Ни дождей, ни манн...

Я давно не жду ни дождей, ни манн,
Не врываюсь в ночи друзей звонками,
Я сегодня пью откровенность, мам…
Осторожно, ма-а-а-ленькими
глотками…

Слишком горький вкус театральных драм
Стал привычней чая с тремя слонами.
Я нашла любовь, понимаешь, мам,
А потом убила её
словами…

Я дороги помню к чужим домам,
Имена родные в костер бросаю,
А они опять оживают, мам,
Восстают из прошлого,
воскресают…

Я не верю больше своим глазам:
Как перчатки, мысли меняют формы.
Я умею жить по-другому, мам,
Но живу по-старому,
рефлекторно…

Прогуливаюсь по скверикам...

Прогуливаюсь по скверикам,
Дышу ароматом липовым,
Осваиваю мечтательность,
Теряю и стыд и страх.
Закатываю истерики
Со стонами и со всхлипами.
Для циников – познавательно.
Для прочих – увы и ах…

Испытываю терпение
На прочность и основательность,
Отвязываю привязанность
От колышка – пусть летит!
Играю на поле зрения
В лапту и в самостоятельность,
Предчувствуя безнаказанность
На данном куске пути.

Обманываю желающих,
В глаза не гляжу просящему.
Развенчиваю условности,
Предателей бью под дых.
Я, кажется, не жила ещё
На свете по-настоящему,
Раз так – не имею склонности
Стремиться в разряд святых…

http://www.stihi.ru/avtor/tctyby

Первая страница

Через час с небольшим уезжаю с полярным экспрессом.
Так мы прочно расстались, что даже не страшно писать.
Буду я отправлять, будешь ты получать с интересом,
И знакомым читать, и в корзину спокойно бросать.
Что ж такое случилось, что больше не можем мы вместе?
Где не так мы сказали, ступили не так и пошли,
И в котором часу, на каком трижды проклятом месте
Мы ошиблись с тобой и поправить уже не смогли?
Если б знать это место, так можно б вернуться, пожалуй,
Но его не найдешь, да и не было вовсе его!
В нашей жалобной книге не будет записано жалоб:
Как ее ни листай, все равно не найдешь ничего.
Взять хоть письма мои, - я всегда их боялся до смерти.
Разве можно не жечь, разве можно держать их в руках?
Как их вновь не читай, как их вновь не сличай и не мерь ты,
Только новое горе разыщешь на старых листках.
Ты недавно упрямо читала их все по порядку.
В первых письмах писалось, что я без тебя не могу.
В первых письмах моих, толщиною в большую тетрадку.
Мне казалось - по шпалам, не выдержав, я побегу.
Все, что думал и знал, заносил на бумагу сейчас же,
Но на третьей отлучке (я сам себя в этом ловлю)
В письмах день ото дня по-привычному громче и чаще
Повторяется раньше чуть слышное слово "люблю".

А немного спустя начинаются письма вторые -
Ежедневная почта для любящей нашей жены,
Без особенных клякс и от слез никогда не сырые,
В меру кратки и будничны, в меру длинны и нежны.
В них не все еще гладко, и если на свет посмотреть их,
Там гостила резинка; но скоро и ей не бывать...
И тогда выступают на сцену последние, третьи,
Третьи, умные письма, - их можешь не жечь и не рвать.
Если трезво взглянуть, - что же, кажется, страшного в этом?
В письмах все хорошо, - я пишу по два раза на дню,
Я к тебе обращаюсь за помощью и за советом,
Я тобой дорожу, я тебя безгранично ценю.
Потому что я верю и знаю тебя все короче,
Потому что ты друг, потому что чутка и умна...
Одного только нет, одного не прочтешь между строчек:
Что без всех "потому" ты мне просто как воздух нужна.
Ты по письмам моим нашу жизнь прочитать захотела.
Ты дочла до конца, и тебе не терпелось кричать:
Разве нужно ему отдавать было душу и тело,
Чтобы письма такие на пятом году получать?
Ты смолчала тогда, просто-напросто плача от горя,
По-ребячьи уткнувшись, на старый диван прилегла,
И рыдала молчком, и, заслышав мой шаг в коридоре,
Наспех спрятала письма в незапертый ящик стола.
Эти письма читать? За плохое бы дело взялись мы, -
Ну зачем нам следить, как менялось "нежны" на "дружны".
Там начало конца, где читаются старые письма,
Где реликвии нам, - чтоб о близости вспомнить, - нужны.

Вторая страница

Я любил тебя всю, а твой ласковый голос - отдельно,
Удивляясь неважным, но милым для нас мелочам.
Мы умели дружить и о чем-то совсем не постельном
Лежа рядом, часами с тобой говорить по ночам.
Это дружба не та, за которой размолвку скрывают.
Это самая первая, самая верная связь.
Это дружба - когда о руках и губах забывают,
Чтоб о самом заветном всю ночь говорить, торопясь.
Год назад для работы пришлось мне поехать на север,
По старинным церквам, по старинным седым городам.
Шелестел на лугах одуряюще пахнувший клевер,
И дорожная пыль завивалась по нашим следам.
Нам обоим поездка казалась ужасно счастливой;
Мой московский заморыш впервые увидел поля,
И луга, и покосы, и северных речек разливы.
И впервые услышал, как черная пахнет земля.
Только здесь ты заметила в звездах все небо ночное,
Красноватые сосны стоят вдоль дорог, как стена...
Почему ты на север не ездила раньше со мною,
Почему ты на землю привыкла смотреть из окна?
Как-то вышло, что здесь ты, всегда мне дававшая руку,
Ты, с улыбкой умевшая выручить в худший из дней,
Ты, которой я слушался, мой поводырь и порука,
В нашем добром содружестве бывшая вечно сильней,
Здесь, далеко от дома, в поездке ты вдруг растерялась,
Ты на все удивлялась - на листья, кусты и цветы.
Ты смеялась и пела; все время мне так и казалось,
Что, в ладони захлопав, как в детстве, запрыгаешь ты.
Вспоминаю закат, переезд через бурную реку.
В мокрой лодке пришлось на колени тебя посадить,
Переправившись в церковь со строгими фресками Грека,
Мы, еще не обсохнув, о них попытались судить.
Со смешным торжеством мы по краскам века узнавали,
Различали святых по суровым носам и усам,
И до самого купола дерзкой рукой доставали,
И спускались обратно по скользким и шатким лесам.
Ты попутчицей доброю сделаться мне пожелала,
Чтоб не портить компании, горькое пиво пила.
Деревянное мясо с веселой улыбкой жевала,
На туристских привалах спала, как в Москве не спала.
Помню это шоссе с торопливой грозой, с облаками.
Я хотел отдохнуть, ты сердито пожала плечом
И особенно громко стучала в асфальт каблуками,
Чтобы мне доказать, что усталость тебе нипочем.
Что ж, мой верный попутчик, ведь этак, пожалуй, и нужно, -
И жевать, что придется, и с жесткой постелью дружить.
Жаль одно - что в поездке мы жили подчеркнуто дружно,
Неурядицы наши решив до Москвы отложить.
Это нам удалось. Только это как раз ведь и страшно,
То, что распри свои отложить мы впервые смогли.
Там начало конца, где не выдернув боли вчерашней,
Мы, желая покоя, по-дружески день провели.

Третья страница

Помню время, когда мы на людях бывать не умели,
Нам обоим мешали их уши, глаза, голоса.
На веселой пирушке, где много шумели и ели,
Было трудно нам высидеть больше, чем четверть час.
Чтобы лекции слушать, нарочно садились не рядом,
Впрочем, кто бы и как бы и что бы ни стал нам читать,
Разве мог помешать он нам взглядом выпрашивать взгляда
И, случайно не встретив, смертельной обидой считать?
Помню, ты на собрании. Жду тебя долго. И трижды
То к дверям подхожу, то обрывки ловлю сквозь окно.
Только б слышать твой голос! Неважно, о чем говоришь ты,
Пусть о сдаче зачетов, не все ли мне это равно?
Что такое привычки, мы даже не знали сначала,
Если знали из книг, то старались о них забывать.
И друг друга любить в это время для нас означало -
Каждый день как впервые друг другу себя открывать.
Было что открывать. Было порознь накоплено каждым.
Чтоб вдвоем докопаться до самых забытых углов,
Чтобы всякую мелочь припомнить хотя бы однажды,
Нам на первых порах ни часов не хватало, ни слов.
Но потом нам хватило и снов, и часов, и рассудка,
Чтоб свои треволненья ввести понемногу в русло.
Было дела по горло, не виделись часто по суткам,
С головой уходя я в свое, ты в свое ремесло.
Мы учились делить только то, что сегодня и завтра,
Разговаривать нынче о том, что случилось вчера.
Это стало спокойным, привычным, как утренний завтрак,
Даже время на это отведено было с утра.
Мы друг другу за все благодарными были когда-то.
Все казалось находкою, все не терпелось дарить.
Но исчезли находки, дары приурочены к датам,
Все и нужно, и должно, и не за что благодарить.
Куча мелких привычек нам будние дни отравляла.
Как я ел, как я пил - все заранее знать ты могла,
Как я в двери входил, как пиджак на себе оправлял я,
Как садился за стол, как вставал я из-за стола.
Все вдвоем да вдвоем. Уж привычными смотрим глазами
И случайных гостей принимаем все с меньшим трудом.
Через год, через два мы уже приглашали их сами,
И друзья, зачастив, не стесняясь заходят в наш дом.
В шумных спорах о вечности весело время теряем.
Стол газетой накрыв, жидкий чай по-студенчески пьем.
Но, оставшись одни, в эти дни мы еще повторяем:
"С ними было отлично, а все-таки лучше вдвоем".
Если лучше вдвоем, - это значит еще не насмарку,
Это значит, что ладим, что все еще вместе скрипим...
Помню день, когда поняли: словно почтовая марка,
Наша общая жизнь была проштемпелевана им.
Как на грех, выходной. Целый день толковали о разном.
И, надувшись, засели в углах. Я в одном. Ты в другом.
Мы столкнулись в тот день с чем-то скучным, большим, безобразным.
Нам впервые тогда показалось, что пусто кругом.
Говорить не хотелось, довольно уже объяснялись.
Спать - и рано, и лень застилать на диване кровать.
И тогда, как по сговору, сразу мы оба поднялись
И пошли к телефону: кого-нибудь в гости зазвать.
Вот и гости пришли. Мы особенно шумно галдели,
Нашу утлую мебель поставив в два счета вверх дном,
Мы старались шуметь, чтоб не думать о собственном деле,
Мы старались не думать - и думали все об одном.
Что впервые в гостях мы себе облегченья искали,
Что своими руками мы счастье свое отдаем.
Чем тоскливее было, тем дольше гостей не пускали.
Наконец, отпустили и снова остались вдвоем...
Много раз нам потом хорошо еще вместе бывало.
Мы работали рядом и были довольны судьбой.
Но я помню всегда, да едва ли и ты забывала.
Что однажды вдвоем показалось нам плохо с тобой.
Мы, почувствовав это, глядели глазами сухими,
Понимали, что вряд ли от памяти мы убежим...
Там начало конца, где желая остаться глухими,
В первый раз свое горе заткнули мы криком

чужим.

Четвертая страница

Помнишь узкую комнату с насмерть продрогшей стеною,
С раскладною кроватью, со скрипом расшатанных ран?
Ты все реже и реже в нее приезжала со мною,
Иногда перед сном и почти никогда по утрам.
Ты ее не любила за грязные чашки и склянки
И за то, что она не тепла, не светла. не бела,
За косое окно, за холодную печку-времянку
И за то, что времянкой вся комната эта была.
Я тогда обижался. Забросив на время работу,
Я повесил ковер. Я разбитое вставил стекло.
Я вколачивал гвозди. С мужской неуклюжей заботой
Я пытался наладить в ней женский уют и тепло.
Было все ни к чему. Стало холода меньше и ветра,
Но остался все тот же бивачный невыжатый дух.
Может, просто нам тесно? Но семь с половиною метров,
Если все хорошо, - разве этого мало для двух?
Мы щенятами были. Немало пришлось нам побиться,
Чтоб понять, что причиной не комната и не кровать.
Чтоб понять, наконец: как недолго и просто влюбиться
И как сложно с тобой с глазу на глаз нам век вековать.
Сколько в этой каморке с тобой мы зубрили зачетов,
Керосинку внеся, согревались непрочным теплом.
Сколько ты исправляла моих чертежей и расчетов,
Терпеливо азы повторяла со мной за столом.
Я недавно там был. Там при скором отъезде забыто
Много разных вещей, там халат твой домашний висит.
Два кривых костыля в капитальную стену забиты,
И на них запыленная длинная рама косит.
Так жива эта память, что нам вспоминать даже рано.
Было туго с деньгами, неважное было житье,
На рожденье мое, отыскав эту старую раму,
Вставив снимки свои, ты на память дала мне ее.
Двадцать снимков твоих. По годам я тебя разбираю:
Вот двухлетний голыш, вот девчонка с косичкой смешной,
Вот серьезный подросток и около правого краю
Ты такая, какой первый раз увидалась со мной.
Как я мог позабыть твои карточки в комнате этой?
Все висят здесь по-прежнему так, словно ты не ушла.
Там начало конца, где, на прежние глядя портреты,
В них находят тепло, а в себе не находят тепла.

Пятая страница

Ну, расстались с тобой и сидели бы, кажется, молча.
Понимали бы трезво, что жизнь еще вся впереди.
Отчего же пишу я с такой нескрываемой желчью,
Словно я не забыл, словно крикнуть хочу: погоди!
Погоди уходить! Что я, проклятый что ль, в одиночку
Наши беды считать! В сотый раз повторять:"Почему?"
Приезжай, посидим, погрустим еще целую ночку.
Раз уж надо грустить, мне обидно грустить одному.
Если любишь, готовься удар принимать за ударом,
После долгого счастья остаться на месте пустом;
Все романы на свадьбах кончают недаром,
Потому что не знают, что делать с героем потом.
Отчего мне так грустно? Да разве мне жизнь надоела?
Разве птицы не щелкают, не зеленеет трава?
Разве, взявшись сейчас за свое непочатое дело,
И всего не забуду, опять засучив рукава?
Да и ты ведь такая, ты тоже ведь плакать не будешь,
Только старый будильник приучишься ставить на семь.
Станешь вдвое работать... Решивши забыть - позабудешь.
Позабывши - не вспомнишь, не вспомнив - забудешь совсем.
Все последнее время мне вдоволь тоски приносило,
Но за многие годы не помню ни час, ни дня,
Чтобы слышал в руках я такую тяжелую силу,
Чтобы жадность такая гнала по дорогам меня.
Отчего ж мне так грустно? Зачем я пишу без помарок
Все подряд о своих то веселых, то грустных часах.
Так письмо тяжело, что еще не придумано марок,
Чтоб его оплатить, если вешать начнут на весах.
Я письмо перечту, я на пальцах еще погадаю:
Отправлять или нет? И скорее всего не пошлю.
Я на этих листках подозрительно сильно страдаю
Для такого спокойного слова, как "я не люблю".
Разве я не люблю? Если я не люблю, то откуда
Эта страсть вспоминать и бессонная ночь без огня,
Будто я и забыл, и не скоро еще позабуду.
И уехать хочу, и прошу, чтоб держали меня?
Телефон под рукой. Стоит трубку поднять с аппарата,
Дозвониться до станции, к проводу вызвать Москву...
По рублю за минуту - какая ничтожная плата
За слова, без которых я, кажется. не проживу.
Только б слышать твой голос! А там догадаемся оба,
Что еще не конец. что мы сами повинны кругом.
Что мы просто обязаны сделать последнюю пробу,
Сразу выехать оба и встретиться хоть в Бологом.
Только ехать - так ехать. До завтра терпенья не хватит.
Это кончится тем, что я , правда. тебе позвоню...
Я лежу в своем номере на деревянной кровати,
Жду экспресса на север и мысли пустые гоню.
Ты мне смотришь в глаза: может, знаю я средство такое,
Чтобы вечно любить, чтобы право такое добыть, -
Взять за ворот любовь и держать ее сильной рукою.
Ишь чего захотела! Да если бы знал я, как быть!
Разве я бы уехал? Да я бы держал тебя цепко.
Разве б мы разошлись? Нам тут жить бы с тобою да жить.
Если б знать мне! Но жаль - я не знаю такого рецепта,
По которому можно, как вещи, любовь сторожить.
Нет, мой добрый товарищ, звонить не хочу и не буду.
Все решали вдвоем и решали,казалось, легко.
Чур, не плакать теперь. Скоро поезд уходит отсюда.
Даже лучше, что ты в этот день от меня далеко.
Да, мне трудно уехать .Душою кривить не годится.
Но работа опять выручает меня, как всегда.
Человек выживает. когда он умеет трудиться.
Так умелых пловцов на поверхности держит вода.
Почему ж мне так грустно...

Письмо обрывалось на этом. Я представил себе,
Как он смотрит в пустые углы. Как он прячет в карман
Свой потертый бумажник с билетом - место в жестком вагоне
Мурманской "Полярной стрелы".
Отложивши письмо, я не мешкая вышел в контору,
Я седого портье за рукав осторожно поймал:
-Вы не скажете мне, вы не знаете город, в который
Выбыл тот, кто мой номер последние дни занимал?
Не могу вам сказать, очень странные люди бывают.
С чемоданом в руках он под вечер спустился сюда.
И когда я спросил, далеко ль гражданин выбывает,
Он, запнувшись, сказал, что еще не решился куда.

Жить. Полнокровно. Без опаски.
Чтоб сердце билось все сильней,
А ты, на шелке простыней,
Просила: "Расскажи мне сказку!.

Блок
Одиночество
Река несла по ветру льдины,
Была весна, и ветер выл.
Из отпылавшего камина
Неясный мрак вечерний плыл.
И он сидел перед камином,
Он отгорел и отстрадал
И взглядом, некогда орлиным,
Остывший пепел наблюдал.
В вечернем сумраке всплывали
Пред ним виденья прошлых дней,
Будя старинные печали
Игрой бесплотною теней.
Один, один, забытый миром,
Безвластный, но еще живой,
Из сумрака .sksv кумирам
Кивал усталой голов...
Друзей бывалых вереница,
Врагов жестокие черты,
Любивших и любимых лица
Плывут из серой темноты...
Все бросили, забыли вмюду,
Не надо мучиться и ждать,
Осталось только пепла груду
Потухшим взглядом наблюдать...
Куда неслись его мечтанья?
Пред чем склонялся бедный ум?
Он вспоминал свои мечтанья,
Будил тревоги прежних дум...
И было сладко быть усталым,
Отрадно так, как никогда,
Что сердце больше не желало
Ни потрясений, ни труда,
Ни лести, ни любви, ни славы,
Ни просветлений, ни утрат...
Воспоминанья величаво,
Как тучи, обняли закат,
Нагромоздили груду башен,
Воздвигли стены, города,
Где небосклон был желт и страшен,
И грозен в юные года...
Из отпылавшего камина
Неясный сумрак плыл и плыл,
Река несла по ветру льдины,
Была весна, и ветер выл.
25 января 1899

1.

Гвардейца красит алый цвет,
Да только не такой.
Он пролил красное вино
И кровь лилась рукой,
Когда любимую свою
Убил своей рукой

Он вышел на тюрамный двор,
Одет в мышиный цвет,
Легко ступал он, словно шел
На партию в крикет,
Но боль была в его глазах,
Какой не видел свет.

Но боль, какой не видел свет,
Плыла, как мгла из глаз,
Уставленных в клочок небес,
Оставленный для нас,
То синий и таинственный,
То серый без прикрас.

Был час прогулки. Подышать
Нас вывели во двор.
Гадал я, глядя на него:
Вандал? Великий вор?
Вдруг слышу: "Вздернут молодца,
И кончен разговор".

О боже! Стены, задрожав,
Распались на куски,
И небо пламенным венцом
Сдавило мне виски,
И сгинула моя тоска
В тени его тоски.

Я понял, КАК был легок шаг -
Шаг жертвы - и каким
Гнетущим страхом он гоним,
Какой тоской томим:
Ведь он любимую убил,
И казнь вершат над ним.

Любимых убивают все,
Но не кричат о том.
Издевкой, лестью, злом, добром,
Бесстыдством и стыдом,
Трус - поцелуем похитрей,
Смельчак - простым ножом.

Любимых убивают все,
Казнят и стар и млад,
Отравой медленной поят
И Роскошь, и Разврат,
А Жалость - в ход пускает нож,
Стремительный, как взгляд.

Любимых убивают все -
За радость и позор,
За слишком сильную любовь,
За равнодушный взор,
Все убивают - но не всем
Выносят приговор.

Не всем постыдной смерти срок
Мученье назовет,
Не всем мешок закрыл глаза
И петля шею рвет,
Не всем - брыкаться в пустоте
Под барабанный счет.

Не всем,немея, увидать
Чудовищный мираж:
В могильно-белом Капеллан,
В могильно-черном Страж,
Судья с пергаментным лицом
Взошли на твой этаж.

Не всем - тюремного Врача
Выдерживать осмотр.
А Врач брезгливо тороплив
И безразлично борд,
И кожаный диван в углу
Стоит как смертный одр.

Не всем сухой песок тоски
Иссушит жаждой рот:
В садовничьих перчатках, прост,
Палач к тебе войдет,
Войдет - и поведет в ремнях,
И жажду изведет.

Не всех при жизни отпоют.
Не всем при сем стоять.
Не всем, пред тем, как умереть,
От страха умирать.
Не всем, на смерть идя, свою
Могилу увидать.

Не всех удушье захлестнет
Багровою волной,
Не всех предательски казнят
Под серою стеной,
Не всех Кайафа омочил
Отравленной слюной.

2.

И шесть недель гвардеец ждал,
Одет в мышиный цвет,
Легко ступал он, словно шел
На партию в крикет,
Но боль была в его глазах,
Какой не видел свет.

Но боль, какой не видел свет,
Плыла, как мгла из глаз,
Уставленных в клочок небес,
Оставленный для нас,
То розовый и радостный,
То серый без прикрас.

Рук не ломал он, как иной
Глупец себя ведет,
Когда Отчаянье убьет
Надежды чахлый всход,-
Он тихим воздухом дышал,
Глядел на небосвод.

Рук не ломал он, не рыдал,
Не плакал ни о чем,
Но воздух пил и свет ловил
Полураскрытым ртом,
Как будто луч лился из туч
Лекарственным вином.

Мы в час прогулки на него
Смотрели, смущены,
И забывали, кем и как
Сюда заключены,
За что, насколько. Только мысль:
Его казнить должны.

Мы холодели: он идет,
Как на игру в крикет.
Мы холодели: эта боль,
Какой не видел свет.
Мы холодели: в пустоту
Ступить ему чуть свет.

В зеленых листьях дуб и вяз
Стоят весной, смеясь,
Но древо есть, где листьев несть,
И все ж, за разом раз,
Родится Плод, когда сгниет
Жизнь одного из нас.

Сынов Земли всегда влекли
Известность и успех,
Но нашумевший больше всех,
Взлетевший выше всех
Висит в петле - и на Земле
Прощен не будет Грех.

Весною пляшут на лугу
Пастушки, пастушки,
Порою флейты им поют,
Порой поют смычки.
Но кто б из нас пустился в пляс
Под пение Пеньки?

И мы дрожали за него
И в яви и во сне:
Нам жить и жить, ему - застыть
В тюремной вышине.
В какую тьму сойти ему?
В каком гореть огне?

И вот однажды не пришел
Он на тюремный двор,
Что означало: утвержден
Ужасный приговор,
Что означало: мне его
Не встретить с этих пор.

Два челна в бурю; две судьбы
Свел на мгновенье Рок.
Он молча шел, я рядом брел,
Но что сказать я мог?
Не в ночь святую мы сошлись,
А в день срамных тревог.

Две обреченные души -
Над нами каркнул вран.
Бог исцеляющей рукой
Не тронул наших ран.
Нас Мир изгнал, нас Грех избрал
И кинул в свой капкан.

3.

Тут камень тверд, и воздух сперт,
И в окнах - частый прут.
Глядел в глухой мешок двора
И смерти ждал он тут,
Где неусыпно сторожа
Жизнь Смертника блюдут

И лишь молчанье да надзор -
Единственный ответ
На исступленную мольбу,
На исступленный бред,
А на свободу умереть -
Безжалостный запрет.

Продумали до мелочей
Постыдный ритуал.
"Смерть - натуральнейшая вещь",-
Тюремный врач сказал,
И для Убийцы капеллан
Из Библии читал.

А тот курил, и пиво пил,
И пену с губ стирал,
И речь о каре и грехе
Презрением карал,
Как будто, жизнь теряя, он
Немногое терял.

Он смерти ждал. И страж гадал,
Что происходит с ним.
Но он сидел, невозмутим,
И страж - невозмутим:
Был страж по должности молчун,
По службе нелюдим.

А может, просто не нашлось
Ни сердца, ни руки,
Чтоб хоть чуть-чуть да разогнуть
Отчаянья тиски?
Но чья тоска так велика?
Чьи руки так крепки?

Оравой ряженых во двор,
Понурясь, вышли мы.
Глупа, слепа - идет толпа
Подручных Князя Тьмы.
Рукой Судьбы обриты лбы
И лезвием тюрьмы.

Мы тянем, треплем, вьем канат
И ногти в кровь дерем,
Проходим двор и коридор
С мочалом и с ведром,
Мы моем стекла, чистим жесть
И дерево скребем.

Таскаем камни и мешки -
И льется пот ручьем,
Плетем и шьем, поем псалмы,
Лудим, паяем, жжем.
В таких трудах забылся страх,
Свернулся в нас клубком.

Спал тихо Страх у нас в сердцах,
Нам было невдомек,
Что тает Срок и знает Рок,
Кого на смерть обрек.
И вдруг - могила во дворе
У самых наших ног.

Кроваво-желтым жадным ртом
Разинулась дыра.
Вопила грязь, что заждалась,
Что жертву жрать пора.
И знали мы: дождавшись тьмы,
Не станут ждать утра.

И в душах вспыхнули слова:
Страдать. Убить. Распять.
Палач прошествовал, неся
Свою простую кладь.
И каждый, заперт под замок,
Не мог не зарыдать.

В ту ночь тюрьма сошла с ума,
В ней выл и веял Страх -
Визжал в углах, пищал в щелях,
Орал на этажах
И за оконным решетом
Роился в мертвецах.

А он уснул - уснул легко,
Как путник, утомясь;
За ним следили Сторожа
И не смыкали глаз,
Дивясь, как тот рассвета ждет,
Кто ждет в последний раз.

Зато не спал, не засыпал
В ту ночь никто из нас:
Пройдох, мошенников, бродяг
Единый ужас тряс,
Тоска скребла острей сверла:
Его последний час.

О! Есть ли мука тяжелей,
Чем мука о другом?
Его вина искуплена
В страдании твоем.
Из глаз твоих струится боль
Расплавленным свинцом...

Неслышно, в войлочных туфлях,
Вдоль камер крался страж
И видел, как, упав во мрак,
Молился весь этаж -
Те, чей язык давно отвык
От зова "Отче наш".

Один этаж, другой этаж -
Тюрьма звала Отца,
А коридор - как черный флер
У гроба мертвеца,
И губка с губ Его прожгла
Раскаяньем сердца.

И Серый Кочет пел во тьме,
И Красный Кочет пел -
Заря спала, тюрьма звала,
Но мрак над ней чернел,
И духам Дна сам Сатана
Ворваться к нам велел.

Они, сперва едва-едва
Видны в лучах луны,
Облиты злой могильной мглой,
Из тьмы, из глубины
Взвились, восстали, понеслись,
Бледны и зелены.

Парад гримас и выкрутас,
И танца дикий шквал,
Ужимок, поз, ухмылок, слез
Бесовский карнавал,
Аллюр чудовищных фигур,
Как ярость, нарастал.

Ужасный шаг звенел в ушах,
В сердца вселился Страх,
Плясал народ ночных урод,
Плясал и пел впотьмах,
И песнь завыл, и разбудил
Кладбищ нечистый прах:

"О! мир богат,- глумился Ад,-
Да запер все добро.
Рискни, сыграй: поставь свой рай
На Зло и на Добро!
Но шулер Грех обставит всех,
И выпадет Зеро!"

Толпу химер и эфемер
Дрожь хохота трясла.
Сам Ад явился в каземат,
Сама стихия Зла.
О кровь Христа! ведь неспроста
Забагровела мгла.

Виясь, виясь - то возле нас,
То удалясь от нас,
То в вальс изысканный пустясь,
То нагло заголясь,
Дразнили нас, казнили нас -
И пали мы, молясь.

Рассветный ветер застонал,
А ночь осталась тут,
И пряжу черную свою
Скрутила в черный жгут;
И думали, молясь: сейчас
Начнется Страшный суд!

Стеная, ветер пролетал
Над серою стеной,
Над изревевшейся тюрьмой,
Над крышкой гробовой.
О ветр! вигилии твоей
Достоин ли живой?

Но вот над койкой в три доски
Луч утра заиграл,
Узор решетчатый окна
На стенах запылал,
И знал я: гд-то в мире встал
Рассвет - кровав и ал.

Мы в шесть уборкой занялись,
А в семь порядок был...
Но в коридарах шорох плыл
Зальделых белых крыл -
То Азраил из тьмы могил
За новой жертвой взмыл.

Палач пришел не в кумаче,
И в стойле спал Конь Блед;
Кусок пеньки да две доски -
И в этом весь секрет;
Но тень Стыда, на день Суда,
Упав, затмила свет...

Мы шли, как те, кто в темноте
Блуждает вкривь и вкось,
Мы шли, не плача, не молясь,
Мы шли и шли, как шлось,
Но то, что умирало в нас,
Надеждою звалось.

Ведь Правосудие идет
По трупам, по живым.
Идет, не глядя вниз, идет
Путем, как смерть, прямым;
Крушит чудовищной пятой
Простертых ниц пред ним.

Мы ждали с ужасом Восьми.
Во рту - сухой песок.
Молились мы Восьми: возьми
Хоть наши жизни, Рок!
Но Рок молитвой пренебрег.
Восьмой удар - в висок.

Нам оставалось лишь одно -
Лежать и ждать конца.
Был каждый глух, и каждый дух
Был тяжелей свинца.
Безумье било в барабан -
И лопались сердца.

И пробил час, и нас затряс
Неслыханный испуг.
И в тот же миг раздался крик
И барабанный стук -
Так, прокаженного прогнав,
Трещетки слышат звук.

И мы, не видя ничего,
Увидели: крепит
Палач доску и вьет пеньку
И вот Ошейник свит.
Взмахнет рукой, толкнет ногой -
И жертва захрипит.

Но этот крик и этот хрип
Звучат в ушах моих,
И ураганный барабан,
Затихнув, не затих:
Кто много жизней проживет,
Умрет в любой из них.

4.

В день казни церковь заперта,
Молебен отменен;
Несчастный, бродит капеллан,
Людей стыдится он,
И главное, нет сил взглянуть
На божий небосклон.

Нас продержали под замком
До сумерек; потом,
Как спохватившись, принялись
Греметь в дверях ключом
И на прогулку повели
Унылым чередом.

Мы вышли старцами во двор -
Как через сотню лет,
Одеты страхом; на щеках
Расцвел мышиный цвет,
И боль была у нас в глазах,
Какой не видел свет.

Да, боль, какой не видел свет,
Плыла, как мгла из глаз,
Уставленных в клочок небес,
Оставленный для нас,
Все видевший воочию
И серый без прикрас.

Был час прогулки. Но никто
Не смел взглянуть на Твердь:
Все видит совесть, а суды -
Слепая пустоверть.
Он жизнь убийством осквернил,
А мы - притворством - смерть.

Две казни намертво связав,
Он мертвых разбудил -
И встали в саванах они,
И те, кто их убил,-
И кровь на кровь взглянула вновь,
Ударив из могил!

Мы - обезьяны и шуты -
Угрюмо шли двором,
За кругом круг, за кругом круг
Мы молча шли кругом,
За кругом круг, за кругом круг
В молчанье гробовом.

Мы шли и шли за кругом круг
В рыдающих рядах,
Не в силах Ужаса унять,
Стряхнуть не в силах страх;
Ревела Память в грозный рог,
Рок волком выл в сердцах.

Мы шли, как стадо,- пастухи
Пасли овец своих -
В парадной форме, в орденах,
В нашивках послужных.
Замызганные сапоги
Изобличали их.

Заделан был вчерашний ров,
Залатан впопыхах -
Осталась грязь на мостовой
И грязь на сапогах,
Да малость извести сырой
Там, где зарыли прах.

Зарыт он в известь навсегда -
До Страшного суда,
Зарыт, раздетый догола
Для вящего стыда,
И пламя извести сырой
Не стихнет никогда!

Пылает пламя, пламя жжет -
И кость, и мясо жрет:
Жрет мясо нежное с утра,
А ночью - кость жует,
Жрет мясо летом, кость - зимой,
А сердце - круглый год!

Три долгих года не расти
Над известью цветам,
Три долгих года не закрыть,
Не спрятать этот срам,
Три долгих года будет лыс
Незалечимый шрам.

Решили: землю осквернил
Убийца и злодей!
Но божьей милостью Земля
Мудрее и добрей:
Здесь алым розам - цвесть алей,
А белым - цвесть белей.

Из уст его - куст алых роз!
Из сердца - белых роз!
Когда, к кому, в какую тьму
Решит сойти Христос,
Дано ль узнать? - Смотри, опять
Цветами жезл пророс!..

Ни алых роз, ни белых роз
Не сыщешь днем с огнем
В тюрьме, где камень и асфальт
Посажены кругом,
Чтоб человека извести
Неверьем и стыдом.

Ни белых роз, ни алых роз
Не сыщешь ты окрест;
Лишь грязь, да известь, да асфальт -
Растенья здешних мест,
И непонятно, за кого
Христос взошел на крест...

Но пусть в геенну брошен он
И в пламени зарыт,
И дух больной в ночи святой
Из тьмы не воспарит,
И может лишь в глухую тишь
Кричать, что в скверне спит,-

Он мир обрел - уже обрел
Иль скоро обретет:
Туда, где спит, не ступит Стыд
И Страх не добредет -
Бессолнечная тьма вокруг,
Безлунный небосвод...

Как зверя, вешали его,
Зверьем над ним дыша,
Не в реквиеме прах почил
И вознеслась душа.
Как будто тронули его
Проказа и парша.

Полуостывший страшный труп
Швырнули в ров нагим,
Глумясь над мертвенным лицом,
Над взором неживым,
Любуясь жадной суетой
Мух, вьющихся над ним.

На этой тризне капеллан
Не спел за упокой,
Не помахал своим крестом
Над известью сырой,-
Но ради грешников взошел
Христос на крест мирской!

И пусть мучения земли
Он знает наизусть,
И пусть он проклят, и забыт,
И не оплакан - пусть!
Есть грусть - но не земная грусть,
А грусть Небес - не грусть.

5.

Есть неизбывная вина
И муки без вины,-
И есть Закон, и есть - Загон,
Где мы заточены,
Где каждый день длинней, чем год
Из дней двойной длины.

Но с незапамятных времен
Гласит любой закон
(С тех пор, как первый человек
Был братом умерщвлен),
Что будут зерна сожжены,
А плевел пощажен.

Но с незапамятных времен -
И это навсегда -
Возводят тюрьмы на земле
Из кирпичей стыда,
И брата брат упрятать рад -
С глаз Господа - туда.

На окна - ставит частый прут,
На дверь - глухой запор,
Тут брату брат готовит ад,
Во тьме тюремных нор,
Куда ни солнцу заглянуть,
Ни богу бросить взор.

Здесь ядовитою травой
Предательство растят,
А чувства чистого росток -
Задушат и растлят,
Здесь Низость царствует, а Страх,
Как страж, стоит у врат.

Здесь тащат хлеб у тех, кто слеп,
Здесь мучают детей,
Здесь кто сильней, тот и вольней,
Забиты, кто слабей,
Но Разум нем, здесь худо всем -
В безумье бы скорей!

Дюбой из нас в тюрьме завяз,
Как в яме выгребной,
Здесь бродит Смерть, худа, как жердь,
И душит крик ночной,
Здесь вечный смрад, здесь и разврат -
Не тот, что за стеной.

Здесь пахнет плесенью вода
И слизью лезет в рот,
Любой глоток, любой кусок
Известкой отдает,
Здесь, бесноватый, бродит сон
И кровь людей сосет.

Здесь Голод с Жаждой - две змеи
В змеилище одном,
Здесь души режет Хлеборез
Заржавленным ножом,
И ночью злобу и тоску
Мы, как лампаду жжем.

Здесь мысли - камня тяжелей,
Который грузим днем;
Лудим, паяем, жжем, поем
Унылым чередом;
Здесь и ночная тишина
Гремит страшней, чем гром.

Здесь человеческая речь -
Нечеловечья речь,
Здесь глаз в глазке и хлыст в руке
Спешат стеречь и сечь;
Забитые, убитые,
Мы в гроб готовы лечь.

Здесь Жизнь задавлена в цепях,
Кляп у нее во рту;
Один кричит, другой молчит -
И всем невмоготу,
И не надеется никто
На божью доброту.

Но божий глас дойдет до нас -
Бог разобьет сердца:
Сердца, что камня тяжелей,
Сердца темней свинца,-
И прокаженным мертвецам
Предстанет Лик Творца.

Затем и созданы сердца,
Что можно их разбить.
Иначе б как развеять мрак
И душу сохранить?
Иначе кто б, сойдя во гроб,
Мог вечности вкусить?

И вот он, с мертвенным лицом
И взором неживым,
Все ждет Того, кто и его
Простит, склонясь над ним,-
Того, кем Вор спасен, Того,
Кем Человек любим.

Он три недели смерти ждал,-
Так суд постановил,-
И три недели плакал он,
И три недели жил,
И, скверну смыв и грех избыв,
На эшафот вступил.

Он плакал, кровь смывая с рук,-
И кровью плакал он -
Ведь только кровь отмоет кровь
И стон искупит стон:
Над Каина кровавой тьмой
Христос - как снежный склон.

6.

Есть яма в Редингской тюрьме -
И в ней схоронен стыд;
Там пламя извести горит,
Там человек лежит,
В горючей извести зарыт,
Замучен и забыт.

Пускай до Страшного суда
Лежит в молчанье он.
Пускай ни вздохом, ни слезой
Не будет сон смущен:
Ведь он любимую убил,
И суд над ним свершен...

Любимых убивают все,
Но не кричат о том,-
Издевкой, лестью, злом, добром,
Бесстыдствоми стыдом,
Трус - поцелуем похитрей,
Смельчак - простым ножом.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Дума

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы ещё из колыбели
Ошибками отцов и поздним их умом.
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью постыдно малодушны,
И перед властию - презренные рабы.
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты - его паденья час.
Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей.
Едва касались мы до чашы наслажденья,
Но юных сил мы тем не сберегли,
Из каждой радости, бояся пресыщенья,
Мы лучший сок навеки извлекли.
Мечты поэзии, создания искусства
Восторгом сладостным наш ум не шевелят.
Мы жадно бережём остаток чувства -
Зарытый скупостью и бесполезный клад.
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам раоскошные забавы,
Их добросовестный ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья и без славы,
Глядя насмешливо назад.
Толпой угрюмою и скоро позабытой,
Над миром мы пройдём без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.

Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
-Прощай, брат! Хоть жалль мне, не скрою -
Но все же тебя я покину.

Швырнул под скамейку ошейник
И скрылся под гулким навесом
Где пестрый людской муравейник
Сливался в вагоны экспресса.

Собака, не взвыла ни разу.
И лишь за знакомой спиною,
Следили два карие глаза
С почти человечьей тоскою.

Старику вокзального входа
Сказал: - Что, покинут, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы...
А ведь простая дворняга!..

Ого над трубой заметался
Взревел паровоз что есть мочи
На месте, как бык, потоптался
И ринулся в непогодь ночи.

В вагонах, забыв передряги
курили, смеялись, дремали...
Тут видно о рыжей дворняге
не думали, не вспоминали

Не ведал хозяин, что где-то
По шпалам, из сил выбиваясь
За красным мелькающим светом
Собака бежит, задыхаясь.

споткнувшись, кидается снова.
В кровь лапы о камни разбиты,
Что выпрыгнуть сердце готово,
наружу из пасти открытой!

Не ведал хозяин, что силы
Вдруг разом покинули тело
и, стукнувшись лбом о перила,
Собака под мост полетела...

Труп волны снесли под коряги...
Старик! Ты не знаешь природы:
Ведь может быть тело дворняги,
А сердце чистейшей породы!

Вы видели когда-нибудь, как плачут свечи,
Даруя сумраку свой тихий свет?
И только Ангел, нежно укрывая плечи,
Поможет встретить утренний рассвет.

А утром снова все пойдет сначала:
Работа, дом, друзья и встречи…
И только вечером, укрывшись одеялом,
Ты вспомнишь, как тревожно плачут свечи.

Печально плачут свечи о тебе, любимый,
О том, что без тебя душа грустит.
И только Ангелом одним хранима,
Она за жизнь твою его молит.

Пусть этот Ангел даст тебе опору,
И обнимает также нежно твои плечи,
Хранит всегда от бед и наговоров…
А видели ли Вы, как плачут свечи?

Ты не поверишь, но эти кошмары -
Мои же кошмары,
Я открываю шкафы
И своих обнимаю скелетов.
Эти скелеты - трофеи
Ранений, ожогов, пожаров,
Я их люблю и почти уважаю за это.

Знаешь, влюбиться - влюбиться несложно,
Сложнее поверить
В то, что как опиум, ложь заставляет
Достигнуть нирваны,
Плача от счастия,
Лоб разбивать о закрытые двери,
Тщетно пытаясь
Скелетов засунуть в карманы.

Только, признаться,
Немногого стоят победы в реваншах,
Если помимо скелетов и шкафа
Трофеев не будет.
Падай со мною! -
Я знаю, как падать,
Как весело падать,
Ибо душа моя - мрачный
И замкнутый, замкнутый Гумберт.

Я выбрала б жизнь

Я выбрала б жизнь.
Я конечно бы выбрала жизнь.
Похоже пускай, только я никогда не рискую.
Я плачу под слоем улыбок, а позже рисую
Как небо, устав от тщеславия, падает вниз.

Я очень люблю
Холодный и солнечный март.
Апрель, впрочем, тоже не меньше, а может быть даже
И больше...
Прозрачные тени от многоэтажек,
Старинные трубки и пепел гавайских сигар,

Я очень люблю... Но вдруг тысячелетья спустя
Кому-то, такому, как я, в темноте станет страшно,
И будет для света ему слишком мало огня -
То - там, наверху, вы! -сейчас же, возьмите меня,
Чтоб дать ему света, швырните в костер, как бумажку.

Мой апокалипсис

"И мы переступаем порог
в склеп.
Полное затмение.
Страдаю от моего апокалипсиса"
(My apocalypse, Metallica)

Финансовый кризис разрушит десятки умов,
Умы сунут голову в петли и прыгнут с балкона.
Грибковая плесень опутает стены домов,
А трупы сожрет пролетавшая мимо ворона.

Мир ждет своей смерти, как курицы ждут мясника.
Им снится топор - окровавленный, острый и страшный.
А смерть ходит тихо, ее незаметна рука,
Она отравляет все то, что не кажется важным.

Попробуй вглядеться в плакаты рекламных щитов
И вслушаться в то, что обычно несет телевизор.
Зайди в интернет - сообщения нео-лохов,
Гигантские рейтинги нео-попсовых релизов.

И станет вдруг ясно, что кризис и плесень - ничто
В сравненье с гниеньем мозгов и кастрацией мысли.
И мой апокалипсис, стоит признаться, таков.
Когда все вокруг - это лишь имитация жизни.

Ты мудрый, Ты не скажешь строго:
- "Терпи, еще не кончен срок".
Ты сам мне подал - слишком много!
Я жажду сразу - всех дорог!

Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
и амазонкой мчаться в бой;

Гадать по звездам в черной башне,
Вести детей вперед, сквозь тень...
Чтоб был легендой - день вчерашний,
Чтоб был безумьем - каждый день!

Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след...
Ты дал мне детство - лучше сказки
И дай мне смерть - в семнадцать лет!
26 сентября 1909, Таруса

Уж сколько их упало в эту бездну

Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось.
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все - как будто бы под небом
И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой.

Виолончель, и кавалькады в чаще,
И колокол в селе...
- Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!

К вам всем - что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?!
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто - слишком грустно
И только двадцать лет,

За то, что мне прямая неизбежность -
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру...
- Послушайте! Еще меня любите
За то, что я умру.

я впишу твое имя в одну из своих революций,
стебель срезанной розы скрестив со штыком закаленным,
и когда счет пойдет не на жизни, а на милионы -
это будет лиш повод уйти, что бы снова вернуться,
в разноцветную осень - сбивающим с ног ураганом
черной ткани плащей и блестящих на солнце орудий...
и вдохнуть терпкий воздух, разорванной пулями грудью,
и быть втоптаным в мягкую землю, чужими ногами.

я любил эту осень, распутной и ветренной девкой,
проходила она по кварталу запретных желаний,
и ковер желтых листьев - упавшее августом знамя
поднимался волною востаний.
И жизнь человека
до смешного ничтожно ценилась в то время слепое,
были зведы с небес, перекованы в сталь новобранцев,
И письмо от любимой, в кармашке походного ранца,
оставляло надежду, последним уйти с поля боя.

отгорали закаты, осколки великих империй
раздавались по спискам, и мне ничего не досталось.
А Икар улетел, оставляя седому Дедалу,
подбирать по тропе на восход, опаленные перья...

Эта осень запомнилась многим, по траурным лентам,
по склоненным, в прощальном приветствии, шляпам и флагам,
по печати в сентябрь, строевого, чеканного шага,
по последним словам, к эшафоту бредущего лета:

Я вернусь! В нарушеньи канонов, законов и правил.
Я вернусь! В ослепительной форме, цветущего мая.
Я вернусь! И об осени жизни своей вспоминая,
я впишу твое имя, в одну из своих биографий.

писал по памяти, очень надеюсь что ничего не переврал...)

Меж нами истончилась счастья нить;
былого не вернуть, как ни пытайся...
Я "дОговор" ещё могу простить,
но в горле ком от слова "ходатАйство".

Не говори, что это лишь слова.
Ведь люди мы. И не пришли со свалок.
От слова "квАртал" я дышу едва,
и убивает начисто "катАлог".

Я мог бы, видно, стать и глух, и нем,
и притворяться долго и умело...
Я в целом терпеливый, но зачем,
скажи, зачем ты забеременЕла?!

Александр Габриэль

И бессмертные гимны,
прощальные гимны
над бессонной планетой
плывут величаво...
Пусть
не все герои, -
те,
кто погибли, -
павшим
Вечная слава!..
...Разве погибнуть ты нам завешала,
Родина?
Жизнь
обещала,
любовь
обещала,
Родина.
Разве для смерти
рождаются дети,
Родина?
Разве хотела ты
нашей смерти,
Родина?
Пламя
ударило в небо -
ты помнишь,
Родина?
Тихо сказала:
"ВСТАВАЙТЕ НА ПОМОЩЬ..." -
Родина.
Славы
никто у тебя не выпрашивал,
Родина.
ПРОСТО БЫЛ ВЫБОР У КАЖДОГО:
Я
ИЛИ
РОДИНА...

Добавлено (11 Дек 2009, 12:43 Pm)
---------------------------------------------
Стихи И.Бродского

Прощай, позабудь - и не обессудь.
А письма сожги, как мост.
Да будет мужественным твой путь,
Да будет он прям и прост!
Да будет во тьме для тебя гореть
Звездная мишура,
Да будет надежда ладони греть
У твоего костра.
Да будут метели, снега и дожди.
Да бешеный рев огня.
Да будет удач у тебя впереди
Больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен бой,
Кипящий в твоей груди.
Я счастлив за тех, которым с тобой,
Может быть, по пути!
Прощай, позабудь, - и не обессудь...

Добавлено (12 Дек 2009, 2:53 Am)
---------------------------------------------
Ю.Полтавцев
СОНЕТ
Когда меня не будет на земле,
Вселенная покажется пустою.
Но, может быть, напомнят обо мне
Слова, когда-то сказанные мною.
А звезды будут жить на дне морей
И так же по ночам срываться с неба.
Но, может быть, напомнят обо мне
Мои стихи, в которых быль и небыль.
Акация все так же зацветет,
Подснежники распустятся весною,
И роковая надпись: "Все пройдет..."
Глаза на мир уже другим откроет.
И мир успеет миллионы раз
Разрушиться и снова возродиться...
...Но на земле уже не будет - нас.
Нам только сны о жизни будут сниться.

Женщина, с красивыми глазами
Может улыбаться и грустить...
Женщина, с красивыми глазами
Может ненавидеть и любить..

Бегать под дождем, гулять по крыше
Или завернуться в теплый плед
Может долго ждать, когда напишет...
И молчать. А боль? Перетерпеть...

Может и понять, и успокоить,
Но сама - не дружит со слезами.
Тысячи людей - она одна такая --
Жещина с красивыми глазами...

И вот теперь так одиноко
Живется мишке средь вещей.
Ах как же плюшевому плохо
Быть без людей, быть без детей!
И все же он один теперь...
Старый диван - его приют.
Игрушечный рыдает зверь -
Он потерял уют.

Иди, иди за мной - покорной
И верною моей рабой.
Я на сверкнувший гребень горный
Взлечу уверенно с тобой.

Я пронесу тебя над бездной,
Ее бездонностью дразня.
Твой будет ужас бесполезный -
Лишь вдохновеньем для меня.

Я от дождя эфирной пыли
И от круженья охраню
Всей силой мышц и сенью крылий
И, вознося, не уроню.

И на горах, в сверканьи белом,
На незапятнанном лугу,
Божественно-прекрасным телом
Тебя я странно обожгу.

Ты знаешь ли, какая малость
Та человеческая ложь,
Та грустная земная жалость,
Что дикой страстью ты зовешь?

Когда же вечер станет тише,
И, околдованная мной,
Ты полететь захочешь выше
Пустыней неба огневой, -

Да, я возьму тебя с собою
И вознесу тебя туда,
Где кажется земля звездою,
Землею кажется звезда.

И, онемев от удивленья,
Ты у'зришь новые миры -
Невероятные виденья,
Создания моей игры...

Дрожа от страха и бессилья,
Тогда шепнешь ты: отпусти...
И, распустив тихонько крылья,
Я улыбнусь тебе: лети.

И под божественной улыбкой,
Уничтожаясь на лету,
Ты полетишь, как камень зыбкий,
В сияющую пустоту...
9 июня 1910

Это глубоко мне не разглядеть
Я к тебе тянусь, но боюсь задеть
Ты опять стоишь в круге пустоты
Сложно добежать - сломаны мосты

Раскаленный день не остудит дождь
Отпущу тебя - навсегда уйдешь,
Но..но пока ты ждешь, ждешь

Я хочу бежать, но куда, зачем?
И помочь тебе не могу ничем
Воздух по глоткам - мне куда идти?
Мы с тобой стоим на краю пути

Холод по спине только не сейчас
Просто посмотри в бесконечность глаз
Так, ты спасаешь нас, нас

Припев:
Скажи, не молчи
Что любишь меня
Скажи, не молчи
Что любишь меня

Глаза закрываю и будто бы легче
Опять вспоминаю последние встречи
Скажи не молчи
Что ты любишь меня

Тихо прошепчу главное тебе
Капли на словах позовут ко мне
И за все прости, если не смогла
Знал, всегда что я для тебя жила

Несколько минут, просто подожди
Что-то навсегда здесь освободи
Вновь, ты меня найди и

Припев:
Скажи, не молчи
Что любишь меня
Скажи, не молчи
Что любишь меня

Глаза закрываю и будто бы легче
Опять вспоминаю последние встречи
Скажи не молчи
Что любишь меня

Скажи не молчи
Что любишь меня

Скажи не молчи
Что любишь меня

Глаза закрываю и будто бы легче
Опять вспоминаю последние встречи
Скажи не молчи
Что любишь меня

Скажи не молчи

Скажи не молчи

Глаза закрываю и будто бы легче
Опять вспоминаю последние встречи
Скажи не молчи

Я не люблю фатального исхода,
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.

Я не люблю холодного цинизма,
В восторженность не верю, и еще -
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.

Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.

Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или - когда все время против шерсти,
Или - когда железом по стеклу.

Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово "честь" забыто,
И что в чести наветы за глаза.

Когда я вижу сломанные крылья -
Нет жалости во мне и неспроста.
Я не люблю насилье и бессилье,
Вот только жаль распятого Христа.

Я не люблю себя, когда я трушу,
Обидно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.

Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.

Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя, наперекор Вселенной,
И маловерным отпусти их грех.

Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них.
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив.
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив.

Останься тих, когда твоё же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена, и снова
Ты должен всё воссоздавать с основ.

Умей поставить в радостной надежде
На карту всё, что накопил с трудом,
Всё проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том.

Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело,
И только Вопя говорит "Иди!"

Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой.
Будь прям и твёрд с врагами и с друзьями,
Пусть все, в свой час, считаются с тобой.

Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег,-
Тогда весь мир ты примешь, ках владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!

(в переводе М. Лозинского)

Я тебя никому не отдам -
Замерзающий плакал котенок,
Умудренный не по годам,
Рыл он снег серебристый под кленом.
Навсегда я останусь с тобой,
Я спасу нас обоих от стужи,
Потому что под этой луной
Мне никто больше в мире не нужен,
Я сейчас закопаю нас в снег,
Там тепло, отогреются лапки,
Мимо быстро прошел человек,
В зимней куртке и пуховой шапке.
А потом все опять расцветет,
Будет солнце сиять над землей,
И никто никогда не поймет,
Что пришлось пережить нам с тобой.
Ты держись, не смотри, что я мал,
Что в кровь изодрались лапки,
Я не выдохся, просто устал,
Ничего, нам помогут боги,
Нет, серьезно, я слышал о них,
Есть такие кошачьи боги.
Даже ветер в долине стих,
Слушал рассказ малыша у дороги.
А котенок копал и копал,
Вспоминая о солнечном лете,
Он, безумец, еще не знал,
Что остался один на свете.
Рядом с ним, на седом полотне,
Еще теплое тело лежало,
А из глаз, по мохнатой щеке,
Золотая слезинка бежала.
Эй, малыш, перестань копать,
Все равно ей уже не поможешь,
Будет лучше тебе поспать,
О нее погреться ты сможешь,
Но безумец не слышит, сопит,
Он не сдастся теперь холодам
И упрямо во мглу твердит,
Я тебя никому не отдам.
Время - за полночь, люди спят,
Находясь в поддельном раю,
У котенка глаза блестят,
Он закончил работу свою,
Тихо, тихо ступая на снег,
Подошел туда, где трупик лежал
И почти как человек,
Он на ушко ей прошептал-
Милая, милая моя, я с тобой,
Я тебя никому не отдам,
Я у клена, под снежной горой,
Нам построил постельку, мам,
Он туда перенес ее,
А потом закопался сам,
Колыбельную пел мороз,
Но ее не услышать вам,
Колыбельная эта для тех,
Кто любовью всю жизнь живет,
Забывая о бедах своих,
Только верность в крови несет,
Он, безумец, в холодном снегу,
Он за ближнего душу отдал,
До последнего мига, в бреду,
Он за шею ее обнимал...

Приходят под вечер, порою, изрядно устав.

И их утомляют любые мирские заботы –

Попробуй быть бодрым весёлым, весь день отлетав…

А ты не поверишь, но ангелы крылья снимают,

Идут, прямиком сразу в душ,

Пылинки и грязь аккуратно мочалкой смывают,

Пытаясь (напрасно) отчистить усталость из душ…

А ты не поверишь, но ангелы, чайник поставив,

Садятся на кухне и, молча, глядят за окно.

И думают – завтра, вновь белые крылья расправив,

Пойдут-полетят на работу свою всё равно…

А ты не поверишь, но ангелы плачут ночами,

Припомнив какую-то смерть.

И столько в слезах этих боли, горючей печали,

О том, что помочь не смогли, не успев прилететь....

Ever felt away without me
My love, it lies so deep
Ever dream of me

Would you do it with me
Heal the scars and change the stars
Would you do it for me
Turn loose the heaven within

I'd take you away
Castaway on a lonely day
Bosom for a teary cheek
My song can but borrow your grace

Come out, come out wherever you are
So lost in your sea
Give in, give in for my touch
For my taste for my lust

Your beauty cascaded on me
In this white night fantasy

"All I ever craved were the two dreams I shared with you.
One I now have, will the other one ever dream remain.
For yours I truly wish to be."

Kautta erämaajärven
matkaa kulkuri yksinäinen
Näkee lammella joutsenparven
vapauttaan itkevän

Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось.
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все - как будто бы под небом
И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой.

Виолончель, и кавалькады в чаще,
И колокол в селе...
- Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!

К вам всем - что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?!-
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто - слишком грустно
И только двадцать лет,

За то, что мне прямая неизбежность -
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру...
- Послушайте!- Еще меня любите
За то, что я умру.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Повелитель Снов уснул,
И контроль над снами сгинул,
Его кто-то обманул,
Кто-то привычный мир покинул

Ну а я судить не вправе
Об этой сделанной расправе,
Я всего лишь наблюдатель,
Я - мозгов переключатель

Я смотрю на солнечный закат,
Он давно идет ко сну,
Он придет, наступит мрак,
А потом уступит дню

Будут тысячи ночей,
Дней, квартир, дорог и снов,
И из всех этих вещей
Единый выведут закон

Проснется твой вдруг Абсолют
От музыки, пронзившей сердце,
Застынет время, пустоту
Заполнит смутное прозренье

Так узри же солнечный закат,
Что давно идет ко сну,
Он придет, наступит мрак,
А потом уступит дню

Пусть будет просто все вокруг,
Просто мы сойдем с ума,
Будем смеяться без причин
Над причинностью себя...
Меня и тебя...

Бывает так, что ты сумел сорвать оковы,
Бывает так, но некуда тебе бежать,
А ты беги, беги по небосводу,
И если надо - научись летать!

Над предместьями Руана
Заклубился черный дым.
Мне целует ноги пламя.
Стал отец совсем седым.

Вспоминаю, как вчера
То, что в детстве услыхала:
Ночью, стоя у окна,
За меня молилась мама:

"Ave, Maria! (1) Спи моя крошка.
Пусть тебе месяц смотрит в окошко,
Пусть в твоей жизни не будет страданья.
Ave, Maria! Спи моя Жанна."

А на площади базарной
Всё народу прибывает.
Как любовник долгожданный
Мою грудь огонь ласкает.

Проклинают имя Жанна
Те, кто шёл за мною в битвах,
С кем колени преклоняла
В благодарственных молитвах.

Ave, Maria! - дева святая.
Мы целовали франции знамя.
Алою кровью окрасили стены.
Ave, Maria, Gratia plena (2).

Орлеанские вороны
Говорят по-человечьи:
"У судьбы свои законы"
Мне целует пламя плечи.

На полях войны столетней
Я товарищей теряла.
В храмах, слушая обедни,
Низко голову склоняла.

"Пречистая дева, Ave! Maria.
Дай ты нам хлеба, воли и мира.
Красными стали Франции реки.
Ave, Maria, dominis tecum (3)".

Ветер медный флюгер крутит,
Над домами искры сея.
Утро завтра не наступит,-
Мне огонь ласкает шею.

Я солёными слезами
Всех друзей своих омыла.
Над походными кострами
Им всенощную служила:

"Ora pro nobis (4), дева святая,
За всех, кто стоит пред воротами рая.
И расцветёт над могилами ирис
Tu benedicta et muliribis (5)".

Я молитву дочитала -
Загорелся белый саван.
Почерневшими губами
Прошептать успела:
"Amen..."

1) Слався, Мария
2) Полная благодати
3) Бог с тобой
4) Молись за нас
5) Благословенна ты в девах.

Прилетает по ночам ворон,
Он бессонницы моей кормчий,
Даже если я ору ором,
Не становится мой ор громче,

Он едва на пять шагов слышен,
Но и это говорят, слишком,
но и это, словно дар свыше,
Быть, на целых пять шагов слышным.

Говорят, наши души - беспечная пестрая стая
Хрупких бабочек - летнего срока надежных примет,
Что с небес в лабиринт бренных тел благосклонно слетают,
Заставляя отвлечься от мыслей о вечной зиме.
Махаоны, крапивницы, мертвые головы, совки -
Настоящее пиршество цвета, услада для глаз.
Пусть поймать красоту сможет только умелый и ловкий,
Хоть однажды таким себя чувствует каждый из нас.
Расставляем ловушки, таимся, преследуем, гоним
В тупики эгоизма и сети придуманных благ.
Знаю: надо. Но все же на боль отвечаю поклоном
И вокруг мотыльков никогда не сжимаю кулак,
В разноцветную пыль растирая дрожащие крылья.
Не права? Извини, что сражения не для меня:
Стены крепости слишком давно и уверенно срыла,
А чужие чертоги, увы, не сумею занять...
Верю: радугой в небе сольются крылатые тени.
Можешь помнить, а можешь бежать от остывших следов,
Но и сотый расклад старых карт ничего не изменит...
Для тебя я всегда оставляю открытой ладонь.

Лапки скручены веревкой
Ржут довольные фашисты:
"Не такой уж ты и ловкий
Партизанский кот пушистый

Признавайся лучше сразу
Сдай нам явку и радиста
Большевицкая зараза,
Партизанский кот пушистый"

И овчарка грозно воет
Мерзко капает слюнями:
"Поглядим, чего он стоит"
И готов мешок с камнями

Но стоит котенок молча
Глядя прямо в морды немцам
"Нет, породе вашей волчьей
Не сломить кошачье сердце!

Мой батяня полосатый
служит в танковой бригаде
Маму разбомбили в хате
Брат воюет в Сталинграде"

Перед смертью он спокоен
Смотрит смело на винтовки
Маленький пушистый воин
Лапки скручены веревкой.

Ты не ищи его во тьме
Горящими глазами,
Мы этим портим жизнь себе,
Не сознавая сами.

Перебороть тоску сумей -
Учи себя мужаться.
На окружающих людей
На стоит обижаться.

Не забегай мечтой вперёд -
Желанное мгновение.
Твоя любовь к тебе придет,
Но жди, имей терпение.

P.S. к сожалению я не знаю ни названия, ни кто написал эти стихи

Никто не может нам смотреть в глаза -
Боится утонуть в чужой печали.
Мы оказались тоньше хрупкого стекла,
А все считали - мы из равнодушной стали,
Никто не может нам смотреть в глаза.

Никто во всей Вселенной не спасет,
Никто во всей Вселенной не поможет,
Я поклонюсь тебе, благодаря за все,
Благодарю за все... Но все же...
Никто во всей Вселенной не спасет!

Никто не сможет нас остановить,
Мы разбросали камни и собрали,
Не надо сладких песен о большой любви,
Ни друг, ни враг ее в лицо не знают!
Никто не может нас остановить....

Я ненавижу этот дом.
В нём нет тебя. Здесь только вечность,
Отчаяние и бесконечность,
Как жизнь с поломанным крылом.
Уныло давит пустота,
По нервам бьющая упрямо...
Могильный крест оконной рамы
Готов к распятию Христа.
Здесь пол скрипит не от шагов.
Трибунами нависли стены,
Где всё похоже на арену
Для вечной гибели быков.
Здесь нимб, взойдя над синевой,
Тускнеет, как цветок распада...
Змеиный поцелуй эспады
Предвосхищая всей спиной
Я падаю. Лицом в ладони.
Успев понять, забыв простить
И связывая в узел нить
Судьбы, курящей на балконе.
А что наш дом? Он лишь вершит
Указанные приговоры.
И зря кричит усталый ворон
Моей обугленной души...

"Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный стон,
Я увожу к погибшим поколеньям.

Был правдою мой зодчий вдохновлен:
Я высшей силой, полнотой всезнанья
И первою любовью сотворен.

Древней меня лишь вечные созданья,
И с вечностью пребуду наравне.
Входящие, оставьте упованья."

Данте Алигьери "Божественная комедия" ( перевод М. Лозинского )

Где здесь пропасть для свободных людей ?!

Звенит колокольчик и бусинкой дождь
С разорванной нити приму на ладонь я,
А те, кому видеть Тот День не пришлось
Хрусталь нашей сказки
На землю
Уронят...

Rudyard Kipling
If
If you can keep your head when all about you
Are losing theirs and blaming it on you;
If you can trust yourself when all men doubt you,
But make allowance for their doubting too:

If you can wait and not be tired by waiting,
Or, being lied about, don't deal in lies,
Or being hated don't give way to hating,
And yet don't look too good, nor talk too wise;

If you can dream - and not make dreams your master;
If you can think - and not make thoughts your aim,
If you can meet with Triumph and Disaster
And treat those two impostors just the same:

If you can bear to hear the truth you've spoken
Twisted by knaves to make a trap for fools,
Or watch the things you gave your life to, broken,
And stoop and build 'em up with worn-out tools;

If you can make one heap of all your winnings
And risk it on one turn of pitch-and-toss,
And lose, and start again at your beginnings,
And never breathe a word about your loss:

If you can force your heart and nerve and sinew
To serve your turn long after they are gone,
And so hold on when there is nothing in you
Except the Will which says to them: "Hold on!"

If you can talk with crowds and keep your virtue,
Or walk with Kings - nor lose the common touch,
If neither foes nor loving friends can hurt you,
If all men count with you, but none too much:

If you can fill the unforgiving minute
With sixty seconds' worth of distance run,
Yours is the Earth and everything that's in it,
And - which is more - you'll be a Man, my son!

С английского на английский.

Где здесь пропасть для свободных людей ?!

О, если ты спокоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ждать умеешь без волненья,
Не станешь ложью отвечать на ложь,
Не будешь злобен, став для всех мишенью,
Но и святым себя не назовёшь,

И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь твёрд в удаче и в несчастье,
Которым в сущности цена одна,
И если ты готов к тому, что слово
Твоё в ловушку превращает плут,
И, потерпев крушенье, можешь снова -
Без прежних сил - возобновлять свой труд.

И если ты способен всё, что стало
Тебе привычным, выложить на стол,
Всё проиграть и все начать сначала,
Не пожалев того, что приобрёл,
И если можешь сердце, нервы, жилы
Так завести, чтобы вперёд нестись,
Когда с годами изменяют силы
И только воля говорит: "держись!" -

И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить
И, уважая мнение любое,
Главы перед молвою не склонить,
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег, -
Земля - твоё, мой мальчик, достоянье,
И более того, ты - человек!

***
Ты так играла эту роль!
Я забывал, что сам - суфлер!
Что будешь петь и во второй,
Кто б первой ни совлек.
Вдоль облаков шла лодка. Bдоль
Лугами кошеных кормов.
Ты так играла эту роль,
Как лепет шлюз - кормой!
И, низко рея на руле касаткой об одном крыле,
Ты так! - Ты лучше всех ролей
Играла эту роль!

Осенней порой, дорассветной тропою
Небесные кони идут к водопою
И, фыркая, пьют.
Ложатся туманы, молчат перелески,
Опущены в доме везде занавески
И жарок уют.
А мир-то - сплошные чужие секреты.
Не надо, не стоит искать шпингалеты,
В окно не смотри.
Не слушай дыханье тревожное сада,
Вставать, обуваться, конечно, не надо
И красться к двери.
А то забуянят тяжелые воды,
Небесные кони чистейшей породы
Сорвутся - и прочь.
Прибрежный кустарник ухватит за гривы,
Но хрупкие ветки - а кони ретивы.
Окончится ночь.
Ты будешь расти, забывать, вырастая,
Но вечность останется - злая, простая,
Как слухи о ней.
А сны от забвенья приходят не слаще -
Как звезды запутались в сумрачной чаще
Да гривы коней...

Покуда живешь, поневоле в бессмертие веришь.
А жизнь оборвется - и мир не заметит, потери.
Не вздрогнет луна, не осыпятся звезды с небес...
Единый листок упадет, но останется лес.

В младенчестве сам себе кажешься пупом вселенной,
Венцом и зерцалом, вершиной людских поколений,
Единственным "Я", для которого мир сотворен:
Случится исчезнуть - тотчас же исчезнет и он.
Но вот впереди распахнутся последние двери,
Погаснет сознанье - и мир не заметит потери.

Ты ревностью бредишь, ты шепчешь заветное имя,
На свадьбе чужой веселишься с гостями чужими,
Ты занят делами, ты грезишь о чем-то желанном,
О завтрашнем дне рассуждаешь, как будто о данном,
Как будто вся вечность лежит у тебя впереди...
А сердце вдруг - раз! - и споткнулось в груди.

Кому-то за звездами, там, за последним пределом,
Мгновения жизни твоей исчислять надоело,
И все, под ногой пустота, и окончен разбег,
И нет человека, - а точно ли был человек?
И нет ни мечты, ни надежд, ни любовного бреда,
Одно Поражение стерло былые победы.
Ты думал: вот-вот полечу, только крылья оперил!
А крылья сломались - и мир не заметил потери.

Чем больше крыш поехало, тем сильнее ветер перемен.

Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.

Цель творчества - самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.

Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.

И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на полях.

И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.

Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.

И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.

ЗЫ: чтобы не зазнавались!

Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть, милый друг!

P.S. эх мне бы так творить, завидно

Чем больше крыш поехало, тем сильнее ветер перемен.

Слышал я, что люди говорят:
"Кто правдив, тот должен быть крылат,
Смертным смертные на белом свете
Все простят, а правды не простят!"

Люди говорили:"Правда жжёт,
И того, кто никогда не лжёт,
Пусть скакун, готовый в путь-дорогу,
У ворот в любое время ждёт."

Я людей пугливых не виню,
Говоривших мне сто раз на дню:
"Тот, кто в жизни лгать не научился,
Пусть живет, закованный в броню!"

Что поделать, нету у меня
Ни брони, ни крыльев, ни коня,
У меня есть только слово правды -
Мой скакун, и крылья, и броня!

Где здесь пропасть для свободных людей ?!

* * *
Нам жизнь навязана; её водоворот
Ошеломляет нас, но миг один – и вот
Уже пора уйти, не зная цели жизни…
Приход бессмысленный, бессмысленный уход!

* * *
Не завидуй тому, кто силён и богат.
За рассветом всегда наступает закат.
С этой жизнью короткою, равною вздоху,
Обращайся, как с данной тебе напрокат.

Хайям Омар

Н.Гумилев

ВЕЧНОЕ.

Я в коридоре дней сомкнутых,
Где даже небо тяжкий гнет,
Смотрю в века, живу в минутах,
Но жду Субботы из Суббот;

Конца тревогам и удачам,
Слепым блужданиям души...
О день, когда я буду зрячим
И странно знающим, спеши!

Я душу обрету иную,
Все, что дразнило, уловя,
Благословлю я золотую
Дорогу к солнцу от червя.

И тот, кто шел со мною рядом
В громах и кроткой тишине,
Кто был жесток к моим усладам
И ясно милостив к вине;

Учил молчать, учил бороться,
Всей древней мудрости земли, -
Положит посох, обернется
И скажет просто:"Мы пришли".

Где здесь пропасть для свободных людей ?!

Вот течет молоко. Вы питаетесь им.
Запиваете твердые пряники.
Захочу — и его вам открою иным,
Драгоценным и редким, как праздники.

Молоко созревает в глубинах соска,
Материнством скупым сбереженное,
И девчонка его, холодея со сна,
Выпускает в ведерко луженое.

Я скажу вам о том, как она молода,
Как снуют ее пальцы русалочьи,
Вы вовек не посмеете пить молока,
Не подумав об этой рязаночке.

Приоткройте глаза: набухают плоды
И томятся в таинственной прихоти.
Раздвигая податливый шорох плотвы,
Осетры проплывают по Припяти.

Где-то плачет ребенок. Утешьте его.
Обнимите его, не замедлите.
Необъятна земля, но в ней нет ничего.
Если вы ничего не заметите.

Б. Ахмадулина