Я так давно родился, что слышу иногда,
Как надо мной проходит студеная вода.

А я лежу на дне речном
И, если песни петь,
С травы начнем, песку зачерпнем
И губ не разомкнем.

Я так давно родился, что говорить не могу.
И город мне приснился на каменном берегу.

А я лежу на дне речном
И вижу из воды
Далекий свет, высокий дом,
Зеленый луч звезды.

Я так давно родился, что если ты придешь
И руку положишь мне на глаза, то это будет ложь.

А я тебя удержать не могу,
Но если ты уйдешь
И я за тобой
Не пойду как слепой,
То это будет ложь.

Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена, и соната пажа.

Самое горькое на свете состояние- одиночество,
Самое длинное на свете расстояние-то, что одолеть не хочется,
Самые злые на свете слова -'я тебя не люблю',
Самое страшное, если ложь права, а надежда равна нулю.
Самое трудное- ожидание конца любви,
Ты ушла, как улыбка с лица, а сердце считает шаги твои.
И все-таки я хочу самого страшного,
Самого неистового хочу.
Пусть мне будет беда вчерашняя
И счастье завтрашнее по плечу.
Я хочу и болей, и радостей.
Я хочу свою жизнь прожить
Не в полсердца, не труся, не крадучись
Я взахлёб ее стану пить.
Я хочу ее полной мерою:
В руки, в сердце, в глаза и сны.
Всю-с надеждою и изменою,
Всю - от крика до тишины!

Стать Мастером?

Стать Мастером... Заманчиво? Не спорю.
Все знать наперечет и наперед,
Уметь пройти опасный поворот,
Привычным быть и к радости и к горю,

День провожать торжественно, как друга,
И на рассвете открывать глаза,
Услышав, как сам мир тебя позвал
В дорогу по начертанному кругу...

Стать Мастером? С готовностью и пылом
Остаться одному. На день. На век.
Знать чем живет и дышит человек,
Но самому копать себе могилу.

Вы все еще согласны? Вот упрямцы!
Уверены, что я немножко лгу?
Нет. Даже ненавистному врагу
Вовек не пожелаю называться

Тем, кто до смерти обречен остаться
От полнокровной жизни в стороне...
А впрочем, не спешите верить мне:
Я просто сам себе боюсь признаться,

Что оказался на таком пути.
Пусть остановки часты и печальны,
Я не гоню попутчиков случайных,
Ведь вместе легче далеко идти!

Когда весь мир внутрь сердца умещен,
Смолкает разногласие земное.
Бог суетою нашей оглушен,
А Дьявол - этой полной тишиною.

Он задохнулся. Он вот здесь, сейчас
Исчез. Черта. За ней - исчезновенье.
И значит ты на самом деле спас
Всех тех, кто ждет и молит о спасенье.

И вот, почти ослепнувши от слез,
Всем сердцем входишь в тишину такую,
В которой хор вознесшихся берез
Беззвучно возглашает: "Аллилуйя!

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Одинокая птица над полем кружит,
Догоревшее солнце уходит с небес.
Если шкура сера и клыки что ножи,
Не чести меня волком, стремящимся в лес.

Лопоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, бегущей из порванных жил.
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня, как я жил.

Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул,
Забывая, каков над землей небосвод.
Там я собственной крови с избытком хлебнул
До чужой лишь потом докатился черед.

Я сидел на цепи и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог.
И ошейника нет, чтобы я не сломал,
И цепи, чтобы мой задержала рывок.

Не бывает на свете тропы без конца
И следов, что навеки ушли в темноту.
И еще не бывает, чтоб я стервеца
Не настиг на тропе и не взял на лету.

Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага.
Я боюсь одного – умереть до прыжка,
Не услышав, как лопнет хребет у врага.

Вот бы где-нибудь в доме светил огонек,
Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке…
Я бы спрятал клыки и улегся у ног.
Я б тихонько притронулся к детской щеке.

Я бы верно служил, и хранил, и берег -
Просто так, за любовь – улыбнувшихся мне..
… Но не ждут, и по-прежнему путь одинок,
И охота завыть, вскинув морду к луне.

Как встреча коротка -
Все мысли кувырком:
Проносятся века
За окнами - молчком.
Сиреневая ночь...
И я иду, спеша,
По лезвию ножа...
По лезвию ножа.
Как бесконечен путь,
Как надоедлив дождь,
Как холод режет грудь
И выбивает дрожь.
И зелень фонарей
Качается, дрожа,
На лезвии ножа,
На лезвии ножа...
А ты - во тьму, ты - вдаль...
И я кричу: "Постой!"
Прозрачная печаль
Вдруг стала темнотой.
Окончена игра,
Но как скользит душа
По лезвию ножа,
По лезвию ножа.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

"Чтобы не скатиться к безумию, не достичь его никогда,
Мы нуждаемся в восстановлении.
Мы должны заново взглянуть на зелень, должны порадоваться, но не ослепнуть,
Глядя в бездонную синеву, на золотые и красные краски.
Мы должны встретить Кентавра и Дракона, а затем, может быть,
Как древние пастухи, внезапно увидеть овец, собак, коней и волков.
Волшебные истории помогают в подобном восстановлении.
В этом смысле только интерес к ним может сделать нас детьми и хранить нас."
Дж. Р.Р. Толкиен

Вдоль прибрежной гряды я бродил у воды;
Там попалась мне ракушка, странно-светла -
Звездный отблеск со дна; я нагнулся - она,
Словно колокол моря, мне в руку легла.
И дано было мне ощутить в глубине
Нарастающий гул, шорох волн о песок,
Колыханье буев и томительный зов
Из-за дальнего моря - неясен, далек.

И почувствовал я, как пустая ладья
По теченью скользит в угасании дня.
"Срок последний истек! Поспешим! Путь далек!"
Я вскочил и воскликнул:"Возьмите меня!"

Уносясь по волне в зачарованном сне
В светлой россыпи брызг, в хороводе теней,
Я скользил в полумгле к позабытой земле,
К сумеречному брегу за гладью морей.
День и ночь напролет гулкий колокол вод
Все звонил и звонил, и ревели валы.
Там, где путь преградив, зло ощерился риф,
Я на сушу ступил у лазурной скалы.
Брег сиял белизной; над искристой волной
Серебрился мерцающий звездный узор.
Глыбой бледных камней в бликах лунных лучей
Поднимались вдали очертания гор.
Удержать я не мог между пальцев песок:
Жемчуга, без числа драгоценных камней -
Бледно-желтый опал, гроздь соцветий - коралл,
Аметисты и зерна литых янтарей.
А под сводами скал сонный мрак нависал,
Полог листьев морских занавешивал ночь.
Ледяные ветра мне шепнули:"Пора!",
Свет померк - торопясь, устремился я прочь.

Средь корней, меж камней серебрился ручей,
И вкусил я воды, приносящей покой.
Вверх по руслу ручья в путь отправился я:
Вечный вечер царил над волшебной страной.
Я ступил на луга: взмыла бликов пурга,
И раскрылись цветы, словно звезды земли.
Свив зеленую прядь, на озерную гладь,
Словно светлые луны, кувшинки легли.
В водах сонной реки отражались пески,
Плач слагала ольха, ивы никли к волне.
Камыши, как мечи, охраняли ключи,
Копья ирис взметнул, укрепившись на дне.

Смех и музыки звук не смолкали вокруг;
Много разного зверя в пути я видал:
Кролик, белый как снег, не замедлил свой бег,
Светляки рассыпали сверкающий шквал
Переливом огней; грелась мышь у корней,
Барсуки с любопытством глядели из нор;
Средь долин, меж дерев лился дивный напев,
Длился призрачный танец, причудлив и скор;
Но, завидев меня, все бежали, храня
Свой секрет; тишина воцарялась кругом.
Ни привета, ни слов; лишь видением снов -
Голоса, и свирель, и труба за холмом.

Из речных тростников, из кувшинных листов
Я скроил себе плащ зеленей лебеды;
Сжал державу рукой, поднял флаг золотой,
И глаза мои вспыхнули светом звезды.
Так, чело увенчав, я стоял среди трав,
И звончей петуха во предутренней мгле,
Дерзко крикнул:"Зачем мир безмолвен и нем?
Отчего нет ответа мне в этой земле?
Да узнают окрест - я - король этих мест,
С камышовым мечом, жезлом стал мне тростник.
Так придите на зов! Всех приветить готов!
Говорите со мною! Явите свой лик!"

Тьма легла над землей, словно саван ночной;
Пробираясь, как крот, я побрел сквозь туман -
Поворачивал вспять, возвращался опять;
Я ослеп, я оглох, и согнулся мой стан.
Я укрылся в лесу: лист дрожал на весу
И валился на мох; ветви были мертвы.
Там закончился путь, я присел отдохнуть.
Совы ухали в дуплах во мраке листвы.
Год и день по часам быть мне выпало там:
Перегнившие сучья точили жуки,
Можжевельник густой нависал над травой,
Бесконечные сети плели пауки.

Срок раздумий иссяк, свет явил мне свой знак;
Я гляжу: поседела моя голова.
"Стар и сломлен - я рад возвратиться назад.
Где мой путь, что со мной - понимаю едва.
Отпустите!" - и вот поспешил я вперед;
Тень скользила за мной как летучая мышь.
Иссушающий шквал налетал, оглушал,
Не спасали ни листья, ни чахлый камыш.
Гнуло плечи сильней бремя прожитых дней,
Руки ранил я в кровь, с ног валился без сил.
Вдруг заслышал я гул, запах моря вдохнул,
Привкус соли на влажных губах ощутил.

С криком жалобным ввысь стаи птиц поднялись,
Я во мраке пещер голоса услыхал.
Струи били со дна, клокотала волна,
лай тюленей сливался со скрежетом скал.
И настала зима, и надвинулась тьма -
Я до края земли, спотыкаясь, добрел.
Снег кружил в облаках, лед сверкал в волосах,
Мгла окутала берег, и дюны, и мол.

Там, у моря, моя дожидалась ладья,
И качал ее мерно прибрежный прибой.
И лежал я без сил, как меня уносил
По бурлящим волнам легкий ветер морской:
Мимо брошенных свай, мимо чаячих стай,
Мимо груженных светом больших кораблей.
Впереди ожидал неподвижный причал -
Молчаливый как снег; черной сажи темней.

Город спал до утра; бесновались ветра,
За окном - ни души. Я присел на порог.
Мелкий дождь моросил, сор потоками плыл,
И отбросил я прочь что доселе берег:
Горсть златого песка, что сжимала рука,
И морскую ракушку, что смолкла навек.
Никогда уже вновь не услышать мне зов,
Никогда не ступить на сверкающий брег, -
Никогда, никогда. Я бреду сквозь года
По глухим переулкам, где серая тень.
Вдаль с тоскою смотрю, сам с собой говорю,
Но ответа мне нет и по нынешний день.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Проснулась рано Фириэль
Часы пробили три.
То здесь, то там звенела трель
Птиц - вестников зари.
Вдали пропел петух; рассвет
Позолотил ветвей
Неясный контур; ветру вслед
Уплыл туман с полей.

Свет за окном яснел и рос
Сверкающей волной,
Убрав сады венцом из рос
И свежею листвой.
Она скользнула за порог,
Смеясь, сбежала в сад,
И пробежала через лог
Сквозь росный водопад.

Сверкнула заводи купель,
Зашелестел тростник.
У старой ивы Фириэль
Помедлила на миг.
Там зимородок голубой
Бросался камнем вниз,
Камыш зеленою стеной
Над ряскою навис.

И, над водою замерев,
Где лилии цвели,
Она услышала напев
В мерцающей дали.
Звон арф и флейт певучий звук,
И мелодичный зов
Как голоса ветров и вьюг,
Как звон колоколов.

То белоснежная ладья
С кормою золотой
Вслед лебедям, под шум ручья
Скользила над водой.
То были Эльфы, Дивный Род,
В серебряных плащах;
В коронах трое: взгляд их горд,
И мудрость в их чертах.

Звучал напев под рокот струн,
Под весел мерный плеск:
"Трель птиц звонка, мир свеж и юн,
И зелен летний лес.
Еще не раз позолотит
Рассвет отрог горы,
И не один цветок сокрыт
В бутоне до поры".

"Куда ж спешит ваш Дивный Род
По воле волн речных?
К пещерам гор, под мрачный свод,
И сумрак чащ лесных?
На Север - к дальним островам,
Где скалы да гранит,
Где чайки плачут в лад волнам
Куда ваш путь лежит?"

"О нет! - в ответ звучало. - Нам
Назначен путь иной.
Нам плыть за море, к берегам Эльфландии родной.
Там Древо Белое цветет,
Там лес листвой одет,
Там серебрит зерцало вод
Искристый звездный свет".

"Прощай, земля теней и снов,
Навек о нас забудь!
Далекий звон колоколов
Давно позвал нас в путь!
Здесь блекнут травы, вянет лист,
Тускнеет свет луны.
Мы слышим зов, певуч и чист,
Мы прочь спешить должны".

Плеск весел смолк. Лишь голос пел
Под мерный шум ручья:
"Нас мало, мало, Фириэль,
И не полна ладья.
Для столь прекрасной, для одной
Мы место отвели.
Иди же к нам! Твой срок земной
Не вечен, Дочь Земли!"

Не отрывая от ладьи
Завороженный взгляд,
Она вперед ступила - и
Отпрянула назад.
И белоснежная ладья
Растаяла вдали.
"Я не могу! - донес ручья
Напев. - Я - дочь Земли".

Роса на платье не сверкнет,
Обратный путь далек:
Домой, назад, под темный свод,
Через поля и лог.
Надела фартук Фириэль
И косу заплела;
День незаметно пролетел,
И вновь сгустилась мгла.

Года проходят чередой
Над зеркалом реки.
Как встарь, склонились над водой
Камыш и тростники.
Но смолк навек печальный зов,
И ветер меж ветвей
Не раздувает парусов
Эльфийских кораблей.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

На засов тугой закрыла дверь, в очаг подбросила дров,
Потому что увидела блеск когтей и услышала хнычущий зов.

Распелся в хижине огонь и озарил потолок,
И увидел сон Единственный Сын, едва на полу прилег.

Последний пепел упал с головни, и почти потух очаг,
И проснулся опять Единственный Сын и тихо крикнул во мрак:

"Неужели я женщиной был рожден и знал материнскую грудь?
Мне снился ворох мохнатых шкур, на которых я мог отдохнуть.

Неужели я женщиной был рожден и ел из отцовской руки?
Мне снилось, что защищали меня сверкающие клыки.

Неужели я - Единственный Сын и один играл у огня?
Мне снились товарищи мои, что больно кусали меня.

Неужели я ел ячменный хлеб и водой запивал наяву?
Мне снился козленок, ночью глухой зарезанный в хлеву.

Мне снились полночные небеса, и в Джунглях полночный крик,
И тени, скользящие прочь от меня, и красный их язык.

Целый час еще, целый час еще до восхода круглой луны,
Но я вижу как днем, как светлым днем, потолок и бревна стены.

Далеко, далеко Водопады шумят - там оленей ночной водопой,
Но я слышу блеянье оленят, за самкой бегущих тропой.

Далеко, далеко Водопады шумят - там зеленой пшеницы поля,
Но я слышу: рассветный ветер идет, колосья в полях шевеля.

Открой же дверь, я ждать не могу, мне сегодня не спится тут,
Узнаю: сородичи ли мои или волки за дверью ждут?"

Сняла засов, открыла дверь - вокруг рассветная мгла,
И волчица к Сыну вышла из мглы и у ног покорно легла.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Если уши растут на макушке твоей
Значит, ты исчезаешь из мира людей
И становишься зверем с пушистым хвостом
И усатым носатым кошачьим лицом

Я не знаю покоя в кроватке моей
Призываю к себе полусотню зверей
Чтоб урчали они, навевая мне сны
Заслоняя собою сиянье Луны

Хвала и хула обратились к поэту:
«Кто друг твой, кто враг твой — скажи по секрету».
«Вы обе — и это совсем не секрет —
Друзья и враги мне»,— ответил поэт.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
Заправлена в трусы худая рубашонка,
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
Черты лица остры и некрасивы.
Двум мальчуганам, сверстникам её,
Отцы купили по велосипеду.
Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,
Гоняют по двору, забывши про неё,
Она ж за ними бегает по следу.
Чужая радость так же, как своя,
Томит её и вон из сердца рвётся,
И девочка ликует и смеётся,
Охваченная счастьем бытия.

Ни тени зависти, ни умысла худого
Ещё не знает это существо.
Ей всё на свете так безмерно ново,
Так живо всё, что для иных мертво!
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бедная дурнушка!
Мне верить хочется, что сердце не игрушка,
Сломать его едва ли можно вдруг!
Мне верить хочется, что чистый этот пламень,
Который в глубине её горит,
Всю боль свою один переболит
И перетопит самый тяжкий камень!
И пусть черты её нехороши
И нечем ей прельстить воображенье,-
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом её движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Уходит светлый май. Мой небосклон темнеет.
Пять быстрых лет пройдет,- мне минет
тридцать лет.
Замолкнут соловьи, и холодом повеет,
И ясных вешних дней навек угаснет свет.

И в свой черед придут дни, полные скитаний,
Дни, полные тоски, сомнений и борьбы,
Когда заноет грудь под тяжестью страданий,
Когда познаю гнет властительной судьбы.

И что мне жизнь сулит? К какой отраде манит?
Быть может, даст любовь и счастье? О нет!
Она во всем солжет, она во всем обманет,
И поведет меня путем тернистых бед.

И тем путем идя, быть может, падать стану,
Утрачу всех друзей, моей душе родных,
И,- что всего страшней,- быть может, перестану
Я верить в честь свою и в правду слов своих.

Пусть так. Но я пойду вперед без колебанья -
И в знойный день, и в ночь, и в холод, и в грозу:
Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье,
Хочу я отереть хотя одну слезу!

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Он не помнил о детстве своём, для людей он всегда просто БЫЛ –
Был соседом по лестнице и незаметным прохожим.
В его спальне висели щиты из просмоленной кожи
И созвездия масок корнями опутали стены
В этих срезанных лицах он видел осколки Вселенной
И читал по ним судьбы людей и свои искривленья судьбы.

Он рассказывал детям о том, как закат зажигает сердца
Всех влюблённых на свете и небо пылает румянцем,
Про искусственный свет погребённых под городом станций,
Он садил их кругом, и читал про драконов старинных,
Про несчастных Мальвин и ленивых смешных Арлекинов,
И порою додумывал то, что и сам-то не знал до конца.

Ночь, вдохнув натощак небеса, надувала им шарики звёзд,
И они разрывались на вечность и чёрные дыры.
“Ничего не меняется в нашем подветренном мире” –
Думал сказочник старый и трубку курил у окна:
“И всё так же по окнам домов барабанит весна,
И всё так же полночный эфир остывающий пепел унёс”

Он грустил в тишине у окна и пытался найти горизонт
Между жизнью и смертью, увидеть момент перехода
Этих маленьких душ, от рождения гашеных содой.
Он всегда ненавидел момент окончания ночи,
Когда их силуэты, по швам разорвав оболочки,
Улетали бесшумно туда, где их больше никто не зовёт.

колодцыВечный холод и мрак, эвересты ослепшего снега.
Он лежит, полумертвый, под знаком небесных цветов -
Это царство теней, где никто никогда ещё не был,
Только Кай ловит воздух седой замороженным ртом,

А в углу тихо пьёт корвалол его экс-королева:
«Ну, мужчинки пошли, даже слово не могут собрать»
Ей хотелось уйти. Безразлично – направо, налево.
Она так одинока, и бесит вся снежная рать.

Но работа не ждёт, и в горах постаревшего хлама
Из потерянных лиц, позабытых вещей и стихов,
Она ищет с восьми до пяти сохранившихся самых,
Аккуратно их моет и прячет за северным мхом.

Свято верует в то, что еще пригодятся кому-то
Пожелтевшие в рамочках «преданность», «верность» и «честь».
И молчит о словах, потерявших значения в муках,
Доживающих зиму на свалках, которых не счесть.

Она ищет их, зная, что завтра уже не начнётся
И на кухне при свете свечи пьёт коричневый чай,
И всё так же глядят в замороженной бездны колодцы
Постаревшая дева и верный, потрёпанный Кай.

Федерико Гарсиа Лорка
Если б мог по луне гадать я…

Я твоё повторяю имя
По ночам во тьме молчаливой,
Когда собираются звёзды
К лунному водопою
И смутные листья дремлют,
Свесившись над тропою.
И кажусь я себе в эту пору
Пустотою из звуков и боли,
Обезумившими часами,
Что о прошлом поют поневоле.

Я твоё повторяю имя
Этой ночью во тьме молчаливой,
И звучит оно так отдалённо,
Как ещё никогда не звучало.
Это имя дальше, чем звёзды,
И печальней, чем дождь усталый.

Полюблю ли тебя я снова,
Как любить я умел когда-то?
Разве сердце моё виновато?
И какою любовь моя станет,
Когда белый туман растает?
Будет тихой и светлой?
Не знаю.

Если б мог по луне гадать я,
Как ромашку, её обрывая!

Зачем ты такая колкая,
Как зимний холодный лед?
Зачем ты такая сладкая,
Как майский весенний мед?
Зачем ты такая страстная,
Как танец испанских дней?
Зачем ты такая властная
Над бедной душой моей?
Зачем, приближая мучаешь,
Не зная любви сама?
Зачем равнодушной кажешься,
Когда по щеке слеза?
Зачем ты звонишь и каешься,
а после уходишь в ночь?
Зачем обнимаешь ласково,
и вновь прогоняешь прочь?
Зачем эти губы нежные,
роняют змеиный яд?
Зачем так манят глаза твои,
к себе всех мужчин подряд?
Зачем же смеешься, милая,
К тете все прийдет сполна.
Ты снежною королевою
останешься вновь одна.

Скажи, ты когда в последний pаз встpечал Джиневpу?
За десять лет она не изменилась.
Вот pазве потемнели еї pуки
да побелели волосы и джинсы.
Вчеpа мы опять на полпути к метpо столкнулись
Она пpошла, как будто не узнала,
И так же незаметно pаствоpилась.

Все та же улыбка у нее, с какою ходят
святые и блаженные в отличье
от пpедставителей иных конфессий,
все те же колокольчики на сумке.
Hе стpанно ль так долго соблюдать свое обличье -
у Аpта сын, у Ланца даже двое,
а эту вpемя словно позабыло.

А помнишь - какие слухи смутные ходили,
что кинулась она тому тpи года,
и что ее пpизнали лишь по феньке,
котоpую ей Аpт даpил на свадьбу.
Да, точно. Как pаз под летнее солнцестоянье.
Hо мы вчеpа на полпути столкнулись,
она пpошла, как будто не заметив,
и так же незаметно pаствоpилась...

Кому поет твоя свирель
В промозглом ноябре?
Вослед свободе и игре-
Мечты о конуре.
И ты согласен умереть,
Но перестать стареть

Примерзли губы к тростнику-
Звучанье? Пытка?
И эхо шепчет старику:
"Отбрось копыта..."

Пан?
Пропал?!
Ночь слепа.
Изо рта-
Сизый пар.
Ветер волосы трепал,
Успокаивал...

Пусты осенние леса,
Бесплодны небеса,
Ты не собака, ты не псарь,
Ты-битая лиса
Метелка дикого овса
В курчавых волосах

Ледком подернулась тоска-
Вода в колодце.
Нубухла жилка у виска,
Коснись-прольется

Пан?
Пропал?!
Ночь слепа.
Изо рта-
Сизый пар.
Ветер волосы трепал,
Успокаивал...

Кому нужна твоя свирель,
Когда умолк апрель,
Когда последний лист сгорел
На гибельном костре?!
И ты согласен умереть,
Но только бы поскорей...

Идет нелепая зима
В хрустальном платье
У божества-своя тюрьма
Свое проклятье.

Пан?
Пропал?!
Ночь слепа.
Изо рта-
Сизый пар.
Ветер волосы трепал,
Успокаивал...

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

– Ты любил ее?
После молчания:
– Кажется, да.
Помню всё, что с ней связано,
только лицо позабыл.
В темном небе протяжно и тонко гудят провода
на железных столбах,
в вышине,
выбиваясь из сил.

В каменеющей глине
неясно блестит колея.
Гонит ветер по спуску крутому
соломенный ком.
Кто он, спутник случайный,
которого выдумал я
и который за мною,
как тень,
неотвязно влеком?

Этот мальчик угрюмый
встает у меня на пути,
курит первый табак
и читает мне что-то свое...
Пребывает душа его,
словно скворец, взаперти,
но уже прорывается посвист и щебет ее.

Я любил ее, слышишь,
мой бедный двойник молодой?
Ты еще изопьешь эту горькую чашу до дна.
Будет дымная зелень лететь над овражной водой,
станет память богата,
а речь непривычно скудна.

Наша память нахлынет,
как лиственный свет вечеров,
где у края равнины стоят облака, присмирев,
Будут в сумерках поздних
греметь колокольцы коров,
и зарница очертит тяжелые купы дерев.

Хлынет ливень внезапный,
припустит по крышам греметь –
и напомнит нам заново
пением внятным, земным
духового оркестра простую и гулкую медь,
что играет на танцах
по праздникам и выходным.

Геликон и валторна –
кумиры мальчишеских лет –
вовлекают счастливцев
в утоптанный парами круг...
Нам еще не дают за резную ограду билет,
где блистает она
в окружении бледных подруг.

Будет зависть смешная к ее ухажерам лихим,
к одногодкам счастливым,
берущим билеты в кино.
Два-три слова случайных – и всё.
И плохие стихи.
И оркестр духовой,
повторяющий вальс «Домино».

Но когда из низин
вытекают тумана слои,
и сырая заря
над деревьями сада горит,
ты услышишь сквозь сон,
как ликуют ее соловьи –
на пределе дыханья,
из сил выбиваясь,
навзрыд!

Среди миров

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.

3 апреля 1909, Ц<арское> С<ело>

Минута

Узорные ткани так зыбки,
Горячая пыль так бела,-
Не надо ни слов, ни улыбки:
Останься такой, как была;

Останься неясной, тоскливой,
Осеннего утра бледней
Под этой поникшею ивой,
На сетчатом фоне теней...

Минута - и ветер, метнувшись,
В узорах развеет листы,
Минута - и сердце, проснувшись,
Увидит, что это - не ты...

Побудь же без слов, без улыбки,
Побудь точно призрак, пока
Узорные тени так зыбки
И белая пыль так чутка...

Весенний романс

Еще не царствует река,
Но синий лед она уж топит;
Еще не тают облака,
Но снежный кубок солнцем допит.

Через притворенную дверь
Ты сердце шелестом тревожишь...
Еще не любишь ты, но верь:
Не полюбить уже не можешь...

Что счастье?

Что счастье? Чад безумной речи?
Одна минута на пути,
Где с поцелуем жадной встречи
Слилось неслышное прости?

Или оно в дожде осеннем?
В возврате дня? В смыканьи вежд?
В благах, которых мы не ценим
За неприглядность их одежд?

Ты говоришь... Вот счастья бьется
К цветку прильнувшее крыло,
Но миг - и ввысь оно взовьется
Невозвратимо и светло.

А сердцу, может быть, милей
Высокомерие сознанья,
Милее мука, если в ней
Есть тонкий яд воспоминанья.

...Стенанья роз колеблют небосвод,
Грустит вода, погрязшая в овраге,
Змея течет из-под гнилой коряги,
И холм творит немое волшебство.
Пора слагать таинственные раги
О том, что было живо и мертво,
Трусливо и исполнено отваги,
Вставало твердью из предвечной влаги,
Считалось всем, взойдя из ничего,
Пора уйти в глубины естества
И научиться складывать слова,
Как складывали их былые маги.
Граница меж мирами - лист бумаги,
Последняя строка всегда права,
Вот двор, трава, и на траве дрова,
И не болит с похмелья голова,
Дурман осенних туч пьянее браги,
Засиженное мухами окно
Откроется меж буднями и сном,
И ты не вспомнишь: порванные флаги,
Огонь, тела... и черное пятно
Над нами. Над тобой и надо мной.

__________________________________________

Таинственны мудрости древней скрижали,
Сколь счастливы те, что ее избежали.

* *

Бессмертна от века душа человека -
Но гибнет от старости тело-калека,

Страдая от хворей, напастями мучась.
Увы, такова неизбежная участь

Души, что, меняя тела, как одежды,
Идет по Пути от надежды к надежде,

От смерти к рожденью, от смеха к рыданью,
От неба к геенне, от счастья к страданью.

Дорога, дорога, дорога, дорога,
Извечный удел человека - не бога.

Ведь те, кто вкусили амриту благую,
Телами со смертью уже не торгуют,

Для плоти их тлена не сыщешь вовеки -
Завидуйте им, муравьи-человеки!

У тела бессмертного участь другая:
Оно не потеет, не спит, не моргает,

Не ведает боли, не знает старенья,
Достойно назваться вершиной творенья,

Вовек незнакомо с чумой и паршою -
Но суры за то заплатили душою,

И души богов, оказавшись за гранью,
Подвержены старости и умиранью.

Дряхлеет с веками, стара и убога
Душа всемогущего, вечного бога -

Становится пылью, становится прахом,
Объята пред гибелью искренним страхом.

Сухою листвой, что с деревьев опала,
Осыплется наземь душа Локапалы,

Сегодня умрет, что вчера шелестело, -
И станет бездушным бессмертное тело.

О скорбь и страданье, о вечная мука! -
Коль в суре поселится серая скука,

Наскучат утехи, любовь и сраженья,
Наскучит покой и наскучит движенье,

Не вспыхнут глаза грозовою зарницей,
И мертвой душе станет тело гробницей!

О горы, ответьте, о ветры, скажите:
Куда подевался иной небожитель?

Ни вскрика, ни стона, ни слова, ни звука -
Лишь скука, лишь скука, лишь серая скука...

Но изредка ветра порыв одичалый
Доносит дыханье конца Безначалья:

"Мы жили веками, мы были богами,
Теперь мы застыли у вас под ногами.

Мы были из бронзы, из меди, из стали -
О нет, не мертвы мы... мы просто устали.

Ужель не пора нам могучим бураном
Приникнуть, как прежде, к притонам и храмам,

И к вспененным ранам, и к гибнущим странам,
И к тупо идущим на бойню баранам?!

Мы жили веками, мы были богами -
Но нету воды меж двумя берегами".

* *

О знание темное Века Златого! -
Воистину зрячий несчастней слепого...

* *

Менялась основа, менялося имя,
Один на престоле сменился двоими,

Менялись владыки, как служки во храме, -
И Свастики знак воссиял над мирами.

Их было четыре, а стало их восемь -
Чьим душам грозила холодная осень,

Кто плечи подставил под тяжесть святыни,
Не ведая, чем он поддержан отныне.

Назначено так на рассвете творенья:
Есть тапас и теджас, есть Жар и Горенье,

Есть дар аскетизма и пламенность сердца -
Последним поддержана суть Миродержца.

Когда подступает душевная мука,
Когда в Локапале поселится скука,

То смертный, чей дух воспарял, пламенея,
Чье сердце удара перуна сильнее,

Навеки покинув земную дорогу,
Отдаст свою душу уставшему богу -

Чтоб пламенность эта, чтоб это Горенье
Мешало души Миродержца старенью,

Чтоб честь не линяла, чтоб совесть не слепла,
Чтоб феникс отваги поднялся из пепла,

Чтоб щедрость дарила, чтоб радость явилась...
Чужое Горенье своим становилось!

Вот так Миродержец с судьбою большою
Лечил свою душу чужою душою,

И крепла опять сердцевина больная -
Не зная, не зная, не зная, не зная...

__________________
Суры-боги, бессмертные

Локапалы-Миродеожцы,Владыки мира,боги

ещё из ОЛДИ
Земля - зола, и вода - смола,
И некуда вроде податься,
Неисповедимы дороги зла,
Но не надо, люди, бояться!
Не бойтесь золы, не бойтесь хулы,
Не бойтесь пекла и ада,
А бойтесь единственно только того, Кто скажет.
- Я знаю, как надо!
Кто скажет;
- Тому, кто пойдет за мной,
- Рай на земле - награда!

И все-таки я, рискуя прослыть
Шутом, дурачком, паяцем,
И ночью и днем твержу об одном:
Не надо, люди, бояться!
Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет:
- Я знаю, как надо!
Кто скажет:
- Идите, люди, за мной, Я вас научу, как надо!

Кому "сучок", а кому - коньячок,
К начальству на кой в паяцы?
А я все твержу им, как дурачок:
- Не надо, братцы, бояться!
И это ж бред,
Что проезда нет
И нельзя входить без доклада,
А бояться-то надо только того,
Кто скажет:
"Я знаю, как надо!"
Гоните его,
Не верьте ему,
Он врет, он не знает, как надо!
А. Галич

Жизнь.

В этом солнечном мире я не хочу умирать,
Вечно жить бы хотел в этом цветущем лесу,
Там, где люди уходят, чтобы вернуться опять,
Там, где бьются сердца и цветы собирают росу.
Жизнь идет по земле вереницами дней и ночей,
Сменой встреч и разлук, чередою надежд и утрат,-
Если радость и боль вы услышите в песне моей,
Значит, зори бессмертия сад мой в ночи озарят.
Если песня умрет, то, как все, я по жизни пройду -
Безымянною каплей в потоке великой реки;
Буду, словно цветы, я выращивать песни в саду -
Пусть усталые люди заходят в мои цветники,
Пусть склоняются к ним, пусть срывают цветы на ходу,
Чтобы бросить их прочь, когда в пыль опадут лепестки.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Люди,
В общем,
Мало просят,
Но дают довольно много.

Люди
Многое выносят:
Если надо — ходят в ногу,
Устают, недоедают,
Но уж если взрыв за взрывом,—
Этот ад надоедает
Даже самым терпеливым.

Люди,
В общем,
Мало знают,
Но они прекрасно чуют,
Если где-то распинают
И кого-нибудь линчуют.
И тогда творцов насилья
Люди смешивают с пылью,
Сбрасывают их со счета.
Не по людям их работа!

Люди,
В общем,
Мало верят
В заклинанья, в пентограммы,
А своею меркой мерят
На фунты и килограммы,
И на ярды, и на метры.
Счет иной еще не начат.

Люди,
В общем,
Незаметны,
Но довольно много значат!

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Живи пока живется,
Пусть нитка жизни вьется.
Создателю решать,
Когда она прервется...

Цыганка.

У цыганки в глазах
Вековечная грусть.
- Погадать, рассказать?
Верь, что не ошибусь.
Все, что было с тобой,
Жил какою судьбой,
А совру – не полати,
Кулаком колоти!..
- Что ж, цыганка, гадай!
Любопытным я стал...
- Ну-ка, руку подай!

Ты не молод, не стар.
В этих линиях есть
Перекрестки дорог.
Ты влюбился вот здесь,
И споткнулся, сынок.
Ох, в любви не везло.
Ты развелся уже,
И совсем не светло
У тебя на душе.
Скоро счастье найдешь,
Не горюй, не робей.

Если вру, если ложь,
Не стесняйся - побей!..
Говорю: - По рукам –
И рублевку плачу.
Так гадать чудакам
Лишь тебе по плечу.
Все она наврала,
Все слова – словно пар.
Но и правда была,
Что не молод, не стар.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

"Пуговица"

Иногда мне очень хочется спрятаться,
как в детстве, закрыть глаза и - под одеяло.
Что бы ни для кого уже не было разницы,
почему и когда меня вдруг не стало.
Словно я вышла утром как все на улицу.
Уверенно кивнула соседям: здравствуйте,
а потом бы скользнула на землю пуговицей,
и пропала, вместе с отметками в паспорте.
Дата рождения, дата исчезновения,
дата моего первого и последнего имени
перестали бы существовать и иметь значение.
Словно пуговицу с земли подняли и в море кинули,
и лежит она на дне маленькая и никому не нужная,
наблюдает за рыбами, вспоминает прошлое
со всеми его пуговичными любвями и дружбами,
со свежими газетами и куртками ношенными…

И вот когда море и рыбы становятся для меня единственным настоящим,
а круглое пластмассовое тело самой удобной и надёжной формой.
Я хочу оказаться сама собой, только спящей,
под одеялом, живой и глупой, а не круглой и мёртвой.

Он душу к небу нес, как на руках невесту.
Дрожал канатный мост и трепетала бездна.
Он вслушивался в шепот серафимов
Далекий и прекрасный как гроза.
А искушенье было – быть любимым,
Но в безрассудстве сердцу отказать.

Он вглядывался в лица, но мадонна Литта
Была то облаками, то вуалью скрыта.
И фрески были строгими, как своды,
И своды, словно воля холодны.
Он той одной единственной свободы
Не мог принять, не чувствуя вины.

Она же, словно о душе не знает вовсе.
Крестом неторопливо вышивает розы.
И день-деньской мурлычет те кантаты,
Что кто-то в белом пел и пел во сне.
И не она же, право виновата,
Что все о нем, о нем и о весне,
О белом флаге поднятом, о шпаге,
Изломанной и брошенной к ногам,
О тех словах, что не отдать бумаге,
О той любви, что не отдать словам.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Рюрик Ивнев (1905г.)
Как солнце, воплотившееся в душу,
сияешь ты все время надо мной.
Я твой покой признаньем не нарушу,
Ни только словом - мыслью ни одной.
И это будет тем огромным счастьем,
Которому нет равных на земле.
Которое вне человечьей власти,
Вне формул о добре и зле.
Я любящий без шума и огласки,
Прикованный мечтой к твоей судьбе,
Навеки твой, не требующий ласки,
Не требующий мыслей о себе.
прости меня, что я коснулся все же
Крылом стиха твоих волос и глаз.
Пусть на земле союз наш невозможен,
Но разлучить ничто не сможет нас.

Авалон

На берегу реки реки благословенной
Заплакали мы, вспомнив Авалон.
В руках остались сломанные шпаги,
Щиты развесили мы на деревьях.
Разрушены серебряные башни,
Омыты кровью улицы и стены.
Так сколько, сколько миль до Авалона?
- И все, и ни одной.
Разрушены серебряные башни...

В огне пожара пеплом стали книги,
И летописи и стихи сгорели,
И не прочтет никто слова былые,
Преданья и легенды Авалона.
Разбиты арфы наших менестрелей,
Их песням не звучать в высоких замках.
О сколько, сколько песен в Авалоне?
- И все, и ни одной.
Разбиты арфы наших менестрелей...

Не реет в небе гордый древний стяг,
Не наполняет ветер паруса -
В сражении погиб великий флот,
И спит на дне матрос и капитан,
Над побережьем чайки горько плачут,
И воды гавани темны и непроглядны.
О сколько, сколько звезд над Авалоном?
- И все, и ни одной.
Над побережьем чайки горько плачут...

Скитальцами, изгнанниками, в горе,
В слезах мы покидали Авалон.
В руках - лишь только сломанные шпаги,
В сердцах - печаль и гнев, любовь и горе.
В руины древний город обращен,
И горечь пепла отравила ветер.
Так сколько, сколько башен в Авалоне?
- И все, и ни одной.
В руины древний город обращен...

О, Авалон!
Разрушены серебряные башни,
Разбиты арфы наших менестрелей,
Над побережьем чайки горько плачут,
В руины древний город обращен,
И не дойти теперь до Авалона.
Нет, не дойти. И не простить. И помнить,
Вечно помнить Авалон.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Под праздник, под воскресный день,
Пред тем, как на ночь лечь,
Хозяйка жарить принялась,
Варить, тушить и печь.

Стояла осень на дворе,
И ветер дул сырой.
Старик старухе говорит:
- Старуха, дверь закрой!

- Мне только дверь и закрывать.
Другого дела нет.
По мне - пускай она стоит
Открытой сотню лет!

Так без конца между собой
Вели супруги спор,
Пока супруг не предложил
Супруге уговор:

- Давай, старуха, помолчим.
А кто откроет рот
И первый вымолвит словцо,
Тот двери и запрет! -

Проходит час, а ним другой.
Хозяева молчат.
Давно в печи погас огонь.
В углу часы стучат.

Вот бьют часы двенадцать раз,
А дверь не заперта.
Два незнакомца входят в дом,
А в доме темнота.

- А ну-ка, - гости говорят, -
Кто в домике живет? -
Молчат старуха и старик,
Воды набрали в рот.

Ночные гости из печи
Берут по пирогу,
И потроха, и петуха, -
Хозяйка - ни гугу.

Нашли табак у старика.
- Хороший табачок! -
Из бочки выпили пивка.
Хозяева - молчок.

Все взяли гости, что могли,
И вышли за порог.
Идут двором и говорят:
- Сырой у них пирог!

А им вослед старуха: - Нет!
Пирог мой не сырой! -
Ей из угла старик в ответ:
- Старуха, дверь закрой!

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Вам не понять слова,
Написанные мною.
Вам не увидеть звезд-
Вы видите их тень...
Всех нас вращает время,
Загадочной волною,
А мы вращаем Землю,
Придумав ночь и день.

Вам не усоышать песни -
Вы слышите лишь звуки.
Вам не найи друзей-
Вы ищите себя.
Однажды согрешив,
Не остановишь руки.
Целуют наши губы,
Целуют, не любя.

Рука дающего
Пускай не оскуднеет,
Рука берущего -
Еще жадней берет.
Но ручеек души
однажды обмелеет,
От жажды и тоски
Засохнет и умрет.

Вам не понять слова,
Написанные мною.
Вам не понять, зачем
Отрекся я, любя
Меня омыла ночь,
Отравленной водою.
И все же, мне вас жаль,
Чуть больше, чем себя...

Теснятся чьи-то лица
За каждою строкой...
Мы чёркаем страницы
Бестрепетной рукой.

Мы веселы и правы,
Мы скачем напрямик...
Размашистые главы
Заносятся в дневник.

А если и помаркой
Испорчена строка
Ни холодно ни жарко
Нам с этого пока.

Успеем возвратиться,
Попридержать коней...
Подумаешь, страница!
Их много в книге дней.

Что гоже, что негоже,
И кто кому должник?
Когда-нибудь попозже
Исправим черновик...

...Но поздно, милый, поздно.
Не отыскать мостов.
И делается грозным
Поправлено не будет
В минувшем ни строки.

Кому мы, обещая,
Солгали без стыда,
Уходят, непрощяясь,
Уходят навсегда.

Кого мы оттолкнули,
Кого мы подвели
Корявых загогулин
Напрасно не скобли

И наша повесть мчится
К финалу...А потом
Последняя страница
Покроет пухлый том.

И так же, запоздало,
Стирая слезы с глаз,
Как мы, иных, бывало
Другие вспомнят нас.

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
не забывая что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Колечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать с основ.

Умей поставить, в радостной надежде,
На карту все, что накопил с трудом,
все проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том.
Умей принудить сердце, нервы, тело
тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только воля говорит "Иди!"

Останься прост, беседуя ч царями,
Останься честен, говоря с толпой
Будь прям и тверд с врагами и с друзьями
Пусть все, в свой час, считаются с тобой
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег,-
Тогда весь мир ты примешь, как владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!

Ещё один разговор

- Дорогая, смотри, этот город пропитан дождём,
как печальна была полустёртая ветром эпоха!
Никого, никого... Только мы, наше небо и дом.
- Если мы здесь, родной, может, дело не так уж и плохо?
- Этот город уже сотню лет как не знает часов,
шумных улиц, машин, поцелуев и детского смеха.
Дорогая, послушай, о, сколько людских голосов...
- Это эхо всего лишь. Седое, уставшее эхо.
- Дорогая, мне страшно.
– Не бойся.
– Мне страшно дышать.
- Ты боишься ветров?
– Вкуса грусти и запаха дыма.
- Нарисуй тишину. Или смерть. Вот перо и тетрадь.
- Каково это – жить?
- Говорили, что невыносимо,
что живым нужен ключ от придуманных ими оков:
они слишком давно и недолго гуляли по краю.
Что-то грустно сегодня. С утра соберёшь облаков?
- Наловить тебе звёзд?
- Не трудись, всё равно растеряю.
- Завтра будет рассвет...
- И закат.
- Запах мёда и льна,
я поймаю его и вплету тебе в рыжую чёлку.
Расскажи про живых?
- Им открыта любая весна,
и они её ищут, но робко, смешно и без толку,
даже больно смотреть.
- Они очень похожи на нас?
- Они могут любить или плакать, но этого мало
обречённым на жизнь.
- На года, на неделю, на час?
- Навсегда, дорогой. Спи, сейчас принесу одеяло.

Что это? Стихи или рассказ?
Не пойму сама, сказать по чести.
...В первый раз в тот вечер, в первый раз
Захотелось им остаться вместе.
Далеко-далёко в поздний час
Города большого колыханье...
Как перед прыжком, как в первый раз
Задержала женщина дыханье,
А мужчина молча закурил,
Вспышкой спички осветив ворота,
Затянулся и заговорил,
Словно вдруг решил и вспомнил что-то,
Он болтал о чем-то просто так,
Перескакивая о темы к теме.
...Женщина считала каждый шаг,
С каждым шагом убывало время.
Несколько шагов еще, а сил
Не найти, чтобы шагнуть к другому.
...Вот идет свободное такси,
Несколько минут езды до дому
И ничем уже нельзя помочь,
Время мчится... Ветер губы студит...
Несколько часов - и минет ночь,
И другой такой уже не будет.
Несколько часов, а там, а там...
Женщина выходит из машины.
И на миг – рука по волосам,
На секунду - от виска к губам
Пересохший, горький рот мужчины.
Несколько шагов еще вперед...
Оглянуться, двери прикрывая...
Вот и все!
А там и жизнь пройдет,
Людям снисходительно кивая.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Привидение

Я, как ангел со взором суровым,
Под твоим буду снова альковом.
Я смутить не хочу тишину,
С тенью ночи к тебе я скользну.

И к тебе прикоснусь я лобзаньем,
Словно лунным холодным сияньем;
Ты почувствуешь ласки мои,
Как скользящей в могиле змеи.

Утро бледное снова ты встретишь,
Но пустым мое место заметишь,
И остынет оно при лучах.

Пусть другие подходят с мольбою,
Чтоб владеть твоей южной красою,
Я избрал средство лучшее - страх.

Итак, любовь. Она ли не воспета,
Любви ль в веках не воздано свое!
Влюбленные великие поэты
"Сильна, как смерть" твердили про нее.

К тому добавить можно очень мало,
Но я сказал бы, робость прогоня:
"Когда бы жить любовь не помогала,
Когда б сильней не делала меня,

Когда б любовь мне солнце с неба стерла,
Чтоб стали дни туманней и мрачней,
Хватило б силы взять ее за горло
И задушить. И не писать о ней!"

Г.Гуревич

Тебя не любят — не кричи.
Не жалуйся стихами.
Любовь за горло взял — молчи!
О солнце не сказать словами.

Мыслей осадок..

...написаны письма
избитыми фразами,
истерзанным сердцем,
измученным разумом..
в осколках мечты
звезд блестит отраженье..
нам жизни осталось
одно лишь мгновенье..
лишь кофе глоток,
и одна сигарета,
и ровно пять капель
сгоревшего лета..
за солнечный день
и за взглядов касанье,
за всю нашу жизнь
и не жизнь - наказанье..
..написаны письма
избитыми фразами…
истерзанным сердцем..
измученным разумом..
мы тех, что нас предали,
давно уж простили,
творили, не ведая..
любя, не любили..

Оборот, оборот, оборот, оборот...
С каждым мигом монета все ближе и звонче.
Кто отправил ее в этот странный полет?
Кто пустил за тобой свору жребиев-гончих?
Приковав истомившийся взгляд к небесам,
Напряженно следишь за крылатою медью,
И приученный верить одним лишь глазам,
Ждешь, что честный металл однозначно ответит,
Кем ты сможешь взойти на помост новых дней -
Безраздельным владыкой, слугой или прахом
Погоревших на злом погребальном огне
Бесполезных надежд и взлелеянных страхов.
Но до срока тебе, как и всем, невдомек,
Что монету чеканил лукавый пройдоха,
Твердо знавший: лишь там и туда выйдет толк,
Где не рушится мир от малейшего вздоха.
И какой стороной ни коснется земли
Поистертая в божьих забавах монета,
Сетка медных морщин нарисует твой лик -
Самый главный вопрос на любые ответы.

Я был многим, прежде, чем стал собой:
Я был узким волшебным мечом, - я верю, так было;
Я был в воздухе каплей дождя, и лучами звезды;
Я был словом ответа, я был книгой начал;
Я был тем, кто светит, - год и еще половину;
Я был мостом над устьями шести рек;
Я был тропой, я был орлом, я был челном в океане;
Я был пеной над пивом, я был каплей в дожде;
Я был сталью в руке, был щитом в бою;
Я был искрами в пламени, был дровами в костре.

И я не был тем, кто молчал, я пел с тех пор, как был мал...

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Листаю обиды…
Листаю обиды, как старую книжку,
Которую можно засунуть подмышку,
Которую выкинуть можно на свалку.
Листаю обиды, которых не жалко.
Ух, эти обиды, ну, как же достали!
Они мне ночами спать не давали,
От них я, вздыхая, смотрела в окно.
Листаю обиды, которых – полно.
Нет, нужно с обидами всеми проститься;
Взлететь от обид быстрокрылою птицей;
Иль сжечь все обиды, как старые листья,
Чтоб мудрость созрела рябиновой кистью!

Ты похож на звенящий ручей,
На маяк, разрезающий мглу.
И, как пятнышки солнечных дней,
Я тебя приручить не могу.
Это таинство черных зрачков,
Нежный трепет пушистых ресниц,
Беззащитный овал без очков
Над шуршаньем газетных страниц.
Я тебя разгадать не могу…
Ты как будто с планеты другой…
Но упрямо мысль бьется в мозгу:
«Все равно будешь мой, дорогой!»

Встреча
Весь день шел дождь,
И все вокруг швыряя,
Метался ветер,
Словно в клетке зверь.
Промокшая, покорная, босая
Она так робко
Постучала в дверь.
- Я заблудилась, -
Еле прошептала.
- Позвольте мне
Немного отдохнуть…
Страну любви
Так долго я искала,
С восходом солнца
Снова тронусь в путь.
Ее увидев,
Сразу я влюбился.
Готов был сердце,
Жизнь свою отдать.
Но почему-то
Сильно вдруг смутился
И не посмел
О чувствах рассказать.
Ее глаза, как нежные фиалки,
К себе манили
В глубину теней…
А запах тела –
Молодой и сладкий,
Был для меня
Любых духов милей.
Я ночь не спал…
Как в первое свиданье,
Готовил речь,
Чтоб утром ей сказать:
- Мне по душе
Заветное желанье,
Давайте вместе
Ту страну искать!
Сам не пойму
Как это все случилось…
Я на минутку
Лишь прикрыл глаза.
Когда проснулся –
Солнце уж лучилось.
В серьге забытой
Стыла бирюза.

Лебедева Эльвира Анатольевна

Я стою на крыльце очарована
Лунным светом и полной луной.
Колдовскою силою скована,
Красотою любуюсь ночной.
Звезды шепчут мне с неба ясного:
Позабудь ты про сон и покой.
Ждут тебя чудеса небывалые, -
Лунный луч поведет за собой.
Шепот звезд и сияние лунное
Так пьянят и манят без конца.
Не пойму, отчего я, безумная,
Как во сне - вдруг шагнула с крыльца.
Шаг, другой. Я иду. Нет дороге конца.
Только вдруг ветерок озорной
Словно сдул невзначай паутину с лица
И развеял тот зов колдовской.

Песня о Симе
Прекрасна наша жизнь в родном краю,
Про город Сим вам песню я пою.
В ней вера в несгибаемый народ,
Что на Урале среди гор живет.
Давайте ж вместе запоем,
Прекрасен край, где мы живем.
Величье гор и шум лесов
Подхватит эхо голосов.
И лебедь в мирной вышине
Махнет крылом тебе и мне,
С подругой песню разнесет
По всей стране.
Наш город Сим хоть невелик собой.
Напоминает всюду нам с тобой,
Что места, где родился ты на свет,
Прекрасней и дороже в мире нет.
Давайте ж вместе запоем,
Прекрасен край, где мы живем.
Величье гор и шум лесов
Подхватит эхо голосов.
И лебедь в мирной тишине
Махнет крылом тебе и мне,
С подругой песню разнесет
По всей стране.
Я верю, люди, верю так и будет.
Наш милый край о нас не позабудет.
Создаст народ немало новых песен.
Для этих песен мир не будет тесен.
Давайте ж вместе запоем.
Прекрасен край, где мы живем.
Величье гор и шум лесов
Подхватит эхо голосов,
И лебедь в мирной тишине
Махнет крылом тебе и мне,
С подругой песню разнесет
По всей стране.

Лебедушка
По зеркальной глади вод
Лебедь белая плывет
И куда-то в даль иную
За собой меня зовет.
Ты постой, лебедушка,
Подожди немного,
Дай проститься с милым
Мне перед дорогой.
Да еще проститься
С милым сердцу краем,
Не на год, надолго,
Его покидаю.
Нелегко мне с милым
Надолго расстаться,
А еще труднее
С Родиной прощаться.
Как бы ни манило
Вдаль взлететь скорее
Край, где родилась я,
Мне всего милее.
Все вокруг окину
Я прощальным оком,
Что найду, лебедушка,
Я в краю далеком?
Может, счастье, радость
Меня ожидают,
Может, горе-горькое,
Кто же это знает?
Поднимусь я в небо,
Крылья распластаю.
Примут меня, знаю,
В лебединой стае.
Улечу я с ними
Далеко - далеко,
Только без тебя мне
Будет одиноко.

Сегодня чувствую в сердце
неясную дрожь созвездий,
но глохнут в душе тумана
моя тропинка и песня.
Свет мои крылья ломает,
и боль печали и знанья
в чистом источнике мысли
полощет воспоминанья.

Все розы сегодня белы,
как горе мое, как возмездье,
а если они не белы,
то снег их выбелил вместе.
Прежде как радуга были.
А снег идет над душою.
Снежинки души - поцелуи
и целые сцены порою;
они во тьме, но сияют
для того, кто несет их с собою.

На розах снежинки растают,
но снег души остается,
и в лапах бегущих лет
он саваном обернется.

Тает ли этот снег,
когда смерть нас с тобой уносит?
Или будет и снег другой
и другие - лучшие - розы?
Узнаем ли мир и покой
согласно ученью Христову?
Или навек невозможно
решенье вопроса такого?

А если любовь - лишь обман?
Кто влагает в нас жизни дыханье,
если только сумерек тень
нам дает настоящее знанье.
Добра - его, может быть, нет,-
и Зла - оно рядом и ранит.

Если надежда погаснет
и начнется непониманье,
то какой же факел на свете
осветит земные блужданья?

Если вымысел - синева,
что станет с невинностью, с чудом?
Что с сердцем, что с сердцем станет,
если стрел у любви не будет?

Если смерть - это только смерть,
что станет с поэтом бездомным
и с вещами, которые спят
оттого, что никто их не вспомнит?
О солнце, солнце надежд!
Воды прозрачность и ясность!
Сердца детей! Новолунье!
Души камней безгласных!
Сегодня чувствую в сердце
неясную дрожь созвездий,
сегодня все розы белы,
как горе мое, как возмездье.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?

Потемнел старинный сад:
Вечер ходит,
В клёнах вóроны кричат –
К непогоде.
Как диковинный ларец
На подносе
В том саду стоит Дворец
Цветом в осень.
Не гнетут его года
И не портят:
Строг и строен как всегда
Гордый портик.
Только в залах – тишина,
Пыль осела…
А в былые времена –
Всё кипело!
***
Был Дворец – как дом большой
И парадный:
Тем, кто шёл сюда с душой,
Были рады!
В день хотя б на полчаса –
Как отрада:
Здесь дарились чудеса
Как награды!
Шли танцоры и певцы,
Музыканты:
Знать не знали их отцы
Про таланты,
А узнав, что их сынки
Нынче «звёзды»,
Долго шмыгали в платки,
Пряча слёзы…
***
Время сыплет сединой:
Те же детки
Нынче выросли давно –
Бабки, дедки…

А подходят ко Дворцу –
Замирают,
И улыбки по лицу
Пробегают!..

Только всё уже не так:
Скучно стало,
В коридорах – полумрак,
Холод в залах,
Позабыт былой уют
Песни, книги,
В вестибюле пиво пьют
Забулдыги…
***
Я уйду поглубже в сад,
Молча встану
Там, где вóроны кричат
Непрестанно.
Солнца луч, пронзая сад,
Заиграет
В стёклах старого Дворца
Догорая…

Прячет солнце свой венец
В неба прóсинь:
Я любуюсь на Дворец
Цветом в осень!..

(Дворко Б.Н., "Родник")

Жили так близко! Но виделись робко.
Время бежало, диктуя своё.
Он запаял в жестяную коробку
нежные письма – признанья её.

Странствия жизнь озарили, как вспышки.
Смутные слухи оставил молве,
матери – слёзы, зависть – братишке,
ну а коробку зарыл на холме.

Холм и не знал, что бывает такое:
стало тревожить его день и ночь,
стало томить его горькой тоскою
чувство, которого не превозмочь.

Слышал, как в тесной, закрытой коробке
солнечный дождь изливался с куста,
как, побледнев, долгожданны и кротки,
вечное слово шептали уста.

Всею своею землёю дремучей
впитывал этого чувства поток
и обжигался слезою горючей,
делая слишком глубокий глоток.

Тлела коробка сильней и сильнее:
холм разрушал постепенно металл.
Небо в холме становилось синЕе,
солнечный дождик уже не смолкал.

Пахло сиренью сырой под землёю,
пели, забыв обо всём, соловьи;
письма сгорали, но жизнью живою
тут же вставали из пепла любви.

Что-то заставило блудного сына
годы спустя возвратиться домой.
И повела его странная сила
прямо на памятный холм дорогой.

Пал в чернобыльник, прислушался чутко:
что там теперь в перегное, во мгле?
И закричал сумасшедше и жутко –
сердце живое стучало в холме.

А конкурс памяти Николая Лазаренко?