообразили. А потом и вовсе вскачь понеслось — аэропланы, электричество, компьютеры... Сейчас, вообще, оглянуться не успеешь, как пластмассовая жена будет тебе нано-котлеты жарить... — Почему пластмассовая, — заерзал Рябой. — Мне, между прочим, настоящую невесту в компьютере нашли! — Он ходил с получки в какой-то салон, — охотно пояснил сосед Рябого. — Поджениться хотел, да не туда зашел, деревня! — он обидно захохотал. — Аферисты, небось, — ухмыльнулся Сильвер. — А вот и нет! — обиделся Рябой. — Наука! Планирование э-э... успешной семьи и брака. Надо только правильную женщину встретить — ну, там здоровье, вес, рост... — И сиськи! — выкрикнул кто-то. Вся бригада дружно закатилась от смеха. — Да ну, вас! — насупился Рябой. — Вот видишь, — сказал Сильвер, обращаясь к Петюне, — У каждого есть мечта. Только она должна быть достойной эпохи. Тогда за нее стыдно не будет... — А из чего можно выбирать? — жадно спросил Петюня. — Да из чего хочешь, — Сильвер пожал плечами. — Хочешь, по космосу путешествуй, а хочешь — молнии руками лови. — Хорошая тема, не сомневайся, — вмешался Рябой. — Я слышал они больших денег стоят! — Кто? — Молнии! — Это он про фульгурит, — пояснил Сильвер. — Я как-то рассказал, так он неделю потом не появлялся. Больничный взял, а сам бегал по родной деревне с лопатой... — Вот и неправда, — обиделся Рябой. — Я на поправку ездил, молочка парного попить. — Рассказывай... — усмехнулся Сильвер. — Погодите, а что такое фульгурит? — заинтересовался Петюня. — Застывшая молния, — Сильвер пошарил по карманам и вытащил кусок провода. Намотав его на гвоздь, он ловко снял изоляцию и протянул Петюне. — Вот примерно так она и выглядит. Там где молния ударяет в землю остается окаменелый след, вроде такой трубочки. Его еще пальцем дьявола называют. — А почему трубочкой? — не понял Петюня. — Загадка природы, — отозвался Рябой. — Но дорогущая... Ты, молодой, подумай! Вдвоем копать легче... — Ему бесполезно объяснять, — махнул рукой Сильвер. — На самом деле, я говорил про настоящие молнии. Человек будущего сможет усваивать энергию в любом виде. И использовать как угодно, на свое усмотрение. — Да ну, — угас Петюня, — Опять фантастика какая-то... — Это не фантастика, — серьезно сказал Сильвер. — Это у тебя системный трепет... — Чего? — удивился Петюня. — Системный трепет, — терпеливо повторил Сильвер. — Предвкушение мечты, для которой требуется пересмотреть всю систему взглядов... — И хочется, и колется, и мама не велит, — перевел Рябой. — Короче, это такая реальная маза, что тебя трясет, как перед свадьбой! — Вроде того, — согласился Сильвер. — Если ты его преодолеешь и поверишь в свои силы, то сможешь добиться всего, чего только захочешь. — Что, — удивился Петюня, — и молнии? — Подумаешь, молнии! — Сильвер огляделся и незаметно подмигнул Рябому. Поднявшись из-за стола, он подошел к стене и открыл дверцу электрического щита. Внутри тянулись разноцветные шины и ровные ряды здоровенных предохранителей. Игроки обернулись на скрип заржавленных петель и затихли, предвкушая представление. — Эй, — подал голос бригадир. — Может хватит дурью маяться? Сильвер успокаивающе махнул ему рукой и посмотрел на Петюню. — Значит, говоришь, фантастика? Он поджал одну ногу, взялся за предохранитель и выдернул его из зажима. Полыхнула короткая дуга, но Сильвер, как ни в чем ни бывало, шагнул к столу. — Держи, — сказал он Петюне и вложил ему в руку теплый керамический цилиндрик. Сильвер неторопливо опустился на скамью и снова взялся за остывшую кружку. Все выжидательно молчали. Петюня недоуменно огляделся и поднялся из-за стола. Он подошел к щиту, заглянул внутрь и повернулся к остальным, округлив глаза: — Не может быть! Словно по команде, все оглушительно захохотали. В приступе веселья, сосед колошматил Рябого по плечу, повторяя: — Не может быть! Когда смех начал утихать, Петюня робко улыбнулся и, снова поглядев на переплетение проводов, хитро подмигнул Сильверу. — Стой! — закричал тот, но было поздно. Петюня старательно поджал одну ногу, как это делал Сильвер и решительно ткнул предохранителем внутрь. Дуги в этот раз никто не увидел. Раскинув руки, Петюня отлетел от щита и опрокинулся на стол, чудом не зацепив лампу. Все повскакали со своих мест, ошарашенно глядя на распростертое тело. — Что же ты парню, дырявые сапоги подсунул, — спросил Сильвер Рябого, глядя на подошвы Петюни. — Хорошо я фазу вырубил, это его остаточным долбануло... Словно услышав, тот открыл глаза, приподнялся на локте и попытался что-то произнести дрожащими губами. — Вот вам и системный трепет, — хладнокровно заявил Сильвер. Бригадир сверкнул на него взглядом и открыл было рот, но тут на стене ожил селектор. — Аварийная, что там у вас? — Петрович, — вдавил кнопку бригадир. — Кажись конденсат в щите коротнул, — он беззвучно погрозил Сильверу кулаком. — Уже все исправили... — Тогда дуйте срочно в третий коллектор, там решетку главного насоса забило, — прохрипел селектор и затих. — Опять какая-нибудь дохлятина застряла, — уныло вздохнул Рябой. Бригадир махнул рукой и все зашевелились, разбирая нехитрый инструмент, поминутно оглядываясь на Петюню. — С тобой, фокусник, потом поговорим, — пообещал бригадир Сильверу. — Этот пусть здесь остается, пригляди за ним, а как очухается — догоняй... Он подтолкнул замешкавшегося Рябого и скрылся за дверью. Сильвер не спеша разулся и начал натягивать длинные резиновые сапоги. Петюня сполз со стола и уселся на лавку. — Это же протез! — воскликнул он, глядя на ногу Сильвера. — Ага, — ухмыльнулся тот, — сплошной пластик. Стал бы я без изоляции в щит соваться! — Я думал, "Сильвер" это из-за фамилии, — сказал Петюня растерянно. — Значит, все не по-настоящему: сингулярность, и чтобы молнию голыми руками... — Дурак ты, Петюня! — рассердился Сильвер. — Надо же соображать: где маза, а где — фаза! Он нахлобучил оранжевую каску и с сомнением поглядел на Петюню. — Ладно, держи, — он протянул вынутый из-за пазухи томик. — Глядишь, ума наберешься... Петюня растерянно принял потрепанную книгу и посмотрел на обложку. На ней крупными буквами значилось: "Трансчеловек". Он поднял глаза, но Сильвер уже отвернулся, взял прислоненный в углу багор и шагнул прямо сквозь стену, догоняя ушедшую бригаду.
Фантастика не о галактических войнах и звёздных принцессах, а о будущем, которое обязательно наступит...
Выпускник мединститута, похищенный неизвестными перед получением диплома, оказывается в исследовательском центре, расположенном на рукояти серпа, пресловутой "Дуги Сатаны", охватывающей Европу. Волею судьбы, он оказывается втянут в подготовку эксперимента, способного ускорить эволюцию всего вида homo sapiens.
"К концу дня стрелять стало нечем, к тому же за последний час, у него возникло стойкое впечатление, что его ненавязчиво ведут. Не показываясь на глаза, неведомые загонщики смыкали кольцо, обкладывая его со всех сторон. Едва он притаился под козырьком подвального хода, надеясь пересидеть облаву, как по ступеням простучало ребристое тело гранаты..."
Так уж ему везло, что не сделав и десятка шагов в наступившей темноте, он разглядел слабое свечение в боковом тоннеле. Потухший фонарь сослужил последнюю службу - пока он возился с батарейками, глаза привыкли к царившему вокруг мраку. Привычно согнувшись, Трок подобрался к выходящему на поверхность колодцу и остановился передохнуть. После долгих скитаний в этом бетонном лабиринте чертовски ломило спину и теперь, с трудом распрямившись, он с надеждой смотрел вверх... Добравшись до верхней скобы, Трок осторожно выглянул наружу. На глаза немедленно навернулись слезы, и он зажмурился, заново привыкая к свету. Со всех сторон обрушились привычные и потому незаметные прежде звуки, казавшиеся оглушительными после гулкой тишины подземелья. С первого, короткого взгляда картинка показалась ему какой-то неправильной, и проморгавшись, он наконец огляделся. Бетонный колодец поднимался над землёй невысокой башенкой, чудом сохранившейся среди окружающих её развалин. Вокруг, словно после сокрушительного урагана, громоздились кирпичные завалы, над которыми нависали остатки фасадов, щетинившиеся ржавыми балками... Краем глаза уловив движение, Трок мигом пригнулся, отчего скобы под ногами предательски дрогнули. Напряжённо прислушиваясь, он выждал некоторое время и поднял голову, стараясь двигаться очень медленно и плавно. У стены переминался здоровяк в пятнистом бронежилете и защитном шлеме с прозрачным забралом. Он настороженно поглядывал по сторонам, держа в руках какую-то совершенно невообразимую пушку. Таких Трок не видел даже в фильмах, но выглядела она чрезвычайно убедительно. Внезапно послышался писк рации, и боец припал к стене, выставив оружие за угол. Никаких особых эффектов от стрельбы не было - слышалось лишь басовитое уханье, будто лопалась огромная тетива, и тело сотрясала увесистая отдача. Хрустя битым кирпичом, из-за угла выскочило кошмарное создание, вроде тех, что обитали в зверинце Доктора. Две огромные трехпалые лапы несли бледное, кожистое тело с зачатками крыльев. Несмотря на отстреленную голову, бестия ловко сбила бойца и, потоптавшись над телом, унеслась прочь... Едва не ободрав ладони от спешки, Трок соскользнул на землю и первым делом подхватил оружие. Оно оказалось неожиданно легким для своих размеров, с удобными рукоятками и множеством необычных деталей. Тело он трогать не стал, одного взгляда хватило, чтобы понять - всё кончено. Чуть выше жилета из разорванных артерий ещё сочилась кровь, пропитывая одежду убитого, так что воспользоваться амуницией не было никакой возможности. Отойдя в сторону, Трок присел у стены, разглядывая неожиданную добычу. Сбоку на корпусе автомата стояли буквы АПСС и длинный восьмизначный номер. Вынимать широкий магазин он не рискнул - кто знает, какие ещё твари бродят поблизости... Просто передернул затвор, поймав патрон на лету. Впрочем, патроном его назвать можно было с большой натяжкой - скорее, он походил на прочную пластиковую ампулу. Повертев в руках необычный боезапас, Трок решил не ломать голову. Есть оружие и ладно, разбираться, как оно устроено, времени нет; значит, пусть будет автомат - стреляющий непонятно чем... Вернувшись к телу, он надеялся отыскать что-нибудь полезное. Однако, к своему удивлению, не обнаружил ни запасных магазинов, ни даже ножа. Похоже, это был тренировочный выход и вокруг, наверняка, находились остальные стрелки, встречаться с которыми не было никакого желания. Рация оказалась встроенной в шлем, но разбираться было некогда, да и чревато. Все-таки оружие это одно, а чужая каска, вдобавок испачканная кровью хозяина - совсем другое...
***
К концу дня стрелять стало нечем, к тому же за последний час у него возникло стойкое впечатление, что его ненавязчиво ведут. Не показываясь на глаза, неведомые загонщики смыкали кольцо, обкладывая его со всех сторон. Едва он притаился под козырьком подвального хода, надеясь пересидеть облаву, как по ступеням простучало ребристое тело гранаты. Трок сжался, но проходили секунды, а взрыва все не было. Открыв глаза, он пригляделся и оценил прозрачность намёка. Выкрученный запал служил своеобразным предупреждением и одновременно весьма недвусмысленным предложением. Подобрав гранату, Трок выбрался из своего укрытия и, перекинув автомат за спину, остановился на открытом месте. Со всех сторон вынырнули затянутые в бронежилеты фигуры и рассредоточились вокруг, ненавязчиво держа его на прицеле. Один из них - без шлема, с яркими голубыми глазами под сросшимися бровями - снял с плеча такой же АПСС и, шагнув вперед, предложил: - Поговорим? - Поговорим, - согласился Трок. Командир сделал своим какой-то знак и неторопливо подошел поближе. - Кто такой? - спросил он, остановившись в паре шагов. - Дмитрий Трок, медик. - Медик, говоришь... - Он с интересом оглядел перепачканную одежду, задержав взгляд на полоске кода. Трок мысленно выругался, кляня себя за беспечность. - Больше похож на беглого... Откуда оружие? - Подобрал... Там, - он показал направление, - нашел одного вашего... Командир, не оборачиваясь, махнул рукой, и пара бойцов скрылась в развалинах. - Ствол верни, - попросил он, глядя прямо в глаза. Трок огляделся - шесть пар глаз настороженно следили за ним, - и протянул оружие командиру. Тот ловко отщелкнул магазин и присвистнул: - Ишь ты, весь боезапас расстрелял... В кого же ты палил, медик? Он присел на обломок деревянной балки, прислонил автомат к стене и, щурясь на заходящее солнце, спросил: - Ну и каким ветром тебя занесло на Полигон? Трок угрюмо молчал, понимая, что случайных людей здесь быть не может, и попытка побега окончательно провалилась. Впрочем, выхода у него не было и, решившись, он коротко пересказал свою историю. Командир невозмутимо слушал, время от времени бросая испытующие взгляды. Когда показались бойцы тащившие тело, он поднялся и, приняв короткий доклад, повернулся к Троку. - В моих ты не стрелял... Ну что же, пойдём, медик, посмотрим, что можно для тебя сделать...
***
Он стоял перед полукругом стола, за которым сидело пятеро мужчин в одинаковых белых халатах. Различались только эмблемы, украшающие нагрудный карман. Одним из пяти оказался Доктор, невозмутимо поблескивающий очками. Видимо, Трок как-то выдал свои чувства, потому что охранник стиснул его локоть. Доктор отвернулся, что-то негромко поясняя остальным, и Трок демонстративно огляделся. Впрочем, смотреть было не на что, больше вокруг ничего не было - ни мебели, ни даже окон. Только тусклые стены, когда-то выкрашенные зеленой краской, и низкий потолок. - Подойдите, - раздался скрипучий голос. Охранник слегка двинул плечом, и Трок оказался в перекрестье внимательных взглядов. Его рассматривали как диковину, с непонятным интересом, только Доктор всё больше косился на соседей. Крайний справа - широколицый азиат со стянутыми в хвост волосами - словно бы обнюхивал воздух, поводя головой и прикрыв глаза. Жилистый, худощавый старик, с коротким ежиком седины, вытащил древние очки в роговой оправе, коротко всмотрелся и со стуком опустил руки на стол. - Доктор, представьте нас, - попросил он. Тот поднялся и, церемонно сопровождая обращение наклоном головы, перечислил: - Физик... - Механик... - Астролог... - Стратег... Доктор сел, насмешливо глядя на Трока, который растерянно разглядывал странную компанию. Азиат оказался Астрологом, близорукий старик с красными, мосластыми руками - Механиком. Рядом, подперев голову рукой, задумчиво покусывал губу Физик - меланхоличный толстяк неопределенного возраста с румянцем во всю щеку. В середине откинулся на спинку стула Стратег, сложив на груди мускулистые руки. Это был командир группы, подобравшей Трока на полигоне. Поймав удивленный взгляд, он усмехнулся и насмешливо произнес: - Надеюсь, вы осознали, господин медик, что обратного пути нет... - он посерьезнел. - Предупреждаю вас здесь и сейчас - второй попытки мы не потерпим! Вы просто навсегда перейдете в разряд пациентов... Трок возмущенно вскинулся, но Стратег остановил его властным жестом. - Неповиновение совету считается самым серьезным нарушением. Лучше помолчите! К нему склонился Физик, и, выслушав, Стратег объявил: - Ваша практическая деятельность признана заслуживающей внимания. На остаток испытательного срока вы переводитесь в физическую лабораторию в статусе лаборанта. Доктор возмущенно заерзал, но Стратег только глянул на него и, обращаясь к остальным, спросил: - Есть возражения? Старик ворчливо отозвался своим скрипучим голосом: - Мне давно нужен помощник... Но этот не годится, пусть работает у Физика. Астролог бесстрастно поглядел на Доктора и молча кивнул. Троку почудилась скрытая насмешка, блеснувшая в его глазах. - Решено! - Стратег хлопнул ладонью по столу и поднял взгляд. - Подождите за дверью... Лаборант!
***
“Интересно, зачем я ему понадобился?” - думал Трок, шагая за Физиком по унылым, однообразным коридорам, где кроме бесконечной череды запертых дверей не было ничего примечательного. Пожалуй, тут легко можно было заблудиться, не зная, что означают символы на стенах возле лестничных маршей. Пару раз они поднялись на несколько пролётов, а однажды довольно долго спускались, но никто не попался навстречу, не донеслось ни единого звука, кроме собственных шагов среди всеобщего запустения. Ко всему прочему, мысли о происшедшем занимали куда больше местной географии... Конечно, ему повезло - попади он обратно к Доктору, неизвестно, как всё могло обернуться. Лежал бы сейчас привязанный к операционному столу, в ожидании очередного эксперимента этого сумасшедшего... Хотя, может быть, и нет - из головы не шли слова об испытательном сроке. Оказывается, за ним наблюдали с самого начала, а он полагал, что попал в руки маньяка-одиночки. Впрочем, вся эта история с похищением наверняка проходила с одобрения их загадочного Совета. “Тоже мне, конспираторы”, - ожесточённо подумал он. - “Откуда вы только взялись...” Всё-таки следовало признать, возможности у них действительно впечатляющие. Кроме автономного водоснабжения и подземного реактора, питающего энергией весь комплекс, сюда попадало самое современное оборудование. Взять хотя бы хирургический модуль Доктора или сканирующий томограф. Да что там томограф, одного продовольствия требовалось немало, тем более, как он сам успел убедиться, голод им не грозил. От всего этого крепенько попахивало мощной разветвлённой структурой, а карикатурный Совет, скорее всего, служил незатейливой ширмой... Незаметно вокруг наметились определенные изменения. Появились неуловимые признаки человеческого присутствия, и коридоры больше не выглядели заброшенными. Кое-где слышалось гудение работающей аппаратуры, и в воздухе попахивало озоном. В одном месте Трок сбился с шага, пытаясь заглянуть в приоткрытую дверь, откуда явственно тянуло гарью. В застеклённой галерее, соединяющей два соседних корпуса, он и вовсе застыл перед открывшейся панорамой. Невысокие здания из серого кирпича располагались прихотливым ансамблем в распадке между лесистыми холмами. Окруженные земляными валами, они соединялись многочисленными переходами, затянутыми сверху маскировочной сетью. На заросших газонах виднелись потемневшие бетонные колпаки вентиляционных колодцев. Дальше, за высоким проволочным забором, шла полоса зарослей, над которой возвышалась циклопическая стена антенн. Даже отсюда она выглядела нереально огромной, словно нарисованная безо всяких пропорций деталь пейзажа. - Нравится моё хозяйство? - спросил неслышно подошедший Физик, который с интересом наблюдал за Троком. - Это загоризонтный облучатель ионосферы... Он повернулся к окну, мечтательно глядя на чудовищную конструкцию. - Самая мощная в мире установка такого типа! В отличие от примитивного дипольного комплекса, которым так гордятся за океаном, может работать на любых углах возбуждения замагниченной плазмы. Если учесть, что ионосфера постоянно обдувается солнечным ветром, открывается чрезвычайно заманчивая перспектива... Внезапно на его лицо набежала тень, он раздраженно дернул щекой и молча махнул Троку, призывая двигаться дальше. Впрочем, идти оказалось недалеко...
***
Кабинет оказался под стать своему хозяину - просторный, заставленный аппаратурой зал, от потолка до пола затянутый полупрозрачной плёнкой. Оконные проёмы просвечивали сквозь неё мутными пятнами, а поток воздуха из вентиляции заставлял колыхаться, наполняя помещение неумолчным шелестом. На длинном рабочем столе громоздились электронные блоки, мигающие индикаторами и вздрагивающие стрелками измерителей. От всего этого непрерывного движения кабинет напоминал внутренности огромного механизма, и Трок нерешительно застыл у двери. Физик с облегчением опустился в единственное кресло и впервые взглянул ему прямо в глаза. - Садись и рассказывай, - он указал на протертый кожух какого-то прибора, стоящего на полу. - Начало истории можешь пропустить, сюда все попадают одинаковым образом... - Все? - поразился Трок. - Вопросы будешь задавать потом... Сейчас меня интересует, чем ты занимался у Доктора. Трок с сомнением огляделся и, осторожно переступив переплетение проводов, сел на предложенное место. Прибор был теплым и слегка вибрировал. - Сначала я просто ассистировал во время операций. Доктора интересовала возможность управляемой регенерации. Мы иссекали контрольные образцы живой ткани... - Я знаком с отчетами Доктора, как и все члены Совета, - перебил его Физик. - Пожалуйста, самую суть. - Ну... - замялся Трок, - основное направление: поиск естественных регуляторов. “Надо лишь знать, как запустить процесс, а жабры вырастут сами”, - процитировал он. - Доктор считает, что именно эти регуляторы сдерживают изменения, сохраняя видовую стабильность. Управляя ими, можно обойти ограничения и создать действительно совершенный организм. - Другими словами, он ищет способы “подстегнуть” эволюцию, - задумчиво сказал Физик. - Да, только в масштабе одного поколения, а вернее - для отдельно взятого существа... У Доктора не совсем обычные взгляды на прогресс... - Знаю, - отмахнулся Физик. - наслушался... Все эти бредни о биологическом пути развития и пагубности технократической модели. Что не мешает ему пользоваться современным оборудованием и постоянно строчить заявки на новое, да ещё вне всякой очереди... - он возмущённо фыркнул и отвернулся, бесцельно перебирая лежащие на столе предметы. - Эксперименты постепенно зашли в тупик, - продолжил Трок. - Теоретически, любая часть тела могла обновляться бесконечно, вот только с мозгом всё оказалось намного сложнее. Повреждённая ткань прилежно восстанавливалась при усечении до трёх четвертей объёма, но утрачивались массивы памяти, навыки и способности... Он с содроганием вспомнил своё заключение в изоляторе и того несчастного, с цифрой 75 на обритой голове. Что в нём осталось от человека, о чём он думал целыми днями, привязанный к своему креслу? Бесстрастный, украшенный словно святой - нимбом дренажных трубочек, вставленных в заживающий распил черепа. Только завидев Трока он приходил в себя, открывая рот и силясь что-то сказать, отчего из трубок капала слизь... - Для полноценной регенерации мозга требовался переброс сознания на промежуточный носитель. Следовало на время куда-то вместить всё то, что и составляет уникальную личность. Доктор рассматривал возможность приживления биологического симбионта - на манер сиамских близнецов. Я предложил фиксировать электро-магнитную активность мозга. Однако, не хватало разрешающей способности аппаратуры, да и Доктору такое предложение не понравилось... - Ну, ещё бы, - ворчливо сказал Физик. - Как же обойтись без скальпеля... Что за теория, которой так заинтересовался Астролог? Трок мысленно подпрыгнул - так вот в чём дело, а он ломал голову, отчего Доктор чуть было не пустил его под нож. Они тут вынуждены делиться информацией, но очень ревниво следят за деятельностью друг друга... - Во время обследования выяснилось, что можно не только считывать, но и искусственно модулировать спектр излучения мозга. Таким образом, появилась теоретическая возможность записывать информацию в восстановленные участки тканей. Главной трудностью были огромные объёмы и неопределённость с началом и концом записи. Просматривая результаты сканирования я обратил внимание на циклические повторы. Они и натолкнули меня на мысль писать не весь спектр, а определённый шаблон. Вот про него я и сказал Доктору. А теорию о матрице правителя, передающейся претенденту вместе с короной, привел просто в качестве примера. Крупные артефакты, наподобие пирамиды, могли служить своеобразными генераторами, а головной убор - приёмником-преобразователем... - Всё ясно, Доктор хотел подразнить Астролога, а тот неожиданно заинтересовался. Всю эту мистическую чепуху расскажешь ему сам, - Физик косо взглянул на Трока. - Завтра тебя проводят... Он посидел молча, видимо сортируя услышанное и сказал: - Мысль о шаблоне достаточно любопытна и напоминает методику компрессии кодированного сигнала. Во всяком случае, намного перспективнее бессмысленного уничтожения мозга... - Процесс регенерации не запускается без повреждения исходной ткани - это базовый принцип, - сказал Трок. - Вернее запускается, но происходит совершенно непредсказуемо... Физик понятливо покивал: - Ну, да... И в результате - появляется очередной монстр, а Стратег устраивает на Полигоне сафари для своих головорезов... Не проще ли, использовать мозг-донор или клонировать его на клеточном уровне? - Клонирование идёт слишком медленно, повторяя все этапы роста организма. Регенерация протекает намного быстрее, к тому же, способ обмена информацией вообще неясен - мозгу не отдашь команду копировать содержимое с одного устройства на другое... - Ладно, - подвёл итог Физик, - основное я услышал, а подробности мы уточним позже. Сейчас можешь идти, но настоятельно рекомендую отнестись к предупреждению Стратега серьёзно...
***
Очередное лезвие мелькнуло сверкающей полосой и хлёстко впилось в мишень. Раздетый по пояс Астролог метал их с необычайной силой, балансируя на плоской вращающейся подставке. Перед броском он расслабленно поводил плечами и неуловимым движением отправлял оружие в полёт. Высокий пояс облегал его словно корсет, над которым выделялись широкие пластины грудных мышц. Нельзя сказать, что Трок повидал много астрологов в своей жизни, вернее - не встречал ни одного; однако, всё равно представлял их как-то иначе. Еще по дороге сюда, следуя за молчаливым провожатым он предполагал, что увидит полутёмное обиталище с непременными свечами и загадочными атрибутами. В голове вертелись всяческие хрустальные шары, свитки с гороскопами и прочий шаманский инвентарь. Здешний же интерьер больше напоминал спортивный зал, да и сам хозяин ничуть не походил на чернокнижника... Астролог вынул следующий клинок и молча шагнул навстречу, протягивая рукоятью вперёд. Вблизи стало особенно заметно, что пояс, будто рёбрами, начинён рядами лезвий. Трок осторожно принял оружие и покрутил в руке: тяжелая, слегка изогнутая полоса тусклого металла с односторонней заточкой и широкими спусками от середины лезвия, не слишком подходила для метания. “Как же он кидает эти штуковины, - подумал он, - да ещё так далеко...” Словно подслушав мысли, Астролог приглашающе повел рукой, указывая на мишени поближе. Несколько грубо раскрашенных кругов висели на разной высоте, прикреплённые к перекладинам “шведской” стенки. Деревянный пол под ними застилали куски резиновой дорожки. Поколебавшись, Трок примерился к самой крупной цели и размахнулся. Бросок вышел неожиданно сильным, вот только нож ударился о мишень плашмя и негодующе зазвенев, отлетел обратно. Трок смущённо подобрал его и снова встал на исходную позицию. - Подожди, - вмешался Астролог и поманил за собой. Остановившись в каком-то шаге от мишени, он взял у Трока клинок и коротко взмахнув, послал в цель. - Нужно добавить движение плеч, разворот корпуса... иначе, рука устанет быстрее, чем ты поймёшь свои ошибки, - усмехнулся он и отступил в сторону. Действительно, на таком пустяковом расстоянии, вкладываться в бросок оказалось намного легче. Не приходилось задумываться над количеством оборотов, беспокоиться о точности или дальности полёта - всё получалось само собой... Трок увлёкся, слыша как начинает посвистывать в воздухе отточенное лезвие . - Хорошо, - похвалил Астролог. - Теперь представь, что нож не покидает руки; сосредоточься на точке куда он должен попасть и, не теряя ощущения цели, - бросай. Получилось! Впечатление было такое, будто нож превратился в наконечник воображаемого копья. Да и воткнулся он совсем рядом с выбранным местом, убеждая лучше всяких слов - раньше так не получалось ни разу. - Не смотри на мишень, - сказал Астролог. - Контролируй полёт не зрением, а внутренним чувством, оно подскажет правильные движения. Можешь отвести взгляд или вовсе закрыть глаза. Нужная тебе информация разлита в окружающем мире - осознай себя частью этой системы... Как заправский фокусник, он извлёк откуда-то желтый бумажный квадратик с липким краем. Прицепив его на мишень, он кивнул и отступил назад. Трок слегка замешкался: “Легко сказать - удерживай в восприятии, а прилетит эта железка обратно, и хорошо - если не лезвием...” И вновь, словно уловив его сомнения, Астролог неожиданно произнёс: - Не через мысль приобщается тот, кого посвящают, а через действие! Аминь! - ответил про себя Трок и метнул нож...
***
Открыв глаза, он обнаружил, что Астролог задумчиво смотрит на него. Он молчал так долго, что Трок не выдержал: - Это какой-то ритуал? - осторожно спросил он. - Нет, - улыбнулся Астролог, - Скорее, пример взаимодействия тонкого и физического планов действительности. Тебе знакома такая классификация? Трок молча кивнул, решив ничему не удивляться. - Не стоит считать это дремучим невежеством, - проницательно заметил Астролог. - На разум опирается и кончик осенней паутинки, и целостность мироздания... Он вынул нож из мишени и неторопливо убрал в пояс. Пробитый листок кружась опустился на пол. - Воспринимай подобные странности, как неизученные законы природы. Тайна реального мира кроется в метафизике, и пока науку ослепляют исследования «грубой» материи, мы будем пребывать в состоянии несовершенного и раздвоенного сознания. Трок недоверчиво пожал плечами: - Все достижения человечества связаны с традиционной наукой. Астролог усмехнулся: - Мой путь является сознательной ересью по отношению к доминирующей науке. Утверждая правила устройства мира, учёные не знают, откуда и почему эти правила возникают... Стоит, например, пересмотреть отношение к введённому Эйнштейном понятию пустого пространства с присоединенным к нему временем. Как математическая модель она, вероятно, безупречна, но как физическая... - он поморщился. - Не может ничто искривляться, обладать проницаемостями электричества и магнетизма. Не существуют “физические” поля в пустоте; не может свет распространяться в том, что не существует, да еще и с ограниченной чем-то или кем-то скоростью... Он легко опустился на пол, скрестив ноги, жестом предложив Троку сесть напротив. - В основе греко-латинского, а позже христианского миропорядка заложена идея Бытия. Если же рассматривать модель мира как Небытие или пустоту, то это идеалистическое построение несёт в себе странную потенцию. Сумма и произведение всей бесконечности вещей равны нулю, и каждая вещь в отдельности тоже равна нулю, то есть мнима. И если так, то вселенная равна человеку, а человек равен вселенной и может стяжать всю её мощь - если сумеет найти правильный способ... - И уже есть практические результаты? - ехидно спросил Трок. Астролог внимательно поглядел на него, словно принимая какое-то решение. - Ты, конечно, обратил внимание на нашу немногочисленность, - начал он, пристально глядя в глаза. - Когда-то, неподалёку располагался жилой городок нашего центра, в котором обитала большая часть персонала и члены их семей. Теперь там известный тебе объект, под названием Полигон... - А люди? - Знал бы ты, сколько раз мне задавали этот вопрос, - вздохнул Астролог. - Они выпали из этого сегмента реальности... - Как это “выпали”? - не понял Трок. - А вот так! Ни тел, ни каких-либо других останков не обнаружено, хотя могу заверить - искали очень тщательно. У многих, как ты понимаешь, были личные причины... - он помолчал. - Ну, и как на твой взгляд - это мракобесие или наука? Трок ошеломлённо покрутил головой. - Что же там произошло? - Совместный эксперимент Механика и Физика, по исследованию асинхронности физических процессов различных уровней. Так это называлось официально...
***
Плоский камень, размером с немаленькое колесо, больше всего походил на обкатанный прибоем галечник, если на свете существовали волны способные ворочать такую тяжесть. Чуть выпуклый снизу, он вращался с едва слышным шорохом опираясь на камень поменьше, служивший своеобразной подставкой. Вращался, конечно, не сам собой - сидящему рядом Троку приходилось поддерживать движение деревянной рукояткой, вставленной в специальное углубление ровной, отполированной поверхности диска. Астролог сидел напротив, с другой стороны этого необычного сочетания гончарного круга и ручной мельницы. Он прикладывал лезвие к вращающейся плоскости, поправляя заточку. Выглядел он столь сосредоточено, что Трок не решался его отвлечь. После упоминания о катастрофе, он вообще, как-то неуловимо изменился, насколько можно было судить по его бесстрастному восточному лицу. - Вижу, у тебя накопились вопросы, - наконец нарушил он молчание. - Из-за чего произошла авария на Полигоне? - первым делом поинтересовался Трок. - Причины мало кому понятны, даже самим организаторам эксперимента, - не спеша ответил Астролог. - Насколько мне известно, нарушилась последовательность процесса. Основная сложность крылась в самой системе отсчета. Требовалось устройство, которое бы измеряло не отрезки времени, а изменение его потока. Не дискретные значения в бессмысленных единицах, а реальные функции, понимаешь? - Не совсем, - признался Трок. - Представь, что ты стоишь с барабаном на берегу реки, - Астролог скрыл улыбку, - и пытаешься измерить течение, считая промежутки между ударами. Вот так, любые современные, пусть даже и самые точные часы, отсчитывают определенный ритм, не имеющий никакого отношения к потоку времени... - Ну хорошо, - Трок попытался зайти с другой стороны, - а для чего проводился эксперимент, какая была цель? - А с какой целью мы вообще участвуем в опытах, непосредственно нас меняющих? - ответил вопросом Астролог. - Чтобы стать умнее или лучше, - предположил Трок. - Но... - Верно, - перебил Астролог, - познание нельзя сводить к умозрительному разрыву с человеческим стадом. Нужны поступки, физические действия, совершенные в реальном мире, дабы в итоге свершилась истинная самотрансформация... - Какая трансформация, - воскликнул сбитый с толку Трок, - в кого? - Я бы и сам хотел это знать, - Астролог поиграл ножом, поднял голову и словно выстрелил вопросом: - Зачем ты понадобился Физику? Он уперся тяжелым, прямо-таки физически ощутимым взглядом и Трок растерянно выпустил рукоять. - Его заинтересовала теория ментального шаблона, - неуверенно выдавил он. - Глупости! Физика интересуют только собственные идеи, а отношение к мистике - хорошо известно... - Я имел в виду, принципы переноса сознания, - Трок приободрился. - Может быть, соединение технологий даст развитие новому виду знания... - Новое знание? - усмехнулся Астролог. - Известно о существовании семи, так называемых, “башен Сатаны”, которые являются полюсами воздействий на современный мир. Они расположены в форме дуги, обводящей Европу. Причём это не современные конструкции, а исторические артефакты, которым насчитывается не одна сотня лет... - Да какое воздействие могут оказывать эти древние башни, - возмутился Трок. - А какое оказывает установка Физика? - поинтересовался Астролог. Не дождавшись ответа, он продолжил: - Первая башня находится в районе Нигера, о котором уже во времена древних египтян говорили, что оттуда приходят самые страшные колдуны. Вторая - в Судане, в горном районе, населенном "ликантропами". Надеюсь, - прищурился он, - после работы у Доктора, ты не станешь сомневаться в их существовании? Трок промолчал. Конечно, те одичавшие и заросшие шерстью пациенты, никакими оборотнями не были. Просто направленная мутация превратила их в настоящих чудовищ. Впрочем, спорить было бессмысленно, да и по-правде говоря, не очень то и хотелось... - Третья и четвертая башни находятся в Малой Азии. Одна в Сирии, другая в Месопотамии, неподалёку от иракского Мосула. А две последних расположены еще севернее, ближе к Уралу. Крайняя "башня Сатаны", соответствующая рукоятке серпа, находится на юге Западной Сибири, то есть у нас на Алтае. Именно здесь существует разрыв между мирами, откуда по преданию, в последние времена хлынет античеловечество - орды Гогов и Магогов... - Это же легенды, - вскричал Трок, - какие-то замшелые предания! - Раз исчезли одни, могут появиться другие! - отрезал Астролог. - Но я опасаюсь не пришельцев из других измерений, а тех, кто станет этим античеловечеством, под воздействием установки Физика... Трок замер под пронизывающим взглядом Астролога. Пауза затянулась, по спине пробежал неприятный холодок и стараясь, чтобы голос не дрогнул, он осторожно спросил: - А в чем их опасность, может как раз, это и есть проявление эволюции...
- Это же легенды, - вскричал Трок, - какие-то замшелые предания! - Раз исчезли одни, могут появиться и другие! - отрезал Астролог. - Но я опасаюсь не пришельцев из других измерений, а тех, кто станет этим античеловечеством, под воздействием установки Физика... Трок замер под его пронизывающим взглядом. Пауза затянулась, по спине пробежал неприятный холодок и, стараясь чтобы голос не дрогнул, он осторожно спросил: - Испытание проведут на мне? Астролог погасил взгляд и провёл рукой по камню, будто оглаживая. Внезапно выхватив нож, он с размаху вонзил его в полированную поверхность. Оторопевший Трок замер, с изумлением глядя на раскачивающуюся рукоять. Как во сне, он неуверенно протянул руку и неожиданно порезался о заточенное до бритвенной остроты лезвие. Капелька крови растеклась по чернёной стали, словно впитываясь в металл, и Трок пришел в себя. - Вот теперь, это и впрямь похоже на ритуал, - с усмешкой произнес Астролог. - Иди и помни: я первый встану у тебя на пути...
***
Ночную тишину разорвал вой сирены и проснувшийся Трок вскочил со своей койки. Темноту озаряли равномерные вспышки, искажающие очертания окружающих предметов, так что он не сразу сообразил где находится. Осознав наконец, что стоит раздетый посреди отведенной ему комнаты, он начал торопливо одеваться, прислушиваясь к звукам за дверью. Внезапно заунывный сигнал оборвался и Трок замер на пороге, осторожно выглядывая в коридор. Во всем здании царила тишина. Ни топота бегущих, ни каких-то других очевидных признаков тревоги. Как он ни старался, не услышал ровным счетом ничего. Если бы не мигающая над дверью лампа, могло показаться, что все приснилось... Он отступил назад, включил в комнате свет и попытался прочесть надпись на плафоне. Если неведомые создатели и вкладывали смысл в эти значки, то он от него ускользнул. Видимо предтечи современных пиктограмм тоже относились к секретным сведениям, и разобраться в них можно было лишь имея соответствующий допуск. Выйдя в темноту коридора он задумался. Выше этажом располагался кабинет Физика, но сегодня на установке планировался какой-то “сеанс”. Так что, этот любитель поработать допоздна, скорее всего отсутствовал. Можно было воспользоваться ситуацией и немного осмотреться. Памятуя предупреждение Стратега, следовало делать это очень аккуратно, не вызывая подозрений. Если его заметят - он скажет, что выскочил по тревоге и не зная, что делать, спросонья заблудился. Приняв решение он отправился в путь, стараясь особо не шуметь, но и не красться, а просто изображая растерянного человека. Эта часть здания была ему неизвестна, но планировка вряд ли сильно отличалась. Впрочем, архитектурных сюрпризов хватало и здесь. Так, скудно освещенная лестница уходила вниз едва ли не на десяток пролетов, хотя снаружи строение выглядело трехэтажным. Справедливо рассудив, что сверху виднее, он добрался до последнего этажа и остановился у окна, пораженный открывшимся зрелищем. Низкие облака подсвечивались мерцающим лиловым светом. Иногда в разрывах туч на мгновение возникали иглы северного сияния, переливающиеся всеми цветами радуги. Контуры невидимой в ночи установки, проступали из темноты пунктиром разрядов, пробегающим по протянутым к небу фермам. Завороженный необычным зрелищем, разворачивающимся в полной тишине, он вдруг ощутил легкое покалывание кожи лица. Одновременно откуда-то снизу явственно потянуло сквознячком, словно открылась запертая дверь, которую он миновал несколько минут назад. Трок осторожно отступил от окна, стараясь двигаться бесшумно. Получалось не слишком хорошо. Еле слышный шорох подошв показался ему оглушительным. Быстро сняв обувь он остался в одних носках и, прижав ботинки к груди, шагнул к перилам. Только он собрался посмотреть вниз, как его охватило острое чувство, что стоит лишь выглянуть и он неминуемо встретится взглядом с тем, кто сейчас рассматривает лестничные пролеты. Впечатление было таким сильным, что он отшатнулся, едва не потеряв равновесия. Торопливо оглядевшись, он понял, что попал в западню. Вход в коридор был закрыт, в чем он убедился, как только поднялся сюда. Еще один, ведущий наверх участок лестницы, оканчивался тупиком. Похоже, раньше там был выход на чердак, по какой-то причине заложенный кирпичом. Снятая вместе с коробкой дверь лежала в углу, небрежно прислоненная к стене. Аккуратно поставив ботинки, Трок ухватился было за шпингалет окна, но тот легко отломился, оставшись у него в руке. Впрочем, источенные временем рамы были покрыты столькими слоями краски, что их вряд ли бы удалось открыть не наделав шума. На какое-то мгновение его охватила паника. Кто бы ни был там внизу, эти тихие, крадущиеся движения не сулили ничего хорошего. Обострившееся чувство опасности подсказывало не изображать заблудшего, а срочно искать укрытие. Держась поближе к стене, Трок быстро поднялся по ступеням, едва не зацепив макушкой низкий потолок. Между заляпанной известкой дверью и стеной темнела треугольная щель, достаточно широкая, чтобы попробовать в нее забраться. Повертев головой, он почти сразу обнаружил, что искал. Оставалось только надеяться, что проводка исправна и короткое замыкание выведет из строя освещение всей лестницы. Спустившись за ботинками он прихватил с окна оторванный шпингалет. Еще в школе они проделывали такие штуки, служащие подтверждением простых физических законов. Так и теперь - стоило только вставить эту железку в пустой патрон на стене, как сверкнула искра и свет погас. Мысленно поблагодарив неизвестного выкрутившего лампочку, Трок улегся набок и стал потихоньку протискиваться в щель... Тихие шаги он расслышал, когда тело начало затекать от неподвижности. Неизвестный добрался до площадки, постоял у окна и начал неторопливо подниматься выше. Скрежет ключа застал его на последней ступени. Дверь в коридор распахнулась, озарив светом лестницу. - Ну? - негромко спросил вошедший. - Никого, - ответил первый. У него оказался хриплый, простуженный голос. - Не маячь на свету, - попросил он. Пришедший захлопнул дверь и поднялся поближе. - А ты чего в темноте? - спросил он. - Похоже замыкание, - ответил хриплый. - Видишь, как сегодня полыхает... Трок замер в своем укрытии, обливаясь потом. Они переговаривались, стоя буквально в двух шагах от него. Приходилось сдерживать дыхание, уткнувшись носом в пыльные завесы паутины. Как это обычно случается, стоило лишь об этом подумать и нестерпимо захотелось чихнуть. Трок сморщился отчаянно гримасничая, на глазах выступили щедрые слезы, которые побежали по щекам, прокладывая горячие дорожки. Неожиданный звук оборвал разговоры и его мучения. - Тихо! - сказал хриплый. - Слышишь, сигнал... Из коридора повторился приглушенный хлопок в ладоши. Уже не скрываясь, оба спустились вниз и за неплотно прикрытой дверью забубнили голоса. Потом звуки, как-то неожиданно стихли, наступила прежняя тишина, но Трок еще долго лежал неподвижно, недоверчиво вслушиваясь в темноту. Изрядно продрогнув он выбрался наконец из своего укрытия, едва не опрокинув его на себя, неловкими движениями закоченевшего тела. Осторожно приблизившись, он долго прислушивался, присматривался и даже пытался принюхаться к тоненькой струйке воздуха. Наконец он решился и медленно потянул дверь на себя. Против ожидания она не заскрипела, а легко открылась, подхваченная сквозняком. Коридор оказался пуст. Возле самого входа чернело распахнутое окно, в которое врывался поток холодного ночного воздуха. Светящаяся установка смотрелась в нем, как сюрреалистическая картина в раме. Недоумевая кому понадобилось открывать окно, Трок выглянул в него, а потом и вовсе улегся животом на подоконник, заглядывая за карниз. Он так и понял, что заставило его всматриваться в темноту. Может быть неясные тени промелькнувшие при вспышке беззвучного разряда, или не подводившее его сегодня предчувствие. Как бы то ни было, когда разошедшиеся на мгновение тучи открыли пылающее небо, он разглядел внизу на земле два неподвижных тела.
***
Утром его растолкал охранник. Рядом стоял хмурый, невыспавшийся Физик, с красными глазами. Трок вскочил с кровати, растерянно наблюдая, как осматривают его одежду. - Ночью убиты двое, - устало произнес Физик. - Тела обнаружены возле нашего корпуса... Угрюмый охранник недовольно покосился на него, но промолчал и поднял с пола ботинки разглядывая подошву. Трок мысленно похвалил себя за предусмотрительность. Он потратил немало времени приводя одежду в порядок и заснул перед самым рассветом. Может быть поэтому, чувствовал он себя отвратительно: под веки словно насыпали песка, а лицо горело, как от загара. - Куда ты выходил ночью? - жестко спросил Физик. Трок замешкался под их напряженными взглядами и переступил босыми ногами. - Ну... Меня разбудила сирена и лампа вот эта мигала, - он кивнул на плафон. - Я не знал, что делать, поднялся к вам... - В корпусе включали аварийное оповещение? Зачем? - повернулся к охраннику Физик . Тот молча пожал плечами. - Ладно, это я выясню... Что дальше? - Ничего... - простодушно ответил Трок. - Вышел в коридор, а там света нет, только установка ваша вся в огнях... Физик переглянулся с охранником. - Долго ты пробыл у окна? - спросил он. - Нет, - соврал Трок. - Я сразу вернулся в свою комнату. Физик с сомнением посмотрел на него и махнул рукой. - Ладно, будем надеяться - все обойдется... Трока так и подмывало расспросить подробнее, изображая обыкновенное любопытство. Особенно его занимал вопрос - откуда стало известно, что ночью он выходил. Но опасаясь насторожить их какой-нибудь фразой или неправильной интонацией, он с деланным равнодушием зевал и почесывался, пока его не прогнали завтракать. Показалось ему или нет, что Физик поглядывал как-то странно, впрочем - все равно, теперь это не имело значения. Можно было не сомневаться, что за время его отсутствия комнату вывернут наизнанку, но скрывать и впрямь было нечего... По заведенному распорядку питались они в специальной комнатушке, возле кабинета Физика. Без особых изысков она величалась столовой, хотя кроме пары столов со стульями, там ничего не было. После строгих, практически тюремных правил Изолятора, где еду разносили по камерам, Трок наслаждался этим неказистым уютом. Трижды в день один из охранников приносил им вложенные друг в друга судки с горячим, и одноразовую посуду. Сегодня он не вышел, как обычно, а перегнулся через стол, едва Трок взялся за ложку. - Говорят, это все из-за тебя, - произнес он с угрозой. - Что, из-за меня? - Ты не прикидывайся, - разозлился охранник. - Я про наших парней... - Послушай, - сказал Трок миролюбиво. - Меня только что об этом спрашивали, я бы тут не сидел... Охранник промолчал не сводя с него взгляда. В расстегнутом вороте камуфляжа нервно пульсировала жилка, которую перечеркивало кое-что знакомое. Трок проглотил несколько ложек, не чувствуя вкуса, хотя готовили здесь прилично. Он вяло поковырялся в тарелке, обдумывая возникшую мысль и, как-бы невзначай, поинтересовался: - А ты уже всем завтрак разнёс? - Зачем тебе? - подозрительно спросил охранник. - Остыло... - ответил Трок и видя, как тот заиграл желваками, поспешно добавил: - Говорю же тебе - я ни при чем! Значит это кто-то другой. Вот и спрашиваю: ты когда разносил еду ничего не заметил? - А что я должен был заметить? - заинтересовался охранник. - У того, кто это сделал, наверняка плохой аппетит с утра. - Трок старательно зачерпнул еще ложку и принялся жевать не сводя с охранника взгляда. Тот задумался, вспоминая, а потом презрительно бросил: - Не угадал, умник! Наши после утренней беготни лопали - будь здоров, остальные - как обычно. Хотя... - Что? - встрепенулся Трок. - Да есть тут один, - доверительно понизил голос охранник. - Болтает разное вместо того, чтобы пайку трескать. Ну точь-в- точь, как ты описал, - он издевательски ухмыльнулся и покосился на едва начатую миску. Трок вздохнул: - Ну, хорошо... Сам ты, как думаешь, смог бы я справиться с двоими? Охранник смерил его взглядом и скривился. - Мне это тоже непонятно, - признался он. Трок отодвинул миску. - Кроме вас, других подготовленных бойцов тут нет, - начал он. - Из Питомника никто не убегал - если не ночью, так утром обязательно бы заметили. Попробуй не заметить - сам окажешься в клетке! Да и вас, сразу бы подняли по тревоге. В то, что кто-то из пациентов порезвился на воле, а потом добровольно вернулся к Доктору - я не верю... Охранник вытращил на него глаза: - Откуда ты знаешь про... - он прикусил язык и огляделся по сторонам. - А я там работал, - как можно небрежнее бросил Трок. - Потом вот сюда перевели... Охранник подошел к двери, выглянул в коридор и вернулся к Троку. - А ты там не видел... - начал он неуверенно. - Кое-кого, с такими же следами на шее, - понятливо подхватил Трок. - Кстати, что это? - Ошейник, - мрачно буркнул охранник после затянувшейся паузы. Видя, что Трок выжидательно молчит, он добавил: - За границей, говорят, такие на собак вешают. Вырабатывают э-э-э... навык безусловного подчинения... - Ишь, как запомнил, - сказал без улыбки Трок. - Ладно, видел я его, и не только видел... Живой, и самое главное, невредимый. Его, вроде как, в санитары определили - почти по специальности... Между прочим, отличный мужик! - Да он знаешь какой, - свистящим шепотом произнес охранник. - Он же из-за меня... Нам на спецподготовке столько всего грузили - команды всякие, условные сигналы. То пальцами щелкнут, то в ладоши хлопнут - попробуй запомни... А не справляешься - инструктор кнопку жмет. Эта зараза, что нам вешали - он коснулся шеи, - похлеще любого шокера будет! Я уже совсем от боли свалился, а он рядом был, ну и попер на инструктора. А у нас порядки видел какие, вот и списали его... - он опустил голову. - Значит навык безусловного подчинения, - задумчиво повторил Трок. - А инструктор, кто? Охранник закаменел лицом и замер на несколько секунд. Потом отвернулся и загремел судками. Трок подумал, что он, пожалуй, перегнул палку. - У тебя же сейчас ошейника нет, - бросил он в напряженную спину. - Кто мог отправить их ночью с заданием? Когда охранник повернулся лицо напоминало бесстрастную маску. - Покушали? - спросил он, не поднимая глаз. - Вот и хорошо... Он проворно убрал со стола и сложив свою нехитрую поклажу торопливо вышел, аккуратно притворив дверь.
«Здравствуй, мама! Пишу тебе милостью моих врагов, пообещавших, что последнее мое письмо дойдет до тебя. Пишу, хотя знаю, как тяжело тебе будет получить его; пишу, потому что знаю - еще тяжелее тебе будет до конца твоих дней ждать сына, который не вернется. Это война, мама. Мы могли победить, но победа досталась другой стороне. А победители всегда судят побежденных сурово, хотя именно за их счет завоевали это право – судить. Прости, я не хотел жаловаться. Я все еще люблю жизнь, мама, хотя меня казнят через несколько минут. Та, Что Приходит За Всеми смотрит на меня из Темноты, а я до сих пор не верю, что умру. Я хотел сказать совсем не это… времени мало и скоро оно закончится совсем. Не жди меня, мама. Я не вернусь. Но может быть…»
Глубоко за полночь она услышала звон колокола на том берегу Ручья. Правда, проснулась она не от этого – ей всегда плохо спалось с тех пор, как пришло то письмо... Колокол прозвонил снова. Женщина глянула в сторону окна и тут же вспомнила - в нем нет ни одного стекла, сквозь которое она могла бы увидеть, кто стоит там, на том берегу. Увидеть? Даже не будь окно заколоченным, она не увидела бы ничего в мерзлой темноте ночи. Она встала и зажгла огонь, не собираясь подходить к двери и хоть как-то отвечать звонившему, но звук колокола, как крик ребенка, рвал ей сердце. Сколько раз она слышала его? Сто? Тысячу? Почему же именно теперь он так тревожил ее? Миром правили ночь и темнота - простые, не страшные; она давно уже никого и ничего не боялась - значит, это был не страх. Она все-таки подошла к окну, помедлила, ожидая, что незваный гость уйдет сам и, услышав, как язычок колокола снова ударился о тусклую медь, рывком распахнула крохотную форточку и громко и крикнула в темноту: - Уходите! Я не стану опускать мост! …Мост, подумать только! Когда-то это и в самом деле был мост, а теперь – несколько сколоченных вместе досок, да старая веревка, да ворот, с помощью которого она опускала мосток на тот берег Злого Ручья. Ее муж хотел, чтобы она всегда была в безопасности – а то время было куда более страшным, чем нынешние времена. Поэтому он построил дом на пригорке возле Ручья, выкопал глубокий ров и отвел воду так, чтобы дом оказался стоящим на острове. Ледяная, бурная вода уносила любого, кто осмеливался ступить в нее, но так же охотно и помогала ей, молодой, начисто простирывая, пробивая морозной свежестью даже самое грязное белье. Незваный гость услышал ее крик и больше не притронулся к колоколу. Но сквозь вечный шум не замерзающего в любую стынь Злого Ручья до нее, глубоко вдыхавшей ледяной воздух пополам со снежинками, влетавшими через форточку, вдруг донеслось странное тихое слово: - Мама… Услышав его, она поперхнулась морозной свежестью и на долгий миг совсем престала дышать. Неужели ей не послышалось? …Может быть, в конце концов, она и впустила бы его. Да, именно так она бы и поступила. Так она поступала с тех пор, как умер ее сын, с тех пор, как получила то письмо – поступала в память о сыне, и с горькой благодарностью тем, кто позволил ему в последнюю минуту написать матери. Так она приветила однажды лихого человека, который вошел в дом гостем, но стал хозяином. Да, она впустила бы того настырного, который звонил не меньше получаса, если бы он не произнес этого родного слова чужим голосом. Где-то и как-то он узнал о ее горе и пожелал воспользоваться им, не зная, что так - не сможет, не подозревая даже, что она никому не позволит ранить свое сердце, на котором уже не осталось места для новых ран. - Уходите! – снова крикнула она, и повторила с рвущим душу отчаянием, - уходите! - Мама, - повторил ночной гость, - это же я... Одного слова «мама» было достаточно, чтобы заполнить пустоту, которую она ощущала так долго. Но ощущение было настолько странным, что напугало ее. И как корабль к спасительной гавани, как ребенок, ищущий защиты и утешения, взгляд ее потянулся к комоду, где стояла шкатулка с письмом сына. Там было все, что у нее осталось - там, а вовсе не здесь. Здесь у нее не было ничего, и недаром она дала себе обещание никогда не ждать, никому не верить, обещание, оберегавшее ее от того, что происходило с ней сейчас. Ведь если бы тот, за окном, снова сказал «мама», она закричала бы. Не отрывая глаз от письма вынутого из шкатулки (и когда она только успела?) женщина тихо попросила: - Уходи… Человек, стоящий на том берегу не мог слышать ее шепота. - Мама, - снова сказал он, - прости меня, мама, я не мог вернуться раньше. Пожалуйста, впусти меня. Я долго шел к тебе, я устал и замерз… - Уходи! – крикнула она, не надеясь даже, что он поймет и покорится, - уходи, уходи, уходи! И со стуком захлопнула крошечную перекошенную форточку. Форточка не хотела закрываться, она только хлопнула об раму, и растворилась еще шире, впуская в дом еще больше снежинок, морозного воздуха и чужого отчаяния. - Мне больше некуда идти, мама. Я уже пришел… пришел домой. Женщина подошла к комоду, открыла шкатулку, положила письмо внутрь и закрыла крышку. «Нет», - сказала она себе просто. «Нет» - хлопнула, закрываясь, крышка шкатулки. Тот, за ручьем, сказал еще что-то, но она больше не слушала, не хотела слушать. Женщина затеплила огонь в печи, оглядела то, что осталось от некогда уютного красивого дома – в нем, как и в ее жизни, были теперь лишь осколки, обломки, останки, - подобрала с пола оброненное, незаконченное вчера шитье и принялась за работу. Руки, помнившие прикосновение к письму сына - как к чему-то живому! - делали беспорядочные стежки. Голос и колокол больше не звучали. Работа продвигалась на удивление быстро, хотя она совсем не торопилась, наоборот, старалась затянуть ее, отдалить момент, когда старое платье будет заштопано. Больше в доме нечем было заняться, а выходить она не хотела, хотя нужно было принести еще дров, надо было подмести снег с дорожки, проверить, наконец, старую веревку моста – как она там - еще держится? (держится, куда ей деваться-то? Денег на новую все равно не было). И веревка и весь этот дом, и хозяйка его только так и держались – потому что им некуда было деваться. Платье было заштопано. Рассвет еще не наступил. Безделье навалилось на нее тяжелее стылого неподъемного камня. Она так привыкла заниматься хоть чем-то – просто потому, что человеку даны беспокойные руки – и теперь вот вынуждена была отдыхать... Какой там отдых! Она ходила из угла в угол, переводя взгляд с одного старого деревянного кресла на другое; со стола о трех ножках на стену, которая впитывает известь как губка и не становится от этого светлее, но зато сажу не впитывает совсем; глядя на забитые, заколоченные снаружи досками, а изнутри – толстой кожей окна без стекол – человек, который однажды пришел гостем и стал хозяином, ушел, забрав все хоть сколько-нибудь ценное, даже вынул стекла из оконных рам... Как можно отдохнуть, беспокойно ища чего-то на полу, среди старых ковриков, и на потолке, некогда расписанном цветами? Коврики были старыми не потому, что состарились. Полгода назад она соткала новые, но стоило постелить их, как они утратили яркость, краски потускнели, а края ковриков, ровные и четкие, вдруг обратились расплывчатой неряшливой бахромой. После этого – и после того, как бесследно исчезли нарисованные ею – поверх старых, почти уже незаметных – цветы на потолке, - она престала пытаться украсить свой дом. …Не для кого, не для чего. Ей и так было хорошо, одной. Муж не вернулся с одной войны, сын – с другой. Все остальное было уже ненужным. Если она замечала, что стало грязно, то убиралась. Когда чувствовала холод, топила печь, голод – готовила и ела. Иногда в ней просыпалось прежнее – и женщина приготовляла какое-нибудь сложное блюдо, что нравилось ей, ее мужу или сыну, бралась за починку тех платьев, что у нее остались, или шла в гости. Ее всегда охотно принимали, но с какой-то опаской, словно то горе, что она несла на себе, было для остальных болезнью, которой можно заразиться… …Рассвет все-таки наступил. Тонкие лучи протянулись сквозь щели – свет, как и горе, всегда находит свой путь, и женщина погасила свечи. Ей казалось, что она, наконец, успокоилась, что может лечь и уснуть – так иногда случалось, что ночная бессонница оборачивалась дневным сном, но там за дверью, за Злым Ручьем все еще был он. Она не слышала его, но чувствовала. И от этого в сердце рождалось беспокойство, не дававшее думать ни о чем другом, кроме странного гостя. Она полежала немного и поднялась. Поставила котелок с супом в печь, в очередной раз добавила дров и стала, опустив пустые руки. Нужно было чем-то занять их, но было нечем. Кутаясь в подбитую вытертым мехом накидку, женщина позавтракала, наблюдая как ярче, чище, сильнее становятся рассветные лучи. Интересно, что делает сейчас гость за Ручьем? Руки сжались, сминая что-то шуршащее и тонкое. Она опустила взгляд и увидела, что снова держит в руках письмо сына. Удивиться - или возмутиться - она не успела. Ей вдруг ясно представилось, как ночной гость сидит на снегу – в старом полушубке, куда более вытертом, чем даже ее древняя накидка, в подвязанных веревками разваливающихся сапогах и чем-то, что уже нельзя было назвать шапкой – нелепом колпаке из кусочков кожи, проложенных для тепла бумагой – вы только подумайте - бумагой! - и содрогнулась. Как же ему холодно сейчас! Снег – это ведь не теплый пол в доме, не ветхое рукотворное кресло, в котором еще можно сидеть, хоть и с большой осторожностью, и даже не камень, один из тех, что стоят во дворе. Снег куда холоднее, а за порогом еще и метель... Женщина встала, на деревянных ногах подошла к комоду, открыла и закрыла шкатулку, запирая в ней непослушное, то и дело вырывавшееся на свободу письмо. Потом подошла к двери, раздумывая, не открыть ли ее – хотя бы для того, чтобы посмотреть на человека который назвал ее «мама». Но все еще было слишком темно и это и радовало ее и печалило. Она все равно не смогла бы увидеть и решила не открывать, не выпуская туда, наружу свою надежду. А он, даже если и был ее сыном, не узнал бы ее теперь. Горе никого не красит - а она знала, что старость приходит быстрее к тем, кто несчастен. Теперь она была такой же развалиной, как и ее дом, державшаяся просто потому, что ей не осталось ничего другого. Она услышала за дверью какой-то звук и прислушалась. Гость пытался петь. Это была песня-молитва; ее она пела когда-то сыну. То есть и ее тоже. Он мог просто угадать – если конечно хотел угадать – но ее сердце дрогнуло и потянулось навстречу хриплым странным звукам: - Ты сохрани, Господь, нас от беды, От злого недруга, от черного недуга, От черной зависти лихого друга, Ты сохрани, Господь, нас от беды.
От жажды нас, всевышний, сохрани Слова спускать с цепи и то и дело Чужие души штопать неумело, От жажды нас, всевышний, сохрани Женщина поймала себя на том, что тихонько подпевает. Она забыла, как петь – она должна была забыть, но что-то другое в ней – не память, нет – знало, как, и возвращало ей эту способность. Ради чего? Ради странного гостя за дверью, который, замерзая на снегу, пел песню, которая по-настоящему и не была песней? - От трусости, о Боже, защити, От страха быть неправым или правым, От верности слепой звериным нравам, От трусости, о Боже, защити!
Нас от тоски храни, Создатель наш, По тем, кого уж больше нету рядом По искренним словам и мирным взглядам, Нас от тоски храни, Создатель наш.
Нас от невозвращенья сохрани, От запертых дверей, от веры малой, Любви слепой, надежды запоздалой, Нас от самих себя, Господь, храни. Зачем вообще люди делают то, что не прибавляет им счастья? Они вынуждены иногда, это так. Но иногда они все же могут выбрать и отказаться! Так почему же этот человек сидит на снегу и поет?.. Впрочем, уже нет. Песня закончилась, а женщина все прислушивалась, словно ждала новой песни. Поняв что, действительно ждет, она обругала себя. Человеку плохо, он голоден и замерз, а она ждет, чтобы он развлек ее! - Помнишь, мама, как ты пела мне эту песню? – спросил он. Она словно окаменела. Конечно, она помнила. Только вот ему неоткуда было помнить, ведь он не был ее сыном. Ее сын умер, его казнили в далекой стране девять лет назад. И ничем другим он не мог так хорошо напомнить ей об этом, как такими словами. А он еще не успокоился. - Я всегда любил песни, помнишь? Ты пела мне их в каждую свободную минутку, если только я был рядом, и даже когда времени не было. Ты никогда не говорила, «подожди, мне некогда». У тебя всегда находилось время и для меня и для отца. Это было такой же правдой, как и то, что ее сын любил эту недетскую песню-молитву. Но это было оскорблением для нее – то, что кто-то, невесть как прознав обо всем этом, покушался на неприкосновенность и святость ее памяти. Женщина отошла от окна. Если бы существовала вечность, то, наверное, она была бы именно такой. Ведь вечность – это не когда ты живешь день, и год, и десяток лет, и потом еще, и тебе все еще остается прожить очень много – всегда! Вечность – это когда одна секунда растягивается на целые сутки, а сутки обращаются в год. Так и было. Гость за рекой снова пытался петь, но больше уже это не было похоже на песню. Шум Злого Ручья не мешал ему, а может, мешал, но все равно его голос она слышала лучше, чем шум воды. Он говорил - все тише и тише. Это заставило женщину прислушаться – вопреки ее обещанию, вопреки здравому смыслу. Заставило лучше, чем смог бы заставать крик. А потом она услышала совсем уже тихие, едва различимые всхлипы. Гость плакал. Или быть может, притворялся что плачет. Если он был лихим человеком… Она не верила в это. В ее доме больше нечего было взять и не из-за чего было устраивать такой спектакль. Всхлипы быстро смолкли. - Прости, мама, - сказал он, - я больше не буду. Ты очень огорчалась, когда я плакал. Я не хочу огорчать тебя. …Она заплакала. Она часто плакала в эти девять лет так что же? Разве эти слезы были менее горячи и горьки, чем ее первые в жизни слезы? Разве они были другими, чем те, которыми плакал человек за Ручьем? Когда она потянулась - отпереть засовы то обнаружила что снова держит в руках письмо. Встать и положить его в шкатулку не было сил. Все что было, она потратила на борьбу со своим сердцем, решившим поверить в невозможное. Вспомнился снова тот человек, который пришел как гость, остался как хозяин, и ушел как вор. Однажды он прочитал письмо ее сына, но ничего не сказал. Женщина села на пол, прислонившись спиной к двери. Ей казалось, что она уже не сможет сдвинуться с места. Когда слезы иссякли – не скоро – кажется, день закончился и яркое солнце клонилось к закату, наводя сумерки снаружи и внутри, в доме, - перед глазами ее замерцал какой-то другой свет. Не похожий на те лучи – утренние или вечерние, что так ловко и просто проникли в ее дом. Она слышала, что пелена застилает глаза человеку перед тем, как он совсем ослепнет. Вспомнив об этом сейчас, женщина не испугалась. «Хорошо, - подумала она, - тогда, даже если я открою дверь, то не увижу его. Не узнаю, что это обман». Пелена становилась все толще; она накрывала не только глаза – заслоняла от нее мир или, быть может, ее от мира – она ложилась подобно снегу на все ее чувства, притупляя их. Правда, снег этот не был холодным, как тот, снаружи. Гость закашлялся и кашлял долго и с таким надрывом, что моги она еще ощущать жалость, то ощутила бы ее. «Он болен. Может быть он умирает». «Все умрут», - тихо отзывалось сознание из-под спуда нападавшего на нее беззвучного, неощутимого и такого легкого снега… Наверное, потому что это роднило ее с незваным гостем – его тоже засыпал снег – она вдруг снова прозрела. Но не глазами – тем же самым, что в ней еще помнило как петь. И прозрев, она увидела его – он, в самом деле, сидел в снегу и снег, засыпавший его, не давал рассмотреть лица, опущенного к самой груди. Наверное, он спал. А может быть это уже был не сон. Дрожь сотрясла тело матери. Дрожь заставившая осыпаться сугробы с ее души и сердца, сбросившая – резким, больным рывком - пелену с сознания. «Неужели я позволю, чтобы человек умер перед моим домом? Неужели я убью его, живого? Отниму жизнь – у лгуна и негодяя, решившего прикинуться моим сыном? У живого человека? Мальчика, юноши, мужчины?» Дрожь, все еще сотрясавшая ее, не пошевелила ни снежинки на том, кто сидел на другом берегу. Женщина сложила письмо которого так и не выпустила из рук, торопливо упрятала за пазуху, выбежала на улицу. Почти не одетая, спешащая, так же легко превращавшая этой спешкой минуты в доли секунд, как ожиданием превращала их в целые дни. Промерзший, засыпанный снегом ворот не хотел вращаться. Веревка скрипела, выбирая мгновение когда ей, наконец, порваться, потому что можно держаться, коли уж нет ничего другого, но нельзя держаться – вечно. Женщина остановилась, задыхаясь. Убрала руки с рычагов. Она знала – так точно, как знает солнце, когда ему садиться, как знает зверь, что эта трава – отрава, а другая – лекарство, как влюбленный знает Истину – что веревка не выдержит, порвется. Шумел, клокотал ледяной Злой Ручей. Она вспоминала, что когда-то, очень давно – там было под самое горло ее высокому мужу. Потом ручей обмелел, но на характере его это никак не сказалась, да и широк он был, как и прежде. Ей показалось что тот, на другом берегу пошевелился - не так как шевелятся живые. Как будто Смерть положила на его плечо Свою руку и он склонился на бок под ее тяжестью. Сердце толкнулось в грудь и рядом с ним, горячей и отчаянней первого. Женщина шагнула в воду… …Она не смогла. Дошла всего лишь до средины ручья и почувствовала, что стоит оторвать от дна одну ногу, как ее унесет течением. Идти было нельзя и стоять – нельзя тоже, промерзая до мозга костей, до самых мыслей – таких огромных, что они не помещались в разуме и таких одинаковых: «Не могу, не смогу…» Только горячий ком все еще пульсировал в груди, остывая с каждой минутой... Она все же попыталась, отчаянно глядя на замерзающего (а может, уже и замерзшего) пошевелила ногой, готовясь шагнуть. Разъяренный поток, в гневе от того, что кто-то смеет сопротивляться ему, ударил без жалости. И одновременно горячая боль толкнула в грудь. Женщина вскрикнула, не осознавая, что кричит единственное, что способно пробиться в темноту, куда уходил человек на том берегу. - Сын! – так закричала она. Сидящий на снегу поднял голову и посмотрел на нее. Еще секунду она боролась с потоком одна, а потом человек резко встал, стряхивая снег, (о как много его было, еще бы чуть-чуть и ему бы уже никогда не подняться!) одним прыжком перелетел с берега в Злой Ручей, схватил ее за плечи, притянул к себе. - Мама! Он был тонок и худ, и худоба его чувствовалась даже под зимней одеждой. Серое страшное лицо, сутулая спина... Но все же он был похож, так отчаянно похож на ее сильного высокого гордого сына! Она, узнавшая его, не боялась больше, что он ее не узнает. - Мама, - сказал он, продолжая тянуть ее к берегу – даже двоим им трудно было стоять против потока Злого Ручья. - Сын, - повторила она голосом – своим голосом, тем что остался прежним, не изуродованным, не исковерканным. А у него был другой голос, но похожая внешность. Как просто было бы им не узнать друг друга! Злой Ручей вспенивался и бурлил и вдруг затих и успокоился. Нет, он не стал гладкой водой, но, сейчас глядя в серебристо-голубую, мягкую, пронзительно-чистую воду, никто уже не назвал бы его злым. Второе сердце, бившееся рядом с первым в груди матери осторожно напомнило ей о себе, и о том, что нужно идти. Двое вошли в дом, помогая друг другу в том, в чем только человек может помочь другому человеку. Женщина затворила дверь и обернулась к тридцатилетнему мужчине, которого помнила безусым юношей. Он уронил у порога свой колпак, когда помогал ей с задвижками, и теперь она увидела, что он наполовину сед. - А как же письмо? – спросила она тихо, положив руку на грудь, где билось теперь только одно сердце. - Все что я написал, было правдой, - ответил он тихо, - когда я писал, это было правдой, но потом стало ложью. Им нужны были рабы, поэтому всех оставшихся солдат не казнили, а заковали и отправили работать. Я не мог бежать мама, у них были собаки и… - Сын, - она остановила его, теребя, стаскивая с него нелепую одежду, шуршащую так, словно и она тоже была подбита бумагой, шуршащую как старое письмо с горькими строчками, усаживая к огню, ставя в печь котелок с остатками супа, - мой сын. Ты дома. - Да, мама, я дома, - он несмело улыбнулся, так, что она едва не расплакалась. Это была чужая улыбка, и это была страшная улыбка. В лицо врагу так улыбаются, а не матери. - Я не закончил письма, - зачем-то сказал он, опуская глаза, как-то поняв, что его улыбка потрясла ее, и, залившись от этого нехорошей багровой краской, - но я помню что хотел написать дальше. Хочешь узнать? Она хотела. Всегда хотела узнать что там за этим «может быть», но мгновение «здесь и сейчас» казалось ей неподходящим для этого. Миг счастья. Всего лишь один миг, потому что она – хоть и поверила в сына – не верила, что сможет удержать надолго это беспримерное счастье – быть не одной. Он был голоден, он замерз чуть ли не до смерти. Нужно было отогреть его, и чтобы не заболел пропарить насквозь в крохотной баньке, и растереть тем едким настоем, который всегда хорошо помогал ему, маленькому, и ее мужу. Нужно было отвоевать у зимы и у времени все то тепло, которое, они задолжали ей, матери и ему, ее потерянному и найденному сыну. - Когда-нибудь, - сказала она, - когда-нибудь…
«…но может быть есть на земле и над землей что-то, что сильнее чем жизнь, и даже сильнее смерти. Свет той звезды, что светит мне и сейчас, живая вода неиссякаемого родника, прохладная и горчащая... После нее всякая сладость горчит, но без нее - ничто любая сладость... О, мама, ты научила меня и этому тоже - что сладость жизни ничто без горечи жизни, что ни одна звезда не светит просто так - в пустоту, а всегда для кого-то, что одиночества не бывает. Ты рядом со мной всегда, когда я думаю о тебе. Спасибо за то, что здесь и сейчас я не один. С благодарностью и любовью, твой сын».
Мертвое Чудовище казалось совсем не страшным, словно вместе с жизнью из него ушло и то, что внушало ужас. Нелепые, не способные поднять в воздух крылья, маленькая голова со светящимися глазами, темный гребень, тянущийся через всю спину к раздвоенному хвосту, ни клыков, ни когтей - таким оно было, живое. Сейчас… глаза погасли, помутнели, крылья казались рваными лохмотьями нищего, прячущими под собой горб. Трудно было поверить, что один вид Чудовища обращал людей в камень. Юноша вытер меч и вложил его в ножны. Он сделал то, что предсказал королевский волшебник и должен был возвращаться во дворец. Собираясь шагнуть, он обнаружил, что ноги его опутаны травой; упругие стебли держали цепко, не позволяя шевельнуться. Юноша хотел наклониться, чтобы распутать их, и с удивлением обнаружил, что стена чащи подступает к нему вплотную. Упругие древесные ветки шевелились у самого лица, шелестя не по-осеннему яркой листвой, одна из них мазнула по щеке, оставив на ней след от росы... Взявшая его в плотное кольцо чаща сплетала ветви без видимого просвета; здесь негде было развернуться тому сражению, что закончилось несколько минут назад. И, вглядываясь в густую траву, юноша не нашел и следа поверженного чудовищного зверя. «Морок? - подумал он, - видение? Но ведь я сражался с Чудовищем!». Сражение не могло быть мороком - его рука помнила тяжесть меча, тело ощущало усталость после битвы, а поцарапанная о шкуру чудовища щека горела... Он потрогал щеку и вместо царапины ощутил на пальцах влажную прохладу росы. Отчаянно захотелось пить. Юноша снял с пояса флягу, отвинтил колпачок. Фляга была пуста, хотя он наполнил ее совсем недавно, у родника. «Должно быть, я неплотно завинтил крышку», - решил он. Иссушенное горло горело; нужно было поскорей выбираться из чащи. Топорик подошел бы для этого куда лучше, но его не было. Юноша снова достал из ножен меч. …По правде сказать, от меча было мало толку, но юноше все же удавалось кое-как пробирался вперед; чаще всего он протискивался сквозь заросли, оставляя на ветках и сучках клочья одежды, медленно, но верно продвигаясь вперед. Чаща звенела птичьими голосами и оглушительно, свежо пахла весной, словно время повернулось вспять, и на смену сентябрю пришел май. Солнце припекало сквозь листву. Юноша останавливался, чтобы вытереть пот, заливавший глаза, и продолжал продираться сквозь заросли. На опушке ждали родник, верный конь и свита, а направление он помнил хорошо. Конечно, надеяться на память в такой чащобе было глупо, но что-то большее, чем память, вело его вперед. Чувство направления не обмануло, но вывело не к коню, роднику и свите, а к маленькому домику с покатой крышей, низким забором и ярко окрашенной калиткой. Юноша отворил калитку и ступил на выложенную цветными камешками дорожку. Дверь дома было прикрыта, из-за нее доносилось негромкое пение. Он прислушался и узнал «Песенку про старого охотника». Юноша постучал, но никто не ответил, и он вошел в дом. Голос вел его; коридор, застеленный цветным ковриком, закончился на пороге крошечной кухни, где, повернувшись спиной к двери, возилась с чем-то у широкого стола хозяйка домика. Она не слышала его шагов. - И он сказал – «Олень хитер…», – э-э, ну как же там дальше? – она повторила строчку, в надежде вспомнить предыдущую, - и он сказал - «Олень хитер…» - «Да только я хитрее!» – не выдержав, подсказал юноша. Поющая обернулась к нему и на мгновение застыла - молоденькая девушка с удивлением и любопытством на веснушчатом лице. Любопытство и удивление тотчас обратились во что-то другое; чувство, от которого взгляд ее словно подернулся туманом. Ее лицо, долгую минуту державшее странное выражение, показалось юноше похожим на лица людей, обращенных Чудовищем в камень. - Здравствуй, - сказал он, - меня зовут Олье. - Я знаю, - отозвалась девушка и осторожно поставила на стол склянку, что держала в руках, - ты принц Олье. Я Седар, волшебница. Он поклонился хозяйке. - Ты не могла бы мне помочь? Я кажется, заблудился… Лицо девушки, не отмеченное красотой, очень простое и от того – милое, отразило полуудивление-полурастерянность. - Да, конечно, - произнесла волшебница, теребя рукав платья, - но разреши сначала угостить тебя чаем. - Спасибо, – искренне поблагодарил Олье и вдруг ощутил себя мокрым с головы до ног, поцарапанным и грязным, к тому же его одежда зияла многочисленными прорехами. Юноша почувствовал, как краснеет. - Хочешь умыться? – спросила, мгновенно угадав причину его смущения, девушка. - Я могу дать тебе штаны и рубашку, и заштопать твой камзол. - Спасибо, - Олье покраснел еще сильнее, - мне бы только добраться до дворца… - Присядь. Я заварю чай. …Чай оказался вкусным; умывшийся и переодевшийся в сухое, Олье выпил три чашки, и только тогда жажда ушла. Но беседа не клеилась. Никак. Волшебница Седар поглядывала на него с тревожной заботой, теребила прядку своих коротко остриженных темных волос и отвечала на вопросы невпопад. В конце концов, оба замолчали надолго. - Ты не голоден? - спросила девушка после пятой – для Олье - чашки чая. Сама она едва пригубила из своей. - Нет, спасибо. Мне нужно домой, мама и отец беспокоятся… Седар почему-то снова закаменела. - Послушай, я должна рассказать тебе… - начала она и растерянно замолчала. Принц Олье почувствовал, как сжала сердце тревога. - Что случилось? Что-то с моими родителями? Но ведь я покинул их всего несколько часов назад! - С ними... Да, случилось… Вернее – и с ними тоже. Ведь главное случилось с тобой. - А что – со мной? – удивился юноша. Седар поставила на стол почти полную чашку. - Расскажи мне, что ты помнишь? Ты убил Чудовище… и что дальше? - Пить захотелось, а фляга оказалась пустой. Я оглянулся и увидел что вокруг чаща, а от Чудовища нет и следа. Почему ты смотрела на меня так, словно… увидела что-то невозможное? - Потому что… - девушка сбилась и замолчала, - видишь ли, с тех пор как ты убил Чудовище, прошло тринадцать лет. И все это время ты, обратившись в камень, простоял в лесу. - Что?.. - он качнулся куда-то вбок, словно оглушенный, - но почему… Я же убил Чудовище! Оно обращало в камень тех, кто боялся его, пока было живым, но я убил его… - Да, ты сделал это и только потом окаменел. Все, кто стал камнем под взглядом Чудовища, ожили после того, как ты победил его, а ты сам так и не одолел его чары. Король Эйрин, твой отец, хотел забрать тебя во дворец, но королевский волшебник отсоветовал. Он сказал, что ты можешь ожить только там, где превратился в камень, на том же самом месте. Поэтому тебя оставили в лесу. Король и королева часто навещали тебя. Пока… - Пока что? – Олье знал ответ, но все равно спросил. Если и правда прошло тринадцать лет… - Пока не умерли. Король через несколько лет после того, как ты стал камнем, королева – позже. И к тому времени она уже не была королевой. Племянник короля Файен занял трон вместо нее, потому что королеву признали неспособной править. – Девушка опустила голову, - королева горевала по потерянному сыну и отчаянно молила Троих Богов оживить тебя. Плакала дни и ночи, забросила правление… Файен отправил королеву в храм Молчаливых Сестер. Там она и умерла. Олье забыл дышать; сирота, он теперь сирота! Время сделало шаг вперед, оторвав его от тех, кого он любил, и теперь у него нет ни одного родного человека, ни одного друга в этом мире. Разве что двоюродный брат Файен, которого Олье помнил нескладным юнцом, на год младше него... В голове гудело, сердце частило так, что кроме грохота крови в ушах он ничего не слышал. Юноша поднялся из-за стола. - Я должен идти, - сказал он - Во дворец? – Седар смотрела на него с прежней тревогой, - ты хочешь занять трон, принадлежащий тебе по праву? - Нет, - это было единственное, в чем он был уверен. - Жаль. Файен… он ведь не лучший король. - Думаешь, я буду лучшим? Седар вздохнула. - Да, думаю. Это ты отправился убивать Чудовище, а не Файен. Да, я знаю, что знаки, прочтенные королевским волшебником, указали, что только ты сможешь сделать это. Но не верю я, что укажи они на Файена, он пошел бы в чащу. Оставайся. Тебе нужно время, чтобы привыкнуть… Высказав последнее, девушка замолчала, смущенная, взъерошенная как нахохлившийся воробей. И, кажется, ждущая отказа.
…Но он остался. Потому что ему некуда было идти, и потому что ему, в самом деле, нужно было время. Разобраться, понять - и поверить. Поверить в то, что для всех остальных, кроме него, прошло тринадцать лет, что у него больше нет родителей, что Файен теперь старше него и он король. Рассказ Седар потряс Олье, а ведь она знала не больше, чем другие о годах, промелькнувших для него как один миг. Новый король – новые законы, новые налоги, и разрешенная смертная казнь, которую когда-то отменил король Эйрин. Бунты вспыхивали и жестоко подавлялись. Наемники неплохо зарабатывали в этой стране. Первую неделю в домике волшебницы Олье просто приходил в себя. Яркая свежесть чащи сказала ему правду – теперь была весна, и это почему-то сбивало с толку больше, чем знание о прошедших для него безо всякого следа годах. Обретя способность думать и чувствовать что-то, кроме глубокого горя и потрясения, Олье вновь начал задавать вопросы. - Когда я вошел и назвал свое имя, ты сказала что знаешь меня. Откуда? Седар почему-то покраснела. - Я иногда бывала в той части леса и видела тебя… таким, каким ты был. - Но ведь там такие заросли… Я еле пробился наружу! - Лес пропускает меня, если я попрошу. Не очень часто, - призналась она. - Почему-то мне казалось, что тебе там одиноко. Я верила, что ты оживешь, как ожили все остальные, правда, и подумать не могла, что, оживший, ты придешь прямо ко мне домой. Шагнувший через тринадцать лет из осени в весну, он почувствовал благодарность к девушке, чье сердце отзывалось на чужую печаль.
И это касалось не только его. «В помощи не отказывай, помощь не отвергай» – было законом для Седар. К ней часто приходили за помощью из ближайшей деревушки, выросшей под стенами столицы – и не всегда за волшебной помощью. Многих нужно было просто выслушать. Но и волшебство ей тоже приходилось использовать. Седар умела находить потерянные вещи и людей, помогать больному справиться с болезнью, призывать и отзывать любую погоду, утихомиривать бранившихся, понимать языки животных и многое другое. Волшебство не было ни игрушкой, ни делом приятным и легким, как это описывается в сказках. Оно требовало от волшебницы многих сил, серьезных умений и немалой смелости. Часто Седар возвращалась из деревни безумно усталая, но счастливая. «Волшебство - как родник у меня внутри, - говорила она, - я могу черпать, пока там есть хоть что-то. Но если не трогать родника, он угаснет, и вода застоится и омертвеет». Вычерпав до капли свой «родник», она продолжала помогать, готовя взвары и зелья, выслушивая и утешая. Денег за свою помощь девушка не брала. Люди расплачивались с ней каждый по-своему - кто-то давал съестное, кто-то холст, кто-то шил из этого холста платье, тачал обувку, помогал починить крышу… Седар любила свой дом. Стены всех комнат она собственноручно разрисовала узорами – не очень умело, но ярко и красочно. «До потолка еще руки не дошли», - смеялась девушка. Все в ее доме было на своих местах – там, где оно могло понадобиться больше всего. На первый взгляд это могло показаться хаосом, но дюжину раз обнаружив под рукой именно то, что ему нужно, Олье понял, что порядок и должен быть таким. Седар очень любила свежий воздух и свет, и потому держала двери и окна открытыми, пока позволяла погода. Девушка была настоящей волшебницей, под ее руками в чудо превращались самые обычные вещи. Блюда, которые она готовила, можно был называть одним словом – объедение. «Когда желудок полон – голова пуста», - говорила Седар. Это был ее рецепт от тревожных и печальных мыслей. Был и другой и Олье воспользовался и им - занимал руки работой, помогая Седар во всем, кроме волшебства. Часто он отправлялся бродить по округе, особенно - к Поющей, реке, которую любил с детства. Вокруг был мир, проживший тринадцать лет без него; Олье ничего не знал об этом мире, но очень хотел узнать. Пока он не мог судить о том, как сильны изменения. Деревушка у стен столицы сильно разрослась, а в городе он пока не был. Май закончился и наступил июнь, когда с Седар едва не случилось несчастье.
Олье бродил по лесу, ловя лицом смешные изумрудные блики, что рождало солнце, сиявшее сквозь листву. Настроение было под стать погоде – чистое, ясное, легкое. Хотелось петь и смеяться. И он смеялся, вспоминая смешную сценку, которую ненароком подглядел: маленькая девочка тщательно умывалась водой из ручья, рядом нетерпеливо переминалась с ноги на ногу девочка постарше, наверное, ее сестра. - Ай, Суни, ты скоро лицо до дыр протрешь! – не выдержав, сказала старшая. - Тогда мама мне новое купит, - ничуть не смутившись, ответила малышка, продолжая свое занятие... Начинало смеркаться и лилово-голубые тени ложились под ноги идущему. Юноша возвращался домой. Увидав домик волшебницы, он ускорил шаг, и услышал долетавшие из-за распахнутой двери грубые голоса, настойчиво требовавшие чего-то. Им ответил голос Седар, полный холодного гнева: - Первый, кто приблизится, пожалеет об этом! Поняв, что происходит что-то неладное, Олье рванулся вперед, в два мига преодолел оставшееся расстояние, и встал на пороге комнаты. Горели свечи, но не они освещали комнату, а сгусток сиреневого пламени, полыхавшего в руках разгневанной волшебницы. Перед ней стояли, обмениваясь смешками, трое мрачных, до зубов вооруженных личностей. Они не приближались к Седар, но тот, что постарше, как раз заговорил с ней: - Давай договоримся по-хорошему. Нам нужно только золото, да, пожалуй, кое-какие безделушки… - Нет у меня никакого золота! – воскликнула девушка, - а и было бы, так не для таких, как вы! Пламя в ее руках сжалось до маленького жалкого язычка, волшебница торопливо прошептала что-то, и сиреневый огонь снова ярко вспыхнул. До сих пор не замеченный, юноша перешагнул порог комнаты. Разбойники тотчас обернулись к нему. - Это еще что за явление? Олье подвинулся к полке, на которой лежал его меч и протянул руку к оружию. Он понимал, что одному против троих не выстоять, но готов был драться и с десятерыми. - Оставьте ее в покое, - сказал он так спокойно, как только мог, - у нее нет золота. - Тебе-то откуда знать? – не без ехидства спросил тот, что говорил с Седар и глаза его превратились в узкие щелочки, - никуда мы отсюда не уйдем, пока не выпотрошим этот домишко, как хозяйка курицу! А вот ты шел бы отсюда, пока я добрый. Олье сжал рукоять меча и медленно вынул его из ножен. Разбойник усмехнулся, кивнул одному из своих подручных, и тот, лениво обнажив короткий меч, пошел на юношу. Страха не было. Совсем. Первый удар Олье легко отбил, и второй тоже. Разбойник выругался и повторил. Без успеха. А потом… Нападавший замер и попятился, с искаженным лицом и глазами полными дикого ужаса. Олье шагнул к нему и разбойник закричал и отшатнулся, наткнувшись на того, кто послал его в бой. - Ты спятил, Грахха? – спросил старший. - Испугался этого щенка? - Это… это не человек, Нэдо! – прошептал Грахха, он дрожал так, что клинок в его руке отплясывал «веселуху», - это чудовище… Нэдо выругался и оттолкнул его в сторону. - Проклятый трус! Где ты тут видишь чудовище? Он взялся за свой длинный, чуть изогнутый меч и шагнул к Олье. Юноша невольно отступил под напором посыпавшихся на него ударов – но ни один и них не коснулся его. Нэдо продолжал нападать, умело и стремительно. Товарищи его не вмешивались - они пятились, и медленно, по стене, пробирались к выходу. Движения Нэдо постепенно становились все менее уверенными, а глаза наполнял страх. Олье не боялся Нэдо – но разбойник начал бояться его. Он боролся с этим, сколько мог, пока страх не превратился в ужас, который лишил его силы противостоять противнику. Ослабевшая рука Нэдо не удержала меча; он наклонился, чтобы поднять оброненный клинок, но вместо этого так и попятился – полусогнутый, на подгибающихся ногах. Его товарищи, улучив момент, тихо сбежали в самом начале схватки. - Чудовище... - прошептал разбойник, а потом закричал: - Чудовище! – и бросился наутек. Мир покачнулся перед глазами Олье и тяжкой ношей навалился на него. Юноша застыл посреди комнаты, не в силах двинуться; мягкая темнота снизошла на его разум, но тут же отпустила. В душе зияла пустота, гулкая сосущая пустота – как тогда, перед битвой с чудовищным зверем. Рукоять меча обжигала холодом, таким, что, казалось, не прогнать его, и никогда уже не отогреть руки. Олье с трудом сумел разжать ладонь, чтобы бросить меч… Он победил, но не чувствовал себя победителем. - Что со мной? – спросил он у Седар, взволнованно глядевшей на него. – Почему они называли меня чудовищем? Я… я стал им? - Нет, Олье. Ты человек. Я могу поклясться в этом всем, что мне дорого. - Но я же… я видел ужас в их глазах... - юноша шагнул к лавке и сел, не в силах стоять. В гулкой пустоте души звучало, повторяясь снова и снова, одно лишь слово – «чудовище». Разум, словно зацепившись за него, ответил непрошеным воспоминанием, ярким как вспышка молнии. - Оно было маленьким и совсем не страшным, то Чудовище, - сказал он тихо, - но все равно при взгляде на него ужас вползал в сердце, и ничего нельзя было с этим поделать. Мне было страшно, так страшно, как никогда в жизни. Я почти не понимал что делаю. Если бы я не вытащил меч заранее, то так и шел бы с голыми руками. Чудовище смотрело на меня, словно ждало чего-то. Я остановился, ноги отнялись и перестали слушаться меня, тело налилось тяжестью - мне казалось, что стоит шагнуть и земля пошатнется… Но даже это было не так ужасно, как смотреть на него. Все что я еще мог делать – это говорить. И я сказал: «Я не боюсь тебя» – ему и себе, и повторял эти слова снова и снова, хотя голос мой дрожал. Слова… не делали меня храбрее… Потом Чудовище бросилось на меня… Девушка стряхнула с ладони остатки колдовского огня, взяла со стола чашу, налила в нее что-то из кувшина стоявшего тут же, на столе, и протянула ее Олье. - Выпей. Он глотнул – неосторожно, жадно, неумело, точно забыв, как это делать, и тут же поперхнулся и закашлялся. Седар отняла чашу и похлопала его по спине. Заледеневшая от рукояти меча ладонь Олье стала теплеть, навалившаяся на него тяжесть медленно уходила, и исчезало то, что стесняло сердце. Еще миг и он смог, наконец, вздохнуть свободно. - Ох… ну вот, кажется, прошло. Что ты дала мне? - Воду. - Девушка тоже хлебнула из чаши, - просто воду. Юноша вдохнул полной грудью. Незримая тяжесть сгинула, но печаль – осталась. - Я хочу знать, - тихо сказал он, – почему они испугались меня, что случилось со мной сегодня. Ты можешь помочь мне, волшебница? - Думаю да. Если ты не будешь ждать от моего волшебства слишком многого. Волшебство способно лишь подсказать, предложить тот или иной путь. Пройти по нему ты должен будешь сам. Если конечно действительно хочешь этого. - Я хочу. Я не смогу просто жить с этим. - Понимаю. Я приготовлю для тебя напиток Прозрения. Но на это уйдет не меньше недели. - Я подожду, - ответил юноша, - я могу только это.
Итак, он должен был ждать - и стал скрываться от людей, что приходили в дом Седар, прятаться, страшась, что напугает их, так же как и разбойников. Девушка не одобряла этого и спорила с ним; Олье не спорил, он просил ее запирать дверь дома, чтобы преградить путь недобрым людям. «Запертая дверь не остановит недобрых людей, - не соглашалась с ним Седар, - они не просят впустить их – они ломают дверь и входят. В дом или в твою жизнь…» И все оставалось прежним - дверь стояла открытой, а Олье уходил в другую комнату, стоило кому-то прийти к волшебнице. Однажды, когда девушки не было, за лекарством для матери пришел мальчик. Уходя, Седар попросила юношу передать ему приготовленное лекарство. Олье, внутренне дрожа, встретил маленького гостя, заранее ожидая, что тот закричит от ужаса и бросится бежать. Но мальчик ничуть не испугался. Он вежливо поздоровался и спросил о лекарстве, которое тут же и получил из рук в руки. Это обнадежило Олье и немного успокоило его. После этого случая он перестал прятаться. Но внутренний страх его никуда не делся, и юноша мучил себя размышлениями, которые всякий раз заканчивались полным отчаянием. Седар пыталась его подбодрить, и иногда ей это удавалось. - Завтра в городе праздник, - сказала она, в очередной раз стараясь отвлечь его от мрачных мыслей. – Пойдешь со мной? - Нет-нет, я не могу. Что если люди начнут шарахаться от меня? - До сих пор никто, кроме тех грабителей от тебя не шарахался! – сердито возразила Седар, - разве сидеть взаперти лучше? Сидеть и бояться, хотя тебе и бояться-то нечего? Юноша невольно улыбнулся этой попытке подначить его, но не поддался. Седар не отставала: - Нужно купить тебе другую одежду! Я не могу до бесконечности штопать твою прежнюю, что превратилась в сущие лохмотья, да и та, что я нашла для тебя, уже поизносилась. - Я не хочу так стеснять тебя… - Кто тебе сказал, что ты меня стесняешь? – удивилась она. Седар была сиротой и с ранних лет привыкла зарабатывать себе на жизнь и не падать духом. И это последнее оказалось заразительным. Так она все-таки уговорила его сходить в город на Праздник Виноделов.
Город шумел, хмельной и веселый, по улицам носились виночерпии, предлагавшие всякому встречному отведать их вина и признать что оно самое лучше - или быть облитым этим вином с ног до головы. Когда мехи у виночерпиев пустели, они возвращались на винодельню за новой порцией, и так весь день. Волшебница прихватила с собой кувшинчик зелья, не позволявшего захмелеть, и, благодаря ему, они сохраняли ясную голову в веселой толпе. Поторговавшись, девушка выгодно продала противопохмельные капли, которые будут очень популярны завтра, и купила штаны, рубашку и куртку для Олье и платье себе. Шелковистое, нежно-голубое, «слишком красивое для меня», сказала о нем Седар, но юноша настоял на покупке и она почему-то послушалась. Очень кстати им попалась вывеска цирюльника - отросшие льняные кудри мешали Олье, и он постригся. Когда он вышел от цирюльника, девушка, осмотрев его новую прическу, одобрительно кивнула. - Хорошо. Только теперь ты совсем не похож на принца. - А почему я должен быть на него похож? - улыбнулся он, - но вот ты похожа на принцессу. Я хочу сказать, что ты очень красивая. Седар зарделась. - Лгунишка… Я то знаю, о чем каждый день говорит мне зеркало. - Ты больше веришь зеркалу, чем мне? – удивился он и сделал вид что обиделся. - Все зеркала лгут. Девушка взяла его за руку и улыбнулась – и он забыл о том, что решил изображать обиду. Чудесные карие глаза Седар ласково сияли, откуда-то доносилась веселая музыка, и ни один человек в городе не видел в нем чудовища… - Все зеркала лгут кроме одного, - сказала она, - только в глазах любимого ты увидишь правду, - и покраснела еще сильнее, так, что в этой краске исчезли ее милые веснушки. Посыпанные цветочными лепестками дорожки привели их к площади, где выступали песнотворцы. Из-за гомона толпы слышно было плохо, впрочем, выступавшие не очень-то и старались, чтобы их слышали. Кто-то верно подметил, что поющие изрядно вкусили вина и оттого языки их заплетаются… Одного из певцов толпа приветствовала радостными криками. Олье знал этого человека и помнил его голос – очень красивый низкий тембр, богатый обертонами. Певца звали Айлэ; за тринадцать лет он постарел и поседел, но голос его не изменился. Песня, которую спел Айлэ, и была очень простой: - Далеко-далеко, через тысячи лет Было время иное, стихов и побед, Золотых облаков, бесконечных дорог. Смелый делал что смел, а трусливый – что мог. «Все мы связаны долгом, - так кто-то сказал, - Это крепче цепей и надежнее скал». Так ли? Выбери сам, чем захочешь ты жить – Ненавидеть не зная, иль знать и любить?
Ни сейчас, но потом, знаю, время придет Жечь костер в темноте, тонкий пробовать лед. В жизни все не нарочно. Но все же – всерьез – Голос братства рябин тополей и берез, Долг, который ты взвалишь на плечи свои – Камень ярости или пушинку любви.
И сейчас у тебя есть и выбор и цель, Неба синь над тобой, за тобою – метель. Хочешь – встань к ней лицом, ничего не тая – В каждой буре душа оживает твоя. И скажи в чем твой долг и себя не жалей. Стало небо синей, стала буря сильней, Цепь разорвана, рухнула в море скала. А пушинка тебя к облакам подняла. Айлэ не хотели отпускать, требовали еще песен, но он уступил место юноше-сказителю, который, подбоченившись, повел свой рассказ. Голос не всегда слушался юного сказителя, но Олье застыл, услышав, что мальчишка рассказывает о нем, о его битве с Чудовищем: - Так было. Кто скажет, что так не бывает? Забытая песня, ушедшее слово… Чудовище в старом лесу поселилось, Что взглядом лишь в камень людей обращало. Сто рыцарей смелых с Чудовищем бились – И битвы живым ни один не покинул. Но сын королевский, взыскующий славы, Меч острый берет, одевает кольчугу. «Предам я погибели чудище злое» – Сказал он и в лес поспешил тот злосчастный. С ним вместе – двоюродный брат его Файен, И двадцать солдат королевской дружины. Лес темный и грозный воителей встретил Молчаньем и страхом, что в тенях таились. В ту чащу солдат принц тщеславный отправил, Где чудище ждало, разящее взглядом. До вечера ждал он. Да только напрасно – Из леса назад ни один не вернулся. «Ну что же, - принц молвил, - своими руками Я должен покончить со зверем жестоким». И в чащу шагнул он, свой меч обнажая, А брату велел у ручья дожидаться. Чем дальше он шел, тем темней становилось И дрожь пробирала от мыслей о звере. Но страхам своим дерзкий принц не поддался, Смеющийся, вызов Чудовищу бросил. И вышло оно из чащобы навстречу, Свирепое чудо, жестокое диво, Под взглядом его принц забыл о браваде. Где храбрость былая, хвастливая гордость? Дрожа, отступал он, испуганный, жалкий, Бежать бы! Но чаща назад не пустила. И камнем застыл он под взглядом ужасным – Достойная кара для жалкого труса. А брат его Файен, почувствовав будто, Что принц не вернется из чащи зловещей, Взял острый свой меч и отправился смело Чудовище злое разыскивать в чаще. Вот что-то мелькнуло средь веток зеленых – То брат его, в камень навек обращенный. Слезами омыл его Файен отважный, И клялся Чудовище не пощадить он. Оно не таилось и вышло навстречу. Их битва до самого длилась заката, Покуда мечом своим храбрый воитель Насквозь не пронзил зверя черное сердце… Страшная, жестокая ложь была в каждом слове чудовищного этого сказанья. Олье не посылал на смерть двадцать солдат, он своими руками убил Чудовище!.. Файен – храбрый воитель? Он всегда обижал и задирал тех, кто был слабее него, ухитрялся превратить пустяковый спор в настоящую драку, и при этом остаться в стороне от нее. Холодная ярость пеленой застлала глаза юноши. Не чувствуя себя живым, словно закаменев изнутри, он поднялся на эстраду по короткой лестнице. Ступени прогибались под ним и жалобно скрипели. Неподвижный, пристальный взгляд он устремил на мальчишку-певца. - Господин? – мальчишка поклонился, неловко держа инструмент, на котором наигрывал сопровождавшую рассказ простую мелодию, - вы хотите, чтобы я спел для вас? - Нет, я хочу правды! Наглый, бессовестный лжец! Как ты смеешь петь о том, чего никогда не видел? Олье не сделал больше не шага, но мальчишка стал пятиться, пока не застыл в полной неподвижности на краю площадки. Страх плескался в его глазах. Толпа перед эстрадой, ничего не понимающая, молчала. - Я хочу, чтобы ты стал камнем, чтобы лживый твой голос замолчал навсегда! Жаль, что Чудовище мертво! Я притащил бы тебя в лес и бросил перед ним, чтобы ты на своей шкуре узнал, каким бывает ужас, и что он может сделать с человеком! Проклинаю тебя, ничтожный лжец! Олье отвернулся от перепуганного чуть ли насмерть мальчишки, и увидал направленные на него взгляды людей, столпившихся у эстрады. Они тоже боялись его - все они его боялись! Поняв это, он ощутил злую, жестокую радость. Так и нужно, так и должно быть! Пусть они испытают то, что испытал когда-то он! Тяжело ступая, так, что от каждого его шага прогибались доски, он спустился вниз. Взгляды, взгляды, взгляды... Люди отшатывались от него, отступали, и ни один не посмел встать у него на пути... Только какая-то девушка взяла его за руку, и потянула прочь - от эстрады и замершего на ее краю мальчишки-певца, и от притихшей толпы. Ярость и гнев мутили разум, он не знал куда идет, и ему это было все равно... А потом Олье споткнулся и упал на колени. И не сумел подняться - словно земля держала его. Да, держала и выпивала, вбирала в себя его гнев. Олье ощутил на своем плече чью-то руку, и в тот же миг ярость и гнев ушли, оставив после себя пустоту, и понимание, что он сделал. Седар помогла ему встать и вновь потянула за собой, но Олье не мог идти. Отчаяние и боль заполнили пустоту его души. - Седар, я… я превратил сказителя в камень? - Нет, - она снова взяла его за руку и потянула. Он поверил, потому что хотел верить. Если он может взглядом обращать в камень, он и в самом деле чудовище. Первый шаг оказалось сделать труднее всего, потом он снова обрел контроль над своим телом. Вот только сердце его билось и кричало все то время, пока они шли домой. По дороге юноша пытался найти какие-то слова, чтобы сказать… он не знал, о чем. Седар торопила его и себя, и молчала. Дома, выпустив его руку, она ушла, и быстро вернулась с полной чашей. В чаше поблескивало что-то прозрачное, пахнущее осенью и дождем. - Это напиток Прозрения, - сказала она и протянула ему чашу, - выпей сколько сможешь. Он глотнул, не чувствуя вкуса, словно пил воду, но несмотря на это не сумел осушить чашу до дна. Горло перехватило, как от подступивших слез. Девушка взяла чашу из его руки и отставила в сторону. Из чего бы ни состоял напиток Прозрения, он подействовал мгновенно. Прохладная, ароматная волна поднялась и накрыла Олье с головой. Он вынужден был сесть, потому что ноги не держали его. Тело стало легким как пушинка, мысли – очень простыми, они текли в одном направлении – найти ответ, понять, что с ним, почему он ужасает людей. Вместо ответа он снова увидел перед собой Чудовище, нестрашное, с нелепыми крыльями и светящимися глазами. Чего в нем страшиться? Горящих глаз? Глаза кошек светятся в темноте, но никто не зовет кошку чудовищем. Оно не плевалось огнем или ядом, и все-таки внушало ужас любому, а теперь ужас внушал он, Олье. Люди каменели под его взглядом, как когда-то под взглядом Чудовища. «Я не боюсь тебя», - со стороны услышал он собственные слова. Чудовище бросилось на него и сбило юношу с ног, прижало к земле. Лапы с четырьмя пальцами опустились на грудь, выжимая дыхание. Олье не выпустил из руки меч и сумел ударить. Чудовище взвизгнуло и отпрыгнуло в сторону, дав ему возможность подняться. И тут же напало снова… Таким было это сражение. Прыжок чудовища - и удар меча Олье, нелепый, почти случайный удар; ни один из таких ударов не мог быть смертельным. И все-таки настал миг когда Чудовище мертвой грудой свалилось к ногам помятого, но не получившего ни единой раны Олье... Что-то просвистело, как летящая стрела, и все началось снова. Но только теперь Олье был и Чудовищем тоже, а не только тем человеком, что стоял перед зверем, и шептал, едва размыкая губы: «Я не боюсь тебя». Олье-человек так и не справился со своим ужасом, да он и не мог. Это было свойство Чудовища – внушать ужас всему живому. Стальное жало меча, находившее нежную плоть зверя снова и снова, безжалостно ранило его. Уже умирая, Олье-Чудовище знал, как он одержит победу над тем, кто убил его. Мечом можно убить чудовищного зверя - но не страх перед ним. И сейчас этот страх сделает человека камнем - не навсегда, лишь на время, но, вернувшись к жизни, человек понесет в себе свойство внушать ужас всему живому, потому что страх свой он так и не смог победить. Да, он умирал, когда чья-то теплая ладонь коснулась его руки, крепко сжала и требовательно потянула куда-то – прочь из самой смерти, из Тьмы. …В себя он приходил долго, и был слаб, как новорожденный котенок. Но главное было сделано – разгадка нашлась. Один вопрос – один ответ. И множество новых вопросов… - Теперь я понимаю, Седар. Я убил Чудовище, но так и не смог победить его, потому что не победил свой страх. Все, кто стал камнем под его взглядом, ожили, но я окаменел на тринадцать лет. Непобежденный страх сделал меня камнем, и он остался во мне свойством чудовища ужасать, пугать... Но ведь ты не боишься меня Седар и те, кто приходил к тебе, не боялись, и люди в городе, пока я не… - Пока ты не впал в ярость и не перестал сдерживать себя. Наверное, в этом все дело. Пока ты держишь себя в руках, или пока ничто не угрожает тебе, ты никому не внушаешь ужаса. - Так много… и так мало. - Я говорила тебе, не жди слишком многого от волшебства. Ты должен будешь сам разбираться с тем, что узнал и принимать решение, что тебе делать. Ни одно волшебство не поможет тебе в этом. - Что же поможет? - Может быть время. А твоя собственная воля – уж наверняка. Ты можешь справиться со своим гневом, и ужас не выйдет наружу. - А что если… какой-нибудь талисман?.. - Никакие талисманы и амулеты не помогут там, где нужно просто быть человеком. Он смотрел в ее глаза и молчал. Отчаяние уходило, утекало, таяло свечным воском, а огонь, растопивший воск продолжал гореть, и это было пламя надежды.
Простая жизнь в доме волшебницы многому научила Олье. И те простые дела, которыми он занимался, позволили ему на время забыть обо всем. Окружающий мир был ласков к нему, а юноша был ласков к миру, и покой царил в его сердце. У него не было ни малейшей причины злиться или даже просто сердиться. Дни бежали один за другим, и ничего не происходило, только однажды к домику волшебницы выбрел огромный бурый медведь. Седар вышла ему навстречу и произнесла несколько слов на не понятном Олье языке. Глухо заурчав, зверь убрался обратно в чащу. - Это один из стражей леса, которого я попросила присмотреть за домом, – видя удивление юноши, сказала Седар. - Неужели он понял тебя? - Конечно. Все звери понимают Живой язык. А давай я и тебя научу – вдруг да пригодится? - Нет-нет! – засмеялся он, - ты же не хочешь сделать из меня волшебника? - Почему бы и нет, раз уж ты не хочешь стать королем? – подмигнула она.
Однажды Олье, закончив дневные дела, отправился прогуляться по лесу. Возвращаясь, он у самого дома услышал голоса, перестук копыт и собачий лай. «Охотники, - подумал он с тревогой – или снова разбойники?» Но он ошибся дважды. Не охотники и не разбойники, а разодетые в золото и серебро вельможи топтались у двери, позволяя лошадям вытаптывать грядки. Когда юноша вышел им навстречу, сразу же наступила тишина. Даже собаки угомонились и лошади застыли как вкопанные. Один из вельмож вышел вперед и поклонился. - Приветствую молодого господина. Не соблаговолит ли он ответить, не его ли называют принцем Олье? Юноша поклонился тоже. - Я Олье. Что вам нужно? Придворный приосанился, поправляя полы роскошного плаща. - Король Файен Первый приглашает во дворец потерянного и счастливо найденного брата и просит прибыть к нему немедленно, чтобы король смог утолить жажду общения с тем, кого считал погибшим. Юноша смотрел на него с легким удивлением. - Зачем я понадобился королю? И почему, если так уж сильно понадобился, Файен не приехал сюда сам, а послал за мной? - Королю не подобает таскаться по лесам, если у него есть для этого слуги, - высокомерно ответил придворный, - у короля слишком много дел. Я – Советник Правой Руки, неужели ты находишь эту честь недостаточной для себя? - Ты так и не сказал, для чего я понадобился королю, у которого так много дел. Советник не растерялся и не смутился. - Я думаю, он захочет сказать тебе об этом сам. - Он сделал знак, и принцу подвели оседланного коня, - садись же, не медли. Король не любит ждать. - Разве я сказал, что поеду с вами? Нет, я отказываюсь от этой «чести». - Ты не посмеешь! – воскликнул советник, – никто не отказывает королю! Олье вздохнул как усталый странник, обманувшийся видением пристанища. - Мне кажется, я ответил ясно. Я не напрашивался на прием и никуда не поеду. Вам пора возвращаться, ведь король не любит ждать. Советник попытался настоять на своем – но тут лошади заволновались, и из леса вышел медведь. Он зарычал и поднялся на задние лапы. Посланцы короля поспешно ретировались. Юноша смотрел им вслед, и ни на мгновение в нем не проснулось гнева. Когда вернулась Седар, он поделился с ней своими тревогами: - Откуда Файен узнал обо мне? - Должно быть тогда, на площади, кто-то узнал тебя. Ничего другого в голову не приходит. Юноша помолчал. - Да, наверное. Но зачем он зовет меня? - Мне кажется, Файен боится, что ты отнимешь у него королевство. Знаешь, однажды на охоте короля ранил кабан… с тех пор в лесу больше нет кабанов, всех истребили по его приказу. Ты можешь даже подписать отречение от престола, но и это вряд ли успокоит его. - Значит, они вернутся. Я боюсь навлечь на тебя беду, Седар. - Я не нужна им, только ты, - не согласилась девушка, - я не дам тебя в обиду, да ты и сам сумеешь постоять за себя, верно? - И я никому не позволю обидеть тебя, - откликнулся Олье, веря в это всем своим сердцем, которое принадлежало Седар.
Во второй раз посланцы короля появились через неделю и были еще более настойчивы. И Олье снова отказал им – так же спокойно, как и в прошлый раз. Больше они не появлялись. Как-то, бродя по лесу, он нашел лежащего в траве человека, который горел в лихорадке и бредил. То был Айлэ-певец. Олье попытался тащить его, но сил не хватало. Он уложил больного под деревом и бегом бросился к дому Седар. На объяснения не понадобилось и минуты, и вскоре оба стояли рядом с больным. Девушка бросила на землю прихваченное из дома тонкое одеяло, прошептала над ним несколько слов, а потом ударила по материи ладонью – и ткань одеяла затвердела. Когда они уложили на него певца, то смогли нести эти импровизированные носилки безо всякого труда. Более того, Олье не чувствовал тяжести, словно певец не весил совсем ничего. Только когда они переступили порог дома, материя обвисла, вернувшись в свое обычное состояние, но главное было сделано. Волшебница немедленно напоила певца целебным настоем и занялась приготовлением более сильного. Айлэ нельзя было оставить ни на минуту – он метался в жару, бился, разбросав руки, ударяясь головой о подушку, каждый приступ выгибал дугой его сухое жилистое тело… Немалого труда двоим стоило удержать его. Жар спал только на третий день, когда Олье начал уже отчаиваться. Ему казалось, что все эликсиры и заклинания Седар не помогают, но девушка продолжала делать свое дело, не впадая в панику. Очнувшийся певец не пытался подняться с кровати, чем Седар была очень довольна. - О-хо-хо, где это я оказался? – первым делом спросил он. - В доме волшебницы, - объяснил юноша, пока девушка ушла готовить очередную порцию лекарства, - ее зовут Седар, а меня Олье. - Меня называют Айлэ, я певец. Брожу то тут, то там пока не надоест… - Об этом тебе придется на время забыть, - сказала Седар, входя в комнату с большой полной до краев кружкой в руках, - после «шалой лихорадки» твои ноги будут слабыми не меньше недели. - Неделю? – воскликнул певец и все же попытался подняться – поднять удалось только голову и то на миг. - Видишь? Я никуда не опущу тебя, пока ты не окрепнешь. И не нужно со мной спорить! А если ты уйдешь раньше, чем я скажу, что ты здоров, я отправлюсь за тобой, и притащу обратно на собственных плечах! На дальнейшие споры певцу не хватило сил.
Волшебство и снадобья поработали на славу, об остальном позаботилась природа. Айлэ оказался крепче – или упрямее – чем предполагала Седар. Прошло пять дней, и он начал вставать с постели, передвигаться по дому с помощью Олье и выходить в сад, подышать свежим воздухом. Играть на своем инструменте он не мог – в пальцах не было еще силы, чтобы зажимать и отпускать струны. Но петь он мог и делал это охотно. - Ночной туман лежит в долине, Луна полна и воздух свеж… И что тебя так тянет ныне В далекий путь твоих надежд? Без зла с добром там жить придется, В согласье с солнцем и луной. Все так. Но сердце отзовется На свет дневной, на свет дневной.
Смотри, бежит ночная стая, В траве роса и след простыл… Ты можешь жить, все забывая – Кем станешь ты, и кем ты был. Прожить бы так, ни с кем не ссорясь, И в зимний хлад и в летний зной… Но час придет - заглянет горе На свет дневной, на свет дневной.
Что правды нет для всех – известно, Лишь истина для всех одна. А милосердие и честность В любые ценят времена. Вот три дороги – так ли странно Лететь как мотылек ночной Душой, не знающей обмана, На свет дневной, на свет дневной? Вот такую песню спел он однажды, когда юноша в очередной раз вывел его в сад и усадил под деревом. Допев, Айлэ долго смотрел на ясное голубое небо, и вдруг сказал: - Вы вовсе не изменились, ваше высочество. Юноша не испытал удивления; Айлэ не раз и не два приглашали во дворец, конечно, он видел Олье раньше и не мог не узнать его, не изменившегося за тринадцать лет. - Пожалуйста, говори мне «ты», - попросил юноша и добавил, - и я больше не принц, Айлэ. И не жалею об этом. - Совсем? – лукаво улыбнулся певец, - понимаю. Седар – чудесная девушка и она достойна любви. Олье покраснел. - Откуда ты… - Порой не нужно иметь глаза, чтобы видеть. Сердце, оно куда зорче. Так мои глаза видят, что ты счастлив, а сердце подсказывает, что и несчастен тоже. Ты можешь рассказать мне все что захочешь, или ничего не рассказывать. Олье задумался только на один миг. Между ними не было никаких препятствий, поэтому он рассказал все старому певцу. Рассказ оказался коротким, хотя Олье то и дело умолкал, подыскивая верные слова, и Айлэ не разу не прервал это молчание. - Ответ должен быть очень простым, - сказал Айлэ, когда юноша закончил говорить. – Условия остались те же - чтобы победить Чудовище ты должен победить свой страх. - Я знаю. Но Чудовище мертво и мой страх перед ним тоже. Как я могу победить то, что мертво, то, чего больше не чувствую? Если мне нечего бояться, кроме себя самого… - юноша потрясенно застыл. И верно, ответ оказался очень простым. Чтобы победить Чудовище он должен победить страх перед самим собой, перестать бояться стать чудовищем. Старый певец, потер висок и сказал, словно не заметив его потрясения: - Что-то голова разболелась. Не к дождю ли? В самом деле, к вечеру ясное небо затянулось непроницаемо-черными тучами и хлынул ливень, который и шел весь этот день и весь следующий. Седар тщетно пыталась обуздать стихию волшебством, договориться с ней, или хотя бы узнать, как долго продлится ненастье. Но что бы она ни делала, дождь лил себе, как не в чем ни бывало. День, подернутый сумраком, навевал легкую грусть; шелест дождя за окном казался сотканным из приглушенных таинственных голосов Старого Айлэ ливень ничуть не огорчил, но он, кажется, вообще не умел огорчаться, и никогда не падал духом. - Отдохни хоть немного, госпожа! – сказал он, заметив, что Седар чувствует себя не в своей тарелке и не находит себе места. Седар мгновенно забыв о хандре, уставила руки в бока. - Ты так говоришь, потому что не знаешь, какая я жуткая лентяйка! Сто морей - один корабль, да стоит мне только положить руки, как уже не захочется их поднимать! Через час или послезавтра этот водопад закончится, и я потрачу сутки, чтобы прогнать ленную истому - и то, если хорошенько разозлюсь. Если же нет, то я всю неделю раскачиваться буду! - Ой-ой! – в притворном испуге воскликнул певец. - Какой ужас! - Хотя не так все и страшно, - тотчас улыбнулась девушка, - ведь в доме всегда есть работа… - Что-то тут не так, - очень серьезно прервал ее Айлэ, - нет, госпожа, что-то не так с этими словами. Разве только в доме? Разве душа и сердце человека не требуют труда, как его руки, и порядка, как его дом? Может ли человек забыть об этом? - Может, - не согласился юноша, - ведь непорядок в сердце не так заметен. - Другим, но только не тебе самому. Важно держать дом в порядке, чтобы сохранить лицо перед соседями? А сохранять чистоту души уже не так важно, потому что никто не видит, какая она там, твоя душа?.. Седар и Олье не нашли, как на это ответить. День был бессолнечный и мокрый – и весь какой-то легкомысленный, не желающий никаких забот и вопросов. - Давайте поиграем, - сказала Седар, - у меня есть «Бродяги». Никто не отказался. - Чур, не мухлевать! – смеясь, погрозил пальцем Айлэ, - и никакого волшебства, госпожа! - Да как ты смеешь! – Седар сделала вид, что оскорблена до глубины души, - я вас обоих безо всякого волшебства обыграю! - Ну, это еще поглядим! – так же бурно взмутился Олье, - обещаю, что уложу вас на обе лопатки! - Обещал мотылек погасить огонек… - девушка расстелила на столе цветастую карту несуществующего мира, по которой игроки переставляли фигурки из дерева и глины, достала зеленый, «хороший» кубик с метками ходов, и красный - «плохой». Дождливая лень не помешала игрокам. Самым азартным из них оказалась Седар. Страшно ругаясь на собственном «ругательном» языке, то и дело повторяя «сто морей - один корабль», она переживала каждый неудачный бросок кубиков, хотя именно ей ужасно везло. После того, как девушка три раза подряд выбросила зеленым «двойной ход» и красным «ничего» – лучшее, что только возможно, Олье почти поверил, что она мухлюет. И все-таки выиграл именно он, хотя один из бросков «плохого» кубика загнал его «бродягу» в болото, откуда пришлось долго выбираться. - Победа! – завопил он, вскакивая из-за стола и прыгая на одной ноге через всю комнату, – я победил! Седар и Айлэ, ничуть не огорченные поражением в игре, смеялись, разделяя с ним его «прыгучую радость».
…Спать почему-то совсем не хотелось. Айлэ попив с ними чаю, отправился в постель, а девушка и юноша остались сидеть у камина. - Что за чудесный человек! – с искренним восхищением сказала Седар, - хозяин и своей радости и своей печали, всем своим дням – до последней минутки. Так любить жизнь и быть любимым ею… Айлэ мог бы стать хорошим волшебником. - Но стал хорошим певцом. Он счастливый человек, - отозвался Олье. - Разве ты не счастлив? – услышав в его ответе печаль, спросила девушка. - Не знаю… это ведь так трудно, быть счастливым. - Не выдумывай! – почти рассердилась Седар, - разве ты не знаешь, кто ты? Разве сердце твое и твоя душа, живые, настоящие, не отвечают на все, что с тобой происходит? Разве ненависть свила гнездо в твоем сердце, и нет в нем любви – хоть к чему-нибудь в этом мире? Разве мир отвернулся от тебя и жизнь противна тебе? Разве ты не свободен в своих поступках и словах? - Если так… то да, я счастлив. Но есть еще страх, что остался непобежденным, и Чудовище во мне. - Ты победишь его, и освободишься от страха. - Я… я почти не верю в это, - юноша опустил голову низко-низко, так что перестал видеть даже огонь в очаге. Девушка молчала, и даже дыхания ее он не слышал, пока не поднял голову и не посмотрел на нее. В глазах Седар отражался огонь камина, а лицо отражало другое - обиду и печаль. Она пыталась утешить его и подбодрить, давая надежду, а он отказывался от всех даров или еще хуже – брал и бросал их в грязь. Сорвать с неба звезду и кинуть ее в канаву… Глаза девушки затуманились, точно душа ее приняла в себя хмурую марь серого дождливого неба - Прости, - тихо сказал он, - свет… в тебе так много света, Седар. Эти слова он протянул ей как просьбу о прощении и примирении, как свою надежду – к ее надежде. - Мне нечего прощать, - ответила девушка, - но ты прости меня. - Да за что же? - удивленно воскликнул Олье. - За то, что я пыталась указывать тебе, что делать. - Я нуждаюсь в подсказке и совете, Седар. Кто я? Человек или… что ты видишь? Как я выгляжу в твоих глазах? - Таких вопросов не задают, - строго сказала девушка, - и потому на них не отвечают. Твое сердце знает все пути и все ответы. И всегда подскажет тебе как поступить. Или ты не веришь и в свое сердце? - Верю, - он уже сидел рядом с Седар и держал ее за руку, - и я верю тебе. Только когда лучи рассветного солнца, протянувшиеся через весь дом, теплыми и строгими ладонями коснулись их, Олье и Седар поняли, что просидели рядом всю ночь, разговаривая о разном, а иногда замолкая. И слова и молчание были – подарком, как стал им ясный золотой рассвет. Седар вскочила с удивленным и радостным возгласом и распахнула окно, за которым колыхалась сладкая утренняя прохлада. Две или три тучки, еще висевшие в небе, немедленно убрались прочь после заклинания, спешно прочитанного волшебницей, и небо стало чистым, как искренность. - Хочешь погулять? – тихо предложил Олье, - ты же соскучилась по лесной свежести и мягкой траве под ногами. - То есть по мокрым от росы ногам и насморку? – усмехнулась девушка, - бр-р-р, ничуть. Но погулять - это мне нравится. Только бы не потерял нас наш гость. И сам бы не потерялся. - Как это я могу потеряться? – спросил, зевая, входящий в комнату певец. - Ну, например, взять и уйти, - Седар погрозила ему пальцам, - помнишь, что я говорила? Так и сделаю. И не мечтай, что я позволю тебе сбежать раньше, чем поправишься. - Ну что с ней делать! – развел руками Айлэ. – Разве что напоить чаем? - Потом, потом, - почему-то вдруг заторопилась девушка, - сначала погулять. И они пошли гулять. Несколько часов – совсем не помня о сне – они бродили по лесу, и возвратились, только вдоволь налюбовавшись самыми красивыми и любимыми местами Седар и Олье. А поскольку таких мест было бессчетно, то и вернулись они лишь к обеду, ведомые невероятным ароматом чего-то изумительно вкусного и песней Айлэ, удобно присевшего у порога: - Все дороже, все милее День весенний, день последний. Травы гнет ветров дыханье: «Будет лето, лето скоро!» Но родится в перерывах Между будущим и прошлым Пониманье, сожаленье – Вот еще весна минула.
Все милее, все дороже Летний день, души отрада. А осенняя прохлада Скажет миру – все проходит Ничего не надо больше – Есть закаты и рассветы. Кем бы ни был ты, узнаешь - Так пришла за летом осень.
Все печальнее, все строже, Осень, верная подруга Той зимы, чьи крылья лягут Чистым снегом, белым снегом. Где печаль, где свет и жажда? Жизнь, тебе не нужен отдых, Время сна, без сожаленья О минувшем – невозможном.
Сладость дня и жизни сладость: Нет зимы – весна вернулась. Сделай шаг – ее прославит Ныне каждое движенье Пониманье-сожаленье Впереди еще, покуда Откровеньем вечной жизни Льется песня соловья. Певец пробыл в доме еще неделю, и только потом Седар согласилась опустить его. Он ушел, но песни его так и остались с ними.
Олье никогда не возвращался со своих лесных прогулок без цветов. Лето кончалось, но он и не заметил этого, и на сердце его было легко и спокойно. Олье был счастлив. Не потому что прошлое, казалось, больше не имело над ним власти, и он мог не думать о будущем, а потому что рядом была Седар. Их дни не были похожи один на другой, несмотря на то, что в жизни Седар и Олье ничего не менялось. Однажды он упрекнул девушку в том, что она так и не надела ни разу свое новое платье. - Куда же мне надевать его? Следующий праздник нескоро, день рождения у меня зимой – не таскать же его просто так! - Почему бы и нет? Разве тебе не хочется немного поносить самое красивое на свете платье? Седар глянула на него с кроткой улыбкой и призналась, что хочется. …Может быть, это было и не самое красивое на свете платье, но оно невероятно шло ей. Пока певец поправлялся после болезни, Олье нашел на чердаке старую музыкальную шкатулку и с помощью многомудрого Айлэ починил ее (по правде сказать, Олье просто стоял рядом, когда певец возился со шкатулкой). Теперь он торжественно принес ее вниз и покрутил резную рукоятку. Заигравшая музыка позвала танцевать, и юноша не дожидаясь разрешения, закружил Седар по комнате. Как они танцевали! За такое придворный танцмейстер, человек несдержанно-суровый, безжалостно отругал бы обоих, но королевского танцмейстера тут не было. Были они двое, вольные наступать друг другу на ноги и сбиваться с ритма – но не замечать этого, и была музыка, кружившая их и не надоедавшая им долго-долго. И были два сердца, стучавшие как одно.
Вот только Олье совсем забыл о короле Файене, но король не забыл о нем. И однажды, возвращаясь домой, юноша увидел следы копыт на дорожке и сломанную калитку. Не помня себя, он ворвался в дом. Грязные следы отвратительно чернели на полу среди осколков большой фарфоровой кружки и почти уже высохшей лужи разлитого молока. На столе лежал лист бумаги, испещренный маленькими буквами. Олье схватил письмо в руки. Буквы плыли перед глазами, складываясь в слова, столь же непонятные, как речь иноземца; фразы выпадали из общего смысла, который, так или иначе, был зловещим: «Ты отказался от приглашения… мы настояли… волшебница будет ждать тебя в замке… как можно скорее, иначе… Файен Первый, король…» Страх затопил его сердце, страх за Седар. Олье не боялся разбойников, не испугался дикого медведя и угроз придворных, посланных Файеном – но страх потерять Седар сделал его немым и неподвижным. Страх и где-то на самой грани его пока еще бессильная, не властная над ним ярость. Ее, живую и страшную куда больше любого страха, он заметил, сказал ей: «прочь!» и поспешил во дворец. Ярость не послушалась и не ушла, а потом уже ему стало не до нее.
…Он бежал и не замечал этого; из всех его дорог эта, полная тревоги за Седар, была самой долгой. Его ждали. Едва ступив на порог замка, Олье был взят в кольцо из четырех стражей, которые провели его прямо к королю. Юноше даже не пришлось называть себя. Файен восседал на троне в великолепной зале, полной зеркал, позолоты и стражников. Тихо журчали маленькие фонтаны у стен, качали золотыми кистями бархатные портьеры, блистали зеркала. За блеском усыпанного камнями трона не было видно лица короля. - Чего ты хочешь от меня? – спросил юноша. Боль и страх за Седар стучались в его сердце, с трудом он сдерживал их и свой гнев, способный выпустить на волю свойство Чудовища. Файен шевельнулся на троне, и из сияния камней выступило, наконец, его лицо - знакомое и незнакомое, лицо прежнего нескладного юнца и нынешнего короля. - Разве ты этого не понимаешь, сын короля, которой сам должен был стать королем? – спросил Файен. – Я хочу, чтобы ты перестал угрожать мне. - Я не угрожаю тебе, - возразил Олье, - отпусти Седар и я уйду… - Ты думаешь, я поверю? Поверю, что ты не хочешь отнять у меня королевство? Ничто не имеет такой притягательности, как власть и богатство, а королевский трон – предел и того и другого. - Мне не нужен трон, - снова попытался Олье. – я никогда не думал о троне. - Ложь! Как может не думать о троне наследник престола? Файен помолчал, пристально разглядывая своего гостя, а потом заговорил совсем другим тоном – казалось, он просто беседует с человеком, к которому он пока еще не решил, как относиться: - Я так никогда и не узнал бы, что ты ожил, если бы стражи не схватили одного из разбойников, за которыми давно охотились. Ему грозила смертная казнь, но Нэдо купил себе жизнь, рассказав о тебе. – Голос короля был ровным и бесстрастным. - Вначале я не поверил ему и послал к тебе своего советника. Гердан видел тебя прежде, и он узнал тебя. Жаль, что старикашка-волшебник отказался помогать мне избавиться от тебя. Тринадцать лет назад с ним было куда проще договориться. - Что?.. – чувствуя, что вот сейчас узнает что-то, чего лучше было не знать, произнес Олье, - договориться? О чем? - О том, чтобы убивать Чудовище отправился ты. Я заплатил волшебнику, и он прочел «знаки», которые указали на тебя. Я надеялся, что чудовищный зверь убьет тебя, а вышло даже лучше. Король умер. Королева помешалась от горя… Она хотела забрать тебя во дворец, но волшебник - по моей просьбе и за мои деньги – отсоветовал ей это. Я не хотел видеть тебя во дворце – ни живого, ни каменного. Еще я заплатил певцам за то, чтобы они пели о принце Олье, как о трусе. Иногда я сам приходил к тебе и говорил с тобой, рассказывал о том, как я стал королем, представляя, что под каменной оболочкой ты жив, слышишь меня и понимаешь. Олье вдруг нечем стало дышать в огромной тронной зале. - Всё было ложью… - прошептал он, чувствуя, что еще миг – и ярость победит – и желая этого, желая, чтобы Файен испытал ужас и упал к его ногам, жалкий и дрожащий. - Не всё. Чудовище было настоящим. А ложь волшебника, пообещавшего, что ты можешь когда-нибудь ожить, стала правдой. – Спокойствие короля сошло на нет так же быстро, как и пришло, и место его занял гнев. - Но ты не получишь трона и не посмеешь требовать его, если дорожишь жизнью своей подружки! Что-то сдвигалось в душе Олье. Юноша отчаянно боролся с этим, но Файен продолжал говорить, все больше разжигая собственный гнев и пробуждая чудовищного зверя: - ...и я всегда боялся потерять трон. Едва заняв его, я поклялся что буду править так, чтобы никто не посмел даже помыслить о другом короле. Это оказалось легко сделать - я держу свою власть на страхе, и страх передо мной помогает мне править. Но другой - страх потерять власть, не оставил меня. Поэтому приказал взять девчонку, чтобы заставить тебя прийти… - Что ты сделал с ней? – воскликнул Олье, подступая, - где Седар? - В темнице. Она не нужна мне, и ты мне тоже не нужен... - Отпусти ее, - повторил Олье, чувствуя, как с темного дна поднимается на поверхность его «я» то холодное и тяжелое, что превращает людей в немые истуканы. Король, начавший говорить что-то, осекся и замолк. Лицо его теряло краски жизни, становясь зеркалом, отражавшим один только ужас. Может быть, это была единственная возможность для Олье спасти Седар. Окаменевшая от ужаса стража не сможет помешать ему, он отыщет девушку и… и она тоже отшатнется от него и так же замрет, окаменев. Эта мысль, пронзившая разум вспышкой безжалостно-яркого света, заставила его пошатнуться. - Нет! – вырвалось из его уст само собой, и король на троне, который мгновение назад не мог и шевельнуться, ожил. - Вот оно что,– сказал Файен, медленно поднимаясь, - Чудовище не умерло. Ты принес с собой его силу. Превращать людей в камень! Человек может только мечтать об этом! Он рванул застежку королевской мантии, лежавший на его плечах - застежка отлетела в сторону, а мантия упала, тяжелой грудой покрыв подножие трона. - Отдай! Отдай мне силу, которой ты не смеешь воспользоваться, и я отпущу тебя и твою подружку! Олье не смог ответить ему сразу – он потрясенно прислушивался к тому, что происходило в нем. Ярость и гнев таяли, как снежинки на теплой ладони, освобождая душу от холодной злой тяжести. Это было больше того, во что он мог поверить, но… в душе его, в его сердце было место только для Седар, которую он любил больше всего на свете. - Это не сила, - сказал юноша, - это... - Лжец! - крикнул король. - Ты хочешь все для себя - и силу и трон! Но я отнял у тебя одно - отниму и другое! Он сгорбился, выставив перед собой руки со скрюченными пальцами, и прыгнул к Олье. Так прыгал нападавший чудовищный зверь... Юноша вскрикнул и отшатнулся. А потом горло его сдавил ужас, тот ужас, который он так и не смог победить когда-то. - Чудовище... - прошептал Олье. Лицо короля, не сумевшего одним прыжком преодолеть расстояние, отделявшее его от врага, на миг отразило удивление. А потом он выпрямился, и тень его, густая, страшная, накрыла Олье с головой. - Тебе страшно? - спросил Файен, - ты боишься меня? - Да, - сказал Олье, - я боюсь. Король словно вырос и навис над юношей подобно готовой рухнуть скале. - Я победил! – воскликнул он, - я отнял у тебя твою силу! Ты - всего лишь мальчишка, а я – король, равного которому не будет! - голос Файена звучал хриплым клекотом, но торжество было в нем, торжество победителя. – Стража, в темницу его! Стража не медлила.
Произошедшее так потрясло его, что долгое время Олье не видел ничего. Правда, там, где он оказался, не на что было смотреть. В свете единственного факела проступали холодные скользкие стены темницы, маленькая, крепко запертая дверь и солома на полу. Факел скоро догорел и погас, а нового ему не дали. Но ни темнота, ни пережитый заново ужас не могли помешать Олье понять, что случилось. Он победил - не страхом за Седар, изгнавшим прочь из его сердца весь страх за себя самого – и перед собой-чудовищем, а любовью к ней. Свет этого понимания не гас и от него зажегся другой – свет надежды. Он выберется отсюда и найдет Седар, найдет и уведет под сень деревьев в маленький домик, таящийся в чаще. Надежда – это было так много. Но вкус победы горчил: он, Олье, больше не будет внушать людям ужас, но Файен - будет. Человек, увидавший в страхе силу, сделал себя чудовищем. И он тоже считал себя победителем... «Нет, - мысленно сказал себе Олье, - я еще не победил; даже освободившись от свойства Чудовища, я все еще боюсь его. Но я осилю страх». За дверью темницы стучали кости – стражи, поставленные охранять Олье, нашли себе развлечение. Холод стен пробирался под одежду медленно, но верно; юноша пытался согреться хоть как-то – шагал туда-сюда от стены до стены, ложился, сжимаясь в комок, дышал на закоченевшие ладони. Промозглый холод был сильнее и Олье дрожал и стучал зубами. Стражи у дверей затихли, должно быть, пару игроков сменила другая, скрупулезно выполнявшая свои обязанности. Немного света проливалось из-под двери; Олье жадно ловил взглядом этот свет, ему казалось, что от этого чуть-чуть теплее. Потом он лег у самой двери и, несмотря на холод, сумел уснуть. Проснулся он от вспышки света, рассыпавшейся роем юрких искорок, вспышки, ослепившей его даже сквозь опущенные веки и от голоса, знакомо воскликнувшего «Сто морей - один корабль!» - Седар! – отозвался Олье, пытаясь разглядеть хоть что-то ослепленными вспышкой глазами; белые пятна медленно истаивали, и только одно осталось. Оно шевельнулось, и юноша снова услышал голос волшебницы: - Солнце и тени, Олье, ты тоже здесь! – девушка шагнула к нему и, тихо охнув, села на холодный пол, - бр-р… тут как в леднике. В моей «гостиной» было теплее. Он обнял ее, прижал к себе, стараясь согреть. - Ты хотела убежать, Седар? С помощью волшебства? - Ага, - даже в темноте он увидел ее грустную улыбку. - Нужен был ориентир – кто-то, кого ты знаешь. Я пожелала оказаться там же, где ты. А ты, оказывается, тоже в темнице... Вчера в полдень королевские посланцы ворвались в дом, как бандиты, бросили мне в лицо «сонной пыльцы», я и руки поднять не успела. Проснулась уже здесь. А ты?.. - А я пришел за тобой. И больше никому не позволю нас разлучить, любимая. Чудесное слово выговорилось так легко, словно он уже много тысяч раз поизносил его. Наверное, так и было – Олье говорил его сердцем. - Я знаю, любимый, - так же просто и так же тихо отозвалась девушка и вздохнула, - жаль, что я растратила почти все свое волшебство, и не сумею вывести нас отсюда… Седар высвободилась из его объятий, и села, обхватив руками голову. - Ну что я за дуреха! Надо было попробовать другое волшебство, которое не отняло бы у меня столько сил! Олье снова обнял ее, и скоро девушка перестала дрожать и больше уже не ругала себя. Не за что было ругать, раз они были вместе - два сердца, две души и одна любовь на двоих.
Они не знали, сколько времени прошло. В какой-то миг в коридоре послышался шум, и тут же все стихло. Олье поднялся и, подойдя к обитой железом двери, толкнул ее. Он и сам не знал, на что надеялся, делая это, но дверь открылась. Юноша выглянул в коридор - пустой и тихий. - Никого нет!.. - удивленно заметил он. Седар подошла, постояла, прислушавшись, как-то по-особенному склонив голову, и кивнула: - Действительно, никого. Идем? Коридор и лестница, еще один коридор и еще одна лестница. Они поднялись по ней и оказались на первом этаже замка. Ни один звук не тревожил тишину. Двое шли дальше, видя вокруг пустоту. В залах дворца и его коридорах не было ни стражей, ни слуг, ни придворных. Следов битвы не было тоже. Тишина стояла такая полная, что от нее можно было оглохнуть. И когда где-то впереди что-то упало и покатилось со звоном, напоминавшим горький смех, оба вздрогнули и, не сговариваясь, пошли на звук, который привел их к дверям тронной залы. Двери ее были распахнуты настежь. Файен сидел на ступеньке трона, сгорбившись, как старик, неправильный, не похожий на себя, как непохожа на новую и целую старая, сломанная игрушка. Весь вид его говорил: то, что сломали, не всегда можно починить… На полу у его ног корона, несколько брошенных мечей и копий. На звук шагов король поднял голову и криво усмехнулся. - А, пришел… Долго же мне пришлось ждать тебя! Казалось, он видит одного только Олье и его жесткий, как ветка мертвого дерева взгляд, причинял боль. - Ты… - Я, - не дал ему сказать Файен, в голосе его была гордость - я, Чудовище. Файен поднялся и двое увидели его тень – тень чудовищного зверя – крылатую и уродливую. Тень двигалась, когда двигался король, и могла быть только его тенью. Ужас снова шевельнулся в сердце Олье, но там же была любовь - а она, он знал, сильнее страха. Поэтому он не отступил, не кинулся прочь, а обнял девушку, разделявшую с ним эту любовь, и остался стоять. - Если бы ты знал… если бы видел, как это было! - произнес Файен с чувством, от которого по спине Олье побежали мурашки. – Все, все почувствовали мою силу - министры и слуги, советники и стражи. Сила погнала их прочь, потому что они не могли, не смели находиться вблизи нее. Они стали уходить, убегать, и я радовался, наконец-то избавляясь от тех, кто никогда не был мне нужен. Все ушли, а сила осталась... Файен повернул голову, глянув в ближайшее к нему зеркало - отразив лицо короля, стекло со звоном треснуло, рассыпав по полу осколки. - А потом я спустился в подвалы и открыл все темницы, - усмешка задержалась на лице короля надолго, и странная это была усмешка – нечто на губах сжигаемого изнутри человека, - я знал, что ты придешь, и мне хотелось увидеть, как ты в ужасе побежишь прочь от меня. Почему же ты не бежишь?.. Почему? Олье не смог бы ответить. Может быть, из-за данного самому себе слова. А может, потому что не мог уйти и бросить человека в беде. Седар была рядом с ним, поддерживая одним своим присутствием его решимость. - А может, ты хочешь закончить начатое, убить Чудовище? Что ж, попробуй! – король поднял и надел корону и пинком через весь зал отправил к ногам Олье один из мечей, а второй взял в руки, - попробуй! Меч в руке короля блестел слишком ярко, чудовищная тень на полу шевелилась; Олье видел, как они стали похожи – горбатая с зубчатым гребнем тень и согнутый незримой тяжестью король. - Даже если ты обернешься чудовищем, я не буду драться с тобой, - сказал юноша. - Ты трус, - презрительно бросил Файен. – И поэтому я победил – ведь я ничего не боюсь. Я пожелал силу и получил ее. Олье покачал головой. - Нет, Файен. Ты проиграл зверю, став зверем. - Но я хотел стать зверем! Ты думаешь, так легко удержать трон? Думаешь, легко править с помощью страха, оставаясь всего лишь человеком среди людей? Лучше родиться чудовищем или превратится в него, чем ненавидеть себя за то, что ты человек! Что-то вновь стало с его лицом, какое-то новое изменение исказило его. - Не надо, - вдруг, почувствовав жалость к нему, сказал Олье, - ты же убиваешь себя. - Как смеешь ты, слабый, жалеть меня, сильного? – поняв все по-своему, воскликнул Файен, и тут же гнев его словно выдохся, опал, погас, - если бы на время… Если бы можно было стать чудовищем не навсегда, а когда понадобится внушить ужас врагам, показать им силу, а потом снова стать человеком... А теперь... все будут бояться меня, дрожать при одном моем взгляде… всех неугодных мне я обращу в камень… и никогда никого не будет рядом… Он замолчал, как будто вдруг потерял способность говорить на долгую, как вечность минуту. Тишина вновь взяла все в свои руки, заставив умолкнуть даже журчавшие фонтаны. Власть тишины была безграничной. - Мне страшно, - как тяжкую ношу сбросив с себя молчание, сказал король, - я никогда и ничего так не боялся... Больше Файен не двигался и не говорил. Олье вдруг показалось, что именно так обращаются в камень. Что-то толкнуло его вперед, к Файену. Руки, положенные на плечи короля словно рассеяли злое волшебство. Ладонь Файена раскрылась бутоном цветка, впуская меч, который, зазвенев, упал на плиты пола. Король вздрогнул всем телом от этого звука и заплакал, закрыв лицо руками; он плакал навзрыд, как обиженный ребенок, тихо шепча невнятные жалобы, и как ребенка, его хотелось утешить хоть чем-то. Слезы текли по его щекам, вымывая из души все страхи, сколько их ни было, и вместе с ними – жестокость, рожденную страхами, заставлявшую его совершать страшные поступки. Девушка гладила его по плечу и шептала что-то – может, то было заклинание, а может, те слова, что знает каждая женщина. Олье нашел пустую чашу, наполнил ее из ближайшего фонтана и протянул королю – напиться. Файен осушил чашу до дна и снова закрыл лицо руками. - Ты победил, - сказала Седар, она взяла короля за руки и заставила отвести ладони от лица, - ты победил, слышишь? Вы оба победили своих чудовищ. Файен распрямил спину, преображаясь, словно все это время он был в тени, но вот сейчас солнце выглянуло из-за туч и осветило его; становясь человеком с гордой осанкой и глазами удивленного ребенка. Тень его, тень человека, покорно лежала у его ног. - Разве Чудовище было не одно? - Чудовище никогда не бывает одно, - сказал Олье, - но и человек тоже никогда не бывает один. Король огляделся, словно все вокруг было для него новым. - Что мне делать? – спросил он. - Быть королем, - сказал Олье, - и быть человеком, что бы ни случилось. Все вернется. Иногда страх забирает над людьми слишком много власти, но никогда надолго. Файен подумал и ответил ему: - Да, я знаю.
Когда они вышли из замка, то увидели, что в мире царит ночь. Тихо шумела последняя оставшаяся на ветках листва, яркая полная луна оставляла несмываемое серебро на всем, до чего могла дотянуться своим светом. - Жаль, что у меня нет сил даже для мелкого волшебства, - вздохнула Седар, - я могу только пожелать - снега, первого снега наутро. - Пожелаем вместе, - предложил Олье. - Думаешь, поможет? Юноша просто кивнул. …Как у них могло что-то не получиться? Они возвращались домой, туда, где им было тепло и уютно… Если ты можешь вернуться, твой дом всегда будет близок, где бы он ни был. Дом для того и нужен, чтобы было куда возвращаться... Они возвращались, чтобы на следующее утро проснуться и распахнуть души и окна в яркую белизну мира, укрытого первым снегом.
Альвея, Фея Озера, смотрела в Зеркало Вод, и сердце ее билось в сладком волнении. В овале сплетенного течениями Зеркала отражался прекрасный юноша. Он умывался, плеская воду в лицо, и упорно тер щеки - по-девичьи нежные, с милыми ямочками. Встрепанные волосы и запыленная одежда, и даже усталость, оставившая след на его лице необычайно красили его, и неудивительно что Альвея не могло отвести глаз от прекрасного юноши. Подводное зеркало колыхнулось и отразило подошедшую к озеру понурую лошадку с длинной, светлой гривой, и рыжеволосую девушку. - Давай отдохнем, Милу! – обратилась рыжеволосая к юноше. – Или хотя бы поменяемся местами: ты шел пешком весь день, а я ехала верхом, пусть теперь будет наоборот! Юноша улыбнулся. - Ни за что, Шулих! И потом, разве настоящий рыцарь может признать, что устал прежде, чем это сделает его прекрасная дама? Фея Альвея у Зеркала Вод тонко усмехнулась. Простоволосая, ужасно худая девушка в тщательно заштопанном (пусть швы едва видны, так что же?) убогом платье, никак не походила на прекрасную даму. Но красивый юноша поступал истинно по-рыцарски, обращаясь к ней столь возвышенно. Альвея без опасений присмотрелась к девушке. Вряд ли она могла помешать Фее, тем более что юноша Милу не смотрел на нее так, как смотрят влюбленные… Легкий туман, помогавший Альвее видеть то, чего не видело озеро, вставал над водой. Людям на берегу, он приносил подводную прохладу. Юноша, закончивший с умыванием, зябко поежился от дыхания тумана. - Давай хотя бы перекусим, – рыжая худышка, продолжая болтать, устраивала на приозерной траве извлеченные из сумки припасы, весьма ловко придавая приятный вид импровизированному столу, - только не притворяйся, что не голоден, мой рыцарь! Милу только развел руками и улыбнулся, глянув на накрытый «стол». - Голоден как дракон, - подтвердил он, протягивая руку к яствам. - Вчера ты сказал по-другому… что-то про троллей… Милу кивнул. - Голоден, как тридцать три тролля, ловивших солнце из моря, - выпалил он на одном дыхании и впился зубами в огромный бутерброд, соответствующий величине его аппетита. Фея любила появляться в блеске звезд и луны, озаренная собственным сиянием, но до полуночи и даже просто до вечера было далеко, а ждать она не хотела. Прекрасный юноша пленил сердце Феи. «Он будет моим избранником, – думала она, наблюдая, как двое на берегу непринужденно болтают, утоляя голод простой пищей, знакомой всякому страннику, - и я поделюсь с ним бессмертием, ведь он заслуживает того, чтобы жить долго, любить меня и быть любимым мной». Непритязательная беседа, кажется, переходила во что-то более серьезное. Юноша и девушка то и дело умолкали, смущенно глядя друг на друга. Это очень не понравилось Фее. Она поймала собственное отражение - тонкий стан, окутанный облаком золотых волос, светлая сияющая кожа, голубое как волна и струящееся как волна платье - и шагнула ему навстречу, в овал Зеркала Вод, волшебную дверь с озерного дна на поверхность. Там, наверху, туман с тихим шорохом-шелестом воспарил к небесам и вспыхнул розовым и золотым. Озеро вздохнуло в ожидании чуда, и в этот миг воды его разошлись, выпуская Фею Озера. Ослепительно прекрасная, сияющая как солнце она шагнула на берег, навстречу юноше, достойному ее красоты. - Идем! – Фея протянула ему руку. – Идем со мной! Она не требовала и не просила, просто такова была ее воля, и юноше не оставалось ничего другого, кроме как принять ее. Забыв и о своей подруге и о своем голоде, он шагнул вперед и коснулся сияющей ладони Феи. Воды Озера сомкнулись над ними.
Он был как ребенок, он восхищался всем, что видел вокруг. Леса водорослей, мягко колыхавшихся от течений, хрустальный дворец, появлявшийся по воле хозяйки вод, диковинные подводные обитатели - все приводило его в восторг. Казалось, юноша тысячу лет может пробыть здесь, на дне Озера, и не устать удивляться. Но первым что юноша по имени Милу, сказал Фее Озера, было: «Ты прекрасна!» И потом между часами восхищения, изумления и жажды увидеть что-то еще, он говорил снова: «Ты прекрасна как Солнце! Ты ослепительна! Ты – Чудо!». От этих слов Фея влюблялась в него все сильнее, не понимая, не слыша, что он ни разу не сказал ей: «Ты ослепляешь меня! Ты – мое Солнце!»… Что-то странное творилось с Феей. Да, она и прежде влюблялась в людей и, приводя их в озерный чертог, дарила им долгую жизнь, делясь собственным бессмертием… но с другими все было совсем не так. «И теперь понятно, почему, - думала Фея Озера, - это была ненастоящая любовь, хотя избранники мои любили меня искренне, все как один. Настоящую я узнала лишь теперь… и как же она горяча!» Да, любовь была горяча и это немного, совсем немного тревожило Фею. Все-таки она была существом из мира стихий, и любить с такой силой было опасно для нее. Что случается с льдинкой, попавшей под яркое солнце? Во что превращается камень, попавший меж жерновов? Чем станет пламя, окруженное водой? Горячая, беззаветная любовь – это было истинно человеческое чувство; для тех, кто рожден стихией, оно означало развоплощение, гибель… «Но нельзя же, в самом деле, жить совсем без любви! Если кто-то и способен на это, то лишь тот, у кого нет сердца!» Наконец (прошло три дня, прежде чем это случилось!) юноша устал удивляться красоте подводного мира, и его чудесам, и тому, что может по воле Феи Озера дышать под водой. - Твой мир красив, - сказал он во время ужина, когда невидимые слуги одно за другим подавали им восхитительные яства озерного дна, - и какое чудо - возможность видеть все это! Скажи мне, прекраснейшая, почему же ты взяла сюда меня одного? Почему оставила на берегу Шулих? - Прости, мой рыцарь, но когда я увидела тебя, то ни о ком другом думать не могла, - улыбнулась Фея, хотя сердце ее заныло – как, он все еще помнил о рыжей девчонке?! - Это легко исправить. Пожалуйста, пусть Шулих тоже окажется здесь! Альвея встревожилась всерьез. Этого не должно было быть! Мальчик не должен был беспокоиться о какой-то замарашке, когда рядом была она, блистательная Хозяйка Вод, прекраснейшая из прекраснейших! С трудом заставив себя улыбнуться, Фея ответила юноше с чуть виноватым сожалением: - Еще раз прости меня, но твоя спутница уже покинула мой берег. - Шулих ушла? – с непонятной тревогой переспросил Милу. - Ну конечно! – поспешно ответила Фея Альвея. Слишком поспешно и юноша понял это. - Ты прекрасна, госпожа моя, ты так прекрасна… - повторил он те слова, что ласкали сердце Феи, и в этот раз они показались ей горьким упреком. А девчонка никуда не делась, нет, она сидела на берегу и пялилась в озерные воды в ожидании возвращения юного рыцаря.
Когда Фея Озера (кто еще мог подняться со дна?) увлекла за собой Милу, Шулих решила, что теперь придется путешествовать одной. Но, задержавшись и проведя у озера тревожную ночь, девушка изменила решение. Здесь не было никого кроме нее и смирной лошадки, а ведь на дороге ей могли встретиться не только добрые люди. Проснувшись утром, она взглянула на довольную собой и миром лошадь и осталась. В конце концов, ведь Милу ушел не навсегда. Он вернется – никакое волшебство не может разлучить рыцаря и его даму.
На шестой день Милу стал печален… нет, он по-прежнему говорил Фее слова восхищения, но в них больше не было огня. - Что случилось? – с тревогой спросила Альвея, - тебе не нравится в моем дворце? Мой подводный мир больше не радует тебя? Милу грустно улыбнулся. - Это – твой мир, госпожа. Ты любишь его, и для тебя нет мира прекраснее. Но я хотел бы показать тебе свой мир, который так же достоин любви. Фея Альвея приблизилась и взяла его за руки; они гуляли по саду подводных цветов, которые были прекраснее и удивительнее всего, что когда-либо цвело на земле. - Разве я не достойна любви, мой рыцарь? Юноша Милу посмотрел на нее с печалью. - Достойна, прекраснейшая, как никто в мире. Но я скучаю по Шулих. Фея совсем по-человечески развела руками. - Тут я ничего не могу поделать… - Ложь, - скрипнул сверчком совсем не подходящий для столь совершенного места голос, - ложь ложью не скроешь, прекрасная. Фея, закусив губу, чуть скосила взгляд – над ее левым плечом висел радужник, волшебное создание, похожее на маленькое переливающееся чистыми цветами солнце. - Кто это? – глаза юноши стали огромными от удивления, и в них отразилось пламя радужника. - Аэниридорнэалэмон, Советник, – объяснила фея. Существо-солнце хихикнуло. - Можно просто Аэнири. Но только, будь любезен, не называй меня Советником, ладно? - Ладно, - кивнул сбитый с толку юноша, - а я думал, что советники нужны только королям да правителям… - Не советник, а Советник, - строго поправил Аэнири, - это, знаешь ли, совсем другое дело! Мы служим кому хотим, впрочем, к каждой Фее, независимо от ее желания, приставлен один из нас – Феи существа легкомысленные, приходится то и дело останавливать их, одергивать, поучать… - Аэнири! – воскликнула Фея Озера, - ты не смеешь!.. - Смею, моя любезная подопечная. Тысячу лет и три года, как смею. - Тысячу лет? - юноша взглянул на нее так, словно видел впервые, - тебе и, правда, тысяча лет?.. Альвея почувствовала, что краснеет. Как и всякая женщина, она не любила упоминаний о своем возрасте, и Советник знал, что она этого не любила. Но он всегда поступал так, как считал нужным, без оглядки на ее желания. - Не об этом надо спрашивать, паренек. Спроси ее, отчего она не покажет тебе твою подругу в Зеркале Вод, - закончил Советник. Юноша смотрел на Фею так, словно уже задал этот вопрос, и теперь ожидал ее ответа… Если Альвея не хотела потерять надежду на его любовь она должна была ответить. - Это просто не пришло мне в голову, - она пожала плечами как можно более беспечно, искренне веря, что все сойдет ей с рук. И сошло бы, если бы зануда Аэнири промолчал. Но он молчать не собирался. - Ложь, прекрасная, не делает тебе чести. - Я не лгу! – воскликнула Фея. Аэнири насмешливо покачнулся за ее плечом и во мгновение ока переместился и повис перед лицом Милу. Минуту он смотрел на юношу, а юноша смотрел в его не обжигающий, прозрачный свет, и Альвея чувствовала – они ведут разговор, в который не хотят принимать ее. Когда же их безмолвное общение закончилось и Советник снова повис над плечом Феи, она сдалась. - Ну, хорошо, я покажу тебе твою спутницу, хотя не понимаю, зачем тебе нужно видеть ее. Разве она твоя возлюбленная? Прорвавшаяся ревность прозвучала в голосе Феи противными, визгливыми нотками, но юноша, кажется, не заметил этого. Так и не получив ответа на свой вопрос, Альвея подняла руку и тотчас перед нею встало овальное, серебристое Зеркало Вод, в котором по велению точного жеста отразилась картина настоящего. …В свете утра Шулих пыталась развести костер пожарче. Прошло уже много времени, с тех пор как Милу ушел с Феей Озера, и припасы должны были закончиться, но голодной и изможденной девушка не выглядела. Какая-то похлебка бурлила в котелке, висящем над огнем. Неподалеку темная лошадь с белой гривой щипала траву. «Рыжая, тощая и к тому же, лохматая, - со злостью подумала Фея, - и что он нашел в ней?» «Осторожней, хрустальное сердце! – ворвался в ее мысли голос Советника, - ты переступаешь границу. Если этот мальчик не готов полюбить тебя сразу, как те, что были твоими избранниками до него – то его ли в том вина?» «Ты хочешь сказать, что это я в чем-то виновата перед ним?» – в мысленном голосе Феи заметно добивалось холода, и Советник снова предупредил ее: «Осторожнее, не делай своего сердца ледяным, достаточно и того, что оно хрустальное. Ты могла подождать, выказывая понимание и терпение, как выказывают их люди, и, может быть, тогда ты и этот мальчик однажды заговорили бы о любви как человек с человеком». «И не подумаю! Я не стану поступать так, как поступают люди! Орлу не стать мышонком, бабочке не стать гусеницей! И ты знаешь, что мое сердце – живое! Не смей больше указывать мне, что делать, слышишь?» «На то я и существую» – ответил Аэнири и замолк. Юноша следил за простыми действиями Шулих, не отрываясь. Именно этого – простоты, обычности, ему не хватало среди всего здешнего великолепия, и, поняв это, он всей душой потянулся к своей потере. - Почему ты сказала мне неправду? – спросил он, и Альвея поняла – придется отвечать ему и на этот раз, - Шулих никуда не ушла, ведь это, - он кивнул в сторону Зеркала и того, что оно показывало, - берег твоего озера. Фея опустила взгляд. С одной стороны была ее любовь, с другой – правда, и юноша Милу, кажется, не хотел знать ничего, кроме правды. - Я не хотела лгать тебе, но я люблю тебя и ничего не могу поделать с собой. Если ты любишь эту девушку – иди к ней, но если нет… - глаза Феи были полны отчаянной мольбы, - останься со мной! Я никогда, никого не любила так сильно и боюсь, что умру, если ты покинешь меня… умру навсегда, потому что случалось прежде, что я умирала и возрождалась. Тебя, мой рыцарь, я люблю сильнее жизни. Прошу, останься! Юноша взглянул на Аэнири, словно надеясь, что Советник подскажет ему, как поступить. Однако Аэнири молчал. - Хорошо, - сказал юноша, - я не покину тебя так долго, как только смогу. Альвея улыбнулась, скрывая невольное торжество и стараясь не думать о том, что юноша так и не сказал, любит ли он Шулих.
Еще неделя прошла, и еще одна, и еще. Минул целый месяц с того дня, как Фея увлекла за собой Милу. Шулих отчаянно надеялась, что если не сегодня, то завтра он выйдет из вод, улыбнется ей и спросит, отдохнула ли она и готова ли продолжить путь. О, она готова была идти прямо сейчас! …Но воды Озера были темны и глубоки. И хотя девушка хранила в своем сердце надежду, тоска тоже уже поселилась там. Откуда пришла она, эта тоска? Чего в ней было больше – жажды продолжить путь, волнения за судьбу Милу, или чего-то иного, пока не понятного ей? «Я дождусь, - поклялась себе девушка, в который раз рисуя на песке лицо юноши и удивляясь, как хорошо это получается у нее, прежде совсем не умевшей рисовать, - я обязательно дождусь! Раз мое сердце сжимается от боли при одной мысли о том, что я никогда тебя не увижу, я должна дождаться, и все на свете Феи не смогут помешать мне!» И она ждала, и скромная, тихая лошадка ждала тоже.
- Отпусти меня. – Юноша опустился на колени перед Феей, - прости, я слишком люблю свой мир, чтобы навсегда остаться в твоем. Я жажду солнца и запаха трав, ветра и бури… Пусть камни под ногами будут жестки, а ветер – холоден! Пусть все силы природы восстанут против меня – я человек, я должен быть там, где мое сердце, я должен бороться хоть с чем-то, потому что только тогда я буду чувствовать себя человеком. - Не понимаю, - похолодев, Фея взяла его за руки, заставляя подняться, - неужели здесь, в тишине, покое и мире, рядом с совершенством и красотой ты не счастлив? Посмотри, как мягок песок, как ласкова волна, как мерцают донные звезды! Если же тебе так нужна буря, я дам тебе бурю! Она вскинула ладонь, и сила Хаоса, подвластная ей, взревела, крутя тройные вихри водоворотов, рождая Водяную Погибель, способную уничтожить все живое и даже мертвое. Ледяное течение ударило, прогоняя покой и тишину, подняло со дна мелкий, жгучий песок вместе с погребенными в нем осколками ракушек, обрывками водорослей и подводной паутины. Взбурлившая вода наполнилась грозным ревом, толкнула Милу в грудь, заставив покачнуться; но подводная буря касалась его и Феи лишь краем, слегка, и была не опасна для них… Юноша понял это и покачал головой, и Альвея тотчас уняла стихию. - Я думал не только о буре, прекраснейшая, - тихо сказал Милу. – Я думал о земле, на которой для меня есть все, что я пожелаю, даже буря - так велика свобода моего мира, и такова была моя. - Но ты свободен! – воскликнула Фея и добавила, мягко, но убежденно, - ведь я не держу тебя. - Нет, держишь. Ты говоришь о своей любви, о том, что умрешь, если я уйду… пусть даже я не настоящий рыцарь, я не могу позволить кому-то умереть из-за меня. И поэтому я прошу тебя – отпусти! Он снова стоял на коленях, этот юноша, так сильно любивший свой мир – и только ли его? - и потрясенная тем, что она, дитя стихии, не в силах понять человека, Фея кусала губы. - Трава раскалывает лед, - сказал Аэнири. - Что?.. - спросила Альвея. Юноша вскинул голову и повторил за Советником: - Трава раскалывает лед… это правда, прекраснейшая. Никто и ничто не может остановить рост травы, которая пробьется даже сквозь камень. Я хотел бы остаться и полюбить тебя ради твоего счастья, но мое счастье – там, на земле. Как трава, я знаю одно лишь стремление – вперед, к солнцу. Еще более потрясенная, Фея смотрела на него. Советник перелетел за ее правое плечо и вдруг запел тихим голосом, подобным шелесту листвы: - Трава раскалывает лед, Круша холодный плен. Так сердце знает, что живет, Ломая крепость стен. Живя – борись, открыв – войди, И будешь награжден. Борьба – не путь, но цель пути, Что сам себе закон.
Учись летать, коль манит ввысь, Умей оставить след! Пусть ветер злой шепнет: «Смирись!», Но не смиряйся, нет! Так будет все в который раз – Падение и взлет. Лови звезду и помни глас – Трава ломает лед.
Для всех огонь, для всех – зола, И камень и цветок. Вкусив добра, вкусишь и зла – Закон суров и строг. Не отвергай! Пусть голос твой Иных не знает нот! Ведь жизнь восславлена травой, Травой, взломавшей лед. Альвея, Фея Озера, все еще держала юношу за руки, точно боялась - отпусти она его и Милу тотчас покинет ее. - Прости меня, - сказала она тихо, слово признав поражение, - прости хотя бы потому, что это так тяжело для меня – взять и отдать тебя миру. Останься до вечера, а там, клянусь, я не стану удерживать тебя, если только ты еще будешь желать уйти. Юноша посмотрел в ее глаза и согласился.
- Что ты задумала? – спросил Аэнири. - Ничего, - отмахнулась Фея, держа руки ладонями вниз над старой серебряной чашей. - Глупая, глупая Фея! Неужели ты думаешь, что любовное зелье поможет тебе? Ну, заставишь мальчика выпить, и что? Он станет смотреть на тебя сияющими безумными глазами, как мотылек смотрит на огонь и так же скоро сгорит в твоем пламени. Ты станешь несчастной. - Я уже несчастна! – огрызнулась Фея, - ты глуп, раз не посоветовал мне этого раньше. Все феи опаивают своих избранников любовным зельем, если те не могут или не хотят полюбить их! - Не могут, или не хотят? Здесь есть разница… - Разница меня не интересует, - Фея подняла к глазам чашу, полную серебристой сияющей жидкости, - меня интересует только счастье.
Второй месяц ожидания давался ей куда легче. Теперь Шулих могла начертить на песке лицо Милу даже с закрытыми глазами, и это не удивляло ее, но радовало. Лето подходило к концу… это могло бы встревожить девушку, но только не сейчас, когда она была связана собственной клятвой. Человеку, давшему клятву, помогают Богини – Жизнь – Молчащая, и Смерть – Спящая, а еще Бог – Судьба, который любит показываться людям в образе мальчика с флейтой по имени Мотылек. Девушка часто смотрела в воду, но ничего не видела в ней, темной и прозрачной. Казалось, у этого Озера совсем нет дна и сколько угодно тайн могут прятаться в нем. Однажды, не выдержав, она ударила кулаками по воде и выкрикнула злую, пустую угрозу – вызов Фее, посмевшей решать за человека. Она наделась, что золотоволосая Госпожа Озера придет и тогда, может быть, хоть что-то изменилось бы в ее жизни-ожидании… Но Фея не пришла, хотя Шулих была уверена что она слышала ее вызов.
Фея слышала, и она усмехнулась краем губ, видя, как бесится рыжая девчонка, потрясая тощими кулачками. Она могла бы ответить - ответить так что эта Шулих впредь зареклась бы дерзить, но это не казалось Фее ни достойным, ни необходимым. - Кажется, она любит его, - скрипнул не вовремя (как всегда) появившийся Советник. Альвея пожала плечами. - Теперь это все равно. Ведь Милу любит меня, только меня. - После того, как ты напоила его любовным зельем… Бедный мальчик думал, что ты заботишься о нем, а ты поступила с ним как с ребенком, который не способен решить за себя. И это – перед тем, как он собирался покинуть тебя! Это ли не доказательство его нелюбви? - Но теперь он любит меня! – повторила Фея. Аэнири заметно сдал в сиянии. - Если тебе достаточно такой любви… пусть будет так. Но вот что я скажу тебе, моя Фея: иногда проходит нимало времени, но трава всегда раскалывает лед. - Что ты хочешь сказать?.. - но Аэнири уже исчез и тоже – не вовремя, а юный рыцарь Милу, игравший с кристаллами живого подводного хрусталя в другом конце сада, заметил Фею и поспешил к ней с улыбкой на лице. Альвея незаметным коротким жестом освободила течения, слагавшие собой Зеркало. - Возлюбленная моя! – высокопарно произнес юноша и коснулся ее руки поцелуем, - сегодня ты прекраснее, чем была вчера, а завтра будешь еще прекраснее, чем сегодня. Ах, мне кажется, однажды я не вынесу твоей красоты, и умру у твоих ног, ничтожный перед твой прелестью! - Ты вовсе не ничтожен, ты прекрасен и любим мной, - в ответ улыбнулась Фея, - скажи, что ты думаешь о той девушке на берегу? Почему она до сих пор не ушла? Ясный взор юноши замутился. - Я не знаю, моя госпожа. Может быть, ты спросишь об этом у нее? Эта мысль показалась Фее хорошей, очень хорошей. В самом деле, почему бы ей не спорость у девчонки, чего она ждет, на что надеется? Не могло же и в самом деле быть, что Милу и эта Шулих любят друг друга, не могло хотя бы потому, что на человека влюбленного любовное зелье не действует. Но оно подействовало… перед тем как отпустить Милу, Фея предложила ему разделить с ней напиток и теперь он ни отходил от нее ни на шаг, и совсем позабыл, что хотел вернуться на берег. Но Шулих он не забыл, и спустя несколько дней спросил, что стало с девушкой, которая пришла с ним.
Фея поднялась на поверхность в облаке серебряного света и ступила на жесткий холодный берег изящными ступнями. Шулих, возившаяся с конем, не сразу заметила ее – настоящее оскорбление для Феи, и Альвея не замедлила оскорбиться. - Что ты здесь делаешь? – гневно воскликнула она. - Почему не уходишь прочь? Шулих резко обернулась на голос и ответила, не выказывая страха: - Я пришла сюда не одна и одна не уйду. Верни мне моего спутника! Фея угрожающе сощурилась. - Он не твоя собственность, чтобы я возвращала его тебе! Как ты смеешь требовать от меня чего-то? Я могу стереть тебя в порошок, пылью развеять по ветру… Ее гневную тираду прервал смех девушки, оскорбительно громкий и бесстрашный. - Глупая Фея! Неужели рядом с тобой нет никого, кто подсказал бы тебе, как глупо ты поступаешь? Даже мы, люди, редко совершаем такие ошибки, а когда совершаем – стыдимся вспоминать об этом! Глупая, глупая Фея… Альвея взъярилась. - Да ты… Плеск воды, и тот хорошо знакомый звук, с которым Фея поднималась на поверхность, заставил ее оглянуться. Юноша Милу, невесть как сумевший последовать за ней, ступил на берег Озера, протягивая руки к Альвее. - Куда ты ушла, возлюбленная моя? Почему поки... Его взгляд встретился со взглядом девушки. Глаза Милу затуманились; он тряхнул головой, точно отгоняя наваждение, и неуверенно улыбнулся. - Шулих? Это и правда ты? - Кто же еще? - Девушка шагнула ему навстречу, - я скучала по тебе, Милу. Фея не могла допустить, чтобы они говорили друг с другом; она гневно вскрикнула - гигантская волна, подвластная ее воле, накрыла собой Милу, возвращая его в глубину и, плеснув на берег, сбила с ног девушку. Бросив последний взгляд на извалянную в песке рыжую худышку, Фея последовала в свой чертог.
Юноша стал молчалив и сдержан после этой встречи. Слова «возлюбленная» и «прекраснейшая» звучали в его устах просто словами. Фея знала, что вскоре он забудет все, что случилось и ей приходилось ждать – а Альвея ненавидела ожидание и бесилась от понимания собственного бессилия. Впрочем, кое-что она все же могла сделать и, улучив момент, когда Советника не было рядом, сотворила заклятье. Теперь за день ожидания на берегу девчонка старилась на целый год. Первые несколько дней Фея наблюдала за тем, как девушка превращается в молодую женщину, но увиденное ей не понравилось, и Альвея приказала себе забыть и не сожалеть о содеянном. В конце концов, заклятье было наложено на берег, а не на рыжую упрямицу. Фее не терпелось дождаться, когда Милу снова забудет Шулих, или когда Шулих, напуганная скорым старением, догадается уйти подальше от берега ее Озера и вот тогда она, Фея, будет счастлива.
Что-то странное творилось с миром – а может быть только с ней, Шулих… впрочем, нет, лошадь тоже старилась, ее темная шкура выцветала, слабели ноги, белая грива стала седой… Прошло пять или шесть дней – но для них словно бы минуло шесть лет; Шулих посмотрела в зеркальце и не узнала своего лица. Наверное, это было заклинание, наложенное на нее гневливой Феей. Девушка не догадывалась о том, что стоит ей только уйти с берега, как старение прекратится, и не сдвинулась с места. Клятва держала ее, и упрямство человека, который слушает только свое сердце.
Кажется, все, наконец, стало так, как она хотела. Милу снова позабыл Шулих и Фея не собиралась больше напоминать ему о ней. Любовь прекрасного юноши не требовала доказательств, она светилась в его взгляде, звучала в его голосе всякий раз, когда он называл Фею «возлюбленная моя»; он больше не произносил этих слов равнодушно, словно против своей воли. И не удивительно, что Альвея тоже сумела забыть о девушке, медленно превращавшейся в старуху на заколдованном берегу. Лето кончилось, и как-то сразу наступила осень. Однажды заглянув в Зеркало Вод, Фея не без удивления увидела что идет снег. - Где ты, моя возлюбленная? – услышала она голос своего рыцаря и, обернувшись, приветствовала его улыбкой. - Я здесь, мой любимый. Ты искал меня? – на мгновение ей подумалось, что юноша никогда не называл ее любимой, а лишь возлюбленной и сердца Феи коснулось горькое чувство, что разница между этими двумя словами глубока как бездна. - Что же еще мне остается делать, когда тебя нет рядом? Ведь тогда мне кажется, что меня нет тоже… - внезапно он замолчал и, побледнев, приложил руку к сердцу. - Что с тобой? – тревожно воскликнула Фея. - Не знаю… - Милу попытался улыбнуться, но это так и не удалось ему, - прости, я не хотел тревожить тебя. Просто… сердце… - Сердце? – зная о том, что юноша не может заболеть, пока находится под действием чар, Альвея, положив руку ему на грудь, прислушалась, не понимая, - твое сердце бьется ровно, любимый мой. Неужели ты решил обмануть меня? Юноша побледнел. - Разве я могу… даже подумать об этом? Почти каждый вечер эта боль приходит ко мне… с каждым разом все сильнее и сильнее, и есть только одно спасение. - Какое же? – удивленно спросила Фея. Что-то странное, немыслимое происходило с ним, что-то такое, перед чем она была бессильна. Юноша Милу опустился на колени и принялся чертить на золотом и белом песке озерного дна прямые и полукруглые линии. Через мгновение Альвея поняла, что он рисует лицо, а в следующий миг – и чье оно… - Нет! – вскрикнула она, отшатываясь, точно от яркого, горячего огня, - ты не можешь помнить ее! Ты не должен… - Я и не помню… Мне только кажется – я знаю ее, - бледность отхлынула от щек юноши, он поднялся с коленей, исцеленный таким немыслимым способом и смущенно улыбнулся, - я пробовал рисовать твое лицо, но это не помогает… Фея не знала гневаться ей, или просить прощения; кое-как совладав с собой, она взяла Милу за руки. - Но почему ты сразу не рассказал мне обо всем? Я нашла бы способ исцелить твою боль. - Я слишком сильно люблю тебя, чтобы причинить тебе беспокойство, - ответил юноша, - я хочу, чтобы ты была счастлива. Фея нахмурилась, точно сердясь. - Я никогда не буду счастлива, пока ты не научишься говорить мне всю правду. Ступай, подумай над этим и когда снова захочешь увидеть меня, вспомни мои слова. Юноша поник, и, опустив голову, покинул сад. Прогнав его, Фея снова призвала Зеркало Вод, и приказала показать ей берег озера. Она надеялась, что упрямая девчонка, о которой ей напомнил случай, убралась, наконец, с берега. Но то, что она увидела, было немыслимо, невозможно…
Кажется, теперь Шулих было уже больше сорока. Седина пробила рыжие пряди, но руки ее были еще сильны, и сильны были разум и память. Даже одряхлевшая лошадь по-прежнему была с ней. Тридцать дней – тридцать лет. Первый снег лег на берег ровным покрывалом и Шулих рисовала на нем, черту за чертой, лицо Милу. Юного, как и прежде.
Ничто не помогало. Никакие уловки и чары не могли избавить юношу от боли, которая становилась все сильнее, все острей и все чаще настигала Милу именно в тот миг, когда он говорил Фее о своей любви, зажженной силой любовного зелья. И тогда он опускался на колени и рисовал на песке лицо рыжей девчонки, и исцеление приходило с последним штрихом законченного рисунка. Приходило временно, до следующего вечера, а иногда – до следующего часа и девушка на берегу, не знающая боли, от которой бледнеют губы и темнеет в глазах, в тот же самый миг рисовала на снегу лицо Милу. Как будто они были чем-то связаны, и никакая сила не могла изменить этого. Советник Аэнири почти не разговаривал с Феей, отвечая ей короткими «да» и «нет» и Альвея чувствовала себя больной. Болела ее душа, у которой не было надежды, чтобы опереться на нее. Милу все реже говорил ей о любви, и, наконец, совсем перестал делать это. А вскоре после этого Фея застала его рисующим лицо Шулих в миг, когда боль не терзала его, и у юноши не было причины рисовать ненавистный ей портрет. Рисуя, он рассеянно улыбался и казался довольным и счастливым. Фея, готовая уже признаться в том, что его любовь – дитя колдовского напитка, вместо этого спросила вдруг: - Ты больше не любишь меня? Милу оторвался от рисунка на песке. - Мне кажется, я люблю ее, - он кивнул на незаконченный портрет Шулих и рассеянно улыбнувшись, положил руку на сердце, точно прислушиваясь к нему, - она не так прекрасна, как ты, госпожа, но я жажду увидеть ее наяву, а не во сне. - Ты видишь ее во сне? – ярость, гнев, ревность заставили Фею задать этот вопрос. Мгновение спустя она уже жалела о нем. - К сожалению, только во сне, - вздохнул юноша с искренней печалью, - прошу тебя, отпусти меня к ней! Альвея отвернулась, чтобы скрыть боль и страх, исказившие ее лицо. - Я бы отпустила тебя, - произнесла она едва слышно, - но сейчас это невозможно… и не спрашивай меня, почему, поверь, ты не захочешь знать! Пусть даже ты не любишь меня – останься здесь, в тишине и покое, вдали от бед и страданий! Ты никогда не пожалеешь о том, что выбрал! Она обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как подобно повстречавшемуся с грозовой тучей солнцу, гаснет лицо Милу. - Если бы я только мог… если бы мог… - прошептал он и потерянно шагнул в заросли серых и алых подводных лиан. И упрямые, жесткие стебли расступились перед ним.
Он бежал сквозь заросли, словно за ним гнались чудовища. Отчаянно хотелось кричать, мысли путались, и глаза Милу не видели ничего. Где-то на полпути к беспросветному отчаянию маленькое солнце Аэнири, вспыхнув перед лицом Милу, заставило его остановиться. Юноша беспомощно заморгал, приходя в себя, и тихо опустился на теплый золотистый песок. Аэнири качнулся и подлетел поближе - Она любит тебя, - произнес он слова, так странно прозвучавшие в устах бесстрастного волшебного существа. - Я знаю! – пылко возразил юноша, - но я не люблю ее. Может быть, мне было бы не так тяжело находиться здесь, если бы все было наоборот. Но… все что я делаю, и все, что делает прекраснейшая, кажется мне таким… таким… - Неправильным? – подсказал Аэнири. Юноша кивнул. - Я боюсь. То, что я испытывал к госпоже – было ли оно любовью? И если нет, значит я обманул ее? Советник мягко качнулся вперед. - Невозможно не обмануть того, кто сам хочет, чтобы его обманули, – произнес он. – А Альвея любит тебя слишком сильно. - Разве можно любить слишком сильно? - Когда готов сделать все ради своей любви, даже обмануть и предать, даже превратить сердце в ледышку, когда всего остальное, что есть в мире, перестает волновать тебя, и когда любовь свою прячешь алчно и жадно, точно она – только твое сокровище, тогда любовь твоя слишком сильна. Радужник взмыл вверх и описав плавную дугу, скрылся в зеленоватой подводной тени. И юноша понял вдруг: слишком – это когда любовь твоя превращаясь в яд, убивает все к чему прикоснется.
Все, к чему прикасалась Альвея, Фея Озера, теряло блеск и цвет. «Зачем? – думала она, глядя на подводный лес, и он съеживался под ее взглядом, - зачем ты нужен? Зачем нужны эти цветы на дне и солнце сквозь толщу вод, и течения между дном и небом – воздушные и водные? Зачем все, если нет любви?» И цветы никли, течения замирали, и тонкий удушливый ил поднимаясь со дна заполнял прежде чистую и прозрачную воду, убивая свет солнца. Она знала, что происходит, или думала, что знает. Остаток силы любовного зелья держал юношу на дне, но его печаль становилась все сильнее и не было в его сердце места зачарованной любви, не устоявшей перед настоящей. В чем-то Альвея все-таки ошиблась и зелье стало не наградой ее, не благословением, а проклятьем. - Отпусти его, - сказал Аэнири, - он умрет, если ты не отпустишь его. - Я не держу его! – воскликнула Фея и словно только сейчас услышала последние слова Советника, - почему он должен умереть? - Я говорил с ним и слушал его сердце. Оно бьется как птица и замирает как птица, замерзающая в зимнюю стужу. У него просто нет привычки жить между землей и небом, надеждой и отчаянием. Ему нужно совсем не это. Он одинок… Фея бросила на него гневный взгляд. - Мне одиноко – и ему одиноко тоже? Но ведь нас двое здесь, откуда же в нас одиночество? Аэнири издал странный звук – словно всхлипнул маленький ребенок. - Неверно, прекрасная. Нужно спрашивать – откуда его в вас столько? Фея промолчала. - Посмотри в Зеркало Вод. Если и то, что ты увидишь там, если мертвый берег, на котором ждет своего часа упрямое сердце, ни в чем не убедит тебя, тогда… тогда, значит, тебе придется заново учиться. - Чему? Аэнири ответил спокойно, так спокойно, что в море этого спокойствия могла утонуть любая буря: - Сожалению и милосердию, моя госпожа. Сожалению и милосердию. Ярость и боль обожгли Фею – или это была только боль, а ярости там не было вовсе? - Что же ты сам, милосердный, не сделаешь ничего? Иди к ней, скажи, что она может, нет, должна уйти с моего берега и тогда перестанет стариться! Скажи, что я не хочу ее смерти! - Ты просишь меня? – сверкнул мгновенным бликом Советник. Горячая гневная волна отхлынула от сердца Феи, кровь отлила от ее щек, покрывая их бледностью. Признать правду? Не признать правды? - Да, я прошу тебя, - прошептала она, - потому что это невыносимо. Потому что это… - Неправильно, - закончил Аэнири, - как и то, что ты просишь меня, вместо того, чтобы исправить все самой. Может быть, все Феи поступают так, я не знаю, но ведь ты – это ты. Неужели тебе обязательно быть такой же, как все? Фея закрыла лицо руками… так ребенок укрывается с головой одеялом, чтобы спрятаться от всех своих страхов. Прошло почти два месяца, девушка на берегу превратилась в старуху… Нужно было сделать с этим хоть что-то, пока еще не стало слишком поздно. И Альвея больше не могла позволить себе промедления. - Мне нечем утешить тебя, - сказал Аэнири вслед уходящей решительным шагом Фее, - если бы ты не разлучила их, может быть, эта любовь никогда не проросла бы из дружеской привязанности, которая их объединяла. Но то, что теряешь, всегда кажется дороже того, что у тебя под рукой. И ты, и эти двое детей попались в одну ловушку…
Альвея нашла юношу в саду в объятиях мягкого кресла. Он сидел неподвижно, глядя в одну точку, и только губы его чуть шевелились, точно произнося молитву. - Уходи, - глухим, мертвым голосом произнесла Фея, - я отпускаю тебя, отрывая от своей любви все, что еще остается в ней живого. Лучше уж не иметь никакого сердца, чем сердце изо льда. Юноша беспомощно взглянул на нее. - Я не могу, - совсем тихо ответил он. - Я умираю. На короткий миг Фея застыла перед лицом еще одной правды, которую не хотела принимать; все ее чувства кричали, что человек не может ошибаться в таких вещах, а она, Фея, может. Метнувшись вперед, она положила ладони ему на грудь и услышала тишину… Нет, сердце еще стучало, но время между двумя ударами становилось все больше и больше. - Прости, - прошептал Милу, - я не люблю тебя. Но Фея уже не слышала его; сосредоточенно, спокойно, она вливала в него силы, достаточные, чтобы вернуть к жизни умирающего. Пусть даже сейчас, на пороге смерти, он не нашел для нее иных слов, кроме этих – он должен был жить! Ладони ее отчаянно ярко светились, наполняя жизнью отказывавшееся жить тело, и упрямое сердце юноши сдалось и послушалось приказа. Милу удивленно вздохнул и пошевелился, чувствуя, как силы возвращаются к нему… Альвея отняла ладони от его груди и отвернулась, дрожа от странного холода, источник которого был внутри нее. - Я отпущу тебя, - сказала она, почему-то стараясь четко выговаривать слова, - но сначала ты выполнишь мое условие. Здесь вот, на этом песке, нарисуй мое лицо так, как ты рисовал ее – и будешь свободен. Юноша удивленно взглянул на нее, осторожно, прислушиваясь к себе, выбрался из кресла и, опустившись на песок, принялся рисовать. Штрих, другой… он провел ладонью по песку, стирая нарисованное, и начал снова. Несколько минут он словно бы боролся с чем-то, повелевавшим его руками, но тщетно. И когда Фея обернулась, она увидела на песке еще один портрет девушки-худышки. - Прости, я не могу, - покаянно произнес Милу. - Я вижу. Жаль… это единственная победа, которую я могла бы одержать, но и ее ты не дал мне. – Фея снова отвернулась, ощущая присутствие Советника, хотя и не видя его, - Аэниридорнэалэмон, что мне делать? Впервые она спрашивала его, что ей делать. И может быть, впервые он ответил ей так прямо: - Сделай для двоих то, что обычно делала для одного. Прорасти траву сквозь лед и тогда те, кого ты разлучила, полюбят тебя по-настоящему. - Поздно! - вскинулась Фея, хотя сердце ее на миг наполнилось надеждой – и как же это оказалось больно, найти и потерять надежду! - и как ты можешь, как смеешь предлагать мне такое? Она подняла руку, призывая Зеркало Вод, и тотчас перед ней развернулась картина заснеженного берега, поступившая сквозь искристый блеск течений. Была осень. Холодный ветер, пропитанный мелкими, колючими снежинками, перебирал спутанные пряди в гриве белой лошади, стоящей в снегу. Нет, не белой – седой. «Неправда… - отшатнулась Фея, стискивая тонкие пальцы, - этого не может быть… лошади не живут так долго…» Откуда-то сбоку, из-за пределов Зеркала, протянулась дрожащая рука, погладила спутанную гриву и тотчас опустилась, точно обессилев от этого простого движения. Фея прошептала короткое Слово и Зеркало подалось в сторону, позволив увидеть дряхлую старуху в немыслимых лохмотьях с развевающимися по ветру волосами, полными снега и седины… Пятьдесят четыре дня состарили Шулих на пятьдесят четыре года. Целая вечность отдаляла ее от по-прежнему юного Милу.
Ей было не холодно – совсем. Может быть, в этом было единственное благо ее положения… Долгая зима и долгое ожидание больше не пугали Шулих, а она верила, что придется ждать долго, как верила в то, что Милу сможет узнать ее даже теперь. А еще она мечтала, что сможет взглянуть сквозь лед в самую глубину Озера, но воды его так и не покрылись льдом - Милу, - прошептала Шулих, склоняясь над водой, - Милу… Спокойные воды всколыхнулись. Она качнулась назад, увидав, как с самого дна поднимается светящийся водоворот, как он рассыпается мелкими брызгами, выпуская на волю заключенного в нем человека, над головой которого сияет маленькое белое солнце. Он шагнул на берег, такой же юный, как прежде. - Шулих! - Милу… Вот, наконец, я и дождалась тебя, Милу, - прошептала она. Не было ничего – ни страха, ни ужасных мыслей о той разнице, которая пролегла между ними, ни надежды, что ее внезапная старость – не навсегда, ни радости от возвращения Милу. - Я вернулся, - он подошел к ней, сжимая что-то в руке, - тебе больше не нужно ждать. В его глазах стояли слезы, а еще… еще там была любовь, которая родилась из разлуки. - Торопись, - сказал Аэнири, озарив лица влюбленных вспышкой яркого света. Юноша разжал ладонь: в ней лежала песчинка, и радужник коснулся ее своим лучом, заставив вспыхнуть огненной искрой. - Что мне делать с ней? – спросил юноша, почувствовав, как песчинка наливается теплом. - Когда наступит время, ты будешь знать, что тебе делать… если же нет - никто не поможет тебе. Прощай - Советник нырнул в воду и погас где-то в глубине. Юноша и старуха смотрели на пылающую песчинку. Метель осени бесновалась, пытаясь затушить искру, которая с каждой минутой становилась все горячее, точно предупреждая поторопиться… Старая-старая женщина протянула руку и прикоснулась к искре; на миг ей показалось, что она поняла… но что есть понимание, как не блеснувшее в тучах солнце? Продлись этот миг вечно – ах, каким это было бы счастьем! Две руки соприкоснулись, и что-то вспыхнуло, затмевая белизну зимних снегов, совершая невозможное – продлевая то самое понимание, которое длится миг, только миг. …Фея на дне своего Озера грустно улыбнулась, и холодные воды потеплели и посветлели. Аэнири тихо висел рядом с открытым, распахнутым в снежную даль берега Зеркалом Вод, в котором отражались юноша и старуха. - А если они не поймут? - Они не могут не понять, - ласково прошептала Альвея, - ведь я не оставила им выбора. Так поступают все Феи. И это было правдой.
…Юноша и старуха потянулись друг к другу, как два лепестка одного цветка и соприкоснулись губы, поверяя влюбленным тайну первого поцелуя. Все было в этом – и отчаянная робость первого признания, и надежда, и радость, и понимание. Тлеющая искра упала в снег. Старая женщина вскрикнула голосом юной девушки; облик ее, дрожал, обостряя и изменяя черты, светящийся туман обвивался упругой спиралью вокруг нее и Милу, оба они изменялись и было ясно, что прежними они уже никогда не будут... Пылающая искра утонула в снегу но теплые лучи брызнули от нее во все стороны, пронзая толщу сугроба, проникая в насквозь промерзшую землю. Земля оттаивала, пробуждалась и, напитавшаяся водой, пропускала сквозь себя тонкие ростки зеленой травы, тянущейся как и всякая трава - вверх, к солнцу.
Альвея, Фея Озера растворялась в обвивающих ее подводных течениях. Она отдала двоим свою сущность, свое бессмертие, которого всегда хватало лишь на двоих - саму Фею и ее избранника - и ей самой ничего не осталось. Но она не жалела об этом, даже уходя, исчезая, становясь частью вод которым так долго была хозяйкой - Феи не умеют жалеть. Конечно, Милу и Шулих не станут жить вечно; но Альвея знала - только те, что смертны, могут быть по-настоящему бессмертными. Как люди… Радужник Аэнири, ее Советник, ее друг, тоже должен был исчезнуть. Его сияние гасло, меркло, растворялась в волнах, но возвращалось, чуть менее яркое. А потом фея прочувствовала как отхлынули от ее сердца готовые растворить его волны. В тот миг когда еще не поздно было вернуться - если бы только она могла это сделать - возвращение состоялось. Альвея удивленно и тревожно огляделась, ища вокруг себя причину возвращения - какой бы она ни была, но не нашла ее и посмотрела на Аэнири. Советник тихо засмеялся, словно счастливый ребенок от удавшейся проделки, сияя и переливаясь цветами чистыми, как мечта звезды. Альвея не успела ни о чем спросить его: течения сплелись перед нею Зеркалом Вод показавшим то, что происходило сейчас на берегу. А может, произошло мгновение назад, совершив чудо.
Светящийся туман лег к ногам влюбленных, готовый служить Милу и Шулих, но он больше не был нужен им. Худая девушка с непокорными рыжими волосами и прекрасный юноша стояли на клочке земли, покрытым травой, проросшей сквозь холод и бурю. К ним неторопливо подошла темная лошадка со светлой гривой. Она потянулась губами к траве, но почему-то передумала и мягко ткнулась мордой в плечо Шулих. Девушка ласково потрепала светлую гриву и смущено подвернула рукав платья, скрывая аккуратную заплатку. Ветер оставался пронзительным, но от земли и травы поднималось тепло, и ни ей и ему не было холодно. Шулих посмотрела на Милу вопросительно. Юноша, подумав, кивнул, и придержал для нее стремя, пока она садилась в седло. Девушка последний раз посмотрела на кусочек весны под копытами лошади и оглянулась на озеро. - Жалко... - сказала она, - трава замерзнет. И я, наверное, больше уже никогда не увижу хозяйку озера и не поговорю с ней. Она очень красивая, правда? - И она очень добрая, - улыбнулся Милу, - я расскажу тебе о ней, и о Советнике, ее и друге. А трава... Будет весна. Взяв лошадь под уздцы, повел ее по неглубокому пока снегу навстречу всему, что было у них впереди. Фея Озера и ее Советник смотрели на них пока они не скрылись от взгляда чудесного Зеркала Вод – чуда, куда как более простого, чем человеческое сердце.
Он был таким крошечным, когда вылупился из яйца – маленький дракончик с чешуей нежно-зеленого цвета, отливающей розоватым утренним перламутром. Встряхнувшись, он огляделся вокруг в поисках мамы-драконы, но ее нигде не было: всем известно, что драконы покидают свое потомство еще до того, как оно появляется на свет. Отсутствие мамы – это было первое огорчение в его жизни, но все-таки он был еще слишком юным, чтобы огорчаться долго. Мир, который окружал дракончика, был интересен и сам по себе, и это было правильно и хорошо. В небе пролетали птицы, под землей путешествовали по бесконечным ходам кроты, землеройки, жуки и червяки, а на земле… о, на земле происходила разом тысяча интереснейших вещей. Дракончик отряхнул с крылышек осколки лаковой скорлупки и увидел любопытную ласку, что наблюдала за ним, неподвижно застыв у камня. Темные глазки зверька блестели удивлением, интересом и – совсем немного – страхом. Дракончик гордо расправил крылышки и сделал шаг, другой и третий к любопытной ласке. Лапки его с крошечными, прозрачными и совсем не опасными когтями еще были немного неуклюжи. - Ты кто? – первой спросила Ласка. - Я – Дракон, - с гордостью ответил он, - разве ты не узнала меня? - Как я могла узнать тебя, если до этого ни разу не видела? Дракончик обиженно нахохлился. - Так не бывает! Все знают драконов, и все узнают их, стоит им только появиться. Может быть, ты просто забыла? Ласка смешно тряхнула лапками. - Поверь мне, я говорю правду. А у тебя есть имя, или ты всегда зовешь себя просто Дракон? Дракончик вздохнул. - К сожалению, моя мама не успела дать мне имени, когда улетала – должно быть, она очень спешила. И это – второе огорчение в моей жизни… но я думаю, что не так уж трудно выбрать себе хорошее имя. Скажи, какой сегодня день? - Сегодня среда, - ответила Ласка, - а главное – первый день весны, первое Марта. Дракончик задумался только на миг, но тут же радостно тряхнул крыльями. - Придумал! – воскликнул он, - раз уж мне повезло родиться в первый день месяца, так пусть я буду зваться его именем – Март. Как ты думаешь, никто не будет надо мной смеяться? - Никогда, - честно ответила Ласка, - это имя подходит тебе, как никакое другое. Это было второй радостью в его жизни, а первой было общение с умной, лукавой Лаской, с которой он сумел подружиться так скоро, как скоро вспыхивает от искры яркий огонь костра. Это была весна, и, несомненно, это была красивая весна. Снег скоро растаял и нежная, тепло благоухающая после каждого дождя трава совершенно очаровала дракончика по имени Март. Как и все драконы, он рос очень быстро и за день узнавал о мире то, на что у других уходили годы. Например, однажды, пристально посмотрев на солнце, он сразу же узнал, что солнце – это такая звезда, и что не всегда она светила этому миру. Он отыскал свою подругу Ласку, купавшуюся в ручье. - Я знаю, что когда-то было темно и не было солнца. Значит, однажды его может снова не стать? - Не знаю, - ответила Ласка, - что тебе в солнце? Посмотри, как блестит вода! Каждая капля – словно бриллиант, а если посмотреть на солнце из-под воды, оно кажется огромным драгоценным камнем, или стеклянной шкатулкой, полной сокровищ. - Сокровище? – повторил дракончик, - что же это такое? - Ныряй сюда и посмотри сам! – предложила Ласка. Дракончик ступил в воду, и его сразу же заворожило серебристое журчание струй, обласкавшее его слух. Струи речные, как струны, дрожали и пели, касаясь острых краев чешуи дракончика, приглашая его войти в эти воды. Не пугаясь течения, что становилось неистовым уже через несколько шагов, он нырнул под воду. Ласка не солгала ему – вид солнца из-под воды был прекрасен, и смотреть на него можно было часами, не отрываясь. И Март смотрел, пока не почувствовал, что у него начинает кружиться голова, и только тогда вынырнул на поверхность. Ласка с тревогой смотрела в воду, откуда он появился, и тревога ее была о нем. - Я уже начала беспокоиться за тебя, - сказала она, - неужели это солнце так тебя очаровало? - Конечно. А разве ты не можешь дышать под водой, хотя бы не очень долго, как я? - Не могу, да это и не нужно мне. Скажи мне, ты понял, что такое сокровище? - Конечно, понял, - засмеялся дракончик в искренней радости существа, открывшего тайну, первую тайну в своей жизни, - это что-то доброе и волшебное. Такое, что, глядя на него, чувствуешь радость, то, что нельзя потерять, если уж нашел. Ласка посмотрела на него чуть искоса, склонив голову к плечу. - Разве так бывает? – спросила она грустно. Дракончик улыбнулся, не понимая причины ее огорчения. - Не знаю. Ты забываешь, что я еще очень маленький дракон и не могу знать всего. Это была правда, но, конечно же, ей недолго было оставаться правдой, ведь драконы растут очень быстро. Когда первые цветы мая украсили поляны, Дракон по имени Март был подростком, а к осени, когда осыпается листва и наступает грибная пора, его лапы и крылья окрепли, когти из прозрачных стали блестящими как черный алмаз, а шею и спину украсил острый костяной гребень. Цвет его шкуры по-прежнему оставался изумрудным, а глаза горели желтым огнем, как два маленьких солнца. Марту казалось, Ласка становится все меньше и меньше, и все труднее становилось ему находить ее в густой траве, но Ласка-то знала, что все совсем наоборот, и это дракон становится все больше, и все труднее становилось дружить им, таким разным. И все-таки они оставались друзьями, Дракон и Ласка, и однажды, когда Март предложил ей взять ее с собой в небо, она согласилась. Дракон осторожно поднес к ней когтистую лапу – Ласка вспрыгнула на жесткую ладонь, более темную, чем все остальное тело дракона. И так он поднялся в небо, которое было прекрасно как солнце, или даже еще прекраснее, и они летали – смелый и гордый Дракон, по имени Март и маленькая отважная Ласка, у которой не было другого имени, кроме этого. Мир, на который они глядели сверху, был нисколько не похож на тот, который они привыкли видеть внизу. «Но, - подумал Март, - может быть, и не стоит привыкать к чему-то, называя лишь это правильным и верным? Разве привычка к тому или этому не увеличивает число огорчений в нашей жизни?» Он вспомнил, как искал свою мать-дракону, искал, но не нашел и тогда его первое огорчение стало как тень, что всегда рядом, вечно стоит за плечом, но уже не печалит так. А Ласка подумала: «Пройдет время, изменятся и небо и земля, и вспомнит ли кто-нибудь из нас об этих прекрасных мгновениях, когда я, бескрылая, летала в небе, а ты, крылатый, возвращался к земле после того, как увидел ее совсем другой?..» Так они летали, пока однажды не встретили Орла, хозяина высот. Драконы летают выше всех птиц, но в этот раз Март решил опуститься чуть-чуть пониже, чтобы увидеть, не станет ли более привычным вид земли, если не подниматься так высоко над ней. Они едва не столкнулись, Орел и Дракон, хотя в небе было достаточно места для каждого и еще оставалось место для снов и мечтаний. - Послушай, - сказал недовольный Орел, - отчего бы тебе ни подняться повыше, или не опуститься пониже? Во всяком случае, где-то там наверняка летают твои сородичи, и они научат тебя обращаться с крыльями и быть вежливым в воздухе. - Мне кажется, я был достаточно вежлив, - извинившись, ответил Дракон по имени Март, - и достаточно хорошо управляюсь с крыльями. Впрочем, это, может, и было бы хорошим советом, но только до сих пор я не видел в небе ни одного дракона. - Конечно, не видел, - улыбнулся Орел, - разве ты не знаешь, что драконы живут в горах? Вот странно, что здесь делаешь ты? - Я здесь родился. Мое яйцо с лаковой скорлупой лежало между двумя камнями в ложбинке, где не было снега, и куда не проникал ветер, и это было хорошее укрытие для меня. - Значит, драконесса оставила яйцо здесь… Что ж, может быть, в этом была ее мудрость – говорят, в горах драконов так много, что невозможно найти безопасное место для драконьих яиц, а драконята, вылупляясь, немедленно пожирают чужие яйца, так как бывают очень голодны. Дракон опечалился. - Я помню, что был голоден, когда родился, но все же такое не пришло бы мне в голову. Я нашел воду и напился, а потом накопал вкусных корешков – так я смог утолить свой голод. Но, так или иначе, зимой или осенью, я нашел бы иной выход и не стал бы никого убивать. Орел, летевший рядом с Драконом, склонил голову. - Это твой выбор, - сказал он, - а мы, орлы, предпочитаем воспитывать сильное потомство. Слабые, которые не могут выжить в стае, недостойны неба и жизни. Где же твоя мать, Дракон? Или она поступила, как поступают все драконессы, и отказалась от тебя? - Не знаю, так ли это, я искал ее и не нашел. Но может быть, если ты скажешь, в каком направлении лежат горы – драконий дом, я еще увижу ее. Орел усмехнулся. - Меня зовут Аргхар, на орлином языке это значит «Эхо небесной песни». Я мог бы объяснить тебе, где находятся драконьи горы, только спроси себя, действительно ли ты хочешь увидеть свою мать, и еще спроси – а хочет ли она увидеть тебя? Если на оба вопроса ты ответишь «да», тогда я не только покажу тебе дорогу, но и полечу туда вместе с тобой. Март задумался. Стояла прекрасная, светлая осень, мир был чист и прекрасен, и не о чем было печалиться в нем. «Думает ли теперь обо мне моя мать? Легко ли помнить о ком-то, когда у тебя и без него есть все, что пожелаешь? Щедрая осень никого не оставляет без подарков – могу ли я просить мою мать принять в подарок меня?..» - О чем ты думаешь? – спросила умная Ласка. - Об осени. Трудно теперь думать о чем-нибудь еще. Да, ты прав Орел, чье имя Аргхар и сейчас еще не время пускаться в путь. Но благодарю тебя за предложенную помощь, и обещаю, что когда-нибудь я обязательно воспользуюсь ею. - Это твой выбор, - повторил Орел и стал описывать медленные круги над одевающейся в осеннее золото землей. Осень закончилась – мир был по-прежнему прекрасен, а зима принесла новые впечатления и новые мысли. Ласка пряталась в своей норе, а Дракону нора была не нужна, его шкура не боялась ни сильной жары, ни свирепого холода. Иногда он приходил в гости к Ласке, и она садилась к нему на ладонь, и грелась в его дыхании. Потом снова пришла весна и снова лето – у Ласки появилась пара, а вскоре и пятеро хорошеньких малюток-ласочек. Дракон очень удивился, когда Ласка сказала ему, что не может больше проводить с ним так много времени, как прежде и показала причину. Конечно, и драконы не могут знать всего; но если раньше он не обращал внимания на то, что все вокруг имеет пару или хотя бы противоположность, как день и ночь, солнце и тень, то теперь он видел это отчетливо и ясно и искал причины. Однажды утром он проснулся с догадкой: мир устроен так, чтобы для каждого в нем было что-то дополняющее его. Как же иначе? И конечно Дракон не был исключением. - Ну что ж, - сказал он Ласке, - я подумаю о том, что узнал. Я Дракон и я достаточно взрослый, чтобы задавать вопросы и находить ответы, даже если искать их придется очень долго. И он отправился на поиски чего-то, о чем не знал и сам – желание знать больше, что жило в нем, толкало его вперед, вело властно и непререкаемо, и это было хорошо. Вначале он облетел долину, в которой вырос, часто опускаясь на землю, всматриваясь в то разное, что попадалось ему на глаза. Кто мог бы стать его парой? Что было его противоположностью в этом мире? Это были интереснейшие дни, которые как-то сами собой сложились в месяцы, а месяцы – в годы, а Дракон по имени Март все искал и искал, наблюдал и сравнивал, забираясь все дальше от места своего рождения. Однажды, паря высоко, он увидел черную точку на белом поле, и спустился посмотреть, что это такое. То был старый Ворон, примостившийся на камне посреди огромной заснеженной долины, где не было больше никого и ничего. - Почему ты сидишь здесь один? – спросил он у птицы, которая, казалось, дремала с открытыми глазами. Ворон посмотрел на него одним внимательным глазом и удивился. - Дракон? Откуда здесь Дракон? - Я первый спросил тебя – ответь же мне первым! Ворон хрипло, насмешливо каркнул. - Я один потому, что я одинок. Поверь мне, это не самое большое зло на свете. - Какое же самое большое? Может быть – навсегда потерять свою мать? – спросил Март. Ворон покосился на него вторым глазом и нахохлился. - Тот, кто ничего не знает о жизни, не знает и о смерти. А смерть – это когда все есть, и небо, и солнце, и вкусная еда и доброе слово – но для других, потому что тебя нет в этом мире или быть может нет ничего, даже мира. - Значит все, что имеет начало, может однажды закончиться? И может прийти день, когда мир умрет? - Может, - прямо ответил мудрый Ворон, - одни называют его Днем Гнева, другие – Днем Спасения, ибо им кажется, что мир плох, и будет лучше, если он погибнет, третьи… третьи вообще не говорят об этом, потому что их страх сильнее них. Это неправильно, но это их выбор. Уже сейчас солнце клонится к Последнему Закату – медленно, и пройдет много десятков, а может и сотен лет, прежде чем оно погаснет. Но вот тебе мой совет, хотя ты и не просил совета: будь беспечным, будь злым или добрым, люби и ненавидь так сильно, как только можешь, но помни о времени, что бы ни случилось. Ворон устало закрыл глаза, казалось, больше всего на свете он хочет уснуть и не просыпаться тысячу лет. - Разве можно не помнить о времени? – спросил Дракон, ибо он не мог улететь, не получив ответа, - я – Дракон, мое имя Март и я всегда знаю, когда придет весна. Ворон снова открыл глаза. - Ты все еще здесь? – удивился он и только тут, казалось, услышал второй вопрос Дракона, - весна… ты поймешь, что я говорил совсем не об этом, когда придет твоя старость, но может быть понимание не поможет тебе. Лети же, дай мне отдохнуть! И Дракон полетел прочь, думая о странном совете Ворона, и чутьем отыскивая то место, где родился. Он хотел вернуться и рассказать своей подруге Ласке обо всем, что узнал, но когда он позвал ее у ее норы и Ласка вышла к нему, Март не узнал своей подруги. Она стала более крупной и менее подвижной, глаза ее блестели не так ярко, и не было того задора, который позволял им так весело проводить время вдвоем. - Что с тобой? – удивился Дракон по имени Март, - прошло не так много времени, чтобы ты сильно изменилась. И где твои дети? - Мое время течет иначе, чем твое, - ответила Ласка, - а дети… их было много у меня с тех пор, как ты улетел, и все они повзрослели и ушли от меня. - А твой друг, с которым ты разделяла нору? - Он не вернулся с охоты этой зимой, когда стояли жестокие холода, и я и мои дети умирали от голода и холода в своей норе, - грустно ответила Ласка, - но не печалься, так бывает, ведь это жизнь, и там, где есть она – есть и ее противоположность. Но дракон все же опечалился. - Ах, если бы только я был рядом с тобой! Я согрел бы дыханием тебя и твоих детей, и твоего друга… Теперь я понимаю, почему Ворон советовал мне всегда помнить о времени. - Не печалься, - повторила Ласка, - будет новая весна. Лучше расскажи, где ты был, и что с тобой случилось. И он рассказал ей о своих поисках и о красоте земли, и о далеких горах, которые он видел с высоты, хотя над ними, почему-то, не было ни одного дракона, и о чем-то блистающем за ними, огромном и ярком, как солнце. - Словно между горами и горизонтом обронили величайшую драгоценность мира… Я спрашивал у всех, кого встречал, что это, но никто не сказал мне. Может быть, Орел знает? - Может быть, - ответила Ласка, - если найдешь его, обязательно спроси об этом. И Дракон по имени Март полетел на новые поиски, поклявшись себе вернуться скоро, очень скоро. Отыскав Орла по имени Аргхар, он задал ему свой вопрос о драгоценности между горами и горизонтом, а так же о смерти, и о Последнем Дне, и о том, что дороже всего на свете. - Драгоценность – это Море, - сказал Орел, - но разве ты не хотел только отыскать своих сородичей или свою мать? Что же изменилось с тех пор, что ты ищешь столько разных вещей сразу? Впрочем, я вижу, ты повзрослел… Что же касается смерти, то она приходит даже туда, где нет ничего, и ничто не властно остановить ее. Смирись, как смирилось племя Орлов, ведь когда-то мы восстали против смерти и с тех пор наказаны: Ворон живет двести лет, а Орел лишь двадцать. - Разве же это справедливо? – спросил Дракон, и это тоже было огорчение, но огорчения, как и радости, он давно уже не считал. Орел взмахнул крыльями. - Не думай о справедливости. Если ты станешь искать еще и ее, то никогда не вернешься со своих путей, ибо будут они бесконечны. Дракон по имени Март задумался, и пока он думал, Орел покинул его. Он вернулся к Ласке и несколько лет провел в обычной жизни, ничем не стесняемый и не обременяемый особой тоской. А потом в долину пришли Люди. Когда Дракон впервые увидел Людей, он подумал: что это за странные создания, которые передвигаются на двух лапах, а остальные занимают разными предметами? Они строили себе жилища, не похожие ни на что из того, что видел Дракон, одевались в холстину и шкуры, выращивали растения и других животных, заставляя их служить себе. Наконец, они охотились, собирая плоды и ягоды, ставя силки и роя охотничьи ямы, ловили рыбу, так что ничто из окружавшего их не смело существовать рядом с ними и не приносить пользы. Они были странными, да, но еще они умели петь и танцевать, и однажды лунной ночью Дракон подсмотрел танец юных девушек на зеленой поляне. «Что ж, раньше я не знал, что так бывает, - как зачарованный, он наблюдал за танцем при луне, - но теперь-то знаю, и могу поучиться у них тому прекрасному, что они умеют». Так он решил и в самом деле стал учиться танцевать, внизу на земле, а потом и в небе, потому что только там когти, хвост и крылья не мешали ему. Но ни на земле, ни в небе он так и не смог повторить человеческий танец и песни Людей. Тогда он снова подумал о своих соплеменниках. «Не может быть, чтобы ни один из них не умел петь и танцевать! Если отыскать их – пусть я так и не найду свою мать – может быть исполнится эта моя мечта. И кто знает, не скажет ли мне кто-нибудь из них, можно ли побороть смерть, и какова противоположность мне, Дракону». Только одна дорога была у него, чтобы ответить на все вопросы, и он спешил начать и закончить ее, и потому снова забыл о времени. Горы были далеки, но Море – еще дальше и потому первыми он все же достиг гор. Из горной пещеры, внутри которой что-то блестело, ему навстречу вылетела молодая дракона. Алая и сияющая, она была прекрасна в лучах заходящего солнца и, восхищенный, Март прервал полет и приветствовал ее взмахом крыльев. - Кто ты? – спросила она, - я раньше никогда не видела тебя в Городе Драконов. - Меня зовут Март. - Март? – засмеялась дракона, хотя до этого никто не смеялся над ним, и ему стало немножко обидно, - кто же назвал тебя так? - Я сам! – ответил он с вызовом, но дракона снова лишь рассмеялась. - А вот меня зовут Хилу. Ты мне нравишься, летим, я покажу тебе свой дом и свое Сокровище! - Сокровище? – заинтересовался Март. Он хотел расспросить ее поподробнее, но алая дракона уже не слушала его, увлекая за собой в пещеру. Вход в нее был огромен, так что Март смог влететь туда и сложить крылья уже внутри. Стены и потолок пещеры искрились мириадами настоящих драгоценных камней, впрочем, необработанных, а вот пол был завален бриллиантами, золотыми украшениями и монетами, дорогими безделушками всех видов и всем, что ярко блестит. - Это – мое Сокровище, - сказала Хилу, и по ее голосу ясно было, что она придает ему большое значение, - останься со мной, стань моим супругом, и ты будешь так же владеть всем этим. Дракон по имени Март задумался. - Я думал, что настоящее Сокровище должно принадлежать всем… - Глупышка! – засмеялась Хилу, - как же Сокровище может принадлежать всем? Тогда оно перестанет быть Сокровищем! Ведь ценность его как раз в том, что у одних его много, а у других нет вовсе. Так и должно быть, поверь мне! Март снова задумался, но так и не смог ответить алой драконе ни «да» ни «нет», и потому остался с Хилу, а она осталась довольна этим. Алая, как настоящая дракона, была немного болтлива и кокетлива, но все же достаточно хитра и умна, чтобы пользоваться всем, чем хотела, даже если кто-то был против этого. Она холила и лелеяла Дракона по имени Март, и он уже начал забывать обо всех своих вопросах, живя в Городе Драконов, когда, однажды перебирая золотую коллекцию Хилу, нашел статуэтку ласки из позолоченной меди, с глазками-рубинами и она-то напомнила ему его прежнюю жизнь. - Я хочу улететь, - сказал он, - у меня было много вопросов, и думается мне, что ни на один из них я не найду здесь ответа. - Глупышка, - сказала Хилу, - ну куда ты пойдешь? Может быть скоро, если мы захотим, у нас будет потомство, я отложу яйца в горячий песок, и мы станем глядеть, как наши дети пожирают своих более слабых сородичей. Куда ты пойдешь от Сокровища? Разве оно не нравится тебе? И что у тебя могут быть за вопросы? - Я хотел знать, есть ли способ побороть смерть, кто противоположен драконам – ведь у каждого существа есть своя противоположность, и еще хотел научиться петь и танцевать - Петь и танцевать? Разве Драконы танцуют? И где ты видел поющего дракона, может быть во сне? Это все придумали глупые Люди, а их занятия недостойны драконов. Твои вопросы не имеют смысла, послушай лучше, что я скажу тебе: мы устраиваем набег на город Людей, чтобы захватить то золото, что они накопили за десять лет. Мы всегда делаем так – даем Людям передышку, а потом нападаем вновь. Летим с нами! - Вы нападаете на Людей? – удивился и расстроился Март, - для чего же? Разве они чем-то угрожают вам? - Дурачок, - засмеялась Хилу, - что же ты думаешь, что все это Сокровище свалилось на меня с неба? Март отпрянул, и расправил крылья. Он понял, что ошибся в своих соплеменниках. - Значит, ты собираешься бросить свои яйца в песок и со стороны наблюдать, как убивают друг друга совсем еще юные существа? Разве ты не знаешь, что жизнь – это сокровище, которое блестит куда более ярко, чем все твои побрякушки? - Побрякушки, вот как? - рассвирепела Хилу, - тогда я не хочу тебя больше видеть, глупый дракон! Улетай, пока я не позвала своих друзей, и они не растерзали тебя за оскорбление! И он полетел, полетел прочь от Города Драконов, которые оставили небо ради своих пещер с сокровищами, и так случилось, что прилетел он к Морю. Море было огромным и прекрасным, и даже вблизи оно казалось величайшей из драгоценностей мира. Он опустился на берег и услышал шепот и шелест волн, и голос Моря, разговаривавшего с Драконом, как, наверное, разговаривало оно в этот самый миг со множеством других созданий. - Зачем ты пришел? - Я ищу ответов. Я хотел найти себе пару, и мне показалось, что нашел ее; я хотел исполнить мечту, но вместо этого потерял ее. Скажи мне, есть ли способ противостоять смерти, и есть ли сила, противостоящая несправедливости? И какова противоположность мне – Дракону? - Твои вопросы слишком легки, - ответило Море, - и все же я отвечу тебе так: ты можешь любить, кого хочешь – кто-то обязательно будет любить тебя и этого будет достаточно для настоящего счастья. Мечта исполнится еще, если она будет достаточно сильна. Слушай свое сердце и сердце скажет тебе – это и есть способ победить смерть, ибо и в тебе есть величайшее из сокровищ, которое никогда не пропадает даром, а как ты воспользуешься им, покажет время. О справедливости же не спрашивай, на это никто тебе не ответит, кроме тебя самого. Ответ был туманным, но все же Дракон принял его и запомнил, подумав вдруг о тех, кого оставил вдалеке. - Благодарю тебя, - сказал он Морю и, расправив крылья, пустился в обратный путь. Вернувшись домой он бросился искать свою подругу Ласку, но там где она жила, он не нашел никого и ничего. На месте долины шумела роща, ручей превратился в реку с буйным характером, и только Люди по-прежнему жили там. Печалясь о потерянной подруге, он стал наблюдать за Людьми и искать среди них ответов на свои вопросы. Пусть Море и ответило ему, но ответы Моря рождали множество новых вопросов. Песни и танцы Людей по-прежнему были прекрасны, и Дракон наслаждался ими; о справедливости Люди не говорили, а смерти не боялись. Еще от них он узнал о правде зеркал, отражающих все, что они видят. Дракон по имени Март множество раз видел свое отражение в воде, но прежде не обращал на него особого внимания. Теперь же он вошел в речную воду и, вглядевшись в свое отражение, задумался. - Итак, я – Дракон, имею крылья, значит, моя противоположность не имеет их, я дышу огнем, не строю жилищ и живу очень долго. Что ж, выходит, что моя противоположность – это Люди, ведь они не имеют огненного дыхания, зато живут в домах и жизнь их коротка в отличие от моей? Он оглядел себя еще раз, и радостно засмеялся: догадка была хороша и она казалась верной. И в самом деле, все, что он умел и мог, Люди не могли - и наоборот. Тогда он вернулся к их селению, стал годами наблюдать за жизнью людей, и все сильнее влюблялся в них. Он так и не нашел ответа на все свои вопросы, но не найдя пары и не зная силы, что может противостоять смерти, он был счастлив, и думал, что так будет всегда. Только однажды он повстречал в небе старого Орла Аргхара, который отправился в свой последний полет. - Ты уходишь? – спросил Дракон. - Ухожу навсегда, - поправил Орел, - но не думай обо мне с сожалением – я прожил прекрасную жизнь и я знаю ее ценность, а так же знаю и цену смерти. Любовь к жизни живет в моем сердце, и любовь к жизни будет в нем, когда я упаду с высоты на самую острую из скал. Ворон дал тебе мудрый совет – помни о времени, я же скажу тебе – помни о жизни! Помни всегда, и она вознаградит тебя! И он улетел, и Дракон не посмел последовать за ним в его последнем пути. Но однажды случилось ужасное – солнце начало остывать, и зимы стали люты и жестоки. Люди говорили - приходят Последние Времена, и скоро настанет День Гнева, и трепетали. Болезни, голод и холод подточили силы человеческого рода и Люди больше не пели и не плясали, а Дракон, которого не пугали холода, печалился за них. Старый колдун, собрав свои силы, испросил духов о возможности спасения в лихие времена, но духи ответили ему так, что он три дня не решался передать их ответ соплеменникам. А когда решился, Дракон и Люди услышали вот что: все беды от остывающего солнца, ибо оно умирает, но есть сила, которая возраждает жизнь, есть огонь, в котором достаточно мощи, чтобы вновь оживить солнце. Если все драконы, сколько их ни есть, поднимутся в небо и разом дохнут на него, солнце станет прежним и разгорится от жаркого драконьего дыхания и не будет тогда Последнего Дня. «Но где же нам найти драконов?» – в отчаянии воскликнули Люди. И тогда Март вышел к ним и сказал: - Я – Дракон. Я полечу к таким же, как я, и уговорю их помочь всем нам. Люди не испугались Дракона – в их сердцах больше не было места для страха – и не удивились тому, что Дракон говорит. А он, исполняя свое обещание, отправился в Город Драконов, спеша, как только мог, напрягая крылья драконьей волей. Через два дня и две ночи он достиг Города Драконов и навстречу ему, что-то, радостно крича, вылетела из своей пещеры алая дракона Хилу. Они встретились в небе и закружились вокруг друг друга. - Ты вернулся! – смеялась Хилу, - наконец-то ты вернулся, дурачок! - Я вернулся потому, что мне нужна помощь драконов, - сказал он, видя, что она не понимает, и стал объяснять ей, зачем прилетел. Но Хилу не стала его слушать. - Полететь к солнцу? - разозлилась она, - я-то думала, что ты вернулся ко мне! Глупец, зачем тебе это глупое солнце? Никто не станет слушать тебя здесь, и никто не захочет помочь тебе! Разве ты не понимаешь, что когда остывшее солнце вспыхнет вновь от дыхания драконов, все они сгорят в его пламени - пламени возрожденного солнца, единственном, которое опаляет драконов? Он не стал разговаривать с ней, а полетел в Драконий Город, надеясь на понимание соплеменников. Но Хилу сказала правду – никто не стал слушать его, одни принимали Марта за помешанного, другие просто смеялись над ним, а третьи нападали на него, старясь сбросить с неба на землю. Потерявший надежду, с истерзанными в многочисленных драках крыльями, он кинулся назад, еще надеясь, что где-то, как-то найдет помощь в этом мире ради спасения его. Драконы не приняли его - мог ли он найти помощь у других существ? Кто был еще достаточно силен, чтобы оказать помощь ослабевшему от отчаяния, умирающему без надежды миру? Он летел, вспоминая все вопросы, на которые так и не нашел ответов, и всех, кто был с ним - умную Ласку, гордого Орла мудрого Ворона, и высота, ослепительная и холодная, каплю за каплей выпивала его силы. Единственным ответом, который был нужен ему и его миру был тот, что звучал сейчас в его сильном драконьем сердце. Так, летящий навстречу дневной звезде, он почувствовал радость понимания, а вместе с ней – ту силу, что может противостоять смерти, даже смерти целого мира. - Я – Дракон! – воскликнул он, поднимаясь все выше и выше, к самому солнцу, - я Дракон и пусть я один – разве силы моего сердца недостаточно, чтобы прогнать тень Последних времен от любимого мною мира? Я знаю, что сумею сделать это, что все ответы на мои вопросы находятся во мне. А самый главный из них – Жизнь. Жизнь ценнее всего, она настолько ценна, что сравниться с ней может только другая жизнь. Я – Дракон, и это гордость Дракона и моя внутренняя справедливость, велят мне делать то, что делаю, не страшась никого и ничего! Так он летел и говорил, и голос его становился песней, и Люди внизу, на земле, ставшей под крылом Дракона такой крошечной, слушали его и внимали ему. Он поднимался все выше, Дракон по имени Март, не знающий о том, что этот день – первый день весны, и готовый отдать все за то, чтобы у мира было время почувствовать весну… А когда солнце посмотрело ему в глаза, когда Дракон по имени Март посмотрел в глаза солнцу; огненное дыхание вырвалось из его горла и коснулось светила, чтобы зажечь его вновь. Они горели вместе, солнце и Дракон; Дракон танцевал и пел объятый огнем и танец его был прекрасен как сама жизнь, и песня его была печальна, источающая слезы из драконьих глаз. И солнце плакало тоже, яркое доброе солнце мира. Миг, это был только миг, но никогда еще не было, да и не могло быть мгновения, прекраснее этого…
С тех пор прошло уже много лет; слишком много, так что ни солнце в небе, ни Люди на земле, ни даже Вороны и Орлы не помнят истории Дракона по имени Март. И все же – вот он, наш мир, по прежнему прекрасный и яркий, и наше солнце, горячее и живое… И кто скажет, что жизнь – не самое прекрасное, что было, есть и будет в этом мире, где любовь к жизни способна зажечь солнце?
По дороге, заросшей до неузнаваемости, шел человек. Лианнат глядела на него из окна башни, отчаянно жалея о том, что солнце зашло и темнеет так быстро. Девушка боялась поверить, в то, что видит, боялась ошибиться, приняв за человека причудливую игру вечерних теней. Но нет, все-таки это был человек. Он шел, ведя за собой лошадь; иногда человеку приходилось останавливаться и выбирать обходной путь, но направлялся он к замку, окруженному зарослями шиполиста - колючей стеной, в которой не было просвета. Лианнат надеялась, что это не остановит странника, как не остановила заросшая дорога. Она шептала идущему: «Не сворачивай! Пожалуйста, только не сворачивай!» - и он не сворачивал. Темнота сгущалась. У странника не было с собой никакого огня, он останавливался все чаще и чаще. Лианнат мысленно поругала себя за недогадливость, на ощупь нашла на шкафу масляную лампу, зажгла ее и поставила на окно. Свет лампы был слаб и трепетен, но это был единственный свет в округе. И странник заметил этот маяк. Вспыхнула, озарив идущего к замку, звездочка яркого белого света. То был не факельный, но какой-то волшебный свет, который сопровождал теперь каждый шаг странника. И чем ближе он подходил, тем ярче сияла эта звезда. Лианнат с отчаянно колотившимся сердцем наблюдала за его приближением, пока стена шиполиста не скрыла идущего от ее взгляда. Теперь ей оставалось только ждать. Лианнат знала, как нелегко придется человеку, задумавшему прорваться через заросли шиполиста – когда-то она сама пыталась выбраться наружу, но не смогла... И прошло нимало времени, прежде чем девушка услышала треск ветвей, негромкие сухие удары и человеческий голос. Тот, кто прорубался к замку, неумело и неловко проклинал Последнего Демона и его рогатую супругу, создавшую все, какие ни есть на свете, опасности, буераки и колючки. Девушка подхватила с окна лампу и бросилась во двор - встречать гостя. Лианнат опоздала. Когда она спустилась, гость стоял в замковом дворе, свободном от шиполиста, и выдирал колючие веточки из конской гривы и собственного плаща. В свете звезды, что пылала на его груди, девушка смогла хорошо рассмотреть гостя. Он был не старше Лианнат – юноша лет семнадцати, с по-взрослому упрямо сжатыми губами и длиннющей челкой, золотистой как первый луч солнца. Оставив, наконец, бесполезные попытки избавиться от колючек, он вытер рукавом мокрое от пота лицо, размазав по нему грязь и пыль, и звонко чихнул. Девушка невольно хихикнула и только после этого гость, ослепленный сопровождавшим его сиянием, понял, что не один здесь. Юноша прикрыл ладонью светоч на груди и нашел взглядом стоявшую у дверей второго, непарадного входа девушку. - Ваше Высочество? Лианнат смутилась от слов гостя, который отчего-то принял ее за принцессу, хотя платье на ней было самое простое. А он истолковал ее смущение по-своему: - Вы не рассердитесь на меня? Я позабыл взять запасной костюм, а этот поистрепался в дороге... Простите мне мой неподходящий вид и разрешите остаться. - Конечно, оставайся, - согласилась девушка немного растерянно, - ты… вы, наверное, голодны и устали? - Да, очень, - признался юноша, отчего-то краснея. Маленькая звезда под его ладонью светила все слабее и, наконец, погасла. Юноша, заметив это, вздохнул, огляделся, ища местечко для своего коня, и как-то угадав, где находились когда-то конюшни, направился туда, взяв скакуна под уздцы. Через несколько минут до Лианнат донеслись звуки неловкого падения, неразборчивое бормотание и звяканье сбруи. Из конюшни гость вышел еще более растрепанным и смущенным – солома, запутавшаяся в волосах, свисала на грязные щеки, а перепачканные руки он то и дело пытался спрятать за спину. Не дойдя нескольких шагов до Лианнат, он остановился, и пробормотал: - Извините меня, там было темно и я… Девушка вздохнула; она должна была дать ему лампу - тогда он не упал бы, споткнувшись обо что-то в темноте. Во второй раз попеняв себе за недогадливость, она одолела разделявшее ее и гостя расстояние, деликатно вынула солому из волос юноши и взяла его за руку. - Идемте, я провожу вас. И, кстати, как мне вас называть? - Кориен… принц Кориен, сын короля Лоэнниса. - А меня зовут Лианнат, - она не посмела сказать «принцесса Лианнат». Сейчас важнее всего был накрытый в одной из комнат стол, а не правда о ней. ...А правда была в том, что Лианнат не была принцессой. Она была служанкой, девочкой на побегушках, для которой всегда находилось дело в огромном замке, пока он был обитаем. Обычно она работала на кухне, выполняя приказы тех, кому вздумалось что-то ей приказать. Придворные и слуги рангом повыше просто не замечали ее, и девочка-сиротка, которой тогда было десять лет, бегала с поручениями, мыла, скребла и чистила все, что только нуждалось в этом. Ни на что другое времени у нее не оставалась. Даже короля с королевой Лианнат видела только два раза – замок был огромен, а, кроме того, ей запрещено было попадаться на глаза королевской семье.
Лианнат опасалась, что принц споткнется на высокой лестнице, но все обошлось, и только пыльный рыжий плащ, который он снял и нес в руках, то и дело цеплялся за резные завитушки перил, за статуи и рамы картин, что висели в коридорах. Картины привлекали внимание принца Кориена, он часто останавливался и рассматривал их. Лианнат тоже любовалась картинами, хотя видела их не раз. Одна была ее любимой - каменные ступени, ведущие к тихой заводи и легкая тень на поверхности воды – отражение пришедшего. Лианнат, когда она смотрела на картину, казалось что это – ее отражение, что она была когда-то в таком вот месте и на самом деле это ее собственная память или сон... Обед был вкусным и сытным - картофель тушеный с мясом и овощами, лепешки и сыр, а на сладкое - вкуснейшее яблочное варенье. Лианнат несколько стеснялась свой стряпни, пока не заметила, с каким аппетитом принц уплетает ее. Он и в самом деле был ужасно голоден, хотя и старался не показывать этого. - Я думал, вы голодаете, - признался он, закончив с десертом. - В замке, конечно, осталось нимало припасов, но за столько лет они должны были испортиться... - Принц смущенно замолк, и девушка подумала, что сильнее изобилия его удивило то, что принцесса умеет готовить. Принцесса, может быть, и не умела, но Лианнат недаром столько времени работала на кухне. - На припасы в кладовых время как будто и не действует, - сказала она, - лед на леднике не тает в самую жару, тепло не уходит, даже если раскрыть настежь все двери. А зажженный в камине огонь будет гореть очень долго, но тепла почти не даст. Наверное, это часть наложенного на замок колдовства. Как шиполист, который окружает его стеной, а границу двора не пересекает... Да и много ли нужно одному человеку? В этом не было ни капли лжи - но Лианнат почему-то все равно почувствовала себя обманщицей. Обманывать робкого, краснеющего через слово принца было ужасно стыдно. - И что ты думаешь обо всем этом? - спросила она несмело. - Я думаю, что вы очень необычная принцесса, – не моргнув глазом, ответил Кориен, - оставшись одна, вы не отчаялись, хотя семь лет и семь дней это очень долго. Но скоро они закончатся и ваши родные вернутся. - Мои родные?.. – повторила Лианнат очень тихо, но он услышал. - Разве вы не знаете, как и почему оказались здесь совсем одна? – спросил юноша удивлено. - Знаю, но... Расскажите, что знаете об этом вы. - Хорошо, - на время оставив привычку краснеть, юноша словно стал вдруг совсем другим человеком, и это необычайно шло ему, - вот как об этом говорят: не далеко и не близко, стоял замок, в котором жили король с королевой, шесть принцев, шесть принцесс и еще одна, самая младшая из всех. Никто не говорил почему-то «у короля и королевы тринадцать детей», а только «двенадцать и еще одна». И вот однажды ветер принес во двор королевского замка черную тучу. Из нее ударила слепящая молния и когда дым от огня, зажегшего камни двора, рассеялся, перед окнами королевского замка стоял низенький скрюченный человечек с мрачным лицом. Одежды его были темны как безлунная ночь, тонкие пальцы сжимали железный шар, а глаза горели желтыми огнями. «Слушайте! – закричал он так, что не было никого, кто не услышал бы, - в этом мире под солнцем я проклинаю весь королевский род, всех, кто ему служит, всех кто служит их слугам и землю, по которой вы ходите! Так говорю я, Чародей-Без-Имени и проклятье мое - наказание за содеянное вами зло, от которого мое сердце превратилось в камень!» «Что же мы сделали тебе?» – спросил король, невольно отступая перед горем, звучавшим в словах неказистого чародея-карлика. И Чародей ответил, сжимая в руках черный железный шар…
…И Чародей ответил, и голос его был резкий и тонкий как голос ребенка, из последних сил сдерживавшего слезы: «Однажды король и королева охотились на медведя, огромного красавца с шелковистой шкурой и умными глазами, который, будучи окружен со всех сторон, заговорил человеческим языком, моля о пощаде. Король удивился чуду, но не пощадил зверя и медведь пал мертвым от метко пущенных стрел. Этот зверь был моим сыном, который любил гулять по лесу в облике медведя. Три года и три дня я искал его и не мог найти, и только пролитая кровь сказала мне правду. Три года и три дня мне не было покоя... Чужая, бездушная жестокость погубила мое дитя, но она погубила, и вас, жестокие. Вы заплатите вдвойне за каждый день и час моего страдания, и еще год и день я отниму у вас. Семь лет и семь дней вы проведете в самом жестоком из миров, какой только я смогу отыскать для вас, а через этот срок вернетесь, чтобы молить о прощении за сотворенное зло. И если вы будете искренне горевать о погубленной жизни, я прощу вас. Если же нет… тогда я отправлю вас на самое дно Бездны еще на семь лет и семь дней. И клянусь небом и тем огнем, что сжигает меня, вы научитесь ценить жизнь и быть милосердными!» И маленький тщедушный человечек махнул рукой.
- И Чародей-Без-Имени взмахнул рукой. В одно королевский замок и его окрестности опустели, и вокруг замка встала стена шиполиста, которая должна была охранять дверец, в одной из зал которого лежала на полу медвежья шкура. И только одно живое существо осталось в замке – самая младшая, тринадцатая принцесса. Она была на той охоте и просила отца-короля не убивать медведя, а потом горько плакала, жалея его; поэтому проклятие Чародея не коснулось ее, но ей было суждено прожить одиночестве семь лет и семь дней, ожидая возвращения остальных. Юный принц умолк и потянулся к стеклянной чаше с соком, чтобы освежить горло. Лианнат безмолвно наблюдала за ним. Все было так, как он рассказывал – и страшная молния чародея-карлика, и ужасные его слова. В этом было бы еще больше правды, будь оставшаяся в замке девушка, пожалевшая убитого медведя, дочерью короля. Только вот у королевской четы было лишь двенадцать детей. - Значит там, снаружи, все-таки знают, что в замке осталась... остался человек?- тихо спросила девушка, неожиданно для самой себя ощущая, как важен для нее ответ. - То есть все эти годы... - Да, знают, - очень спокойно и очень серьезно ответил принц, - вы хотели спросить, почему тогда до сих пор никто не попытался вас освободить? Я не могу ответить за всех, но... если бы вы только видели все это со стороны - странный и страшный замок, окруженный колючей стеной. Кажется, нет ничего более враждебного и жуткого. Если долго смотреть на него - то глаза слепнут. А если подойти ближе - сердце начинает останавливаться. - А как же тогда ты?.. Юноша взял в ладонь маленькую вещицу, висевшую на кожаном шнурке поверх камзола. - Этот амулет оберегает от всяких чар. К тому же придворный волшебник наложил заклятье и на мой топорик... - принц почему-то снова смутился. - Прорубить мечом такие заросли я бы не смог. Только теперь Лианнат вспомнила о светоче, озарявшем ему путь. - Это твой амулет светился в темноте? - Юноша кивнул. - Можно мне посмотреть? Он через голову снял кожаный шнурок с амулетом и протянул Лианнат. Девушка рассмотрела изящную и очень красивую вещицу – серебристое зеркальце, на поверхности которого застыли хрустальные капли похожие на крошечные маленькие бутончики, готовые раскрыться... - И что ты собираешься делать теперь? – спросила она, возвращая юноше амулет. - Если вы пожелаете, я выведу вас отсюда… но, может быть, вы хотите дождаться возвращения остальных? Лианнат подумала о подзатыльниках и тычках, грязных котлах и сковородках и о своем обмане без обмана. Когда-то она ждала, что те, кто ушел, вернутся, ждала любого, кто сумеет пробиться сквозь колючую стену, и вот один человек сделал это. Но он пришел не для того, чтобы спасти Лианнат - служанку. Он пришел за принцессой... - Я не знаю, - ответила девушка,- Прежде всего, тебе нужно хорошенько отдохнуть после долгой дороги. И, пожалуйста, говори мне «ты», ладно? Давно уже стемнело, и звезды за окном подмигивали тем, кто до сих пор не спал. - Ладно, - легко согласился принц, - а если дорога, которую я прорубил, зарастет, я прорублю новую. Лианнат, не разделявшая его оптимизма, и не посмевшая спросить, когда же истекут семь лет и семь дней, проводила гостя в чистую комнату, и сама отправилась спать.
Новый день оказался на редкость солнечным и ярким. Непривычный шум привлек внимание Лианнат, она выглянула в окно и увидела своего гостя. Принц Кориен усердно махал топориком, нападая на толстенный ствол шиполиста, протянувшего колючие ветви над мостовой замкового двора. Шиполист отчаянно сопротивлялся. Перейдя в нешуточную атаку, юноша оступился, избежав падения просто чудом, но сильно оцарапал руку о подвернувшийся шип. - Ой! – невольно вскрикнула Лианнат и кинулась вниз, прихватив со столика кувшин с водой и длинный лоскут материи. - Доброе утро Ваше Высочество принцесса Лианнат! - поклонился юноша, не обращая внимания кровоточащую царапину, – какой славный день сегодня, правда? - Не такой уж славный, если для тебя он начался с битвы, - она поспешила промыть и перевязать его царапину, - ты так неосторожен! - Но ведь эту битву я выиграл! – с хвастовством так и не выросшего мальчишки возразил он. Девушка шумно вздохнула. - Я бы не назвала это победой. Шиполист и не заметит, а у тебя долго еще будет болеть, пока не заживет. И чем тебе не угодило это дерево? - Ничем. Но надо же мне на чем-то упражняться... - он оглянулся на ствол, отмеченный зарубками, и покраснел. – Шиполисты - такие странные деревья. Наросты на коре похожи на лица любопытных детей, ветки иногда ломаются от одного касания, а иногда их очень трудно срубить даже зачарованным топориком. И над землей не выступает ни одного корня, словно у шиполистов нет корней. - Может и вправду нет, - заметила Лианнат, - это же колдовские деревья. Пойдем, я приготовлю завтрак. Когда они пересекали замковый двор, юноша остановился у страшной черной отметины, там, где каменные плиты двора словно расплавились от невыносимого жара. - Наверное, здесь стоял Чародей. А та шкура... она еще цела? Лианнат кивнула. - Лежит в кресле у камина. Потом покажу тебе, если захочешь.
Так получилось, что до самого вечера они вдвоем бродили по замку, рассматривая опустевшие комнаты и залы, поднимались и спускались по длинным лестницам, тайным и явным. Принцу все было интересно, и вначале серьезный, вскоре уже он вел себя так, словно никогда не бывал в замке, но долго мечтал об этом. Его восхищала искусная резьба на перилах лестниц и на стенных панелях, чудесные многоцветные витражи, и – высота, с которой они смотрели на мир, поднявшись на самый верх одной из башен. А совершенно очаровали его коридорные светильники в виде крошечных замков с овальными окошками и крышами-колпаками из цветного стекла. Лианнат не упустила случая сводить Кориена в библиотеку, когда он признался, что отчаянно любит читать. Юный принц восхитился расписанным цветами купольным потолком библиотеки, но к полкам с книгами подходить не стал. - Здесь столько замечательных книг, - ответил он, когда Лианнат удивилась его поведению. – Только начни читать, и будет уже не оторваться. И получится, что я бросил тебя в замке одну, отправившись в путешествие по миру фантазий. Единственная книга, к которой юноша прикоснулся, лежала на столике раскрытой - кто-то читал, да так и оставил ее обложкой вверх. Кориен перевернул книгу, прочел, шевеля губами, и улыбнулся. - Что там? - спросила Лианнат, блуждавшая у полок - когда-то ей довелось работать в библиотеке и старый хранитель книг научил ее читать. - Стихи. Можно я прочту тебе? Девушка кивнула и, оставив блуждания, уселась на скамейку. Принц с книгой в руках подошел и сел тоже. - Здесь все исполнено значенья, Простое кажется сложней... Но может быть в каскаде дней, В водовороте и круженье Событий, замкнутых в кольцо, Мелькнет, как луч, твое лицо?
Ты встреться мне на тех ступенях, Ведущих вверх, сбегавших вниз, Где на перилах сон повис - Незваный гость, нежданный гений, Где я коснусь, забыв покой, Твоей руки своей рукой...
Луна... без грусти, без тоски На ней как на цветке гадаю - Не отрываю – открываю Серебряные лепестки. Надежду как цветок храня, Я верю - ты найдешь меня. Лианнат поймала взгляд принца, положившего книгу обратно на стол - так же как она была до этого - и улыбнулась ему. - Ты хорошо читаешь. Юноша покраснел - но совсем чуть-чуть, почти незаметно. - Разве стихи можно читать плохо? - А если это плохие стихи? - Плохих стихов не бывает. Все что плохо написано - это что угодно, только не стихи. Лианнат фыркнула. В конце концов, она вспомнила о своем обещании и показала ему медвежью шкуру, лежавшую в кресле в одной из маленьких комнат. Юноша осторожно тронул не потускневший за эти годы мех, и вздохнул. - Жалко, что уже ничего нельзя поправить. Гнев похож на шиполист - такой же колючий и несговорчивый и так же ранит каждого, кто к нему приблизится. И он не бывает справедливым. - Жизнь несправедлива, - возразила Лианнат. - Разве правильно было вместе с королем наказывать и тех, кто не принимал участия в охоте? Чем провинились старые герольды и юные пажи? В чем виноваты повара на кухне и служанки, приставленные приглядывать за королевскими кошками? - Да, - тихо ответил юноша, - но Чародей все-таки пощадил тебя. Лианнат незаметно вздохнула. Вечером пошел дождь. Колючая стена покачивалась под порывами ветра и скрипела. Девушка нашла для принца подходящий костюм взамен того, что был безнадежно испорчен шипами, и убедила, что рыжий, весь в прорехах плащ легче выбросить, чем латать все эти дыры. - Далеко ли отсюда твой дом? - спросила Лианнат, когда они сидели вдвоем у окна, слушая шум дождя, поскрипывание стены шиполиста и треск поленьев в камине. Тепла огонь и в самом деле почти не давал, но с ним было так уютно. - Я скакал целый месяц, - ответил Кориен, - правда, меня задержала непогода, но если бы не она, я никогда бы не познакомился с и госпожой Миэной. - Кто это – госпожа Миэна? Юноша просиял улыбкой – должно быть, то были приятные воспоминания. - Настоящая волшебница… В пути меня застал ужасный ливень. Он хлестал так, что я промок до нитки в одно мгновение и к тому же продрог. Стуча зубами, я искал хоть какое-то укрытие, и наткнулся на домик, словно бы выросший вдруг из-под земли прямо у меня перед носом. Его хозяйка вышла мне навстречу - невысокая женщина в простом платье, и полог дождя раздвигался перед ней, так что ни одна капля не упала на нее! Госпожа предложила мне свое гостеприимство и я принял его. В ее доме пахло весной, и было очень светло и тепло. Госпожа волшебница совершила у меня на глазах и второе чудо - разожгла огонь в печи щелчком пальцев... Дождь закончился только на следующий день, но я ни секунды не жалел о том что задержался. Утром по просьбе госпожи Миэны я сдвинул с места камень, который придавил родник. Она зачерпнула ковшом из родника, и попросила поставить камень на место. Вода в роднике была густой как глина; волшебница стала мять ее, придавая форму и вылепила этот амулет, который подарила мне, пообещав, что он оградит меня от чар. Я поблагодарил ее, отправился в путь и скоро встретился с Драконом. - С драконом? - Нет, с Драконом, - поправил юноша так, что стало понятно – это и в самом деле был не просто дракон, - и он сказал мне, что я должен торопиться. - Дракон… сказал? – удивилась девушка, - вы так вот просто беседовали друг с другом? - Ну да! Все вышло как сказка. Словно кто-то сочинил нас такими и другими мы быть не могли. - Юноша помолчал словно не замечая, с каким нетерпением девушка ждет продолжения рассказа. - Человек встретился с драконом - а может дракон повстречал человека. Они многое могли бы сказать друг другу, если бы захотели, но у каждого был для другого один и тот же вопрос. И первым задал его дракон. «Почему, - спросил он, - люди так любят сказки о драконах?» «Это просто, - ответил человек с улыбкой, - драконы прекрасны волшебной, яркой красотой, о какой люди могут только мечтать. Они парят в небесах - об этом мы и мечтать не смеем. Драконы владеют золотом - что ж, некоторые из нас мечтают и об этом. Так что дракон - воплощение мечты человека. Как же можно не любить сказки о драконах? Но вот что для меня загадка - и может быть, ты подскажешь мне ответ - почему драконы любят сказки о людях?» «По той же причине, - ответил дракон. - Люди слагают песни, которые прекраснее всего на свете. Люди превращают куски мертвого металла, дерева и камня в живую красоту. Люди, наконец, преображают все к чему прикасаются. Как же драконам не любить сказки о людях?» И человек улыбнулся в ответ на улыбку дракона. Принц снова замолчал, но сказка его, казалась, продолжалась и в этом молчании. - На прощанье Дракон назвал день, в который должны пасть чары, а все кто проклят Чародеем без Имени - вернуться в замок. - Юноша посчитал и кивнул,- Теперь осталось всего пять дней. Девушка побледнела. - Не бойся возвращения Чародея! - поняв ее по-своему, воскликнул принц, - я сумею защитить тебя! Лианнат, которая думала совсем не об этом и не этого боялась, только качнула головой. Через пять дней Кориен узнает правду о том, что она вовсе не принцесса, а у нее нет сил сказать ему это прямо сейчас. Посидев еще немного, они разошлись по своим комнатам, как будто больше им не о чем было говорить.
На следующий день принц не проснулся. Лианнат прождала его до полудня и лишь потом войдя в его комнату, обнаружила юношу в горячечном бреду. Царапина от шиполиста воспалилась, и на руке рядом с ней проступили странного вида желтые пятна. Хотя принц горел в лихорадке, пятна эти были холодны как лед. Юноша метался на кровати, шепча бессвязное сухими потрескавшимися губами. Лианнат кое-как сумела напоить его, но это не помогло. К сожалению, девушка ничего не смыслила во врачевании. В замке был когда-то лекарь, была и лекарская, комната, заставленная полками с тщательно и очень разборчиво подписанными склянками, шкатулками и холщовыми мешочками всевозможных снадобий. Девушка могла отыскать склянку с нужной микстурой, если бы знала, что искать. Но она не знала. До вечера Лианнат сидела с больным, надеясь, что ему станет лучше, но напрасно. Кориен так и не пришел в себя и продолжал бредить, порой порываясь вскочить с постели и куда-то идти. Девушке с большим трудом удавалось удержать его и она не могла, оставить его и на минуту. Ночь оказалась страшнее дня. Лианнат кое-как напоила больного жидким бульоном, он успокоился и, наконец, уснул. Девушка тоже задремала в кресле возле его постели. Проснувшись через несколько часов, она увидела что постель пуста. Первой мыслью было, что юноше стало лучше, и он тихо спустился вниз, не желая тревожить ее сон, но тут из коридора донесся звук падения, и Лианнат бросилась туда. Принц Кориен неловко сидел у подножья длинной и крутой лестницы, ведущей в полуразрушенную башню, которая неведомо как еще держалась в вертикальном положении. Глаза Кориена были открыты, но, кажется, не видели ничего. Она позвала его по имени, но принц словно и не слышал. Он ухватился за перила, подтянулся и встал. А потом кинулся вверх по лестнице, перескакивая через ступеньку, и остановился только на верхней площадке, у полуоткрытой покореженной двери. Девушка бегом преодолела страшную лестницу, задыхаясь, обняла Кориена за плечи, стала уговаривать спуститься и лечь в постель. Он не слышал ее, и не позволил никуда увести себя. Сев на пол, юноша дрожал в лихорадке, остановившимся взглядом глядя перед собой. За стенами башни бушевала гроза, и от каждого удара грома юноша вздрагивал, точно молния попадала в него. Лианнат совсем упала духом. Ей так и не удалось уговорить Кориена спуститься, да и вряд ли она смогла бы удержать его от падения на длинной крутой лестнице со щербатыми ступенями. Кое-как она заставила юношу подняться на ноги. Полуидя, полувися на руках Лианнат, он позволил отвести себя в пыльную маленькую комнатенку на этом этаже ветхой башни и уложить на кровать. Порывшись в шкафу, Лианнат нашла старое одеяло и укрыла им принца, а потом крепко накрепко закрыла окно, за которым бушевала гроза и с вздохом опустилась на скамью. Но отдохнуть не получилось. Принц Кориен вдруг соскочил с постели, сбросив на пол одеяло, и кинулся к двери, вскрикнув: - Я должен идти!.. Лианнат схватила его за руки, но он вырвался, а потом обернулся к ней с горящими бешенством глазами... Новый порыв ветра настежь распахнул окно, ударив створкой о стену. Брызнули осколки стекла; Кориен закричал, оттолкнул Лианнат и бросился к двери, точно спасаясь бегством от какого-то ужаса… Но силы оставили его прямо на пороге комнаты. Юноша осел на пол, как оседает сброшенная деревом листва - медленно и беззвучно. Лианнат успела подставить ему плечо, чтобы не дать упасть. Возвращенный на кровать, он затих. Желтые пятна расплывались, становясь больше, лихорадка утихала, но это почему-то совсем не радовало Лианнат. Девушка посидела с больным еще немного, и тщательно затворив дверь, бросилась в комнату королевского лекаря.
Утро застало Лианнат среди разбросанных тут и там древних томов. Девушка искала в них описание болезни принца и подсказку чем лечить ее. В конце концов, усталость свалила ее, заставив задремать посредине очередного пыльного тома. Через час тревожного, полного бреда сна, она резко проснулась и обнаружила, что новый день вошел в силу. Свеча давно сгорела, тут и там валялись раскрытые тома, и нимало еще их стояло на полках. Усталость не прошла, она лишь притаилась где-то на самом дне, но вот жажда стала совершенно невыносимой. Лианнат напилась из большого кувшина, торопливо, делая большие глотки, и поспешила в комнату принца. Юноша к счастью или к несчастью ослабел настолько, что не мог покинуть постель. Лианнат хотела напоить его остатками бульона, но так и не смогла заставить открыться спекшиеся от жара губы. Девушка положила смоченное водой полотенце на его горячий лоб и вернулась в комнату лекаря продолжать каторжный труд человека, ищущего маковое зерно на песчаном берегу. Очередной толстый том, снятый с верхней полки, выскользнул из уставших пальцев Лианнат. Звучно упав на пол, книга раскрылась и из нее выпал тоненький листочек, вложенный кем-то между страниц. Лианнат подняла этот листочек, исписанный мелким, неровным почерком, пробежала глазами по строчкам, не задумываясь над смыслом. Через мгновение она жадно впилась взглядом в пляшущие по листу строчки. Это был незаконченный «трактат о свойствах редких, а так же и необычных растений, как шиполист или оремник». Автор писал просто и ясно: самые старые деревья шиполиста несут на своих шипах яд, убивающий в три дня. Противоядие – сок шиполиста, который чрезвычайно трудно добыть - дерево неохотно делится своим соком, но откликается на громкие музыкальные звуки. К тому же едва соприкоснувшись с воздухом, сок застывает и теряет целебные свойства. Но если успеть собрать его в плотно закрывающуюся склянку, можно будет исцелить отравленного. Узнав что нужно делать, Лианнат не медлила. Она отыскала пустую склянку, спустилась вниз, во двор, зашла в конюшню – покормить коня Кориена и, вооружившись волшебным топориком принца, приблизилась к стене шиполиста. Действуя топориком, который в руках Лианнат не выказывал никаких волшебных свойств, она сделала на черно-сером стволе с десяток зарубок, но ни разу так и не увидела ни капли сока. Она попыталась снова и еще раз, но все было бесполезно. Как и предупреждал трактат, дерево не желало давать сок. Девушка задумалась. Откуда она могла извлечь громкие музыкальные звуки? В замке, конечно, были инструменты оставшиеся от придворного оркестра, но она не умела играть ни на одном из них. Лианнат решила воспользоваться единственным инструментом, которым она владела - собственным голосом. Резким движением, вырвав топорик из дерева, она уронила его на землю и, набрав в грудь воздуха, запела. Вначале тихо, потом громче и громче. Через минуту она почти кричала, но древесная рана оставалась сухой. Напрягая горло, она запела еще громче: по-настоящему это уже не было пением. Несколько капель сока выступили с краев древесной раны и застыли крупными розоватыми каплями, прежде чем она успела собрать их в медную склянку с широким горлышком. Лианнат заставила себя петь еще громче; отчаяние медленно но верно затапливало разум. В какой-то миг девушка не выдержала напряжения и изо всей силы ударила кулаком по стволу, а голос ее сорвался на беспомощный визг. Короткая струйка сока выплеснулась из древесной раны, и прокатилась по стволу, исчезнув в неровностях коры. Девушка на миг замолкла, а потом, зажмурившись и сжав кулаки, отчаянно завизжала... Она сорвала голос почти сразу же, но раньше успела подхватить медным горлышком склянки щедрую порцию древесного сока из вновь открывшейся раны. Плотно закупорив скляницу, она кинулась назад, в замок. Приготовление противоядия заняло лишь несколько минут: разбавить сок в склянке водой, десять капель этого добавить в кружку молока, остальное снова разбавить и согреть не медленном огне. Водой должно было промыть рану, а молоком поить больного. За то время пока ее не было, Кориен так побледнел и осунулся, что девушка едва узнала его. Принц больше не сопротивлялся; он лежал неподвижно и тихо, желтые пятна добрались уже до шеи, а рана почернела. Лианнат зажгла лампу - где-то над стеной шиполиста садилась солнце, прочерчивая границу дню – и принялась за дело. Всю ночь она сидела рядом с больным, каждый час заставляя его выпить глоток снадобья, до тех пор, пока не начали, наконец, исчезать ледяные желтые пятна. Ранним утром следующего дня, когда был выпит последний глоток противоядия, Лианнат устало опустилась в кресло, чувствуя, что остатки сил покидают ее и мгновенно провалилась в забытье сна. Когда она проснулась, все еще было утро. Золотисто-мягкий свет утреннего солнца лился в комнату через окно и Лианнат удивилась. Ей казалось, что она спала очень долго, да и усталости не было и в помине. Девушка была заботливо накрыта одеялом, а в соседнем кресле спал смешной, растрепанный принц Кориен. Рядом с ее креслом на столике стоял кувшин и горка плодов в чашке. Увидав румяные сочные яблоки Лианнат ощутила зверский голод. Она торопливо схватила из чашки самое большое яблоко, и жадно вгрызлась в сочную мякоть. Громкий хруст мгновенно разбудил юношу, прикорнувшего на страже ее покоя. Он смешно заморгал, точно не сразу вспомнил, где находится, и улыбнулся ей совершенно счастливо. - Доброе утро! - Доброе, – ответила девушка шепотом и тут же закашлялась и схватилась за саднящее немилосердно горло. - Пожалуйста, не разговаривай! - попросил принц, он подошел, потрогал бок кувшина и с огорчением вздохнул, - ну вот, молоко остыло. Ничего, сейчас я его подогрею. - Не надо, - почти беззвучно сказала Лианнат. Юноша подумал и согласился. - Ты спасла мне жизнь, - сказал он, когда Лианнат, наконец, покончила с яблоком - глотать ей тоже было больно. - Вчера вечером я очнулся и увидел, что ты спишь. И я не стал будить тебя, пока ты сама не проснулась. Лианнат, уснувшая утром и проснувшаяся тоже утром, поняла, что спала целые сутки. - Я нашел это, - он взял со стола тоненький листочек с незаконченным трактатом, потом робко приблизился, опустился на колено и взял ее за руку. - Я благодарю тебя. Конечно, это просто слова но... Клянусь беречь и защищать тебя пока стучит мое сердце. Нет ничего, чего я не сделал бы для тебя, принцесса. Это обращение ужалило ее как ядовитый шип шиполиста. Сказать ему все! Прямо сейчас сказать, напрягая надорванное горло – ведь эта боль ничто по сравнению с болью, которая рвет ей сердце. Но Кориен смотрел на нее с такой благодарностью и с таким доверием... как она могла развенчать так понравившуюся ему легенду о тринадцатой принцессе? - Еще немного и вернутся твои родные, - зачем-то напомнил он – должно быть для него это означало какую-то надежду, тогда как для нее – наоборот. Лианнат готова была заплакать от собственного бессилия. И она заплакала бы, если бы была сейчас одна... С трудом, сдерживая подступившие к горлу слезы, он протянула руку и взлохматила, взъерошила и без того растрепанные волосы принца, отвечая без слов. Весь день юноша не отходил от нее ни на шаг, старясь угадывать малейшие ее желания, развлекая веселыми рассказами. Горло Лианнат на удивление быстро перестало болеть - вечером она уже могла говорить, хотя и совсем тихо. Но даже если бы оно не болело вовсе, она ни за что не призналась бы в этом - так приятно ей было внимание Кориена, так нравилось, что он рядом. И может быть он также был рад не расставаться с нею... Вечером девушка и принц вышли на балкон подышать перед сном свежим вечерним воздухом. Так они и простояли на балконе почти до полной темноты, не разговаривая, но обмениваясь какими-то особенными удивительными взглядами, которые делали лишними все слова. А когда мир накрыла темнота и взошла луна, они услышали непривычный и страшный звук – где-то совсем близко выли звери. - Что это? - вздрогнув, спросила Лианнат. – Волки? Откуда здесь волки? За все это время я не видела ни одной птицы, ни одной бабочки... Ответ пришел тут же – из чащи шиполиста выступили черные тени, чернее самой чащи. Волков, если то были волки, было много. Заполнив замковый двор, они перебегали с места на место, а самый большой зверь немедленно взбежал по лестнице и начал с душераздирающим скрипом когтить входную дверь. Заржал и смолк конь в конюшне. - Мой конь! – Кориен рванулся к двери и тут же остановился, понимая, наверное, что уже поздно. Когда он снова обернулся к Лианнат, у него было лицо человека, который только что предал друга. - Они убили моего коня.... Лианнат не знала, чем утешить его; ее саму пугали до дрожи волки во дворе и особенно тот, огромный, что царапал дверь. Ей казалось почему-то, что обшитая металлом дверь продержится недолго. Принц быстро понял, как ей страшно. - Они не войдут сюда, - сказал он, - а если войдут, я защищу тебя. - Я знаю, - ответила Лианнат. Страх вдруг отступил. – Спасибо тебе. - Только мне нужно оружие. Копье или топорик подошли бы. - В оружейной есть все, что нужно. Пойдем, я покажу тебе. Они спустилась в оружейную, подобрали Кориену хорошую кольчугу и прочный шлем, из оружия юноша взял арбалет и топорик с двумя лезвиями. Волки продолжали выть до утра, но в замок так и не вошли и с рассветом вернулись в чащу шиполиста. До самого обеда Кориен и Лианнат опасались покидать надежные стены замка. Наконец, юноша, вооружившись до зубов, отворил входную дверь и выглянул. Двор был пуст. Он осторожно вышел и огляделся; никто не спешил нападать на него. Кориен пошел к конюшне, не выпуская из рук топорика. Лианнат вышла следом и застыла при виде того что увидела на входной двери. Какими должны быть когти, чтобы оставить глубокие рваные следы на гладком и твердом как камень дереве, разорвать, покорежить металлическую обшивку двери? Лианнат подумала со страхом, что наступит ночь и волки вернутся. А еще вернутся король королева, их дети, придворные и слуги, ведь этот день был последним днем их изгнания. Кориен быстро вернулся из конюшни, и на безмолвный взгляд-вопрос девушки только покачал головой. - Сегодня вечером нужно запереться в комнате, где есть крепкая дверь и надежный засов, - сказал он, - может быть волки и не ворвутся в замок, но лучше, если мы будем готовы к этому. Лианнат вспомнила о маленькой и такой хлипкой двери непарадного входа и отправилась проверить ее. Эта дверь тоже пострадала от когтей, но, как ни удивительно, выстояла. Только вот это мало утешало – для когтей, способных разорвать металл, мягкое дерево не будет помехой. День был мрачен, наполненный ожиданием прихода ночи и возвращения зверей. Перед наступлением темноты двое поднялись на самый верх главной башни, оставив между собой и волками три хорошо запиравшихся двери. Лианнат притащила с собой медвежью шкуру, и положила ее в кресло. Предосторожности оказались не напрасными - на то, чтобы ворваться в замок, вернувшиеся вместе с темнотой хищники потратили не больше часа. Но в башню они попасть не смогли. Лианнат и Кориен слышали шум на нижних этажах; легко было представить, как по замку в темноте бродят звери, ища себе поживу... Спать обоим не давала тревога, а разговор не клеился. - Значит, ты любишь стихи? – наконец спросила Лианнат. - Люблю, - признал Кориен, вид у него был серьезный, даже суровый, но совсем не испуганный, - а ты? - Только некоторые. Мне нравятся сказки в стихах и еще песни. Голоса у меня нет, но прочитать песню как стихотворение я могу. Юноша просмотрел на нее чуть искоса - с лукавым выражением ребенка, который знает, что может просить чего угодно, и в самом деле попросил: - Прочитай! Лианнат скорчила забавную гримаску – «ну, ты сам напросился!» и прочла: - Я жду тебя, минута за минутой, Как день за днем. Пусть будет осень, пусть поет кому-то Своим дождем. Пускай весна грозою рвет и мечет, Пусть лета зной - Я жду тебя. Мне оправдаться нечем За выбор мой.
Но где же ты? Не обретя, тебя я Теряю вдруг. Надеясь, но - до времени не зная - Кто враг, кто друг Тебе, идущий, чьи шаги как кара И словно дар. Я верю - неразлучны мы, как пара - Огонь и жар,
Как неразлучны вечность и мгновенье, Покой и труд. И не страшат усталость и забвенье Тех, кого ждут, Покуда, ждущие, мы вам, идущим, верим, Забыв себя, Покуда - сердце настежь, настежь двери – Я жду тебя. И опять она поймала удивительный и очень теплый взгляд принца и смутилась - впервые за все то время, когда она заставляла смущаться его... - Скоро полночь, - вдруг сказал юноша. Лианнат, не понимая, смотрела на него. - Я думаю, твои родные вернутся в полночь, - пояснил он. Успевшая забыть о возвращении, Лианнат промолчала – да и что она могла сказать теперь? Ничего уже нельзя было изменить. Или – все-таки можно? Именно в этот миг Лианнат, наконец, решилась. - Послушай, - сказала она и зажмурилась, отчаянно, до слез выступивших их под закрытых век, - я не... Амулет на груди принца вспыхнул нестерпимым огнем, обжегшим глаза Лианнат даже сквозь опущенные веки. А потом она услышала, как отдаляется, гаснет волчий вой. Девушка открыла глаза, подождала, пока они привыкнут к неяркому после вспышки свету в комнате, встала и подошла к окну. Луна освещала замковый двор, бросая отблески на спины убегающих, удирающих поспешно волков. Волки бежали, точно предчувствуя появление хищника еще более ужасного, чем они сами. Кориен и Лианнат переглянулись и прихватив медвежью шкуру вышли из своего убежища. Замок все еще был пуст, но недолго. Не прошло и минуты, как один за другим в нем начали появляться люди.
Оборванные, грязные, с хмурыми, постаревшими лицами; потрясенные внезапной переменой в их жизни и возвращением в прежний, совсем не изменившийся мир. Именно это потрясает больше всего – ты стал другим, но мир совсем не изменился. - Мы… вернулись? – тихо спросил король самого себя, но ответила ему королева, медленно разгибавшая согнутую годами испытаний спину: - Да, вернулись. Но надолго ли? Ропот пробежал по толпе вернувшихся, ропот страха. Чужие миры, куда их ввергла воля колдуна, были ужасны, но не было ни одного человека, который остался бы в них навсегда. Все, кто был проклят и обречен на страдания, вернулись в замок, все до единого… Вернулись слуги, забывшие, что когда-то были слугами, знатные дамы, ставшие похожими на дикарок, и их кавалеры, выглядевшие настоящими оборванцами. Вернулись и королевские дети, шесть принцев и шесть принцесс, злых как волчата. И никто из них не хотел обратно в Бездну. Вначале тихие и потрясенные, вскоре они начали вспоминать, кем были прежде, и как случилось так, что они потеряли все. Король и королева добрались до сундуков со златотканой одеждой, сменили грязные лохмотья на пурпур и золото и заняли подобающее им места – высокие троны. Рядом с ними сели их дети. - Что произошло с нами? – спросил король, и наступила тишина, - я помню страшного человека с темным лицом… - Это был колдун, - сказал один из принцев, темноволосый и темноглазый. - Его звали Чародей-Без-Имени, - вспомнил второй, ничуть не похожий на первого. - И это он лишил нас нашего дома и нашей власти, - добавила одна из принцесс. - За то, что мы убили его сына-медведя, - закончила королева. Король вскинул голову. - Разве мы виноваты в том, что этот медведь попался нам на глаза, когда мы охотились? Разве виноваты в том, что собаки взяли его след? - Нет, - сказала королева, - никто не виноват, кроме самого медведя, да проклятого Чародея, лишившего нас дома. Что бы ни случилось, нужно сжечь медвежью шкуру!
Кориен и не заметил как и когда потерялась в толпе Лианнат. Он сам оказался в тронном зале, когда королева обводила взглядом толпу, ища того, кто исполнит ее повеление. Она увидела Кориена, державшего в руках шкуру медведя, и глаза королевы вспыхнули злой радостью. - Неси ее сюда, юноша, - приказала она голосом, не терпящим возражений. Вместо того, чтобы исполнить приказ, Кориен шагнул назад. - Дай мне шкуру! – король поднялся с трона, побледнев от гнева. Юноша снова отступил. - Не нужно этого делать, - сказал он. - Это неправильно. Король смотрел на него пронзительным пристальным взглядом. - Я вижу, что ты не один из нас. Так какое право ты имеешь судить нас? Ты, не прошедший того, что прошли мы, как ты смеешь судить? - Я не смею, - негромко ответил юноша, - я пришел не для того, чтобы судить, а чтобы спасти оставшуюся в замке тринадцатую принцессу, вашу дочь, которую пощадил Чародей-Без-Имени. И если бы смог я отправился бы в чужие миры, чтобы спасти всех вас… - Тринадцатую принцессу? – перебила королева, - вот мои дети, шесть принцев и шесть принцесс, и все они были со мной в Бездне. У меня никогда не было седьмой дочери. - Не было? Но кто же тогда… - Принц оглянулся, ища взглядом девушку, но ее не было рядом, - кто же тогда Лианнат? - Кто бы она ни была, она обманула тебя, - усмехнулся король. - Но если ты верен своим словам, то поможешь нам. И для этого тебе не нужно идти в чужие миры, полные боли и страха. - Какая помощь вам нужна? - Юноша, сам не зная зачем, сделал еще один шаг назад. - Уничтожь проклятого Чародея, - сказал король, - и в награду ты получишь самую красивую из принцесс, даже если сам ты не знатного рода. Лицо короля стало похожим на морду хищника… юноша взглянул на королеву и не заметил разницы между нею и королем. Жажда мщения и предвкушение его смотрели на юношу с лица каждого человека в этом зале и, поистине, волчьи, оскаленные клыками морды были милее ему. Так и не ответив, принц Кориен повернулся к ним спиной и вышел из зала, унося с собой свой драгоценный трофей. Никто не остановил его. Юноша вышел из замка, ступил на каменные плиты двора. Стена шиполиста исчезала, на глазах распадаясь седыми хлопьями похожими на пепел, или на странный серый снег... Что-то вело Кориена, указывая ему путь. Доверившись чутью, он обогнул замковую башню и ступил в маленький сад. Девушка сидела под деревом, обняв колени руками и закрыв глаза. Принц подошел и сел рядом с ней, не зная что сказать, да и нужно ли говорить сейчас. Она не открыла глаз, но как-то узнав его, прошептала: - Я не говорила тебе, что я принцесса. - Я знаю. Просто… это ведь неважно. Меня спасла ты, и тебе я дал клятву оберегать тебя, а не пышному титулу и не благородному происхождению. Только это и есть правда моего сердца. Что бы ты сказала, если бы я не был принцем? Разве что-то изменилось бы тогда? - Ничего, - согласилась Лианнат, все еще не открывая глаз. - Но ведь ты меня не обманывал... - А ты - меня. Я не спрашивал, принцесса ты или нет. Просто легенда говорит так... словно если бы в замке был кто-то менее знатный, его не нужно было спасать! Лианнат открыла глаза. - Ты замечательный - сказала она, - я поняла это сразу же, как только тебя увидела... Но что теперь делать нам обоим? Юноша погладил медвежью шкуру – так, как погладил бы живое существо. - Чародей вернется, рано или поздно. Я хочу сказать ему… попросить, чтобы он больше не отправлял людей в Бездну. В Бездне нельзя научиться милосердию и состраданию. Я знаю, они убили бы этого медведя еще раз, если бы смогли, но… Он замолчал. - Ты не боишься? – тихо спросила Лианнат, - не боишься, что Чародей накажет и тебя? Что его горе закрывает для него весь мир, превращая день в ночь, и что он просто не услышит твоих слов? - Не боюсь, - юноша смущенно улыбнулся. - Ты подождешь со мной? Но ждать не пришлось.
Яркая вспышка озарила замковый двор, шестиугольные каменные плиты его поднялись дыбом и оплавились от жара. Когда яркий свет угас, маленький тщедушный человечек в одеждах чернее ночи шагнул из круга оплавленного камня. Он обвел взглядом мрачный тихий замок и пустой двор, и прошептав короткое слово, щелкнул пальцами. И тотчас двор заполнился людьми - то были король, королева, слуги и придворные - все те, кого он проклял на семь лет и семь дней. Долгие три мгновения Чародей-Без-Имени смотрел на короля и королеву, переводил взгляд с лица на лицо, словно ища ответа на мучивший его вопрос, но так и не нашел его. - Почему вы молчите? – спросил он, наконец, - почему не просите пощады и милости? - Нам не нужна твоя милость, проклятый колдун! – вскрикнул побледневший король, - погоди, ты еще узнаешь что есть на свете нечто, что хуже Бездны в которую ты отправил нас, и пожалеешь, что родился! - Ты угрожаешь мне? - удивился Чародей, - Я не стану отвечать тебе, глупый человек, которому мало было полученного урока. Тьма Бездны ответит тебе, и путь она рассудит нас! Он поднял руку, готовый вернуть людей туда, откуда они так недавно вернулись.
- Постой! – воскликнул принц Кориен, выходя на площадь вместе с Лианнат и медвежьей шкурой, - прошу тебя, не делай этого! Чародей посмотрел на него долгим, пристальным взглядом. - Скажи мне, почему я не должен этого делать? - Потому что они уже достаточно наказаны. Потому что они не станут просить за себя, но не из-за страха или гордости - а потому, что не знают, как это делать. Они не станут просить, но я прошу за них. Прости их, если можешь, а если нет - позволь им искупить свою вину иначе… - Их вина слишком велика, я не могу простить такое, - сказал Чародей, не опуская занесенную руку, - разве ты можешь понять? Ты, храбрый защитник людей, жестоких как звери, разве не видишь, что они не заслужили прощения? Юноша опустил голову. - Прощение нельзя заслужить. Если тот, кто обижен тобой, готов простить тебя, ты и так получишь его. А если нет, и ты и он оба нуждаетесь в прощении. - Твои слова как яд разъедают мое сердце, - сказал Чародей, лицо его пылало. - Если бы хоть один и этих людей хотя бы пожалел о сделанном… И какое мне дело до того, что они не умеют просить? - Если ты взялся научить их милосердию, то будь милосерден сам, - Лианнат взяла шкуру из рук Кориена и положила ее к ногам Чародея, - возьми то, что тебе принадлежит, и уходи с миром. - И оставить все как есть? Оставить без наказания людей, которые убили моего сына? Лианнат захотелось закричать; горечь отчаяния была невыносимой. - Они сделали это один раз, - сказала она тихо, - а ты делаешь снова и снова, памятью о сыне творя зло. Чародей вскрикнул; яркая молния сорвалась с его пальцев - случайное то было заклятие, или он хотел поразить дерзкую, посмевшую так говорить с ним, но молния ударила в грудь Кориена, заслонившего Лианнат собой. Юноша опрокинулся навзничь на мокрые от вечерней росы камни. Лианнат вскрикнула, подумав о самом ужасном, но Кориен был жив, только зеркальце-талисман что висело на его груди, потемнело и треснуло. Девушка помогла принцу подняться на ноги; он выглядел удивленным, но не испуганным. Чародей вновь обернулся к замершим людям, готовый исполнить свою угрозу. - Постой! - воскликнул юноша, - подожди! Я не знаю, как я могу помочь тебе - но если только это возможно – пожалуйста, позволь мне тебе помочь! Возьми все, что у меня есть, дай мне любое задание... если хоть как-то я могу утишить твою боль, я сделаю это, какова бы ни была цена. А если нет – я никогда не прощу себе… Что было в этих словах, что заставило Чародея застыть и опустить руку? Юноша плакал и глядя на него Лианнат почувствовала, как и ее глаза наполняются слезами. Ей было жаль сына Чародея и самого Чародея, она сожалела о короле и королеве и всех людях, которые были приговорены к изгнанию, ввергнутые в Бездну и тьму, оторванные от всего, что знали и любили. Медвежья шкура у ног Чародея шевельнулась и вдруг поднялась с земли красивым молодым медведем, который через мгновение превратился в юношу с голубыми как небо глазами. Он непонимающе огляделся вокруг и спросил ясным, чистым голосом: - Отец, что мы делаем здесь? Чародей, к которому он обратился, вздрогнул от звука его голоса и то ли вздох, то ли стон сорвался с его побледневших губ. - Отец! – юноша взял его за руку, вглядываясь в родное лицо, - почему ты плачешь? - Разве я плачу? – Чародей улыбнулся сквозь слезы, - разве есть что-то в этом мире, способное заставить меня плакать, если ты снова со мной, мой сын, моя жизнь? - Снова? Разве я куда-то уходил, отец? Что с тобой? Твое лицо… мне кажется, ты несчастлив… - Я счастлив, - Чародей порывисто обнял сына, словно стараясь спрятать его на своей груди от всех бед мира, - нет никого на свете, кто был бы счастливее меня! Голубоглазый паренек неловко вывернулся из его объятий и, кинув смущенный взгляд на стоявших вокруг людей, покраснел. - Пойдем домой, отец! - Пойдем. Нет, подожди, - Чародей обернулся к королю и придворным, - я знаю, что вам не нужно мое прощение, но я прощаю вас. И надеюсь, что хоть когда-нибудь вы сможете простить меня. А вы, дети… - он улыбнулся Лианнат и Кориену, - вы сделали то, что оказалось не под силу мне, искушенному в мудрости жизни и колдовства. Власть всего лишь власть, но сердце – выше и больше любой власти. Что я могу подарить вам в награду? Богатство и счастье? Вы и без того уже бесконечно богаты и обязательно будете счастливы. Поэтому – вот… Он поднял лицо к небу и произнес Просьбу. Через мгновение крылатый золотогривый конь опустился посреди двора. - Он отвезет вас туда, куда вы пожелаете. Будьте счастливы, дети, и сделайте счастливыми всех, кого сможете! Чародей запахнулся в свои одежды, неожиданно заигравшие всеми цветами радуги, и взяв за руку сына, исчез, словно и не был. Юноша и девушка смотрели друг на друга, и так могло бы продолжаться вечно, если бы золотогривый конь не топнул копытом, нетерпеливо поторапливая их. - Пойдешь ли ты со мной? – спросил принц Кориен, беря ее за руку. - Хоть на край света, хоть за край мира, - отозвалась Лианнат. Крылатый конь поднялся в небо вместе с двумя всадниками, унося с собой свой свет, оставляя на земле людей вернувшихся из Тьмы и принесших тьму с собой. А ведь тот, кто не хочет видеть света, так и останется слепым... Полет чудесного скакуна был похож на танец, и звезды звенели, когда он случайно задевал их копытом. Ветер, поднявшийся от его крыльев, играл с облаками, превращая их в корабли и диковинные цветы, хорошеньких котят и улыбки, и во все, что только делает счастливыми людей, живущих на земле.
- Мама! Рааданн замахнулась, готовая ударить младшего братца не столь больно, сколь обидно – например, по уху, и он, конечно же, завопил «Мама!» Из-за веревок, увешанных бельем, выглянула мама. - Дети, не ссорьтесь так громко! Соседи решат, что у меня не двое детей, а двадцать и очень удивятся. - Но он обзывается! Ясное лицо матери чуть затуманилось. - Правда? Какой ужас! – она улыбнулась, и продолжила развешивать мокрые простыни, - ты предлагаешь наказать его? Это наверняка пойдет ему на пользу, но тогда придется наказать и тебя - чтобы было по-справедливости. Пожалуй, я не стану никого из вас наказывать. Йарти расцвел нахальной улыбочкой хитреца, довольного удачным плутовством, и когда мама отвернулась, показал Данне язык. Рааданн, не найдя ничего лучшего, ответила ему тем же и погрозила кулаком, надеясь, что у нее еще будет возможность рассчитаться за обиду. Младший брат сделал вид, что не заметил угрозы и удалился, торжествующий и непобежденный. Девочка проводила его взглядом голодного хищника. - Рааданн? - полуспросила-полупозвала мама, как всегда предлагая дочери самой выбрать, как ей поступить. Девочка еще раз вздохнула и, поправив сползшую заколку в растрепавшихся рыжеватых волосах, принялась помогать маме с бельем, представляя для собственного утешения, как противный мальчишка спотыкается и валится в крапиву. Крапиву Йарти ненавидел. Работа успокоила Рааданн и настроила на мирный лад. «Стану я расстраиваться из-за ерунды, когда впереди мой двенадцатый день рождения! - сказала она себе. - Еще пятнадцать дней... Нет уже четырнадцать, ведь сегодняшний не считается - и Йарти, увидев мои подарки, умрет от зависти!» А еще у нее будет платье - самое красивое платье на свете.
Мама сама предложила сшить это «самое-самое». К сожалению, не то, которое рисовала в своем воображении Рааданн. Кружева, о которых она мечтала, были слишком трудоемки, чтобы успеть сплести их к сроку и слишком дороги, чтобы купить, так что от кружев пришлось отказаться. С тех пор, как отца Рааданн и Йарти унесла лихорадка, семье помогал дядя, мамин брат, который служил на жалованье в Школе Всех Искусств. Он приносил деньги в семью сестры, в доме которой жил, и без дяди Рикку им пришлось бы туго. Но денег всегда не хватало, и на покупку готового платья рассчитывать было нечего. Рааданн заикнулась, было, о вышивке - золотых или серебряных цветущих лианах на нежно-зеленном шелке платья, но мама объяснила ей, что вышивка еще более трудоемка, чем кружева. Но и огорченная этим новым обстоятельством, Рааданн надеялась – где-то и как-то случится чудо, деньги появятся, и ее мечта о чудесном платье исполнится. Дяде Рикку выплатят жалованье за месяц вперед, или найдется клад, зарытый под яблоней. Мало ли что может случиться? Только почему-то ничего такого не случалось. И даже обещание мамы, что платье все-таки будет украшено кружевами, Данну уже не утешало. А мелкий пакостник Йарти ухитрился и тут насолить ей. Он простудился и слег; маме приходилось сидеть с ним почти целый день, так что ни на что другое времени не оставалось. Платье было забыто. Рааданн злилась, но помогала маме ухаживать за братом, ведь он был младше нее на целых четыре с половиной года, но до дня ее рождения оставалось все меньше и меньше времени! Она тормошила маму безо всякой жалости, торопя и подгоняя ее, требуя выкраивать время для платья, но маме неоткуда было взять те лишние часы, что требовались, чтобы закончить шитье. Одной бедой дело не ограничилось - дядя Рикку неожиданно потерял работу в Школе. Магистр Дольмаш, чьим помощником он служил, читал курс лекций по философии. Рааданн плохо представляла себе, что такое эта философия. Она знала только, что она учит размышлять, задавать вопросы и находить ответы. Магистру Дольмашу случилось поспорить с ректором школы, и в итоге тот объявил, что от философии – один только вред и лекции его отменил. Живущего при Школе магистра, не выбросили на улицу, но жалованья больше не платили и дядя Рикку не получал своего, так что семья осталась без гроша как раз накануне Данниного праздника. К тому времени Рааданн успела пригласить в гости двенадцать подруг. Неужели ей придется отменить все приглашения? Но ведь день рождения бывает раз в году, разве нельзя оставить на время все проблемы и сделать его настоящим Праздником? Оказалось – нельзя.
«Праздник» начался с погоды. Рааданн проснулась раньше, чем обычно и, взглянув за окно, почувствовала, как «золотое» настроение, припасенное для этого дня, испаряется утренним туманом. Последний день весны хмурился и капризничал. Грязно-серые тучи затянули все небо, было пасмурно, и накрапывал дождь. Не найдя в своей комнате готового платья и хоть чего-нибудь похожего на подарок, девочка вылезла из кровати и отправилась на кухню, откуда доносились голоса мамы и дяди и кружащие голову аппетитные запахи. - Доброе утро, доченька! – мама с улыбкой обернулась навстречу дочери, чтобы обнять и поцеловать ее, - с днем двенадцатилетия, любимая! - С днем рождения, Даннюшка! – в свою очередь обнял ее дядя Рикку. И это все? Поцелуи, объятья, слова – и никаких подарков? Рааданн надула губы. - Мама, где мое платье? Мама вздохнула. - Знаю, моя радость, как ты мечтала надеть его сегодня… но Йарти опять было плохо, я сидела с ним до самого рассвета, а потом уснула. Я так устала за эти дни, ты же понимаешь… Рааданн понимала. Но, злясь на то, что все это - и мерзкая погода, и нехватка денег, и болезнь Йарти случилось как нарочно, чтобы испортить ей праздник, и виду не подала, что понимает. - Ты можешь надеть голубое платье, - предложила мама, - а к нему я дам тебе свое бирюзовое ожерелье и браслет. Рааданн ощутила, что готова простить маме все на свете за возможность надеть восхитительные украшения из бирюзы... Но как же новое платье – нежно-зеленое с воланами и кружевами, платье, которым она бредила даже во сне? - Я не хочу голубое, - упрямо повторила Рааданн, - я хочу новое! Мама вздохнула. - Хорошо, - она сняла цветастый кухонный фартук и повесила его на спинку стула, - пойдем. Рааданн почувствовала, как в ней воскресает умершая, было, надежда. В маленькой спальне на не разобранной маминой кровати лежало то, что должно было стать самым красивым на свете платьем. Полностью готовая юбка с воланом, и несколько кусков ткани, по виду которых можно было угадать рукава и верх платья. Отпоротые от лучшего маминого платья золотистые кружева всели на спинке кресла, а те, что были пришиты на юбку, красиво блестели на нежно зеленом шелке. Мама села за машинку, быстро прострочила бока, прихватила наскоро кружева, сшила юбку с кофтой и заставила Рааданн надеть все это. Девочка с радостью подчинилась, и уже на ней мама закончила шитье, сотворив из двух кусочков кружева чудесные рукава-крылышки. Когда она делала вручную последний стежок на плече, в дверь постучали. - Ну вот, - сказала мама, - это все, что я могу сейчас сделать. – Она повязала на пояс Рааданн широкую тесьму, чтобы скрыть несовершенство торопливого шва, - но ты должна быть осторожна, потому что все это очень ненадежно. - О, я буду осторожной, мама! – девочка с восторгом вертелась перед зеркалом, чувствуя себя совершенно счастливой. Сейчас она готова была пообещать все, что угодно, даже что впредь она всегда будет послушной и милой! Рааданн и думать забыла о том, что ей так ничего и не подарили. Время подарков наступило позже, когда собрались приглашенные ею гости. Подарки падали в руки Рааданн один за другим и были они хороши. Заколка для волос в виде ажурного листа, волшебный карандаш, который мог рисовать хоть на стекле, хоть на бумаге, хоть на камне, шесть цветных фейерверков, бархатная игольница с искусно вышитой золотой ромашкой, хорошенькая куколка в платье, ничем не уступающем платью Рааданн, книга, камешек-талисман на тонком шнурке… Книга? Именно ее, заложенную в середине тонким шнурком с камнем-талисманом, преподнес ей незваный гость – белоголовый темноглазый Ольх, тринадцатилетний мальчик, с которым Рааданн сидела рядом в Малой Школе. Странный, тихий мальчик, умеющий, однако, и подраться, если кто-то решал выместить на нем свою злость, он всегда оказывал Рааданн маленькие знаки внимания – конфетка, положенная рядом с чернильницей, значок, приколотый на клапан сумки девочки, блестящая бусина… У Рааданн было много знакомых мальчишек, но никто, кроме Ольха, не делал ей подарков. Девочка вначале отказывалась, думая, что за все это придется водиться с Ольхом, играть с ним, приглашать его в гости, но он ни разу ничего не попросил у нее, и она успокоилась. - Мильза сказала мне, что у тебя сегодня Двенадцатилетние… ничего, что я пришел? Мильза была самой старшей из приглашенных девочек и вечной заводилой в их компании. - Ничего, - Рааданн улыбнулась, и думать не думая о том, чтобы прогнать незваного гостя, - а что это? – она качнула пальцем свисающий из книги камешек на шнурке. - Разве ты не знаешь? Это Счастливый камень, - мальчик улыбнулся и вдруг заговорил полушепотом, так, чтобы кроме Рааданн его никто не слышал, - и он настоящий! Когда берешь плоский камешек и делаешь в нем дырку – это не то, а этот я нашел уже дырявым! Восторг, что прозвучал в его голосе, заставил девочку почувствовать себя неловко. Верить в такие глупости как «счастливый камень»… Но она не стала высказывать это, а повесила камешек себе на шею. - Спасибо. Хочешь чаю с медом? Чаю хотели все. Вскоре мама вынесла из кухни большой торт и земляничную воду, сладкую и ароматную, от которой, если выпить ее много, слегка кружится голова и поднимается настроение. Рааданн была довольна; гости, каждый на свой лад, хвалили ее платье. Даже синеглазая белокурая красавица Мильза, отец которой был богатым человеком и жил с семьей в одном из лучших домов города, сказала, что никогда не видела ничего прелестнее. После чаепития с тортом начались игры и тут Мильза, как самая старшая, сумела настоять на своем. Рааданн любила играть в «угадай, что внутри» и в прятки, а Мильза желала показать всем новомодную игру под названием «фанты – воображалки». На клочках бумаги писались разные слова – названия животных и предметов, времена года, и прочее; каждый по очереди брал бумажку из коробки, куда их ссыпали, и должен был с помощью жестов, мимики и всяческих ужимок изобразить то, что выпало ему. Избирался так же Противник, который всячески мешал изобразить фант и притворялся, что не понимает, что изображается, и нужно было убедить его, или подкупить. Противником стала Мильза, и фанты писала тоже она. Рааданн согласилась на новую игру, но настроение ее начало портиться. И не зря. Сердце словно чувствовало грядущую беду и предупреждало о ней. Когда до нее дошла очередь тянуть фант, ей досталось изображать лягушку. Прыгать и квакать в таком прекрасном платье, подметать пол кружевами на юбке, да еще и притом, что среди гостей был мальчишка! Платье и так уже еле держалось на нескольких швах… Рааданн попыталась отказаться – куда там! Большинство девчонок уже испытали на себе эту «радость» и искренне желали, чтобы и ей досталось то же. Особенно настаивала Мильза, бывшая непримиримым Противником; ее «дамская» сумочка распухла от конфет, которыми ее «подкупали». Данна сопротивлялась, сколько могла, потом, решив как можно скорее отвязаться от глупого фанта, принялась прыгать и квакать, сгибая ноги в коленях. Квакать она умела хорошо и все почти тотчас признали в ней лягушку, хотя прыжки оставляли желать лучшего. Только Мильза серьезно хмурилась и, положив тонкие пальцы на подбородок, говорила: - Хм, и что же это такое? Разве это лягушка? Разве такие лягушки бывают? Они же скачут по болоту, а не летают над ним! Вот если бы ты села на корточки и попрыгала так немного… Рааданн злилась. Быть лягушкой - унизительно само по себе, к тому же она поклялась, что ни за что не станет подкупать Мильзу, отпускавшую шутки насчет ее платья, «как раз подходящего цвета для этого фанта, разве нет?». Присев, она подобрала юбки и попыталась прыгнуть. Кусок кружева попался ей под ногу, и Рааданн не заметила этого, пока не поскользнулась на нем, и не шлепнулась самым глупым образом. Единственный шов, скреплявший юбку с кофтой, с треском разошелся, и треск этот, наверное, услышали даже на том конце города. - Ой, - прижав ладони к розовым щечкам, сказала Мильза, - какой ужас… Ольх бросился поднимать Рааданн – словно она не могла подняться сама! Девочка отмахнулась от него и, придерживая оторвавшуюся почти полностью юбку, бросилась прочь из комнаты, ухитрившись в дверях зацепиться злополучным кружевом за незаметный гвоздик и оставив на нем кусок дорогостоящего шитья. - Бедная Данна, - вслед ей сказала Мильза, - вечно с ней что-то случается!.. К счастью, этого Рааданн уже не слышала. Что ни говори, а ее День был испорчен! Рааданн рыдала, уткнувшись носом в подушку, а мама возилась на кухне и даже не слышала ее!.. Чтобы попасть на кухню, нужно было опять пройти через зал, полный гостей, иначе пришлось бы звать на помощь, кричать «мама» в полный голос, а это казалось ей еще большим унижением. Девчонки сейчас и без того, наверное, смеются над ней... Но что же оставалось - сидеть здесь и ждать, пока мама придет сама? - Не расстраивайся так, а? – сказал чей-то тихий голос – ну, подумаешь, порвалось немного… - Немного?! – вскинулась Рааданн, удерживая на боку распадающийся шов, - это называется «немного»? - Но ведь можно опять пришить, - стоявший в дверях Ольх беспечно пожал плечами. - Я не умею шить! - Рааданн снова уткнулась носом в подушку. - Хочешь, я позову твою маму? Девочка дернула плечами, слишком занятая своим горем, чтобы отвлекаться на что-то еще и не увидела, как Ольх отправился выполнять свое предложение. Мама пришла через несколько минут, сердитая, но долго сердиться не смогла и, осмотрев то, что осталось от платья, сказала: - Знаешь, я могу, конечно, зашить все это прямо на тебе, да только вот стоит ли? Этому платью нужен серьезный ремонт. Может, оденешь голубое? Рааданн всхлипнула и, кивнув, принялась стаскивать с себя мягкую зеленую ткань. Как она ненавидела это платье, символ ее позора, источник всех бедствий и слез! Ольх, отосланный в коридор, потоптался там немного и вернулся в зал, где Мильза сидела на диванчике в окружении остальных гостей, поигрывая хорошеньким, украшенным жемчужинами зеркальцем, предметом воздыхания всех видевших его девчонок. Рааданн вышла к гостям через десять минут. Голубое платье сидело на ней замечательно. Бирюзовое ожерелье украшало шею, а браслет – правую руку, а, кроме того, мама уложила в красивую прическу ее волосы, закрепив укладку серебряным гребнем с голубым же камешком. Щеки и заплаканные глаза пришлось немного припудрить, но этого никто не заметил. Даже рядом с разодетой в пух и прах Мильзой Рааданн выглядела настоящей королевой, да она и была ею оставшиеся несколько часов своего Дня.
…В фанты больше не играли. Мама принесла лютню, а дядя Рикку взял свою свирель. Они играли красивые песни, а именинница пела, и все было очень хорошо и очень красиво. - Мой дом у дороги, где ясеня тишь Лесную свежесть хранит, Повиснув на ветках, летучая мышь В листве изумрудной спит. А мышь полевая в норе своей По осени прячет зерно, И ветер гуляет среди полей, Беспечный и гордый свободой своей, Бросает листву в окно.
Как пух одуванчика тает дым, Вьющийся над костром. Утром рождается молодым Мир за рассветным окном. Утренней птицы волшебная трель Меня пробуждает в срок. И ласковый август, и теплый апрель Качают небес голубую купель, Туманов седых порог.
А лунною ночью серебряный свет Ручья оживляет звук. И росная чаща помашет мне вслед Прохладой древесных рук. Здесь все мне знакомо и каждый цветок Милей самоцветных камней. Мой дом у дороги, где ласково строг Закат золотой и рассветный восток, И звездная тишь полей.
Праздник закончился и гости разошлись. Последним уходил Ольх; немного потоптавшись в дверях, он вдруг сказал: - А книгу… если долго не можешь уснуть – почитай, и все пройдет. - Она такая скучная? – хмыкнула Рааданн. - Она интересная… это же сказки, от них бывает хорошо и грустно, а иногда мучаешься, и не можешь понять, что с тобой. Он так сказал это «сказки», что все остальное стало просто ненужным, и девочка поняла – это действительно очень необычная книга. Таким вот вышел ее День. Надев ночную сорочку, Рааданн босиком прошлепала в комнату младшего брата, где мама, уставшая за этот долгий день и по правде сказать, давно уже не отдыхавшая толком, остужала вечернее молоко для Йарти. - Мама…. А ты мне ничего не подаришь? – спросила девочка. Мама обернулась на голос. - И что же ты хочешь, родная? Рааданн растерялась. - То есть я могу загадывать желание, и ты его исполнишь? - Понимаешь, я хотела подарить тебе одну хорошую вещь, но она дорого стоит, а все деньги я потратила на лекарства для Йарти… пусть пока платье будет тебе подарком, ладно? А потом я подарю тебе что-нибудь еще. Рааданн снова расстроилась, хотя, надо отдать ей должное, постаралась скрыть это от мамы. Она хорошо знала, что «потом» чаще всего не наступает никогда. - Хорошо, мама, я пойду спать. Спокойной ночи! - Спокойной ночи, дочка, - ответила мама, снова беря в руки кружку с молоком. Девочка вернулась в комнату и забралась под одеяло. «Это все из-за Йарти! – думала она почти без обиды. - Такая несправедливость! Почему именно он должен быть центром внимания целую неделю и как раз накануне моего Дня? Вот бы завтра он проснулся уже здоровым!» Картинка, представившаяся ей в воображении, была столь уморительной, что девочка продержала ее в голове минут пять. Мальчишка просыпается утром, у него ничего не болит и нет жара, но мама продолжает держать его в постели, поит горячим молоком и заставляет принимать лекарства! Потом Рааданн вспомнила о Мильзе. «Пусть бы она раскокала свое хорошенькое зеркальце – знала бы тогда, как хвастать! – воображение отзывчиво нарисовало ей и эту картину, и с ней Рааданн и уснула, радуясь, что завтра не надо идти в школу, ведь наступило лето.
Сны и мечты Рааданн начали сбываться прямо с утра. Йарти проснулся здоровым, слопал две тарелки куриного супа и стал канючить, просясь погулять. Шутка ли – целую неделю проваляться в постели! Погулять его отпустили, но не дальше их собственного двора. А потом Рааданн, посланная в лавку за мукой, встретила Чери, девчонку, которая была «хвостиком» Мильзы и не на шаг не отходила от нее, пока могла. Чери и рассказала ей, что Мильза сегодня целый день не в настроении, уже довела свою маму до слез и все потому, что разбила свое любимое жемчужное зеркальце. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Только вчера Данна представляла все это и вот, пожалуйста – исполнилось по ее желанию! «Нет, это, наверное, случайность, - подумала она осторожно, и исправила себя, – ну, две случайности. Не может же такое быть на самом деле!» Вечером ей неожиданно захотелось почитать перед сном. Достав с полки над своей кроватью книгу Ольха, девочка полистала ее и остановилось на одной из сказок. Заглавие, напечатанное крупными красивыми буквами, гласило: «Сказка о Чудаке и волшебной Монете» - Если не понравится - брошу, - самой себе пообещала Рааданн, и углубилась в чтение. Бросать не пришлось. Наоборот - Рааданн очень удивилась, перевернув последнюю страницу – как, сказка уже закончилась?.. - Надо же, Ольх не соврал, сказка интересная, - девочка зевнула и засмеялась, обнаружив, что он не обманул ее и в этом - спать после чтения хотелось неимоверно. Вот бы ей приснились сегодня Чудак и его приключения!
Наутро Рааданн озарила новая удивительная мысль. Если выздоровление Йарти и происшествие с Мильзиным зеркальцем – дело ее рук, вернее – ее мыслей, если нужно просто представить – как следует, от всего сердца, то, может быть, она сумеет это повторить? Глубоко вздохнув и закрыв глаза, Рааданн подумала о монетке – не о волшебной говорящей Монетке из сказки, а о простой, медной, а лучше – серебряной, которой как раз хватило бы, чтобы купить вышитую бисером ленту, которую Данна видела в ближайшей лавке, торгующей всякими прелестями. Вот бы пойти погулять и найти монетку прямо у порога! Девочка во всех подробностях представила, как это происходит – как она ступает на порог и видит лежащий на нем блестящий кружок с ивой на одной стороне и королевским девизом – «Осторожность - во всем пример» на другой. Короля так и звали – Герайд Осторожный... Нарочно просидев дома до полудня – Данне казалось, что так ее мечта обретет большую силу, девочка отпросилась погулять. Ее отпустили без разговоров. Замирая и волнуясь, Рааданн шагнула на порог, не глядя, куда ступает, и, не решаясь взглянуть… - Хи-хи-хи, Данька – слепая мышка! – послышалась обидная дразнилка. Мгновенно рассвирепев, девочка погрозила кулаком прятавшемуся за углом Йарти, но он, конечно, ничуть не испугался. Разочарованный тем, что сестра не погналась за ним как обычно, и не дала повода на всю улицу завопить «мама!», мальчик скорчил рожицу и исчез. Рааданн, как ни хотелось ей в этот миг опрокинуть на голову братцу бочку с дождевой водой, отвлеклась от злых мыслей и, посмотрев на порог, тихо ахнула. Монетка лежала там, мягко поблескивая серебром, и не ива в виде цифры «один» была на ней, а составленная из узких ивовых листов пятерка. Голова у девочки закружилась, когда она нагнулась чтобы поднять монетку - это было целое богатство. Денежка легла ей в ладонь прохладной тяжестью и, убедившись, что она настоящая, а не плод ее воображения, Рааданн сломя голову бросилась со двора в ту лавку, где продавалась бисерная лента. Все оказалось не так просто. Ленту уже продали, а купить одну из прелестных вещиц «как раз для красивой маленькой госпожи», предложенных ей словоохотливым хозяином лавки, девочка не решилась. Бисерную ленту она могла бы «найти», но как объяснить маме появление шитого цветами плаща, новых туфелек, серебряного пояска?.. На пять серебряных можно было купить даже платье, и соблазн был велик. Рааданн принялась обходить все известные ей лавки, ни в одной не задерживаясь надолго. День уже клонился к вечеру, а она все никак не могла выбрать, что бы такое ей купить, и из одной лавки тотчас бежала в другую. Людей на улицах становилось все меньше и меньше; в который раз подумав, что еще не поздно и время у нее есть, девочка бегом бросилась к последнему на этой улице крошечному магазинчику и налетела на двух мальчишек-подростков, преградивших ей дорогу. Все произошло так быстро, что она не успела испугаться, но через мгновение страх сковал ее, не давая ни крикнуть, ни убежать. Да и куда убежишь, если тебя держат за плечо и ворот платья цепкие костлявые пальцы?.. - Смотреть надо, куда летишь! – сказал один из парней, высоченный с бледным лицом. А второй ухмыльнулся и ухватил ее за запястье: - А что это у тебя в руке? Попытавшись спрятать сжимавший монетку кулачок за спину, и убедившись, что из хватки хулигана не вырваться, Рааданн выкрикнула: - Отпусти сейчас же! - А ты покажи, что в руке, мы и отпустим! – поддакнул бледнолицый. Рааданн в отчаянии огляделась. Сумерки сгустились уже до настоящей ночной темноты, и ни одного человека кроме нее и хулиганов не было в переулке. - Отпусти-ите! – девочка попыталась захныкать, еще надеясь разжалобить их, - меня мама жде-о-от! - Да кто тебя держит? – безжалостно сдавив ей руку, ответил высокий хулиган, - а ну-ка, что у тебя там? Не хорошенькая ли медная монетка?.. Рааданн забилась в его руках, стараясь вырваться, и настоящие слезы ручьем побежали по ее щекам. - Тю-тю-тю, младенчик плачет! А вот мы сейчас уложим младенчика в пыль и покатаем, как следует, да измажем в грязи это хорошенькое платьице… Это было уже слишком. Рааданн завопила в голос, но бледнолицый быстро завел ей руку за спину и она почувствовала, как сами собой от боли разжимаются пальцы… Монетка упала в руки хулиганов и они тотчас отпустили девочку и скрылись в подворотне, довольно переговариваясь: - Пятерочка, чтоб мне свариться! У такой малявки… - Да этого же на всех хватит… Заплаканная, ограбленная, она осталась посредине темной улицы в полном одиночестве, несчастная как никогда, не способная думать ни о чем, кроме своего горя. Появился фонарщик с лестницей и огнями; он увидел девочку, застывшую статуей в темном переулке и окликнул ее: - Малышка, ты что здесь, совсем одна? Ступай-ка домой родители, наверное, уже ищут тебя. И Рааданн со всех ног бросилась к дому. За нее уже волновались. Случалось, девочка приходила с прогулки и позже, но никогда – такой заплаканной и расстроенной. Но что она могла сказать маме, спросившей ее о причине слез?.. Рааданн забралась в постель и попыталась представить, как два мерзких хулигана попадаются по пути страшному злому разбойнику и как они ползают перед ним на коленях, умоляя пощадить их… но странно, почему-то ничего такого не представлялось, и больше всего было жаль монетки. Девочка не была уверена, что сможет навоображать себе еще одну. Легко вспоминалось все, что случилось в темной подворотне и не в силах забыть и успокоиться, она то и дело начинала плакать, горько и безутешно… Наступила полночь, а она все еще не могла уснуть, хотя слезы давно иссякли, и горе поутихло. Чтобы хоть как-то утешиться, она постаралась представить что-то хорошее… «А что было бы, если бы я шла по улице не одна, а с таким вот Рыцарем, как в сказке о Чудаке и Монете? Вот бы тогда досталось хулиганам! Рыцарь взял бы их за шкирку, и как следует стукнул лбами…» Девочка вздохнула. Представить Рыцаря она могла во всех подробностях и очень легко, словно видела их, по крайней мере, тысячу, этих бесстрашных героев в сверкающих доспехах. Но время рыцарей прошло, и едва ли кто-то мог подойти к Рааданн и сказать ей: «Здравствуй, госпожа! Я твой Рыцарь и буду служить тебе, и защищать тебя». Впрочем, именно это она и видела во сне почти всю ночь, когда все-таки уснула…
Ох, какая гроза случилась на следующий день! Казалось, природа злится на кого-то и очень сильно; молнии словно играли в догонялки – не успевала погаснуть одна, как тут же сверкала другая, и трусишка Йарти взвизгивал и прятался за спинкой маминого кресла. Рааданн не боялась грозы, но все же вздрагивала, когда раскаты грома сотрясали дом. Тщетно прождав улучшения погоды и убедившись, что прогулка на сегодня отменяется, девочка вернулась в свою комнату. Здесь все было устроено так, как ей хотелось. Кровать с высокими столбиками, на которые она вешала покрывало, чтобы получился полог, цветные картинки, приколотые к стенам, большое зеркало – в рост Рааданн, шкаф с куклами, нарядами и коробкой, в которой она хранила сладости, шкатулка с бусами на столике у окна. Девочка взяла со стола шкатулку, и принялась перебирать свои сокровища. Ничего по-настоящему ценного в шкатулке не было: стеклянные бусы, медальон, внутри которого таилась красивая миниатюра – портрет неизвестной женщины, несколько колечек и камешек на шнурке, подарок Ольха. И еще… Рааданн, чувствуя неладное, снова просмотрела все содержимое шкатулки – главного, самого дорогого и любимого в ней не было! Янтарный паучок с проволочными лапками и глазками из красного стекла исчез бесследно. Лихорадочный, с замирающим сердцем, поиск ничего не дал. Девочка закрыла шкатулку и в полном расстройстве чувств попыталась вспомнить, когда видела паучка в последний раз и куда могла деть его. Получалось, что никуда, да и шкатулку она не открывала всего-то дня два или три… Единственное и самое худшее объяснение пропажи было – Йарти, любитель мелких пакостей. Когда ему было пять, он взял из той же шкатулки позолоченный браслет – единственное стоящее сокровище Данны и променял его на кусок цветного стекла. Рааданн обнаружила пропажу слишком поздно - хотя Йарти во всем сознался, вернуть браслет было уже никак нельзя. К сожалению, наказание ничему не научило младшего брата девочки, и с тех пор у нее то и дело что-нибудь пропадало. Очередной раскат грома потряс дом. Рааданн почувствовала, что больше не в силах сидеть, опустив руки, и бросилась на поиски Йарти, который до сих пор прятался от грозы в той же комнате, где сидела мама, пришивавшая заплату на рубашку своего сына. - Мама, он опять… - задохнувшись от обиды, кое-как выговорила девочка, - паучка, моего паучка!.. Мама отложила иглу. - Йарти, зачем ты это сделал? - Что, мама? – мальчишка не пытался убежать, только делал вид, что он тут совершенно не причем, да и вообще, разве что-то случилось?.. - Йарти, - повторила мама строго – и право же, лучше было оказаться в такую грозу в темной лесной чаще, чем рассердить маму! И мальчишка немедленно съежился и захныкал, рассказывая печальную историю о том, как он нашел паучка на пороге Данниной комнаты, и как он хотел только поиграть с ним немного, но паучок был хрупкий и сломался… Тут заревела Рааданн – не столько от обиды, сколько от чувства потери. Паучок был ее гордостью, и потом – она точно знала, что он не мог оказаться на полу сам по себе! Это было ужасно несправедливо. Отвесив Йарти крепкий подзатыльник прежде, чем мама успела остановить ее, и, не слыша обещания мамы купить взамен паучка что-нибудь давно просимое, Рааданн закрылась в своей комнате, чтобы никто не мешал ей плакать и не утешал. От утешений становилось только хуже и в ответ на все эти ласковые словечки и объятия, новые потоки слез извергались сами собой. Наревевшись вволю, она очень рано легла спать, просто потому, что больше делать было нечего. Гроза продолжалась и ей снова снился ее Рыцарь, выходящий навстречу Рааданн из Врат Чудесной Страны, и говорящий слова о том, что он будет отныне служить ей и защищать ее…
Чудесную Страну она придумала так давно что и не помнила времени, когда бы не играла в нее. Чудесная страна была все, что Рааданн могла вообразить. Замок на скале и дракон в небе, заколдованный король, обращенный в мраморную статую, которая иногда могла говорить, чертоги лесой феи и Озеро Желаний... У Страны было свое место в реальном мире - на крохотном заднем дворике, куда солнечные лучи попадали лишь вечером, перед самым закатом, но где так или иначе всегда было светло. Найдено это место было совершенно случайно: однажды Рааданн случилось заплутать в собственном дворе, она искала маленького разбойника Йарти, ухитрившегося насолить ей в очередной раз, свернула за угол дома и обнаружила удивительное местечко, укромный уголок, полный загадки и тайны. Оно понравилось ей с первого же взгляда; стена дома, глухая без единого окна, была почти не видна из-за зарослей плюща, а там, где ее все же можно было видеть, это почему-то была не штукатурка, а каменная кладка. Сразу же у стены начиналась дорожка, ведущая в никуда, короткий обрывок тропы, выложенный серыми и красными камешками, словно оброненная на землю короткая каменная лента. Дорожка упиралась в то, что должно было быть обыкновеннейшим забором, а было почему-то угрожающе красивой кованой решеткой из копий и листьев, так же заросших зеленью. Еще тут стояла скамейка и большой камень с трещиной на боку. Вот и все. Но в другой раз, вспомнив об этом месте Рааданн, не сумела найти его. Она повторила одно за другим все свои действия, и оказалась всего-то навсего на заднем дворе, может быть и интересном по-своему, но самом обыкновенном. Во второй раз девочка отыскала волшебное место так же случайно. Во всем этом была какая-то тайна. А тайна обычно тянется к другой тайне, потому именно здесь девочка мысленно расположила Врата в свою Чудесную страну. И почему-то именно в этом месте, которое то появлялось, то исчезало, воображение рисовало ей особенно яркие картинки. Стоило ступить на тропинку-ленту, и шагнуть меж двух всегда распахнутых створок воображаемых Врат, как девочка оказывалась в мире, где все – и драконы, и волшебство – было возможно. Более того, когда она там придумывала себе приключения, то потом помнила их так, словно по настоящему пережила. Рааданн приходила бы сюда часто, если бы могла; но странное место не всегда допускало до себя. Впервые обнаружив это, она даже рассердилась, но потом привыкла. И если вопреки ее желанию Врата не появлялись, Данна шла играть в другое место.
На следующий день после грозы, после слез, переживаний и мысленных обещаний отомстить Йарти, Рааданн решила посетить свою Чудесную страну. Она надеялась, что сумеет там вообразить еще одну монетку - на этот раз золотую. Или ту самую ленту, которую так и не купила. Чудо-место на этот раз не стало прятаться от нее, и девочка сочла это добрым знаком. Но она не стала проходить в воображаемые Врата, а просто села на траву возле камня с трещиной, и дала волю своей фантазии. Утро нового дня выдалось светлое и ясное, но ни мягкий и какой-то сказочный здешний свет, ни неуемное воображение не помогали Данне представить себе яркий новенький золотой. Вместо этого почему-то представлялся красивый Рыцарь, который кланялся ей и предлагал свою службу. Он был высоким и сильным - сильнее всех взрослых, каких она знала - как силач из цирка, приезжавшего в прошлом году. Рааданн вспомнила, как силач жонглировал огромными гирями и фыркнула – нет, ее Рыцарь был бы еще сильнее. Кроме того, он был бы умен и добр и послушен ее воле... Что-то коснулось ее руки, потом еще раз – более требовательно, и незнакомый голос спросил: - Госпожа, ты не хочешь посмотреть на меня? Девочка открыла глаза. На выложенной камешками тропинке стоял темноволосый мальчик в нелепой, яркой одежде. Мгновенно испугавшись чего-то (еще свежа в ее памяти была встреча с хулиганами в темном переулке) Рааданн вскочила на ноги и тотчас сообразила, что, во-первых, она почти дома, а во-вторых, никакого такого мальчишки здесь быть не может. Рааданн сидела так, что закрывала единственный вход в эту тихую гавань. Не перелез же он через забор с его железными копьями? - Ты кто? – спросила она подозрительно. - Я твой Рыцарь, - сказал мальчик и смущенно поправил складку своего нелепого костюма – зелено-красно-голубого в мелкий желтый цветочек. – Я буду беречь и защищать тебя. Рааданн оторопела. Одно дело навоображать себе монетку и совсем другое – человека... Даже если представить, что этот мальчик действительно ее Рыцарь, то выходило нечто столь же нелепое, сколь нелеп был его наряд – девочка точно знала, что рыцари бывают только взрослые, в латах и с мечом... Впрочем, на поясе мальчишки висел кинжал. - Но ты… ты не можешь быть рыцарем, ты же не взрослый! – от растерянности она брякнула первое, что пришло в голову. - Но я очень сильный, госпожа, - он подошел к камню, возле которого только что сидела Рааданн, - хочешь, я разобью этот камень? - Не надо, - быстро ответила девочка. - И все равно… этого быть не может! Откуда ты взялся, Рыцарь? И где твои доспехи, меч и верный конь? Мальчик улыбнулся. - Что делает Рыцаря Рыцарем – разве же меч, доспехи и конь? Надо иметь доброе сердце, твердую руку и желание помогать людям, вот и все. Для этого ты и позвала меня из Чудесной Страны. - Ох, нет, я просто мечтала о Рыцаре, который бы надавал по шее всем моим врагам… да меня же мама зовет! Голос мамы и в самом деле выкликал Рааданн. Девочка поспешно покинула свое убежище и отозвалась: - Мама я здесь! - Данна, хорошо бы прополоть... Ах, у тебя, оказывается, уже гости… Девочка оглянулась. Рыцарь не остался ждать ее в чудо-месте и не исчез, ступив в мир реальный; он топтался у нее за спиной, с любопытством оглядываясь. - Ну, вот что, мне нужна твоя помощь. Скажи своему другу «до свидания», если конечно он не захочет помочь тебе прополоть грядку. Потом уже вы сможете играть во что захотите хоть до самого вечера… ну как, согласен? Мама конечно вовсе не собиралась заставлять незнакомого мальчика работать, просто она хорошо знала друзей Рааданн, которые предпочитали подождать ее за калиткой. Но этот мальчик, видно, был особенным. - Конечно, госпожа, с радостью, - сказал он. Первое мгновение Данна думала, что он пошутил, но глаза Рыцаря были совершенно серьезны. - Ну что ж, - вздохнула мама, словно чувствовала себя немного неловко, - пожалуй, тебе стоит переодеться. Твой костюм, я вижу, еще новый, хотя и… немного странный… Рааданн покраснела. Если она и в самом деле несет ответственность за появление этого Рыцаря, то и за нелепый костюм, в который он обряжен - тоже. Сказать по правде, дальше блестящих доспехов ее воображение не заходило, ей просто было все равно, что носит рыцарь, когда на нем нет лат. …И переодетый Рыцарь отравился полоть грядки. Рааданн чувствовала смущение и, занимаясь прополкой, молчала, время от времени поглядывая на Рыцаря настороженно. Только когда первая грядка была очищена от сорняков, и девочка уселась отдохнуть на горку ароматно пахнущей травы, она, наконец, решилась заговорить: - А я думала, рыцари в земле не копаются. - Рыцари делают все то же самое, что и остальные люди, - ответил мальчик, по ее примеру присев на травяной холмик, - и еще многое из того, что другим не придет в голову. Например, если ты попросишь меня достать яблоко вон с того дерева, я полезу на дерево. Рааданн взглянула на высокий ствол за забором и засмеялась: - Но ведь это тополь! На тополе не растет яблок… слазал бы за яблоком на яблоню! - Если только моя госпожа пожелает, я достану яблоко и с тополя. Девочка ощутила ужасную неловкость – словно, в самом деле, уже приказала ему нечто подобное. - Глупости! – отмахнулась она, - как можно даже думать о таком? - Все потому, что я Рыцарь, а рыцари верят в чудеса, - сказал мальчик, словно не замечая ее смущения. - Чудеса… и что мне теперь с тобой делать? Рыцарь там, или не рыцарь, но ты же не можешь жить на улице и тебе надо что-то есть… - Не беспокойся об этом, госпожа. Я могу не есть ничего и ночевать под деревом… - Глупости! – повторила Рааданн, - почему это ты должен ночевать под деревом? Если я и вправду вызвала тебя, значит, должна придумать, куда теперь тебе деваться. И я придумаю, пусть мне придется ломать голову хоть весь день!
…Работать с кем-то это совсем не то же, что работать одной. Рыцарь рассказывал ей интересные и смешные истории, пел шуточные песенки, отвлекал разговорами от нелюбимой работы - Рааданн и не заметила, как закончила прополку. - Как зовут твоего нового друга? – спросила мама позже, наливая ароматного цветочного чая своей дочери и ее на редкость трудолюбивому товарищу. - Обычно меня называют просто Рыцарь, - сказал мальчик, прежде чем Рааданн проболталась, что не знает его имени, - а иногда – Лив. Может быть от «ливен» - «защищать», или «ливва», что значит «сердце». Девочка отчаянно зажмурилась. Вот сейчас мама начнет задавать вопросы - ведь таких имен просто не бывает! - и очень скоро поймет, что Ливу некуда деваться, разве что в самом деле ночевать на улице… Но она ошиблась. - Я думаю, что это хорошее имя, - сказала мама, и ее взгляд снова задержался на пестрой одежде Лива, - но знаешь, мне кажется, что старая безрукавка, в которой ты работал, все же лучше того, что на тебе надето… прости, но куда смотрит твоя мама, позволяя своему сыну носить такое? Рааданн снова покраснела - на этот раз от стыда. - У меня нет мамы, госпожа, - осторожно сказал Лив. – То есть, у меня вообще нет родителей. - Так ты сирота? И где же ты живешь? В городском приюте? - Нет, госпожа. Я не живу нигде. Мама нахмурилась. На бродяжку мальчик не был похож, правда, эта его одежда, да еще странная игрушка – кинжал в ножнах, украшенный камнями, которые сверкают как настоящие… И он не был голоден и очень вежливо вел себя за столом. - Хм… ну вот что, Лив, сегодня ты останешься с нами, а завтра расскажешь о себе побольше, и, может быть, я придумаю, что делать. Согласен? - Да, госпожа, - смущенно ответил Рыцарь. Рааданн не знала, смеяться ей или плакать. С прогулки вернулся отчаянно ревущий Йарти, и следом пришла одна из соседок – мальчишка опять мучил ее кота, за что и получил от него глубокую царапину поперек ладони. Разговор с Ливом прервался, и мама снова заговорила о нем лишь вечером, когда отвела Рыцаря в комнату Йарти и постелила ему постель. - Он немного странный, этот твой друг, Данна. Когда и где ты познакомилась с ним? - Мама, я не… я…- слова не находились, хоть плачь! – мне кажется, он вовсе не плохой человек, мама! - Это я поняла, - мама пришла на помощь окончательно запутавшейся дочери. - Что ж, если ты доверяешь ему, он может пока пожить у нас. - Конечно, доверяю, мама… в конце концов, он же не станет сидеть без дела, а будет помогать мне и тебе! – Рааданн заговорщически подмигнула маме, надеясь, что она подхватит шутку. - А вот об этом я совершенно не беспокоюсь, - улыбнулась мама.
И Лив остался. Все были довольны таким решением; правда Йарти смотрел на Рыцаря откровенно враждебно, а дядя Рикку узнав о том, что в доме будет жить неизвестно чей мальчик, покачал головой, хотя и не упрекнул сестру в излишней доброте. Теперь, когда ему не платили за работу с магистром Дольмашем, он должен был искать другой заработок. Вот уже неделю семья жила на то, что осталось от старых запасов, а денег не было вовсе, и вечно так продолжаться не могло. В один из дней, когда дядя Рикку собрался искать работу взамен потерянной, заранее готовый к тому, что сегодня, как и вечера, не найдет ничего, Лив попросил взять его с собой. - Да зачем тебе? – удивился дядя, - ничего интересного в этом нет, ведь я не клад ищу, а заработок. - Может быть, вдвоем нам больше повезет, - просто ответил Рыцарь. И дядя Рикку взял его с собой, не уверенный в том, что поступает правильно. Через час после полудня они вернулись немного усталые, но счастливые. Во всяком случае, счастлив был дядя Рикку, которого взяли в одну из гостиниц помощником управляющего. Место это досталось ему совершенно неожиданно. - Вот представь себе, сестра: мы шли мимо гостиницы, когда на наших глазах страж выставил на улицу какого-то человека. Тот подбоченился и гордо заявил, что кроме него ни один уважающий себя человек не согласится служить за столь мизерное жалованье в этой псарне… и так далее. Псарню я пропустил мимо ушей – на вид гостиница была вполне приличной – и, войдя внутрь, столкнулся с ее хозяином, еще не отошедшим от ярости. Тут бы я, пожалуй, и повернул обратно, но мальчик тронул хозяина за руку и спросил, не нужен ли ему честный помощник. «Нужен-то нужен, - сказал хозяин весьма сварливо, - только где его взять? Мало того, что все служанки таскают сладкое, а слуги – вино, мало того, что повар откармливает тут задаром шестерых поросят и троих детей, так еще и помощник управляющего оказался мошенником и плутом! Теперь я не поверю никаким рекомендациям, пока не посмотрю человеку в глаза. А уж по глазам-то я отличу честного человека от плута!» И в точности со своими убеждениями он уставился мне в лицо и смотрел так довольно долго… и хотя я не думаю, что на лице плута всегда написано, что он плут, он видимо решил, что я – тот кто ему нужен. «Вот, наконец, передо мной человек, который не станет воровать, - сказал хозяин гостиницы, - если вы знаете толк в гостиничном хозяйстве, приму вас на день-два, а там посмотрим. Справитесь – останетесь навсегда и на хорошем жалованье». Я сразу же согласился и был так обрадован, что забыл поблагодарить его, а вот мальчик сказал хозяину «спасибо». - Ты что же, приносишь удачу, как хороший талисман? – немного позже спросила Рааданн. - Нет, госпожа, но я легко могу представить себе все хорошее. А то, что легко представить, обязательно сбудется.
…Играть Рыцарь любил, и надо сказать, друзья и подруги Рааданн запросто приняли его в свою пеструю компанию. Излюбленным местом их игр была полянка, посреди которой росло корявое разлапистое дерево с необъятным стволом. Когда-то ветер обломил его верхушку; с тех пор макушку дерева украшала шевелюра молодой зеленой поросли, что вместе с растущими вкривь и вкось нижними ветвями делало его похожим на сердитого зеленого деда. Его и называли Зеленым Делом завсегдатаи этих ветвей, посвященные в тайну - на каких ветках можно качаться, не боясь, что они сломаются. Мильза жила на другом конце города и по деревьям, конечно, не лазила. Она приходила на Дедову Поляну со своей кампанией – для того, чтобы играть в собственные игры, и читать подругам вслух странные книжки, в которых было много роковых тайн, слез и счастливых случайностей. Иногда Рааданн прислушивалась к этим историям, но чаще едва услышав повторяющуюся почти в каждой книге фразу «нет мне прощенья!», фыркала и издевалась: - Еще один разбойник оказался наследным принцем! И королева будет рыдать в три ручья, а король, приказавший казнить бандита, немедленно помилует его. - Тоже мне, знаток нашелся! – огрызалась Мильза, - если ничего не понимаешь в настоящих книгах, так молчи! - Это – настоящая книга? Каждый раз то несчастные влюбленные, то потерянные дети, то семейные сокровища, можно подумать, больше и писать-то не о чем! Дались тебе эти взрослые книжки! Хочешь, почитаю действительно стоящую вещь? - О, нет-нет, только не сказки! – в притворном ужасе воскликнула Мильза. Рааданн усмехнулась. Сегодня она взяла с собой на Дедову Поляну книжку Ольха и в ожидании, пока соберется вся ее компания, читала вслух «Сказку о Гордой Реке». - Поду-умаешь… - Рааданн спрыгнула с ветки, на которой сидела, привязывая к соседней ленты с колокольчиками. Ветер качнул ветку, и колокольчики зазвенели светло и нежно. - Ничего хорошего нет в твоих взрослых книжках. - Может, и нет. Но твои сказки еще хуже. - Ты не любишь сказки? – удивился Лив, подававший Рааданн колокольчики. - А за что их любить? - небрежно бросив на траву свою взрослую книгу, Мильза подошла и подняла лежавшую у корней Зеленого Деда книгу сказок. Взяла, брезгливо скривившись, пролистала, и остановилась на одной из страниц. - Нет, вы только послушайте, какая чушь: «У гордой реки не было имени, и она искала его повсюду, спрашивая у камней, у песчинок на берегу и у неба...» - Просто ты неправильно говоришь. Голос тоже имеет значение. «У гордой реки не было имени. Она искала его всюду, спрашивая у камней и у песчинок, у деревьев на берегу, у неба и земли. «Это так странно, называться просто Рекой! Если бы каждый человек звался просто человеком, кто бы тогда отличил одного от другого?» Но многие из людей имеют два или даже три имени… и разве это правильно и справедливо?» Негромкий голос Рыцаря звучал искренне и проникновенно. Мильза хмыкнула – да уж, большая разница была между тем, как говорила она, и голосом мальчишки. Но мгновение спустя она заговорила, почти в точности повторив мягкие и проникновенные интонации Рыцаря: - «Кому-то - слишком много, для кого-то - слишком мало. Вот если бы взять одно имя у того, кто имеет их несколько, и оставить его себе! И Река начала вспоминать тех, у кого было много имен… Она знала разбойника, которого звали Шанне Белый Рок - за то, что ему всегда везло; она знала сосну одиноко растущую на высоком утесе и называющую себя Стражницей. Людям, плывущим по реке, она казалась человеком, пристально вглядывающимся за горизонт, и они звали ее Вечно Ждущей; она знала большую каменную плиту, на которой было высечено несколько древних Имен, но, к сожалению, Река не умела читать…» - Так лучше, - с улыбкой заметил Лив, - твой голос был почти таким, какой нужен. - Почти? – возмутилась Мильза, - да ты зазнался, маленький сиротка! Мальчик не обиделся. - Позволь сказке рассказывать себя твоими устами. Этот так же просто, как дыхание. «Река решила сперва назваться Белым Роком. «Может быть, я стану такой же счастливой, как тот разбойник и найду, наконец, выход из-под скалы, что преградила мне путь, заставив уйти в землю, где холодно и темно». И приняв на себя новое имя, она кинула свои волны на скалу, что так мешала ей. И что же? Скала и не подумала отступить, и Река только разбилась в брызги и пену, но так и не добилась своего. «Ладно же, - сказала она, - тогда я возьму другое имя, раз уже это ничего не дает мне. Назовусь Стражницей, и будь что будет». Рыцарь говорил легко и свободно, словно читал с листа, но на самом деле он не смотрел в книгу, раскрытую Мильзой. А она наоборот - произносила слова с легкой запинкой, словно не всегда понимала их значение. И все равно Мильза не желала уступать: - «И назвавшись так, река понесла свои воды спокойно и осторожно, внимательно оглядываясь вокруг, надеясь, что кто-то, наконец, заметит – у Реки появилось имя! Но никто не видел, не замечал, и никто не поздравил ее со столь славным приобретением. И Река, обидевшись на всех, решила: есть имя или нет его – она всегда будет рекой, на дне которой лежит большая каменная плита с древними именами, рекой, чьи берега приветливы и пологи. Совсем уже придя в себя и в хорошее расположение духа, она услышала смех. То смеялась птица по имени Глупыш, сидящая на волнах. «Какая ты странная, Река – сказала птица, - почему ты ищешь имя где угодно, но только не в себе самой? То, чего не найти снаружи, всегда прячется внутри». «Так не бывает, - сказала Река, - что может быть во мне такого, чего я не знаю?» «Ты сама. Ты знаешь, кто ты, но знаешь ли, какая ты?» Река задумалась. «Какая я? Бурная или тихая, темная или светлая, игривая или капризная...» « Нет, - сказал Глупыш, - все это проходит. Есть ли что-то, что в тебе постоянно?» «Гордость – уверенно сказала Река, она уже поняла, каким должен быть ответ, - она живет во мне всегда, и всегда будет жить. Я говорю – вот скала, она мешает мне, загоняя мои воды под землю, но я начну точить ее, не жалуясь на то, что камень слишком тверд и когда-нибудь я буду свободна… И если потом еще что-то встанет на моем пути, я не поверну назад!» …Где-то не очень близко и не очень далеко есть река по имени Гордость. Какой бы ни была она - бурной или тихой, полноводной или обмелевшей, темной или светловодной – она всегда горда и гордо несет свои воды, и внушает уважение всем камням, деревьям и людям на ее берегах…» Мильза замолчала так резко, что казалось, сказка еще должна продолжаться; злость исказила ее красивое лицо. - Ты… несчастный сиротка… – она швырнула книгу в Лива и сжала кулаки, - Я ненавижу сказки, а ты заставил меня, ты меня обманул! - Как бы я мог заставить тебя? – удивился мальчик, - мы просто играли вместе. - Я не хочу играть в ваши дурацкие детские игры! И провалиться тебе под землю вместе со своими сказками!.. Красная от злости, Мильза бросилась прочь с Дедовой Поляны, забыв на траве одну из своих обожаемых взрослых книжек. - С ума сойти, - отчего-то чувствуя себя победительницей, выдохнула Рааданн, - как это у тебя получилось? - Не у меня, госпожа, а у твоей подруги. Просто она на самом деле любит сказки, но почему-то не хочет этого признать. Но ведь себя не обманешь, правда?
Так проходили дни, так проходили недели. Рыцарю Ливу оказалось не от кого защищать свою госпожу. Переодетый в нормальную одежду, он оставался Рыцарем, и как прежде, старался помогать матери Рааданн и самой Рааданн, к разочарованию девочки - безо всяких чудес. Рядом с Ливом было тепло и уютно… ощущение легкой, то щекочущей до смеха, то свербящей до слез пушистости не покидало Данну. И все, что делал Рыцарь по имени Лив, получалось у него самым лучшим образом. Йарти за что-то невзлюбил Лива. Это очень удивляло Рааданн. Лив не старался завоевать дружбу Йарти, но и врагом его не был тоже. В один из дней, увидав, как брат гоняет по столу домашнего паучка-старожила, незаменимого уничтожителя мух в доме, Рааданн с грустью вспомнила о своей потере - янтарном паучке. - Перестань сейчас же! – прикрикнула она, прикрыв паучка ладонью, - тебя бы так! - Бе-е-е, паучиная заступница! – младший братишка скорчил рожицу, и, отступив шага на три - для безопасности, добавил, - иди, целуйся со своим дурацким Рыцарем! Рааданн мгновенно вспыхнула и, выпустив щекотавшего ладонь паучка, бросилась вдогонку за припустившим через весь дом Йарти в надежде догнать и как следует отлупить его. Когда, казалось, ее надеждам суждено было сбыться и надо было только протянуть руку и схватить за шиворот мелкого нахала, он отпрыгнул в сторону, к столу, и передвинул на самый край столешницы большую стеклянную вазу. - Только тронь – и я раскокаю этот горшок! «Горшок» был подарком дяди Рикку матери Рааданн и Йарти; подарки девочка уважала, а, кроме того, ваза была красивая, с цветами и узорами на стенках синего стекла. - Только попробуй! – Она погрозила братцу кулаком, - голову оторву! - Ранька-Данька! – не остался в долгу Йарти. - Йар-самовар! - Кошка облезлая! - Червяк зеленый! Словечки сыпались одно обиднее другого; когда Йарти выпалил нечто, явно услышанное от взрослых мальчишек, Рааданн рассвирепела совершенно. Повторить такое она не могла, и закатила-таки братцу хорошую затрещину, а он громко завопил и столкнул вазу со стола неловким движением локтя… Наверное, никто в целом мире не умел бить посуду так, как Йарти. Бывало, тонкостенный стакан разлетался вдребезги от одного его прикосновения; как-то он разбил фарфоровую кружку, слегка стукнув ею о край фарфоровой же тарелки, которая тоже долго не прожила из-за появившейся на ней трещины. Так что и сейчас эффект получился потрясающий: ваза брызнула мелкими осколками во все стороны, а уж звону было… Когда мама прибежала с кухни на шум, Йарти попытался свалить вину на Рааданн и хотя это ему не удалось, казался ужасно довольным. Когда вернулся Рыцарь, посланный в хлебную лавку, девочка высказала ему свои соображения о нелюбви Йарти. - Этой беде так просто не поможешь, - ответил Лив, становясь серьезным, - твой брат должен сам захотеть… - И ты, поклявшись защищать меня, себя защитить не можешь? Вот погоди, он еще воды нальет тебе в башмаки или тухлым помидором бросит… Рыцарь тряхнул темноволосой головой. - Нет, я думаю, он не станет этого делать. Зачем, для чего? Если я его чем-то обидел... - Никто его не обижал, - вздохнула Рааданн, - просто он решил обидеться. У него такая игра... Иногда... Лив хитро улыбнулся. - Я научу его другой игре, если только он захочет. - Рыцарь словно спохватился, - у меня что-то есть для тебя. Он взял ее за руку, что-то вложил в ладонь Рааданн и долгую минуту не давал ей смотреть, словно дразня. Но девочке и не нужно было смотреть – она чувствовала, как покалывают ладонь проволочные лапки янтарного паучка. - Я заметил как что-то блестит в щели под домом и нашел его, - объяснил Лив, но Рааданн не были нужны никакие объяснения. - Спасибо, - сказала она и счастливо улыбнулась, - ты настоящий Рыцарь.
Ольха воспитывала мачеха, но она вовсе не была такой, как злые сказочные мачехи. Недаром мальчик охотно называл ее мамой – она заботилась о нем, пусть даже просто потому, что своих детей у нее не было, и делала это с любовью. Ольх любил книги – она покупала их ему, а иногда обменивала уже прочитанные на новые, так что маленькая библиотека его почти не пополнялась, ведь книги стоили недешево, но зато часто обновлялась. Отец Ольха служил вестником-глашатаем; он очень любил сына и жену, а они любили его. Служба, заставлявшая много путешествовать, оставляла ему мало времени для семьи, и каждое его возвращение было настоящим праздником. Иногда с мамой Ольха случалось странное: словно заколдованная принцесса, она начинала требовать, просить, или искать какую-то вещь или человека и не успокаивалась, пока не получала этого. Если же нет - то она превращалась в чудовище, и в гневе набрасывалась на тех, что оказывался рядом. Длилось это недолго; когда приступ проходил, мама Ольха, в обычное время женщина добрая и покладистая, плакала от стыда и бессилия. - Она говорит, что это проклятие ее рода, - однажды под страшным секретом рассказал Данне Ольх, - ее прапрапрабабушка полюбила красавца-принца, а он на нее и смотреть не хотел… Тогда она отправилась к колдуну и попросила дать ей такую красоту, которую нельзя было бы не заметить. «Каждому - свое, - сказал колдун, - ты и сейчас достаточно красива». Но она умоляла его и просила очень долго, так что колдун, в конце концов, согласился, но предупредил: «Великая красота – сокровище с изъяном, в ней всегда живет чудовище. Время от времени оно будет вырываться на свободу и это передастся твоим детям, тогда как красота может и не достаться им». Но она все же согласилась на это… - Значит, она очень любила своего принца, - заметила Рааданн, - а твоя мама очень красивая! - Да, очень. Но папа всегда так горюет из-за этих приступов – иногда она просит невозможного и не получает этого. И каждый раз это заканчивается все хуже... Болезнь то была или проклятье, но ни лекарь, ни чародей ничем не смогли помочь тетушке Эмми. И потому, когда однажды вечером непохожий на себя, взъерошенный и несчастный Ольх пришел к Рааданн и попросил ее пойти с ним, мама девочки отпустила ее без разговоров. Госпоже Эмми опять было плохо, и она хотела видеть Данну. Дяди Рикку дома не было – он задержался в своей гостинице, и мама собиралась пойти вместе с дочерью, но Лив тихо тронул ее за руку и сказал: - Госпожа, я могу проводить Рааданн. - Ах, мальчик, сколько раз я просила не называть меня госпожой! Я начинаю чувствовать себя королевой и забываю о том, что меня ждет стирка и починка носков… конечно, ты можешь пойти с Данной, но уже очень поздно, я буду волноваться, если не провожу вас. - Ничего плохого не случится, обещаю вам! - Ну, если ты обещаешь, - мама улыбнулась, легко соглашаясь с этим, - тогда идите, но будьте осторожны и выбирайте улицы посветлее. И они пошли, стараясь обходить стороной темные закоулки и Рааданн не сразу заметила, что Ольх ведет ее не в сторону своего дома. - Куда мы? – тревожно спросила она, почти остановившись под очередным фонарем. Ольх низко опустил голову и тихо ответил: - Прости, что сразу не сказал … я просто боялся, что тогда тебя не отпустят, ведь это очень далеко… мы были в гостях у маминой подруги, когда это началось: мама Эмми села в кресло, сплела руки на груди и сказала: «Хочу видеть Рааданн!» Я помчался к тебе бегом. Прости, пожалуйста… - Все правильно, Ольх, - поспешила успокоить его девочка, - ты все сделал правильно. Только давай поторопимся немного. Ольх согласился, тем более что освещенная улица, по которой они шли, как раз закончилась и до следующей такой же нужно было пройти двадцать или тридцать шагов в почти полной темноте. Словно почувствовав ее страх, Рыцарь улыбнулся девочке. - Не бойся, все будет хорошо. Эти слова точно сдвинули что-то в зыбком сумраке гаснущего дня; две и еще две тени отделились от мрачной стены заброшенного дома и встали перед троими детьми, заставив их остановиться. - Э-э, какие славнее храбрые мышата! – безо всякой угрозы сказал высокий рыжеволосый парень с нечесаными кудрями, неряшливо свисающими на глаза, – и что же вы принесли четырем несчастным голодным сироткам? - Не нужно делать этого, - сказал Рыцарь Лив, - вы же люди. - Конечно, мы люди, - согласился рыжий, - мы хотим сытно питаться и красиво одеваться… и даже если у вас нет с собой ни медяка, мы извлечем свою пользу, немного поиграв с тремя храбрыми серыми мышками. Однако, что это? – алчный взгляд хулигана мгновенно нацелился на блестящую камешками рукоять Ливова клинка, - ты часом не наследный принц, дружок? - Уж скорее наследная принцесса, - хихикнул мускулистый бугай лет девятнадцати, стоявший радом с Рыжим. - Не груби, Бронш, - одернул его подельник, - так что же, милый мальчик, ты отдашь мне свою игрушку добровольно, или придется Броншу помочь тебе? Рыцарь внимательно посмотрел на Рыжего и покачал головой: - Мой кинжал тебе не нужен. - О нет, ты ошибаешься, дружок. Ты и представить себе не можешь, как я ценю такие вот чудесные вещички. Впрочем, я могу предложить тебе обмен. Рыжий запустил руку за спину и достал откуда-то короткий широкий нож в кожаных ножнах. Чуть-чуть вынув клинок из его кожаной обители, он полюбовался отблесками далекого света на полированной стали, и совершенно серьезно протянул нож Ливу: - Меняю этот на твой. Ольх сжимал и разжимал кулаки. Застывшая от страха Рааданн понимала, что никакого обмена не будет, а будет обычный грабеж… Но вот Лив, кажется, не понимал этого. Или, может быть, он поступил так, как поступил, просто потому что не умел иначе. Отцепив от пояса ножны с кинжалом, он протянул его рыжему хулигану. - Если он на самом деле нужен тебе – возьми так, без обмена. По лицу хулигана прошла волна чувства… нельзя было точно сказать, какое это чувство и даже сам Рыжий, захоти он разобраться, наверное, не понял бы, что чувствует. Протянутая за кинжалом рука опустилась… нет, упала, словно исчезла воля, велевшая ей тянуться, исчезла резко и неожиданно. - Да нет, - совсем другим голосом и безо всякой издевки сказал Рыжий, - он мне не нужен. Да и этот тоже… можно, я подарю его твоему другу? – и он протянул зачехленный нож Ольху, - он принесет тебе удачу, как приносил мне. Ольх смотрел на нож, не смея взять его. Происходившее не могло происходить на самом деле. Подельники Рыжего застыли в каком-то оцепенении, только бугай Бронш подергивал плечами, точно ежась от порывов ледяного ветра. - Возьми, - сказал Лив, - это хороший подарок. И Ольх взял протянутый ему клинок и сжал в руке, не зная, что с ним делать. - Уже поздновато для таких, как вы, - словно только сейчас заметив это, сказал Рыжий, - может, проводить вас? - Нет, спасибо, мы уже почти пришли, - улыбнулся Лив. - Ну, как хотите, - хулиган сделал знак своим товарищам и все четверо ушли в тень. Трое детей отправились своей дорогой, и Ольх невольно все ускорял и ускорял шаг, пока не остановился, задыхаясь, у порога нужного дома. - Что это было? – спросил он, едва отдышавшись, - почему он отпустил нас? - Потому что его желания изменились, - просто сказал Лив. В доме послышался шум и грохот, и Ольх, помышлявший спросить еще о чем-то, поспешил войти вместе с остальными. Вовремя. Приступ проклятой Вот как ползу, так и отражаю!
Простой совет Рыцаря помог маме Ольха. Несколько дней спустя мальчик рассказал Рааданн о том, как во время нового приступа, настигшего его маму, она ухватилась за комок овечьей шерсти и принялась выбирать оттуда колючки и сучки. До этой работы у нее никак не доходили руки, теперь же она втянулась, отвлекаясь от внутреннего противоречия, да так, что совсем забыла о нем… А на рассвете она обнаружила, что приступ миновал, не начавшись, не было ни буйства, ни тумана в голове. В полдень того же дня сама госпожа Эмми пришла поблагодарить Лива и принесла свое знаменитое на весь город яблочное печенье. Печенье просто таяло во рту и было его много; Рааданн глотала одно за другим, пока не заметила, что Лив откусывает крошечные кусочки от первого взятого им печенья. - Ты не любишь сладкое? – удивленно спросила она. - Люблю. Но ведь ты любишь его больше, - ответил Рыцарь. Девочка засмеялась.
Как-то очень незаметно Ольх, Лив и Рааданн стали неразлучными друзьями, и они удивительно подходили друг к другу. Один за другим проходили золотые дни середины лета – времени хватало на все многочисленные и разнообразные игры, разговоры и приключения. В один из дней Ольх поведал друзьям свою тайну. Приведя их к себе домой, он достал из тайника толстую тетрадь в коричневой обложке. Открыв ее, Рааданн удивилась: - Ты пишешь стихи? - Да. Нет… - Ольх беспомощно сник и тотчас словно взорвался словами, пытаясь объяснить необъяснимое. - Я ничего не делаю нарочно, но как-то получается… я не знаю, как и зачем. Может это вообще не стихи... Рааданн полистала тетрадь, удивляясь все сильнее с каждой страницей. Стихи были странные, серьезные, далекие от тех розовых птичек и голубых бабочек, о которых пыталась писать она сама. Например, вот это: Тень от холма на траве пропыленной, Ближние эха, новые лица… Меркнет сияние той, отдаленной Цели, что может лишь только присниться. Меж ней и тобою – бессчетные дали, Глубокие корни, упругие ветки. Но дикого, белого зверя печали Не выпускай из огненной клетки.
Ночь не отступит, солнце не встанет Раньше, чем тьме на земле не наскучит. Пусть тебя самое темное манит, Чем ничего – это все-таки лучше. Ничем пустоту ты заполнишь едва ли, Даром достанется страшное знанье: У дикого белого зверя печали Остры клыки, ядовито дыханье.
Боль забывается, радость проходит, Долгое счастье – мечта золотая. Знать бы, когда это время приходит, Время потерь... Правда легче – не зная... Но что бы еще у тебя не отняли, Что бы ни дали – ты волен проснуться И дикому, белому зверю печали Словно себе самому улыбнуться. Ольх заметно волновался. Рааданн поняла что нужно как-то подбодрить его, но Лив успел раньше. - Это хорошие стихи, - сказал Рыцарь. Мальчик потупился, потом одним решительным жестом отнял у Рааданн коричневую тетрадку. - Не надо хвалить меня. Я не заслужил. - Это еще почему? – удивилась Рааданн, наконец-то вернувшая себе дар речи. - Ну-у… вот если бы я как настоящий поэт корпел над каждой строчкой, над каждым словом… - Вот насмешил! По-твоему каждый поэт обязательно должен страдать и мучиться над своими стихами? - По-моему – да, - совершенно серьезно ответил Ольх, - вот прочитаешь сказку об Упрямом поэте и все поймешь. - И все равно ты ошибаешься, – сказала Рааданн и улыбнулась все еще смущенному Ольху, - по-моему, это здорово - быть поэтом!
Появление Рыцаря что-то меняло в жизни Рааданн. Йарти как-то незаметно перестал делать ей гадости и обзываться, хотя на Лива по-прежнему посматривал с неприязнью. Мильза, считавшая себя взрослой, однажды пригласила Данну на один из своих «цветничков». «Цветничками» назывались устраиваемые Мильзой чаепития, на которые в ее доме собиралась компания избранных подруг; Рааданн прежде не приглашали, да она и не рвалась войти в круг избранных Мильзой. И вот теперь она получила предложение прийти, да не одной, а вместе с Ливом! - Прямо и не знаю, что делать, - призналась она Рыцарю. - Слушай, что скажет тебе твое сердце, - посоветовал Лив. Девочка вздохнула. Сердце подсказывало ей, что на «цветничке» у Мильзы им с Ливом делать нечего… Да, ей не хотелось идти, но любопытство подталкивало, ведь другого такого случая могло и не представиться. И потому она решилась один единственный раз пойти против своего сердца и принять приглашение. Послушавшись совета мамы, и одевшись как можно скромнее, Рааданн вместе с Ливом отправилась в гости. Мильза встретила их на пороге своего дома и провела в залу. Гостей на «цветничке» было немного; кто-то из них, сидя на кушетке, тренькал струнами лютни, кто-то разговаривал слишком громко, но когда Мильза вернулась с новыми гостями, она немедленно завладела всеобщим вниманием. Перво-наперво она отобрала лютню у игравшей девочки и коснулась струн коротким нарочитым движением. Мильза в самом деле играла очень неплохо. Заставив гостей выслушать немудрящую песенку о том как «ты меня больше не любишь, увы, будут напрасны слова и мольбы...» она повесила инструмент на стену. И дальше продолжалось в том де духе: Мильза была в центре внимания, и только она. Никаких поблажек другим она не давала и не позволяла ни на миг кому бы то ни было занять свое место. Быть «самой-самой» у нее хорошо получалось; вот только, не видя себя со стороны Мильза не замечала, что порой ее игра в «я лучше всех» превращается в нелепое кривлянье. Ослепленная роскошью богатого дома, Рааданн не сразу поняла, что Рыцарь никакой радости от подобного времяпрепровождения не испытывает. И ей стало ужасно стыдно за себя, увлекшуюся пустопорожней болтовней и мишурным блеском. - Давай уйдем отсюда, - тихо попросил Лив. Но Рааданн не успела ответить – Мильза заметила их перешептывание, и спросила совершенно бесцеремонно: - Вам не скучно? - А что такое скука?– удивился Лив, словно и не услышав издевки в вопросе Мильзы. – разве она существует на самом деле? - Скучно вместо ответа на вопрос слышать новый вопрос, - парировала хозяйка «цветничка». Рыцарь посмотрел на нее строго и внимательно. - Мне кажется, что тебе нужен не ответ. Мильза слегка покраснела. - Да?.. - протянула она, - что же мне нужно? - Немножко доброты. И может быть это, - Лив подошел к книжной полке и снял с нее яркую книжку, - Хочешь, я прочту тебе сказку из твоей книги? - Это не моя книга, - тихо и зло ответила Мильза, - это книга моей младшей сестры. Ей на ночь читают сказки… - А я прочту тебе, - спокойно улыбнулся Лив, - вот, послушай… - Нет! - уже абсолютно не владея собой, воскликнула Мильза, - я не хочу! - Неправда. Послушай. Кажется, Мильза снова хотела воскликнуть «Нет!», но из этого ничего не вышло. Гости окружили Лива - кто-то сел рядом с ним, кто-то с любопытством заглядывал в книгу, и все ждали сказки. Мильза окинула взглядом эту картину, и, пожав плечами, совершенно спокойно уселась в ближайшее к Рыцарю кресло, всем своим видом показывая, что она давно уже выросла из сказок, но если уж он так хочет почитать вслух… - Сказка называется «Мечта и Смерть» «…Мальчик умирал. Стены дома, в котором он прожил всего десять лет, плакали скрипучими голосами и янтарной смолой, горькой как сама жизнь, плакали мать и отец мальчика и его друг, но никто ничего не мог сделать. Целительница сказала – кровь мальчика, становясь густой, вязкой, бежит по жилам все медленнее, и настанет миг, когда она остановится вовсе. И настанет он скоро. Пока еще он мог говорить, он попросил маму читать ему сказки. Мальчик любил сказки – почти так же сильно как жизнь, и ни с тем, ни с другим он не хотел расставаться. И мама плача, читала ему одну за другой истории грустные и веселые, странные и причудливые... А потом настал миг, когда мальчик перестал слышать маму. Его сердце стало замирать, и Госпожа Смерть склонилась над мальчиком. - Ты пойдешь со мной? – спросила Она, хотя знала, каким будет ответ; это было Ее право – спрашивать, и Ее долг. - Пойду, - сказал мальчик, - ведь остаться я не могу. Но разреши мне сначала рассказать Тебе сказку. - Расскажи, - согласилась Госпожа. Мальчик улыбнулся – улыбнулся Смерти, так как Ей может улыбнуться только тот, кто смертен. - Есть прекрасный цветок. Он вырос в темном глухом лесу, и он один такой на целом свете. Имя цветка – Мечта. Он точно знает, для чего создан – чтобы сделать кого-нибудь счастливым, и он ждет того, кто его найдет. Только люди ищут его где угодно, кроме того леса и той чащи. Не потому что это какой-то особенно темный лес и какая-то особенно глухая чаща. Просто так уж случается – вместе с жизнью мы получаем множество самых разных даров, и не всеми ими пользуемся. Один из них – поверить в мечту. А мы очень часто ищем, не веря, узнаем, но продолжаем не верить, понимаем, по-прежнему не веря, и так – всю жизнь. А тот кто не верит, не найдет дороги к Мечте. Но иногда Мечта сама может найти дорогу к людям. Так аромат цветка, пронизав насквозь весь лес, вырвался на свободу из чащи и пустился в самостоятельный путь. Ветер подхватил его и унес далеко-далеко. Принес и сюда, где его почувствовал я. Если бы только мог, я пошел бы в ту чащу, в тот лес, за тем цветком. Госпожа Смерть задумчиво смотрела на мальчика. - Ты точно знаешь, где искать тот цветок, хотя на свете есть много людей, которые не знают? – спросила Она строго – так строги взрослые, когда хотят оградить своих детей от беды. - Да, я знаю точно, - ответил мальчик. – Я дарю Тебе эту сказку и это знание – о том, что есть такой цветок и даже Ты можешь найти его. Я думаю, что и Смерть может о чем-то мечтать... но может быть, теперь Ты сделаешь мне подарок в ответ? - Какой же? – спросила Госпожа удивленная тем что мальчик понимал, или пытался понять Ее, Ту, Что Приходит За Всеми. - Станцуй для меня, - попросил он. - Я хотел бы узнать, что рождается от Твоего танца. Госпожа удивилась еще больше, и хотя сердиться или гневаться – это тоже было Ее право, Она не рассердилась и не разгневалась. - Вот как ты думаешь обо мне! Но ведь я – Смерть. Я не могу ничего творить и создавать, и едва ли что-то может родиться от моих деяний, кроме уничтожения и погибели – разве не так думают все люди? - Так. Но я не думаю, что это – вся правда. Пожалуйста, исполни мою просьбу! И Госпожа подчинилась, немного удивленная тем, что слова мальчика имеют над Нею такую власть. Что это был за танец? Никто не видел, как танцует Смерть, кроме того мальчика, а он никогда никому не расскажет об этом – не будем же нарушать гармонии, срывая покров с тайны, время которой еще не пришло. Но от танца Смерти родилась жизнь… загустевшая кровь становилась быстрой и текучей и весело бежала по жилам, наполняя почти остановившееся сердце мальчика радостью и силой. - Вот так, - сказала Госпожа, заканчивая свой танец, - теперь ты можешь пойти и отыскать твой цветок. А может быть, Я сделаю это, потому что ведь ты прав – и у меня тоже есть Мечта. Но всегда помни о том, что есть и другие цветы: цветок по-имени Вера, яркий как сама жизнь, и цветок что зовется Надеждой, ослепительный словно солнце. И есть еще цветок Любовь, его ты можешь вырастить сам». Так кончается сказка. - Это просто сказка, - зевнув, сказала Мильза, - глупая детская сказка. - У сказок не бывает возраста, - заметил Лив с улыбкой. - Тогда тем более глупо, - хозяйка «цветничка» почти вырвала книгу из рук Лива и бросила ее на полупустую полку. Видно было, что Рыцарь огорчен и грусть его продержалась долго, до того самого мгновения, когда Лив и Рааданн вернулись домой. Тут, наконец, девочка не выдержала. - Да не расстраивайся ты так! Ну не понравилась Мильзе сказка, ну и ладно. Мне вот она понравилась… - Дело не в этом, - сказал Лив, и наконец-то улыбнулся, - я хотел подарить ей красоту и доброту сказки, а она не приняла подарка.
Неприязнь Йарти к Рыцарю была необъяснима. Когда в гости приходил Ольх, младший братишка Рааданн еще мог мириться с обществом Рыцаря и даже иногда участвовал в их общих прогулках, но все остальное время он даже разговаривать с Ливом не желал. Мама, конечно, замечала это и однажды, подозвав к себе сына, обняла его и сказала: - Если ты думаешь, что я буду меньше любить тебя из-за того, что в нашем доме живет этот мальчик, ты ошибаешься, мой хороший. - Он мне не нравится, мама! – с бесцеремонностью ребенка заявил Йарти, вырываясь из объятий матери, - подумаешь, Рыцарь! Вот вырасту и тоже стану рыцарем! - Ты мое чудо! – рассмеялась мама, - не надо завидовать никому, даже самым счастливым. Зависть – маленькая и очень ядовитая змейка, которая делает с человеком все, что захочет, если только он впустит ее в себя. Я же хочу, чтобы ты был счастлив, никому не завидуя. Йарти хихикнул. - Разве так бывает, мама? - Конечно, бывает, – мама нахмурилась, - никогда не слушай того, кто говорит иначе. Глупость не лечится… Лив просто хороший, добрый мальчик, ты же – мой сын и я люблю тебя таким, какой ты есть. Это мой главный секрет – иначе как бы я могла прощать тебе все твои капризы и шалости? Йарти засмеялся и позволил снова обнять себя. Впрочем, если его отношение к Ливу и улучшилось, то заметить это было трудно. Как-то раз он целый час добивался, чтобы Рыцарь показал ему свой кинжал. Но Лив упорно отказывался, не объясняя ничего, и Йарти в конце концов разозлился: - Но это же оружие! – воскликнул он. - Если ты Рыцарь, то должен хотя бы иногда проверять его остроту! - Его нельзя вынимать из ножен до срока, - ответил Лив, - до тех пор, пока он действительно не понадобится. Йарти попытался разузнать об этом побольше, но, потерпев неудачу, наконец-то отстал от Рыцаря. Дядя Рикку продолжал работать в гостинице, и у него хватало времени, чтобы навещать магистра Дольмаша, которого восстановили в должности. Однажды дядя попросил Лива пойти с ним к магистру; мама Рааданн, услышав это, удивилась: - Для чего это твоему магистру понадобился мальчик? Взрослый мужчина казался смущенным, как ребенок, когда отвечал на вопрос сестры: - Мне кажется, он думает, что этот мальчик - Бог. Мама удивленно ахнула, Рааданн – фыркнула, услышав такое. Бог, подумать только! - Ну да, - словно услышав ее мысли, с чуть меньшим смущением подтвердил дядя Рикку. - Господин Дольмаш всегда очень интересовался Богами. Он мудр, сестра, но всегда говорит что, на некоторые вопросы могут ответить только Боги. И он хочет поговорить не с мальчиком, а с Богом Судьбы, который любит появляться в мире людей в облике мальчика… - С чего он взял, что мальчик - Бог? Что такого ты рассказал ему? - Все, что знаю, - признался дядя, - про то, как мы искали работу, про тетушку Эмми, про то, как он разговаривает. - Дядя посмотрел на Лива с интересом и легким опасением, - конечно, я не думаю что ты Бог, но совершенно точно, что не обычный мальчик. Если ты захочешь поговорить с магистром, я провожу тебя к нему. - В такую познь? - снова возмутилась мама. - Но я же пойду с ним вместе! - резонно возразил дядя. - Ага, а вернетесь вы через месяц, потому вряд ли вопросы у старика закончатся раньше ... - Не сердитесь, госпожа, - мягко, но очень настойчиво перебил ее Лив, - нет ничего плохого в том, чтобы поговорить с мудрым человеком. - О, я знаю, но все-таки… Ну, что с вами делать, ступайте, только постарайтесь все-таки вернуться поскорее, а то знаю я эти разговоры с мудрецами… - Этого я не могу обещать вам, госпожа, - лукаво улыбнулся Лив.
Конечно, вернулись они не через месяц, но нескоро - ранним утром следующего дня. Рааданн, так и не дождавшаяся возвращения своего Рыцаря, блаженно спала, а когда проснулась, спал уже Лив, проговоривший с магистром всю ночь. Рааданн с нетерпением ждала его пробуждения, чтобы выспросить, о чем он говорил со старым магистром, принявшим его за Бога. - Он спрашивал меня о богах и о людях, - улыбнулся мальчик, - Я отвечал ему, когда мог, но чем дальше, тем больше становилось у него вопросов. Поэтому он перестал спрашивать и стал рассказывать мне о том, что важно для него. Я сразу сказал магистру, что я не Бог, но он, кажется, не поверил. - И правильно не поверил, - хитро усмехнулась Рааданн, - когда кто-то совершает чудеса так же легко, как ты, можно подумать все что угодно! - Но ведь и ты, госпожа, можешь творить чудеса, - улыбнулся в ответ Рыцарь, - только представь себе чудо - и оно произойдет. А самое большое чудо - это доброта. - Угу. И того хулигана ты тоже победил с помощью доброты? - шепнула она так, чтобы мама не слышала. И громко добавила, - вот бы мне так! - Дочка, - строго сказала мама, вмешиваясь в разговор, - дай ему, наконец, позавтракать, хотя теперь время обеда! Потом вы можете говорить хоть до ночи! Рааданн со вздохом согласилась.
Счастью Йарти не было предела. На день рождения ему подарили белого в рыжих пятнах щенка, да и праздник удался на славу; Данна даже немного позавидовала брату. Теперь же этот потрясающий подарок носился по всем дому, разбрасывая вещи и оглашая мир звонким лаем. Именно от лая Рааданн устала раньше всего – но что можно поделать с бесконечно игривым, по-настоящему беспечным существом, которое пока осознает только радость движения и интерес к окружающему миру? Устраивать беспорядок щенок умел так, что мама едва успевала убирать за ним, даже при помощи самого счастливого хозяина, и однажды заметила: - Кажется, именно для того, чтобы создавать хаос и существуют щенки и дети… Но Йарти безропотно собирал разбросанные щенком вещи, складывал в коробку игрушки, по десять раз на дню заправлял постель, покрывало которой чем-то очень привлекало щенка. Он действительно был счастлив, возясь со своей новой, живой игрушкой, так что ни добавить к этому счастью, ни убавить от него было нечего. В один из дней, когда щенок очень уж разошелся, Рааданн решила пойти погулять, и тут весьма кстати зашел Ольх с таким же предложением. - Там тепло и солнечно. Я думал, что столько солнца в один день просто не бывает! - Правда? А Лив, представляешь, опять ушел к старому учителю поболтать о богах и людях, - девочка улыбнулась, - я вот думаю – если хулиганы его не трогают, а взрослые слушаются - может он и вправду бог... Ну, не настоящий конечно, а сказочный? И как это может быть, чтобы я его таким придумала? Ой, - она вдруг вспомнила, что Ольх ничего не знает, и прибавила с хитроватым смущением: - Хочешь узнать мой секрет? Конечно, он хотел, но промолчал из скромности. А Рааданн вдруг показалось, что она и в самом деле может отвести Ольха в свою Чудесную Страну, что он увидит там больше чем камень, дорожку-ленту и стену дома. Оглядевшись и убедившись, что никто за ними не подсматривает, она взяла Ольха за руку и повела туда, где жила ее тайна. Странное место не стало прятаться и легко впустило их обоих. Рааданн не знала, сможет ли найти слова, чтобы объяснить Ольху хоть что-нибудь. - Вот, - сказала она просто, и это показалось самым правильным, - это волшебное место. Здесь живет Чудесная страна. Если закрыть глаза и представить Врата, а потом шагнуть – то окажешься там. Но это не главное... Здесь я выдумала Лива. Вернее он как-то сам собой выдумался, а потом оказалось, что вот он - стоит и смотрит на меня. Ольх округлили глаза. - Правда? - Самая правдивая правда. Я сама очень удивилась... и до сих пор удивлюсь. Еще тут я придумываю себе всякие приключения и словно на самом деле их переживаю. Это как... Как разматывать клубок. Потянешь за нить и идешь за ней все дальше. Тут ты можешь все. Чего бы ты хотел? Ольх запустил руку в свои белые, словно выгоревшие под солнцем, волосы и ответил: - Приключение. Чтобы была опасность, и чтобы все закончилось хорошо, как в сказке. - Значит так и будет. Войди во Врата и начни представлять что-нибудь такое и даже, если у тебя совсем нет воображения... Что, ты уже? Шагнувший вперед с закрытыми глазами мальчик кивнул. - Ага. Я представлял лес... Ночной лес...
…Лес был темным – вечер еще не уступил место ночи, но чаща с трудом пропускала сквозь себя последний свет солнца. Мальчик шел по лесу без тропинки, то и дело спотыкаясь о корни, а чаща становилась все глуше, и где ему было найти в ней один единственный Цветок, который был ему так нужен? Где-то выли волки – и это была опасность… но мальчик не понимал этого, пока не наткнулся на них – целую стаю под предводительством Белого Вожака. Двое волков сразу же без предупреждения бросились на него, мальчик едва успел увернуться от их клыков и когтей, что было настоящим чудом, и, встав спиной к дереву, вытащил нож – единственное оружие, которое у него было. Он понимал - нож не спасет его, но так же хорошо понимал, что бежать нельзя. Однако волки остановились, увидав блеснувшее в лунном свете лезвие, один даже попятился, и лишь второй, злобно оскалившись, бросился на маленького героя… Мальчик взмахнул ножом – и промахнулся, но волк промахнулся тоже и клыки его лишь разорвали рукав куртки мальчика. Волк бросился снова, но неожиданно на его пути встал Белый Вожак; его ворчание и оскаленные клыки недвусмысленно говорили о том, что он не желает убийства… В чаше залаяли собаки, и стая бросилась прочь, оставив мальчика в одиночестве… Прошло должно быть не меньше часа, прежде чем он смог разжать пальцы, сжимавшие рукоять ножа и обессилено опуститься на землю в потрясении от всего, что произошло. Он мог умереть – но остался жив только потому, что один волк не позволил другому убить его… Все ближе и ближе лаяли собаки, и, наконец, на поляну вышли двое охотников, мрачных мужчин, привычных к опасностям ночной охоты. - Эй, посмотри-ка, - сказал один другому, заметив мальчика, - сегодня нам везет на щенков. Вначале эти, - он встряхнул мешок, который нес на плече, - а теперь вот еще один. Жаль только, что за этого нам не заплатят золотом. Мрачная эта шутка, наверное, была понятна второму охотнику, но мальчик не понял ее. Он поднялся на ноги, сжимая в ладони поднятый с земли нож, и охотники тотчас заметили это, а так же и волчьи следы на поляне и поняли все. - Э-э, да тебе досталось, малыш, - первый охотник подошел ближе и опустился на корточки перед мальчиком, - да вот и кровь на руке… эти таври никого не щадят, но вижу, ты готов был драться за себя и дрался, храбрый мальчик. Дай-ка я перевяжу твою рану! Не без удивления только сейчас обнаружив, что волчьи клыки распороли ему руку, мальчик пошатнулся и снова сел на землю. Боли он не чувствовал, но было что-то другое, из-за чего его глаза вдруг наполнились слезами. Он вздрогнул от прикосновения рук охотника и тут же захлебнулся в плаче. - Нашел время, - проворчал второй охотник, он был старше и жестче и, должно быть, лучше знал сердца волков, чем сердца людей, - больше нам заняться нечем, кроме как плачущих мальчишек успокаивать… Лучше покажи ему свою добычу, небось, тогда он сразу утешится! - В самом деле! – младший охотник снял с плеча мешок, и, запустив туда руку, достал тихо повизгивающего волчонка, - вот, дружок, этот уже никогда ни на кого не бросится, да и его братья и сестры тоже. А, что теперь скажешь? Волк ранил тебя, но мы отомстили ему! Черно-серый щенок висел в воздухе, схваченный за загривок, и тихо поскуливал. - Зачем? - вдруг спросил мальчик, - зачем они вам? - Отдадим чучельнику, - ответил старший охотник, - здешний чучельник хорошие деньги платит за щенков. Глаза мальчика разом высохли – ни одной слезинки не осталось на них. - И они… их убьют? – тихо спросил он, быстро приходя в себя после своего потрясения. - Ну конечно! Ведь из этих щенков выросли бы новые хищники и скольких детей, заблудившихся в лесу, они загрызли бы? Но мальчик в этот миг не думал о других детях – перед его глазами было беспомощное звериное дитя. - Отпустите, - сказал он, и голос его вдруг обрел силу и твердость стали, - отпустите его! - Да ты что? – не поняв, что он это всерьез, удивился младший охотник, - это же звери... - Отпустите! – мальчик рванулся к охотнику, к его рукам, собиравшимся запихнуть щенка обратно в мешок, выхватил волчонка и прижал его к груди, отчаянно готовый драться с этими людьми, как дрался бы с волками, дикими зверями, не знающими сожаления и жалости. - Щенок, – сплюнул сквозь зубы старший охотник и неодобрительно покосился на младшего, - ладно, пошли... - Отпустите остальных! – потребовал мальчик и, должно быть, что-то такое было в его голосе, что заставило младшего охотника повиноваться ему… почти заставило. Он раскрыл горловину мешка, заглянул в нее и закрыл снова. - Извини. Эти уже мертвы. И отвернувшись, совершенно равнодушно последовал за своим товарищем. Ни один из них, уходя, не думал о том, что оставляет мальчика одного в темной ночной чаще, наедине с волками… И волки не замедлили появиться – та же стая с Белым Вожаком, только на этот раз их было больше; стая остановилась в нескольких шагах от мальчика, и внимательные глаза Белого наблюдали, как изо всех сил рвется из державших его рук черно-серый волчонок, как отпихивается всеми лапами от приютившей его груди. Белое пятно на боку щенка светилось маленькой луной. А потом Вожак поднял голову и посмотрел на мальчика – глазами мудрыми и глубокими, какими могут быть лишь глаза зверя; а мальчик посмотрел в глаза волка... Долгую минуту длился этот разговор взглядов, и другого объяснения не было между ними, да оно и не нужно было никому из них. Мальчик наклонился и поставил волчонка на землю. Звереныш покачнулся на тонких неуверенных лапах и, попытавшись шагнуть, растянулся на траве… Тихо, осторожно ступая, словно боясь спугнуть кого-то их двоих детей, Белый Вожак подошел ближе, обнюхал щенка и ласково толкнул его носом в сторону стаи. Щенок поднялся на лапы и смешно заковылял к волкам. А Белый приблизился к мальчику и так же осторожно лизнул его раненую руку… Потрясенный - во второй раз за эту долгую, странную ночь - мальчик наблюдал, как уходит стая, и Белый Вожак уносит взятого за загривок волчонка. Это было так дико и так щемяще-больно, больнее памяти о том, что сестры и братья этого щенка навсегда остались в душной темноте охотничьего мешка, больнее раны, по которой прошелся шершавый волчий язык, что мальчик снова ощутил слезы на своих щеках. Он плакал, не понимая, что стало причиной его слез, но в этот миг ни понимание, ни все остальное в этом мире не было нужно ему. А когда последняя капля печали скатилась по его щеке, и мальчик вытер лицо рукавом куртки, он увидел то, чего почему-то не замечал раньше: на противоположном краю поляны у одинокого дерева его ждал Цветок.
…Ольх, словно внезапно разбуженный, отчаянно тер глаза. - Что ты видел? - с тревогой и волнением спросила Рааданн. - Лес, волков и охотников… - Ольх потрясенно огляделся. - Все было как настоящее… а это… возможно только здесь? - Наверное, да. А может, и нет. Однажды сидя дома я «представила» себе монетку, которую потом нашла на пороге. Просто нужно, чтоб никто не мешал, - немного смущенно ответила Рааданн. Он думала, что Ольх не поверит, даже после того как ему удалось его приключение. Но Ольх поверил. Он улыбнулся так ясно, светло, как умел, она думала, один только Рыцарь, да еще, пожалуй, ее мама, и сказал то, что девочка совсем не ожидала услышать: - Ты такая счастливая, что у тебя есть все это! Она колупнула носком туфли землю и ответила. - Ну, теперь не только у меня.
Щенок заставил Йарти наконец-то отвлечься от неприязни к Ливу. Но окончательно младший брат Данны принял Рыцаря после того, как Лив запросто помирил Йарти с его злейшим врагом - бывшим лучшим другом Лайссом. Йарти, несмотря на юный возраст, обладал тяжелым характером, и друзей у него было немного. Капризный мальчишка не особенно ценил их, а настоящих врагов, чтобы почувствовать разницу, у него не было тоже. Один только Лайсс, мальчик его лет, рыжий как огонь или закатное солнце, казалось, был бессменным другом Йарти; он не обижался на обидную шутку, никогда не ругался с другом, даже когда застукал его на попытке позаимствовать из коробки с карандашами самый лучший, розовый с одного конца и сиреневый с другого. Но однажды, разглядев вышивку на лайссовой рубашке, Йарти фыркнул: - Это тебе мама вышила? - Конечно, мама, - рыжий мальчик, живший с одной матерью и безгранично любивший ее, погладил пальцами смешную рожицу на кармашке, немного похожую на лицо самого Лайсса. - Какие они глупые, эти мамы! Вечно думают, что нам все это нужно – эти их поцелуи и конфеточки под подушкой и вся остальная ерунда. Лайсс застыл, как замороженный. - Моя мама вовсе не глупая! Она умная, добрая и… и вообще самая лучшая мама на свете! Йарти скорчил рожицу. - Да весь город знает, что тетушка Мирра глупа как корова, - заметил он, явно повторяя услышанное от кого-то из взрослых, - и еще… Что «еще» он сказать не успел – кроткий обычно Лайсс бросился на него с кулаками. Наверное, это была его первая драка, но он вышел из нее победителем и потом, когда взрослые решили разобраться, с чего все началось, держался сдержанно и спокойно, проявляя почти королевское достоинство. Так Йарти лишился единственного настоящего, как потом оказалось, друга. И так же быстро, как дружба переросла во вражду, он понял, чего лишился. Вражда была тихой – Йарти, случайно встречая Лайсса, отворачивался или произносил обидную дразнилку, но рыжий мальчик никогда и ничем на это не отвечал. Теперь же увлеченный возней с маленьким Кайо, своим щенком, Йарти, казалось, и думать забыл о своем друге-враге. Кайо был щенком умным и презабавным, легко оказалось научить его делать разные вещи – подавать лапу, приветствовать хозяина лаем и приносить ему сандалии – добившийся этого мальчик имел полное право гордиться своим питомцем. Мальчишки из соседних домов выбегали на улицу посмотреть, когда Йарти прогуливал щенка. В один из таких дней Лив отправился с ним, и надо же было так случиться, чтобы почти у ворот собственного дома Йарти столкнулся с Лайссом. Первым, о чем он подумал, было – Лайсс тоже пришел взглянуть на щенка, но бывший друг просто посмотрел на Йарти и отправился по своим делам… В этот миг мальчику очень захотелось, чтобы все стало иначе, чтобы не было между ними никакой вражды и как бы легко было это сделать! Но что-то холодное и упрямое не позволило ему окликнуть бывшего друга и сказать, как он, Йарти, сожалеет о своих словах… - Хочешь, я расскажу тебе сказку? - спросил Рыцарь, которого молчаливая эта сцена абсолютно не касалась, - она поможет тебе понять, как поступить. - Отстань ты со своими сказками… - буркнул Йарти, но через мгновение передумал, - ну, давай, рассказывай. Лив подождал, пока они отойдут от дома и присядут в тенек на траву, и начал: - Сказка называется «Три совета на всякий случай». «Старый седой колдун поучал юного чародея-ученика: «Скоро настанет пора тебе идти в люди и применять среди них свое искусство. Чтобы ты не ошибся в самом простом, чтобы не натворил бед, я дам тебе три совета на всякий случай. Первый – в своих делах никогда не руководствуйся гордостью…» «Чем же тогда мне руководствоваться?» – перебил ученик – как все ученики он был нетерпелив и несдержан. «Желанием сделать добро или зло, порывом – если он сильнее тебя, Законами, которые ты уже знаешь». «А что, если моя гордость сильнее меня?» Старый колдун сурово поджал губы. «Ты задаешь так много вопросов, что я понимаю – надо дать тебе возможность найти на них ответы самому. Что ж, пусть будет так. Вот тебе волшебный жезл, – старик вручил юноше резную палочку из орехового дерева, - все, к чему ты прикоснешься им, сможет говорить с тобой, правда, недолго. Ступай в мир и задай свои вопросы всем и всему, чему захочешь. Только не задавай их людям – большинство их думают, так же как и ты, что гордость важна, как жизнь, а то и еще важнее». И ученик покинул замок старого колдуна, предпочитавшего держать при себе своих учеников. Первым, что он увидел, была каменная гарпия на перекрестке дорог – предупреждение о том, что неподалеку живет колдун. Юноша коснутся палочкой каменной морды Гарпии, и статуя ожила и посмотрела на него веселыми желтыми глазами. «И чего же ты хочешь?» «Задать вопрос и получить ответ. Можно ли руководствоваться гордостью в желании делать добро или зло?» «Гордость, - усмехнулась Гарпия, - что проку в ней мертвым и живым? Она имеет значение только для тебя самого – как же ты станешь руководствоваться ею в том, что хочешь сделать для других?». Ученик удивился и задумался, а пока он думал, Гарпия снова стала камнем. Увидав это, он отправился дальше и пришел к старому могучему дереву. Коснувшись его палочкой, юноша задал свой вопрос: «Почему гордость, казавшаяся мне такой важной, не имеет значения?» «Потому, что когда она появилась – одной из последних, поверь мне – все места важных вещей были уже заняты, - ответило Дерево, - их заняли доброта и мера, дружба и любовь… Будь добрым или злым, если хочешь, но помни что во всем нужна мера». С этим Дерево замолчало, и юноша не посмел тревожить его во второй раз. Отправившись дальше, он встретил Странника и вопреки совету, данному колдуном, решил спросить у него: «Скажи мне, если знаешь, есть ли мера у гордости?» Странник, отдыхавший в тени дерева, посмотрел на него с улыбкой. «Ты не похож на человека, который ищет истину. Что же тогда ты ищешь?» «Может быть, правду» – ответил ученик колдуна. «Но кто я такой, чтобы дать тебе правду – такую, какой я вижу и знаю ее? У каждого своя правда – всегда считайся с этим, что бы ни случилось и ищи свою, ведь тебе придется туго, если она первой найдет тебя». Эти слова повергли ученика в такое уныние, что он решил вернуться к своему учителю. «Так скоро? – удивился чародей, - что же, ты узнал ответ на свой вопрос?» «Нет, хотя трижды задавал его. Не понимаю, почему никто не хочет ответить мне просто и ясно?» «Значит, ты не сумел просто и ясно задать свой вопрос, - ответил колдун, - ну что ж, придется продолжить занятия, раз уж оказалось, что тебе еще рано иметь дело с настоящими вопросами и ответами». И как не возражал ученик, как ни спорил с учителем, пришлось ему заниматься обычными упражнениями и забыть о гордости. И в голову ему не пришло, что будь гордость хоть мало-мальски важной для него, он едва ли смог бы забыть о ней…» - Не понимаю, - сказал Йарти, когда сказка закончилась, - ты же сказал «Три совета», а этот ученик колдуна получил только один! - Но если ты посмотришь внимательно, то найдешь в сказке все три. Первый дал ученику колдун, второй – Дерево, а третий – Странник… и если хочешь, я могу дать четвертый – если не знаешь с чего начать, начни с начала. Представь, что совсем не знаком с этим рыжим мальчиком, который так на тебя смотрел – ведь он был когда-то твоим другом, правда? - и познакомься с ним заново. - Так не бывает! - насупился Йарти. - А ты попробуй – вдруг получится? – улыбнулся Рыцарь. …Лив куда-то исчез. Увлеченный очередным представлением, которое давал щенок Кайо окрестным мальчишкам, Йарти не сразу заметил, как к нему подошел рыжий как огонь мальчишка. И только увидав улыбку бывшего друга, Йарти понял, что вот прямо сейчас произойдет чудо... - Здравствуй, – сказал рыжеволосый мальчик, - меня зовут Лайсс. А тебя? На миг Йарти испугался, что это всего лишь насмешка – но Лайсс был не тем человеком, который мог насмехаться над кем бы то ни было. И он ответил улыбкой на улыбку и сказал: - Меня зовут Йарти. Давай дружить?..
Как-то так выходило, что Лив нужен всем… Даже щенок Йарти, признал в нем второго хозяина и то и дело увивался вокруг Рыцаря, напрашиваясь, чтобы с ним поиграли. И неудивительно, что однажды Рааданн почувствовала себя одинокой. Большинство ее подруг и друзей разъехались на лето к ближним и дальним родственникам, Ольх был занят каким-то делом, а Лив учил Йарти как правильно подавать команды щенку, изрядно подросшему и обещавшему стать крупным псом на радость обоим хозяевам. Ни у кого не было времени для Рааданн - даже у придуманного ею Рыцаря... Увидав, что все заняты, и не решаясь к кому-нибудь из них присоединиться, девочка забралась в кресло с книжкой сказок, дочитать которую у нее никак не хватало времени. Дни были такими короткими, а засыпала она теперь мгновенно… Но Рааданн было немножко грустно и потому, должно быть, и сказка, которую она выбрала, была невеселой. Называлась она «Слезы камня». «Говорят, что камни не плачут. У них нет сердца и нечему разбиваться… Но сердце из камня – это ведь хуже, чем когда сердца нет вовсе. Далеко, за горами, у теплого моря, стоит город, красивый город с высокими шпилями, гордыми башнями и добрыми жителями. Посреди города на главной площади лежит камень, белый как снег, белый как облако, как печаль без причины. Иногда с небес спускается волшебная птица с крыльями алее заката. Она садится на белый камень и тогда все, кто рядом, загадывают желания. Люди желают мира и счастья, любви и радости, понимания и надежды – и желания их всегда исполняются, по воле волшебной Птицы или по них собственной – кто скажет? Но случилось однажды, что человек пожелал себе мудрости. Это желание исполнилось - пожелавший стал понимать языки зверей и птиц, вспоминал забытое, открывал тайное. Но радость – не радость, пока не поделишься ею с другим. Он рассказал обо всем своим друзьям. Друзья радовались вместе с ним, и думали – когда прилетит Птица, мы пожелаем чего-то столь же полезного. И вот когда Птица вернулась на камень, один из них захотел стать мастером сразу во всех ремеслах, другому понадобился красивый голос, и каждый из них получил что хотел. Первый мог быть садоводом и поваром, плотником и виноделом и все, за что бы он ни взялся, выходило у него превосходно. Второй теперь говорил - как пел, но если он пел - солнце замирало в небе, чтобы послушать его. Исполнение их желаний принесло обоим немалую славу. Но если сердца нет у камня - есть ли оно у славы? Так или иначе, другие люди после этого тоже начали думать о пользе. Желания их, простые желания, изменились навсегда. Кто-то хотел дом побольше, кто-то - богатства, а кому-то приглянулось место короля… Но вот что случалось все чаще: получив загаданное, каждый понимал, что желал совсем иного и с нетерпением ждал Птицу, чтобы обменять одно на другое. Однажды Птица не прилетала очень долго, а когда, наконец, опустилась на белый камень, накрыв его алыми крыльями, люди набросили на нее тяжелую сеть. Неизвестно, кто первым подумал о том, что можно желать постоянно, а не ждать как милости появления Птицы... Она билась под сетью и кричала громко и пронзительно, но еще громче были голоса людей, выкрикивавших свои желания. Только напрасно они тратили слова. Старик, пожелавший молодости, не помолодел, человек, хотевший смерти соседу – чтобы жениться на его красавице жене – не получил ничего; женщина, пожелавшая, чтобы сын разлюбил приведенную в дом невестку и прогнал ее, осталась ни с чем. Гнев и обида обуяли сердца людей, как пожар; у камня нет сердца, но тот, у кого сердце есть, может наполнить его чем пожелает - страхом надеждой, гневом... Но страх – это еще не все, и гнев – не все. Ты можешь посадить семя, но не заставишь его прорасти. Тяжелая сеть все сильнее прижимала Птицу к камню - а может, то были желания людей, продолжавших требовать каждый своего. А потом сердце ее не выдержало и остановилось. Перья, алее заката, стали черными как ночь. Люди заметили это и подняли сеть - не из милосердия, а чтобы узнать, что случилось с Птицей. Увидав, что она умерла, люди принялись браниться, жалея обо всех тех желаниях, что никогда уже не сбудутся - о власти и славе, почете и богатстве. Они так увлеклись этим, что не замечали вокруг ничего. А камень, белый как облако, белый как снег, как печаль без причины, оплакивал смерть птицы. Горячие слезы, проступая на нем, омывали черные перья, делая их белыми - белее, чем снег и облако и даже белее печали, у которой нет причины. Слишком горячи они были - для жизни и даже для самой смерти. И смерть отступила перед слезами камня и Птица ожила. Белые крылья распахнулись и подняли Птицу в небо. Волшебной она была, и осталась волшебной; вот только желаний она больше не исполняла. Голос Птицы открывал людям правду о самих себе, и добрые понимали, что они не добры, честные – что лживы, а милосердные обнаруживали, что сострадание их было притворным. И тогда в сердцах их поселялась печаль. Печаль! Порой она делает нас сильнее – тогда нет таких препятствий, которые человек не мог бы преодолеть, с ее помощью, или против ее воли – таков дар, который делает нам печаль, а на мелочи она не разменивается. Но дар ее всегда тяжел... ...Где-то есть город, красивый город с высокими шпилями и гордыми башнями. Волшебная птица больше уже не прилетает туда. Она никому не нужна в городе людей, которые не знают, что сердце есть и у камня, что сердце камня может разбиться. Белый камень, что прежде лежал на площади рассыпался серой пылью, а пыль унес ветер. И только белая печаль никуда не ушла, да белые облака изредка еще проплывают над высокими шпилями города».
Рааданн поплакала немного – над сказкой, и просто потому что ей было грустно, и решив – все, хватит - пожелала заняться каким-нибудь делом, а когда дела не нашлось, отправилась в гости. Дом Мильзы был не самым близким к дому Рааданн. Но, точно зная, что остальных ее знакомых нет дома, и просто интересуясь, почему уже с неделю ничего не слышно о «первой красавице» города, девочка свернула на Яхонтовую улицу с ее богатыми большими домами. Как ни странно, ей пришлось долго стучать, прежде чем дверь открыла мама Мильзы – маленькая женщина лет сорока, не признающая подступления старости. - Здравствуйте, госпожа Тесса. А Мильза дома? - Дома, - тусклым, бесконечно усталым голосом человека, потерявшего последнюю надежду, ответила госпожа Тесса, - но она никуда не выходит. - Она заболела? Рааданн показалось, что в глазах госпожи Тессы блеснули слезы. - Да, заболела, - женщина отступила от дверей вглубь дома, - тебе очень нужно видеть ее? Тогда заходи. Рааданн вошла. - Мильза в своей комнате, наверху, - сказала госпожа Тесса. Девочка поднялась по лестнице, остановилась у приоткрытой двери комнаты Мильзы и, немного помедлив, вошла. Вошла и тут же стала у порога, не веря своим глазам. В комнате царил хаос. Первой бросалась в глаза не заправленная постель, на которой были разбросаны шкатулки, недорогие детские украшения, стеклянные фигурки людей и зверей. Платяной шкаф, распахнутый настежь, зиял пустотой – платья загромождали оба кресла и валялись грудой на полу между ними. Зеркало, великолепное, выше человеческого роста зеркало было закрыто мятой занавеской, небрежно наброшенной на него. Единственным, чего не затронул всеобщий хаос, был столик из темного стекла, на котором стояла в неприхотливой вазе хрустальная роза, неповторимое творение неведомого мастера, заставившего хрусталь казаться живым цветком. Нежные лепестки розы отсвечивали алым и казались бархатистыми на ощупь, стебель щетинился шипами, три и еще три мелкозубчатых листа располагались один выше другого на тонких ножках. Невозможно было не засмотреться на розу, словно сияющую собственным внутренним светом, и не поразиться тому, сколь совершенны могут быть творения человека, когда он берет за основу творение природы. Мильза сидела на стуле у окна, сцепив пальцы рук так, что они побелели, и на лице ее, отрешенном и каком-то неправильном, не отражалось ничего. Рааданн позвала ее по имени, и девочка посмотрела на нее. - Зачем пришла? – неприветливо спросила Мильза. - Да так просто… Что с тобой случилось? - Разве не видишь? – Мильза расцепила пальцы и потрясла руками в воздухе, сгоняя с пальцев белизну, - я схожу с ума. - Не может быть… с ума сходят не так. - Ты-то откуда знаешь? – мгновенно вышла из себя Мильза, - или тебе этот твой друг рассказал, который так любит сказки? - Лив? – Рааданн поняла, что она говорил о ее Рыцаре, - нет, при чем тут Лив? Разве ты похожа на городского дурачка Филле? Он вечно всякую чепуху болтает. - Да уж…- Мильза заметила, как пристально смотрит на нее Рааданн и еще больше съежилась, опустила плечи и постаралась спрятать руки, тонкие худые кисти с проступающими сквозь кожу голубыми жилками… Такие руки, с желтоватой, собранной морщинками кожей, могли быть у старухи, но не у юной девушки четырнадцати лет… Лицо Мильзы было похожим на помятый листок бумаги – кто-то когда-то нарисовал на нем красоту, а потом смял и бросил, но вскоре решил, что рисунок не так уж плох, поднял и расправил его. Красота никуда не исчезла, но складки, оставшиеся от сгибов, пересекали рисунок вдоль и поперек и словно состарили нарисованное лицо. Даже голос Мильзы звучал так, словно за спиной говорившей была сотня лет жизни, не оставившей в память о себе ничего, кроме усталости. Рааданн почувствовала себя лишней здесь, и ненужным показался внезапный порыв, заставивший ее беспокоиться о судьбе Мильзы, которая никогда не была ей подругой. - Я, наверное, пойду… - Испугалась? – зло бросила Мильза, и тотчас прежнее безразличие сделало ее лицо непроницаемым, - ну, иди… только знаешь… не рассказывай обо мне... о том, какой я стала… Рааданн поспешно кивнула; даже если бы она и захотела рассказать, то не знала бы, о чем и как...
Возвращаясь домой, девочка с трудом преодолела желание бежать сломя голову – она чувствовала горькую неловкость, словно и ее вина была в странной болезни Мильзы. На пороге дома сидел, улыбаясь солнцу, Лив, и столь великая разница была между его счастливым видом и тем, что чувствовала Данна, что девочка возмутилась. - Что-то случилось? – мгновенно заметив недовольство своей госпожи и став серьезным, спросил Лив. - Не со мной. Но что, если бы случилось со мной? Кто-то там говорил, что он – мой Рыцарь и будет беречь и защищать меня… - О, госпожа, тебе не о чем беспокоиться. Когда меня нет рядом, я посылаю с тобой свою тень. Это ничуть не хуже, чем если бы это был я сам. Рааданн решила, что он шутит. - Что мне пользы от тени, на которую любой может наступить ногами? – еще больше раздражаясь, спросила она, и туча тучей надвинулась на Лива, уставив руки в бока, - что хорошего в куске тьмы, стелющейся по земле? Но Рыцарь не испугался ее гнева. - Ой, перестань, пожалуйста, - с улыбкой попросил он, - я говорил вовсе не об этой тени, что родится от солнца. Вот, смотри! Он взял девочку за руку, и раздвоился прямо у нее на глазах. Два Лива, совершенно одинаковых, улыбались ей, но стоило одному из них отпустить ее руку, как второй исчез. - Это и есть моя тень, - предвосхищая вопрос, пояснил Рыцарь, - но пока я не прикасаюсь к тебе, ты не можешь ее видеть… или пока ты не попала в беду, из которой тебя нужно выручать. Так же ее не видят и другие, только это ненадолго и посылать свою тень далеко я не могу. - Почему? - Потому что она забирает у меня часть моих сил, и чем дольше она с тобой вместо меня, тем больше я слабею. Но никакая слабость не помешает мне тебя защитить. - Только меня? А как же ты сам? - неожиданно для самой себя спросила Рааданн - злость сменилась внезапным и очень сильным беспокойством за Лива. - Я - Рыцарь, - ответил он, и этот простой ответ не успокоил ее, а прибавил беспокойства - так сурово он прозвучал. - Я не должен думать о себе. У Рааданн задрожали губы. Да что же это такое! Лив говорит так, словно готов вот прямо сейчас умереть за нее! Немного помолчав и решив, что лучше ничего не спрашивать больше, она села на порожек рядом с Рыцарем. - Мильза заболела, - она коротко рассказала Ливу о том, что видела и чувствовала, - ты не знаешь, что это за болезнь и как ее лечить? - Может быть и знаю, - сомнение прозвучало в голосе Рыцаря, - но я слышал, что с этим нужно родиться и никак иначе не заболеешь… Но ты не волнуйся ни о чем, моя госпожа. Тебе ничего не грозит. Честно говоря, Рааданн о себе и не подумала, хотя не очень-то она верила в то, что тень Рыцаря может помочь ей, если возникнет такая нужда. Девочка немножко ревновала Лива к своему братцу Йарти, с которым он все чаще проводил свое время. Ей хотелось убедиться в том, что она по-прежнему госпожа Лива, его повелительница… Тут ей под руку подвернулся Ольх. Мальчишка приволок откуда-то карту с зашифрованными надписями и стал убеждать Рааданн, что на ней указано местонахождение сокровищ. Рааданн, слушая его, повествующего о своем открытии с горящими глазами, только фыркала, но мальчик все больше увлекался и вот уже оказалось, что таинственные подписи на карте им расшифрованы, что он знает это место и оно не так уж далеко отсюда… В заключение своей пламенной речи, он предложил ей отправиться за сокровищами. - Кто тебя отпустит? – засмеялась Рааданн, но очень осторожно, так, чтобы он не обиделся, - и меня вместе с тобой… Скорее запрут под замок и сторожа приставят. - Да ничего сложного, - с не меньшим, а, пожалуй, и с большим вдохновением ответил мальчик. - Когда я взял карту наших земель и сравнил с этой картой, как думаешь, что у меня получилось? Вот эти треугольники – горы, а это - река, и не какая-нибудь, а Шерла, которая течет за городом. Рядом с Шерлой живет дальняя родственница моей мамы, недавно она прислала письмо, приглашая приезжать к ней в гости. Но мама не хочет оставлять дом. Если бы твой дядя, которого она знает и которому доверяет, согласился отвезти нас в Шерласс, городок на реке, мы с тобой могли бы хорошо провести время… - В поисках сокровищ? И на каком повороте ты собираешься сбежать от моего дяди, и отправится за ними? - Ни на каком. Туда мы потом прогуляемся. Рааданн притворно тяжело вздохнула. Она хорошо знала, что человека, чем-то увлеченного, очень трудно переубедить. Карта, правда, выглядела очень странно, и это настораживало – горы, река и все остальное было обозначено подозрительно нечетко. Какие-то штрихи, неровные линии, обрывающиеся на самом неожиданном месте и продолжавшиеся в другом. Подписи имелись только на полях и язык их был непонятен. - Как ты смог прочесть это? – удивилась Рааданн. - Случайно. Если смотреть долго и пристально, а лучше – при свете свечи, когда тени дышат, все становится понятно – я не знаю, как. Я просто так увлекся однажды, что у меня все получилось. Да ты попробуй сама! Поднеси карту поближе к глазам и посмотри на какую-нибудь надпись. - Что-то не хочется, - призналась Рааданн, - эти кривульки мне не нравятся. Ох, ну ладно. А кто из нас скажет обо всем моей маме?
Осуществить все оказалось проще простого. Мама без возражений отпустила дочь в очаровательное местечко под названием Шерласс, и дядя Рикку согласился отвезти туда ее, Ольха и Лива. И все. И вот уже они тащатся в не новой, но вполне надежной повозке, запряженной смирной лошадкой. Места были знакомые, и ехать недалеко – дядя и возражать не стал против того, чтобы потратить выходной на поездку. Рааданн и Ольх перемигивались и шептались как настоящие заговорщики, а Ливу о сокровищах и карте не было сказано ни слова. («Пусть для него будет сюрпризом, когда мы найдем клад!» – сказала Рааданн, задумавшая в поисках его обойтись без помощи Рыцаря). Приняли их хорошо. Матушка Тинни, троюродная тетя Ольха, оказалась милой старушкой, очень любившей детей. («Ах, вас, оказывается, трое! Какое чудо, как мне повезло!» – воскликнула она, едва увидав гостей, и не отходила он них ни на шаг первые несколько часов. И, наверное, не отходила бы и дольше, если бы дядя Рикку не начал расспрашивать ее о том, какова в здешних местах грибная охота…) Прошло целых две недели, но ни Данна, ни Ольх никак не могли усыпить бдительность любвеобильной старушки и улизнуть на поиски сокровищ. К тому же пришлось бы обманывать и Лива… Им помог случай. Матушка Тинни неудачно порезалась, занимаясь готовкой; крохотная ранка на мякоти ладони воспалилась, и рука опухла и покраснела. Тетушка пыталась остановить воспаление, промывая рану травяными отварами, но через несколько дней слегла с высокой температурой. - Ей нужен лекарь, - сказал Лив. - В нашем городке только один лекарь и он живет на самой окраине, - тяжело опускаясь в кресло и хватаясь за сердце, с трудом произнес муж тетушки Тинни, старый господин Дару, недавно вернувшийся из соседнего городка, где гостил у старшей дочери, - но это так далеко… ох, как больно… Он запрокинул голову и тяжело дышал, судорожно вздрагивая всем телом. - Как отыскать его дом? – Лив положил руки на грудь старика, поверх дрожащих старческих ладоней. Рааданн показалось, что по комнате прошуршал ветер – что-то коснулось ее щеки прохладным дуновением и исчезло без следа. Только бледные щеки старика порозовели и разжались стискивавшие грудь пальцы. - Ты увидишь его… он стоит в отдалении, и окно в нем всегда светится. Лив еще немного подержал ладони на груди старика и опустил руки. - Держитесь, - сказал он и зажмурился так, что в уголках его глаз выступили слезинки, - держитесь. А потом исчез. Наверное, в этот миг не было для него невозможного на свете. Рааданн посмотрела на Ольха, взглядом напоминая о соединявшем их заговоре. - Идем? – тихо спросила она. - Как, сейчас? Но мы же не можем оставить матушку Тинни… - Но ведь мы ничем тут не поможем, правда? Рыцарь отправился за лекарем, он его, найдет и приведет сюда. Да и матушка будет не одна. - Но это… так бессердечно. Рааданн смущенно улыбнулась, признавая, что понимает это. - Мне тоже так кажется, но… ведь ты хочешь найти свое сокровище? - Да, конечно, - мальчик обернулся к дядюшке Дару, - мы должны… нам надо… Но старый супруг матушки Тинни, поглощенный тревогой о жене, и надеждой, которую дал ему Лив, не слышал его. Неуверенность вновь овладела Ольхом, но она быстро прошла, стоило Рааданн взять его за руку и повлечь к выходу… Где-то по дороге Ольх прихватил куртку, маленькую лопатку, которой дядюшка Дару выкапывал рассаду, и взял свою карту, возможно вовсе не бывшую картой. Как-то сразу (должно быть их нетерпение сыграло с ними такую шутку), Ольх и Рааданн оказались в стороне от Шерласса; в той самой стороне, откуда, если верить карте, нужно было идти на юг, чтобы найти сокровища. Значок, обозначавший их, был похож на маленький бриллиант и в то же время на нечеловеческое око, смотрящее в никуда. Почему-то именно теперь, когда они были уже в пути, карта стала казаться загадочной и противоречивой, и начала внушать сомнения даже не сомневавшемуся прежде Ольху. Чем дальше они шли, тем чаще он останавливался, оглядывался, сверяя окружающее с тем, что видел на карте, и тем более растерянным казался. Быстро и странно темнело - до наступления вечера было еще далеко, и ни тучки, ни облачка не пятнало ясную синеву неба, но темнота вызревала как плод, наливаясь все большей силой. Девочка с тревогой поглядывала на небо, не понимая причины столь скорых сумерек, однако немало времени прошло, прежде чем она предложила: - Может, вернемся? - Нет, - ответил Ольх, но голос его выдавал тревогу, - мне кажется, уже близко. …Может быть, не карта обманывала их – они обманывали себя сами… ведь, в конце концов, двое детей оказались в месте, где все было как на «карте» – горы и лес в одной стороне, и река Шерла в другой; и хотя в полутьме трудно было ориентироваться, оба отчего-то были уверены, что цель близка. Глубокое, тяжкое напряжение, долго копившееся в воздухе вместе с темнотой, наконец, разрешилось вспышкой молнии, разорвавшей небеса. Но грома так и не прозвучало. Задул резкий холодный ветер, он нес с собой клочки тумана, зловеще светящегося багровым. - Д-давай уйдем отсюда, - едва шевеля онемевшими от холода губами, сказала Рааданн, - какая странная гроза... - Мне кажется, это не гроза, - Ольх накинул свою куртку на плечи девочке, а сам трясся крупной дрожью от страха и холода, - н-надо спрятаться от в-ветра… - Где тут можно спрятаться? – лихорадочно просовывая руки в рукава куртки, спросила Рааданн. И в самом деле – небольшая равнина, на которой не было ничего кроме камней, кустов да одинокого дерева, со странно тонким стволом и какой-то неправильной кроной, не могла предоставить им убежища... Ольх, взяв девочку за совершенно окоченевшую руку, повлек ее вперед, к странному дереву. Ветер дул все сильнее, словно размазывая по небу больное багровое сияние. Куртка не спасала от холода. Шагах в десяти от дерева Ольх и Рааданн смогли, наконец, разглядеть его как следует. Это было не дерево - странное сооружение из камня, похожее на воткнутое в землю гигантское копье, нацелившее в небо наконечник; грани его поблескивали немыслимой, жестокой остротой, способной вспороть и твердь, и воду, и воздух, и пламя. Что-то внушало ужас при одном взгляде на «копье», но что-то говорило - тут безопасно. - Мы не можем… - Рааданн дрожала все сильнее, но изо всех сил противилась влекшему ее под прикрытие каменного копья Ольху, - нам нельзя здесь оставаться… Ольх вдруг остановился, пристально глядя куда-то назад, и она тоже посмотрела… Разницы между небом и землей больше не было - багровый свет поглотил все, оставив только черное каменное копье, да вцепившихся друг в друга испуганных детей, оказавшиеся в ловушке неведомо каких сил. Сверкнула ослепительно белая молния, на миг высветив изнанку багрового тумана. Там, на изнанке, что-то происходило сейчас. При свете новой молнии Рааданн почти сумел разглядеть – что. А третья... третья вспышка не гасла так долго, что девочка, наконец, увидела. Это были не молнии - высверки тонких длинных мечей. Мечи держали в руках двое, двигающиеся в невероятно-красивом и смертоносном танце сражавшиеся воины, светлый и темный. Фигуры их заслоняли бы полнеба, если бы тут еще было небо. Безупречными, оточенными были их движения, и ясно было – не один день, не один год и даже не один век ведут они свою битву, битву Света и Тьмы. Багровый полог вздрагивал от каждого удара, но сражавшиеся не замечали той силы, что обрушивали на мир… да и было ли им хоть какое-то дело до мира? Рааданн, которой они показались очень красивыми, медленно, постепенно начала замечать отдельные детали, вдребезги разбивающее общее впечатление красоты: равнодушные, холодные лица, слишком тонкие руки, бледные губы, то и дело складывавшиеся в полуулыбку-полуоскал. Темный и Светлый – они различались только цветом своих одежд, в остальном же были похожи как братья-близнецы. Может быть, поэтому, как бы ни были сильны их удары, ни один не мог победить, и за те века и тысячелетия, что они провели, сражаясь, им стало все равно, возможна ли эта победа. Ледяные когти страха, непонимания и недоверия сжались на сердце Рааданн. Перед ее глазами сражались Тьма и Свет, Зло и Добро, Ложь и Правда и им было все равно?!! Как же тогда, на чем же еще стоит мир, если главные силы мира равнодушны к его судьбе? Ольх, вцепившийся в девочку мертвой хваткой, отчаянно дрожал; багровый океан-полог всколыхнулся снова – причиной была не новая молния от скрестившихся мечей, а голос. Звонкий мальчишеский голос. - Остановитесь! - прозвучал он. – Остановитесь хоть на миг! Рядом с воителями появилась тонкая невысокая фигурка и Рааданн невольно подалась вперед – это был Лив, ее Рыцарь. - Глупый мальчишка, - не останавливая сражения, поднимая и опуская меч, принимая на него удары другого меча, сказал Темный воитель. - Почему мы должны остановиться? - Потому что ваша битва не нужна никому – ни вам, ни людям. - Глупый мальчишка, - голосом столь же холодным и равнодушным произнес Светлый. - Люди сами дали нам эту силу… Мир был простым и понятным, пока не было людей с их неуемным любопытством и жаждой давать всему имена. Придающие большое значение словам, они назвали дерево деревом, а реку рекой, обесценив их сущность. Люди навязали всему и всем придуманные ими свойства. Но даже и этого им показалось мало - и тогда они разделили все на хорошее и плохое, решив, что это добавит миру порядка… - Как бы не так! – подхватил повествование, как подхватывал на клинок удар другого клинка, Темный воитель. - Как только кто-то сказал – «Это добро, а это вот – зло», все стало еще запутанней. Мир распался на две половины, и каждая из них обрела собственную душу. Никто не спросил у мира, желает ли он разделения, и пока жив хоть один человек, будет продолжаться и наша битва. Почему же мы должны остановиться, если не хотите остановиться вы, разделяющие мир на хорошее и плохое? - Потому что только так можно понять – нужно ли хоть кому-то то, что вы делаете, - сказал Лив, - остановиться и посмотреть, заметит ли мир, что вы остановились. - Ты судишь слишком просто, - сказал Светлый, - ты никогда не был на нашем месте. - Но что мешает ему оказаться на нем? – усмехнулся его соперник, и обратился к Ливу, крошечному в сравнении с фигурами воителей, - возьми мой меч или меч моего брата и сражайся, если хочешь, чтобы что-то изменилось в этом мире. Лив смотрел в вызывающе-насмешливые глаза Темного воителя. - И с кем же из вас я буду драться? С тобой? - Нет, вначале - с моим братом, - Темный вонзил в невидимую землю свой меч и отошел в сторону, уступая Ливу оружие и место. Маленький Рыцарь шагнул к мечу, чья рукоять возносилась к алому небу у него над головой. Шаг - и рукоять меча опустилась. Еще один - и Лив словно бы вырос - он мог бы уже дотронуться до рукояти. Еще три шага - и Рыцарь вытянул темный клинок, все еще слишком большой для него, из земли, и занял боевую позицию. - Не тяжел ли мой меч? – с каким-то особым чувством спросил Темный воитель. - Тяжел, как и всякое оружие, - ответил Лив, и клинок в его руках стал меньше и тоньше – как раз по руке маленькому Рыцарю. - Это не дает тебе преимущества, - заметил Светлый. - Я знаю! – в голосе мальчика была упрямая сила, - я не хочу преимущества! - Вот как? Что ж, посмотрим, не запросишь ли ты пощады так скоро, что само время отвернется от тебя. – И Светлый поднял свой меч, засиявший вдруг бледным, немочным светом. …Лив отбивал удары, но не проводил атак. Два или три раза меч противника коснулся его, но мальчик словно и не заметил полученных ран. Что-то странное происходило с ним – он становился выше, мощнее, а может, это Светлый становился ниже, хотя и не слабее. Темный, отстраненно наблюдавший со стороны, решил помочь собрату и, перехватив у него меч, вступил в битву вместо Светлого. Светлый встал в стороне, наблюдая так же холодно и равнодушно, как до этого его брат. Через мгновение Лив снова был ранен… Багровая пелена, заполнившая небо и землю, пошла тревожными волнами. Темный опустил меч и оглянулся. - Время истекает, - сказал он, - но ты не победил и все останется по-прежнему. - Мир меняется от любого прикосновения, - ответил Лив, устало вонзая меч в алую твердь и отходя в сторону, - и ничто никогда уже не будет прежним. - И особенно это верно для тебя, - Темный вложил в ножны свой меч, - ты ранен добром и злом, которые раньше не имели для тебя значения. - Имели, - не согласился Лив, - просто они не разрывали на части мои сердце и душу. - И все же ты больше не прежний и никогда уже не будешь столь силен, чтобы противостоять добру и злу с оружием в руках… - Пора, – прервал Темного Светлый Воитель, - времени больше нет. Багровые волны словно вздохнули, и рассеялись без следа. Рааданн зажмурилась от яркого света, хлынувшего в мир, а когда смогла, наконец, открыть глаза, увидела, что стоит на перекрестке, возле путевого камня с полустертыми, непонятными знаками; от камня, нагретого ярким дневным солнцем, исходило тепло. Лив стоял рядом, тихий и отстраненный, непохожий на себя. - Лив, - девочка тронула Рыцаря за руку, - это ты или твоя тень? Мальчик улыбнулся – устало и печально, как человек, которому едва хватило сил и воли, чтобы выполнить тяжкую работу. - Конечно я, госпожа. Да и где ты видела тень, которая захочет признать, что она – тень? Ольх, оглядевшись вокруг, удивленно спросил: - Что это было? Что мы видели? - Вечную битву, которая никогда не кончается. Некоторые дороги в этот час ведут к Черному Копью, отмечающему сердцевину мира, место между добром и злом, светом и тенью, где они могут встретиться и встать друг против друга... Человек, оказавшийся там, обязательно попадет на глаза Вечным Противникам, и будет втянут в их битву. В битву, которая не по силам ни одному человеку… - Но ведь ты сражался с ними! - Но я не победил, госпожа. Победить можно, только отказавшись от добра и зла в себе самом. Тогда Зло и Добро, Свет и Тень склонятся перед тобой... Но сердце твое станет холодным и равнодушным; ничто на свете уже не будет радовать тебя, хотя ничто не будет и печалить. - Значит, если бы не ты, они заставили бы нас сражаться с ними? – спросил Ольх. - Нет, не с ними, а друг с другом. Они не могут причинить вред человеку, но сам человек волен сделать это. Рааданн содрогнулась. На миг она представила себе эту невозможную, страшную битву и поспешила прогнать жуткое видение. - Ты же ранен, Лив! – вспоминала она вдруг, - нужно перевязать твои раны! - Эти раны не кровоточат, моя госпожа, - сказал маленький Рыцарь, - вот только одежда испорчена… Он провел ладонью по рукаву и груди – куртка зияла прорехами, но крови не было. - Идемте скорее назад, - опустив голову, предложил Ольх, который чувствовал себя виноватым. – Лив, мы вовсе не хотели бросать тебя, просто решили сначала найти клад по карте, а потом… - Клад? Карта? – удивился Лив, - так вы искали клад и добрались к Черному Копью, идя по карте? Покажи мне ее. Ольх протянул ему свернутый в трубочку лист; взглянув рисунок, Рыцарь покачал головой. - Это не карта, а «дикая картинка». Стоит посмотреть на нее издалека, как из осколков и линий сложится единое целое. Попробуй! Повинуясь ему, Ольх отошел на несколько шагов и взглянул на карту в руках Лива. Рааданн тоже посмотрела, встав рядом с ним. Не сразу странные черточки, треугольники и точки сложились перед ее глазами в искаженное неправильное чудовищное лицо. Чудовищное – хотя это было лицо человека, наверное, готового в любое следующее мгновение стать чудовищем. Страх или удивление, или отчаяние – вот было то, что способно было его превратить...
…Печаль – ее много было в последующие дни, хотя целитель помог матушке Тинни быстро снять температуру и опухоль, и дал дядюшке Дару особый порошок, способный укрепить его одряхлевшее сердце. Рыцарь оставался печальным и тихим и Рааданн все больше казалось, что мечи, не оставившие следов на теле, ранили его душу. Однажды, когда Ольха не было рядом, девочка присела на скамейку возле о чем-то задумавшегося Лива и тихо попросила его: - Прости меня, пожалуйста. - За что, госпожа? – удивился очнувшийся от раздумья Лив. - Ой, только не говори, что ничего не случилось, и я не виновата… случилось и виновата! Я же вижу, ты болеешь с тех пор, как эти двое ранили тебя. - Я справлюсь, моя госпожа, - ответил Лив, - я справлюсь. А иначе, какой же я Рыцарь? И я прощаю тебя. Но и ты прости меня. - Тебя-то за что? – искренне удивилась Рааданн. - За то, что через меня они ранили и тебя, и твоего друга. Хочешь, я расскажу сказку, которая исцелит твое сердце? - А твое? Спокойная, теплая улыбка преобразила лицо Лива. - Может быть, и мое тоже… Она называется «Мотылек и Туча». Мотылек-однодневка проснулся в чашечке цветка и посмотрел вокруг. О, как прекрасен был этот мир! Как он был хорош! Какими яркими были цветы его, его небо и земля! Мотылек встряхнулся, умылся росой и, расправив крылышки, собирался лететь… Тень наползла на солнце, его лучи погасли, и первые капли дождя упали на землю. Одна из них коснулась золотистого мотылькового крыла, превратив его в мокрую тряпочку… «Нет-нет, пожалуйста! – в отчаянии воскликнул Мотылек, поглядев на большую черную тучу, принесшую настоящий ливень, - разве же это справедливо? У меня есть только этот день, неужели весь его мне придется провести здесь, в этом цветке? Ну, пожалуйста, милая Туча, пролейся дождем где-нибудь в другом месте!» Но Туча не слышала его. Ведь она была так высоко, а голос Мотылька был тих и слаб. Маленький Мотылек заплакал горькими слезами, и слезы его разбудили спящий цветок, в чашечке которого он прятался. «Ах, - сказал Цветок, - почему ты плачешь так горько? Что с тобой случилось, малыш?» «Самое большое горе на свете, - сказал Мотылек, - этот день – все, что у меня есть, но из-за дождя я так ничего и узнаю о мире! Ах, как я несчастен! Что если весь это день, всю мою жизнь, будет идти дождь?» «Может быть, попросить Тучу унести дождь подальше?» – спросил Цветок. «Я пытался говорить с Тучей, - всхлипнул Мотылек, - но она не слышит меня». «И все-таки твоему горю можно помочь. Слушай, иногда ко мне прилетает птица. Если она прилетит и сегодня, я попрошу ее слетать к Туче и рассказать о тебе. Конечно, Туча согласится тебе помочь». «А если птица не прилетит?» - спросил Мотылек, переставая плакать. «Мы должны надеяться, ведь ничего другого нам не осталось», - ответил Цветок. Мотылек согласился, и вдвоем с Цветком они стали ждать, когда прилетит Птица. А дождь все лил, и Туча заслоняла солнце, затеняя, скрадывая яркие краски мира. Казалось, она стояла на месте, словно ей понравилось именно здесь… Птицы не было, и Мотылек уснул, убаюканный шорохом дождевых капель, а проснулся от низкого сильного гудения и еще от того, что Цветок задрожал и затрясся. Случилось это потому, что на него опустился тяжелый зеленый Жук. Увидав, что это не Птица, Мотылек снова заплакал. «Эй, ну что ты? – прожужжал жук, топорща зеленые надкрылки, - все не так плохо, как кажется. И нужно совсем немного подождать, чтобы стало совсем хорошо!» «Куда уж лучше! – еще громче заплакал Мотылек-однодневка, - дождь все льет, Птица так и не прилетела и некому слетать к Туче и попросить ее унести подальше свой дождь. А ведь прошла уже половина дня – половина моей жизни!» «Но тебе совсем не обязательно просить Тучу, - заметил Жук, - ты можешь поговорить с дождем, ведь дождь-то совсем рядом!» Удивляясь, почему сам не подумал об этом, Мотылек обратился к Дождю: «Дождик, милый Дождик, пожалуйста, помоги мне!» «Конечно, малыш. Что я должен сделать для тебя?» «Попроси Тучу улететь в другое место! Ведь в дождь я не могу летать, а у меня есть только этот день и нужно сделать так много…» «Прости, малыш, - огорченно прошелестел Дождь, - я не могу сделать этого. Понимаешь, мои капли падают только вниз, а обратно к Туче подняться не могут. Ни одной из них мне не дотянуться до неба». «Ах, - заплакал Мотылек, - у меня осталось так мало времени, и никто в целом мире не поможет мне…» Дождь, огорчившись, заплакал еще горше, чем сам Мотылек… Ветер, веселый Ветер Пространства, пролетал мимо и услышал громкий плач. Удивившись, что кто-то может так плакать в такой хороший день (ведь для ветра все дни – хорошие), он заглянул в чашечку Цветка и увидел плачущего Мотылька. «Ах, вот ты где! – весело воскликнул он, - я повсюду ищу тебя!» «Именно меня? – Мотылек так удивился, что перестал плакать, - отчего же?» «Оттого, что каждый день я обещаю себе сделать хотя бы одно доброе дело, а сегодня еще не сделал ни одного. Говори же скорее, чем тебе помочь!» «Пожалуйста, поскорее лети к этой Туче и попроси ее унести дождь подальше! Пусть я уже не успею всего, но смогу погреться под солнцем и полетать немного, пока не закончится мой день». «Хм, Туча ленива и неповоротлива и может отказаться тронуться с места, которое ей понравилось, - сказал веселый Ветер, - сделаем так – сейчас я поднимусь в небо, а ты поднимешься вместе со мной, уцепившись за мой хвост – и ни одна капля дождя не достанет тебя там. Вместо того, чтобы уговаривать Тучу, мы вместе подуем на ее – ты и я, и ей не останется ничего другого, кроме как улететь. Ну, ты согласен?» Конечно же, Мотылек согласился, и они поднялись, и, настигнув Тучу, вместе подули на нее. И Туча тронулась с места, унося с собой дождь - туда, где его, может быть, ждали больше всего на свете. Солнце засияло ярче прежнего и, хотя это был уже конец дня, отсюда, сверху, Мотылек увидел весь мир и он, огромный, был прекрасен. «Какое счастье, - сказал он, - что мир такой большой и что я узнал это так вовремя! Я хотел облететь его весь за один день, не зная, что мне не хватило бы и тысячи дней. Но теперь я стану любоваться той его частью, которую вижу, ведь любая его часть так же прекрасна, как целый мир!» «Ты понял так много за один день, малыш?» – удивился веселый Ветер. «Конечно. А еще я понял, что никогда не нужно отчаиваться, ведь если с тобой случилось беда, если весь день – всю твою жизнь - идет дождь, обязательно найдется кто-то, кто научит тебя, как прогнать тучу. Все в этом мире – друзья, и никогда не нужно забывать об этом!» И веселый Ветер Пространства согласился с ним, потому что любил этот мир так же, как полюбило его маленькое сердце маленького Мотылька. Какая разница – маленькое у тебя сердце или большое, если ты любишь жизнь и никогда не отчаиваешься, даже если жизнь твоя длится всего лишь день, да и тот, словно назло тебе, идет бесконечный дождь?.. - Как красиво, - сказал Ольх, пришедший к середине сказки, - а у меня есть стихи про мотылька. Только они грустные... кажется... - Давай-давай, рассказывай, - подбодрила его Рааданн. Ольх помолчал еще немного и, наконец, прочел: - Ты мотылек ты знаешь путь, Один из всех путей. Спеши, спеши, себя забудь, Мир добрых ждет вестей, О том, что есть огонь в окне, И есть, кому лететь На свет, что и тебе и мне То жизнь несет, то смерть. Но я не верю, ты же – верь: Бессмертен только тот, Кто свой огонь во тьме потерь Когда-нибудь найдет. Огнь не страшен; тьма – страшней, И ты летишь, шепча: «Я верю...» - и в руке моей Горит твоя свеча. - Замечательно, - без тени притворства сказала Рааданн. - Знаешь что? Что бы ты там не считал, ты настоящий поэт! Ольх покраснел от удовольствия.
Хотя матушка Тинни все еще не могла работать рукой, она то и дело пыталась заняться то приготовлением завтрака, то починкой старой одежды. - Родная, отдохни хоть немного, ведь всю жизнь ты только и делаешь, что работаешь! – ласково уговаривал супругу дядюшка Дару. Матушка ворчала, но ничего поделать не могла. А Рааданн, помогая хозяйке дома, неожиданно для себя полюбила готовить. Конечно, все это было чуточку не всерьез - как ни уговаривал супругу господин Дару, она не желала бездельничать, так что Рааданн чаще всего просто что-то взбивала, солила или помешивала. Но иногда хозяйка все-таки отдыхала - тут же, на кухне, и тогда под ее руководством девочка готовила какое-нибудь блюдо самостоятельно. Ей нравилось по взрослому, всерьез, играть в хозяйку, покрикивая на помогавших ей мальчишек, шлепать ложкой по пальцам дядюшку Дару, пытавшегося угоститься сладким тестом для печенья и придумывать названия для салатиков, сделанных из всего, что попалось под руку. Такая жизнь оказалась сродни настоящему приключению… О Битве, которой они были свидетелями, никто их детей больше не заговаривал, а Лив и в самом деле справился, исцелился от нанесенных ему Светом и Тьмой ран. Рааданн прочла, наконец, сказку об Упрямом Поэте, и она ей не понравилась: «Жил-был Поэт, он был не очень талантлив, но зато страшно упрям… да-да, именно так и никак иначе! Стать поэтом он решил потому, что услышал красивое стихотворение и подумал – неужели я не смогу написать еще красивее? Конечно, одного желания переплюнуть неизвестного автора было мало, и потому он поступил в Школу Поэтов, которую и закончил – не блестяще, но очень даже неплохо. Но что такое «неплохой поэт»? Где лежат в этом мире пути, по которым он должен идти, чтобы не быть одним из многих, а только единственным и никак иначе? Он перепробовал все, о которых знал: писал стихи, посвящая их тому, кого уважали и почитали, выдумал свою собственную манеру стихоплетства, сочетал стихосложение с рисованием и танцем, превращая свои поэмы в феерии красок и телодвижений… Он был упрям, этот Поэт, и именно упрямство было в нем сильнее всего. Оно-то и заставило его обратиться за помощью к чародею. - Что-что? – засмеялся Чародей, услышав его просьбу, – ты просишь научить тебя магии, чтобы ты смог вплетать ее в свои стихи, создавая то, что другим не под силу? Послушай, стоит ли подмешивать магию туда, где нет таланта? Ведь магия не сможет заметить его. Поэт обиделся. И хотя в словах Чародея была правда, он решил попробовать еще раз и отправился на поиски Дракона – именно Дракона, и никого иного. Конечно, он нашел его, упрямый Поэт, думавший дни и ночи лишь об одном. - Возьми меня к звездам! – попросил он Дракона, - я хочу почувствовать ветер пространства на своем лице и услышать песню светил там, где сияет лунная радуга. Это вдохновит меня и я смогу, наконец, создать что-то уникальное… - Извини, я бы и рад помочь тебе, но это невозможно, - ответил Дракон, - во-первых, потому, что все, о чем ты говорил, не существует. Драконы не летают к звездам, а там где мы летаем, не звучат песни звезд и нет лунной радуги. А во-вторых – ты же не хочешь пожертвовать жизнью за одно единственное стихотворение? Моя шкура ядовита и сколько бы мехов и кож ты не стелил мне на спину, сев на нее, ты будешь отравлен и умрешь. Поэт огорчился, но не растерялся - он был очень упрямый и знал, что у него есть еще один путь. Он ушел подальше от людей и мира, забравшись в самую глухую глухомань, и остался там совершенствовать свое искусство стихосложения, хотя и считал, что и так уже достиг многого. Десять лет прошло – именно так, не больше и не меньше – когда в одну ночь к нему пришла мысль написать поэму, которая будет бесконечной. Как такое возможно? А вот как: он хотел сомкнуть начало поэмы с ее концом, так, чтобы читающий поэму, незаметно переходил от конца к началу. Кроме того он решил, что поэма должна быть красива, ведь иначе никто не захочет читать ее снова и снова. Сотни, тысячи сюжетов он изобретал и отбрасывал, подолгу не останавливаясь ни на одном. Он забывал о еде и сне, и годах, летящих над его головой, и даже о том, что на свете есть другие люди, кроме него. «Чем больше усилий я приложу, тем лучше будут мои стихи», – твердил он, и раз за разом соскребал с пергамента написанные слова… Однажды осенью он бросил у реки косточку вишни, а весной увидел росток – то проросла брошенная им косточка. Через год деревце было ему по пояс, через три – зацвело… «Вот она, моя Поэма, - сказал он, - косточка превращается в сливу, слива снова обращается косточкой!» И Поэт бросился писать, торопясь, как всякий, кто набрел случайно на великую ценность, и спешит завладеть ею. О, упрямый Поэт! Седина посеребрила его виски, а он и думать забыл о том, что природа пишет свою поэму сотни и тысячи лет – и стоит ли тягаться с нею? Наконец была поставлена точка, и Поэт-отшельник покинул свою глухомань, чтобы прочесть написанное людям и заслужить уважение и почет. Но первый же слушатель – мальчик лет двенадцати не выслушав и десяти строк, убежал играть с друзьями в салки. Женщина, мать мальчика, и вовсе не стала слушать – у нее хватало других дел. Словно рок преследовал его – все, кому он начинал читать свою Поэму, быстро прощались с ним. Совсем отчаявшись, Поэт пришел в старую Школу Поэтов и, разыскав своего учителя, превратившегося за это время в дряхлого старца, прочел Поэму ему. Учитель выслушал ее и улыбнулся в ответ на сомнения своего ученика. - Ты хочешь знать, почему никто не желает слушать тебя? Да ведь ты говоришь всем, что твоя Поэма не имеет конца, а слова ее рассказывают о том, что каждый миг жизни бесценен. Кто же захочет тратить бесценные мгновения жизни на бесконечную Поэму? Не огорчайся, Поэма прекрасна именно тем, что поворачивает человека лицом к жизни и зажигает в его сердце нетерпеливую любовь к ней. Большего не смог бы сделать никто. Поэт не знал, печалиться ему или радоваться. Ему удалось, наконец, создать нечто особенное, но что, если и правда никто не захочет читать его Поэму? Оставив свиток у старого учителя, он вышел из школы и увидел, что в мире снова царит весна. «Всегда случается так, - думал он, - дети рождаются, взрослеют, превращаются в стариков и умирают, но родились уже другие дети, чтобы так же повзрослеть, состариться и умереть… В этом нет ничего удивительного, почему же так хочется удивляться и восхищаться жизнью, продолжающей мою Поэму так, как не смог бы продолжить ее я сам?» Дети играли, взрослые трудились, старики вели свои неторопливые разговоры. Никто не обращал внимания на упрямого Поэта, да, наверное, он больше и не хотел этого. Ведь одно дело желать стать великим Поэтом и совсем другое – видеть, как велика и прекрасна жизнь. Именно так и никак иначе. И стоит ли пытаться увидеть что-то большее, даже если ты очень-очень упрям?» Это была какая-то неправильная сказка...
Когда девочка и ее Рыцарь вернулись из Шерлассса, в доме царили уныние и печаль. Щенок, любимец Йарти, заболел странной болезнью – лапы отказались служить ему, он мог только лежать на боку и тихо поскуливать. Местный «собачий доктор» ничем не смог ему помочь. - Щенок родился с этой болезнью, только она проявила себя не сразу, - сказал он, - лучшее, что можно сделать – дать ему вечный покой, чтобы малыш не мучился. Но Йарти поднял такой крик, что никто не осмелился приблизиться к щенку, чтобы напоить его сонным зельем. Так, с упрямством ребенка, не желающего признавать, что иногда ничего нельзя сделать, мальчик продолжал отстаивать право щенка жить до тех пор, пока не вернулись Лив и Рааданн. Едва увидав Рыцаря, Йарти бросился к нему с питомцем на руках и попросил с тихой надеждой и отчаянием: - Пожалуйста, вылечи его! Я знаю, ты можешь… - Нет, Йарти, не могу, - ответил Лив, в глазах его была печаль. - Но ведь ты помог тетушке Эмми! - Она сама помогла себе… представь себе треснувшую чашку, куда нельзя налить воды, потому что она утечет через трещину – такой чашкой была душа госпожи Эмми, а я лишь научил ее, как залатать трещину. - Но я думал… я думал, ты… На большее Йарти не хватило. Он всхлипнул, прижав к себе щенка, и тут же разрыдался в голос, да так, что успокоить его не смогли всей семьей. - Неужели совсем ничего нельзя сделать? – тихо спросила Рааданн. - Не знаю, госпожа… - Лив на мгновение закрыл глаза, словно свет дня мешал ему думать, а потом кивнул, - я попробую. Осторожно взяв из рук Йарти щенка, Рыцарь положил его на кушетку и начал гладить. Не так как гладят, желая приласкать, не так как играют, щекоча и теребя, и не так, как ощупывают больного, не зная, где у него болит. Все это было в поглаживаниях Лива – мягкость, игривость, осторожность и ласка, любовь и настойчивость и что-то еще. Что-то волшебное и обыкновенное, прекрасное и простое. Рааданн присела рядом с ним на корточки и тоже стала гладить щенка – по голове, по спине и бессильным лапам. Она не могла так, как Лив, и понимала это, но ей очень-очень хотелось помочь ему. Йарти тоже сел и принялся гладить больного любимца. Щенок был маленьким, но руки троих, отдававших ему любовь и ласку не мешали друг другу... В какой-то миг все трое остановились – разом, как по команде. - Это должно помочь, - сказал Лив, и Рааданн поняла – обязательно поможет.
Болезнь Кайо прошла без следа, никак не отразившись на веселом нраве щенка и на капризном характере Йарти. Утром следующего дня щенок уже мог немного махать хвостом и шевелить лапами. Через день - день полный тревоги и надежды, он совсем поправился и был так же весел и игрив, как прежде. В это день Ольх, придя в гости, рассказал Рааданн о готовящемся карнавале, и девочка обрадовалась грядущему празднику. Со времени последнего карнавала прошло четыре года, но она до сих пор помнила его. Решив порадовать известием Лива, Рааданн отправилась разыскивать его и нашла сидящим в глубоком кресле возле камина. Рыцарь смотрел в никуда пустым, прозрачным взглядом, а лицо его было темным, словно в самый яркий полдень на него легла густая тень. Девочка испуганно застыла рядом, не зная, видит ли он ее, но Лив повернул к ней голову: - Госпожа, что-то случилось? - Мне кажется, случилось… Ты болен, Лив? - Нет... о, пожалуйста, не нужно звать лекаря, ведь я говорю правду! Лекарь не поможет. - Но почему, Лив? – девочка, в самом деле подумавшая о лекаре, испугалась еще больше, - кто же может помочь тебе? - Ты, госпожа. Пожалуйста, побудь со мной немного… Рааданн присела в соседнее кресло, потом, передумав, подвинула резную скамейку к креслу Лива и опустилась на нее. В ее присутствии он словно бы ожил, и тень, что лежала на его лице то рассеивалась, то вновь наползала, как туча на солнце. - Лив... – начала Рааданн, но Рыцарь упредил ее вопрос. - Я взял силу у Чудесной Страны, чтобы вылечить щенка, - сказал он, - но это запрещено делать, и твой мир сопротивляется чудесной силе и наказывает меня за нарушение его законов. Тень, туманившая его лицо и взгляд, стала гуще; Рааданн вдруг очень захотелось взять Лива за руку – он подвинулась еще ближе и сделала то, чего ей так хотелось... Это был просто порыв, но, последовав ему, она почувствовала, что сделала все правильно. В посетившем ее чувстве смешивались облегчение и радость... радость потому что тень, скрывавшая лицо Рыцаря, вдруг ушла, рассеялась без следа. Рааданн с тревогой подождала ее возвращения и поняв, поверив, что тень, чем бы она не была, больше не вернется облегченно вздохнула. - Теперь все хорошо, - словно услышав ее мысли, сказал Лив. – Благодарю тебя, госпожа. Девочка кивнула. Слова Рыцаря успокоили ее, и она поверила словам, подтверждавшим то, что Рааданн видела своими собственными глазами. Но что-то говорило ей – это не может закончиться так просто.
Данна, занятая сначала выдумыванием, а потом и созданием карнавального костюма, и не заметила, как пролетела неделя до праздника. Время от времени она поглядывала на своего Рыцаря, страшась увидеть ту странную тень на его лице, но страхи ее ни разу не оправдались, и Рааданн совершенно успокоилась. В волшебный день карнавала Рааданн не без труда надела поверх обшитого блестками платья жесткие крылья из разноцветных кусков материи, сшитых вместе и натянутых на проволочный каркас. Рукава и подол ее платья, украшали переливающиеся стеклянные шарики, которые девочка пришила своими собственными руками. Соорудив на голове совершенно невообразимую прическу, она воткнула в волосы с десяток шпилек с яркими камушками, и, посмотрев в зеркало, осталась довольна собой. Это был костюм Птицы-Бабочки, волшебного существа, оберегающего мечты и желания всех живущих, и дающего им душу. Для чего душа мечте? Для того, чтобы она могла исполниться. Йарти хотел быть на карнавале чудовищем. Но когда Ольх принес ему свои старые жестяные доспехи Рыцаря, красивый плащ и деревянный меч, мальчик передумал. Доспехи оказались чуть великоваты, но дело было поправимо. Лива нарядили Веселым Королем, стариком в сдвинутой набекрень короне с длиной седой бородой, красным носом и веселым нравом. Он должен был вести с собой облаченного в смешную разноцветную попонку щенка Кайо с ожерельем из бубенчиков на шее. Дядя Рикку нарядился Детским Деревом; для этого ему пришлось пришить к пестро-зеленому костюму кусочки коры, веточки и цветные ленты. К веточкам и лентам он привязал на тонких ниточках конфеты, яркие бумажные шарики и ягодные бусы, которые он должен был дарить встреченным детям. Ольх оделся Пиратом-Поэтом – полосатая матросская рубашка, короткая безрукавка, алые штаны, пояс-платок и повязка на глазу, которая то и дело сползала. Вся его одежда – даже повязка, были исписаны строчками из разных стихотворений про пиратов и море. За пояс вместо сабли он заткнул свиток бумаги, за ухо сунул очиненное перо. Мама Рааданн стала Госпожой Осень. Половину волос она посыпала серебряной пыльцой, вторую половину – золотой. Пыльца окрасила и руки мамы – правую в серебро, а левую - в золото. Солнечно-оранжевое платье с поясом под самой грудью и подолом, вырезанном в форме зубчатых листочков, с короткими, до локтя рукавами, удивительно шло ей. Колье из стеклянных цветов и такая же диадема хорошо дополняли костюм. - Ой, мама, - не сдержалась Рааданн, - ты самая красивая мама на свете! Мама засмеялась, и осторожно, чтобы не стереть с рук серебряную и золотую пыльцу, обняла свою дочь. - Я надеюсь, что хоть раз в жизни каждое дитя говорит это своей матери… ну что, все готовы? Тогда идем. И они отправились на праздник, который уже обозначил себя громкой музыкой и гомоном радостных голосов. Солнце щедро дарило ласковое тепло и свет. Ярмарки, игры и танцы, шуточные и серьезные представления, в которых принимали участие все желающие, превратили город в Чудесную Страну, где нет места печали и скуке. Где-то между двумя танцами, когда взрослые оказались в другой части площади, Йарти пристал к Рыцарю с просьбой одолжить ему кинжал, тот самый, к которому младшему брату Данны до сих пор не удалось прикоснуться и кончиком пальца. - Лив, а Лив, ну зачем он тебе сейчас, а? Веселому Королю кинжал не нужен, а я с ним был бы как настоящий рыцарь… - Твой деревянный меч ничуть не хуже, - заметил Лив, - прости, но это нельзя. Все уговоры Йарти потерпели крах, он даже чуть-чуть всплакнул, но Лива разжалобить не смог. И тогда мальчик обиделся. Надувшись, он надменно отвернулся, и стал пробираться сквозь толпу на другой конец площади - к маме и дяде Рикку. Рааданн попыталась последовать за ним, но ей приходилось беречь свои проволочно-тряпичные крылья, и потому никак было не поспеть за юрким мальчишкой. Заметив беспокойство госпожи, Лив скользнул в толпу за Йарти, и Данна облегченно вздохнула – теперь она была спокойна за младшего брата. - О, вот там, кажется, играют сценку, - заметил Ольх, - Пойдем, посмотрим? Девочка согласилась, уваренная, что ее Рыцарь скоро вернется, сопроводив Йарти ко взрослым. Сценку на предназначенной для этого площадке играли знакомые Рааданн люди – госпожа Лиа, живущая в доме через дорогу, ее брат со своей женой и двумя детьми. То была короткая и немного грустная история о Пьянице и его детях. …Пьяница вышел из трактира, очень недовольный собой и миром. Он потратил последнюю медную монетку, и теперь надо было идти домой, выпрашивать деньги у жены. - Ах, горемыка я, горемыка! – стенал он, бредя по дороге. – Вот если бы у меня были деньги, хотя бы одна монетка, а лучше столько, сколько их у моего соседа, который живет в достатке... С этими словами он споткнулся, упал в грязь и запричитал еще громче: - Горе мне, горе! Даже земля не хочет держать меня… а вот мой сосед, я уверен, вообще никогда не падает. Ведь он человек с деньгами – зачем такому падать? Пьяница поднялся и попытался отряхнуть грязь с одежды, но ничего не вышло. - Бедный я, бедный! Вот если бы у меня была такая жена, как у моего соседа, разве она стала бы ругать меня за то, что я пришел домой без денег и одежда моя в грязи? Да ни за что! Я-то знаю, соседская жена добрая да ласковая, она не кричит на мужа «где ты шлялся, кровопийца?» и не забирает у него последнюю монетку, пока он спит! Он снова споткнулся и оказался в грязи. - Ах, я, несчастный! – закричал Пьяница, чувствуя уже не печаль, а злость, - вот если бы у меня был такой дом, как у моего соседа – разве нужно было бы мне что-нибудь еще? Такой дом, а в нем добрая жена и немного денег в копилке, чтобы я всегда мог пропустить стаканчик-другой винца… Он так и сидел в грязи, пока к нему не подошли двое детей, которые взяли его под руки, заставляя подняться. Пьяница, почти заснувший сидя, посмотрел на них с удивлением. - Эй, вы кто такие? - Мы твои дети, - сказал мальчик, - разве ты не узнал нас? - Но у меня нет детей, и никогда не было! - А вот и нет, - засмеялась девочка, - я – твоя жажда, та, что заставляет тебя идти в трактир и напиваться. - А я – похмелье, что снова отправляет тебя в питейную уже после того, как ты получил нагоняй от жены, и поклялся ей, что ноги твоей больше не будет в трактире. Вставай, нам надо идти! - Куда? – еще больше удивился Пьяница. - Домой. Там тебя ждет жена, и она приготовила большую скалку, чтобы отдубасить тебя как следует. Пьяница помотал головой. - Ну уж нет, теперь я точно не пойду домой, - сказал он, - раз у меня нет такого дома, как у соседа и такой жены, как у него, я пойду к соседу. Там меня не станут бить скалкой, и может быть, поднесут вина. Похмелье и Жажда рассмеялись и смеялись они до тех пор, пока Пьяница не рассердился. - Что такое? Разве я сказал что-то смешное? - Конечно, разве ты сам не понял? Ты желаешь, чтобы у тебя был дом как у соседа, и жена как у него – но разве когда-то у тебя не было всего этого? И дом твой был полон, и твоя жена никогда не кричала на тебя, но тебе захотелось чего-то еще и ты пошел в трактир… Там ты нашел себе друзей, таких же, как ты, и вместе с ними, не ценящими того, что имеют, обменял благополучие, мир и любовь на стаканчик с горьким вином, шатающуюся землю и больную голову. А потом появились мы – Жажда и Похмелье, и теперь будем с тобой до самой смерти. - Так вот значит, как было дело, - сказал Пьяница, с трудом поднимаясь на ноги, - почему же до сего дня я никогда не видел вас? - Потому что раньше ты еще хотел остановиться и мог сделать это, и мы не могли являться перед тобой. Но теперь-то тебе все равно. Поэтому все будет идти так, как шло, и ты должен отправиться домой, чтобы потом вновь пойти в трактир, и вновь домой, и снова в трактир, и так до конца твоих дней... - Нет! – воскликнул Пьяница выскальзывая из цепких прохладных рук, тянущих идти, - не будет по-вашему! Но девочка-Жажда и мальчик-Похмелье только громко смеялись над ним, и Пьяница слышал в их смехе приговор себе… - Наконец-то я нашла тебя! – услышал он знакомый голос жены и встрепенулся, - так и знала, что ты торчишь у дверей кабака! Она подошла к мужу, грозно хмурясь и потрясая скалкой. Пьяница увидел, как исказились лица Жажды и Похмелья, и почувствовал надежду. - Ну что, так и будешь тут стоять, пока корни не вырастут?.. а это еще что такое? – казалось, женщина только сейчас заметила детей рядом со своим мужем. - Мы его дети - Похмелье и Жажда, - гордо заявил мальчик, - а других у него никогда не будет. Женщина на миг опустила скалку, но тотчас глаза ее сверкнули: - Ах, вот как? Значит, его дети? Давненько я мечтала посмотреть вам в глаза да отвесить по паре оплеух – ну, теперь держитесь! И она набросилась со скалкой на Похмелье и Жажду и принялась колотить их. Пьянице казалось, что каждый удар достается ему, но он подбадривал жену, восклицая: - Так их! Не жалей, не щади, ведь и они меня не щадили! – и его детям доставалось снова и снова. В конце концов, изрядно побитые, они исчезли, а жена взяла своего мужа за загривок и поволокла домой, громко ругаясь и грозя поколотить его не меньше, если он снова вспомнит дорогу к трактиру. «Зачем мне дом соседа и жена соседа? – думал он по дороге, - разве мои чем-то плохи? Разве сумела бы соседская жена так отдубасить Похмелье с Жаждой? Нет, с этого дня ноги моей не будет в трактире, а если эти двое снова появятся, я попрошу жену взять скалку и тогда посмотрим, кто кого!» …Выполнил ли Пьяница свое обещание? Может быть, ведь с тех пор, как Жажда и Похмелье покинули его, он почувствовал стыд и сожаление, а еще – желание все исправить. Да и в трактир его больше не тянуло… и стоило ему увидеть скалку в руках жены, как он вспоминал, сколь ловко она отдубасила его детей, и начинал смеяться и хвалить жену, оставшуюся верной ему даже тогда, когда он предпочитал благополучию и любви горькое вино…
- Замечательная история, - заметила Рааданн. - и веселая, и грустная, и поучительная. Ой, что это? Яркое белое пламя вспыхнуло над сердцевиной площади, там, где помещалась большая сцена, помост для серьезных представлений, и чудесный аромат заполнил воздух. Запах, похожий на любимые мамины духи, которые очень нравились Рааданн, или на аромат волшебного цветка – такой, каким она представляла его себе. - Ой, мама… - только и смогла прошептать Рааданн, голова ее кружилась от чудесного запаха. Свет над помостом погас, и на возвышении остался стоять невысокий человек в длинном, темно-синем с серебром одеянии. Казалось, звезды на его хламиде - настоящие, они мерцали, испуская заметные даже в ярком солнечном свете лучи. Человек на сцене начал что-то говорить, и слова его не сразу пробились к разуму Рааданн сквозь волны чудесного аромата: - …ведь это не просто костюмы, верно? Поэтому, пусть будет так. Пусть на час каждый станет настоящим Королем, Рыцарем, или Драконом, Менестрелем или Разбойником, Единорогом или Ткачом Судьбы… В этом не будет зла, как нет его в вас, носящих маски и карнавальные одежды, под которыми бьются живые горячие сердца. Пусть это будет мой подарок вам… я - Великий Волшебник Эрту. В один миг восторг заполнил душу Рааданн - всепобеждающий, сносящий на своем пути все преграды, как сносит плотину бурная вода. - Я Птица-Бабочка! – воскликнула она, взмахнув крыльями, готовая вот-вот взлететь над толпой, - я охраняю мечты и желания, их души и души тех, кто желает… Лоскутные крылья затрепетали, легко поднимая ее в воздух, даря наслаждение полетом, не столь стремительным, сколь красивым… Руки Данны утончились и покрылись золотистой пыльцой, крылья засияли радугой и уж конечно не бисер и ни стеклянные камешки были тому причиной, а волшебство. Беспечно порхая, она вдруг почувствовала тревогу и оглянулась: что случилось? Разве она поднялась слишком высоко или оставила мир, которому принадлежала и который принадлежал ей? Но нет, все было в порядке, только почему-то ее внимание привлек маленький старичок с длинной бородой и красными щеками, который поднимался на деревянный помост. Старичок смешно танцевал и хлопал в ладоши, за ним бежала собачка в цветной попонке. Поднявшись на сцену, он перестал плясать, сбросил лоскутный плащ Веселого Короля и бумажную корону и оказался мальчиком. - Пожалуйста, останови свое волшебство, – попросил он у Великого Волшебника, - ведь это неправильно! - Дарить людям радость – неправильно? – изумился Волшебник, - я не понимаю тебя. - Волшебство вовсе не делает людей счастливыми, как ты думаешь, а только создает хаос. Посмотри, - мальчик указал вниз, в толпу, - что ты видишь? Волшебник глянул, прищурившись, точно зрение подводило его, и ответил: - Я вижу королей и королев, чудовищ и героев – или людей, которые хотели стать ими и стали… но что они делают? Удивление, непонимание и растерянность прозвучали в его голосе. Люди на площади, вместо того чтобы радоваться осуществившимся мечтам, кидались из стороны в сторону, натыкаясь друг на друга, точно слепые. И никто из них не казался счастливым. - Ты дал каждому по собственному миру, - сказал мальчик, - многие и не мечтали о таком… но взамен ты отнял у них тот мир, который они знали, простой и надежный. Короли и герои, чудовища и волшебные существа – они сейчас не больше, чем дети, заблудившиеся в темноте. Волшебник задумался, нахмурившись, но через миг лицо его просветлело. - И верно, я дал им новый мир, новое существование, но не позаботился о том, чтобы дать цель. Но это легко исправить… - Нет! – воскликнул мальчик, - я знаю, что ты хочешь сделать, но это еще более неправильно, чем все твое волшебство! - Ступай, - властно махнув рукой, приказал Волшебник, и лоскутный плащ с бумажной короной снова оказались на мальчике, а взгляд его погас, - иди к остальным и веселись. Медленно переставляя ноги, словно сопротивляясь, мальчик спустился по лестнице в беспорядочную толпу, ведя за собой щенка… Птица-Бабочка потеряла его из виду и тотчас перестала думать о нем. Взгляд Волшебника коснулся ее и позвал. И когда она подлетела и опустилась у его ног, он спросил ее: - Ты поможешь мне? - Охотно, - ответила Птица-бабочка. - Что нужно сделать? - О, всего лишь исполнить несколько желаний… - Волшебник снова улыбнулся, - я знаю, ты не привыкла делать это, но ведь ты знаешь, как это делается? Она задумчиво свела и развела яркие крылышки. - Мне кажется, знаю… Только представь себе… - Правильно. Ну что же, лети! И она полетела. Полетела к людям, королям и королевам, героям и нищим, чудовищам и волшебным существам, которые тянули к ней руки и взгляды и произносили свои желания, странные и противоречивые, но всегда – искренние… И желания эти были желаниями простых людей, а не героев и чудовищ, королей и королев. …Не все исполнялись, конечно. Для некоторых еще не пришло время, другие были несерьезными или слишком странными, исполнение третьих принесло бы гибель миру… Стройная женщина в платье Луны пожелала, чтобы тот, кого она любит, больше не покидал ее, и хотя Птица-бабочка знала, что женщина сама может исполнить это, она взмахнула крыльями, осуществляя ее мечту. Старик захотел вернуть молодость – на день и еще на час, и это было исполнено тоже. Маленькая девочка захотела, чтобы старший брат перестал обижать ее, а брат девочки – чтобы она перестала изводить их маму бесконечными капризами и придирками… Могла ли она отказать им обоим? Не раз и не два заводилась речь о богатстве, о вечной жизни, о силе и славе… Руки и взгляды все тянулись и тянулись к ней, и каждому она должна была ответить. Маленький мальчик в серебристых доспехах Рыцаря попросил: - Я хочу кинжал Лива! Птица-Бабочка взмахнула крыльями, разрешая исполниться этому простому желанию; в руках серебристого Рыцаря появились ножны с богато украшенным камнями кинжалом. Рыцарь-мальчик восхищенно воздохнул и взялся за рукоять... Беззвучный гром потряс воздух и души людей и вещей. Гневная алая вспышка ударила по глазам Рааданн; беспомощно хлопая крыльями, (какими крыльями?!) она рухнула вниз, и больно ударившись локтями и коленями, приземлилась на четвереньки. - О, ужас, - простонала девочка, потирая ушибленные места, - что со мной случилось? Люди вокруг беспомощно оглядывались и выглядели растерянными и обманутыми, а Великий Волшебник исчез. Девочка поднялась на ноги, взглядом отыскала в толпе Рыцаря Лива, Йарти и Ольха, стоявших рядом, и подошла к ним. Рыцарь показался Рааданн очень-очень печальным, он крепко стискивал в руках свой кинжал в ножнах и не пытался утешить тихо, жалко всхлипывавшего Йарти. - Что случилось, Лив? – тревожно спросила Рааданн, - почему ты такай грустный... И почему Йарти плачет? - Все хорошо, госпожа, - негромко ответил Рыцарь, - ничего не случилось, просто… могло случиться… - Но ведь я же не знал! – воскликнул Йарти и заплакал еще сильнее, - я не хотел, я… - Я много раз говорил тебе, что никто не должен прикасаться к этом кинжалу, - строго заметил Лив, не обращая внимания на его слезы, - теперь ты знаешь, что это серьезно. Пообещай мне, что больше не станешь пытаться. - Обещаю! – воскликнул несчастный Йарти, - и ты прости меня, пожалуйста! - Я прощаю, - Лив, прицепив, наконец, ножны на пояс, тронул мальчика за плечо - все хорошо. Пожалуйста, не плачь. Он обернулся к Рааданн. - Тебе понравилось быть Птицей-Бабочкой, моя госпожа? Рааданн почему-то смутилась: - Очень, - призналась она себе и Рыцарю. - Только… что теперь станет со всеми этими желаниями? - Некоторые останутся в силе, а время других еще не пришло. Волшебник ушел, и мне так и не удалось убедить его… Он хотел сделать счастливыми всех и сразу – но разве это под силу хоть кому-нибудь?.. - А, вот вы где - пробившись, наконец, сквозь толпу, к ним вышла мама, она, как многие люди на площади, выглядела немного растерянной, но уже справилась с этим. - А я-то решила, что вы устали и ушли домой. Здесь неподалеку стоит мороженщик, так что если кто-то хочет сладкого, придется немного пройтись! Ни от «пройтись», ни от мороженого никто не отказался. О, это мороженое! Один вид голубой тачки мороженщика, разрисованной сверкающими сосульками и снежинками, вызывал неутолимую жажду. Правда, желающих отведать мороженого, шоколадного и ванильного, с орехом и изюмом, яблочного, апельсинового, ягодного всех цветов радуги и на любой вкус, оказалось нимало и Рааданн пришлось стать в конец длинной, как занудный рассказ, очереди. Мама с дядюшкой и Йарти отправились к другому мороженщику, надеясь, что там очередь поменьше. Солнце, словно за что-то рассердившись на людей, зашло за тучи, но толпа любителей мороженого ничуть не уменьшилась. Особенно удручало Рааданн столпотворение у самой тачки мороженщика – нельзя было понять, кто действительно стоял в очереди, а кто пролез нахрапом… Откуда-то слышалась приятная негромкая музыка, и девочка огляделась, ища ее источник. Сидящий прямо на траве газона юноша задумчиво трогал струны старенькой арфы. Костюм его был изрядно запыленным, башмаки – истоптанными, а сума на плече подтверждала, что он пришел издалека. На голове юнца красовалась чудная шапочка с яркой перламутровой пряжкой. - Ух, ты! – Ольх перехватил взгляд Рааданн и тоже увидел бродягу, - настоящий бард! - Откуда ты знаешь? – спросила девочка, никогда раньше не видевшая ни одного барда. - А разве не видно? Инструмент у него в руках – дорожная арфа, он весь в пыли, а посмотри на его обувь!.. - По-моему он слишком юн для барда! – перебила Рааданн - Ничего подобного, - вступился за незнакомого песнотворца Лив, - тогда бы он ходил в учениках со старшим. Но такие вот чудные шапочки носят только барды. Рааданн с новым интересом пригляделась к странному колпаку на макушке юноши. - Ну ладно… вот бы послушать, как он поет! Между тем юный бард, кажется, и собирался петь. Губы юноши шевелились, но троим, торчавшим в бесконечной очереди, не было слышно ни слова. Рааданн огорчилась. - Может, подойдем поближе? – спросила она Ольха. - Это будет невежливо… что, если он сочиняет песню, а мы помешаем ему? - А если поможем? – возразила Данна. Мальчик задумался. В самом деле, кто их знает, этих бардов?.. Попросив Лива постоять в очереди за них, они стали осторожно, почти крадучись, приближаться к юноше на траве. Ольх очень волновался и все время тянул Рааданн куда-то в сторону, так что в итоге оба оказались не перед лицом барда, а за его спиной. Рассердившись, девочка присела на обвитую плющом каменную тумбу, всем своим видом показывая, что предоставляет Ольху самому выкручиваться из неудобного положения. Мальчик вздохнул и крохотными шажками подошел к барду. Бард и в самом деле был занят; он не замечал Ольха, который, потоптавшись рядом, сел на траву, обняв колени руками. Юноша в смешной шапочке тихонько напевал что-то веселое, но почему-то то и дело хмурился. Прислушавшись, Рааданн поняла, что он без конца повторяет один и тот же куплет какой-то песенки: - В таверне маленькой одной, Где желтый огонек Сошлись охотники к столу В прохладный вечерок. За кружкой доброго вина Решали, кто из них В охоте и в иных делах Смекалистей других. Бард нахмурился еще больше, и спросил сам себя: - Хм, а дальше-то что? Видно, что-то не получалось… Тонкими пальцами песнотворец отстучал неровный ритм по корпусу арфы и вздохнул: - Придется повозиться… - тут он, наконец, заметил сидящего в трех шагах от него мальчика, - хочешь помочь? Ольх, совсем было решивший, что сейчас его прогонят, очень удивился и не сразу нашелся с ответом. - Попробовать можно. Сидят, значит, охотники в таверне, и похваляются друг перед другом? - Точно. Обычные их небылицы об огромных и хитрых зверях и необычайной смекалке ловцов. - Но у песенки очень веселая мелодия… ты хочешь, чтобы было смешно? Тогда пусть будут совсем уж небылицы. М-м... Один сказал... Я нору лис нашел, чтоб их поймать... ловушку изобрел. Им проперченный мяса кус... - Постой, постой! - воскликнул бард, блестя глазами - а если так? Один сказал: «В глуши лесной Я нору лис нашел И чтоб поймать всех до одной Ловушку изобрел: Им сунул, крепок поперчив, Баранины кусок. Поев ее, никто из лис Сбежать уже не смог». - Ага, - очень довольный кивнул Ольх. - Еще про волка или медведя... Другой похвастал: «Как-то раз медведя я поймал, Когда... охотясь битый час... - Все стрелы расстрелял, - подхватил бард, - Искал он воду в жаркий зной. Я так его словил: Налив вина в родник лесной... – песнотворец смолк и глянул на Ольха. - Допьяна напоил, - продолжил мальчик, приняв игру, - но ты знаешь, что было дальше? - Примерно знаю. Тут приходит охотник по прозвищу Старый Мик и пеняет им на пустую похвальбу... И предлагает... Что? - Известно что - словить небывалого, волшебного оленя! Его хитрее зверя нет И за Седым холмом. Оленья шкура - лунный свет С волшебным серебром. И тот, кто шкурой завладев, Кафтан с нее сошьет, Разбогатеет в тот же миг И долго проживет! - Ух, ты! - не без зависти выдохнул бард, - но я тебе не уступлю так и знай! Значит, так… Услышав вызова слова, Тотчас сорвались с мест Охотники, решив сперва Пойти в ближайший лес. Ну а Старый Мик… им вслед с усмешкою глядел. За ними не пошел он, нет, остался не у дел. Подхватишь? - Охотно, - согласился разошедшийся Ольх, он тоже не собирался уступать. - Пришлось до утренней зари Охотникам искать Оленя дивного нашли, Но не смогли поймать Он обходил ловушки их Игриво и шутя, И в чаще недотеп двоих Запутал в свете дня. - О, да... И потом они вернулись в таверну, и Старый Мик сказал, что он легко поймает оленя. И... Ему не веря, заключить Решили спор-пари, Что он не сможет изловить Оленя до зари. Лишь час прошел, как лег закат, Чертой отметив день, Вернулся Старый Мик назад А рядом шел олень. - «Чем ты его околдовал?» - спросили старика, - пропел Ольх, подхватив мелодию в свой черед, - «Ничем, по имени позвал И угостил слегка. Гуляет вольно по лесам Серебряный олень С добром придешь – к тебе он сам Придет сквозь ночь и день. - Ага а теперь конец... С тех пор гуляют по лесам Тенями прошлых лет Охотники тот тут тот там Ища оленя след, Отдав все прошлое векам, О многом позабыв… Урок хороший хвастунам И тем, кто слушал их! - Бард опустил инструмент и весело поклонился. - Благодарю тебя. - Да не за что. - Ольх покраснел от удовольствия. Рааданн увидела, что Лив пододвинулся к самому лотку мороженщика и отправилась к нему, оставив Ольха разговаривать с бардом. Через пять минут она вернулась, неся три порции ванильного мороженого, одну из которых она вручила Ольху, а другую молодому барду. - Угощайся, пожалуйста, - сказала она, - правда, не знаю, какое ты любишь, но это очень вкусное. - Ум-м-м, прелесть… спасибо тебе! В жизни не ел мороженого вкуснее! - Теперь ты должен спеть для меня хорошую песню, - засмеялась девочка. - А какие песни госпожа считает хорошими? Данна беспечно пожала плечами. - Ты должен знать об этом больше, ведь это ты бард, а не я. Странствующий певец очень быстро расправился с мороженым, сполоснул руки водой из фляги и, тщательно вытерев их, взялся за арфу. - Тогда послушай эту! – сказал он и запел: - Солнце яркое над холмами, Как душа чисты небеса. Человек зажигает пламя, Точно слепы его глаза. Что же, солнца тебе уж мало? Это пламя – зачем, к чему? Всем, кто спрашивал, отвечал он, Что огонь разгоняет тьму. «Тьму? – спросили, - но солнце светит, Разве мало его огня?» «Если кто-то один на свете, - Он сказал, – пусть найдет меня. Это пламя – не ради славы, Это свет его маяка. Через горы все, сквозь дубравы, Знаю, он придет, а пока Подожду, не печаля сердце, Заварю чаек травяной…» Так легко иногда согреться, Стужу зим заменить весной. И улыбку поднять, как знамя, Как надежный и добрый знак. Человек зажигает пламя – Может это и твой маяк?.. - Красиво, - похвалила Рааданн, - за такое мало одного мороженого. - О нет, - не согласился бард, зачехляя арфу. – Она легко далась мне, эта песня, просто пришла и осталась… так, но где же это? Он запустил руку в карман и, порывшись, извлек на свет тонкую цепочку с овальным медальоном из стекла, а может из горного хрусталя. - Это тебе, мой друг, - бард протянул медальон Ольху, - пожалуйста, не отказывайся, я должен как-то отблагодарить тебя, а кроме этого да моих песен у меня ничего и нет. Можешь подарить его своей подруге. - Ой, нет, - поспешила отказаться Данна, боясь, что тогда Ольх и в самом деле останется без подарка, - у меня уже есть! Она извлекла из-под одежды шнурок со «счастливым камнем» и показала его барду. Тот кивнул с улыбкой и, вложив стеклянный медальон в ладони Ольха, вскинул на плечо суму и зашагал прочь. - Вот непоседа! – заметила Рааданн, - наверное, и дня не провел на одном месте! - Дорога – холодная вода в летний зной, - сказал подошедший с новыми порциями мороженого Лив, - утолив свою жажду один раз, ты знаешь, что новая придет скоро и будет такой же жгучей… Праздник продолжался и никто, казалось, больше не вспоминал о Великом Волшебнике и его дарах.
…Играли в прятки на Дедовой поляне. Младший брат Данны, выгуливавший Кайо, водил, а Лив, Рааданн и Ольх, прятались. Иногда щенок помогал водившему находить спрятавшихся, а иногда просто носился по поляне или лежал, грызя сухую ветку. На «помощь» Кайо никто не обижался, хотя это и было не совсем честно. Поляна оказалась слишком маленькой для таких игр. Через час Рааданн поняла, что спрятаться ей больше некуда. Йарти громко произносил считалку, а она пыталась отыскать хоть одно укромное местечко, куда еще не заглядывала. Тщетно! Лив, помогавший Ольху забраться на дерево, заметив ее растерянность, подмигнул, и девочка вспомнила: только представь себе - и случится любое чудо. Ничего иного ей не оставалось, ведь она промешкала притаиться в одном из тех мест, которые уже использовала, и Йарти как раз выкрикивал завершавшее считалку «кто не спрятался – я не виноват!». Отчаянно зажмурившись, она так и застыла посреди поляны, на самом видном месте. «Меня здесь нет! – убеждала она себя и своего младшего брата, который сейчас наверняка таращится на нее во все глаза, - ты не видишь меня, потому что меня здесь нет!» И шепча это, она представила - и в самом деле нет. Поляна пуста. И Йарти со щенком бродят по ней, не видя и не чуя ее, Данну. Минуту-другую подождав, и не услышав крика «нашел!», она открыла глаза. Йарти со щенком обыскивал все известные ему укромные уголки, старательно обходя место, на котором стояла Рааданн. Раз или два его взгляд проходил сквозь нее, точно она была пустым местом. Ликуя про себя, девочка наблюдала, как Йарти безо всякого труда отыскал оседлавшего дерево Ольха, притаившегося за другим деревом Лива, но сама оставалась невидимой. Мальчишка, побродив по поляне, но так и найдя сестру, наконец-то сдался. - Ты здорово спряталась, Даннька, - признал он, - я проиграл. Ну-ка выходи! Девочка не знала, как ей появится, она просто шагнула вперед, и Йарти немедленно увидел ее. - Ой, ты где была? – спросил он подозрительно. - Здесь! – довольно засмеялась она, - ты пять раз мимо проходил! Мальчишка надулся. - Это нечестно! Я всегда говорил тебе, где прятался, если ты меня не находила, а ты… Он обиженно отвернулся и, воспользовавшись этим, Рааданн опять «исчезла». Обернувшийся через мгновение Йарти хлопал глазами и вертел головой во все стороны, не видя ее. Убедившись, что все получилось, как она хотела, девочка снова появилась из ничего, и мальчик испуганно потер глаза. На лице его застыло вовсе не восхищение, как того ожидала Рааданн, а удивление и обида. - Если это волшебство, то я так не играю! – он поймал за ошейник набегавшегося за день Кайо, - я иду домой! …Рааданн хотела остановить его, объяснить… - Ты не права, моя госпожа, - сказал Лив. - Подумаешь… это всего лишь игра! - Это не имеет значения. Честность так же важна, как доброта и милосердие. - Но я не хотела обманывать его, я же только пошутила… Но ты-то видел меня? - Конечно, - ответил Лив без улыбки. - А я нет, - признался Ольх, - как ты это сделала? - Разве ты не помнишь – только представь себе. - Как - здесь, сейчас? – удивился мальчик, - я думал, это действует только в Чудесной Стране. Ведь это настоящее волшебство! - Ты когда-нибудь видел волшебство ненастоящее? А, ну конечно, всякие там фокусы… - Фокусы заставляют людей улыбаться, - заметил Лив, - а волшебство иногда вызывает слезы, моя госпожа… Он вдруг замолчал, глядя в никуда - почти как тогда, в кресле, после того взял силу у Чудесной страны, чтобы вылечить щенка, и девочка ощутила тревогу за своего Рыцаря. Но тревожиться нужно было не о Ливе. - Твой брат попал в беду, - сказал Рыцарь, - я послал с ним свою тень, но этого оказалось недостаточно. Рааданн, запоздало вспомнившая о том, что собиралась догнать Йарти, но так и не сделала этого, мысленно отвесила себе хорошую оплеуху. - Где он? - В странном месте… Там стоит изваяние в виде колеса и человека, положившего руку на его обод… Я уже иду туда, госпожа. Никто не успел и вздохнуть, как Рыцарь исчез – наверное, для того, чтобы сразу оказаться там, где больше всего нужен. …Есть места, словно созданные для того, чтобы внушать людям сомнение и страх. Таким местом был расположенный чуть ли не в центре города пустырь, который все звали Пустошью, и который много раз пытались застроить или использовать. Только на Пустоши невозможно было сколько-нибудь долго заниматься каким-нибудь одним делом; люди становились рассеянными, рабочие то и дело роняли инструменты и застывали в неподвижности, а градоправитель, затеявший стройку в последний раз, вдруг передал должность своему помощнику и уехал из города. Все, что удалось поставить на Пустоши - это скульптуру человека с колесом, олицетворяющую вечное, безнадежное скольжение по накатанной колее, да несколько скамеек. Люди обходили Пустошь стороной, зато она стала любимым местом городского дурачка Филле; он жил в одном из недостроенных домов, а летом ночевал прямо на траве под открытым небом. Никто иной, как Филле, прочел надпись, выбитую на каменной плите, вмурованной в мостовую в центре Главной площади. Таинственная плита по легенде была найдена глубоко в земле при постройке города, а надпись на некому не известном языке считали чуть ли не заклинанием. И вот во время прошлой ярмарки Филле подошел к камню, постоял возле него и вдруг засмеялся. Когда его спросили, почему он смеется, он сказал «Здесь написано: занимайся только своим делом. Разве это не смешно?» Как-то так вышло, что все ему сразу поверили, хотя счастливым это никого не делало. В городе была своя собственная тайна, и вот ее не стало... Город без тайны - всего лишь город, каких много на земле. Когда к Филле пристали с требованием рассказать, где он научился никому не известному языку, он сказал «там» и отвел вопрошавших к Пустоши... Несмотря на это явное чудо, Пустошь не стала более популярной. …Цель была известна и Рааданн летела, не чуя под собой ног, а Ольх бежал вместе с ней. Остановились они, только достигнув цели. Пустошь ничем не отличалась от тех мест, в которых начали что-то строить, но почему-то вдруг передумали. Ее окружали недостроенные дома, пересекали недовыложеные квадратными каменными плитками тропинки, и только скамейки с резными деревянными спинками да статуя человека с колесом стояли на своих местах. Йарти сидел на одной такой скамейке, безжизненно свесив руки, щенок прижимался к его ногам, тихонько поскуливая. Лив стоял рядом, но не делал ничего. - Что с ним? – тихо спросила девочка. Йарти поднял голову и как-то странно, словно издалека посмотрел на сестру. - Какой же я был глупый, - сказал он, - какие мы все глупые. - Ты о чем? – удивилась Данна. - О том, что мы тратим все свое время на ерунду, не думая о том, что когда-нибудь оно закончится. И ты, и я, и все остальные, мы только и делаем, что убиваем время. - Не только, - сказал Лив, - мы живем. Мы все разные и очень разные вещи считаем важными. На них мы и тратим свое время... - А что по-настоящему важно? – перебил Йарти. – То, во что мы играем? То, что мы говорим или делаем, или то, чего не делаем и не говорим? От нас ничего не останется, потому что все мы – пустые изнутри. Лив нахмурился. - Скажи мне, ты понял только это? - А что еще я должен был понять? - Что одного понимания – мало, – ответил Лив. - Что оно не подскажет, что тебе делать с собственной жизнью. Даже здесь... Особенно здесь, где понимание железной ладонью ложится человеку на плечи и прижимает его к земле... Но ведь на самом деле оно должно поднимать человека над землей, давать ему крылья... - Крылья? – с недоверием и с усталостью повторил Йарти. – Я не умею летать. И ты тоже. - Но мы можем научиться. Ты хочешь? – глаза Рыцаря вдруг улыбнулись, - я – хочу. - Ты предлагаешь мне заменить одну игрушку на другую, - сказал Йарти. Рааданн тихо и немо стоявшая рядом подумала вдруг, что его голосом сейчас говорит кто-то другой. И в то же время она не могла не признать – именно сейчас в нем было много от прежнего капризного ребенка. – Предлагаешь потратить часть себя на то, чтобы поверить. Но вера – это всего лишь вера. - Как понимание – только понимание, пока ты не знаешь, что с ним делать. - С ним ничего нельзя поделать. Но оно многое может сделать с тобой... - Нет, - Лив взял Йарти за руку, - понимание – золотая монетка, которую ты можешь хранить в своем кошеле и тогда от нее тебе не будет никакой пользы. Можешь потратить ее или разменять на медь и серебро. Рыцарь развел в стороны руки, словно собираясь обнять весь мир и опустил их. Рааданн не знала что он хочет сделать, но почему-то вдруг почувствовала – ему трудно, очень трудно. Может быть, потому что он собирался снова совершить чудо в месте, которое сопротивлялось всему новому. Лив обернулся к Ольху. - Помоги мне, - попросил он. Ольх не удивился. - Чем я могу помочь? - Дай мне несколько строк… строк о том, что ты считаешь важным. Пусть в них будет надежда или мечта. Мальчик задумался, а потом кивнул. - Я знаю такие слова. Только... я так и не закончил то стихотворение, которое могло бы подойти. - Все равно. Прочти! Вот именно тут Ольх почему-то заколебался. Он огляделся вокруг, словно тоже почувствовал сопротивление со стороны, беспомощно взглянул на Рааданн, точно прося у нее помощи - и знай она, как, то непременно помогла бы ему! - и только потом начал читать: - Я видел его во сне – цветок золотой, как правда, Он мне не давался в руки, но сердце тревожно жег. Я шел за ним через ночь и знал – что вот так и надо, Что даром не достается волшебный этот цветок. Был долгим странный тот путь... Но вот я уже и рядом - Вдохнуть аромат чудесный, росу отряхнуть с листа... Но я спросил у него, коснуться смея лишь взглядом: «Как тебя называют?» И он мне сказал: «Мечта». Йарти поднял голову. - Ты в самом деле видел этот цветок? – спросил он. Ольх кивнул и улыбнулся. Казалось, он сейчас вспомнил, как это было и воспоминание словно осветило его лицо. Младший брат Данны словно прислушался к чему-то, что мог слышать только он. А потом он заговорил, продолжая не законченное Ольхом стихотворение: - Я видел его в бреду – в отчаянье и бессилье Синий цветок, как небо, и рядом с ним иногда Алый - такой как пламя или заката крылья, Что тихо обнимут небо, примирив «сейчас» и «всегда». Алый зову любовью синий – он верой звался – Так я давал им имя, этим цветам простым. Идя по пути простому, нередко я возвращался, Но все-таки я был счастлив, потому что я был любим. Может быть, голосом мальчика и вправду говорил сейчас кто-то другой... Может быть, это был сам Йарти – тот, каким он станет когда вырастет. Но по-настоящему это было не важно, ведь слова которые он произносил, были для всех и всего, кто их слышит. - Я знал, что он где-то есть, белый цветок, бесценней Чем целый корабль сокровищ, чем истина или свет. К нему пробирался я сквозь злую чащу сомнений, Что тернием прорастают сквозь все наши «да» и «нет». И если я не дойду, и если в пути отстану, Душу ранит усталость, глаза ослепнут от слез, Надежда моя прорастет сквозь пальцы, сжавшие рану, И белым цветком склонится над всем, что я ей принес. - Я понял, - сказал Йарти, - Нет ничего напрасного. А время, которое мы тратим... оно никогда не принадлежит только нам. Мы делим его со всем, что нас окружает. Мы не отдельные части, каждая из которых сама по себе, но целое из частей... Точно проснувшийся вот только сейчас, мальчик огляделся без тени печали и тревоги, и взял сестру за руку. - Я устал, Даннька, - сказал он, - пойдем домой. - Да, пойдем, - согласилась Рааданн, удивленная, растроганная и немножко встревоженная. Но тревога быстро улеглась, стоило им покинуть пределы пустоши. А Пустошь легко отпустила их.
сне жуткое чудовище напало на Мильзу и выходило так, что это она, Рааданн, напустила на подругу эту клыкасто-когтистую жуть… Рааданн проснулась в ужасе от видения бьющейся в черных когтях Мильзы, которая, чтобы освободиться, сбросила кожу, как змея, и оказалась дряхлой старухой. И конечно проснувшись, девочка почувствовала себя ужасно оттого, что совсем забыла о Мильзе. Болеет ли она еще, или, может, уже поправилась? В тот же день она отправилась навестить Мильзу - одна, потому что Лив отказался пойти с ней, а Ольх был занят. Удивленная отказом своего Рыцаря, она думала об это всю дорогу до самого дома Мильзы. Мама Мильзы сказала ей, что девочка все еще больна и проводила ее в комнату дочери, где за это время поубавилось беспорядка. Мильза сидела в кресле у окна; высокая спинка кресла полностью скрывала ее присутствие. Рааданн приблизилась, обойдя столик с розой и кресло, и застыла в немом удивлении и ужасе. То, что прежде казалось неясным намеком, сейчас проступало с неумолимой отчетливостью: глубокие морщины на лице четырнадцатилетней девочки, старчески пожелтевшие руки с выступающим сизыми венами… И седина в волосах. - Не спрашивай меня, что со мной происходит, - так и не дождавшись ответа на свой вопрос, сказала Мильза, - я не знаю. Может быть, твой друг из Чудесной Страны знает. Рааданн удивилась еще больше. О том, кто таков Лив и откуда он пришел, она говорила лишь одному человеку – Ольху… Тут же ее внимание привлекла тетрадь на коленях Мильзы, коричневая тетрадь Ольха. - Твой приятель заходил ко мне и принес почитать свои стихи, - заметив ее взгляд, сказала Мильза, - после того, как я читала ему свои. - Ты пишешь стихи? Девочка-старуха усмехнулась. - Я готова заниматься чем угодно, только бы не думать, не помнить… Ни один лекарь не смог помочь мне, волшебников в нашем городе нет, да и не верю я в волшебство. Разве что твой Рыцарь смог бы сделать хоть что-то… Обида зашевелилась в сердце Рааданн. Это была ее тайна, и ее право было рассказывать о ней тому, кому пожелает. А Ольх... Как он мог, как посмел?.. Мильза говорила еще что-то, но девочка не слушала ее, думая о предательстве Ольха, пока хорошо знакомые слова не привлекли ее внимания: - ...только представить? Вот так просто взять и поверить, что я могу сбросить с себя незаслуженную старость? - Да, - сказала Рааданн, ощущая и злость и жалость. - Ты можешь все, если поверишь. - От веры нет никакого толку. - Откинув с лица серебристую прядь, Мильза взяла в руки тетрадь Ольха и открыла, - и от неверия - тоже. Через мгновение ломкий усталый голос четырнадцатилетней старухи зазвучал стихами из коричневой тетради: - Створы заперты у ворот, Темнота легла на пути, Мне придется идти вперед, Или даже – просто идти.
Одиночество среди нас - Побежденный не страх, но страж. И кого-то ведет кураж, А кого-то – чужой приказ.
Выбор твой тебе на беду. Потеряв себя – не найти... Я не верю, что я дойду, Но без веры мне - не дойти.
И клянуть нельзя и молить, А вернуться – кто тебя ждет? Я ворота смог затворить Но других не нашел ворот.
Даже если их вовсе нет Всем скажу, что это не так. Притворюсь, что увидел свет И быть может, отступит мрак
Слышишь – это тебя зовет Ложь дороги, правда пути. Кто-то должен идти вперед, Кто-то может – просто идти... Мильза смотрела в открытую тетрадь, и на лице ее отражалось удивление – словно бы она собиралась прочесть совсем другое стихотворение, но именно это заставило ее прочитать себя. Обе заговорили одновременно. - Так не бывает… - сказала Мильза. - Ну, хоть кто-то же должен знать, как тебе помочь… - сказала Рааданн. - Найти причину, - прозвучал третий голос, - потому что это – Белая Старость. Обе обернулись и увидели стоявшего в дверях Йарти. - Откуда ты знаешь? – спросила Мильза, и одновременно с ней то же самое спросила Рааданн. - Я увидел тебя и понял, как это называется. - Как это, понял? - с недоверием и подозрением спросила Данна. Мальчишка почувствовал недоверие и немедля обиделся. - Догадался, угадал, сообразил – так тебе больше нравится? Думаешь, если маленький, значит глупый? Сама такая… - И где же мне искать причину? – Мильза подалась вперед, ожидая ответа. – И что, если ее нет? - Если ты и правда думаешь так, тогда ты еще больше ребенок, чем я… Рааданн, я видел, как твой Рыцарь куда-то уходит и лицо у него было такое, словно он уже не вернется. Рааданн онемела. С того дня, как побывал на пустоши Колеса, Йарти словно бы повзрослел, и вот теперь еще это его «увидел и понял»… И Рыцарь, ее Рыцарь, куда он мог уйти, никому ничего не сказав, не предупредив свою госпожу? Нет, Лив просто не мог бросить ее! Он был так нужен ей, она так к нему привыкла! Теперь ей уже казалось, что Рыцарь был рядом всегда… а что, если он вернулся в Чудесную Страну? Что-то было не так, что-то билось и кричало, делая ей все больнее, слово Рааданн вдруг осталась совсем одна на белом свете… слезы сами хлынули из глаз, и девочка не могла бы остановить их, даже если бы захотела. - Ну, ты чего? – сконфуженно пробормотал Йарти, - ну перестань! - Не могу, - всхлипнула Данна. - Человек может так мало, - сказала Мильза, не глядя на брата и сестру, - это первое, что я поняла очень быстро. Все мы герои в своем придуманном мире, где нас никто не видит, где некому оценить наши поступки, говоря, что это вот хорошо, а это – плохо… - Бездну тебе в сердце, - по взрослому выругалась Рааданн которой как-то сразу, должно быть от злости, расхотелось плакать, - пойдем со мной и я покажу тебе ее, эту несуществующую страну! Или ты слишком взрослая, чтобы признать, что тоже веришь в чудо? Не отвечая, Мильза захлопнула коричневую тетрадь и протянула ее Рааданн. - Возьми, отдай своему другу, и скажи ему, что все это красиво, но бесполезно. Стихи приходят и уходят, а печаль остается, ты просыпаешься такой же, как засыпала и перед лицом твоим снова встают те же беды. - Стихи – это мостик между сердцами людей, - серьезно сказал Йарти, глядя ей в глаза так, словно она не понимала простых вещей, и взял сестру за руку, - пойдем, мне кажется, мы должны сейчас быть дома. Рааданн подчинилась.
Стоять на пороге ожидания – странное, ни с чем не сравнимое чувство. Все в твоих руках, но ты не можешь сделать ничего. Только сама жизнь, да еще то, чего ждешь, имеет значение на этом пороге. Нет легких путей, и ожидание – нелегкий путь, даже если ты думаешь так. В ожидании Лива, Рааданн сидела у окна. Теплый летний ветер носил по улице прошлогодние пожухлые листья, и, немного пофантазировав, можно было представить, что шуршанием листья прежнего лета и листва нынешнего тихо переговариваются друг с другом. Хлопнула входная дверь и, подумав, что вернулся ее Рыцарь, девочка вскочила с места и помчалась по лестнице вниз. В самом деле это был Лив, но он был не один. Когда Рааданн спустилась, она увидела рыжего хулигана, который поддерживал за плечи Рыцаря. Мама приняла его из рук на руки, и пригласила Рыжего зайти и хотя бы выпить чаю. - Нет уж, спасибо, - поморщился Рыжий, услышав о чае, - я и так немного… переборщил с добротой. И увидав, как потрясли эти слова взрослую женщину, невесело усмехнулся – улыбка мелькнула на его губах и тут же пропала, точно унесенный ветром осенний листок. - Таким, как я, нельзя быть слишком хорошими… Доброта – как старое вино, она опьяняет и трудно отказаться, и не сделать добра снова и снова. - Постой! – он уже шагнул за порог, когда Рааданн остановила его, - где ты нашел Лива, и что случилось с ним? - Он сидел на земле и трясся, словно в лихорадке, - ответил Рыжий, - я не знаю, что это за болезнь, но над его головой не светило солнце, хотя повсюду было море света. - Солнце? – не поняла девочка. - Да… он был весь в тени, но рядом не было ни одного дерева и ни одной тучи в небе. Потом он встал и пошел, а через десять шагов упал на колени и пополз, - глаза хулигана вспыхнули и погасли. – Я не добрый человек и кое-кто меня вообще человеком не считает, но я не мог просто смотреть на него и ничего не делать. Я поднял его и повел, вернее, это он вел меня и привел сюда. Об остальном спроси его. Рыжий шагнул за порог, не сказав больше ни слова. Рааданн бросилась к Ливу и остановилась, напуганная пустым взглядом, глаза его на сером от пыли и словно бы выцветшем лице не выражали ничего. - Ой, нет… - в отчаянии прошептала она, - ну что опять с тобой случилось? Мама принесла мокрое полотенце и принялась стирать пыль и грязь с лица мальчика, От прикосновения мокрой ткани он очнулся, но не обрадовался этому: - О нет, я не должен был приходить сюда! - Какая чушь! - возмутилась Данна, не помня себя от тревоги, - куда еще ты мог прийти? И знаешь, было бы здорово, если бы ты больше не уходил, не предупредив меня! Рыцарь склонил голову. - Прости меня, моя госпожа… - Пойду-ка приготовлю для тебя ванну, - сказала мама, опуская руки, - так просто это не оттереть. И тебе нужно поесть. Проводив благодарным взглядом удалившуюся на кухню женщину, Лив снова поник головой. - Я должен уходить, госпожа. - Куда? – похолодев, спросила девочка, - и зачем? - Туда откуда пришел. Я нарушил закон. Я боюсь, что если останусь, вместе со мной за это накажут всех, кто будет рядом. Пожалуйста, отпусти меня! - Нет! – с каким-то отчаянным упрямством, с надрывом во внезапно предавшем ее голосе вскрикнула девочка, - я не могу отпустить тебя! Это… это неправильно, так не должно быть! Несправедливо наказывать человека за доброе дело! Взгляд Рыцаря заставил ее замолчать. Взгляд был такой, что она вдруг поняла – может быть ей и в самом деле придется его отпустить. Она не может помочь ему, не может исцелить, как он исцелил щенка Йарти... Как хорошо, как интересно играть, воображая себя могучей волшебницей, знающей секретное волшебное слово... легко и красиво представлять себе все, что только ни пожелалось – здесь и сейчас у нее не было никакой силы. Рааданн встрепенулась. Она думала о силе - но ведь за ее плечами была вся мощь фантазии… сила не воображаемая, но реальная - реальная сила воображения. Она взяла Рыцаря за руку, поразившись тому, как горячи его пальцы, и мысленно подбодрила себя: «Ты только представь... Предоставь, что Рыцарь здоров и все хорошо. Сумела же ты вообразить себе настоящую монетку и даже больше того - настоящего Рыцаря!» И Рааданн представила. Так легко, так спокойно, словно все в ней ждало именно этого. Ей даже не понадобилось закрывать глаза – а потому она сумела увидеть перемену, вызванную ее собственной фантазией. На один короткий миг лицо Рыцаря словно бы осветилось внезапно вспыхнувшим солнцем, и вдруг все в нем наполнилась красками жизни. Так преображается человек, отыскавший надежду... - Благодарю, моя госпожа, - сказал Рыцарь. – Ты спасла меня. Девочка пошатнулась, потом неловко, едва не промахнувшись, села в кресло и, закрыв лицо руками, заплакала. И спроси ее сейчас, почему она плачет, могучая волшебница, сотворившая чудо, - Рааданн ни за что не сумела бы ответить.
Ночью испортилась погода. Поднявшийся ветер приносил непривычные городу запахи далекого леса и еще более далекого моря. Рааданн проснулась с чувством, что вчера забыла сделать что-то важное и тотчас наткнулась взглядом на тетрадь Ольха. «Надо отнести ему, - подумала она, - и поговорить с ним». Она больше уже не злилась на то, что он раскрыл Мильзе ее секрет, по-настоящему не бывший секретом, но все же… Убедившись, что Лив вполне бодр, она отправилась в гости к Ольху, вернее хотела отправиться именно к нему, но ноги упорно сворачивали совсем в другую сторону, точно что-то более важное звало и влекло ее. Измучившись от того, что никак не может попасть по назначению, не понимая, что происходит, она позволила себе идти туда, куда вело ее тревожное, непостижимо мучительное чувство неполноты, незавершенности, неправильности происходящего. …Можно было догадаться! Ноги привели ее к дому Мильзы, и Рааданн не смогла пройти мимо него. Мильза выглядела еще более старой и усталой, чем вчера и девочка вначале не поверила своим глазам: нельзя же так постареть за ночь! Но оказалось – можно. - Я знаю, - сказала Мильза, - знаю, что происходит со мной. Чудесная Страна мстит мне за то, что я не верю в нее. - Что?.. – опешила Рааданн, - почему ты так решила? - Мне подсказала сказка о Розе, - девочка-старуха на миг замолчала, и вдруг начала декламировать со странным чувством в голосе, глубоким и сильным - словно говорящая ненавидела то, о чем говорила, до глубины своей души, - «Был человек, который делал все неправильно, невольно или вольно, нечасто думая о том, что есть различье между верным и неверным. Он вздумал семя посадить, чтоб вскоре явилась миру роза; зная все - что осень золотит листву деревьев, земля остыла, и прохладой дышит осенний день, он сделал, как желал. И им посаженное в землю семя взошло ростком, поправшее законы, одной лишь вере, вере человека обязанное жизнью. Он же знал – прекрасной будет роза, как рассвет и с нетерпеньем ждал, пока однажды ненастной ночью стужа поздних дней предел не положила той надежде. Так верил он, что позабыл о главном - о том, что время для всего свое. Кто верит страстно – верой ослеплен, и ничего другого он не видит… Поник цветок и не оставалось в нем ни капли жизни. В сердце человека ударила невиданная боль: «Но как же так? Я верил и любил - что холод ей, моей прекрасной Розе? Но вот она мертва. Так не должно быть… И что это за мир, в котором вера так слаба, так мелка, что защитить не может даже Розу? На а если не вере сила – в чем она тогда?» Он посмотрел вокруг и увидал - не верой мир силен - силен неверьем. Оно ведет, оно не знает меры, спасает иногда, но часто - поздно, оно одно прочнее скал и истин, и ничего нельзя поделать с ним…» Вот так. Что ты можешь сделать с этим? Мильза обращалась к Рааданн так, словно та должна была что-то сделать - прямо сейчас и не позже, чем через мгновение. - Я - ничего, - обретя вдруг странную зыбкую, но все-таки достаточно надежную опору - не в вере, а в уверенности - так правильно! – сказала Рааданн, - но ты – можешь. - Рааданн собралась с духом словно собиралась прыгнуть с высокой ветки и предложила: - Пойдем со мной, пойдем в Чудесную Страну, где нет ничего невозможного. Вера или неверие сделали тебя такой, но там ты сможешь исцелиться. И седая четырнадцатилетняя девочка не посмела спорить… на миг, только на один миг в ее глазах отразилось сомнение – а нужно ли, стоит ли? Но, кажется, в глубине своего сердца она уже знала – нужно и стоит. - Хорошо, я пойду с тобой, - Мильза сдернула со спинки кресла полупрозрачный кисейный шарф, и закутала голову так, чтобы скрыть лицо, - но вряд ли твоя Страна впустит меня. Что ты станешь делать тогда? Рааданн не ответила. Она верила. …Дым они заметили лишь за десять шагов от дома. Что-то горело, сильно чадя и не веря своим глазам, Рааданн бросилась бежать. Этого просто не могло быть, а если могло – почему она не почувствовала беду заранее, отчего сердце не предупредило ее? К сожалению, девочка не ошиблась - горел тот самый задний двор, где она поместила Врата в Чудесную Страну. По настоящему там и нечему было гореть. Но Рааданн, увидав копоть на стене дома и обуглившиеся доски забора, поняла, что здесь никогда больше не будет никаких Врат. Мама и дядя Рикку, успели затушить короткий, как злое слово, пожар, но не знали, отчего он начался. Это уже была не игра. Рааданн ощущала себя ограбленной. Казалось бы - что может быть проще? Помести Врата в Чудесную страну в другом месте и играй дальше. Но вдруг оказалось, что выдумка ее и это теперь черное от копоти место, связаны слишком тесно. Потеряв одно, Рааданн навсегда потеряла и другое. Врата сгорели, и входа в Чудесную Страну больше не существовало. Она не могла помочь Мильзе, не могла отправить Лива назад, если вдруг все станет так плохо, что другого выхода не останется, и все ее чудесные приключения закончились раз и навсегда. Но может быть, Лив знает другой путь? Ведь он собирался как-то уйти... Девочка оглянулась, ища Лива, и с удивлением поняла, что ее Рыцарь не сражался с огнем вместе со всеми. - А где Лив? – спросила она у мамы. - Он болен дочка. Час назад я нашла его лежащим на полу… словно он упал и не смог подняться. Но он попросил меня не звать целителя. Рааданн бросилась к дому, забыв обо всем – о недоступной теперь Чудесной Стране, о Мильзе и ее беде. У нее была своя, в сто раз более горькая. Лив был уложен в постель и не удивительно – выглядел он по настоящему больным. Серая бесцветность вернулась, но вернулась и тень что окутывала его точно душным плащом. - Ой, нет… - прижимая ладони к щекам, прошептала девочка, - нет, нет, нет… Рыцарь открыл глаза – непроницаемо-темные, обжегшие Данну холодным презрением. Приподнявшись на локте, он смотрел на нее, словно видел впервые, но уже ненавидел всем своим сердцем. - Ну что застыла? Вайка за пятку укусил? Ожидавшая чего угодно – новой просьбы отпустить его, порыва просить прощения неведомо за что - девочка похолодела. Вайка был придуманным ею мелким злым зверьком, от укуса которого человек превращался в камень. - Лив… Лив, ты что? – с трудом нашлась она, - это же я, твоя госпожа… - О, я помню, - тонко усмехнулся Рыцарь, - только мне нет от этого ни пользы, ни удовольствия. Думаешь, мне больше заняться нечем, кроме как шлейф за тобой носить? Сколько еще я должен дожидаться пока ты, наконец, попадешь в настоящую беду, чтобы я смог спасти тебя, исполнить свой долг и освободиться? У Рааданн подкосились ноги. Неловко сев в подвернувшееся кресло, она и не почувствовала, как беспомощные слезы потекли по щекам. - Да ты… да как ты… - только и сумела произнести она, прежде чем разрыдалась в голос. В комнату вбежала мама. - Данна, дочка, что случилось? Оказавшись в ее объятиях, девочка разрыдалась еще сильнее, чувствуя, что не сможет произнести ни слова, а если начнет рассказывать – слез хватит до самой ночи. - Как я мог забыть, что этим всегда все и кончается, - презрительно скривившись Лив отбросил одеяло и легко, упруго поднялся, - слезы и сопли. Руки мамы, такие нежные и ласковые, вдруг словно окаменели. - Повтори, пожалуйста, - тихо сказала она, выпуская из рук дочь, - и если я не ослышалась, извинись перед Данной. Рыцарь немедленно подчинился, с самым гордым и презрительным видом опустившись на колени. И голос его, которым он просил прощения, был холоден и равнодушен. - Прости меня, моя госпожа. Мама долго глядела на него, потом вздохнула и вышла из комнаты. - Поднимись, пожалуйста, - сказала Рааданн, стараясь, чтобы голос ее звучал так же спокойно, как голос мамы, - и никогда больше так не делай. Если ты чувствуешь себя связанным, я отпущу тебя, освобожу от твоего долга. Иди, возвращайся в Чудесную Страну. - Боюсь, ты не можешь сделать этого, моя госпожа. Долг есть долг, это – условие, записанное на пергаменте моей души. Переступить через него значит переступить через себя, а это хуже, чем смерть. Впрочем, - он снова усмехнулся, - можешь попробовать. - С этим нельзя играть, - в дверях появилась Мильза, о которой все позабыли, - разве ты не знаешь? - Играть? – Рыцарь рассмеялся, запрокинув голову, - и верно, это единственное, что вечно приходит вам в голову. Игра… вы так привязаны к ней, что предпочитаете ее всему... Игра делает вас счастливыми чаще, чем жизнь. Но это ложное, пустое счастье, оно не может дать ничего, а жизнь скоро ставит на место зарвавшегося мечтателя, пренебрегшего ею. Она ревнива, как и Судьба… Звук пощечины оборвал его слова. Мильза, вдруг оказавшаяся рядом с Рыцарем, медленно опустила руку, а Лив поднял свою чтобы потрогать щеку наливавшуюся алым. - За что? – безо всякого чувства спросил он, - разве это не правда? - Правда. Но именно за это, - ответила Мильза, - а еще за то, что не всем и не всегда можно говорить правду. - Это мелочи. Если кто-то не желает признавать правду – что мне до этого? - Ничего, если ты не боишься превратиться в чудовище… - Ну, хватит, - вмешалась Рааданн, чувствуя, что еще минута – и она не выдержит. Каждое слово Лива камнем ложилось на ее сердце, и еще было что-то в его голосе, от чего темнело в глазах, - все было так просто и так… красиво. Если это была игра – разве в этом есть что-то плохое? Посмотри на себя, Лив, ты был Рыцарем. Кем ты стал теперь? Лив с притворным сожалением склонил голову. - Госпожа всегда права… Но вот еще что я скажу, и только это: даже сейчас ты играешь. Для тебя все происходящее – забава, ведь только представь себе, и все будет по твоему желанию. А для меня это – жизнь, другой нет, и не будет, - он взглянул на Данну без злобы и без осуждения, но так, что сердце в груди Рааданн обратилось в камень, - всегда помни о том, что ты играешь мной. Он церемонно (о нет, скорее – бесцеремонно) – поклонился и вышел. Внезапная усталость снова толкнула Рааданн в кресло. Блуждающий ее взгляд споткнулся о взгляд Мильзы. Девушка-старуха едва заметно кивнула, делясь с Рааданн безмолвным пониманием чего-то такого, чего не поняла еще сама Рааданн.
…Мама, расстроенная и усталая, успела поставить чай для гостьи, но Мильза собиралась уходить. - Постой, куда ты? – спросила Рааданн. - Не знаю, но если где-то есть спасение для меня, я не найду его сидя на одном месте. - Нет, подожди… - девочка вскочила на ноги, отчаянно надеясь, что у нее еще есть время, чтобы попытаться исправить неисправимое, - разве ты не пойдешь со мной? - Но как же… - Да, то место где были Врата, сгорело, и другого пути в Чудесную страну я не знаю, но сейчас мне кажется – он все же есть где-то, там… - И где это – там? Рааданн крепко зажмурилась. Там - это было все, что она могла сказать, просто направление, по которому нужно пройти, как она прошла однажды по дороге к Черному Копью вместе с Ольхом. - Там, впереди. Нужно идти и тогда будет ясно… Что ясно, она и сама не знала. Но словно беспокойная стрелка компаса, что-то дрожало в ней, безошибочно указывая верный путь. - Хорошо, идем, - легко согласилась Мильза, и решительно взяв ее за руку, повлекла к выходу.
…Рааданн никогда не видела в городе столь извилистой дороги, как та, по которой они шли сейчас. Девочка торопилась, и, торопясь, не заметила, как и когда ясный день обернулся вечерними сумерками - словно существовала явная видимая граница между светом и темнотой и Рааданн перешагнула ее. Вечерний город был неузнаваемым, чужим и она шла по нему как по чужому, не отвлекаясь на поиск иных ориентиров, кроме того чувства, что влекло ее к цели - таинственной и неизвестной. Пока ее и ее друзей не остановили, заступив им путь. …В темной подворотне их было четверо или пятеро. Высокие, полные наглой самоуверенности и не ожидавшие, должно быть, что добыча сама придет к ним в руки, они выразили своеобразную радость, увидев, что рыбка попалась в сети. - Деньги, золото есть? – деловито спросил будущий атаман, ныне старший из этих шестнадцати-семнадцатилетних любителей легкой наживы. Рааданн почувствовала страх и следом за ним - злость. Не потому, что это был третий случай за лето, и не потому, что ее Рыцаря не было рядом (да и его Тени, скорее всего, тоже), не потому, что ничего нельзя было поделать с этим – потому, что ее остановили, а время было на вес золота. Она чувствовала, как гаснет, гаснет свет ведущего ее маяка. И того, что он погаснет совсем, девочка боялась куда больше, чем городских хулиганов… И слова, которые нашлись вдруг, были очень простыми словами: - А тебе, правда, очень нужны деньги? Жаль, что у меня нет с собой ни монетки. Я бы хотела помочь тебе… - Действительно жаль, - легко, но уже не так уверенно, согласился хулиган, - я обещал подарок моей подружке. - Да, обещал! – одна из темных фигур придвинулась ближе и Данна не без удивления поняла, что это девушка, одетая в ту же неприметную, неброскую одежду, что и остальные, - и я своё получу! - Успокойся, Тира! Когда это я не выполнял своих обещаний? - Сейчас, - уставив руки в бока, отрезала Тира, - развесил уши, словно эта мелочь – твоя родственница, и ты не собираешься пощипать ее… - Но если щипать действительно нечего… - А ты проверил? – снова вышла из себя Тира, - ну-ка, что у тебя в карманах, милая крошка? - Я и сама не знаю, - сказала Рааданн без тени страха, - сейчас посмотрю… ну вот, носовой платок, карандаш и вот это. Она подняла на ладони камешек на шнурке – подарок Ольха. - Хочешь, подарю? - На кой мне твой булыжник? Серебро, ну, хотя бы позолоченная медь есть? - Откуда? Кто бы доверил мне настоящую ценность, мне же только двенадцать… - А твоя старуха?.. - Я не старуха, - сказала молчавшая до сих пор Мильза, - мне пятнадцать лет. - Что-о-о? – глаза Тиры полезли на лоб, но она быстро справилась с собой, и взглянула на своего друга-хулигана с безграничным презрением, - да, говорили мне, что с тобой, Джару, связываться не стоит, но я не поверила. А зря… вечно тебе всякие уроды попадаются, словно город только ими и населен! - Дура ты, Тира, - сказал Джару, - тебе хотят сделать подарок, а ты… - Бери, - Рааданн протянула шнурок с камешком оскорбленной, злящейся Тире, - он настоящий и приносит счастье! - Да мне-то что с того, малявка? Будь это золото… - Но счастье и удачу не купишь за золото! - Ага, конечно... удача и счастье сегодня есть, завтра нет, и как хочешь, так и выкручивайся! - Как может не быть счастливой такая красавица? – искренне удивилась Данна, - ведь ты красивая. Мне хочется взять в ладони твое лицо и разгладить все морщинки на нем… - Морщинки? – возмутилась Тира, мгновенно вспыхивая от новой искры, упавшей на хворост ее сердца, - где ты видишь морщинки на моем лице, малявка? - Когда ты злишься, они появляются. Когда грустишь – тоже, но с этим ничего не поделаешь, печали так много на свете. - Да ты… - Тира споткнулась о слова, которые хотела произнести, - да как ты смеешь? - Остынь, Тира, - попросил Джару, - с тобой же вежливо разговаривают! - И ты туда же, обормот бездомный? Все, с меня хватит! Тира развернулась и почти бегом бросилась прочь. - Ой, нет! - воскликнула Рааданн, - я не хотела обидеть ее! - А ты ее и не обижала – она сама обиделась, - усмехнулся Джару, - я же говорю – дура… Ладно, время уже позднее, пожалуй, вам стоит закончить свой путь… да, кстати, раз уж Тира отказалась, ты не могла бы подарить это мне? - Возьми, если хочешь, - Рааданн отдала ему счастливый камень, и хулиган повесил его на шею. - Спасибо. Ну что, ребята, пойдем, поищем себе другое занятие? – спросил он и, странно, никто из «ребят» не возразил будущему, а теперь, возможно, бывшему атаману. - Немножко доброты? – тихо спросила Мильза через несколько шагов. - И только-то? Рааданн тихо кивнула.
Постепенно Рааданн начала видеть окружающее так, как видела только в воображаемой ею Чудесной Стране. Звезды над ее головой стали сказочно ярки, деревья покачивались, слово оживая, и в шелесте их листьев девочке слышались слова одобрения и поддержки. Дорога сама ложилась под ноги, перестав, наконец, сворачиваться в невиданные петли; впереди темнела громада причудливого здания, в котором светилось единственное окно. - Замок, - уверенно сказала Рааданн. - Да нет же, - не очень охотно поправила Мильза, - это Школа. Замок, Школа – было все равно, потому что Данна шла только в одно место, и туда же она вела за собой Мильзу, чей шаг становился все медленней. Наконец у самых ворот она остановилась вовсе. - Я… мне нужно отдохнуть, - сказала она - Присядь, вот скамейка. Мильза села, но Рааданн осталась стоять, глядя на единственное светящееся окно – пока оно горит, еще не поздно все исправить. Можно и нужно пойти до конца – до счастливого конца, а как же иначе?.. - Ой… - кто-то вынырнувший из темноты столкнулся с Рааданн, да так, что она плюхнулась на лавку рядом с Мильзой. - Ты что здесь делаешь? - А ты? – спросила девочка, потирая ушибленные ладони, которыми пыталась остановить падение, и глядя на удивленно моргающего Ольха. - Не знаю. Я… мне надо туда, - он махнул рукой в сторону ворот Школы-Замка и единственного сияющего окна. - Нам тоже, – Мильза поднялась со скамейки. – Значит, идем. Странно, в воротах Школы не было сторожа, и они были открыты. Трое вошли внутрь. Безоговорочно доверяясь ведущему ее чувству, Рааданн подошла к двери комнаты, таящей свет, и постучала. - Кто там? – спросил голос человека, отягощенного годами. - Я Рааданн, магистр Дольмаш, и со мной мои друзья. Дверь отворилась. Стоявший на пороге магистр близоруко щурился. - Дети? Но ведь уже поздно. Что вы делаете здесь? А вы, госпожа?.. - Я Мильза и мне пятнадцать лет, – сказала старая седая женщина, - я пришла сюда искать спасения от Белой Старости. - Белая Старость? – магистр отступил, пропуская гостей в комнату, - но ведь с этим ничего нельзя поделать! - Можно, - сказала Рааданн, - для этого мы и пришли сюда. Скажите, здесь есть что-то, похожее на Лабиринт? Что-нибудь запутанное, со многими коридорами, тупиками и неизвестностью? - Неизвестностью?.. Да пожалуй, есть, - магистр взял в руки свечу, чей огонь привел сюда троих, - но зачем тебе? - Я не могу сказать, пока не попаду туда, - честно призналась Рааданн. - Хм, ну что ж… Здешние подвалы чем-то похожи на Лабиринт. – Магистр поставил свечу на окно, поближе к книжной полке, с которой достал большую толстую книгу с неровными листами. Это оказалась что-то вроде истории, но не страны, не мира и не человека, а того места, на котором стоял город. - Здесь… да, вот здесь, - листавший книгу магистр остановился на странице, испещренной черточками, квадратиками, темными и светлыми прямоугольниками, соединенными в одно целое, - когда-то это выглядело так и никто не знает, кто и зачем построил испещренный ходами подземный этаж, затратив столько сил постройку. Позже над ним построили Школу. В здешние подвалы редко кто заглядывает, даже из любопытства… это не простое место. - Мы пойдем туда. …Кто из троих это сказал? - Как, прямо сейчас, в темноте? - Конечно. Разве днем в подвалах светлее, чем ночью? Старый магистр потряс головой. В самом деле, отчего это он решил, что рассвет что-то меняет в подземных помещениях? - Хорошо, тогда вот, - он разгреб книжные завалы на одной из полок и вытащил связку свечей, - это вам понадобится, и я провожу вас до входа в подвалы. Только… вы не боитесь заблудиться? - Вряд ли это случится, - сказал Ольх, беря одну из свечек и зажигая ее - иначе, зачем все это? То, что привело нас сюда, никому не желает зла. - Все обязательно будет хорошо, - поддержала его Рааданн Магистр задумчиво улыбнулся. - Да, я знаю… теперь я знаю это точно. Рааданн, уже готовая идти, еще раз посмотрела на него. - А вы и правда думали, что Лив - Бог? - спросила она вдруг. Магистр ничуть не удивился вопросу. - Я и сейчас так думаю. Видишь ли, любой человек - немножко бог... Просто один больше другой - меньше. А Лив... В нем этого очень много. Наверное, даже слишком. Только я зря задавал ему свои вопросы. Человек сам, только сам может найти тот ответ, который сделает полным его жизнь, его сердце. Вход в лабиринт оказался обычной дверью, правда, очень узкой. И ключ не понадобился - даже замочной скважины не было, да и кому нужен замок, если дверь находится в полу? Открыв-откинув ее, магистр Дольмаш осветил ведущую куда-то вниз лестницу. - Спускаться недолго, но лестница очень крутая, будьте осторожны, - напутствовал он. Рааданн спустилась первой и оказалась в небольшом помещении, до самого потолка заставленном хламом, так что всем троим места там едва хватило. Старые, полуразвалившиеся шкафы, столы и стулья, причудливые конструкции непонятного назначения, загромождали проход к еще одной двери, казавшейся скорее нарисованной на стене, чем настоящей. Кое-как пробравшись к ней сквозь груду хлама, Рааданн толкнула ее, взявшись за пыльную медную ручку. Дверь отворилась и Рааданн и ее друзья оказались совсем в другом мире. Все здесь должно было говорить о древности и о самом времени, которое одно только и знает, как начинаются и чем кончаются все истории. Но почему-то именно этого - древности сооружения тут и не ощущалось, а время... оно словно остановилось. Большая квадратная комната, и в каждой ее стене – высокая арка- проход. Здесь было светло, словно светились сами стены и трое решились погасить свои свечи. Рааданн задумчиво приблизилась к одному входу, и попыталась представить, что именно этот ведет в Чудесную Страну. Стоило ей подумать о Чудесной Стране, как она почувствовала – в конце этого коридора – пустота, а за ней еще одна пустота и еще одна и так до бесконечности. - Не этот, - сказала она вслух, хотя никто ни о чем ее не спрашивал. Следующий коридор ответил той же пустотой, но вот последний… Рааданн словно услышала, как он вскрикнул от радости наконец-то закончившегося ожидания: «Да-да, это я нужен тебе!» - Сюда, - сказала она, и вошла первой. Коридор был чистым и светлым – ничего мрачного и зловещего, камни его стен дышали теплом, похожим на тепло живого существа. Рааданн остановилась, только увидав первое разветвление – один коридор превращался в два, и, оглянувшись, не увидела своих спутников. Страх острой иглой кольнул ее в сердце. Одна, совсем одна здесь, в этом месте? Она пыталась позвать их, пыталась даже вернуться – что-то остановило ее, не позволило сделать ни полшага назад, а голос просто не прозвучал. И тогда она поняла – так и должно быть, пугаться нечего, и, выбрав направление, свернула в новый коридор. Путь ее был недолог. Через три или четыре поворота перед ней открылась гигантская зала, посреди которой восседало Чудовище. Оно светилось чистым золотом, а темные глаза его были полны мудрости и тишины. - Здравствуй, - сказала Рааданн без страха. - Здравствуй и ты, - ответило Чудовище, - ты хочешь спросить о своих друзьях? Они скоро придут сюда, а пока я загадаю тебе загадку, чтобы тебе было не так скучно ждать… - Я знаю твою загадку, - улыбнулась девочка, вспомнив одну из своих любимых сказок, - кто самый суровый судья, перед чем склоняется и самый суровый судья, и что превращает в пепел разожженное ими пламя? Ответ таков: самый суровый судья – совесть, склоняется она перед милосердием, а безразличие превращает их пламя в пепел. Как и любое другое пламя… Чудовище на миг перестало сиять, и Рааданн сумела увидеть голубовато-серую шкуру с темными пятнами, похожими на веснушки. - Как просто… и как сложно. Но вот и твои друзья! В самом деле, из другого коридора в большую залу вышли Мильза, Ольх… и Лив, ее Рыцарь. Он шел, пошатываясь, точно всеми своими силами сопротивлялся этому, и взгляд его был мутен и бессмыслен. - Лив? Что ты здесь делаешь? - То же, что и ты, моя госпожа, - заплетающимся языком ответил он, - ищу выход. - Вечность, да ты пьян!.. - О, нет… нет на свете такого вина, которое опьянило бы меня, разве что напиток прозрения… Это всего лишь бессилие. Я стал бесполезным для тебя, госпожа, - он положил руку на рукоять кинжала, - даже с этим… Но ты… ты должна проводить меня, увести отсюда – или, может, это сделает твой друг, который должен мне? - О чем ты? – спросил Ольх, поняв, что Рыцарь говорит именно о нем, - за что я должен тебе? - За то, что я дал твоей матери - или теперь ты будешь спорить? - Нет. Лив усмехнулся, но в глазах его не было и тени веселья. - Я хочу жить, - сказал он, - но если не вернусь в Чудесную Страну, очень скоро меня не станет. Если вернусь – не выполнив долга перед госпожой – не станет тоже, от меня не останется даже тени. Если же кто-то приведет меня и скажет – Рыцарь сделал все, что мог, любая ложь станет правдой в устах человека, и я не исчезну. Ты согласен? - Да… - Нет! – резко и четко произнесло Чудовище, - он не отвечает за твою жизнь и твои ошибки! - Кто же отвечает? Все они охотно пользовались мной, когда могли… С кого я должен спросить? - С того, кто позвал тебя. Можешь так же спросить с меня, но я могу лишь помочь твоей госпоже. - Так чего ты ждешь? У меня мало времени… - Хорошо, - Чудовище устремило взгляд темных глаза на Рааданн, - ты согласна с тем, что каждый, кто пришел сюда, должен получить свою награду, найти сокровище? - Сокровище? Ты говоришь о кладе? - Нет. Есть что-то более ценное, чем золото и серебро. Каждый пойдет своей дорогой в поисках такого сокровища, но вести их всех будешь ты. Согласна? - Да, - ответила девочка, - но что я должна делать? - Стать каждым из них, дать им то, что есть у тебя, но нет у них, и верить в то, что все будет так, как ты захочешь. Рааданн оглянулась – за ее спиной ждали ее слов седая пятнадцатилетняя девочка, мальчик, сочиняющий странные стихи и Рыцарь, переставший быть Рыцарем… - Да, - сказала она, - я сделаю это. В тот же миг она оказалась на высоком троне, где прежде восседало Чудовище, а где-то внизу, очень далеко, у ее ног, остались темные фигурки ее друзей и сияющее тело прежнего обитателя трона. - Вот и начало, - сказало Чудовище.
…Хорошо быть мальчиком, думал Ольх, шагая по лесу, и эта мысль удивила его – как будто он мог быть кем-то другим! Ну, наверное, быть девочкой тоже приятно, но все же не так приятно, как мальчиком. Мальчик имеет куда больше свободы, правда и опасностей в его жизни больше тоже. Об одной из них он не забывал ни на минуту и потому постоянно оглядывался и очень спешил – вечерело и можно было в любой миг встретить волков, вышедших на охоту. Впрочем, как и в любое другое время, напомнил себе он. На шее мальчика висел медальон – прозрачный овал из стекла или из горного хрусталя, и время от времени Ольх ловил им солнечный луч и любовался зажигающейся в медальоне радугой. Потом ему в голову пришла мысль посмотреть сквозь него на мир; мальчик остановился и поднял медальон к лицу… От того, что Ольх увидел, стеснило сердце, хотя мгновение спустя он уже и не помнил, что именно увидел и ему захотелось взглянуть снова… И он сделал бы это, если бы в этот миг не почувствовал той странной жажды, что настигала его в самое неподходящее время. Пришлось остановиться, достать из-за пазухи толстую тетрадь, а из кармана – карандаш и растянуться прямо на траве для полного удобства. Стихи выплеснулись сразу и целиком, трудно было удержаться от соблазна выговорить их вслух прежде, чем записать, но он слишком торопился, боясь потерять хоть одно слово. - Что это? – услышал мальчик, совершенно увлекшийся своим занятием, - что ты делаешь? Ольх мгновенно захлопнул тетрадь, но поздно. Незаметно подошедшая красивая девчонка смотрела на него с улыбкой. - Опять стихи кропаешь? - А тебе какое дело? – огрызнулся мальчик. - Да никакого… прочти мне, а? - Вот еще, - насупился Ольх, не понимая, с чего это Мильзе, красавице и воображале, захотелось потешиться стихами, - иди, играй в свои девчачьи игры! - Фу, какой грубый… я же вежливо попросила! Ну, почитай! Точно зная, что она не отстанет, Ольх вздохнул, открыл тетрадь, окончательно смирившись со своей участью, и прочел: - Своей Судьбе не скажешь «нет», не выставишь за дверь. Судьбу не проведёшь - она всё знает наперёд, Сегодня был ты человек, а завтра - будешь зверь, Твоя судьба, уж мне поверь, всегда тебя найдёт.
Ты первым отыщи ее, и, может быть, тогда, Лицом к лицу ей скажешь: «Да я твой, а ты моя». Судьба отступит пред тобой и вспыхнет как звезда И поведет тебя сама в неблизкие края.
Там будут радость и покой, отчаянье и гнев Там будет все, в чем скуки нет, и трусости, и лжи. И если встретишься с Судьбой, судьбу преодолев, За все дары не позабудь - спасибо ей скажи. - Замечательно! – захлопала в ладоши Мильза, - прочти еще! Ольх начал сердиться. - И не подумаю. - Но почему? Ты же настоящий поэт! - Бывают ли ненастоящие поэты? – спросил незнакомый голос, и молодой человек, высокий, и – вот диво! – с мечом на поясе – вышел из-за деревьев, - но только не думай, что это веселое занятие, быть поэтом. Каждый из них знает, что лучшие стихи дарят печаль и дорога. - Глупости, - фыркнула Мильза, - стихи и печаль никак не связаны, так же как печаль и дорога. - Правда? – молодой человек улыбнулся, - я Рыцарь и знаю об этом все. А что это у тебя? – неожиданно спросил он, пристально глядя на медальон на груди мальчика, - можно посмотреть? Ольх неохотно отстегнул цепочку и протянул вещицу Рыцарю, который несколько мгновений просто разглядывал его, а потом посмотрел на мир сквозь прозрачный овал… Когда рука, державшая медальон опустилась, лицо Рыцаря отражало сожаление и надежду. - Я хотел бы купить его у тебя, или выменять на что-то, - сказал он. - Он не продается и не меняется, - ответил немного встревоженный Ольх – а вдруг Рыцарь не отдаст медальона? – это подарок. - Понимаю. Но для чего он тебе? - А тебе? - Я буду смотреть сквозь него на мир, и видеть его таким, какой больше всего подходит мне. Разве в этом есть что-то плохое? - Отдай, - потребовал мальчик, чувствуя, что вот-вот расплачется. Рыцарь тотчас протянул ему цепочку с медальоном, хотя видно было, что расставаться с ним он не хочет. - Возьми, пожалуйста…о, не считай меня человеком, способным отнять что-то силой у другого человека! Понимаю, ты не веришь мне, потому что не знаешь меня… Но посмотри на меня сквозь медальон и ты увидишь. Увидишь, почему можешь доверять мне. Ольх, собиравшийся как можно скорее отправиться домой – слишком много приключений для одного вечера! – осторожно взглянул сквозь прозрачный овал. Голова чуточку закружилась, но это тотчас прошло, и он увидел, что Рыцарь вовсе не взрослый, а такой же мальчишка как он, что меч его – всего лишь короткий кинжал, и что он никому не может сделать зла. Когда Ольх опустил руку, на месте высокого взрослого Рыцаря остался стоять увиденный сквозь медальон мальчик. - Я всегда был таким, - сказал Рыцарь, прежде чем вопрос сорвался с губ Ольха, – просто, если нужно, я могу казаться старше и сильнее. Я надеюсь, теперь мы можем поговорить с тобой об обмене? - Нет, - сказал Ольх, пряча медальон в ладони. - Даже если я подарю тебе чудо? - Чудо? – вмешалась удивительно долго молчавшая Мильза, - смотря какое это чудо. Если из тех фокусов, что показывают на ярмарке всякие Великие Маги и Могучие Волшебники… Не дослушав ее, Рыцарь огляделся и, заметив на краю поляны большой, ему по пояс, камень, подошел к нему. На одно мгновение его фигура закрыла камень от взглядов смотрящих, его руки вспорхнули вверх и опустились. А потом он отошел в сторону и двое потрясенно замерли – из выпуклой серой вершины камня росла живая, изумительной красоты алая роза. - Это Роза Веры, - сказал Рыцарь, - в руках того, кто сорвет ее, она станет хрустальной, и ни старость, ни болезни не тронут его, пока Роза цветет. - Но ведь... хрустальная роза не может завянуть… Значит, так можно прожить вечно? – спросила Мильза, очарованно глядя на цветок. - Увы, нет. Но Роза завянет, только если человек перестанет верить в ее силу. Разве тяжело хранить в сердце веру? Щеки девочки вспыхнули румянцем, и она удивленно глянула на Ольха. Чего он ждет? Ему предлагают такое… - Соглашайся же! Какой-то медальон за вечную молодость… - Нет, - очень уверенно прервал ее мальчик, - никакого обмена не будет! Мильза покраснела. - Да ты с ума сошел! – она шагнула к камню и посмотрела на Рыцаря жалобно, умоляюще, - раз цветок не нужен ему, может быть, ты подаришь его мне? - Роза нужна тебе? – спросил Рыцарь, - ты хочешь получить ее? Подойди и возьми. Дважды повторять ему не пришлось. В один миг волшебный цветок оказался в руках Мильзы… Став хрустальной, Роза неожиданно потяжелела, так, что девочка едва не уронила ее. - Теперь ты должна мне, - произнес Рыцарь, выглядел он как ребенок, но это казалось сейчас личиной, обманом, - и потому исполнишь мое желание: правдой или неправдой, волей или неволей забери медальон у своего друга и отдай его мне. Мильза снова едва не уронила цветок. - Но я… я не могу. - Не можешь? Разве ты не хочешь всегда быть такой же красивой, не хочешь, чтобы Та, Что Приходит За Всеми забыла о своем существовании? Мильза посмотрела на Ольха беспомощно и растерянно. - Я не могу... – повторила она и неясно было о чем говорит девочка, которая держит в руках вечную молодость – о том, что отказаться от нее выше ее сил, о том что ей не суметь уговорить Ольха отказаться от медальона, или о том, что никому и никогда, даже с помощью волшебной Розы, не выйти из под власти Той, Что Приходит За Всеми. Рыцарь, со страной улыбкой положил руку на камень, и камень треснул. А Ольх... Ольх почему-то вдруг совсем перестал бояться мальчика-Рыцаря который вел себя и говорил как ожесточившийся взрослый. - Тебе очень нужен этот медальон? - спросил мальчик. - Больше жизни, больше надежды, больше истины... Ольх смотрел в глаза мальчика-Рыцаря. А потом на открытой ладони протянул ему прозрачный овал на цепочке. - Возьми, - сказал он, - я дарю его тебе. Мильза, стоявшая в стороне, сжимала в руках стебель хрустальной розы. Неужели нет на свете ничего более привлекательного, чем вечная юность и красота?.. - Возьми, - как-то очень легко пересилив себя, сказала она, протягивая Рыцарю Розу, - отдай ее тому, кому она нужна. Рыцарь отступил на шаг, чем-то смущенный, или, быть может, это лишь показалось Ольху. А потом осторожно взял те дары, которые ему предлагали. И с обоими, он, кажется, не знал сейчас, что ему делать. Овал медальона переливался в лучах солнца, а Роза... Хрусталь под пальцами Рыцаря медленно и неотвратимо превращался в живое – алые лепестки дышали, покачивая единственную каплю росы, сверкавшую как величайшая драгоценность, и от Цветка разносилось благоухание, прекраснее которого могла быть одна только жизнь.
Рааданн слышала, что кто-то зовет ее, но ответить не могла. И ничего не могла - слышала она словно сквозь вату, перед глазами у нее все расплывалось и от попыток сосредоточить взгляд, становилось лишь хуже. Потом она поняла, что слаба, как голодная мышь и не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Она хотела спросить, что случилось, но не сумела разлепить губ. - Она дала каждому, кого вела, то, чего ему не хватало, и взяла себе Белую старость и наказание, грозившее тебе, - услышала она голос Чудовища, едва узнаваемый, странный. - Она сделала еще больше, - сказал другой голос, и этот она узнала сразу – это говорил ее Рыцарь. – Моя госпожа заплатила за то, чтобы я стал частью этого мира и мир принял меня. Принял и простил. И теперь мне есть чем заплатить миру за исцеление моей госпожи. Лив сказал это бестрепетно и беспечально, но Рааданн поняла, что сейчас произойдет что-то непоправимое. Девочка попыталась остановить Лива – что бы он ни собирался сделать... Она не успела. - Моя жизнь – это твоя жизнь, госпожа, - сказал Рыцарь. Мильза вскрикнула, и закричал Ольх. Белый свет прорезал тьму, застилавшую глаза Рааданн. Яркий, неистовый и очень горячий... Почему-то она знала, что он горяч, хотя и не чувствовала жара... Свет струился от кинжала который держал Лив, обнаженного кинжала все это время скрывавшего в ножнах... Ничего не скрывавшего. Рааданн поняла вдруг, что у него не было клинка. Только свет. И свет этот, как клинок, вошел в грудь Лива. В тот же миг свинцовая тяжесть, навалившаяся на Рааданн, исчезла, а глаза ее вновь начали видеть так же, как прежде. Свет погас. Рыцарь медленно опускался на пол – вопреки поддержке Ольха, безмолвно, без единого звука рыдающего от горя. Пустая ненужная больше рукоять кинжала, звякнув, упала на пол, выпав из руки Рыцаря. Мильза плакала, закрыв лицо руками, но сам Лив… Он улыбался. Рааданн не успела понять, как и когда оказалась стоящей на коленях рядом с ним. - Нет-нет, пожалуйста, только не умирай! – прошептала она едва слышно, каменеющими от горя губами. - Я не могу обещать тебе этого, моя госпожа, - сказал Рыцарь. - Нет, Лив! Ты же можешь творить чудеса… Сделай чудо для себя – живи! - Прости меня, моя госпожа, - ответил Лив едва слышно. – Больше никаких чудес... - Ну и ладно! – со злостью и отчаянием воскликнула Рааданн, не позволяя слезам задушить голос. - Ты мой Рыцарь! Я не позволю тебе умереть! Отчаянно зажмурившись, она постаралась представить себе, как Рыцарь – живой и здоровый, улыбается ей, встает на ноги... Ничего не получилось. Воображение раз за разом рисовало ей то, что было на самом деле – умирающего Лива. Впервые сила фантазии отказала ей. Девочка пыталась снова и снова, осознавая уже, что ничего не выйдет и, не сдаваясь лишь потому, что страшилась открыть глаза и увидеть, что Рыцарь покинул ее раз и навсегда. И все таки ей пришлось остановиться и посмотреть. Лив еще жил, кто знает, не потому ли что Рааданн все же пыталась удержать его в жизни? - вот только это не могло остановить смерть. - Не ненужно никакого чуда, - сказал Мильза, и поднялась, встала медленно и властно, как королева или Великая Волшебница, неотрывно глядя на Рыцаря. – Поиграй со мной. Ты знаешь сказку о Цветке Мечты и о Смерти? Лив едва заметно кинул. - Знаю. - Поиграй со мной, - повторила Мильза, - пусть я буду Смерть, а ты – умирающий мальчик с густой кровью. Лив, кажется, собирался спорить – Мильза сердито нахмурилась и сделала несвойственный ей, какой-то нечеловечески-строгий, плавный жест. Рааданн поняла его так: «Я пришла. Ты пойдешь со мной?» - Пойду, - сказал Рыцарь, - Но разреши мне сначала рассказать тебе сказку. Мильза - нет, Госпожа Смерть! - благосклонно кивнула. Лив улыбнулся – улыбнулся Смерти, так как Ей может улыбнуться только тот кто верит в жизнь. - «Сказка о Чудаке и Монете», – сказал он. Рааданн лишь на миг удивилась тому, что он не стал повторять сказки о Цветке Мечты. Не удивилась, потому что так было правильно, так было хорошо! А Лив продолжил: - Один Чудак подумал однажды: «А есть ли на свете другие, такие как я? Не пойти ли мне поискать их?» Чудак – это человек, у которого за мыслью тотчас следует дело, ведь он не умеет ждать и не верит, что рано или поздно получит все, что хочет, ничего не сделав для этого. И вот уже он идет, и дорога ложится ему под ноги, и Чудак счастлив и весел, а может быть весел и счастлив. Солнце светило ярко, и ясно было на сердце у Чудака. «Дорога, - сказал он дороге, - ты хорошая дорога, ведь ты ведешь прямо и прямо до самого горизонта. Глядя вперед, можно шагать и верить – однажды придешь в то место, где небо соединяется с землей. Ты даешь надежду, и я благодарен тебе». Дорога не ответила ему, и он ничуть не обиделся. Только что-то вдруг сверкнуло в пыли; Чудак наклонился и поднял с обочины маленькую монетку. Поднеся ее поближе к глазам, он понял, что она не золотая и не серебряная, а медная, и обрадовался. «Вот хорошо! – сказал он, стирая с монетки пыль другой ладонью, - у меня никогда не было ни золота, ни серебра и вот эта находка едва ли лежала с ними рядом. Теперь если на меня нападут разбойники, им нечего будет взять, и может, не найдя ничего кроме меди, они вспомнят что жизнь – сокровище сама по себе!» В ответ монетка весело засверкала и сказала Чудаку: «Как хорошо ты сказал! Все богатства мира не могут состоять из золота и серебра. Но все же, если хочешь, я научу тебя, как стать богатым». Чудак рассмеялся. «Волшебная монетка! Ты, конечно же, волшебная, я знаю, но, пожалуйста, не спорь! Богатство не нужно мне, ведь мне поздно уже привыкать быть богатым. Я немножко боюсь этого, так что лучше я останусь тем, кем был всегда. И прости, если обидел тебя». «Я вовсе не обиделась, – сказала Монетка, - пусть будет по-твоему. Только иногда я буду давать тебе советы, а ты, если захочешь, станешь следовать им». Так они договорились, и Чудак отправился дальше по дороге, что была добра к нему, под ярким ласковым солнцем. Разбойников он к счастью не встретил; но на повороте дороги ему повстречался Рыцарь. Его латы были покорежены, кое-где их покрывала ржавчина, поэтому Рыцарь, наверное, не мог снять их и когда он двигался, слышались скрип и скрежет. Зато его конь был чист и ухожен. Он стоял привязанный к маленькому деревцу и, объедая с него листочки, то и дело косился на скрипящего рыцаря. «Добрый день, - сказал Чудак, улыбаясь - он не подумал о том, что его улыбка может быть принята за насмешку, он вообще не знал, что улыбкой можно кого-то обидеть, - что ты делаешь?» «Пытаюсь хоть как-то почистить мои латы. Слышишь, как скрипят? Когда я двигаюсь, из-под них сыплется ржавчина, и я думаю – должна же она когда-нибудь кончиться! Не мог бы ты помочь мне снять доспехи?» Чудак охотно согласился – ведь чудаки любят помогать людям – и принялся расстегивать многочисленные застежки на латах. Когда Рыцарь снял шлем, под ним оказалось молодое веселое лицо человека, привыкшего улыбаться. «Спасибо тебе, - сказал он, - как тебя зовут?» «Все называют меня просто Чудаком, и я не обижаюсь». «А меня все зовут Рыцарем – даже Дракон, с которым я вначале сражался, а потом говорил, называл меня так. Куда ты идешь?» «Куда ведет дорога. А куда держишь свой путь ты?» «К горизонту, - улыбнулся молодой Рыцарь, - ведь я еще никогда там не был и как знать, нет ли там кого-то, кто ждет меня?» Так они говорили друг с другом и чистили ржавые латы песком. И были они так упорны, что через час железо засверкало, и улыбка веселого солнца отразилось в нем. «Вот хорошо! – сказал Рыцарь, - теперь я могу идти навстречу приключениям, которые прежде спешили убежать от меня, едва услышав скрип ржавых доспехов. И еще, я хотел бы идти вместе с тобой». «Что же мешает тебе? – спросил Чудак, - дорога широка и длинна, нам не будет на ней тесно вдвоем». И, конечно же, он не ошибся, ведь так или иначе всегда можно договориться, о чем бы ни шла речь. Вскоре солнце зашло, и наступила ночь; странники собирались остановиться на ночлег. «Если бы вы прошли еще немного, - сказала молчавшая доселе волшебная Монетка, - то наши бы домик, где смогли бы переночевать, хотя возможно это было бы опасно, ведь хозяйка его – одинокая Ведьма». Рыцарь не удивился говорящей Монетке – ничто не может удивить человека, говорившего с Драконом - и согласился. «Если ведьма не прогонит нас сразу, мы сможем попросить ее о ночлеге». Так через час пути они оказались у дверей маленького уютного домика, в окошке которого горел огонек. Рыцарь постучал, но не получил ответа, хотя хозяйка наверняка была дома. Он постучал снова и снова – напрасно, никто не отворил ему двери… Тогда Чудак подошел к окну и запел старую, как мир песню о двух странниках, уставших в пути, которым нужно немного тепла, да огонь в очаге, а больше ничего. Только тогда дверь отворилась, и встрепанная женщина с красивыми глазами встретила их на пороге. «Как странно, - сказала она, - я решила до конца своих дней никому не открывать двери, потому что люди считают меня не способной на добро и охотно сеющей зло, а это не так. Обидно, когда о тебе думают хуже, чем ты есть. Но вот сейчас я подумала, что нет добра в том, чтобы оставить вас ночевать на улице. Входите и будьте моими гостями». Она провела их в дом, напоила вкусным травяным чаем и уложила спать. Обоим странникам в эту ночь снились удивительные сны. Утром Ведьма накормила их завтраком и, прежде чем отпустить в дорогу, задала три вопроса: «Скажите, почему люди видят лишь зло там, где есть и добро?» «Потому что добро менее заметно тому, кто стоит в стороне от него, зло же заметно всем», - ответил Рыцарь. «Почему же зло заметно всем?» «Потому что оно охотно выставляет себя напоказ, добро же стареется держаться в тени». «Почему же добро держится в тени»? - наконец спросила Ведьма. «Потому что добро, которое стремиться выставить себя на показ, очень быстро перестает быть добром». С этим Ведьма и отпустила их. Начал накрапывать мелкий дождик, солнце спряталось в тучу. Рыцарь снял свои доспехи, боясь, что они снова заржавеют, спрятал их в кожаный мешок и погрузил на спину верного коня. Однако не прошло и часа, как впереди на дороге послышались громкие голоса, крики и лай собак. Рыцарь пригляделся и вдруг бросился вперед, на ходу обнажая меч. Толпившиеся на перекрестке люди натравливали собак на прижимавшуюся спиной к путевому камню девушку. Она отчаянно отбивалась от огромных злых псов толстой палкой. Хозяева собак были богато одеты, а у одного из них на груди висела толстая золотая цепь, но Рыцарь заставил их потесниться, и встал рядом с девушкой. «Что ты делаешь? – спросил человек с золотой цепью на шее, - и зачем ты это делаешь?» «Я защищаю человека, который не может защитить себя сам, - ответил Рыцарь, - но что делаете вы? Зачем так жестоки?» «Мы - жестоки? – закричал низкорослый, кряжистый человечек рядом с обладателем золотой цепи, - эта девчонка - злобная колдунья, отравившая нашего короля! Неужели и теперь ты станешь защищать ее?» Рыцарь не отступил ни на шаг. «Всякая жизнь священна для меня, и я буду защищать ее столько, на сколько хватит моей жизни». «Но если так, то за жизнь твою никто не даст ни гроша!» «Я не собираюсь продавать ее, - с достоинством ответил Рыцарь, - Я никогда не боялся жизни и не испугаюсь смерти, если мое время пришло. Ничего недостойного нет в том, чтобы защищать слабого – но есть ли оно в том, чтобы нападать всем на одного?» «Что ты можешь предложить нам, желающим всего лишь справедливого возмездия? – спросил низкорослый, - и какое тебе дело до всего этого?» Чудак, наконец-то подошедший совсем близко и слышавший часть разговора, решил вмешаться. «Послушайте, - сказал он - я мог бы предложить вам выход. У меня есть волшебная Монетка, которая дает советы и советы эти неплохи. Почему бы ни спросить у нее, как поступить?» «Что может твоя Монетка знать о наших делах? – проворчал хозяин золотой цепи, - а впрочем, почему бы и нет?» Тогда Чудак достал из-за пазухи волшебную Монетку и спросил ее совета. «Подумайте и скажите, - ответила Монетка, - что важней для вас – справедливость без возмездия или возмездие без справедливости? Эта девушка может быть невиновна». «Это не пришло в голову мне, Первому Советнику короля, - признал владелец цепи, - хоть это может быть и так». «Но король отравлен! – перебил его низкорослый, - и с каждым часом ему все хуже и хуже! Говорят, если колдунья умрет, то яд перестанет действовать…» Первый Советник короля знаком заставил его замолчать. «Я готов признать, что мы поступили неправильно, - сказал он, - но лишь потому, что любим своего короля. Хорошо, пусть девушка уходит из страны и никогда больше не возвращается сюда!» С этим он повернулся и отправился восвояси. Остальные, чуть помедлив, последовали за ним и только один – низкорослый человечек в темной одежде, оглянулся и бросил на девушку злобный взгляд. Когда они скрылись из виду, девушка глубоко вздохнула и выронила из рук тяжелую палку. Рыцарь поддержал ее и постарался успокоить: «Не бойся, никто больше не обидит тебя...» «Боюсь, что это не так, - ответила она, - Второй Советник короля, тот, кто оглянулся, уходя, затаил злобу и ни ты, ни я ничего не можем поделать с этим. Кроме того, король может умереть, а я так хотела помочь ему!.. Ах, они могут причинить зло моей матери, и я не знаю, что мне теперь делать…» Девушка заплакала, и никакие слова утешения не помогали. Наконец, Чудак, которому было ужасно жаль девушку, предложил ей свой носовой платок – ведь рукав платья, которым она вытирала слезы, промок насквозь – и сказал ласково и грустно: «Знаешь, я верю - что бы ни случились, можно исправить зло и сделать его добром. Пожалуйста, расскажи нам о своей беде и, может быть, мы придумаем, как тебе помочь». Девушка вытерла мокрое от слез лицо, и начала рассказ: «Когда наш король заболел, моя приемная мать – знахарка, пришла во дворец чтобы попытаться понять, что за хворь сделала короля слабым и беспомощным. Многие целители пытались помочь ему, но не сумели… Мама послушала, как бьется сердце короля и тут же приготовила зелье для него. Но оно не только не помогло, но и ухудшило положение. Второй Советник объявил, что моя мать отравила короля, и хотел бросить ее в темницу, но за нее заступился начальник дворцовых стражей, который знал маму больше двадцати лет, и которому она когда-то спасла жизнь. Мама вернулась домой, но ей дали три дня на то, чтобы приготовить лекарство… Два дня мы с ней пытались отыскать подсказку в книгах целителей, а королю тем временем становилось все хуже. На третий маму позвали к больному на другом конце города, а я листая книги, нашла ответ… Есть такой яд, который становится сильнее от того, что человек принимает противоядие и единственное спасение для отравленного – снова принять тот же яд. Я приготовила его и понесла во дверец, но Второй Советник остановил меня. Он приказал испробовать снадобье на слуге, который, выпив яд, тотчас упал без чувств, а меня обвинили в том же, в чем хотели обвинить мою мать… Я попыталась бежать, но меня догнали…» - девушка снова заплакала. «Не плачь, - сказал Рыцарь, - я отыщу твою мать, и никто не посмеет причинить ей зло». Он застегнул на плече свой плащ, сбросил со спины коня суму с латами и вскочил в седло. «Постой! – воскликнул Чудак, - а как же твои доспехи? Ты не оденешь их?» «Доспехи тяжелы, а я очень спешу». «Но тогда ты будешь беззащитен!» – воскликнула девушка. «О нет. Все, что мне нужно – это вера в себя и желание помочь. Тому, кто не имеет их, никакие доспехи не помогут». Он ускакал, а Чудак и девушка остались ждать его. Прошел день и еще половина, когда Рыцарь вернулся очень усталый, без плаща и меча, ведя в поводу коня, на котором сидела мать девушки. «Что с тобой случилось?» – спросил Чудак, но Рыцарь только улыбнулся ему и свалился с ног от усталости. «Меня взяли под стражу, - сказала мать девушки, - а он пришел во дворец и поклялся, что я невиновна, поклялся честью Рыцаря! Даже Второй Советник не смог ничего ответить на это, кроме одного – предложить поединок Чести! «Раз в этом деле замешан яд, будет справедливо, если до поединка ты выпьешь глоток того, что эта женщина приготовила для короля. Ты согласен?» Он согласился и выпил яд, а потом сражался и, победив выставленного против него поединщика, потребовал отвести меня к королю. Так я смогла дать правителю яд-противоядие, а то, что осталось, выпил отважный Рыцарь». Хотя поединок и борьба с ядом дорого стоили Рыцарю, он быстро поправлялся, может, потому, что девушка хорошо ухаживала за ним. Все они поселились в небольшой гостинице на окраине ближайшего города, но очень скоро Чудак понял, что дорога снова зовет его. Он хотел уйти и позвать с собой Рыцаря, но, увидав, как он и девушка смотрят друг на друга, понял, что у Рыцаря теперь есть другая цель в жизни, кроме дороги. «Подожди немного, - сказала волшебная Монетка, - может быть, тебе не придется идти одному». И этот совет оказался хорош. Как-то ночью Чудаку не спалось и, услышав странный шорох со стороны окна, он разбудил Рыцаря. Тот тихо подобрался к окну и увидел человека, пытавшегося открыть ставню и забраться в комнату. Рыцарь подождал, пока человек влез на подоконник, тогда он схватил его за шиворот и как следует встряхнул. Ночной гость попытался ударить Рыцаря выскочившим из рукава кинжалом, но Рыцарь разоружил его и тот больше уже не сопротивлялся. То был убийца, посланный затаившим злобу вторым советником короля. Заставив его признаться в этом, Рыцарь передал убийцу в руки стражей гостиницы и утром четверо покинули ее. Так Чудак снова оказался в дороге не один, а в компании Рыцаря, девушки и ее приемной матери. Правда, так не могло продолжаться долго – мать девушки была немолода, и зима уже напоминала о себе первыми холодами. «Когда увидишь голубой путевой камень, - сказала Монетка, давая новый совет, - поверни от него направо и заставь остальных сделать то же, как бы они не противились». В самом деле, через день они увидели путевой камень небесно-голубого цвета, от которого вели две дороги. Правая была пустынной, а по левой двигалось множество повозок. «Мы должны пойти направо», - сказал Чудак. «Но левая дорога ведет к городу, - сказал Рыцарь, прочтя знаки на камне, - а эта кажется заброшенной. Куда она может вести, если камень умалчивает об этом?» «Она ведет в такое место, которое подойдет всем нам», - ответил Чудак, улыбнувшись – он подумал, что прежде Рыцарь, отвечавший лишь за себя, не был таким острожным и рассудительным. Что ж, трое послушались одного и не ошиблись. Не внушающая уважения пустая дорога очень скоро превратилась в наезженный тракт, украшенный по обочинам диковинными цветами. Впереди забрезжило золотое сияние. «Мне кажется, я знаю, куда мы идем, - с улыбкой сказала словно помолодевшая мать девушки, - это Золотая Страна, в которой не бывает несправедливости и горя, а королем здесь может быть любой, будь даже он простым землепашцем или водоносом». Услышав это, Чудак постарался незаметно отстать, повернулся спиной к Золотой Стране и зашагал обратно. «Почему ты уходишь? – спросила Монетка, - разве это место не подходит и тебе?» «Нет, - ответил Чудак, - я искал вовсе не Золотую Страну, а всего лишь тех, кто похож на меня». «Но может быть, потом ты уже не найдешь сюда дорогу!» «Я знаю. Но я люблю исполнять свои желания сам, а не получать их исполнение в дар от волшебников Золотой Страны. Я всегда делал так, и разве я был не прав?» «Выбирающий всегда прав», - ответила Монетка. Путь Чудака, оставившего спутников, привлеченных сиянием Золотой Страны, не был особенно долгим. В одной из гостиниц он услышал о принцессе, которая привечала всяческих странных созданий и удивительных людей. Говорили, что при ее дворе живет мальчик по имени Маленький Мудрец, который знает ответы на все вопросы, и женщина с зелёными волосами, умеющая заставить воду петь, и старичок-сказочник, которой пишет сказки на древесных листах и дарит их людям. «Вот интересно! – воскликнул Чудак, - как бы я хотел увидеть эту принцессу!» «Тебе не стоит ходить туда, - сказала Монетка, - может быть, принцесса держит при дворе всех этих людей только ради корысти, и тогда вы с ней не поймете друг друга». Но Чудак на этот раз не послушался ее совета и отправился в гости к принцессе. Ее замок стоял на другом краю земли, так что когда он добрался туда, то был очень усталым и голодным. Чудак вошел внутрь, и ворота замка захлопнулись за ним как створки хищной раковины… Принцесса приняла Чудака, и, не спеша предложить ему отдохнуть, утолить голод и жажду, спросила, кто он и что умеет делать. «Ничего, - ответил Чудак, - я просто брожу по земле и дарю людям свои мечты». Принцесса некрасиво поморщилась. «И всего-то? Ты, должно быть, не знаешь, что и без тебя на земле тесно от бредовых фантазий. Если ты и вправду не умеешь ничего, тогда тебе здесь не место. Или у тебя есть что-то особенное?» И усталый, голодный Чудак вспомнил о волшебной Монетке. «У меня есть вот это, - сказал он, доставая ее, - это волшебная Монетка, она дает хорошие советы». Принцесса взяла Монетку в руки, потерла ее и заметила: «Но она даже не золотая!» «Ты тоже сделана не из золота, - сказала Монетка, - но разве тебе больше понравилось бы быть золотой, а не живой?» Красивая Принцесса рассмеялась. «Так ты и вправду волшебная! Что ж, ты останешься у меня, и будешь давать мне советы – глядишь и выйдет из этого толк». «Постой! – воскликнул удивленный Чудак, - ведь у тебя есть еще зеленоволосая женщина, и мальчик-Мудрец и старый сказочник, а у меня – только эта монетка! Верни мне ее, пожалуйста!» «Мальчик-Мудрец не хочет разговаривать со мной, - сказала Принцесса, покраснев от гнева, - старый сказочник смешон с его сухими листочками, на которых трудно разобрать слова, а зеленоволосая и вовсе не нужна мне – какой толк от поющей воды? Но если ты недоволен, я дам тебе вместо твоей Монетки золотую, так что ты ничего не потеряешь, а как раз наоборот. Говори же скорее, ты согласен?» «Нет. Я не хочу никакой другой монетки, кроме этой». «Вот как, - Принцесса поднялась с трона и топнула ножкой, - пусть будет по-твоему. Эй, стража, выкиньте этого человека на улицу, пока я не приказала отрубить ему голову, которая, кажется, ему не нужна!» И стражники взяли Чудака под руки и выставили его за ворота замка. Печальный, он сел на землю, обнял голову ладонями и задумался о том, что, кажется, принцесса права, раз он не подумал, как следует, прежде чем показал ей волшебную Монетку. И ведь он сам отказался последовать хорошему совету и поплатился за это! Вечер уже наступил, когда он поднялся на ноги и, умывшись в ручье, отправился в путь. С Монеткой или без нее – у него была своя цель, которой он пока не достиг. Дорога и время смиряют злость и развеивают печаль, и к счастью или к несчастью ничего с этим не поделать Его жажду утолила вода ручья, голод – плоды дикой яблони, а печаль уходила сама, не оставляя следов. Когда взошла луна, он нашел ночлег в маленьком домике у дороги, а утром, едва выйдя в новый путь и сделав три шага по нему, Чудак увидел, как что-то блеснуло в пыли. Он наклонился и поднял Монетку, ту самую, что отняла у него Принцесса. «Вот чудо! – воскликнул он, - как ты оказалась здесь?» «Это вовсе не чудо, - не согласилась Монетка, - просто ты понял, что способен быть счастливым и без моих советов, как был прежде, а значит, мы с тобой можем начать все сначала. Руки Принцессы не могли удержать меня, ведь она считала, что только чудо может сделать человека счастливым. Но разве это правда?» «Нет, - ответил Чудак, - а может быть, да. Счастье – это и есть настоящее чудо. И всякий раз, когда оно приходит, и медь и бронза, и камень превращаются в золото, даже если сразу этого не увидишь. Но как же это здорово, что на свете существуют и медь и бронза и камень, и обычная простая жизнь, которую можно любить так сильно, как ничто на свете!» И волшебная Монетка согласилась с ним – да и кто бы не согласился? Конечно, однажды она оставит Чудака и перейдет в другие руки, но так ли важно иметь в собственном владении чудо, если – оглянись и увидишь, как вокруг тебя каменные сердца превращаются в золотые одно за другим, безо всякого волшебства, просто потому, что жизнь прекрасна?..» - Вот и все, - закончил умирающий мальчик. - Я дарю тебе эту сказку. Примешь ли ты мой подарок? - Приму и сделаю тебе подарок – в ответ, – сказала Смерть. - Ты любишь сказки и любишь жизнь. Я оставлю тебе обе твоих любви. Живи, рассказывай сказки всем, кого встретишь на своем пути, всем кто сможет потом рассказать их Мне, если захочет. Это будет правильно. Никогда еще Я никому и ничего не дарила, но ты ничего не просил, поэтому живи, как живут сказки, ради них и с ними. На мгновение возникла пауза – все было сказано и сделано, и сыграно, или нет, не все. Ольх и Рааданн переглянулись и вдруг взялись за руки, словно собираясь прыгнуть вместе с высокого обрыва – и не упасть, а взлететь. - Смерть никогда и ничего никому не дарила, – сказал Ольх тихо и страстно, - но в этот раз Она подарила человеку обещание. - И это было больше чем все, что может сделать не только Богиня, но и человек. Больше чем все, что можно себе представить, – воодушевленно продолжила Рааданн, чувствуя, как поднимается в ней волна радости, волна света, немыслимого сияния, похожего на рассвет. - А потом Смерть ушла, а жизнь – осталась. Рыцарь глядел на них – на всех троих, потрясенно и странно. А потом встал на ноги, живой, прежний, свободный идти куда пожелает, совершать чудеса и рассказывать сказки и иногда – принимать чудеса и сказки в подарок ото всех, кто рядом. Даже от самой Смерти. - Вот и все, - сказала Мильза, которая больше не была пятнадцатилетней старухой и не была Госпожой Смерть. - Спасибо, - тихо ответил Лив, который тоже больше не был умирающим мальчиком, но был Рыцарем, который исполнил свой Долг. - Вам пора возвращаться, - сказало Чудовище на троне, - ваши родители беспокоятся о вас. - А как же ты? – спросила Рааданн. - А что я? Конечно, здесь всегда было немного одиноко… Если хочешь, загадай мне загадку, чтобы долгие дни и ночи я мог думать над ней. - Загадку? – девочка огорчилась, - но я не знаю других загадок кроме той, первой. - Я могу загадать, – сказал Ольх. – Можно? – и, не дожидаясь разрешенья, произнес одну из тех загадок, ответы на которые всегда рядом, так близко, что никому не приходит в голову искать их, - что побуждает семечко превращаться в дерево? Что заставляет дерево отдавать земле свои плоды? Что остается дереву в его последнюю осень? - Это простая загадка. Семя взрастает оттого, что земля любит его. Дерево отдает ей плоды, потому что верит – из них вырастут новые деревья. А в последнюю осень ему остается надежда, что те, кто вырос из его плодов, бросят в землю свои семена и сколько бы ни умирали деревья, лес будет стоять. Но, может быть, есть и другой ответ? Дашь ли ты его мне, простому Чудовищу? - Ты можешь поискать его сам, - улыбнулся Ольх, - ты сияешь как солнце, разговариваешь как человек, и веришь в добро, как ребенок – какое же ты Чудовище?..
…Уходящие не оглядывались. Зачем? Они всегда могут вернуться, не так ли? - Ой-ёй-ёй! - Вспомнив о маме, схватилась за голову Рааданн, - как мне попадет! - А уж мне-то… я еще никогда не уходил из дома, не предупредив маму. - Никому не попадет, - улыбнулся Лив, - разве ты забыла, госпожа? Только представь себе… - Представить, что моя мама не заметила моего отсутствия, и знать не знает о том, что меня нет дома? - принялась спорить Рааданн – просто так, по привычке, - у меня не получится. Впрочем, небольшое наказание я заслужила. А тебя, Ольх, точно на весь день в угол поставят. - Меня – в угол? – возмутился Ольх, - да как ты смеешь?.. …Легко, радостно было так препираться без злости и злобы, подшучивая друг над другом, и Лив охотно присоединился к своей госпоже и Ольху. Одна правда, одно счастье объединяло их, знающих то, что сейчас знаешь и ты – нужно просто представить, а потом - протяни руку и вот оно – самое сладкое яблоко с самой высокой яблони… Но иногда – какое же это счастье, залезть на дерево и сорвать его своими руками, просто потому, что так захотелось…
Волшебник смотрел за окно и думал, что никогда еще не видел такой ужасной грозы. Ливень отчаянно бил по стеклу, словно рвался войти в дом, кривые пальцы молний безжалостно рвали небо, которое каким-то чудом успевало заращивать нанесенные ему раны. Волшебник знал, что если утихомирить грозу сейчас, она придет потом, и потому не спешил вмешиваться. Он собирался вернуться к книге, которую читал перед сном, сидя в любимом кресле у камина, но тут услышал, что кто-то стучится в дверь. Стук был громкий и отчаянный. Волшебник снова глянул за окно и поспешил к двери – если кто-то в такую погоду решился выйти из дома, значит, у него была для этого очень важная причина. На пороге стоял промокший насквозь мальчишка. - Заходи скорее! – сказал Волшебник и повторил, потому что мальчик не двинулся с места: - заходи же! Маленький гость, наконец, переступил порог. Недолго думая, Волшебник, прочел заклятье чтобы высушить его одежду, дал мальчику полотенце - вытереть мокрые лицо и руки, и отправился на кухню за горячим чаем. Когда он вернулся, мальчик сидел в кресле, глядя в пламя очага. Волшебник поставил поднос с чашками, чайником и вазочкой с печеньем на столик, налил чаю себе и маленькому гостю. Мальчик взял тонкостенную фарфоровую чашку, но вместо того чтобы пить, спросил вдруг: - Господин Волшебник, вы поможете мне? - Конечно, помогу. Но только сначала тебе нужно выпить горячего и согреться. Мальчик послушно хлебнул из чашки. Ему понравился чай и он сделал еще один глоток и еще. Волшебник смотрел, чувствуя, как теплеет в душе – он очень любил детей. Маленький гость пил чай с печеньем. Волшебник готов был поклясться, что, идя сквозь дождь и грозу, мальчик не замечал грозы и дождя; по крайней мере, сейчас он то и дело посматривал за окно с удивлением. - Господин Волшебник, - наконец, мальчик поставил на стол пустую чашку, - я хочу стать взрослым. - Пройдет немного времени, и ты станешь взрослым... - Нет, господин Волшебник, я не могу ждать! Я должен повзрослеть прямо сейчас, чтобы стать Рыцарем и найти Истину. Волшебник серьезно и внимательно смотрел на маленького гостя. Он не стал спрашивать, зачем мальчику понадобилась Истина; если человек начинает задумываться о таких вещах, значит, его душа и сердце нуждаются в них. - Хорошо, - сказал Волшебник, - я сделаю тебя взрослым, но не так, как ты хочешь. Ты повзрослеешь, но не вырастишь, станешь Рыцарем, но останешься маленьким мальчиком, и для этого даже почти не понадобится волшебства. Ты отправишься на поиски Истины, и конечно найдешь ее и вернешься с нею сюда. И хотя Рыцарем ты, закончив свой путь, больше не будешь, Истина останется с тобой. Волшебник встал с кресла, подошел к стене и осторожно снял с нее небольшое овальное зеркало в простой раме. Вернувшись к чайному столику, он словно бы повесил зеркало на невидимый гвоздик прямо над чайником и опустевшими чашками. Оно утвердилось на воздухе, как ни в чем ни бывало, и начало излучать едва заметное теплое сияние - сродни сиянию неба, просыпающегося на рассвете. - Твое желание уже исполнилось, - сказал Волшебник. – Взгляни на себя. Мальчик смотрел на свое отражение в зеркале. А отражение смотрело на него глазами взрослого человека, который обладает ясной душой, сильным духом, имеет лошадь меч и свою собственную веру в то, как должен быть устроен мир. Человек в зеркале был уже не мальчик, но Рыцарь. - Ищи свою Истину, - сказал Волшебник. Рыцарь кивнул и взялся за седло, спеша отправиться в путь. - Постой, - Волшебник внезапно спохватился, словно забыл о чем-то предупредить Рыцаря, о чем-то очень важном, - скажи мне, какая она, твоя Истина? - Истина это Радость, - улыбнулся Рыцарь, он был красив, потому что счастлив, - а радость - Чаша. Она, может быть простой или драгоценной, но я узнаю ее, когда увижу. С этим он сел на коня и поскакал прочь. Его путь, его поиск, не был ни простым, ни легким. Ни раз дорогу Рыцарю преграждали горы, куда еще не поднимался ни один человек - но он пересекал их; не раз на пути его вставали пропасти, у которых, как говорили, нет дна - но он достигал дна и взбирался по отвесной стене пропасти на другую ее сторону. Не раз его пытались остановить непогода, случай или другие люди. Рыцарь потерял в странствиях и коня, и меч, и красоту, взамен приобрел – усталость, которая никого не красит. Но что хуже всего он начал терять веру в свою Истину, а тот, кто теряет веру, теряет и верный путь. Может быть, поэтому Рыцаря и занесло в такую глухомань, как эта. Тут была всего одна дорога, да и та вела к трактиру, покосившемуся зданию со скрипящей вывеской, на которой изображалось то ли лодка под парусом, то ли свеча на ветру. Рыцаря гнали метель и стужа, и колючим, как зима, было его одиночество, поэтому он поторопился войти и закрыть за собой дверь. В трактире было людно. Флейтист наигрывал залихватскую мелодийку, кто-то танцевал, кто-то пил, сидя за столиком, расторопная служанка едва успевала подавать напитки и снедь. - Проходите! - поспешил к нему навстречу невысокий коренастый хозяин трактира, безошибочно узнаваемый по выражению лица - оценивающему и хитровато-невинному. - Здесь всем хватит места! Увлекаемый трактирщиком - Рыцарь слишком устал чтобы сопротивляться - он сел за столик. - Амата! - крикнул хозяин, и тотчас девушка-служанка принесла гостю горячего грога со специями. Аромат от грога шел умопомрачительный; Рыцарь сделал первый глоток, и блаженство покоя и мира снизошло в его душу. - Благодарю, - Рыцарь достал из кармана монетку и бросил ее трактирщику. - Ужин и комнату, почтенный. - Как пожелаете, господин, - с елейной улыбкой кивнул трактирщик. Рыцарь понял, что монетка, исчезнувшая в лапах хозяина трактира, как льдинка в огне, была золотой, и усмехнулся - ему не было жаль золотого. - Амата! – снова гаркнул трактирщик. Появилась та же служанка с ужином - горячим супом, тушеным мясом, кувшинчиком эля и свежим хлебом. - Благодарю, - сказал ей Рыцарь. Ему вдруг не понравилось, как это звучит, и он поправился: - спасибо тебе, красавица. Девушка покраснела; невысокая, темноволосая в испачканном переднике, раскрасневшаяся от работы на кухне близ пылающего очага, она не была красива. Рыцарь не торопился с ужином. Он задумчиво допил грог, и, вертя в руках пустую чашу, рассмотрел ее со всех сторон. Чаша была деревянной и немного неровной, но вид ее почему-то взволновал Рыцаря. Он вспомнил, что когда-то искал Радость, и думал что Радость это Чаша. Понимание стиснуло его грудь, и тут же отпустило - иначе он так и умер бы, не в силах вздохнуть. Он искал Чашу - Радость - и он нашел ее. Рыцарь ощущал это каждой частичкой своей души, омываемой сейчас волнами невыразимого счастья... - Эй! - окликнули его. Рыцарь поднял взгляд. Задиристого вида юнец и его свирепого вида товарищ, сидевшие за соседним столиком, с усмешкой смотрели на Рыцаря. - Ты чего так вцепился в эту скорлупку? - спросил юнец, - никак стащить собираешься? Так я хозяина покличу, он с тебя за нее как за золотую денег сдерет. Или ты хочешь раздавить чашку в пальцах, да силенок не хватает? Его товарищ захохотал, брызгая слюной. - Дай ее Ёшу, он тебе покажет, что такое сила! - продолжал задираться молодой. - Мне не нужна ссора, - сказал Рыцарь спокойно и ровно. Молодой поднялся и запооглядывался. - Эй, кому-то тут требуется ссора? - громко спросил он. Рыцарь и не заметил, как и когда наступила тишина, – этому человеку она не нужна, и он отдает ее даром! Подходи, налетай, такой товар пропадает! Рыцарь поставил чашу на стол и встал. - Ого-о,- словно только сейчас оценив его мощное сложение, насмешливо протянул юнец, - неплохо, неплохо. Ты никак тролль, господин? Нет? А вот Ёш - он тролль, правда, только наполовину, но ему, по чести сказать, больше мешает человеческая половина, чем троллья. Он хлопнул соседа по плечу и Ёш встал; он и вправду был похож на тролля - огромный, одетый небрежено и грязно, лохматый, с огромными кулаками и приплюснутым носом. Ёш вышел из-за стола, словно для того, чтобы показать себя во всей красе, и протянул руку к столу Рыцаря. - Не трогай! – воскликнул Рыцарь. Ёш остановился и недоуменно посмотрел сначала на Рыцаря, а потом и на своего друга-задиру. - Трогай, трогай, я разрешаю, - кивнул с ухмылкой задира. Рыцарь хотел взять чашу, но он не успел. Полутролль только казался неповоротливым; чаша исчезла со стола быстрее, чем золотой в руках трактирщица. Мощная лапа Ёша сжалась - тем движением, каким ребенок сжимает ладошку, если ему снится, что в ней игрушка, и потом протянув руку, полутролль высыпал на стол кучку щепок - все что осталось от чаши. Рыцарь почувствовал, как теплые волны радости стремительно тают, уходят куда-то за неведомый горизонт. Чаша погибла и никогда уже ему не ощутить радости, никогда! Он просмотрел в глаза полутролля, маленькие и наглые, а потом бросился на него. Завизжала служанка. Рыцарь нанес первый удар, а за ним второй, получил от полутролля сдачи, но не отступил. Ему доставляло острое наслаждение молотить кулаками ненавистную тушу существа, навсегда отнявшего у него Радость. Он бил, падал, получая удары, вставал и снова бил, не видя, что драка стала всеобщей, что засверкали ножи и оскаленные зубы, и не чувствуя как что-то в нем рассыпается в щепки, как старая деревянная чашка...
Мальчик плакал у погасшего зеркала. Волшебник не утешал его, потому что утешения не помогли бы, и потому что у каждого человека бывают мгновения, когда ему нужно лишь молчаливое сочувствие. Но мальчик плакал недолго. Вытерев слезы, он посмотрел на Волшебника и взглядом попросил: «Можно мне попробовать снова?» Зеркало засияло.
- Ищи свою Истину, - сказал Волшебник. Рыцарь кивнул и взялся за седло, спеша отправиться в путь. - Постой, - Волшебник спохватился, словно забыл сказать о чем-то очень важном, - скажи мне какая она, твоя Истина? - Истина - это Красота, - сказал Рыцарь, - она может быть яркой или едва заметной, но я узнаю ее, когда найду. Он сел на коня и поскакал прочь Его путь не был ни простым, ни легким. Ни раз дорогу ему преграждали неприступные горы и пропасти без дна, не раз его пытались остановить непогода, случай или другие люди. Но ничто не могло остановить его. А однажды дорога привела его к Замку. У ворот его не было стражей, но когда Рыцарь подошел, то услышал голос, спросивший его: - Кто ты? - Я Рыцарь, - ответил он. - Просто Рыцарь? – насмешливо повторил голос, - не самый лучший, не самый достойный, не самый сильный? - Нет, - ответил Рыцарь, - не самый достойный, и не самый лучший, и даже не самый сильный. - Тогда ты можешь войти, - сказал голос, и ворота Замка отворились. Он вошел, и невидимые слуги встретили его и повлекли вперед; прикосновения их рук были как прохладный ветер, а голоса похожи на щебетание птиц. Порой ему казалось, что он видит легкие скользящие силуэты, но они исчезали так же быстро как тени от взгляда солнца. Слуги провели его в залу, где был накрыт богатый стол; за столом сидела девушка необычайной красоты. Рыцарь едва увидев ее вынужден был опустить глаза, чтобы не ослепнуть - так прекрасна она была. И почти тотчас что-то заставало его поднять взгляд - это прекрасная незнакомка смотрела не него лучистым взором. - Я Принцесса - сказала она, - будь моим гостем и раздели со мной ужин. Рыцарь сел и стал есть, не чувствуя вкуса еды. Все мысли его были заняты Принцессой. Он то глядел на нее, щурясь, как смотрят на яркое солнце, то опускал глаза. - Почему ты смотришь на меня? - с лукавой улыбкой спросила девушка, когда слуги унесли ужин. - Потому что ты прекрасна, - ответил он, опуская голову. - Но почему ты опускаешь взгляд? - Потому что ты прекрасна, - ответил Рыцарь и понял, что оба раза сказал правду. - Прошу тебя, поедем со мной! Принцесса не спросила, куда и зачем. - Я поеду с тобой, - улыбнулась она, и от ее улыбки Рыцарь ощутил себя самым счастливым человеком на свете. Не прошло и часа как они выехали из ворот Замка, который в то же мгновение растаял как виденье. Пути Рыцаря по-прежнему не были простыми, но он старался оберегать Принцессу от тягот дороги. Однажды Рыцарь и Принцесса сквозь бурю и метель вышли на огонек, который оказался огоньком в окне трактира. Стучать не пришлось - дверь им отворила худенькая невзрачная девушка, а изнутри трактира послышался голос, от которого, она съежилась и побледнела: - Амата! Закрой дверь, негодница! Рыцарь и Принцесса вошли. В трактире было пусто. Ветер на улице тяжело покачивал вывеску, плотно залепленную снегом. Навстречу гостям тут же вышел кричавший - хозяин трактира, невысокий пожилой мужчина с неприятным лицом. - Ах, какие гости! - воскликнул он, - заходите-заходите! Здесь вы найдете отличную еду и лучшую комнату, какую только можно купить за деньги. Амата! Принеси грогу сейчас же и займись ужином! Девушка-служанка поспешно убежала. Рыцарь и Принцесса сбросили тяжелые от снега плащи и сели за столик. Трактирщик что-то говорил, но Рыцарь слишком замерз, чтобы слушать его. Он бросил ему монету, ожидая, что хозяин немедленно уйдет, получив свое, но тот не ушел. А когда Рыцарь поднял голову, он увидел, что трактирщик пожирает взглядом Принцессу. Это очень не понравилось ему; Рыцарь поднялся, развернув сгорбленные от холода плечи, и положил руку на рукоять меча - только тогда трактирщик исчез. Ужин был простым и сытным. Рыцарь не привык придираться к еде, но он думал о Принцессе - наверное, гречневая каша с маслом и жареное на вертеле мясо, серый хлеб и эль казались ей слишком грубой пищей. - Не беспокойся, все хорошо – сказала она, словно угадав его тревогу, и Рыцарь вздохнул с облегчением. После ужина они поднялись по лестнице, чтобы занять отданные им комнаты. Хозяин сам показывал им дорогу со свечой в руке. Принцесса была поселена в прекрасной комнате - стены, обитые розовым шелком, мягкий ковер на полу, изящная мебель резного розового дерева. Рыцарь был сонный и усталый, он с трудом держался на ногах и надеялся, что через несколько минут сможет, наконец, лечь и отдохнуть. Но вместо того чтобы предложить ему свободную комнату на том же этаже, трактирщик заставил его спуститься и повел куда-то вниз, по скрипучей узенькой лестнице. В голове у Рыцаря мутилось, глаза его то и дело застилала пелена. Узкая лестница закончилась у небольшой двери, трактирщик отворил ее огромным железным ключом и вдруг толкнул Рыцаря в темноту, что была за дверью. Рыцарь упал, больно ударившись об пол, и тотчас словно провалился во тьму. Очнулся он от холода. Из какой-то щели ужасно дуло, пол на котором он лежал, был ледяным. Рыцарь попытался встать; голова гудела, тело не слушалось, слабое, как после тяжелой болезни. Пояс с мечом исчез, как и все, что было в карманах. Кое-как утвердившись на подкашивавшихся ногах, Рыцарь огляделся; кажется, это был подвал – комнатка с земляным полом и стенами, и массивной, обитой железом дверью. Он с трудом преодолел несколько шагов до двери и толкнул ее - дверь была заперта. Рыцарь постоял, прислушиваясь, но снаружи было тихо. Собравшись с силами, он ударил в дверь плечом. Последнее, что отпечаталось в его памяти - как трактирщик столкнул его с лестницы. «Наверное, он опоил меня чем-то, чтобы ограбить, - подумал Рыцарь и тут же вспомнил, как хозяин трактира смотрел на Принцессу, и ощутил гнев, - если он прикоснулся к ней хоть пальцем, я не пощажу его!». Дверь не поддавалась, но гнев не давал ему остановиться, и Рыцарь бился о дверь снова и снова, пока не услышал, как снаружи отодвигается засов. Он отступил, тяжело дыша. Дверь открылась – за ней стояла девушка-служанка с маленьким подносом, на котором были миска с супом и хлеб. - Вам нужно поесть, - сказала она. - Принцесса! - воскликнул он, - где она? - Я не знаю... - она не успела закончить. Рыцарь бросился вперед, сбив девушку с ног, и услыхав, как она вскрикнула, падая, на мгновение ощутил себя бессовестным злодеем. Но нет, никаких сомнений! Ему нужно, прежде всего, найти Принцессу! Он взбежал вверх по лестнице, к комнате Принцессы. Дверь комнаты была открыта, хозяин трактира с видом победителя стоял перед Принцессой, замершей у окна. - Волей или неволей, - говорил трактирщик, - но ты будешь моей женой... - Никогда! - воскликнул Рыцарь, входя в комнату, - никогда она не будет тебе женой! Трактирщик повернулся к нему. Рыцарь был выше него, моложе и сильнее, но хозяин трактира словно и не заметил этого. Он подался назад, угрожающе подобравшись, точно хищный зверь перед прыжком, и сунул руку под фартук. Рыцарю было все равно, что он там прячет: трактирщик посмел обижать Принцессу, он должен заплатить за это! Сжав кулаки, Рыцарь бросился на него. Но старый трактирщик оказался необычайно проворным - он избежал удара мощного кулака Рыцаря и нанес свой - вынутым из-под передника коротким ножом. Мгновением раньше чем почувствовал боль от неглубокой раны, Рыцарь услышал крик Принцессы, которая бросилась к нему. Трактирщик попытался оттолкнуть ее, но в руке его все еще был нож. Кажется, хозяин трактира сам не понял, как случилось, что рука его вдруг опустела, а клинок оказался в груди девушки. Рыцарь успел подхватить падающую Принцессу, но она уже не дышала. Это было больнее всего – больнее его собственной раны, всех потерь на этом пути, одиночества и отчаяния. Красота умерла, и ничто не могло вернуть ее к жизни. Сквозь пелену душевной боли Рыцарь посмотрел в глаза трактирщику и прошептал «Убийца...» Но трактирщик не слышал его.
Мальчик молчал, но молчаливый его взгляд был красноречивей всего на свете. «Ты разрешишь мне сделать это снова?» Волшебник кивнул на зеркало.
- ...А какова она, твоя Истина? Рыцарь задумался, положив руку на седло. - Я не знаю, - признался он, наконец, - я даже не знаю, что буду делать с ней, когда найду. Он сел в седло и поскакал прочь. Его путь, его поиск, не был ни простым, ни легким - пропасти, у которых нет дна и горы, на которые никто не поднимался, люди и случайности. Однажды перед ним предстал Замок, но Рыцарь не стал заходить туда. Как-то раз ему привиделся невдалеке прекрасный Сад, но Рыцарь так и не смог достичь его и потому решил что это всего лишь видение. Однажды над его головой пролетел дракон, но Рыцарь видел много драконов, и он не стал преследовать существо, не угрожавшее ни ему, ни миру. Он уже начал терять веру в себя, когда дорога привела его к трактиру, легко узнаваемому и без вывески. Дверь его была открыта. Рыцарь вошел внутрь; в трактире сидело лишь несколько человек. - Амата! – крикнул трактирщик, улыбчивый господин немолодых уже лет, - грогу и ужин нашему гостю! Амата, некрасивая девушка в вышитом белоснежном переднике принесла ему грогу в простой деревянной чашке. Рыцарь отхлебнул и подняв глаза, посмотрел на девушку. - Спасибо тебе, - сказал он. - Да что вы, - за нее ответил Трактирщик, - не за что, не за что, господин! Рыцарь удивленно посмотрел на девушку - она потупилась. - Амата немая, - объяснил трактирщик. Девушка покраснела. Она ушла, и пока Рыцарь допивал горячий грог, принесла ему ужин. Это был самый вкусный ужин на свете - простые блюда, приготовленные с большим искусством. Рыцарь ел, и все время искал глазами Амату, почему-то ему хотелось снова увидеть девушку. Наконец она появилась, вместе с трактирщиком. - Амата проводит вас, господин! Девушка по-детски взяла Рыцаря за руку и повела за собой по лестнице на второй этаж. Комната, куда она привела его, была небольшой и очень уютной – вышитые занавески на окне, искусно сплетенный из цветных нитей коврик, застеленная теплым покрывалом постель, шкаф и столик с ажурными салфетками. Амата повела ладонью, словно показывая ему все это, и посмотрела в глаза, как бы спрашивая одобрения. - Очень красиво,- сказал он, - спасибо тебе. Девушка кивнула с улыбкой и тут же вышла, закрыв за собой дверь. Рыцарь очень устал, он немедленно лег в постель и мгновенно заснул. Ночью ему снилось что-то прекрасное, наверное, счастье, потому что проснувшись, он все еще был счастлив, а сердце его сладко сжималось. Но начав задумываться над причиной, Рыцарь мгновенно потерял ощущение счастья. Он вздохнул и поднялся - нужно было ехать дальше, ведь он так и не нашел свою Истину и даже не узнал, какова она. Трактирщик накормил его ужином, взял с него одну серебряную монету и отсчитал сдачу медью. - А где Амата? - спросил Рыцарь, видя, что хозяин сам подает ужин. - Амата заболела, господин. Она найденыш, ее подбросили под дверь моего трактира студеной зимней ночью, и я не сразу нашел ее, так что девочка чуть не замерзла. Она долго болела и, хотя потеряла голос, но поправилась. С тех пор каждую зиму болезнь возвращается – и каждый год Амате все хуже и хуже. Рыцарь поднялся из-за стола. - Я не разбираюсь во врачевании, - признался он, - но можно мне взглянуть на нее? Трактирщик не спросил, зачем. Он привел его в небольшую комнатку, такую же уютную как та, что снимал Рыцарь. Амата лежала на постели, лоб ее был бледен, а щеки рдели нездоровым румянцем. - Здравствуй, - сказа Рыцарь, - я слышал, ты заболела. Ты поправишься, обязательно поправишься, вот увидишь! Я видел много больных и все они всегда выздоравливали! Девушка слабо шевельнула бледной узкой ладонью, лежавшей поверх одеяла, и Рыцарь протянул руку и взял ее ладошку в свою. ...Он не уехал, а остался и стал помогать трактирщику, хотя это совершенно не рыцарское дело. Но помогал он не только в трактирных делах – Рыцарь ухаживал за Аматой и все чаще называл ее так, как подсказывало ему сердце, не произнося ничего вслух. Девушка то начинала поправляться, то снова сдавалась на милость болезни, теряла сон и аппетит и даже не могла сказать, чем ей помочь. Рыцарь научился догадываться обо всем сам – принести ли ей лекарство, развлечь ли чудесной сказкой, или просто молча посидеть рядом. Он научился готовить, чтобы радовать ее всякими вкусностями, потому что трактирщик все-таки был уже очень стар, и ему было тяжело одному готовить для многих. Хозяин трактира не распоряжался Рыцарем как слугой, но просил о помощи как друга, и Рыцарь был рад помочь другу. Лекарь, постоянно навещавший Амату, выходил от нее то хмурясь, то улыбаясь, но однажды он вышел с лицом словно закаменевшим. - Что случилось? – с замирающим сердцем спросил Рыцарь. - Она умрет, - ответил лекарь. - И ничего нельзя сделать? - в отчаянии, придававшим силу надежде воскликнул Рыцарь. Лекарь посмотрел на него. - Есть одно средство, которое наверняка поможет. Тут недалеко стоит Замок, ты наверняка видел его, когда шел сюда. В Замке живет Принцесса Счастье, и там же, в ее владениях, есть чудесный родник, носящий то же имя. Если ты наберешь из него воды в простую деревянную чашку и принесешь девушке, она поправится. Но никогда и никому еще Принцесса Счастье не давала чудесной воды... Рыцарь едва дослушав схватил со стола деревянную чашку и бросился к своему коню. Он скакал день и ночь, чтобы достичь Замка и, наконец, достиг. У ворот его не было стражей, но когда он подошел, то услышал голос: - Кто ты? - Я Рыцарь, - ответил он. - Пожалуйста, впусти меня, не загадывая никаких загадок - у меня не времени разгадывать их! - Войди, - разрешил голос из Замка и ворота отворились. Едва он ступил за порог, как невидимые слуги повлекли его вперед, прикосновения их рук были как прохладный ветер, а голоса похожи на щебетание птиц. Слуги привели его в залу, где был накрыт богатый стол, а за столом сидела девушка необычайной красоты. Рыцарь едва взглянув на нее вынужден был опустить глаза, чтобы не ослепнуть. - Я искал тебя, - произнес он, не понимая глаз. - Ты меня нашел. И что ты теперь будешь делать? – спросила Принцесса Счастье. - Я буду просить, - сказал Рыцарь, - позволь мне наполнить чашу из твоего родника! - Я думала, ты попросишь меня совсем о другом. Но зачем тебе моя вода? - Вода нужна не мне, а одной девушке. Ее зовут Амата.... - Девушке? – перебила Принцесса Счастье. - Мне нет дела ни до каких девушек, как бы сильно они не хотели стать счастливыми. - Прошу тебя, будь милосердна! - с мольбой в голосе попросил Рыцарь - До милосердия мне тоже нет дела. Меня называют Счастьем, а счастливые люди безжалостны ко всем остальным и это правильно. - Тогда разреши мне рассказать тебе об Амате! Принцесса подумала и кивнула. И Рыцарь стал рассказывать ей о тех простых и замечательных вещах, которые окружают каждого человека, но которых он не замечает, пока рядом с ним нет другого человека. В каждом его слове была искренность; он говорил об Амате, словно она была рядом с ним сейчас и никогда не покидала его. Принцесса Счастье то грустила, то улыбалась... А когда он закончил, почти ослепший от ее красоты, ибо, только глядя в глаза Принцессе, мог рассказывать, она сама опустила глаза. - Возьми свою чашу, - сказала Принцесса. Она взяла Рыцаря за руку и привела в маленький внутренний дворик. Посреди дворика журчал родник, вода в нем бурлила и кипела, но от нее веяло неизбывным холодом. - Набери в чашу сколько сможешь, но постарайся сам не касаться воды. Рыцарь послушался. Он осторожно зачерпнул из чудесного родника, кончиками пальцев ощущая жгучий холод. Вода в чашке немедленно покрылась тонким ледком, иней выступил на деревянных боках чаши. Принцесса - Рыцарь с удивлением заметил слезы на ее глазах - подошла к нему и склонилась над чашей. Слезинка упала на лед и он мгновенно растаял – вода в чаше, прозрачная и чистая, отражала теплое небо осени. - Благодарю тебя, - сказал Рыцарь и стараясь не пролить воду поклонился той, что была так щедра. - Не за что, - вздохнула Принцесса Счастье, она больше не плакала, но и улыбка ее была грустной, - нет ли тебя ко мне другой просьбы? Рыцарь, который мысленно уже был в пути, задумался. - Пожалуйста, будь так де же щедра со всеми, кто к тебе придет, - сказал он. Принцесса Счастье снова вздохнула. - Я обещаю тебе это. А ты пообещай, что не забудешь меня. - Я никогда тебя не забуду, - улыбнулся Рыцарь, - невозможно забыть того, кто показал тебе, что истинная красота всегда добра, а истинная доброта – красива. И попрощавшись с ней, он пустился в обратный путь. Рыцарю пришлось идти пешком, чтобы не расплескать воду, конь его послушно шел следом. Рыцарь спешил как мог. Возле дверей трактира его встретил хозяин заведения, у которого было очень печальное лицо. - Я опоздал? - спросил Рыцарь, замирая от страха. - Нет, ты успел, но теперь поспеши к той, что ждет тебя. Рыцарь поднялся в комнату к Амате. Девушка очень исхудала за то время, пока его не было. - Любимая, - сказал Рыцарь нежно, - ты поправишься. Я принес тебе воду из родника Счастья. Он поднес девушке чашку с водой; Амата разомкнула иссушенные болезнью губы и сделала глоток. Должно быть, вода из родника была удивительной на вкус, потому что девушка все пила и пила, и не могла отрываться... А когда Амата слабой рукой отодвинула чашку от своих губ, она была наполовину полной. - Любимый, - тихо попросила она, – выпей тоже! Рыцарь, потрясенный тем, что она, прежде немая, заговорила, подчинился. Вкус воды и в самом деле был удивительным, но Рыцарь понял, что никогда не сможет описать его. С каждым глотком словно пелена спадала с его глаз. Он искал Истину, не зная, какова она. Он видел перед собой красоту, с которой не могла сравниться даже ослепляющая красота Принцессы Счастье, и не узнавал ее. Он жил с радостью в сердце все это время и вот, наконец, понял что по-настоящему счастлив только рядом с этой девушкой. Конечно, Амата выздоровела, а потом Рыцарь спросил, поедет ли она с ним. Старый трактирщик собирался закрывать свое заведение. - Я поеду с тобой, - ответила Амата, - я хочу, чтобы мы никогда больше не расставались. Рыцарь ответил ей не словом, а улыбкой, которая иногда значит больше чем все слова.
Мальчик улыбался. - Ты счастлив? - спросил его Волшебник. - Я счастлив, - ответил маленький гость. Оба они не заметили, как пролетела ночь, и гроза кончилась. – Теперь я знаю, что Истина - это любовь. И мне нужно возвращаться к тем, кто меня любит, чтобы они не волновались за меня. Он поблагодарил Волшебника и ушел, осторожно затворив за собой дверь. Но Волшебник долго еще слышал его шаги, перекликавшиеся со стуком копыт лошади, увозившей Рыцаря и его девушку.
Они недолго собирались в этот квест. Цель была - дом великана, который выращивал волшебные цветы, но ни с кем не желал делиться чудом. Задача - украсть, выманить или отобрать у него это чудо – вот что собирались сделать эти четверо, традиционная квестовая четверка: маг воин, вор и менестрель. Они не думали о поражении – победа была нужна им даже больше, чем цветы, о которых никто ничего не знал толком, если уж говорить начистоту. Задача оказалась непростой. Заколдованный лес, чудовище, едва не превратившее их в статуи, унизительная работа которую пришлось делать для другого чудовища, неожиданности и ловушки, непонятности и трудности... Но когда они, наконец, подошли к дому великана, их ждали два сюрприза.
Во-первых, дом просто утопал в цветах; даже на крыше, плоской крыше, открыто глядевшей на солнце, росли одуванчики. А во-вторых - великана не было дома - на счастье измотанных и злых приключенцев. - Рвем цветочки и домой, – сказал воин. - Какие именно? – нервно спросила девушка-вор, потирая ушибленную в прошлом приключении спину, - тут их больше чем кровопийц на Комариных болотах. - Верно заметила, Умница-Льёлль, - проворчал менестрель, добивая крупного комара, одного из тех, что упорно сопровождали странников от всуе помянутых болот. - Рвем любые, главное - побольше. Маг, светловолосый красавчик, поправил полу балахона и задумчиво окинул взглядом цветущий сад. Розы, люпины, астры, анютины глазки, гиацинты, львиный зев, васильки, бессмертники, вербена, резеда, настурция - и все цвело, не обращая внимания на сезон-несезон. - Не вижу в них ничего волшебного… - Не ворчи, Тарик . Лучше проверь. Тарик-маг нехотя повел ладонью. Сад и дом великана заволновались, точно стремясь сойти со своего места и отправиться встречать, пусть и незваных, но все равно гостей. - Ловушка… - удивленно заметил маг. - Какая еще ловушка?.. – поинтересовался менестрель, алчно, но с подозрением поглядывая на цветы. – Зачем тут ловушка? - Как раз для таких удачливых, как мы, Мати, - ответила за мага Льёлль. - Тарик, что за ловушка? Маг достал откуда-то закорючку, если чем и напоминавшую волшебную палочку то только тем, что она тоже была деревянной, почесал ею ладонь и, коротко хакнув, кинул с той же ладони едва заметный в прозрачном местном воздухе радужный шар. Шар летел медленно и лениво и на лету развернулся в радужную пелену, накрывшую дом великана вместе с садом. Накрывшую и исчезнувшую со звуком похожим на кошачий чих. - Ловушка для дурака, - прокомментировал маг. – Она для тех, кто самое простое ухитряется сделать наперекосяк... Для недотеп. Но мы ведь не такие и поэтому для нас она не страшна. - Раз есть ловушка значит цветы представляют ценность, - сделал вывод воин. Маг лениво кивнул. Льёлль нервно хихикнула. - Слушай, Тарик, а тебе никогда не хотелось сменить имя? Все-таки именоваться так же, как медный грош – это несерьезно для серьезного мага. - Мне нравится, - пожал плечами маг, и тут же уселся прямо на землю, воткнул рядом с собой свою палочку и закрыл глаза. - Все, ушел в астрал, - проворчал Мати, - и чего они все находят в том астрале? Надо однажды тоже попробовать. - Не расслабляйтесь, - воин сбросил лишнее вооружение и достал из походной сумы безразмерный мешок, в свернутом виде занимавший не больше места, чем носовой платок, – берем добычу, а дома разберемся, какие из цветов волшебные и с какого бока. И по сторонам все равно смотрим. Льелль и Мати, запасшиеся такими же мешками, послушно кивнули.
Это была просто работа; быстрое и безжалостное обрывание цветов и поспешное упихивание их в мешки до тех пор, пока они не наполнились, а после – свирепое трамбование упиханного, с целью запихать сверху еще немного. И притом это была тяжелая работа. Трое были бы не против, если бы и маг присоединился к ним, но тот продолжал «витать» и лезть к ним не собирался. Так что прошло нимало времени прежде, чем они удовлетворились сделанным, и, похватав мешки, покинули цветочное поле битвы. - Проснись уже, - воин пихнул в плечо Тарика-мага, – пора назад. - Я не сплю, – лаконично отозвался тот и лениво поднялся. Как бы ни сопротивлялся маг, но ему пришлось помогать с добычей; уменьшить вес мешков он еще мог, но с размером не справлялся, от чего сам же и страдал больше всего, потому что ленив был до крайности. Первую половину пути Тарик ныл, отвлекая всех от спора о том, какими могут быть волшебные свойства цветов, вторую - молчал, свирепо обруганный Мати, его товарищем по мешку, за то, что постоянно отлынивал и норовил бросить громоздкий груз. Впрочем, ворчание и обиды мага были самой большой неприятностью на обратном пути, и ничего плохого с ними больше не случилось. Был во всем только один опасный момент, да и тот по их собственной вине. - Как «сено» делить будем, Дорна? – на первом же привале спросил менестрель у воина. Эйфория эйфорией – но он первым пришел в себя и подумал о насущном, то есть о деньгах. - Как обычно. А что не так? – Дорна увидел, как приподнялись брови Мати, как недовольно косится на него Льёлль, и даже Тарик-маг не поленился выразить неодобрение, слегка нахмурившись и тронув тонкими пальцами тонкий же подбородок. - Не покатит. Поровну и точка. Ты у нас конечно командир и все такое... Но вот, например я... если бы я не заморочил философской дребеденью то лесное чудовище, где бы мы сейчас были? Или взять Льёлль. Диких шуршанцев помнишь? Кто бы из нас додумался, что твари боятся запаха лимона? Вооот. Про Тарика вообще молчу, он у нас в этот раз прямо герой. Это он облил нас всех лимонадом и спас от жутких степных тварей. А если вспомнить грифона... Лицо Тарика пошло красными пятнами. - Превращу в мышь, - тихо, но с угрозой пообещал он. Льёлль коротко хохотнула. - Правда, Мати, не зли его, в таком состоянии он все может, даже материализовать еще одну катапульту... - Грифон назвал меня НЕПРАВИЛЬНЫМ магом! – вспылил Тарик. - А ты доказал ему что и он – неправильный грифон, - Мати серьезно посмотрел на воина, - ну так что насчет честного раздела? Воин не спешил отвечать. - Кто придумал все это? Кто раздобыл сведенья и узнал дорогу? Кто нас вел? Покажите мне этого человека! - Это ты, - произнесла Льёлль с каким-то нехорошим намеком, - и если тебе нужна слава, то вся она твоя. А «сено» - поровну. Маг не спорил, но он тоже смотрел на Дорну, и воину этот взгляд нравился не больше чем пропитавший всю их одежду запах лимонов. - Хорошо, поровну, - согласился он. В конце концов, с этим можно будет еще поспорить потом, при непосредственной дележке.
Но спора не вышло. Они в самом деле разделили «сено» поровну и разошлись – до нового квеста. ...И встретились снова - в доме у мага; воин терпеть не мог гостей, Льёлль не имела своего дома и моталась по гостиницам, а у барда была большая семья – куча братьев и сестер, в чьем доме он и обитал на птичьих правах, поэтому все встречи проходили у Тарика. - Как? – коротко спросил воин. - Никак, - признался бард, - сено оно сено и есть. - Я свое скоромила лошади, - зло сказала Льёлль по прозвищу Умница. - И что получилось? - Навоз! – рявкнула девушка и замолчала. - Одно из двух. Или мы взяли не те цветочки... или та последняя ловушка была хитрее, чем думал наш уважаемый маг. После этих слов трое уставились на одного, чернобрового красавчика, носящего то же имя, что и медная монетка. - Так что это была за ловушка? - Я же сказал - ловушка для дурака. Она не срабатывает на обычных людей. - А на обычных магов, которые не могут сказать ничего путного и потому придумывают всякие отговорки? - сощурилась Льёлль. Мати-менестрель не упустил случая поддеть свою давнюю соперницу в спорах: - Если среди нас есть дурак, то он все равно не признается... Верно, Умница Льёлль? - Сейчас кину чем-нибудь, - пообещала девушка. - Лучше кинь в меня, - отвлек девушку воин, - я хоть поймаю. Льёлль отмахнулась от этой попытки пошутить. - А ну вас всех. В следующий квест без меня пойдете. - Льёлль, мы же команда... - Фигушки! - по-детски обиженно заявила девушка. – С каких это пор? - Стоп! – прекратил споры Мати. – У нас дело есть, не забыли? Итак. Если среди нас нет дураков... то почему сработала ловушка на дурака? - Потому что она дурацкая! И не факт что сработала... - А может все наоборот? Если ловушка на дурака, то только дураку она не страшна? – задумчиво проговорил воин. Трое уставились на него, как кентавр на пегаса. - Идея еще более дурацкая... - Да нет, почему же... – сощурилась Льёлль, - можно проверить. У меня на примете есть нужный тип. - Льёлль, а что насчет сохранения тайны? – спросил Дорна, - это, как ты помнишь, была тайна – маршрут пути, местонахождение дома великана и все такое... - Ты не знаешь Тишека. Он наивный, как дитя, поверит всему, что я скажу, и не станет болтать, если попрошу. К тому, же Тишек в меня влюблен. Мати фыркнул, воин покачал головой. - И что? Пошлешь его к великану? Льёлль, мы там вчетвером еле прошли. - Не важно. Если он не пройдет – не жалко. А если пройдет и сумеет достать мне цветочек... охапку цветочков, - заметив напоминающий взгляд, поправила девушка, – то тем лучше. - Интересные у тебя способы избавится о назойливого поклонника, - ухмыльнулся Дорна. - Он не поклонник. Он просто дурак, - сказала девушка.
... - Так принесешь? Тишек кивнул - и это было все. Он ужасно стеснялся, хотя вот сказать ей, что любит, не постеснялся, надо же! Льёлль всегда удивлялась, как ему хватило на это смелости... А ума не хватило сейчас потребовать с нее хотя бы поцелуй. Это было как-то даже обидно. Впрочем, нечего! Всё это сентиментальная ерунда, а Льёлль сентиментальность терпеть не могла. Осталось только рассказать Тишеку дорогу. ...И нарисовать карту, чтобы не заблудился. Зная Тишека, ничего другого Льёлль от него не ждала. Но посылала она его со спокойной совестью, и полностью отдавая себе отчет в том, что он даже с картой может заблудиться. Правда, это ее волновало не так уж и сильно.
Тишек глянул на карту два раза и убрал подальше – не до того было. Очень уж красивые открылись ему места за пределами города – сначала чудная, прямая как стрела дорога, с цветами по обочинам, приветливо кивающими путнику, потом березовый лес, полный чистого ясного света, птичьих песен, свежести и беспечального очарования позднего лета... Тишеку хотелось остановиться, сесть на мягкую траву, раствориться душой во всей этой красоте, но он обещал Льёлль, а обещания надо выполнять. И, в конце концов, слушать музыку леса он мог и на ходу. Небольшая поляна, куда он вышел, беспечно напевая простую песенку, была не пуста. Во-первых место на ней занимали всевозможные предметы, что-то вроде изваяний, больших и маленьких, причудливых и простых, а во-вторых тут же присутствовало существо, которое можно было назвать чудовищем, хотя со стороны оно и выглядело как человек; но человеческий облик не делал его человеком, как и любого другого. Существо было занято - ухватившись за что-то невидимое, оно тянуло это «что-то» и из воздуха постепенно появлялся тугой пучок синих нитей. Когда они целиком оказались в его руках, чудовище скатало их в клубок и уже из клубка потянуло в стороны отдельные нити. Вытянутые, переплетенные, завязанные причудливыми узлами, они так и застывали словно окаменев. Из маленького клубочка нитей вытягивались все новые и новые, клубок обрастал узелками, плетениями, отростками, свивавшимися словно сами собой в новые узелки и клубки. - Садись, не стой, - не оборачиваясь, предложило чудовище незваному гостю, который так и стоял, глазея на его работу, и только тогда рассеянный Тишек заметил небольшой столик и несколько стульев на другом конце поляны. - Спасибо, - поблагодарил путешественник, подходя и присаживаясь, потом вспомнил о вежливости и запоздало поздоровался. Чудовище кивнуло, не отвлекаясь от работы. Пока оно творило нечто из синего клубка, Тишек рассматривал другие его поделки. Они изображали живых существ или скопления предметов, а в некоторых невозможно было узнать хоть что-то. Все были сделаны из материалов разного цвета и фактуры; иные казались каменными иные – рыхлыми, словно весенний снег, а некоторые колебались точно горячий воздух. Чудовище закончило работу – завершенное творение имело вид неряшливый и почему-то грустный, - стряхнуло с рук остатки синих нитей, подошло к столику и тоже село. Разлив чай из стоявшего тут же чайничка, оно предложило гостю чашку с ароматным напитком. - Спасибо, - снова поблагодарил Тишек, - скажи, кто ты? С чашкой в руках чудовище почему то еще меньше было похоже на человека. - Кто захочешь, - ответило оно, - друг или враг. Вернее - тот с кем ты сейчас хочешь иметь дело. - С другом конечно, - улыбнулся Тишек, - кто же захочет иметь дело с врагом? - Любой из людей, потому что это ведь куда интереснее… Какими ты видишь мои творения? Тишек еще раз окинул взглядом поляну. - Разными, - ответил он, - странными. Но почему-то мне кажется, что я их уже где-то видел, хотя такого ведь не может быть. - И какая из моих работ кажется тебе самой знакомой? - Вон та. – Тишек кивнул на темно-серую скульптуру, изображавшую огромный мешок с явственно проступающими сквозь его бок монетами, прилепившимися к нему короной, мечом, большой книгой, мольбертом и кистью, и множеством других предметов. - Я сделал ее из зависти, а последнюю - из нетерпения, - сказало чудовище, повернув голову в сторону застывшего скопления клубков. - Видишь ли, сильные чувства не уходят просто так и постоянно возвращаются к своему хозяину, не давая ему покоя, даже когда он уже отказался от них. Но если взять гнев или печаль или жажду славы и сделать из них простую вещь, то они теряют власть над человеком. Все просто и никакого подвоха. Материя может воздействовать только на материю, которая одной с ней природы. Только у людей иначе – они изменяют все к чему прикасаются и обо всем судят так, как подсказывают им разум, сердце и душа. - Как же еще нам судить? – удивился Тишек. - Может быть, иногда стоит просто верить тому, что у тебя пред глазами - а порой не стоит верить ничему. Правда, до тебя здесь были люди, которые ничему не верили, и с ними было тяжело общаться. Юноша покачал в ладони чашку с чаем. Взгляд его вернулся к серому мешку-зависти. - Я не думаю, что судить – это так уж необходимо, но я никогда никому не завидовал… Мастер заметил, куда он смотрит и поспешил успокоить: - О, нет, то, что тебе больше всего знакома именно зависть, вовсе не значит, что ты завистлив. Просто в жизни ты часто встречал ее, или же те многие вещи, из которых она складывается. В ней есть частичка обиды, частичка жадности, гордыня и ревность, и много чего еще. - Так вот откуда берется зависть? Она собирается из разных вещей, а сама по себе вовсе не существует? Я так и знал! Тишек отпил из чашки и поставил ее на стол, как ставят точку в конце предложения. По правде сказать, он был слишком беспечен, чтобы всерьез и долго вести подобные разговоры. - Уже уходишь, - заметило Чудовище, хотя Тишек только подумал о том, что стоит попрощаться. - Куда же ведет тебя твой путь? - К великану, - ответил юноша отчего-то смущаясь тем, что, в самом деле, должен уйти. - К Славу? Предай ему привет от меня - попросило Чудовище. Тишек хотел спросить, как его зовут и от кого передавать привет, но постеснялся. Поэтому он просто еще раз поблагодарил хозяина и отправился в путь снова.
Долина, что встретила его солнечным светом после тенной прохлады леса, простиралась до самого горизонта и была полна шуршания и шелеста. Шелестели высокие травы, а шуршало нечто в этих травах. Тишеку то и дело казалось, что его кто-то пристально разглядывает. Это ощущение появлялось и исчезало так быстро, что вскоре он просто перестал обращать на него внимание. И именно тогда из травы прямо у него под ногами вынырнуло пушистое зеленое существо с огромными глазами и тонкими лапками. Тишек едва не поставивший ногу именно туда, где нарисовалось это чудо, так и остался стоять на одной ноге; существо фыркнуло и Тишек от неожиданности покачнулся сел в высокую траву. Насмешливо мурлыкнув, зеленое чудо два раза подпрыгнуло и приземлилось на колено Тишека. - Что? - озадаченно спросил он. Существо снова фыркнуло и издало мелодичный посвист, и тут же юноша оказался окружен зелеными созданиями, появившимися из травы. Они подпрыгивали, мурлыкающе переговаривались и шуршали, шуршали, шуршали... Тишек осторожно погладил того, что сидел на его колене - зеленое чудо не было против, однако с колена спрыгнуло и присоединилось к остальным. Путешественник пожал плечами и встал на ноги... Окружавшие его шуршарики как по команде сорвались с места и попрыгали прочь с такой скоростью, что он мигом потерял их из виду. Но один остался. Он подскочил на месте, словно к чему-то примериваясь, потом прыгнул в сторону, остановился, посмотрел на Тишека и моргнул. Юноша сделал шаг в траве, шуршарик отпрыгнул снова, потом подскочил к нему, дернул юношу за штанину и коротким прыжком вернулся на прежнее место. - Идти за тобой? - наконец понял Тишек, - но куда? Шуршарик фыркнул, и это вполне могло означать: «А какая разница?» Но для Тишека разница была. - Мне к великану надо, который Слав, - сказал он. - Только, кажется, это далеко. Шуршарик негромко проворчал, явно выражая свое мнение об этом самом «далеко», стремительно исчез в траве и так же быстро вернулся, словно показывая, что расстояния не имеют никакого значения. - Я так не умею, - пожаловался Тишек. Шуршарик не понял или не поверил, он снова дернул его за штанину и поскакал прочь. Тишек поспешил за ним. Поспешил? Ну не то чтобы... Ноги то и дело запутывались в траве, он спотыкался и пару раз шлепнулся, вызвав насмешливое шуршание со всех сторон, а безжалостный проводник то и дело увеличивал темп. Юноша быстро выдохся, и когда он в очередной раз растянулся в траве, шуршарик-проводник, наконец, остановился. Зеленое существо обскакало юношу по кругу, нырнуло в траву, пошуршало, явно совещаясь со своими собратьями, и вернулось с маленьким цветочком, который протянуло Тишеку. Но когда юноша хотел взять подарок, шуршарик подпрыгнул, уцепившись за одежду Тишека тоненькими лапками, и сунул цветок под нос юноше. У цветка не было запаха, но от пыльцы его у путешественника отчаянно защекотало в носу. Он оглушительно чихнул и вдруг обнаружил, что трава, в которой он сидит, сильно подросла и достает почти до неба. Он огляделся - его окружали шуршарики, но они были такого же роста, как и он сам. - Ой, - сказал Тишек. Сказал? Как бы не так! Он прошуршал это и только тогда увидел что вместо рук и ног у него тоненькие лапки, что он покрыт мягкой зеленой шерсткой и понял, что ему очень хочется прыгать. «Играем... - прошуршало тут же, - догоняй, догоняй, догоняй!» И зеленая волна шуршариков отхлынула от него в разные стороны, как круги от упавшего в воду камня. Желание вскочить и бежать, едва касаясь лапками травы, прямо подбросило его и мгновение спустя он и правда бежал, легко и одухотворенно, самозабвенно гонясь за одним из веселых зеленых чуд. Это было восхитительно и очень весело. Он догонял и его догоняли, он играл и с ним играли тоже, он прыгал и снова бежал, тело его полнилось легкостью и силой, он не мог остановиться ни на миг и был счастлив. И так могло бы продолжаться бесконечно, если бы на свете не существовали ночи. Но когда темнота опустилась на долину, шуршарики прекратили свои игры и, свернувшись комочками кто тут, кто там, засопели; сопение их тоже было каким-то шуршащим... И Тишек уснул вместе с ними, уютно устроившись на травяной постели. Разбудило его ясное солнце и ощущение привычного человеческого тела. Он потянулся, огляделся и понял, что находится на окраине долины, как раз там, где начинались невысокие холмы. Рядом не было ни одного шуршарика. Тишек немного опечалился от того, что не может сказать спасибо своим маленьким друзьям. Впрочем, он мог сделать это на обратном пути. Радуясь новому погожему дню, путешественник направился в сторону холмов.
Через полчаса полил дождь, который не кончался добрую половину дня. Насквозь промокший Тишек искал хоть какое-то укрытие, пока не наткнулся на домик, слишком маленький, чтобы оказаться жилищем великана; какой-то на удивление взъерошенный, вросший в землю, с покрытыми мхом стенами и новехонькой дверью, с крышей похожей на смешную детскую шапочку, он прилепился к одному из холмов и казался его частью. У самого порога рос кустик фиалок. Несмотря на дождь, настроение у Тишека было прекрасное; он сорвал один цветочек, сунул за ухо и постучал в дверь, в надежде что хозяин или хозяйка разрешат ему обсушиться и переждать ливень. На стук никто не ответил, но дверь оказалась не заперта. Путешественник смело толкнул створку. Дверь отворилась легко и без скрипа, но стоило юноше войти, как он услышал звук, сделавший бы честь самой скрипучей из дверей. Короткий коридор в три шага привел его в комнату, где всего-то и помещалось что стул, стол, большой тролль и маленькая колыбель. Тролль (а вернее, троллиха) качала колыбельку и напевала скрипучим голосом. Слов было не разобрать, но ребенок в колыбели преспокойно посапывал. На окнах занавески в цветочек слабо колыхались от сквозняка. - Здравствуй, - тихо, стараясь не разбудить ребенка, сказал Тишек, – прости, если помешал... Нельзя ли мне обсушиться у твоего очага и переждать дождь? - Если не будешь шуметь, - довольно громко ответила троллиха. - Конечно, нет! - Тишеку хотелось подойти посмотреть на дитя, и он осторожно спросил, – можно? Троллиха склонила голову, рассматривая его, и кивнула. Тишек приблизился. В колыбельке лежал крохотный тролленок; малыш посапывал широким плоским носом, причмокивал во сне большими темными губами и слегка шевелил пальцами с крохотными коготками. - Он прелестный, - заметил Тишек с улыбкой. - Как бы ни так! – свирепо, но не зло фыркнула троллиха. - Это ТРОЛЛЬ! Он должен внушать ужас и почтение с пеленок! - Зачем? - удивился путешественник, - зачем кого-то пугать? - Затем что у нас так принято, - уже без рычания ответила троллиха, - как, например, у людей принято давать детям смешные имена вроде Овцетряс или Мимохват. Юноша от удивления икнул. - Никогда не видел человека по имени Овцетряс. - Зато я видела. Ко мне в гости заходили несколько твоих соплеменников, один из них назвался именно так. Остальные представились еще более странными именами, которых я не могу повторить. Ну, как бы их ни звали, но вели себя они правильно - не спорили и сделали все, что я сказала – спели колыбельную моему сыну и починили мою дверь... В этот миг на улице раздался шум - словно брошенный в небо большой камень упал обратно у самого порога, заставив вздрогнуть домик троллихи. До этого крепко спавший малыш проснулся и открыл глаза, но плакать не торопился, а с любопытством рассматривал окружающее. Троллиха вскочила мгновением раньше, чем в дверь кто-то постучал. - Никого нет дома! - крикнула хозяйка, - особенно для грифонов, которые учатся летать с катапульты! Тишек удивленно заморгал. Должно быть, приняв восклицание хозяйки за разрешение войти, в дверь протиснулось недоразумение с телом льва, головой и крыльями орла и робким детским взглядом. - Извините, - сказал грифон, - я не нарочно. Опять недолет... - А куда ты хотел попасть? - спросил Тишек. - Никуда. Недолет – это я. Но все равно я должен придерживаться плана. - Единственное чего ты должен придерживаться - это собственных крыльев! - фыркнула троллиха, взяв на руки запросившегося к ней малыша. - Чаю хотите? Вопрос явно был обращен ко всем. Взъерошенный грифон и Тишек, с которого все еще капало, синхронно кивнули. - Тогда сейчас будем пить чай, - подвела итог хозяйка.
В маленьком доме и кухня была маленькая. Доверив дитя присевшему к очагу Тишеку, готовому подержать малыша на коленях, троллиха без особой спешки повыставляла на стол сладкие приятности, вроде медового печенья, мятных конфет и вафель с маком. Грифон удобно устроился на полу - лег по-кошачьи, обернувшись крыльями и довольно мурчал, его растрепанные перья постепенно приглаживались. От очага шло приятное тепло; вернувшему дитя маме-троллихе Тишеку нравилось смотреть на огонь, уплетая печенье с горячим сладким чаем. Грифон по-птичьи пил из блюдечка и клевал покрошенные для него вафли. - А какой у тебя план и для чего он тебе нужен? - спросил Тишек. Грифон покосился на него. - А тебе зачем? У тебя что, нет своего плана? Или ты не знаешь, что для того чтобы сделать что-то правильно, обязательно нужен план и правильный не должен быть простым? Троллиха фыркнула; малыш сидел у нее на колене и пытался утянуть со стола печеньку. - Скажи, как ты летал раньше, без плана? - По-разному, - признался грифон, - вообще-то у меня, кажется, неплохо получалось. - Тогда в чем дело? Зачем тебе еще что-то кроме крыльев и простора? - спросил путешественник. - Ты не понимаешь, - вздохнул грифон, - один мудрый человек сказал мне, что без плана я рано или поздно упаду, а я не хотел бы падать, это больно. - Грифон потер лапой макушку. - По-моему именно твой план и заставляет тебя падать. - А что делать, если он слишком простой для правильного плана? Но я знаю тайну - если не можешь составить правильный план, то он тебя осенит, когда набьешь нимало шишек. Только я забыл спросить того человека – нимало, это сколько? Троллиха не выдержала и засмеялась. Тишек тоже едва мог сдерживаться, хотя и очень старался оставаться серьезным. - Расскажи, с чего все началась, - попросил он. - С того, что я летел, - грифон вздохнул, - летел, увидел сверху людей, и спустился, чтобы познакомиться. Один из них сказал, что он маг, но он не был похож на мага - ни посоха, ни красивого плаща, расшитого звездами, ни забавной шапки, ни амулетов, ни даже волшебной палочки. Я сказал ему, что он, по-моему, неправильный маг. А он ответил - «А ты уверен, что ты - правильный грифон? Правильные летают по плану, а как это делаешь ты?» Я попытался понять, как, и оказалось, что у меня нет плана, а составить настоящий, правильный, очень трудно. Но добрый маг подарил мне катапульту, чтобы я смог тренироваться. Веселая троллиха снова налила всем чаю. - Сдается мне, что это все-таки был правильный маг, - сказала она, - хитрый, наглый и ленивый. - А по-моему все просто, - заметил Тишек, - он забыл рассказать тебе об идеальном плане: когда ты просто знаешь как летать, то делаешь это, безо всяких проблем и катапульт. - А это не слишком просто? - усомнился грифон. - Нет-нет! Это как раз тот план, по которому ты летал раньше, то есть это не просто идеальный план, но и действенный. И потом - что тебе стоит попробовать взлететь согласно ему? Грифон почесал лапой загривок. - Обязательно попробую, - сказал он и поднялся - тем более что дождь уже кончился. И это была правда. Солнышко как-то договорилось с тучами, и они, тяжело переваливаясь, отправились дальше на восток, тогда как светило снова правило на ярком синем небе. Троллиха с малышом, грифон и Тишек вышли на воздух; ребенок на руках у матери самозабвенно угукал, ни на минуту не замолкая. - Хорошо-то как! - грифон раскинул крылья, по-кошачьи потянулся, и довольно щелкнул клювом, - как же я соскучился по небу и ветру! И взлетел; у него и в самом деле хорошо получалось. Тишек любовался грациозным созданием, которое на земле казалось несколько неуклюжим, и думал, как же мало надо, чтобы почувствовать себя по-настоящему счастливым. Грифон то поднимался, то опускался, совершал в воздухе удивительные кульбиты, и счастливо клекотал. Однако он не увлекся и вскоре вернулся на землю. - Я правильный грифон, - не без гордости заметил он, - но что теперь делать с катапультой? - Можешь вернуть тому, кто ее тебе дал, или оставить там, где она есть. Грифон фыркнул. - Пусть ее заберет тот, кому она нужна. Ну, до свидания! Он взмахнул крыльями, подняв ветерок, и умчался куда-то по своим делам. Тишек улыбнулся. Дождь ему уже не грозил, юноша обсох, и даже подкрепился и пора было продолжать путь. Путешественник поклонился хозяйке домика, потом достал из-за уха фиалку и протянул ее троллихе. - Благодарю за гостеприимство! Троллиха осторожно взяла цветочек большой когтистой лапой и улыбнулась в ответ. - Заходи в гости, когда пожелаешь. Дорога звала Тишека и она уже нравилась ему сама по себе.
Катапульту он так и не увидел, должно быть, она пряталась за одним из холмов, как и дом великана. Его Тишек увидел сразу, хотя дом вовсе не был большим, просто он словно лодка плыл в цветочном море, ярком и благоухающем. Подойдя к калитке, Тишек заметил работавшего в саду хозяина. Он был настоящим великаном, но и он казался маленьким по сравнению с некоторыми из деревьев в его саду. - Доброго вам дня и привет от... от чудовища из леса. - Дня доброго тебе, мой гость, - ответил великан очень приятным голосом. - А что, лесной тот мастер занят и поныне своими глупостями? - Почему глупостями? - Ведь человек справляться должен сам с надеждами, с печалями своими, не ждать когда другой ему поможет, освободит от слишком сильных чувств. Но верно ты пришел не к разговору, а с делом до меня. Помочь мне хочешь? Тишек охотно согласился и до самого вечера они сажали цветы и пересаживали кусты, пололи грядки, равняли и выкладывали цветными камешками дорожки, словом, проводили время с пользой. И, конечно же, разговаривали. Ритмическая, напевная речь великана немного смущала Тишека, но он быстро привык. А за вечерним угощением великан спросил: - Ты за цветами? - Ага, - уже без смущения ответил Тишек. - Все за цветами, и никто, увы мне, так просто в гости не придет, на чай, - грустно кивнул великан, - но для чего тебе волшебные цветы? Тишек, который впервые слышал, что цветы волшебные, удивился, но не очень сильно. В конце концов, все прекрасное - немного волшебное. - Я подарю их любимой девушке, - признался он. - Подаришь просто? Если я скажу, что те цветы легко исполнить могут твое желанье? Как? Изменишь взгляд свой? - Зачем? Исполнять свои желания я и сам могу, - ответил Тишек. Великан рассмеялся. В этом смехе не было ничего обидного. - Когда-то был я карликом, представь, - сказал он, отсмеявшись, - а утром как-то я таким проснулся. Но и тогда не удивлялся, так как после слов твоих. Но знать ты должен – в цветах нет никакого волшебства. А все что слышал ты – неправда, сказка. Я сам пустил по миру этот слух, чтобы хоть изредка тут кто-то появлялся и не было мне так уж одиноко. В моих цветах есть только красота, и то не для любого, ведь бывает, что лишь в глазах смотрящего она. Захочешь видеть красоту – и видишь, а нет, так все равно, что пред тобой, уродство или то, что восхищает. Любых цветов нарви, я буду рад. - И даже тех, которые, на крыше? - Одуванчиков? - Великан по имени Слав улыбнулся, - конечно. Сколько хочешь. Останься, скоро ночь уже, а утром позавтракаешь и в обратный путь. Тишек согласился. Утром Слав приставил к стене дома лестницу, по которой юноша и залез на плоскую крышу дома, золотистую от солнечных цветов. Рвать их было жалко; но Тишек подумал, как обрадуется Льёлль, и собрал небольшой букетик.
Но Льёлль не обрадовалась. - Одуванчики??? - воскликнула она, когда юноша попытался вручить ей слегка увядший букетик, - где ты взял эту ерунду? Ты хочешь обмануть меня? На самом деле ты никуда не ходил, а нарвал цветов с ближайшей обочины и теперь... Она замолчала, но только потому, что ей не хватило слов. На самом деле она не думала, что Тишек обманывает - он не умел врать. Но ее глубоко возмутило, что он принес всего лишь одуванчики. В мечтах она представляла себе целый букет прекраснейших роз из великаньего сада, ирисы или хоть завалящие анютины глазки! Их хотя бы не стыдно было бы показать другим, а это... - Больше никогда ко мне не походи! И перестань, наконец, улыбаться! Один раз попросила у тебя подарка, и даже это ты не мог сделать как все нормальные люди! Ну что ты за дурак, Тишек! Юноша понурился; он хотел поделиться с ней рассказом о своем путешествии, хотел предложить вместе с ним сходить в гости к троллихе и удивительному великану, но... Но вместо этого он молча выслушивал упреки, пока Льёлль не надоело браниться и пока она, подкарауливавшая Тишека у дверей его дома, не убеждала прочь. Юноша вошел в дом, и тотчас отправился на кухню - поставить цветы в воду. Пусть в одуванчиках не было ничего чудесного, но это был подарок, да и никакие цветы не заслуживают того чтобы дурно с ними обращаться. Только вечером он заметил, что один из цветов зацепился за крючок на его одежде. Тишек распутал стебель одуванчика, беспечно улыбнулся и сунул цветок за ухо, как ему нравилась. Юноша верил, что сможет помириться с Льёлль и он просто не любил огорчаться. «Вот бы вернуть катапульту тому неправильному магу, - подумал он, вспомнив грифона. - И не просто так вернуть...» Идея была забавная. Тишек верил, что и самый, сердитый маг улыбнулся бы, получив такой подарок.
Когда четверо снова собрались в доме мага и мрачная Льёлль рассказала им про Тишека, никто не стал над ней смеяться. Единственный, кто что-то сказал по этому поводу, был Мати-менестрель. - Только дурак верит всякой ерунде. Словно в ответ на его слова, со двора донесся жуткий грохот. Когда ошалевшие четверо вывалились во двор, ожидая чего угодно – вплоть до явления соперников, менее удачных квестовых команд, пришедших с желанием подраться, им открылось умопомрачительное зрелище – посреди двора, воткнувшись углом рамы в мягкую землю торчала катапульта. На раме темнела надпись: «Осторожно, неправильная катапульта! Только для неправильных магов!» До них не сразу дошло, а когда дошло... - Эй, Тарик, тут тебе знакомый грифон подарочек прислал, - заметил Мати. Льёлль засмеялась, Дорна еще кое-как сдерживался, но через миг и он не выдержал. - Ага… с памятной запиской... однозначного содержания... Маг побагровел. - Убью... – прошептал он. Льёлль согнулась пополам от смеха. - Слуушай, Тарик... а он в тебя не влюбился? Вон уже и подарки делает! Воин захохотал еще громче, а Мати уже просто захлебывался. - Если надумаешь ответное письмецо строчить... я помогу стишками... И подарок сделай такой чтобы... нам не было за тебя стыдно... - Да, ты только скажи... И я что-нибудь украду, чтобы тебе... не пришлось покупать подарок...- сквозь смех выговорила Льелль. Тарик не выдержал. Он прорычал короткое злое слово и сделал жест, который ни один человек не смог бы повторить, будучи в трезвом уме. Катапульта со звуком лопнувшего воздушного шарика исчезла, и всех, кто был во дворе, окатил невесть откуда взявшийся поток ледяной воды. Взвизгнувшая Льёлль тот же умолкла и, сжав кулачки, двинулась на Тарика. - Ты что творишь, бездельник?? Дорна тоже не был сильно доволен таким поворотом, и только Мати как ни в чем ни бывало выжимал одежду прямо на себе и ухмылялся. Воин принюхался. Окатившая их вода пахла лимоном. - А что, лимонадные ванны полезны для здоровья? – с редкой для него иронией спросил он. - Еще как, - парировал маг, который не смотря на браваду, выглядел самым несчастным из всех.- Особенно для вашего, уважаемый Овцетряс… - Все, забыли, - с усталой злостью бросил переставший ухмыляться Мати. - Нам всем нужно заняться делом. - Точно, - спохватился Дорна. - На днях мне удалось достать одну карту...
Они вернулись в дом, принеся с собой запах лимонада, и начался спор - стоит ли браться за это новое дело и сколько и чего оно им может принести. Спор затянулся до самой ночи, так что все четверо успели высохнуть, взмокнуть и снова высохнуть. А на следующее утро приключенцы встретились вновь. Они собирались в новый квест и не сомневались, что на этот раз им обязательно повезет.
