Пф-ф-ф... Пока хозяин кабинета смотрел на очередное облачко сигаретного дыма, рука дрогнула, и пепел вместо положенного места просыпался на полировку стола. "Бросать надо курить, бросать. Сколько раз давал себе зарок - и что толку?" - настроение испортилось. Причём не совсем понятно, от чего больше: от собственного слабоволия или от того, что опять чуть не испортил стол. А за него, между прочим, деньги плачены. И немалые. Чтобы вернуть себе хорошее расположение духа, Константин Евгеньевич достал из ящика стола альбом с фотографиями и стал листать, вспоминая нелёгкий жизненный путь. Верное средство успокоиться. Всегда действовало лучше водки.
Вот он на самом первом снимке - пионер, молодая надежда не существующей нынче страны. Тогда делал свои робкие шаги на ниве борьбы за Правду. Когда, не стесняясь неправедного осуждения, честно и открыто рассказывал старшим об ошибках и проступках. Своих и одноклассников. А дальше -- уже комсомолец, молодой активист. С замечательными рекомендациями пришедший на работу в райком - заслуженная награда тяжких трудов... Легкая тень воспоминаний слегка омрачила снимок. Потому что вместе с ними пришла память о Леночке. Первой любви и главной сопернице за место в райкоме. Он тогда поступил верно, рассказав всем о её проступке. И совесть его была чиста, ведь нарушать заповеди комсомольца девушку не заставлял никто. И потому предпочли именно его - человека с незапятнанной репутацией, старательного и... Но какой-то осадок всё равно остался до сих пор. И Константин поспешил перелистнуть страницу.
А здесь уже девяностый, он в компании остальных членов только что организованного фонда "Слово и дело". Начало деятельности как истинного правозащитника... Впрочем, с коллегами дорожки разошлись довольно быстро: потребителей разного рода зарубежных грантов Константин Евгеньевич никогда не жаловал. Во-первых, считал себя патриотом. А во-вторых, потому что очень легко сесть на крючок, послушно выполняя волю хозяина - и забыть истинное свое призвание. Борьбу за справедливость. Ведь её в нашем обществе не хватало никогда, а она - самое главное. Куда важнее и нужнее, чем разрекламированный, но, честно признаться, изрядно потускневший брэнд "свобода". И потому он, глава организации "Светлый мир", защищает людей от произвола государства. И не только рядовых граждан, но и бизнесменов, и чиновников.
Вернув себе хорошее расположение духа, Константин уже собрался закрыть альбом и убрать обратно в стол... как увидел, что на вложенной в последний форзац открытке засветились розочки. Не может быть! Свершилось! Один раз, ещё в детстве, когда родители повезли его на ёлку - он встретил... настоящего волшебника. И поверил чудаковатому старичку, один из всех детей. Тот и подарил ему эту открытку. Сказав, что когда-нибудь она выполнит самое сокровенное желание. Только это самое желание должно быть не совсем для себя. Шли годы, открытка стала всего лишь напоминанием-талисманом, но всегда была под рукой. И вот! Желание давно загадано - сделать наше общество более справедливым! А для этого надо исправить его. И исправлять с основ, с детских сказок. Ведь именно дети - фундамент, так сказать, этого самого общества! "Но с чего начать?.. - взгляд упал на томик Пушкина, оставленный забегавшей на днях к нему на работу после школы дочкой. - Годится!" И, положив талисман на книгу, Константин воодушевлённо шагнул в появившуюся дверь...
Жил старик со своею старухой У самого синего моря; Они жили в ветхой землянке Ровно тридцать лет и три года.
Пустынный пляж встретил Константина криками чаек, ярким голубым небом, запахом йода, морских водорослей и свежим ветром. Сразу растрепавшим тщательно уложенную причёску, забравшимся под пиджак, и заставившим покрыться после тёплого офиса гусиной кожей. "Где эти чёртовы пенсионеры! Я тут к ним на помощь спешу, понимаешь, а им даже нормальную табличку-указатель поставить лень! И куда мне теперь?" Сменивший направление ветер принёс противную вонь потрошёной рыбы. И воодушевлённый искатель справедливости, зажав нос, поспешил в сторону предполагаемого места обитания будущих "подзащитных".
Наполовину вросшая в землю избушка встретила его тишиной. Да крепкими запахами сохнущих сетей, вонь от которых добавилась к остальным ароматам. "Эй! Есть тут кто-нибудь?! Эй-ге-гей!" - Константин собрался уже, было, посмотреть внутри (надеясь, что ветхое сооружение не обрушится за это время ему на голову), когда из-за угла вышел Старик. Типичный сельский дедок, с лохматой белой бородой, в полотняных штанах, лаптях и неновой куртке. "Или, как эту штуку нам в школе называли? Зипуне? Впрочем, не важно, - отбросил Костя посторонние мысли, - надо налаживать контакт!" И, нацепив самое радушное выражение лица, начал:
- Здравствуйте, уважаемый!
- Ась? А, и тебе здрав буде, мил человек. Заплутал, небось? Так...
- Нет, отец. К вам я. Правозащитник я!
- Ась? Кто-кто?
- Правозащитник. Ну, с правами твоими помогать буду, дед.
- Так ведь, это. Левша я.
Константин ошалело посмотрел на Старика, даже вызубренное годами радушие дало трещину. Издевается? Или на самом деле такой... скажем, недалёкий? Тогда надо с другого конца.
- Вот что, отец. Отведи меня к Рыбке.
- Эт... не надо государыню Рыбку тревожить. Осерчает пуще прежнего. И так в прошлый раз...
- Договоримся. А тебе за помощь по вопросу новой избы помогу.
В словах было столько уверенности, что Старик дрогнул... как на голоса вышла Старуха. Типичная бабулька, в обычные дни, наверное, тихая любительница внуков, сейчас напоминала разъярённую мегеру:
- Совсем с ума сошёл, старый! Последнего корыта хочешь меня лишить!..
Успокоить настырную тётку удалось с трудом. Приложив всё накопленное за годы искусство улаживания споров с такими же вредными пенсионерками. И вот, наконец, Константин вместе со Стариком стоял на берегу и звал Рыбку. Радуясь тому, что ветер наконец-то утих, а солнце печёт совсем по-летнему. Не то что дома, где декабрьские морозы уже неделю не давали термометру подняться выше минус двадцати пяти. Кричать пришлось довольно долго. Пока на морской глади не возникла воронка, которая подпрыгнула двухметровым фонтаном и рассыпалась искрами капелек. Когда облако рассеялось, Костя увидел застывшую в виде трона воду. На котором восседала Золотая Рыбка: совсем как аквариумная, только размером с хорошую щуку. На "лице" ничего было не разобрать, но оба человека явно почувствовали её недовольство.
- Чего тебе надобно, старче? - неожиданно для Константина спросила она колоратурным сопрано. - Или прошлого урока мало?
Старик со сдавленным хрипом рванул с головы шапку, и уже собирался бухнуться на колени, как его спутник горделиво вышел вперёд и спокойно заговорил.
- Здравствуйте, уважаемая! Не надо обижать уважаемого пенсионера, он вас побеспокоил по моей уважительной просьбе, - дальше Костя излагал свою идею уже немного торопливо, сбивчиво: ещё заподозрит килька, что он себе что-то выпрашивать явился. Но рыбка, кажется, об этом даже не задумалась, ошарашенная необычностью идеи. - Дело в том, уважаемая, что я знаю, в чём причина ваших прошлых разногласий. Между уважаемым представителем народа и вами произошло обычное недопонимание, которое и привело к досадному недоразумению и тягостным последствиям. Я предлагаю повторить всё снова, но теперь уже на правильной современной основе. Вот скажите. Кто здесь командует?
- Да я, вроде бы... - ошеломлённая натиском Рыбка повела плавниками.
- Вот! Все ваши проблемы в том, что ваши взаимоотношения построены исключительно на устной договорённости, которые провоцируют недопонимание населения и произвол со стороны вертикального воздействия руководства. Я же предлагаю вам вести себя как положено в современном, цивилизованном гражданском обществе. Заключить, так сказать, общественный договор между властью в вашем лице и народом в лице представителя славной профессии рыбаков.
Получив согласие, Константин достал из кармана пиджака заранее заготовленную бумагу и громко начал читать:
"Договор. Представитель народа, именуемый в дальнейшем "Заказчик", в лице Старика с одной стороны и представитель власти Золотая Рыбка, именуемая в дальнейшем "Исполнитель", с другой стороны, заключили настоящий Договор о нижеследующем. Согласно настоящему соглашению Исполнитель обязуется по заданию Заказчика оказать следующие услуги: выполнение заказанного желания в полном объёме. Количество и состав желаний не регламентируется. Права и обязанности Сторон. Обязанности Исполнителя: в разумные сроки выполнять поручения Заказчика в рамках услуг, предусмотренных настоящим Договором. Гарантировать Заказчику качество оказываемых услуг. Обязанности Заказчика: предоставлять Исполнителю информацию, необходимую для выполнения Исполнителем своих обязательств. Предупреждать Исполнителя о потребности в его услугах в устной или письменной форме не позднее, чем за пять часов до предполагаемого начала оказания услуг".
Дальше пошли стандартные пункты об ответственности сторон, о неустойке и прочие обязательные части подобных документов. Но и Старик, и Рыбка слушали уже невнимательно. "Видимо, ошеломлены открывающимися перспективами", - довольно подумал защитник обиженных. Закончив читать, он спросил:
- Если возражений нет, предлагаю на месте подписать в трёх экземплярах. Сторонам и мне, как ответственному незаинтересованному наблюдателю, - и, спрятав в пиджак свою копию с вензелем "ЗР" и заверенным отпечатком пальца неграмотного Старика, продолжил. - Итак, предлагаю начать. Что там у вас было первым на повестке дня, уважаемый?
- Так это. Корыто там было. Старое-то совсем треснуло.
- Тогда с корыта. Думаю, с вашей стороны, госпожа Рыбка, претензий по этому вопросу нет? Вот и хорошо. Тогда предлагаю вам, уважаемый Старик, пройти и проверить качество выполненных работ.
Возле домишка их встретила радостная Старуха. Она суматошно пыталась кланяться, что-то бормотала. Но Константин её не слушал - дело не ждёт! Теперь изба! Да и пенсионеров на следующий шаг удалось уговорить почти сразу...
Во второй раз море встретило их ветерком, весёлыми кучерявыми барашками-облаками и волнами, с протяжным "ш-ш-ш" набегавшими на пляж. А и появившаяся Рыбка смотрела чуть подозрительно. Но выслушав просьбу, а также аргументы о "несоответствии занимаемой жилплощади никаким санитарным нормам", согласилась. После чего довольный правозащитник в сопровождении Старика отправился на инспекцию желания.
Какое-то время он нежился в благодарности Старухи, растроганной большой светлой избой-пятистенком. А ещё топится по белому, да лавки-то все новые, и печь словно вчера побелена! Воодушевлённая бабуля так расстаралась с обедом, что слегка осоловевшему от обильной еды Константину даже захотелось всё бросить, подремать... Но долг зовёт! Потому, едва со стола исчезла последняя миска, он заявил: "Двигаемся дальше. Что там у нас на очереди?!" Уговаривать пришлось долго. Перепуганные старики слёзно просили не губить, умоляли оставить их в покое... Опора правды и совести был неумолим. Надо! И потому вместе с понурым подзащитным он снова стоял на берегу.
Погода заметно испортилась. Небо затянула серая хмарь, ветер стал резким, порывистым. Холодным. Волны теперь набегали не игривыми щенятами, а с шумом и силой ударялись о песок, так и норовя утянуть за собой в море неосторожно оказавшегося в их мимолётной власти. Да и вода из прозрачной лазури превратилась в мутное бутылочное стекло, засорённое клочьями пены и разным мусором. Под стать антуражу была и недовольная рыбка.
- Я так понимаю, за дворянством? Мало, мужик, прошлого раза? Или опять баба меры не знает?!
- Смилуйся, государыня, - в этот раз Костя Старика удержать не смог, и тот упал на песок, отбивая земные поклоны. - Прости нас, не надо нам ничего! Избу только, разве что! Не своей волей пришёл...
- Не надо унижаться, - скривился Константин. - Человек - это звучит гордо. А трудовой человек - в особенности! Это я его позвал, многоуважаемая Рыбка. И дело вовсе не в таких пережитках глухого феодализма, как дворянство. Просто я считаю, что отработавшим столь долгий трудовой стаж - а тридцать лет и три года, согласитесь, немало - нужен постоянный уход. Особенно если работа была сопряжена с физическими нагрузками и повышенной вредностью. Обеспечить же подобное отношение в данных условиях возможно только в форме столбового дворянства. Пока не будут найдены более эффективные...
- Хватит! Утомил, балабол, - Рыбка картинно взмахнула плавниками. - Ладно, уговорил. Будет им всё. И уход, и прислуга.
Вернувшись, Старик и Константин обнаружили на месте избы симпатичный двухэтажный особняк в стиле барокко, окружённый пышным садом. У кованых ворот ажурной ограды их встретил вышколенный молодец в зелёной ливрее и без слов проводил к хозяйке. Костя с удовлетворением заметил, что вроде бы бабке смена обстановки пошла на пользу. И платье посимпатичнее, и пара грудастых румяных девок, расчёсывающих волосы, неплохо смотрится. Вот если бы не испуг на лице... всё портит. Особенно когда старушенция поняла, что Костя собирается продолжать. Хорошо хоть первый этаж был и забор невысокий. Да здоровенные парни, которые пытались его ловить, такие неповоротливые. Вот, не понимают люди своих благодетелей. Он старается, свои нервы тратит. А они: "В подвал и связать, чтоб не сбёг!" Неблагодарные!
На пляж Константин вышел в одиночестве. Лишь где-то вдалеке стоял и крестился догнавший его Старик. Ждать пришлось долго, и поборник справедливости успел проклясть позолоченную кильку с самомнением раз десять: погода испортилась окончательно. Солнце скрылось за хмурыми облаками, злой холодный ветер так и норовил сорвать пиджак, забирался под рубашку и высасывал тепло. Словно отлитые из свинца волны с яростным рёвом накатывали на берег, сметая всё, до чего могли дотянуться. А серое небо постепенно поглощала набегающая чёрная туча. Обещая вот-вот обрушиться проливным дождём.
В этот раз Рыбка обошлась без спецэффектов - просто вынырнула из волны и уселась на тут же возникший трон. Окинув взглядом людей на берегу, она с сомнением и нотками удивления в голосе спросила:
- Та-а-ак. Будешь предлагать бабку на царство?
- Но развитие творческого потенциала старшего возраста требует...
- А потом, - оборвала его рыбка, - "чтобы ты сама ей служила, и была бы у ней на посылках?" Нет уж, хватит! Обойдёшься!
- Ага! Как всегда, власть пытается отказаться от своих обязательств! - гордо крикнул Константин. - Но в этот раз не выйдет! - он выхватил договор и начал громко читать пункты о неисполнении обязательств и неустойках.
- Надоел! - Рыбка махнула плавником, бумажка вспыхнула пламенем и тут же разлетелась пеплом. - Старик! Эй, Старик! Корыто новое с меня, дом. Лодку хорошую добавлю. Только убери с моих глаз этого.
- Ничего у вас не выйдет! - встал в горделивую позу спаситель обиженных. - Трудовой народ, один раз вкусив свободы от государственного произвола, никогда добровольно не оденет ярмо рабства и пресмыкательства... - договорить он не сумел. Ткнувшись лицом в песок и почувствовав, как крепкие мозолистые руки умело вяжут на запястьях и щиколотках узлы, Костя пытался было вырваться - но куда там "офисному планктону" против тянувшего каждый день тяжёлые сети рыбака.
- Повесь его в лесочке. Только подальше, чтобы с берега видно не было.
Полчаса спустя Константин с ужасом слушал Старика, который старательно перекидывал верёвку через ветку дерева и прилаживал под ногами правозащитника чурбачок:
- Ты уж прости меня, мил человек. Не со зла я - государыня Рыбка велела. Да и изба с лодкой новые нужны очень ...
- Не надо! А-а-а-а! Простите, я больше не буду! - с ужасом Костя почувствовал, как вылетел из под ног обрубок бревна, наступила темнота и... он очнулся у себя в кабинете.
"Уф! Надо же, прямо за столом уснул! - Константин радостно ощупал шею, которую неудачно сдавил перекрутившийся галстук. - Ну и гадость же привиделась..." Достав из нижнего ящика лежавшую там "на крайний случай" бутылку водки, он, даже не глядя на высохший пакетик чая, плеснул в чашку сразу до середины и сделал несколько глотков. После чего достал альбом с фотографиями и принялся листать. Вот он пионер, вот комсомолец. Вот приятели девяностых, вот банкет по поводу открытия своего фонда... Чашка вылетела из внезапно ослабевших пальцев и с жалобным звоном разлетелась по полу осколками. Вместо открытки-талисмана на последней странице был обрывок знакомой пеньковой верёвки и коротенькая записка: "Помни у меня!". Вот как ползу, так и отражаю!
«Воскресение Твое, Христе-е…» – рука наконец-то нашла на необъятных просторах дивана пульт, и телевизор смолк. Оборвав несущееся по комнате пасхальное богослужение. «Что творится, что творится-то! – молодой Автор вскочил и забегал по комнате. – Куда катится наше государство! В какую пучину мракобесия! – причитал он. – В самый прайм-тайм начали показывать церковников. У них Пасха, понимаешь ли! А у нас светское государство, и я боевик хочу! Наверняка без этих святош не обошлось… Что нас ждёт, что нас ждёт! Сперва по телевидению такое… потом инквизиция? Надо что-то делать! Надо спасать народ! На мне, как на представителе творческой интеллигенции, ответственность за судьбы страны!»
Способ пришёл в голову мгновенно: ведь он писатель, и потому должен бороться с мракобесием словом. Доказав, что рассказанная ещё великим Пушкиным история актуальна и в сегодняшнее судьбоносное время.
Итак. Жил был Поп. «А где, собственно, жил? – воображение тут же услужливо перенесло его к добротному двухэтажному коттеджику белого кирпича. С гаражом и цветниками с парадной стороны, и необъятными огородами с другой. Как положено на селе. – Годится! Теперь… – рядом с домом появился Поп – тоже какой нужен. Невысокий, кругленький, в рясе и с окладистой бородой. – Пойдёт! Ишь, как отъелся на церковных харчах, жирный». – «Я не жирный, – скромно заметил Поп, – я в маму пошёл. И вообще, чревоугодие – это грех», – со вздохом добавил он. Автор слушать не стал. Потому что на очереди был следующий персонаж: Балда – которого уже рисовала неудержимая фантазия. Высокий мускулистый красавец-блондин в одежде байкера. С банданой и банкой пива. «Замечательно! Э… э, а это что! – возмутился Автор, глядя на пиво. – Я за здоровый образ жизни, без всякого. И вообще, что за неподобающий вид! Ты должен выглядеть как настоящий рабочий класс!» У Балды тут же исчезло пиво, а сам он оказался одет в треники, линялые китайские кроссовки и непонятного вида куртку без замка, из под которой выглядывала майка. Спастись успела лишь бандана, заботливо спрятанная в рукав. А воодушевлённый Автор продолжал.
– Вот теперь похоже на правду, – с удовольствием отметил Автор. – Итак! Начнём. Встречу на базаре пропустим, это я потом сам допишу. Вас же информирую: год ждать не могу, сроки поджимают. Так что укладываемся к августу. Но плата в три щелчка остаётся. Ну и обязанности в полном объёме по классику.
– Эй! Ты с ума сошёл! – возмутился Балда. – Это что, я все время задарма пахать должен? Между прочим, я уже насчёт кредита на новый Harley-Davidson почти договорился!
– Да и воровство, получается, – поддержал его Поп. – Это что же, я всё им заработанное себе в карман? Грех это!
– Цыц оба! Не спорить с великим классиком! В общем, обустраивайтесь без меня. С детьми понянчишься, обед приготовишь, огород перепашешь. У Пушкина есть, разберётесь. Вернусь к первому августа, чао, – Автор помахал рукой и исчез.
Несколько минут стояла тишина, потом Поп вздохнул:
– В дом, что ли, пошли. Чего-нибудь на пока тебе подберём, вместо этого страхолюдства, – он показал на треники и кросовки. – Только учти: не знаю, как там у классиков, но на кухню моя Надя тебя не пустит. Будь ты хоть трижды кулинарный гений. «Деток нянчить» сам не дам: Машке девятнадцать и дело молодое. А остальные двое оболтусов пусть к труду приучаются. И так от компьютера только угрозой отключить Интернет и оторвёшь. Насчёт огорода… – Поп с подозрением посмотрел на парня. – Ты ж городской. Поди, на грядках свёклу от морковки не отличишь. И чем же тебя занять-то…
Дело всё же нашлось. Оказалось, что парень неплохо разбирается в строительных делах. И вдвоём с Попом они собрали давно задуманную теплицу и занялись ремонтом деревенской церкви (на который местная епархия уже четвёртый год никак не могла выделить денег). Время пролетело незаметно. И когда рядом с ними снова возник Автор, перемазанные краской работники за спором, в какой цвет лучше расписать крыльцо, писателя даже не заметили. Какое-то время тот ещё ждал, аккуратно отодвинувшись от пахнущих олифой и маслом стен, но потом не выдержал.
– Эй! Я для кого стараюсь? Мучаюсь, творю. А они на меня ноль внимания, – он с обидой посмотрел на враз смолкших Попа и Балду. После чего открыл принесённый с собой томик Пушкина. – Пора переходить к следующей части. Как там сказано? А, нашёл!
Вот он кричит: «Поди-ка сюда, Верный мой работник Балда. Слушай: платить обязались черти Мне оброк до самой моей смерти; Лучшего б не надобно дохода, Да есть на них недоимки за три года».
Оторвавшись от книги, Автор с сомнением посмотрел на Попа, одетого по случаю ремонта в потрёпанные джинсы и старую футболку с надписью «Иж-Юпитер круче Харлея».
– Как-то не очень удачно. Оброк, доход. Лучше… отправишь его за арендной платой. По поводу пользования прудом. Знаю, знаю, что у Пушкина море – но где я вам около Волги найду? Заодно… да, так даже современнее: жадный церковник по надуманной причине хочет отобрать деньги у бедного местного бизнесмена!
Щелчок пальцами – и Автор вместе с Балдой оказался около пруда. Точнее перед высоким забором, кольцом опоясавшим злосчастный водоём. Вместе с коттеджным посёлком и парковкой для VIP-автомобилей.
– И как я должен из них требовать эту самую? Неустойку? – возмутился Балда. – Я, конечно, каратист и прочее… Но они же меня толпой запинают!
– Ага, а ещё у нас охрана есть! – злорадно ухмыльнулся главный Чёрт через решётку ворот. – С тревожной кнопкой вызова полиции. И вообще, я этот пруд честно у колхоза выкупил!
– Ну, предположим, за взятку у прошлого главы района. Ну да к делу это сейчас не относится. А вот с остальным надо что-то делать, – Автор ненадолго задумался, и на крайний майбах свалился метеорит. – Во! Доказательство серьёзности намерений! Годится?
– Убедили, – Чёрт печально посмотрел на груду железа, минуту назад бывшую роскошной машиной. Ещё грустнее было от того, что ни метеориты, ни Авторы в страховке не записаны. – Только сразу предупреждаю: за зайцами гоняться никто не будет. Дураков нет.
– Ваши предложения?
– Гонки. На мотоциклах. Подходящего участника из бесов помладше найду. Или, лучше, сам стариной тряхну!
– Не возражаю! – Автор повернулся к Балде. – Иди, готовься. Через неделю жду отчёта о победе.
К Попу парень вернулся хмурым:
– Что делать будем? Я ж по воле этого творца недоделанного безлошадный. Даже если снова насчёт кредита договоримся, привезут через месяц только. Не раньше…
– Есть идея, – Поп поскрёб бороду и со смущением продолжил. – Баловался, каюсь, по молодости. Когда за своей Наденькой ухаживал. Аппарат до сих пор стоит. Если успеем привести в порядок – твой Харлей ему и в подмётки не сгодится. Сам в своё время модернизировал!
Всё оставшееся время мужчины почти не вылезали из гаража. Наспех проглатывая обед, который им, почему-то отчаянно краснея и смущаясь, носила Маша, и тут же хватаясь за промасленные железяки. Зато через неделю вся семья с ликованием встречала на финише Балду. Оставившего соперника далеко позади. Поп даже прослезился и деликатно сделал вид, что смотрит в другую сторону, когда дочка расцеловала победителя сначала в щёки, а потом быстро украдкой чмокнула в губы: пока отец не видит. А едва к ним подъехал расстроенный проигрышем Чёрт, как рядом тут же материализовался Автор.
– Ну, я в тебе и не сомневался! Что у нас там следующее? – он принялся было листать книжку, как вмешался Чёрт.
– Не надо, признаю себя проигравшим. По всем пунктам. Возраст у меня не тот, коней на себе таскать. Готов расплатиться за все три года. А лучше сразу лет на десять вперёд, – и чуть слышно буркнул себе под нос. – А то разорюсь я с вами, каждый раз новую машину покупать.
Растроганный Автор тут же бросился пожимать ему руку:
– Спасибо, спасибо. Вы сэкономили нам очень много времени. Я, наверное, даже успею отправить работу в ближайший номер… Впрочем, не важно. Ценю, очень признателен. Тогда – сразу к финалу? – и вместе с Попом и Балдой они оказались в комнате рядом с рабочим столом писателя. – Вам зачитать необходимые действия, или сами помните?
Повисло неловкое молчание. Несколько минут Автор нетерпеливо ждал, потом открыл рот, собираясь поторопить своих героев, когда Балда вдруг спросил:
– Отче, а если я счас вмажу этому мудаку, это грех?
– Ну, грех, конечно… но небольшой, – поспешил добавить Поп. – Я за тебя свечку поставлю – и молиться буду. А епитимью отработаешь на той неделе у бабы Татьяны. Мы как раз собирались ей крышу ремонтировать…
– Хорошо! – Балда засучил рукава, плотоядно улыбнулся, и сделал шаг к побледневшему писателю. – Значит, так. С первого щелчка Автор подпрыгнул до потолка…. Вот как ползу, так и отражаю!
Трофим Никитич умер. А что в этом такого? Все умирают рано или поздно, вот и его срок пришел. Душа воспарила к потолку и на какое-то время замерла от удивления. Вот ведь оно как. Никогда не верил во всякие поповские бредни, газету «Правда» читал – и на тебе, жизнь загробная. Еще раз с грустью осмотрел он кабинет, в котором проработал последние десятилетия, потом взглянул на своё тело, бессильно уснувшее за столом… жалко, год всего до пенсии не дотянул. И, мысленно вздохнув, начал пробираться к небу через бетонные перекрытия небоскрёба, в котором ютились большие и малые организации и ведомства. Облака становились все ближе и ближе, послышались сладостные звуки, показались врата Рая… как вдруг непонятный вихрь закрутил почти достигнувшую неземного блаженства душу и понёс её куда-то в сторону.
Несколько мгновений спустя Трофим Никитич оказался на бескрайней серой равнине перед входом в исполинское здание, напомнившее родной небоскрёб. Разве что число этажей в Этом не поддавалось определению. «Чистилище, – вспомнил он. – Читал где-то. Место между Раем и Адом, куда отправляют всех свежеумерших. В принципе – логично. В поликлинике регистратура, у нас тётка-вахтёрша. Значит и здесь что-то подобное должно быть обязательно». Поправив пиджак (хорошо хоть как в момент смерти одет, показаться не стыдно), поднялся на крыльцо, открыл тяжёлую створку, вошёл в просторный холл… и упёрся в очередь. Кого в ней только не было: любого возраста и пола, негры вперемешку с эскимосами, китайцы вслед за австралийцами … Деликатно спросив, кто крайний, он встал в самый конец. Продвигалась очередь к нужной двери медленно, постоянно замирала, когда на табло сверху загоралась надпись «Технический перерыв 15 мин» или «Обед». Но даже в загробном мире не бывает бесконечного, и очередь донесла Трофима Никитича до кабинета, где за большим письменным столом расположилась ангел. Как положено, с белыми крыльями за спиной, милым личиком, золотыми кудряшками… и почему-то манерами до боли напоминавшая старую грымзу из отдела кадров, которая постоянно скандалила из-за составленных не по форме графиков отпусков.
– Та-а-а-к. Ну и зачем вы здесь?
– Как зачем? – удивился. – Помер я.
– Все вы умерли. Вы почему пришли на взвешивание грехов без анкеты, личного дела и остальных положенных бумаг?
– Так это. Не сказал же никто.
– Ничего не знаю. Вам на этаж сто тридцать семь, комната «семь-бэ», забрать личное дело. Без него не принимаю.
Чтобы добраться до заветного этажа, пришлось пройти сначала бюро пропусков, потом получить и заполнить разрешение на получение анкеты – три экземпляра по шестьдесят страниц, допустимых помарок не больше двух на экземпляр. Опытный в таких делах Трофим Никитич заполнил бумаги всего с четвёртой попытки и был собой крайне доволен: соседние души жаловались, что писали разрешение раз по десять-пятнадцать. С анкетой пришлось повозиться чуть дольше – всё-таки листов в ней было больше пяти сотен. Но вот и этот барьер преодолён! Дальше заветная дверь «семь-бэ»… за которой ждёт катастрофа: личного дела в комнате нет.
– Что же вы, голубчик, вместе с анкетой заявление сразу не подали? – с участием спросила очередная девушка-ангел. – Дело, наверное, в архив уже ушло.
На робкие протесты «не предупредили» девушка сочувственно вздохнула: «Бывает. Вы уж извините, сами видите сколько работы. Вы, голубчик, в архив сами сходите, заберите. Тут недалеко – всего минус сороковой этаж». После чего немедленно выгнала в коридор, заявив, что остальные тоже торопятся. И пришлось тащиться (потому что лифты оказались на «вечном» ремонте) сначала вниз, потом за разрешающими документами наверх, потом опять вниз… Пока ещё одна ангел наконец-то не поставила нужных печатей в личном деле, и Трофим Никитич снова не оказался в очереди на взвешивание грехов. «Грымза» встретила его равнодушно, быстро пролистала бумаги и так же быстро вынесла вердикт:
– Просрочен срок анкеты. Следующий.
– Но позвольте! Я и так бегаю с вашими бумажками столько времени. И просрочено всего, – Трофим Никитич взглянул на верхний лист, – всего на один час!
– Порядок есть порядок. Не нам его нарушать. И тем более не вам, – сделала она ударение на последнем слове. – Следующий!
Возня с новой анкетой, а также непонятно откуда взявшимися сопроводительными бумагами заняла, по ощущениям, ещё одну «вечность». Но вот Трофим Никитич перед тем же столом, в том же кабинете и полон решимости отстоять своё право узнать грехи. Ангел пролистала бумаги, заверила каждый лист, сложила в коробку, вручила обрадованному Трофиму Никитичу и уже было приготовилась отпереть возникшую за спиной дверь… как мелодично что-то тренькнуло. На столе появился листок. «Грымза» отложила ключ, углубилась в чтение – после чего сурово посмотрела на стоящую перед ней душу и произнесла:
– На вас пришла бумага. Отдел путей судьбы выяснил, что вы к нам рановато. Вернётесь лет через десять или как там решат. А пока – на третий этаж, оформитесь на возвращение.
– Обратно… – Трофим Никитич ошарашенно выронил коробку на пол. Вдруг в нём взыграло негодование. – А раньше не могли сообразить?! Теперь ещё заполнять кучу бумаг, а потом снова к вам бегать?!
– А что вы хотели? – спокойно парировала ангел. – Небесная канцелярия. Что внизу – то и наверху, принцип «по образу и подобию», знаете ли, в обе стороны работает. Следующий!
Оказавшись в родном теле и в родном кабинете, несколько мгновений Трофим Никитич сидел за столом, не в силах пошевелиться. Правда? Или приснилось? А руки не слушаются, ноги не гнуться – затекло? Или, это самое, трупное окоченение проходит? Да и сердечко как-то неровно стучит. То ли нервы, то ли никак разогнаться не может. И в зеркале на стене цвет лица не очень. Бледноватый какой-то. Наконец, справившись с собой, взглянул на часы – и поторопился вернуться к работе: обед давно закончился, документы ждать не будут… как неожиданно вспомнились слова ангела: «По образу и подобию в обе стороны работает». Это что же, когда он по всяким мелочам откладывает заявления в папку перед собой – на небесах то же самое делают? По образу и подобию… «Нет уж! Будет вам подобие!» – и, полный решимости, он открыл папку с жирной наклейкой «На возврат» и быстро начал подписывать одну бумагу за другой. Вот как ползу, так и отражаю!
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». А какой он – Бог? В детстве, когда я спрашивал, все мне отвечали по-разному. Батюшка из церкви неподалёку показал икону,пастор Клаусподарил красивые комиксы с ангелочками и Христом. Жили в нашем тихом городе и евангелисты, и мусульмане со своим неизображаемымбогом. Была даже община кришнаитов, которые считали своего бога многоликим и каждый раз рисовалиего иначе. Но у всех бог был какой-то ненастоящий –словно каждый, кто пытался рассказать мне о нём, старался вложить частичку себя, сделать бога по своему образу и своему подобию…
Серж стоял на горячем бетоне Новой Терры и счастливо улыбался, рассматривая бесконечные плиты до горизонта и корабли, причудливо разбросанные по взлётному полю космопорта. Наконец-то солнце и свежий воздух – пусть воняет гарью и техникой, зато не многократно профильтрованная и идеально сбалансированная дыхательная смесь сухогруза, которой он дышал последние два месяца.Увы, денег на нормальный билет не было. Серж и на место в идущей на Новую Террупузатой «канарейке», то есть,простите,многоцелевой грузовой барже CANR-74, набрал только потому, что земляки сделали ему скидку как неплохому повару: слишком уж обрыдло экипажу питаться семью продуктовыми наборами, рекомендованными ассоциацией транспортников и заложенными в кибер-кока. В те дни, когда полёт становился совсем уж невыносимым, Серж начинал жалеть, что дал этой крысе-капитанув морду… Глядишь, и не уволили бы с позором, без наград и пенсии. И не лишился бы красавец-сержантзаветных звёздочек и звания младшего лейтенанта, приказ на которое уже был подписан... Но приступ хандры проходил, и Серж начинал жалеть о своей несдержанности иначе:в спину надо было стрелять этой сволочи, в первом же бою – в спину или в голову. Уж у мастера-снайпера возможностей хоть отбавляй… А так получился двадцатишестилетний оболтус, которыйумеет только стрелять. Да ещё взрывать, хотя стрелять, конечно, лучше. И куда ему теперь? С «волчьим билетом» только домой, вкалывать на заводе или работать охранником. Нет уж,ни-за-что! Да и не тянет на сонную жизнь обывателя – в детстве нахлебался. Зато сейчас, когда он стоял на земле Новой Терры, жизнь казалась прекрасной. Всё-таки удачно ему позвонил Руди, сокурсник по учёбке. Узнав, что Серж «на берегу», он позвал приятеля в Серый Легион. Конечно, будь это любое другое наёмное подразделение – Серж сразу бы отказался, слишком брезгливо относился профессиональный военный к «солдатам удачи». Но Легион всегда стоял особняком:за смердящие дела не брался, привлекал лучших – и мог выбирать нанимателя. Чем и пользовался, соблюдая свои, пусть необычные, зато нерушимые понятия о чести и порядочности. Размышление прервал небольшой автобус, подъехавший к кораблю за экипажем. Серж мгновенно подобрался, благодушное настроение как рукой сняло:конечно, Руди обещал замолвить словечко, да и хорошие снайперы на дороге не валяются… но и расслабляться перед потенциальным нанимателем не стоит.
«Неисповедимы пути господни»,– любил говорить Клаус, а старик турок, к которому мы лазили в сад за сливами, глядя на помятые розы,только вздыхал: «кисмет» . – «А как же свобода воли?» – смеялся я,когда вырос. Ведь ваш бог наделил каждого правом выбора, даже если люди и использовали его по своему разумению. Много позже я понял: Господь действительно ведёт нас. Только не так, как думают некоторые, не творит предначертанное – а лишь задаёт вопросы, на которые человек сам должен дать ответ…
Серж возился с очередным «ёжиком», проклиная и свою вторую специальность взрывника, и автора поганого изобретения, и правительственные войска вместе с повстанцами, активно применявшими контейнеры с керамическими бомбами-минами во время боёв за столицу провинции. Никакой взрывчатки, ни грамма металла и пластика – только полсотни собранных вместе стрелок-игл из перенапряжённой керамики в таком же керамическом корпусе. Готовых в любой момент разлететься во все стороны со сверхзвуковой скоростью,а попав в тело – раскрошиться множеством осколков, даруя мучительную и неотвратимую смерть. Обнаружить «керамику» сложно,и почти невозможно обезвредить. Единственный способ – заставить сработать от взрывной волны. Найти все мины на выбранном участке, рассчитать и установить заряд… и молиться, чтобы ни одна стрелка не залетела в укрытие. К концу дня Серж выматывался так, словно весь день таскал тяжеленные камни. Но самым паршивым было то, что по вечерам ребята из батальона отмечали конец нелёгкойвоенной компании и начало тихой гарнизонной жизни. Отмечали все, кроме десятка «чистильщиков», вынужденных весь вечер сидеть трезвыми… и отказывать всем симпатичным официанточкам, так и норовившим затащитьв постель островки благополучия в виде бравых солдат с деньгами. Но правиласапёров строги и написаны кровью неудачников – все удовольствия только после окончания разминирования. Хлопок заряда, свист «иголок» и наступившая тишина, настроили легионера на благодушный лад. Вроде сектор чист,последний раз пройтись со сканером и на сегодня можно заканчивать.Серж присел и оперся на прохладный бетон разбитой стены. «Да, навоевали они тут без нас, – подумал легионер. – Грязно, неаккуратно. Полстраны разнесли, прежде чем догадались специалистов позвать…. А,может,ну его, этот сектор? Завтра повторно пройдусь, ещё раз проверю.А сейчас – спа-а-ать…» Вдруг чуть дальше, возле чудом уцелевшего среди развалин дома, послышался шорох. Повернув голову, Серж увидел, как оттуда к нему незаметно подкрадывается мальчишка лет одиннадцати…точнее, ему кажется, что незаметно. «Старательный пацан.И лицо вроде знакомо… Но откуда?» Всё случилось почти мгновенно, хотя потом Сержу казалось, что события двигались медленно, словно преодолевали толщу воды. Он вспомнил, как пять дней назад ему достался очень сложный участок, и в бар снайпер-сапёр пришёл выжатый как лимон. Сопляк удачно подвернулся, чтобы сорвать на нём напряжение... А теперь пацан, видимо, решил отомстить? Легионер повернулся, чтобы пугануть мальчишку – и похолодел:рядом с домом лежал шар пропущенной мины. «Назад!» – успел крикнуть Серж,и хотел было кинуться, оттолкнуть ребёнка… как услышал характерный звук, означавший, что «ёжик» встал на боевой взвод и вот-вот сработает. Дальше за солдата думали наработанные годами рефлексы, бросивтело в укрытие. Лишь дикий животный крик боли и ужаса застыл в ушах навечно…
Я долго искал тебя и не мог найти. Один человек, который встретился мне в пути, сказал: «Зачем ты ищешь несуществующее? Ведь Бога нет!» Я только улыбнулся несмышлёному: если Тебя нет, то кто же приходил к нам в Галилею?
Серж стоял на выходе из пассажирского терминала, ошеломлённо глядя в переливающееся пятнами тусклой радуги небо. Света эта палитра безумного художника давала немного, но его вполне хватало, чтобы превратить безлунную ночь в какое-то подобие предрассветных сумерек. «Так вот ты какая, Альбия – мир, не знающий темноты… Может,хоть ты станешь для меня местом, где я наконец-то смогу остановиться? – подумал он. – Ты дала приют стольким ищущим покоя – так неужели не найдётся здесь места ещё для одного неприкаянного путника?» Пять лет, как он расстался с Легионом – но так и не смог найти себе места. Ни в тихой спокойной жизни обывателя, ни в путешествиях. Стоило только притупиться ощущениям от новыхкраёв, от новых знакомых – и опять возвращались и лицо, и крик… и горькая мысль: успел бы или нет? Иной, наверное, попытался бы утопить свои переживания в алкоголе – но Серж за время службы насмотрелся на человеческие обломки, отдавшие себя во власть дурмана. Хотя в минуты самого чёрного отчаяния и проклинал себя за свою нерешительность, за невозможность утонуть в сладком дыме наркотических грёз. Погружённый в свои мысли,он не заметил, как сошёл с крыльца и направился куда-то в сторону стоянки автобусов. Ночной воздух внезапно взбодрил своей свежестью, к тому же подул лёгкий ветер – и Серж словно растворился в окружающем мире. Хотелось идти и идти, не останавливаясь.До города, а может,и дальше – к самой границе облаков, что толстым ватным одеялом окутывали подножие плато, на котором располагались космопорт и столица. От раздумий отвлёк коммивояжёр, принявший иномирянина за богатого туриста. И потому настойчиво предлагавший «экстремальный тур по страшнойсельве Альбии, где человек легко может затеряться и погибнуть». Бывший военный только вежливо покачал головой и отказался: за время службы в Легионе он повидал немало по-настоящему кошмарных планет,да и после отдал дань экстремальному туризму – пока ему не надоел фальшивый суррогат для пресыщенных бездельников. А здешние джунгли по его меркам вполне тихое и спокойноеместо. Конечно, неопытный горожанин в них пропадет, но любой знакомый с лесом не по голофильмам сможет устроиться в здешних «страшных лесах» вполне комфортно. Вот только зачем? Не для того он проделал столь долгий путь, ему нужно иное.
И нет власти не от Бога. И жалки те люди, что пытаются подменить собой власть Твою и слово Твоё. Ибо Слово, что было вначале всего – Закон. Ибо сказано было узнавшим Тебя и познавшим мудрость Твою: как раб подчиняется закону в доме господина своего, так и человек должен подчиниться закону Твоему. Только так с помощью Твоей сможем мы понять и простить, чтобы не отвечать обидой за обиду, чтобы не приумножать страдания мира Твоего. Слаб человек и грешен, только волей Твоейсоблюдает он благие заповеди и порядок – даже если алчет поступить иначе к выгоде своей и к греху своему…
Зазвучал колокол, зовущий к молитве,и фигуры в рясах, до этого неторопливо двигавшиеся вдоль грядок, стали разгибаться и разминать затёкшие спину и ноги. Нудное и кропотливое занятие, ностоит зазеваться, пропустить хоть пару побегов красного вьюна – и большую частьурожая овощей можно считать погибшей. Пока выкорчуешь пустившегося в рост пришельца,хищная травка испортит половину огорода. Потому-то и монахи, и послушники, и даже живущие при монастыре миряне в эти месяцы тщательнейшим образом проверяли посадки каждый день. «Сколько я здесь? – подумал Серж, неторопливо идя вслед за остальными. – Два с половиной… нет, уже три года». Три годаназад пришёл он, неприкаянный и исстрадавшийся, в обитель«Десяти тысяч мучеников». Или, как говорилижители соседнего городка,в монастырь«опалённых»... Но ведь и правда все здешние обитателиобожжены … или,скорее, сожжены войной, как и Серж. Три годаон здесь, сначала мирянином при монастыре, а потом послушником.Пытается искупить грехи прошлой жизни. Господь принял раскаяние и простил его, страшные сны перестали возвращаться. А недавно отец настоятель благословил готовиться к постригу, чтобы смог новый брат все отпущенные ему дни посвятить смирению и трудам праведным... Внезапно на дороге к монастырю послышался рёв грузовика, за ним второго, третьего… «Целая колонна! Они что, всем городом куда-то собрались? Быть такого не может», – удивился Серж. Такое же изумление было и на лицахостальной братии: тяжёлые грузовики в здешних краяхбыли редкостью. Причудливая природа наградила Альбию множеством огромных столовых гор , на которых и жили люди. А у подножия исполинских глыб за непроницаемым облачным слоем кипеласвоей дикой жизнью сельва. Прокладывать дороги в джунглях сложно, да к этому и не стремились: слишком разными были общины православных, мусульман, католиков, неоапостолов, поклонников преподобного Хаббарда, просто колонистов и многих других… Каждая жила на своей одной или нескольких горах, сообщаясь, при необходимости, друг с другом и с космопортомогромными грузовыми дирижаблями – благо кустарники основной экспортной культуры, радужного кофе, с избытком поставляли гелий. Такими же дирижаблями, только поменьше, пользовались, если надо было переместить крупный груз, и внутри поселения. А в остальном семьи колонистов или ходили пешком,или пользовались небольшими двух-или четырёхместными машинами. Внезапно снова зазвучал колокол, только теперь он звал всех не в церковь, а на монастырский двор. Где вошедших ждало ещё более удивительное, но при этом тревожное зрелище: возле гусеничного транспортёра, гружёного зелёными ящиками военного снаряжения, стояли незнакомый Сержу пожилой майор и глава местной общины Андрей – оба с короткоствольными автоматами на плече. Зачем?! Альбия, хоть официально и считалась фронтиром – была исключительно тихим местом. Оружие, наверное, водилось только на обязательной для каждого мира имперской базе, да на складе армейского имущества рядом со здешним городком. Этот же склад служил и тренировочной школой для мальчишек-новобранцев, которые готовились к отправке в военное училище одного из центральных миров. Но таких, насколько знал Серж, сейчас насчитывалось всего два десятка человек –слишком мирной планетой была Альбия. Убедившись, что собрались все, и получив разрешение от отца настоятеля, заговорил военный: – Сегодня ночью секта Истинного Пути преподобного Хаббарда подняла мятеж, объявив о выходе Альбии из состава Империи. И о построении грядущего рая просвещённого разума… – А как же гарнизон? А имперский флот? – ошеломлённо спросил настоятель. – А нет у нас больше ни гарнизона, ни флота, – вдруг зло ответил Андрей. Его худощавое лицо исказила гримаса. – Дорогие заумные системынападения и защиты – на всех хватило одного предателя, на десять минут отключившего наблюдение, да грузовика с булыжниками, брошенного с орбиты. – Флот тоже не придёт, – тихим виноватым голосом добавил майор. – Я не знаю, сколько маяков им удалось уничтожить, но ближние не отвечают. А без них в здешнем облаке идти только на досвете – это год в самом лучшем случае, если уцелела хотя бы часть навигационной сети… – В столице уже горят костры с несогласными, –устало произнёс Андрей, – а нас, тех, кто умеет воевать – всего девять. Это вместе с офицерами. Через три часа мятежники будут здесь… Людям же, чтобы уйти в сельву, надо хотя бы часов двенадцать… – на лице Андрея вдруг проступила смертная тоска, и он замолк. Но через несколько секунд,собравшись с духом, заговорил дальше: медленно, словно проталкивая каждое слово. – Я никогда никого не просил… Я знаю, что прошу от вас слишком многого… Я знаю, что прошу, наверное, невозможного… Но вдевятером мы не удержим дорогу.
Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Прости раба Твоего, что не последуетслову Твоему и не соблюдает закон Твой, за то, что нарушу заповеди Твои. Грешен я,Господи, но не могу поступить иначе! И вместе с остальными я шагнул к грузовику с оружием.
И вместе с остальными я шагнул к грузовику с оружием.
[1]canari (фр.) — канарейка
[2] Кисмет (араб. «наделение») — то, что предназначается, определяется каждому провидением.
[3]Столовые горы — изолированные горы с большими плоскими вершинами и более или менее крутыми, иногда ступенчатыми склонами
[4]Фронтир (англ. Frontier) — термин североамериканских колонистов, обозначавший границу между освоенными и неосвоенными поселенцами землями. Вот как ползу, так и отражаю!
Арес кидал свои жалящие стрелы третий год. Большой войны в мирах Звёздной Ойкумены[1] не ждал, наверное, никто — тем более такой кровавой и жестокой. Началась она как династический спор крохотного государства Сараево… Удобного посредника, места переговоров и перевалочного пункта для контрабанды из многих миров почти всех крупных государств. И в первые несколько недель новость едва пробивалась на задворки информационных лент да на последние страницы «жёлтой прессы». Но конфликт стремительно втянул в себя все великие державы обитаемого мира, одну за другой. Слишком много у всех накопилось друг к другу обид и претензий, слишком многие увидели удобный повод «скруглить» границы.
Буйный и бурный патриотизм «зашкаливал» в Империи с первых дней. Газеты пестрели победными реляциями с фронтов, Сенат вешал награды. Обыватели с гордостью и восхищением смотрели на военных, а на вербовочных пунктах не иссякал поток добровольцев. «Вот только мы всё равно проигрываем», — эта горькая мысль не покидала Йоргенсена последние несколько месяцев: с тех пор, как войска оставили Сарагосу. Оставили, потому что были обескровлены победным штурмом, а к планете внезапно подошёл флот Содружества. В тот раз он просто ждал, дав понять, что не потерпит имперского флага над столь важным транспортным узлом. Но до часа, когда совет Прокураторов открыто примкнёт к Альянсу, оставались считанные дни. По своей должности полковник был в курсе многих решений императора и его советников задолго до того как их содержание зачитают в Сенате. И потому знал: предложения совета уже «полетели в корзину», генштаб опять упустил возможности, купленные солдатскими жизнями.
«Они, недовольны, что, несмотря на сплошные победы, линия фронта продвигается всё ближе и ближе. Угрожая в ближайшие три-четыре месяца захлестнуть кровавой пеной границу, — вспомнил полковник разговор при назначении на свою нынешнюю должность. — Наше напыщенное дурачьё и в Сенате, и в Адмиралтействе считает всё лишь неудачным стечением обстоятельств. А теперь готовится «переломить ход войны в свою пользу». Демонстративно наказав «вероломство» и устрашив не состоявшегося союзника». Йоргенсен посмотрел на командира конвоя. С места начальника безопасности хорошо просматривался весь мостик: от операторов и пилотов, до сидящего на небольшом возвышении капитана крейсера «Орёл». Никто из «этих», особенно Стрельников, в такие тонкости «международных отношений» никогда не вдавался, считая, что точным и эффективным выполнением приказов командования послужат своей родине намного лучше, чем бесплодными рассуждениями о политике. А «Орёл» был самым новым и быстрым крейсером флота Его Императорского Величества… и потому руководство Имперской Службы Безопасности нередко использовали корабль для «деликатных» миссий. Вот и сейчас крейсер спешил вместе с эскортом к линии фронта, чтобы доставить предмет, которому отводилась главная роль в грядущей операции «Анчар». «Интересно, а как его использовали хозяева? — вспомнив о содержимом трюма, в который раз размышлял про себя Йоргенсен. — Для каких-то своих непонятных целей? А мы словно дикари, которые нашли пищевой синтезатор и стали им убивать мамонтов? Или для Предтеч это тоже было оружие? Не потому ли Древние оставили после себя только пустые каменные обломки? И почему мы, сколько до этого ни находили еще действующих сооружений и артефактов, не поняли ни одного? А сейчас нашлось Оно? Первое, с которым удалось совладать хотя бы отчасти. То, что станет залогом грядущей победы… то, что ждало новой крови миллион лет после гибели хозяев…»
Кроме капитана о характере груза знал только старший офицер Службы. Остальные, включая роту охраны, могли лишь гадать о том, что именно лежит в опечатанном трюме. Но важность миссии чувствовал каждый — поэтому, хотя конвой и двигался в своём глубоком тылу, экипажи были готовы вступить в бой едва заметят противника. Потому, когда после промежуточного прыжка сканеры показали полудюжину рейдеров, которые частенько тревожили коммуникации Империи, матросы и офицеры не промедлили ни секунды. Конечно, пятёрка крейсеров и два десятка эсминцев «перемелют» и много больше таких вёртких, но слабовооружённых кораблей. Вот только, хотя положение врага, атакующего со стороны яркой белой звезды, было очень не удачным — рисковать Стрельников не хотел.
Десять минут спустя командир конвоя похвалил себя за предосторожность. Судя по всему случай привел их в систему, где расположилась перезарядная база рейдеров: в направлении здешнего солнца сканер неожиданно показал ещё семь звеньев и носитель. Который, видимо, недавно вышел на позицию и начал сброс «охотников». А если вспомнить, что мобильные базы класса «Титан» несли не меньше десятка «глубинников», сейчас, наверняка уже готовых атаковать, едва крейсера начнут «покидать поверхность» для скачка в гипер ... Конечно, шансы и теперь были на стороне имперцев — но со столь ценным грузом подставлять борт «Орла» под выстрел Стрельников не собирался. И пользуясь тем, что крейсеры и эсминцы не сильно уступают в скорости рейдерам, корабли начали отступать в сторону второй точки перехода. К тому же расположение планет тоже играло на руку имперским экипажам: в отличие от противника мощности их реакторов хватало, чтобы, не снижая скорости, «скользнуть» по «поверхности» газового гиганта и «закрывшись» его атмосферой «исчезнуть» со всех радаров противника.
Именно на такое поведение противника и рассчитывал адмирал Соединённых Миров. Едва сила притяжения огромной, вдвое больше Юпитера, планеты захватила корабли имперского конвоя, как по ним ударили орудия невидимого до этого линкора, заставляя замедлиться и начать манёвры уклонения. Враг словно знал, что превосходный во всём «Орёл» имеет один недостаток: он не сможет резко набрать скорость в столь сильном поле притяжения планеты. И потому станет добычей для подоспевших врагов, от которых легко оторвался бы в любом другом месте.
Ни секретность миссии, ни отвага экипажей не помогли. Слишком точно была организована засада, слишком неравны были силы... Корабли эскорта отчаянно кидались на врага, стараясь спасти лидера, инженеры крейсера заставляли двигатели сделать невозможное и вырваться из ловушки. Но раз за разом их оттесняли всё глубже и глубже в гравитационное поле. Когда «Орел» после очередной пробоины потерял ход, стало ясно, что до высадки абордажной партии осталось совсем немного. Но и Соединённым Мирам груз не достался. Едва к неподвижному кораблю двинулись десантные боты, как на месте крейсера вспухло облако взрыва: едва отчалил последний спасательный катер, Йоргенсен запустил механизм самоликвидации. Унеся с собой в небытие и груз, и счастливую улыбку полковника, внезапно осветившую его лицо в последние мгновения жизни.
Гибель «Орла» обрушила немало карьер, как в армии, так и в Службе. Вот только старший офицер ИСБ порховского сектора был слишком далёк от политических игрищ столицы. И его не слишком волновало, кто из генералов или чиновников будет приближен ко двору, а кто угодит в опалу и немилость. Правители приходят и уходят, династии сменяются. Но император лишь символ, а они служат Империи — в этом смысл и долг каждого надевшего погоны или севшего в кресло губернатора планеты и провинции. Потому долг Марка сейчас выяснить, кто забыл свою совесть и присягу, кто продал Родину за новые тридцать сребреников, передав врагу столь важные сведения. Ведь даже о самом плане «Анчар» знали очень немногие, не говоря уже о подробностях маршрута и составе конвоя.
Генерал готовился к нудной и кропотливой работе, долгим неделям ожидания, когда аналитики и следователи по крупицам будут собирать информацию. Ко всему тому, что завершится захватом врага — лишь это увидят обыватели и журналисты. Но к удивлению, следствие длилось недолго, предатель почему-то даже не постарался замести следы. Так не бывает, и Марк ещё несколько дней нещадно гонял сотрудников, пытаясь определить: не скрылся ли за ложным следом истинный враг. Ошибки не было — и едва рассеялись последние сомнения, у старого генерала потемнело в глазах. Раздав необходимые приказы, он ещё больше часа сидел в кабинете, вперив взор в одну точку. Этот человек не мог стать предателем! Вот только собранные доказательства не допускали иного вывода... Когда адъютант доложил, что все готово, Марк велел подать машину, которая должна была отвезти его в правительство сектора. Где ему предстоял очень неприятный разговор.
Павел стоял у огромного, во всю стену, окна кабинета, вглядываясь в городские улицы. Конечно, можно было бы включить проекцию, сымитировав взгляд с любого этажа или с крыши — но губернатор никогда так не делал. Здание правительства сектора, к тому же построенное на холме, было самой высокой точкой столицы Порхова — и потому отсюда, с двадцать пятого этажа, город был словно на ладони: здесь не было высоченных небоскрёбов, которыми славилась метрополия. И когда позволяло время, Павел любил смотреть на квадраты парков, на утопающие в зелени ниточки улиц… так не похожие на сухие степи Тарсы, где он родился и вырос. Глядеть на маленькие коробочки машин, крохотные точки прохожих, представлять себе их судьбы, мысли и желания. И внезапно ощущать, что город — тоже живой. Странным, необычным существованием целого — и одновременно судьбой каждого из составляющих его людей.
Павел так и не обзавёлся семьёй. Но сейчас, когда его годы подошли к закату, не жалел об этом ни секунды: его детьми стали города планеты и провинции, а столица — самым любимым сыном. Глядя на которого хочется гордиться: какой он вырос большой, красивый. Успешный, сильный. Счастливый — ведь каждый из его жителей счастлив. Именно поэтому Павел, став губернатором, и выбрал себе кабинет на одном из верхних этажей. Хотя Марк не раз его отговаривал: слишком трудно здесь обеспечивать безопасность главы правительства. Но Павел, даже пережив три покушения, сменить место отказывался.
Из динамика прозвучал голос секретаря:
— Господин губернатор, к вам региональный координатор Имперской Службы Безопасности. Говорит, по срочному вопросу.
Павел оторвался от зрелища за окном с трудом, но Марк никогда не умел ждать, пока его позовут. И, наверняка, уже подходит к кабинету. Хорошо хоть, став генералом, предупреждает секретаря от входа. А не открывает, как по молодости, дверь кабинета пинком. Всегда неожиданно и с воплем: «Оторви зад, крыса канцелярская! Срочное дело есть!» Наверное, оба они стареют. Стареют… потому что всё чаще заменяют живые слова и чувства формальностями да общественными нормами.
Губернатор успел отойти от окна едва на пару шагов, как в кабинет вошёл координатор. Вошёл непривычно тихо, после чего аккуратно притворил за собой дверь и молча встал напротив Павла. Марк смотрел на старого друга, и в глазах застыли смертная боль и тоска. Наконец он решился нарушить тишину и с каким-то надрывом произнёс:
— Почему? Я пришёл сам, чтобы спросить — почему?
Павел ответил не сразу. Несколько секунд он молчал, а потом провёл рукой по седому ёжику волос и неторопливо ответил:
— Мы проигрываем. Не важно, что говорят там, — он показал рукой на выпуск новостей, беззвучно идущий в большом настенном экране. Где на фоне карты длинноногая блондинка рассказывала об очередной победе. — Но ты ведь знаешь, как дела обстоят на самом деле. И понимаешь, кто в этом виноват. Я даже не о том, что во время атаки планеты вместе с военными на Орлене погибли бы мучительной смертью почти пятьдесят миллионов гражданских. Как скоро император отдал бы приказ применить Инвертор снова? Вынужденно, конечно. Ведь ни у него, ни у Сената не хватает ума начать переговоры сейчас, пока сохраняется хотя бы видимость успеха…
Марк слушал губернатора с окаменевшим лицом. А едва тот сделал паузу, с металлом в голосе произнёс:
— По старой дружбе я не буду вносить в обвинение пункт об оскорблении императора должностным лицом при исполнении. Что до остального… мы оба понимаем, что тебя ждёт.
Павел со вздохом отвернулся к окну и покачал головой. Внезапно в стекле отразилась его грустная улыбка, а вокруг уголков глаз стала заметна сеть морщинок. Но почему-то и морщинки, и усталость на лице словно сбросили с плеч губернатора несколько десятков лет, а во взоре Павла заплясали озорные искры. Будто они оба снова на Альбии, и готовят очередной налёт на базу или пост врага:
— Ошибаешься. Я никогда не был игрушкой в чужих руках. И долгожданным поводом для расширения полномочий Службы тоже не стану. До суда дело не дойдёт.
Марк непонимающе посмотрел на бывшего друга:
— На что ты рассчитываешь? Нет… Ты не мог… Твоя вера запрещает самоубийство!.. — генерал запнулся, увидев на рабочем столе маленький серебряный крестик. Крестик, который Павел не снимал ни при каких обстоятельствах. Даже тогда, когда они вместе партизанили во время мятежа сайентологов. Хотя это грозило пытками «за распространение мракобесия, противоречащего современному сознанию» в случае поимки. — Врача!
А Павел грустно вздохнул:
— На мне и так грех предательства. Ещё одним грехом… — не договорив, он схватился за грудь и рухнул на пол.
******
[1] Ойкумена (греч. oikumene) — обитаемая часть суши, включающая все заселенные, освоенные или иным образом вовлеченные в орбиту жизни общества территории Вот как ползу, так и отражаю!
Ветер лениво играл занавесками, то скрывая от развалившегося в кресле хозяина дома улицу, то наоборот, показывая роскошный вид на пару симпатичных девушек, спрятавшихся от послеобеденной жары в тени парковых деревьев. И плевать, что салатовый цвет и узоры белых листьев этих декоративных тряпок плохо сочетался с золотисто-жёлтыми обоями в красных ломаных линиях. Свою задачу скрывать подсматривающего хозяина и маскировать от любопытных прохожих его экстравагантные вкусы они выполняют. «Всё-таки не зря я выбрал дом на краю города, хотя помнится, ещё прошлый ректор настойчиво предлагал особняк поближе к центру. Ну, на кого мне, спрашивается, смотреть там? На гуляющих под зонтиками томных девиц? К тому же одетых «как подобает благородным дамам в приличном обществе»: платье до щиколоток, рукава до локтя? Нет, в парке мне наши эльфиечки нравятся куда больше, вон как из-под юбок голые коленки торчат, – Ислуин мысленно убрал с девиц всё остальное. Эх, знал бы сейчас мэтр Хевин, какие мысли заглядывают к одному из его лучших преподавателей! ¬– Хотя… если это не его студентки, мэтру плевать. Он и сам неплохо знает, на что способны наши девицы. Об этом вообще знают, кажется, все. Кроме родителей…»
Ислуин потянулся, вспоминая последнюю интрижку. Правда, не дома, в столице южного удела. Не зря тамошние края славятся редкими в остальных частях Заповедного Леса брюнеточками. Как им и положено, красивыми, жаркими и глупенькими. «Впрочем… – полетела в угол так и не начатая книга, – не сегодня. Человечки грубее, мне сейчас больше подойдёт, – в крови ещё бурлит адреналин от последней поездки. Вот только не тот, который ищет себе в пару нежность и утончённость. Если бы это была граница с ханжарами: хитрость-на-хитрость, ловкость-на-ловкость, удача-на-удачу... Ислуин вспомнил последнюю вылазку в Великую Степь и улыбнулся, словно довольный лесной кот. – Спасибо тебе великий Сарнэ-Туром, сотворивший детей ветра. И низкий поклон брату твоему, владыке Уртегэ, что заповедал доверять только сильным и проверять союзников арканом»!
«Нет, к южным девушкам в следующий раз, а после такой ломовой работы как в Рудных горах...» – мастер оружия невольно вздрогнул, вспомнив морду вскочившего тогда прямо на него подземного дракона. Тупая как пробка тварь, зато прятаться умеет… На таких нужна хорошая реакция да грубая сила, никакого тебе изящества. «Если бы не мессир Хевин, который вдруг решил, что университетский музей не поживёт без редкого экспоната, Шэт бы я за такую дурацкую работу взялся. Даже за такую сумму. И пожалел», – Ислуин с нежностью погладил по ножнам парные клинки, с которыми после приезда не расставался даже когда ложился спать. Не просто чешуйчатая сталь – хоть и крайне дорого, но найти можно. А вот мечи, сохраняющие свойства даже внутри «крика тишины», где гибнет любая магия… Он мечтал о таких уже лет семьдесят, но купить «сынов битвы» нельзя было ни за какие деньги и ни по каким рекомендациям. Лишь только как сейчас, в благодарность от совета подгорных кланов: очень уж беспокоила всех тамошних обитателей пара драконов, сожравших всё золото в одной из шахт. И решивших обосноваться во владениях гномов надолго.
«Решено! До первых лекций ещё две недели, да и мессир обещал после возвращения не трогать. Заказываю портал и на побережье! – Ислуин на пару секунд поднял глаза к потолку, прикидывая даты. – Весенние шторма закончились дней десять назад, так что драккар Глоди уже, наверное, в порту. Свою прибыль первого корабля в сезон борода упускать не захочет. Пусть обзавидуется! – представив лицо друга, да и остальной команды, Ислуин широко улыбнулся. – А потом наведаемся ка мы с ним в «Красный лотос»! Девочки там отменные, да и хозяйка тётка что надо. Помнится, в прошлый раз за погром в зале с нас даже денег не взяла. Хотя… – тут же пришла вдогонку ехидная мысль, – за такую-то рекламу: «Услугами нашего заведения пользуются даже эльфы!..»
– Магистр Ислуин, магистр Ислуин! – со стороны крыльца закричали так громко, что голос пробился даже сквозь звуковой полог, который должен был гасить все звуки, кроме идущих из парка. А во входную дверь забарабанили с такой силой, что, казалось, ещё немного и она слетит с петель. Настроение было испорчено. «Ну кого там Шэт принёс?!» – Ислуин разрушил завесу и поморщился: стало ясно, что вопит женщина, причем, кажется, вот-вот перейдёт на ультразвук.
– Магистр Ислуин, там… – кричавшая на крыльце девушка поперхнулась. Конечно, она не ждала, что мэтр будет и дома ходить в преподавательской мантии. Халат, парадный камзол, всё что угодно – кроме того, что её встретят в кожаной куртке-доспехе и с мечом. Пусть даже меч пока в ножнах.
– Кажется, я давно дал понять, что все учебные вопросы решаются только в стенах Академии? – холод в голосе и яд, казалось, можно было потрогать руками. – Не так ли, – хозяин дома чуть запнулся, вспоминая имя нахальной студентки, – гвена Нерис?
– Но меня послал за вами мессир Хевин! – выпалила девушка. Торопясь хоть что-то объяснить хозяину дома, пока тот не захлопнул перед ней дверь. До этих слов Ислуин ещё мог предположить всё что угодно: от попыток набиться на досрочную пересдачу до студенческой шутки над наставником. (Хотя, конечно, последнее вряд ли – злопамятность характера преподавателей кафедры воздуха давно стала в Академии притчей во языцех). Но с именем ректора шутить не осмелятся не только сопливые студиозы, но даже в канцлерском совете. Магистр ещё раз окинул девушку взглядом и мысленно себя обругал: «Расслабился, раззява! Мог бы и сразу заметить!» Ведь Нерис была в костюме лучницы, а ни одна девица не позволит себе за пределами занятий выглядеть по-мужицки, забыв про платье или юбку. Да и растрёпанные волосы прихвачены заколкой так наспех, что на бегу выбилось немало золотистых прядей. И… внимательный теперь взгляд словно споткнулся о левую руку – там были свежие ссадины от тетивы. Ей пришлось стрелять сходу, не надев защитной рукавицы?
– Входи, жди меня здесь, – резко и сухо бросил он студентке, слегка оторопевшей от перемены в поведении магистра. И жестом показав на кушетку в углу гостиной, шагнул куда-то в соседнюю комнату.
Пока хозяин отлучился, Нерис не скрывая любопытства вертела головой по сторонам. Про дом одного из старших преподавателей кафедры Воздуха да ещё в придачу магистра-оружейника слухов ходило много. И что у него каждая стена увешана оружием, и что везде головы трофеев висят: от орков до василисков… Но пока перед девушкой была самая обычная гостиная, с парой кресел, столиком и кушеткой для ожидающих. И выдержано всё в традиционных тонах изумрудной зелени. А наплели-то, наплели…
Ислуин, в это время стоявший перед одним из стеллажей оружейной, был настроен совсем не так благодушно. Девушка и правда участвовала недавно в чем-то опасном, от неё до сих пор шёл заметный опытному магу-оружейнику аромат свежего боя, ярости, страха… Вот только какой-то идиот перестарался с успокаивающим заклятьем, и вместо того чтобы получить с неё событий точный слепок произошедшего, он вынужден будет довольствоваться расспросами глупой девчонки и непонятными смазанными картинками играющих в какую-то настольную игру студентов. Чтож, хорошо, что походный мешок не распакован, следует предположить самое худшее. Восполнив несколько потраченных в пещерах ингредиентов и амулетов, Ислуин закинул сумку на спину и бросив на ходу: «За мной, расскажешь по дороге», – быстрым шагом направился к Академии.
К удивлению Нерис магистр свернул вовсе не туда, откуда пришла она. Сначала окраина парка, потом путаные улочки жилых кварталов и вот они у проспекта Золотой Осени, откуда до холма Академии уже рукой подать. «А я то, дура, после проспекта крюк аж через площадь Трёх Фонтанов делала. Вот и хвались потом, что город лучше родительского сада знаешь!» Впрочем, ни нормально запомнить дорогу, ни поогорчаться не получилось: магистр шёл довольно быстро, к тому же приходилось рассказывать о своём поручении прямо на ходу.
– Так что там?
– Мы со стрельбища шли…
– Мы это кто? – Ислуин досадливо поморщился. – Сколько раз говорил, если уж поступили на факультет боевой магии, учитесь говорить лаконично.
– Мы, это я, Силуэн и Эйра. Она с факультета целителей. Через Жёлтую веранду, хотели там после занятий посидеть, на город посмотреть. А место занято оказалось, там ребята из параллели с какой-то игрой сидели, фишки кидали.
– И? – непонимающе поднял бровь Ислуин. Студенты, конечно, народ талантливый. Но чего они могли учудить такого, что потребовало срочного присутствия одного из старших боевых магов?
– А потом они пропали. Я не видела как. А потом орки. Орки появились…
– Какие орки?! – от удивления магистр сбился с шага и остановился. Потому что до Киарната орки не дошли даже во время первого вторжения. А уж теперь, после союза с ханжарами и создания магических границ по окраинам Заповедного Леса!..
– Ну, я так думаю, я на картинке учебника видела. Точь-в-точь, – снова затараторила девушка, – сами широкие из себя, руки там почти до колен и лицо до носа чёрной шерстью заросло. Они к нам было кинулись, так я стрелять сразу начала, а Силуэн в них «багряным потоком» кинула. А потом стража подоспела, – девушка вздрогнула. И вот.
«Понятно, почему на ней такое сильное успокаивающее заклятье. Первый раз попробовать крови – это как… – Ислуин невольно улыбнулся, вспомнив свой первый в жизни набег на торговые города приморья. Давно было, он тогда ещё в степи, у старого баксы Октая жил. Старик обижался потом долго, наверное, даже уйдя в Унтонг дулся: мол, такой хороший шаман получался, а вместо этого стал кешиком Мункэ-хана. – Но если в университете был бой надо торопиться. Только как такое могло случиться в одном из самых защищённых месть страны?» Оставшуюся часть пути магистр проделал почти бегом.
Даже непосвящённый сразу бы заметил, что в академии произошло неладное, охрана стояла не только у ворот, но и по коридорам подозрительно вышагивали патрули. Состоящие не только из стражи самой академии, но и из городских воинов и гвардейцев Светлого престола. А вот студентов не было совсем, хотя семестр уже начался. Обычно от ворот до вершины холма путь занимал пять-семь минут, но сейчас понадобилось почти двадцать: пусть и в страже, и в гвардии знали Ислуина в лицо, на каждом из постов у него тщательно проверяли медальон старшего преподавателя. И требовали подтвердить, что девушка идёт вместе с ним.
На просторной в обычные дни веранде сегодня было не протолкнуться. Центральная часть была оцеплена солдатами, а на свободном пространстве кроме ректора Хевина находились оба старших магистра факультета боевой магии, четверо военных чародеев Серебряной гвардии и несколько вольных охотников за головами. Из числа тех, чьими услугами не брезговал пользоваться сам Ясный Владыка. В небольшой толпе даже мелькало несколько туник толи чиновников столичного магистрата, толи кого-то из поверенных канцлерского совета. А у дальнего конца на коленях над чем-то расположился мэтр Террант, декан факультета целителей. «Я закончил снимать ауру, – громко произнёс он, вставая и отряхивая пыль с одежды. – Можете уносить». Нерис всхлипнула: там лежало тело Силуэн.
«Жалко девочку, – Ислуин мысленно вздохнул. – И чего её к нам потянуло? С её умением строить глазки нужно не боевой магии учиться, а иллюзии и обманные чары наводить, мужики штабелями у ног лежали. Красивая была… хоть и глупенькая. Кто с её силами, да без накопителей, «багряным-то потоком» кидается? Конечно, через год-два всё равно бы отсеяли, но не так же. А Нерис молодец. Не растерялась, не пожалела себя, но при этом выбрала самый оптимальный вариант. Да ещё и головой вертеть успевала: сколько наших студентов за стрельбой заметят, какое рядом заклятье летит? Доучу – лет через тридцать гордиться буду».
Заметив Ислуина, один из офицеров дал знак, и солдаты расступились, пропустив магистра к столу. Рядом с которым валялись два тела. «Нет, девочка просто самородок, – восхитился Ислуин. – Первый раз, и не дрогнула, да ещё в обоих умудрилась всадить по три стрелы. Не забыть записать её на личные занятия, такой алмаз нельзя оставлять без огранки». После чего начал внимательно осматривать тела. Странно. Нет, в том, что это орки, сомнений не было. Судя по украшениям – двуимённые, может даже кто-то из младших тунготов. Вот только одеты так, будто их сюда с застолья забросили. И ещё что-то в них непонятное. Не совсем правильный рисунок на кожаных рубахах, чуть иная вязь резьбы на амулетах. Чужие орки. Не коричневой орды. И не чёрной, что временами тревожила ханжаров, но до эльфов пока не доходила ни разу.
Пока Ислуин осматривал тела, старый Хевин молча гадал про себя, хорошо ли, что его лучший боевой чародей успел вернуться с Рудного кряжа. И дело вовсе не в том, что мальчик для мага очень молод. У обычного эльфа два столетия уже середина жизни, потому опыта Ислуину не занимать. А уж мечник и воин он один из самых лучших от побережья до побережья. К тому же Мастер Воздуха, а имеющих способности к этой стихии среди лесного народа всегда по пальцам можно пересчитать. Да и то, что Ислуин не поклоняется Хозяину лесов Эбриллу никогда не вызывало у Хевина неприязни. В конце концов, мальчик юность провел на великих равнинах, а эльфы всегда были терпимы к чужим верованиям и степных богов уважали ещё до союза с ханжарами. Но почему он выбрал своим покровителем не отца неба Сарнэ-Турома, а мрачного Уртегэ! Хорошо хоть в красной ипостаси воинов, а не в чёрной хозяина Унтонга…
Размышления прервал громкий возглас:
– Я закончил. Мессир, вы не могли бы просветить меня насчёт подробностей?
– А разве?..
– Нет, – в голосе магистра послышалось недовольство, – я только знаю, что замешаны четверо наших студентов и этот непонятный портал. – Ислуин махнул рукой в сторону струящегося над столом воздуха. – Кто-то перестарался с заклятием и слепка я не получил.
– Это были Хетуин, Талиесин, Леусин и Терирнон, – ректор вздохнул. Известная на всю Академию компания шалопаев и головная боль всех преподавателей. К сожалению головная боль талантливая. И, к ещё большему сожалению, заводила Талиесин был племянником одного из советников Пресветлого. Потому четвёрка могла выкидывать фортели, особо себя не ограничивая. Если что, Талиесин всё брал на себя: исключить его из академии без крайне серьёзных оснований было нельзя. – Они играли в какую-то настольную игру…
– Мне только что доложили результаты предварительного расследования, – вмешался высокий эльф со знаком «ночных глаз» на тунике. – Предмет привез дед Терирнона после одного из своих путешествий. До сегодняшнего дня находился в фамильном доме вместе с остальными предметами и семейными реликвиями. В неактивном состоянии как артефакт не отслеживался. Прошу прощения, что прервал вас, мессир.
– Ничего страшного, керд Беруин. Игра действительно не распознавалась как магическое устройство. И не только стандартным городским оборудованием слежения, не сработали даже системы Академии. Думаю, – с тревогой добавил Хевин, – его не увидела бы даже защита дворца Престола.
– Артефакт опознали? Или хотя бы ключ активации?
– Нет, – покачал головой старый архимаг, – даже ключ. Я почувствовал запуск чуть раньше общей тревоги. Но совсем неожиданно. Согласно показаниям Нерис и Эйры мальчики просто играли, стараясь завлечь в компанию девушек «удивительным загадочным предметом из-за моря». Те отказались, отошли к верхней лестнице. Точной последовательности действий они не заметили, просто в какой-то момент почувствовали за спиной всплеск силы. А когда обернулись, за столом уже появились орки.
– И судя потому, что не кинулись сломя голову в драку, а под обстрелом и заметив бегущую стражу тут же отступили это, скорее всего, тунготы. Плохо, их выслушают и скоро ждать гостей, – подвёл итог Ислуин.
Внезапно запели тетивы стрелков рядом с артефактом и на галерее сверху. И зазвенел приказ старшего командира: «Следующих добивать!» Оцепление чуть раздалось, и взору стоявших рядом с ректором открылся портал, рядом с которым валялись два здоровенных орка с пробитыми ногами. И четыре новых тела, торчащими из них наконечниками и оперением стрел напоминавших ежей: из каждого не меньше полутора десятков. Даже при чудовищной живучести и крайне низком болевом пороге орков этого вполне хватило, чтобы вывести первых двоих из строя, а остальных убить раньше, чем они успели дотянуться ятаганами до солдат оцепления. Тут же вступили в дело сначала лекари… к радости Хевина для допроса палачами орков всё же отнесли в одно из зданий. Будь на их месте люди, гномы или даже эльфы, как случалось в древние времена усобиц, обошлись бы магами-менталистами. В крайнем случае, небольшим болевым воздействием, если в сознании стоят сильные блоки. Но с орками это было невозможно. «Слишком странен их разум, слишком чуждыми образами они мыслят. Хотя внешне этого совсем не скажешь, с остальными расами они общаются вполне нормально, вполне укладываясь в стандартные социальные стереотипы поведения… – Хевин усмехнулся, обнаружив, что даже в мыслях размышляет так, словно готовит очередную лекцию. – Заработался я. На отдых пора. Вот выручим мальчиков и уеду на курорт. И плевать, что семестр только начался. Переживут без меня пару недель…»
Ждать пришлось довольно долго. Лишь когда первые лучи солнца окрасились алым, на веранде снова появился Беруин. Сведений оказалось немного, в этот раз вперёд пустили расходный материал – имеющих-одно-имя. Но из того, что сообщили разведчикам и того, что они видели и слышали перед отправкой, вырисовывалась следующая картина. Гости из первой группы (действительно тунготы) сидели в орковском подобии таверны и что-то отмечали. Кто-то из них раздобыл настольную игру один в один похожую на ту, что сейчас лежит на столе за оцеплением. В этом сомнений не было, так как оба пленника видели её рядом с порталом сами. Также как и здесь лежащую на столе. И в какой-то момент шестеро сидящих с той стороны исчезли, а на их месте появились эльфы. Главное что удалось выяснить – все четверо по-прежнему недалеко от портала, шаманы запретили их уводить. Пока не разобрались: мол, вдруг без «ушастых» всё отключится.
– Мы должны выручить наших студентов как можно быстрее, – горячо начал ректор.
– Дело не только в этом, – прервал его «ночной глаз». – Допрос выяснил ещё одну новость, и весьма тревожную. Эти, – он показал на пятна крови у портала, – не просто разведка. И то, что они не вернулись, лишь ненадолго отсрочит вторжение: первая волна из пяти тысяч уже готова. А если следом пройдёт шаман, он успеет дать координаты для своего портала.
От мысленного зрелища орков, потоком вливающихся на улицы столицы, всех передёрнуло. Конечно проход уничтожат, да и ближайшие воинские части уже выдвигаются на помощь гвардии. Но сколько будет жертв, и сколько потом придётся отстраивать заново… К тому же, что делать с артефактом? Уже сейчас просто подвинуть стол или убрать игру не получалось. А попытка уничтожить не разобравшись… вторжение может принести куда меньше разрушений, чем откат артефакта класса «А».
– Что скажете, мэтр Ислуин? — спросил архимаг.
– Срочно нужна информация. Уважаемые керды, думаю, против моей кандидатуры возражений не будет? – голос Ислуина прозвучал мягко, словно его хозяину и в самом деле требовалось обязательное одобрение со стороны ректора и представителя канцлерского совета. Впрочем, и сам мастер оружия, и остальные прекрасно понимали, что это лишь соблюдение внешних приличий. Каждая минута на счету, но и отдавать разведку в посторонние руки нельзя. А среди присутствующих магов и офицеров Ислуин в подобных делах самый опытный. К тому же, выскажись сейчас кто против – наживет себе в лице разозлённого мэтра довольно влиятельного врага.
– Мне понадобится артефактор.
– Думаю, ты и сам знаешь кто, – буркнул Хевин. Подразумевая, что такие специалисты, как правило, предпочитают уютную мастерскую поиску приключений. – Уже послал. Твой приятель Гуэндолей скоро будет. Ещё…
– Троих. Керд, – обратился Ислуин к представителю совета, – условия найма?
– По красному списку. Экипировка – жёлто-красный.
Подготовка заняла около часа, большую часть которого заняла доставка из хранилищ необходимых амулетов и специальных зелий. После чего все кроме пятерых разведчиков в масках покинули веранду. А в портал сначала полетело заклятье «тишины», а потом мгновенно втянулось созданное вокруг артефакта облако. Недавнее изобретение гномов, состоящее исключительно из алхимических зелий, оно не боялось созданной безмагической зоны и вызывало приступы удушья и слёзы. Отсчитав пятнадцать секунд, первым в портал с мечом в руке шагнул Ислуин.
Мгновения сразу после перехода всегда самые опасные. И дело не только в потере ориентации при резкой смене обстановки. Чтобы не разрушиться внутри портала магическая сумка почти на минуту теряет изрядную часть свойств, возвращая предметам вес и инерцию. И сильно меняя баланс тела. Но в этот раз всё получилось удачно: оба шамана, потеряв вместе с магией защиту, получили по отравленной метательной стрелке, а воины ближнего оцепления ничего не видели от слёз и густого тумана. Среагировали лишь двое стрелков вдалеке – но с изрядным опозданием, арбалетные болты полетели уже тогда, когда пришельцы полностью освоились в новом месте.
Бойня среди охраны закончилась быстро, даже без ядовитого газа три десятка имеющих-одно-имя были не чета четвёрке опытных эльфийских головорезов. Лишь с командиром-двуимённым Ислуин затянул поединок специально, наслаждаясь противником. Слишком уж лихо тот махал ятаганом. Но удовольствие было не ко времени и через пару минут эльф с сожалением «обвёл» вражеский клинок и разрубил противнику горло. Почти сразу после этого действие «крика тишины» закончилось, и не участвовавший в сражении Гуэндолей рассеял ядовитое облако. Позволив товарищам избавиться от неудобных масок. Местное время, судя по всему, совпадало с часовым поясом Киарната и солнце алело вовсю, почти коснувшись деревьев на другом конце долины и подкрашивая белый камень веранды красным. Почти как дома, только столов несколько и куча обломков, недавно бывших, видимо, скамьями. А выше и ниже уступами располагались другие веранды. Как дома… Ислуин порывистым движением шагнул в поисках потоков силы к парапету – и замер. Там, внизу у подножия холма, был Киарнат. Та же долина, те же холмы и лес. Знакомые улицы и площади, даже фонтаны идущего к холму Академии проспекта те же самые! Вот только сверху зрением мага слишком хорошо видно, что воды в них давно нет. А многие дома разрушены… или перестроены на чужой лад. Каждый камень, каждая травинка здесь словно плакала о покинувших город хозяевах. Покинувших не одно десятилетие назад.
– Нашли! – раздался с края площадки крик одного из охотников.
– Противник снизу! – почти одновременно раздался голос от уходящей к соседней веранде лестницы.
Мёртвый город был тут же забыт. Ислуин обязательно его обдумает, но позже. А пока… Идущую сверху лестницу он обрушил сразу, хотя атаки с той стороны не ждал: судя по каменным обломкам и вздыбленной на вершине холма земле пройти там почти невозможно. С нижней пришлось повозиться – противодействовавший шаман оказался довольно сильным… И к удивлению Ислуина попался на довольно простой трюк. Словно столкнулся с особенностями многоступенчатых эльфийских заклятий впервые. Но обдумывать новую странность времени не было. Потому что лишившись нормальной дороги орки полезли прямо по склонам, соскальзывая, погибая под стрелами – но неотвратимо, словно подступающий прилив. Который остановили лишь два выпущенных из накопителей ледяных элементаля. Но все наверху прекрасно понимали, что передышка ненадолго. Как только командующий отрядом поймёт, что больше элементалей у них нет, он снова погонит воинов в атаку. Наплевав на потери. «И ведь полезут, Шэтовы дети. Если тунгот пообещает выжившим второе имя… а он наверняка пообещает. Надо срочно отправлять обратно студентов, а самим уходить за пределы города. И Гуэндолея отправить обратно, дальше станет обузой. Заодно предупредит, чтобы через двое суток обеспечили поддержку для обратного прорыва».
– Как они? – Ислуин подошёл к лежащим без сознания студентам, над которыми хлопотал с первой помощью один из воинов.
– Трое в тяжёлом состоянии, но живы. Готовлю к транспортировке. Четвёртый, – он показал на лежащего чуть в стороне невысокого крепыша, – мёртв.
– Бедный Леусин, – вполголоса, чтобы не мешать лекарю, вздохнул Ислуин. В котором вдруг проснулся преподаватель. – Больше не шутить твоим друзьям, что чья-то бабушка согрешила с гномом. А мне не отчитывать за прогулянные занятия. Ты ушёл в бою, как подобает настоящему мужчине. И пусть Уртегэ дарует твоей душе лёгкий путь к покою, пусть Сарнэ-Туром даст тебе скорого рождения….
– Ислуин, – вдруг раздался крик артефатора. – Я понял что это! Понимаешь, – возбуждённый Гуэндолей говорил ничуть не заботясь о том, что может случайно сболтнуть предназначенное лишь для ушей магистра. – Я вспомнил, что это за артефакт! Это Зеркало Миров, не удивительно, что его приняли за обычную игру. Зеркало считалось бесследно утерянным поколения назад, его даже не включили в последнее переиздание трактата Ириена «О зельях и предметах». Мы даже не знали как оно выглядит. Зеркало активируется только если обе копии в разных мирах находиться в одном и том же месте, ну в смысле очень похожем. А такое совпадение можно считать практически невозможным.
– Значит это тоже Киарнат, – растерянно произнёс общую мысль один из воинов. – Только здесь мы проиграли…
– И отсюда можно ждать только орков. Артефакт надо уничтожить, и чем скорее, тем лучше, – Ислуин всем своим видом показывал непреклонность, зная как трепетно Гуэндолей относится ко всякого рода старинным предметам. – Как надёжнее? Сжечь? Или ударить Воздухом?
– Достаточно и простого огня, на уровне второкурсника, – растерянно ответил артефактор. – Только вот… не поможет. Точнее спалить мы его спалим, но артефакты в разных мирах поддерживают друг друга, через полчаса оно восстановится. Прятать свою часть тоже бесполезно, хоть кидай на дно моря. Зеркало ищет живые руки – месяц или два, и его снова кто-то найдёт. А раз артефакт почувствовал отражение какого-то места в соседних мирах, то и стремиться он будет к нам…
– Соберись, – Ислуин тряхнул друга за плечи, – как его можно разрушить? Я же вижу, ты знаешь ответ!
– Есть способ, – почти шёпотом ответил Гуэндолей. Только уничтожив обе копии Зеркала разом можно его остановить. По крайней мере, у Ириена сказано так.
– Хорошо. Сначала возвращаешься ты, потом остальные. Я уничтожаю своё первым, пока не началась атака.
– Ты, ты… – растерянно посмотрел на Ислуина артефактор.
– Я, – усмехнулся магистр и в глазах заплескалась сумасшедшинка. – Не ты же? А других магов здесь нет. Не переживай так, выкручусь. Не первый раз. И потом, здесь тоже есть эльфы. Мы слишком живучий народ, чтобы просто так исчезнуть. Пусть город покинули не одно десятилетие назад, я найду. Но перед этим… Я устрою уродам весёлую жизнь. За каждую улицу, за каждый разрушенный дом. Кажется, здесь забыли – что такое разящий меч Ясных Владык. Так я напомню!
Прощание вышло коротким: один за другим спутники уходили в портал, оставляя перед этим свои запасы магистру. А от подарка одного из воинов Ислуин даже застеснялся.
– Держи. Нож с моего первого убитого врага.
– Зачем! Мне сейчас за такую ценность даже отдариться нечем! Разве что, – он показал на один из своих клинков.
– Не надо. Пусть за тобой останется. Повод будет снова встретиться, должок вернуть! – и, поклонившись, охотник шагнул в портал.
С уходом последнего товарища пришла тишина. По договорённости, Ислуин должен был выждать десять минут и потому сейчас ждал, вознося молитву: «О могучий Уртегэ! Дай воину твоему силу и ловкость, дай удачи! А если ждёшь ты меня в чертогах своих – пусть приду я к тебе с достойной свитой убитых врагов!». Оговорённое время прошло. И вокруг стола с Зеркалом миров поднялся столб жаркого пламени. Вот как ползу, так и отражаю!
Раньше я был эгоистом и трусом, чего уж скрывать. Моральным уродом, как сказали бы многие. Спорить не буду, тем более, сейчас я с этим утверждением полностью согласен. Как у большинства аморальных типов, у меня всегда находились оправдания для своих пороков – эгоизм я называл здравым смыслом, а трусость – инстинктом самосохранения. Такая позиция мне казалась более чем правильной. Сейчас я лежу в больнице и мое тело с ног до головы покрыто гипсом и бинтами – вот расплата за мою «правильную» позицию!
Несколько дней назад.
Во всем виноват дождик. Мелкий, но достаточно противный, заставивший меня направиться домой с работы не привычным маршрутом по людной улице, а через старые дворы. Так было короче, но в темных подворотнях мог встретиться всякий сброд. Конечно, я опасался за свой кошелек и целостность физиономии. Взвесив все за и против, все же решил рискнуть – погода была ну очень мерзкой, и домой хотелось ужасно. Шел я быстро. К домам в этом районе города, дворам, даже к деревьям, очень подходило слово «старость». Убогость строений угнетала. Даже самый безбашенный экскурсовод постеснялся бы привести сюда желающих увидеть районы, с которых начиналось строительство города. Мертвая зона, в которой, как ни странно, жили люди. Мне, как человеку избалованному комфортом, с трудом представлялось их существование. Нет, людей этих мне не было жалко – не тот, знаете ли, я человек, чтобы жалеть неудачников, а то, что жители подобных трущоб подходят именно к этой категории, у меня сомнений не было. Я шел через замусоренные дворы, чувствуя не только легкий страх, но и омерзение. Мне казалось, что пакостная атмосфера убогости буквально впитывается в мою одежду. Брезгливость основа чистоплотности – я был напичкан такими логичными с моей точки зрения измышлениями. Впереди показалась пожилая женщина в сером пальтишке. В одной руке клюка, в другой хозяйственная сумка. Белый в горошек платок обрамлял сморщенное, как печеная картошка, лицо. Никто не мог подходить лучше к дряхлому окружению, чем эта столь же дряхлая старушка. Она шла мне навстречу, устало перебирая ботами «прощай молодость» по тому, что еще осталось от асфальтированной дорожки. До старушки оставалось метров десять, но я уже подсознательно отстранился в сторону, чтобы даже краем одежды не коснуться этой ходячей развалины. То, что произошло потом, заставило меня пожалеть, что я выбрал этот короткий путь до дома: из подворотни выскочил тощий тип с всклокоченными волосами. Ублюдок выхватил у старухи сумку и помчался в мою сторону. - Держите, держите его! – неожиданно звонко завопила бабка. Она без сомнения кричала мне. Грабитель был не только тощий, но и мелкий. Тщедушный телесно – если говорить образно. Я бы мог с ним легко справиться, но вот что я вам скажу: «никогда не вмешиваться в чужие дела!» и «меня это не касается!» - вот основа основ моего существования! Я, конечно, уступил ублюдку дорогу – пускай бежит куда бежал, возможно, лет через сто он раскается в своем поступке. Но вот что обидно – этот урод, пробегая мимо, бросил на меня взгляд, и клянусь, в этом взгляде было презрение! Он словно осуждал мою трусость, неблагодарная тварь! Через пару секунд грабитель скрылся за углом дома. Я стоял, как вкопанный, оценивая степень своего морального ущерба. Бывают же такие сволочи?! Нет, у меня и в уме не было ждать от него «спасибо», но чем же я заслужил презрительного взгляда?! - Ну, ты и козел! – голос старушки вывел меня из состояния легкого оцепенения. - Что? - Ты трусливый ничтожный козел! Я тут же пожалел о вопросе «что?», ведь в принципе понял ее и в первый раз. - А что мне было делать, кидаться ему под ноги?! – перешел я в контратаку. - Хоты бы и так! – проорала бабка. - А нечего шляться с кошелками по безлюдным улицам, тогда и грабить никто не будет! Мне показалось, что старушку сейчас разорвет от злости. - Ну, козел! Вот это – козел! – она посмотрела по сторонам, как бы призывая невидимых свидетелей убедиться, что я действительно козел. - Перестаньте меня оскорблять, дамочка! - Тьф-фу, - бабка уперлась клюкой в землю и, встав на цыпочки, плюнула мне в лицо. Я опешил от такой наглости. Прежде чем у меня в мозгу возникла хоть какая-то здравая мысль, старуха, сузив глазки, с невероятной злобой произнесла: - Презираю! Тот подонок, что украл мою сумку, поплатится за свой поступок, но ты… Тебя, скотина трусливая, я проклинаю! Ты станешь бояться всего, каждого шороха! Будешь таким трусом, какого еще свет не видывал, и останешься трусом до тех пор, пока не пересилишь свой страх! Надеюсь, ты не доживешь до этого времени! Проклинаю! – брызжа слюной, она с яростью ударила клюкой по земле. – Проклинаю! Проклинаю!.. Вот тут я струхнул не на шутку. Какой-то глубинный страх поднялся от низа живота, подступил к горлу и растекся по телу, вызвав мурашки. Если бы вы видели это изрыгающее проклятия исчадие в белом платочке в горошек – ужас! Я попятился… - Проклинаю!.. … развернулся и быстро пошел прочь. Всю дорогу до дома думал о том, как несправедлива ко мне жизнь: живешь себе, никому не мешаешь, и тут вдруг на тебе – подлянка, в которой как раз ты и оказываешься крайним! Нет, жизнь несправедлива к таким хорошим людям как я! Надо сказать, мне никогда не приходило в голову считать свою трусость и эгоизм чем-то нехорошим, ведь стыда-то я не испытывал. Вечер был испорчен. Настроение поганое – злобное лицо бабки так и стояло перед глазами. Фу, какая мерзость! А орала-то, орала-то как?! Носит же земля таких старых ведьм, портящих жизнь другим! Без аппетита поужинав, я скоротал вечер за просмотром телевизора и лег спать пораньше.
Проклятие старухи сработало – увы, но это факт! Утром, проснувшись, я не мог открыть глаза! Сквозь веки пробивался солнечный свет, заполнявший мою спальню – вот в нем-то и было все дело. Вы можете представить себе такую ситуацию: проснулся и боишься разомкнуть веки, потому что думаешь: яркий свет может ослепить?! Да, да, звучит по-идиотски, но я был в ужасе. Просто в ужасе! Паника – она овладела мной мгновенно. Что делать? Сердце словно взбесилось, выколачивая бешеный ритм. Более странного и в то же время кошмарного положения и представить себе трудно. Я бы так и лежал, чувствуя, как с каждой секундой нарастает паника, но неожиданно мне в голову пришла еще более безумная мысль: сердце может не выдержать такого стресса и просто напросто разорвется от страха! Выбор был невелик – ослепнуть или умереть?! Стиснув зубы и, как мне казалось, находясь в предынфарктном состоянии, я сделал три резких глубоких вдоха и открыл глаза. О чудо – я не ослеп! Некоторое время лежал и смотрел в потолок. Что это было? Наваждение? В конце концов, я связал все происшедшее с последствием приснившегося кошмара, которого, кстати говоря, у меня не было. Бывает же такое?! Я немного успокоился и сел на кровати. Пошарив ногами по полу, надел тапочки и… Таракан! В сознании возник образ мерзкого усатого насекомого, причем с острыми зубами – без сомнения людоед! Он забрался в мой тапок, собираясь отгрызть мне пальцы! Я взбрыкнул ногами так, что тапки подлетели к потолку. Твою ж мать! У меня душа ушла в пятки. Какой таракан? В моем доме сроду не было тараканов. Хотя кто их знает – может, они хорошо прятались? А с чего я вообще взял, что в тапке таракан? Надо бы проверить. Проверить?! Нет, нет и нет! От одной мысли, что я могу увидеть там, в темных недрах тапка по телу прошла дрожь. Черт возьми, я не понимал, что со мной происходит. Пугал сам факт того, что мне страшно от какой-то ерунды – таракана, которого в тапке скорее всего и не было! Очень хотелось в туалет. Мочевой пузырь подавал настырные сигналы – «опорожни меня или лопну!». Дьявол, я представил, как лопается мой мочевой пузырь, разрывается живот и в разные стороны летят кровавые ошметки вперемежку с кишками. Кошмар! Осторожно ступая по полу босыми ногами, я вышел из спальни. Почему осторожно? Меня пугала перспектива споткнуться и переломать все кости – тогда это не казалось чем-то невозможным. Объяснять свой страх последствием кошмара теперь было глупо, но связать его с бабкиным проклятием мне еще в голову не пришло. Я думал лишь о мочевом пузыре, который мог лопнуть в любой момент. Дверь в туалет. А что за ней? Шок! Именно в такой последовательности. Предмет, вопрос и опять-таки - шок. Я был уверен – если открою дверь, то столкнусь с самым страшным кошмаром. В голове возник абстрактный образ чудовища с огромными зубами – как у таракана, облюбовавшего мой тапок. Я с ужасом понимал – никакая сила не заставит меня открыть эти врата в ад, в смысле туалетную дверь. Что делать? Мочевой пузырь уже начинал отсчет, чтобы, в конце концов, взорваться… Выход нашелся сам собой. Очень простой выход! Да, да, да – описался. Я делал много поступков, которыми не горжусь, и этот не самый худший. Зато разрыв мочевого пузыря мне больше не грозил – аллилуйя и аминь! В мокрых трусах я дошел до дивана и, проверив, не торчит ли из него острая пружина (а вдруг?!), уселся. Мне было грустно, страшно и обидно. Почему, за что? Хотелось плакать. Жил себе, никому не мешал, а тут вдруг на тебе! Это просто проклятие какое-то!.. Стоп! Проклятие, бабка! Без этой старой ведьмы здесь точно не обошлось. Мое умозаключение было вполне логичным, но от этого легче не стало. Что делать? Поганый вопрос, ведь ответ-то я не знал. Очень хотелось курить. Но нет - исключено. Никотин убивает, а в моем случае мгновенно. Я сидел, пугаясь каждого шороха. Боялся даже повернуть голову – шейные позвонки подозрительно хрустели. От меня воняло мочой, и я чувствовал себя самым последним опустившимся чмом. Проклятая бабка! И какой черт понес меня через эти дворы?! Мне было обидно. Наконец я не выдержал и заплакал. Ненадолго – слезы щипали глаза, а это казалось опасным. С трудом, но я унял слезы. Может, мой страх просто временное наваждение? Возможно, обычное расстройство нервов и проклятие старухи здесь ни при чем? Я, как мог, старался успокоить себя. Впрочем, тщетно. Надо было отвлечься от тревожных мыслей. Может, телевизор посмотреть? Мне хватило несколько секунд, чтобы проанализировать и понять, насколько опасен бывает телевизор: у него кинескоп, а кинескопы могут взрываться, как бомбы. Я, по крайней мере, про такие случаи слышал и пополнять печальную статистику не желал. А то, что пополню, у меня сомнений не было – стоит только взять пульт и нажать кнопку «вкл». Кстати пульт – он меня тоже пугал. В нем батарейки. Электрические! А электричество, как известно, может убить! Нет, телевизор исключен – что я, самоубийца, что ли?! Мне было страшно вставать с дивана. На каждом шагу поджидала опасность: острые углы мебели, все те же тараканы, которые наверняка прячутся в темных щелях, готовя план атаки, вазы, так и мечтающие упасть на пол и разлететься россыпью острейших осколков. Много их было – опасностей. В воздухе, в лучах солнечного света кружились пылинки. Крохотные сволочи наверняка оседали в моих легких, и от одной мысли об этом было страшно. Но здесь я сделать ничего не мог. Приходилось терпеть. Еще меня очень пугало окно. За ним был ужасный мир, наполненный машинами, злобными людьми (вчерашняя старуха и грабитель тому пример), собаками и кошками с когтями и зубами, птицами с острыми клювами. Мир смерти – безжалостный и коварный. На диване я провел все утро и половину дня. Отсидел задницу – что тоже меня пугало. Хотелось есть, но вот в чем проблема: едой ведь можно подавиться! В желудке урчало. В холодильнике лежали продукты, которые в принципе, если есть осторожно, тщательно пережевывая, то перспективы подавиться можно и избежать. Но холодильник!.. Во-первых - он электрический! Во-вторых – внутри него холод (от одного этого слова по спине бежали мурашки)! В-третьих – у этой электрической холодной сволочи есть привычка резко включаться и с жутким гулом вибрировать. Страшно! Воистину, холодильник придумал сам сатана. Тут мне в голову пришло вот что: если я в ближайшее время ничего не съем, то скоро лишусь сил и заболею. Болезнь у меня ассоциировалась все с тем же зубастым монстром, что прятался за дверью туалета. Да, это был мощный аргумент. Я собрал волю в кулак и пошел на кухню – логово холодного электрического монстра Холодильника. Шел я долго – умение идти осторожно, чтобы не споткнуться, знаете ли, требует концентрации. Холодильник гудел и вибрировал (тихо конечно, но тогда мне так не казалось). Это хорошо, ведь если бы он молчал, а потом вдруг загудел в самый неожиданный момент, то было бы хуже и страшнее, а так, в общем-то, терпимо. Подкравшись к холодильнику, я протянул дрожащую руку и, затаив дыхание, потянул дверцу на себя. Тут же отскочил – в последний момент пришла мысль: а что, если там тоже сидит зубастое чудовище? Слава богу, что эта мысль запоздала. В противном случае, я ни за что не подошел бы к холодильнику. Теперь же он был открыт. Еще раз – аллилуйя! Колбаса, масло, яйца, открытый пакет с молоком – стандартный набор продуктов. Без изысков, но я человек неприхотливый. Колбаса и сыр – если откусывать от них крохотные кусочки и долго жевать, то, если повезет, можно и не подавиться. Впрочем, рисковать не хотелось. Яйца – исключено! Кто знает, что может скрываться за безобидной с виду скорлупой. Вдруг маленький, но зубастый монстр – да, особой фантазией я никогда не отличался, и это возможно к лучшему. Молоко. Боже, благослови того, кто придумал молоко! Еда и вода в одном флаконе – в моем случае в пакете. Больше, конечно, вода, но выбор был невелик. И вот удача – пакет открыт. Не надо отрезать острыми ножницами бумажный уголок, что ну очень опасно для пальцев. Сглотнув слюну, я быстро, чтобы не отморозить руку, выхватил из холодильника пакет и поставил на стол. Отлично! Впервые за день у меня поднялось настроение. Но хватит ли одного молока, чтобы набраться сил и, как следствие, не заболеть? На первое время хватит, а потом посмотрим. Налил в кружку молоко и начал пить маленькими глотками. Даже его я пытался жевать. Мне не было известно ни одного случая, чтобы кто-то подавился молоком, но мало ли что! Покончив с «едой», подумал о пельменях – с тоской подумал. Очень я их любил. С маслом, майонезом, да с чем угодно. Но морозилка! Если дверь в туалет мне казалась вратами в ад, то дверца морозилки… ну, по крайней мере, калиткой в преисподнюю. А ведь пельмени еще надо было готовить на электрической плите! Да, пельмени в моем положении были недоступной роскошью. Но знаете что? В моей душе затеплилась надежда – все наладится! Ведь я сумел перебороть страх и, хоть и молоком, но все же накормил себя! Это какой-никакой, а прогресс. С этими оптимистичными мыслями я вернулся на диван.
Есть, конечно, все еще хотелось. Я, знаете ли, не из тех людей, кто может насытиться молоком. Но мысли о нехватке сил и болезни ушли. Старуха. Вспоминая о ней и о своем трусливом и подлом поведении, я не испытывал никакого раскаяния. Даже ощутив последствия бабкиного проклятия – нет, не испытывал. Злость? Это да – хоть отбавляй. Злость, кстати говоря, эмоция полезная. Она дает сил бросать вызов проблемам. Вот и я, сидя на диване, думал о том, что назло бабке и ее проклятиям смогу справиться со своими фобиями. Мне нравилось так думать. Я чувствовал возбуждение. «Назло!» - в этом слове была сила. Старая карга просчиталась на мой счет! Вот уж нет, не на того рыпнулась со своими проклятиями! Я сжимал кулаки, словно намереваясь физически разделаться со страхами. В голове вспыхивали лозунги « Меня так просто не возьмешь!», «Справлюсь назло всем!», даже «Смерть злобным бабкам!». Последний, поддавшись эмоциональному всплеску, я уже собирался выкрикнуть вслух, но… Резкий звонок телефона оборвал мой порыв, заставив в ужасе закричать. А если быть полностью честным – завизжать, как перепуганная девчонка. В мгновение ока я перепрыгнул через подлокотник дивана и забился в угол. Телефон продолжал трезвонить – мерзкий, мерзкий звук, буквально разрывающий мозг! Я дрожал, спрятав лицо в ладонях; вздрагивая с очередным звонком. Казалось, сердце стучит… нет, просто грохочет в каждой клетке тела. Телефон, наконец, затих. Не менее получаса я еще сидел в закутке за диваном, сознавая – старая ведьма добилась своего. Я действительно стал самым большим трусом на свете. Проклятие! Еще вчера это казалось полнейшей чушью. Выглянув из-за дивана, огляделся. Все спокойно. Впрочем, что я вообще ожидал увидеть? Вызванного телефонным звонком монстра, материализовавшегося в моей гостиной? Кто-то скажет, что это смешно и глупо, но даже сейчас я так не считаю. Если бы вы знали, что это такое - находиться в плену такой эмоции, как страх. Поднявшись, я медленно пошел к телефону, с ужасом ожидая новых звонков. Не знаю, смогло бы сердце выдержать, если бы он зазвонил снова. Штекер в розетке – если выдернуть, то телефон сдохнет (тогда я воспринимал его как что-то живое). Но розетка, провод – электричество! Что делать? Мозг судорожно искал ответ. Он нашелся. Немудреный такой ответ: я схватил телефон, не успев подумать, что и в нем есть электричество, и швырнул его об стену. Вот так! Телефон с треском раскололся на части и осыпался на пол кучкой всевозможных деталей. Я сам испугался того, что сделал. Какой-то безумный порыв, но, надо сказать, эффективный – звенящий ублюдок сдох навсегда! Дрожащей рукой я вытер пот со лба и вернулся на диван. Немного посидев и успокоившись, вспомнил про сотовый телефон. Он лежал на тумбочке в спальне. Чертов мобильник – вот от него-то всего можно было ожидать! Маленькая хрень, полная опасностей. Электрический! Звенит (играет веселую мелодию, но это ничего не меняет)! От него исходит излучение – известный, кстати говоря, факт! В общем, кошмар с кнопками. Надо было и его убить. Но как? Швырнуть опять-таки об стенку? Нет, с мобильником такой номер не пройдет. Даже если он расколется на части, то все равно будет электрический и, кто его знает, может, еще будет в состоянии звенеть. А излучение? Да, об стенку – не выход. Думал я недолго. Несмотря на страх, голова у меня работала хорошо. План по убийству сотового телефона созрел. Отличный такой план! Я решил его утопить. Воду в кране включать боялся, так как же утопить мобильник? Ага, вода есть в чайнике на кухне. Касаться голой рукой сотового опасался, поэтому пришлось обмотать ладонь майкой. Рядом с телефоном лежала пачка сигарет, так я, не раздумывая, забрал и ее – от слова «никотин» меня бросало в дрожь. Прежде чем открыть крышку чайника, я задумался – может ли в нем сидеть монстр? Хорошо, что тогда логика работала на меня – если в чайнике и сидел кто-то, то он наверняка давно утонул. Сейчас, вспоминая о мыслях приходивших мне в голову, чувствую себя полнейшим дураком, но тогда каждая чушь казалась логичной. В общем, сотовый телефон и пачку сигарет я утопил в чайнике. Убил, так сказать, одним выстрелом двух зайцев. Смекалистый я все же парень! Вот как ползу, так и отражаю!
За окном начинало темнеть. Я сидел на диване и с нарастающим страхом сознавал – скоро наступит ночь, а это самое ужасное время. Опять-таки вопрос «что делать?» заставил мозги напрячься. Да, в этом случае что-то придумать было сложно, а вернее, невозможно. Ночь наступит по-всякому и это угнетало. В темноте я сидеть, конечно же, не собирался. Обмотав руку майкой, включил торшер. Света он давал достаточно, чтобы немного сгладить тревогу, связанную с наступлением ночи. Конечно, включенный торшер меня пугал, как-никак электрический прибор, но еще сильнее я боялся темноты. В моем случае выбор из двух зол неизбежен: ослепнуть или умереть, открыть холодильник или голодать, сидеть в темноте или возле электрического торшера. С тяжестью на душе я свернулся калачиком на диване. О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи – без сомнений, мне приснится самый жуткий кошмар, возможно, сам ад, из которого не вернусь. Проблема в том, что я очень устал – денек-то был еще тот, врагу не пожелаешь, но бороться со сном, хочешь - не хочешь, а надо! За окном совсем стемнело. Я чувствовал страх. Не тот предметный и сиюминутный, что ощущал в течение дня, а тягучий, глубинный, с примесью тоски и тревоги. Возможно, именно такой страх испытывали древние люди, сидя ночами в дремучих лесах возле костров. Страх перед неизвестностью, которая скрывается в темноте, завывая ветром в кронах деревьев. Страх древний, как само человечество. Я вздрагивал от каждого звука улицы за окном. Крик какого-то пьяницы, приглушенный расстоянием лай – нервы сворачивались в клубок, когда я их слышал. Далекий вой машины скорой помощи вызвал у меня жуткую тоску и слезы. Никогда еще я не чувствовал себя таким несчастным. Часы на стене выстукивали секунды. Этот звук не действовал на нервы. Он успокаивал. Я даже забыл, что нужно бороться со сном, или мне стало просто все равно. Страх стал ровным, гладким, как река. Он тянул меня вдаль под мерный стук секундной стрелки. Конечно, я не заметил, как уснул. Но помню то, о чем подумал, прежде чем погрузился в спокойную, спасительную дрему: « Может, я и правда такое ничтожество, что заслужил страдания?»
Повезло, никакие кошмары мне не снились. Проблем с открытием глаз тоже не возникло. Нет, страх не прошел, дверь туалета, электричество и еще много вещей, что пугали меня вчера, пугали и сегодня. Сон хоть и снял усталость, но душевного облегчения не принес. Я приподнялся и сел на диване. Пружины под моим весом скрипнули, заставив поежиться. Хотелось есть, не так, как вчера, но хотелось в туалет – все это ввергало в уныние. С невеселыми мыслями я побрел на кухню пить молоко, очень опасаясь, что оно прокисло. Еще один день борьбы за выживание начался. Странно, но дверцу холодильника я открыл без страха. Не так сильно, как вчера, опасаясь отморозить руку, вынул пачку молока. Да, я волновался, но ведь не боялся же! Настроение немного поднялось. Даже решился откусить от батона колбасы крохотный кусочек. Конечно, я его ну очень долго жевал, чего уж говорить, а прожевав до констинтенции вязкой слюны, все же решился и проглотил. Я даже слегка удивился, что не подавился. Это воодушевило. Откусил еще кусочек побольше. Жевал меньше времени и проглотил почти без опаски. Скоро уже вовсю поедал колбасу, запивая ее молоком, кстати, не прокисшим. «А ведь все не так уж плохо!» - думал я, дожевывая треть батона и, все-таки, с опаской косясь на чайник с утопленными мобильником и сигаретами. Наконец я насытился. Вернувшись в комнату, долго стоял возле включенного торшера. Мысль, засевшая в голове – если я побеждаю какую-то фобию, то она исчезает – была самой чудесной мыслью на свете. «Ты останешься трусом, пока не победишь свои страхи!» - это ведь слова старухи. Возможно, неосознанно, а может, и специально, но она дала подсказку. Да, признаю, я был настолько глуп, что не придал именно этим словам значения. Мне пришлось доходить до ответа самому, но это дела не меняло - на горизонте забрезжило слово «спасение», подтвержденное неоспоримыми фактами! Почему же я стоял возле торшера? Хотел решиться нажать на выключатель голыми руками. Пальцы дрожали, но все же медленно приближались к опасной кнопке. Если бы вы знали, как это было трудно! Я буквально видел: меня бьет током, да не просто бьет, а бешено трясет, и, в конце концов, мое обугленное тело падает на пол и дымится, разваливаясь на куски. Ужас, но справиться с ним надо! «Главное долго не думать, иначе не решусь!» - эта мысль помогла. Я схватил пальцами выключатель и нажал на кнопку. Свет погас, а я все еще был жив! Нажал еще и еще – никакого разряда тока. Моя душа ликовала, тем более что если так пойдет и дальше, то скоро я смогу сходить в туалет! Дверь туалета. С ней надо было срочно что-то делать, ведь мне уже приспичило не только по- маленькому. И опять-таки логика пришла мне на помощь - дверь можно открыть на расстоянии, так сказать – дистанционно. План созрел мгновенно – я и не подозревал, насколько хорошо работают мои мозги. Даже гордость берет! Свет в туалете включался снаружи, так что с этим проблем не возникло – воистину, сегодня кто-то наверху благоволил мне! Шаг второй: вытащив из тумбочки (пришлось побороть страх перед тем, что может в ней скрываться) моток бечевки, привязал один ее конец к дверной ручке. Осторожно отодвинул щеколду и, разматывая бечевку, отошел и спрятался за диваном. Из моего укрытия хорошо была видна дверь туалета, и это облегчало задачу. Теперь шаг третий и самый главный - потянуть бечевку, чтобы дверь открылась. Трудный шаг - несомненно, но на сегодняшний день самый для меня важный – переваренная еда очень просилась наружу! Принцип «Долго не думать!» помог и сейчас. Я, затаив дыхание от страха, потянул бечевку на себя. Если бы вы знали, как меня растрогал вид унитаза! Мне показалось, что от него исходит небесное сияние. В очередной раз – аллилуйя! Некоторое время спустя я сидел на диване и с ужасом понимал: теперь мне надо победить самый сильный мой страх. А что я боялся больше всего? Правильно – мира за окном!
Я подошел к входной двери и прислушался. С той стороны в подъезде было тихо. Набравшись смелости, заглянул в дверной глазок – лестничная клетка пуста. Я представил, как выхожу за дверь и спускаюсь вниз три этажа. Три! Меня прошиб холодный пот. Ступени, такие ненадежные перила, скользкий пол, лифт, который страшно гудит и может открыться в любой момент – все это вселяло ужас. Еще хорошо, что я живу на третьем этаже, а если бы на девятом? Страшно даже представить! Надо было начинать действовать. Причем немедленно – сознание рисовало ужасающие картины. Еще немного, и я отказался бы от своей затеи или, по крайней мере, отложил ее на потом. Мне пришлось буквально заставить себя вытянуть руку и щелкнуть замком. От звука открываемого механизма внутри все похолодело. Какой-то червячок в голове зашептал: - Прекрати! Прекрати эту глупую затею! Ничего кроме кошмара тебя там не ждет! Ты не выживешь в мире за дверью! Как же хотелось поддаться этим уговорам! Мой возбужденный страхом разум вторил шепоту червячка: - Лучше послушайся. Если ты не веришь червячку, то уж мне-то поверь! - Да пошли вы все! – выкрикнул я и почти решительно распахнул дверь. Моя секундная храбрость улетучилась, как только увидел лестничную клетку. Мне показалось, что от покрытого плиткой пола, от стен, от потолка исходит могильный холод. Да, да, именно – могильный. Такая уж ассоциация у меня возникла. Голова закружилась. - Я же говорил?! Говорил, что ты делаешь ошибку?! – завопил червячок. - Заткнись! – рявкнул я и сделал шаг вперед. Это был шаг вопреки здравому смыслу, но, черт бы меня побрал – я его сделал! Сказать, что мне было страшно - значит ничего не сказать. Ноги тряслись, к горлу подкатила тошнота, но опять-таки, вопреки всему, я сделал несколько шагов по направлению к лестнице. Лифт? Смеетесь, что ли – страшно даже было посмотреть в его сторону. Хорошо еще, что он не гудел. - Вернись немедленно, пока не поздно! – перебивая друг друга, настойчиво твердили разум с червячком. - Ну уж нет! – я сделал еще пару шагов и мертвой хваткой вцепился в перила. От вида уходящих вниз ступенек перехватило дыхание. Серые, гладкие, холодные – они напоминали надгробные плиты. Я понимал – стоит мне спуститься хотя бы на несколько ступенек, и назад пути не будет! Подняться уже точно не решусь. Если бы сейчас червячок начал уговаривать меня вернуться, то, возможно, я и поддался бы его уговорам, но, как ни странно, он молчал. Это был хороший знак. Вцепившись в перила уже двумя руками, сделал шаг вниз по лестнице. Не раздумывая – еще шаг, еще… Никогда я не был так сосредоточен. Костяшки пальцев побелели – с такой силой руки сжимали перила. Ноги перестали дрожать. Они словно налились тяжестью, но это не мешало им идти вниз. Еще шаг, еще… То, что я преодолел первый лестничный пролет, не было чудом. Нет, нет и нет! Это все моя сила воли! Я совершил подвиг и горжусь этим, и плевать, что звучит это, как пафос! Видимо, червячок понял – уговаривать меня вернуться уже смысла нет, поэтому он начал ныть: - Эх, что же ты наделал?! Теперь придется идти вниз, а там… Ну ничего, скоро узнаешь, что такое настоящий кошмар! А я ведь предупреждал! Пришлось вспомнить принцип, уже не единожды помогавший мне – «Действовать быстро, и не задумываясь!». Я перехватил руки на следующие перила и пошел. Один шаг, другой… На третьем меня вырвало. С минуту я блевал себе под ноги, после чего еще минуту ждал, пока желудок успокоится. Наконец снова пошел. Шаг, еще шаг… Очередная передышка. Очень небольшая, ведь я не забывал о принципе действовать быстро. Второй этаж – это был успех! Червячок пытался что-то еще вякать, но я старался его не слушать. Дальше было проще. Переставлял ноги и перехватывал руки на перилах словно робот, хотя со стороны, скорее всего, походил на больного ревматизмом зомби. Впрочем, меня меньше всего заботило, как выгляжу со стороны. Шаг, еще один… Лестничный пролет. Отдых. Путь дальше. Так я дошел до двери – выхода из подъезда. Черная (и какой урод додумался покрасить ее в такой цвет?), блестящая – она мне показалась какой-то хищной и, само собой, опасной - воплощение всех страхов! Чистое зло! Я был на грани потери сознания. Если бы не растерял содержимое желудка между этажами, то сделал бы это возле двери. Ноги снова затряслись, да и руки от них не отставали. Я корил проклятого червячка, что он был не слишком настойчив и не заставил меня вернуться назад, когда это еще было возможно. Тут я вспомнил о старухе. О ее словах: «… Надеюсь, что ты сдохнешь…». В душе начала подниматься спасительная злость. Если я сейчас упаду на пол и сдамся, то старуха победит! Да, эта подлая карга добьется своего! Неужели я не найду еще немного сил и не преодолею эту дверь?! Чего мне бояться? Смерти? Да пошла она… Я буквально вылетел на улицу, даже не заметив, как открыл дверь. Должно быть, в таком состоянии, презрев смерть, герои бросались с гранатами под танки. Какое-то время не знал, где нахожусь, и что происходит. Возможно, попал в ад – это было всего вероятней. Но нет, проморгавшись, увидел – я стою на улице возле подъезда собственного дома босиком и в своем старом халате. А главное! Главное мне не было страшно! То есть абсолютно! Да какой там страх?! Я чувствовал себя самым храбрым человеком на свете. Мой разум охватила безумная эйфория. Ради такого ощущения можно пройти все круги ада. Я готов был померяться силой с самим дьяволом! Просто какая-то невероятная храбрость! Это было что-то! От переизбытка чувств я закричал во всю силу легких и помчался вперед. Тело было необычайно легким. Я орал от осознания своей храбрости и несся вперед, не разбирая дороги. Через кусты, двор, арку между домами… Я выскочил на широкое, переполненное мчащимися автомобилями шоссе, но они меня не пугали. Мне не было страшно! Побежал вдоль потока машин и орал, орал… Эйфория переполняла сознание. Водители сигналили, но мне было плевать – я мчался вперед и орал! На меня гнал огромный грузовик. Мне хорошо было видно перекошенное страхом лицо шофера. Я захохотал, бросая вызов его страху и всем страхам в мире, и еще решительней ринулся ему на встречу, ведь мне не было страшно! Когда сбитый, словно кегля, я подлетел на несколько метров в воздух, мне не было страшно! Даже когда шлепнулся на асфальт, чувствуя, что все мои кости переломаны, мне не было страшно! Я справился с проклятьем старухи! Вот как ползу, так и отражаю!
Служба безопасности библиотеки. Ангел в красной куртке
На центральной улице горели фонари. Падающий снег облеплял их роем мушек и белых птиц, кружил невесомо и уверенно, опускался на землю. Чистый, не испятнанный шинами и ногами. Залеплял, стоило поднять к небу, лицо. А небо было красноватым, как всегда над городом, где ночи мешают стемнеть отражения фонарей. Ярослав держал в ладони Галину ладошку, а варежки торчали из карманов. — Домой не хочется. Пойдем в обход? Яр улыбнулся. Губы растянулись сами собой. Сейчас они с Галюней свернут в подворотню и пойдут наискось через белый от нападавшего снега двор. А потом остановятся и будут целоваться взахлеб, прикусывая замерзшие, чуть кровящие губы. И снег окутает их и отгородит от мира зыбким, летучим покрывалом. Лучше бы… лучше бы они пошли по проспекту. Потому что во дворе к ним шагнули трое, взяли в кольцо. Даже прикурить не попросили. Галю схватили за воротник и потянули в темноту. Яр неловко размахнулся и даже вроде бы задел одного, но удар обрушился сзади. Потом еще и еще. Он старался не упасть, но колени подломились, и Яра пинали ногами, уже упавшего. Галя кричала вдалеке, сквозь шум в ушах Яр слышал этот крик, пробовал перевернуться и ползти. И ничего не вышло. А на помощь позвать было стыдно. Или просто не получилось. Он лежал в собственных крови и блевотине и не чувствовал холода опускающегося на кожу невесомого снега. Галя уже не кричала. Чьи-то шаги увязли в мягком покрывале, укрывшем асфальт. Это не были напавшие, кто-то другой. Яр прищурился, и различил девушку, показавшуюся высокой для лежащего. На ней была красная кожаная куртка не по сезону, юбка-пояс, ботинки на шнуровке. И тонкие колготки на длинных ногах. Свет окон не достигал сюда, фонарей не было, и Яр удивился, что вообще девушку видит. Видит так четко. Почему? Потому что она светилась. Не ореолом вокруг, не нимбом над головой — просто светилась изнутри, отобрав у неба городской красноватый свет. Нет, чистый, алый. А за спиной распахивались, опускаясь до снега маховыми перьями, два крыла. Яру было так худо, что он даже головой не мог пошевелить, чтобы отогнать видение. А девушка едва не споткнулась о Яра. Поднесла к уху ладонь. Что-то быстро сказала. И стояла на коленях в сыром буром крошеве, держа его голову. Яр чувствовал на щеках тепло ладоней. И пару обжигающих слезинок. И это дало ему продержаться до приезда скорой. Галя в больницу не пришла. Родители сказали Яру, что с ней все в порядке. По крайней мере, жива. И Яр все ждал, что она хотя бы позвонит. Но Галя не позвонила тоже. Потому что он ее не спас, можно сказать, предал. Когда его выписывали, медсестра из реанимации принесла визитку. — Вот. Вы так ее сжимали в ладони, что не смогли отнять даже во время операции. Я подумала, это вам важно, — девушка смущенно улыбнулась. — Это не от тех. И милиция не стала забирать. Первым порывом было бросить в урну жесткий прямоугольник. Но Яр почему-то поднес к глазам. Разобрал четкий черный курсив: «Ника Рокотова. Служба безопасности библиотеки». Ни адреса, ни телефона. Яр сунул визитку в карман куртки и на какое-то время забыл о ней. Вечером он позвонил Гале, но она расплакалась в трубку и закричала, чтобы ее оставили в покое. В универ возвращаться не хотелось, Яр взял академический и днями просто мотался по городу, выздоравливающему от зимы. Пил пиво в подворотнях. Общался с кем-то. По вечерам выслушивал горестные причитания матери и ругань отца. Яр казался себе ни на что не годным, тупым ботаном. Вон, даже девушку спасти не сумел. Не отмахался от троих. Лучше бы он умер. Ему хотелось покончить с этой жизнью, но покончить красиво. Броситься под поезд метро, к примеру. Но метро в их городе не было. Или выпрыгнуть с чердака многоэтажки. Но все чердаки старательно позапирали домоуправления. И он медленно травил себя слабым алкоголем и осознанием собственной никчемности. Так пришел октябрь. И мать устроила очередной грандиозный скандал, что пора забыть о прошлом, пора начать все сначала, и что о нем люди думают, вот такой вот набор банальностей, от которого Яра тошнило. Он сунул руки в карманы, сжал кулаки. Острые края жесткого прямоугольника впились в ладонь. И тогда он вспомнил о визитке. О Нике. — Тебе надо показаться психиатру! Я сумасшедший? Отлично! Парень усмехнулся. Город у них небольшой, обойти все библиотеки? Легко! Яр изучил справочники и решил начать с центральной, той, что ближе к вокзалу и все еще имени Ленина. Ее двухэтажное здание было построено в конце пятидесятых и еще радовало добротностью сталинского классицизма. Высокое крыльцо, массивные двери, тяжелые полуколонны, подпирающие второй этаж, чьи арочные окна с узкими переплетами вытянулись от пола до потолка. Треугольный фронтон с барельефом и двускатная жестяная крыша. Здание замыкало прямоугольную площадь с фонтаном и магазинами по обе стороны, выделяясь гармоничностью и завершенностью антаблемента. Ну, или как-то так. Яр, сжимая завернутую в газету желтую хризантему, поднялся на крыльцо. Сдал куртку в гардероб, предъявил читательский билет и через квадратный холл прошел к стойке сбоку от ступенек. Дежурная за компьютером посмотрела на парня, как на дурака. Поморгала накрашенными ресницами. Ну да, безопасность для библиотеки дело архиважное, но они не богатенькие Буратино службу безопасности держать. Есть дежурные — и все. Яр вышел, как оплеванный. Сунул в урну замерзшую хризантему. И решил больше никуда не ходить и Нику не искать. А ночью ему приснился сон. Он стоял у забитого досками на зиму бассейна, из которого торчал колючим шаром неработающий фонтан. У ноги его, словно суслик, вытянулась до колена узкая зеленая жестяная урна. Та самая, куда он сунул хризантему. Вот и сейчас изнутри торчал обломанный стебель. Яр почему-то потянул его наружу и задумчиво застыл в ледяном тумане, окутавшем площадь. Было пусто, только в домах по обе стороны от него горели редкие огни. А библиотека впереди была уже закрыта, и окна темнели на фоне светлой стены. Преодолевая смущение и нервную дрожь, Яр пошел туда, небрежно помахивая завернутым в газету цветком. Перешел улицу Красноармейскую и увидел своего ангела. Девушка стояла у бордюра. На ней была та же красная куртка, та же юбка, те же ботинки на худых ногах. Только крыльев не было. И она не сияла изнутри чистым цветом. Самая обыкновенная девушка. Скользнешь взглядом и не задержишься. — Ника! Она подняла голову, тряхнув короткими волосами. Скучная шатенка с невыразительным лицом. — Здравствуй. — Я принес, вот, — Яр сунул ей в руки цветок, потом опомнился и стал вызволять его из газеты. А потом цветок исчез, а парень протянул визитку: — Я тебя искал. — Ну… хорошо… — она поджала губы и развернулась к воротам на библиотечный двор. — Я тебя приглашаю… в кафе. — Но… — Ты ведь хочешь поговорить. Спросить. Она дернула плечами и через калитку двинулась к полуподвалу — этой дверью раньше пользовались одни библиотекари, а когда к библиотеке сделали пристройку, там устроили вход в кафе. А до этого, уже довольно давно, были отдел комплектования, иностранной литературы и в коридоре стояли столы с диапроекторами для просмотра микропленок. Прошлый век. Яр криво улыбнулся и, следом за Никой спустившись по ступенькам, оказался в здании. В кафе при библиотеке он до этого не был и не представлял, как оно выглядит. А там оказалось неожиданно просторно и… хай-течно. Круглые фонари на железных кронштейнах, торчащих из потолка — целый лес фонарей. Под ними квадратные столики из псевдомрамора. Вокруг стулья с металлическими спинками и светло-коричневыми дерматиновыми круглыми сиденьями. Полукруглая барная стойка. Над ней тоже ряд фонарей, вдоль нее табуреты на изогнутых ножках из металла, с круглыми сиденьями. Металлический кант по краю стойки. За стойкой зеркало, в котором отражаются расставленные на полках бутылки, бокалы и вазочки. Сбоку на стойке ложки в решетчатой корзинке. И салфетки стопочкой. И полная тишина. Безлюдность угнетала. — Они что, двери забыли запереть? Или… — Нам никто не помешает. — Да, верно, — Яр прижал пальцы ко лбу. — Я ведь сплю. — Нет. — Тогда как… — Это Библиотека. — В каком смысле? — поразился он, уловив странные интонации Никиного голоса. — Та, где ты в службе безопасности? Но это смешно. Мы в Гомеле, а не в Вашингтонском национальном конгрессе… или как его там. Ника подняла на Яра глаза. Карие с золотистыми крапинками и серым ободком вокруг радужки. Слабо улыбнулась. Зашла за стойку и наложила в вазочки мороженого, залив сиропом и посыпав тертым шоколадом. Подвинула одну Яру, вернулась и уселась на высокий неудобный табурет, поставив ноги на приступку. А куртку сняла и бросила на стойку возле себя. Поддернула манжеты белой шелковой блузки. Угрюмо звякнула ложечкой по краю вазочки. — Ешь. Оно вкусное. — Объясни. — Это Библиотека. Я ее вижу так, потому что когда была маленькой, ну… она не могла на меня не повлиять, если я здесь почти что жила. Странно, что ты ее видишь точно так же. — Почему? — Каждый представляет жизнь по-своему. Кто-то в виде свечи, кто-то — книги. У Андерсена были цветы. — То есть, — Яр обвел рукой окружающее, — это… — Единое информационное поле. Точнее, малая его часть, та, что связана с тобой. — А ты? — Хранитель, — серьезно сказала Ника. — Один из многих. — Ангел-хранитель? Яр протянул руку. Ему казалось, она пройдет насквозь, но пальцы коснулись скользящего шелка, сквозь который чувствовалось тепло. — Просто хранитель. Вообще-то мы не должны были встречаться. Люди редко видят то, что прячут сны. Они спят, они видят отголоски и не могут заглянуть за завесу. И к лучшему. За руль лучше не садиться тому, кто не умеет водить автомобиль. Яр насупился. — Ты хочешь сказать, я что-либо испорчу здесь? Ника повернулась, задев локтем вазочку. — Не знаю. Ты медленно себя убиваешь вместо того, чтобы просто жить. — Не можешь обойтись без нотаций? — буркнул он. — Только и думаете, как мной управлять. Думаете, что лучше знаете… Ника сверкнула на него глазами: — Знаю! Ты мог бы заняться спортом, восточными единоборствами, мог бы поймать обидчиков и хотя бы навалять им по первое число. А вместо этого сосешь себя, как вампир, травишь душу сожалениями, не пытаясь что-то изменить! Ну да, проще орать и трястись от тока, чем вытянуть пальцы из розетки! А мне… думаешь, мне больше делать нечего, как тащить кота из-под троллейбуса? Когда он орет и царапается, не желая, чтобы его хватали за хвост? Яр вдруг представил себе эту сцену, так отчетливо, что согнулся пополам, задыхаясь от смеха. Злость улетучилась. — Понимаешь, — сказал он сухо, — даже если я овладею всеми видами единоборств, если тушки всех врагов сложу к Галиным ногам, то, что случилось — уже случилось. И она всю жизнь будет считать меня трусом и подлецом. — Прости, что я тебя спасала, — тускло отозвалась девушка. — Раскрой глаза пошире — и проснешься. — А если я не хочу просыпаться? — он поджал губы и уставил на собеседницу сердито сощуренные глаза. — Я тебе надоел тоже? Ты умываешь руки? Ну да, что тебе до твари дрожащей, потенциального самоубийцы и алкоголика. — Да пошел ты! Дурак! Она резко повернулась к Яру спиной. Он потянулся рукой: — Прости. Я не хотел… тебя обидеть. Осознание, едкое, словно пощечина, заставило его покраснеть. — У тебя отняли крылья за то, что ты вмешалась тогда? — Яр отдернул руку, боясь под тонким шелком нащупать шрамы. Ника повернула к нему лицо: — У меня никогда не было крыльев. И... для нас невмешательство, равнодушие — смертный грех. Знаешь что... — она, склонив голову к плечу, прислушалась, как вазочка от мороженого катится по плиткам пола. — Я и так нарушила все, что можно. Ты перепиши, если хочешь... На барной стойке появились книги. Свою, растрепанную, толстую, с вылезающими листами, Яр узнал сразу. Галина была с цветочками и сердечками... и еще три худые брошюры из газетной бумаги. — Не делай себя супергероем, способным одной рукой разметать троих... — сказала Ника негромко. — И роту ОМОНа не вызывай. Просто... вернитесь домой по проспекту... или пусть они ошибутся подворотней... — А у тебя самой, — в горле Яра пересохло, — книга есть? Она улыбнулась. Книга прилетела, повинуясь жесту ладони, сама — но это было не нарочито, так естественно, что Яр нисколько не усомнился. Придвинул не свои — Никину, открыл на чистом развороте, и размашистая надпись — кривоватая, летящая, пролегла через обе страницы: — Я люблю тебя. Вот как ползу, так и отражаю!
Неделю назад пятнадцатилетняя Лялька считала себя самым счастливым человеком на Земле. Сегодня она умерла и теперь сидела за стеллажами, отирая спиной штукатурку. Вопреки последнему явственному воспоминанию, по которому ее облачали в застиранную ночную рубашку инфекционной больницы, была на Ляльке незнакомая интенсивно багряная блестящая кофточка, делающая крупнее грудь (что, опять же, неделю назад заставило бы Ляльку пищать от счастья). Кофточка была измазана по спине мелом. Вот странно, разве можно выпачкать привидение?.. Столь же незнакомые черные брючки, собранные кулиской на щиколотках, открывали Лялькины замерзшие босые ноги с облезлым лаком на ногтях — зеленым в золотые пятнышки. Вороные спиральки кудрей, рыжеющие на кончиках, сосульками свисали на слегка зеленое девчачье личико, веснушки на длинном носу увяли. Примерно такой должны были увидеть Ляльку сердечная подруга Светка Хмара и еще две одноклассницы через окно бокса из осеннего парка, только распростертую на кровати, а не скорченную у стены. Ляльке было очень страшно. Собственно, ужас вызывало не то, что Лялька вроде как умерла, а сама библиотека. Во-первых, непонятно было, как Лялька в ней очутилась. А во-вторых — что же дальше-то делать. Лялька пробовала обращаться к милой девушке-библиотекарше, сидящей за слегка обшарпанным столиком выдачи перед низкой дверью в хранилище. Пробовала привлечь внимание читателей. Но все они смотрели на Ляльку, словно на пустое место, огибали с сосредоточенным и немного сонным выражением на лицах и шли по своим делам. Лялька от отчаянья даже стала хватать их за руки. Рука проходила насквозь, как в страшном сне. Словно девушка очутилась в параллельном пространстве или на секунду разминулась с ними во времени. Совсем забыв о страданиях последней недели, девушка бегала по просторному холлу перед выдачей — в нем можно было проводить балы, — и в потолке из стеклянных плит отражалась потерянная Лялькина фигурка и перепуганное лицо. Лялька забегала в бесконечно высокие двери читального зала, где терялись в сумраке однотипные столики с настольными лампами: матовые стеклянные беретики на толстых мраморных ножках. В зале были вытянутые полукруглые окна от пола до потолка с частым переплетом. Лялька выглянула: за окнами не было ничего, кроме тумана, в котором колыхались мокрые сучья голых деревьев. Она отпрянула, ощутив головокружение. И до изнеможения носилась по ярусам и закоулкам, соединенным чугунными лестницами с деревянными лакированными ступеньками. Лестницы, будто корабельные трапы, сотрясались под ногами. Еще раз или два девушка пробовала заглядывать в прямоугольные и полукруглые окна, прорезанные кое-где в стенах, но за окнами был все тот же туман. Испытав прилив отчаянья, Лялька упала на паркетный пол за стеллажами и сжалась там, отирая стену. За три стеллажа от нее на помосте было место библиотекаря: обшарпанный ореховый столик с грудой книжек, норовящих с него сползти, со старинным листком учета читателей, исчерченным перечеркнутыми квадратиками с узелками в пересечениях. Позади столика висел на крючке пыльный синий халат и стоял, накренясь, каталожный шкаф с ящиками, так сильно наполненными, что не всякий из них удалось впихнуть до упора. На шкафу лежало надкусанное яблоко. Лялька сглотнула. Она вспомнила, как Андрюшка стоял у окна в школьной рекреации и цедил слово за словом, что он не желает с Лялькой иметь дела. Что он не может уважать девушку, которая добровольно вешается на шею ему и половине его друзей. Обвинения были такими несправедливыми, что рот Ляльки наполнился кислой слюной — как раз как от этого яблока. Она разревелась и половину геометрии просидела в туалете. Там ее нашла лучшая подруга Светка Хмара и долго старательно утешала, повторяя сакраментальную фразу: “Все мужики — козлы”. Лялька старательно кивала, соглашаясь, а дома проглотила все таблетки снотворного, которые нашлись в аптечке. Тут же испугалась и позвонила Хмаре, сказав, что отравилась грибами. Ляльку отвезли в инфекционную. А потом библиотека. Девушка заскулила. Подтянула к груди коленки, удивляясь, как отчетливо тахкает в них сердце. Это тоже было непонятно. Привидение — и вдруг сердце... и испуганно застыла, потому что услышала шаги. — Она здесь, я чую! — голос был женский и противный, точно кошка скребла по жести когтями. Лялька сжалась в комок. Но ничего не происходило, и это было так страшно — гораздо страшнее, чем если бы ее обнаружили. Лялька на корточках переползла и выглянула из-за стеллажа. В матовом свете из окна ей была видна лестница, помост с кусочком стола, каталожный шкаф — и двери, которых, она помнила четко — раньше не было. Сквозь двери вошли двое. Мужчина обнимал, прижимая к себе, женщину в синем пиджаке, накинутом на плечи. Женщину сотрясала дрожь, правой рукой она поддерживала левую, прижатую к груди. Лица видны были Ляльке неотчетливо, она заметила только, что незнакомка неприятно кривится, и верхняя губа приподнялась, обнажая зубы. Мужчина выглядел озабоченным. В одежде неизвестные и разнились, и были неуловимо схожи: что заставляло подумать о форме. На лацкане пиджака белел бэджик, но на таком расстоянии и при таком освещении написанное на нем прочитать не смогло бы даже привидение. Если они вообще умеют читать. Мужчина помог спутнице присесть за стол. — Я вызываю медицинскую программу. — Ярослав, девчонка здесь! Ищите! Вместо чтобы прятаться, Лялька еще чуть-чуть проползла вперед и широко распахнула глаза. Лучше бы она этого не делала. Потому что пиджак с неприятной женщины сполз, и стал виден обгорелый черный рукав и рука, точнее, обуглившийся до локтя скелет, как у Терминатора. Ляльку вывернуло наизнанку, но промытый в больнице желудок оказался пустым, а звуки она зажала ладонями. Что-то зацокало сзади и сбоку. Девушка скосилась. Вот этого уж точно не могло быть. Мимо стеллажей бежал маленький — ростом с колли — единорог с молочно блестящей шкурой, хрустальным рогом, торчащим изо лба, и озабоченным выражением на морде. Зверь втянул воздух, препотешно топнул копытцем, но не стал на Ляльку отвлекаться. Простучал по вощеным ступенькам и прыгнул на стол. Мужчина зажег настольную лампу. Шкурка единорожка радужно засияла, лицо женщины сделалось грязно-желтым, а мужчина... Если бы не имя “Ярослав” и не возраст чуть-чуть за тридцать на вид — это был бы Андрюшка, Стрелок. Лялька проглотила горькую слюну. Ей хотелось завыть и в кровь разбить об пол кулаки. Единорог топтался по столешнице, постукивал копытцами. А Лялька пыталась отыскать в облике Ярослава что-то... кожа у него была слишком гладкая — как тонкая резиновая маска: без волосков, пор, морщинок... И женщина. Не ходят с такой раной. Даже если шок. Видимо она, Лялька, на самом деле умерла. Единорожек заплакал. Крупные слезы падали на сожженное предплечье, и то на глазах обретало плоть. Лялька даже глаза протерла от изумления. Женщину перестало трясти. — Включить оповещение, Ника? — спросил Ярослав. (Он ничуть не похож на Андрюшку, ну ни капельки.) Та покрутила взлохмаченной русой головой: — Выходи. Я знаю, что ты здесь. — Ни за что не выйду, — прошептала Лялька. Ее вытянули из укрытия и поставили перед столом. Опустив голову, Лялька водила большим пальцем ноги по щели в полу. Сопротивляться не хотелось. Она устала. — Зачем ты это сделала? — спросила Ника. — Ну и пожалуйста. Ярослав с хрустом надкусил початое яблоко. Единорожек потянулся к фрукту. — Программа, свободна, — сказал Ярослав. Обнял свою Нику за плечи, доверительно наклоняясь над ней: — По чести, виноваты оба. — В чем? — спросила Лялька. Глаза у девушки были серые с желтыми крапинками — очень невинные глаза. Ярослав небрежно вытащил откуда-то из-за спины книгу в потрескавшейся обложке, обугленной по краям. От книги воняло горелым. Под плохо вытертой копотью уцелел клочок фотографии. Ее, Ляльки. Мужчина щелкнул пальцами по медным застежкам книги: — Извольте, Алина Сергеевна. Лялька всхлипнула. — Поздно реветь, — злая Ника общипывала горелые лохмотья рукава, как щипали корпию в девятнадцатом веке — по крайней мере, так Ляльке казалось. — Своди ее в хранилище, Яр. Пусть посмотрит. — Не хочу, — девушка заслонилась руками. — Это не мое. Не знаю. Ярослав хмыкнул — так похоже на Андрюшку, что Ляльке захотелось сбежать, закрывая уши и глаза руками. — Твое-твое. Каждый человек — это книга. Или парусник в море. Или свеча. Ноосфера всегда подстраивается под известные образы. Мы видим цвета, а не длину волны… — Я-ар! Он примиряющее поднял руки: — Неважно, как ты видишь это место. Важно, что ты связана со всеми веками и всеми людьми. Объяснить, к чему привел… — Не-ет, — Лялька топнула ногой. Ноге было холодно и больно. И убежать не получалось. Она словно прилипла к месту, а сухой спокойный голос перечислял: — Родители. Отец скончается от инфаркта через день после твоих похорон… — Неправда. Они меня не любят. — Любят. Только многие не умеют выразить эту любовь. Но их книги вспыхнули вместе с твоей. — Сестра, мучаясь подсознательным чувством вины, кинется в объятия алкоголика. Твой племянник родится уродом. — Твой будущий ученик, гениальный музыкант… Ты же собиралась в музыкальный колледж? Лялька, сглотнув, кивнула. — …так и не сыграет в «Ла Скала», умрет от передоза… — Зачем?! Зачем вы мне это говорите? Разве ваши нотации п-помогут? Разве я не имею права распоряжаться своей жизнью? — И право, и лево, — усмехнулся Яр. Потер пятернею губы: — Только вот у нас тоже есть право, точнее даже, скверная привычка: тащить кошку из-под троллейбуса, даже если ей непременно хочется угодить под колесо. — Прежде, чем рассуждать о правах, головой научитесь думать. Лялька посмотрела на Нику с ненавистью: — Я его люблю! Женщина хмыкнула. — В пятнадцать лет это важно, — кивнул Яр. — Хотя больше напоминает желание иметь новую кофточку. Которой у других нет. Лялька покраснела. До сих пор она и не представляла, насколько бурно умеют краснеть привидения: заполыхали щеки, уши и даже затылок. — У меня — не так. И кто вы такие? Чтобы судить… Яр ответил. Ответил, улыбаясь глазами, чуть-чуть посмеиваясь, так что на идеальной коже образовались тоненькие живые морщинки: — Мы — счеты под стеклом в компьютерном зале. Мы — защита от дурака. Мы — спасатели, которые «вперед!». Потому что, холера, должен же кто-то взять на себя ответственность за этот мир! За глупых кошек, зачем-то лезущих под троллейбус… — Я-ар! — Отпустите меня, пожалуйста, — сказала Лялька жалобно, поджимая на ногах замерзшие пальцы. — Да? — Я никогда больше не буду. Глаза зацепились за курсив бэджика на пиджаке: “Ника Рокотова. Служба безопасности библиотеки”. Ника сжала и разжала пальцы на левой руке. — Иди, — сказала она. Вот как ползу, так и отражаю!
Саяна подошла к спящей малышке и, хотя в изголовье белоснежной, как и все вокруг, люльки светилась успокаивающая надпись «Все показатели в норме», наклонилась и прислушалась к дыханию дочки. Удовлетворенно вздохнула и присела рядом, любуясь своей красавицей. Она была такой крошечной… но уже походила на отца. Молодая мать обернулась. Каким-то новым, появившимся с рождением ребенка шестым чувством она ощутила чье-то приближение за минуту до того, как дверь в палату бесшумно отъехала в сторону. На пороге появился ослепительно улыбающийся красавец-брюнет в белом халате. Весь такой румяный, подтянутый, он буквально излучал здоровье, молодость и хорошее настроение. «Как Алексей, – подумала Саяна. – Только вряд ли он выглядел так в девяносто лет…» – Как себя чувствует моя уникальная пациентка? – входя, громогласно поинтересовался доктор. Ответа он не ждал, прекрасно зная все о состоянии Саяны. – В медицинских кругах все только о вас и говорят. Отважная женщина, решившаяся самостоятельно выносить и родить, – это просто сенсация в наше время. – Осуждаете, доктор Зинко? – Просто Тран, прошу вас, зачем эти церемонии? – он подошел к Саяне, обдавая ее ароматом медикаментов и дорогого парфюма, и присел на мгновенно выдвинувшийся из пола пуф. – Нисколько вас не осуждаю. В начале своей карьеры мне приходилось принимать по двое-трое естественных родов в год. И знаете что? – врач одарил пациентку еще одной лучезарной улыбкой. – Хотя и матери, и младенцы были менее здоровыми, чем при использовании современных инкубаторов, они казались более… счастливыми, что ли. Вот и вы повеселели, а ведь раньше у меня были серьезные основания беспокоиться о вашем психологическом состоянии. Теперь-то, надеюсь, ваши печали позади? – К сожалению, нет, доктор, – помрачнела Саяна, – то есть, Тран. – Ну ладно, ладно, – врач добродушно потрепал ее по плечу. – Стоит ли так убиваться из-за работы? Может, вашу программу еще возобновят. – Может быть, – грустно согласилась Саяна, – но я в ней участия уже не приму. – Ну-ну, откуда столько пессимизма? Вы же не можете знать наверняка. Саяна знала наверняка, но возражать не стала.
…Пока дочка сосредоточенно сосала грудь, Саяна автоматически просматривала новости. «…на Озирау прибыли именно с Земли. Спустя сто - сто пятьдесят лет их численность резко сократилась, уровень технологий упал до примитивного, люди были отброшены в варварство. Цивилизация фактически развивалась с нуля. Ни одного информационного носителя тех времен не сохранилось, возможно, их и вовсе не существовало. Причины древнего бедствия до сих пор оставались загадкой для историков, но благодаря научной программе «Прыжок в прошлое», результаты которой будут обнародо…» «…татам расследования, будет принято решение о возможном возобновлении исследований прош…» «… особенно в первый – четвертый века, позволили получить уникальные данные для…» «…смерти двух исследователей программу было решено закрыть. Изучение истории не стоит человеческих жертв. Мы приносим соболез…» Саяна коснулась сенсорной панели на стене, выключая визор. Несколько тысяч каналов, а она все время натыкается на одно и то же – на то, что и так не забудет. Никогда. Дочка еще несколько раз причмокнула и заснула, выпустив сосок. Саяна нежно поцеловала малютку, снова подивившись, какая она сладкая и ароматная, и осторожно положила ее в люльку. Заботливо укрыла, продолжая любоваться своим маленьким чудом. Легко тронула пульт – и из невидимых динамиков полилась дивная музыка. Саяна с детства любила эту песню. Чарующая мелодия, странные, как будто совершенно бессмысленные слова – невероятное, колдовское сочетание звуков, воспринимаемое не разумом, а подсознанием. Когда Саяна была ребенком, ей казалось, что песня написана именно для нее. Теперь она это знала точно, потому что слова перестали быть бессмысленными. В гармонию древней мелодии бесцеремонно вторглась трель коммуникатора. Саяна нехотя приняла звонок, и в воздухе перед ней возникло объемное изображение красивой женщины с модной прической и искусно наложенным макияжем. Ладно сидящее голубое платье подчеркивало ее идеальную фигуру. – Здравствуй, Саяна, – сказала красавица. – Рада видеть тебя живой. – Я всего лишь родила ребенка, мама. Это не смертельно. – Выглядишь просто ужасно, – собеседница капризно скривила аккуратно накрашенные губки. – Не понимаю, с чего тебе вздумалось так рисковать собой. Ну ладно, – смягчилась она, – главное, что у меня появилась очаровательная внучка. Я отсюда вижу, какая она миленькая. Как ты назвала ее? – Любовь-Алексеевна. – Хм… странно, длинно, но красиво. Мне нравится. Держу пари, это что-то значит на древнем языке. – Я тебе как-нибудь расскажу, – сказала Саяна. – Потом. Мать не настаивала на немедленном переводе. – О, что я слышу! – улыбнулась она. – В детстве ты засыпала только под эту мелодию. Там часто звучит что-то похожее на твое имя. Странно, что эта колыбельная дошла до нас в неизменном виде… Просто удивительно, не правда ли? – Это не колыбельная, – шепотом возразила Саяна, – баллада. И ее вид вовсе не неизменный. Половину слов чудовищно переврали. Да и произношение… – На этом языке говорили в том времени, куда тебя отправил Институт? Ты понимаешь, о чем она? – О любви. О встрече и расставании. Он ждал ее пятьдесят лет, но она так и не вернулась… – в глазах Саяны заблестели слезы. – Девочка моя, – мать проницательно взглянула на дочь. – Ведь не было никакого искусственного оплодотворения? Саяна не ответила. Со вздохом поправила одеяльце Любови-Алексеевны, зачатой и рожденной совершенно естественно. Как во втором веке. Вот как ползу, так и отражаю!
До пруда оставалось шагов двести по старой деревенской улице, только обогнуть сад – и уже там. Но я на пруд пока не спешил. Оглядевшись (улица была пуста), я нырнул в заросли крапивы. На самом деле, кроме крапивы было ещё много чего: репьи, борщевики, полынь и прочее. Вся эта сорная трава к концу лета вымахала в высоту на два моих роста. Она росла так густо, что уколоться, зацепиться, споткнуться обо что-нибудь было проще простого. Но я пробирался здесь не первый раз и мог различить едва заметную просеку, тропку, скрытую от посторонних. Когда половина пути осталась позади, из зарослей показались покосившиеся остатки чьего-то сарая. Тут ведь раньше был сад, и среди крапивы попадались ещё одичавшие или посохшие яблони, вишни и черемухи. Если пройти сад насквозь, как раз попадёшь на берег пруда. То есть, не совсем ещё пруда, а, скорее, питающей его реки. В месте, где она начинает заметно расширяться. Несколько лет назад мы устроили там что-то вроде логова. Нам понравился недоступный, скрытый от людей берег, и сперва мы просто притоптали и порубили крапиву на несколько шагов кругом, чтобы можно было спокойно купаться. Единственным недостатком тайного пляжа нам казалось отсутствие тарзанки. Зато здесь вода была почище, чем на пруду, и кроме нас четверых никогда никто не появлялся. Мы сколотили для логова пару лавочек, а ещё через неделю появился самодельный стол. Как и лавки, он состоял из найденных где попало досок и колышков, выглядел жалко и шатался. Но для игры в дурака и козла это было как раз то, что надо. Впрочем, следующим летом мы всю нашу мебель обновили, и вот тогда уже в логове стало совсем здорово. Как раз перед моим недавним отъездом собирались устроить какой-нибудь навес от дождя или шалаш. Последние две недели я провёл в городе. Очутившись там, я сперва здорово скучал по настоящей, деревенской летней жизни, из которой неожиданно был вырван. А потом, конечно, привык ― в городе ведь тоже друзья есть, и старый двор, одетый в кружево летних теней. Есть чем заняться. И телевизор с кучей каналов, и плеер с кучей кассет. Их можно смотреть одну за одной - дома никого, и в школу завтра не надо... Так что, когда настало время возвращаться в Покровское... я бы не сказал, что обрадовался. Мне всегда не по душе сниматься с привычного места. Но это быстро проходит, к моему счастью. Стоило мне выйти из автобуса (после трёхчасовой тряски в его раскалённом нутре) и вдохнуть настоящий воздух августа, битком набитый настоящими запахами, увидеть с холма знакомые очертания улиц, садов и прудов Покровского, как мне чуть не до слёз сделалось жалко двух потерянных недель... Из дома, едва успев поздороваться с бабушкой и остальными и проглотив обед, я сразу же отправился на пруд. Осторожно двигаясь между высоченных стеблей, я как будто услышал впереди незнакомый взрослый голос и замер. Что бы это значило? Надо мне теперь идти дальше, или стоит скорей убраться? Вот ― этот голос, снова... А вот ― другой, голос моего приятеля, Лёхи. Раз уж Лёха там, наверное, можно идти. Пока я размышлял, прямо из непролазной крапивы на меня вылетел Лысый. Здоровяк, парень на пару лет старше нас. Кажется, он удивился встрече не меньше моего, но всё же протянул мне руку (как это заведено у взрослых). - Здарова! Ты чего тут забыл? - Здарова, Лысый, - я пожал его руку. - Ничего. Лёху ищу, Елагина. Он там? - А... Там. Ну, это... ладно. Давай. Попрощавшись, Лысый направился в сторону улицы. Никакие тропинки ему были не нужны ― он пёр прямо, сшибая густую траву палкой и ругался, если она не поддавалась. Ну что ещё за ерунда творится? Остаток пути до логова я прошёл быстро. На первый взгляд тайный берег остался таким же, каким я его видел последний раз перед городом. За столом сидели мои летние друзья ― Ванёк и Лёха. Я говорю «летние», потому что виделись мы только на летних каникулах, в деревне, а так ― жили в разных городах. Они молчали, пока не заметили меня, и, кажется, раздумывали, чем бы заняться. На столе в беспорядке валялись затёртые, видавшие виды игральные карты. Вдруг Лёха поднял на меня свои глаза и крикнул, обрадованный: - О! Ник! Здарова! Ник ― это я. Ник значит «Никита». - Здарова! - Чё, насовсем теперь? - Да походу... Я пока шёл, Лысого встретил, прикиньте. Чё он тут ошивается? Я подошёл к столу и сел рядом с Ваньком. - Ничё, с нами просто сидел, - ответил Лёха. - Да ладно? Вы его привели сюда? Сами? Да тут же завтра полдеревни будет! - Да не, он пацан нормальный. Обещал не водить никого. Да я его давно знаю, серьёзно, Ник. - Блин... ну вы даёте. - Зато он помог нам купить пива, прикинь! - сказал Ванёк и широко улыбнулся. - Тут вот ещё осталось, кстати. Будешь? До этого мы пива не пили. Конечно, ходили иногда разговоры о том, что круто бы попробовать, но как-то до сих пор не решались. К тому же, продавщицы в единственном магазине знали нас не первый год и ни за что не продали бы. - Не, я чё-то не хочу. Ванёк пожал плечами и с размаху зашвырнул наполовину полную бутылку «Толстяка» в крапиву. - Кстати, Ник... привёз чё-нибудь? О, да! Конечно, я кое-что привёз. Новый джойстик для сеги ― один из Лёхиных сломался. А ещё кассеты: крутейший The Middle Kingdom, старый добрый Live After Death и сборник Сектора Газа, который удалось достать с большими трудностями. - Привёз, привёз. Джойстик, и послушать кое-чего. - Круто, Ник! Нормально! Айда ко мне, зарубимся в мортальник! Лёха был единственным из нас счастливым обладателем мечты, чуда под названием Sega Mega Drive 2. С тех пор прошло немало времени, но по прежнему эти складные, ритмичные звуки названия приставки будоражат мою душу. Сколько же незабываемых часов ты подарила нам, сега! Сколько сотен, тысяч раз мы умело выщёлкивали на затёртых джойстиках волшебные комбинации фаталити и суперударов! И как часто взрослые, видя, что мы в погожий летний день торчим перед экраном пятый час подряд, говорили с сожалением, что лучше бы нам пойти погулять... И были, наверное, правы. Но если уж пошла серьёзная игра, настоящая смертельная битва, всё было бесполезно. Нас нельзя было выкурить из-за чёртовой приставки, пока игра не будет пройдена снова! Тем не менее, мы решили разок искупаться, прежде чем отправиться к Лёхе. Ведь я так соскучился по прохладной, чистой воде небольшой безымянной речки в Покровском. Пока мы плавали от берега к берегу и ныряли (кто дальше проплывёт под водой), я всё никак не мог выбросить из головы этого Лысого. Чужие на тайном берегу ― это уж слишком. Выходит, Ванёк с Лёхой не так уж дорожат этой тайной. Или с ними что-то случилось, пока меня не было? Вспомнив, что я много чего пропустил, приятели наперебой стали посвящать меня в недавние события. Начали со свежайших анекдотов, и некоторые были настолько смешны, что я даже позабыл о своём подпорченном настроении. Потом рассказали, как позавчера Ванёк упал с тарзанки и чуть не утонул. Еле выбрался, и до сих пор от глубокого вдоха у него болело в груди ― падая, умудрился ещё и удариться о мостки. Конечно, главное было не рассказывать об этом бабушке Ванька, иначе с прогулками и купанием у него могли бы выйти сложности. А в клубе пару дней назад случилась большая драка с какими-то пацанами из другой деревни, выбили пару зубов, сломали пару рёбер (ещё бы, ведь под конец вечера в дело пошли колья, оторванные от забора). Об этом, конечно, рассказывал Лёха. Из всех нас сельский клуб навещал он один. Его бабушка была чрезвычайно либеральна (а может, недостаточно внимательна) и позволяла Лёхе такое, о чём мы и подумать не решались. Мало того, что ему разрешалось ходить ночью в клуб (пусть и не до утра, но всё же), он мог без спроса и доклада купаться на каком угодно пруду в Покровском или его окрестностях, ездить с местными на мотоциклах в район и не только слушать Сектор Газа, но и носить футболку с логотипом этой группы. Мне-то с Iron Maiden футболку едва купили. Мама утверждала, что они «наверняка сатанисты какие-нибудь», увидав рожу Эдди. Я уверил её в обратном, хотя поручиться за это, конечно, не мог. Английским языком я не владел. Зато я твёрдо знал, что Мейден ― это круто, и футболка была отличным способом поделиться этим со всеми. Мы вылезли на берег и устроились за столом, чтобы немного обсохнуть. Лёгкий ветер, приносящий запах разогретой солнцем травы, поначалу казался неприятно холодным, как это всегда бывает после воды. Недолго думая, Ванёк собрал карты, перемешал и раздал каждому по шесть штук. Сама собой завязалась игра, сопровождаемая ненавязчивой болтовнёй. Потом, уже по дороге к Лёхе они рассказали мне о самом главном. Оказывается, они тут собрались в поход и, само собой, теперь приглашали и меня. Поход, или пикник, как угодно. Это значит, пойти куда-нибудь в рощу недалеко от села, развести костёр, испечь картошки. Может, половить рыбу. Мы иногда совершали такие вылазки. Но, как оказалось, в этот раз всё будет куда интересней. - Я тут на прошлой неделе ездил на рыбалку с Гришкой, - начал рассказывать Ванёк, пока мы шли, поднимая пыль с деревенской улицы. Гришка – это его дядя. – И вот, сидим мы с ним на Широком… - На Широком? На мотоцикле, что ли, ездили? Да, Ваньку можно было позавидовать! - Не, на лошади. Какая, блин, разница, Ник? Мне, в общем, Гришан рассказал кое-чего. Там, короче, подальше маленько, за Широким, есть заброшенная деревня. Ага – прям в лесу! Как её, Лёх? - Валки. - Ну да, Валки. - И чё? - Да ничё. Заброшенная она, прикинь. Дома стоят, а людей ― нету. Круто! - Круто... - Короче, туда собираемся слазить. - Вот это да! - Что, и ночевать там? - я подумал, раз уж на Широкое обычно ездят с ночёвкой... - Прикольно было бы, да? - оживился Лёха - Меня не пустят... - сказал Ванёк. - А ты отпросись, типа, на рыбалку. - Да всё равно, на ночь одного не пустят на рыбалку. - Почему одного? С нами. - Ну, с вами не пустят. Без взрослых. - Вот, блин, Ванёк! Всегда обламываешь. Придётся туда-сюда бегом бегать из-за тебя. Я сорвал придорожный пырей и стал наматывать его на палец Потихоньку холодало, и комары выбирались из своих мрачных приречных зарослей, в которых коротали солнечные часы. Вдруг мне в голову пришёл очевидный вопрос: - А Ольга? - С нами. Ольга Смирнова ― наша ровесница. То ли что-то особенное было в её детском характере, то ли просто не подобралась для неё в Покровском компания девчонок по душе ― так или иначе, она дружила с нами. Родители Ольги знали родителей Лёхи по каким-то старым общим делам, но почти не общались долгое время. Когда же Смирновы купили дом здесь, в деревне, они стали бывать у Елагиных в гостях. Так Ольга познакомилась с Лёхой, а потом он привёл её к нам. С тех пор Ольга ― свой парень, как мы часто шутили. Так мы её всегда и называли между собой ― Ольга. Потому что иначе никак было нельзя. Оля – слишком нежно, не то по-детски, не то и вовсе – любовно. Всяких же глупостей вроде «Олька» или «Олёк» нам, по счастью, в головы не пришло. Так что мы (я смело говорю за всех) много лет подряд каждый раз искренне радовались, наслаждались, произнося и слушая прохладные, свежие звуки прекрасного её имени: Ольга. Остаток вечера прошёл за Лёхиной сегой. Пару раз его бабушка пыталась всех нас накормить или хотя бы напоить чаем, но из этого ничего не вышло. За игрой много болтали о Валках. Оказалось, деревня не просто брошена и не просто покосившиеся дома её стоят и чернеют год за годом, неподвижно и безразлично мокнут под дождями летом и заносятся снегом зимой. Всё было гораздо круче. - Раньше (ну, при царе ещё, короче) там жила одна старуха. Говорят, умела колдовать или типа того. Мы с Лёхой только посмеялись, не отрывая глаз от экрана. - Да не, серьёзно! Бабушка рассказывала, да и мама… в том году ещё! И Гришка там когда был, давно, когда они тоже лазили, мелкими, он даже дом этой старухи видел. - Ну и чо там? - Там все избы гнилые уже, вот-вот рухнут. А от многих вообще просто ямы остались, и крапива растёт. Штук пять домов стоят только. А дом той старухи – до сих пор как новенький. И стёкла все на месте, только краска чуть-чуть пожухла. Прикиньте, да! - Ага. Офигень. Может, там живут? Или дача чья-то. - Да какая дача, Ник?! Говорят – заброшенная деревня. Туда дороги даже нет. Ни шоссе, ни грунтовки. - Ну, может, на вертолёте прилетают. – пробормотал Лёха, уставившись в телевизор. Там его персонаж резко качнулся в сторону, уходя от удара, и Лёха повторил его движение. Манёвр удался, и Лёха от радости крикнул что-то матом. Не услыхала бы бабушка... - Да иди ты, на вертолёте… Дебил, блин. Ванёк подождал с полчаса, а потом снова завёл свой разговор: - К той старухе из Валков приходили со всей округи. За советом, или лечиться. Тогда ведь больниц не было, чё вы думаете. Мы молчали, а Ванёк всё не мог примириться с тем, что его захватывающие дух истории про ведьму оставляют нас равнодушными. - Она так и жила там – собирала в лесу корни разные, грибы. Для лекарств. И ещё у неё было полно разных старинных вещей. Монетки там, часики — это всё люди приносили ей. Гришан рассказывал. - Да ладно, гонишь, Ванёк. Ничего там нету. Если и было – растащили давно, скажи, Ник. - Я бы не стал там ничего трогать. Мало ли. Ведьма всё-таки. - Во-во – согласился Ванёк. – Нельзя в таких местах брать ничего. - В каких – таких? Ванёк тяжело вздохнул. - Ну, типа... в церквях, например, или на кладбище. Ну, в таких местах. - При чём тут церкви? И кладбища? Ты внатуре как маленький, Ванёк. В сказки всё веришь. Тут возразить было нечего. Да, Ванёк действительно много во что такое верил и спор затевать не стал. На закате отправились по домам. Надо ещё собраться, а то завтра договорились пойти в шесть, утром времени не будет. Я догадывался, что в шесть, конечно, никто ещё не соберётся. Но всё равно – если сказано «шесть», значит имеется ввиду: «очень очень рано», и собраться надо с вечера. Когда нам с Ваньком приходилось оставаться наедине, мы чаще всего разговаривали о рыбалке – это было главной общей темой. Я сперва молчал и слушал его рассказы о недавних походах к речке, что текла прямо под Ваньковым огородом, об удочках, поплавках и прочей утвари, и, конечно, об уловах. Они у него становились всё значительней год от года, а вот мне везло редко. Но пример Ванька заставлял пробовать свои силы снова и снова. Я слушал его и думал, что вот, как вернёмся из Валков, надо будет срубить новые удилища, накопать червяков (или лучше на хлеб?) и начать регулярно ходить на реку, рано-рано, как только встаёт солнце. Или даже ещё чуть раньше, до рассвета. Завести себе собственное место на берегу, прикормить рыбу. Натыкать в берег ивовых рогатин для удочек. Нет, ивовые нельзя – прорастут на будущий год, дадут корни. Хотя, это даже прикольно. Пусть будут ивовые. Я стал засыпать Ванька вопросами о том, как бы это всё лучше устроить, и он охотно давал мне советы. Я внимательно слушал, всё понимал и готов был действовать, как и много раз прежде. Обычно, правда, всё равно рыбы мне не доставалось. Не моё – вот что решил я о рыбалке, когда повзрослел ещё на пару лет, и тогда уж забросил её насовсем. Мы шли, лавируя среди спокойно бредущих навстречу коров — в деревню как раз пригоняли стадо. То и дело попадались знакомые женщины, вышедшие встречать своих Нарядок, Ночек и Звёздочек, и мы со всеми здоровались. Я думал, как замечательно прошло лето – целых два с лишним месяца вдали от школы! И оно ещё не кончилось – завтра мы все идём в заброшенную деревню. Я вспоминал наши затеи и выдумки, которыми были наполнены каникулы, и чувствовал себя совершенно счастливым. В тот день на мне была ещё городская, дорожная одежда — ведь я чуть не прямо с автобуса убежал на пруд. Мне представилось, как вот сейчас приду домой, сниму её, и не увижу до самого сентября. Отлично. Лучше и быть не может! Мы с Лёхой жили в разных концах села. К цели похода мой край был ближе, поэтому решили так: сначала Лёха заходит за Ольгой, потом они заходят за Ваньком и уже втроём ко мне. И вот слудующим утром я проснулся, умылся и понял, что времени - уже совсем не шесть. Схватив попавшуюся на глаза старую сумку, стал собираться в дорогу – вечером я так и не дал себе труда заняться этим. В самом деле, ничего особенного мы ведь не планировали. Надо было просто идти. Погода стояла солнечная. К чему это лишнее беспокойство о сборах? Я надел свою привычную футболку, старые спортивные штаны и, немного поколебавшись, нацепил ещё джинсовую бейсболку с сильно гнутым козырьком. В сумке моей безо всякого порядка разместились продукты, подвернувшиеся под руку: кусок ржаного хлеба, пара картофелин, пара яиц, бутылка воды. Ещё я отрезал немного колбасы, насыпал в спиченый коробок соли. Это очень кстати напомнило о спичках. Так моя мысль от еды перескочила на всякую необходимую в походе утварь, и в сумке оказался небольшой кухонный нож, завёрнутый в несколько газет (складной я не то сломал, не то потерял). Кроме ножа и спичек ничего больше я не придумал. На улице гавкнула собака – похоже, пришли. Я вышел и увидел весь двор в том особенном красно-рыжем свете, который любителям поспать в диковинку. Как всегда, он подействовал на меня вдохновляюще, ведь по обычным, ничем не особенным дням я такого света не вижу – а сегодня должно быть много интересного, и я предвкушал это с большой радостью. Передо мной стояли Ванёк и Лёха. - А где Ольга? Спит что ли? - Бабушка её сказала, что заболела. Со вчера ещё. Температура, всё такое. Не пойдёт она короче. Эх, ну совсем это не то – идти в поход втроём, когда собрались все вместе! Даже расхотелось на секунду. Но я представил, чего мне будет стоить объяснить обиженным друзьям свой отказ, и мысль о нём отогнал прочь. - Ну ладно. – я просто пожал плечами. – Пошли тогда. Лёха из нас троих выглядел круче всех. И не только потому, что был чуть выше и носил футболку с Сектором, потёртую и выцветшую. На шее у него висела стальная цепочка, а ещё одна, потолще, была хитро закреплена на голубых, рваных и зашитых тут и там джинсах. На пояс Лёха прицепил здоровенный нож, а на голову повязал бандану. У меня такая тоже была, но обращаться с ней я толком не умел и почти никогда не носил. А Ванёк, конечно, явился с огромным военным рюкзаком. Несмотря на тёплую и сухую погоду, он надел резиновые. Вокруг пояса у него была повязана за рукава толстовка, а в рюкзаке, мне подумалось, наверняка ещё есть плащ. Как по доброй воле можно таскать на себе всю эту тяжесть – я понять не мог. Уж лучше промокнуть, замёрзнуть или не досчитаться чего-нибудь полезного, но забытого дома. Мы отправились в путь, и вот деревня осталась позади. Солнце неторопясь поднималось, роса исчезала с сонных трав. Мы всё шли и шли по дороге среди полей. Над нами летали птицы, а некоторые из них ещё и кричали. Ванёк птиц узнавал, моментально припоминал какие-то особенности каждой, и пытался занять нас рассказами о них. Мы с Лёхой рассуждали, как устроить шалаш в логове. Можно ведь просто наскоро сложить его из веток, а можно раздобыть досок, гвоздей, то есть, взяться за дело всерьёз. Мне это большое строительство было не по душе. Всё таки шалаш есть шалаш. Да и не охота было возиться со всей этой плотницкой ерундой! Это же привлечёт к нам ненужное внимание, начнутся непременно вопросы (а то и советы). А зачем вам доски? А для чего ты, Никита, берёшь топор? Не то чтобы шалаш был каким-то секретом, но мне хотелось, чтобы кроме нас никто этого не касался, даже наши родные. Когда Лёха сказал, что было бы здорово позвать ещё и Лысого строить шалаш, я окончательно упал духом. А Ванёк уже вовсю доказывал, что нужны гвозди именно какой-то определённой длины, и уж никак не другие. Я не сдавался, спорил, пытался бороться с этой их ересью, но мне не хватало слов, чтобы объяснить, что же такого важного должно быть сохранено на тайном берегу и что, собственно, плохого в Лысом. Да ничего, конечно – сам по себе Лысый был нормальным парнем. Поле кончилось, и с краю его был овраг, над которым дорога соединялась ветхим мостиком. Тут мы задержались чуть ли не на час, сам собой устроился привал после долгой ходьбы. Мы сели прямо на краю моста, свесив ноги. Внизу бежал резвый ручей, он шумел, и до нас то и дело долетали брызги. Мне вдруг представилось, что я какой-нибудь путешественник, древний странник, и я решил, что будет здорово снять обувь и вообще — так и пойти дальше босым. Глядя на меня, Ванёк тоже избавился от своих сапогов и теперь пытался поудобней приспособить их для переноски. - Ты зачем вообще эти говнодавы нацепил, придурок? - весело поинтересовался Лёха. Он тоже присоединился к нам и закинул свои кроссовки в рюкзак. - Да пошёл ты. Тут вообще-то змеи живут, дебил. - Так чего ж ты разулся тогда? - Ну, они там живут, где сыро. Вот подойдём к лесу — обуемся обратно. В небе лениво двигались огромные облака, ветер шумел ивняком в ручье и высокой травой на лугу. У воды жужжали пчёлы, и оттуда, снизу, шёл едва уловимый запах холодной сырой земли, тины. Насмотревшись на брызги, волны и водоросли, наслушавшись журчания, мы наконец поднялись и двинулись дальше. - Блин, босиком внатуре круто, Ник! Я был польщён. - Ага, здорово. Дорога взобралась на высокий холм. Оттуда было видно вдалеке Покровское, окружённое золотыми полями. В центре его я разглядел школу, руины церкви и клуб, неумолимо приближающийся к церкви своим состоянием. А с другой стороны стоял тихий и тёмный лес. Он обманчиво казался близким, но, на самом деле, путь до него лежал через холмы (вверх, вниз, вверх, вниз) и был не так уж лёгок. Ванёк знал от дяди, что дорогу в Валки можно отыскать по столбам, бывшей линии электропередач. И вот мы увидели ряд этих столбов, теряющихся в лесу, и, недолго думая, свернули с дороги в ту сторону. Трава тут была недавно скошена шагов на двести от дороги, и босиком гулять по острой стерне нам быстро разонравилось. К тому же, все ещё раз вспомнили о змеях. - Слышь, может пожрём, как в лес придём? - О, давайте. А то я дома не ел. - Блин, как же слепни достали! - крикнул Лёха, размахивая руками. Мы шли через густую траву, и пробудили всех таившихся в ней мерзких насекомых. Целый рой этой гадости сопровождал теперь нас, и не было от них спасения. - Ничё, щас костёр сделаем, они дыма не любят. - Угу... Мне сразу представилось, едва только Ванёк сказал про костёр, как он сейчас начнёт нас учить правильно его складывать и разжигать с одной спички. Как обычно у них с Лёхой выйдет из этого спор и целый диспут, а может, даже небольшая ссора. Не понимаю — спичек, что ли, мало? - Ник, сколько до этого леса, как думаешь? - Не знаю, Лёх... - Километра полтора. Нет. Километр, триста наверно. - ответил Ванёк. - Интересно, чё Ольга там делает. Может она это гонит, что болеет? Тупо идти передумала, и всё. - Да вроде не похоже, вчера ж видели её — ни то ни сё была, и домой свалила рано. - Да блин, я и сам уже хочу домой свалить, а не тут со слепнями искать избу психованной старухи. Нафига вот попёрлись? - Не ссы, круто будет. Полазим там везде, может чего найдём. - Я никуда не полезу. И вам не надо. - Ну и не лезь, нам достанется больше, да Ник? - Ага... Я правда не верю, что там прямо вот горы золота и старинной фигни. Всё растащили давно. - Искать надо будет как следует. Наверняка у неё тайник был. Прикинь, найдём чего-нибудь? Целый клад! - Придурки... - Да ладно! И с тобой поделимся, - решил я ободрить Ванька. Он, хоть и опасался тревожить покой ведьминого дома лично, заметно приободрился. - Ну не знаю... Может и поделимся. И Ольге надо будет что-нибудь обязательно принести, подарить. - Угу... Отличная мысль. Отыскать клад и подарить прекрасную безделушку нашей прекрасной Ольге. Настоящая цель — вот что всегда вдохновляло меня. Я почувствовал прилив сил, и слепни как будто успокоились, и окружающий пейзаж сделался милее. Нам стали попадаться первые деревья, те, которым посчастливилось вырасти не в тесной чащобе, а здесь, на границе, где каждому было вдоволь света, земли и простора. Я крутил головой, всматривался, пытался понять, что мне нравится в этих деревьях. Почему так красив застывший полёт их ветвей, начинающие незаметно увядать листья, неведомой фантазией перевитые толстые корни в траве? Какое до этого дело мне, и откуда чувство, будто я что-то упускаю, не замечаю? Будто не успеваю воспользоваться чем-то, что скоро исчезнет навсегда, что вручено мне лишь на краткий миг? Так течёт сквозь человека время, и нет ничего больнее этого течения. Порывом ветра подняло с земли сухой, усталый запах августа. Солнце светило ярко, но уже из последних сил. - Да, парни, - задумчиво пробормотал я. - Вот и осень началась. - А она и не кончалась. - ответил Лёха. - Угу... Глупость какая-то. Но мне понравилось. Теперь есть чем занять голову, по крайней мере. Раз началась осень, значит, скоро идти в школу, ехать домой. Значит, теперь долго мы не увидимся. Да и вообще - кто знает, что взбредёт в головы наших родителей в следующем году? Вон, Лёхины, похоже, вообще собираются дом продать. И жаль, что нет с нами Ольги в этом последнем большом приключении лета. Последнего лета? У самой стены густого леса росли яблони. Мы остановились, не в силах отвести взгляд — все они были увешаны плодами, красивыми (в яркую полоску) и очень крупными для дичков. - Да ну их, пойдём. – сказал Лёха. – Они ж горькие. - Хорош, давай попробуем. - Ну, давай... Первое лесное яблоко показалось мне изумительным. Но после второго, к середине третьего, стало ясно, что горечь невыносима, и много их не съешь. Ванёк решил иначе. Его совершенно нельзя было отговорить теперь от затеи набрать этих яблок побольше, он стал упрям, что бык. - Ну и круто, что горькие. Крепкие. Из таких варенье получается лучше. - И чё? У тя дома нет яблок чтоли? Если нет – ты ко мне приходи, у нас в саду такие растут на одной яблоне – в рот не вломишь. Приходи, хоть всю оборви её. А тут мы вообще-то не за этим маленько, сечёшь? Стемнеет ещё, блин, пока ты будешь возиться! Ванёк только пожал плечами. Он вывалил из рюкзака всё, что было, и полез на дерево. Натрясти яблок оказалось невозможно — уж слишком толстый ствол. И, пока Ванёк шнырял по веткам, как обезьяна, мы с Лёхой заскучали и решили устроить что-то вроде обеда, раз уж застряли тут. - Ну чё ты там, скоро, нет? - Скоро, скоро. Всё почти. - Да как ты их попрёшь-то? - Распихаю как-нибудь. Мы расположились на отломленном ветром боковом стволе той же самой яблони, устроили небольшой костерок. Не то чтобы мы собирались на нём готовить или греться, просто мы обожали жечь костры и смотреть на огонь. Хотя, можно насадить на палочку и поджарить сосиски и хлеб... Ванёк слез, едва не свалившись с дерева, весь красный от торопливой работы, и сел с нами перекусить. Лёха всё спешил идти дальше, и был, конечно, прав – путь не из близких, а дни уже не такие, что были в июне. Мы собрались, затоптали костёр, но Ванёк сказал, что этого мало, что надо залить водой, и что из-за таких, как мы, придурков, леса и горят. Никакого водоёма поблизости не было, но вскоре мы, конечно, нашли решение. Ваньку пришлось оставить всякую надежду на то, чтобы разместить в рюкзаке и яблоки, и всё то барахло, которое он взял с собой из дома. Расставаться хоть с частью своей чудесной добычи он стойко отказывался, и мы этого, конечно, не могли понять. С чего вдруг самые обыкновенные дикие яблоки сделались такими родными и драгоценными? В глубине души я догадывался, что не причудливый вкус и не мечты о варенье заставляют Ванька так беречь их. Не ради того, чтобы набить живот, Ванёк являл нам невиданные чудеса изобретательности, создавая из куртки, ремней, верёвок и ещё леший знает чего подобие мешка. И потом, когда мы шли по лесу, когда приходилось то и дело нырять под низкие толстые ветки, спотыкаться об извилистые корни старых берёз и перебираться через глубокие овраги с тучами комаров, Ванёк старался подбирать каждое выпавшее яблоко, то и дело отставал от нас, покрывался потом и царапинами, но продолжал тащить свою добычу. Вот как ползу, так и отражаю!
Часа полтора мы пробирались через лес, прежде чем наконец признали, что заблудились. Да, ничего не было проще, чем идти вдоль столбов – пока их было видно. В лесу же мы столбы быстро потеряли и решили просто придерживаться прежнего направления, но, очевидно, сбились. Лёха придумал, как нам вернуться на правильный путь, да ещё при этом срезать. Случился обычный спор с осторожным Ваньком, у которого был компас и умение пользоваться им. Зато Лёха знал гораздо больше крутых и забавных матных оборотов, был уверен в своей правоте, и я поддержал его, поскольку тоже любил крутые обороты и не умел пользоваться компасом. Ванёк вынужден был согласиться и пойти за нами. Вот, осень началась. Она и не кончалась. Ветер шумел осинами, то и дело пуская сквозь них нежаркие лучи солнца, и здорово пахло грибным дном старого леса. Малость, жалость, усталость... Мечталось? Шепталось? Нет. Ерунда какая-то. - Блин, куда, всё-таки, идти-то, а? - Да фиг знает. - И чё теперь? - Да не знаю я. Давайте, может, ещё раз компас глянем. Глянули, но не помогло. Мы знали где север, где юг, но не имели представления о том, где Валки. Да и где теперь Покровское, мы тоже сомневались. Так мы долго смотрели втроём на чуть дрожащую стрелку и размышляли. На стекло компаса упала капля, за ней ещё одна, а потом сразу десяток. Мы подняли головы, подставили ладони, и где-то вдалеке ударил гром. Небо становилось темнее с каждой секундой, и мы решили пойти хоть куда-нибудь, и ни за что не сворачивать. В крайнем случае, вылезем на какое-нибудь шоссе, у нас тут не тайга. Настоящего дождя так и не случилось. Хотя, никто и не переживал — мы были не в том возрасте, когда всерьёз боишься промокнуть. И вот нам попалось что-то, на первый взгляд похожее на остатки брошенной дороги. Деревья, вроде, были помоложе на довольно узкой полоске земли, а если присмотреться, можно было увидеть две канавки, засыпанные листьями и заросшие мхом - видимо, остатки колеи. Лёха с Ваньком пришли к выводу, что это – всяко дорога, и вести ей некуда кроме Валков. Мне было всё равно и дальше мы пошли по дороге – я, молчаливый, скучающий и уставший, неутомимый Лёха и Ванёк, похожий со своими яблоками на сказочного ежа. - Слышь, может на обратном пути яблок-то наберёшь? Нафиг вот ты их таскаешь? - Да мы никогда больше не найдём то место, ты чё. - Почему это? Шли же вдоль столбов. Вот тебе и место – там, где столбы входят в лес. - Ага. Вот мы пойдём домой, устанем, как черти, стемнеет ещё наверняка – и будем, типа, бегать вдоль леса, столбы искать, да? Лёха только вздохнул и покрутил у виска пальцем. В конце концов, древняя дорога вывела нас на поляну. Кажется, вот оно. Впереди виднелся какой-то гнилой полуупавший забор. Валки? Мы приблизились к забору и поняли, что это кладбище. Среди зарослей торчало несколько крестов и надгробий со звёздами. Кое-где можно было даже прочитать имена и годы жизни. Мы немного поглазели на эту жуть, и пошли дальше. Сама деревня притаилась за поворотом, как мы и думали. Она жила когда-то здесь, прямо посреди леса, на берегу ручья. Среди сырой крапивы, ям от бывших погребов и заросших остатков фундаментов мы обнаружили единственное уцелевшее строение. Это была какая-то маленькая хибарка, просто сарай или баня – состояние не позволяло определить точно. На ведьмин дом это не было похоже вовсе. В тёмном нутре сарая, валялось много мусора, остатков разной сельской утвари. Соорудили костёр. Ванёк, как единственный обладатель топора и необходимого терпения, пошёл срубить сухое дерево, которое мы заметили по дороге. Мы с Лёхой пока распаковали еду и решили теперь перекусить как следует. Всё же, самое трудное позади. Мы нашли то, что искали, времени не так уж и много, сейчас отдохнём, осмотримся – и домой. Нормально. - Пипец, пацаны! – сказал Ванёк, вернувшийся наконец с дровами. – Ну ваще!! - Чё там? - Да ваще офигеть! Стою, короче, рублю полено это, вдруг, раз – поднимаю голову и вижу да другом берегу дом! А там ничё ведь не было, скажи, Ник?! - Да не заметили по ходу, чё ты. - Угу. Походу. Вот только почему я его не замечал, пока полдерева не срубил? И пока шёл туда, прям на него ведь шёл-то. Не было ничего! Ну вот, стою короче, пялюсь на этот дом. И слышу, как там петли скрипят! И шаги как будто, а потом вроде собака залаяла. - Слышь, Лёх, а мы ведь тоже лай слышали? - Да чё-то было. Тушёнку открывали как раз, да? Чё, блин, круто, парни! Старухин дом - офигеть! - Ни хрена это не круто. Надо валить отсюда. Вы молитвы какие-нибудь знаете? - Нет вроде. А какие надо? - Хоть какие-нибудь, блин! Ванёк пытался бормотать что-то, слышанное от бабушки, но получалось не очень складно. Мы выбежали на улицу. Да, дом на том берегу действительно стоял. Ничего особенного, просто одинокая избушка среди деревьев. Потоптались немного - ничего не услышали. Решили вернуться, перекусить и лезть внутрь. Мне это нравилось всё меньше, и в глубине души я надеялся, что, когда выйдем в следующий раз, дом исчезнет обратно, и мы просто пойдём домой. - Чё, Ванёк, похаваем яблочков твоих? С чаем-то. - Нет. Наши с Лёхой лица выразили крайнее недоумение. - Яблоки – для Ольги. Себе сами рвали бы. - Она чё, целый мешок сожрёт что ли? И вообще – нафиг ей твои яблоки? - Она же болеет. - И чё? - Чё, чё... тем, кто болеет, дарят фрукты всегда. - Да у них же сад. - Слушай, отвали. Сад есть... а таких яблок там нет, ясно? - Ясно. Совсем долбанулся, блин. И Ольга тебе то же самое скажет. Яблок он ей прёт. Мешок. Идиот. - Ну, ещё себе оставлю. Попробую вино сделать, давно уж собираюсь. Или уксус. Мы наконец собрались с духом и отправились перебираться через ручей. Было жутковато, но решимость Лёхи поддерживала меня. Ванёк провожал нас взглядом. Я точно помнил, что полчаса назад никакого дома там не было. Мы все это знали, но почему-то вели себя, как будто ничего особенного не случилось. Невозможно было поверить в то, что такие вещи в самом деле происходят. Ручей казался нам по пояс, или около того. Через прозрачную воду я увидел дно, всё в прошлогодних листьях. Сколько-то их за десятки лет скопилось там, в тихой глубине! По берегам густела крапива, а мимо иногда проплывали зелёные или светло жёлтые листочки, сорванные ветром только что. Лезть в воду не хотелось. Даже если взять у Ванька резиновые, слишком глубоко, да и дно, может, не твёрдое. Перепрыгнуть — тоже не рискнули, далеко. Так что мы пошли вверх по течению, чтобы отыскать более мелкое или узкое место. Но скоро попалось кое-что получше — прямо поперёк ручья лежал ствол мёртвого старого дерева. Это был замечательный мост. Лёха лихо перемахнул на другой берег, по-моему, не взглянул даже под ноги ни разу. Настала моя очередь. Я осторожно ступил на бревно. Покачнулся немного. Восстановил равновесие. Шагать по-настоящему было страшно. Я провёз правую ногу вперед, потом подтянул за ней левую. И ещё раз, и ещё... Вот половина бревна осталась позади. Чем дальше, тем уверенней я шёл, потому что дерево это выросло на той стороне, и двигаться приходилось от верхушки к корню. - Эй, ну ты чё там? Я поднял взгляд, услышав Лёхин голос. И увидел за его спиной дом. Крыша устлана листьями, как дно холодного ручья, и ещё сухими ветками. На стенах растёт мох или плесень, что-то зеленоватое издалека. За стёклами, местами разбитыми, внутри ничего не видно. Зато все наличники на месте. В голову мне почему-то полезло, кто и как делал эти наличники, давным-давно. Наверно, жил где-то плотник неподалёку, талантливый молчаливый мужик, с бородой. Из под его руки вышел когда-то неповторимый этот узор, чтобы теперь догнивать в сердце безлюдного леса. А тогда он взял, доложно быть, свежее, чистое, белое дерево. Поразмыслил, что да как будет, сидя у своего дома погожим вечером, и принялся за дело. Может, проходил сосед мимо и спрашивал, прикасаясь к дереву взглядом: чего, мол, делаешь? Да вот, наличник — отвечал мастер. Лёха смотрел на меня, а в доме медленно и бесшумно приотворилась дверь. Меня словно накрыло волной ужаса. Я крикнул что-то и заспешил назад , нога заскользила, и в ту же секунду я очутился в воде, устроив настоящий фонтан из брызг. Вылезти оттуда получилось не сразу — ноги, а потом и руки крепко увязли в вонючей тине. Перемазавшись весь, я кое-как выполз на наш берег только минут через пять, распугав всех местных жаб. И в глубине души я радовался своему падению. Всё — не надо теперь никуда идти, не надо никому ничего доказывать. Я промок, я упал — это серьёзно, теперь мне надо греться, сушиться, переодеваться и уж точно не стоит лезть ещё куда бы то ни было. - Эй, ты как там? Живой? Я уж за тобой нырять почти собрался. - Живой. Слышь, Лёх, не ходи туда. Я видел — дверь открывалась в доме, и вообще — нехорошо как-то всё это. Ванёк дело говорит, айда домой. Как же! Пойдёт он теперь домой... Так это я сказал, для всякого. - Да хорош. Не верю. Могу подождать тебя, если хочешь, а то пойду один. - Не, я пас. Серьёзно, блин — дверь открылась! И ни фига это не ветер! Чё, так уж надо тебе внутрь? - Надо. - Он вдруг сделался почти по-взрослому серьёзен. - Не ждать тебя? - Нет. Он, конечно, только ухмыльнулся и зашагал к дому. Он исчез внутри, а я всё стоял и смотрел на потемневшие от времени стены, хоть замёрз, и с одежды текло ручьями. Не то чтобы я всерьёз думал пойти за Лёхой... но всё-таки просто ветер был, наверное. И правда — чего на меня нашло? А Лёха всяко раздобудет чего-нибудь в доме ведьмы, в крайнем случае, насочиняет жутких историй о своём пребывании там. Я же, как обычно, измучаюсь завистью. Так бывало уже прежде: когда глушили рыбу, или когда собрались стащить трубку и табак у Лёхиного деда. Лёха умел идти до конца... А я, как будто, ничего не умел. Зато Ванёк очень обрадовался моему возвращению, одному-то сидеть скучно. К тому же, я теперь вроде как на его стороне, пусть и невольно. Я отжал одежду, развесил её сушиться как можно ближе к костру. У Ванька нашёлся лишний свитер, и вот тогда я понял, как это круто и здорово — путешествовать с избыточно огромным рюкзаком. Разговор у нас не клеился — в самом деле, не о рыбалке же теперь. Мы сидели молча, но никакой напряжённости от этого не было, ведь мы старинные приятели. Сколько уж всего успели переболтать - не вспомнишь. Так что у меня была отличная возможность покрутить в голове эту навязчивую бесконечную осень. Я вдруг увидел нелепый мешок с лесными яблоками, и это было хорошо. Как-нибудь надо... осень началась, она и не кончалась... и солнце — яблочным вином? По небу? Расплескалось? Мне было страшно за Лёху, а Ванёк, наверно, просто места не находил себе. Времени прошло уже много. Несколько раз мы ходили посмотреть, покричать нашего смелого приятеля (как он там?) — но мёртвый дом был глух и нем. Мы ходили вдоль ручья туда-сюда и возвращались снова к потухающему огню. - Ну чё, Ванёк, приедешь в следующем году-то? - Не знай. Может, работать буду. Ну, это он который год всё рвётся, работать мечтает. Ясное дело - никуда его, мелкого, не возьмут. Вдруг мне подумалось, что Лёха просто издевается над нами, прикалывается. Нарошно сидит там и молчит - знает, что боимся. Что же нам делать? Идти искать его? Но если там, в доме — разная нечисть, то чего мы этим добьёмся? Только пропадём сами. Идти домой, спасаться и бросить Лёху совсем — тоже не годилось. Я начинал чувствовать, что нахожусь в каком-то дурацком фильме, из тех, что я больше сотни пересмотрел на кассетах с пиратского рынка. - Ванёк, он походу просто прикалывается. Не, внатуре. Сидит там и угорает. Мы решили так: собираемся теперь и как будто по-настоящему уходим. Лёхе уж всяко не захочется одному тут торчать, и тем более одному идти домой потом, и он вылезет, и пойдёт нас догонять. Можно даже устроить засаду в лесу и напугать уже его самого. Ваньку это пришлось по душе. Правда, он сказал, что, если Лёха не появится, мы должны будем пойти прямо в Троицкое и упросить тамошнего священника идти сюда, разогнать бесов в страшном доме и спасти нашего друга. Ну, я не возражал, я думал - до такого уж не дойдёт. Мы потушили огонь, вышли наружу, при вещах, и Ванёк прокричал с берега: - Слы-шь?! Мы ухо-дим, если чё-о! Сиди давай там дальше! В лесу, где мы скоро оказались, было уже почти как ночью. Далеко забираться не стали, нашли густые заросли орешника в овражке и устроились ждать Лёху. Я не выдержал и пошёл обратно, посмотреть. И только оказался на опушке — гляжу, тёмная фигурка мелькнула вдалеке, возле нашего сарая, нырнула туда и снова появилась, уже с Лёхиным рюкзаком. Вот это у меня груз с души свалился, до сих пор помню. Всё, всё хорошо. Я тихо-тихо поспешил обратно, готовиться к встрече. Скоро послышалось: - Ау-у! Ни-к! Ванё-к!! Мы посмотрели друг на друга довольными, злорадными глазами и беззвучно рассмеялись. Что — потерялся? Не нравится?! - Вылазьте, придурки, я знаю, что вы тут! Как же. Ничего ты не знаешь. Погуляй-ка ещё по этому лесу, приятель. Я готов поспорить, что Лёха не испытывал прежде такого испуга, как в тот момент, когда его плеча коснулась протянутая Ваньком ветка. Он развернулся в прыжке, ахнул и забегал туда-сюда глазами. Можно было придумать что-нибудь ещё, и покруче (уж Лёха наверняка придумал бы на нашем месте), но мы с Ваньком прекратили розыгрыш довольно быстро и вышли из укрытия, покатываясь со смеху. - Прид-дурки... - пробормотал Лёха. - Как дети, блин, малые! До чего ж он всё-таки был рад нам! - Скажи ещё, не напугался, да? - Угу... напугался, щас. Секите сюда – чё я нашёл! И тут Лёха показал нам сокровище, обретённое им в тёмных недрах проклятого дома. Оно было настолько замечательно и старо на вид, что все остальные, обычные человеческие предметы рядом — наши ножи, рюкзаки, обувь — казались игрушечными, ненастоящими. Вещица мягко поблескивала в густеющих лесных сумерках, и оторвать от неё взгляд никто из нас не мог. Это была серебряная чайная ложечка. Лёха как следует промыл её в ручье, и, присмотревшись, я смог разглядеть тонкий узор на рукоятке. Узор сложный, выдавлен по серебру, черно в углублениях. Там цветы, и птицы, и вообще, так много всего было в этой ложке, целая ночь, и ещё больше — целая сказка на ночь. - Отдадим Ольге? - Да. Ольге отдам. - Пробормотал Лёха и спрятал ложку в карман. А вот я бы не отдал ни за что. Это выходило за пределы моего понимания — как можно добровольно расстаться с вещицей, ради которой пришлось столько перенести. Полдня в пути, ужасы ведьминого дома... В честь того разве, что Ольга заленилась идти с нами в поход, а Ванёк вдруг выдумал, что больным нужны яблоки, мы теперь все будем делать ей подарки? Что ж, похоже так. Ну ничего, я тоже кое-что придумал. И ни Ванёк, ни Лёха такого подарка ни за что не добудут. Наконец мы отправились домой. Идти в темноте было страшно. Вернее, как-то неуютно. И это не только из-за разной лесной нечисти, о которой мы болтали не переставая, и не только из-за диких зверей. Дома нас всех ждали засветло, а мы явимся — вообще неизветно когда. И все наши, конечно, очень волнуются теперь. И всем нам за это влетит так, что мало не покажется. Мы старались держаться заросшей дороги, шли по ней от самых Валков. Всем казалось, будто направление не совсем то, что надо, но выбирать было не из чего. Дорога — это хоть какая-то уверенность хоть куда-нибудь выйти. - Ну, расскажи хоть, чё там было-то. Чё как долго-то, блин? - Ой, пацаны, страшно было. Вот в натуре — не ожидал такого, но говорю уж по правде. Жуть. Мы с Ваньком тут же навострили уши. - Поначалу я даже уйти хотел, что-то мне фигово стало очень. Вроде не случилось ничего, ни шума, ни хороша, а сделаешь шаг — и ещё сильней чувствуешь... - Чего чувствуешь? - Как будто чего-то такое невидимое хочет наружу вытолкнуть, избавиться от меня. В животе как-то засверлило, и думать стало трудно. Типа, ну, какую мысль не начну про себя — да, да, ага, всё, вроде, понимаю, а потом, раз — и замечаю, что о чём-то вообще другом думаю, какая-то хрень. Ну не знаю, как сказать... типа, вот как когда спать хочется, а пытаешься не спать. - Ну, и как ты? - Да чего... хотел вернуться, а потом вспомнил, что... ну, не важно, короче - взял себя в руки, типа. Осмотрелся как следует. Небольшая комнатка, окошко на ту сторону. Ничё интересного — поломанные стулья, сундук развалился, у стены. О, на полу ещё, помню, дорожка, узкая, сложена раза в два. Как змеиная шкура она, такая. В сундуке пусто... А! На стенах-то всё — фотки старинные висят. Хотел прихватить, да передумал. - Правильно. - Ну, типа, да. Пусть уж висят. Ещё, кстати, в комоде там, в другой комнате, целый альбом. Так, полистал немного — люди всякие, старинные. Кто в форме, кто в костюме, ну — интересно, в общем. Все такие улыбаются, довольные. Тоже оставил, фиг уж с ними. Больше ничего особо не было, всё такое старое — прям рухлядь. Но всё зато на своих местах: кровать, шкафы, утюг, вроде, был. Чё ещё... ну, воняет старым-старым таким деревом везде. И кислятиной какой-то, гнилью. Там целый шкаф с тряпьём есть, вот от него, наверно. Я отогнул толстую длинную ветку с острыми сучьями, и теперь придерживал её, чтобы не хлестнула по идущим следом приятелям. Вид у них был усталый, да и я просто валился с ног. К шуму ветерка в кронах добавился слабый, едва уловимый оттенок, и скоро мы поняли, что это — набирающий силу дождь. Ну и плевать — дождь так дождь. Я представил, как он здорово разойдётся, и мы будем пробираться сквозь его завесу во тьме, и по щекам будут бежать ручьями холодные струи. И как потом, дома, рано или поздно, от него останется лишь стук по крыше, а от всего этого леса — только моё воспоминание. Всё кончится — дождь, ночная дорога, страх, ругань родных. Да, потом будет только тёплое бескрайнее одеяло, мягкая подушка, приоткрытая форточка у самого моего носа. Я буду засыпать, и будущему-мне никакого дела не будет до меня-теперешнего, который волочит уставшие ноги среди тёмных силуэтов деревьев. Теперешнего-меня не будет вовсе, как и всего этого леса. - Больше ничё особо и не было, - продолжал Лёха, - и я решил слазить наверх. Чердак там у неё большой, и очень много тоже разного хлама. Прикиньте, даже кровать целая есть, с железными перильцами, ржавая вся. Зеркало — огромное, пацаны, во-от такое. - Лёха нарисовал руками в воздухе. - В тяжёлой деревянной раме, всё от пыли мутное, ничего в нём не разобрать короче. Сундуков, кстати, несколько штук, но все на замках. Я стал вас кричать, думал, втроём-то уж всяко расковыряем... - Да ладно? Мы чёт ничё не слышали. - Как не слышали? - Ну так. В натуре. - Странно. Ну, фиг с ним. Я короче там повозился немного, послонялся, спустился обратно. Чё, думаю, теперь в подпол полезу. Сам себе говорю такой: «вот нафига? Чё там могло быть, кроме картошки и банок с огурцами?» Нет, как же, надо ведь мне, тупице. Приподнял крышку на полу в кухне, заглянул — темно, ничё не видать, и лестницы нет. Я свесился ногами с края — не чувствую дна. Стал сползать, сползать и повис на руках. Вишу, значит, за доски пола держусь — а дна-то всё нет! Вишу, думаю — чё делать? Прыгать — а сколько там ещё, фиг знает. Нет, собрался вылазить обратно. Только стал подтягиваться, кое-как, ногами, такой, барахтаю, вдруг гром ка-ак шарахнет — слышали, наверно... - Да, было пару раз. И молнию даже видели. - Ну вот. Стёкла все задрожали аж там. И чё-то я — вроде грома-то не боюсь — а тут как будто и руки не мои стали, по душе прям полоснуло этим громом. - Лёха входил во вкус. Полоснуло по душе — лучше и не скажешь. - Упал, короче. А до земли там ещё — не, прикиньте — с метр, наверное. Встал, подпрыгнул раз, другой — не достать до края, не дотягиваюсь. И всё. А вокруг — темным-темно. - Чё ж ты фонарик-то не взял, Лёх? - спросил Ванёк с досадой. - Да я взял... батарейки только сели. Вот так я просидел часа, наверно, два. Сначала вообще, как дурак — сидел прям на том месте, не знал, чё делать. Вокруг холод, землёй пахнет, и нет-нет да и прошурщит чего-нибудь, скрипнет. Под лазом-то ещё хоть какой-то свет, вот я и торчал там. Как идиот, блин. - А мы думали, ты прикалываешься. - Ага. Нафиг ещё такие приколы. Не, Ванёк, ты вот прав был — нечего туда ходить. В следующий раз надо слушать, чё ты говоришь. Скажи, Ник? - Ну, да. Чё дальше-то было? - А дальше... Дальше я стал потихоньку шарить вокруг, осмелел как-то. Замёрз, наверное, совсем. И оказалось, там прям рядом лестница лежала! До верха её еле хватило, почти вертикально пришлось ставить. Ну, обломанная лестница. Наверно, стояла раньше там, старуха или ещё кто по ней в подпол спускались. А потом чего-то сломалась и упала. Вот, нашёл её и выбрался. Крышку захлопнул и давай чуть не бегом наружу! - Лёха засмеялся, и мы тоже. - И вот как раз вы орёте, слышу: уходим, типа, оставайся там. Я замер на секунду, в сенях уже, прислушаться, чё вы говорите - и тут ложку-то и увидел! Вот фигня — вообще никуда и ходить не надо было, прикиньте?! Прям на столе, в сенях валялась. Как я её не заметил с самого начала — фиг знает. Ну вот, чё, схватил ложку, спрятал, и про вас сразу забыл. Страх весь ну как рукой сняло, давай там везде шарить, а там тоже — полки разные на стене висят, да ещё небольшой чуланчик... - И чё? - Да ничё, фигня. Вот только ложка, а так — хлам. Выхожу потом, а вас уж нет. Не, в натуре, запереживал так сначала. А потом понял, что вы нарочно. - Да как же! - Не, не, правда, пацаны. А то я вот вас не знаю, да? Ну, ладно. Сами-то чё делали всё время? - Да так, у костра сидели. Скорей бы домой уже, а! Там все уж наши чай с ума посходили. - Это точно... - пробормотал Ванёк, - мне теперь, наверно, до конца лета вообще из дома не придётся выйти. - А чё, как раз — варенье своё варить будешь. Или чего там — вино? Беседа потекла своим обычным порядком. Перескакивала со споров на шутки, с шуток — на мечты и обратно. С близкого — деревьев, дождя, ночи, на далёкое, и не было этой болтовне конца. Надо сказать, за тот долгий день у меня просто чудовищно пересохло в горле. Как и всякий раз, когда нам случалось бывать вчетвером подолгу. Ну, или втроём, как тогда. Каждый день, каждый час нашего лета отмечен своим уникальным запахом. Сотни их пробегают перед носом с мая до сентября. Черёмуха, яблони, сирень, жасмин. Молодая зелень, скошенная трава, дождь. Остывающая июньской серебряной ночью земля, раскалённый полуденный луг. Мокнущая в августовскую хмарь солома, июльское сено с ягодами. Они проходят мимо, и в каждом — бездонная тьма смыслов, пропасть памяти. Не только своей — есть ещё в голове и то, чего сам никогда не переживал, но о чём слушал, воображал и догадывался. Запахи эти — тайная речь моих родных мест, так они обращаются ко мне, любимому правнуку. - Блин, пацаны, секите сюда — походу, фары! И Ванёк оказался прав. Скоро вновь блеснул вдалеке свет. Мы замерли, напрягая слух — и смогли различить как будто звук проехавшей машины среди шума дождя. Трасса рядом! Заброшенная дорога наконец-то вывела нас из дремучих древ. Оставалось понять, что это за трасса и в какую сторону идти. - Зашибись! Ну чё, пошли. - Блин, как я задолбался уже!.. Между лесом, из которого мы выбрались, и трассой была ещё полоска земли — бывшее поле. Она поросла высокой травой, редкими молодыми берёзами и соснами. Идти стало намного сырее, но уже через десять минут наши ноги ступили на асфальт. - А! - воскликнул Ванёк, - всё ясно короче. Это в Заякино дорога. Вот, посадка на другой стороне, мы там с Гришкой грибы собирали. Пошли, пацаны, часа через два дома будем. - Два часа?! Вот и ни фига себе! - Ну, а ты чё хотел. Ладно ещё, вы вон налегке. И правда. Ну, что ж, времени теперь вагон. Что там было? Осень началась. И — яблочное вино. Ну, и сыро, темно, хорошо. Потому что — тянет сильнее к дому, к огню и свету. Ольга тоже любит дождь, это ей понравится. Сама рассказывала, что любит, мол, кутаться в свитера с высоким горлом. В резиновых любит ходить. По асфальту передвигаться было удобнее, но слишком уж однообразные ощущения в ногах. Я иногда нарочно сходил на обочину, чтобы не так било по ступням через тонкую подошву старых кроссовок. - Эх, щас бы по велику нам! - Да уж! Вот бы под горку щас — и до са-амого Покровского, только руль держи! - Да я бы и яблоки бросил тут, если был бы велик! - Ничё себе! Вода, кстати, осталась ещё, Ник? - Неа, в тот раз допили. Да вон — ладони подставляй, и пей на здоровье. - Ты чё, нельзя дождевую пить. - Почему это? - Не знаю... радиация, вроде. Тут мы услышали из-за поворота шум мотора, а потом оттуда выглянул тусклый луч единственной фары. Это был трактор, и скоро он догнал нас. - Может, подвезёт? Кто это, интересно, а? Мы встали на обочине. Я заметил характерно покосившуюся трубу, прибавил к этому отсутствие одной фары и сказал: - Это ж Колёк! Через дом от нас. Помните, он ещё с тополя прям, с верхушки, на пруду нырял тогда? Лёха выскочил на дорогу и замахал руками. Колёк сперва как будто протарахтел мимо, но метров через двадцать остановился. Мы бегом рванули туда. - Дядя Коль! Подвезите до Покровского, а? Колёк высунулся из кабины, чтобы разглядеть нас. - Ребят, а вы чье такие? Каким лешим занесло вас тут? - Да Елагин я, - сказал Лёха. Он у нас любил вести переговоры. - Ну, Елагиной Марье внук. Да ты чего, дядь Коль? - А, знаю! А эти вон? Ну, и мы свои фамилии назвали. Колёк всё никак не мог надивиться, откуда мы такие тут взялись. В конце концов, велел нам залезать в кабину. - Дядь Коль! Я тут мешок сзади примотаю? Ник, помоги. - Ну, мотай. Чё в мешке-то? - Яблоки. - Это вы за яблоками ходили? - Типа того. Я немного подумал, и добавил, чтобы не выглядеть нам совсем уж придурками: - Ну, и грибы ещё посмотрели. - Есть грибы-то? - Да, где как… А сам Колёк, оказывается, ездил в Заякино к своему брату, навестить. Была суббота, и как раз топили баню. Вот в баню-то он и ездил, да засиделся потом до ночи. Помню, как мне это понравилось тогда, эта его поездка в баню. Вот, есть две деревеньки, два огонька, две точки. И километры вокруг них, где ни одной живой души. Только темнота, только сырость, ливень и шелест листвы и трав. Вроде, есть луга, поля, глубокие овраги. Такими, как сейчас – под ночным холодным августовским дождём – почти никто их никогда не видел и никто не может наверняка знать, есть ли они вообще на свете. Может, и вовсе ничего нет за тем пределом, где кончается дрожащий свет нашей фары. Только есть мы – ещё одна точка, маленькая крошка света, медленно летящая через ночь из Заякина в Покровское по мокрому асфальту безлюдной трассы. Колёк решил закурить, но постеснялся при нас. Он открыл немного дверь и старался курить туда, на улицу. А мы уже успели привыкнуть к тракторному запаху кабины - это было что-то моторное, немного резиновое, немного железное. А тут в дверь влетел спокойный, величественный дух молодой осени. Это было как поцелуй. Будто сама ночь взяла и поцеловала меня в нос. Или это была осень? Да, то, что надо!.. Великолепно – подумал я. Хотя… может, не поцеловала, а лизнула? Типа, ночь – собака? Нет. Глупость какая, нет. Пусть уж будет поцелуй. Кое-как (трактору было за тридцать) мы доползли до Покровского. Мне идти было ближе всех, что не могло не радовать. Конечно, парни стали, как всегда у нас было заведено при расставании, уговаривать, чтобы я их немного проводил. Но и они, и я понимали, что это невозможно. Так что, попрепирались немного и разошлись. Кажется, все знали, не сговариваясь, где непременно увидимся завтра утром. Все были измотаны и хотели поскорей добраться до постелей. В окнах моего дома свет не горел, и я подумал, что это может быть хорошим знаком. Может, никто даже не ждёт меня и не готовится растерзать на куски. Как же – стоило только войти, как все мои поднялись, зажгли свет и устроили мне такой разнос, какого, пожалуй, не случалось ни прежде, ни потом. Я прекрасно осознавал, что очень виноват перед ними, и терпеливо выслушивал грозную речь взрослых. Ей, конечно, они исправить ничего не могли, но деваться было некуда. Они считали важным произнести всё это, значит, надо было слушать. Оказывается, уже и Лёхина бабушка приходила, и Ванькова. Ну, всех-то мы заставили как следует поволноваться, а кое-кому пришлось даже принять лекарство. Ни о ком мы кроме себя не думаем, и совести у нас, конечно, нет. Было стыдно, искренне жаль, что так вышло. Я счёл за лучшее просто молчать и говорить только тогда, когда они настаивали: «Ну? Чего язык-то проглотил, стоишь тут, а?!» В конце концов, мне позволили уйти в свою комнатку в углу дома, но перед этим заставили переодеться и выпить горячего чаю. И вот – всё осталось позади. Первые минут двадцать я неподвижно лежал в темноте и не думал вообще ни о чём. Это были сладчайшие минуты, когда мои гудящие ноги наконец обрели долгожданный покой и никак, казалось, не могли в это поверить. Липкая сырая одежда была брошена прямо на пол, комом. Тёплый, жилой воздух дома сменил ночную студь, и кругом воцарилась тишина. Я плюхнулся прямо поверх одеяла, но вскоре стал зябнуть и забрался внутрь. О, там-то, внутри, было ещё лучше! За моим маленьким окошком шумело, и я приотворил форточку, которая находилась у самого моего носа. Вот и всё, ночь. Ты теперь там, а меня уже там нет, я тут теперь. Спать хотелось непреодолимо. Из форточки дунуло холодом, и я решил её всё-таки закрыть. Мысли путались, глаза слипались. Но я знал твёрдо – спать пока нельзя. Работа ещё не окончена, а окончить её представлялось мне чрезвычайно важным. Это было своего рода дело чести для меня, хотя, вроде, мы ни о чём не договаривались и никакого пари не заключали. Непонятно было, с кем и ради чего я соревнуюсь, но сдаться я не мог. Я потёр глаза пальцами и сел на кровати в надежде, что так легче будет бороться со сном. Немного поколебавшись, снова открыл форточку. Это нелёгкая работа – завершать начатое. Начинается-то всего само собой, весело, захватывает, интригует. А вот доводить до конца приходится в муках. Эх… осень, яблоки, ночь. А ведь надо было – я так решил, - как-нибудь невзначай приплести ещё и саму Ольгу, чтобы уж было ясно, для кого я старался. Это оказалось труднее всего – нельзя было допустить, чтобы вышло слишком уж… ну, вы понимаете. Ольга, по моему замыслу, должна быть просто ещё одной деталью, хорошим, красивым образом, и не более. Иначе же я сгорю со стыда, когда она будет это читать. Да и парни засмеют. Впрочем, они в любом случае могут. Уж точно постараются. Плевать. Зато ей понравится, я знал это, знал почему-то наверняка. Я представлял себе, как она разворачивает мой подарок, читает строчку за строчкой, и воображал, что она будет думать в том или ином месте, и как потом спросит: «Ой, ты правда – сам написал?». Эти мысли здорово задорили меня и придавали сил. Ну же, ещё чуть-чуть! Я сражался со сном, рифмами и словами. Выходило скверно. Казалось, что всё хорошее я уже придумал, а то, что сочиняю теперь — настоящий бред, никуда не годится. Но я успокаивался тем, что было там всё-таки, было хорошее-то!.. Утром я как всегда опоздал. Проспал. Тем не менее, стихотворение моё было готово. Теперь надо было его ещё записать. Неплохо бы сделать почерк покрасивее, и бумагу какую-нибудь особенную найти. Но времени на всё это не оставалось совсем, и я выдрал клетчатый листок из первой попавшейся тетради. Попробовал — не понравилось, взял ещё листок. Так приступал раза три - то строчка не убирается, то сделаю какую-нибудь глупую ошибку, от волнения. Минут пять потом думал над названием, но ничего в голову не пришло. Закончив со всей этой канцелярской работой, я ощутил приятный тёплый укол где-то внутри. Ведь это было всё. Готово! Вот он, неприметный свёрнутый листочек. А в нём — нечто, настоящая вещь, созданное мной одним из ничего. Офигенно. Волшебно. Я пулей вылетел из дома и помчался к Ольге. Хотя, нет. Это не правда — бегать я не любил и не делал этого, даже когда опаздывал. Ну, просто пошёл чуть побыстрей обычного. То, что на лавке у Ольгиного дома сидели друзья, меня не удивило. Я заметил их ещё издалека и обрадовался, что они были пока вдвоём. Может, Ольга ещё спит? Замечательно, если так. А может, решили дождаться меня? - Здарова! Чё сидите тут? Ольгу, что ли, навестить пришли? - Угу. Я сел рядом. Забавным показалось, что Ванёк, протащивший свой мешок вчера по всем лесам, заявился сюда лишь со скромной сеткой яблок. Решил, наверно, что мешок — это уж и вправду чересчур. Он достал одно яблоко и принялся его есть. Потом протянул одно Лёхе (тот меланхолично взял, не глядя на Ванька) и ещё одно мне. - Ты чего это? Для Ольги же, типа? - Да, пофиг. Уехала она вчера. - Как? Куда уехала? - А всё, домой. В город. Отец её вчера приехал и забрал. Всё равно уж скоро в школу. Да и врача у нас тут нет, а она, типа, сильно кашляла всю ночь. Так бабушка её сказала. Мы погрызли ещё немного яблок, но потом, хоть они и были очень красивыми, в яркую полоску, принялись кидать их на землю и наблюдать, как с ними расправляются Ольгины куры. Посидели так, и разбрелись обратно по домам. Все мы плохо выспались, и ни на какие занятия нас не тянуло. В хрустальном свежем небе носились стаи молодых крикливых птиц, как это всегда бывает под конец лета. «Учатся летать» - как всегда объяснил Ванёк. Больше мы в том году почти не виделись. Так, пару раз пробовали с Ваньком начать шалаш, но дело не пошло. Стало заметно холоднее, да и дома прибавилось забот, наступило время картошки. Лёха чаще всего пропадал с местными и про нас как будто забыл. Он уехал через неделю после Ольги, но прямо перед автобусом заглянул ко мне попрощаться, и мы перекинулись парой слов, сидя на лавочке под ветлой. Ветла шумела и роняла свои листья-лодочки, стоило ветру дунуть посильней. Лёха был уже в городской одежде, совсем на себя не похожий. - Ну чё, Ник. Давай, счастливо. Пиши, может, если чё. Мы никогда друг другу не писали, хоть все четверо и обменялись адресами уже давно Чего писать — там совсем другая жизнь, и в ней мы все друг другу чужие. Я вдруг подумал о той ложке, что Лёха нашёл в лесу, и спросил, как он собирается с ней поступить. - А, - сказал он, доставая ложку из кармана, - да вот она. Бери, если хочешь. Он протянул сокровище мне, и я не мог поверить своему счастью. Чуть позже я обнаружил, что обладание им не делает меня действительно счастливым, и в это тоже было трудно поверить. Теперь я сижу и помешиваю Лёхиной ложкой чай с листочками смородины и мелиссы. А Лёха тогда просто развернулся и ушёл, и следом за ним ушло время. Вот как ползу, так и отражаю!
Иногда в жизни каждого человека случаются такие дни, когда фортуна, неизвестно по какой причине, решает повернуться лицом и даже скорчить нечто наподобие улыбки на вечно скорбной физиономии. Или, может быть, у ангела-хранителя заканчивается терпение и он решает вмешаться в судьбу своего нерадивого подопечного. Впрочем, ни в ангелов, ни в фортуну Дмитрий не верил. Зато верил в музыкального критика Белецкого, который пообещал хвалебный отзыв на премьеру кантаты «Дверь Эдема», не далее, как вчера вечером состоявшуюся в зале художественного музея. Дмитрий, вернее, Каменев Д. И., композитор, доцент и без пяти минут Заслуженный деятель искусств довольно улыбнулся, вспоминая благожелательно настроенную публику, и прислонился лбом к прохладному стеклу. За окном медленно и мягко парили крупные снежинки, заметая парк, щедро насыпая на раскидистые еловые лапы клубы сахарной ваты, обряжая сидящую у входа скульптуру великого композитора в белоснежную шапку-ушанку. Несколько студентов затеяли игру в снежки, и Дмитрию даже сквозь постоянно висевшую в коридорах какофонию звуков послышался заливистый девичий смех. Музыкант тоже усмехнулся – правда, не слишком весело, потер как всегда разнывшийся к перемене погоды локоть и ухватился за карман джинсов, ощущая вибрацию мобильника. - Митя, - пророкотал в ухо бархатный бас Белецкого, - вынужден разочаровать. Каменев почувствовал, как что-то препротивно екнуло в животе. Фарт закончился, «Мир музыки» завернул рецензию, и публикации не будет? - Понимаешь, на голову нежданно-негаданно свалилась теща, а ты же знаешь мою Маринку? Ей зачем-то втемяшилось в голову, что если провинциальная баба спустится в метро, то непременно заплутает. В общем, через три часа я вынужден тащиться в аэропорт, и «Гнездо» отменяется. Дмитрий усилием воли подавил в себе вздох облегчения. Неприятно, конечно, когда планы на вечер коту под хвост, но что, в конце концов, накрывшаяся дружеская пьянка по сравнению с надуманными ужасами? - Жаль, - задумчиво уронил Каменев, - но, против фатума не попрешь. Перенесем. - Угу, - буркнул критик мрачно и отключился. Дмитрию терзания друга были знакомы, но закончились давно – уже лет десять, как они разошлись с Лизаветой, а все общение со «второй мамой» сводилось к редкому обмену парой фраз по телефону. А в последний год – когда дочь уехала по обмену за границу – и вовсе прекратилось. Сам Каменев – еще не старый мужчина, высокий, плотный и импозантный, с аккуратной короткой бородкой с проседью – после развода почувствовал себя обновленным, несколько растерянным, но, в общем и целом вполне довольным жизнью. Канули в лету постоянные скандалы, обязательства и огромные, давящие на плечи, камни вынужденного, и не очень, вранья. С деньгами стало даже вольготнее, а быт ему скрашивала старенькая, но вполне дееспособная и энергичная мама, чьи пироги, в отличие от Лизкиных, таяли во рту, точно мороженое. Только иногда, вот как сейчас, когда он смотрел на резвившихся под снегопадом молодых людей, глубоко в душе что-то неприятно поворачивалось. То ли зависть, то ли тоска. А, может, он просто устал. Каменев зябко пожал плечами и, оторвавшись от подоконника, зашагал вниз по мраморной лестнице, улыбчиво и важно кивая попадавшимся навстречу коллегам и студентам. В холле было неожиданно пусто, только у зеркала возле гардероба крутились две молодые женщины. Дмитрий скользнул по одетым в короткие шубки фигурам и удержал шаг, поймав в отражении хитроватый взгляд той, что повыше. Точно проявляющаяся в лотке фотография, всплыло в памяти имя «Елена». Он познакомился с ней год назад – не здесь, а в Доме творчества, куда их вместе занесло на какую-то педагогическую конференцию. Тему важного мероприятия, как и его содержание, Дмитрий вспомнить не смог, но вот эти огромные, влажные карие глаза он узнал бы, пожалуй, и в уличной толпе. Кажется, она была откуда-то из провинции, но! Елена Прекрасная – только так, и не иначе. Высокая, смуглая, с точеной фигурой и длинными стройными ногами. Да еще низкий, волнующий альт. Пела она тоже ничего. Женщина растянула губы в приветливой улыбке и, обернувшись, кивнула. Кажется, тоже узнала. - Целую ручки, - галантно склонил голову Дмитрий и тут же подтвердил сказанное действием, коротко, но и с интересом клюнув смуглое запястье. Блеснувшее на тонком пальчике обручальное колечко его не то, чтобы разочаровало, скорее обнадежило. Замужняя женщина не станет устраивать охоту на руку и сердце, да и, как подсказывал опыт, представляет собой вполне адекватное существо по сравнению с изголодавшимися по сильному плечу товарками. Он заметил, что все еще разглядывает руку Елены и, подняв глаза, встретил ее чуть насмешливый, знающий себе цену, взгляд. Вспомнил о вежливости и, отпустив знакомую, повернулся ко второй женщине. Средний рост, средняя внешность, пожалуй, только глаза, смотревшие из-под мехового капюшона, заслуживали внимания – такого же цвета, как у подруги, только более темные и глубокие. Точно всматриваешься в бездну. Каменев хотел было повторить ритуал целования запястья, однако, незнакомка успела уже натянуть перчатки, и все свелось к легким кивкам и вежливым улыбкам. - Вы - Елена, - повернулся к смуглянке Дмитрий, - я вас запомнил. - А вы… - женщина слегка замялась, сведя бровки над изящным носиком, - Дмитрий… Игнатьевич? - Игоревич, - поправил Каменев, прогнав от себя некую досаду, что его, в общем-то, неплохого и известного композитора, не удосужилась запомнить рядовая провинциалка, пусть и красавица. – А… вас как величают? – Дмитрий обернулся к незнакомке. - Ева, - голос у нее был приятный, но тоже какой-то… среднестатистический. Вряд ли она здесь как вокалистка. - И каким ветром снова в наши края? – поинтересовался Дмитрий у Елены, тотчас потеряв интерес к ее спутнице, - Вы, ведь, из Саратова? - Саранска, - поправила его красавица и посмотрела на подругу, - так, что, идем? Ева молча кивнула, а Дмитрий подавил в себе порыв ухватить смуглянку под локоть. – Так, вы на курсы? Ясно. Знаете, девушки, если соизволите немного обождать, то я оденусь и наберусь наглости вызваться вашим провожатым. И… у меня к вам дело, в общем-то. Женщины переглянулись и, послав Каменеву дежурные улыбки, скрылись в стеклянных дверях вестибюля. Одеваясь, Дмитрий поймал себя на том, что немного волнуется – ну, как ушли? Впрочем, суета оказалась ни к чему – они ждали у подъезда, стоя под резным чугунным фонарем и о чем-то негромко переговаривались. - Дамы! - Каменев слегка приподнял край шляпы и, вклинившись меж ними, галантно подставил локти. - Прошу, тут скользко. Женщины коротко переглянулись и почти синхронно ухватились за нежданного кавалера. Правда, пройдя десяток метров, близ водосточной трубы, Дмитрий сам чуть не пал жертвой новеньких ботинок, поскользнувшись и мысленно обматерив дворника Борисыча. Елена засмеялась. - Так вот, - низкий грудной смех попутчицы вызвал у Каменева телесное волнение и заставил почувствовать себя то ли рыцарем в латах, то ли шутом, с отчаянным наслаждением лицедействующим пред сексапильной королевишной. - Случилось так, что волею злого рока один мужчина, самый несчастный в этом городе, вынужден коротать вечер в одиночестве, хотя и стол заказан и, собственно, все включено. А ежели вовсе по-простому, мои друзья забросили меня самым жестоким образом. Вот и подумалось мне, а что, если показать милым дамам наш уютный вертеп? Дмитрий почувствовал, как шевельнулась на его предплечье рука Елены и подумал, а не слишком ли резво он погнал коней. - Впрочем, я пойму, если у них на вечер другие планы. Командировки - дело суетное и порой так хочется все успеть. - Что за вертеп? - отозвалась "королевишна", и Каменев воспрял духом. - Дом композиторов. Там чудесный бар, отличная кухня, живая музыка. Нет, девушки, серьезно! Я заказал столик, настроился провести приятный вечер, а тут моему компаньону внезапно предстоят бои на семейном фронте. А затем я встречаю вас. Как тут не вознести благодарность фортуне? - Действительно, - Елена снова рассмеялась, - забавное совпадение. У нас как раз сегодня выдался свободный вечер, а так хочется куда-нибудь выбраться. В кои-то веки выехали из своей дыры, а билеты везде и на все раскуплены. Дмитрий Игоревич, вы просто ангел. Каменев мысленно потер руки и покосился вправо, туда, где шла молчаливая подруга красавицы. Из-под мехового капюшона была видна только прядь длинных волос да покрасневший на морозе кончик носа. Она не сказала ни да, ни нет, и Дмитрий подумал, что это к лучшему. В конце концов, если эта Ева не явится, у них с Еленой будет больше поводов сблизиться. Они дошли до входа в метро, и Каменев, закинув за плечо длинный шарф, галантно склонил голову, прощаясь, а после проводил взглядом теряющуюся в толпе высокую фигуру смуглокожей красавицы. Елена не обернулась.
Дома Дмитрий с удовольствием откушал фирменный мамин борщ - густой, наваристый, на говяжьей косточке и с островком сметаны в центре тарелки. Потом долго курил в приоткрытую форточку кухни, с высоты восьмого этажа глядя, как во дворе малышня наперегонки носится с бездомным псом Митькой - Каменевским тезкой и любимцем местной дворничихи. Развалившись на диване в спальне, большую часть которой занимал гагатовый концертный рояль, немного почитал новости культуры в Городских вестях. Кисло поморщился - снова этот клоп Митрофанов, провинциальное быдло, незнамо каким образом пролезшее в местный бомонд, умудрился сорвать овации на премьере новой симфонии. Впрочем, воспоминание о бархатном взгляде Елены Прекрасной скрасило огорчение, и, спустя четверть часа, Каменев уже погрузился в сладкие, тревожащие плоть и мысли, сновидения. Вечером он впервые за несколько лет надел костюм на неофициальную встречу и, глядя на себя в зеркало, подтянул живот, ухмыляясь. - Похоже, Игоревич, ты попал, - сказал он сам себе и, точно какой-нибудь мачо из старого вестерна, рисуясь, щелкнул пальцами. Пересчитал наличность и задержался на крупной купюре, размышляя, а не оставить ли ее дома. Хотя, пожалуй, Елена того стоила. Не сказать, чтобы Каменев слыл волокитой, но и праведником он отнюдь не был. Другое дело, что манерная Милочка - второе сопрано государственной капеллы - уже давно не вызывала у Дмитрия бурной страсти, а если совсем честно, успела надоесть до зубовного скрежета. И потом, все эти запросы, вечно наморщенный носик и высокомерие, свойственное удачно устроившейся в жизни лимите. Каменев напялил шляпу и, сунув кошелек во внутренний карман длинного пальто, отправился на променад. Они договорились пересечься у консерватории, и Дмитрий Игоревич, композитор, педагог и почти Заслуженный артист, как какой-нибудь озабоченный пацан, вот уже четверть часа скакал на морозе, дожидаясь встречи. Внутрь он заходить не стал - боялся пропустить Елену, да и коллегам на глаза лишний раз попадаться не хотелось - мигом наябедничают Милочке. Интересно, какой же гад пустил в мир традицию, что женщина должна непременно опаздывать? Хорошо, что он отогнал от себя глупый порыв купить в ларьке розы. Цветы бы уже как пить дать померзли, к тому же, еще неизвестно, одна будет смуглянка, или все же притащит подругу? А переплачивать Каменев не хотел. На груди пробудился и замурлыкал мобильник и Дмитрий, стянув перчатку, полез за шиворот, глухо чертыхаясь. Лишенные защиты пальцы мигом окоченели, и в голосе мужчины, наконец, нащупавшего кнопку, невольно просквозила ворчливая интонация: - Слушаю! - Дмитрий Игоревич? Сердце на мгновение замерло, потянуло от нехорошего предчувствия - сейчас окажется, что у Елены нашлись неотложные дела, сломался каблук, заболело горло, приехал муж - выбрать из списка. И только потом Каменев удивился: - Вы знаете мой телефон? - Но вы же сами дали его год назад, вот я и решилась позвонить. - Умница, что решилась. Леночка, душечка, где вы? Мысль о том, что смугляночка целый год хранила его номер в записной книжке, растрогала Дмитрия и он подумал, что даже если не сегодня... - Простите, что мы опаздываем. На нашей линии эскалатор ремонтируют, так нам пришлось добираться вкругаля. Вы еще ждете? Мы уже подъезжаем! - Да, да, непременно подходите! И, уже запихивая телефон обратно, сообразил, что Елена сказала "мы". Ну что ж, в конце концов, любая трудность преодолима, и тем восхитительней станет победа.
Они появились из арки - две запорошенные снегом фигуры в меховых полушубках и, ступив в позолоченный свет уличного фонаря, заблистали снежинками. Каменев даже представил себе, как они могли бы звучать - пронзительная флейта на фоне виолончельного пиццикато. - Привет, - Дмитрий расплылся в довольной улыбке и выразительно потер занемевший нос. - Ох, дамы, ну и морозец сегодня... - Простите, - еще раз сокрушилась Елена, а молчаливая спутница только зыркнула черными глазами, поймавшими свет фонаря, и виновато улыбнулась. До "Гнезда", как называли между собой завсегдатаи ресторанчик Дома композиторов, оказалось всего ничего - пара узких улиц, плотно заставленных лоснящимися темными автомобилями. Дмитрий даже немного согрелся, ринувшись показывать спутницам дорогу. По пути он зачем-то сыпал анекдотами, улетавшими облачками пара в ночное небо, и, хотя, истории по большей части были с бородой, женщины заметно повеселели. И в Дом композиторов они ворвались уже не просто попутчиками, а симпатичными друг другу приятелями. Каменев, не без гордости и даже слегка рисуясь, ткнул вахтеру удостоверение, а потом галантно помог спутницам раздеться в гардеробной, доставив себе невинное удовольствие полюбоваться на наряды. Вернее, на наряд Елены - облегающее шерстяное платье с нитью искусственного жемчуга на поясе. Ева явилась в скучном сером свитере под горло и джинсах. Дмитрий подставил локти и гордо повел своих дам мимо стеклянных дверей ресторанчика, с наслаждением окунаясь в знакомое облако ароматов с кухни, сдобренных тонким флером духов и хорошего табака. Проводил на второй этаж – деревянный балкончик, протянувшийся по всему периметру овального помещения и, сделав заказ, с наслаждением откинулся в кресле. - Вы здесь впервые? – скорее, для проформы спросил Каменев, и, утерев салфеткой оттаявшую бороду, ухватился за бутылку, плеща в широкие фужеры красное вино. Девушки синхронно кивнули. Вечер обещал быть приятным, и Дмитрий поднял бокал: - За знакомство. Дамы присоединились, постепенно согреваясь и с интересом оглядывая помещение. Оркестр на маленькой сцене заиграл Эллингтона, а Каменев, вытащив новенькую пачку дамских сигарет, так удачно оставленных Милочкой в его кабинете, угостил спутниц. Официант, напоминающий манерную девочку, принес заказ и, ко всему прочему, выставил еще одну бутылку «Мерло», кивнув куда-то в противоположный конец зала. - Там коллеги, Дмитрий Игоревич, просили принять как поздравление. Я тоже слушал вашу кантату, такая стильная вещь получилась. – Мальчик закатил глаза. - Спасибо, милейший, - рассеяно отозвался Каменев, вглядываясь в приглушенный свет ресторанчика. Почти напротив расположились несколько теноров капеллы, певших на вчерашней премьере, и Дмитрий, помахав в ответ, скривился. Ну, теперь уж точно Милочка будет в ажитации. Хотя, может, ему уже пора сменить постоянную любовницу? - А вы известный человек, Дмитрий Игоревич, - с долей одобрения кивнула Елена и, сделав длинную затяжку, пустила чувственную струю дыма в потолок. - В узких кругах, дорогуша, в узких кругах, - Каменев наплевал на угрозу скорого скандала и решил наслаждаться ситуацией. – И, знаете что, девушки? Давайте уже, ради всего святого, не зовите меня по отчеству. Я сразу чувствую себя дряблым старикашкой. - Ну, вы еще вполне импозантны. – Молчаливая Ева потыкала в пепельницу сигаретой и с бокалом вина откинулась в кресле. Каменев от неожиданности даже не успел обидеться, а она мягко попросила: - Расскажите о вашей кантате. - «Дверь Эдема»… - Каменев прикрыл глаза, размышляя, как бы удачнее выразить то состояние, длившееся с ним последние полгода, когда он жил этой музыкой, – все равно, что ребенок. Выстраданный, вымученный, но этим и опасный. Он знает все мои тайны, и может выдать их слушателю. - У вас есть страшные тайны, Дмитрий? – поинтересовалась Елена, с интересом колупая вилкой ингредиенты фирменного салата ресторанчика. - А у кого их нет? – отозвалась Ева, кроша пальцами тонко нарезанный сыр. – В любом случае, не каждый готов раскрыть душу, точно книжку с картинками. - Вот! – поднял вверх палец Каменев и взялся за фужер бокал. – За понимание. А потом они поднимали тосты за музыку, Дюка[1], критика Белецкого и еще шут его знает за что. Каменев, оседлав любимого конька, хоть и бросал себе время от времени мысленное «тпру!», слезать с темы кантаты не спешил. - Вот вы, - он совершенно невозможным образом тыкал вилкой в сторону хихикающей Евы, - вы, как никто, должны меня понять. Адам – это не просто жертва женского коварства, это бунтарь. Одиночка, выступающий против ограничения собственной свободы! В этом и есть наша мужская суть. А Ева, прошу прощения, дорогуша, я имею в виду вашу пра-пра-пра, просто дала ему удачный повод ее проявить. - Увольте! Адам был одиночка просто оттого, что больше никого рядом-то и не было. А моей, как вы говорите, «пра-пра-пра», просто было некогда глупостями заниматься! - Ну, конечно! Она же в это время якшалась с искусителем! Ева снова хихикала, а Елена, судя по всему, заскучала. Доев горячее, она нет-нет, да вытаскивала из сумочки миниатюрный алый мобильник, тыкала в кнопки и щелкала крышечкой. А потом сквозь знойную мелодию «Каравана» пробился незатейливый мотивчик телефонного звонка. - Простите, - женщина виновато улыбнулась и поднялась из кресла. – Муж звонит, я выйду в холл, а то здесь так шумно. Каменев проводил смуглянку досадливым взглядом, не преминув, впрочем, полюбоваться колыханием высоких бедер, и отодвинул стакан. - Может, потанцуем? Пока не принесли десерт. Ева легко поднялась и, похлопав себя по разгоряченным щекам, рассмеялась. - Я, конечно, «за», но, в случае чего, Митя, придется вам меня ловить. Я такая пьяная-а… Каменев фыркнул на «Митю» и, подав руку, свел партнершу по ступеням на площадку перед оркестром. «Караван» закончился и вышедшая солистка, весьма успешно подражая Элле[2], томно завела «Just Sittin And A Rockin». Откуда берется симпатия? Из обрывков фраз, за которыми вдруг выясняется, что собеседники похоже смотрят на жизнь? Из случайных взглядов и прикосновений? Или вовсе из подходящих друг другу запахов, как пишет желтая и не слишком, пресса? А, может, это просто «Мерло» и Дюк? Как бы то ни было, стан у Евы оказался гибким, движения легкими, а волосы, гладким водопадом раскинутые по плечам, матово блестели в свете винтажных люстр. - А вам никто не позвонил, - зачем-то констатировал Каменев и смутился от собственной бестактности. Наверное, это все же вино. - Не позвонил, - спокойно кивнула Ева и подняла на Дмитрия невозможной глубины глаза. – Я просто не взяла телефон в поездку, не люблю, когда меня дергают. - Так, вы все же незамужняя? - Почему? - Она негромко рассмеялась. – К моей неприкосновенности семейный статус не имеет никакого отношения. Не думаю, что за какую-то неделю мой супруг попадет в ужасную катастрофу. А если даже и попадет, что толку переживать, если билеты на обратную дорогу все равно уже куплены на восемнадцатое. - Вы его не любите, - с какой-то долей лихого эгоизма снова ляпнул Каменев. – И кольца не носите. - А с каких это пор кольцо является показателем любви? - удивилась Ева и подняла аккуратно выщипанную бровь. - Наверное, с той же самой, что и штамп в паспорте, - ухмыльнулся Каменев и, бросив взгляд через плечо, заметил входящую в зал Елену. – А вот и подруга ваша вернулась. Пойдемте, сядем? На сладкое дамы заказали корзиночки с кофе, а Каменев, закурив сигарету, откинулся в кресле, сквозь прикрытые веки созерцая спутниц и думая, что они обе чертовски как хороши и обаятельны. Раскрасневшиеся от вина щечки и блестящие глаза, да и вообще, Дмитрий всегда благоволил длинным волосам. Жалко, что в последнее время все реже попадаются такие прически. - А как вы, девушки, смотрите на то, чтобы я показал вам город? - Поздно уже, - слегка нахмурилась Ева, - да и мороз... - Бросьте! - Игривое настроение волной накатило на музыканта и он, рисуясь, отправил к потолку плотные колечки дыма. - Когда еще представится случай вырваться из дому? Мороз - дело неприятное, но кто мешает нам продолжить дискуссию в комфорте и неге? Елена кинула быстрый взгляд на подругу, и Каменев подумал, что с негой он слегка перегнул. - А поедемте, - Ева вдруг тряхнула волосами и рассмеялась, от чего у Дмитрия екнуло в животе. - Лен? - Ну... - смугляночка покусала губу, - как-то это... - Как? - вскинул брови Каменев и послал даме одну из самых очаровательных своих улыбок. - Неприлично? А кто, позвольте спросить, возьмется судить вас сейчас? Нет, вы, конечно, можете вернуться в свою скучную общагу и коротать вечер, глядя в потолок... - И снова слушать Ганона[3], - Ева подперла кулаками щеки и скорчила рожицу, - юные пианисты самозабвенно занимаются до полуночи, как раз у нас за стенкой. - Тем более! Каменев ухватил недопитую бутылку, прикидывая в уме, как далеко находится круглосуточный киоск от гостиницы "Северная", в коей на ресепшене работал Павлик - некогда любимый ученик, подающий большие надежды. И, что тоже немаловажно, находился отель в квартале ходьбы от дома самого Каменева, так что, перед работой можно будет успеть и переодеться, и позавтракать. - Ладно, - Елена с пьяной бесшабашностью махнула рукой, и вскоре троица вывалилась на ночную улицу. - С чего начнем экскурсию? - поинтересовалась Ева, снова прячась под большим меховым капюшоном. - С метро, - важно сказал Дмитрий и назидательно поднял палец. - Метрополитен - краса и гордость нашего города, был построен... черт, я забыл. Дамы дружно расхохотались и потянули мужчину в сторону освещенного проспекта.
Грохочущая змея подземки долго несла их в спальный район, обдавая резкими запахами дешевого кофе, духов и почему-то горелой резины. Народу, несмотря на поздний час, было много. Город жил, город отказывался ложиться спать, он ревел многоголосным хором клубов и дискотек, переливался огнями афиш, вздыхал в подворотнях томными шепотками любовников, ругался, пил и нес по венам метрополитена последние вагоны. Каменеву не нашлось сидячего места, и он всю дорогу простоял, ухватившись за поручень. Немного снисходительно созерцал две то и дело клонившиеся друг к другу макушки спутниц, а однажды, перехватив веселый взгляд Евы, даже набрался наглости и погладил ее по волосам. До гостиницы они добрались быстро - мороз почти выветрил хмель и запас тепла, унесенный ими из "Гнезда", а вот дальше музыканта ждало жестокое разочарование. Любезный Павлуша так некстати слег с простудой, и дежурившая на ресепшене дородная баба, точно заученный урок, твердила, что мест нет. Да еще ехидно поглядывала в сторону ожидавших у допотопной кадки с фикусом девушек. Не впечатлило тетку ни удостоверение, ни набор дежурных комплиментов, и через десять минут Каменев признал полное поражение. - Вот непруха, - скривился Дмитрий, выводя своих дам из теплого холла на мороз и отчаянно перебирая в уме возможные варианты продолжения банкета. До ближайшей гостиницы было полчаса езды на метро, хотя... - он мимоходом глянул на светящийся циферблат часов, - подземка через пять минут закрывается. Печально, но даже близких друзей со свободной хатой у Каменева не было, да и, откровенно говоря, без хаты - тоже. - Ну-у... - протянула Елена, зябко поеживаясь, - так мы, наверное, домой. Метро закрылось, но вы же возьмете нам такси? И замахала рукой, тормозя темно-серую машину со слепо моргающими шашечками на крыше. - До центра довезешь? Каменев, вконец разочарованный, нагнулся в теплоту и запах бензина темного салона. - Валяйте, - лениво ответил шофер. - До центра - пятьсот. - Мужик, ты что? Дорого ж! - Так ты, дядя, не в Урюпинске, до центра – в самый раз! Каменев скрипнул зубами. Нет, он, конечно, мог отдать эту пятисотку, в конце концов, не дворником служит. Но тут накатила какая-то глупая детская обида и злость. Потратить целый вечер, спустить уйму наличности в ресторане, да еще и сейчас раскошелиться, и только для того, чтобы две провинциалки с комфортом свалили домой, а он остался не солоно хлебавши? Дмитрий яростно хлопнул дверцей и махнул рукой - дескать, свободен. На самый крайний случай оставался еще один план. Не сказать, чтобы он приводил Каменева в восторг, но выбирать, похоже, не приходилось. А маме он наврет. - Дамы. - Мужчина галантно прикоснулся пальцами к шляпе. - Официально приглашаю вас к себе в гости. Елена смерила музыканта ледяным взглядом, но после, похоже, уяснив, что выбирать не приходится, медленно кивнула. Ева же, подпрыгивая на морозе, потерла варежкой нос и поинтересовалась: - А далеко? - Нет, всего минут пять быстрым ходом, - отозвался Каменев, стараясь не думать, на что именно обиделась смугляночка. В конце концов, это не его проблема, да и вообще, глупо строить из себя недотрогу, согласившись на ночь глядя мотаться по городу с малознакомым мужиком.
Пытаясь не греметь ключами, он открыл входную дверь и тут же понял, что зря старался - в маминой комнате горел свет. Тонкая полоска, пробивавшаяся из-под створки, растеклась яркой полосой, и показавшаяся на пороге невысокая старушка – кругленькая, опрятная, в наспех накинутом на длинную ночнушку халате с бегемотиками, - подслеповато прищурилась. - Митя? - Мам, прости. Каменев подошел к матери и бережно чмокнул круглую щечку. - Уй, холодный… а что так поздно? - Понимаешь, конференция, а после круглый стол. Это вот, - он кивнул в сторону топтавшихся в прихожей спутниц, - аспирантки Прохорова, из Самары. У них поезд только утром, а мест в гостинице не оказалось, вот меня Вадим Львович и попросил приютить их на ночь. Пусть в Машкиной комнате переночуют. Ему послышалось, или Елена действительно тихо фыркнула? - Самара, - разулыбалась старушка, - а я ведь там бывала. У вас делают очень вкусные конфеты, а еще… - Мамуль, прости, но мы замерзли, да и спать страшно хочется. - Так, чаю? - Ты иди, я сам справлюсь. - Там же еще творожники разогреть и… - Мам, я все сделаю. - Ну, ладно… - старушка, явно разочарованная, что в компанию ее не берут, ушаркала к себе в спальню, а Дмитрий галантно принял полушубки у гостей. А потом они долго сидели на уютной маленькой кухне, помешивая чай в высоких стаканах с потемневшими от времени подстаканниками. Поначалу Каменев собрался, было, встать у плиты, но Ева, усмехаясь, отняла у него синий передник в оранжевых подсолнухах и взяла творожники на себя. Елена разливала чай, а Дмитрий торжественно водрузил в центр стола керамическое блюдо. - А Машка – это кто? – поинтересовалась Ева, с опаской дуя на кипяток. - Дочка, - отозвался музыкант и, неожиданно, точно ретивая мамочка, стал рассказывать о Маруське, как она училась, какие грамоты получала, как поступала в вуз. Женщины слушали, не перебивая, правда, Елена то и дело подносила руку ко рту, прикрывая зевки. Но Каменев и не думал останавливаться, с удивлением осознавая, что давно уже так не открывался. В самом деле, кому может быть интересно, что он, взрослый мужик, запаниковал, точно истеричная девица, когда Маруська сверзилась с горки на детской площадке? И как потом они оба сидели, обнявшись, по очереди дуя на измазанную зеленкой многострадальную Машкину коленку, и лопали эскимо, срочно купленное бабушкой «в пользу пострадавших»? Наверное, такой разговор случился от того, что перед чужими выговариваться проще? А, может, во всем был виноват внимательный взгляд Евы – то лукавый, то сочувствующий, а иногда и вовсе печальный? - Вы счастливый, Дима, - женщина потянулась к изрядно опустевшей пачке и, подойдя к окну, закурила, глядя на радужный от мороза свет фонарей. – Наверное, ваша дочка вас очень любит… Дмитрий хмыкнул, поднялся и, распахнув фотрочку, стал рядом, задумавшись - когда же в последний раз Машка звонила ему из своих Штатов? - Ев, - низкий голос Елены прервал затянувшуюся паузу, - ты как хочешь, но я просто падаю. - О, прошу прощения! – Каменев выплыл из воспоминаний, - пойдемте, покажу вам комнату. - Я докурю, - отозвалась Ева, не поворачивая головы, и музыкант повел Елену темным коридором, почему-то опасаясь даже соприкоснуться локтями. Больно уж ощутимо веяло от нее неприязнью – точно от Лизки, когда та ловила его на вранье. Или в неподходящей компании. - Здесь чистое белье, - негромко сказал он, вынимая из шифоньера аккуратно выглаженную стопку, - извините, но вам придется вместе тесниться на диване. Елена пощелкала высоким торшером у кровати и коротко бросила: - Мы привыкшие. Каменеву снова послышалась раздраженная насмешка в голосе смуглянки и музыкант, покосившись на ехидную рожу валявшегося на кресле Машкиного зайца с пуговицей вместо правого глаза, поспешил ретироваться из комнаты. - Спокойной ночи. Он осторожно прикрыл дверь и, облегченно вздохнув, вернулся на кухню. Ева, покончив с сигаретой, стояла у раковины и мыла стаканы. - Ну, зачем же вы так… - слегка расстроился Каменев, а потом опять не удержался и, подойдя вплотную, снова коснулся матово блестящих волос. Спина женщины напряглась, но Ева не отстранилась, и Дмитрий почувствовал, как накатило желание. Резкое, злое, какое-то бесшабашное, смешанное и с обидой на жестокую Елену Прекрасную, и с желанием доказать всем этим бабам… Жалобно дренькнул стакан, Ева порывисто обернулась, прижимаясь к Каменеву, и тот яростно впился в мягкий приоткрытый рот. Отпустил он ее нескоро – сначала горячие струи душа били его по спине, делая желание еще более жгучим, а он молился про себя, чтобы маме вдруг не приспичило отправиться среди ночи по нужде. Опасение быть пойманным распаляло еще больше, и он грубо прижимал к себе мягкое покорное тело. А потом, в перерывах, чувствовал, как накатывало раскаяние, и мягко целовал краешек печально опущенных губ – Ева снова превращалась в молчунью и точно вслушивалась, подняв лицо к испещренному трещинами потолку ванной. Он сам вытер нагое, пахнувшее мылом, женское тело. В Еве не было свойственной подруге стройности и грации; оттопыренные большие пальцы ног наводили на мысли о лягушках, однако, грудь была высокой и крепкой, а кожа гладкой и шелковистой. Мягким махровым полотенцем он вытирал влагу с этой кожи, а женщина послушно поворачивалась под его руками. Приятное ощущение… Он проводил ее до комнаты и, вручая в дверях стопку одежды, задержал ее руки в своих: - Спокойной ночи и… спасибо. Ева высвободила руку и, прежде, чем закрылась дверь, Каменев почувствовал на щеке легкое прикосновение.
Будильник завести он, конечно, забыл, и взвился с постели, как только мама нашептала, что скоро семь, а по средам Дима, кажется, читает лекцию в колледже. Наскоро проглотив завтрак, Каменев выслушал короткий рассказ о том, какие милые эти иногородние, что не стали тревожить сон приютившего их композитора, собрались ранехонько, ушли, и даже чаю не затребовали. Вот только Мите в следующий раз нужно быть осторожнее и закрывать за гостями форточки, потому что на улице зима, а еще стакан, вон, разбили… Немного разочарованный тем, что не вышло как следует попрощаться с девушками, Дмитрий вылетел из дому почти вовремя, и, что удивительно, успел в аудиторию до того, как в коридоре заголосил звонок. Несмотря на спешку, настроение у музыканта было приподнятое, и даже вечно неадекватные в такую рань ученики не смогли испортить Каменеву утро. В голове то и дело крутилась тема Евы – его Евы, из его кантаты. И вдруг представлялись темные влажные глаза, а Каменев, пусть ненадолго, но чувствовал себя не творцом, а Адамом. И хотелось поставить ногу на еще теплую тушу загнанного оленя и, восторженно рыча, бить себя в грудь, чувствуя опасным и полным сил Царем Природы. Как на первой охоте после изгнания из Рая. А после ткнуться носом в ложбинку между грудей, как к мамке, к настоящей Еве. К запаху мыла, дома, парного молока и пшеничного хлеба. И он уже планировал, как снова закажет столик в «Гнезде» - и черт с ним, что еще полторы недели до зарплаты, есть же знакомые, в конце концов. Белецкий, во всяком случае, всегда ссудит недостающую сумму. Поначалу Дмитрий решил, что созвонится с девушками часов в пять, когда уж точно, закончатся их курсы, но не утерпел. И пусть даже прекрасная смуглянка до сих пор дуется – это становилось неважным. По дороге домой, скрипя ботинками по свежему снежку, Каменев зашел в переулок – подальше от гула автострады – и вытащил мобильник. Точно зеленый пацан, затаил дыхание, считая гудки, и на шестом отозвался на хрипловатое Еленино «Алле?»: - Леночка, душечка, добрый день. - Здравствуйте. Официально и сухо. Ну, коли так… - Вы не могли бы передать трубку… - Дмитрий Игоревич! – Каменеву отчетливо представилась строгая учительница младших классов, отчитывающая нерадивых питомцев, - вы вообще, понимаете, что звоните мне на Саранский номер? У меня включается роуминг, а я девушка командировочная, и в деньгах ограничена. - Но я… - Всего хорошего. Каменев некоторое время стоял, удивленно глядя, как снежинки мягко планируют на экран его мобильника, а после яростно чертыхнулся. Идущая навстречу кошка шарахнулась и упрыгала за сугроб. Впрочем, Дмитрий ее и не заметил. До боли сжав в руках телефон и с трудом удержавшись, чтобы не грохнуть его о стену ближайшего дома, музыкант широко зашагал к метро, проклиная про себя весь Евин род с их капризами, жадностью и дуростью. Дома он, даже не переодевшись в халат, плюхнулся за рояль, распахнул крышку и, упрямо мотнув головой, буркнул: - Черт с ними. А потом погрузил пальцы в клавиши, и инструмент стал извергать жесткую, атональную музыку. Обрывочные фразы, диссонирующие аккорды – наверное, это было начало новой кантаты. А, может, иной финал предыдущей? Вот как ползу, так и отражаю!
* * * Поезд мерно качался на рельсах, навевая дремоту и даря успокоение. Красивая смуглянка зевнула и, потянувшись под казенным покрывалом, посмотрела в сторону сидевшей напротив подруги. Та крутила в пальцах пузырек с бежевым лаком и задумчиво смотрела, как пролетают в окошке темные силуэты деревьев. - Ты спать собираешься? - Сейчас. Ева отставила бутылочку и плеснула в пластиковый стакан минералку. - Слу-ушай… Елена села в постели, покосилась на верхнюю полку, откуда безмятежно свешивалась нога в полосатом носке и тихо оповестила: - Мне одна мысль вот уже несколько дней покоя не дает. - ? - Ты только не подумай, что я осуждаю, и все такое. Ну, тебя, и этого… Игоревича. Ты в него не влюбилась, часом? Ева фыркнула, облив минералкой маечку на груди. – Ты что!? Он страшный и совсем не в моем вкусе. - Тогда зачем? Ева промокнула салфеткой мокрое пятно и снова задумчиво уставилась в окошко. - Даже объяснить не могу. Наверное, мне его жалко стало… - Тьфу, Евка! Полосатая нога дернулась, сверху раздался могучий всхрап, а смуглянка отняла у подруги стаканчик и, глотнув воды, перешла на возмущенный шепот: - Он мерзкий! Жмот! Не, прикинь, пожалел нам на такси! А еще потом за мой счет названивать начал! - Но у него был только твой номер, - пожала плечами Ева. - Все равно. Мерзкий, противный кобель! - Лен, он просто старый. И его жалко… - Дура ты, Евка… - Наверное… Елена шмякнула об стол пластиковый стаканчик и, пронзив подругу возмущенным взглядом, снова легла, отвернувшись к стенке. - Я спать, - сварливо сообщила красавица. - Спокойной ночи, - отозвалась эхом Ева и снова повернулась к окну. Небо на востоке потихоньку начинало краснеть, а поезд все также стучал свою извечную мелодию, вот только его машинисту не было никакого дела ни до Эдема, ни до музыки. - Спасибо… - тихо сказала Ева и прижала ладонь к стеклу.
1 - Эдвард Кеннеди («Дюк») Эллингтон – американский джазовый композитор и пианист. 2 - Элла Джейн Фицджеральд – американская джазовая певица. 3 - Ганон Шарль Луи - французский педагог и композитор. Имеется в виду его работа «Пианист - виртуоз» в 60-и упражнениях. Вот как ползу, так и отражаю!
Широко по земле разнеслись слухи об этом событии. Да только не зря говорится «каждый бает, да не каждый знает». Я же все наблюдал воочию и расскажу вам. Посадил дед репку и сказал: «Расти, репка, большая да сладкая!» Дед не был ни волхвом, ни чародеем, но случилось так, что репка и впрямь выросла пребольшая. Объяснения, почему так произошло, нет и по сей день. Пришла пора собирать урожай. Посмотрел дед на овощ, почесал… затылок и понял, что одному ему нипочем не справиться. Знать, пришло время объявлять очередную битву за урожай. Бабка молча отложила свои дела. Внучка сначала пробурчала, что ей надо к подружке, узнать, что там «про какого-то Белянского» задано, украдкой сунула в сумку журнал "Бурда Моден", мысленно поклялась, что ни за что не останется в деревне и в следующем году поедет в большой город куда-нибудь поступать. Уж там-то обязательно обнаружатся её таланты. Какие? Этого она не знала. Но какие-нибудь да найдутся, не зря же её так неудержимо туда тянет. Жучка, как всегда, весь день пропадала «на территории», и процессию с независимым видом замыкал кот, считая, что не след оставлять прайд без пригляда. Когда пришли на место, дед незамедлительно уселся на неслучайно поставленный на попа возле грядки чурбачок и полез в карман за сигаретами – отказываться от привычки начинать любое дело с перекура он не собирался. Бабка извлекла из кармана передника вязание – чего время терять? – дед последнее время уже с самого начала осени начинает жаловаться, что ноги мерзнут. Внучка занялась разглядыванием то ли цветка, то ли ползающего по нему шмеля. Кот, завидев Жучку, возвращающуюся с проверки нерушимости границ, быстренько вскарабкался на огородное пугало, сооруженное из двух сколоченных крестом палок, старого пальто и драной ушанки. Жучка вопросительно глянула на деда – может, разрешит высказать этому лежебоке все наболевшее. Старик опустил морщинистую руку на её голову, погладил по мягким мохнатым ушкам. Собачонка, посапывая от удовольствия, прижалась головой, всем телом к ноге хозяина. «Эх, если бы ты только знал… да я за тебя…» Кот тем временем, уцепившись одной лапой за шапку, другой пригладил усы и принялся сочинять поэму. В поэме рассказывалось, как отважный – нет! героический! – кот спас весь мир от Темного Властелина. Откуда взялся этот злодей, и как коту удалось с ним справиться, предстояло еще придумать. Пока сочинились только две последние строки :
Вот так котом сей чёрный бобик Навек был упакован в гробик.
«Черный бобик», несомненно, заставит читателей вспомнить великого немецкого поэта. «Нобелевка! Наверняка, Нобелевка! – мечтательно щурился хвостатый поэт. – На что потратить? Нет, сапоги – это старо, несовременно. Авто!» В памяти всплыла фраза «А на полученное вознаграждение по совету товарищей…» «Откуда это?» – почесал за ухом кот. Ответа не было. Некоторое время он предавался размышлениям: можно ли считать «товарищами» Персика и Пушка – давних соперников в борьбе за благосклонность несравненной Рыси. Именно в этот момент, попискивая, словно запыхалась в спешке, из травы появилась мышка. Раз уж дело дошло до уборки урожая, то как без неё? Дед аккуратно загасил окурок. Встал. - Ну что ж? Потянем заедино! Все как один! Взялись. Дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку, Жучка за внучку, Барсик за Жучку, мышка за Барсика. Потянули и вытянули репку. Дед вновь уселся на чурбачок, снова пролез в карман за сигаретами. - Я пошла! – сообщила внучка и, подхватив сумку, заспешила к калитке. Жучка, поглядывая то на удаляющуюся девчушку, то на хозяина, вопросительно гавкнула. Старик махнул рукой: - Беги уж, проводи! Собачонка опрометью метнулась вдогонку, поднырнула под захлопнувшуюся калитку – только её и видели. Бабка, улыбаясь, смотрела вслед внучке. Потом задумалась на мгновение о чем-то своем, вздохнула и направилась в дом. В это время кот, вздыбив шерсть и выгнув спину, всматривался в траву – не шевельнется ли? Мышь, мерзавка, пребольно ущипнула за хвост и вовремя скрылась.Хотелось отомстить. Наконец, решив, что пребывание на кухне сулит куда больше радостей, чем мышиная охота, Барсик сначала торопливо засеменил, а затем пустился прыжками за хозяйкой – дверь в дом никто открытой держать не станет. А хитрая мышка уже юркнула в норку. В пасти она сжимала несколько волосков, выдернутых из кошачьего хвоста. «Сделаю из них кисточку, полочки обметать. Все подружки обзавидуются!» И вот я снова здесь. Тишиной встретила меня деревенька. Не выбежала навстречу ни одна собачонка, заливисто гавкая и виляя хвостом – извини, мол, на службе. Нигде никого не видно и не слышно. Давно уж упокоились на зарастающем крапивой маленьком кладбище дед и бабка. Внучка… Кто ж знает, где она теперь. Пустыми глазницами смотрели на пришлеца дома, распахнув в немом крике рты дверных проемов. Где-то в небе трелил жаворонок. Ветер гнал по заросшему сорняками полю бесконечные зеленые волны, тихо шелестел листвой яблонь, словно шептал поминальную молитву. Старенький журавль над обветшалым колодцем то ли кивал головой, приветствуя, то ли укоризненно ей покачивал: «Где же ты так долго пропадал…» Вот как ползу, так и отражаю!
Трактир был небольшой, как в любом захолустном городишке, но опрятный. Чувствовалась во всем твердая рука, поддерживающая порядок. Блестели чистотой отскобленные столешницы, свежая солома устилала пол, из углов тщательно выметена паутина, а на окне колыхалась от сквозняка вышитая крестиком занавеска. Последнее поразило особенно. Мило, по-домашнему и … необычно для подобного места. Как и гладко выбритый хозяин заведения, в переднике без единого пятна. На этом «чудеса» исчерпывались, и дальше все шло до приторности однообразно: ленивый поворот головы трактирщика в сторону вошедшего, вспыхнувший в глазах огонек узнавания, напрягшиеся в страхе скулы, а спустя миг растянутые через силу в выражении любезности губы и склоненная в учтивом поклоне спина. Хотя попробовал бы этот «пивной бочонок» проявить к нему неуважение. Пред людьми его профессии одинаково лебезили и смерды, и высшее сословие. Одинаково и боялись. Неудивительно, что единственный посетитель трактира при его появлении мгновенно забыл про недопитое вино, подхватился со скамьи и, торопливо попрощавшись, протиснулся бочком в дверь. Страж веры мельком глянул на пустой зал, стянув перчатки с рук, подошел к стойке. Слегка побледневший хозяин вытянулся в струнку: - Чего изволите? – нервно дернулся под его взглядом, дрожащими руками наполнил чистую кружку пивом. – За счет заведения. Он отказываться не стал. Как и благодарить. Страх – чувство полезное, когда его внушаешь ты. Утоляя жажду, залпом опрокинул в рот пиво, тыльной стороной ладони смахнул пену с губ. Недурственно. Совсем не похоже на то кисло-горькое пойло, что пил два дня назад на постоялом дворе. Трактирщик, посмевший предложить ему подобную бурду, потом долго обливался слезами и просил прощения, глотая под гробовое молчание завсегдатаев полученные с него в оплату монеты. Зато прощелыга накрепко усвоил на будущее, как потчевать сынов инквизиции ослиной мочой. Здешнее пиво волновало ноздри легким ароматом хмеля, щекотало язык воздушной пеной и оставляло приятное послевкусие ржаных корочек во рту. Страж удовлетворенно крякнул. Возглас подстегнул трактирщика. Хозяин вновь наполнил кружку, пододвинул с угодливой улыбкой. О деньгах не заикнулся. Он тоже промолчал. Не обеднеет. Вторую кружку смаковал с наслаждением, не спеша, потягивая маленькими глотками. В жизни для него ценность имели четыре вещи: церковь, оружие, древние книги и хорошее пиво. И любое пренебрежительное отношение к ним считал личным оскорблением. - Неплохое пиво. Весьма, неплохое, - с присущей ему снисходительностью произнес он одобрительно. Застывший истуканом за стойкой хозяин слегка расслабился от похвалы, но продолжал коситься с опаской на вышитый серебром знак меча и огня у него на плаще. – А почему в трактире пусто? Куда подевался весь народ? - Так… это…ведьм пошли сжигать. Я думал, вы по их душу приехали, - ответил, запинаясь, трактирщик. Чтобы занять подрагивающие руки, сдернул с плеча полотенце, деловито принялся вытирать и без того чистую стойку. Страх вновь поселился в его глазах. А вдруг заинтересуется гость, почему он не отправился со всеми предавать божьему суду дьявольское отродье. Уж не сочувствие ли дочерям порока тому причиной? Стражу веры на трактирщика было наплевать. С порога еще определил, что нет здесь обладающих Силой. Прочие его не занимали. А вот ведьмы внимание привлекли. Уж не те ли самые? Нет, вряд ли. Их след потерялся на востоке страны. Сомнительно, что они забрались так далеко. Но профессиональный интерес не позволил отмахнуться от информации. - Каких ведьм? - Сестер Брагдешских. Эльзу и Лауру. Больше года поселились у нас в городке. Вроде такие милые дамы - нищим подавали, церковные службы не пропускали, а ишь ты, что оказалось. Ведьмы. Кто б мог подумать. - Как узнали? - Дочка звонаря увидела, как те в лесу ворожили. И слуги их шептались, что хозяйки на чердаке бесовщиной занимаются. А конюх клянется, что не раз нарисованные младшей сестрой картины оживали. Правда, тот вечно пьяным ходит, привидеться могло всякое. Да ведь дыма без огня не бывает. - Картины, говоришь, одна из них рисует, - подался вперед к стойке Страж веры. - А цвет волос у сестер не рыжеватый случайно? - Рыжий, - подтвердил трактирщик. Они! Точно, они! Надо же, какая удача. - Где ведьмы живут?! – Страж веры быстро натянул на руки перчатки. - На Лазурной улице у них особняк. Туда нынче весь народ отправился вместе со священником. Может, проводить? – предложил трактирщик. - Сам доберусь, - вынув из кармана серебряную монету, бросил хозяину заведения. – За важную весть. Хлопок закрывшейся двери совпал с оглушающим раскатом грома. Страж взглянул из-под черной широкополой шляпы в небо. Мгновение назад светлое и без единого облачка, оно внезапно налилось чернильным цветом, нависло над крышами домов тяжелой могильной плитой. Вспышка синей молнии прорезала мглу, следом прогрохотал очередной раскат. А затем с небес обрушился сокрушительный ливень. Ведьм работа. Значит, столкновение произошло. Не позавидуешь сейчас горожанам. Это не деревенских повитух на костер тащить. Сестры способны и городок по бревнышку раскатать. Он давно за ними гоняется, да слишком бестии хитры и осторожны. Странно, что здесь на пустяке попались. Впрочем, это еще рано утверждать. Пока не окажутся на дыбе, радоваться преждевременно. С них станет опять улизнуть из-под носа. Дождь лил сплошной стеной, не давая разглядеть дорогу. Лошадь скользила и оступалась на мокрых камнях брусчатки. Но Страж не жалел ее, гнал нещадно вперед. Не хотелось вновь упустить столь ценную добычу. Фанатичная преданность работе всегда была его отличительной чертой. А данный случай давно стал делом чести. Опустившаяся на город тьма наполнила улицы плотными тенями, стершими различия между домами. Невысокие, лишенные архитектурной изысканности, серые здания из-за сумасшедшей скачки походили на сплошную полосу стены. Стражу не требовалось следить за названиями улиц. Его вела разливавшаяся в воздухе Сила. От нее покалывало кожу, на языке ощущался сладко горьковатый вкус. Новый разряд молнии осветил синим светом городок, и в рот будто сыпанули хины. А дамочки-то в ярости. При благодушном настроении их ворожба источает ванильно-лимонный аромат. Видел он однажды картины младшей сестры. На первый взгляд обычный пейзаж. Но приглядевшись…, понимаешь, что человек рисовать так не может. И не должен. Слишком натуральные, живые изображения, дающие ощутить и дуновение ветерка, и запах трав, и шум перекатов реки. Такое творение подвластно только Богу. Но руку художницы вела не Создателя длань, а лапа дьявола, дерзнувшая равняться по чудодейственной силе с самим Всевышним. Подобное богохульство следовало пресекать жестоко. Не узнать дом ведьм было невозможно. Он еще издали выделялся средь прочих строений росчерками молний над покатой черепичной крышей. Краткие вспышки света позволяли взгляду выхватить крепкие, сложенные на совесть каменные стены двухэтажного особняка, сорванную с петель дубовую дверь, истоптанные множеством ног две цветочные клумбы под выбитыми окнами, расколотый фонтан во дворе и… толпу мокрых горожан, жмущихся в страхе к кованой ограде. Губы Стража растянула презрительная усмешка. «Отара тупых овец. Перетрухнули? Обделались? Нагнали на вас сестренки жути»? Странно, что по домам еще не разбежались, хотя это желание было написано на лицах многих горожан. Удерживало здесь всех примитивное чувство стадности, боязнь оказаться первыми беглецами и вызвать осуждение остальных. Но стоит кому-то пуститься наутек, и другие вмиг ломанутся следом. Осадив коня у ограды, Страж спрыгнул на землю, бросил поводья стоявшему поблизости пареньку и стремительно прошел во двор. В распахнутых настежь воротах в лицо зло хлестнул поднявшийся внезапно ветер. Полы черного плаща с красной окантовкой взметнулись за спиной, придав защитнику веры сходство с встопорщившим обагрённые в крови крылья вороном, что привело толпу в еще больший суеверный страх. Ага, значит, и сюда докатился слушок, что инквизиторов за глаза кличут воронами – вестниками смерти. Надо признать, он и внешне немного напоминал эту птицу: также сутуловат и худощав, кожей смугловат – сказывалась южная кровь, а достигавшие плеч цвета смоли волосы, длинный с горбинкой нос и темные пронзительные глаза придавали узкому лицу настороженно хищное выражение. Не красавчик, конечно. Но для его работы облик подходящий. Заранее вызывал у людей трепет. Что было ему на руку. Пусть боятся. Где страх – там почтение. А, значит, отсутствие мыслей о непокорстве. Горожане сыпанули в стороны, освобождая ему дорогу. Навстречу с распятием в одной руке и потушенным дождем факелом в другой выплыл священник. Заплывший салом боров. Небрит, неопрятен, из-за рта несет перегаром. Для храбрости хлебнул? Пытается держаться с достоинством, а у самого глаза бегают. Чует, что может за провороненных ведьм огрести. Ох, и взгрел бы он его, не будь поблизости столько людей. Разнежились, разжирели, разленились в тишине провинций. Больше года распознать сестер не мог. А потом вместо донесения сам поперся божий суд чинить. Не заведи его судьба случайно в этот городок, и след ведьм опять бы потерялся надолго. - Рад вас приветствовать… - начал было с приторной улыбкой на губах священник. - Рассказывай, - оборвал он его жестко. Не до этикета. - Вот, бесовское отродье выявили. - Уже знаю. Почему не сообщил в орден инквизиции – потом спрошу. А сейчас кратко – что происходит в доме? - Так, - растерялся священник, - ничего не происходит. Страж вскинул в немом вопросе вверх левую бровь. Действовало это безотказно. Священник тоже непроизвольно съежился, расплывшееся лицо покрылось красными пятнами. Инквизиция шутить не любила и в случае ошибки не жалела даже своих собратьев по вере. - Мы сначала по-доброму хотели, - оправдываясь, пропыхтел он. - Предложили ведьмам души очистить чистосердечным признанием, раскаяться в свершенных злодеяниях и связях с Сатаной. Страж насмешливо фыркнул: «Покрасоваться перед горожанами тебе захотелось, показать свою значимость. Смотрите, как склоняются перед священником прислужники дьявола …. С одним распятием против ведьм выперся. Дубина». - И они, конечно, тут же упали с рыданиями к вашим ногам. Особенно их проняло, когда вы дверь с окнами выломали. - Это мы уже позже, в сердцах, после того, как сестры на нас слепней напустили, - объяснил священник. - Что дальше? - Ну, чертовки на чердаке закрылись, и едва мы в дом вошли, натравили на нас колдовскую тварь. Шестерых сразу насмерть. А остальные еле ноги успели унести, - святоша кивнул на накрытые плащами тела на земле. - Мертвецов, кого сумели – вытащили, а кого и бросить пришлось. Не до них было. Сами едва спаслись. Понятное дело, в дом соваться никто больше не осмелился. Решили сжечь ведьм вместе с их логовом порока. А тут ливень хлынул, все факелы затушил. Вот стоим, мозгуем, что дальше делать. - Могилы себе рыть, - бросил холодно Страж, с удовольствием отметив, как вытянулись и побледнели лица горожан. Овцы и есть овцы. Он пробежался взглядом по дому. Невзирая на недавний приступ, убежище крепкое. Задержался на чердачном окне, скривил уголок губ, заметив, как дернулась на нем ажурная шторка. Его заметили. Тем лучше. Отточенным жестом небольшой легкий арбалет переместился из-за спины в правую руку, заговоренный болт лег в ложе. Левая стиснула древко кнута с вплетенными на конце серебряными шариками. А вот теперь поговорим, милые дамы. На лице священника появилось выражение облегчения. Обрадовался жирный боров, что удалось спихнуть груз ответственности за поимку ведьм на чужие плечи. Так-то, конечно, безопасней. - Нам сопровождать вас? Сухой, с легкой хрипотцой голос принадлежал стоявшему за плечом святоши высокому седовласому господину. Местный градоправитель. Страж определил его среди горожан сразу же, едва подъехал к дому. Даже в насквозь промокшем сюртуке, застегнутом на все пуговицы, забрызганных грязью сапогах и коричневых бриджах, тот держался с важным высокомерием, точно у себя в кабинете. На простой люд этот напыщенный индюк, может, и нагонял робость, заставлявшую гнуть ниже спину в поклоне и заглядывать заискивающе в лицо, а он таких провинциальных прыщей навидался вдоволь и обходился с ними без всякого почтения. Не та величина, чтобы расшаркиваться. К тому же орден закрывал глаза на дерзостное поведение своих птенцов, а умные градоправители предпочитали не связываться с сынами инквизиции - себе дороже станет. Городской глава, нацепив маску невозмутимости, старался не показывать своего волнения, да нервно теребившие лацкан рукава пальцы выдавали, в каком напряжении находился господин. Еще бы, такое пятно на репутацию города. В придачу вместо безобидных повитух нарвались на настоящих ведьм, показавших во всей красе разницу между ними и доморощенными ворожеями. А испугаться было чего. Гнетущее чинушу состояние тревоги и растерянности Страж отлично понимал. С непривычки колдовские чары производят сильное впечатление. Помнится, когда ему в первый раз пришлось столкнуться с ведьмой в одной глухой деревеньке…. Впрочем, сейчас не до воспоминаний. - Ждите здесь, - велел он. Не хватало, чтоб еще под ногами путались. Его работа не терпела свидетелей. Во время схватки с ведьмами случалось всякое, частенько такое, отчего самого потом мутило при воспоминаниях. Ни к чему сторонним людям видеть лишнее. Профессия Стража требовала внимания и сосредоточенности. А он привык выполнять свое дело безупречно. Неосторожные и фигляры долго не задерживались средь живых. Играть на публику – идти открыто с арбалетом наизготовку к дому по уложенной галькой дорожке - инквизитор не стал. Как и бежать сломя голову. Показуху всегда презирал. Короткими перебежками по-за деревьями подобрался к крыльцу, рывком взлетел по выщербленным временем ступенькам, прижался спиной к мокрой стене дома у черного проема входа. На пороге лежал труп молодого мужчины. Половина лица и левая рука отсутствовали, правая продолжала сжимать посиневшими пальцами вилы. Мертвец не вызвал у Стража ни жалости, ни сочувствия – мир полон идиотов. Наверняка явился сюда ради веселенькой забавы – пограбить и пустить кровь богатеньким дамочкам, выместив на них недовольство за свою неудавшуюся жизнь, да вышло все иначе. Страж равнодушно перешагнул через тело, нырнул в дом. Жилище ведьм встретило его тишиной и сумраком, только отсветы молний проникали через разбитые окна. Зрение тут же переключилось на темноту. Врожденные способности, негласно приветствуемые в ордене, не раз помогали в работе. Погром царил в комнате полнейший. В беспорядке валялась перевернутая мебель, с окон свисали поникшими штандартами разодранные в клочья шторы, на стенах пятна крови, прекрасный персидский ковер на полу скомкан и забрызган чьими-то внутренностями, а от мраморного камина осталась куча обломков. Неплохо сестренки повеселились. Дали прикурить горожанам знатно. Однако дамы жили со вкусом, не бедствовали. Отчего возникает естественный вопрос: «А на какие средства»? Правый висок обдало порывом холода. Страж медленно повернул голову. В паре локтях от него висел сгусток черного дыма размером с большую тыкву. Прежде никогда бы не подумал, что дым способен выказывать какие-то эмоции. Но этот выражал. И вполне недвусмысленные. Гнев и желание стереть в порошок незваного гостя. Заговоренный болт сорвался с арбалета прежде, чем дым метнулся к нему. Рев разъяренного чудовища огласил гостиную. Отбросив разряженный арбалет, Страж скакнул за перевернутый стол. Крепкая столешница из бука приняла на себя первый удар дыма, разлетевшись в мелкие щепы. Быстрый кувырок за лежавшее неподалеку кресло, краткое мгновение, чтобы перевести дыхание и перекинуть кнут из левой руки в правую. Ненадежная защита внезапно взлетела к потолку и рухнула сверху, едва не размозжив ему череп. Не откатись он резко в сторону, пришлось бы отскрёбывать потом его останки от ковра. Следом об стену над головой ударился кофейный столик. За ним врезался стул и что-то еще из мебели. Страж еле успевал пригибаться. С подобным проявлением гостеприимства ведьм ему приходилось сталкиваться постоянно. Не любили видеть его у себя в доме дамы. Вполне понятное чувство. Он их тоже люто ненавидел. Устав играть в «Прячься или умрешь», Страж выпрямился. Легкое движение руки – кнут стек на пол, свернулся кольцами у ног. А вот теперь моя очередь. Едва тварь приблизилась, двухметровая плеть рассвирепевшей змеей взвилась вверх, с сухим щелчком захлестнулась петлей поперек ведьмовского пса. Просоленные волокна впились намертво в призрачную массу, серебряные шарики на конце с шипением прожигали в ней дыры. Жуткий вой резанул уши. Крепко державшего кнутовище Стража оторвало от пола и потащило по воздуху, колотя о препятствия и швыряя об стены. - А чтоб тебя… - вырвалось у него не подобающее служителю церкви ругательство при столкновении с тяжелой бронзовой люстрой. Ему, конечно, не в новинку испытывать на своей шкуре всю специфику работы - к боли привычен, но биться об каждый угол и предмет мебели порядком надоело. Подтянувшись по кнуту до дыма, он извлек из-за голенища сапога стилет из харайской стали серых отшельников и вонзил в середину твари. Клинок обладал способностью мгновенно выпивать магию, благодаря чему не единожды спасал ему жизнь в схватках с колдунами. Крик умирающего чудовища сотряс стены, вырвался на улицу в открытый дверной проем. Черная дымка рассеялась, и Страж со всего маха грянулся спиной об пол. Это было больно. Непередаваемо. Даже выругаться не смог. Боль в позвоночнике затмила все прочие чувства, перехватив дыхание в груди. Немного отлежавшись, мужчина с тихим стоном перевернулся на бок, встал на четвереньки. Стар он уже для таких полетов. Скоро пятый десяток разменяет. Но Стражи в своих постелях не умирали. А слабые духом и телом ими не становились. Только полная самоотдача и преданность. Не зря же орден тратил столько сил на поиски одаренных детей, а потом с заботой пестовал долгие годы, натаскивая для охоты на ведьм и прочую нечисть. Он помнил, как его, четырехлетним, забрали зимней ночью у родителей. Те и слова не посмели сказать против, да и были счастливы, что избавились от лишнего рта. А он - от жизни впроголодь. Орден дал ему все. Новую судьбу, знания, безбедную жизнь. И всеобщее почтение, пусть и замешанное на страхе. Пред Стражами даже короли робели и заискивали. Ибо при желании и монарха можно отправить на костер. Своих детей Стражи не имели. В уплату за ниспосланный дар Господь лишил их возможности производить потомство. Оттого орден дорожил каждым своим воспитанником, предоставляя им массу привилегий и прощая многое. Кроме измены. Валявшийся рядом перевернутый диван оказался очень кстати. Опираясь на его единственную уцелевшую ножку, удалось подняться на ноги. В ушах еще немного звенело после падения, но это мелочи. Кости целы и ладно. Инквизитор отряхнул от пыли одежду, вернул на голову, слетевшую в полете шляпу. Стилет засунул обратно за голенище сапога, кнут за пояс. Поискал взглядом арбалет. Вокруг – лишь груда разбитой мебели. Где осторожно перешагивая через обломки, где откидывая их в стороны ногой, он обошел всю гостиную. Оружие нашлось в углу комнаты под осколками от цветочного горшка. Целехонек. Отлично. Зарядил новым болтом. Старый отыскать не удалось. Засел, наверное, где-то в стене. Да и нечистый дух с ним. Не спеша начал подниматься по лестнице на второй этаж. Перила отсутствовали, вместо них торчали острые огрызки деревяшек. Часть ступенек была проломлена, остальные противно скрипели под ногами. Раздражающий ухо звук разносился по всему дому. Впрочем, Страж не собирался скрывать свое присутствие. Пусть сестры слышат. Ожидание приближающейся опасности мучает и пугает сильнее, чем ее внезапное появление. Лестница на чердак обнаружилась в торце второго этажа. Здесь беспорядок был поменьше, чем внизу: пара разбитых ваз, сорванные со стен картины и перевернутые стулья. Видно, дым сразу выдворил отсюда незваных гостей, не дав им разгуляться во всю мощь широкой души и недалекого ума. Укромный закуток за поворотом коридора скрывал десяток узких ступеней, выводящих на небольшую площадку с круглым окном и неприглядной, с заусенцами облезшей краски, хлипкой дверью, которая, как он и предполагал, была закрыта. Правда, к его удивлению на обычный замок, без всяких магических заклинаний. Он тратить Силу понапрасну тоже не стал. Ударом ноги просто выбил дверь, отчего та резко распахнулась на всю ширь, открывая проход. Проем оказался невысокий, и Стражу пришлось пригнуться, перешагивая порог. Ему потребовалась пара мгновений, чтобы охватить взглядом заваленный всяким хламом чердак, начерченную на полу пентаграмму с еще незажженными свечами по углам и двух женщин, торопливо наносивших углем последние недостающие знаки. Вовремя он. Ведьмы при его появлении резво вскочили, та, что постарше, заслонила собой младшую. Однако, до чего они похожи. Одинаковые с медным отливом рыжие волосы, небесный цвет глаз, овальные с чуть заостренным подбородком лица и стройные фигуры. Действительно, сестры. Одна кровь. Не спутаешь. А вот характер разный - сразу видно. У старшей сестры, что стояла впереди, чувствовался несгибаемый дух и саркастическое отношение к миру. Младшая отличалась романтической натурой и жизнелюбием. Уж он, знаток в таких делах, определял сходу, что собой представляет человек. Невзирая на разницу в десять лет, старшая по-прежнему хороша и обворожительна, разве что мелкие морщинки в уголках глаз выдают возраст. Строгое коричневое платье очень шло ее гордой осанке и величавому выражению лица. В другое б время, в другом месте, при других обстоятельствах … королева. Младшая испугано выглядывала из-за плеча сестры, словно ребенок, застигнутый за шалостями взрослыми. В своем воздушном голубом платье девушка походила на ангела. Рассыпавшиеся по плечам кудряшки волос, лучащийся светом доброты взгляд. Только крыльев за спиной не хватает. Какие красавицы, даже жаль на костер отправлять! Впрочем, наоборот. Не жаль! Нисколько! Туда им и дорога, скрывающим за невинностью и красотой порченые души. Истинные христианки заниматься колдовством не станут. Не знай, он, что они из высшего сословия, по манерам догадался бы – аристократки. И чего же вам не хватало в жизни, голубушки? Красивы, богаты, умны, женихи толпами вились. Выбрали бы прекрасную партию и жили дальше припеваючи, развлекаясь на балах при королевском дворе. Нет, им захотелось божественного могущества. На святое посягнули, дуры. С жиру и от скуки бесились, забот не ведали ежедневных о хлебе насущном, оттого и поддались шепоту дьявольскому, запретный плод вкусили. Теперь только огнем и выжигать червоточину. Дабы другим неповадно было. Мгновение они смотрели оценивающе друг на друга. Затем мужчина склонил в легком учтивом поклоне голову, коснувшись пальцами левой руки полей шляпы: - Дамы. - Страж веры, – слово вырвалось из уст старшей сестры как плевок. - Ну, раз с любезностями покончено, давайте потолкуем. Продолжая держать сестер под прицелом, он осторожно, точно в доме спал ребенок, прикрыл дверь, пододвинул к ней стоявший у стены старый, с прорванной обивкой, но вполне еще крепкий стул. Усевшись на него, закинул ногу на ногу. Арбалет положил на колено. - Вы не представляете, как долго я искал с вами встречи, Эльза и Лаура. Или правильнее - фрейлейн Марта и фрейлейн Анна? - женщины никак не отреагировали. Ни один мускул не дрогнул на лице. Холодное презрение во взгляде, да вскинуты высокомерно головы. Гордячки. Даже пред лицом смерти ведут себя так, будто обвинители они, а не он. - Чем же две скромные особы заслужили ваше пристальное внимание? – сухо осведомилась Марта. - Не прибедняйтесь. Я видел внизу ваше мастерство. Дерзко. Ярко. Талантливо. Право, впечатлен. - Мы лишь защищались, - выкрикнула из-за спины сестры Анна. - Охотно верю. Правда, это ничего не меняет. Шестеро убитых и множество раненных. Отцы инквизиции с интересом послушают про ваши методы защиты. - Мы не желали никому зла. Нас вынудили… - вновь воскликнула младшая с жаром. - Оставь, Анна, не унижайся, - прервала сестру Марта. - Ему не нужны твои оправдания. Страж явился сюда за нашими жизнями, а не в поисках истины. - Вот только не надо строить из себя обиженную невинность. Поменьше негодования в голосе, милочки. Вы отлично сознавали, что идете против божьих заповедей, занимаясь волшбой, чему есть свидетели и доказательства. Так что не нужно давить на жалость и заикаться о справедливости, - повысил голос Страж. Марта с царственной грацией подняла руки, захлопала в ладоши. - Сколько праведного гнева и желания пристыдить отступниц. Вам бы с местным священником на пару обличительные речи толкать. Ладно, он человек несведущий, а тебе-то прекрасно известно, что меж нашим колдовством и твоим Даром нет различия. С одного колодца пьем, Страж. - Прикуси язык, женщина! – в голосе мужчины зазвенела угроза, глаза зловеще сверкнули из-под шляпы. – Не смей равнять меня с собой! Я служу ради славы и величия Господа нашего, а ты во имя дьявола. Колодец, может, и один, да колодезные у нас с тобой разные. - Ой, ли?! Мы порчи не наводили, проклятия не насылали, а в знаниях греха нет. - Все вы говорите одно и то же. Не виновны! Послушать вас – до слез умилишься. А теперь ответь-ка – на какие средства вы живете с сестренкой? Насколько я знаю, ваш покойный батюшка еще при жизни лишил вас наследства, когда вы из дома сбежали. А драгоценности, что прихватили тайком, давно проданы. И не убеждайте меня, что сняли этот богатый особняк на деньги от продажи картин Анны. Я не наивный провинциал, верящий всякой чуши. Откуда у вас доход? - Ах вот в чем дело, - сложила на груди руки Марта. – Инквизицию волнует не нашли ли мы способ превращения железа в золото. Поэтому орден отправил выслеживать нас своего лучшего охотника? Церковь всегда притягивало чужое богатство. - Не богохульствуй! – рявкнул Страж, заставив сестер одновременно вздрогнуть. – У Святой Церкви достаточно пожертвований от достопочтенных граждан и истинных верующих. Но вы могли бы облегчить свою участь, раскрыть инквизиции, нашептанные вам дьяволом знания. - Облегчить – это променять костер на петлю? – не сдержалась Марта от сарказма. - Многие, зажаривавшиеся на медленном огне, с радостью согласились бы на такое предложение. Вы ведь даже не представляете, какие жуткие страдания испытывает осужденный во время сожжения. Нестерпимый жар медленно поедает ступни ног. Кожа вспухает пузырями, лопается, по обнаженным ранам бежит сукровица. Невыносимая боль сводит с ума, рвет горло диким криком. А раздирающий тело огонь все сильнее вгрызается в плоть. И от этого кошмара нет спасения. Хорошо, если вы не выдержите и потеряете сознание. А бывает, что люди лишены даже такой милости и о быстрой смерти им приходится только мечтать. Вдобавок ликующая и улюлюкающая толпа швыряет в вас тухлыми яйцами и камнями. Потому что народ счастлив и доволен свершенным правосудием, а может, тем, что в этот раз не они очутились у столба. А после того, как… - Хватит! Прекратите! – воскликнула со всхлипом побледневшая Анна. На губах Стража заиграла довольная улыбка. Красочное описание страданий сожженных всегда действовало на жертв нужным образом, руша их стойкость. – Мы не злодейки. Мы просто хотели улучшить мир, облегчить жизнь людей. Мы не делали ничего плохого. Но та девчонка…, дочка звонаря, все испортила… переврала увиденное. - Да-да, конечно, вы хотели всем добра, а в итоге - во дворе шесть мертвецов, а вас ждет костер. Так всегда случается, когда примеряют на себя лик Бога, - издевательство и насмешка откровенно звучали в голосе мужчины. – За все надо платить, милочки. Марта слушала его с непроницаемым лицом, величественная и холодная, как каменная статуя, в чьи мысли невозможно проникнуть. «Крепкий орешек. Легко не сломаешь», - думал Страж, поглядывая на нее. И тем было удивительнее, когда она сдалась первая, внезапно заявив: - Если вы отпустите сестру, я передам ордену все тайные знания, которыми обладаю. Поверьте, у меня есть чем поразить главу инквизиции. Он не пожалеет о сделке. Жизнь Анны в обмен на Силу. Правда, сказано было таким тоном, будто это он выпрашивал у них помилования, а не они торговали своими жизнями. Как же его раздражали богатенькие надменные фифы, кичащиеся своей родословной. Отпрыски голубых кровей, мать их…. Уже наследства лишены, из рода низвергнуты, а гордыни по-прежнему через край. - Марта! – негодующе дернула сестру за рукав Анна. – Что ты такое говоришь?! - Молчи! – отрезала старшая. - Сожалею, но фрейлейн Анну так же желают видеть отцы инквизиции. У них имеется к ней немало вопросов. Да и торг тут неуместен. - В таком случае… - процедила с вызовом Марта. - В любом случае вы обе отправляетесь со мной. И это не обсуждается и не оспаривается, - грубо оборвал ее Страж. В знак завершения разговора поднялся, откинул в сторону стул, распахнув дверь, с показной учтивостью указал рукой на выход. – Прошу. Сестры не сдвинулись с места. А выражение ненависти на лицах говорило, что убеждать с непомерным гонором дам придется уже по-иному. Опять как всегда. А он-то надеялся, что у них достаточно ума не делать глупости. Одним словом – бабы. Хоть и аристократки. Страж в раздражении захлопнул дверь, двинулся к колдуньям, держа палец на спусковом рычаге арбалета. И тут его внимание привлекло нечто интересное за спинами женщин. Пышные юбки закрывали обзор, но душа уже ликовала в предчувствии догадки. - А ну-ка, в сторону, дамы, - арбалет качнулся в направлении сестер, приказывая отойти. Анна дернулась заслонить дорогу. Хорошо, Марте хватило сообразительности удержать сестру за руку. И правильно. Не в их положении геройствовать. Те, кто когда-то пробовали помешать ему, давно мертвы. - Вот так-то лучше, - произнес он, ослабив нажим пальца на рычаге. - И в дальнейшем побольше смирения. С аристократическим величием женщины отступили на шаг влево, однако за пределы пентаграммы не вышли. Это отложилось в уме мужчины машинально. Способность подмечать каждую мелочь оттачивалось у них до совершенства. Порой от таких вот мелочей зависела жизнь. Страж пересекать пентаграмму не стал, обошел по кругу. Осторожность не помешает. Слишком уж легко сестры сдались. Подозрительно легко. А доверчивость, как правило, обходится дорого. Он этой бесполезной чертой характера не отличался, оттого и топтал до сих пор землю, а не общался с почившими предками. Временами чрезмерная предусмотрительность не только спасала ему шкуру, но и преподносила подарки… вроде того, что лежал в шаге от него на резном пюпитре из красного дерева. Толстый древний фолиант в неказистой, потертой обложке из выделанной кожи, с пожелтевшими от времени листами, заполненными мелким неровным почерком и рисунками пентаграмм, созвездий, трав и животных. На миг даже дух перехватило при виде такого сокровища. К книгам он относился с благоговением, без разницы - были те фолианты разрешенными церковью творениями монахов или являлись колдовскими письменами. Заключенные в них знания, ценности от вероисповедания писавшего не теряли. И имели для него по-прежнему большое значение… даже, когда по приказу главы ордена придавал дьявольские наущения огню. Великий инквизитор, безусловно, человек большого ума и безграничной преданности вере, но будь Страж на его месте, велел бы тщательнейшим образом собирать колдовские трактаты, рецепты, заклинания и бережно хранить. Естественно, не для праздного любопытства обывателей – обычный люд допускать до них категорически нельзя – а исключительно для досконального изучения посвещенным. Чтобы одолеть врага – надо его знать. А книги лучше всего могут поведать о тайнах и слабых сторонах ведьм. Он бы оберегал колдовские письмена с той нежностью и заботой, с которой выращивают прекрасный, но смертельно опасный цветок, чей яд в большой дозе убивает наповал, а капля лечит. Во благо Господа нашего не грех использовать любые способы. Одними кострами и виселицами крамолу не вытравить. В книгах знание, а знание – ключ к власти. И как же наивна Марта, считая, что в знаниях нет греха. - Откуда у вас сей фолиант? – вопрос прозвучал от волнения слегка хрипловато. Страж тут же взял себя в руки, придал голосу твердости. – Скрывать не имеет смысла. Все равно дознаюсь. - Дедушка, будучи молодым, привез из военного похода по южным странам, - ответила старшая. - Вы по нему учились колдовству? – спросил бесцельно, отлично зная ответ. С осторожностью перелистнул несколько страниц, просматривая записи. Определить, какому народу принадлежит витиеватая вязь знаков, не получилось. Язык был не знаком. Ничего, монахи разберутся. Ему же хватило одних рисунков, чтобы понять, насколько могущественные знания хранит книга. - Правом, данным мне церковью, я изымаю у вас дьявольскую рукопись, а вы… - договорить Страж не успел. Искрящийся шар раскаленного воздуха ударил в грудь, отбросил к стене. Приложившись крепенько спиной, он сполз на пол, однако успел нажать пальцем на рычаг арбалета. Болт сорвался с ложа, вжикнул возле головы отклонившейся вбок Марты и, разбив стекло, вылетел в окно. Посыпавшиеся во двор со звоном осколки вызвали взволнованный рокот в толпе горожан. Вот как ползу, так и отражаю!
В другое время Страж воспринял бы с пренебрежительной усмешкой доносившийся с улицы шум, сейчас со злостью пожалел, что никого из ротозеев не зацепило болтом. Была бы впредь наука не околачиваться под окнами. Грудь болела, словно в нее врезалось бревно, но гнев и желание стереть с лощеных лиц сестер выражение превосходства придало сил. Отбросив ненужный арбалет, он поднялся с пола, расставив ноги, тряхнул плечами. - Ах вы, богатенькие сучки! Ладони, затянутые в перчатки, с шелестящим звуком резко чиркнули друг об дружку, будто смахнули грязь. Из-под пальцев вылетели три крестика с острыми как у бритвы краями. - Не лезь. Я сама, - крикнула Марта сестре, выставив перед собой руки. Крестики застыли в полуметре от ее лица. – Не гнушаемся ведьмовских приемов, Страж? - неуловимое движение пальцев и «посланцы смерти» полетели в обратную сторону. Инквизитор с презрительным прищуром сплюнул на пол кровавую слюну, спалив их в воздухе. - И это все, на что ты способна? - Хочешь посостязаться, кто сильнее? - вокруг рук женщины образовалась светящаяся зеленая дымка. Опережая противницу, Страж выхватил из кармана алый платок. Лоскуток шелка вдруг обернулся огненной ящерицей, в прыжке метнувшейся к колдунье. Марта швырнула ей навстречу горсть неизвестно откуда взявшегося песка, и пресмыкающееся превратилось в лед, который прямо на глазах осыпался лепестками цветов. - Не впечатляет, Страж. Обычный балаганный трюк. Покажи что-нибудь позанимательней. Анна по-прежнему держалась за спиной сестры и в поединок не вмешивалась, хотя следила внимательно за каждым их движением. - Я здесь не затем, чтобы развлекать вас с сестрой. Данной мне властью вы обе арестованы. - Попробуй сначала совладай с нами. - Девочка, ты еще грудь сосала, когда я отправлял на костер ведьм куда сильнее тебя. Он рывком развернулся к книге, пальцы заучено сложились в знак огня. Если фолиант не получается забрать с собой, его следует уничтожить. А за ним и самих ведьм. Пламя сорвалось с ладоней, метнулось к пюпитру. Возникший над книгой светящийся купол отразил струю испепеляющего жара, обратив в пар. Страж мысленно ругнулся: «Вот, дрянь, успела разгадать его замысел и ответить защитным заклинанием». - Прыткий ты мужичок. А как тебе это? – Марта сорвала с браслета на запястье ограненный хрустальный шарик размером с лесной орех, ухитрившись не порвать нити, метнула в инквизитора. Шарик в полете раздвоился, через миг их стало три, потом четыре, пять…. И вот уже больше десятка шаров с выдвинувшимися из граней дугообразными ножами закружились вокруг него хрустальными пчелами, норовя ужалить. Страж выхватил кнут, завертелся волчком, отмахиваясь от сверкающих лезвий. Стоило признать – действовал он профессионально: отточено, четко, без суеты. Наблюдавшая за ним с интересом Марта, сорвала с браслета еще один шарик, бросила к остальным. - Веселее, Страж. Побольше куража. Новая дюжина шаров заставила подуставшего мужчину заработать кнутом с удвоенной энергией. Уследить за мелькавшими со всех сторон хрустальными пчелами становилось все сложнее. Как и гасить разгоравшийся внутри огонек неконтролируемой ярости. А позволишь гневу затопить разум - и все, конец. Колдунья потянула с браслета очередной шарик. «Измотать решила, стерва»? Справиться с третьей партией «пчел» будет уже затруднительно - выдохся порядком. Инквизитор внутренне собрался, готовясь сражаться до последнего. Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы на руке сестры не повисла Анна. - Марта, остановись! Хватит смертей! Разве мы этого хотели?! О том мечтали, когда учились колдовству?! – девушка едва не плакала от отчаянья. - Не этого! – отрезала Марта. – Но по-другому не получится. Отсюда живым выйдет или он или мы. Миром нам не разойтись. – Подтолкнув сестру к центру пентаграммы велела: - Зажигай свечи. Пора убираться отсюда. Девушка послушано склонилась над ближайшим восковым колышком с черно желтыми разводами. Проведя ладонью над фитильком, произнесла несколько певучих слов и дунула. Лепесток огня затрепетал под ее рукой. Анна торопливо перешла к следующей свече. - Почему… почему они нас ненавидят? Мы ведь хотели им только добра, - горечь, обида, досада переполняли ее голос. - Ты так ничего и не поняла, Анна? Им не нужно наше добро. Ни им, - Марта кивнула на окно. Затем указала на Стража. – Ни им. Они боятся нас, потому и ненавидят. Одни - не понимая природы нашей силы. Другие – наоборот, отлично сознавая ее мощь и угрозу для себя. Мы с тобой глупые мечтательницы, пытавшиеся сделать мир лучше. Беда в том, что он не желает меняться. - Благими поступками вымощена дорога в ад. Слышали такое? – Страж смахнул кнутом последнюю «пчелу» на пол, с хрустом раздавил каблуком сапога. – Будем продолжать дальше потчевать друг друга колдовскими трюками или… - он вдруг покачнулся, схватился за правый бок. Перчатка окрасилась кровью. – Дьявол… все-таки пропустил. Марта с выражением удовлетворения посмотрела на сорвавшиеся с его ладони на пол алые капли. - Не такой уж ты и ловкий, как о тебе говорят. Плоховато вас учат в ордене. Он волком зыркнул на нее из-под шляпы. - Ошибаешься, ведьма. Достаточно хорошо, - кнут взвился в руке, со свистом рассек воздух и хлестнул колдунью. Орден тщательно вытравливал из них жалость. Если перед тобой стоит враг – не имеет значение, в каком тот обличии: ребенок это, женщина или старик. Тело – оболочка, скрывающая послов дьявола. А их надо уничтожать без сострадания. – А тебе как это? Удар кнута развернул женщину на пол-оборота. Просоленные волокна сорвали с плеча лоскут ткани вместе с кожей. Серебряные шарики проложили уродливую борозду, раздробив кость. Края жуткой раны мгновенно почернели, скукожились. По ткани рукава расползлись разводы крови. Марта вскрикнула, схватилась за плечо. Анна бросилась к ней на помощь, но та остановила ее резким окриком: - Свечи! Девушка тут же вернулась к прерванному делу, не переставая с тревогой поглядывать на сестру. Марта, слегка ссутулившись, стояла не шевелясь. Тяжело вздымалась грудь от глубокого дыхания, да ладонь по-прежнему прикрывала рану на левом плече. Затем колдунья повернула голову к Стражу. Ему стало не по себе от ее взгляда: бесстрастного, обрекающего, будто лик самой смерти. И он опять ударил. На этот раз чуть выше. Чтобы навсегда ослепить глаза, предрекающие ему конец. Миг… и прекрасное лицо превратится в кровавое месиво. Удар был точен, шарики летели прямо в переносицу. Внезапно Марта выбросила вперед руку и перехватила кнут. Багровая полоса перечеркнула ее ладонь, зашипела рассеченная кожа, следом вздулись волдыри, но женщина рывком намотала просоленную плеть на кисть. Потом еще раз, и еще. Хладнокровно, не морщась от боли. А на ее плече вместо рваной раны розовел маленький, еле приметный шрам. Но как? Как ей удалось так быстро восстановиться? Он видел много чудес. Стражи тоже исцеляли себя с помощью Силы, только на это уходило несколько дней, в лучшем случае часов, а тут заняло не больше двух минут. Уникальные, невероятные способности. Похоже, ему не удалось скрыть ошеломления. Женщина рассмеялась: - Какой неприятный сюрприз для ордена – колдунья, а не боится серебра с солью. Рада, что удалось тебя поразить, - Марта кокетливо натянула на зажившее плечо порванный рукав платья. О да! Он действительно был поражен. И впервые, вместо того чтобы среагировать моментально, в оцепенении смотрел, как она приближается к нему шаг за шагом, наматывая на ладонь кнут, а кожа прямо на глазах восстанавливается: исчезают разъеденные солью язвы. Когда Страж спохватился и сунул руку в карман плаща, предпринимать что-либо было уже поздно. Марта стояла напротив него. Удар сердца. Короткий взгляд глаза в глаза. Щекочущее кожу лица легкое дыхание. Новый рывок руки женщины. Безуспешная попытка остановить ее щепотью праха святого Петра. Колдунья стиснула его ладонь с кнутом, и разум поглотила жуткая, всепоглощающая боль, сквозь которую не могла пробиться даже мысль о смерти. Кисть будто сунули в пылающую топку. Пальцы плавились, превращаясь в желе, кожа сползала лоскутами, оголяя жженое мясо и трескающиеся кости. Кажется, он закричал - мужчина не помнил. Как и очутился на полу на коленях. Теперь рука не то что арбалет с кнутом, а даже ложку не сумеет удержать. Не быть ему больше Стражем. Он пребывал на границе зыбкого тумана беспамятства, точно былинка на ветру. Нырнуть бы хоть ненадолго во тьму, избавиться от боли. Но Сила не давала отключиться, привычно удерживая в сознании. Впервые Страж пожалел о закрепленном заклятии, выручавшим не раз в критический момент. - Боже милостивый, какой ужас. Нельзя же так, Марта, - долетел до него возглас Анны. - С ним можно. Он о милосердии не помнил, когда отправлял на костер женщин. Странным образом упоминание Бога подействовало на него живительно. Ему удалось ненадолго вырваться из пламени боли, взять снова власть над Силой. Пальцы непокалеченной левой руки незаметно нырнули за голенище сапога, сжали рукоять стилета. -Не поминай имя Господа всуе, - прохрипел он, вскидывая рывком тело. Рука взлетела вспорхнувшим коршуном и ударила колдунью в грудь стальным клювом. Марта удивилась. Покачнулась. Отступила назад на три шага. И упала, утянув с собой кнут. Он рухнул следом, сжался в комок, баюкая изуродованную кисть. Словно в тумане пронеслись картинки, как с перекошенным от потрясения лицом Анна бросилась к сестре. Пятная платье и ладони в крови, пыталась зажать под срывающийся от слез шепот заклинаний ей рану. А потом в отчаянье трясла за плечи, уговаривая очнуться. Ее рыдания вызывали головную боль. Когда же она прекратит? Никакие слезы уже не вернут Марту к жизни. Стилет из харайской стали серых отшельников исполнял свое дело всегда точно. Особенно, если попадал в сердце. В этом случае у колдуна не оставалось никаких шансов воскреснуть. Ему тоже не годилось валяться дальше на полу. Торжествовать победу рано. Одна ведьма мертва. Зато осталась вторая. И, пока он не сопроводит ее вниз и не вручит связанной местному священнику, предаваться сокрушенным мыслям о потери руки и терять сознание нельзя. Он должен держаться, обязан, как бы ни хотелось послать все к дьяволу. Это его долг. Стиснуть зубы и встать. Бывало и тяжелее. Брехня! Как сейчас – не случалось. Старшая сестренка уделала его, точно вареную репу. Нет! Он сможет. Он поднимется и отправит на дыбу вторую тварь. Не зря же ему дали прозвище Душеприказчик. Страж опустил веки, расслабился, насколько удалось. Нащупав Силу, пустил кругами по телу, стараясь не захватывать искалеченную руку. Серьезные раны поглощали много энергии и тратить необходимый сейчас для восстановления Дар на то, что уже не подлежало исцелению – глупое расточительство. Круг. Еще один круг. Тело возвращало себе прежнее состояние очень медленно. Проклятая рана, как он не пытался ее отгородить, тянула часть Силы на себя. Страж выпростал вперед левую руку, попробовал опереться на нее. Локоть подогнулся, и ногти проскребли по полу. Со второй попытки удалось удержаться, подтянуть ноги и встать сначала на одно колено, потом на другое. Привалившись спиной к стене, медленно, дюйм за дюймом принудил тело выпрямиться. Чердак плыл перед глазами. Мужчина тряхнул головой, сфокусировал взгляд на Анне, рыдающей над телом сестры. - Что, вышло не так, как задумывали? Считали, вы тут самые хитрые и ловкие? Самоуверенные курицы. Кишка тонка… против меня. Твоя сестренка уже горит в аду. Теперь тебе выбирать - лечь рядом с ней или проявить благоразумие. Сначала он решил, что девушка не расслышала, предаваясь своему горю. Однако через пару минут всхлипы стихли, и Анна подняла голову. И куда подевался тот шкодливый напуганный ребенок, каким она показалась ему вначале? Вместо рыжего ангела в воздушном одеянии на него смотрел демон - с гривой взлохмаченных огненных волос, перепачканный в крови, с заледеневшим беспощадным выражением глаз. Такой же взгляд был и у Марты. Лик смерти. Горло словно стиснула железная рука. - Я уже выбрала, - процедила девушка. Поднялась с пола и направилась к нему. Сжатые в жесткую линию губы не вызывали сомнения в ее решении. Сил на сопротивление не было. Оставалось только гадать, какая его ждет расправа. Анна приближалась. Спокойно, уверенно. И именно это вселяло тревогу. Нет, Страж не боялся, работа отучила поддаваться страху, но под ребрами проклюнулось зернышко холодка – предвестника чего-то скверного. - Марта была добрым человеком. Она заменила мне мать. Все, чего хотела сестра - помогать людям. А ты и они, - Анна выкинула руку в направлении окна, - сделали ее убийцей. - Убийцей ее сделало колдовство, - сипло выдавил он. Слова рвали горло, словно его и впрямь сжимали тиски. – И ее смерть – есть кара господня. Гореть ведьме вечно в ог… - Страж поперхнулся словами, с изумлением глянул на стоявшую перед ним девушку, потом опустил взгляд вниз. Из живота торчала рукоять стилета. Не широкая, не длинная, в самый раз для ладони, не державшей ничего тяжелей арбалета с кнутом, выточенная из синего кедра и отшлифованная до блеска за многие годы его пальцами. Стилет из харайской стали серых отшельников. Но инквизитора ужаснула не близкая смерть, а непривычное чувство пустоты внутри себя. Дар схлынул подобно весеннему паводку. Безвольно полощущаяся на ветру тряпка. Вот кем он теперь был. Беспомощен. Бесполезен. Мертвец. Ноги предательски подогнулись, и мужчина сполз на пол. Анна как после стирки обтерла испачканные в крови руки об платье, присела перед ним. - Скольких ты отправил на костер? Он с трудом разлепил непослушные губы: - Да пошла ты... - плевать, что она сделает с ним. Жизнь кончена. Рана в животе скоро убьет его. А не будь ее, сам бы вскрыл себе вены на руках. После того, как пропала Сила, смысла жить дальше не было. Анна резко повернула стилет в ране. - Скольких?! Страж не выдержал, закричал. Стиснув зубы, выдавил сквозь стон: - Сука… Сука. - Мне повторить еще раз? - Сорок две. Сорок две проклятых ведьмы, - со смехом безумца выпалил он. - Жаль, вас с Мартой не успел отправить на костер. - Сорок две женщины. И Марта, - проговорила задумчиво Анна. С неженской силой схватила его за грудки и швырнула на середину чердака. Пропахав мордой по полу, Страж упал ровно в центре пентаграммы. А вот это было паршиво. - Хочешь убить меня, девчонка? Давай, валяй. Я не боюсь смерти, - выкрикнул он надвигающейся на него Анне. Девушка склонилась над ним, сжав подбородок, заглянула в глаза. - Смерти… возможно. Но есть кое-что, чего ты очень боишься. Быть проклятым церковью. Заслужить ее презрение и анафему. Страж презрительно рассмеялся. - Этого никогда не произойдет. Я верный сын церкви. Анна ответила загадочной улыбкой. - В жизни случается всякое. Даже непорочное зачатие. Что тогда говорить о непостоянстве человеческой натуры. - Ты к чему клонишь? – спросил он с подозрением. Девушка перешагнула через него, мазнув подолом платья по щеке, подошла к старенькому потемневшему комоду, выдвинула ящик, достала лист чистой бумаги. Инквизитор следил за ней с легким беспокойством. Что она задумала? Вернувшись назад, Анна сцапала его левую руку, прижала открытой ладонью к листу. Под пальцами как по волшебству начали появляться сначала буквы, потом слова и целые предложения, написанные его почерком. Лицо Стража вытягивалось в неверии и темнело от гнева с каждой новой строкой. «Я, Михаэль Элькас, по прозвищу Душеприказчик из ордена Стражей святой Инквизиции, сим письмом заявляю….» Дальше шел полнейший бред, в котором он признавался в измене церкви, связях с ведьмами, отрекался от веры Христовой и объявлял себя сторонником сатаны, что подтверждал коллекцией колдовских книг, тайно собранных и хранившихся в его доме. Страж боролся, рычал в бессильной ярости, пытаясь вырвать руку из захвата Анны. Но пальцы, будто намертво приросли к бумаге, и только когда в конце письма появилась его личная печать - отлепились от листа. Девушка скатала письмо в трубочку, засунула в рукав платья. - Думаю, после такого заявления орден пересмотрит свое отношение к твоим заслугам. Завтра же письмо окажется на столе Главы инквизиции. - Я тебе сердце вырву, тварь, - прошипел он. - Это вряд ли. Силенки уже не те. Сестра собиралась убить тебя, я поступлю иначе. За всех женщин, что ты отправил на костер, за Марту я стребую с тебя особую плату. Ты станешь служить мне, служить столь ненавистной тебе ведьме до скончания своих дней или пока не соберешь сорок три души таких же Стражей, как и ты сам. - Скорее с неба посыплется золото, чем я сделаю это. - Сделаешь. Поверь мне. Уверенность в ее голосе ему очень не понравилась. - Разве что ты способна оживлять мертвых. Я не жилец, девочка. Анна, не говоря ни слова, выдернула у него из тела стилет, распахнула залитые кровью плащ и сюртук. Стражу хватило беглого взгляда, чтобы понять: он не соврал, рана смертельная, от силы полчаса - и все, конец. Так что ничего у нее не выйдет. Девушку плачевный вид мужчины нисколько не смутил. С бесстрастностью цирюльника она склонилась над ним, отмахнула стилетом над ухом прядь волос, чиркнув лезвием себе по пальцу, выдавила на нее из рассеченной кожи несколько багровых капель. Будто ягоды рябины на ветке - не к месту пришло Стражу в голову сравнение. Сопровождая свои действия шипящим заклинанием, колдунья перетянула прядь вырванной у него из сюртука окровавленной нитью, сверху капнула расплавленным воском ближайшей свечи. В заключение резко дунула. Зажатые меж пальцами волосы вспыхнули с треском синим пламенем, распространив по чердаку неприятный запах. Девушка выждала, пока они не превратятся в пепел, растерла его в ладонях и резко приложила к ране. - Это, чтобы ты не сдох, пока я прощаюсь с сестрой. Наслаждайся впечатлениями. Он бы ответил ей, этой твари, не выгни его в дугу боль. Ледяной огонь полыхал внутри, скручивая мышцы в сотню узлов. Судорога сотрясала тело, язык прилип к небу. Подобно рыбе на песке Страж хватал ртом воздух и не мог сделать ни единого вдоха. В ушах звенело. Зрачки жили своей жизнью, то разбегаясь в разные стороны, то закатываясь. Стены с потолком вертелись в безумной пляске, сужая меж собой расстояние. А потом тьма прыгнула на него голодным зверем сверху. Если это еще не смерть, то, что тогда смерть? Он уже не верил, что душа жива в нем, когда вдруг боль угасла, и перед глазами вновь прояснились очертания чердака… и Анны, с равнодушием взирающей на него сверху. Убедившись, что с ним все в порядке и дыхание восстановилось, девушка направилась к сестре, на ходу сорвав со стоявшего неподалеку зеркала зеленую газовую накидку. Зеркало было старинное, во весь рост и баснословно дорогое. Только ажурная рама, инкрустированная золотом, стоила немалых денег. А уж само зеркало, отполированное венецианскими мастерами, вообще не имело цены. Редкая работа. Великая драгоценность. Даже глава ордена не мог похвастать подобной роскошью. Загадка, почему столь уникальная вещь пылилась у ведьм на чердаке. Анна опустилась на колени перед сестрой, поцеловав в лоб, сняла с ее запястья нить хрустальных бусин. Слуха коснулось тихое: «Прости». Газовая накидка саваном накрыла тело Марты. Руки девушки взвились над ним в колдовском танце замысловатых фигур. Сочный бархатистый голос разнесся по чердаку, заставив завибрировать воздух. Страж ощутил, как по коже побежали мурашки от его звучания. Древний язык шаманов завораживал, наполнял глубиной каждый перелив мелодии, пробуждая первобытный страх. Тело Марты под накидкой затянуло мерцающим туманом, полностью скрывшим очертания некогда прекрасной фигуры. В голосе Анны прорезались хрипловатые нотки. Они нарастали, становились главенствующими, подавляя более мягкие и мелодичные, давя своими вибрациями на уши. От бешено бьющегося в висках пульса хотелось стиснуть голову руками. Над раскрытыми ладонями девушки под звуки дикого песнопения закрутилась воронка из фиолетовых огоньков. Маленький смерч всасывал в себя туман, скрывавший старшую сестру. Вобрав его без остатка, он продолжал разрастаться. Вот достиг потолка, расширился вдвое. Анна теперь стояла, раскинув широко руки и выкрикивая гортанно чужие, колючие на слух слова. Едва у Стража мелькнула мысль, что девушка не справится с выпущенной на волю Силой, и смерч затянет их вместе с колдуньей, как Анна вдруг хлопнула звонко в ладоши, и на чердаке воцарилась тишина. Воронка исчезла без следа, только сияющие пылинки парили в воздухе. - А теперь вернемся к тебе, - вывел мужчину из оцепенения голос колдуньи. После увиденного волшебства встревожиться у него имелись все причины. Анна оказалась не так проста и неопытна, как подумалось в начале. Он-то решил, что главную опасность представляет старшая сестра, а младшая у нее лишь на подхвате. Непростительная ошибка. Девчонка нисколько не уступала, а даже превосходила Марту в мастерстве. Оттого старшая и выторговывала сестре жизнь, прикрывала собой во время схватки, скрывая ее истинные способности, чтобы более одаренная Анна смогла уцелеть и сберечь запретные ведьмовские знания. Девушка подняла с ладони нить хрустальных бусин, пробежалась пальцами по переливающимся шарикам. Они заиграли ярче от ее прикосновений. – Сорок три. Сорок три хрусталика. По числу душ Стражей. С сегодняшнего дня это твое ожерелье. И ты будешь носить его, пока не соберешь души или не сдохнешь. - Даже не надейся! - Это тебе не на что надеяться! Анна внезапно швырнула нить в него. Не успел он и глазом моргнуть, как та оплелась плотно вокруг шеи, щелкнул замочек. - А чтобы ты не лелеял никаких надежд, предупреждаю заранее - ожерелье тебе не снять, и никому не снять, кроме меня. Ни силой, ни заклинаниями, потому оставь любые попытки избавиться от него. Как и покончить с собой, убить меня и сбежать. Ожерелье контролирует все твои поступки и помыслы. Если ты лишь подумаешь о чем-то подобном, оно мгновенно излечит тебя от этой блажи болью, не в пример сильнее той, что пришлось недавно испытать, но, не доводя до смерти. Запомни это накрепко. О да! Он запомнит! Обязательно запомнит. И при первом подходящем моменте непременно свернет ей прекрасную рыжеволосую головку. А до тех пор прикинется сломленным и покорным. Интересно только, как она собирается прошмыгнуть с ним мимо толпы во дворе. То, что дело подходит к заключительной стадии побега, догадаться было не сложно. План, похоже, у Анны был. С обстоятельным спокойствием девушка нанесла стилетом руны сначала себе на ладонь, потом ему. Переплетя с ним вместе пальцы, соединила знаки в крепком захвате рук. В центре ладони появились ритмичные толчки, которые перетекли горячей волной в сердце, заставив его затрепетать пойманной в силки птицей. Страж не стал спрашивать, что за обряд провела колдунья – встречался с подобным в своей работе, когда души двух людей соединяли вместе, будто сковывали кандалами. После этого они не могли находиться врозь дольше двух часов, иначе одновременно испытывали страшные муки вплоть до смерти. Древний ведьмовской ритуал, перенятый и используемый инквизицией для конвоирования особо опасных преступников. Хитро и удобно. У одних пропадает желание сбежать, у других появляется стимул доставить своего подопечного целым и невредимым в нужное место. Когда же Анна подошла к зеркалу и короткими резкими штрихами начала наносить на нем кровью рисунок – девушка с вороном на плече – мужчина не сдержался. - И что означает сея мазня? - Запамятовала сказать, - продолжая рисовать, произнесла девушка. - Ты станешь служить мне в облике ворона. Согласись, это так символично. Ведь инквизиция очень любит скармливать этим птицам повешенных ведьм. Да и внешностью ты очень смахиваешь на ворона, охотника-падальщика. Ему хотелось думать, что она шутит, но вид девушки говорил обратное. Анна взяла с пюпитра колдовскую книгу, встала рядом с ним в центре пентаграммы напротив зеркала и начала читать заклинания. «Такое просто невозможно. Она блефует», - убеждал себя Страж, а в груди разливался, несмотря на все его старания, неприятный холодок предчувствия. Отрывисто звучали слова, голос девушки набирал мощь. Гулко задрожали стены, заходил ходуном пол, с потолка посыпалась пакля. А потом полыхнуло ослепительным светом. На миг Страж ослеп. Когда к глазам вернулось зрение, первое, что ухватил взгляд – треснувшее мелкой паутиной зеркало, из множества осколков которого вместо кровавого рисунка на него смотрело отражение Анны в сером дорожном платье с вороном на плече. - Что за… - протянул он с недоумением, указывая на зеркало рукой. Ворон в отражении повторил его жест, подняв крыло. Мужчина скосил глаза вниз и увидел черное оперение. Впервые Стражу стало по-настоящему страшно. И он закричал. - Артахур-нхар! - слился с его криком звенящий голос девушки. Брызнули во все стороны осколки зеркала, полыхнули пламенем свечи. Стены чердака подернулись странной сизой дымкой, а их с Анной закружило в вихре тьмы. *** Ливший стеной дождь прекратился внезапно, как и начался. Прояснилось небо, вновь засияло приветливо солнце. В лужах заиграло отражение раскинувшейся коромыслом радуги, на деревьях зачирикали птицы, в примятой ливнем траве застрекотали кузнечики. А в десяти верстах от города, на безлюдной проселочной дороге по необъяснимой причине взметнулся без ветра с земли сноп листьев, завертелся ярким желто-красным волчком, прокатился пяток саженей и так же внезапно распался, оставив после себя рыжеволосую девушку в сером платье. На левом плече у нее висела котомка, из которой высовывался край старинной книги в кожаном переплете, на правом сидел взъерошенный ворон. - Война, так война, - проговорила она в пустоту жестким тоном. Наклонилась, захватила в ладонь горсть земли, тихо зашептала что-то над сжатым кулаком, после чего резко вскинула руку в направлении города. Ворон встопорщил крылья, враждебно покосился на спутницу, расслышав последние слова: «…чума в ваши дома». Отряхнув ладони от грязи, девушка поправила съехавший с плеча ремень котомки, похлопала легонько нахохлившуюся птицу. – Держись крепче, Михаэль, нас ждет долгий путь. И, не оглядываясь назад, зашагала по дороге в сторону тракта. Вот как ползу, так и отражаю!
Как-то так получается, что где-то, совсем, может быть, неподалеку от нас, есть своя, совершенно непонятная человеку жизнь. Или – не совсем жизнь, если уж формулировать точнее. Едва ли не каждый день мы видим, слышим, читаем всевозможный информационный мусор, выдаваемый невменяемыми уфологами и парапсихологами за факты. Таинственные юноши, с гаденькими бородками и тоннелями в ушах, вполне серьезно рассказывают, как Клавдию Борисовну из славного города Клин в середине ноября звёздной пятничной ночью посетили пришельцы из далёких галактик. Почему они выбрали из семи миллиардов землян именно шестидесятисемилетнюю особу, вызывающую у санитаров Калининских Садов смутное узнавание, а не какого-нибудь гениального сингапурца, способного в кустарных условиях собрать ЗD-принтер, или простого среднестатистического россиянина, умудряющегося жить на зарплату в семь тысяч рублей в месяц, совершенно непонятно. Но ведь на то они и пришельцы – мало ли, что их волнует на самом деле? Какие коварные планы лелеют и зачем рисуют послания на полях? Чем дольше живу, тем сильнее кажется, что драгоценное зерно истины, способное накормить голодный до загадок разум, всячески стараются похоронить под горами гнилого силоса. И присыпать примятыми колосками пшеницы с кубанских полей, так полюбившихся в последнее время Внеземному Разуму. Ну, и опять же, здесь их тоже можно понять – скоро 2014-й год, Олимпиада, все дела. Им есть чему поучиться у наших чиновников и ответственных лиц, ведь в умении отмывать деньги – мы первые во вселенной. Далёкие галактики, диковинные планеты и мерцающие звезды всегда манили человека. Не отпугивали, нет. Заставляли мечтать. И кое-какие шаги уже сделаны. Первый человек на орбите, поиски воды на марсе, приватизированный под Макдональдс участок на луне, спутниковое телевидение. Рано или поздно космос будет покорён. Другое дело – так называемые, «параллельные» миры, и всё, что с ними можно соотнести. Моя любимая паранормальщина. Призраки. Полтергейсты. Самовозгорания. Белый Шум. Корабли-призраки. Избиратели-призраки. Загадочные исчезновения и появление людей, с наглухо отшибленной памятью на железнодорожных путях и пустынных трассах. И тут, казалось бы, случается и вовсе невозможное: градус бредовости резко возрастает. Нет фактов, нет документально зафиксированных явлений, нет даже свидетелей, которым хотелось бы верить. Зато полно фильмов, высококлассной литературы, туалетной литературы, псевдо-документальных передач; как следствие – целая армия людей по всей земле, уверенных, что у нашей жизни таки есть паранормальный привкус. Но больше всего я люблю всевозможные таинственные истории: выдуманные и самые настоящие. Хотелось бы рассказать несколько из них.
Эпизод первый: «Доля правды»
Кофеварка булькнула, зашипела, наполняя воздух ароматом горячего кофе. Макс нехотя встал из-за стола, отложил наушники и лениво побрёл к прикрученной к стене полочке, на которой покоились чайно-кофейные принадлежности. Снял чашку с подставки. Смахнул ложкой белоснежную молочную пенку и отправил в рот, зажмурившись от удовольствия. – Сейчас мы это дело немного подсластим, – он встряхнул обтянутую кожей флягу и влил в кофе немного рому. Насвистывая «Мэри, Мэри…», принялся намазывать слегка подрумяненный хлеб арахисовым маслом. Когда за окнами бушует ненастье, а море становится похожим на бурлящий котёл, нет ничего лучше, чем опрокинуть чашечку кофе и заесть бутербродом! На больших настенных часах, в потемневшей от времени оправе, часовая стрелка застыла напротив девятки, в то время как её минутная сестрица уже описала полукруг по дороге к двенадцати. До конца смены оставалось ещё семь с половиной часов… Макс плюхнулся в кресло и потянулся, пока не хрустнули косточки в спине. Из панорамного окна открывался потрясающий вид. Ночной океан, время от времени, освещаемый белыми всполохами прожектора, и тёмные силуэты скалистого берега. Маяк «Чарльз Ди» был старым, доживающим последние годы строением. Где-то неподалёку фирма-подрядчик возводила новый, нашпигованный электроникой и донельзя компьютеризированный. В общем, в маяках уже и надобности-то особой не было, так как современная система навигации обеспечивала экипажи судов полной информацией об опасных участках вдоль берега, но власти по-прежнему не отказывались от старых обычаев. И Макс тому был страшно рад. Вот уже третий год он подрабатывал смотрителем по вторникам и пятницам, получая приличную надбавку к основным доходам. За работу в заштатной газетёнке, где он вёл еженедельную колонку, посвящённую соккеру, платили скромно, так что приходилось «крутиться». В эту ночь, с пятницы на субботу, работы было немного. Корабли в плохую погоду редко ходят вдоль берега. Следовало лишь каждые сорок пять минут давать три коротких гудка в сторону океана, да периодически менять частоту мерцания прожектора. Всё остальное время уходило на привычные труды – он писал статью, посвящённую очередному, уже седьмому в сезоне, поражению «Шершней». Сделав глоток кофе, Макс принялся набивать текст. Спутниковый интернет – о надёжном кабельном на маяке приходилось только мечтать – в непогоду обычно не работал. И этот раз исключением не стал. – Что ж, тем лучше! Меньше буду отвлекаться на всякую ерунду… Но не успел он прикоснуться к клавиатуре ноутбука, как старая радиоустановка поймала чей-то сигнал. Теперь этими частотами почти никто не пользовался: интернет, навигационные системы и спутниковая связь оставили старушку без работы. Но тут, впервые за последние полтора года, лампочка на установке сменила красный цвет на зелёный. Макс ошарашено отодвинул ноутбук и нажал кнопку «связь». Динамики загудели, зашлись шипением, и сквозь помехи прорезался голос. – «… ая Маргарет»! Судно «Святая Маргарет!». Это моё третье включение. Помогите!.. Помогите!.. – Маяк «Чарльз Ди» на связи, – спокойно проговорил в микрофон смотритель. – Как слышите меня, «Святая Маргарет»? Он покрутил тумблер настройки, помех вроде бы стало поменьше. – О, слава Богу! – послышалось в ответ. – Я – Даррен Эмброуз, рыбак. Помогите, ради всех святых… Мы вторые сутки курсируем вдоль берега и не можем… смертью… Человек торопился. Явно нервничал, постоянно сбивался и путался в мыслях. Вдобавок ко всему страшно мешал треск в динамиках. Макс поморщился, ощутив неприятную дрожь в пальцах. Он никогда не умел держать себя в руках, опасался принимать важные решения, плохо работал под давлением. Это очень мешало по жизни. Работа на маяке не требовала ничего особенного – нажима на кнопки, да изредка посылай сообщения начальству. – Успокойтесь, пожалуйста, – Макс попытался придать голосу солидности. – Я вас не слышу… Не слышу! Помехи… они забивают все сигналы. Ай, пропади оно все пропадом. Нас уже не спасут… Связь прервалась. Больше он так и не смог до них достучаться. Хотел было взяться за письмо, но потом подумал – а зачем? Что написать? Проще вызвать спасателей и избавиться от любой ответственности. Макс подошел к телефону и снял трубку. Пришлось какое-то время поспорить с дежурным: тот утверждал, что рыболовный сезон вот уже вторую неделю как подошёл к концу, и последнее судно вернулось с Верхней Банки более десяти дней назад, а следовательно – поисковую группу никто не отправит. Смотритель маяка настаивал – разве можно рисковать жизнями из-за простого неверия? – Пойми, брат, – устало возразил ему дежурный. – Не могу я просто так гонять вертушку. Им-то за вылет премиальные начислят, а меня, если вызов окажется ложным, начальство за уши отдерет. – И что ты предлагаешь? – недоумевал Макс. – Оставить этих несчастных бултыхаться в море? А если их на скалы вышвырнет, кто отвечать будет? – Ладно, не шуми, – наконец поддался тот. – Вышлю к берегу машину с переносным радиолокатором и тепловизорами. Парни поедут на моем бьюике, так что начальство сердиться не станет. – Когда они доберутся? Чтобы я загодя включил полное освещение на мысу. – О, не забивай голову, брат. Минут через двадцать будут. Отдыхай, они сами разберутся. Засекут судно – сразу вызовут вертолет. Всё, отбой. Макс вернулся к столу. Без удовольствия сделал два глотка из чашки и оставил ее в сторону – кофе остыл, сразу став мерзким на вкус. Всухомятку доел бутерброд… – Диктофон оставлю у рации… – внезапно заработало устройство связи. Звонкий и молодой голос рыбака Эмброуза потерял всю эмоциональность, стал сухим. – Если кто-нибудь услышит это, пускай расскажет всем. Макс наклонился к радиоприемнику. Ладони его вспотели, по спине бегали мурашки. Человек с попавшего в бедствие судна продолжал: Это произошло неделю назад, когда мы, собрав последние снасти, уже готовились отправиться в доки «Абрахамс». Питер Эфрин, наш капитан, задал курс и поставил корабль на автопилот. Мы жутко устали, сделали до этого три ходки в море, и работали последние сутки без сна. Бодрствовал лишь Мэтт Харбрур. Паренёк пил пиво в рубке, когда наш радар заметил судно. На связь экипаж не выходил, никаких опознавательных огней на траулере тоже не было – просто темный силуэт на границе между небом и океаном. Мэтт растолкал капитана и Джерома Монфиса, ремонтника. Пришлось нарушить инструкции нашей фирмы и отклониться от курса. Океан тогда был ещё относительно спокойным, хотя о надвигающейся непогоде нас предупреждал метеоцентр. Небольшая качка помешала-таки подойти к судну поближе. Кэп дал четыре длинных гудка, Джером долго светил прожектором на палубу неизвестного траулера. Модель судна оказалась жутко старой, годов пятидесятых, наверное. Ответа так и не последовало. Парни решили, что мы наткнулись на один из так называемых кораблей-призраков, навроде знаменитой «Мария Целеста» или же «Бел Амика». И тут Мэтт поймал на радиоустановку нечто… дьявол, не знаю, как и описать. Звук походил на завывание электродрели, поверх которого наложили бессвязное бормотание. Как узнали потом – сигнал пришел с безымянного траулера. Поначалу этому не придали никакого значения, решив, что всё дело в каких-то помехах. Дальше… дальше начались первые странности. Знаете, принимаемые в море сигналы всегда пишутся на болванки и сохраняются в памяти компьютера, как подобие судового журнала. Но… после второго прослушивания, на котором собрался весь экипаж, запись стерлась. Была, а теперь просто исчезла. Кофеварка неожиданно булькнула, и Макс едва не перевернул остатки кофе на пульт управления. Сердце глухо стучало за грудиной, лоб покрылся потом. – Мать твою… – он тяжело дышал, пропуская мимо ушей слова рыбака Эмброуза. Пришлось встать и нацедить воды из кулера. Смотритель взглянул на часы. Стрелки, словно сговорившись, сошлись на одиннадцати. До конца смены оставалось еще много часов, а группа спасателей пока не появлялась. – Держи себя в руках, парень, – пробормотал он, возвращаясь к радио. …Боба так и не нашли. Кэп рвал и метал, мы несколько часов курсировали по кругу, пытаясь найти тело… и всё тщетно. Так пропал третий человек на борту. Нас осталось пятеро. Ночью, когда мы на полном ходу неслись к берегу, нас настиг шторм. Под утро Мэт обнаружил, что все треки в его Mp3-плеере заменило жужжание. Через два чеса вместо дорожек остались лишь отрывки тишины… Взглядом Макс изучал беснующийся океан, представляя тот ужас, который испытывали несчастные рыбаки. И где-то среди этих громадных волн болтается жалкий траулер. Под вечер исчезли капитан и Мэтт. Самое жуткое, что двери в их каюты оказались запертыми изнутри, и чтобы попасть внутрь, нам с Джеромом пришлось разрезать пласты жести и выламывать доски. В комнатах было пусто. Теперь, когда надежды на спасение почти не осталось, мы сидим в кают-компании и ждём. Джером вооружен топором, у меня есть револьвер капитана. Бог знает, что здесь творится, но умоляю вас – не приближайтесь к судну. Над всеми нами висит темное проклятье… Даррен Эмброуз. Запись закончилась легким шипением и треском. Макс облизнул пересохшие губы. Контрастом – его клетчатая фланелевая рубашка пропиталась холодным потом. Теперь смотритель понял, почему голос рыбака показался ему странным… Он звучал неестественно глухо. Как у мертвеца. Бз-з-з-з… Резкий, режущий по ушам звук заставил старый динамик завибрировать. Следом послышался тихий, неразборчивый шепот. Макс закричал и вскочил на ноги, опрокинув кресло. Не разбирая дороги, он бросился к выходу, сбив полку с чайными принадлежностями. Смотритель скатился по лестнице вниз, вышиб дверь ногой и бросился бежать. Казалось, страшный потусторонний звук преследовал его попятам. Звенел в ушах, заставляя сердце трепетать от безотчетного страха. Освещение он так и не включил, ночь была на редкость тёмной, а спасатели так пока и не появились… Максу показалось, что где-то совсем рядом мелькнула тень. «Призрак! Проклятье, оно пришло и за мной!» Страх поборол рациональное мышление. Смотритель маяка закрыл глаза и побежал наугад… Дорога под ногами резко оборвалась. Сердце Макса ёкнуло. Потом последовал страшный удар, плеск воды и дикая боль, затопившая сознание.
***
Билли отложил микрофон и внимательно оглядел приятелей. Те какие-то секунды молчали, а потом буквально взорвались хохотом. Подростки, рассевшиеся вокруг старой радиоустановки, весело провели этот вечер. Ученик колледжа Билл Эткинс выдумал отличную историю и пустил её в эфир, чтобы испугать какого-нибудь простака. И это, судя по всему, неплохо удалось. Во всяком случае, парни оценили. – Чёрт, как же ты здорово придумал! – утирал слёзы его младший брат Стенли. И вдруг в динамике заурчало, забулькало. По ржавой сетке стекли три, непонятно откуда взявшиеся, капельки воды.
Эпизод второй: «Дачники»
Диму с кровати подняла мелкая нужда. Он, как мог, оттягивал сей критический момент, но природу и собственный организм не обманешь. Встав с кровати, мальчуган, стараясь не разбудить дедушку, храпящего повернувшись лицом к стене, на носочках двинулся к двери. Дима любил летом приезжать на дачу, лопать клубнику и зелёный горошек с грядок, купаться с соседскими мальчишками в глубоком канале, ловить рыбу и слушать забавные дедушкины истории. Любил подолгу валяться в гамаке, натянутом между двумя яблоньками, и читать книжки. Не любил он здесь лишь одно – ходить в туалет, находящийся в самом дальнем углу дачного участка, между разросшимися кустами боярышника. Света здесь не было никакого, а соседский участок даже днём казался заброшенным и мрачным. Двор зарос бурьяном, старый дощатый домик покосился и будто врос в землю, деревья старые, в зеленоватом лишае и с кривыми ветвями. Это был последний его день на даче – завтра за ним приедут родители. Двенадцатилетний Дима считал себя смелым: он ловко ловил ужаков в канале, взбирался на самые высокие деревья и мог проехать на велосипеде, не держась руками за руль. Даже его дачные друзья признавали это! Но вот эта залитая лунным светом дорожка через сад… Этот деревянный туалет… Этот кособокий силуэт соседского дома… Мальчуган, закусив губу, засеменил в сторону туалета. В руках он сжимал большой коробок охотничьих спичек, а в кармане лежало «оружие»: натянутый на отрезанное горлышко пластиковой бутылки напальчник. Пущенный из такого самострела камешек мог запросто разбить окно. Добравшись до пункта назначения и сделав все дела, Дима почувствовал себя героем. Улыбнувшись, он вышел в сад. Откуда-то потянуло холодком. За спиной послышался глухой стук. Что-то зашуршало. Мальчуган обернулся. Из-за кустов долетели звуки какой-то возни. Тяжкие вздохи. Вновь раздался глухой стук и шорохи. Дима как завороженный подошёл к зарослям боярышника и раздвинул ветви. Несколько лет назад, когда он гостил на даче вместе с двоюродным братом Антоном, дедушка устраивал им здесь эдакую площадку для наблюдений. Вырезал несколько мешающих веток, накидал на землю досок и накрыл их старым матрасом. Теперь всё густо заросло травой, матрас исчез, а доски сгнили. Зато вид по-прежнему открывался отличный. И взглянуть было на что. На соседском участке, некто согбенный, в старом ватнике и грязных штанах, набивал мешок землёй. Копал, освещаемый лунным светом. Слышалось тяжелое дыхание, обрывки слов. – Холодно… надо больше земли… как же холодно… Голос жуткий. Лица не видно, волосы его казались всклокоченными, грязными, из них торчали травинки. Дима сидел, затаив дыхание. По коже бегали мурашки – ночной воздух стал обжигающе холодным. Тут он заметил, что возле покосившегося дома на пеньке сидит ребенок. Девочка в белоснежном платье, с распущенными льняными волосами. Она пела, болтая босыми ногами. Внезапно девочка прекратила петь и замерла. Обернувшись, внимательно уставилась на кусты боярышника… Дима вскрикнул и, попятившись, вывалился из кустов. Он сам не мог вспомнить, как добежал до домика. Захлопнул дверь, провернул ключ в замке и, сбросив шлепанцы, юркнул в кровать. О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи. Уж очень отчётливо въелись в память жёлтые глаза той девчонки, её широкий лягушачий рот и острые уши. – Сквозняк, что ли… – пробормотал во сне дедушка, поплотнее закутываясь в плед. В комнате и вправду похолодало. Дима задрожал. Ему показалось, что в саду слишком громко шуршит трава. Вот послышалось шлёпанье босых ног по веранде, протяжно заскрипели доски. Лунный свет, проникающий в домик через окно, преломила чья-то тень. Мальчуган крепко зажмурился. Отсчитав тридцать секунд, он осторожно открыл левый глаз. За окном никого не было. Он улыбнулся. «Показалось… примерещилось…» В тот же миг с боку к раме прильнуло бледное лицо с жёлтыми фосфоресцирующими глазами. Дима вжался в подушку и накрылся с головой простынёй. Послышался жуткий скрежет, будто кто-то царапал стекло. Этот звук разбудил дедушку. – Коты, – пробурчал он, поднимаясь с кровати. – Пойду, прогоню, а то расшумелись, негодники хвостатые. – Нет! – взвизгнул Дима, сбросив простыню с головы. Он посмотрел на окно, за стеклом никого не было, но это нисколько его не успокоило: – Не выходи во двор! – Внук, если я останусь – ты и сам не рад будешь, – хмыкнул дедушка. – В старости, знаешь ли, организм не такой крепкий. Могу и не дотерпеть до утра. Мальчик с ужасом прислушивался к тому, как щёлкает замок, как открывается дверь… Какое-то время ничего не происходило. Просто тишина глухой летней ночи, изредка прерываемая легким посвистом ветра или шорохом листвы на плодовых деревьях. Дима понял, что дедушка не возвращается слишком долго! Он встал с кровати и подошёл к распахнутой настежь двери. На веранде виднелись грязные следы босых детских стоп и широкие – мужских ботинок. На влажную глину налипла трава. Скрепя сердце, мальчик закрыл дверь и подпер её стулом. Если дед вернется – он просто откроет ему, решил Дима. А если нет… Слёзы сами наворачивались на глаза. Дима задёрнул шторы, с холодком в душе заметив царапины на стекле. Сжал в руках самострел и принялся ждать. Он и сам не заметил, как задремал. Разбудили его голоса. На часах было без четверти пять. – Дима, – позвал его знакомый дедушкин голос. Жуткий и совершенно безжизненный, лишенный привычной теплоты и любви. – Дима, выходи! Копать надо. – Ди-и-има! – протяжно позвал его кто-то другой. – Пора… Пора! Скоро рассвет, а нам нужна земля. Нас там слишком много и всем очень холодно. – Дима! – завыл девичий голосок. – Дима-а-а! Нам холодно! Впусти нас! Впусти нас! Дом задрожал. Дверь загудела от ударов, кто-то вновь принялся скрестись в стекло. На крыше загрохотало. Мальчик забился под кровать и разрыдался… Тогда шум и скрип прервал громкий, пронзительный и бодрый крик петуха. Вся какофония резко стихла. Мальчик осмелился выйти из дому лишь в девятом часу, когда яркое летнее солнце залило своим светом сад. Следы на веранде исчезли, царапин на стекле тоже не оказалось. У калитки загудел клаксон. Родители приехали, понял Дима и, улыбаясь, помчался к ним навстречу. Дедушку нашел отец. Он лежал на каменной дорожке, сжав в руках смятый коробок охотничьих спичек. Мертвый и закоченевший, с посиневшими губами. Вот как ползу, так и отражаю!
А зомби здесь тихие. Смирные, что овечки. Даже на детей не кидаются. Неправильные зомби. Да вообще все неправильное — взрослые, дети, цветы, звери, даже небо и то какое-то нестандартное. Называется, приехал отдохнуть, на зомби поохотиться, плутоний мне в двигатель! А расписывали в турбюро… Рай, никак не меньше. И население все как один каннибалы, и покойнички злобные, аки пираты после неудавшегося рейда, и цветы сплошь ядовитые. Вот же ж вруны. Лишь бы путевочку сбагрить, а мне тут страдай от депрессии. Видано ли дело — ни одного зомби в активе. Законом они имперским, видите ли, охраняются. И лицензии на отстрел только родственничкам выдаются, что б ценили семейные узы… Тфу… Я б своего папашу с удовольствием бы пристрелил и неважно жив он или уже помер, но разве найдешь тушку престарелого космического волка в просторах вселенной? Неправильная планета, плутоний мне в двигатель! Даже название у нее идиотское — Зомбибве. Якобы в честь первого восставшего мертвеца — пра-пра-пра-пра-пра-деда нынешнего императора. И нет бы поднялся и деревню какую сожрал, так нет, аристократ хренов, пошел нести в народ «свет знаний» — школу открыл. Вот и стали с тех пор зомби из своих могилок вылазить сплошь интеллигентные и воспитанные. Ух, я б их… Улетать надо, а то размякну. Уже цветочки нюхать начал, песни деткам местным петь земные. Так глядишь и сопьюсь. Земляничным морсом. Решено — улетаю, как корабль первый придет, плутоний мне в двигатель. И ромашки взойдут, что вчера посадил… Вот как ползу, так и отражаю!
При моей работе я гораздо чаще слышу проклятия, чем благодарности. Как же, бабушка, которая меня крепче в разы, не получила желаемой порции моего сочувствия! Как же, не выписала молча бюллетень школьнику-симулянту! Как же, не купила за свой, поверьте небольшой оклад, для шестидесятилетнего мужчины анальгин с но-шпой! Он же работал всю жизнь! Он заслужил! А что заслужила я? Во что за за десять лет этой проклятущей работы превратилась? В серую ненавидящую всех тетку? Никогда бы не стала в медицинский поступать, если б знала, что за работа у терапевтов на самом деле…
Да еще и муж у меня ревнивый. Просто до безобразия. С тем не разговаривай, тому не улыбайся, юбки короткие не носи. А вот сам… Тиран. Сатрап… Так и хочется выкинуть что-нибудь эдакое. Что-нибудь неожиданное. Что-нибудь. Просто что-нибудь…
А там, наверху, все наши мысли слышат. Даже мои. Даже запрятанные в самой глубине души и вытаскиваемые оттуда в минуты полного одиночества. Даже самые невероятные. Даже те, в которых самой себе стыдно признаться. Даже те, которые позволяют почувствовать себя хотя бы в мечтах сексуальной, желанной и… удовлетворенной…
А моя главная мечта… Вернее мой главный мечт — это Он! Какой же Он красивый! Когда Его вижу, я просто бабочек могу в животе сачком ловить. И, чтобы ему понравится готова даже но-шпу с анальгином каждому дедуле покупать. Тфу. Тфу. Тфу. В общем, влюблена я. Давно. Безнадежно. Горячо. В примерного семьянина и самого лучшего на земле начальника. Заведующего терапевтическим отделением нашей богом забытой поликлиники. В Него. В Сергея Андреевича.
И так бы и остались мои мечты услышанными, но неотвеченными Небесной канцелярией, если бы не труба. Простая такая труба с холодной водой и старой ржавчиной…
Сижу я, никого не трогаю у себя в кабинете. Пью чай, считаю дни до зарплаты, пытаюсь придумать, как раскрутить мужа на новые сапоги — надоело в дырявых ходить, пять лет для сапог — это таки немалый срок. И тут это… Трубу прорвало… Прямо на меня вылилось, казалось, несколько ванн холоднючей воды. Почувствовала себя Ихтиандром. Прокляла всех сантехников мира. И, продолжая костерить на чем свет стоит, только уже нерадивое начальство как раз в прошлом месяце отказавшееся внести в смету расходов капитальный ремонт нашего крыла больницы, рванула к виновнику моего мокрого состояния.
Чуть дверь с петель не сорвала… Стоит, гад, смотрит на меня удивленно так, с недоумением. Красииивый! Как никогда. Бабочки полетели, голова закружилась, внизу живота резко потеплело и повлажнело, хотя казалось бы куда уже мокрее после неожиданного душа, сердце застучало так, что в висках заломило и в глазах потемнело… Дальше не помню… Хотя… Какие-то незначительные мелочи: упершийся мне прямо в живот край деревянного стола; мокрые волосы, прилипающие к лицу и не позволяющие увидеть ничего вокруг; резкие толчки, все туже закручивающие в спираль все мои ощущения; крупные мужские ладони жестко до сладкой боли сжимающие мои ягодицы; его тяжелое дыхание прямо в такт моим всхлипам; взрыв оргазма, вычеркнувший меня на пару минут из жизни…
Как я любил слушать полую воду! Особенно в безлунную ночь. Бывало, выйдешь поздним вечером из хаты, сядешь на порог сеней, глянешь на мигающее крупными звёздами небо и долго-долго вслушиваешься в мерный, без всяких всплесков, шум бегущей по лугу воды. Иногда мысленно рисуешь её широченный поток, завораживающий до головокружения. Он действительно был широченный – до сотни, а, может, и больше, шагов. Справа по течению поток захватывал огороды кочетовцев, а слева, под крутым берегом, спокойно обтекал длинную полосу высокого кустистого лозняка вперемешку с редким ивняком. Наши умельцы плели из лозы разной формы грубоватые, а нередко и весьма казистые, с цветными и белыми полосками, корзинки и лукошки. А мы, детвора, выбирая нетолстые лозинки, вырезали из них свистульки. Даже не видя потока воочию, представляешь себя на берегу и мысленно всматриваешься в него до тех пор, пока не ощутишь, что тебя начинает тянуть в обратную сторону. Тряхнув головой и отогнав от себя этот чудный морок, встаёшь, с хрустом потягиваешься и идёшь почивать. Вот отшумела полая вода, и мы, сельская детвора, натянув на ноги галоши, чуни или резиновые сапожки, набросив на себя кое-какую одежонку, в общем, у кого что находилось в те светлые, но совсем не богатые всякими пожитками послевоенные годы, валом валили на широкий луг, который был когда-то руслом полноводной реки Потудани. Там нам попадались желтовато-коричневатые «чёртовы пальцы» – остатки живущих в невесть какие времена белемнитов, страшно похожие на винтовочные патроны, – они сразу же исчезали в наших карманах. Но с большим упоением подбирали мы самых разных цветов мелки, обкатанные водой. Девчонки несусветно визжали, делились друг с другом находками, а мы, будто умудрённые, снисходительно на них поглядывали и потихоньку ковырялись в уже подсохшей грязи. Потом мы этими мелками разрисовывали стены хат, всё равно обхлёстанных и обшарпанных буранными снегами и весенними дождями. Взрослые только головами покачивали, но не ругались, ждали тёпленьких дней, чтобы обновить побелку, чаще всего – к пасхальным дням, если праздник Воскресения Христова выпадал не слишком ранним. На полях уже радостно зеленела озимь, на береговых склонах луга из-под прикатанной снегом прошлогодней травы кое-где пробивались ростки новой, а на сельских выгонах проклёвывался вездесущий спорыш. Мы, разновозрастная детвора, не могли дождаться, когда же запарует земля, чтобы сбросить обувку, которая за осень и зиму всем опостылела, и гонять босиком чуть ли не до первых заморозков. Наступил канун Благовещения. Бабушка приготовила дежу с опарой и поставила её около теплой русской печки. Ага! Завтра она напечёт жаворонков, а в одном из них кому-то попадётся счастливая копеечка, тайком от нас спрятанная в тесте. Умотанные за день, мы с сестрёнкой сладко дрыхли, досматривая самые интересные предутренние сны. - Гри-иш, Ва-аль, просыпайтесь. Светает уже. Сегодня солнышко играть будет… Ну, кто меня просил разбудить вас до свету? Быстро продирайте глаза и – умываться! Вообще-то бабушка у нас была золотая, низенькая расторопная полнушка с головой, щедро обсыпанной серебром седины, умными глазами, но почему-то всегда скорбно поджатыми губами под горбатеньким носом. Она редко когда отчитывала меня или сестрёнку, а чаще, нахмурясь, грустно качала головой и огорчённо поглядывала на обоих, и тогда мы, пристыженные, утихали на какое-то время. А вот мамка, когда была с нами, могла за шкоду и верёвкой отходить, чтобы впредь неповадно было. Ну и что? Почешешь отпоротое место, похнычешь для порядка и – опять за своё же. Но мамка теперь была далеко, она после рождения прижитой от отчима Шурочки уехала к нему на Донбасс и время от времени присылала нам письма и посылки с городскими гостинцами. Сегодня же бабушка сдернула с нас одеяла, шлепнула по тёплым бёдрам и прикрикнула: - Вставайте, шлёндры! Вечером никого не уложишь, а утром – не подымешь. Всё Царство небесное проспите! Солнышко сейчас выглянет! Нас с полатей как ветром сдуло. Быстренько умылись, натянули я – рубашку и короткие штаны, а Валя – платье, и бегом к ещё голому серебристому тополю, что с незапамятных для меня времён рос за хатой у глухой стены. Сестрёнка, подбежав к стволу, остановилась. Она росла угловатой девчонкой с выпирающими ключицами под воротом сатинового платьица, прямыми волосами, заплетёнными в торчащие по сторонам косички с красными ситцевыми ленточками и уже еле заметным шрамиком на щеке под левым глазом, который я ей случайно оставил прошлой осенью, разбрасывая острыми вилами навоз на огороде. Глаза её с широкими зрачками немножко выдавались вперёд. А позже мы узнали, что она была близорукой, отчего средненько училась в школе. Совсем не разбирала, что учителя писали на доске, а сказать об этом не решалась. И вообще девочки в нашем селе были до крайности стеснительными. Помню, однажды, когда стал вести уроки пришедший недавно Николай Николаевич, Надя Прудникова, которая сидела со старшей сестрой Мусей за одной партой у окна, напустила лужу, потому что побоялась поднять руку и попроситься на улицу. Учитель её ругать не стал, но пожурил, наказав всем при нужде говорить ему всё, а не терпеть до последнего. Я помог сестрёнке взобраться на нижнюю ветку, потом и сам подтянулся и уселся рядом с ней. - Не, - сказал я, - давай повыше, лучше видать будет. Умостились на более тонких ветвях и уставились на восход. Краюшка солнца уже хорошо поднялась над землёй и действительно заиграла! Мы заворожено смотрели на алую краюху, по которой, как волночки в полую воду, вздымались и опадали жёлтые, оранжевые, с прозеленью, голубые и ярко-фиолетовые ленточки, от которых невозможно глаз оторвать. Солнце играло и дарило нам минуты такой радости, что комок застревал в горле. И даже не сразу услышали, что нас зовёт бабушка: - Валь, Гриш, хватит уже глаза портить, слезайте. Я жаворонков напекла… И, правда, на солнце уже больно стало смотреть. Я спрыгнул с нижней ветки на землю и помог младшей. Мы влетели в кухню и – на лавки за стол. Вместе с бабушкой мы чинно, а не так, как после голодных лет хватали и глотали, чуть ли не жуя, позавтракали жареной картошкой со сваренными вкрутую яйцами, а потом принялись за свежих жаворонков с молоком. Съели по одному – копеечка никому не попалась, по второму – тоже. Я уже потянулся за третьим, но почувствовал, что не осилю. «Ладно. Ще нэ вэчир…» - как любила повторять моя бабушка. Ещё попадётся… Солнышко уже порядком поднялось, и мы вышли на улицу посмотреть, как парует земля. Над чёрным огородом, вскопанным мною осенью, туман прямо клубился, поднимаясь чуть ли не до колен, а над дорогой – пониже, но всё равно завораживал. А нам было главное – сбросить обувку и пробежаться босиком. Но бабушка пока не разрешала: - Хай отпарует, тогда… Вдруг её как толкнуло что. Она резко повернулась и уставилась в конец улицы, за народный дом – так у нас сельский клуб назывался. Там чуть ли не по колена в туманном мареве плыла тонкая девичья фигурка. Вот она миновала нардом, прошла склад запчастей для эмтээсовских тракторов и направилась к бабке Матрёне, крючконосой, с выдающимся вперёд острым подбородком. Та сидела, опираясь двумя руками на клюку, а выпрямиться ей небольшой горб мешал, на завалинке своей хаты. Девочка подошла, поклонилась и протянула к ней ладошку. Но бабка Матрёна вскочила, как ошпаренная, замахнулась на неё клюкой из скрюченной коряжины и закричала: - Кыш, кыш отсель, уродина! Развелось вас, побирушек, как клопов у хате. Вон пошла, самой жрать нечего! – и ещё раз махнула клюкой. Девочка развернулась и, заметив, что мы стоим у порога, пошла к нам. Так же, как и Матрёне, поклонилась и, сложив ладошку лодочкой, медленно и робко протянула её к бабушке. Мы с сестрёнкой ошеломлённо смотрели на чудо-девочку и гадали, человек ли она? Лицо её было похоже на тыкву-переводку, что состоит как бы из двух частей: со стороны цветка вырастает толстовато-круглым шаром, а у черенка – продолговатым цилиндриком. Вот и представьте себе такую тыковку с аккуратными ушками, высоким лбом, вздёрнутым, что у грудного ребенка носиком, со щеками, которые запали так глубоко, как у ветхой беззубой старухи, и небольшим ротиком с припухшими губами. Верхнюю губу слегка выпирали и поблёскивали под нею краешками два широких резца. Распущенные волосы казались седыми, нет – серебряными, и опускались ниже пояса. Чудные волосы! Но не это поразило нас больше всего, а глаза. Они у неё с крапинками зрачков были большие, почти круглые, и такие зелёные, как свежий берёзовый лист. На ней висело, по-другому и не скажешь, прямое, с рукавами, и длинное, до щиколоток, чистенькое платье, сшитое из хорошо отбелённого домотканого полотна. Через плечо переброшена тощая, но аккуратная и тоже чистая холщёвая сумка с широкой лямкой. Там, где должна бы выпирать грудь, угадывались маленькие кочечки, еле-еле оттопыривающие ткань, у моей сестрёнки они и то уже больше были. А ручки и ножки такие тоненькие, будто лозинки с нашего луга. Бабушка тоже поклонилась ей и пригласила в хату. Та кивнула и медленно поднялась по кирпичному крылечку в сени, а мы с сестрёнкой в очередной раз поразились тому, что она не оставила следов на ещё влажноватой земле, и босые ступни у неё белели, как только что вымытые. Поставив ей борща с куриным крылышком и отрезав ломоть хлеба, бабушка налила в кружку молока и положила рядом с ней два жаворонка. Уродинка (быстро же запало это имечко!) медленно съела борщ, обсосала крылышко, положив косточки в глиняную миску, и принялась за молоко с жаворонком. А мы с сестрёнкой, стоя у печки, смотрели на неё со спины. Вдруг у девочки на зубах что-то скрежетнуло, она быстро поднесла левую руку ко рту и вытащила копеечку. Вот кому она досталась! Девочка очистила её от крошек и аккуратно спрятала в холщёвую сумку. Допила молоко и в ту же сумку отправила второго жаворонка. Уродинка поднялась, поклонилась бабушке и пошла в горницу. Бросила взгляд в Красный угол, где висели иконы Богородицы «Знамение», по правую сторону от неё – Николы Угодника, а по левую – первозванных апостолов Петра и Павла. Лик Девы Марии и Спасителя обрамлял серебристый чеканный оклад, забранный стеклом. Другие иконы были попроще, но тоже в глубоких рамках и остеклённые. Поверху бабушка украсила их длинным, расшитым вручную, рушником с затейливой бахромой, а перед ними теплилась лампадка. Девочка встала перед образами на колени и о чём-то долго молилась, изредка осеняя себя крестом и отбивая поклоны. Потом она встала, еще раз низко преклонила голову перед образами, поклонилась бабушке и молча вышла из хаты. - Она что, немая? - спросила Валя бабушку. - Наверное, - ответила она, пожав плечами. - Ба, а чего она такая тощая? – подал голос и я. - Эх, детки… На подаяния Христа ради не раздобреешь, – горько сказала бабушка. Уродинка пошла не по дороге, чтоб заглянуть ещё в какую-нибудь хату, а по оставленной с осени тропке через наш огород, заборами в нашем селе люди не отгораживались, направилась к кузнице, потом дальше, к скотному двору и вдруг пропала, словно спряталась. Бабушка поглядела-поглядела ей вслед, приложив руку ко рту, будто собираясь взять его в горсточку, и вздохнула: - Чует моё сердце – непростая это девочка, ох, непростая… А то, что помолилась у нас – хорошо, дюже хорошо. Ну, ладно, давайте в школу собираться, пора уже…
На Красную горку, через неделю после Пасхи, все, кто мог ходить, потянулись на кладбище, чтобы помянуть усопшую родню. Мужики, не чокаясь, выпивали, закусывая салом и домашней колбасой с куличами, а бабы и дети расселись по разные стороны могильных холмиков, перекатывая друг другу сваренные вкрутую и окрашенные, чаще всего луковой шелухой, яички, а потом обмениваясь ими с соседями. А мы, детвора, стали выяснять друг у друга, чье пасхальное яичко крепче. Зажимали его в ладонях, чтобы только острый носик выглядывал, а кто-то бил по нему тоже остряком. У кого скорлупа пробивалась, тот отдавал яйцо тому, чьё оказывалось более крепким. Вот такой меной мы занимались – чужое-то вкуснее казалось. Кое-кто пытался хитрить, заливая яйцо воском, а кто-то – вообще надуть, подсовывая деревянное, выточенное и отшлифованное просеянным через ткань битым красным кирпичом, а затем окрашенное. Это мы переняли у наших механизаторов, которые, не имея другого абразива, добавляли в кирпичную пыль машинное масло и притирали этой смесью клапана тракторных двигателей во время ремонта. Но таким хитрецам, несмотря на праздник, доставалось не только от нас, от родителей тоже. Когда и как на кладбище появилась Уродинка, никто не заметил. Она пошла между могилками, а бабы угощали её кто порядочным ломтиком кулича, кто – парой пасхальных яичек, а кто и кусочком свинины или куриным бёдрышком. Был тут и странный парень Тимоха. Он, радостно улыбаясь, подошёл к девочке и предложил ей стукнуться яичками. Она тоже улыбнулась и подставила, держа в открытую, недавно поданное ей разноцветное яйцо. Тимоха несколько раз примерился, ударил и от огорчения скривился. Шмыгнув носом, подал разбитое Уродинке. Она его тут же облупила и, с прищуром глядя на Тимоху, съела. А то, крепкое разноцветное, протянула парню. Но он не взял, развернулся и побежал в село, помогая себе правой рукой, как пропеллером, а левой – поддерживая штаны. Той весной в нашем селе, вернее, на наших огородах и полях творилось что-то непонятное. Хорошее, радостное, но всё равно непонятное. В апреле и мае дожди выпадали, как по заказу, будто ворожил кто. Сады укутались в такую белую кипень, какой и самые старые деды не помнили. Колхозные поля полыхали зелёным пожаром: и озимые, и яровые, и травы бурно шли в рост. На огородах тоже всё цвело и благоухало, даже поливать не надо было. А всякие хрущи, медведки с белянками, капустницами, клещи и вездесущая тля, что каждый год теснилась на ягодных кустах, куда-то подевались. И сорняк только кое-где попадался. Бабы перешёптывались, то и дело осеняя себя крестом, а кого благодарить, кому в ножки упасть – не знали. Только моя бабушка, которую все почему-то считали ведуньей, обращаясь к ней по разным поводам, иногда улыбалась, покачивая головой, будто догадывалась о чём-то, но никому ничего не говорила. Когда сады покрылись завязью, бабушка взяла топор, сходила к кузнице. Дядя Никифор наточил его. Подала мне и говорит: - Сбегай в лес, поищи меж сухостоя рогулек, ветки у яблонь подпереть надо будет. Вишь, завязь какая рясная. - А у груши? - А что груша? Она у нас отродясь не плодила, и в этом году ничего не будет. - Ба, а почему? - Нету других груш рядом, вот на нашей и не завязалось ничего. - Но пчёлы-то летали. Я сам видел, как они над нею гудели. - Гудели. И что? От яблочной и вишнёвой пыльцы груше не родить. Яблонькам мы помогли – ни одна ветка не обломилась, а урожай был такой, что мы яблоками не только объелись, но и на зиму, как вишни, насушили – будет из чего взвар с сахарной свёклой варить. А к сушёным яблочкам и вишенкам бабушка ещё тёрна забросит, что мы с Валей осенью из урочища натаскаем.
Уродинка проявлялась, а иначе и не скажешь, в нашем селе довольно часто. Однажды, в начале июня, я ехал к водопою верхом на невысокой буланой Монголке, её нашему колхозу оставили кавалеристы, когда гнали немцев зимой сорок третьего. Они выбраковали молодую кобылку из-за того, что одно копыто у неё было почему-то выше остальных. Хитрая была лошадёнка. Чаще всего она ходила ровно, но иногда, как сейчас, прихрамывала. Уже зная эту её слабость, всё равно ехал спокойно, даже не натягивал уздечку, а шенкеля, которые тихо позвякивали, и вовсе оставил под нижней челюстью. Увидев Уродинку, которая появилась, как всегда, из ниоткуда, совсем отвлёкся. А Монголка, миновав уступ у дороги, оставленный скрепером, когда её ровняли, подогнула сразу обе ноги. И я, естественно, через голову хитрюги полетел в дорожную пыль. И тут в первый раз услышал, как смеётся Уродинка, – мне, хоть и сердитому, почудился такой нежный перезвон колокольчиков, что я замер. Опомнился, вскочил, отряхнулся кое-как и попытался снова усесться на Монголку. Да не тут-то было. Та всё время вертелась, задирая морду и уводя в сторону круп, не давала мне возможности даже за гриву уцепиться. Уродинка подошла, погладила кобылку по морде и легонько прижала её ноздри, показав мне взглядом, чтобы я садился. И, правда, я легко вскочил на хребет, поправил через голову уздечку и, сказав Уродинке «спасибо», поехал к колодцу. С тех пор упрямица стала слушаться меня, как никогда прежде. Даже конюх дядя Саша удивлялся: - И чем это ты Монголку так привадил, а?.. Домой я пришёл почти вместе с Уродинкой. Я – от конюшни, а она поднималась к нам по крутому берегу луга. Бабушка как раз кормила кур. Девочка подошла, посмотрела, как хохлатки под мудрым руководством молодого петуха, задрав головы, загребают в пыль брошенный им корм, и потянула бабушку за рукав, показывая ей на поле за Кочетовкой. А там женщины, прикрыв, я это знал, мокрыми платками носы и рты, гладили длинными верёвками колосья ржи. Уродинка будто спрашивала: «А что они там делают?» - А, - сказала бабушка, - озимь опыляют. Она цветёт, а ветра, чтобы завязь пошла, уже какой день нету… Уродинка понятливо кивнула и пошла в хату. Через окно мы увидели, что она снова стоит перед образами. Она ли вызвала это чудо, или просто пришлось так, но сперва подул тихий, а потом всё более сильный ветерок сначала с запада, а после – и с других частей света. И гулял ветер по нашим полям, пока не помог опылиться не только озимым, но и яровым хлебам. В этот раз бабушка выделила Уродинке не только творога, но и половинку сваренной курицы и несколько яиц. Сесть за стол, хотя бабушка ей предлагала, она отказалась. Провожая её за порог, бабушка низко, как никогда прежде, поклонилась девочке, а мне строго-настрого наказала держать язык за зубами. - Уши оборву! - пригрозила она.
Перед самой Троицей я взял свою косу-семёрку (взрослым – маленькая, а мне – как раз), объемистое лукошко и сходил на луг, выбрал местечко, где трава меньше всего заросла щавелем и дудником, накосил её и принёс домой, чтобы припорошить полы в горнице, на кухне и в сенях. Валя сходила в лес и наломала всяких веточек, чтобы украсить иконы, окна и двери. А бабушка тем временем развела в ведре с водой свежих коровьих лепёшек, смазала этим раствором земляной пол в хате и посыпала его красным песком, что я загодя наносил из небольшой рукотворной пещерки у Богомоловского леса. В саму Троицу и стар и млад потянулись в Дубровку, соседний лесок с давно облюбованной пригожей полянкой и криничкой с холодной, аж зубы ломило, чистейшей водой. Шли из нашей Богомоловки, Кочетовки, Грачёвки и Леоновки – так в нашем селе гнездовья хат назывались, одно по фамилии канувшего в Лету барина, другое по кличке всем памятного буянистого мужика, а третье по какой-то примете. Из снеди несли, кто что мог: курятину, сало, жареные бараньи косточки с оставленным на них мясом, караваи хлеба, тут и наша бабушка постаралась – она замечательный хлеб пекла, все добром поминали, картошку, сваренную в мундирах, солёные огурцы и помидоры, что с зимы остались, квашеную капусту с антоновкой (ох и вкусная!). А одна молодайка принесла даже пару не уплетённых в студёную пору солёных арбузов, выращенных на собственном огороде (удалось попробовать – пальчики оближешь!). Ну и, конечно, в непрозрачных для посторонних глаз сумках, а то и просто в тряпице (чтоб участковый не углядел) прятались заткнутые газетными пробками бутылки и бутыли у кого сахарной, кто не пожалел, а у кого – свекольной мутноватой самогонки. По пути двое мужиков забежали в сельмаг и набрали на закуску селёдки и ржавой солёной хамсы, а детворе и молодым девкам – конфет-подушечек и пряников с печеньем. Пришла и Уродинка, но не со стороны лога, а из самого леска, тихонько присела рядом с нами и потянулась за картошкой. - Да ты мяса возьми, вон, курятинки, – подсказала ей бабушка. – Праздник-то нынче, и сквалыг нету. Бери, не соромься. Весь день до самого вечера пили самогон и квас, ели, гомонили, песни орали про Катюшу, синий платочек, тонкую рябину и, конечно же, – про камыш, который шумел. Всё шло, как всегда. Но вот Валет и Енька, вообще-то они Валерка и Женька, рождённые в один год матерью и дочерью от приблудного мужика, который исчез из деревни так же, как появился, что-то не поделили. Сначала они толкали друг друга в плечи, а потом пошли грудь на грудь. Но до кулачного боя не дошло, потому что из кринички вдруг забил фонтан, быстро поднимаясь всё выше и выше, а потом раздвоился, как змеиный язык, изогнулся и обрушил на Валета и Еньку чуть ли не по ведру студёной воды. Они ошалело отпрянули один от другого и недоуменно уставились на сельчан, кто это, мол, пошутил так?.. А мужики и бабы, да и мы, пацанва, за животы схватились. Дядя и племянник сняли рубахи, отжали их, вытерев головы и лица, и смирненько вернулись на свои места. - Ба, - шепнул я, - ба! Она приложила палец к губам, молчи, мол. А мне так хотелось сказать ей, что я заметил, как Уродинка сделала что-то непонятное правой рукой, как знак подала…
Июнь – пора сенокосная. Почти все школьники нашей неполной средней, от десяти лет и старше, на каникулах помогали колхозу заготавливать корма на зиму. Не задаром. Я, например, тем летом заработал, правда, не только на сенокосе, четыре чувала отборной пшеницы. Бабушка аж прослезилась, когда мешки с зерном сгрузили во дворе. Поцеловала меня в макушку: - Кормилец ты наш… Мы уже свезли всю луговую траву в силосные ямы, а мужики обкосили лесные окраины. В один день, ближе к полудню, на небо стали наползать тучи, которые клубились, как дым от костра из сырого хвороста. Учётчик озабоченно посматривал вверх, отправляя нас одного за другим распрягать волов и загонять их в хлев, а самим расходиться по домам, мол, сильная гроза будет. А я не послушался, захотелось Кольку Сафонова обойти, мы с ним наравне сегодня были, и опять погнал своих резвых к Богомоловскому лесу. Над Вороёвкой уже громыхало вовсю, но я только подхлёстывал животин лозиной, чтоб бежали быстрее. Они споро поднялись на взгорок, я остановил их у кое-как накиданной копны свежей травы и, схватив вилы, начал бросать её в арбу. Только наполнил арбу до бортов, как из охвостья тучи посыпались крупные капли дождя. Делать нечего… Отвёл, не распрягая, волов к густым зарослям черёмухи, а сам уселся на пенёк под давно знакомой дикой яблоней, густая листва которой пока не пропускала воду. А дождь усиливался, вода уже не капала, а ливом лилась. «Вот… - подумал я, - обогнал Кольку…» Вдруг блеснуло и трескануло так оглушающе, что я свалился с пенька. Жутко заболела голова. Но, обхватив её руками, так и остался лежать под яблоней. Потом мне почудилось, что рядом кто-то есть. Открыв глаза, или мне только поманилось, что открыл их, увидел Уродинку, словно выплывающую из тумана. Тело её будто колыхалось из стороны в сторону, а лицо виделось ясно. Она молча и пристально смотрела на меня своими зелёными, с переливающимися искорками, очами. Протянув ко мне ручки ладонями вниз, она стала шевелить пальцами, будто нитки на домашнем ткацком станке перебирала. От её пальцев ко мне волнами полилось тепло, нежно ласкающее голову, шею, плечи… Тут меня утянуло в забытьё, а очнулся я, когда дождь кончился, и в небе опять ярко светило солнце. Еле поднялся, опираясь на пенёк, с которого меня сбросило грохотом. Голова кружилась, слегка подташнивало, как при сотрясении, со мной уже случалось такое однажды, когда я ненароком с тополя упал. И то, что я увидел впереди, заставило меня открыть рот и замереть. «А если б в яблоню?» – мелькнула мысль. Шагах в ста от меня дымилась осина. До грозы она была высокой, а сейчас большая часть её верхушки валялась на земле, а ствол молния расчахнула так, будто великан дрова колоть собрался. Пошатываясь, я, вымокший и облепленный массой от гнилых прошлогодних яблок, добрёл до арбы и в сердцах чёрта помянул. Как одному из моих резвых удалось стать в ярме рогами к арбе, ума не приложу. Заноза-то на месте! Постояв под жарким солнцем и немного уняв дрожь, вытащил за кольцо стальной прут, освободил вола и попытался развернуть его так, чтобы снова запрячь, как надо. А он упёрся, как… ну, как вол! Стоит, расставив ноги, и не двигается. Пришлось хорошенько огреть его хворостиной. Он сдвинулся, да так, что наступил мне на левую ногу. Я взвыл, трахнул его кулаком по загривку, но слёзы таки выступили. Кое-как мне всё же удалось водворить упрямца на место, поднять ярмо с дышлом и вставить занозу. Но о том, чтобы догрузить арбу до нормы, уже не думал. «Обогнал Кольку!» - ещё раз обругал я себя. Медленно подъехав по хорошей грязи к силосной яме, я заглянул в неё. Витьки, что водил старого мерина, утаптывающего траву, там, конечно, не было. А конь мирно лежал, откинув голову, и, наверное, спал. Сбросив траву на край ямы, погнал волов к хлеву, распряг и пустил их в стойло. А сам, хромая, поплёлся домой, благо, хата недалеко. Бабушка достала из погреба кусок говядины, отрезала ломтик и, приложив к оттоптанному месту на ступне, плотно затянула чистой тряпицей. Накормила меня и отправила спать. На другой день я на работу не пошёл, отлёживался на полатях. Голова слегка кружилась, нога саднила так, что я покряхтывал, ворочаясь с боку на бок. На кухне гомонила бабушка. Мне было интересно, кто к нам в гости заглянул, но вставать не хотелось. А через какое-то время в горницу заглянула Уродинка, перекрестилась с поклоном на иконы, а потом посмотрела на меня своими зелёными глазищами, улыбнулась и, осенив меня крестом, вышла. А я как провалился, уснув без задних ног. …И привиделось мне, что мы опять в Дубровке, как на Троицу, а Уродинка обходит всех, нет, не обходит, а как бы парит над зелёным покровом полянки, и каждый с поклоном подаёт ей то из еды, что попадает под руку. Я вижу девочку сбоку, но её зелёные, странно поблёскивающие и широко распахнутые глаза, глядят прямо на меня. И кто-то будто нашёптывает мне: Просящему ни в чём отказа нет, И в каждом сердце вера – гость желанный. Она пришла, чтобы остаться с нами Девчонкою немой, лучом зари, Что так же просто с Богом говорит, Как холодит вода, как греет пламя... (Стихи Ирины Зауэр) Я тоже хочу подать ей хоть что-нибудь, но всё от меня почему-то далеко, не дотянуться, и что-то мешает мне – руки не слушаются, висят, как космы ивы в тишь. Но силюсь всё-таки хоть хлеба кусочек взять, а у меня не получается, и я злюсь на себя, злюсь до того, что начинаю стонать… …- Гриша, внучек, проснись, - тормошит меня бабушка. – Нога сильно болит? - А? – прокинулся я. - Нога болит, спрашиваю? - Ой, ба, сон какой-то непонятный… - Ладно, это только сон. Уже закат скоро, вставай, хоть поешь что-нибудь. Я допрыгал на одной ноге до стола в кухне, опустился на лавку и спросил: - А что, ты Уродинку обедом кормила? - Аль на тебе креста нет? Не называй её так! Веснуха она, Божий человек… Нет, не стала она обедать, взяла только краюху хлеба, немного творогу и два яйца свежих. Да соли щепотку я ей отсыпала. А потом она на тебя глянуть вздумала. Что делала? - Осенила меня крестом и вышла. Бабушка тоже мелко-мелко троекратно перекрестилась: - Дай Бог ей здоровья… После ужина я и не заметил, как, вставая, опёрся на оттоптанную дурным волом ногу, но боли не почувствовал. - Ба, нога не болит!.. - Ну и ладушки, завтра опять по наряду пойдешь. - А можно, я на улицу… - Иди уж, иди. Присмотри за Валей, она тоже там, с подружками. В тот вечер в нардоме крутили кино. Что-то про балет, или просто эпизод там был такой. Киномеханик приезжал редко, и такие вечера были для нас праздником. Рубля на билет у меня, конечно, не нашлось, но я выбрал местечко среди ребят и девушек, чтобы смотреть кино через окно с улицы. И видно, и слышно было, как в самом зале, только переплёт немного мешал. Ксюха, уже взрослая, но некрасивая, лупоглазая и коротконогая толстушка с Кочетовки, бесшабашная певунья и плясунья – частушки с матерком такие выдавала, что у всех уши вяли, – вдруг загомонила: - Ой, бабоньки! Гля, как он её крутить, за бока держить… на руках носить… над головой поднял… Обнима-а-ются! И как они… Я б не вытерпела! - выпалила она, наконец, переступая с ноги на ногу, будто саман месила. Сзади кто-то хихикнул. Я оглянулся – Уродинка! Тоже с нами кино смотрит. Не знаю, как или чем объяснить, но осенью Ксюха вышла замуж за тракториста из соседней деревни, он у нас от МТС работал, зябь поднимал. Уж не Уродинка ли руку приложила?..
Тимоха был парень хоть куда. Сильный, косая сажень в плечах, лицо круглое, всегда слегка чему-то удивлённое, выбеленные солнцем и непослушные волосы как-то непонятно курчавилсь, глаза большие, серые, нос с еле заметной горбинкой, а губы алые, как у девушки, и всегда с налётом улыбки. Из его правой ноздри постоянно выглядывало что-то зелёное, будто туда гусеница залезла, но вся не поместилась. В селе о нём говорили, что он малость блаженный, того и в армию не взяли. Но работать он любил, никогда не отлынивал от любого наряда, что ему загадывали бригадир или сам председатель колхоза. Человеком он был, в общем-то, совершенно безвредным, но в полнолуние на него иногда находило что-то такое, отчего он вдруг мог взбрыкнуть и пробежаться по селу, подпрыгивая и вращая правой рукой. Мог и с малышнёй в прятки поиграть, а то и в догонялки, нарочно поддаваясь, чтобы тем необидно было. Взрослые парни над ним посмеивались, иногда подшучивали, но никогда не задирали, мол, что с блаженного взять. А Тимоха просто жил, и жизнь ему мáнилась сказкой, где человек может всё. Даже летать. Отец его погиб на фронте, и жил он с матерью в такой убогой, вросшей в землю, хатёнке с единственным подслеповатым окошком, что её можно было принять за соломенный курень. Собственно, соломой, политой по коньку густым раствором белой глины, у нас были покрыты почти все хаты, кроме зданий нардома, сельсовета и амбулатории, которые горделиво кичились, как парубок новым картузом, блестящими на солнце жестяными кровлями, окрашенными суриком. Однажды, Уродинка уже года два у нас почему-то не появлялась, Тимоха зашёл в правление. Оно ютилось у нас дома, а колхозную хату мадьяры в оккупацию сожгли. О чём Тимоха потихоньку гомонил со счетоводом, я не прислушивался, но к концу разговора кряжистый Никита Степанович, капитан, командир роты, дошедший до Берлина и привёзший из Германии вызывающую у всех зависть богато украшенную двустволку Зауэр, повысил голос: - Ты, вот что, Тимоха, заскочи ко мне денька через три, я постараюсь переговорить с председателем, и вопрос твой решим. - А Пал Семёныч не заругается? Никита Степанович поднялся, потянулся и прошёлся по горнице, едва заметно припадая на левую ногу – фронтовая рана иногда беспокоила: - Ну, что ты, Тимоха, кому ж помогать, как не тебе. Такого безотказного работника, как ты, ещё поискать надо. Ну, заходи! А через день после этой беседы Никита Степанович позвал меня и спросил: - Гриш, у тебя дел много? - А что? - Да Витька, дружок твой, забегался где-то, а мне Тимоха нужен. - Ладно, сбегаю, кликну, если дома. - Позови… Наутро, еле-еле забрезжило, нас, наверное, с десяток ребят, хоть сенокос закончился, а до уборочной страды ещё времени много было, опять позвали на наряд. - Вот, что, ребятки, запрягайте-ка своих волов. Поедете в райцентр на склад. Тимохе лесу на сруб выписали, привезёте и сгрузите там, где он покажет. - Иваныч, мы что, и грузить будем? – спросил Тихон, самый старший из нас. - Нет, Тиша, там свои грузчики есть. И погнал наш воловий караван в районный центр, а это тридцать километров с гаком. Поехал с нами и Тимоха, чтобы подпись свою поставить, где надо. Хату ему срубили быстро. Толокой, то есть всем миром, которую и перенимать ни у кого не надо было, потому как в приграничных областях что у нас в России, что в Украине, народы так переплелись, так сроднились, что говорили на понятном всем суржике – смеси русского и украинского. Да такими же суржиками по крови были, собственно, и сами люди. Так вот, на толоку пришли все, кто мог чем-то помочь – бревна ошкуривать, венцы сруба класть, стропила ставить, русскую печь сложить, сруб дранкой обить или намесить глины с мелкой соломенной резкой для обмазки стен и потолка. Побелить новую хату и покрасить окна, а двери у нас почему-то не красили, тётке Паране, матери Тимохе, тоже помогли. И новоселье они справили в самые зажинки – начало уборки ранних зерновых.
Хлеб в последние годы удавался на славу, колхоз успешно выполнял и даже перевыполнял план хлебозаготовок, выручая менее удачливые хозяйства района. Многие на общих собраниях щеголяли в пиджаках и платьях, украшенных разными орденами и медалями, а председатель колхоза Павел Семёнович Ткаченко, бригадир трактористов Петр Васильевич Чернышёв и молодая звеньевая свекловичниц Вера Приходько гордо носили вместе с другими, менее значимыми наградами, ордена Ленина. Сверкающей медалью «За трудовую доблесть» хвастался и Тимоха. В школе только-только начались занятия. Я пришёл после уроков домой и увидел, что к скобе у крыльца привязан Буран, вороной жеребец председателя, с надетой на морду кормушкой. Он, который никого, кроме председателя и конюха к себе не допускал, покосился на меня своим лиловым глазом, глухо через сумку фыркнул и продолжил хрумтеть овсом. - Гриш, поди сюда, - позвал меня счетовод Никита Степанович. – Ты сильно есть хочешь? - Не-а… - Сбегай за Тимохой. Если дома, приведи его, он Павлу Семёновичу нужен. Павел Семёнович, грузноватый, с немалым животиком и ранней густой сединой, сидел тут же, за столом, где я обычно делал домашние задания, и, временами отдуваясь и хмыкая, читал, повернув газету к семилинейной керосиновой лампе, центральные «Известия». - Сгоняй, сгоняй, да живенько! – посмотрел на меня поверх очков председатель. Я кинул сумку с учебниками и тетрадками на табуретку, поставил чернильницу в кисете с завязкой на стол и побежал, благо – недалеко, он построился почти рядом с нами, через давно пустующий огород. - Тимоха! - прокричал я, не заходя в хату. Тот выглянул в открытое окно: - Чего? - Пошли скорей, тебя председатель кличет… В воскресенье утром конюх дядя Саша подогнал к Тимохиной хате председательскую линейку на рессорах и с крыльями над колесами, запряжённую быстроногой гнедой кобылой. - Видать, что-то срочное Семёныч Тимохе поручил. Раньше он никому свою линейку не доверял, – тихо проговорила бабушка. А уже после обеда Тимоха остановил лошадь у нашего крыльца. Но приехал не один. На линейке, сложив ладошки на коленях, сидела Уродинка. Но это была уже совсем не та Уродинка, да и не Уродинка вовсе. Прежними остались только серебряные волосы, зелёные глаза, аккуратный вздёрнутый носик, и платье, которое стало немного короче. Подросла Веснуха, поправилась – добрых людей везде хватает, щёчки округлились, порозовели и на них проявились ямочки-завлекалки, руки и ноги пополнели и явственно обозначились соблазнительные груди. А что? Если ты сельский и тебе скоро тринадцать, то на такие перемены внимания не обращаешь? Бросьте! - Тим! – кинулась к нему бабушка. – Ты где Веснуху нашёл? - Здравствуй, Митревна! А на базаре. Гляжу – она. Говорю ей, поехали, мол, со мной. Она улыбнулась, головой кивнула и – шасть на линейку. Вот и привёз. - А жить где будет? - Да у нас и будет. Хата-то нынче большая! - Веснуха, есть хочешь? Та в ответ покачала головой – нет, мол. А Тимоха: - Я ей молока и булку на базаре покупал. Сытая она. И тихонько прошептал бабушке на ушко, но я услышал: - Замуж её зову… Бабушка удивлённо всплеснула руками: - Ну, Тимоха! Ну, ты и хват… А и правда! Дай Бог вам счастья и детишек крепеньких, да побольше… Вот как ползу, так и отражаю!
Бабье лето уже собиралось прощаться с нами, но погода была замечательной – сухой и солнечной. Тётка Прасковья обежала, наверное, всё село, зазывая к себе на торжество. Сын Тимоха женится! Да кого в жёны берет! Свадьба была широкой и шумной. На просторном Тимохином дворе, не стеснённом забором, сколотили на треногах столы, поставили широкие лавки. И ближние и дальние, радуясь такому важному и, к сожалению, нечастому в селе событию (война, будь она проклята!), нанесли готовых продуктов, домашней свиной колбасы, сала и зелени. А Тимоха вынес из погреба и поставил на столы деревянные кадочки с ядрёным квасом, его тётка Прасковья сбродила на ржаных сухарях, приправив мятой, чабрецом и другими пахучими, а заодно и лекарственными, травами. Собрались почти все односельчане, пришла и бабка Матрёна. Места было достаточно, но она примостилась на лавке с самого краешку, ближе к дороге, прижав свою клюку левым локтем. Из хаты вышли жених и невеста. Тимоха вырядился в белую косоворотку и тёмные брюки, сшитые накануне доморощенным портным, а Веснуха появилась в том же, всем известном платье. Только волосы она заплела в косы и обернула ими голову, будто корону надела. Какая-то молоденькая девчушка, кажется, Лерка с Поздняковки, сплела ей венок из поздних лесных и полевых цветов, попыталась, выставив от напряжения язычок, приладить его на серебристую корону, но тот не держался. Тогда она положила венок Веснухе на колени и отбежала к своим подружкам. Моей сестрёнки среди них не было, приболела малость и, наверное, плакала потихоньку. Такое интересное зрелище пропустить!.. Посажёнными отцами у Веснухи был сам колхозный председатель Павел Семёнович, а у Тимохи – кузнец дядя Никифор, посажённой матерью невеста сама выбрала мою бабушку, против чего никто не возразил, а у жениха ею стала дородная тётка Настя, живущая аж на Вороёвке. Молодые сидели у торца центрального стола, чтоб отовсюду их видно было, и все стали ждать, когда же появится Зинька Рысина, секретарь сельсовета. Имя Зинька прилипло к ней с детства, так она отвечала всем, кто спрашивал, как её зовут. Она заранее предупредила, что поедет за бланками свидетельства и других бумажек в райцентр, так как их в её столе не оказалось. Да и свадеб давно не было. Но Зинька что-то задерживалась. Тогда Павел Семёнович, как подобает посажённому отцу и голове колхоза, взял вожжи в руки. - Наливайте! - скомандовал он. Он поднял стакан и начал речь: - Веснуха, мы тебя редко видели, мало, да почти ничего о тебе не знаем, но ты нам всем приглянулась. И мы рады, что ты выбрала в мужья такого красавца, работягу и хорошего человека. Тимоха! А ты, добрый молодец, не обижай жену, холь её и береги. Прасковья, низкий поклон тебе, что одна подняла такого крепкого мужика. Спасибо! Ну, молодые, счастья вам и радости! Живите, и, как говорится, плодитесь и размножайтесь! Он выпил, крякнул, вытер тыльной стороной ладони губы и гаркнул так, что все аж вздрогнули: - Горько! И посыпалось «горько» со всех сторон, а молодые как-то неуклюже поднялись и еле-еле коснулись друг друга губами. - Эх, Тимоха, что ж тебя ни одна девка целоваться-то не научила, - съязвил единственный на всё село гармонист Вася. – Гляди, чтоб молодая жена от тебя не сбежала! И, растянув мехи трехрядки, грянул плясовую. Бесшабашная Ксюха, узнав о свадьбе, прибежала из соседней деревни, оставив ребёнка свекрови. Она выскочила из-за стола, развела руки, протянула долгое и высокое «И-и-их!» и пустилась в пляс. За нею потянулись другие девчата и парни. Хорошо, двор накануне тщательно подмели и пролили водой, а то пыли было бы! Не выдержал и Никита Степанович. Вышел в круг и, притопывая правой ногой, левую берёг, выдал неожиданно чистым и приятным голосом: Девок много, девок много, Девок некуда девать. Хомяков плетёть кошёлки, Повезём их продавать… И-е-э-х! (Частушка Никиты Ткачёва) Ксюха ещё не закончила отбивать дробь и орать матерную частушку, от которой уши невесты чуть ли не пламенем взялись, как подскочила на двуколке Зинька, осадив кобылу у самых столов. Солнце уже явственно клонилось к закату. - А вот и я! Что-о! Без меня начали, да я… - А ты доставай свои бумажки и – за дело! – перебил её Павел Семёнович. – Начальница, понимаешь… Зинька стушевалась, быстро поставила на свободное от мисок место чернильницу и разложила бумаги. - Та-ак! Жених Лопатченко Тимофей Кондратьевич. Невеста… Эй, невеста, тебя звать-то как? Веснуха зарделась, одновременно вздёрнула плечико и развела руки. - Да немая она, ты что, не знаешь? – крикнул кто-то. - Погодьте, а как же я документ оформлю? Не напишу ж в свидетельстве, что жена немая… Веснуха подошла к Зиньке, жестом попросила ручку, бумагу и вывела печатными буквами: «Веснухина Алиса Гордеевна». - Ну вот! – радостно воскликнула Зинька. – Теперь мы знаем, что невеста у нас Алиса Гордеевна, а по фамилии Веснухина. Не-ет, теперь она Лопатченко будет… Моя бабушка малозаметно трижды осенила себя крестом. Зинька закончила оформлять нужные бумаги, заставила вместе с женихом и невестой расписаться и свидетелей, внесла сведения в большую и толстую конторскую книгу, длинно хукнула на гербовую печать и хлопнула ею по брачному свидетельству. Протянув его Тимохе, сказала: - Поздравляю! Теперь вы законные муж и жена! Схватив кем-то уже ополовиненный стакан с самогонкой, чуть ли не залпом выпила его, шумно выдохнула и протяжно воскликнула: - Горько же! Теперь Алиса и Тимоха поцеловались по-настоящему. И в этот миг за окоёмом, над Богомоловским лесом, высоко поднялось багряно-алое зарево, в нем что-то сверкнуло, а следом послышался раскатистый и протяжный, но негромкий рокот. Мужики стали недоуменно поглядывать на чистое, с редкими перистыми облаками небо, а бабы – мелко креститься. Гроза? Откуда? Совсем непохоже… Но гроза всё-таки грянула. Алиса потихоньку отстранилась от Тимохи, её зелёные глаза засияли, над серебристой короной с треском заклубилось множество коротких красно-голубоватых молний, которые тут же превратились в чудный тёмно-зеленый венок из дубовых листьев. На небе со странным и тягучим звуком «Ви-и-у!» косо перечеркнули друг друга две яркие полосы, а платье Алисы стало превращаться в кипенно-белое, пышное, с широкой юбкой кружевное одеяние, над венком появилась сияющая и, не понять, как она держалась, полупрозрачная фата со шлейфом до пят. Передние резцы, что раньше выдавались под верхней губой, сами собой убрались, а у Тимохи пропала зелёная гусеница, как будто её и не было. На его косоворотку улёгся тёмный, в полоску, пиджак, а на лацкане засверкала заслуженная медаль. Кто-то смотрел на это преображение во все глаза, а кто-то согнулся и зажал уши руками. Слишком уж звук от полос на небе был похож на полёт мины или снаряда, который и мне, тогда совсем ребёнку, навсегда врезался в память. Вдруг послышался тоненький, но звонкий голосок серебряного колокольчика, и на столе перед молодыми возникло белое блюдечко со сцепленными золотыми колечками. Все встрепенулись. Алиса взяла их, поднесла к губам и – то ли дунула, то ли поцеловала – разняла их. Маленькое она протянула Тимохе, а большее оставила в левой руке. Мы, замерев, следили за сотворённым на наших глазах чудом. Когда Тимоха уже почти надел кольцо на безымянный палец Алисы, бабка Матрёна вскочила с лавки, заполошно взвыла дурным голосом, схватила клюку и, дробно семеня, побежала к своей хате. Но, не пробежав и половины пути, она стала прихрамывать, как подбитая птица, взмахнула руками, невероятно высоко подпрыгнула и… превратилась в ворону. Клюка, покачиваясь маятником, чёрным пером опустилась в дорожную пыль. А ворона, пролетев к Матрёниной хате, села на тополь и время от времени глухо, тоскливо покаркивала. А свадьба продолжалась, гремя песнями и плясками. Вася уже несколько раз проиграл всё, что знал: и барыню, и матаню, и «семёновну», и польку, и кадриль, и краковяк, а Ксюха морила всех своими частушками, среди которых самой пристойной нашлась «У попа была коза… он на ней дрова возил…».
Когда мы, уже в глубоких сумерках, возвращались домой, бабушка, обняв меня за плечи, горько проговорила: - Ох, грехи наши тяжкие… Вот как бывает, внучек. В одну хату счастье пришло, а другая – осиротела.
Мы не бережем то, что имеем, Пока однажды не потеряем это… навсегда. навсегда?
Часть 1 Я сидела за барной стойкой и курила тонкие сигареты с ментолом. На часах показывало уже четыре утра, но я не спешила идти домой. Я вообще не собиралась ночевать сегодня дома. Была пятница, и можно было без зазрений совести не спать всю ночь. Напротив расположился симпатичный молодой человек. Яркий блондин с теплыми ореховыми глазами, в слегка распахнутой на груди белоснежной рубашке. Кажется, он уже целый час торчал на месте и пожирал меня взглядом. Но все никак не решался подойти познакомиться. И что за мужчины пошли? Или это я выгляжу такой неприступной? Ну, может быть слегка. А в целом я просто сногсшибательна. Короткое, плотно облегающее округлые формы платье сидит идеально. Длинные прямые волосы забраны в тугой конский хвост, макияж и маникюр безупречны. Впрочем, как и всегда. Я допила очередной бокал мартини и, не дождавшись-таки более серьезных, нежели заинтересованные взгляды, действий от приятного незнакомца, собралась переместиться в другой конец зала. И тут в спину неприятно ударил чей-то локоть. Я резко обернулась, готовая высказать нахалу все, что о нем думаю. Нахалом оказался изрядно надравшийся посетитель, удерживаемый под руки приятелями, которые, к слову, выглядели ничуть не трезвее. - Подвинься малышка, - по-свойски кинул мужик и завалился на барную стойку, сдвинув меня с места. - Нам, пжалста, повторить, - не очень внятно произнес посетитель, тыча пальцем в опешившего бармена. - Брось, Вован. Тебе уже хватит, - пытались оттащить его приятели. Все-таки они оказались более благоразумны, чем разошедшийся друг. Но тот не хотел униматься. Мужик начал размахивать руками, еще сильнее двигая меня с места. В итоге я не удержалась и съехала со стула. - Да уймись ты уже! - крикнула я наглецу и пробуравила его яростным взглядом. Мужик сделал вид, что не замечал до этого моего присутствия. А потом как-то нелепо расхрабрился и попер вперед. - О, какая красотка. Одна, в таком месте. А может нам с вами познакомиться? – начал клеиться выпивала, а потом и вовсе потянулся ко мне руками. Я гневно оттолкнула его. Но мужчину это только больше раззадорило. Как, впрочем, и его приятелей. Да уж, оказаться в окружении трех перебравших типов совершенно не входило сегодня в мои планы. Я судорожно начала шарить по залу глазами в поисках куда-то запропастившейся охраны. И где шляются эти бестолковые верзилы, когда они нужны? Вот вечно ведь мельтешат перед носом, а сейчас, как назло ни одного в поле зрения. Верзил я так и не дождалась. Однако это меня ничуть не огорчило, потому что вместо охранников передо мной вдруг всплыл тот самый блондин. - Боюсь вас огорчить, но девушка со мной, - уверенным тоном сказал незнакомец и галантно подставил мне руку. Я без колебаний ухватилась за его локоть, и мы вместе вышли на свежий воздух. Мне вдруг захотелось расхохотаться. Видимо поддатая троица заставила меня не слабо понервничать. Смех я все же сдержала и, обернувшись, к своему спасителю мило сказала: - Спасибо, что выручили. - Всегда к вашим услугам, - благородно ответил мой рыцарь и даже приложился губами к ручке. Мне стало слегка неловко и, чтобы скрыть внезапное смущение, я легонько засмеялась. - Я Лена, - первая представились незнакомцу. - Максим. Рад знакомству. На несколько мгновений между нами повисла тишина, а потом он непринужденно улыбнулся и предложил: - Если вы не против, мы могли бы продолжить знакомство в другом месте. Скажем более безопасном, - Максим покосился на двери только что покинутого клуба. - Я вся ваша! – непринужденно согласилась я, и, взяв нового знакомого под локоть, пошла следом за ним. Мы гуляли до рассвета. Просто гуляли. Вдоль по безлюдным улицам, по набережной, по тихим сонным московским аллеям. И наблюдали, как медленно светлеет небо над крышами старинных домов. Не смотря на то, что я была на высоченных каблуках, мне было совсем не тяжело. Однако Макс то и дело справлялся, не устали ли мои прекрасные ножки, и предлагал присесть чуть ли ни на каждую встреченную лавочку. Новый знакомый оказался отличным собеседником. Разговор шел весело и непринужденно. Да, мне определенно нравились мужчины с хорошим чувством юмора. И к утру я, кажется, уже совсем потеряла голову и была влюблена словно школьница.
¬*** Я тихонечко открыла дверь и зашла в квартиру. Сняла туфли и небрежно кинула их в прихожей. Дорогой дубовый паркет встретил ступни прохладой. Я огляделась по сторонам в поисках тапочек, но они куда-то бесцеремонно спрятались. Пришлось идти так. Проходя мимо кухни, услышала, как кипит чайник. Черт, уже проснулся. И чего ему не спится в субботу утром. Заглянула в дверь, с надеждой не застать там мужа. Но он, как назло, стоял у стола, листая свежую газету и дожевывая вчерашний вишневый пирог. А под столом, прямо возле мягкого кухонного уголка валялись мои тапочки. - Привет, - кинула я супругу и полезла под стол за беглецами. Муж не ответил, все так же заинтересованно уставившись в газету. По ноге скользнуло что-то пушистое. Я протянула руку и подтащила к себе кота. Мягкого, пухового, урчащего, словно тракторный двигатель. - Ты Барсика уже кормил? - решила уточнить у супруга. Уж очень котяра был ласковым, наверняка попрошайничал. - Нет, - коротко ответил Игорь и, отложив газету, полез в холодильник за свежей рыбкой для нашего любимца. Барсик с меня тут час переключился на мужа и стал тереться круглым лбом о его ногу. - Как новый ухажер? – равнодушно спросил мужчина, удостоив мою внешность оценивающего взгляда. - С чего ты взял… - я хотела было начать отнекиваться, но этого не потребовалось. - Ты кольцо обручальное сняла, - так же равнодушно заметил Игорь, а я невольно глянула на пустую руку. – А я вот свое не снимаю. Женщин привлекают женатые мужчины, - усмехнулся супруг и, наконец, кинул нетерпеливому котяре пару мелкий рыбных тушек. Тот с аппетитом накинулся на еду и заурчал еще сильнее. - Ладно, раз уж ты пришла, свари кофе. А я пока в душ схожу, мне на работу сегодня, - бесцветно сообщил муж и, не дожидаясь согласия, закрыл за собой дверь ванной. Мне дико хотелось возмутиться, но я попросту не успела этого сделать. И в душ тоже хотелось. Платье насквозь провоняло табачным дымом, и даже многочасовая прогулка не выветрила едкого запаха. Принюхавшись к наряду, мне тут же захотелось его стащить, что я собственно и сделала, оставшись стоять на кухне в одном нижнем белье. В конце концов, это моя кухня, в чем хочу, в том и хожу. Кофе я все-таки сварила. Нет, не потому, что хотела угодить супругу, просто мне и самой не помешало бы взбодриться. Та бурда, что мы пили с Максом в кафешке, ничуть не поспособствовала этому процессу. А вот мой домашний кофе другое дело… Я уже во всю потягивала за столом ароматный напиток, когда из душа вернулся Игорь. Гладко выбритый, надушенный дорогим одеколоном. Муж всегда следит за внешностью. Работа обязывает выглядеть представительно. Супруг вновь оценивающе обвел меня взглядом, заинтересованно приподняв одну бровь. - Красивое белье, - вот и все, что он смог сказать о моей сногсшибательной внешности… Да, наверно, когда целыми днями видишь жену в неглиже уже перестаешь замечать какая у нее потрясающая фигура. Ну, а я делаю вид, что не замечаю его. Хотя, если признаться честно, изредка вздрагиваю, уперевшись взглядом в крепко сложенное тело супруга, без единого намека на ожирение или пивное пузо. Но последнее время это происходит все реже. Все рано или поздно приедается, надоедает. Кофе пили молча. Он не спрашивал, где я пропадала всю ночь. А мне было совершенно не интересно, зачем он в субботу опять идет на работу. И на работу ли… Муж юрист. Хороший юрист. Высокооплачиваемый. Иногда мне кажется, что работа для него - это все. И даже чуточку больше. Он вечно пропадает в офисе, ходит по заседаниям, мотается по всей Москве, встречаясь с крупными клиентами. Ну и все в этом духе. Мне, на самом деле, грех жаловаться. У нас шикарная квартира, две машины. Хватает и на развлечения и на отпуск. Жаль только, что живем не в центре, но это уже мелочи. Когда-то, в самом начале карьеры Игоря, у нас вообще ничего не было… И это нас нисколько не волновало. Да, было трудно. Сейчас стало проще… И в то же время невыносимей…
***
С Максом мы договорились встретиться в шесть. Муж к этому времени домой еще не вернулся, так что я, быстро накидав ему записку, что пошла по магазинам, натянула свои любимые, плотно облегающие штанишки и вынырнула на улицу. Хотя, записка наверно была лишней. Мы уже давно не отчитываемся друг перед другом, куда идем и что делаем. Вечер был немного прохладный, но меня это ни капельки не разочаровало. Машину я брать не стала. Вызвала такси. Вдруг решу выпить сегодня немножко винца, ну или чего покрепче... Когда я подъехала к ресторанчику, Макс уже был на месте. Стоило мне его увидеть, как сердце бешено заколотилось, а в животе запархали бабочки. Он безумно обаятельный. Небольшие ямочки на щеках, проступающие каждый раз, когда он смеется (а смеется он много) просто сводят меня с ума. Вечер был прекрасный. Мы много болтали, пили хорошее вино, изредка курили. А когда совсем стемнело, отправились к нему. Квартира у Максима оказалась маленькой, но довольно уютной. Не сравнить, конечно, с моим семейным жилищем - трехкомнатной квартирой-студией в одном из элитных Московских районов, где я все обставила по собственному вкусу. Но все же. Мой придирчивый дизайнерский глаз даже отметил несколько неплохо подобранных элементов, и особо понравились потрясающие невесомые шторы в спальне. Где-то глубоко в подсознании пробежала мысль, что дом Макса не очень-то походит на холостяцкое жилище. Но я быстро откинула это предположение, посчитав, что не у всех мужчин напрочь отсутствует вкус. Долго любоваться шторами не пришлось. Гораздо дольше пришлось любоваться на потолок. Хотя, что там можно было увидеть при выключенном свете? А выключили мы его буквально через пять секунд после того, как включили. Макс настойчиво увлек меня на кровать, и дальше все закружилось будто в пьяном танце. Горячие поцелуи, периодически попадающие совсем не туда, куда метили. Нежные прикосновения. Ласковые слова, которые он то и дело шептал мне на ушко. Столько комплиментов, как за эту ночь, я, пожалуй, за всю жизнь не получала. И проснувшись утром в мягкой теплой постели рядом с потрясающим блондином, я почувствовала себя по-настоящему счастливой. Но весь сказочный настрой отравляло одно неприятное ощущение, которое, как маленький червячок, подтачивало меня изнутри. Рано или поздно все равно нужно было появиться дома, хотя бы для того чтобы переодеться. И там, как ни крути, я бы столкнулась с Игорем и его вечно надменным ледяным взглядом. И осознав это, в моей голове само собой всплыло неизбежное решение, которое я так давно откладывала на потом.
***
- Я хочу развода, - прямо так и сказала ему, как только ступила на порог кухни. Муж отвлекся от газеты и удивленно на меня посмотрел. Неужели заметил, наконец, мое присутствие… - Чего? – переспросил Игорь. - Что слышал! Я хочу развестись! – сказала я, повысив тон голоса. - Ну, хорошо, - пробубнил супруг и вновь ухватился за газету, будто ему вообще дела не было до нашего брака. - Ты устроишь все? – задала я свой второй вопрос. - Почему я? Ты же хочешь развода. Ты и устраивай, - с холодной рассудительностью заключил мужчина. - А ты будто не хочешь?! - чуть не выкрикнула я, совершенно взбешенная его отстраненным тоном. - Меня наш брак не особо напрягает, - так же холодно ответил супруг, а я вконец не сдержалась, вырвала у него из рук газету и швырнула в сторону. - Черт, я же разговариваю с тобой! – гаркнула я. - Ты не разговариваешь. Ты уже орешь! - в свою очередь прикрикнул на меня муж. – Ты попросила развода. Я сказал хорошо. Что ты еще хочешь? - Хочу, чтобы ты все устроил. - С какой стати?! - С такой, что ты юрист! И ты лучше в этом понимаешь. Муж порывисто встал, открыл фрамугу окна и закурил. - Лен, у меня дел сейчас невпроворот, - сказал он, намного смягчив голос. Мне даже показалось, что на лице у него промелькнуло сожаление. – Это никак не подождет? - Ты можешь хоть раз уделить время мне, а не своей работе? – прорычала я, давя на уязвимое место мужа. Работа всегда была для него важней, и мы не раз ссорились из-за этого. Вот и сейчас та же песня. На супруга, кажется, это произвело должное действие, по крайней мере, вместо того, чтобы дальше продолжать отнекиваться, он просто тихо и спокойно ответил: - Хорошо. - Хорошо? – на всякий случай переспросила я. Вдруг ослышалась. - Да. Я все устрою.
***
Предстоящий развод меня ничуть не напрягал. Напротив, я была рада, что скоро стану свободной и смогу делать все, что заблагорассудится. Представляла, как перееду к Максу, или он ко мне. Почему-то невероятно хотелось сказки. Романтичной, с добрым концом, а ля жили они долго и счастливо. С мужем так не вышло. Но ведь если не получилось с первого раза, значит нужно попытаться снова? И мне очень хотелось попытаться с Максимом. Он был внимательным, заботливым. Интересовался, как у меня дела. Что происходит в моей жизни. Максим работал в рекламном агентстве и был человеком творческим и общительным. Так же как и я. Мы часами могли обсуждать работу, искусство, классную музыку. Нам никогда не было скучно вместе. С ним я была как в раю. Дома появлялась редко. Игорь ходил мрачнее тучи. Не знаю, то ли из-за развода напрягался, то ли на работе проблемы были. Я не спрашивала. Мы почти не виделись. А когда виделись, он либо куда-то спешил и тут же убегал, либо был не очень трезв, и от него невыносимо пахло дешевыми женскими духами. Но меня это не волновало. Терпеть мужа оставалось совсем чуть-чуть. К тому же, как только я убегала из дома и встречалась с Максом, обо всем остальном я тут же забывала. Но было совершенно глупо и неразумно верить в то, что бывают идеальные мужчины и безмятежные отношения. И мне уже очень скоро пришлось снять свои розовые очки. Все было, как обычно. Я возвращалась после работы и позвонила возлюбленному, хотела приехать к нему и устроить небольшой романтический вечер. - Ох, Лен. Прости. Я сегодня очень поздно буду. Работы невпроворот. Давай в другой раз, - сказал он мне по телефону. Я слегка огорчилась. Но потом подумала и решила, что сделаю ему сюрприз. Заехала в магазин. Купила фруктов, сладостей. Максим страшный сладкоежка. И часам к девяти вечера причалила к его подъезду. Думала, дождусь его в машине, а потом… А потом я увидела свет в окнах квартиры. Может уже пришел? Я схватила покупки и помчалась наверх. Дверь открыла незнакомая девушка. Блондинка в коротком домашнем халатике и розовых тапочках. - А где Максим? – первое, что мне пришло в голову спросить. - На работе, - спокойно ответила блондинка. – А вы кто? - А я … - я немного замялась с ответом, но все же сказала то, что наверно было ближе всего к истине. – Я его девушка. - А я тогда кто? – вытаращилась на меня девица, а у меня сердце ухнуло вниз. Версия с сестрой, домработницей, кузиной и просто хорошей знакомой развалилась вдребезги. Как оказалось, девушку звали Юлей. Они с Максом уже полгода, как жили вместе. И вроде, собирались пожениться. А последние две недели она просто навещала родителей в Саранске. Вот так вот просто и тривиально мои мечты разбились на мелкие колючие осколки. Юля, как ни странно, на меня отреагировала вполне адекватно. Не стала рвать волосы, оскорблять или вытворять еще чего-нибудь непристойное… Нормальная девушка. Такая же, как и я. Со своими проблемами и надеждами. Мне в какой-то момент даже стало ее жаль…А себя было жаль еще больше… Хотя нет, не так… На себя я злилась. Очень злилось. Чувствовалась ведь женская рука в доме. Но при этом, сколько раз я не была в квартире Макса, женских вещей там ни разу не встречала. Ни одежды, ни второй щетки в ванной, ни геля для депиляции или крема для лица… Это ж как надо было конспирироваться? Или я просто слепая? Короче, вышла я из квартиры минут через двадцать, без фруктов, конфет (оставила Юле на прощание) и без парня. Выходя из подъезда, увидела, как подъезжает машина Максима. Он проехал мимо, осветив меня яркими фарами. Мне не хотелось с ним говорить. И видеть не хотелось. Я шустро запрыгнула в свою Мазду и погнала прочь от этого злосчастного подъезда. А он не стал меня догонять….
*** Дорога до дома прошла как в тумане. Настроение было паршивое, хуже не куда. От охватившей сердце боли хотелось выть, материться и плакать одновременно. Наверно, мне еще никогда не было так плохо. Хотя, нет. Было один раз. Когда впервые узнала, что муж мне изменяет. Я тогда ездила в командировку в Питер. Обучение от фирмы. Уехала всего на два дня. А по приезду нашла розовые женские трусики, больше похожие на пару веревочек, между подушек нашего дивана. Я ему ничего не сказала. Не стала скандалить. Между нашими мирами уже тогда была целая пропасть. И еще больше усложнять и без того непростые отношения не хотелось. Я поступила по-другому. Точнее поступила так же, как он. Изменила ему в тот же вечер. От сердца немного отлегло, но все равно на задворках души жалобно скреблись кошки. Муж и сейчас изменяет мне. Но такой боли, как прежде, это уже не причиняет. В отличие от Макса он этого никогда не скрывал. Никогда не врал, не придумывал глупых оправданий и нелепых историй. Я не терплю лжи. Больше всего на свете ненавижу фальшивую неприкрытую ложь. И именно ее я получила в подарок от нового возлюбленного. В общем, с мрачными мыслями и таким же настоем я вернулась домой. Привычно скинула туфли в прихожей. И, как всегда, не нашла своих тапочек. Единственное, чего мне сейчас хотелось - это нырнуть в горячую воду и не вылезать оттуда, пока сама собой не иссякнет злоба. Я на автомате прошла в гостиную и уже было намеревалась завернуть в ванну, как услышала женское хихиканье у себя за спиной. Резко развернулась. Прямо посреди гостиной, на нашем огромном кожанном диване сидел Игорь в окружении двух пышногрудых блондинок. Захотелось орать. Орать так, чтобы стены затрещали по швам. Но голос куда-то пропал, не давая вымолвить ни слова. И тогда я просто взяла с комода хрустальную вазу и разабила ее об пол. Блондинки синхронно подпрыгнули на диване. Муж озабоченно повернул ко мне голову и прорычал не своим голосом: - Ты что, совсем сдурела? Я проигнорировала его вопрос. - Какого черта, ты притащил сюда этих шлюх? В наш дом? - не сдержалась я, изливая на супруга всю накопившуюся злобу. - Это мой дом, что хочу, то и делаю, - огрызнулся мужчина. - Это пока что НАШ дом! Не смей водить сюда своих баб! - Пусик, а кто это? - подала голос одна из блондиночек, а я чуть не подавилась смехом, услышав, как девица назвала Игоря. - Моя жена, - без колебаний ответил подружке супруг. - Так ты, и правда, женат? - синхронно переглянулись блондинки. - А мы думали, ты шутишь... - Ага. Шутит. Я сейчас вам так пошучу! Вон отсюда живо! - я так прикрикнула на блондинок, что они, испугавшись, живо повскакивали с дивана. Муж нехотя поднялся вслед за ними. - Ладно тебе. Не истерии. Уходим уже, - спокойно сказал супруг, взял с вешалки легкую ветровку и вышел вслед за любовницами. А мне хотелось крошить. Все вокруг. Если бы на комоде стояла еще одна ваза, я бы и ее разбила на мелкие кусочки. Я сделала резкий шаг вперед, намереваясь найти какой-нибудь предмет для уничтожения в другом углу гостиной, и тут голую ступню прорезало рассыпанное по полу стекло. Я заорала, что есть мочи. Осколки окрасились кровью, а я рухнула на них сверху, еще и уколов о мелкие крошки нежные ладони. И разрыдалась. От боли, от унижения, от огорчения. Надо было спасать кровоточащую ногу. А я просто сидела и рыдала, не в силах унять слез и дрожи, пробирающей тело. А в следующий момент произошло то, чего я никак не могла ожидать. На мой крик скорее сбежался бы весь дом, появились полицейские с собаками, или отряд МЧС вместе с ОМОНом. Но вместо этого в квартиру вбежал обеспокоенный Игорь. - Дура! Говорил же, оставляй тапочки у входа. Бросаешь их вечно, где ни поподя. Он прямо в обуви вошел в зал, глянул на перепачканную кровью ногу и, сдвинув мыском туфель крупные осколки, нагнулся и взял меня на руки. Потом усадил на диван, уложил раненую ступню на журнальный столик, и красная жидкость засочилась по отполированной дубовой поверхности. - Не дергайся, - сурово сказал муж, и, сосредоточившись, вытащил осколок. - Не так уж и страшно, всего лишь кожу подсняло. - А чего кровь так хлещет? - не понятно, зачем спросила я. Будто думала, что он сможет мне ответить. Он и не ответил, просто укоризненно глянул на меня из-под черных ресниц. Потом достал из шкафчика в журнальном столике бутылку водки, шустро раскупорил ее и облил мне ногу. Кожу защипало, и я болезненно зашипела. - Может тебя в травму отвезти? - предложил муж, но я отрицательно замотала головой. Чего я меньше всего сейчас хотела, так это сидеть в очереди в районном травмпункте. – Ну, тогда сама перебинтуешь, - равнодушно кинул мужчина и пошел в комнату за аптечкой. Честно говоря, я ждала, что он сам перевяжет мне ногу, но он только бросил коробку на стол и сухо заметил: - Ну вот, кровь уже перестала. Но ты все равно перевяжи, чтобы кожа приросла. Я глянула на него щенячьими глазами, в которых однозначно читалось, что обо мне нужно позаботиться. - Ты же знаешь, я этого не умею, - ответил муж на мой немой вопрос. - И вообще, меня ждут. И так уже задержался тут с тобой. Мне опять захотелось разрыдаться. Ну почему, когда он мне нужен, он так поступает? Нет, чтобы посидеть со мной. Успокоить. Дать поплакаться в жилетку. Я бы конечно вряд ли стала рассказывать мужу о том, что произошло с Максимом, но все равно безумно хотелось, чтобы кто-то был рядом. А этот бездушный гад просто развернулся и ушел. Побежал к своим грудастым подружкам. Сволочь! Подонок! Мерзавец! Ненавижу его. На коленки запрыгнул кот. Теплый, мягкий и толстый. Ну, хотя бы кто-то решил меня пожалеть. Котяра улегся рядом, замурчал и начал запускать коготки в обивку дивана. Я легла рядом, уткнулась носом в пушистый бок и тихонько заплакала.
***
К утру нога почти перестала болеть. Но я, все же, старалась ступать на нее, как можно меньше. А то вчера прошлась разок до туалета…Рана разошлась и начала кровить. Пришлось красные следы от паркета оттирать. На работу сегодня не пошла. Собственно, сослалась на ту же больную ногу. Хотя, через два часа одинокого пребывания в квартире, уже слегка пожалела об этом. На работе хотя бы можно было отвлечься от скверных мыслей о Максе. И о муже… В то время, как я бренно лежала на диване и мучилась от безделия, вокруг меня кругами ходил Барсик, все настойчивее требуя внимания к своей кошачьей персоне. В итоге, он все же вынудил меня встать, и я, слегка прихрамывая, побрела на кухню. Разморозила ему кусочек мяса из холодильника. А потом, не понятно зачем, разморозила и всю упаковку свинины, найденную собственно там же. Готовить я никогда не любила. И что делала свинная вырезка в морозилке, откровенно не понимала. Не Игорь же собрался ее пожарить. У него-то тем более нет времени на готовку. Хотя... На беспутных баб у него время есть, значит и на готовку могло найтись. А может он и вовсе купил мясо для Барсика. Теперь понятно, почему котяра так быстро жиреет. Как же ему не толстеть, если кормят отборной вырезкой. В общем, делать было нечего. Так что я, недолго думая, решила поэспетементировать со сковородкой. Точнее это решили мы. Я и бутылка отменного красного вина, которая, кстати говоря, самовольно вылилась в сковородку, буквально за пять минут до готовности поджарки. И сделала блюдо по истине божественным. Я наелась до отвала и улеглась дрыхнуть в гостиной под негромкий бас широкого плазменного телевизора.
Проснулась от оглушительного хлопка двери. Вот и вернулся мой благоверный, и, судя по тому с какой силой он шибанул дверь, настроение у него было самое что ни наесть паршивое. Он, не поздоровавшись, прошел в дом, зарулил на кухню. И я так подразумеваю, остолбенел от неожиданности. Потому что до моего слуха вдруг донеслось: - Ну, ни фига себе. Ты что пожрать приготовила? Ответа моего ему, конечно, не требовалось, так что дислокацию я менять не стала. Слышала только, как зашкворчала сковородка, потом вилка скреблась о дно тарелки. Ну, и, окончательно насытившись, супруг все-таки решил навестить виновницу торжества, то есть меня, в соседней комнате. - Мясо объедение! - похвалил мужчина. Ну, надо же. Оказывается, чем реже готовишь, тем проще нарваться на комплимент. - Надо тебе почаще болеть. Может, хоть кормить меня нормально будешь, - посмеялся муж. - Козел, - прошипела я себе под нос. - Или, может, это на тебя наша вчерашняя ссора так подействовала? - едко вставил Игорь. - Хотела загладить вину? Вазу, кстати, если помнишь, моя мама подарила. На первую нашу годовщину, кажется. - Помню. Эта ваза мне никогда не нравилась. - Так и думал, - холодно бросил мужчина, проглотив обиду. - Ну, ты всегда была слегка неуравновешенной. Как что - сразу истерика. - Это я неуравновешенная? - во мне опять прорезалась злоба. - Ну, не я же? Я как раз таки спокойно отреагировал на твое появление. Хотя ты, между прочим, нам помешала. Я не ждал, что ты заявишься ночевать домой... - Ах, я вам помешала? - вот тут я уже окончательно закипела и была готова высказать ему все, что думаю. - Спишь с кем попало, а я еще тебе мешаю?! - Вот только не строй из себя монашку, - отмахнулся Игорь. - Сама то? Мужиков меняешь, как перчатки. - Я, по крайней мере, не вожу их в наш дом! - прикрикнула для пущей убедительности. - Мне плевать с кем ты спишь. Хоть всех проституток Москвы сними разом. Но не смей водить их в этот дом, пока я тут живу! Я не собираюсь убирать за вами грязь и находить чужие женские трусики в своем диване. - Да что ты несешь?! - повысил голос мужчина. - Никого я не водил. И не было никаких трусиков в диване. - Как же? - оскалилась я. - Ну, вчерашний вечер не в счет. Ты попросила развод, и я думал, что квартира теперь в моем распоряжении, раз ты скоро съедешь... - Я не про вчерашний вечер… А про себя подумала, что он наверняка и помнить-то уже не помнит ту девку, что оставила здесь свое белье. - Да, говорю тебе. Не водил я сюда никого. Уймись ты уже! - настаивал Игорь. - Не уймусь. Потому что ненавижу, когда мне лгут. А ты сейчас нагло и неприкрыто лжешь! - мой голос уже не был моим, это был рык взбешенной собаки, надрывно выходящий из гортани. А муж, обычно такой холодный и уравновешенный, сейчас походил на разъяренного пса, всеми силами охраняющего вверенную ему территорию. - Я лично нашла трусики твоей любовницы! Муж нервно рассмеялся в ответ. - У тебя точно крыша поехала. И когда же это было?! – с интересом спросил супруг. - Когда я вернулась из командировки. Помнишь, ездила на выходные? Он вдруг резко перестал смеяться. - Погоди… Это, когда тебя в прошлом году в Питер отправляли? - Именно. Муж дернулся с подлокотника дивана, на котором до этого сидел, распахнул балконную дверцу и закурил. Он часто затягивался, неловко стряхивая пепел дрожащими руками, потом резко затушил бычок и крикнул что есть мочи. - Ты дура, Ленка! Какая же ты дура! Я опешила так, что у меня глаз задергался. - Меня вообще в те выходные дома не было. Я с сокурсником на рыбалку уезжал на Круглое озеро на все два дня. А в квартире... - он глубоко вздохнул от нехватки воздуха. - А квартиру у меня Лешка на вечерок просил. Кузен мой. Он тогда на каникулы в Москву приезжал. И в общем... - дальше слов у него просто не хватило. Супруг уселся на диван и обхватил руками голову. А я стояла как вкопанная, не зная верить ему или нет. Хотя, какой ему был смысл врать? Между нами и так все было кончено, и еще один укол в сердце не сыграл бы никакой роли. - Почему же ты ничего не сказала, Лена? Почему?! Не потребовала объяснений, не дала мне оправдаться? - Игорь резко вскочил с дивана и начал трясти меня за плечи. - Почему? - Не ори на меня! - только и смогла выкрикнуть я. Сознание уже отказывалось что-либо воспринимать. Хотелось, чтобы он просто отстал от меня, оставил, наконец, в покое. - Не орать на тебя? - все продолжал заводиться мужчина. - А что мне делать? Ты понимаешь, что ты наделала, дура ты упертая? Ты понимаешь, что разрушила наш брак! - Это я разрушила наш брак?- я чуть не захлебнулась от возмущения и пошла в атаку: - Может быть, это я днями и ночами торчала на работе? Может быть, это я не замечала твоего присутствия, уперевшись носом в газету или скучный новостной канал? Может быть, это я приходила в постель, когда ты уже глубоко спал? Или, может, это я трахала тебя, только когда мне нужно было расслабиться и выпустить пар. - Ах, вот оно что... - задумчиво сказал супруг, и по его выражению лица я поняла, что из всего сказанного он услышал только последнюю фразу. Он порывисто встал, схватил с дивана пиджак и едко огрызнулся: - Что ж, пойду выпущу пар. Я резко вскочила и преградила ему дорогу. - Не смей уходить! Муж толкнул меня в сторону, но я решительно схватила его за рукав, не давая уйти. И тут жесткие, повелительные руки развернули меня спиной и бросили на край стола. Я больно ударилась косточкой, но возмутиться не успела. Он прижал меня животом к твердой столешнице и одним движением стянул юбку. Все закрутилось так быстро, что я не сразу сообразила, что происходит. Почувствовала только горячие губы у себя на шее и настойчивую мужскую коленку, раздвигающую ноги. А в следующее мгновение я заорала. Нет, ни от боли, ни от страха, ни от чувства неизбежности, застигшего меня врасплох. Я кричала от наслаждения. Внезапного, спонтанного, безрассудного и так давно забытого. Муж силой сжимал мои бедра, обещая оставить синюшные следы от цепких пальцев на мягкой коже. Молчал и только шумно пыхтел у меня над ухом. А когда закончил, резко отстранился и обессилено рухнул на диван. С нами давно такого не было. Давно не было так горько и так сладко одновременно. Кажется, с медового месяца, ну, или близко к тому. Мы вообще скоропалительно расписались. Не могли друг без друга. Все наши нечастые встречи проводили в постели. Часами напролет. Даже на поесть не могли отвлечься. Никак не могли насытиться друг другом. И хотели неизменно, каждый день и каждую ночь, проводить вместе. Потому и поженились. Поначалу все шло как по маслу. Страсть, желание и яркие эмоции застилали глаза и не давали разуму адекватно мыслить. А потом, через пару месяцев, влечение постепенно начало угасать. Все стало скучным и однообразным. Поговорить было не о чем, общих друзей не нашлось. И оказалось, что рядом находятся два совершенно разных человека, не знающих и не понимающих друг друга. Сгоревших, как два глупых неопытных мотылька, опасно приблизившихся к открытому огню. Воспоминания всплыли в голове, словно цветные картинки, затонувшие в глубине сознания. И сейчас, опять это чувство из нашей далекой молодости (хотя на самом деле не так уж давно это было, всего-то пару лет назад, но, казалось, что прошла уже целая вечность) прорезалось наружу, давая выход необузданной страсти, сладко охватившей низ живота. Я так и осталась лежать на столе. Внутри все еще приятно гудело тепло, и мне не хотелось даже шевелиться, чтобы не потерять этого необыкновенного ощущения. Наваждение постепенно отступало. Я провела рукой по мокрому лицу. Неужели ревела? С чего бы это? Кончики волос тоже были мокрыми. Я отерла щеки и слегка пригладила растрепавшиеся локоны. Во рту предательски пересохло от недавнего крика. Я огляделась в поисках воды, но, как и предполагалось, рядом ее не оказалось. А идти на кухню за стаканом было уж очень лень. Наплевав на юбку, я прошлась по ней ногами и села на диван рядом с мужем. Его, кажется, уже тоже отпустило. Он медленно повернулся ко мне и осипшим голосом произнес: - Прости. Не знаю, что на меня нашло. - Ничего, - ответила я на автомате, даже не повернув к нему головы и пялясь куда-то в одну только мне видимую точку. - Мне понравилось... Муж округлил глаза и, вроде как, даже приоткрыл рот от удивления. - Ты серьезно? Я все-таки соизволила посмотреть на него - встрепанного, вспотевшего и, кажется, слегка обезумевшего, и, мягко улыбнувшись, произнесла: - Да. Это было потрясающе. Как раньше... Не знаю, что руководило им в следующий момент, но он вдруг притянул меня к себе и жадно приник к губам. А я и не собиралась сопротивляться. Крепко обхватила его за шею, и сумасшествие повторилось еще раз. Уже на диване, жалобно скрипевшем дорогой кожей. Вот как ползу, так и отражаю!
Часть 2 Бракоразводный процесс только что завершился. Последняя наша ночь, какой бы жаркой и сумасшедшей она не была, уже не могла ничего изменить. Мы оба понимали, что это всего лишь мимолетное желание. А возможно, дань тем прекрасным временам, когда нам было хорошо вместе. Воплотившееся в реальность воспоминание. Прощание друг с другом и ушедшей любовью.
Все договоренности были достигнуты, бумаги подписаны, а желанная свобода, которой нестерпимо хотелось прежде, почему-то оказалась не такой уж и желанной. По крайней мере, кричать от счастья совсем не тянуло. Напротив, душу сжимала какая-то непривычная тоска. Наверно, было жаль потраченных впустую лет. Бессмысленных и не приведших к какому-либо вменяемому результату. Возможно, муж был прав, и нам стоило завести детей. Он предлагал пару раз, но я категорически отказывалось. Я была еще слишком молода для воспитания ребенка, да и сейчас не смогла бы решиться на этот шаг, будь даже у нас все замечательно. А вообще, я даже рада, что у нас нет детей. Тогда с разводом было бы гораздо сложнее. Мы кота-то с трудом поделили. Игорь настаивал, чтобы Барсик остался у него, говорил, что животное привязано к дому и переезд для него будет страшным стрессом. Я во всю эту чушь не верила, считая, что лучше смогу позаботиться о нашем любимце. Хотя, даже не знаю, кто из нас больше времени с ним возился… А по правде, мне просто не хотелось оставаться одной в новом необжитом доме. И, в конце концов, муж, точнее бывший муж, мне уступил, позволив забрать длинношерстного дымчатого котяру с собой.
Через три дня он неожиданно позвонил. На мобильнике просто высветилась надпись «Любимый». Надо было сразу его переименовать, но я тогда даже не задумалась на этот счет. Зачем интересно звонит? Мы когда были женаты, он звонил-то не чаще раза в неделю. И то в основном просил купить каких-нибудь продуктов домой. Может, забыла что-то из вещей в нашей старой квартире? - Алло. Ты чего звонишь? - Ой… - послышалось в трубке. – Лен, ты что ли? - Ну, да я. А ты кого ожидал услышать? – в наглую звонит мне сразу после развода и еще умудряется спрашивать, я ли это… - Извини. Не туда попал, - начал оправдываться бывший. – Матери хотел позвонить. - А. Ну ладно, - я уже почти сбросила звонок, как услышала в трубке быстрое: - Постой! Как дела? – непринужденно спросил Игорь, будто мы давние знакомые. - Да, нормально. Все по-прежнему. А у тебя? – из солидарности поинтересовалась я. - У меня тоже. Все по-прежнему… Уже обжилась в новой квартире?- кажется с интересом спросил бывший. - Да, почти. Спасибо, что Барсика мне оставил. - Не за что, - спокойно сказал мужчина, но я отчетливо услышала на том конце провода огорченный вздох. Да по котяре он явно скучал гораздо больше, чем по мне. - Ну ладно. Мне надо бежать. Пока, - поспешила я закончить разговор и моментально отключилась.
***
У меня сломалась машина. Моя любименькая, хорошенькая, красненькая. Просто однажды утром отказалась ехать. Что там полетело, я, конечно, сама разобраться не смогла. Техобслуживанием моего автомобиля занимался исключительно муж, а я знала только, где находится бак для бензина, а остальным предпочитала не забивать голову. Пришлось везти мою малышку в сервис. Там мне наговорили кокой-то непонятной ерунды, выставили счет на кругленькую сумму и сказали, что ремонт займет по меньшей мере неделю. Вот тут я окончательно расстроилась. Целую неделю без машины! Как теперь ездить на работу, в магазин, в ночной клуб? Моему расстройству не было передела. Хотелось завыть, но я взяла себя в руки и мужественно пересела на метро. А ведь мы с мужем познакомились именно в метро. Помню, я тогда ехала с вечерней учебы, уставшая и замученная. Рядом сидел симпатичный молодой человек, но я не особо к нему присматривалась, не то настроение было. А вы как хотели, после девяти часового рабочего дня и еще трех часов напряженной учебы в университете? Тут уж приходилось спать, где попало. Ну, вот я и вырубилась. А проснулась примостившись головой на плече у того самого симпатичного парня. - Конечная, - сказал он, мягко улыбнувшись. – Вы свою станцию случаем не проехали? - Нет, это как раз моя, - честно ответила я, безудержно краснея. – Извините… - Да, ничего страшного, - непринужденно ответил незнакомец. Мы одновременно поднялись с сидения, я схватилась за тяжелую сумку набитую учебниками и документами с работы. Парень тут же подхватил ее. - Давайте, помогу, – предложил он вежливо, я отказываться не стала. Потом он проводил меня домой, мы обменялись телефонами, и пошло поехало… Вагон метро со скрипом тронулся с места, а я, вынырнув из воспоминаний, растерянно огляделась по сторонам. Переполненный людьми поезд еле дышал. Пассажиры неохотно теснились друг к другу, то и дело, перехватывая железные поручни и переступая с ноги на ногу. Хорошо, что мне удалось занять место. Ехать далеко. С конечной до самого центра. Надо же, а ведь когда-то любила ездить в метро. Игорь жил на той же станции, и мы, бывало, по утрам встречались на платформе, садились в последний вагон и ехали на работу. Всегда молча, крепко взявшись за руки и иногда целуясь, наплевав на укоризненные взгляды окружающих. Чертово метро. Что ж так тянет на воспоминания? Все, эту страницу книги я уже перевернула, хватит возвращаться. Хватит! Надо было чем-то отвлечься. И как только я об этом подумала, зазвонил спасительный телефон. Я удивилась качеству сигнала в подземке и взяла трубку. - Привет, Ленка, - раздался звонкий голосок. - Привет, Марин. Звонила моя закадычная подружка. Мы были знакомы еще со школы. В университете так вообще были неразлучны. А сейчас… Мягко говоря, выделись не часто. Замуж мы вышли почти одновременно. Только вот Маринка с мужем сразу решили завести ребенка. И с тех пор общаться со старой подружкой стало не выносимо. Все вопросы сводились к беременности, детям и тому подобным вопросам. Я честно терпела первые пару месяцев, а потом это самое терпение закончилось. Теперь мы видимся не чаще раза в три-четыре недели или по праздникам. И то больше двух часов я у нее высидеть не могу… Она вроде не обижается… Надеюсь не обижается… - Как дела? Ты дома? – спросила подружка. - Нет, я в метро. Тут не очень хорошо слышно. У тебя что-то важное? - Да, я по делу звоню, - честно призналась Марина. – Мне помощь твоя нужна. Точнее мужа. Слово «мужа» я пропустила мимо ушей. И сосредоточилась на проблеме. - А что случилось? - Да, Вадим мой в аварию тут угодил, - от слова авария у меня сразу участился пульс. – Машину в хлам разбили, а выплачивать ничего не собираются. Страховая отказывает. Мужик виноватый ушлый какой-то оказался и послал нас куда подальше. Мы в суд подавать хотели, а там мороки столько и ездить надо… - Марин, погоди, - остановила я словесный поток подруги. – А с Вадиком-то все в порядке? - Да так, пару ушибов, ничего серьезного… - успокоила меня Маринка. – Так вот, у тебя Игорь же юрист. Может, сможет помочь? Я, конечно, понимаю у него дел обычно невпроворот. Но мы и заплатить готовы… - Марин… - блин, даже и не знаю как ей сказать…Наверняка подружка будет обижаться, что сразу не сообщила. - Игорь он… В общем, мы развелись. - Что? Как развелись? - Вот так. На той неделе расторгли брак. - Лен, ну что ж ты мне не сказала даже ничего? Подруга называется, - обиделась Маринка. Да мне стыдно… Честно стыдно. - Приезжай вечером? – вдруг предложила она. - Хорошо, приеду, - не стала отнекиваться я, тем более что мне дико хотелось с кем-то поделиться. - Лен… Так ты, может, мне телефон его дашь? Я тогда сама наберу. А-то знакомых больше нет никого… Да, представляю, куда пошлет мой бывший Маринку, когда она его упрашивать начнет. Он ее нытье терпеть не может. Да и тем более, сейчас, когда мы в разводе… Блин, не хочу чтоб он подружку обидел… - Ладно. Я сама позвоню. Только если откажется, ты не обижайся хорошо? – предупредила я. - Хорошо, Ленчик. Спасибо. И не забудь - я жду тебя вечером!
*** Как ни странно Игорь не отказал. Побурчал что-то в трубку, попричитал. Но в итоге, обещал помочь, чем сможет. И скинув ему смской номер подруги, я облегченно вздохнула. А вечером с чистой совестью отправилась к ней на чаепитие и промывание косточек всем мужикам. Как только я переступила порог Маринкиной квартиры, сразу поняла, что промывание косточек сегодня отменяется. В воздухе витал знакомый запах одеколона, а в прихожей стояли ботинки мужа. Тьфу ты. Бывшего мужа. - Лен, извини, - покаянно склонила голову подружка, - Надо было тебя предупредить. Просто Игорь сказал, что у него только сегодня есть свободный вечер. Ну, и мы договорились, что он документы посмотрит. - Марин, я лучше тогда пойду, - попыталась совершить попытку к бегству, но попытка оказалась не удачной. - Лен, да ладно тебе - оставайся. Они с мужем уже почти закончили, скоро разойдутся. Да и, вообще, мы с тобой в комнате закроемся. Подружка настойчиво потащила меня вглубь квартиры. Я очень надеялась, что удастся прошмыгнуть туда не замеченной, но с кухни было прекрасно видно коридор, и, кажется, Игорь все-таки меня видел. Квартирка у Маринки была маленькая, однокомнатная. Хозяевская спальня была по совместительству еще и детской для маленького Кирюшки. Кажется, ему только-только исполнится годик. Ребенок у Маринки был какой-то гиперактивный. Как ни вспомню, вечно где-нибудь ползал, пытался что-то схватить, тянул в рот всякую гадость, во время еды стучал ложкой по тарелке и размазывал кашу по всему столу. Маринка говорила, что это нормально, что все дети в этом возрасте такие. А я в такие моменты думала, что наверно никогда не решусь завести подобное чудо. А самое ужасное было то, как он орал. Никогда не понимала, почему дети орут, что им вечно не так. Вроде и накормлены, и подгузник поменян, и спи сколько хочешь, а нет - все равно надо поплакать, не важно по какому поводу. Вот и сейчас, стоило нам войти в комнату, как проснувшийся Кирюшка, пару мгновений заинтересованно полупился на меня, а потом как заорет во весь голос. Детского крика моя психика не выдерживала. Меня будто молотком по башке кто-то бил. Потому, решив, что из двух зол мой бывший все же наименьшая, оставила подружку успокаивать крикливое чадо и пошла в кухню. Уселась на диванчик рядом с Маринкиным мужем Вадиком, который, кстати говоря, о моем присутствии похоже только что узнал, и начала одну за другой тырить маленькие конфетки из ажурной вазочки. Игорь сделал вид, что меня не заметил, как, впрочем, и я. Они что-то оживленно обсуждали с Вадиком, но я не пыталась вслушаться в суть разговора. Отмечала только про себя моменты, когда бывший слегка повышал голос. Он терпеть не мог, когда кто-то задавал тупые вопросы или не понимал наипростейших, как ему казалось, вещей. А Маринкин муж и впрямь был не очень образованным. Кажется, ПТУ какое-то закончил и работал то ли механиком, то ли слесарем, ну короче к юриспруденции и близко не имел никакого отношения. Правильно Маринка переживала, что без нормального адвоката им дела не выиграть. А Игорь в этом плане у меня всегда был умничкой. Немного поработав юристом в крупной компании, открыл свое дело и занялся частной практикой. За два года раскрутился до целого штата сотрудников, офиса в престижном бизнес центре. Он любил сложные, рискованные дела, которые в свою очередь сулили большой куш при удачном завершении. А я его работу не переносила. Бывало, он разговаривал по телефону с кем-то из коллег. От обилия неизвестных терминов и замудренных фраз на минуту разговора у меня в прямом смысле взрывался мозг. Никогда не понимала, зачем люди сами себе так усложнили жизнь, введя кучу каких-то законов, правил, кодексов, а вместе с ними и терминологии. И теперь же сами без профессионального адвоката не могли во всем этом разобраться... - Ну вот, кажется, мы успокоились, - к нам вернулась Маринка с Кирюшкой на руках. Тот уже перестал плакать, и только слегка красноватые глазки выдавали недавнюю истерику. - Кушать нам уже пора, да мой поросенок? - посюсюкалась подружка с сыночком, - Лен, а ты чего это, конфеты лопаешь? Я глянула в вазочку. Кажется, половина ее содержимого уже была в моем животе. А ведь я всегда строго соблюдала диету, берегла фигуру. Но в последнее время со всем этим стрессом на работе, разводом, Максом, периодически названивающим мне и пытающимся вымолить прощение, как-то не очень выходило. Есть хотелось зверски. И порой я не сдерживалась и заталкивала в себя все, что попадалось на глаза. - Да ешь, ешь. Не стесняйся, - тут же поправилась подружки, увидев, как резко я оттолкнула от себя вазочку. - Я тебе и печеньки дам, - Маринка, одной рукой держа малыша, полезла в шкаф. - Ты руки-то мыла? - решила на всякий случай уточнить хозяйка. - Ой, нет... Я резко вскочила с диванчика, чтобы кинуться в ванну, как вдруг перед глазами все поплыло. Хорошо рядом был стол, за который я тут же ухватилась, и зажмурила глаза, пытаясь преодолеть головокружение. Ну и зачем, спрашивается, нужно был так резко вставать? Знаю же, что вестибулярный аппарат этого порой не выдерживает. - Ленка, ты чего? - обеспокоенно захлопотала вокруг меня подружка. Мужчины, кажется, тоже отвлеклись от своего интереснейшего дела и уставились на меня. - Да, резко встала, голова закружилась. - Ой, подруга. Совсем ты здоровье своими диетами погубишь. Когда ела-то в последний раз? - Не помню. Да, кажется, завтракала только. На работе даже чай попить времени не было. Аврал у нас, как всегда, перед сдачей проекта. - Ясно все с тобой, - укоризненно глянула на меня приятельница. - Щи будешь? - Буду, - есть и впрямь очень хотелось. - Игорь, тебе может тоже положить? - Не откажусь, - вежливо ответил бывший. Маринка полезла в холодильник, но достать оттуда кастрюлю с Кирюшкой на руках было не реально. - Вадим, подержи сына, я одной рукой не могу, - обратилась хозяйка к мужу и чуть ли не через весь стол стала протягивает ему малыша. Мне она, понятное дело, даже не пыталась всучить сынишку, знала, что я не терплю детей. - Марин, ну куда я его,- стал отнекиваться Вадим, которому и вправду было не очень сподручно. - В комнату отнеси. - Да, я его кормить сейчас буду, - настаивала мамаша. - Подержи пять минут, пока суп разогрею! Вадим уже хотел ответить чем-то гадким, видно было по недовольному выражению лица. Но перепалку неожиданно прекратил Игорь. - Давай, я подержку, - сказал он просто и чуть ли не сам выхватил Кирюшку из рук матери. У меня чуть челюсть не отвисла от удивления, и я поспешила ретироваться в ванную, чтобы присутствующие не прочитали глубокого замешательства на моем ошарашенном лице. Вслед за мной шмыгнула и Марина, тоже якобы помыть руки. - Ты это видела? - сказала я ей в пол голоса. - Видела, видела, - поддакнула мамаша. - Говорила я тебе Ленка, что твой ребенка хочет. А ты меня не слушала. - Марин... Он не мой! - Извини, не привыкла еще, что вы в разводе, - с сожалением вздохнула приятельница. Выйдя из ванной, мы застали всю ту же милую картину. Кирюшка сидел на руках у бывшего очень даже спокойно, только с любопытством разглядывал мужское лицо и изредка дергал его за волосы или за ухо, но тот, кажется, вовсе не замечал этого, все так же продолжая обсуждение с Вадимом. Идилия продолжалась ровно до тех пор, пока не подали суп, куда малыш тут же порвался сунуть руку. Игорь поймал его почти вовремя, маленькая ручонка вся была в рыжих щах, но белая рубашка бывшего пострадать от грязных пальчиков не успела. Мамаша тут же забрала ребетенка, а мы принялись ужинать. Я съела всю тарелку и попросила добавки. Вторая тарелка была опустошена за столь же короткие сроки. Наверно, хозяева посмотрели на меня косо, но мой голод нуждался в утолении, так что я потом закусила еще и печенькой с чайком. Мой бывший и Маринкин муж закончили свои дела, и разговор плавно перетек в бытовое русло. Громогласила в основном подружка, Вадим с ней спорил, мы с Игорем изредка поддакивали, принимая ту или иную сторону. А когда я глянула на часы, поняла, что уже изрядно засиделась. - Ой, ребят, мне пора, - сорвалась я с места. - А-то переход в метро закроют, я потом не доберусь. - А где машина? - вдруг встрепенулся Игорь. - В сервисе. Сломалось там что-то, - не стала скрывать я, хотя знала, какое раздражение это вызовет у бывшего. Он вечно ругался, что я не фига не умею водить и налетаю на дорогостоящие ремонты. Но сейчас почему-то промолчал. - Ладно, мне тоже пора, - сказал он спокойно. - Пошли, я тебя до дома подвезу. Все равно в один район ехать. Я не очень-то хотела ехать с Игорем. Но вероятность опоздать на метро с каждой минутой все увеличивалась, так что пришлось согласиться. Ехали, как всегда, молча. Была уже ночь, и хотелось спать. Игорь водил резковато, и меня слегка укачивало, так что я, полусонная, уставилась точно в окно и наблюдала за ночной Москвой, сверкающей тысячей огней. Светились витрины магазинов, зазывали рестораны и ночные клубы, привлекала внимание яркая реклама. В лучах подсветки не самые примечательные днем здания, вдруг оживали, делая город удивительным и неповторимым. Когда мы, наконец, приехали к дому, я слегка встряхнула головой, отгоняя сонную негу. Потянулась к ремню безопасности, с легкостью отстегнула его и, совершенно не соображая, что делаю, машинально поцеловала Игоря на прощание. Испугавшись того, что натворила, резко отстранилась, выпалила что-то наподобие: - О, Господи... Извини я не нарочно. Должно быть привычка. И пулей выскочила из машины. А потом весь оставшийся вечер, пока готовилась ко сну, ругала себя за этот дурацкий поступок и мучалась мыслью: что же подумал обо мне бывший...
***
На работе был полный хаос. Проект, над которым мы корпели целый месяц, с треском провалился. Тендер выиграли конкуренты, а нам оставалось лишь обиженно кусать локти и винить во всем собственные недальновидные идеи или предательницу удачу, которая вдруг повернулась к нам одним не очень приятным местом. Проект был значимым и перспективным для нашей фирмы, и упустить его - означало угробить шанс компании на дальнейшее расширение. Мне, как одной из ответственных, здорово попало. Начальник был в ярости, он рвал и метал на протяжении всего совещания, и казалось, что стены вот-вот не выдержат, и с потолка посыплется побелка. Как только совещание закончилось, все тут же рассредоточились по своим рабочим местам и притихли, как мышки. Я вошла в свой кабинет и, морально уставшая и выжатая словно лимон, опустилась в уютное кресло. Тут же раздался звонок. Звонил Максим. Уж не знаю, как он раздобыл мой рабочий телефон, но это был единственный способ до меня добраться. Так как его звонки на мобильный я нагло игнорировала. Просил прощения. Умолял встретиться. Клялся, что расстался со своей Юлечкой и хочет быть только со мной. Но я его послала. Как говориться, далеко и надолго. Я знала, что отношения, начавшиеся со лжи, ни к чему хорошему не приведут. А может быть, я попросту его не любила, иначе наверно смогла бы принять обратно. В любом случае, мне было глубоко наплевать на его мучения. Через полчаса в офис принесли огромный букет бархатных бордовых роз. Я, затаив дыхание, открыла прилагающуюся записку. От Макса. Все воодушевление тут же исчезло. Букет полетел в противоположную стенку, а я разочарованно плюхнулась в кресло. А что я собственно ожидала там увидеть? Разве его мог прислать кто-то другой? Но видимо где-то глубоко внутри, я действительно хотела, чтобы это был кое-кто другой… Окончательно потрошить букет я все-таки не стала. Аккуратно собрала рассыпавшиеся цветы и вручила его секретарше Анечке. Все-таки розы не виноваты, что у меня сегодня неудачный день. А день и вправду был очень неудачным. Настроение было ни к черту, я отпросилась с работы пораньше и поехала домой. Пока шла до метро, умудрилась сломать каблук любимых туфель. Как это часто бывает, застрял в решетке водосточной канавы, и хрясь…Плакали мои туфельки. Мне и самой очень хотелось поплакаться. Но я все же взяла себя в руки и, прихрамывая, поковыляла в метро. Сегодня мне как раз предстояло забрать машину из ремонта, так что я подумала, что туфли мне больше не понадобятся, так как домой я поеду уже на своей любименькой красной Мазде. Наивная… Ага, готова. Как же, размечталась. Грубоватые механики попытались популярно объяснить мне, что не так с машиной. Сказали, что потребуются какие-то дополнительные детали и выставили доплату. Мне почему-то верить им не хотелось… Из всего сказанного я практически ничего не поняла, и в душе засело чувство, что меня просто разводят. В итоге, я вдребезги с ними переругалась и, расстроенная и взвинченная, вылетела из сервиса, не имея ни малейшего представления, что делать дальше. А делать надо было хоть что-то, потому что машина мне была нужно позарез. Не знаю, о чем я тогда думала. Но я просто взяла мобильный и набрала Игорю. На тот момент голос у меня уже предательски дрожал, и я еле могла связать несколько слов. Игорь понял, что по телефону со мной разговаривать бесполезно, спросил, где я, и обещал заскочить по пути. Вроде, у него была какая-то встреча, но он все равно ехал мимо, так что… Через минут двадцать бывший был уже на месте.
Никогда не слышала, чтобы муж так орал. От количества децибел у меня буквально заложило уши. А уж об отборном трехэтажном я вообще молчу. Ну не понимает наш рабочий класс другого языка, что ж тут поделаешь. Пришлось объяснять тем, который понимают. На тридцатой секунде такого мужского разговора мои барабанные перепонки и моральное состояние не выдержали, и я вышла на улицу покурить. Муж, в смысле бывший, подошел минут через пять. - Уроды, - заключил он, брезгливо сплюнув на пол. – Морочат головы глупеньким девушкам и на бабло разводят. Я возмущенно покосилась в его сторону, Игорь тут же поправился: - Я не имел в виду, что ты глупая. Просто в машинах ничего не смыслишь. Дай сигарету. Игорь всегда курил, когда нервничал. Я протянула ему пачку и тихонько поинтересовалась: - Так что с машиной? - Пустяки… Всего-то нужно топливный фильтр поменять, да систему промыть. Делов то… - со знанием дела констатировал мужчина. – Блин, а что ты куришь? С ментолом что-ли? – недовольно покосился на сигарету Игорь. Я кивнула. – Гадость! – и бычок полетел куда-то в ближайшие кусты. – Короче, я этим уродам подробно объяснил, что такое закон о правах потребителя и что им светит за их нае… махинации. В общем, машина к вечеру готова будет, - поспешил обрадовать меня бывший. Я недоверчиво глянула на часы. - Так уже пол шестого. Успеют? Игорь тут же вскинулся и глянул на циферблат. - Черт! Я на совещание опоздал. - Прости… - я повинно опустила глаза в пол. - Да и черт с ним, - махнул рукой Игорь. – Без меня обойдутся. Потом вытащил из кармана мобильник, отошел чуть в сторонку и сделал пару звонков. Я за это время как раз докурила и во всю обдумывала, как бы мне добраться домой со сломанным каблуком. - Ты домой сейчас? – будто прочитал мои мысли бывший. - Ага, - кивнула я. - Поехали, - Игорь указал глазами в сторону машины и, пикнув сигнализацией, двинулся к автомобилю. Я поковыляла следом, словно подбитая в ногу вражеской пулей. - Ты чего? – обернулся мужчина. - Каблук сломала, - проныла я и опять захотела заплакать. - Горе ты луковое, - протянул мужчина, развернулся ко мне и учтиво подхватил под локоть. А мне нестерпимо захотелось бросится ему на шею, обнять и поплакать. Он сейчас казался мне таким надежным, таким нужным, как не был никогда. - А туфли любимые, - хмыкнула я. - Знаю. Лично ездил их раза три в ремонт сдавать. С твоей манерой бегать на каблуках, ни одни набойки не выдерживают, - ухмыльнулся бывший. Ехал Игорь, как всегда, быстро и резко. Я проклинала про себя стиль его езды. И через минут пять, когда к горлу впритык подступила тошнота, не выдержала: - Притормози. Укачивает. Водитель тут же сбавил газ и перестроился в правый ряд. - Лен, а ты чего бледная такая? Тебе не хорошо? - спросил он обеспокоено. - Говорю же, укачало. - А вообще? Нормально себя чувствуешь? - Вроде да, - ответила я, а сама глубоко вздохнула. - Что-то не похоже, - заметил мужчина. – Вид у тебя какой-то измученный, уставший. Что-то случилось? Конечно, случилось. Со мной за один день столько всего приятного случилось, что за всю жизнь так паршиво не было. И тут я вконец не сдержалась и выложила Игорю все, что произошло за день: и про провал с тендером, и про злого начальника, и про каблук, и про грубых механиков и даже про Максима. Выложила все как есть. От и до. Бывший долго внимательно слушал меня, а потом спокойно попросил: - Лен, дай телефон. Я без задней мысли протянула ему мобильник, и только когда Игорь стал набирать чей-то номер, поинтересовалась: - Ты кому звонишь? - Как кому? Максиму твоему… Возражать я не стала, потому что отделаться самой от этого назойливого прилипалы не было ни единого варианта. Игорь представился моим мужем и в той же манере, что и механикам пятнадцать минут назад, популярно разъяснил ухажеру, почему ему больше не стоит звонить мне, посылать цветов и вообще приближаться. Я была ошарашена и в то же время благодарна, после такого доходчивого объяснения у Макса наверняка отпадет какое-либо желание меня доставать. Надо же, никогда бы не подумала, что моим спасительным кругом окажется бывший муж. И где-то в глубине души промелькнула робкая надежда, что на догоревшей свече наших отношений может вновь вспыхнуть пламя. Он ведь даже совещание сегодня из-за меня прогулял. Чего раньше никогда не случалось… - Игорь, я у тебя точно не будет проблем из-за пропущенной встречи? - решила уточнить я, когда мы уже подъехали к дому. - Одной проблемой больше, одной меньше. Уже нет разницы. Дело все равно проиграно… Ну вот, и у него на работе кажется не все гладко. Наверно Игорю тоже трудно сейчас, а я тут еще своими проблемами загрузила. Хотелось как-то его приободрить… Я машинально положила руку на мужскую ладонь и мягко произнесла: - Ну, это ведь не конец света? - Конечно, нет. И в любом случае, конец чего-то - это всегда начало для чего-то лучшего, - значительно произнес бывший, а я, заробев, хотела отстраниться, но он мягко перехватил мои пальцы, потом как-то странно улыбнулся. - Слушай, Лён. У меня к тебе просьба будет, - Игорь глянул на меня из под ресниц, и мне показалось, что он что-то замышляет. - Какая? - спросила я недоверчиво. - Подбери мне журнальный столик в гостиную. Без него как то не то... Ну, ничего себе! Столика ему не хватает. А ведь когда я его купила, даже не рассмотрел, не говоря уже о том, чтобы оценить по достоинству. Это единственная вещь, которую я забрала из старой квартиры при переезде. Не могла не забрать. Он почти что антиквариат, а муж, точнее бывший муж, в этом вообще ничего не смыслит. Да и достался мне этот кусочек старины можно сказать с боем. Я бы и другую мебель из нашей квартиры перевезла, все-таки сама все подбирала, вот только оставлять бывшего с голыми стенами было как-то не красиво. Да и забирать в новый дом воспоминания не захотела. Думала, начну новую жизнь. А оно вон как... Сидим в одной машине, и он держит меня за руку... - Так, купи новый, - не стала я поддаваться на щенячий взгляд Игоря. - Так, купил уже. Целых две штуки. И вроде цвет тот же и форма. А все равно не то... Вот сейчас мне хотелось рассмеяться. Хотелось ликовать, потому что в Игоре, кажется, проснулось чувство вкуса, которое он так долго и упорно отвергал. - Значит, дизайн интерьера - это вовсе не фигня, как ты говорил? Игорь обреченно склонил голову. - Говорил. Беру свои слова обратно. Так что подберешь? - Подберу, подберу, - уступила я мужчине. Хотя это будет трудно, вряд ли туда подойдет что-то лучший, чем наш старый. Игорь как-то притих и все теребил мое запястье. Было такое чувство, что он собирается с мыслями, что бы сказать что-то важное. Такие вещи всегда давались ему с трудом. Или не давались вообще. - Ты знаешь, - начал он почти что шепотом, - ты создавала уют в доме. Без тебя пусто. У меня внутри вдруг резко все упало, глаза стали влажными и вот-вот обещали наполниться слезами. Игорь заметил, как дернулась моя рука, и, пока я не успела разрыдаться, притянул меня за талию и пересадил к себе на колени. Мы целовались. Долго. Проникновенно. Боясь хоть на мгновение оторваться друг от друга. Стекла машины были тонированные, и никто не мог нас видеть. Хотя мне все равно было плевать на случайных свидетелей. Будь мы даже в аквариуме, с тысячей зрителей по ту сторону стекла, я бы все равно не разомкнула рук и не отстранилась от его губ. Я не знаю, сколько времени так прошло. Две минуты или двадцать две. Слезы высохли сами собой, но в горле все еще стоял ком. Да и не хотелось ничего говорить, и ни о чем думать. Хотелось сидеть у него на коленях и смотреть в бездонные карие глаза. Мое безметежное состояние прервал резкий гудок автомобиля. Машина Игоря перекрыла дорогу, и какой-то жилец не мог проехать во двор. Пришлось, хоть и неохотно, переместиться обратно на свое место. Бывший отъехал чуть вперед и припарковал машину на свободное место. Заглушил мотор. - Угостишь меня кофе? - просто и непринужденно спросил Игорь. Я кивнула, и мы поднялись в квартиру. Дымчатый котяра с радостью встретил хозяина и тут же стал ласково тереться о ногу. Бывший осмотрелся, внимательно изучил содержимое моего жилища. Не знаю, действительно ли ему было интересно, как я тут все обставила, или он просто хотел мне угодить, но потратил он на это дело минут пятнадцать не меньше. Что для него было просто рекордом внимательности. Потом подошел к маленькому радиоприемнику на комоде и поймал радио классик. Муж, в отличие от меня, слушал только классическую музыку и не переносил ничего другого. Комната наполнилась чарующими звуками фортепиано и скрипки. Кофе я так и не сварила... Его губы были такими горячими, а руки такими требовательными, что я не смогла устоять. Муж был самым лучшим любовником из всех, что у меня были. Пусть он не умел говорить красивых комплиментов, не мог как следует посочувствовать, не мог связать двух слов, когда дело касалось передачи собственных чувств, но в постели он был бесподобен. Никто из моих многочисленных ухажеров не смог бы с ним сравниться. А Макс... Тот вообще и в подметки не годился. Сейчас мне было тошно о нем вспоминать. Было вообще тошно думать, что я могла променять мужа на кого-то другого. Ну, вот опять назвала его мужем. Дурацкая привычка. А может, я просто до сих пор считаю его своим? Вот как ползу, так и отражаю!
*** Я проснулась от леденящего холода в постели. Игоря не было рядом. Первые пару секунд я не паниковала, соображала, где нахожусь и кого потеряла. А потом… Потом мне будто крышу снесло. Я пробежалась по всем комнатам, поискала его ботинки, выглянула во двор в надежде застать там его БМВ, но под окнами маячила только моя красненькая Мазда, которую мы все-таки умудрились забрать вчера из сервиса. Короче его не было. И ни записки тебе, ни даже смс-ки. Сбежал, как подлый трус… Хотелось выть, и я завыла. Ну как же он так мог? Попользовался мной (выпустил пар, как он выражался) и срулил. А я-то дура, думала, что мы помирились, и что теперь все будет замечательно. Ну как, я могла так ошибиться? Меня взяла страшная злоба. Дико хотелось высказать все, что о нем думаю. Еще и продемонстрировать наглядно. У меня не было сомнений, что он отправился на работу. Муж говорил вчера про какое-то заседание. Короче, я была готова ворваться на какое угодно заседание, хоть в суд, и порвать его там на куски. Наскоро одевшись, я запрыгнула в машину и дала по газам. Дорога была более менее свободная, и я неслась, как ополоумевшая. На шоссе возник какой-то странный затык. Все машины притормаживали, хотя дальше путь был полностью свободен. Я запсиховала и попыталась перестроиться. Ну что за ерунда? Глянула по сторонам, стараясь понять, в чем причина затыка. Кажется, чуть впереди была авария. Я подъехала поближе и с ужасом смогла рассмотреть в хлам смятую черную БМВ чуть ли не под колесами здоровенного грузовика, поперек перегородившего дорогу. По крайней мере, почти весь перед автомобиля плотно зашел по кузов фуры. БМВ была тонированная, и нельзя было разглядеть, что стало с пассажирами. Только два красный мягкий кубика сиротливо болтались на заднем стекле. Такие как у … Игоря! Я со всех дури долбанула по тормозам. Машина жалобно завизжала, но все же остановилась. Сзади надрывно засигналили, и ехавший за мной Гетс чуть не въехал мне в бампер. Мне было плевать на машину. Единственное, о чем я думала: Только бы не он… Трясущимися руками я отстегнула непослушный ремень, чуть с корнем не выдрав его из креплений. Распахнула дверь и, не закрывая, понеслась к месту аварии. Разглядела номера и на мгновение остолбенела. Я боялась, того что увижу внутри. Дико боялась. Но переборов себя, все же подошла к водительскому месту и, растолкав собравшуюся толпу, глянула внутрь. Игорь сидел в своем кресле, безвольно опустив руки и запрокинув голову. Глаза были открыты, а со лба и разбитой брови сочились струйки крови. По лицу и на ворот белоснежной рубашки. Я машинально потянулась к шее и попыталась нащупать сонную артерию. Пальцы дрожали, и у меня ничего не выходило. Надо было успокоиться и сосредоточиться. Какой-то мужик сзади участливо положил руку мне на плечо и сказал: - Да вроде жив он. Без сознания только. Но я ему не поверила, мне нужно было убедиться самой. Я, наконец, нащупала жилку и облегченно выдохнула, когда та дернулась под моими пальцами. Раз, Два, Три, Четыре… - Скорую вызвали? – почти четко произнесла я, не смотря на то, что меня всю трясло. - Вызвали, вызвали, - откликнулся очевидец. Я аккуратно взяла голову Игоря и легонько похлопала по щекам. По его внешнему виду мало чего можно было определить. У него могло быть переломано все что угодно, да еще и разбитая голова. Я в красках представила себе все возможные последствия полученной травмы от простого сотрясения до овощеподобного состояния, и меня чуть не вывернуло наизнанку. Лучше думать о хорошем. Все обойдется. Ведь так? Честно говоря верилось слабо… Поэтому я просто решила об этом не думать. Просто гладила его по волосам, слегка хлопала по щекам, боясь сделать хуже. - Игорь… Милый мой. Любимый. Ну, очнись же … Но он не шевелился и даже не моргал. Водительскую дверь от удара заклинило, и внутрь мне было никак не попасть. Я попробовала другие двери. Задняя правая с пятой попытки поддалась. Я влезла в машину и пробралась на переднее пассажирское сидение. Места для ног там не было вообще, все ушло под фуру. Если бы тут кто-то сидел, от него бы ничего не осталось. Лобовое стекло потрескалось на мелкие осколки и слегка вывалилось в салон, оскалившись острыми краями. Наверняка, Игорь рассек о него лоб. Говорила же я ему - пристегивайся… А ему все было нипочем… Правая нога, давившая на педаль тормоза, была зажата, и я даже не была уверенна, что она цела. Я обшарила руками его тело, но это мне мало чем помогло. Даже при большом желании я бы не смогла оказать первую помощь. Да, что там говорить, я даже не знала, где в этой чертовой машине лежит аптечка… Вдруг мне показалось, что Игорь шевельнулся. Я вновь двумя руками обхватила его голову и отстранила от подголовника, стерла рукавом кровь с лица. Он моргнул. - Игорь. Я тут… Я рядом… – попыталась я привлечь его внимание, и все гладила по темным волосам и скулам. - Ты слышишь меня, любимый? Он моргнул еще раз, оббежал глазами пространство вокруг и остановился на моем лице. Было такое чувство, что он спал и только что проснулся. Будто просто спросони не понимает, что происходит. - Милый, ну скажи что-нибудь. Ты меня узнаешь? - Лена? – вырвалось тихое из его горла. А мне захотелось завизжать от радости, что он меня узнал. - Да. Любимый мой. Это я. Я тут. Все будет хорошо. - Где я? - Не важно. Ты со мной. Помощь уже едет. Что у тебя болит? Скажи мне. Но он, казалось, не слышит, того что я говорю. Он лишь изредка моргал и шарил глазами по салону автомобиля, а потом как-то сосредоточился и выдал: - Я ручку не нашел… - Что? – не поняла я. - Ручку… не нашел… во всем доме… ни одной ручки. - Не важно, Игорь. Это не важно. Я же уже тут. Но он все продолжал повторять: - Я хотел…но не нашел…не было… ни одной… Я мысленно чертыхнулась и обозвала себя дурой. Надо же было так разозлиться из-за какой-то мелочи, из-за никчемной записки, которую Игорь не смог мне оставить. А ведь он будто чувствовал и все твердил: - Прости…не нашел…ручку…не нашел - Я поняла, Игорь. Поняла. Скажи, что болит? Но он меня не слышал. Последняя мысль, засевшая в его голове, была о том, что он не смог оставить мне записку. И эта мысль, словно заезженная пластинка, все крутилась и крутилась у него на губах. А я все твердила ему, что все хорошо, что я рядом. Но он это забывал, и опять пытался сказать мне про ручку. Казалось скорая едет целую вечность. Наконец, раздался вой сирены, и в окне мелькнуло несколько мужчин в халатах. Один из них принялся ощупывать Игоря, второй орал куда-то, чтобы выламывали дверь. - Вы с ним ехали? – спросил меня врач. - Нет, я через заднюю дверь… - Понятно. Кем будете пострадавшему, - стальным голосом осведомился мужчина. - Жена, - без колебаний ответила я. - Поедите с нами.
***
Я торчала в больнице уже четыре часа. В коридоре было пустынно и холодно. Казалось, весь персонал сейчас находится в операционной. Потом вышел врач. В зеленом халате и шапочке. Понурый, уставший. Я внимательно посмотрела на него, и немой вопрос застыл на губах. - Состояние тяжелое. Ничего не могу вам обещать. И если в ближайшие сутки он не придет в себя, то … Дальше я не дослушала, перед глазами все поплыло, мир закружился бешенным вихрем и сознание покинуло бренное тело, лишая его опоры.
Очнулась я от терпкого запаха нашатыря, который мне тыкала в нос молоденькая медсестра. - Вам плохо? – спросила она участливо. – Может на воздух? Я попыталась встать. Голова кружилась, а желудок подкатывал к горлу. В несколько быстрых неровных шагов я дошла до ближайшего туалета и склонилась над раковиной. Меня дико тошнило, но тошнить по факту оказалось нечем, потому что с утра я ничего не ела. Заботливая медсестричка все хлопотала вокруг меня, спрашивая, не надо ли чего, и всячески стараясь поддержать под локоть, чтобы я опять куда-нибудь не шмякнулась. А потом она вдруг спросила, и ее слова прозвучали, словно гром среди ясно неба, разом окунув мою голову в ледяную колодезную воду. - Девушка….А вы случайно не беременны?
Послесловие Иногда бывает, что жизнь дает второй шанс. Несмотря на все обиды, боль, разочарования и ошибки, которые, казалось бы, уже нельзя исправить. Заслуживаем ли мы этого второго шанса, не знаю. Я точно не заслуживаю. А Игорь? Трудно сказать. Мы оба были эгоистами, оба не замечали очевидно, были нетерпимы друг к другу и оказались в той ситуации, в которой оказались. Но все же он заслуживал его немного больше, чем я… Многому пришлось учиться заново. Мы учились разговаривать. Долго, упорно. Времени на это у нас было предостаточно. Я целыми днями сидела с ним в больнице. Потом, через месяц или полтора его выписали, и я ухаживала за ним дома. У НАС дома. А когда все переломы, наконец, заросли, раны зажили, а для передвижения больше не нужен был костыль, мы опять поженились. Это был маленький скромный праздник. Только для нас двоих. Весь мир для нас двоих. Я очень переживала, что видно животик, и что на собственной свадьбе буду выглядеть, как жирная корова. А Игорь говорил, что я прекрасна. И, что беременность меня только украшает. Все-таки наш первый брак оказался не совсем безрезультатным (смеюсь). Надо же было, за несколько дней до развода сделать ребенка. Не просто так меня тошнило и укачивало (опять смеюсь). Медсестра оказалась права, и Маринка оказалась права, и Игорь оказался прав, когда говорил, что нам нужен ребенок. Он оказался именно тем связующим звеном, которое было так необходимо нашему браку. У нас с мужем появились общие темы для разговоров. Общие хлопоты и заботы. И маленькое босоногое счастье. Одно на двоих. А назвали Максимом. В честь того подлеца, из-за которого мы развелись и которому были обязаны свои примирением. Наперекор судьбе. Стирая все плохие воспоминания и забывая обиды.
P.S. Надеюсь сынишка вырастит не таким мерзким, как его тезка… P.S.S. А муж подарил мне затычки в уши, чтобы не слышать надрывного детского ора. Только я ими не пользуюсь (смеюсь) P.S.S.S. Я его люблю. И сынишку тоже (подмигиваю) Вот как ползу, так и отражаю!
Неутомимым бойцам с литературной либерастией и критическими поцеротами Махрузу, Абердину и Рыбаченко посвящается
Борясь с последствиями и искушениями и завидуя Мерлину, Йа начал новый эпохальный роман, в котором наконец буден дан ответ на главный вопрос.
гл.1 ...
Илюстрация к первой главе романа, в которой главный герой получает мочалкой по голове и понимает, что без ППШ, ППД, ППК и револьвера поиск истины затруднителен. Действие происходит в древнеримской турецкой терме, куда ГГ провалился, подскользнувшись в городской бане.
гл.2 ...в которой выясняется, что древнеримская мочалка оказалась пятикилограмовым скребком, и потерявший было сознание ГГ очнулся в древнем Египте времен первой династии Рюриковичей, ни о каком танке с командирской башенкой тут уже нельзя было мечтать из-за отсутствия молибденовых сплавов, но св.Мокша не оставила ГГ в печали и побещала открыть ему формулу промежуточного патрона. На илюстрации мы наблюдаем волнительный момент общения ГГ и его св.покровительницы, не бросившей его в поискаx истины:
гл.3 ... ...в которой повествуется о том, что, увы, ГГ не удалось надолго задержаться в лоне благословенной цивилизации древних Укров, и из-за провокационных козней злого волшебника, некоего Мозеса, предводителя злых хибиру, Иа был перемещен в тело подающего большие надежды царевича Алекса. Вот он момент и инструмент, подумал было ГГ, но тут...
...на иллюстрации мы видим как папа Петя обьясняет Алешеньке текщий момент на примере предшественников: -Вот Алексис, этот пацан тоже хотел построить Броненосцы и победить какую-то Японию...
гл.4... ...не послушался Алеша-царевич мудрому отеческому внушению, пошел на кузню и принялся Калашникова ковать и Глюка высверливать... да только как не ковал, как ни сверлил, одни топоры разнокалиберные получались...Изнемогла земля русская от такого бремени, да и батюшке-царю в ноги брякнулась. Восстал защитник от стола боярского, от забот питейных, многомудрых и треснул тростью своей железной волшебной, коей врагов завсегда попирал, по голове ГГ... а топоры-то зря и не пропали - ими-то папашка-злодей потом окна в Европы наладился прорубать... Вот оно как в жизни-то - думаешь одно, делаешь другое, получается совсем третье....
...на картинке - заброшенный ударом волшебной трости по голове в дремучее средневековье ГГ решил взяться за ум и вначале создать стартовый капитал. Мы видим героя за размышлениями о структуре финансовой пирамиды "Осел, осел и сыновья". Для чего ГГ пришлось породнится с могущественным местным родом известных меценатов Медичи, известных своим наплевательским отношением к передовым танкам Леонардо и склонивших, заметим, не безталантного (для своего времени) чудака и безобидного извращенца к рисованию порнографических картинок. На заднем плане справа мы видим пасынка попаданца св. Мавроди, подглядывающего за сокровенными думами ГГ и продолжившего дело отчима ...
гл.5... ...в ней повествуется, что не долго продолжилась финансовая карьера ГГ. Обобрав пол Европы в результате передовых технологий построения пирамид, наш герой, помятуя пример своего кумира А. заложил постройку яхты бронированной с вертолетной площадкой (вертолет ему пообещал построить мобилизованный Леонардо, которого наш попадун нежно звал Капрюша), чтобы вернуться до дому. Но цивилизационный пыл подвел Йа вновь. Решив осчастливить нищую, впавшую в варварство Европу, и опять таки вспомнив пример своего кумира А., ГГ захотел прикупить какой-нибудь футбольный клуб, однако в следствии отсутствия футбола как такого в природе, пришлось все организовывать с нуля. Получив на первой же тренировке кожаным, набитым конским волосом, мячом по голове, наш герой вновь куда-то провалился...
... на картинке мы видим героя в момент исторического выбора между Глашей и Машей. Непростой выбор, ведь от этого зависели судьбы всего мира! но об этом в следующей главе....
гл.6... ...а забросило ГГ да не просто так, а в самую точку бифуркции, в год 1917, да месяц июнь, да на место главного наводчика, главного калибра, легендарного крейсера "Аврора". Посмотрел Йа налево, посмотрел направо, и родился в его голове удивительный по своей коварности и красоте план - стрельнуть не по вертепу Зимнему, а по гнезду злых хибиру Смольному. "То-то вы у меня за "Челси" и ответите, не будет он ваш никогда!"- потирал уже мысленно руки Йа. Да сдружился на беду мирового футбола ГГ с великим матирщынником, стихийным финансистом, просто хорошим парнем и носителем эксклюзивного нагана системы "Маузер", Железняком. И уговорил его друган, пока октябрь далеко, сгонять к нему на месяцок в деревню, строя куркульские планы свети Йа со своей сеструхой-молодухой красавицей Машей. "Лишней скотины в хозяйстве не бывает." - расчетливо думал Железняк. И поддался уговорам Йа, поехал с друганом в деревню, да на беду повстречал в первый же день красавицу Глашу, сдобную, сладкую... ах, ни пером описать ни фотошопом нарисовать. Да и Маша была ничего так, читабельна, худовата только. Рвалось на части сердце Йа и начало склоняться к Глаше, а Маша увидав такое, взяла ножик, и ночью, дав себя почитать, голову матросику и отрезала, простые нравы в деревне, однако... Мораль - все зло от баб, "Челси" только жалко...
Неужели навсегда погасла неугасимая беломорина, пронесенная ГГ через века и тысячелетия?.. В следующей главе узнаете в каком интересном положении и где обнаружил себя Главный Герой очнувшись...
гл.7... В которой разъясняется, что.. ...Положение было интересным. Очнулся Йа на серебряном блюде(чке). Увы, сакральная голубая каемочка не наблюдалась, и ГГ это очень печалило. То, что он не чувствовал рук и ног, не очень печалило - с перепою и не такое бывает... Но куда же его несет прекрасная дева? Прекрасная дева вдруг схватила страдальца за волосы и водрузила на стол перед неким злым хибиру. "Ирод какой-то" - подумал Йа, когда тот начал его мучить каверзными вопросами и не давал похмелиться, и оказался прав. "Я Ирод, а ты кто?" - вопросил ирод. "А я мастер Йода." - легкомысленно ответил Йа, чем вызвал восторженные вопли у всех злых хибиру в зале, которые вдруг бросились обнимать друг друга и похлопывать по плечам. "Пидарасы что-ле?" - прозорливо подумал Йа. "Маэстро, у Вас получилось!" - вопили они - "Мы узнаем рецепт Меча-Кладенца и завоюем весь мир!" "Фиг вам" - добродушно подумал герой, но тут взгляд его упал на зеркало и он осознал в каком пикантном положении он находится. Мда... Пидарасов точно опасаться не придется... "Как это?" - вопросил Йа. "Ерунда, нанотехнологии." - отмазнулся Ирод... О нанотехнологиях Йа знал все и ему поплохело... "Попилили, как есть попилили." - похолодев подумал ГГ. - "Сначала бюджет, теперь меня..."
...Ирод постучал по столу ножиком, призывая к тишине. - Ну что мастер Йода, сам все расскажешь или галоперидолом тебя терморектально накормить? - не оставляя выбора спросил он. - Родился я в 19.. году от Р.Х. в обедневшей благородной семье кошерных древних укров... - привычно начал Йа, стараясь не упускать ни малейших подробностей... - согласно исследованиям академика Задорнова, род наш происходит от знаменитого космического арапа и авантюриста Ja-Ja, по ошибке грабанувшего Babilon13 и ставшего после амнистии соратником самого Дар Ветра Первого, основателя Третей Галактической Империи...
"Св.Мокша!" - одновременно мысленно взмолился - "Почто бросила меня В Вихрях Истории?" "Как Машку читал, да Глашке глазки строил, не вспоминал обо мне." - ревниво зазвенел колокольчиком в правом ухе голос богини. "Злые хибиру попутали." - голова героя попыталась сплюнуть три раза через несуществующее плечо. - "Да шоб я еще когда и кого..." "Да и нечем" - подумалось грустно Йа... То ли тоска об утраченном достоинстве включила защитные программы организма,то ли Берегиня вмешалась, польстившись на мольбы, но голова ГГ подернулась туманом и растворилась, оставив перед изумленным взором злоумышленников только лужицу воды непонятного происхождения и горку пепла от негасимой беломорины...
Йа возвращается на Родину, но та ли эта Родина? И тогда ли? Об этом вы узнаете дождавшись новой главы романа Ia Рубенса-Пегасюка "Йа попадун"!
гл8... которая начинается картинкой:
И в которой автор дилетантски пытается косить под философа и порассуждать о теме сисек в природе современного романа. " А при чем здесь эта картинка? А при том что в ней есть сиськи. Зачем получать справедливые каменты типа "Многа букфф", "Неасилил", "Автар выпей йаду"... Читатель всегда прав. Читатель требует сисек. Желательно раскрытых. Наш долг идти навстречу душевным порывам и духовным дерзаниям просвещенной школоты и непросвещенной публики. И тайным желаниям редакторов. Которые, как всем известно, маленькие, толстые, вечно потеющие лысые человечки, мечтающие издавать нечто типа, как минимум "Плейбой", а вынужденные ради куска хлеба и вилы в Ницце читать идиотскую фантастику с попаданцами и попадунами. "
... благодатна древнеукрская природа. Богата она богатотелесными пейзанками, всегда готовыми усладить свой слух вашими байками о путешествиях по временам и цивилизациям, восхититься вашей дивной находчивостью и жестоковыйностью, понегодовать на недостойность и беспринципность супротивников, поплакать над разделенной любовью, подивиться вашей искренней любвеобильности, истинного лыцаря без страха и упрека... Что еще надо для отдохновения, спросите вы? Вареники, сало, горилка - все в вашем распоряжении... Однако, как редкий птиц не долетит до вершины пирамиды Тутанхамона, как редкий рыб не донырнет до дна Священного Днепра, пардон Нила, таки и однажды вкусившиий, бороздящую кровь, радость попаданства не усидит в своей лакуне, луже и не постесняемся сказать... (нет все-таки постесняемся) времени, когда еще столько надо выправить, вправить и заправить на этой кухне и арене, называемой историей...
...вот попал так попал. читайте в следующей главе...
гл.9... ...Из всего читанного в детстве про Старика Крупского Йа запомнил только, что маленький Володя Ульянов был миленьким кучерявящимся блондином с тяжелым обвиняющим взглядом, что он любил кожуру от яблок, остающихся после того как маменька демократически приучая детей к тяжелому ручному труду варила варенье и что он, разбив чашку, героически признался в этом. "Где же здесь точка опоры, опираясь на которую я смогу перевернуть мир?" - раскидывал мозгами Йа, оказавшись в теле будущей топ-модели для бронзовых, гранитных, гипсовых скульптур, и даже одной святой мощи. "Единственна зацепка была голубая чашка и возможно не разбив ее, я и нарушу весь причинно-следственный ход истории исходя из теории малых воздействий?" - и наш ГГ начал обшаривать всю квартиру в поисках артефакта. Увы, чашек было много, голубой ни одной. Оставалась только родительская спальня, куда вход детям был категорически запрещен. "Нет таких целей, наметив которые, не осуществили бы большевики." - пророчески подумал Йа и проник в святая святых. Увы, на горе героя, маменька с инспектором находились там и были заняты сугубо созидательным трудом рекомбинации генов на оттоманке в надежде создать будущего редактора газеты "Правда". "Маша! Глаша!" - закричала пришедшая в себя маменька и Йа вздрогнул в недобрых предчувствиях... Предчувствия его не обманули.
...и был забанен Йа твердой воспитательной волей маменьки, удерживаемый прачкой Машей и кухаркой Глашей, прямо на оттоманке, оказавшейся будто созданной для этого, а не только для того. И последнее, что запомнил наш ГГ в этой реакционной реальности, был только его крик " Не так все было! Не так!" и треснувшая от его великолепного, увы, исчезнувшего к тринадцати годам по не подвластным железной воле создателя ВКП(б), ВЧК И ВСНХа обстоятельствам, контральто голубая чашка на столике возле родительской кровати...
Кто этот мощный мужик, чей бюст в полный рост до сих пор хранится в Жмеринковском уездном Кацепетовской волости Егупецкой губернии музее изящных искуcств? Не догадались? Об этом и другом читайте в 10-ой главе бестселлера тип-топового писателя Ia Рубенса-Пегасюка!
гл.10... начало. Вроде и глава юбилейная, а облом получился. И все чего? В смысле почему? Ну в смысле, кто виноват? Не успели зарубцеваться раны от реакционных розг прогрессивной маменьки ( и кто бы мог предположить - такая приличная семья) на мягких тыловых тканях нашего героя, как резидентша высших судьбоисторических сил св.Мокша явилась перед Йа в виде маленькой милой кошечки и виновато пронзительно глядя ему в глаза гипнотизирующим зеленоватым взглядом молвила так: -Прости меня, добрый молодец, за все недоглядки и недогляделки, недоработки и недоделки, недообсуждалки и недообсуделки, недоговорилки и недоговорялки... - кошечка судорожно глотнула, осуждающе посмотрела на Добра Молодца, и продолжила, - короче склифасовский, ввиду систематических сингулярно-прецессионных пробоев в твоих миссиях, решили посоветоваться с тобой, куда и как тебя портальнуть, а зачем сам разберешься. Великая миссия перед тобой и если че не совершишь, не сковырнешь русло истории с путей неправедных, колей наезженых, всему будет капец, тут и бабшка надвое не говори.- по простецки кончила святая и пригорюнилась... Не устоял перед божественной логикой ГГ и сморщив лоб для увеличения извилистости, прикинул так, прикинул эдак, и отвечал согласием на волнительное предложение: -Все зло в злых хибиру. Да и счёт у меня к ним есть... Заброська меня да в Голиафа, да в образе царя ихнего Давидки, ужо я ему бока намну, кузькину мать покажу, - начал строить, горя праведным гневом, планы ГГ..
...сказано-сделано. Никогда еще не ощущал себя Йа настолько жизнепобеждающе великим и полновесновесомо убедительным! Ахренеть! 2.75 роста не считая ушей! 320 кило переливающегося над мышцами жира живого веса! 10,35 см обрезанного... Что??!!! Хотел было Йа прикрыть дланью своей гордость причинную свою, да было поздно. Первым начал смеяться зло злой Давидка, а за ним и все злое войско злых хибиру, а потом и все-все злые хибиру, высыпавшие на соседние холмы поглядеть на чудо. Да и померли все. От смеха. Вот так. И не стала злых хибиру. И память о них только осталась, как о злых хибиру, что померли от смеха. И бюст Йа перед совершением подвига в Крыжопельском музее... И колесо истории скрипнув выскочило из колеи и понеслось по неведомым кочкам корректируемое неведомыми подводными течениями и подпольными сквозняками, навстречу... А Йа вернулся в родные Палестины и ушел схизматничать в скит, писать мемуары и перевоспитывать Машку с Глашкой, стыдя их еженочно неоднократно их неверной женской породой. Вот такой не меряной духовной мощи было его душевное подвижничество. А чтоб совесть не мучила за души злые загубленные, взял имя себе ихнее и теперь отзывается только на ХибирУ Йа. Ну дык герой, хуле там. А почему вы спросите облом? Аааа...(автор махая грозит пальчиком) Об этом вы узнаете во втором томе необыкновенных и поучительных историй и жизнеописаний о Йа. Не ищите в книжных магазинах. Только на нашем форуме!
чуть не забыл Вот и кончен первый том. По примеру всех МТА вывешиваю по последней моде кошелек.
не, маловато будет вот такой в самый раз:
гл.** не вошедшая в полное собрание сочинений. (посвящается всеобщей любимеце Розес Дискаса)
...в которой герой доказывает свою приверженность попаданческой идеологии и, не поступаясь принципами, проникает в самую гущу носителя передового мировозрения...
гл1... ...как помнит пытливый читатель, вздохозадерживающего, пульсучащающего, мозгипомутняющего первого тома, ослик Йа после успешно выполненной операции по прочищению ЗАПОРа (Задолбавшего(всех) Альтернативного Потока Основной Реальности) ударился аскезой, удалился в скит и предался замаливанию и покаянию посредством двух бывших своих врагинь, а ныне ярых фанаток, Маши и Глаши. Недолго, немало длилось это подвижничество, сопровождаемое ночыми битвами за целомудренный образ ГГ, в результате чего Машка и Глашка все более наливались питаемые из бездонноглубокого колодца ауры Йа, а он все более приближался к идеальному образу св.умученника:
...занятый по самые уши душевными терзаниями Йа пропустил начало странных изменений, начавших происходить вокруг. Исчез его любимый планшетник, затем деградировал от последнего навороченного Самсунга до полутора килограммовой бананообразной Моторолы и растворился телефон, а затем пришел черед и телевизору. "Мир все больше погружается во тьму" - смекнул наш герой, когда неугомонные подруги, вместо благородной электросауны, затащили его в какую-то полуземлянку, оказавшуюся bаnia po chernomu, и начали избивать посредством venik.
Однако, что произошло с ушами прекрасных дам? Об этом и другом вы узнаете во второй главе!
гл2... ..."а чё, ни чё так, гламурненько..." - думал Йа, разглядывая новые наросты на подругах, - "..уже не эльфы, еще не ослицы..." - ослик даже не знал насколько он как всегда был прав. Волны деформаций реальности накатывались одна за другой, исчез любимый ГМ овес, помидоры приобрели вкус, а измененная клубника запахом вызывала головокружение, и только ослик, как островок стабильности в о океане бушующей ирреальности, философски предавался сплину, благо любимый "Беломор" оставался все тем же. Благостную картину нарушила св.Мокша, заставившая ГГ выйти из прострации прозябания.
"Ой, зайчег!" - восхитился Йа и чуть не поплатился жизнью. "Сейчас укушу!" - с ледяным спокойствием сказала святая и зарыдала.- "Ты не видишь, что из-за тебя я уже в рамку не влезаю. Даже у самого верховного..." - Мокша перешла на шепот, - "...кисточки повышенной волосатости на ушах выросли!"
"А я здесь причем?" - удивился, давший слово никогда ничему не удивляться, Йа.
-...а я здесь причем? Я на парикмахера по ушам не учен. - скаламбурил Йа. "Слухай сюды, майн либер ослик." - и Мокша поведала печальную историю о пророках, статистике и о влиянии солнечных пятен на гормональную составляющую божественного произвола...
Истинная история происхождения мира и взаимосвязей в нем же рассказанная св.Мокшей Йа, в пересказе его же.
Непривычный человек, читающий вышеприведеные записи похождений Йа, очень легко может потерять нить, логику и вообще смысл происходящего. Для частичного полного обьяснения и предпринимаю я попытку, совершенную или нет, судить вам уважаемые читатели, по систематизации и конденсации своих наблюдений и умозаключений. Итак, аксиома первая, недоказуемая, - вселенная находится на поверхности и частично над и под т.н сферического куба или, если проще для понимания, кубической сферы. И, по непотвержденным пока данным, в семимерном пространстве . Первое следствие первой аксиомы : паралельные прямые во Вселенной пересекаются минимум три раза. Это блистательно доказал неутомимый иследаватель и времяпроходимец Йа , по природной своей любви к потустороннему, о чем будет отдельная глава и св.Мокша, в неоднократных поисках такой неоднозначной фигуры, как Йа, т.е меня, о чем мы также, надеюсь, поговорим отдельно. Почему?, задастся вопросом любопытный читатель? И будет не прав. Надо спросить, кому это надо. И есть ли в этом необходимость для. Ответ будет: да, да! Надеюсь до сих пор все понятно...
Аксиома вторая, предсказуемая: мир создан высшим демиургом, прячущему свое истинное имя под ником Шеф... Этимологию и сакральный смысл этого имени, а также нумерологические, каббаллистические, гематрические,тарро- и сонникобразуещие подсмыслы оставим молодым и пытливым иследователям, но фактом является то, что даже такая непреходящая и непереходимая фигура оказалась не в состоянии объять необъятное, и поэтому лишила завистников и недоброжелателей нашей Вселеной любимого занятия - плеваться в глаза. Короче говоря, т.н. Шеф передал часть функций т.н. архангелам т.е. по простонародному модераторам, кои и являются ... э... тем чем являются. Итак вернемся к топологическим связям вселенной. Как вы поняли, есть четыре полюса СИЛЫ - это точки соприкосновения куба и сферы, вершины куба, когда он вписан и четыре полюса ЧОРД знает зачем, центры граней, когда он выписан. Вы все поняли? Я ни фига.. .
-И? - спросил Йя, - причем здесь я? "Непонятливый какой." - вздохнула Мокша. - "Ну, да не важно. Племя хибиру было создано, как носитель экваториального надмирового осевого зла, суперпозицией струн своей относительно центров силы не дающего миру погрузиться во всеобщую кавайность и няшность, носителем которых, как оказалось, являешься ты." -Я? - уши Йа зашевелились и порозовели от осознания удовольствия своей исключительной благородности. "Ты." - обреченно сказала Мокша. - "Дезинтегрировав хибиру, ты запустил почти необратимые процессы эльфизации Вселенной. Прогресс депрогрессировал, эволюция полюцизировалась, революции оранжировались, бунты обвесеннились, радикалы вышли из шкафов и во всем признались, белые почернели, желтые побелели... но это все не суть важно - главное началась абсолютная эльфизация всего живого, у всех растут уши. Даже у Самого. Да еще и с кисточками." - вновь обреченно вздохнула св.Мокша. Йа еще раз пошевелил ушами и это помогло: - Я могу проститься Машей и Глашей? - подумал и добавил - хотя бы по два раза? "Зачем?" - изумилась Мокша. -Ну ты же пришла меня того? Аннигилировать? "Это было бы идеально!" - согласилась мечтательно святая. - "Но увы, природа не терпит пустоты. уничтожив тябя я вызову всеобщий коллапс. Придется тебе искать других врагов." -А нельзя ли воскресить хибиру? - зашевелилась угнетенная совесть Йа, представив как он утонченно в этом случае будет измываться над Иродом и Давидкой. "Увы,"- обезнадежила Мокша, - "Ищи других. Напрягись, иначе потеряешь свою эксклюзивность." Этого ГГ есно не хотел и поэтому ляпнул: -Надо искать Англичанку! "Какую такую Англичанку?" - зеленые очи святой предостерегающе полыхнули. -Которая всем гадит! - торжествующе завершил ослик.
На картинке:
например, такая:
но внутренний цензор остановил автора и он поместил свой "автопортрет в коричневых тонах:
...а в это время глубоко, глубоко под землей, на минус 123 этаже, в своем тайном конспирологическом логове... хотя нет, не так. ...а в это время высоко, высоко над землей, на плюс 123 этаже, в своем тайном конспирологическом шикарном кабинете сидело два главных хибиру и напряженно смотрели теплый ламповый репортаж с конференции Йа и св.Мокши, снятый тайными теплыми ламповыми шпионскими камерами прямо из места аскезы и воздержания по четвергам ГГ и слушали теплый ламповый звук их речей.
Как же так, воскликнет пытливый читатель, напряженно и нервно отслеживающий проды, ведь он их того, хряк, брык и нестандартно кирдык? Зато искушенный читатель снисходительно пожмет плечами - эка невидаль, авторский произвол. Сегодня убил, завтра поженил, послезавтра вообще ГГ пол поменял... Так-то воно так, та тільки трошечки не так! Мы, в смысле я, ну автор короче, придерживаясь принципа исторического волюнтаризма, видим в концепции детерминистической константы тот якорь, верстовой столб и путенаправляющую звезду от которой можно и нужно танцевать, окунаясь в бурные волны исторически правдивого сказания и противостоя энтропийной квазисысловой иррегулярности вырожденного набора букв, не зависимо от того будет ли это фольклор, легенда, сказка, или, не дай боже, мемуары как у нас...
...Нет, не сгинули злые хибиру, зря мучил свою нежную нервную организацию ГГ, тяжело повывесть чордово племя! Хотя в свете вновь открывшихся обстоятельств и первопричинно-следственных связей и взаимодействий это не так уж и плохо, но наш-то ослик этого не знал и почем зря высушивал свою эрудированную энциклопедичность в построениях векторно-матричных взаимодействий и не щадя неугасимую беломорину, пытаясь понять где, что и почем и сколько в одни руки.
На снимке запечатлен один из редких моментов, когда Йа точно знал ответ на все четыре вопроса:
"...місія, місія, нащо мені ця комісия?" - мелодично напевал ослик, перебирая старые фотографии, духовно возрождаясь и накачивая чакры эндоферинандреналиновой составляющей своей животной сущности, увы, никто не совершенен, и наш ГГ, несмотря на всю его непреходящую исключительность, не был исключением. Вдруг, повинуясь внезапному порыву, его зоркий взгляд остановился на древнем снимке с неумело пририсованным пионерским галстуком.
Скупая слеза скатилась по загрубевшей, будто вырубленной из базальта, украшенной многочисленными шрамами неудачных попыток побриться, шкуре ослика. "Когда же это было?" - погрузился Йа. - "Точно! После того, как меня второй раз выгнали из пионеров, а я в ответ на все происки злых хибиру в стенгазете с обличающей фотографией пририсовал себе галстук, говоря этим всем, что несмотря на , остаюсь настоящим ослом." "И носителем заветов", - додумал гордо Йа.
гл4. ...однако, что меня все время уводит в сторону от основной темы мемуаров, - озадачились авторы, в смысле я, перечитав последние свои откровения... - Как будто чья-то злая воля давит на меня, отвлекая и навлекая воспоминания старины и детства... ...облучают опять что-ле? - ослик поправил шапочку из фольги и на всякий случай надел специальную каску со священным тетрагамоном, теперь никакое внешнее влияние на его устойчивую психику становилось бесползным.
"Чорд! Да что же это такое?!" - ничего не помогало, действительность и прошлое смешались в калейдоскоп и навалились на главного героя, выдавливая его из него... Ослик свалился под стол в надежде найти под дубовыми досками там убежище, но даже это не прекратило поток галюцинаций и деанонимизаций... Вот он получает свою негасимую беламорину от сами знаете кого
...то табун My Little Pony с криками "Бананчик, вернись! Давай жить дружно! Это совсем не больно!", пукая бабочками и писая радугами, гнал и загонял его по бесконечной прерии толерантности навстречу светлому будущему...
...то его перебросило в период первого задания по приказу Центра, когда он совсем молодой и неопытный боец и где-то даже шпион был выброшен в тыл врага спасать только нарождающееся человечество, и едва не погорел из-за своей привычки прикусывать мундштук папиросы, тогда как все кругом боролись с курением в барах ...
...то нахлынуло воспоминание, как он, молодой гиперактивный неофит из провинции, овладевал Москвой...
...и как все завершилось к обоюдному неудолетворению...
...отступление №**... Ответ клеветникам. и злопыхателям. Тут реплики разные злопыхательские начали появляться, фотошопные наезды на наше все, типа на меня. Как вот этот:
Разоблачить злокозненную подделку достаточно легко - достаточно увидеть, что уши на провокации заячьи, а не те что, второе - татуировки нарисованы совсем не на той ноге, это могут подтвердить Маша, Глаша, Вера и т.д., вместо беломорины пририсован пошлый "Казбек",что как бы намекает на, но мы опровергать не будем, так как выше, чище и идеальнее всего, что нам могут приписать и придумать всякие там разные и не очень.
(истерично) Надо отделять и не перемешивать автора и ГГ... Вот как ползу, так и отражаю!
гл.№5... ...О Горе! Неужели таки злым хибиру удалось наведенным излучением дестабилизировать высокоморальное серое вещество нашего ГГ? Неужели никто не спасет надежду, мечту и светоч всего, что встало на пути всеобщего зла и homo lupus est(1)?
(1) homo lupus est - человек собака дикая есть. Плавт, "Ослы"
*примечание автора: Однако ловко я латинскую поговорку всунул. Надо почаще пользоваться этим приемчиком, чтоб все видели, что автор не просто так, а ого-го.*
Есть такие, которым не все равно! На картинке мы видим Атаку Легкой Кавалерии в лице легендарных (да! да!) Маши и Глаши , спешащих на помощь:
...с нежностью, трепетом и благоволением подошли к ответственной работе молодые перспективные администраторши, кавалеристки и просто красавицы. Ведь им был доверен не просто некий рядовой сервак, на 80% процентов обслуживающий порносайты и занятый генерированием спамов, а средоточие и мыслеобразыобразующее идеальное ОНО всей Ойкумены, одна из основных координат той самой пресловутой Матрицы, честь и совесть сами знаете чего и т.д. и т.п. подвергнувшийся теплой ламповой ДдОs посредством мозгового фистинга и ложкинга aтаке злыми хибиру ... Протерев по инструкции все контакты "Шипром" и обнаружив поломку в виде банально отвалившегося эрдунга, суть заземления, героини бережно закончили безвременную профилактику:
...Бздынь!, бдамс!, бумс! ... Не пугайтесь, это просто проскочила неоднократная искра, сбрасывая остаточные напряжения, образовавшиеся в результате неконтролируемого неостатического трения высокоорганизованных энергетических оболочек ГГ с паразитным наведенными ламповым низкокалорийным, можно смело даже сказать реликтовым, излучением, которым злые хибиру хотели дестабилизировать опять же ГГ. Последняя картинка промелькнувшая в уже окончательно заземлившемся сознании ослика была однако не лишена приятности и благолепия. Эх отрочество... Когда мир был полон нераскрытых тайн, жутко любопытен и свеж... И открытия ожидали за каждым углом, за каждым поворотом головы... И нужно было только заглядывать, выглядывать, подглядывать... короче держать глаза широко открытыми, незашоренными и незамыленными...
гл.6... ...однако! - воспрянул Йа, спустив в землю наведенные токсикозы давлений волновых андрогенных излучений. - Интересный опыт, не слишком ли я гомункулизировался, если так легко поддался наведенным интерпритациям и зомбированиям? Не пора ли более полагатся на свои животные первородные функционалы и врожденную броненосность?
...гл.6 продолжение... ...долго ль коротко сидел Йа , перебирая, выбирая и обдумывая варианты и развилки своего поведения, ища подсказки там, где их заведомо нельзя было найти, в книгах, но стереотипы и мемы вбитые в подсознание в детстве не дрогнувшими руками, линейками и подзатыльниками учителей и наставников, не позволяли ему просто додуматься подумать своей собственной головой. "Так быть или слыть? Вот он вопрос то в чем." - крутилось в голове заезженной пластинкой, - "Или я тварь дрожащая? И право посылать имею?" - крутилось на обратной стороне.
"Хотя почему бы двум благородным донам не поиметь друг друга в ближке?" - почему-то кстати подумалось, - "Хотя как узнаешь, что против тебя дон, а не некая скотина в виде быдла. Еще зоофобию припаяют." "Или зоофилию? Вечно путаю..." - попенял удрученно себе ослик...
гл.7 ... ...однако, что это мы отвлеклись/углубились в сумеречные переживания/терзания ГГ, совсем позабыв об антогонистах/волногонистах исконных/посконных врагов/аптиподов его же?* * ...не обращайте внимания, это автор разговаривает/советуется сам с собой, ну вы поняли, не однозначная он фигура, как минимум двухзначная, он так думает, не будем его разубеждать...
...так что у нас там с хибиру на раздватретьем этаже, как там злые хибиру, какие злые козни вынашивают в свете того и другого? В чем ваабще и в частности смысл всего происходящего/сущего? А фиг его знает. Автор еще не придумал. Теоретически понятно, должны быть два полюса, на противоречиях/недопониманиях которых и должен развиваться конфликт и ваабще вся движуха, как завещал/постулировал один из великих, неважно кто. Иначе полный застой, золотой век и сало из свиньи прямо в рот без никакой, понимаешь, борьбы, визга, свежины по первому морозцу, без запаха обжигаемой щетины, крови и вымываемых кишок для кровянки... Ах, вы ели когда-нибудь настоящую древнеукрскую кровяную колбасу, добываемую из сами знаете сколько пудов чего, вскормленного на помоях из ближайшей фабричной столовой и остатках картошки?... Вы помните вкус и просвет тонко нарезанных ломтиков сальтисона? Нет? Тогда вам и не понять всю злободневность/актуальность и непереносимость т.н. хохлосрачей, ну и не надо.
автор Ложкин В.
гл.8.... которую автор, не мудрствуя лукаво, назвал "Заговор бедламских мудрецов"...
...в принципе эту главу можно пропустить, умные поймут и так... ...А остальным нечего читать! Слышали? Быстренько позакрывали страницы и отправились читать Лукяненок с Абердиными. Здесь вам не тут, Тут вход только снобам с небыдлом. Ну и примкнувшей элите, есно. Вот автор, например. С какой стороны не глянь - элитный осел, в меру поношеный, местами вытертый до белизны, вельветовый прикид, умудренный, в меру ошалевший от пронзительности и глубины порой посещающих его мыслей взгляд, благородная желтизна, скрошившихся от пережевывания жвачки мудрости, зубов. Конкретно свой пацан, с которым и в рюмочню не стыдно заскочить, и у ларька с пивом рыбу разломить, и в подворотне на троих, ну сами понимаете, проблемы сравнительной стилистики у Акутогавы устаканить... (опять что ли свой автопортрет повесить? - задумался автор, но решил быть скромнее и повесить один из памятников себе. Оригинально, нес па?)
,..Да, так о чем это я... С конкретной речью перед Высшим Бедламским Советом Хибиру выступил господин Некто...
... речь его была на удивление краткой и содержательной. -Господа, мы почти победили. Ставка на всеобщую гламуризацию, няшность, пуси-мусикизацию и кошечек себя оправдала. Кто бы мог предполагать. -Он тяжко вздохнул. - Тысячелетия нашей борьбы за власть над миром с помощью рационализации, интенсификации, деидеологизации, демифологизации, материализации и целеноправленной промывкомозговизации не принесли нам тех дивидендов, профитов и лузлов, что мы добились простыми сменами векторов и акцентов. -Да! - председатель постучал молотком по пальцам сосредотачиваясь и утихомиривая шум совета, - Есть нежелательные, побочные и околопобочные последствия. Всеобщая эльфизация коснулась и нас. Однако вдумайтесь! Ведь мы могли еще и посинеть! Г.Некто налил в раритетную с нечетным количеством граней стопочку странной, остропахнущей, мутноватой жидкости первой очистки и, выдохнув, влил ее в себя, занюхав рукавом и аристократически выпрямив мизинец. -Однако расслабляться рано. Олимпийцы не спят. Неитрализация, мистификация и гуманизация их центральной фигуры и носителя, проходящего у нас по классификации ОГМ ( осел гламурный мессианский), не принесла ожидаемых результатов.
-Есть мнение протипоставить/натравить против него антиагента, фигуру конечно не равнозначную, но тоже гм... достаточно одиозную:
-Чо? Вы поступились принципами и опустильсь до союза с той что гадит? - упал кто-то в обморок. -Ну и чо? - меланхолично пожал плечами председатель. - Обрезав конец о ... не плачут. - пародоксально закончил он. Никто ничего не понял, но все прониклись...
гл 9... ...Председатель нажал на кнопку и в зал вошел приглашенный Великий Борец с фиг его знает чем, но очень важным и интуитивно понятным всем, что если с ним не бороться, то будет полный абзац, попрание заветов и извращение смысла и принципов всего, что завещали и за что боролись, несмотря на, поджарый молодой человек классической индоевропейской внешности с примесью кавказской языковой группы.
Один из Кагал завистливо вздохнул и спросил: -А как вам удалось сохранить уши в первозданном виде, не поделитесь рецептом? Молодой Велосипед молча спрятал револьвер и достав маникюрные ножницы направился к вопрошавшему. Началась тихая паника...
...после того как по быстрому оттерли брызги крови, немного взбледнувший председатель вновь взял слово: -Надеюсь теперь, коллеги, ни у кого нет сомнений в квалификации агента? Тишина и не смеющие скрипнуть стулья были ему ответом. -А Вы, уважаемый, - обратился г.Некто к новому коллеге, - не слишком ли вызывающе незамаскированно выглядите в свете предстоящей миссии и всего прочего. - Нон проблем, эхцеленц, - щелкнул каблуками Агент, превращаясь в:
...стук падающих под стол тушек коллег был ответом на это....
Председатель поморщился: -Господа-товарищи-коллеги, шо вы як дивки какие-то... Агент Арчер, у Вас более классический прикид есть? -А як же! - быстро сориентировался шпиён.
-Кажется это кино мы уже видели, только в обрезанном виде... - очередная порция тушек коллег отправилась под стол, мелко вздрагивая конечностями от смеха... Удовлетворенный председатель грустно вздохнул: -Смешливый у меня бедлам какой-то.. Однако сильна англичанка гадить... Последние штаны с меня снимет за такого героя...
гл.10... ...авторские размышления.. ...ни фига себе, пора второй том кончать. А я только собрался придумать, как столкнуть ГГ с новоявленным противником. Мда... опыта не хватает. Вроде уже не МТА, в загашнике, т.с. творческом портфеле, есть целый рассказ и два с половиной стихотворения... Посмотрел в зеркало - да уж, тут скорее ПТА...
...короче, получает Йа смс-ку, так и так, такой и сякой, выходи, драться будем, короче забили ему стрелку, хибиру, обрадовался Йа немеряно, а чо, противник известтный, в ближке ужо раз посрамленный, дык не знал он, чо они учудили и каку подставу придумали. Взял ослик смс-ку эту и побежал к св.Мокше порадовать конкретно новостями. А св.Мокша как узнала, что хибиру то не изничтожились, побледнела и в обморок упала, загадочно сказав "Береги себя..."
"И че так переживать?" - удивился Ослик. - "Добро же оно всегда побеждает, ежели оно еще и с копытами." И побежал с Глашей и Машей попрощаться. А те в плач, не отпустим мол тебя, лучше сами голову отрежем...
Короче поржали... Однако надо и о форме и оружии подумать и не мудрствуя лукаво Йа решил применить уже однажды оправдавшийся прием и выйти на бой в прикиде противника.
...ничё, удобненько так, только пийот в рот лезут...
...гл10бис... біс його знає нащо... ...однако глотать волосы ослику долго не пришлось, так как на вне временную лакуну, где собрались устроить стрелку, чтобы не сильно будоражить болото РИ, которое и так усилиями альтернативщиков и беспредельщиков с некииих форумов пузырилось и пускало газы, в непонятке, где реал, а где больная фантазия, супротивник явился у галифе с настоящими лампасами. Наш ГГ чуть от зависти не суициднулся.
...однако правильные гены, органический взгляд на жизнь и, следовательно, здоровый попесецизм не позволили совершится злодеянию, а природная сметка, смекалка и находчивость позволили ГГ выйти с симметричным ответом.
Вау! Круто то как! Впрочем, пора закруглять второй том. Спасибо всем двадцати настоящим сапиенсам, что отслеживали проды и не докучали советами.
гл. заключительная без номера... Очевидно в третьем томе будет драка. Добро и правое дело конечно победят. Они всегда побеждают. Вопрос, будет ли главный Г. на той или этой стороне в следствии перемежающейся амнезии, как результат неоднократной потери головы (буквально и переносно), не столь очевиден, как казалось бы, и не столь принципиален, как хотелось бы. Так как единственное, что понял Г. герой - делай что положено ослу и будь что будет. А пока Йа, оправдывая надежды и отчаяния фанатов и офанаритов своих правдивых мемуаров занят высеканием нетленки третьего тома
Тот бог, что мир громами сотрясает, К Данае сходит золотым дождем, Он Леду видом лебедя прельщает, Он Мнемозину ловит пастухом, Драконом Прозерпину обнимает, А сестрам Кадма предстает быком. Мой путь иной: едва лишь мысль взлетает. Из твари становлюсь я божеством Дж. Бруно
Глава 1
Народный комиссар внутренних дел Союза ССР, генеральный комиссар государственной безопасности тов. Г. Г. Ягода поставил перед начальниками республиканских, краевых и областных управлений Наркомвнудело задачу - подготовить дороги к вывозу социалистического урожая. Сообщение ТАСС. Правда. 23.06.1936
Свет? Свет просачивался сквозь закрытые веки. Так не могло быть – так не должно было быть. Человек открыл глаза. Туннель, вернее неширокий лаз, оканчивался сияющим от яркого света проемом. Лианы спускались с его краев на белые известняковые глыбы. «Как экран кинематографа», – возникла отстраненная мысль. «Стоп, что же это такое», – это не сон, что-то было совсем необычно, что-то кроме этого нереального подземелья. В голове был полный сумбур. Он попытался сосредоточиться, и вдруг вспышкой пришло осознание: «Вижу, и ничего не болит». Он прислушался к себе: попытался ощутить руки. Сжал и разжал пальцы правой, потом левой руки. Ноги тоже не болели. И он их чувствовал. Осторожно потянулся. Сладкая ломота прошла по позвоночнику – так было когда-то в детстве. Человек вскочил на ноги. И тут пришла боль. Голова раскололась от резкого удара о низкий свод пещеры. Он рухнул на лежанку, отдышался, провел пальцами по голове и ощутил неприятную, липкую жидкость: «Ничего себе врезался». Через несколько мгновений шум в голове от удара прошел. Он опять ощутил свое тело. Совершенно здоровое тело. И это был не сон. Теперь он отчетливо вспомнил кошмар последних дней. Какой невыносимой была боль! Он смирился с тем, что это конец, даже пытался скрыть от Раи свое понимание, делал вид, что не замечает сестру и врача, что приходили к нему. Кто он? Вернулось имя – Николай, Николай Островский. Так он что – умер? Это – рай? Или ад? Пещера какая-то. Николай осторожно, помня о низком своде, поднялся и сел на лежанке, застеленной бараньими шкурами. Долго и с удивлением рассматривал пальцы рук. Ощупал суставы. От воспаления не осталось и следа, правда, казалось, под кожей совершенно не было мышц, какая-то вялая масса. «Этого не может быть», – подумал Николай, но все же сделал еще одну попытку встать. В первый раз у него ничего не получилось. Он едва не упал на камни, но уже понял, что может подняться. Наконец это удалось, и он осторожно направился по узкому проходу к выходу. Ноги дрожали от слабости, соскальзывали с камней, устилавших пол тоннеля. Несколько раз он падал, с трудом поднимался, но продолжал двигаться вперед. Тоннель резко оборвался, и над головой закачались деревья, прикрывая прозрачное, изумрудно-голубое небо юга. Сколько лет он не видел неба? Шесть или семь. Это определенно был Кавказ. Только таким он не видел его никогда. Он жил с людьми, зависел от людей, от Раи, мамы, когда она бывала у них, от сестер и нянек в больницах и санаториях. Он видел горы и море, субтропическую растительность: влажные Колхидские леса подступали к дороге, по которой его везли в Мацесту в ту последнюю поездку, когда он еще что-то видел; но этот сияющий мир, что открылся сейчас, тогда был где-то далеко. Все заслоняла боль, стремление побороть ее, доказать себе и окружающим, что он еще жив… Жив! А теперь он жив? Странное ощущение ударило его по нервам. Размышления прервались, и Николай оглянулся по сторонам, пытаясь понять, что происходит. Из-за камня, прикрывавшего метрах в пяти вход в пещеру, показался человек. Войлочная шапочка на голове, мягкие сапоги, патронташ. Черные лукавые глаза улыбались на заросшем недельной щетиной лице. – А, очухался!? Я уже думал, что придется пустить тебя на закуску. – На закуску? Вы кто? И где это я, … мы? – Не все сразу. Есть хочешь? Я тут кое-что сообразил. Вылезай скорее. Человек снова скрылся за глыбой. Странное ощущение, возникшее перед его появлением, ослабело, почти исчезло. Вопрос же о еде вдруг пробудил зверский аппетит. Сколько же времени он не ел? И Николай пошел за незнакомцем. За валуном открылась небольшая поляна на склоне горы, куски белого известняка высовывались сквозь буйную зелень лиан и трав, покрывающих склон. Высокие, уходящие колоннами в небо, буки делали поляну похожей на фантастический храм. Странное ощущение вернулось, и Николай вновь увидел незнакомца. Тот выкладывал из торбы хлеб и сало на белую скатерку, постеленную на толстом поваленном стволе. – Бери, ешь, а то видок у тебя! Хоть ты теперь от голода и не помрешь, но … Не обращая внимания на странные слова незнакомца, Николай, с трудом сдерживая себя, принялся за еду. Только минут через десять, с удивлением обнаружив, что внушительный шматок сала исчез, он почувствовал на себе изучающий, насмешливый взгляд выразительных глаз странного человека. – Наелся!? Теперь можно и поговорить. Ну, судя по твоим успехам с салом, ты, наверное, понял, что мы не на небесах. Это всего лишь окрестности Сочи. Километров пятнадцать от Хосты. Это насчет последнего вопроса. Он был самым простым. То, о чем поведал незнакомец далее… Это никак не могло уложиться в голове. Николай некоторое время сидел молча, пораженный услышанным. С тоской поднял голову к сияющему небу, но восторга, что ощутил, выбравшись из пещеры, больше не было. Была растерянность, боль, не та знакомая физическая боль, что пожирала его последние годы, а какая-то внутренняя, пустотой поселившаяся глубоко в груди. – Зачем Вы это сделали? – Как зачем? Да я от скуки тут уже закис, а потом, если бы ты не восстановился, то твоей энергией можно было бы и воспользоваться. Не пропадать же добру! – человек усмехнулся. В глазах вспыхнул недобрый огонек. – Кстати, если ты мне не понравишься, я, может, и воспользуюсь твоей силой. Когда она чуть увеличится. – Ах ты, контра недобитая! – кулаки Николая сжались, и он попытался вскочить. – Да ладно, я пошутил, – человек властно остановил его движение. – И насчет контры, ты эти штучки брось. Ну, был я лет двадцать назад русским графом, так кем я уже только не был. Сам-то от контры не зарекайся. Проживешь лет сто, столько личин поменяешь… Может и буржуем когда-нибудь станешь, если кто голову раньше тебе не снесет. Человек поднялся с дерева. – Кстати, меня зовут Джордано, я когда-то был итальянцем. Это мое настоящее имя, по крайней мере, меня так звали в первой жизни. А здесь, на людях, если они появятся, называй меня Аванес, Аванес Саркисян. Я егерем в заповеднике работаю. Ты племянник моего сослуживца, в гости приехал, работу ищешь. С твоим дядькой мы воевали на Дальнем Востоке. – Я никогда там не был. – Ничего, бог даст, побываешь. И это моя легенда, я был на Востоке. Твою легенду еще придумать надо. Джордано-Аванес негромко свистнул. В ближайших кустах что-то зашевелилось, и на поляну выбралась некрупная лошадь местной, привычной к горным склонам, породы. – Бывай. Я завтра попытаюсь приехать. Из еды что-нибудь достану. Он подошел к лошади, покопавшись в седельной сумке, бросил к ногам Николая небольшой сверток. – Это тебе. Не ешь все сразу, мало ли что меня задержит. Если появятся люди, лучше спрячься, а то твои партийные товарищи не слишком доверчивы. Представляю историю, как знаменитый писатель помер, а потом воскрес в пещере! – Джордано усмехнулся. – Вариант Иисуса в твоем случае не пройдет! Джордано громко рассмеялся, крутанул коня и пустил его вниз по едва приметной тропинке. Николай остался один. Поднял сверток, там оказалось немного хлеба и спички. Времени прошло, как оказалось, немало. Здесь в лесу должно было рано темнеть, а ночью становилось прохладно. Бессмертный пошел собирать хворост.
...
Мы стоим на пороге введения новой Конституции. В нашей великой стране не найдется ни одного гражданина, трудящегося, который не приветствовал бы от всей души сталинскую Конституцию. Я - стахановец на производстве в ответ на обнародование проекта новой Конституции обязуюсь добиться выполнения новых норм на 230-240 процентов (сейчас даю 200%). Весь свой опыт передам рабочим, чтобы вырастить новых стахановцев. Долбежник паровозного отдела паровозостроительного завода. Правда. 23.06.1936
Зачем ему это бессмертие, какая-то Игра, рубка голов? Чертовщина какая-то. Николаю казалось, что эти мысли не дадут заснуть. Но на поиск хвороста и разжигание костра в пещере ушли все небольшие силы. Лишь только его тело оказалось на лежанке, пристроенной в глубине грота, как глаза закрылись. Он проснулся от холода и ощущения присутствия вчерашнего человека. – Ну, ты даешь! Так и проспал весь день? Николай открыл глаза. Джордано разжигал хворост. В отличие от вчерашнего на нем был прорезиненный, непромокаемый плащ. – Там дождь? – Нет никакого дождя. Завтра поедем в горы. Мне участок обойти надо, записи сделать, проверить, не было ли чужих. Ночи в горах холодные, а мерзнуть я не люблю. Вон тебе бурку привез. Николай поднялся намного увереннее, чем вчера, вышел из пещеры по малой нужде. Было еще светло, но солнце уже спряталось за противоположную гору. Неужели проспал целые сутки? В теле ощущалась легкость и сила. Воздух, напитанный влагой и прогретый солнцем, свободно вливался в легкие. Голова кружилась, но не от слабости – от ощущения красоты открывшегося мира. Так не было никогда, по крайней мере, он этого уже не помнил. Опять захотелось есть. Возвращаясь, у входа в пещеру увидел Джордано. Холодная сталь сверкнула и замерла у горла. – Ну, и что? Решил убить? – Николай поднял глаза на бессмертного. В них читалось ожидание чего-то. Действия, слова? – Убери железку, – Николой отвел клинок и прошел вглубь пещеры. – Еду привез? – А ты ничего держишься. Играешь почти убедительно. Джордано вложил саблю в ножны и аккуратно положил у стены грота, начал доставать из принесенной торбы продукты. – Хотел бы убить, не ждал, пока я проснусь, да и не возился бы со жратвой, бурку вон привез. – Оружие тоже тебе, – бессмертный улыбнулся. Небритая физиономия сморщилась, как у скалящейся собаки. Николай протянул руку за саблей, вынул из простых, потертых ножен. В неверном свете костра мягко блеснула благородная сталь. Островский никогда не держал в руках такого оружия. Необычный изгиб клинка, тянущаяся вдоль лезвия витиеватая надпись на незнакомом языке, пальцы непроизвольно погладили блестящий металл. – Нравится! – в оскале Джордано опять показалась мордочка хищника. – А Ваш где? – Увидишь, когда время придет. В котелке над костром забулькала вода. – Ладно, давай чай пить. Некоторое время ели молча. – Это ощущение в Вашем присутствии… – Николай поднял голову, прислушиваясь к чему-то в себе. – Так всегда бывает? – У разных людей Зов немного разный, как отпечатки пальцев у смертных. – А таких, как мы, много? – Достаточно чтобы научиться беречь свою голову. – Почему Вы назвали свое настоящее имя? – Если меня убьют, кто-то или ты…, поставишь свечку в храме. – Я атеист. – А меня когда-то сожгли как еретика. Николай вздрогнул, пристально взглянул на собеседника. – Сожгли? – Ну, Святая Инквизиция не любила еретиков. Твои вон партийные товарищи тоже устроили охоту на ведьм. Троцкисты, уклонисты. Кто там у Вас еще? – Ты партию не трогай. – А ты глазами-то не жги. Не я это придумал. А ты не святой. В одном дерьме сидим. Джордано вздохнул. Разлил по кружкам остатки кипятка. Достал из кисета по щепотке какой-то травы. Бросил в чашки. Терпкий и пряный запах разлился по гроту. – Нравится? Николай только кивнул. – Это я лет десять назад с Тянь-Шаня привез. Красные нас тогда из Самарканда выбили. Дружки-белогвардейцы в Китай и Монголию подались. Да надоели они мне, и нашего брата, бессмертных, там много, кто покоя и знаний по святым местам ищет, а кто и охотой промышляет. – И после всего приехал сюда? Сволочь! Николай вскочил, схватил, казалось, тщедушного итальяшку за грудки, но в момент оказался на жесткой лежанке. – Остынь мальчишка. Не суди, чего не понимаешь. Джордано сел на место, на небольшой чурбан, стоящий в противоположном углу грота. Взял в руки кружку. Потянул носом воздух. – Белые, красные. Теперь вон еще коричневые. Сумасшедшие времена начались. Даже иезуиты перед этим слабаки, – потянул терпкую жидкость. Откинулся к стене, блаженно прикрыв глаза. – Лет через пятьдесят от своих партийцев плеваться будешь, если с такой гордыней голову сохранишь. Николай перевел дух. В голове шумело, опять припечатался к глыбе, нависшей над лежанкой. Но он уже понял, что боль тела – быстро проходящие мелочи в сравнении с тем, что творил этот хлипкий на вид монстр с его душой, его идеалами, со всем, чем он жил последние десять лет. Николай закрыл глаза. Почему тогда, десять лет назад, он не пустил себе пулю в лоб, зачем связался с этой девочкой? Изгадил только ей жизнь. Рая, Раечка. Теплая, уютная, она несла покой, каким-то образом снимала боль. Даже в последние дни ее руки дарили ему тепло, даже когда он мерзко хамил ей. Интересно, как она выглядит. Сволочь! Не этот итальяшка, белогвардеец недобитый, он сам сволочь. Николай открыл глаза: – А самоубийцы воскресают? Джордано отделился от стены, с интересом взглянул на собеседника: – Смертные нет. Это когда ты собирался? – Лет десять тому назад, – Николай вздохнул. – И книжку бы свою не написал, себя бы не узнал, что ты можешь. – Зачем мне было это узнавать? – Книжка, между прочим, хорошая, дружки твои, правда, используют ее по полной. Как и тебя, кстати. А насчет, зачем узнавать? Всякое знание и умение когда-нибудь да пригодится. Некоторое время сидели молча. – Пошли, подышим воздухом. Хворост ты мокрый собрал, чадит. Джордано поднялся, сбросил тяжелый плащ, и легко перепрыгивая с камня на камень направился к выходу. Николай подождал минуту, взял саблю и пошел следом. Бессмертный сидел на давешней поляне спиной к входу, казалось, созерцал тонкий ручеек, вытекающий из-под камней. Николай осторожно подошел, вспомнив кавалерийские тренировки с рубкой лозы, замахнулся и… со всего маху шлепнулся спиной на камни. Клинок опять оказался у его горла, нога бессмертного прижимала его грудь, а ставшие жесткими глаза опасно светились. – Ну, как!? Попробовал? Он убрал оружие, ногу. – Перевернись на живот аккуратно. – Зачем это? – Николай попытался подняться. Нога моментально вернулась на место. – Сказал, аккуратно, на живот. Пришлось подчиниться: Джордано опустился на колени рядом, и его руки начали ощупывать спину и позвоночник. – Мышцы у тебя совсем слабые, выбьешь позвонок, возись потом с тобой, хоть ты и бессмертный. Спина Николая непроизвольно расслабилась, предательски заныло выбитое при падении плечо. Итальянец положил руки на лопатку: – Расслабься! Николай ощутил тяжесть тела врачевателя, резкий рывок. Через несколько мгновений боль прошла. – Вставай, саблист! Николай поднялся. Стоял, опустив голову. Чувствовал, как краска заливает лицо. Джордано опустился на поваленный ствол. – Так и будешь стоять столбом? Иди, садись, – в его голосе не было ни злости, ни прежней насмешки, только усталость. – Не переживай, научишься еще мечом махать. А графа моего в шестнадцатом на германском фронте шлепнули, с беляками я уже доктором, мелкопоместным дворянчиком шатался. – Зачем Вы мне морочите голову? Зачем Вам нужно злить меня? – На реакцию твою смотрел. Да и фанатиков не люблю, а ты несколько фанатичен. Опять помолчали. На поляне гасли последние отблески света. Густые тени покрывали склон. Запели цикады. Джордано поднялся, посвистел, показались лошади, одна под седлом, а другая вьючная. – Расседлай лошадей. Николай, молча, подчинился. С непривычки долго возился с упряжью. Итальянец терпеливо ждал. Когда тюки и седло оказались на земле, забрал уздечки и увел лошадей ближе к входу пещеры. Привязал их там к дереву. Вернулся за седлом. – Пошли, завтра рано вставать. Костер в пещере почти прогорел. Пока таскали хворост и воду, разбирали привезенные торбы, вновь разжигали костер, совсем стемнело. Добравшись до лежанки в гроте, Николай почувствовал слабость, сил опять не было, мышцы болели. Джордано заставил его что-то съесть и велел ложиться. Сам еще сходил покормить лошадей, расстелил в гроте попону и долго сидел, опустив голову на колени, глядел на догорающий костер.
По сообщению агентства Рейтер из Германии Тельман вчера был заслушан как свидетель по делу Эдгара Андре. Тельман давал показания в тюрьме. Сообщение ТАСС. Правда. 24.06.1936
Поднялись затемно. При неровном свете коптилки Джордано поставил чайник и котелок с водой на костер, отправил Николая седлать лошадей: – Второго седла нет. Груз распредели так, чтобы охлюпкой можно было ехать. Пока варилась каша, Джордано придирчиво следил за работой Николая. – Я давно не ездил на лошади. – Да уж! Ничего. Поедешь на оседланной, там, – он кивнул на восток, – у меня схрон есть, достанем второе седло. – Зачем мне ехать. – Мясом тебя кормить надо, а тут я и хлеба достаточно тебе не достану. В горах охотиться будешь, приведешь себя в порядок. Мне время надо, чтобы документы тебе выправить. – Вы что, бросите меня одного? – Ну, ты же не ребенок! Тебе месяца два – три надо, чтобы научить мышцы подчиняться. Сейчас вон кисель, я даже не пойму, как ты двигаешься. Вообще физиология бессмертных странная штука… он помолчал. Осенью я за тобой приеду. Там видно будет, что дальше делать. Потом началась дорога… Джордано помог Николаю подняться в седло, скептически оглядел: – В седле сам удержишься? А то привяжу для верности. – Удержусь, – буркнул в ответ Николай. Итальянец в ответ усмехнулся, вскочил на своего покрытого одной попоной коня, и они двинулись. Джордано объяснил, что им нужно спуститься к морю, так как вверх по ущелью конной тропы нет. Вначале они действительно спускались вниз, но потом Джордано повернул влево вдоль по восточному склону, сказав, что они выйдут к морю у следующей большой реки. Почти сразу Островский понял, что ему едва хватает сил удерживаться в седле. Он, что было сил, сжимал ногами лошадиные бока, рука постоянно тянулась вцепиться в луку седла. То ему казалось, что лошадь, осторожно ступавшая по влажным камням, не удержится на крутом склоне, то – что предательски закружится голова, и он просто сам свалится под копыта. Ко всему он понял, что ориентироваться в горном лесу совершенно не в состоянии. Хотя до побережья было всего-то километров пятнадцать, Николаю казалось, что им никогда не выбраться из этих зеленых дебрей. Спуск сменялся подъемом, они переходили вброд какие-то ручьи и речушки, лошадиные копыта проваливались в расщелины между камнями. Напряжение все нарастало, мышцы свело до бесчувствия. Николай, стиснув зубы, все сильнее прижимал ноги к бокам лошади и практически уже ничего не видел вокруг себя. Осталось, как обычно, одно ничем неистребимое упрямство, а неторопливо ехавший впереди Джордано все чаще останавливался и терпеливо ждал, пока Николай справится с лошадью и собой, но так ни разу и не предложил остановиться. Только к полудню выбрались к побережью. Поднявшись по очередному склону, Джордано остановился, как обычно ожидая Николая. Тот подъехал и вначале просто тупо удивился тому, что они продолжают стоять. Тогда, оторвав голову от созерцания тропы под копытами, он увидел, что они остановились на краю открытой площадки – горы кончились. В просвете между деревьями, до самого горизонта расстилалось море. Солнце отражалось в воде мириадами бликов, бурые и зеленые пятна водорослей проступали в прозрачной воде, обломки скалы, должно быть, когда-то сорвавшейся вниз, просвечивали в глубине. – Слазь! Здесь передохнем, – Джордано спустился на землю. Николай несколько мгновений не двигался, потом попытался привстать и перекинуть ногу через седло. Джордано едва успел его подхватить. Оказавшись на земле, Николай дернулся было освободиться от поддерживающих его рук, но голова кружилась, и он привалился к лошади. – Не дури! Обопрись на меня, – Джордано помог ему усесться на камень, выступающий у отвесной стены, ограничивающей площадку. – Спасибо, – Островский, не сдержавшись, с блаженством откинулся к прогретой солнцем скале, вытянул ноги, и тут же сжался, как от пощечины, от скользнувшей по губам Джордано усмешки. – Я, кажется, не смогу дальше ехать, – виновато произнес он, подняв глаза на бессмертного. – Это еще почему? – Вся кожа, должно быть, растерта. Джордано весело рассмеялся: – Сними штаны! – Зачем? – Проверишь сохранность своей шкурки! Николай недоуменно смотрел на бессмертного. – Я тебе дело говорю. Заодно узнаешь, как быстро у тебя происходят процессы регенерации. – Чего? – Восстановления! Поспеши, а то вообще ничего не увидишь! Сбросив брюки, Николай успел пронаблюдать, как глянцевая красная корочка посветлела и действительно обрела вид нормальной кожи. – Не плохо, правда!? Расслабь мышцы и радуйся жизни. – Ну, ты – садист! – А мне нравится, когда ты злишься. Забываешь выкать. А ноги натирать будешь еще не один день, наверное. Двигательные функции у нас тренируются почти как у обычных смертных. Я же говорил, что у тебя не мышцы, а тряпки. Ты ими сколько не пользовался? Вот теперь и расплачиваешься. Николай встал и на все еще немного сведенных от напряжения ногах подошел к краю площадки. Долго стоял, смотрел на море. – Как объяснили мое исчезновение? – Я занимался тобой, агентуры в городе у меня нет. Так что этого я не знаю. Пока сообщений о твоей смерти нет. – Если Рая пострадает, я тебя убью. Чего бы это мне ни стоило. – Ладно, посмотрим, – Джордано усмехнулся. – Проблемы, наверное, будут, но, – он на минуту задумался, – в доме было достаточно много людей, совершить убийство никто не мог (а даже если бы и убил, то это почти акт милосердия), а уж зачем прятать труп – вообще не понятно. Я думаю, что компетентным органам не захочется раздувать скандал. Все-таки героический пролетарский писатель. Похоронят пустой гроб с почестями бригадного комиссара и дело с концом. И с барышней твоей все будет нормально. – Нормально!? – Послушай, успокойся. Проблемы у твоих близких были бы и без моего участия. Ведь не я сделал тебя потенциальным бессмертным. Я не знаю, что хуже – просто пропажа трупа, или некая чертовщина, происходящая с этим трупом. – Что ты имеешь в виду? Джордано вздохнул, подошел к обрыву и тоже посмотрел на море: – Твой случай довольно сложно спрогнозировать. Это долго объяснять. Давай искупаемся, пообедаем, а потом я постараюсь рассказать все, что знаю. Николай промолчал. Привязав лошадей чуть ниже по тропинке, у просачивающейся сквозь камни воды, они налегке спустились к морю, перебрались через железную дорогу. Море было удивительно спокойным, галька, нагретая солнцем, обжигала, и окружающий Николая мир был ирреально красив. Он ослеплял яркостью красок, оглушал шепотом моря, шелестом леса, ветер шумел в ушах. Этот мир, казалось, кричал: – «Живи! Радуйся жизни, забудь о прошлом!». И рядом был дух искуситель. Он смеялся над его прошлой жизнью, над страхом и непонятностью нового существования и звал за собой. Как сейчас, когда, сбежав со склона и сбросив рубаху и башмаки, кинулся в воду и, вынырнув метрах в двадцати и отряхнувшись, как собака, спросил с насмешкой: – А плавать-то ты умеешь?! Николай не удосужился ответить, просто последовал примеру итальяшки. Они долго плыли вдаль от берега. Вода, вначале охладившая разгоряченное солнцем тело, оказалась теплой, пахла йодом и водорослями. Джордано опять смеялся, что так не плавают даже собаки, и показывал, как двигать руками, ногами, как поворачивать голову, вдыхая воздух при следующем гребке. Вначале у Николая ничего не получалось, сбивалось дыхание, он хлебал горьковато-соленую воду, злился. Потом неожиданно почти получилось, он поймал ритм и минуту или две плыл, казалось, как положено. Дальше не хватило дыхания, он остановился и посмотрел на Джордано. Тот лениво шевелил конечностями, лежа на спине чуть впереди: – Уже лучше, брызгаешься сильно. Дальше не плыви, возвращайся назад. А я тут задержусь минут на пятнадцать, – развернулся и резко ушел под воду. Николай почувствовал, что зов, сопровождавший присутствие бессмертного исчез. Он оглянулся, берег был далеко, стало видно, как за крутым склоном, по которому они спустились, поднимаются горы. Назад плыть пришлось довольно долго, периодически он оглядывался, но Джордано не было видно, и только, когда был у самого берега, почувствовал зов. Двигаясь немного боком и загребая одной рукой, Джордано догнал Николая и вытащил на берег довольно внушительную рыбину. Опасливо оглянулся по сторонам: – Сырую рыбу ешь? – увидев отвращение у того на лице, ухмыльнулся. – Я тоже не большой охотник до таких экстравагантностей. Тогда сгоняй, собери дерева для костра. Шторм недавно был, так что тут понабросано достаточно. А я изображу какое-нибудь удилище. Нагрянет еще кто ненароком … Минут через двадцать, когда они еще жарили рыбу на углях, действительно показался всадник. – Здоров, мужики! – И тебе того же, дорогой, – в речи Джордано прорезался легкий кавказский акцент. – А, это ты, Аванес! – Садись с нами, – Николаю показалось, что приглашение прозвучало достаточно обреченно. – Кто это с тобой? – спросил мужик, доставая из переметной сумы внушительный сверток и бутылку домашнего вина. – Племянник друга, Николаем зовут. – Федор, – мужик протянул руку. – Давно тут? – Да нет. Вот решил показать ему побережье, – Аванес кивнул на Николая. – Ну и как, нравится? – Да, тепло тут у вас, и море замечательное. – Наше море самое теплое, вон, сколько народа теперь ездит сюда. Всесоюзная ударная стойка у нас теперь, как Днепрогэс. Санатории да дома отдыха строим, – мужик заулыбался от удовольствия и принялся разворачивать сверток, в котором оказалась домашняя колбаса и пирожки. – Раньше тихо было. – А ты, видно, далеко собрался!? – то ли вид продуктов несколько примирил Аванеса с присутствием Федора, то ли он просто взял себя в руки и пытался перехватить инициативу с вопросами, но его вид излучал полнейшее дружелюбие. – В контору, в Сочи. Опять с материалами задержка вышла. О чем они там думают? Поздно только выехал. Не успею сегодня обернуться. Так что придется ночлег в городе где-то искать... – Кто бы прибеднялся! Федор ухмыльнулся. Пока Аванес выкладывал рыбу на срезанные листья лопуха, гонял Николая к оказавшемуся рядом источнику за водой и доставал кружки из вещмешка, Федор успел рассказать кучу новостей о делах на стройке детского санатория, где он работал мастером молодежной бригады отделочников. Оказалось, Джордано был достаточно осведомлен в делах этого коллектива, девушки которого были дочками и невестками их общих с Федором знакомых. И после кратких сетований на безголовость Галины – комсомольского вожака бригады, протолкнувшей предложения о немыслимых сроках сдачи бальнеологического корпуса, из-за которого, кстати, Федор и ехал в город обсуждение плавно перешло на амурные дела девушек. После второго куска рыбы и пространных рассуждений о том, что прошлогоднее вино Федора ничем не уступает пойлу, которым торгует какой-то Савик, выдавая его лопоухим отдыхающим за настоящее грузинское вино, Николаю показалось, что Аванес совсем расслабился. Сам Николай молчал. Слушал и молчал, грелся на солнце. Почему-то подумал, что раньше, до болезни, уже давно бы высказал Федору, что тот не прав, а сейчас в какой-то момент просто понял, что Галина – дочь мастера. И он не ругает, а гордится ее настырностью, смеется над ее проделками по заморачиванию голов окружающих пацанов, и никак не может решить, кто из ребят годится его девочке в мужья. После того, как бутылка опустела, а рыба и колбаса были съедены, Аванес заявил, что пирожки Федор должен оставить на завтра, и, не слушая его возражений, вернул в сумку хозяина. Затем достаточно ловко спровадил подвыпившего мужика дальше, так и не дав тому возможности поинтересоваться, с кем он шаболдается по побережью и каково происхождение съеденной рыбы. – Да, подзадержались мы с тобой! – задумчиво произнес Джордано, глядя вслед удаляющемуся Федору. – Ты обещал рассказать о проблемах с моей смертью. – Обещал… Но, похоже, позднее. Нужно спустить лошадей в долину. Собирайся, пошли наверх. Послеобеденное путешествие прошло для Николая намного проще. Страх перед слабостью почти исчез, он увереннее сидел в седле. Казалось, тело вспоминало старые навыки. Спустившись в долину, они пересекли крохотную деревушку, расположившуюся на берегу очередной горной речки, и долго ехали вдоль берега. Когда впереди опять показалась река, Джордано свернул на дорогу, уходящую в сторону гор. Начинало темнеть, и Джордано торопился, но двигаться быстрее не мог. Он все чаще оглядывался на опять начавшего отставать Николая, наконец остановился, ожидая, когда тот приблизится вплотную. – Что, совсем устал? – Нет, ничего. – Я поведу твоего Буцефала. Держись за луку и доверься лошади, а то ты ей только мешаешь. Они спустились почти к самой реке. На небольшой поляне у склона горы в ставших совсем серыми сумерках показался небольшой охотничий домик. – Все. Добрались, – Джордано спрыгнул у порога дома. В этот раз слезть с лошади Николаю удалось самостоятельно, но усталость была страшная. Не сделав и нескольких шагов, он опустился на траву. Джордано зашел в дом, разжег в очаге огонь. Выглянул в открытую дверь и бросил Николаю ведро. – Принеси воды. Источник – вон за домом, у большого камня. Вначале нам, потом напои лошадей, но смотри, не пои холодной. Пришлось подниматься, таскать воду, расседлывать лошадей и разгружать поклажу. Рядом с домом оказался небольшой загон, куда Джордано притащил за это время свежее сено и засыпал овес в кормушки. Устроив лошадей, они вошли в дом. Обстановка оказалась вполне цивильной. В центре достаточно просторной комнаты стоял стол с зажженной керосиновой лампой, на плите булькала гречневая каша, и свистел закипевший чайник. – Иди, садись. Сейчас есть будем. Николай опустился на стоящую у стола лавку и с интересом разглядывал окружающее. В домике было две комнаты. Первая, с печью, какие кладут в хатах выходцы с Украины по всему Приазовью, Крыму и Кубани, служила, должно быть, столовой, во второй, с расчетом человек на десять, расположились двухъярусные солдатские койки. В первой комнате кроме печи, стола и посудной полки, прикрытой цветастой занавеской, стоят буфет, заставленный колбами, пробирками и чашками Петри. На полках буфета, подоконниках и просто на полу высились стопки распухших папок с бумагами. – Это что за дом такой? – удивленно спросил Николай. – Да так. База противомалярийной лаборатории. У них тут недалеко плантация. Эвкалипты выращивают. – Джордано, раскладывавший кашу по тарелкам, вдруг оживился. – Представляешь, эти деревья лучше всяких насосов высасывают воду из местных болот, и главное, похоже, выживают при случающихся зимой заморозках, – в его голосе послышалось восхищение. Изумленный реакцией Джордано, Островский только и мог спросить: – Ну и что? – Как, что? Да уже сейчас здесь почти не осталось болот, комары перевелись. А, между прочим, знаешь, от чего в русской армии в здешних местах были основные потери? – Ну, тебе-то малярия не угрожает? – Ты издеваешься? Тут ведь уникальное место. Даже в Альпах такой красоты не увидишь! – Джордано обижено замолчал и принялся за кашу. – Прости, я думал, ты тут просто отсиживаешься. Егерь, что за занятие в наше время? – По-твоему, только шашкой махать достойно человека? А те люди, что возились с тобой после ранения и потом?.. Они в бирюльки играли? – Не слишком удачно возились, – зло пробурчал Николай. – Да и если все, что происходит сейчас – реальность, то и не надо было меня лечить. – Не все рождаются на свет бессмертными. Некоторое время ели молча. – Ты обещал рассказать о проблемах с моей смертью. Джордано поднял голову, криво усмехнулся: – Тебе интересно?! Ну ладно, – он помолчал, – при нашем знакомстве я, кажется, сказал, что потенциальный бессмертный воскресает только после насильственной смерти. И, кроме того, состояние его здоровья остается на том уровне, какой был в момент его первой смерти. – Так значит, ты не дал мне нормально умереть? – Да, немного ускорил этот процесс. Но твоя болезнь была вызвана насильственными действиями, и потом были операции… Так что дать сто процентную гарантию, что ты был бы сейчас мертв, нельзя. – Ты хочешь сказать, что я бы продолжал жить в прежнем состоянии? – Да, и, вероятно, это могло продолжаться достаточно долго. – Но сейчас ведь не осталось никаких следов от прежних воспалений! – Не осталось. Видишь ли, есть маленькая поправка к утверждению о состоянии здоровья впервые воскресшего бессмертного. Причем термин «воскрешение», на мой взгляд, не верен, я бы говорил о восстановлении или регенерации. – Какая разница, как называть. – Может и никакой. Только с термином «воскрешение» ассоциируется вмешательство в процесс бога или дьявола, а мне не симпатичны ни тот, ни другой. – Эк тебя занесло, – Николай усмехнулся. – Давай, по сути. – Как скажешь! Поврежденные клетки бессмертного восстанавливаются в том состоянии, каком находились на момент повреждения. Другое дело, клетки уничтоженные, они регенерируются организмом в том виде, каком им надлежит быть, как бы это сказать – по проекту. Такой же механизм работает у всех живых существ. Дело в скорости процесса. Кроме того, у обычных людей на результат восстановления сильно влияет необходимость борьбы с инфекциями. – Подожди, если орган уничтожить, то он восстановится, и это восстановление может омолодить разрушенную часть организма? – А ты на редкость сообразителен для человека, окончившего церковноприходскую школу, – Джордано улыбнулся. – Я и потом, между прочим, не в лесу жил! – Не обижайся. – Да я и не обижаюсь. Просто интересно. В моем организме, по-моему, не оставалось ни одного здорового места, а убить можно, просто заколов ножом. – Ты действительно неплохо соображаешь! Подумай теперь, зачем мне было тащить тебя в пещеру? – Там уединенное, защищенное место… – И там с тобой можно было делать все, что угодно, и столько времени, сколько мне на это бы ни потребовалось. – Что же ты сделал? – Вот это тебе пока не к чему, результат видишь, неприятных ощущений не помнишь. Чего тебе еще? Радуйся тому, что получил. – Какое сегодня число? – Двадцать пятое. – Значит десять суток… Николай встал и подошел к окну. Его просто использовали как вещь для своих не слишком понятных и, наверное, не слишком благовидных целей. За окном шумела река. Блики лунного света просвечивали сквозь листву, и причудливые тени танцевали на оконном стекле. Вечный мир не интересовали проблемы двух людей, волей судьбы или прихоти одного из них оказавшихся в крохотном домике на берегу горной речушки. Вот как ползу, так и отражаю!
И родившаяся злость разбилась о спокойствие южной ночи. Он видел этот мир, луну, деревья, все то, о чем уже даже и не мечтал. Какая разница, что было сделано с его телом, если чудо свершилось. Не важно, какая цена будет запрошена, так или иначе за все надо платить. Как пришлось платить за мечту о всеобщем счастье. Вспомнилась фраза, написанная для книжки: «Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Нет, он и теперь не считал, что революция – цель его жизни была ошибкой. Что с того, что последующая жизнь так наказала его, ведь все они, кто шел в революцию за чистой идеей, не ждали благ для себя. Правда он обманул, обманул женщину, что была ему дороже других, пообещав светлое будущее, а в итоге она получила годы откровенной нищеты, годы его нескончаемой болезни, тяжкого труда. Даже если Джордано прав, и он на самом деле фанатик, она-то не была фанатиком! Она, должно быть, любила! А теперь, что будет с ней после его исчезновения? Вернуться, объяснить, как все произошло! Но в черном окне отражался тощий, растерянный молодой человек, почти подросток. Как доказать, что изможденный болезнью, совершенно немощный человек и он – одно и тоже лицо. Даже Рая его бы не узнала, может быть, только мать, но кто будет слушать старую женщину! Николай глухо застонал: – Что же ты наделал, – слезы бессилия брызнули из глаз. Джордано неслышно подошел сзади, положил руку на плечо. – Ну, успокойся. Может быть, я и последняя скотина, но не было стопроцентной гарантии, что ты нормально умрешь! – Если ты такой благодетель, – Николай в бешенстве обернулся, – ты же мог просто меня убить! – Отрезать голову!? Ты представь, что было бы потом! Или мне в приступе полного благородства нужно было остаться на месте преступления? Извини, но с чего бы меня интересовали проблемы смертной женщины? Не моей женщины! Джордано вернулся за стол. – Заметь, я и так все сделал аккуратно. В доме не осталось ни следов борьбы, ни следов насилия. Я только дверь дома и калитку оставил открытыми. Потом запутал следы, ни одна собака не пройдет по моему следу, – бессмертный ухмыльнулся, – и, кроме того, прошло почти две недели после твоего исчезновения, а власти молчат. Ни местная пресса, ни слухи не обсуждают произошедшее. Николай тоже вернулся к столу: – Откуда ты знаешь? – Газеты я вчера в Хосте читал, а слухи... Если бы что-то было, нам бы Федор сегодня все уши прожужжал. Он обычно знает все сплетни побережья. Джордано поднялся, стал собирать тарелки: – Ладно, давай кончать препирательства, отправляйся спать. Завтра нам еще далеко ехать.
По сообщению агентства Гавас, мятеж возглавляют генералы Капас и Франко. Главную силу мятежа образует иностранный легион, прославившийся свирепым подавлением октябрьского восстания в Астурии. По сведениям агентства Гавас из Танжера: силы мятежников насчитывают 18 500 человек Правда. 20.07.36
Следующее утро выдалось сырым и серым. Тяжелые тучи затянули вершины гор. Клочья тумана тянулись вдоль ущелья. Проснувшись и не почувствовав присутствия Джордано в доме, Николай вышел на порог, ежась от утренней прохлады и сырости. Он все еще никак не мог привыкнуть к реальности того, что опять может видеть окружающий мир. Вот и теперь он слышал неумолкающий шум воды, видел капли росы на траве вдоль дорожки, ныряющей в глубину ущелья и противоположный склон, поросший прилепившимися на камнях деревьями, и в нем просыпалось неведомое раньше ощущение чуда. В загоне тепло, по-домашнему фыркали лошади, терлись головами друг о друга. Николай поднялся в дом, достал из буфета два куска сахара и вернулся к загону. Протянул сахар животным и ощутил прикосновение мягких, осторожных губ, увидел внимательные, немного настороженные глаза. Когда в последний раз он мог вот так покормить и погладить коня?! Потом к Островскому вернулась, тоже становящаяся неотвязной, мысль о том, что эта жизнь – предательство тех идеалов, которым он служил, и предательство его Раечки. Чем дальше он уходил вслед за Джордано, тем больше он укреплялся в этой мысли, но… Но десять лет он не жил нормальной человеческой жизнью и понимал свою совершенную беспомощность в реальном мире, и свою полную зависимость от человека, который его убил… Что правда и что ложь в словах Джордано? Как разобраться и как обрести свободу? Вот сейчас бессмертного нет рядом, а лошади тут, в загоне. Вскочить на коня, увести второго, но куда идти? Документов нет, даже собственного лица, по сути, нет. Что он скажет первому встречному постовому? Несмотря на болезнь он хорошо представлял реалии своей страны. Да он сам бы, не задумываясь, отправил человека, рассказавшего историю с ним приключившуюся, куда следует. И в лучшем случае это был бы дурдом. Может быть, изобразить амнезию. Пройти через все проверки, больницы, получить новые документы и жить нормальной жизнью, завербоваться на стройку, может быть, снова вступить в партию... Только эта жизнь уже никогда не будет нормальной, угроза встретить себе подобного, угроза Игры, она ведь никуда не денется. Николай отчетливо понял, что он не хочет просто так умереть. Если эту новую жизнь дал ему даже сатана, он не отдаст ее за здорово живешь первому встречному. Он должен жить и умереть достойно. Неужели тогда, немощным и больным, он врал самому себе о недопустимости бесцельно прожитых лет! Нет ведь, он думал так! А теперь судьба дает ему шанс начать все сначала. Почему он решил, что это дар сатаны? Николай вздохнул. Еще раз погладил морду коня и, отвернувшись от загона, огляделся вокруг. Куда мог запропаститься Джордано? Неширокая, разъезженная машинами и телегами дорога вела вдоль склона и выходила, должно быть, к той долине, откуда они вчера приехали. За домом располагались посадки фундука, а вверх и вниз по склону росла обычная кавказская растительность – каштаны и буки. Внизу шумела река и узкая тропинка, уходившая к обрыву, вела туда. Николай решил спуститься вниз. Спуск оказался скользким и крутым. Приходилось держаться за выступающие корни и камни. Поэтому, когда внизу он остановился перевести дыхание, то не сразу обратил внимание на усилившийся шум воды, а когда обернулся к противоположному склону… По узкому, прорытому за тысячелетия каналу вниз срывалась белая пенная стена. Водная пыль клубилась у круглой заводи, откуда вода через каменистый порог, бурля и пенясь, попадала в основной поток, несущийся к морю. Вспомнилось чье-то высказывание о белом клипере и танцующей женщине. Этот водопад был сродни тем вечным сущностям, ради которых стоило жить. Прислонившись к отвесному склону, Николай не мог оторваться от созерцания падающей воды. Потом, ощутив некое беспокойство, понял, что чувствует Зов Джордано. Он поискал глазами, и на отмели у порога в разорванных клочьях тумана увидел танцующего человека. В руке человека был меч. Медленные отточенные переходы сменялись стремительностью выпадов. Грация и сила дикой кошки ощущалась в невысоком и хрупком на вид существе. Николай замер в полном восторге, зачарованно глядя на этот гимн красоте дикого мира и человека в этом мире. Поднимающееся из-за гор солнце разгоняло утренние тучи и вдруг осветило отмель у водопада. Водная пыль засверкала арками радуг и белый туман, стлавшийся над рекой, истаял, раскрывая прозрачность отливающих сталью струй. Джордано остановился, церемонно поклонился в сторону поднимающегося солнца, бросил насмешливый взгляд змея-искусителя на глядящего на него Николая, в знак приветствия помахал рукой. Николай подошел к воде и в нерешительности остановился. Не слишком глубокий, но бурный, широкий поток отделял его от отмели. Вода, казалось, кипела, перекатываясь через камни. Пока Николай рассматривал реку, Джордано с ловкостью кошки взобрался по почти отвесной стене на карниз у кромки падающей воды и скрылся за ее завесой. Николай даже не успел удивиться этому исчезновению, как тот вернулся нагруженный седлом и свертком. Сбросив все вниз, он спрыгнул сам и уже через несколько минут, переплыв на правый берег, вытащил из воды сброшенные шмотки. – Что смотришь? Бери седло, пошли наверх. – Что это было? – Где? – Вы, там, на отмели… – Считай, что это ритуал поклонения Солнцу! – Джордано смеялся. – Идем.
Глава 2
Беспримерный подвиг наших летчиков Чкалова, Байдукова и Белякова - блестящее доказательство подлинной отваги, мужества и беззаветной преданности своей великой социалистической родине людей сталиской эпохи, и больших успехов нашей авиационной техники и промышленности. Горячий привет новым Героям Советского союза. Секретарь крайкома ВКП(б) Варейкас. Сталинград. Правда.. 25.07.1936
К альпийским лугам они поднимались еще три дня. Джордано почти сразу свернул с проезжей дороги в горы и вел Николая по местам заповедным. Он отыскивал лисьи и волчьи норы, считал щенков, пару раз показал Николаю медведицу с забавными, уже подросшими медвежатами, делал пометки в затасканном блокноте. По выбранной дороге, похоже, он проходил не раз, так как к вечеру они оказались на удобной стоянке вблизи ручья. В первый вечер Джордано всю хозяйственную работу перепоручил Николаю. Сам же, пристроив смоляной факел, вырвал пару страниц из блокнота и достал толстый журнал из свертка, который забрал в тайнике за водопадом. Уткнувшись в книгу, он, казалось, забыл об окружающем мире. Даже ужин проглотил, не глядя в тарелку. Наутро другого дня Николай, увидев, как Джордано аккуратно прячет в прорезиненный мешок журнал, не выдержал и спросил: – Что это ты читаешь? Джордано показал обложку, на которой красовалось: «Physical Reviews». – Ну и что это такое? – «Physical Reviews». Увидев недоумение Николая, Джордано пояснил: – Это американский журнал по физике. – Тебе интересно? – Я редко читаю то, что меня не интересует. – А зачем ты его в тайнике прятал? – В публичной библиотеке Сочи такие не выдают. – Где ж ты его взял? – Мне их приятельница в Стамбуле выписывает. Я ее раза два в год навещаю и забираю литературу. – За границей навещаешь? – Конечно! А что меня может остановить? Николай озадаченно замолчал. А Джордано неожиданно привиделись горячий мрак семитских глаз «приятельницы»… Дохнуло пылью, вонью и духотой тесного средневекового квартала ближневосточного города. Его жеребца зажало в толпе, уступающей дорогу под напором стражников, сопровождавших небольшой караван дорогих рабов, двигавшийся к главному батистану. Женщина на ослике приподняла накидку, чтобы лучше рассмотреть, кому принадлежит зов. Тогда он был молод и почти не представлял, что из себя может представлять бессмертная женщина. Какой черт надоумил его, бывшего монаха купить бессмертную рабыню? Спасло его только чудо. Если бы верил в бога, поставил свечку. Когда-то он избавился от веры, вернее пришел к логическому выводу, что если акт творения мира и состоялся с помощью высшей силы, которую люди называют Богом, то было это далеко не так, как описывают священные книги. Но вера верой, а предрассудки своего времени – это предрассудки. И всю свою жизнь до костра он свято считал греховной плотскую любовь к женщине. В своих книгах он страстно рассказывал о благе возвышенной, духовной любви, той любви, что приближает человека к познанию мира, познанию человека в мире. Оставив монастырь и скитаясь по странам Европы, он встречал авантюристок, тянувшихся как мотыльки на свет его популярности, но случайные связи, что позволял он себе, так и не расцвели цветком страсти, приносящей боль и блаженство, и уж тем более не подарили чувства, перерастающего в теплоту человеческих отношений. На Востоке же женщина была просто товаром. Обладание красивыми, юными рабынями было одним из признаков богатства и благополучия, ими хвастались, как породистыми жеребцами, и прятали, как сокровище, за высокими стенами гаремов. Для поддержания реноме удачливого авантюриста ренегату европейцу, каким становился в те дни Джордано, красивые женщины были просто необходимы. Но кто сказал, что начинать надо с приобретения бессмертного экземпляра? А она оказалась действительно бесподобной. Настоящая одалиска, томная, нежная, ловящая всякое его желание и каприз. Путая арабский со средиземноморским жаргоном европейцев, она поведала ему душещипательную историю своей первой смерти в гареме жестокого турецкого судовладельца. Он почти поверил. Через неделю они вышли в море. Погода стояла великолепная, и его хорошо вооруженный шебек послушно летел под легким бризом к берегам Греции. В ночь, когда до ближайшего порта оставался один дневной переход, все и случилось. В ту ночь Зарема, тогда ее звали Зарема, была особенно нежной, а он, как довольный, сытый кот, мурлыкал ей нежные глупости. Он почти засыпал, утомленный любовной игрой, когда острый как бритва стилет оказался у его горла. Как он успел увернуться и как справился с визжащей от бешенства фурией, в которую превратилась минуту назад таявшая от любви красотка? Взбешенный ее предательством и болью она таки успела пырнуть его раза три кинжалом он, отобрав оружие, зверски избил ее. Потом ставшее безвольным тело пробудило в нем животную похоть. И он, человек, гордившийся своим аскетизмом, обрушил на нее все дичайшие фантазии, копившиеся внутри годы и годы. Когда же утро позолотило витражи его каюты, он увидел в ее глазах сытость и восхищение. Розовый язычок облизывал засохшую кровь на искусанных ночью губах. – Ты силен, неверный! – женщина сладко потянулась. Это его доконало. Он соскочил с постели, достал из-за сундука с книгами отброшенный ночью стилет и бросил ей на грудь. – Убирайся! Вон! Женщина неторопливо поднялась, начала одеваться. – А ты знаешь, неверный, что еще никто не уходил от моего кинжала? – Попробуй, повтори снова. Она достала запутавшееся в простынях оружие и нежно погладила украшенную финифтью рукоятку. – Зачем же сейчас?! Ты мне понравился!
Лошадиное копыто соскользнуло с камня. Джордано обдало водой: они вброд переходили очередную речку, и он, чертыхаясь от неожиданности, вернулся к действительности. Джордано встряхнул головой, как лошадь, отгоняющая овода. Нахлынувший поток воспоминаний был реалистичен, как будто все происходило вчера. А ведь он научился жить без нее. Он, оказывается, даже научился, встречаясь с ней, держать себя в руках, но стоило, как сегодня, воспоминаниям соскользнуть на грязные улочки ближневосточного порта, и цепочка ассоциаций вела его в хитросплетения их мучительных взаимоотношений. «Только этого сейчас и не хватало», – обреченно подумал Джордано. Чтобы отвлечься, оглянулся назад. Лошадь Николая шла в двух шагах, и сам Николай выглядел почти уверенно. «Вот еще грыжу себе организовал, с этим теперь возись», – Джордано опять вздохнул. Эйфория от удачно осуществленного проекта прошла, а сам проект, как обычно после реализации, казался не стоившим потраченных усилий, последствия же требовали теперь внимания и заботы. Джордано уже почти злился на самого себя. Он ведь никак не мог найти надежного канала для получения приличных документов для переезда в центр даже для себя, а теперь предстояло доставать документы еще и мальчишке. Вообще-то, Джордано знал, что сегодняшние воспоминания, тоска и раздражение имели вполне конкретную причину: ночные бдения над «Physical Reviews» никогда не проходили даром. Ощущения потерянного времени и бессмысленности существования с каждым разом давили все сильнее. Время утекало сквозь пальцы. Где-то кто-то совершал переворот в понимании мира, а он сидел в этой дыре, считал приплод лесного населения, пил домашнее вино с мужиками, рассуждал о близости войны... Чушь собачья! Он зря вернулся в Советскую Россию. Надо было тогда, летом двадцать восьмого, ехать дальше на Запад. В Италии у Ферми замечательная лаборатория, в Кембридже – у Резерфорда… Даже во Франции… Этот мальчишка, Фредерико Кюри, открыл искусственную радиоактивность. «Но, наверное, и наши не сидят без дела?» – Джордано скрипнул зубами. «Наши!» – в этом было все дело. Что привязало его к этой, в сущности, чужой земле? «Нет у меня другой земли!» – опять с непонятной злобой ощутил бессмертный. Он остановил коня на крутом повороте тропы. Внизу шумела река, а сквозь разорванную раму из листвы буков открывался вид на череду хребтов, покрытых белыми шапками. Кавказ! Когда-то он заворожил Джордано. Нелегально пробравшись в Батуми летом двадцать восьмого, он думал, что не задержится здесь надолго. Только и нужно было связаться с указанными Заремой людьми, получить хоть какое-то удостоверение личности и двигаться на север. Уже восемь лет двигается! Джордано усмехнулся. Тогда он подумал, что может же позволить себе немного расслабиться. Эти горы были храмом, легендой. Он легализовался маленьким человеком и наслаждался свободой и независимостью: летом бродил по заповедным лесам, иногда организовывал охоты и пикники с кавказской экзотикой партийным и комсомольским бонзам, зимой, когда снега заносили горные тропы, немного развлекался биологией – лаборатории заповедника имели кое-какое оборудование, а сотрудники были наивны и доверчивы. Потом, когда свобода уже немного поднадоела, случайно наткнулся на предбессмертного. Джордано чуть развернул лошадь, давая Николаю возможность остановиться рядом. – Смотри! Внимательно пронаблюдав за реакцией мальчишки, удовлетворенно хмыкнул. – Поехали! – Это хребты Большого Кавказа? – Нет еще. Вот выше подымимся, в хорошую погоду будет видно один из пятитысячников. – А ты там бывал? – Николай кивнул в сторону гор. – Нет. Пока не довелось. Некоторое время ехали молча. Ущелье, по которому они поднимались, неожиданно кончилось, открылась небольшая долина. Теперь лошади неспешно трусили рядом, и Джордано исподтишка наблюдал за мечтательным выражением лица мальчишки. Похоже, тот впервые начал ощущать новые возможности своего состояния. Да, это замечательно освободиться от боли, что испытывал долгие годы. «Стоп!» – Джордано опять остановил себя. Второй раз за день свалиться в яму воспоминаний было уже слишком. – Слушай, а почему бессмертные должны убивать друг друга? – А почему это делают обыкновенные люди? – Ну как, классовая борьба, империализм, фашизм. – Добавь религиозную рознь, дележ сфер экономических интересов, и будет агитка из ваших марксистских учебников. – Разве это не так? – Почти так. Только почему сейчас в Советской России коммунисты убивают коммунистов? – Врагов убивают, они передали партию! Выступают против ее линии. – А кто сказал, что линия партии – истина в последней инстанции? Николай промолчал. «Надо же, кажется прогресс, а в первый день чуть в драку не лез!» – Ты считаешь, что коммунизм невозможен? – в голосе Николая опять был вызов. – Знаешь, идея всеобщего счастья не слишком нова. Только в христианской интерпретации она существует почти две тысячи лет. Дальше Джордано понесло. Он рассказал мальчишке о политической ситуации на окраинах Римской Империи во времена Нерона и династии Флавиев, об идеологии, уставах и образе жизни первых христианских общин, о разрушении Иерусалима и проповедях первых пророков. – Теперь сравни ситуацию с Российской Империей начала двадцатого века! Николай озадаченно смотрел на бессмертного: – Ты так давно живешь? Джордано засмеялся. – Нет, конечно. Но я когда-то занимался богословием, философией. Кое-что об истории той эпохи люди узнали в прошлом веке. – По-твоему получается, что все зря? – Почему же зря! Вы сломали хребет царизму. Старой России больше нет, и, я думаю, никогда не будет. Политика, экономика ведущих стран мира строится, исходя из факта, что в СССР у власти – большевики. Некоторое время опять молчали. Теперь Николай о чем-то напряженно думал, казалось, совсем не замечая окружающего. – Джордано! – Да! – Ты говорил, что сотрудничал с белогвардейцами. Зачем ты сейчас здесь? – Пойдешь в НКВД сдавать? – Нет, я просто хочу тебя понять! – Я сам себя не всегда понимаю, – Джордано усмехнулся. – Ну да ладно. Раз уж я навязал тебе свое общество, то ты вправе задавать вопросы. Бессмертный замолчал и, похоже, задумался. – Ну! – В самом конце 90-х в Петербурге мне на воспитание оставили девочку. За год до революции она вышла замуж. Он был хорошей партией: уже капитан, гвардеец, хорошего рода, блестяще образованный. Они очень любили друг друга. – Причем тут этот роман? – Ее мать просила меня оберегать девчонку. Правда, когда в конце шестнадцатого меня подстрелили, я уже не мог этого делать как отец. Но Елена знала, кто я такой, и я восстановил с ней отношения. Потом – революция. Ее муж вернулся с фронта. У них должен был быть ребенок, но… Зима восемнадцатого была ужасна. Лену на улице напугали какие-то бандиты, случился выкидыш. У нее была страшная депрессия, а Константин, Лениного мужа зовут Константин, решил, что он обязан бороться. Он отправился на Дон, она за ним. Тогда я считал, что должен ехать с ними. В Петрограде делать было нечего… – А потом? – Потом все как у всех. Бег через всю Россию. Нас занесло в Иран. Летом двадцать восьмого совершенно без средств мы оказались в Турции. Там мне повезло. Встретилась давняя знакомая, мы с ней когда-то немного пиратствовали, – Джордано мечтательно улыбнулся. – Она субсидировала моим ребятишкам дорогу во Францию, а я подался сюда. – Зачем? – Знаешь, я как раз сегодня утром пытался ответить на этот вопрос. Николай взглянул на Джордано, полагая, что тот опять ерничает, но лицо бессмертного было сосредоточенным и печальным. – Я привык к России. – А большевики? – Большевики! Надо принимать ту власть, что выбрал народ, – теперь Джордано ухмыльнулся. – Вот ты же выбрал «диктатуру пролетариата»? – Я-то из нормальной пролетарской семьи! – А стал ты кем, пролетарий? Писакой! – Если бы я мог работать… – То после бурной юности стал бы функционером партии. Опять пролетарий не получается! – Ну, ты, контра! – Николай остановил лошадь. Джордано тоже остановился. Его физиономия опять изображала сарказм. Николай слез с лошади и по оставшимся на траве следам пошел прочь. Бессмертный постоял некоторое время, глядя вслед удаляющемуся мальчишке, потом развернул лошадь и направился к реке устраиваться на ночлег. Он развел костер, наловил и запек форель, обнаруженную в неглубокой стремнине и, как в прошлую ночь, устроился читать. Внешне он был совершенно спокоен, лишь иногда напряженно прислушивался к своим ощущениям. Уже глубоко за полночь на пределе слышимости он уловил зов. Подождав еще некоторое время, Джордано встал и вдоль реки направился в сторону Николая. Тот сидел на валуне и смотрел на воду. Когда Джордано опустился рядом, он никак не отреагировал. Некоторое время молчали. – Что, доволен? – Чем? – Я заблудился. – Отчего же заблудился? Вот сидишь здесь, сумел вернуться! – Ты считаешь меня дерьмом? – Нет. Я ведь просто хотел сказать, что у народа, прошедшего через гражданскую войну, всегда минимум две правды. – Так не бывает. Если ты вернулся сюда, то … – Ну да, либо я принял всем сердцем Советскую власть, либо тайный агент империализма! – Ты же сам сказал, что бываешь в Стамбуле! – А у меня что, не может быть своих собственных интересов в этом городе? Николай пожал плечами. – Каша у тебя, парень, в голове. Одной из частей коммунистической доктрины диалектический материализм числится, не так ли? – Да, а что? – А ты мне не напомнишь основные положения диалектики? – Причем тут диалектика? – Подумай, что следует из перехода количества в качество, или из закона отрицания отрицания. – Ты думаешь, будет время, когда я сам перестану считать, что поступал правильно? – Это худший из вариантов развития событий. Но, что случится наверняка, если ты проживешь достаточно долго, так это – ты увидишь, как какое-то из новых поколений смертных откажется от идеалов твоей юности. И как к тому времени ты сам будешь относиться к нынешним временам – неизвестно. – А ты отрекался от своих взглядов? – Я их корректировал. – Часто? – А ты – настырный нахал! – Джордано нервно хохотнул. – Ну да черт с тобой!.. Первый раз это было до первой смерти, когда, отказавшись от христианской доктрины, я почти построил свою. Между прочим, мне всегда было интересно наблюдать, как приверженцы разных философских течений пристраивали элементы этой доктрины к своим личным взглядам. – И ты просто наблюдал? – Что же я мог сделать? Меня, того смертного, что разворошил муравейник, ведь больше нет! А когда у меня появилась просто возможность думать о вещах, из-за которых Ватикан до сих пор считает еретическими взгляды той моей самой первой реализации, оказалось, что мир и я изменились. Самое смешное, что, если отбросить бредни средневекового философа, то построенная мной тогда картина мира все еще местами коррелирует с современным научным мировоззрением. Джордано замолчал. Когда Николай, ожидавший продолжения, взглянул на бессмертного, тот сидел, отрешенно глядя на воду… Дух-искуситель, танцующий у водопада, исчез. Здесь, ночью у шумного горного ручья сидел человек, смертельно утомленный жизнью. Очередной вопрос Николая так и не прозвучал. Вот как ползу, так и отражаю!
Сыромятные, намоченные в соли ремни, высыхая, все глубже врезались в тело, не давая сдвинуться, хоть как-то защититься от пламени. Огонь пробивался сквозь настил помоста, лизал пятки, руки, лицо. Вначале человек привычно, как во время пыток, еще пытался отключить сознание от боли тела, но вскоре это стало невозможно. Он выдержал прелюдию перед костром, дальше играть было ни к чему. Тело, а вместе с ним и сознание должны были умереть, жаждущая крови толпа фанатиков осталась за стеной огня. Эта стена теперь защищала его ото всех, кто хотел увидеть его поражение. Он теперь свободен, он вправе принять эту невыносимую боль. И он кричал, извивался, изрыгал проклятия. Потом поток пламени ворвался в легкие, огонь разлился по внутренностям, сознание взорвалось от болевого шока и спасительно угасло… Он так и не смог отделить процесс умирания от кошмара возрождения, в полной темноте осознав, что пытка продолжается. Огонь жег его изнутри. Вырывался изо рта пеной отторгнутых обгорелых тканей. Огонь был и снаружи. Сморщенная, истончившаяся как пергамент под огнем кожа лопалась, казалось, сочилась кровью. Судороги изгибали корчившееся на полу трюма тело. Кричать не было сил, и только непонятно откуда бравшиеся слезы текли из выгоревших глазниц. Сколько времени продолжалась пытка: час, ночь или вечность? Когда он открыл регенерировавшиеся глаза, узкие полосы света лежали на присыпанном тонким слоем сена полу. Ему хотелось посмотреть, откуда падает свет, но подняться он не смог, лишь перевернулся на живот, свернулся калачиком и уснул мертвецким сном. Сквозь сон он слышал, как завывала разыгравшаяся к ночи буря, и волны глухо ударяли о борт. Волны перекатывали корабль, человек скатывался из одного угла в другой, но не просыпался. К утру буря начала утихать. Джордано разбудил промозглый холод и сырость. Он сел, подтянув голые колени к груди. Попытался унять дрожь. Сквозь узкие щели в полу верхней палубы просачивался свет, делая темноту, сгущавшуюся по углам, совершенно непрозрачной. «Значит, казнь отменили!?» Его, должно быть, опять перевозят в какую-то из отдаленных тюрем. Но что значит тот страшный сон с сожжением? Все было слишком реальным – ночное бдение в тюремной капелле, слащавая жалость этих проходимцев в рясах, дорога на Кампо ди Фьоре… Костер! Он закрыл глаза и явственно увидел языки пламени, рвущиеся к небу. Воспоминания нахлынули с такой силой, что он закричал от ужаса и прижался спиной к влажной стенке борта. Холод немного привел в чувство. Он вспомнил, как после лишения сана и отлучения от церкви ему срезали кожу с пальцев. Прошло почти десять дней, но раны последнее время не заживали, гноились. Он протянул руку к свету, рассматривая пальцы. Кожа на руках была совершенно здоровой, не было даже следов от кандалов, только вымазана каким-то черным маслянистым налетом. Джордано замер в недоумении. В это время за стеной послышались голоса, заскрежетал отмыкаемый замок, дверь открылась. В камеру ввалилось четверо в турецких одеяниях. Двое держали в руках ятаганы, у третьего были кузнечные принадлежности. Четвертый, в дорогом шелковом халате и высоком тюрбане, подойдя к пленнику, протянул ему холщевые штаны и на почти чистом итальянском произнес: – Прикрой наготу, неверный. Джордано подчинился, удивляясь не столько тому кем оказались хозяева судна, сколько свободе своих движений. В последнее время передвигаться самостоятельно он почти не мог – вывернутые на дыбе суставы воспалились, и тюремщикам приходилось таскать его под руки. Потом Джордано заковали по рукам и ногам. Цепи закрепили так, что он мог только сидеть. Оставить какой-нибудь еды и напоить узника тюремщики не удосужились. Потянулись бесконечные дни плавания. Он давно привык к ощущению голода, но отсутствие воды сводило с ума. Уже к вечеру первого дня у Джордано начались галлюцинации. Ему то казалось, что он сидит в воде и надо только наклониться, чтобы пить, пить и пить. Он заваливался на бок, облизывал сухие, пыльные доски. Позже казалось, что поток воды стекает по борту. Он тянулся к стене, выворачивая руки из суставов так, что терял сознание. Вообще сознание возвращалось все реже. Окружающий мир звенел каким-то оглушительным прозрачным звоном. Человека окружали фантастические монстры, тянули руки, лапы, оттесняли от текущего за их спинами потока. Когда тюремщики вернулись, отстегнули цепь, удерживавшую узника в сидячем положении, и попытались пинками поднять его на ноги, Джордано лишь глухо стонал. Наконец появился давешний человек в тюрбане. Джордано окатили ведром воды. Это привело его в чувство, и он начал жадно слизывать, образовавшуюся на полу лужу. Чей-то сапог грубо отшвырнул его в сторону. Видеть воду и не пить было выше человеческих сил. «Воды!» – попытался попросить Джордано, но из груди вырвался лишь нечленораздельный стон. Стражники, окружающие пленника, весело заржали, однако последовал окрик начальника, и через минуту узнику протянули миску с водой. Потом была еще дорога через пустыню. Закованные руки Джордано цепляли на короткой веревке к луке седла либо начальника каравана Мустафы – человека в тюрбане, либо одного из его старших воинов. Основная масса пленников, выгруженных с корабля, шла свободно, люди несли поклажу, только несколько самых сильных мужчин были закованы в ножные кандалы. Вечером рабы разбивали общий бивуак, разжигали костры, варили какую-то похлебку. Джордано оставался у палатки Мустафы, ему давали лепешку и кружку воды, затем обездвиживали. Утром еще раз поили. Такое обращение позволяло почти полностью гасить сознание пленника. Бег за лошадью отнимал все силы, главной задачей было не отстать от крупа коня, не сбиться с ритма, не упасть. В первый день Джордано это никак не удавалось, он оступался на острых камнях, падал на колени, и его тащило за лошадью, обдирая колени (упасть полностью он не мог, веревка была короткой). Стражник останавливался, бил его плетью, заставляя подняться. Бег продолжался вновь. Вечером, едва сумев проглотить лепешку, он погрузился в сон. Лишь в короткие мгновения просветления Джордано сознавал удивительные изменения, произошедшие с ним: голодный, получающий лишь жалкие капли воды, он выдерживал бег за лошадью, а кожа, содранная кандалами за день почти до костей, успевала полностью восстановиться к утру. На четвертый день пути стало легче. Он уже не сбивался с ритма, четче воспринимал окружающее. После полуденного привала он заметил, что караван приближается к оазису. Когда начальник пришпорил коня, обгоняя колонну, а потом поскакал во весь опор навстречу кавалькаде, встречающей караван, он сумел удержаться на ногах. Поравнявшись с встречающими, Мустафа резко осадил коня, резво спрыгнул на землю и опустился на колени перед человеком на высоком, благородных арабских кровей вороном жеребце. – Приветствую тебя, бей Ахмед! Тот, не торопясь, спешился, благосклонно позволил Мустафе подняться, что-то спросил. – Твое поручение выполнено, – Мустафа поклонился. Джордано, наблюдавший за встречей, понял, что речь идет о нем по направленным в его сторону взглядам. И еще непостижимым образом к нему пришло ощущение, что появившееся при приближении к свите Мустафы странное чувство то ли чужого присутствия, то ли взгляда, связано с беем. Один из стражников, сопровождавших Мустафу, обрезал веревку, привязывавшую Джордано к седлу, и подтолкнул его навстречу Ахмеду. – Вперед, свинья! Пади ниц! – он толкнул Джордано на колени. Джордано поднял голову и встретился взглядом с Ахмедом. Медленно поднялся и расправил плечи. В глазах бея мелькнула легкая усмешка: – Что же ты мочишь? Поприветствуй хозяина! – Ахмед-бей заговорил по-латыни. – Господин! Он не может говорить. – Что!? Мустафа упал на колени: – Прости господин! Ахмед впился глазами в Джордано: – На самом деле не можешь? Джордано отрицательно мотнул головой и пожал плечами. – Открой рот! Ахмед властно опустил пленника на колени, запрокинул ему голову и заставил открыть рот. – Странно, – произнес он по-арабски, потом, насмешливо издеваясь, перешел на латынь. – Лучше быть немым воином, чем болтливым философом! Джордано вскочил. – Вели снять с него железо, – приказал Мустафе, поднимаясь в седло, – Да, и покажи остальной товар.
С трудом, оторвав взгляд от воды, Джордано поднял глаза к небу и погрузился в созерцание разлившегося молоком света спирального рукава Галактики. Боль воспоминаний медленно отступала. «Дурак, совсем контроль потерял! Моя-то игра продолжается!» – он подмигнул сияющей Веге. – «А интересно было бы на рожи тех святош посмотреть, дав почитать им статьи Хаббла, что ли», – он вздохнул, усмехнулся. Глупо было вести спор с давно умершими противниками, а нынешние их наследники отлично уживались с миром, пережившим несколько мировоззренческих революций. Наконец он позволил себе взглянуть на Николая. – Тебе плохо? – в глазах мальчишки застыли изумление и тревога. – А ты пожалел? – Джордано усмехнулся. – Я не должен был спрашивать. Прости. – Ерунда. Просто первая смерть у всех – не слишком приятное событие… Джордано опять взглянул на небо. Скоро начнет светать. – Да, и еще! – голос бессмертного стал холодным и жестким. – Чтобы научиться владеть мечом, тебе нужен учитель. Я могу взять тебя в ученики, но… сегодняшний фортель, должен быть последним. – У меня есть выбор? – У человека всегда есть выбор. – А если я не соглашусь? – Ты сможешь пожить у Георгия, пока я подготовлю твои документы, потом – свободен как птица. – Когда я должен дать ответ? – Сегодня вечером. – Я могу ответить сейчас… Джордано молчал. Николай поднялся с камня. – Джордано Бруно! Я прошу Вас стать моим учителем!
За осуществление героического беспримерного дальнего перелета по маршруту Москва-Северный Ледовитый океан - Камчатка - Николаевск-на-Амуре в исключительно трудных условиях Севера, за проявленные при этом выдающиеся мужество и мастерство - ЦИК Союза ССР постановляет: Присвоить звание Героев Советского Союза и вручить орден Ленина, согласно "Положения о звании Героя Советского Союза". Чкалову В. П - командиру экипажа АНТ-25; Байдукову Г. Ф. - второму пилоту; Беляеву А. В. - штурману. Правда. 24.07.1936
Лето Николай провел на горных пастбищах. Георгий, еще крепкий человек лет семидесяти, с легкостью управлялся с небольшой отарой. Отару охраняли два огромных кавказских пса, совершенно добродушных к людям. Помощник старику был не нужен, но он согласился принять Николая с условием, что тот не будет попадаться на глаза колхозным проверяльщикам, наезжающим периодически в горы, и пограничным разъездам, тоже иногда появляющимся в этих местах. В первый день за ужином он сказал, глядя в глаза Джордано: – Слушай, Аванес! Я не знаю твоих дел. Неприятностей мне не надо. Я старый человек и мне уже ничего не страшно, но ты знаешь, что дочка у меня в Батуми на партийной работе, и сын – танкист в Белоруссии. Твой парень мне не помешает, но если им кто заинтересуется, то я его не знаю. Пришел неизвестно откуда и идет неизвестно куда. – Он будет делать все, как ты скажешь. И я тебе даю слово, что он не враг и не бандит с большой дороги. – О тебе тоже никто дурного слова не сказал, но это ты принес мне известие с той стороны. – Ты же его ждал. – Ждал, – старик глубоко вздохнул, – но лучше бы он умер, как другие. Джордано опустил глаза. – Я знаю. Потом, вспоминая первое лето новой жизни, Николай не мог отделаться от двойственного ощущения, что это время было самым беспечным, но и одновременно психологически самым тяжелым в его жизни. Он с трудом, ломая себя, мирился с недоверием старика, выслушивая почти каждый вечер рассуждения о том, каким должен быть настоящий мужчина, и что, если сделал нечто неподобающее, то надо уметь достойно принять наказание. А перед кем был виноват Николай? Чувство вины в той первой, настоящей жизни он испытывал только перед Раей, но тогда была ясная цель, что оправдывала его существование, а теперь… Кем все же он был теперь? И что могло оправдать эту новую жизнь? Много раз он испытывал искушение рассказать Георгию правду, спросить совета, но всякий раз его останавливал то ли приказ Джордано, данный в день отъезда, то ли рождавшееся собственное понимание бессмысленности и опасности подобных откровений. С утра он уходил в горы. Старик велел избегать открытых мест, и Николай бродил вдоль бурных горных речушек, купался в водопадах, учился взбираться по скальным выступам, выслеживать и ловить населяющую окрестности живность. Огнестрельного оружия он с собой не брал. Горы только казались безлюдными, и выстрелы могли привлечь чье-то внимание. Иногда вечерами к нему возвращались образы, недописанного романа. Он опять выстраивал отношения своих комсомольцев, но где-то на грани сна и яви всплывала физиономия Джордано, и все, что было простым и понятным, смещалось и путалось. Он почему-то вспоминал глаза, однажды увиденной им, барышни в каракулевой шубке, мобилизованной на рытье окопов. В них не было ненависти, а только изумление и непонимание происходящего. Теперь он сам был в положении этой запутавшейся барышни. В начале августа неожиданно вернулся Джордано. Николай в сумерках возвращался к кошаре, когда увидел чужих лошадей у коновязи. Он уже собирался вернуться в лес и поискать какое-нибудь место для ночлега, когда сообразил, что возникшее чувство тревоги связано с ощущением чужого присутствия. Он вначале осторожно двинулся вперед, а потом, узнав в одной из лошадей джорданову, чуть не бегом бросился вперед. Одиночество настолько вымотало Николая, что он готов был, почувствовав зов, кинуться учителю на шею. Когда же он чуть не налетел на вышедшего навстречу Джордано, то испытал неловкость от охватившего его порыва и остановился, даже не зная, что сказать. – Ну, здравствуй! – Джордано улыбнулся. – Отлично выглядишь. – Здравствуй! Что-то изменилось? – Да, об этом позднее, Лошади отдохнут и можно ехать. Они выехали еще до рассвета. Старик не скрывал удовлетворения, что избавляется от опасного гостя. По дороге в город Джордано рассказал, что документы готовы – осталось только вклеить фотографии, и, главное, подворачивается очень удачное место, где можно замечательно провести осень и зиму без оглядки на окружающих. В стране развертывалась сеть метеостанций. Нужды армии, промышленности и сельского хозяйства требовали умения прогнозировать погоду, а Кавказ был одним из ключевых мест, где формируются атмосферные фронты и циклоны, отвечающие за погоду в южных районах страны. Аванес договорился, что его командируют на такую станцию. Нужен был напарник, и он предложил кандидатуру племянника своего друга – молодого парня из маленького таежного хутора, решившего перебраться на юг. Вообще оказалось, что у Джордано по легенде – почти героическая биография. Аванес воевал в партизанском отряде в Приморье, куда его, почти мальчишку, студента естественного факультета московского университета сослали на поселение за какие-то связи с эсерами. После освобождения Приморья и фронтов гражданской войны Аванес решил вернуться домой в теплые приазовские степи, но занесло на Кавказ. Когда Николай спросил, откуда Джордано откопал такую историю, тот рассказал, что в Туркестане он пытался вылечить красного пропагандиста, попавшего в плен к басмачам. Медикаментов почти не было, а у пленника развилась гангрена. Можно было попробовать ампутировать ногу, но тот, настоящий Аванес вначале не согласился, потом стало поздно. – А чего это бандиты решили его лечить? – Им нужен был обмен. Поймали одного из их главарей. Я думаю, красные бы на это не согласились. Слишком долго гонялись за бандой, а бед она натворила – немерено. – И что? Этот красный рассказал тебе свою историю? – Не мне. Он рассказывал ее Лене. Она была сестрой милосердия в нашем лазарете. Если б он выжил, и его удалось вытащить из банды, может быть, все было бы иначе. – Иначе – это как? – Не уехала бы Ленка в Париж… В этот раз до Сочи они добрались к полудню следующего дня. Можно было и быстрее, но лошадям нужен был отдых, и Джордано избегал открытых шоссейных дорог. Оставив лошадей на конюшне на территории главного корпуса заповедника, Джордано, не тратя времени, отвел Николая к старику фотографу. Вечером тот принес в джорданову хибарку готовые фотографии. Уже через час, приклеив фотографии, расставив печати и немного поколдовав с химикалиями, придавшими бумагам естественный, немного потертый вид, Джордано протянул Николаю паспорт, военный и комсомольский билеты и еще несколько бумажек. Николай с внутренним содроганием взглянул на красную книжечку с головой Ильича, не решаясь взять ее в руки. – Зачем это нужно? – Как зачем? Ты же нормальный советский молодой человек. Как без комсомола? Отслужил в армии, вернулся, решил мир посмотреть. Николай осторожно открыл книжечку, рассматривая штампики об уплате членских взносов. – Это ложь! – Слушай! Не принимайся за старое. Что такое ложь в нашем положении? Ты не разделяешь взглядов членов союза коммунистической молодежи? – Разделяю… – Вот и раздели их завтра вечером у секретаря городского комитета партии. – Что?! Он же меня знает! Знал… – Когда он тебя видел в последний раз? – В мае, когда я сюда приехал. Тогда вся городская верхушка меня встречала. Джордано задумался. Потом встал, порылся на полке и положил перед Николаем вырезку из какого-то журнала с портретом Островского и зеркало. Николай некоторое время разглядывал свое обветренное, загорелое лицо. – Ну что, похож? Если бы не залысины, тебе и двадцати не дашь, а так не больше двадцати пяти. Запомни, – Джордано постучал пальцем по портрету, – этого доходяги больше нет. Николай еще раз перевел глаза с зеркала на портрет и обратно, провел пальцами по чуть округлившейся щеке. – Жуть. Кулацкая рожа. – Так сразу и кулацкая, просто – справный хуторской парубок. И легенда это подтверждает. А то, что ты секретаря знаешь – это просто замечательно, значит, не сморозишь какой-нибудь глупости. Весь оставшийся вечер Джордано выстраивал схему поведения Николая вначале у начальника метеорологического проекта, а потом в горкоме партии, осуществлявшем его курирование. Следующий день прошел благополучно, ученик выполнил все, что от него требовалось. Только Джордано видел, как у мальчишки в кабинете секретаря от напряжения дрожали пальцы, и ручеек пота стекал по вискам. Но это были мелочи, которые легко объяснялись простым волнением. Когда они вернулись домой, Островский не раздеваясь лег на выделенный ему Джордано топчан и так и не сказал ни слова до самой ночи. Вот как ползу, так и отражаю!
В Москве на опытном заводе Центрального НИИ машиностроения и металлообработки закончен пробный монтаж грандиозной скульптурной группы, сделанной из нержавеющей стали. Группа изображает молодых рабочего и колхозницу. В своих поднятых руках они несут эмблему Советского Союза - серп и молот. Автор скульптуры - В. И. Мухина. Группа завершит высотную часть советского павильона на Парижской выставке. Комсомольская правда. 14.03.1937.
Джордано разжал пальцы Николая и вынул из его руки меч. Смотреть на изумление, застывшее в глазах ученика, и вытекающий изо рта ручеек было тошно. Вздохнул. Еще мгновение помедлил. Перетащил тело на чистый от крови участок тренировочной площадки, расстегнул пропитавшуюся кровью рубаху ученика и оголил грудь. Конечно, лучше бы все это делать в доме, на столе, но времени не так много, а самое интересное должно быть вначале. Джордано еще раз вздохнул, взглянув в лицо Николая, и вскрыл грудную клетку, раскрыл сердце и увеличил разрез от сабельного удара на левом желудочке. Дальше времени на рассуждения просто не было. Он доставал из заранее приготовленного ящика пронумерованные баночки, колбочки и предметные стекла, через равные промежутки времени делал срезы тканей сердечной мышцы, ребер, плевральных тканей, наносил кровь на предметные стекла. Полученные образцы аккуратно возвращал в ящик на определенные им места. Когда вся приготовленная тара была заполнена, взглянул на часы. Удовлетворенно хрюкнул. В отведенный себе норматив он уложился. Да и этап регенерации сердца, похоже, соответствовал тому, что Джордано предполагал, готовясь к этому мероприятию. Бессмертный свел края рассеченных тканей внутри грудной клетки, соединил разведенные ребра. Этого было достаточно, чтобы дальнейшая регенерация протекла без внешне видимых изменений. Джордано застегнул рубашку ученика и закрыл ящик. Бессмертный поднялся, засунул ящик с образцами тканей в снежный сугроб на краю тренировочной площадки, вернулся к залитому кровью месту падения ученика, поднял брошенное оружие и спустился к реке. Снял пропитавшуюся своей и чужой кровью рубаху, разбив тонкий ледок все еще появляющийся по утрам, засунул ее в воду и придавил камнем. Смыл кровь с себя, сел на лежащий рядом у кромки воды камень так, чтобы видеть тело, и стал ждать. Только теперь он позволил себе немного расслабиться, и придушенные мысли понеслись, перепрыгивая с предмета на предмет. «Надо же! Все же попал в желудочек!» – он ощутил слабое удовлетворение тем, что за почти десятилетие «растительной жизни», как сам называл свое нынешнее существование, прошлые навыки, похоже, не исчезли. «Надо бы отнести тело в тепло…» – мысль Джордано переключилась на все еще лежащего без движения ученика, состояние которого после потери крови, последовавших экспериментов и переохлаждения обещало быть на редкость паршивым. Но делать этого он не стал, даже не пошевелился, решив, что раз уж затеял игру, то надо играть до конца. Все равно мальчишка не примет заботы после того, что с ним сделали. «Интересно, мне его теперь нужно бояться?» – очередная отрывочная мысль всплыла в голове, вызвав слабую усмешку. Он ждал достаточно долго, прежде чем увидел, как судорога выгнула дугой грудь Николая, тогда достал из кармана мел, завернутый в бархотку, начал, изобразив невозмутимое спокойствие, полировать клинок. Краем глаза он видел, как Николая тяжело рвало ошметками крови, наполнившей легкие, как потом он повалился на покрытую изморосью жухлую, еще зимнюю траву и никак не мог отдышаться. Когда, пошатываясь, ученик спустился на берег, Джордано успел окончательно замерзнуть. Взглянув в глаза Николая, он жестко велел, не давая тому опомниться, привести в порядок себя и оружие. – Скотина, монстр. Что ж не добил? – Кулаки Николая сжались в бессильной сейчас ярости. Джордано поднялся: – Да, я монстр. Только не забывай, что и ты такой же. Твое присутствие здесь и сейчас тому яркое подтверждение! А теперь послушай и постарайся понять. Я тебе не давал указания закончить бой. В другой, реальной ситуации вон там, – Джордано указал на площадку для тренировок, – валялся бы цыпленок с открученной головой. Похоже, ему удалось сбить накал ярости ученика: – Но я же достал тебя!? – И что с того! Что, эта царапина должна была остановить меня?! Меня, бессмертного монстра, как ты сам сказал! Такие вещи только разжигают противника, а ты, как дурак, раскрылся. – Но… – Что но! – Они бешено смотрели друг на друга. – Это ты допустил две ошибки. – Две!? – Да две. О первой я тебе уже сказал – ты раскрыл свою защиту, а вторая была потом, после моего удара. – Ну, ты даешь! Что я мог сделать после такого удара? – Сколько секунд ты еще воспринимал окружающее? Ты стоял, когда я выдернул клинок. – Ну, – на измазанном лице Николая отразилось полное изумление. – Стоял… Увидел кровь, и изо рта хлынуло. Тогда стало больно. Потом ничего не помню. – Так сколько прошло времени? – Секунды две – три… – Так быстро не умирают. Секунд десять ты держался на ногах, а если бы ты не испугался крови, то было бы больше. Для нашего мозга даже полное прекращение поступления кислорода не так катастрофично, как для мозга смертных. – Ну, допустим, и что я мог сделать? – У тебя за спиной была река! – Так я должен был еще и утонуть? – Ты должен был спасать свою голову, а место, где ты очнешься – это вопрос десятый. Постарайся это запомнить. Он развернулся и, ни разу не оглянувшись, ушел в дом. Там подбросил в топку дрова, поставил котел с водой на огонь. Выглянул в окно, удостоверился, что ученик выполняет его указание. «Упрямый мужик, толк, наверное, будет». Залез в кладовке на верхнюю полку стеллажа, где в дальнем углу хранился спирт, выданный для «производственных надобностей», отлил стакан. Подумал, что самому тоже не мешало бы принять, но удержался. Опять выглянул в окно. Николай сидел на земле, прислонившись спиной к валуну. – Черт, – Джордано вытащил шкуру из сваленной у дверей стопки и вернулся к реке. – Ты что, загорать тут собрался? – он поднял дрожащего крупной дрожью ученика, завернул в шкуру и повел в дом. Там, усадив его у теплого бока печи, снял ботинки и засунул ноги в таз с горячей водой. Николай только замычал. – Ничего, сейчас легче будет, – Джордано достал второй стакан, наполнил его красным вином. – Бери, выпей. Прислонившись к печке, Николай сидел, закрыв глаза, и ни на что не реагировал. – Черт, – еще раз повторил Джордано. – Красна девица, а не бессмертный. Сел рядом, оторвал от теплой стенки и слегка встряхнул, заставляя открыть глаза: – Да пей же, я сказал. Тебе зубы ножом раздвигать!? – угроза подействовала. Николай начал пить, а к концу даже взял стакан в руку. – Вот и молодец! – Джордано разделил спирт пополам и разбавил его теплой водой. – До лежанки сам дойдешь? Как сомнамбула Николай перебрался на расположенную в углу у окна широкую лавку, покрытую овчиной. Сжался калачиком, кутаясь в шкуру. – Погоди, перевернись на живот, – Джордано стащил с Николая шкуру и завернул ею распаренные ноги, потом снял промокшую рубашку и начал растирать ученика спиртом. Сначала спину, потом грудь. Шрама на груди уже не было видно. Джордано вытащил вторую шкуру и накинул ее на Николая, сверху еще укрыл одеялом. Ученик на мгновение открыл глаза. – Потерпи. Это от потери крови. Прости, что так получилось, – но Николай, похоже, уже опять ничего не слышал. Глаза закрылись, дыхание выровнялось, ученик спал. С ликвидацией последствий утренней тренировки Джордано провозился почти весь день. Отстирать рыжее пятно с рубахи Николая так и не удалось, это его несколько расстроило. Лишней одежды не было. Один съем параметров он пропустил. Вечером перед выходом на связь с базой пришлось заняться аппроксимацией утренних данных, и, вдобавок ко всему, он чуть не опоздал с передачей. Отстучав суточные данные, он опустился за стол. Сидел, устало глядя на догорающий в печи огонь и пытаясь ни о чем не думать. К вечеру все рассуждения о допустимости утреннего эксперимента казались мерзостью.
...
Однообразно, на одной ноте, с минарета кричал муэдзин. Горячее пятно солнечного света от затянутого решеткой отверстия под самым потолком лежало в центре камеры, заливая ослепительным светом корчившееся в судорогах тело. Наконец мучения начали отступать. Нехотя возвращающееся сознание тупо повторяло крик муэдзина: «Нет Бога кроме Аллаха, и Муххамед пророк его». Джордано открыл глаза и тут же зажмурился от слепящих лучей. Собравшись с силами, он отполз к стене камеры на брошенную охапку свежей соломы. Отстраненно подумал, что раз заменили подстилку, значит, дрался он сегодня удачно. Некоторое время лежал, прислушиваясь к своим ощущениям, и вспоминая бой. Противниками сегодня были новые, сильные молодые воины. Наверное, их цена была достаточно высока, все были в латах. Правда и скорость движений это снижало так, что двоих Джордано сумел вывести из строя, прежде чем третий рассек ему правый бок. Это придало Джордано злости, он не мог позволить себе выйти из боя. Висеть на дыбе до полуночи и быть в очередной раз выпоротым так, что кожу, казалось, просто заживо содрали со спины, было выше его сил. Когда это случилось последний раз три дня назад, он регенерировался только к утру. С трудом заставил себя подняться и выйти на плац. Но сил хватило только на то, чтобы отработать обязательные упражнения. Потом просто свалился в обморок. Джордано усмехнулся: этого видно никто не ожидал. Сам Ахмед спустился вниз на плац, пнул безучастного раба сапогом по почкам и, не увидев никакой ответной реакции, кроме безвольно мотнувшейся головы, начал визгливо орать на Мустафу. Тот, упав на колени, пытался как-то оправдаться. Джордано оттащили назад в камеру, принесли полную миску горячего бараньего плова и две спелых грозди винограда. Вечером, когда Джордано окончательно пришел в форму, Мустафа приказал ему подняться на плац. Там у стены надзиратели выстроили пятерку его вчерашних противников. Ахмед сидел в кресле на помосте для наблюдений. Джордано толкнули на колени перед помостом. Мустафа встал рядом и поклонился бею. – Объясни мне, что вчера произошло. – Ахмед обратился к охраннику. – Твой раб, господин, не бился в полную силу, как подобает воину. Он подставился противнику, позволил тому нанести удар в левое легкое и прекратил сопротивление. – Джордано, подними голову! Мустафа говорит правду? Джордано отрицательно мотнул головой. После костра он на самом деле долго не мог говорить, а потом, когда понял, что вернулась способность произнести что-то связное, решил, что показывать это кому-либо – ни к чему. Знал, что его немота злит Ахмеда, и это доставляло немного радости. – Значит, он лжет? Джордано опустил глаза, ждал, когда последует наказание. – Так… – Ахмед поднялся, подошел к шеренге вчерашних противников. – Кто нанес тебе последний удар? Джордано обреченно указал на стоявшего в центре человека. На свободе он наверняка был воином. Крепкий, с широкими плечами и открытым взглядом светло-серых глаз он нравился Джордано. – Если Мустафа лжет, убей его! Джордано поднялся, взял протянутый Мустафой меч и направился к центру площадки для поединков. – Нет, драться надо было вчера. Сейчас ты должен просто убить врага. Джордано остановился, обернулся к Ахмеду и отрицательно покачал головой. – Ты должен просто убить. Иди сюда. Джордано попятился и упал на колени, униженно согнул спину. – Если ты не можешь, они умрут все. Джордано еще униженнее припал к земле и услышал натужный выдох Ахмеда. Замах и голова крайнего пленника глухо ударилась об утоптанную землю плаца. Тело казненного осело рядом. Джордано готов был закричать от ужаса и безысходности, но где-то на краю сознания вспыхнула мысль, что ведь в его руках меч, даже если Ахмед действительно такой же урод, как он сам, и его нельзя убить, то причинить ему боль, это ведь в его силах. Джордано внутренне напрягся и затаился, пытаясь ничем не проявить своих мыслей. Он чувствовал, как взгляд хозяина остановился на его согнутой спине. – Иди сюда. Джордано медленно поднялся, не поднимая глаз, чтобы не выдать принятого решения, двинулся вперед и остановился напротив сероглазого пленника. – Ну же! Чего ты ждешь? Джордано начал движение, плавно переводя направление удара в сторону Ахмеда. Он не рассчитывал на такую скорость ответной реакции. Меч Ахмеда, казалось, сам выскочил из ножен, отражая удар, а сзади в спину ударили тяжелые арбалетные стрелы. Упав лицом в пыль, Джордано не смог сдержать вскрик отчаяния и боли. Очнулся он опять подвешенным на дыбе. Ахмед сидел в кресле на помосте, скучающе рассматривал бьющееся в судорогах тело, дождался, когда раб затих и открыл, наконец, глаза, потом неторопливо подошел к дыбе, острием кинжала поднял его голову. – Что, поиграть захотел? Да ты муху не догонишь, а туда же. Еще подобная выходка, и я буду резать из твоей шкуры ремни! – Их глаза встретились. Джордано все еще ощущал во рту привкус крови от в очередной раз разорванных легких, и он плюнул в ненавистную рожу. Клинок Ахмеда полоснул его по лицу. – Бешеная собака! Ты будешь висеть здесь, пока эти сволочи не сдохнут. – Ахмед указал на четыре креста с распятыми пленниками. Но провисел он только до вчерашнего полудня. После того как муэдзин прокричал призыв на молитву, Мустафа вышел на плац и подошел к Джордано. – Ты не надумал прекратить пытку для тех несчастных? – Охранник кивнул в сторону распятых. Джордано вопросительно вскинул глаза на Мустафу. –Ты согласен закончить пытку? Джордано в знак согласия опустил веки. Мустафа приказал отпустить блоки дыбы и спустить бессмертного на землю. Стоя на коленях и ожидая, когда охранник развяжет его руки и ноги, Джордано потянулся вначале левым, а потом правым плечом, заставляя вывихнутые суставы встать на место. Даже не обратил внимания на удивленный взгляд охранника. Когда его освободили окончательно, протянул руку за ножом и решительно направился к крестам. Джордано не стал ждать, когда их опустят, и с ловкостью кошки взобрался вначале по кресту с ударившим его пленником. Тот был еще в сознании. Поймав полный боли взгляд казненного, одними губами без звука Джордано произнес по латыни: «Прости» и перерезал пленнику горло, потом убил трех остальных. Он бросил нож под ноги Мустафе и, не оглядываясь, ушел в свою камеру. Джордано закрыл глаза и вытянулся на соломе. Боль окончательно ушла, хотя от потери крови он не сможет нормально двигаться еще часа три-четыре. Сегодня он достал четверых, а пятый сзади всадил клинок точно ему в сердце. Интересно, они принесли ему что-нибудь поесть и попить? Осторожно, чтобы не закружилась голова, он сел и посмотрел в сторону двери. Там на столике с короткими ножками стоял кувшин и что-то из еды. Джордано знал, что пока не пройдет тошнота и головокружение, лучше не есть, а вот выпить было жизненно необходимо. Поднявшись, он подошел к двери и опустился на соломенную подстилку в углу у столика. Взял кувшин, отхлебнул. Оказалось молодое, только отбродившее красное вино. Джордано выпил половину, прислонился к стене, поставив недопитый кувшин рядом, и опять прикрыл глаза. Скоро год как он находился в руках этих людей. Пытки инквизиции оказались детской забавой в сравнении с изощренностью его новых хозяев. Сколько раз ему казалось, что выдержать невозможно, но… Когда-то он, наивный еретик, говорил, что живые существа могут быть бессмертными. Они – ангелы, не ведающие первородного греха, живут на далеких звездах в единении с Богом. Не с ограниченным богом христианства, а с Богом, что незримо разлит во всем бесконечном мире. Он – бессмертен, так он теперь что и есть тот ангел? Джордано горько истерически засмеялся. Нет, именно теперь он знал, что такое грех, теперь, когда из него методически делали машину убийства, бездумную и бесчувственную. Вчера он впервые убил четверых и сегодня даже не испытывал сожаления. Кто выживет из его сегодняшних противников, он, скорее всего, даже не узнает. Все эти люди, используемые для его натаскивания, – смертники. Вопрос заключался лишь в том, когда каждый из них умрет. Позавчерашний демарш был совершенно бессмысленным, и его еще раз пнули носом в то, что любые попытки пожалеть противников приведут лишь к удлинению их страданий, реальных страданий смертных тел. Единственно ради чего стоило затевать протест, это вырвавшееся у Ахмеда: «Бешеная собака». Джордано усмехнулся. Ради этих слов и удара кинжалом по роже, можно было поэкспериментировать еще. Втайне Джордано надеялся, что когда-нибудь Ахмед сорвется и убьет его. Он почему-то совершенно не верил в то, что таких, как он, действительно нельзя уничтожить, вот только нужно узнать, как это сделать.
...
В углу завозился Николай, сбросил одеяло и высвободился из шкур, но так и не проснулся. Джордано несколько раз в течение дня поил мальчишку остатками разведенного водой вина с медом. Сейчас он, наверное, был еще и изрядно пьян. Правда, раз ему стало жарко, значит, процесс восстановления окончательно закончился. Джордано, с трудом отогнав запретные воспоминания, встал, разгреб угли в печке, подошел к двери, открыл ее и с минуту постоял на пороге, вдыхая предвесенний, чуть морозный воздух и слушая гул уже разбуженной реки. Потом, скользя по обледенелой дорожке, спустился на тренировочную площадку и забрал ящик с образцами. Ежась от холода, он вернулся в дом, поставил ящик на стол, подошел к Николаю, убрал разбросанные шкуры. Попытался растормошить ученика: – Вставай! Давай в кровать перебираться, – на станции у них было по крохотной комнатке, где помещались лишь кровать и что-то вроде сундука для немногих личных вещей. Николай открыл глаза, сел на лавке, но окончательно не проснулся. Так, полусонного, Джордано и перевел его на кровать, укрыл одеялом. Возвратившись к столу, он зажег масляную лампу и сел. В неровном свете почему-то привиделся Петербург – шпиль Адмиралтейства с корабликом, как их было видно из окон одной из последних его петербургских квартир. Хорошее было время. Образ приват-доцента, а потом и профессора Императорского Санкт-Петербургского университета ему всегда очень нравился, нравился больше всех других его ипостасей. Лаборатория на Васильевском острове, либерализм, студенческие коллоквиумы с рассуждениями о путях развития науки двадцатого века. Даже компания бессмертных, околачивавшихся в то время в городе, была почти безобидна, что там говорить, некоторые были почти друзьями. Джордано встряхнул головой, отгоняя наваждение. Какая связь между магрибским рабом, петербургским профессором и сегодняшней подлостью? «Но он должен был почувствовать, как происходит регенерация!» «Причем тут мальчишка. Ты же все подстроил!» «Подстроил, ну и что? Да и не совсем подстроил, парень за зиму все же чему-то научился», – он удовлетворенно улыбнулся этой мысли. – «Что тут такого, если я должен был посмотреть, как это происходит. Со стороны, не на собственной шкуре, да еще и собрать эти дурацкие образцы». «Ну, ты и скотина! Был еретиком, им и остался». «Еретик, так еретик. Кто б спорил. И я отлично знаю, как это – регенерация на собственной шкуре!» Джордано выпрямился, и привычная саркастическая усмешка скривила губы. Вот она – правда. Она в этих рассортированных по времени кусочках тканей и размазанных по предметным стеклышкам каплях крови бессмертного. Он должен проанализировать, как происходит регенерация. Ему нужно было посмотреть на регенерацию здорового бессмертного, а не доходяги, каким был Николай прошедшим летом. Да тогда еще все было смазано действием опия. Опыт должен был быть доведен до конца. Он раскрыл ящик. Чтобы сохранить все полученные образцы, предстоящая ночь должна была быть долгой.
Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР постановил: за выдающиеся заслуги в деле культурного обслуживания красноармейцев и командиров, рабочих и колхозников - присвоить заслуженному артисту Республики тов. Александрову А. В., художественному руководителю Краснознаменного ансамбля красноармейской песни и пляски СССР, звание народного артиста СССР Комсомольская правда. 15.03.1937.
Проснувшись утром, Николай понял, что учителя нет. Он вздохнул с облегчением. Видеть этого дьявола не хотелось. Вообще-то с ним, Николаем, все было в порядке. В полном порядке, если не считать того, что было в его голове. Зачем Джордано его убил, зачем он его так убил? Вчера он впервые достал учителя, честно достал. Он увидел кровь, выступившую на рукаве. За всю зиму Джордано ни разу не причинил ему боль. Они с самого начала занимались с боевым оружием. И ни разу, какие бы глупости ни совершал Николай, острие джорданова клинка даже не коснулось его кожи. Он всегда останавливался, в миллиметре, но останавливался. Вчера, когда в запале боя со всей накопившейся за полгода силой, Николай рассек руку учителя, то на мгновение растерялся. Правда последний месяц ему стало казаться, что во время тренировок, Джордано как бы включает другой темп. Он убыстрялся, его ответы следовали автоматически. Вспоминая начало их занятий, Николай теперь понимал, что раньше после каждого движения ученика Джордано как бы раздумывал, что сделать в следующий момент. Теперь он не думал, он двигался так, как подсказывали ему инстинкт и многолетний опыт, как двигался в поразившем Николая танце у водопада. Исчезла ленивая скука кошки, притащившей полузадушенную мышь котенку. Он превращался в по-настоящему охотящуюся кошку. И эта новая игра, похоже, доставляла Джордано истинное удовольствие. Николай успел увидеть, как огонь зажегся в глазах бессмертного, когда он сделал тот последний выпад. Значит с ним теперь можно играть в настоящую игру. Он все же чему-то научился. Потом в памяти всплыли слова: «Кстати, если ты мне не понравишься, я, может, и воспользуюсь твоей силой. Когда она чуть увеличится». Черт, он и впрямь когда-нибудь воспользуется. Николай испугался. Он знал, что его тело с этим новым опытом движения будет тянуть в игру раз за разом. Он не сможет больше остановиться, не сможет отказать бессмертному в продолжение игры, и чем это кончится не известно, вернее известно – один из них умрет. «Если меня убьют, кто-то или ты…, поставишь свечку в храме», – насмешливый голос дьявола опять звучал в голове Николая. Не в силах больше думать обо всем этом, он выскочил из дома и бросился к реке, окунулся в ледяную воду и бешено поплыл против течения. Движение успокаивало, и берег стоял на месте, даже чуть смещался вперед. Николай счастливо засмеялся, перевернулся на спину и понесся вслед за течением вниз к порогам, где можно было спрыгнуть или быть смытым в прозрачную заводь. Там река превращалась в небольшое озерцо, течение уходило в сторону, омывая огромный валун, почти перекрывавший дорогу потоку в следующее ущелье. Этот дьявол заставил его научиться плавать, и драться его научил. А еще… Да еще были их занятия, когда старый бес насмехался над беспомощностью ученика в тригонометрии или решении систем линейных уравнений, когда он рассказывал, почему светят звезды, и как подъемная сила позволяет орлу парить в небе. И тогда глаза дьявола светились также как вчера в момент удара. – Еще посмотрим, господин еретик, сможешь ли ты меня убить. А я пока погожу убивать тебя. Николай выбрался из воды, цепляясь за ветки и корни деревьев, взобрался наверх и, не сбавляя выбранного темпа движения, побежал назад к их дому. Нужно было еще кое-что проверить, да и движение было ему теперь просто необходимо. Вернувшись на станцию, Николай увидел на столе незамеченную записку. Джордано сообщал, что отправился на охоту, пока не выпал новый снег. Он думал, что к вечеру будет буря, советовал не пропускать измерений и ничего не напутать в записях. Взглянув на часы, Николай чертыхнулся – до первого съема оставалось всего минут пять. Он всегда изумлялся, как Джордано почти точно определяет время. Надо бы поинтересоваться. Всю первую половину дня свободного времени не было. Пока занимался измерениями, записывал их в журнал, таскал воду и готовил обед (вот уж за отсутствие еды после целого дня в горах учитель точно бы взгрел), утренние эмоции улеглись. К полудню злость и обида почти улетучились, зато появились вопросы. Проведя очередной съем параметров, часа два Николай прокручивал вчерашний бой на тренировочной площадке. Кое-что так и не сложилось. Получалось, что все же время для размышлений у бессмертного было. И Николай решил, что, по крайней мере, попытается выяснить у того правду... Все случилось после трехчасового съёма параметров. Николай, возвратившись с последними записями, только открыл журнал, как услышал зов. Он еще успел подумать, что Джордано возвращается слишком рано. Дверь открылась, на пороге стоял незнакомый мужик. Бессмертный… Николай кожей ощутил нависшую угрозу. Этот не собирался церемониться. В его руке сверкнул меч, а свой меч Николай после тренировки бросил на лавке – метра четыре и между ними стол. Сколько раз Джордано предупреждал его, что оружие всегда должен быть рядом! – Что, птенчик, поиграем!? – мужик наступал. И тут опасность включила наработанные реакции. Швырнув стол в нападающего, Николай допрыгнул до лавки, дальше ласточкой выпрыгнул в окно и занял боевую позицию у двери. Надо было выманить врага на тренировочную площадку, там у него будет шанс. Боя он почти не запомнил. Когда голова врага слетела, и вырвался смерч энергии, Николай замер в немом изумлении. Потом его смяло под напором силы, и он остался лежать на берегу реки, так и не выпустив меч. Он умер, умер как вчера, только сознание никуда спасительно не уходило. Он не знал, сколько пролежал на земле, потом заставил себя подняться и потащился к дому.
Вчера закончилась мартовская сессия АН СССР. На заключительном заседании академик В. И. Вавилов сделал доклад о строительстве физического института академии наук и завода точных приборов... Правда. 16.03.1937.
До станции оставался один переход мимо прикрывавшей их ущелье горы, когда в направлении станции Джордано увидел вспышку. Остановившись на мгновение, он сбросил с плеч добытого козла и бегом пустился вперед. Он оставил мальчишку одного. Теперь все было кончено. Забыв обо всем, он нёсся по крутой тропе, не разбирая дороги. Ярость задушила даже зачатки анализа. Мысль о том, что выброс силы был слишком силен для полугодовалого бессмертного, лишь коснулась его сознания. Только выскочив на площадку и увидев труп, он остановился. Сел на пятки, тяжело переводя дыхание. Прислушался. От тренировочной площадки до станции было достаточно далеко, и зов слышался на самом пределе. Николай был в доме один. Джордано спрятал меч. К станции он подходил медленно, анализируя следы произошедшего здесь поединка. На уровне фона родилось удивление, что Николай не вышел его встречать. Открыв дверь, он увидел полный разгром в комнате и не сразу в полумраке разобрал, где сидит ученик. Прижавшись к печи и продолжая сжимать рукоять клинка двумя руками, тот, похоже, был в полной прострации. Джордано подошел, сел рядом и стал, как вчера, разжимать сведенные пальцы. С трудом отобрал меч. Судорога или рыдание прошли по позвоночнику ученика. – Ну, успокойся, все уже закончилось. – Зачем ты ушел? – Николай поднял глаза. – Ты ушел, а я его убил. Теперь я такой же, как ты! Я теперь тоже монстр, да!? – Всего лишь – монстрик. – Ты смеешься!? – А что, надо плакать? Барышня девственность потеряла! Или ты в прошлой жизни никого не убивал? – Ты не понимаешь! – Николая била крупная дрожь, и Джордано даже растерялся, не зная как прервать готовую разыграться истерику. – Послушай, парень, ты вкалывал последние полгода как негр на плантациях, терпел мои выходки, чтобы сделать то, что произошло сегодня. И судя по выбросу энергии, тот тип, – Джордано кивнул в сторону тренировочной площадки, – впервые воскрес не вчера. Так что работал ты, похоже, не зря. И мне нужно тебя теперь пожалеть!? Глаза Николая широко раскрылись: – Ты думаешь? – Я думаю – ты молодец, да и я, кажется, не зря тратил время. – Джордано улыбнулся. – А интеллигентское самокопание оставь на потом. У нас еще много дел на сегодня. Давай, поднимайся! Джордано видел, как ученик начал приходить в норму, дрожь прекратилась, и в глазах появилось осмысленное выражение. – Иди, проверь кабели, работает ли антенна и передатчик. Если все в порядке, сними показания. Еще не хватало без связи остаться, – озабоченно проворчал Джордано, переворачивая на место стол и поднимая разбросанные табуретки. – Да ты встанешь сегодня!? – Уже встал, – в голосе Николая послышалось раздражение, он действительно поднялся и направился выполнять указания. Когда через час Николай вернулся в дом, убедившись, что мачта и кабель, по крайней мере, на вид целы, сняв показания приборов и запустив дизель, то застал учителя за довольно странным занятием. Одежда убитого валялась на полу и Джордано, сидя рядом с кучей барахла, сосредоточенно прощупывал швы на одежде. – Для чего ты это все притащил? – Похоже, ты сегодня шлепнул на самом деле зверя. – Что еще случилось? – На, смотри, – Николай увидел на ладони Джордано простенькие золотые сережки с капельками бирюзы. – Что это? – Это… Помнишь Федора на пляже, летом? – Да, но… – А к осени его Галина собралась замуж, и он подарил ей такие же. – Ты думаешь?! – Ничего я не думаю. Смотри дальше, – Джордано поднялся, положил на стол пистолет и протянул Николаю документы убитого. – Вот сюда на фотографию смотри. Видишь! – Ну и что тут? – Срез не ровный. Эта липа хуже твоей. И, вот еще, – Джордано протянул трубочку, из которой торчал кончик папиросной бумаги. – Ни черта себе! – Так что, надо быстро пристроить эту дохлятину подальше от наших апартаментов. – Зачем? – Ты что, совсем дурак? К утру, крайний срок к завтрашнему вечеру, тут будет куча народу. И ты собираешься им рассказать, как снес голову этому типу? – Но ведь все это надо отдать! – Николай кивнул на компромат, разложенный на столе. – Отдать!? – Они же должны знать! – Да они уже знают суть! Лучше подумай, что они узнают дополнительно. Николай опустился на табурет, тяжело вздохнул. – Ты считаешь, что это нормально всю жизнь врать и изворачиваться? – Так... Послушай меня внимательно! Когда будешь жить один, можешь делать, что захочешь. А здесь пока распоряжаюсь я, – похоже, последнее терпение начало оставлять бессмертного. – Да я молчу! – Передатчик проверил? – Уже иду! Оказалось, что передатчик не работает, кабель где-то подгорел. Когда Джордано, бросив разбросанные на полу тряпки, чертыхаясь, отправился прозванивать линию, Николай решил, что он совершенно никчемный человек. Ему хронически не везло, он совершенно не понимал своего учителя. Нет, проблемы с трупом до него дошли сразу, и то, что за ним наверняка идут, было понятно, а собственные проблемы с документами вообще не обсуждались, но… Но дух противоречия заставлял спорить с Джордано, спорить несмотря даже на то, что вчерашний урок сегодня, похоже, спас ему жизнь. Еще раз вздохнув, он встал и направился в кладовку, где хранились запасные детали, некоторые измерительные приборы и главное: бухта с запасным кабелем. Уже достав нужный ящик, он услышал, как запищал оживший приемник, и вернувшийся Джордано с порога крикнул: – Давай быстрее отправляй и прими сообщения. – Я думал, придется новый тянуть. – Не сегодня. Там немного прогорело, и я так соединил. Если будут сильные помехи, тогда поменяем. Ветер поднимается, снег точно пойдет. Некоторое время каждый занимался своим. Когда Николай принимал сообщение, Джордано, прислушиваясь, подошел к столу и стал читать выползающую из телетайпа ленту. – Смотри! Вот о твоем типе. Завтра утром отряд будет здесь, если ночью снег их не задержит. – Что будем делать? Джордано нервно побарабанил пальцами по столу. – Надо его так пристроить, чтобы товарищи его нашли, а до нас он вроде как не дошел… А башку, хорошо бы, волки отъели. – Может лавина? – Может и лавина. Только нужна вчерашняя или сегодняшняя. Или камнепад… – Давай на Каменную речку!? – Что он там забыл? – Ну, заблудился. – Заблудился! – Джордано передразнил Николая. – Разве что заблудился! Он должно быть идиот! Джордано нервно пробежался вокруг стола. Остановился у кучи барахла, все еще валяющейся на пороге. – Ладно. Каменная речка, так Каменная речка… Домой они вернулись часам к четырем утра, пристроив труп в расселине у камнепада, свалив ему на голову полутонный валун и присыпав более мелкими камнями. За ночь на станцию через разбитое окно намело снег, ледяной ветер гонял по полу обрывки бумаги и шевелил листы журнала наблюдений, брошенного открытым на столе. Негнущимися от холода пальцами Джордано зажег лампу. Обвел комнату взглядом, задержавшись на посеревшем от холода и усталости лице Николая, опустившегося на лавку у двери. Единственным желанием самого Джордано было залезть в пусть даже холодную постель и выспаться, но принимать завтрашних, нет, уже сегодняшних гостей в этом разоре было нельзя, и, вздохнув, Джордано погнал мальчишку вытаскивать осколки разбитого стекла. К шести утра снег и мусор из комнаты были убраны, стекло вставлено, а в печи горел огонь и закипал чайник. – Ну что, парень? Шмон мы навели, крестника твоего прибрали. Считай, к приему готовы. Одно плохо, кормить незваных гостей нечем. Что там у нас осталось, пшено? Попотчуем твоих коллег как уток! – Джордано наконец разделся и плюхнулся на лавку у окна. – С чего это они мои коллеги? – Ты ж вроде в ЧК служил? – Теперь это НКВД называется. А служил я в реввоенкоме. – Нi вмер Данiло, так болячкой задавiло. – У тебя ж заначка на чердаке – кусок солонины, и сала кусок еще есть. – Сало? А ты не помнишь, мы сегодня завтракали? – Мы и вчера не обедали, – Николай улыбнулся, ощутив, что есть хочется больше чем выспаться, – Я, между прочим, вчера кулеш сварил. – Да ты что? – Джордано вскочил с места и направился к печке. – То-то я все вспоминал, какую из обязанностей моя Золушка вчера не выполнила. Я, надеюсь, вы его с дружком не сожрали? Где он у тебя? У Николая от проворства учителя аж язык зачесался, и он не удержался: – Так горшок вчера разбился! Джордано как будто натолкнулся на стенку и обернулся к Николаю: – Ну, ты – гад! Николай несколько мгновений держался, глядя в обиженные глаза Джордано, потом засмеялся: – Да целый он. В печке, – и Николай поднялся за тарелками. Вот как ползу, так и отражаю!
Лондон 16. Сегодня утром пять самолетов мятежников бомбардировали Барселону. Бомбардировке подвергся порт. Одна бомба упала близ французских военных судов. Убито 4 человека, ранено 13. Комсомольская правда. 17.03.1937
Когда часов в одиннадцать Джордано открыл глаза, в окно заглядывало солнце, было тепло от еще непрогоревшей с утра печки и раннего завтрака. Он выбрался из-под одеяла и подошел к окну. О ночной буре напоминал лишь снег, вновь по-зимнему укрывший станцию и повисший на ветках окружающих низкорослых сосен и пихт. Белизну окружающего мира не портили даже утренние следы Николая, протоптанные к будкам с метеорологическими приборами. Бессмертный натянул штаны, рубаху и вышел в общую комнату. Прислушался, из чуть приоткрытой двери комнаты Николая слышалось тихое посапывание ученика. Похоже, надо было возблагодарить бога за посланного им сумасшедшего бессмертного, так удачно погасившего неизбежный, казалось, конфликт. «Надо же, а я, оказывается, по-настоящему привязался к мальчишке», – подумал Джордано, отчетливо вспомнив ощущение пустоты и бессилия, охватившие его в момент, когда он подумал, что Николай убит. «А как бы ты отомстил, особенно учитывая позавчерашнее!» – но даже сарказм вечного оппонента не испортил ему настроения. Накинув полушубок, он взял журнал наблюдений, прихватил ведра для воды и отправился снимать показания приборов. Когда вернулся, Николай уже встал и чистил вытащенные из подвала полведра картошки, мурлыкая бодрый революционный мотивчик. На сковородке скворчало сало. – Ты чего меня не разбудил? – Спал ты, как сурок, – ему хотелось добавить что-нибудь о пользе отсечения голов для крепкого сна бессмертных, но, глядя на радостное возбуждение ученика, он промолчал. – Слушай, а может надо им навстречу выйти? Вдруг, что случилось? – Угу, стадо бессмертных набежало и порубало мужиков в крошку, – Джордано вдруг осекся, ощутив приближение чужого зова. – О, черт! Это еще откуда? – он точно знал, что во властных и силовых структурах всех прибрежных районов вплоть до Сухуми не было ни одного бессмертного. Откуда взялся еще один? Два экземпляра за неполные сутки – явно было перебором. «Если кто из малолеток постреволюционных, то греха не оберешься. Весь отряд можно положить», – Джордано с тревогой взглянул на своего «малолетку», напрягшегося и готового вскочить за оружием. – Уймись! Тебе вчерашнего мало! – Но ты же сам говорил… – Мало ли, что я говорил! Чисть картошку! Люди замерзли, их накормить надо. Джордано, не спеша, поставил ведра на лавку у входа, бросил на стол журнал, снял полушубок и расположился в полуметре от пирамиды с оружием. В дверь постучали, и тут же в нее просунулась голова в лохматой бараньей шапке: – Живые есть? – Ну, ты даешь, парень! А если б тут кто чужой был? Дверь открылась, и в нее ввалился молодой мужик с древним дробовиком в руках. Джордано его знал по заповеднику. Остальные егеря удивлялись непутевости и бесшабашности этого человека, но то, что он умудрялся выходить сухим из воды, было фактом. – Ты с ума сошел, Лешка! А если б подстрелили? Мне вчера сообщение о бандитах передали. – Да брось ты! Мы ж их стоянку нашли! Постреляли они друг друга! – Лешка! Да, я тебя, дурака, подстрелить мог. Откуда я знаю, кто прется. В открытую дверь Джордано увидел, что, оставив внизу, у реки, группу человек в пять, по тропинке поднимаются двое. Один был местным – районный милицейский уполномоченный, а второй… Джордано вгляделся. В НКВД-ешной шинели, лихо перетянутой ремнями и сидящей так, как будто ее шили в 14-ом году в модном салоне на Невском, к станции подходил плотный человек татарской внешности. Несколько удивившись, Джордано облегченно перевел дух.
...
– Алексей Иваныч! Алексей Иваныч! Погодите, – смотритель догонял спускавшегося по лестнице Джордано. – Я Вас с обеда все выглядываю! Вам тут пакет передали, – запыхавшийся старик протянул запечатанный конверт. – Так я ведь ассистента предупреждал, что в подвале буду. Там установку собрали. – Ассистента? Это которого, не Петра Николаевича? – Его. Что ж он Вам не передал? – Запамятовал он, должно быть. – Запамятовал! Опять барышня к нему приходила? Старик молчал. Джордано рассматривал конверт без подписи. – Ладно, Семеныч. Спасибо, что передали. Кто приносил, не приметили? – Мальчонка, посыльный, – старик потоптался на месте, – Алексей Иваныч! Вы ж Петра не ругайте. Дело молодое. Джордано улыбнулся. – Да ладно. А как думаете, дело у них сладится? Старик облегченно улыбнулся. Баламута Петьку, несмотря на его подначки, на кафедре все любили. – Да, хорошая у него барышня, серьезная. – Ну, до завтра, Семеныч. Джордано вышел из подъезда и под тусклым фонарем вскрыл конверт. Достал два билета в ложу Императорского Мариинского театра на завтрашний спектакль. Давали «Баядерку» с гастролировавшей в Петербурге Павловой в партии Никии. Кроме билетов в конверте не было ни записки, ни визитки. «Это ж кто меценатствует?» – недоуменно подумал Джордано. По дороге к Дворцовому мосту, не встретив ни одной пролетки, он перебирал всех возможных кандидатов подобного приглашения. Отбросив мелкую шушеру, у него получилось трое претендентов, постоянно проживающих в городе, еще парочку могло занести из Москвы. Но никто из выбранных не интересовался балетом. Да и зачем затевать выяснение отношений прилюдно, тем более предлагая придти на встречу не одному. Наконец у самого моста он остановил первого повстречавшегося извозчика. – На Гороховую! Откинувшись на сиденье, он еще раз достал письмо. «Причем тут Елена, ведь ясно, что приславший приглашение о ней знает?» – перед знакомыми петербургским бессмертными он никогда не афишировал своих семейных отношений. Правда и особо скрывать не стремился, так что в основном все знали о его дочери. «Как в большой деревне», – Джордано грустно улыбнулся и почему-то вспомнил, как на поминках Сашеньки Хан отговаривал усыновлять девочку, а у него перед глазами стояла ободранная каморка Сашиной тетки, и звучал ее визгливый голос, что нечего было ждать от актерки, и видеть она не желает принесенное в подоле наследство. Так что все наследство досталось Джордано: пара балетных костюмов, стоптанные пуанты, почти стертые воспоминания о хрупкой женской фигурке, танцующей Жизель у кромки прибоя, и непоседливое, не в меру любопытное ясноглазое создание, ставшее его дочерью. Стоп! Хан. Хан ведь тоже сейчас в Петербурге. За последние четырнадцать лет они виделись с десяток раз. Последний раз, когда Джордано только вернулся в университет из Казани на нынешнюю должность, они вместе пообедали в новомодном кабаке на Большом проспекте. И еще, Хан знал, что последняя партия была у Сашеньки в «Баядерке». «А я тогда обещал познакомить его с Леной». «Черт! Если это действительно от Хана, то Ленку нужно вести в театр. Да, а вечернее платье?» – Джордано с ужасом подумал о том, что его девочка уже совсем взрослая барышня, а он не следит за тем, как она выглядит. Бросил все на экономку, добродушную, но практичную особу, которая по-своему, похоже, даже любит Лену, но неизвестно, что смыслит в капризах петербургской моды, а главное, сколько считает нужным тратить на прихоти ребенка. С возвращением в Петербург он со всей определенностью ощутил, насколько ему не хватает женской руки в воспитании девочки. Даже наставницы Смольного института не могли привить его бесенку в юбке лоска светских манер, но найти женщину, достойную быть матерью его дочери, он не сумел. Хотя скорее не слишком стремился, боясь ошибиться, да просто что-то менять в ставшем за несколько лет привычном и теплом мире, наполненном заботами о человеческом детеныше и в очередной раз увлекшей его работой. Извозчик остановился у парадного подъезда современного многоквартирного дома в стиле модерн. Здесь, в третьем этаже, Джордано снимал большую и удобную, но не слишком элегантную квартиру. Поднимаясь к себе, он удрученно думал, что необходимость заниматься завтра приведением к соответствующему эталону своего с дочерью внешнего вида прельщает его меньше, чем перспектива перерезать кому-нибудь глотку. А ведь на завтра планировался первый эксперимент с новой установкой. Однако сколько бы он не потешался над собственным глупым человеческим желанием предстать перед приятелем в респектабельном виде, но методично провел операцию по его реализации. Одевшись с изысканной небрежностью стареющего светского льва, он самолично повез дочь в магазин парижских мод мадам Дюклэ на Морской. Там, представив Елену провинциальной родственницей, наследницей приличного состояния, они разыграли с дочерью спектакль одевания Золушки на бал. Девчонка унаследовала видно от матери некоторые актерские способности и, несмотря на вечернюю перепалку с утверждениями, что она не желает представлять собой светскую куклу, вначале честно играла простушку, а потом увлеклась изобилием заграничных тряпок так, что пришлось напоминать о светской кукле. В итоге бурной утренней деятельности, под звук последнего звонка по центральной лестнице Мариинки поднимались немного потертый временем, но исполненный собственного достоинства петербургский профессор и изящная девушка с холодноватым взглядом «мохнатых» серых глаз и высоко поднятыми русыми волосами, заколотыми старинным, с крупными жемчужинами гребнем. Струящийся блеск шелка и нитка такого же старинного, как на гребне, средиземноморского молочного жемчуга на точеной шейке подчеркивали юную свежесть ее лица. Джордано исподтишка любовался своим произведением. Заказанная ложа была пуста. Устроив дочь и усевшись, Джордано, рассеяно слушая вступительную увертюру, разглядывал зал. Он не был здесь со времён смерти Александры. Как все нормальные люди его круга, Джордано достаточно часто бывал в театрах, водил дочь на модные премьеры, даже футуристические безумства посещались и обсуждались вечерами в кругу приходивших к нему на чай аспирантов и старшекурсников. И только Мариинский театр оставался под непонятным ему самому запретом. Размышления прервало ощущение зова и тихий шорох открываемой двери. В ложу вошла высокая темноволосая женщина в светлом вечернем туалете. Отблески неверных огней рампы мягко отражались изумрудами на шее и в ушах незнакомки. Следом, поддерживая спутницу под локоть, в ложу прошел Хан в генеральском мундире. Поднимаясь навстречу вошедшим, Джордано мысленно восхищенно присвистнул. Его собственное недавно полученное профессорское звание явно меркло на фоне успехов Хана в деле борьбы с подрывными элементами. Они взаимно представили дам и уселись в глубине ложи, но обменялись лишь парой малозначительных светских фраз, когда спутница Хана зашипела, призывая к тишине. Пришлось ждать окончания первого акта. В антракте отправились в буфет, где заказали дамам пирожных и шампанского. Хан рассказывал Лене, что знал ее маленькой девочкой, смеялся и шутил, вспоминая их с Алексеем похождения «молодости». Потом, проводив женщин в ложу, они оставили их развлекать друг друга и, извинившись, вернулись в буфет. Заказали графинчик коньяка и некоторое время сидели молча. Джордано не выдержал: – Ты меня сюда пригласил похвастаться генеральскими погонами? – А что, не нравятся? – Хан самодовольно ухмыльнулся. – Ты ведь тоже кое-чего достиг. Джордано передернул плечами и промолчал, услышав непонятную угрозу в последних словах. – Так уверился в собственной неуязвимости, что голову потерял? – Это ты о чем? – Джордано испытал искреннее недоумение. – А кто летом гонял цыганку в Сестрорецке на заливе? – Цыганку? Ну и что? Тебе-то это откуда известно? – На, полюбуйся! – Хан протянул пару аккуратно сложенных листков бумаги. Донесение некоего агента описывало произошедший инцидент между бессмертным объектом наблюдения и неизвестным мужчиной, по виду состоятельным дворянином, приехавшим со студенческой компанией на берег Финского залива на пикник. В донесении сообщалось, что цыганки гадали молодым людям, готовившимся позавтракать на берегу. Одна из девушек, по виду горничная, отдала цыганке за гадание колечко, а когда гадалки удалились, принялась плакать. Молодые люди ходили в табор, искали женщину, забравшую колечко, но ничего не добились. Через некоторое время к компании присоединился господин, катавший девушек на лодке по заливу. Одна из девушек по виду была его дочь. Горничная плача кинулась к вернувшемуся господину и его дочери. Девочка тоже расстроилась и стала о чем-то просить отца. Тогда господин пошел в табор, запретив молодым людям следовать за ним. Там долго говорил с бароном, а потом встретился с женщиной, забравшей кольцо, и предлагал ей деньги. Та отказалась, а когда высказавший ей некую угрозу господин возвращался через лесок на берег, последовавшая за ним, цыганка метнула в него нож, от которого господин на удивление легко для своих лет увернулся. После этого он догнал цыганку и заколол ее же ножом. Затем дождался воскрешения и вновь потребовал вернуть кольцо, что та согласилась сделать. Получив кольцо, господин бросил нож под ноги цыганке и вернулся к своей компании. Прочитав, Джордано с недоумением взглянул на Хана: – Это что? – Я думаю, это описание примера глупости некоего, как тут написано, господина дворянской внешности. – Да я что, знал о бессмертной в таборе? Но откуда ЭТО у тебя? – А ты о Стражах ничего не знаешь? – Слышал. И ты как-то говорил. Но бумажка их как к тебе попала? – Это другая история. Ты понимаешь, что тебя ищут? – Судя по твоему появлению, пока не нашли. Хан улыбнулся: – Сообразителен. Подставляться так я бы не стал. – Может, и не найдут, да и что у них на меня есть, не я же умирал. Я даже не порезался. – И не допускаешь, что можешь порезаться? – Зря ты драматизируешь. За предупреждение спасибо, конечно… – Джордано замолчал и сосредоточился на разглядывании рюмки с коньяком. – «Спасибо, но…» Что ты хотел сказать? Джордано оторвал взгляд от коньяка и посмотрел в глаза Хана: – Ты что, имеешь доступ к документам этой организации? К спискам бессмертных? – Ну имею. И не только к их спискам. – А моей персоны в этих списках нет. И тебе не нужно, чтобы я там появился. Так? – Так. – Почему? Хан молчал. – Почему, Хан! Насколько я понимаю, Стражи не угрожают жизни бессмертных. Собирают сведения, да и только. Вообще, бессмысленный орден. – Стражи живут не в пустоте, а мир меняется. – Так я попал в круг твоих доверенных лиц, но ты не скажешь по какой причине? – Не скажу. Я не готов к этому. Джордано рассматривал холеную физиономию Хана. – Ладно, не готов так не готов. Я постараюсь быть внимательным, но уничтожить эту реализацию сейчас я тоже не могу. И не только из-за Елены. – Этого я у тебя и не прошу. Просто анализируй окружающее. Я же не говорю, что ситуация критическая. Два месяца все же прошло, но чем черт не шутит. Еще посидели молча. – Ладно, господин профессор. За нашу удачу! – Хан поднял рюмку и улыбнулся. – За удачу, Ваше превосходительство! Зачем бы ты это не делал. Они выпили.
...
Подхватив полушубок, Джордано отодвинул Лешку плечом и вышел навстречу офицерам. – Макарыч! Вы что ж олуха вперед пустили? – Здоров, Аванес! Так он проводником вызвался. Горазд по горам лазить. Разве угонишься! – Макарыч крепко пожал протянутую Джордано руку. – Знакомься – краевой представитель. НКВД-ешник козырнул и протянул руку: – Капитан Гасанов. Руководитель контртеррористической группы. – Начальник метеостанции, Аванес Саркисян. Они на мгновенье дольше положенного задержали рукопожатие. – Что тут у вас? Никто не появлялся? – спросил Макарыч. – Тихо. Вчера, как сообщение пришло, оружие достали. Где стоянку нашли? – Недалеко, у излучины. – Что ж так друг друга и перестреляли? – Да слушай ты больше, – Макарыч кивнул в сторону станции. – Один ушел, – капитан взглянул на Джордано. – Станцию он вряд ли незаметно обойти мог, – с задумчивым видом произнес Джордано. – Другой дороги зимой к перевалу нет. Может, вниз пошел? Капитан чуть заметно кивнул. – Так мимо нас тоже негде было пройти, – произнес Макарыч, входя в дверь станции. Пропустив вперед капитана, Джордано прикрыл дверь, исподтишка наблюдая за выражением его лица. – Знакомьтесь, товарищи! Это мой напарник – Коля Емельянов. Гасанов, сохранив невозмутимый и доброжелательный вид, пожал протянутую Николаем руку, лишь заметив: – А вы тут замечательно устроились, – и обвел взглядом помещение станции. – Макарыч! Ваши люди должно быть совсем замерзли. Ночь то, какая была. Даром, что конец марта. – Да… Мы ведь вечером чуть под лавину не попали! Капитан, оказывается, у нас везунчик! Только к Каменной речке подходить стали, а он велел назад под стенку вернуться. На Леху, вон, пистолет навел. – Правда, правда, – Леха согласно закивал головой, – Я думал, он меня точно убьет, если на камни полезу. Только успел назад отскочить, как она и понеслась! –Почудилось мне. Удивительно даже, ведь в горах я ни разу не был. «Артист! Врешь, как сивый мерин. А когда заливал про Аланию, так все расписывал? Это если только Кавказ в расчет брать», – мысленно огрызнулся Джордано в ответ на простодушие офицерика. – «Только я тебя не почувствовал. Правда, не до того было». – Так пусть мужики поднимаются, обсушатся, поедят. Николай, вон, картошку варит. – Щас, щас, – Макарыч засуетился. Пока станция наполнялась гомоном обрадованных теплу людей, паром испарений от промокшей одежды, Джордано выскользнул в сарайчик с дизелем. Через пару минут дверь открылась, и вошел Хан: – Здравствуй еще раз. Я рад тебя видеть, живым и в России, – произнес он, протягивая руку. – И я тебе рад. Они обнялись. – Живой, чертушка! – Хан засмеялся, – Я слышал, что ты к Деникину подался? – Ты, Ваше превосходительство, тоже будешь выяснять мою благонадежность? – А кто еще выяснял? – Пацан мой! Он, знаешь, какой идейный! – Догадываюсь. Слушай, ну, ты и номер с ним отколол. Кто б сказал, в жизни не поверил! – Да, а это не на тебя ли он в Сочи наткнулся? Где-то в первых числах августа. – Девятого. Шустер он у тебя. Ушел. Как заяц сбежал, в море сиганул. – А я всех в городе перешерстил. – Погоди с пацаном. Ты Янека Ляха видел? – Это был Лях? Я его лично не знал. – Так ты его убил? – Не я, Николай! – Николай?! Врешь! В прошлом веке Лях считался одним из лучших фехтовальщиков Малороссии. – Ну, чего с переляку, как говорят в той же Малороссии, не сделаешь! – С переляку – это он в Сочи от меня пер! С переляку только собственные головы отлетают! Джордано усмехнулся. – Куда вы труп дели? – А сам не догадываешься? – Ах, ты, сволочь! А если б отряд под лавиной размазало? – Мы б с тобой до лета не увиделись точно. – Джордано отошел за дизель и, отодвинув одну из досок, достал сверточек. – Ну, ты… – в голосе Хана послышалась угроза. – Да не злись! Сами ноги едва унесли. Я даже тебя не почувствовал. А что ты мне прикажешь с дохляком делать? Показывать твоему Макарычу расчлененный труп? – Джордано вернулся к двери. – На вот! – и он протянул сверток Хану. Хан развернул содержимое. – Это ты у Ляха забрал? – Да. Хотел узнать, кто он был и куда шел, – Джордано вздохнул. – Возвращайся на станцию, а то мы тут заболтались. Хан уже приоткрыл дверь сарайчика, собираясь уходить, но обернулся: – Еще одно, чтоб ты знал. В конце декабря урну с прахом одного не безызвестного тебе писателя похоронили в стене на Новодевичьем кладбище, – Хан развернулся и ушел. Джордано, ощутив бесконечную усталость, прислонился к стене и закрыл глаза.
В большеземельской тундре расположена метеостанция Хоседа-Хард. Она помещается в землянке. Здесь же живет 22-летний метеоролог Витязев. Недавно его оставил товарищ, не пожелавший работать в тундре... Много гидрометеостанций разбросано по просторам нашей страны. На них работают сотни молодых наблюдателей, ведущих с большим упорством, а подчас и с героизмом свою кропотливую, но чрезвычайно важную для страны работу. В 1937 г. на гидрометеостанции придет еще 1500 наблюдателей Комсомольская правда. 17.03.1937.
Когда Джордано прервался на полуслове, Николай удивился, потом, почувствовав внезапно присутствие еще одного бессмертного, испугался. Вчерашний бой и ощущения, возникшие при получении силы, вернулись вдруг с прежней силой, как будто все произошло несколько мгновений назад. Неужели вчерашний кошмар повторится снова? Внутри все похолодело, и Николай внутренне подобрался, как бывало перед боем в далеком двадцатом. Лишь окрик Джордано привел его в чувство, заставил осознать, что этот бессмертный пришел не один. Вокруг будут обычные люди, и схватки, по крайней мере немедленной, не будет. Он заставил себя успокоиться и подумал, что не всегда же встречи бессмертных кончаются поединком. Тот вчерашний на него напал, и рассуждать было не о чем. А человек, пришедший с отрядом? Он же не враг! Надо же, он как-то и не удосужился выяснить у учителя, как обычно складываются отношения у бессмертных, если они не враги. Потом он очумело смотрел и что-то даже отвечал вошедшему на станцию Лешке, а сам ждал, напряженно ждал появления незнакомца. Холодное спокойствие капитана, глядевшего на него, несмотря на внешнюю вежливость знакомства, как на пустое место, раздосадовало и, на удивление, разозлило. Умом он понимал, что перед людьми отряда капитан и должен был вести себя так: уверенно и спокойно. Кем был для него пацан на этой затерянной в горах станции? С усилием заставив себя оторвать взгляд от пришедшего бессмертного, понимая на сколько это глупо и странно выглядит со стороны, он поискал глазами в ставшей тесной от людей комнате Джордано. Тот о чем-то говорил с милицейским начальником. Словно почувствовав взгляд Николая, он обернулся к ученику. Коля! Что же ты сидишь! Помоги людям и с завтраком поторопись. Ни тон, ни поведение учителя не говорили об опасности. С капитаном они не обменялись и парой фраз. Николай окончательно пришел в себя. Раз ничего не случилось, значит, не случилось. Он ведь утром был весь в ожидании прихода отряда. Полгода монашеского отшельничества, отсутствия людей были для него сложным испытанием, ведь даже в годы болезни он не оставался один. И утром, когда опасность разоблачения его сущности, казалось, отступила, он был так рад, что вокруг появятся обычные люди. Если эти двое – Джордано и капитан ведут себя, как ни в чем не бывало, то он, и подавно, может себе это позволить. Поставив на плиту казан с картошкой, Николай стал помогать пришедшим развешивать мокрую одежду и накрывать на стол, куда выкладывались из вещмешков походные запасы милиционеров. Он не сразу сообразил, что капитан с Джордано исчезли. Опят накатила тревога. Когда же через некоторое время капитан вернулся один, Николай почувствовал панику. Куда исчез учитель? Как бы ни складывались их отношения, за прошедшее время Джордано стал Николаю самым близким человеком. Остаться совсем одному! Это было… От ужаса он закрыл глаза. Стоп, и о чем же он думает. Так просто без эффектов такие, как они, не умирают! Вчерашнее проявление «эффектов» настолько зримо встало перед глазами, что парень вздрогнул. И это вернуло его к реальности. Капитан, о чем-то переговорив с Макарычем, направился к Николаю: – Товарищ Емельянов! У вас передатчик в рабочем состоянии? Пытаясь скрыть свое состояние, тот лишь утвердительно кивнул. – У нас на базе договор был, что мы, когда сюда доберемся, свяжемся с городом. Так что, включите передатчик, а я вам минут через десять текст дам, – Николаю показалось, или на самом деле, в холодных глазах капитана мелькнула насмешка. – Передатчик от дизеля работает, – Николай пристально взглянул в глаза бессмертного. – Ну, так иди дизель включай! Что же ты ждешь? «Из дома выпроводить хочет!» – от бессилия и злости сжались кулаки. Еще мгновение и … Скрипнула входная дверь. На станцию вошел Джордано. – Аванес! Где же ты ходишь? Нам передатчик нужен, – районный уполномоченный направился к вошедшему хозяину. – Так, в чем задержка? – он развернулся в сторону Николая, их глаза встретились. Ученик почувствовал, как спина и виски покрываются потом, не взглянув на капитана, он чуть не бегом кинулся включать дизель. Запустив двигатель, Николай несколько минут собирался с духом, чтобы вернуться в дом. Вначале он думал, что Джордано зайдет и скажет все то, что почудилось ученику во взгляде учителя. Он знал, что пара насмешек или просто разнос были бы лучшим лекарством от испытанного стыда. Но Джордано не пришел, и пришлось возвращаться, так и не узнав, что же о нем думает этот уверенный в себе, холодный бессмертный. И как теперь поправить пусть и не совершенную, но такую очевидную глупость. Задержавшись у входа еще на мгновение и набрав воздуха как перед прыжком в воду, Николай открыл дверь и сразу направился к передатчику. У стола Гасанов дописывал шифрограмму. Ученик включил передатчик, настроился и поднял глаза на бессмертного. Тот, как ни в чем не бывало, протянул ему записку, дождался окончания передачи, прислушиваясь к тому, что выстукивает радист. Когда Николай закончил, удовлетворенно кивнул: – Хорошо! Не выключайте. Минут через двадцать будет какой-нибудь ответ. – Товарищ Гасанов, Николай! Идите к столу. Стынет все, – Джордано подошел сзади. – Когда будет ответ, мы услышим. За обедом Макарыч рассказал Аванесу с Николаем подробности происшествия на побережье. Подрывная группа должна была, по видимости, взорвать строившуюся недалеко от Адлера плотину для небольшой гидроэлектростанции. Кроме того, что из-за взрыва оказались бы сорваны планы по вводу в строй весной трех крупных санаториев, два из которых принадлежали военным, вода затопила бы и ближайший рабочий поселок. На счастье курортного городка террористическая группа наткнулась на не в меру любопытных комсомолок. Девчонки подались в горы за распустившимися рододендронами. Дело было тайное – природу надлежало беречь, а не обдирать охапками заповедный кустарник. Но у одной из девчачьих подружек родился первенец, а это грех было не отметить чем-нибудь необычным. Взяли в лесхозе лошадей, прихватили для надежности охотничье ружье – вдруг в лесу волк или медведь встретятся и отправились. На беду слишком крупный встретился зверь. На этом месте рассказа Макарыч надолго замолчал, мужики-милиционеры, потупившись над тарелками, перестали даже жевать. – Ну, и? – Девчата заметили в лесу чужих людей. Время, сами знаете, какое! Галинка младшей, Машухе велела затаиться, а они вдвоем с Нюрой взялись последить. Да, куда там! Заметили их видно сразу, еще и в каньон заманили. Подстерегли они девушек, одним словом, – Макарыч опять вздохнул и на время совсем замолчал. – Ну? – повторил, напрягшийся, как струна, Джордано. – Да, что ты нукаешь, не запрягал! – Макарыч зло потянул носом. Наконец продолжил. – Хоть Галина и заметила неладное, даже из ружья пальнула в одного из бандитов, но… Одной только младшенькой Машухе удалось уйти. Она чуть в стороне от старших была, ее сразу не заметили. Так что, пока бандиты с Галей и Нюрой разбирались, сбежала она, да по дороге лошадь ногу повредила. Ночью уже на жилье вышла. Пока по тревоге народ собирали, пока то, да се. Только к обеду на место и попали. В общем споганили они их. Мучили сильно, прежде чем убить… Макарыч снова молчал, и Николай, за время рассказа не оторвавший от него взгляд, перевел глаза на Джордано. Ему почудилось или это было на самом деле, что зов учителя усилился. Он увидел посеревшее лицо человека, взгляд которого светился такой ненавистью и болью, что Николаю стало страшно. Инстинктивно ему захотелось заслонить учителя, чтобы никто не заметил его состояния. Он обвел взглядом собравшихся, но милиционеры были заняты собственными воспоминаниями страшной картины, и только капитан неотрывно смотрел на Джордано. Казалось он, что-то хотел сказать или сделать.
...
Звяканье ключей и скрежет отодвигаемой решетки были теми ставшими почти единственными условными сигналами, что возвращали Джордано к действительности. С обычной силой пришли ощущения голода, жажды и того сводящего с ума морока, единственным, но временным избавлением от которого было пойло, которым его поили раз в два или три дня и дополнительно в качестве поощрения после каждого удачного боя. Наказывали тоже пойлом, вернее его отсутствием. Тогда от боли, что сводила его тело, он не мог нормально перейти в спасительное состояние прострации и ничего не чувствования, которое стало его единственной целью. Но сегодня отпирали решетку не его камеры. Бессильная злоба наполнила все его существо. Если бы не колодки, стягивающие за спиной руки и ноги, он бы кинулся грызть решетку, отделявшую его от остального помещения трюма. Колодки, стягивающие локти, появились года три назад хотя он давно уже даже не пытался вести счет времени, после того, как, научившись выдергивать руки из обычных кандалов, задушил двоих охранников. Поняв, что сегодня ему ничего не дадут, Джордано попытался вновь отключить сознание, но странный инородный звук то ли писк, то ли плач, да слишком явное возбуждение в соседних камерах вдобавок к боли, сводившей его тело, от окончившего свое действие наркотика не давали расслабиться. Он открыл глаза и попытался сосредоточиться на том, что происходило в трюме. В неровном свете двух принесенных масляных ламп, подвешенных на крюках у входа, он увидел женщин: одну в мужском платье дворянина-европейца, другую в платье служанки из состоятельного дома. Кафтан дамы был разорван в клочья, и она, тщетно стараясь прикрыть обнаженную, потемневшую от синяков грудь остатками рубашки, затравленно глядела на освобождаемых одним из стражников от цепей колодников. Молоденькая служанка, едва ли достигшая пятнадцатилетнего возраста, прижимаясь всем телом к госпоже, тонко на одной ноте скулила. Колодники, содержавшиеся в трюме с Джордано, не были рабами. Это были проштрафившиеся члены пиратского экипажа, попадавшие сюда за долги, дикие драки с резней, бунт против капитана. Их выпускали, когда команда шла на дело. Сейчас, образуя все теснее сжимавшийся круг, они скалились на невиданный в этом месте товар. Мало кто из здешнего сброда даже по пьяни мог мечтать о женщине высшего круга. Попав в плен, подобная женщина была не по карману людям дна, и они стремились поскорее сбыть ее с рук, урвав лишнюю горсть монет. Но этих привели к ним на растерзание, и они все теснее сжимали круг, разжигались похотью. Когда казалось, что еще мгновение и сброд кинется на женщин, в трюм, стуча каблуками, влетел Мустафа, размахивая саблей и горящим факелом, визгливым от злости голосом пытаясь остановить колодников. Пришедший несколько в себя от невиданного действа, Джордано безразлично отметил, что выглядит Мустафа потасканным старым сморчком, смешно размахивающим сабелькой. Но следом он вначале ощутил, а потом и увидел, спускающегося в трюм Ахмеда. От чувства опасности у Джордано поджались уши, и он почти прикрыл глаза, стараясь ничем не привлечь внимания хозяина. Хозяин же был мертвецки пьян, едва держась на ногах. Он втащил бочонок вина и кинул его прямо в толпу: – Пейте, гады, угощаю! Чтобы мне от стервы этой – места живого не осталось! – Что же ты творишь, господин! Смилуйся, денег ведь она больших стоит! – Мустафа вцепился в колени хозяина. – Ты! Мне указываешь? – Ахмед поднял, как тряпку, управляющего с колен, встряхнул. – Мне указываешь! К девкам отправляйся, старая развалина! Бессмертный столкнул Мустафу в трюм, пьяно заржал, пошатнулся и вперил взгляд в раба, открывшего от изумления глаза. – А, и ты очухался. Хочется сладенького? Если от этих господ что останется, так и быть, и тебе перепадет! – Ахмед опять заржал, пошатываясь, развернулся к выходу. – Эй, тащите бургундское! – крикнул кому-то наверх. Чуть не упал, потеряв равновесие. Стражник, отпустивший колодников, подхватил пьяного хозяина и потащил на палубу. В трюме на мгновение наступила гробовая тишина. Колодники, казалось, размышляли с кого начать: с ненавистного, минуту назад всевластного помощника капитана, отданного им на расправу, или с замолкших от ужаса женщин. Потом по трюму прошел вой, и толпа разделилась. Одни кинулись на Мустафу, цепями выбили из его рук саблю, повалили. Другие, отталкивая друг друга и дерясь, набросились на женщин. Минут через пять тело Мустафы окровавленной кучкой осталось лежать вблизи решетки джордановой камеры. Сабля, почти до последнего мгновенья не выпущенная из рук, валялась рядом с телом, а вся толпа скопилась у выхода из трюма, где насиловали женщин. Джордано обессилено закрыл глаза: если бы ему на мгновение эту саблю. Только на мгновение! Он завыл страшно, по-волчьи, на одной ноте. Ни один из колодников, увлеченных своим делом, даже не обернулся. Но сломанное, избитое и изрезанное ножами тело управляющего зашевелилось. Джордано увидел, как тот ползет к решетке. В окровавленной руке зажат ключ. Мустафа попытался встать, раз, другой. Упал, дернулся, ключ выпал из обессилившей руки. Джордано снова взвыл. Если бы можно было высвободить хоть одну только руку. Но нет, сколько раз он старался проделать это – ничего не получалось! В который раз бессмертный напрягся, расходуя последние силы. Вывихнутое плечо щелкнуло, стало на место, резкая боль свела провернувшееся на сто восемьдесят градусов в тугих браслетах кандалов предплечье и запястье. Джордано осторожно, пытаясь обмануть боль, перевел дух. Начал осторожно сжимать и разжимать пальцы, пытаясь вернуть кровообращение. Если бы не сведенные за спиной локти! Он почувствовал как по щекам впервые за долгие, долгие годы текут слезы, бессильно опустил голову на провонявшую мочой и калом подстилку. – Ползи сюда! Он что, бредит? Джордано поднял голову и встретился с горячечными глазами, оказывается, все еще живого Мустафы. Извиваясь, мучительно медленно он двинулся к решетке, думая лишь о том, что может не успеть: или умрет Мустафа, или кто-то из колодного сброда оторвется от своего занятия, или явится сам Ахмед. Джордано не знал, сколько времени ему потребовалось, чтобы оказаться у решетки. Прислушался. Клокочущее дыхание вырывалось из груди умирающего. – Мустафа! Тот поднял голову. Джордано рывком перевернулся, подвинулся так, что его закованные локти оказались у самой решетки напротив руки Мустафы. Опять бесконечные минуты ожидания. Сердце билось так, что, казалось, эхо отдавалось в трюме. Наконец щелкнул замок. Локти были свободны, и он, сдирая кожу до самых костей, на одном дыхании выдернул кисть правой руки из колодки и из кандалов сцеплявших запястья. Вот как ползу, так и отражаю!
Джордано рывком вновь перевернулся к решетке. Голова Мустафы уткнулась в пол, по подбородку стекал кровавый ручеек. С ним все было кончено. Но у самой решетки валялись спасительная связка ключей от его кандалов и ключ от самой камеры. Он в последний раз сосредоточился, вырвал левую руку из колодки. Дальше все понеслось галопом. Колодники даже не успели сообразить, что происходит, они так и остались лежать, как поваленные снопы, у ног изнасилованных женщин. Младшая была мертва. Джордано для верности пощупал пульс на сонной артерии, потом осторожно закрыл ей глаза и прикрыл куском оборванной юбки. Старшая – дворяночка еще живая глядела одним, как у дикой птицы, глазом. Второй был выколот. Он опустился перед ней на колени, погладил по руке. С трудом подбирая забытые французские слова, произнес: – Прости, сестра! Я не успел. Ему показалось, что женщина улыбается. – Спасибо тебе. Добей меня. Он задохнулся от жалости, хотя давным-давно разучился жалеть. Отвернулся, поискал глазами, замеченный у одного из колодников кинжал. Поднял и точно всадил в сердце гордой женщины. Долго сидел перед ней на коленях не в силах сдвинуться с места. Откуда-то сверху неслись ругань и пьяные выкрики, визжали женщины. Время уходило, а он не мог заставить себя подняться и вновь идти убивать ради ставшей такой близкой свободы. Потом почувствовал, что тело начала сводить знакомая боль. Организм после пережитого с новой силой требовал наркотика. Времени почти не осталось. Бессмертный резко поднялся, выдернул кинжал из начавшего холодеть тела. Осторожно, пытаясь не шуметь, поднялся вверх по трапу. Люк выходил на нижнюю палубу. До свободы было еще три перехода…
...
Уловив слабое движение джорданова ученика, Хан перевел на него глаза. – Ничего… – Николай понял, что это предназначалось только ему, капитан как будто просил его о чем-то. – Ничего! Вот найдем этого последнего гада. С него и спросим. Он поднялся, с шумом отодвинув табурет, достал из внутреннего кармана кителя плоскую стальную фляжку. – Помянем, товарищи, девушек, комсомолок. Жаль, не удалось наказать бандитов как положено. Но смерть наших товарищей, подруг не была напрасной. Жизнью своей они предотвратили преступление, большую беду. Николай дернул под столом Джордано за руку. Тот, беспомощно моргнув, начал приходить в себя, возвращаясь к действительности. Как сомнамбула поднялся, подставил кружку под разливаемый Гасановым спирт. Николай сбегал, принес в кувшине чистой воды. Но народ оказался крепким. Никто не потянулся за водой. Молча выпили, постояли минуту и опустились на свои места. На лицо Джордано начала возвращаться краска. Приподнятое утреннее настроение отряда ушло. Люди мрачно вздыхали: – Ушли гады, – смерть бандитов от рук одного из членов террористической группы была не понятна и раздражала. Вскоре застучал телетайп. Николай сорвался с места к передатчику. Остальные поднялись было за ним, но Гасанов властно приказал остаться на месте.
В 1934 году колхозы получили 3.758.000 руб. денежных доходов, в 1935 году - 8.654.000 руб., в 1936 году - 13.880.000 руб. В прошлом году колхозникам выдали на трудодень почти в два раза больше чем в 1935 году. Правда. Калинин. 18.03.1937
Поздно вечером, когда оставшиеся на станции милиционеры уже спали, Джордано спустился к реке. Часть группы, с Николаем в качестве проводника, Хан по договору с центром отправил вверх, к перевалу, где Макарыч должен будет встретиться с поисковой группой, поднимающейся с северной стороны хребта. Если все будет нормально, то к завтрашнему вечеру Николай вернется, проводив отряд мимо лавиноопасного участка. Дальше милиционеры пойдут самостоятельно. Теперь же на станции осталось всего трое смертных, которым предстояло обследовать лавину на каменной речке. После ухода основной группы Джордано показал оставшимся дорогу на склон, выводивший к тому участку лавины, где, может быть, можно было отыскать следы пропавшего члена банды, в случае если он собирался идти к перевалу верхней, летней дорогой. Эта экскурсия окончательно вымотала людей, так что Джордано не сомневался – до утра на станции будет тихо. Стоя на берегу, он ждал Хана. Не умолкая, шумела вода, вырываясь из под ледяного купола, перекатываясь на камнях, и срываясь вниз небольшим водопадом. Вчерашней бури как небывало, и яркие, как будто нарисованные звезды освещали склоны кажущихся неприступными Кавказских гор. Похоже, период растительного существования близится к концу. И может быть эта льдистая, наполненная звездным светом и шумом весенней воды ночь будет одной из последних перед прыжком в неизвестность – в реальность того мира, что строит выбранная им для жизни страна. Джордано улыбнулся. Наверху чуть слышно скрипнула дверь станционного домика. Фон зова усилился. Наконец Хан спускался к реке. Джордано не обернулся и, подойдя, Хан тоже не сказал ни слова. Задрав голову кверху, он некоторое время рассматривал рисунок весенних созвездий. – Умеешь ты, однако, выбирать места для отшельничества! – Хан выжидающе взглянул на Джордано, но тот лишь улыбнулся в ответ. – И на сколько времени ты тут решил обосноваться? – Предполагалось, что до весны. В мае заканчивается договор. Сюда обещали подобрать людей для постоянной работы, – Джордано на мгновение замолчал. – Зачем ты спрашиваешь? Наверняка ведь в городе ознакомился с документами. – С чего ты взял? Джордано впервые с начала беседы обернулся к Хану и взглянул в изображавшие честное простодушие глаза НКВД-ешника. – Да ладно, не смотри. Конечно, ваши бумажки я внимательно проштудировал. Документики, между прочим, не плохо сработаны. Если б не твоя физиономия, даже я бы липу с ходу не предположил. Джордано кивнул и вновь отвернулся к реке. – Эй, не отворачивайся! На паспорт дашь взглянуть? Джордано вновь кивнул: – Паспорт тоже не плох был. Я его, правда, потерял. Размок он у меня в воде при благовидных обстоятельствах. Так что, теперь у меня настоящий. – Хан чувствовал, что Джордано смеется. – И кто тебе это произведение искусства делал? – Ты что, издеваешься! С чего б я тебе это сказал? – Это кто-то из наших? Джордано обернулся и опять посмотрел Хану в глаза: – Я похож на твою шестерку? Ты и так слишком много узнал. Хан отвел глаза. – Ладно, сам выясню. – Вот и хорошо. Занимайся своими делами сам. – Это пожелание относится ко всем моим делам? – А у тебя есть стоящие идеи? – Идеи всегда есть. Но до мая можешь продолжать загорать на этом курорте. – Премного благодарен, Ваше превосходительство! Барское решение, надо заметить. – Не ерничай! – Ладно, не обижайся. Если честно, то мне тут порядком надоело. Только из-за Кольки связался с этим райским местом. – По-моему, ты с ним слишком долго возишься. Разбалуешь мальчишку. – Но ему нужно было время, чтобы адаптироваться к изменениям. – А другим оно не бывает нужным? Джордано вздохнул и промолчал. Хан тоже помолчал. – Давай, что ли, в твой сарай с дизелем подымимся. Что-то холодно тут. У меня еще спирт остался. – Ты думаешь, под спирт я лучше колоться буду? – Джордано засмеялся. – Идем. Я уже тоже замерз. Они поднялись в сарайчик, хозяин зажег керосиновую лампу и, на минуту задумавшись, извлек пару стопок из-за груды ветоши и инструментов на одном из стеллажей. – Вы тут с Николаем сами у себя выпивку, что ли, воруете? – удивился Хан. – Нет. Мужики из бригады, что строили и оборудовали станцию, здесь жили. Вот посуда и осталась. Они устроились в углу у верстака. Хан разлил остатки спирта. Выпили. Предательское тепло поползло по телу. Джордано потянуло прислониться к стене и закрыть глаза. Третья бессонная ночь давала себя знать. Но спать было нельзя, иначе Хан, точно, его на чем-нибудь подловит. На Хана алкоголь никогда не действовал. – Ты чего ухмыляешься? – Да так, вспомнил, как ты бутылку шампанского в окне третьего этажа на спор пил. Хан самодовольно улыбнулся: – Дурак, конечно, но ведь получилось! – Что ты хотел еще из меня вытрясти? – с ходу меняя тему, спросил Джордано. – Ты куда торопишься? – Хан! Если я сейчас закрою глаза, то – уже до утра. – Давай поговорим завтра. – Завтра вернется Николай, а с утра ты будешь заниматься официальной деятельностью. Так что, закончим сегодня! – Потом ты скажешь, что я на тебя давил. – Не скажу. – Джордано улыбнулся. – Продолжай! Хан помрачнел, опустил глаза: – Мне показалось, или ты действительно бываешь в Турции. – Ты был у меня в доме? – Был. – Один? – Слушай, профессор, ты-то меня за кого держишь? – Извини, но я тоже кое-чего не понимаю! – Например? – Например, как царский генерал, не армейский, заметь, а человек, охранявший основы государства, оказался «защитником» Советской власти? – от непонятно почему вспыхнувшей злости сон с Джордано совершенно слетел. Хан, глядя в ему в глаза, спросил: – Я никогда не замечал за тобой особого пристрастия к идеям монархизма. – Ты прав, пристрастия к монархизму у меня как не было, так и нет до сих пор. Но вопрос не в моих пристрастиях к каким-то идеям. Вопрос в тебе? Это ведь ты из реализации в реализацию защищал монархию. – Погоди! Есть две разные вещи: Россия и система управления этой страной. Тебе-то должно быть понятно: от того, что сменилась система управления, Россия ведь никуда не делась. Даже не Россия, а эта территория, тип людей, которые тут живут. – И ты поддержишь любую власть, которая будет на этой земле? – Нет, конечно, – он на мгновение остановился и с какой-то опаской в голосе спросил: – Ты зачем сюда вернулся? Джордано с интересом разглядывал Хана. Злость ушла, но азарт остался, хотя игра и становилась опасной. – А что, не просто шлепнуть приятеля, если его взгляды не соответствуют твоим? Хан напрягся, готовый вскочить, впился в глаза полные насмешки. Потом отвел взгляд: – Я заставлю тебя уехать. – Мне некуда ехать, Хан! – Джордано расслабился, прислонился к стене, усмехнулся: – Ты в своем максимализме на мальчишку моего похож. Он, правда, сбежать собирался. Хан молчал и продолжал смотреть на приятеля. – Черт с тобой! Я сейчас достану то из-за чего бываю в Стамбуле. Он поднялся, залез на один из стеллажей и достал прорезиненный мешок. – На! Ищейка! – мешок полетел в Хана. Поймав тяжелый мешок, Хан мгновение держал его в руках: – Книги, что ли? Он развязал узел и извлек один из журналов. – Ты в своем репертуаре! Дурак, он дураком при любой власти остается. Ты хоть знаешь, что тебя посадят за один экземпляр этой макулатуры? – Догадываюсь. – И много у тебя подобного дерьма? – Здесь только это. – Слушай! – Хан поставил мешок у стенки и вальяжно прислонился к стене сарая, – А хочешь, я тебе расскажу, чем бы кончилось ваше с Николаем приключение с трупом, если бы следователей привел не я? А если б они тут еще и немного поискали. Это ведь не единственная дрянь, – он указал на мешок, – из-за которой ты тут место пригрел. – Да брось! Ту расщелину, где мы труп пристроили, лавина не завалила, завтра своих ребят можешь прямо туда и вести. Так что, все было бы нормально. – Джордано вернулся к верстаку, сел на табурет и прислонился к стене. – Умник! А зачем все это практически в доме хранить? – Не драматизируй, тоже еще защитник нашелся! Чтобы начать искать – повод нужен, а повода я не давал. Хотя, ты прав, макулатуру надо было в другом месте спрятать. Но далеко лазить лень. Нет ведь здесь никого. А вчера вымотались, вот и забыл про журналы. – Забыл! – передразнил Хан. – Слушай, у тебя есть, чем горло промочить? А то ты меня в гроб вгонишь. Джордано отлепился от стены. – Ладно. Сейчас принесу. У самой двери Хан окликнул Джордано: – Погоди, бумагу какую-нибудь захвати. План нарисуешь, где труп искать. Пока хозяин ходил за выпивкой, Хан извлек из мешка журналы и стал просматривать содержание. Потом, присмотревшись, выбрал те, что казались более зачитанными, и открыл в местах, где они не раз открывались. Прочитал аннотации и выводы. Вздохнул. Еще раз заглянул в пустой мешок: за макулатурой далеко лазить мерзкому итальяшке было лень, а вот засунуть куда-то собственные записи он, как всегда, не поленился. Хан еще раз вздохнул, достал папироску и закурил. Скрипнула дверь. Вернулся Джордано. – Тебя за смертью посылать! – А ты быстро справился, – Джордано, выкладывая на верстак хлеб, солонину, соленые огурцы и капусту, и налитую на три четверти пол-литровую банку со спиртом, кивнул на отставленный к стенке мешок и оставшиеся открытыми два американских журнала со статьями Бора и Дирака. – Что скажешь? – Что в этой ахинее я все равно ни черта не понимаю. Так что, жду твоих комментариев. А еще, что не понимаю: с чего ты решил экономить на спирте? – А ты не знаешь, который сейчас час? Хороши мы будем с утра с перегаром, когда твои подчиненные проснутся трезвые как стеклышко. – Ладно, уговорил, напиваться не будем, – улыбнулся Хан, разливая по стопкам спирт. – Но согласись, от твоих фортелей грех не напиться. Это надо же, выяснять: с чего я поддерживаю Советы! Да еще тон – оскорбленного отца русской демократии. Джордано рассмеялся в ответ… До половины ночи они болтали. Хан все же объяснил причины, по которым в марте семнадцатого, почти сразу после отречения Николая II, исчез один из царских генералов, а в Красноярске объявился ссыльный поселенец, поддерживающий большевистскую фракцию социал-демократов. То, что Джордано определял для себя лишь на уровне чувств, принимая решение вернуться в Россию летом двадцать восьмого, Хан знал и мог обосновать фактами в самом начале того кровавого пути, который вел от России к Советскому Союзу. Потом они говорили, осторожно нащупывая точки соприкосновения, об обстановке, складывающейся в стране и мире, о странном лозунге усиления классовой борьбы по мере строительства социализма. – Пройдет время, и все попытаются свалить на неадекватность Сталина, но он и сам лишь механизм в запущенной машине. – Я ведь не спорю. Подобное уже было во времена французской революции. Там тоже змея пожирала свой хвост. Меня тревожит лишь то, что, в сущности, не глупые люди, как Колька, например, начинают задумываться лишь, когда колесо наезжает на них самих. Но и при этом остаются уверенными, что идеалы революции выше их собственной жизни. Хан, жевавший по ходу дела ломтик мяса с капустой, остановился и с насмешкой уставился на Джордано. – Ну и, что теперь я не так сказал? Хан проглотил мясо: – Ты действительно этого не понимаешь? – Этого – нет. – Прости, но себя ты не узнаешь? Джордано мгновение молчал, мрачнея: – Это разные вещи! – В чем же разница? – Католический догмат душил Европу. Все прогнило! – И поэтому нужно было умирать за идею! – Что я мог сделать? Они же были фанатиками! – Они? А ты сам? Кем был ты? Что осталось от твоей философии? А католический догмат, как процветал, так и процветает. – Как это, что осталось? Разве ничто не изменилось за эти годы? – А если бы ты просто отрекся, то ты считаешь, что мир так и оставался бы средневековым болотом? – Если бы все отрекались, то сейчас не средневековье, а палеолит бы процветал! – Ну, и? – Что ну? – Что ж ты другим отказываешь в том, что позволяешь себе? Черные глаза Джордано горели как два угля. Хан усмехнулся. Бывший еретик вскочил и, хлопнув дверью, выскочил на двор. Хан некоторое время смотрел ему вслед, достал из плошки огурец, откусил, прожевал. Потом, вздохнув, направился следом за Джордано. Тот сидел на бревне спиной к порогу станции. Хан подошел, сел рядом. Джордано отодвинулся и отвернулся. – Слушай, тебе может шпагу вынести!? – Да пошел ты! – дальше последовала столь витиеватая тирада с упоминаниями матушки Хана и его ближайших родственников, что Хан в изумлении аж заслушался, а потом начал ржать. Джордано обернулся к нему. Хан еще пару раз хрюкнул: – А говорят, что я главный матерщинник! – он смотрел в ставшие почти спокойными глаза. – Прости меня. Джордано отвел взгляд: – Что прощать? Ты ведь правду сказал! Он поднялся, засунув руки в карманы, прошел несколько шагов вниз по тропинке к реке. Остановился, постоял некоторое время, вглядываясь в черный мрак хребта. Вернулся назад и сел рядом с Ханом. – Когда тебе будут говорить о чистой идее белого движения, не верь. Она вся сгорела. Остался лишь пепел, обломки человеческих жизней. Когда они говорят о неправедности Советской власти и преступности ее верхушки, им нечего противопоставить взамен. Скопище несчастных, все потерявших людей. – И ты решил вернуться? – И я вернулся! – А где твоя Лена? – Уехала с Константином в Париж. – Ты ее отпустил? – Хан! Она была мне дочерью. А я все же священником когда-то был. Да и нужны они друг другу. Она родила ему ребенка. В Туркестане. Он тогда был очень озлоблен на всех. Она уговорила его прекратить бессмысленную борьбу. – Иногда ты ведешь себя как блаженный. – Причем тут блаженный. Что можем мы дать смертным женщинам? – Джордано задумался. – Да и потом, куда я мог ее взять. Сюда? Сейчас ей почти сорок. Женщине нужна нормальная жизнь. С Константином во Франции она у нее, наконец, есть. Некоторое время они молча сидели рядом. – Нормальная жизнь… Это ты точно выразился. Пройдет время и, когда угли этого пожара совсем прогорят, потомки тех, кто уехал, соскоблят пепел, расправят белые крылья и опять будут говорить о чистоте помыслов, о святости монархии и неправедности большевизма. – Ты думаешь, люди ничему не учатся? – Это ведь ты помнишь, зачем взошел на костер. А потомки нынешних строителей коммунизма забудут, по какой причине их деды и прадеды шли брат на брата, а потом надрывали животы на стройках индустриализации. – Интересную ты перспективку нарисовал. – Да ладно, до этого еще далеко! Идем спать. – Хан поднялся. – Идем. – Джордано тоже поднялся, – Сейчас только жратву и журналы уберу. – Смотри, спирт не оприходуй. Мне не дал, а сам вылакаешь! – Да пошел ты …
Мы должны иметь многие тысячи любительских коротковолновых радиостанций. Целесообразно организовать слеты любителей по радио и всевозможные соревнования радиолюбителей. Нужно учредить звание рекордсмена Союза по радио и заслуженного деятеля радифронта... Если фашисты нападут на нашу родину, десятки тысяч десятки тысяч радиолюбителей будут работать на оборону... Из письма Э. Кренкеля к радиолюбителям Комсомольская правда. 19.03.1937.
Весь следующий день Хан с тремя оставшимися на станции милиционерами провозился в районе указанной Джордано расщелины. Джордано не пошел с отрядом к лавине, предоставив Хану самому осуществлять поиски. Занимался обычными делами на станции. Ждал Николая. Лавина расщелину не завалила, и при внимательном осмотре склона милиционеры почти без наводки обратили внимание на камнепад, который, наверное, и вызвал сход лавины. Осталось только проследить его траекторию, и был замечен труп человека, присыпанный камнями. Но добраться до трупа за весь день так и не удалось. Снег на склонах днем таял, за ночь превращался в лед. Для скалолазания по покрытым льдом камням не подходила ни амуниция отряда, ни, как оказалось, опыт людей его составляющих. С Ханом осталось трое молодых парней, которые выросли на побережье в теплом климате кавказских субтропиков. Хотя все они с детства излазили окрестности кто Сочи, кто Адлера, парни почти не представляли, как себя вести зимой на верхней границе альпийских лугов. Вернулись в сумерках уставшие, промокшие и голодные. За ужином обсуждали, как спуститься в расщелину и осмотреть останки. Джордано вначале слушал предложения внешне совершенно безучастно. Потом, видя, что Хан начинает злиться, получив с десяток наивных предложений, решил вмешаться. Принес бумагу, нарисовал схему крепления страховочных веревок. Объяснил, как забивать колья, чтобы спускающийся человек не сорвался вниз. Про себя подумал, что если бы они с Николаем в день убийства возились со страховкой, то не только ничего не успели, но и под лавиной бы размазало не Ляха, а их самих. Хан, выслушав Джордано, оживился, но все еще мрачно заметил, что нужны колья и веревки. – Это как раз не проблема. В дизельном сарае найдете все необходимое, чтобы сделать приспособления. После ужина Джордано отвел парней в мастерскую, дал инструменты. Сам вернулся передать метеоданные на базу. Потом, сходив выключить дизель, спустился к реке. Через некоторое время подошел Хан. – Нервничаешь? – Горы – всегда горы. Ошибок они не любят. Хан прислушался, спросил: – Мне уйти? – Бесполезно. Твой фон с любой точки станции слышно. Хан кивнул: зов молодого бессмертного не мог быть слишком ярким. Любые помехи его размазывали. Помолчали. – Ну, что твои Кулибины? Справились? – Нет еще. Угробят они завтра друг друга. – Давай спущусь я. – Тебе не положено. Мне самому надо туда лезть. – Насколько я понял, твой персонаж в горах впервые. – Впервые. Но он начальник, а приказ, как известно, – закон. Они еще помолчали. – Слушай! Откуда ты узнал про Ляха? – Их группу мы внизу почти нагнали, но они мост через ущелье взорвали. Пришлось в обход идти. Тогда мне показалось, что в группе есть кто-то из наших. А на Ляхова наблюдателя у меня наводка была. Он был связан с англичанами. Так что, когда на трупы наткнулись, вопросов уже не было. – Ты решил, что Лях идет ко мне? – Была такая мысль. Тем более, что ты шатаешься за море. – Но ты же был искренне рад встрече! – А я играл! – Хан усмехнулся, – Но если честно, то политические пристрастия любого из нас еще не повод хвататься за клинок. Я тебе уже говорил, что был бы удовлетворен просто твоим отъездом из страны. – Интересная позиция! А когда ж ты решил, что я не причем? – А сам не догадываешься? – То, что я отдал Ляховы бумажки – ерунда. А вечером в «чистоте помыслов» всерьез ты усомнился лишь раз, – Джордано задумался. – Из-за случая за обедом? Но вопросы морали и работа на чужую разведку – разные вещи. – Ты не учел еще один фактор – своего ученика. – Причем тут Колька? – Он не стал бы учеником своего врага. А в тебя он, мне кажется, просто влюблен, как кисейная барышня. – С чего ты взял? – Он испугался, когда утром ты задержался. Еще б чуть-чуть и кинулся выяснять отношения. – Ты преувеличиваешь. Причиной такой реакции могло быть все что угодно! Он просто не знает, не понимает, как к тебе относиться. А насчет врага – ты, наверное, прав. – Брось! Я прав по обоим пунктам. Второй раз он кинулся тебе на помощь как раз за обедом. Джордано вздохнул, зябко поежился: – Отшельничество, как ты это назвал, расслабляет. Теряешь контроль над собой. Хан взглянул на Джордано. Что-то хотел сказать, но промолчал. – Мне кажется, я знал одну из девочек. Галя, дочка Федора Петренко? – Да… Ее отец – Петренко, – Хан озадаченно смотрел на Джордано. – С чего ты взял? – Сережки. У Ляха были ее сережки, – голос Джордано стал глухим и невыразительным. – У Федора она была светом в окошке. Джордано замолчал, потом подошел к самой кромке воды, опустился на корточки и засунул руки в ледяную воду. Хан молчал. О замужестве девушки было известно, так что попытка приятеля объяснить «потерю контроля» была не убедительна, тем более Хан наблюдал подобное не впервые и знал, что у Джордано такие состояния только провоцируются внешними событиями. – Не оправдывайся. Джордано обернулся к Хану. Их глаза встретились. Хан тоже спустился к воде, уселся на валун и, глядя в пространство, сказал: – Вся эта история, какая-то нелепая. Лях не был идиотом, а те источники, которые указывали на связи его наблюдателя, не дают оснований предполагать такого развития событий. Убить девчонок – да, но остальное… Просто верх непрофессионализма и глупости. И эти бумажки, что ты мне отдал! Джордано плеснул в лицо пригоршню воды, потом поднялся, стряхнул воду с мокрых ладоней и засунул руки в карманы. Подошел и сел на камень рядом с Ханом. – Это точно. Зачем было убивать напарников и лезть на рожон незнакомому бессмертному? Может где-то есть другие документы? – Ты хорошо смотрел? – Как ты учил! Вы что-нибудь нашли у остальных? – Ничего… Только оружие, английское. Джордано присвистнул. – Такое впечатление, что он хотел умереть, – задумчиво произнес Хан. – А что он делал в гражданскую? – Не знаю. – Хан пожал плечами. – Перед мировой войной, году в 13-ом мне попадала информация, что Лях вел тихую жизнь, был вполне благополучен: имел где-то на юге то ли сахарный, то ли мукомольный заводик, семью… – Может, он мстил? – Мстил? Джордано достал из кармана сережку и, глядя на качающуюся капельку бирюзы, произнес: – Я помню, Федор рассказывал, что в гражданскую служил в продотряде. Хан вдруг резко выхватил серьгу и поднялся. – Вторая где? Ни слова не говоря, Джордано отдал ему вторую. – У тебя электричество только для передатчика? Свет нормальный организовать можешь? – Могу, – Джордано поднялся. – Пошли, дизель включу. Да глянем, что твои орлы делают. Сразу рассмотреть сережки Хану не удалось. Пришлось разбираться с изделиями «орлов». Крепления для страховочных веревок получились более-менее нормальными, а вот колышки для стены вышли коротковатыми, да и концы у них нужно было еще спиливать и спиливать, чтобы можно было забить в щель между камнями. Парни устали и пытались убедить Хана, что и так все будет нормально. Критически оглядев плоды их трудов, Хан велел довести работу до конца. – Да что, мы первый день в горах? – самый молодой из милиционеров, Яшка Серов, пытался уговорить Хана. – Нормальные колья! И так вобьются. – Вобьются! – передразнил Хан. – Так же как вы сегодня носом по льду катились. Если завтра кто без разрешения куда полезет, то взыскания от вашего начальства я вам обеспечу. Товарищ Саркисян с нами пойдет, и вы как один подчиняетесь ему. Парни насупились. Яков что-то бубнил про себя. – Товарищ Серов! Повторите приказание! Яшка вскочил, вытянулся: – Слушаюсь, товарищ капитан! Есть выполнять указания товарища Саркисяна. – Вольно! Так-то лучше. Хан обернулся к Джордано, тот со спокойной уверенностью, без тени усмешки смотрел на парней. Согласно кивнул и пошел запускать дизель. На станции Джордано включил шестидесятиваттную лампочку, достал лупу. Пока Хан рассматривал сережки, сидел, облокотившись о стол, следил за Ханом. – Ты откуда про сережки узнал? – Федор показывал перед свадьбой. Сказал, что подарит. – А где взял не говорил? Джордано мгновение помолчал, вспоминая разговор с Федором. – Что-то невнятное, про бабу из бывших и барахолку. – Работа действительно старая. Вот, смотри клеймо. – Хан протянул Джордано лупу и сережку. – Черт, я думал, что это недорогая поделка начала века. Бирюза – копеечная стоимость. – Стоимость то копеечная. Только, похоже, не для Ляха и этой девочки – Гали. Хан поднялся, подошел к окну, открыл форточку и закурил. Сквозь фон присутствия Джордано почудился дополнительный оттенок. Хан посмотрел на приятеля. Джордано тоже поднял голову. – Похоже – мальчишка твой? Джордано кивнул. Он тоже поднялся и подошел к окну. – Жаль, что ты не один, – произнес, задумчиво глядя в темноту. – С чего это? – Можно было бы показать Николаю «мельницу». Хан, казалось, не услышал, молча докурил папироску, выкинул в форточку. – Щенков этому не учат. – Кто сказал, чему надо учить щенков. Хан обернулся и в упор, глядя на Джордано, спросил: – Мальчишка тут не причем. Это ведь нужно тебе? – А даже если и так. Что с того? Ты боишься? Хан хищно усмехнулся: – Ладно, поглядим. Вот как ползу, так и отражаю!
Уроки вредительства в равной мере необходимо извлекать во всех отраслях работы, во всех отраслях промышленности Предательская деятельность троцкистов задела и партийные организации. Троцкисты в ряде случаев проникли в партийный аппарат, его руководители не сумели разоблачить волков в овечьей шкуре... доклад т. Жданова об итогах Пленума ЦК ВКП(б) Правда. 21.03.1937
На следующий день Джордано помог спуститься в расщелину вначале Хану, а потом и милиционерам из его группы. Осмотрев труп, капитан убедился, что это пропавший член банды, но вытащить тело из-под камней не удалось. Было это слишком опасным из-за возможной дальнейшей подвижки оползня. Так что, осторожно осмотрев доступные карманы, Хан извлек документы и оружие, погибшего бандита. Покрутившись, милиционеры присыпали тело мелкими камнями. При подъеме наверх произошел небольшой, но неприятный инцидент: капитан подвернул ногу. Он с трудом добрался до станции. Нога распухла так, что думали, придется разрезать сапог, едва сняли. Аванес осмотрел ногу и сказал, что, скорее всего, это сильное растяжение, но, возможно, и разрыв связки. Приложили солевой компресс. Аванес посоветовал капитану отлежаться до возвращения той части группы, что ушла с районным уполномоченным к перевалу. Гасанов связался с городом, доложил сложившуюся ситуацию и результаты по поиску банды. Оба старших бессмертных со скрытым любопытством наблюдали за немым изумлением Николая. После ужина, когда Джордано пошел снимать показания приборов, ученик не удержался и подался следом. – Как он это сделал? – Кто, что сделал? – Джордано обернулся от коробки с приборами. – Да Гасанов твой. – С чего это он мой! – Джордано усмехнулся. – Капитан ногу подвернул и порвал связку. Глаза ученика наполнились обидой. – Зачем ты так. Кто он такой? – Обычный человек, а ты в его присутствии натянут как тетива. Это недопустимо, даже если брать в расчет только статус его нынешней реализации. И кто он в реальности, ты никогда не узнаешь при таком отношении. Плечи Николая опустились, он отвел глаза: – Извини, учитель. Я не подумал. Он развернулся, собираясь уйти. – Погоди! Николай остановился, но даже не повернул головы. – Зайди на станцию, достань пару чистых тряпок, возьми там казан с кипяченой водой и жди меня в дизельном сарае. Ученик обернулся, посмотрел на Джордано. Тот улыбнулся: – Иди! Сейчас доделаю измерения и приду, покажу, как подобные фокусы организуют. Глаза Николая ожили и засветились: – Сейчас! – Постой! Там на полке, над верстаком банка со спиртом. Кинь туда лезвие от бритвы, и где-то там скальпель лежит. Через десять минут Джордано зашел к ожидавшему его Николаю, критически осмотрел приготовленные учеником предметы. Смел с верстака мусор, оставшийся после вчерашней работы гасановских ребят, и расстелил чистую тряпку, принесенную Николаем. Заглянул в банку со спиртом и стал задумчиво оглядывать содержимое полки. – Ты что ищешь? – Да, пинцет где-то валялся. – В доме он, на полке над печкой. Сходить? Джордано отрицательно мотнул головой. – Не надо, так обойдемся. Слей мне на руки, – он по локоть закатал рукава и склонился над прилепившимся в углу рукомойником. – Эй! Много не лей. Чтоб тебе воды хватило. – Зачем все это? – спросил Николай, обильно намыливая руки вонючим хозяйственным мылом под внимательным взглядом учителя. – Мне как-то байку рассказывали. В Антверпене свирепствовала холера, почти весь город вымер. И один из наших заразился. Он умирал четыре раза… Не трогай ничего! – прикрикнул Джордано, останавливая Николая, потянувшегося за полотенцем. – Стряхни и дай высохнуть. Учти ничего нельзя трогать! – А потом? – Николай заинтересованно смотрел на Джордано. – Что потом? – Ну, с тем, холерным? – Да ничего. Его дружок «из жалости» зарезал, чтоб не мучился. Джордано поставил казан, достал из спирта скальпель, положил на тряпку, зачерпнул немного спирта и протер ладони и пальцы. – Ну, что ты застыл как изваяние? Иди смотреть! – позвал Джордано, усаживаясь на табурет. Николай сдвинулся, помедлив еще мгновение, с места и уселся на второй, стоящий у верстака табурет. – А если б не убил? – глаза мальчишки расширились и, казалось, впились в бессмертного. Джордано улыбнулся в ответ: – Ну, иммунитет должен был бы выработаться, как у обычного человека, переболевшего холерой. Почему после первой же смерти не оказалось иммунитета трудно сказать. Стремительно протекала? Да и не понятно, что с вводно-солевым балансом после воскрешения происходит, – Джордано замолчал, выражение его лица на мгновение стало отсутствующим. – Это интересно было бы посмотреть, – протянул он задумчиво. – И что, ничего нельзя сделать? – Что делать? Ждать надо было, лечить, как обычных людей лечат. Только тогда не знали надежных методов лечения, и это было бы очень долго и мучительно, – Джордано еще помолчал. – В ту эпоху самое простое, что можно было сделать, это удалить зараженные вибрионом внутренние органы. Механизм регенерации бы запустился, и дело с концом. – Но это?.. – Да, не слишком приятная процедура, но лучше, чем остаться без головы или умирать десяток раз. Джордано достал лезвие, разломил его пополам и половинки аккуратно положил рядом со скальпелем. Оторвал кусок от чистой тряпки, засунул его в оставшийся спирт. Отжал тряпку. Взглянул, улыбнувшись, на Николая: – Вообще-то, тут достаточно чисто, в смысле бактерий и вирусов, но лучше соблюдать элементарные правила антисептики. Вляпаться с заражением крови не слишком большое удовольствие. Николай сидел, затаив дыхание, следил за бессмертным, уже понимая, что тот собирается сделать. – Возьми салфетку. Подашь сразу, когда разрежу, а то набрызгаем тут. Скальпель сразу заберешь, чтобы не вымазать. Джордано аккуратно надрезал кожу над суставом левой кисти. – Тряпку давай! Да, что ж ты на меня уставился! На руку смотри! Джордано сам отложил скальпель на тряпку, отобрал у ученика намоченную в спирте салфетку и зажал разрез. – Чучело! Смотри, сколько из-за тебя налилось, а если придет кто? – Прости, я уберу все! – ученик смотрел на зажатую руку Джордано, и переводил дух. – Понятно, что уберешь! Не мне же с этим дерьмом возиться. Дальше-то показывать? Николай вновь поднял глаза на Джордано, как зачарованный кролик, и кивнул. Учитель вздохнул: – Только делай, что говорю! – он сдвинул салфетку. – Держи, чтобы на стол не капало. Сам вновь взял скальпель. – Смотри, – он указал на края разреза, – это клетки делиться начали. Так быстро у животных только опухолевые клетки растут. Джордано углубил разрез и согнул руку так, что стали видны белые основания сухожилий, прикрепляющие мышцы к суставной сумке. – Видишь! Если тут разрезать, то можно всунуть лезвие. Но будет долго срастаться – минут двадцать, а потом еще доставать… Я под кожу засуну. Так проще, – он сделал надрез, отделяющий кожу от внутренних тканей, кончиком скальпеля приподнял кожу. – На, держи. Когда Николай взял скальпель, поднял кусочек лезвия и засунул внутрь. – Все, отпускай! Николай не двигался. Джордано отобрал скальпель, положил его на место и зажал руку остатком сухой, не залитой кровью тряпки. Перевел дух. Только потом взглянул на ученика. Тот подозрительно побелел и, казалось, пытался что-то проглотить. – О боги! – Джордано поврежденной рукой, не отрывая правую, зажимающую рану, вздернул ученика с табуретки, задирая ему голову. – Дыши! Глубже дыши! Николай сглотнул и задышал. Краска начала возвращаться на лицо. – Ну, слава богу! А третьего дня, когда голову отрезал, между прочим, не блевал. Николай вывернулся из руки учителя и сел к верстаку. Теперь он был пунцовый. – Показывай дальше! – произнес он глухо. Джордано тоже опустился на табурет. – А ты, между прочим, молодец. Руками ничего не облапил! Николай поднял глаза на бессмертного. У того, несмотря на ровный, насмешливый тон, на висках блестели капли пота, а зрачки были расширены, как у кошки в темноте. – Зачем ты это сделал? Убери ты эту дрянь скорее! – Ты же хотел знать! – Зачем на себе показывать? – угрюмо произнес Николай, отводя глаза. – А что, на тебе надо было? – Мог же просто рассказать. – Одно дело слышать, а другое увидеть. – Как же так можно!? – голос ученика почти сорвался на крик. Джордано улыбнулся в ответ: – Это совершенно безопасно для нас. А боль? Не больнее, чем многое другое. Гасанов, кстати, сустав повредил еще ночью. Пойди его пожалей! Николай опять отвел глаза от лица бессмертного и взглянул на зажатую тряпкой руку. Джордано убрал правую руку с раны, стер кровь. – Вот смотри! Сейчас рубец исчезнет и внешне ничего видно не будет, – он протянул руку ученику. – Проведи пальцами. – Чувствуешь, под кожей практически ничего не заметно. Если бы это было не лезвие с острыми краями, то через день тут было бы лишь небольшое уплотнение, практически не мешающее жить. А так, края острые, будут повреждать внутренние ткани. К завтрашнему утру рука распухнет. – Ты собрался так оставить? Зачем. – Если ты не уберешь, так и останется! – Что уберу? – Лезвие. Николай вновь уставился на Джордано. – Давай режь, – Джордано положил руку на стол. – И учти, лезвие тонкое, будешь не осторожен, – развалится на куски… На станцию Николай вернулся мокрым как мышь и все еще немного бледным. Ему удалось удалить лезвие, даже не обломив ни одного края. Он выбросил в печку окровавленные тряпки, глупо улыбнулся, сидящему на лавке у окна Гасанову и присел к столу, где что-то оживленно обсуждали милиционеры. Вечером, при повторном выходе на связь, из центра передали, что Гасанову нужно передать найденные документы старшему из оставшихся с ним милиционеров и утром срочно отправить группу вниз. Группа, ушедшая на север, успешно встретилась за перевалом с вышедшими им навстречу людьми. Из-за трудностей повторного перехода через перевал было принято решение о спуске вниз по северному склону хребта.
Разоружив Лузина Н. И. президиум Академии Наук дал ему возможность на честной работе исправить свои преступления перед родиной. Но предостережение получил не только академик Лузин. Ему принадлежит, может быть, первое место среди врагов советской науки и советской страны - первое, но не единственное... От советской науки требуется величайшая бдительность, особенно от тех советских ученых, работы которых непосредственно связаны с практикой социалистического строительства. Правда
Ночью Николай спал плохо. Свою комнату он уступил псевдо больному капитану, и теперь, устроившись на кошме у входа в джорданову комнату, ворочался, обдумывая события последних дней: свою смерть и воскрешение, убийство бессмертного, приход милиционеров и Гасанова, свое отношение к этому человеку. Как бы Джордано не пытался успокоить его по отношению к капитану, от того веяло опасностью, и Николай постоянно чувствовал присутствие его зова. С ощущением учителя все было по-другому: когда Джордано не было рядом в присутствии других людей, появлялось чувство неуверенности. За эти дни Николай понял, что он, прежде заводила любой компании, с трудом находит общий язык с обычными смертными людьми. Он, похоже, стал совершенно другим человеком. И человеком ли? Николай вздохнул, опять перевернулся. Скачущие в полусне мысли, вдруг высветили обрывок давнего разговора в домике противомалярийной лаборатории, когда Джордано объяснял, что такое регенерация. Только теперь Николай отчетливо понял, что же проделал учитель с ним самим. Понятным стало и джорданово замечание о чертовщине, происходящей с трупом, и обычные методы разрешения проблем с такими, как Островский: доходяг просто убивают. Николай усмехнулся, осознав, что подумал о себе прежнем в третьем лице. Он поднялся и сел на кошме. Трое смертных молодых ребят спали. Их мир был прост и понятен. Они и не подозревали о странных особенностях своего командира и хозяев затерянной в горах станции. «Интересно, зачем он решил остаться? А зачем это нужно Джордано?» За дверью послышался скрип койки Джордано, через мгновение его дверь бесшумно открылась. Увидев сидящего Николая, Джордано чуть слышно прошептал: – Что не спишь? У тебя совесть есть? Николай пожал плечами. – Быстро ложись и спать. Чтоб я тебя не слышал! – Ты чего? – Ну же! Николай подчинился. Джордано подошел к двери Гасанова и проскользнул внутрь. Николай приподнялся, прислушиваясь. Сквозь неплотно прикрытую дверь угадывались голоса. Николай услышал, что Гасанов встал, и ученик стремительно нырнул под одеяло, закрыв глаза. Сквозь полуопущенные веки видел, как учитель и слегка прихрамывающий капитан прошли к выходу. Уснул он, так и не дождавшись их возвращения. Поднялись затемно, проводить уходивших вниз милиционеров. Вещмешки и документы были уже упакованы. Люди спешили, рассчитывая к вечеру добраться до обжитых мест. Капитан напоследок что-то долго объяснял старшему группы. Потом еще Джордано показывал по карте наиболее лавиноопасные участки. Температура росла, снег подтаивал. Нужно было быть осторожными. Бессмертные остались одни. Почти сразу начали оправдываться нехорошие предчувствия Николая о намерениях капитана и учителя. То, что происходит нечто необычное, Николай понял по странному утверждению Джордано о необходимости достаточного количества мяса для проведения игры. В план на день, как оказалось, входила охота на туров. И Николай впервые увидел в глазах капитана живой огонек вместо привычного холода. Посвящать же ученика в дальнейшее, похоже, никто не собирался. Бессмертные были возбуждены и внутренне к чему-то готовились, правда, это их поведение все-таки не походило на поведение людей, собирающихся сойтись в смертельной схватке. Предложение такой охоты удивило Николая по двум причинам. Во-первых, за всю осень и зиму Джордано ни разу не позволил Николаю убить тура, сказав, что сто килограммов мяса за раз – непозволительная роскошь для их компании. Обычно, примерно раз в месяц они охотились на серн, обитавших на скалистом склоне ближайшего леска. При этом Джордано с самого начала запретил убивать половозрелых самок, и, когда в середине зимы, промотавшись почти двое суток по заснеженному лесу, сорвавшись со скалы и обморозившись, Николай подстрелил самку, Джордано вышел из себя. Тогда он впервые орал на ученика: что себе дороже давать в руки оружие людям, у которых вместо головы неизвестно что. Во-вторых, уже давно, еще с середины осени, когда, закончив строительство и оснащение станции, ушли строители, и учитель понял, что Николай стал достаточно самостоятельным, они с Джордано ходили в горы поодиночке. Идти втроем за одним животным, хоть и на скальный участок, и за туром, на взгляд Николая было совсем не обязательно. Турье стадо обитало километрах в десяти и метров на пятьсот выше их метеорологической станции на скалистом склоне ущелья, промытого потоком, впадавшим в речку, на берегу которой стояла станция. Расстояние туда было даже ближе, чем до скалы, облюбованной сернами. Но, чтобы туда добраться, нужно было вначале перебраться через этот поток, за всю зиму замерзший лишь на пару недель в самые лютые морозы, а дальше путь шел круто вверх на вершину каньона, глубина которого местами превышала пятьдесят метров. Еще по осени Николай несколько раз поднимался наверх, посмотреть на потрясающую панораму окрестных хребтов и узкой долины, ведущей к перевалу. Оказалось, что оружие и вещмешки с охотничьим и кое-каким горным снаряжением были приготовлены ночью. Так что, захватив хлеб и остатки окорока, они вышли из дома через полчаса после ухода милиционеров. Рассвет еще только окрасил небо, и горные склоны тонули в сумраке. Неожиданно для Николая Джордано свернул на тропу, ведущую вглубь каньона вдоль левого берега потока. Эта дорога, лишь слегка поднимаясь вверх, шла по неширокому карнизу, прикрытому от снега нависающей скалой, и выводила к водопаду. Как помнил Николай, осенью там не составляло труда перебраться на правый берег, но дальше пути не было: вверх поднималась отвесная семидесятиметровая скала. Карниз был почти чист от снега и льда, начавшийся поход напоминал легкую прогулку. К водопаду они подошли, когда лучи солнца, поднявшегося из-за гор, осветили узкий каньон ущелья. Резкие голубые тени легли на склоны. Над заводью, покрытой легким туманом, поток падающей воды рождал холодные радуги. Вокруг заводи выросли огромные в человеческий рост наледи, а противоположная стена метров на десять была сплошь покрыта льдом. Они остановились и долго стояли, глядя на фантастическую картину из переливов радуг и бриллиантового сияния льда. – Да… – протянул капитан. – И ты предлагаешь лезть здесь? Джордано некоторое время молчал, рассматривая обледеневшую скалу: – Черт! Я и не думал, что стена так обмерзнет. – Ладно, раз привел – первым полезешь! Николай молчал. Он с трудом представлял, как по этой стене можно было бы взбираться даже безо всякого льда, хотя еще осенью Джордано показал ему элементарные приемы скалолазания. Да и потом зимой, когда они монтировали дополнительную мачту для радиопередатчика чуть ниже по течению реки, пришлось достаточно полазить по скальным выступам, закрепляя растяжки мачты. Но там не было такой высоты, да и склон не был как здесь сплошной стеной. На правый берег перебрались без приключений – над потоком, как обычно, образовался прочный снежный купол. Сбросив вещмешки и ружья, Джордано и капитан долго рассматривали стену в бинокль, прикидывая путь. – Твоих двух веревок до верха не хватит. Короткие. – Вон смотри! Кажется площадка, – Джордано отдал бинокль капитану. Тот долго вглядывался в указанном направлении. – Да. Там вполне можно закрепиться, и до верха останется всего метров пятнадцать, не больше. Нужна еще нижняя точка. – Угу. Смотри, вон там льда уже нет и скальный выступ. Они еще немного посовещались о трассе. Наконец Джордано обернулся к ученику, молча выслушавшему все обсуждение: – Коль! У тебя в мешке кошки. Доставай! Николай достал кошки, и первые протянул Гасанову: – Держите, товарищ капитан. Тот задержал взгляд на джордановом ученике, усмехнулся: – Да уж, товарищ! Можешь называть меня Фархатом. Краем глаза Николай увидел гримаску, мелькнувшую на губах Джордано, и, не удержавшись, спросил: – Это Ваше настоящее имя? – Имя!? – Хан свирепо взглянул на Джордано, изобразившего невинность. – Может ты, в таком случае, скажешь ученику, сколько живых знают то имя, которым ему назвался! Николай посмотрел на учителя. – Я думаю с десяток. – Многочисленная компания! А сколько из этого десятка знают, кто этот Джордано? Джордано на мгновенье задумался: – Четверо, – и будто про себя добавил, – Если, конечно, с той сволочью никто не разобрался без меня. – Что тогда тебя не устраивает в «Фархате»? – Мне кажется, что ты сам объяснишь Николаю, какая категория бессмертных знает тебя под этим именем. Мне же это просто не нравится. – Не нравится! – передразнил капитан. – Ты ведь тоже знаешь это имя. И себя относишь к той категории? Джордано промолчал. – Ладно, не переживай! Скажу, если нужно будет, – он перевел взгляд на Николая. Усмехнулся. – А тебе, парень, еще доказать надо, что можешь относиться к этой нелюбимой твоим учителем «категории». Я ведь, можно сказать, аванс выдал, – напоследок пробурчал Фархат, опускаясь пристегнуть кошки. Николай стоял, переводил взгляд с учителя на Фархата. Пара вопросов крутилась на языке, и разрасталось глухое, непонятное раздражение против капитана. – Ну, что ты застыл? – Джордано протянул руку за кошками… На верхней площадке, еще внизу облюбованной старшими бессмертными, Николай оказался часа через два с половиной, поднявшись по веревкам, проложенным вначале Джордано, а потом капитаном. Уступ оказался таким узким, что он носом упирался в стену, а плечом отодвигал практически висящего на страховке Фархата. Как Николай ни старался, руки, вцепившиеся в веревку, предательски дрожали. – Хорошо. Передохни немного. Николай попытался посмотреть на Фархата и зацепил взглядом лежащую под ногами пропасть… Когда открыл глаза, Фархат всем телом прижимал его к стене. – Вниз не смотри, – он осторожно отодвинулся. Николай с трудом заставил себя успокоиться и немного расслабился. Совершенно замерзшие, деревянные пальцы, наконец, перестали дрожать. Все происходящее было каким-то бредом. Карабкаясь по скале, он сто раз проклял туров, всех бессмертных на свете и эти горы в придачу. А теперь этот гад… Он глубоко вздохнул, приводя в норму, все еще колотящееся сердце, и все же посмотрел на Фархата. Нет, в его взгляде не было ни насмешки, ни жалости. Похоже, он тоже устал и замерз. – Давай меняться местами. Я тебя закреплю и полезу вверх. Николай отрицательно мотнул головой: этого еще не хватало. И он опять упрямо полз вверх. Как автомат вбивал крюк, крепил веревку, подтягивался и опять вбивал крюк. Не чувствовал ни рук, ни ног, но в голове просветлело и злость ушла. Главное было подняться вверх, не важно за чем. Теперь он был уверен, что не сорвется. Вертикальный подъем как-то плавно перешел в покатый, обледенелый склон. Пришлось продолжить вбивать страховочные колья, пока не перебрался через небольшой бруствер и не оказался на практически горизонтальной, покрытой снегом площадке. Он повалился на снег. Только когда почувствовал, что немеет щека, прижатая к снегу, приподнялся на колени и подполз к обрыву подергать веревку, чтобы напарники могли подниматься. Здесь нос к носу столкнулся с уже подтягивающимся на последних уступах Джордано. Он протянул руку учителю и помог вылезти наверх. – Ты что, уснул? – спросил Джордано, распрямляясь и сбрасывая вещмешок, смотанную веревку и ружье. Пригляделся к физиономии ученика: – Ну и видок! – Джордано ухмыльнулся. – Не думал, что тебя так развезет. – Ты о чем? – Да так. И сбрось, наконец, шмотки. Передохнем тут! Джордано обернулся к обрыву, присел, протягивая вниз руку. Через мгновение на площадку выбрался и Фархат. Тоже освободился от оттягивающих плечи вещей, опустился на снег. Взглянул на опять прилепившего к нему взгляд Николая. – А ты молодец, настырный, – он улыбнулся, глядя ему в глаза. Это было просто невыносимо. Да когда же кончится это наваждение? Почему присутствие Фархата так выводит его из себя? Стоило ему опять появиться рядом и темный морок поднимается внутри. Ученик отвел глаза, рывком поднялся и подошел к краю пропасти. Ведь ему всегда казалось, что он не боится высоты. За полгода сам и вместе с Джордано он облазил окрестные скалы вдоль и поперек, ну разве что по отвесным стенкам как сегодня не карабкался. Он обвел взглядом противоположный склон каньона, водопад и ряд дальних вершин, поднимающихся за нешироким плато, на которое они взобрались. Муть, корежившая мысли, начала отступать. С противоположной скалы поднялся орел и, расправив крылья, медленно поплыл над ущельем. В солнечных лучах было видно, как шевелятся под напором ветра перья птицы. И вдруг вернулось ощущение свободы. Он, как эта птица, – часть огромного вечного мира. Ощущение чужого зова отодвинулось и больше не мешало чувствовать ветер, тепло солнечных лучей, бесконечность окружающего простора. Не оборачиваясь к учителю и Фархату, он с опаской прислушался к себе. Зов не исчез, он, как всегда, чувствовал их обоих, но это был просто факт, такой же, как снег под ногами. И подняв вверх, к небу, голову он счастливо и, наверное, глупо улыбнулся солнцу.
... В 1913 г. в Цивимском уезде Казанской губернии страдали трахомой 70% жителей. В отдельных волостях болело трахомой все население от мала до велика... Чувашский обком партии решил полностью ликвидировать трахому к концу второй пятилетки, т. е. в 1937 г. Намечена постройка санатория на 150 коек для детей, больных трахомой. Количество коек для нуждающихся в стационарном лечении будет увеличено с 665 до 945. М. Гинден. г. Чебоксары Комсомольская правда. 21.03.1937
Джордано озабоченно следил за Николаем. Слабые всплески эмоций, проявлявшиеся усилением его зова последние дни на станции, здесь в горах вдруг похоже стали почти не контролируемы, вытягивали из ученика силы. «Монстр. Бессмертный монстр», – сколько раз он так называл Джордано, не подозревая, насколько это может оказаться правдой по отношению к нему самому. После убийства Ляха Николай сильно испугался, не понял произошедшего с ним. Внешне, казалось, все осталось по-прежнему. Даже на следующий день, когда появился Хан, Джордано не заметил ничего кроме естественного любопытства и ощущения опасности. Что-то изменилось вчера.
...
Джордано не помнил, как добрался до постоялого двора, поднялся к себе в комнату и повалился на постель. Заходила Фатима, тоненькая, как точеная статуэтка, девочка-подросток – дочка хозяина постоялого двора. Что-то ему говорила, улыбалась, предлагала ужин. Одно упоминание о еде вызвало отвращение, и он грубо отослал девчонку. Она лишь взглянула на него в полном недоумении и обиженная убежала. Потом появился Симон. Он опустился рядом, с удивлением и тревогой смотрел на компаньона. – Что произошло? У тебя украли жемчуг? – Жемчуг? Причем тут жемчуг? Но этот простой, меркантильный вопрос немного привел его в чувство. Он поднялся на кровати, расстегнул камзол и потрогал драгоценный мешочек – цену их с Симоном независимости. Все было на месте. Значит, завтра можно будет завершить сделку… Последняя мысль отозвалась новым приступом ужаса. Он ведь даже не удосужился проверить: жив ли раис. – У… – Джордано схватился за голову. Может, сейчас его ищут, его и Симона. Никто ведь не знает, что произошло в конторе раиса на самом деле. Если раис убит, то не сидеть здесь надо, а уносить ноги. Им – еврею и необрезанному европейцу не стоит даже пытаться объяснить произошедшее. – Собирайся быстро, уходим! Видя состояние напарника, Симон, привыкший за последние два года ему безоглядно доверять, вскочил и уже готов был кинуться в свою комнату за нехитрыми пожитками судового врача, сошедшего на берег для краткого отдыха, когда на лестнице послышался шум. Джордано вскочил на ноги, схватил шпагу, в бессилии оглядел узкие, похожие на бойницы окошки под самым потолком комнаты. Успел подумать, что еще одного рабства просто не вынесет – окончательно сойдет с ума, потом вдруг, почти не играя, непринужденно рассмеялся и бросил шпагу в ножны. Никакого рабства не будет: их просто разорвут на части. Так что вопрос с бессмертием решится на удивление просто. В дверь вежливо постучали. Джордано кивнул Симону на резное, итальянской работы креслице, сам улегся на кровать, закинув ноги на спинку, и до конца расстегнул камзол. – Войдите! Согнув спину и низко кланяясь, в дверь вошел хозяин заведения – принявший мусульманство раб мавританского капитана. – К Вам пришли, господин! – хозяин склонился еще ниже, отступая в сторону и пропуская высокого, сероглазого янычара из личной охраны адмирала Хасана. В дверях были видны несколько воинов, сопровождающих офицера. Янычар почтительно поклонился: – Филипп де Эрвиль, если не ошибаюсь? – Не ошибаетесь! – Джордано поднялся с кровати и склонил голову в вежливом поклоне, поспешно застегивая камзол. – Мой адмирал приглашает Вас на ужин. – Я польщен столь лестным приглашением, – Джордано поклонился, – но мы с другом имели другие планы на нынешний вечер. – Я думаю, что от подобных предложений не отказываются! – Это означает, что я должен следовать за Вами? – Нет, но адмирал ждет Вас в восемь вечера у себя на флагмане. Янычар поклонился и уже в дверях добавил: – Адмирал будет рад видеть также Вашего друга. Когда за хозяином гостиницы закрылась дверь, Джордано тяжело опустился на кровать. – Что все это значит? Может, мы еще сумеем уйти? У нас в запасе три четверти часа! – в голосе Симона звучала неуверенность. – Приведи лучше себя в порядок для званого обеда! –Что произошло? Что произошло! Джордано попытался навести порядок в растрепанных мыслях. Они с раисом Аруджем обсуждали сделку на веранде внутреннего дворика его конторы. Тихий плеск фонтана, фрукты и легкое вино. Здесь в центральной части Алжира все было мило и по-восточному изящно. Говорили на французском. Бумага, скрепляющая покупку сорокапушечного шебека, уже была полностью обговорена и написана. Жемчуг, которым Джордано расплачивался за корабль, взвешен, и качество жемчужин было по достоинству оценено. Осталось только поставить подписи. Остальной жемчуг Джордано должен был отдать Аруджу при передаче судна. Дальше произошло то, что просто было невозможно предположить в центре города, в хорошо охраняемом доме. Банда нападавших была многочисленна и хорошо вооружена, главарь был бессмертным. Джордано не помнил, когда последний раз так дрался, вернее…, помнил слишком хорошо, только запретил себе вспоминать. Когда вокруг осталась лишь неподвижные тела, его глаза на мгновение встретились с глазами главаря, излучавшего зов такого накала, что Джордано показалось сейчас у него закружится голова. Он лишь краем глаза увидел, что к дворику подтягивается внутренняя охрана дома, когда они начали короткий бой. – Почему ты мне не сказал, что происходит в момент убийства? – Джордано в отчаянии смотрел на Симона. – Но… Симон замялся, я же этого не знаю! Мой учитель сказал, что будет вспышка святого огня, – Симон виновато смотрел на друга, беспомощно хлопая длинными как у девушки ресницами, – я же сам этого никогда не делал! – Это не просто огонь. Это… как будто в тебя льют раскаленное масло или входят демоны. А вокруг все горит, горит… И внутри все горит. Джордано сидел без движения, закрыв лицо руками. – Ты сейчас тоже светишься. Джордано поднял голову и посмотрел на Симона долгим, непонимающим взглядом. – У меня есть настойка корня валерианы. Хочешь, я тебе ее принесу? Смертным помогает успокоиться. Он отрицательно мотнул головой: – Не известно, что еще случится у адмирала. Я слышал разговоры, будто Арудж – его сын от одной из итальянских наложниц. – Там остался кто-то живой? – Арудж отбивался достаточно долго, но в конце я его не видел, а потом там начался пожар. – А жемчуг то как ты успел забрать? – Симон вдруг улыбнулся, – Ну, ловок! – Не помню… Симон достал луковицу голландских часов, открыл крышку. – Если через пятнадцать минут мы не выйдем, наши головы не спасет даже чудесное спасение Аруджа. – Ты думаешь, он мог остаться в живых? – в голосе Джордано мелькнула слабая искра надежды. – Если бы адмирал считал тебя виновником гибели сына, нас бы уже расстреляли через эти амбразуры, – Симон кивнул в сторону узких проемов окошек. – Это слишком просто, если он решил отомстить. – Велика птица, чтобы тебе еще и мстить! Кончай киснуть. Нам пора идти! Под бой корабельных склянок они поднимались на борт адмиральского фрегата. Охрана безмолвно их пропустила, лишь предложив отдать оружие, и сам Хасан спустился с юта на несколько ступенек. Джордано и Симон низко склонились перед адмиралом, тот кивнул в ответ и жестом велел следовать за ним. Они вошли в адмиральскую каюту, где оказался стол, накрытый на троих. – Садитесь, господа! Вежливая форма обращения не скрывала жесткости тона, не терпящего возражений. – Извольте объяснить, что произошло в доме капитана Аруджа? Джордано изложил правдоподобную версию случившегося. – Как оказалось, что вы были вооружены? – Я не был вооружен в момент нападения. В глазах адмирала мелькнуло недоверие. Он щелкнул пальцами и в каюте появился давешний офицер из его личной охраны. – Разоружите его! Джордано поднялся, поклонился хозяину, сбросил кафтан. Выйдя из-за стола, поклонился готовому к бою янычару. Начиная движение, отметил кошачью грацию движений молодого воина, успел подумать, что жаль губить такую красоту. Через пару мгновений человек лежал с заломленными руками лицом на палубе, сабля валялась рядом. Джордано перевернул тело, дотронулся до сонной артерии. Поднимаясь, кивнул Симону: – Он, кажется, жив. Посмотри! Адмирал остановил врача: – Не стоит. Он проиграл бой. – Адмирал! Я видел вашу гвардию. Они достойные воины, но кто из них лучше Селима? Лицо адмирала пошло пятнами. Человек на полу слабо застонал, и Симон кинулся к нему. Через пару минут приведенный в чувство Селим склонился на коленях перед адмиралом. Правая поломанная рука бессильно висела вдоль туловища. – Прочь с глаз, собака! Даже не поднявшись с колен, Селим выполз из адмиральской каюты. Джордано следил за происходящим с каменным лицом. – Я назначу тебя начальником охраны! Заставив себя вернуться к реальности, Джордано отвесил адмиралу очередной поклон: – Премного благодарен за оказанную честь, но я не могу принять это предложение, – он видел, как бешенство закипало в адмирале. – Позвольте спросить! Капитан Арудж – мертв? Адмирал заставил себя успокоится: – Капитан Арудж – жив! Пара ожогов! – Адмирал! Я безмерно счастлив, и смею напомнить, что мы подписали соглашение. Правда, в пылу схватки я был вынужден забрать жемчуг, – Джордано достал мешочек и высыпал жемчужины перед адмиралом. – Я надеюсь, вы позволите нам завершить сделку! Хасан поднял самую большую жемчужину, покрутил в пальцах и посмотрел на просвет. После долгой паузы произнес: – Позволю. Вы свободны, господа. На третий день, набрав всего двадцать человек команды и рассчитавшись по счетам, Джордано и Симон вышли в море. Вот тогда Джордано и ощутил, что творится нечто неладное. Вернее первый звоночек прозвенел накануне за ужином. Рассказывая Симону о похождениях прошедшего дня и выслушивая его ответный отчет о подготовке к отплытию, он вдруг понял, что напряженно прислушивается к зову приятеля, и помимо воли всплывали глаза убитого бессмертного. Тогда он решил, что перевозбудился за день и поспешно простился, сославшись на то, что ему еще нужно просмотреть чертежи судна. Поднявшись к себе и раскрыв бумаги, он успокоился и даже забыл о случившемся. И вот они одни на корабле. До Сицилии, где Джордано собирался пополнить экипаж, несколько дней пути, если не спадет ветер, и они не лягут в дрейф из-за отсутствия гребцов. Даже их каюты расположены рядом. К ночи он был совершенно измотан. Он сбежал на нос, сидел, прижавшись к бушприту. Это было страшнее ломки. Тогда, после побега, выброшенный на берег, он должен был лишь перетерпеть. Теперь соблазн был рядом, смотрел на него доверчивыми глазами, что-то говорил, отзывался зовом с почти любой точки корабля. И Джордано почти физически чувствовал, как сила вливается в его тело. Он очнулся от вновь раздирающей его силы зова, когда над горизонтом поднялся Кит. Увидел, что к нему приближается Симон с саблей в руке. «Хоть бы не промахнулся», – совершенно спокойно подумал Джордано. Но, подойдя, Симон протянул ему саблю эфесом вперед, опустился на колени и склонил голову. Глядя на друга дикими глазами, Джордано застонал, замахнулся и всадил клинок себе в живот… До Сицилии они благополучно добрались вместе через неделю. Симон погиб через пять лет, уговорив Джордано оставить его в охваченном холерой порту, от руки залетного гастролера. Убивать он так и не научился.
Стараясь приглушить собственные эмоции, Джордано следил за Николаем, прислушиваясь к его зову. Занятый мрачными мыслями он не заметил подошедшего Хана. Так что на несильный толчок в бок последовала несколько неадекватная реакция: Хан отлетел в сугроб, а неудержавшийся на ногах Джордано последовал за ним. – Ты меня чуть вниз не свалил! Идиот, и шутки у тебя идиотские, – Джордано поднялся и протянул руку провалившемуся в снег Фархату. Тот в ответ потянулся к руке Джордано, а потом резким рывком повалил его в снег рядом с собой. – Да что ты резвишься как выпущенный на волю щенок! – Джордано попытался вылезти из сугроба. – А ты зачем меня сюда вел? – Ты вроде собирался охотиться, а не в снегу валяться. – Ну, одно другому пока не мешает. Не поднимаясь, Фархат потянулся в снегу как кошка, раскинул руки и закрыл глаза. – Скажешь, как станет мешать, – Джордано с помощью Николая выкарабкался из снега. – Идем, перетащим все к воде. Может там какая коряга все же есть. Николай увидел, что Фархат приоткрыл глаза, но так и не встал. Они с учителем перетащили мешки и оружие на берег запруды перед водопадом, где камни прогревались на солнце и даже уже обсохли. Джордано покрутился по берегу, но так и не нашел никакого дерева для костра. – Черт! Придется, все холодное есть. Джордано достал из вещмешка Фархата мясо и хлеб. Когда бутерброды были нарезаны, рядом опустился Фархат. – Приземленный ты человек, профессор! Чуть что и сразу за еду, – он достал фляжку и протянул Джордано. Тот усмехнулся: – Нам спирт, вообще-то, для других целей выдавали. – Что-то ты сегодня ворчишь? Согреться надо! – Не надо было в сугробе кувыркаться, до сих пор по спине течет, – Джордано зябко повел плечами, сделал глоток и протянул фляжку Николаю. – Это ж сколько контактов нужно протереть, чтобы твой баллон по целевому назначению выплюхать? Николай отхлебнул из фляжки и, оценивающе взглянув на Фархата в расстегнутом куцеватом джордановом ватнике, откусывающего бутерброд, произнес: – Оказывается, это Вас не хватало. – Точно, парень! Профессура, она с роду не знает, как полезными вещами распорядиться. Фархат забрал у Николая фляжку, отхлебнул и спрятал за пазуху. Джордано, продолжавший следить за учеником, немного успокоился. Фон его зова заметно ослаб, да и настроение, кажется, изменилось. – И где обещанные туры? – поинтересовался капитан, дожевывая последний кусок мяса. – Ты, кажется, никуда не спешил. – Так вы ж еду затеяли. Собак перед охотой, между прочим, не кормят. – Я не собака. И когда замерзаю, хочу есть. – Это известно, что в голодном состоянии ты готов съесть окружающих. Николай в ответ на это замечание капитана улыбнулся. Джордано покосился на ученика: – Так, еще один обглоданный мной экземпляр. Стадо вон на том склоне обычно пасется, – он указал направление на скалу, расположенную еще вверх и правее от плато, на которое они взобрались. – Тогда кончайте перекус и вперед. Фархат поднялся, сходил напиться воды, потом застегнул ватник, надел вещмешок и, закинув на плечо карабин, стоял, ждал собирающихся напарников. – А если напрямую пойдем, то звери нас заметят? – спросил Николай, закидывая на спину вещмешок. Фархат скривился. – Напрямую идти нельзя. Снег еще мягкий. Утонем. С минуту они оглядывали окрестности. По кромке плато, где ветер выдул снег, можно было пройти к подножью ближайшей скалы. Осенью там была проходимая тропа к указанному Джордано склону. – Там, над скалой, смотрите, какой слой снега висит. Если туда сунуться – свалится. Джордано и Фархат посмотрели в указанном Николаем направлении. – А меня однажды с товарищем на Алтае засыпало, – будто про себя произнес Фархат, разглядывая готовую сорваться лавину. – Удовольствие было ниже среднего. – И как вы спаслись? Фархат усмехнулся: – А я, когда выбрался из завала, дружка откопал и всю обратную дорогу им питался. Глаза Николая расширились, и он уставился на бессмертного, пытаясь понять, как относится к сказанному. Физиономия Хана превратилась в непроницаемую маску – Ты что несешь!? Фархат перевел глаза на Джордано: – Что несу? Разве такого не могло быть? – Отчего же. В тайге такое случается. – Но это… – в голосе Николая было почти отчаяние. Он переводил взгляд с одного бессмертного на другого. – Успокойся, мальчишка! – Фархат вздохнул и грустно улыбнулся. – Человечину я в своей жизни не жрал. Не могу почему-то. Но не думай, что от этого у меня сейчас крылышки прорежутся. Джордано облегченно перевел дух: – Ладно, все, закончили! Идем напрямую. Только учтите, у нас не больше двух часов в запасе. Фархат взглянул на солнце. – Я так понял, что по этому пути мы возвращаться не будем? – Вечером мы тут не спустимся. До подножья скалы они добрались сравнительно быстро. Оказалось, что под свежим снегом лежал слой плотного хорошо выдерживающего нагрузку наста. Но дальше опять начались проблемы: лед и скальные выступы. В дело опять пошли кошки, крючья и страховка. Не доходя десяток метров до последнего уступа, прикрывающего турий склон, Джордано велел остановиться. – Все. Дальше идем тихо. Иначе звери уйдут. Фархат отстегнул от пояса веревку, спрятал ледоруб и осторожно, по кошачьи, полез вверх по уступу. Джордано и Николай последовали за ним. Они остановились у вершины и осторожно высунулись, оглядывая открывшийся скальный участок, покрытый кое-где пучками бурой зимней травы. Вначале показалось, что туров тут нет. Джордано достал бинокль и начал, было, осматривать склон, когда вдруг Фархат толкнул Джордано в бок и указал на небольшой уступ в полукилометре от их стоянки. Крупный самец с широко расставленными, загнутыми назад рогами стоял и смотрел в их сторону. Люди вжались в камни. – Далеко, – почти беззвучно прошептал Фархат. – Нужно ждать. Смотри выше… И там! Почти на вершине склона, как часовые, вглядывающихся в даль, появились еще два рогатых существа. Ниже несколько грациозных самок и молодых животных щипали траву, лишь иногда приподнимая головы и прислушиваясь. Периодически они легко перепрыгивали с камня на камень, медленно продвигались вперед к уступу, скрывающему людей. Николаю показалось, что он даже перестал дышать от напряжения и почувствовал усиление зова напарников. Он взглянул на Фархата и учителя и понял, что стрелять ему сегодня не придется. Два карабина уже были готовы, и оба лишь ждали момента, когда кто-то из козлят-первогодков перепрыгнет роковую черту трехсот метров. Выстрелы прозвучали почти одновременно. Молодой годовалый тур споткнулся раз, другой, упал на передние ноги, еще попытался подняться, но перевернулся и начал сползать по склону, пока туша не зацепилась за камень. Остальное стадо со склона сдуло точно ветром. Фархат, сам почти как горный козел, выскочил на склон и понесся к упавшему животному. – Черт! Вот бешеный, – выругался Джордано, вылезая и направляясь следом. Он добрался до Хана, только когда тот уже осматривал упавшую тушу. Николай вообще безнадежно отстал. – Ну, и сколько отверстий? – Два. Где чье, правда, не узнаешь. Хан достал кинжал, собираясь спустить кровь. – Будешь? – Что? – Перед завтрашней игрой сегодня лучше больше не есть, а вот выпить можно, – он кивнул на турью тушу. – Слушай, гад, ты решил Кольку достать? Зачем ты его провоцируешь? – Ну, не хочешь солью так. Хотя жалко, что добро пропадет! – Хан ухмыльнулся и перерезал глотку убитого животного. – Зачем тебе это надо? – Чтобы мясо не испортилось! – Хан попытался отшутиться, но опять наткнулся на жесткий взгляд Джордано. – Да, не психуй ты. Играть будет интереснее. – Он тебе не игрушка! – Вот именно. Я предпочитаю людей, умеющих держать свои желания в узде. Они замолчали при приближении ученика. Когда туша была разделана, до захода солнца оставалось не больше часа. С собой забрали шкуру, килограммов тридцать мяса и ливер: Джордано отобрал у Хана из рук печень: ему показалось, что тому неймется слопать кусок сырого мяса. До темноты успели спуститься к кромке леса и разбили стоянку на краю очередной лавины. Из валежника развели костер. – Ты так и настаиваешь на посте или шашлык все же сообразим? – спросил Джордано у Хана, заканчивающего возится с костром. Хан оторвался от своего занятия и поднял глаза на Джордано: – Я тебе, если хочешь, все изжарю, только завтра не жалуйся! – Ты вначале доберись до моего брюха. – Постараюсь! – Это еще посмотрим. – А мне молодой человек поможет, – Хан кивнул на Николая, замершего у костра. Джордано тоже взглянул на вновь насторожившегося ученика и ухмыльнулся. – Слушайте, вы мне объясните, что собираетесь делать? – Завтра узнаешь! Куда торопиться? – Хан снисходительно улыбнулся. – Лучше не сиди, а достань из моего мешка лук, да почисть. – Джордано! – Что тебе? Фархат велел заняться луком, значит, им и занимайся. – Да кто он такой! – Николай все же сорвался, и его понесло. – Ты ведешь его в горы, организуешь охоту, и после этого он заявляет… – И что ж он такое заявляет? – нескрываемая насмешка звучала в голосе Джордано. – Что? – ученик остановился на мгновение, но, взглянув в глаза Фархата, упрямо продолжил, – Что вы завтра собираетесь устроить поединок. – Допустим, собираемся. Что в этом предосудительного? – Хан улыбнулся. – Мы не встречались с твоим учителем уже двадцать лет, а не выясняли возможностей друг друга со времен, когда ты, должно быть, еще под стол пешком ходил. И теперь должны, что ли, на это у тебя разрешения спрашивать? – Но… – Парень, послушай, я не знаю, какой процент общепринятого в наших кругах бреда и в какой интерпретации преподнес тебе Джордано, но ответь на простой вопрос. Как ты думаешь, кто имеет большие шансы победить, если один имел сто побед, но последняя произошла, скажем, лет пятьдесят назад, а другой – десяток, но на протяжении последнего года? – Так ведь смотря кого убил этот последний… – Смотря кого… – передразнил Джордано. – Тьфу! Лук где? Николай осекся и взглянул на учителя: – Так вы будете просто тренироваться? – Я сейчас твою голову сниму! И скажу, что так и было. Мальчишка еще мгновение смотрел на Джордано, перевел глаза опять на Фархата и, кажется, поверил. Джордано чувствовал, как уходит его напряжение. – Да, сейчас достану. Следующий час они занимались турьей печенкой. Дожидаясь, когда прогорят угли в импровизированном мангале – обложенной камнями яме, Фархат замариновал печень с луком и лимоном, а Джордано очистил березовые веточки под шпажки. Потом, маясь от ожидания и в вожделении принюхиваясь к запаху маринующейся печени, Фархат припомнил петербургского повара из какого-то кабака на Большом Проспекте – большого мастера в приготовлении всяких печеночных закусок под коньячок и под водочку, а Джордано рассказал, какой замечательный паштет из гусиной печенки готовила его петербургских же времен кухарка. Николай, слушая их излияния, мрачно молчал, прикидывая про себя, кем же был Фархат в петербургской жизни, раз гулял так кучеряво, уж не пролетарием – точно. От очередных вопросов он, правда, пока воздержался. Два бутерброда, всухомятку прожеванные еще утром на снежном плато, были что коню дробина, и есть хотелось ужасно. Он с усмешкой подумал, что если сейчас что-нибудь скажет, то эта спевшаяся парочка оставит его без ужина, как провинившегося школьника. Наконец, костер почти прогорел, и Фархат, перемешивая угли, кивнул Джордано, чтоб тот нанизывал мясо. Через пару минут шашлык, наконец, был водружен над углями. – Граждане бессмертные, а вода? Про чай то мы и забыли. Коль, дуй за снегом. – А ручья тут рядом нет? Джордано лишь отрицательно пожал плечами и принялся устанавливать колья под котелок над большим костром. – Может, и кулеш сварим? Я картошку еще брал, – Джордано вопросительно взглянул на Фархата. – Лучше уж испеки в золе. Пока Николай растапливал снег, наполняя котелок водой, сжарился шашлык, и Фархат вручил Джордано с Николаем по благоухающей шпажке, оставив для себя пару лишь слегка обжаренных. Глядя, как Фархат жмурится от удовольствия, Джордано с усмешкой спросил: – Что, надул меня все-таки. – Зачем мне тебя надувать? Я что, не могу раз в столетие на охоте съесть кусок мяса? – Ну, да! Залил мальчишке уши изысками французской кухни, а теперь удовлетворяешь первобытные инстинкты. – Почему первобытные? Скажем мягче – охотничьи, – Хан улыбнулся. – А, кстати, товарищ писатель, ну-ка скажи мне, что тебя больше шокировало: французская кухня или эта полусырая печень? Николай дожевал кусок, поднял глаза на Фархата: – Вкусно, между прочим. А вы, оказывается, для меня концерт давали? Я могу считать, что поваром в том кабаке были вы. – О как! Это что, особая форма благородства? – Какая там форма! Джордано вон тоже с белогвардейцами якшался. И у вас, должно быть, были на это свои причины. – Профессор! А ты, оказывается, умеешь быть убедительным, – Хан ухмыльнулся. – И ты, мальчик, проглотишь, если я скажу, что за моей спиной виселицы красных комиссаров? Кровь отлила от лица Николая, шпажка с недоеденным шашлыком сломалась. – Вы лжете! – он смотрел в глаза Фархата. – А если это правда, то я сделаю все, чтобы вас убить, как бы к этому не относился Джордано. – Что ты делаешь, Фархат? – Отстань! Он все равно узнает правду, – Хан даже не взглянул в сторону тоже побледневшего Джордано, – Да, я солгал насчет комиссаров. В мае семнадцатого я вступил в большевистскую партию и всю гражданскую мотался по красным фронтам. Даже орден Боевого Красного Знамени сподобился получить. Только это ничего не значит потому, что весной двенадцатого года по высочайшему приказу Его Императорского Величества Николая II мне было присвоено звание генерал-майора. И ты, наверное, знаешь чем занималось Третье Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии? – Знаю, – совсем тихо произнес Николай. Наступила звенящая тишина, только трещал костер, и искры разлетались в темноту ночи. Николай потер виски. Поднялся. – Простите. Я пойду, прогуляюсь, – он беспомощно взглянул на Джордано. – Погоди! Он еще не кончил. – Джордано вздохнул. – Ну, остальное будешь выкладывать? Хан усмехнулся. – Чего уж теперь. Мелочи остались! Остановившийся Николай молча, как кролик на удава, смотрел на Фархата: – И последнее, что ты должен знать. Как видишь, я – не европеец. Я – тюрк. На Русскую равнину впервые пришел в XIII веке с ордами Батыя. Был тысяцким. Мои воины штурмовали Золотые ворота Киева, а потом мы сожгли город со всеми, кто остался в живых. Хан поднялся. – Я думаю, этих фактов из моей бурной биографии тебе будет достаточно, чтобы в общих чертах представить остальное, – он помолчал, хищно ухмыльнулся. – А завтра мы будем играть. Партия два часа. Двое против одного. Через десять минут партнеры меняются. Ты будешь иметь фору – у тебя на защиту будет пять минут. Николай обвел взглядом обоих бессмертных, вздохнул, достал с мангала еще одну порцию шашлыка из отложенных Ханом для себя и сел на место. Хан хмыкнул, подмигнул Джордано и тоже достал еще шашлыка. Оба приятеля некоторое время молча наблюдали за мальчишкой. – Ну и как? – не выдержал Джордано. – Есть можно, но – дрянь! – А тебе это и не предлагали.
23 марта в 10 часов 30 минут, по приказу начальника строительства - заместителя наркома внутренних дел тов. М. Д. Бермана - начался спуск последнего из четырех донных щитов колоссальной волжской плотины. В 10 часов 37 минут 175-тонная железная заслонка задвинулась на хлухо. Великая русская река впервые за свое существование прекратила вековечное течение, покоряясь великой, всепобеждающей воле большевизма. На строительстве канала Волга-Москва Комсомольская правда. 24.03.1937
Вернувшись утром на станцию, Джордано и Фархат, казалось, забыли о предстоящем поединке. Николаю, как обычно, пришлось снимать показания приборов и править журнал. В десять утра предстояло выйти на связь, объясниться о причине пропущенного сеанса: Джордано велел передать, что были проблемы с одной из растяжек мачты после прошедшего снегопада. Сам с Фархатом разбирал поклажу, потом они возились с мясом и завтраком. Фархат перетряхнул всю их продуктовую кладовку в поисках завалявшихся там специй, замариновал мясо на ужин, часть оставшихся кусков натер извлеченными из кладовки приправами, о существовании которых Николай даже не подозревал, часть они с Джордано отправили в подвал, на ледник. Завтрак оказался спартанским: чаек с какими-то галетами из запасов все той же кладовки, и Николай понял, что вечерний треп предполагает конкретные действия. После завтрака до десяти оставался еще час. Фархат ушел организовывать костер для копчения мяса, а Джордано подошел к Николаю – проверить успехи с корректировкой данных за пропущенный день, удовлетворенно кивнул. – Сойдет. Какое распределение ты взял для разброса параметров? – Гаусса, как обычно. Джордано опять кивнул: – Досчитывай скорее. Он дождался, когда в журнале была дописана последняя строчка. Собравшись уходить, вздохнул: – Еще баню протопить надо, и воды на троих натаскать. – Это зачем сегодня? – А где ты предлагаешь смывать кровищу? Здесь? – и улыбнулся, глядя в расширившиеся зрачки ученика. Николай тряхнул головой, мрачно пробурчал: – Могли бы сразу по-человечески объяснить. – Вот и объясняю. Твоя задача сегодня не подставиться. Если продержишься двадцать минут, до своей очереди, то считай, что у тебя все получилось на сто процентов. А потом, мы с Фархатом будем драться. Старайся ни на что не реагировать, просто смотри и не вздумай влезть. Глаза ученика остановились на какой-то ведомой только ему точке. Джордано накрыл ладонью руку Николая: – А Фархата убить все еще хочется? Рука под ладонью вздрогнула, глаза метнулись, остановились на учителе: – С чего ты взял? – краска ползла по щекам. – Это естественно после получения силы. Так становятся охотниками. – Но ты же не охотишься? – Специально нет, но ведь это не значит, что я не убиваю, а тем более, что ничего не чувствую при этом. – Может мне лучше не драться сегодня. – А что изменится завтра? – Ты хочешь сказать, что это желание будет всегда? Джордано вздохнул, похлопал Николая по руке и поднялся: – Передашь сводку и спускайся к реке. В одиннадцать хорошо бы начать. Он направился к выходу. – Постой! Джордано остановился и обернулся. – Если все это знают, то зачем Фархат вчера… – Спроси у него сам или подумай немного. – Но… – Коля! У меня мало времени. Опять эта сакраментальная, набившая оскомину фраза, будто он глупый мальчишка и не прожил свою пусть короткую, но не слишком легкую жизнь. Кто дал им право?.. Но Джордано велел думать, и он думал. Думал еще раз после наполненной призраками прошлого ночи в горах у догорающего костра. Все было просто в детстве и ранней юности: холеная рожа, дорогая одежда, и человек – твой враг; еще проще, когда смотришь на человека через щель винтовочного прицела. Сложно стало потом, когда оказалось, что настоящими большевиками могут быть выходцы из дворянских фамилий с идеально правильной речью и изысканными манерами, а, казалось бы, свои рабочие парни превращались в кичливых, зажравшихся ублюдков. А теперь… Он легко представил Фархата в обличье царского генерала, в этот образ так органично вписывались самоуверенность, холодность и дворянский лоск капитана, что Николаю стало страшно. А кошачья грация в горах, по азиатски косой разрез татарских глаз и нелепый джорданов ватник! Николай опустил веки и увидел Фархата в лисьем малахае, войлочном халате верхом на мохнатом, невысоком степном коне. Черная лава с диким визгом неслась по степи. Видение отозвалось четко различимым ощущением зова Фархата. Николай открыл глаза, отгоняя наваждение. Как же избавиться хотя бы от этого желания, бреда, сумасшествия, почти лишающего его возможности трезво относиться к Фархату. Зачем он рассказал о своем прошлом, мог ведь промолчать. Промолчал бы, если б стыдился этого прошлого, или, что еще невероятнее, боялся молодого бессмертного. Неожиданный писк проснувшегося передатчика вернул Николая к реальности.
Первая группа девушек, откликнувшихся на призыв Вали Хетогуровой, получила вчера путевки на Дальний Восток... Подъем, вызванный письмом велик. Девушки отказываются от своих комнат в Москве и только просят об одном: - Поскорее отправляйте! Время и работа там не ждут!... М. Родин Комсомольская правда. 25.03.1937
В одиннадцать на краю тренировочной площадки были установлены десяти- и пятиминутные песочные часы. Смена противников должна была происходить, когда защищающийся переворачивает часы следующего участника. Подходя к площадке, Николай видел что-то обсуждающих Джордано с Фархатом, но стоило ему ступить на площадку, как они прервали беседу. Джордано ободряюще улыбнулся ученику, а Фархат лишь кивнул, одев на мгновение назад оживленное лицо привычную маску бесстрастия. А еще через два часа Николай сидел на пороге баньки и ждал, когда эта чертова парочка его учитель и Фархат придет в себя после удачно проведенной игры. Джордано предупреждал не напрасно, и кровищи действительно оказалось много. Вначале все еще было в некоторых рамках. В первую десятиминутку защищался Фархат, и учитель пытался направлять действия Николая. Фархат лениво отмахивался. Минут через пять ему это начало надоедать, он слегка увеличил темп и Николай получил первую царапину: неглубокий порез на левой руке. Он не сдержался и сбился с ритма. Если бы Джордано не подстраховал ученика, этим его игра бы могла и закончиться. Через мгновение Николаю удалось восстановить скорость, но Фархат не понял Джордано, выругался: – Какого черта! Держи его темп! – и еще немного ускорился. Николай забыл о поврежденной руке, но чувствовал, что так долго не выдержит. В какой-то из моментов он невольно взглянул на часы, просыпающие последние крупицы песка первой десятиминутки, и тут же оказался наказанным: клинок Фархата прошелся по его щеке. Он отскочил. – Назад! – вскрик Джордано, как удар бича, хлестнул по нервам, заставляя отбросить вспыхнувшую огнем боль. Еще плохо соображая, Николай заставил себя вернуться в игру. В то же время Джордано попытался отсечь противника от часов. От Николая все еще толку было мало, и Фархат, перебросив клинок в левую руку, отпрыгнул от Джордано, перевернул часы. – Смена! Николай оказался лицом к лицу, неприкрытым перед Джордано. Хищная, не предвещавшая ничего хорошего улыбка скользнула по губам учителя, он сделал выпад. Николаю удалось увернуться, но, отпрыгивая, он оступился, едва удержался на ногах. Это было бы концом, но Фархат успел напасть на Джордано сзади. – Вперед, Колька! Вперед! Николай подчинился. Он не чувствовал уже ничего. Слышал только приказы Фархата, подгоняющие его: «Вперед! Держи темп!» Еще пару раз его достал клинок Джордано. Николай даже не обратил на это внимания. Зловещее изменение обстановки он ощутил только, когда понял, что они оба против него. Он не знал, пришло ли это осознание в момент, когда Джордано перевернул часы, или все же некоторое время он дрался с двоими. Еще попытался трепыхнуться, но Фархат глубоко рассек его правую руку. Пальцы разжались, оружие выпало. Левой рукой он зажал рану, потянулся за клинком, все еще готовый к продолжению, ощетинившийся, как загнанная в угол собака. Мгновенно все изменилось. Джордано подобрал выпавшее оружие, а Фархат неожиданно искренне улыбнулся и хлопнул Николая по левому плечу: – Молодец! Николай согнулся от боли в еще не затянувшемся порезе на левом предплечье. Бессмертные переглянулись и начали ржать, а Николай вдруг, ощутив свою полную беспомощность, опустился на землю. Почувствовал, что глаза наполняются слезами, сжался, спрятал лицо в коленях. – Оставь его, забери железку. Мы ведь собирались продолжить? Уплывающее от перенапряжения и потери крови сознание поглотило ответ Джордано. Он не знал, когда смог вернуться к реальности и понять, что игра бессмертных продолжается и достаточно давно. Противники уже начали уставать, но скорость и отточеность их движений все еще поражала. Волны зова сражающихся наполнили все окружающее пространство, отзываясь в молодом бессмертном всплесками желания. Николай заворожено следил за смертельным танцем. Силы Фархата и учителя были практически равны, и казалось, что поединок не кончится никогда. Развязка наступила неожиданно. Выпад Джордано, ответный удар Фархата, еще несколько мгновений они неподвижно смотрели друг на друга. Николаю показалось, что он не выдержит силы выплеснувшихся наружу эмоций. Он зажал голову руками, но не мог заставить себя отвести взгляд от происходящего. Черное пятно вспухало на груди Фархата, он сделал пару шагов назад и без звука упал лицом вниз. Джордано согнулся, зажимая глубокую рану в правом боку, и тоже опустился на землю. Фон зова резко упал. Николай впал в ступор. В голове родилась шальная мысль, что сейчас он может безнаказанно взять голову Фархата. И учителя… Воображение довело все до логического конца. Ему стало мерзко. Крупная дрожь била тело. Чтобы не закричать, он впился зубами в левую руку, прокусил и даже не почувствовал боли, только соленая теплая жидкость наполнила рот. Кажется, он тоже на какое-то время потерял сознание, а когда открыл глаза, увидел, что Джордано пытается перевернуть тело Фархата на спину. Ученик встал и, нетвердо держась на ногах от потери крови, побрел на помощь. Он перетащил Фархата в баньку, уложил. Джордано добрался до бани сам. Николай хотел ему чем-то помочь, но тот неожиданно грубо выгнал ученика за дверь. И вот он сидит на пороге, прикрыв глаза от слепящего солнца высокогорья. Странные, тянущие ощущения в регенерирующихся порезах, спонтанно всплывающие воспоминания мгновений прошедшего боя. Только боль в рассеченной щеке реальна, и как в далеком двадцатом в голове расцветает горячий алый цветок, и теплый голос невидимой медсестры зовет: «Откройте глаза, больной». Хочется встать, спрятаться от солнца, от этого голоса… Но нет сил шевелиться, да и ставшее привычным ощущение зова, четко отзывается в сознании мыслью: «Все это сон, только навязчивый сон». Скрипнула дверь, на пороге появился Фархат. Николай открыл глаза, оторвался от теплых досок перилец, сбрасывая полудрему, поднял голову. Фархат немного постоял, щурясь на солнце, потом опустился на ступеньку рядом с Николаем. Был он еще немного бледен, но уже вымыт, в чистой нательной рубахе, в форменных галифе. Достал из кармана папиросы. Протянул Николаю. Тот отрицательно мотнул головой. – Ну и правильно делаешь. Никчемная привычка, но моему образу соответствует, – он улыбнулся. Странно, но сейчас Николай не ощутил в нем никакой надменности. И ставшего за эти дни привычного чувства опасности тоже почему-то не было. Так, обычный мужик. – Что смотришь? – Фархат опять улыбнулся. Оглядел ученика с головы до ног. – Простите, – Николай отвел глаза. – Да смотри, мне не жалко. Только лучше сходил бы, в порядок себя привел. Вода совсем остынет. – Меня Джордано выгнал, – почему-то признался Николай. – Он спит. Иди. Николай поднялся. В нерешительности помедлил. – Иди, иди. Шмотки в предбаннике на полке. Николай зашел внутрь, огляделся. На полке действительно лежали чистые вещи: его и Джордано. В углу стояло ведро холодной воды. Теплая была внутри. За время, проведенное на крыльце, Николай изрядно замерз, хотя, сидя на пороге, ему казалось, что солнечные лучи обжигают. Должно быть, знобило после регенерации: ощущение озноба было и в прошлый раз. Идти внутрь не хотелось, чтобы не будить учителя, и он перелил холодную воду в таз и полез за мылом. Внезапно понял, что Джордано – в предбаннике. Оглянулся. – Чего дуришь? Иди внутрь. – Фархат сказал, что ты спишь. Джордано усмехнулся: – Не сплю. Заходи! Он пропустил ученика внутрь, закрыл дверь. Неожиданно спросил: – Что ты чувствовал, когда запустилось сердце? Николай взглянул на учителя, не слишком понимая, к чему тот клонит. Ему совершенно не хотелось ни то что говорить, вспоминать о той проклятой тренировке. Сегодняшняя ноющая боль в затягивающихся порезах не шла ни в какое сравнение с произошедшим тогда. Но требовательный взгляд Джордано не допускал возражений. – Вначале, как удар током, – он замолчал. – А потом? – Потом… Мышцы свело во всем теле, – он помолчал. – Так больно не бывало никогда… – ученик опять молчал. Джордано ждал, не сводя с него глаз, – Даже раньше. – Ладно, не мучайся. Просто запомни: при воскрешении никто не способен контролировать свои действия. Фархат сильный мужик, почти сразу взял себя в руки. Я сделал вид, что спал и не слышал, – Джордано улыбнулся. – А он поверил. В полутьме бани Николай отчетливо не видел выражения глаз Джордано, но по тону понял, что тот доволен полученной информацией. Если честно, то он совершенно не понимал, как после сегодняшнего поединка они с Фархатом будут общаться друг с другом, и зачем вообще все это было нужно. Он слишком хорошо помнил свою обиду на учителя после той тренировки с убийством: это действительно было слишком больно. Николай вздохнул, но ничего не стал спрашивать, утреннее «Подумай!» тоже было еще слишком живо. Джордано ушел одеваться, ученик не спеша смывал с себя последствия боя, пытаясь выкинуть из головы ничего не дающие мысли. Неожиданно вернулся Джордано: – Помоги мне, пожалуйста! Николай обернулся. Джордано стоял обмотанный вдвое сложенным куском полотна: – Затяни и закрепи тряпку, – он протянул иглу с суровой ниткой. – У тебя что, еще не восстановилось? – Николай был изумлен. Почти все его порезы уже затянулись. Только на щеке, когда умывался, еще чувствовался тонкий рубец и во рту ощущался привкус крови, а еще, перед тем как войти в полумрак бани, он заметил, как глаза Фархата скользнули по оставшемуся красному следу на прокушенной руке. – Да саданул, паразит, со всей дури по печени. Спасибо кровотечение минут за пятнадцать до его воскрешения остановилось. – Так чего ты бродишь? Отлежался бы. – Фархату ни к чему знать, что он так постарался. Николай затянул полотно и, закрепляя бандаж, не выдержал: – Зачем вы это устроили? – У меня уже восемь лет не было нормальной практики. Если последний труп можно считать практикой. В жизни он, видно, был зеленым, наглым сопляком. И до этого было совсем не густо. Сегодняшнее порезанное брюхо – это как раз последствия. – Ну ладно ты, а Фархат? – Фархат? Да кто его знает, может в гражданскую и порезвился, а так… Он достаточно серьезно относится к своим реализациям, чтобы погореть на случайном трупе. До революции он предпочитал избавляться от врагов другими методами, а о малолеток-охотников руки давно не марает. У него на них какие-то свои виды. Почувствовав, что ученик закончил возиться с бандажом, спросил: – Все? – Да! – Спасибо. Вымоешься, наведи здесь порядок к завтрашнему. Николай замер: – К завтрашнему? – А ты думаешь, что сегодня всю науку превзошел. Так, только попробовал. Джордано ушел.
Киев 25. Сегодня днем в районе моста им. Евгении Бош начались съемки кадров вступления Богучаевского полка во главе со Щорсом в Киев. В первый день режиссером были сняты волнующие эпизоды встречи Богучаевского полка с трудящимися города. В съемках принимало участие до 3000 чел. Комсомольская Правда. 26.03.1937
Выйдя на порог бани, Джордано прислушался. Удивился, почувствовав близкое присутствие Хана, и спустился к реке. – Я думал, ты пошел мясо жарить. – Какое тебе мясо? Раньше вечера и не заикайся. Джордано осторожно опустился на валун. Увидел кривую усмешку Хана: – Доволен? – Не нервничай! Играли бы всерьез, это тебе ведь не помешало бы закончить начатое. Некоторое время сидели молча, слушая, как шумит река. Джордано чувствовал, что его предательски развозит. Нужно было встать и уйти… – Поднимайся, идем! Джордано поднял глаза на Хана. – Давай! – Хан помог ему подняться. – Я тебе желчный пузырь, что ли, задел? – Не думаю. Было бы хуже. Хан хмыкнул: – А так просто замечательно! Идти сможешь? А то у меня голова тоже еще едет. – Идем. Войдя на станцию и опустившись на лавку у входной двери, Джордано рассмеялся: – Поиграли! – Хочешь, скорректируем правила? – Хан тоже сел, переводя дыхание. – А тогда какой в этом смысл? – Для Кольки твоего по любому смысл будет. Джордано усмехнулся. – А ты кое-что новое использовал. В гражданскую хорошо погулял? – Ты, небось, тоже не особо рожу воротил, если что подворачивалось? – Я ведь тебе говорил, что был врачом. Хан вопросительно смотрел на приятеля: – То есть хочешь сказать, что почти десять лет заварухи просто профукал! Джордано молчал. – Черт с тобой, я еще пару раз подохну, если тебе это поможет. Только учти, так просто ты этого не получишь. – Это я уже понял, – Джордано усмехнулся, вставая. – Ты куда? – Показания надо сходить снять. – Вечером снимешь. – Положено через три часа. Хан только вздохнул. Надев кожух, забрав со стола журнал наблюдений и уже открыв дверь, Джордано на минуту остановился: – С обедом все же что-нибудь сообрази. Кольку надо накормить. И тебе чего ждать? Дверь закрылась, и Джордано лишил себя возможности насладиться сентенциями Хана на свой счет. Вот как ползу, так и отражаю!
Мартеновцы завода "Красный Октябрь" с большим успехом провели вчера стахановскую вахту. За сутки 25 марта мартеновский цех выплавил 2379 тонн стали при технической мощности печей - 2335 тонн... 56 сталеваров перекрыли мощности своих агрегатов. Прекрасно работал молодой сталевар тов. Калинин. Он снял 12,2 тонны стали с квадратного метра пола печи Комсомольская правда. Сталинград . 26.03.1937
Хан все же пошел кормить Николая «обедом», правда, не придумав ничего лучшего, чем сырое замаринованное мясо для вечернего шашлыка (Самым любопытным для Джордано оказалось то, что ученик мясо съел). Потом помог убрать баню, натаскать свежей воды и отстирать «рабочую одежду». В положенное для очередного съема параметров время Николай зашел на станцию, но, даже не заглянув в комнату Джордано, забрал журнал для измерений и ушел. Джордано слышал, как ученик возился в комнате, хотел встать – регенерация почти закончилась, но лишь перевернулся на бок и закрыл глаза. Когда проснулся, в комнате было серо. Прислушался. На станции никого не было. Фон зова ощущался откуда-то со стороны тренировочной площадки. Чертыхнувшись, он слетел с кровати, наспех натянул рубаху и, схватив кожух, выскочил из станционного домика. На краю тренировочной площадки горел костер. Николай сидел на бревне, а Хан ворошил угли в мангале, сбивая последний огонь. Рядом лежали нанизанные шампуры. Джордано остановился как вкопанный, ругая себя за идиотский порыв, перевел дух, сбивая накал эмоций, который, должно быть, уже отозвался всплеском зова. Не торопясь, надевая на ходу кожух, спустился к площадке, сел рядом с Николаем. – … Тегина только я и откопал, он рядом со мной ехал, – рассказывал Хан. – Остальных лавина унесла. Главное лошади погибли, а тегина сильно придавило. До ночи с ним провозился, ногу раздробленную кое-как сложил, какой-то ночлег организовал. Всю ночь он метался, к утру затих, я думал – умрет. Но он в себя пришел. Я опять в лавину полез, нашел труп своего коня. Там в тороках было немного крупы, вяленое мясо. В общем, на первое время продукты были. Хан прервался, чтобы положить шампуры на мангал. – А потом? – глаза Николая, казалось, светились в густых сумерках. – Потом? Потом были волки. Они нашли тушу. Когда я их отогнал, от коня, считай, одна шкура и обглоданные кости остались. Нужно было уходить, а у тегина только жар спал. Он был совсем слаб, да и нога… Джордано тихо хмыкнул. Хан вопросительно на него уставился. – Прости, – Джордано едва сдержал усмешку. – Тотем сожрал ваше мясо. Ты ж вроде должен с ними делиться. Считай братья, а ты их отогнал. И с каким счетом? – Ну и что, что волк – тотем. Да, волчица – мать рода, но тюрки не были тотемистами, как это сейчас понимают. Так и римлян можно считать тотемистами. – Я понял. Хан отвернулся повернуть мясо над углями и замолчал. Николай вздохнул. – Фархат, ну я – дурак, не разбираюсь в системе ваших религиозных воззрений. – По-моему, это ты сегодня должен был просвещать меня в том, в чем разбираешься. – Я ведь и не отказываюсь. Но дорасскажи, а то Николаю надо данные сходить передать! Хан обернулся, взглянул на ученика Джордано. – Ладно. Рассказывать почти что и нечего. Соорудил волокушу и потащил через перевал, больше месяца выбирались. Царевич, к счастью, выжил. Чем я его кормил, лучше не вспоминать. Бумын-хан объявил меня приемным сыном. – Так вы стали тоже царевичем? – Николай с любопытством смотрел на Хана. Хан улыбнулся: – Нет, конечно. В наследовании не принимали участие даже незаконнорожденные сыновья тюркской аристократии. Но формально я опять принадлежал к роду Волка – Шоночино. Китайцы называли нас ордой Ашина. Николай поднялся, чтобы идти на станцию, но на мгновение задержался. – Фархат, Вас спросить можно? Хан кивнул: – Спрашивай. – А эта орда, кто они? Хан хмыкнул. Посмотрел на Джордано. – Слушай, а он разницу между турком и тюрком понимает? Джордано ухмыльнулся в ответ: – Если ты не сказал, то нет. Товарищ Энгельс об этом не писал, – он посмотрел на ученика, но тот, похоже, был слишком заинтересован, чтобы прореагировать на шпильку учителя. Зато прореагировал Хан: – Не расстраивайся. Лет шестьдесят назад твой профессор тоже этого не знал, пока в Среднюю Азию, а потом в Тибет не попал. А тюрки – просто один из многих кочевых народов. Их родиной был Алтай. В VI веке они организовали огромный каганат – империю кочевников, охватившую весь центр Евразии, считай, от Тихого океана до низовий Волги и Кавказа. – Я об этом даже не слышал! – Ты много о чем не слышал! – Хан с легкой усмешкой смотрел на молодого бессмертного. – Коль! Иди скорее, опять опоздаем с передачей. Ученик развернулся уходить, но его задержал Хан: – Погоди! – и, обращаясь к Джордано, спросил: – Где будем есть: здесь или на станции? Джордано посмотрел на костер, лизавший пару внушительных коряг, на безоблачное небо, с загоревшимися первыми звездами, и улыбнулся Хану. Несмотря на то, что к ночи опять подморозило, тому сегодня явно не хотелось сидеть в помещении. – Коль! Будешь возвращаться, захвати тарелки, хлеб, ну и еще, что найдешь. Ученик кивнул и ушел. Джордано проводил его взглядом, потом некоторое время следил за Ханом. Тот, казалось, был полностью поглощен процессом жарки шашлыка. – Ты соизволил с ним говорить? Хан, не отрываясь от своего занятия, пожал плечами: – А почему я должен этого не делать? – Ты так активно настраивал мальчишку против себя? – Он должен был сделать выбор. – Должен был, но усложнять все было зачем? – От общения с тобой, я думаю, у него сложились несколько односторонние представления о бессмертных. – А ты решил это исправить? Хан с улыбкой обернулся: – Разве я не похож на типичного представителя? Джордано вздохнул и промолчал. Хан отвернулся к мангалу, сбрызнул мясо и угли водой, сбивая вспыхнувшие от жира язычки пламени. Неожиданно спросил: – Мне показалось, или ты на самом деле видишь подобное со стороны впервые? – С чего ты взял? – пробурчал Джордано, отводя глаза. Хан хмыкнул. – Наблюдать за твоими реакциями даже интереснее, чем за мальчишкой. У него все на редкость предсказуемо. Через несколько мгновений неожиданно повисшего молчания Хан удивленно спросил: – Ты чего скис? – Прости! Я мог тебя подставить, уговорил сыграть в рулетку. Хан оторвался от мангала и обернулся к Джордано: – Слушай, что ты себе возомнил! Какая рулетка! Я действительно как-то иногда забываю, что ты, в сущности, еще тоже щенок. Но я-то не вчера родился, чтобы не просчитывать трехходовые комбинации! – он увидел, что задел Джордано, но все же добавил: – Тем более, что у меня есть виды на твоего мальчишку. – Что ты хочешь этим сказать? – Джордано поднялся и подошел к Хану, – Слухи о Фархате – правда? – Слухи? – О том, что бессмертные оказываются в зависимости. Хан хмыкнул: – Ты, например? – Это не смешно! – Не смешно, – взгляд Хана стал холодным и отстраненным. – Ты ведь знаешь, чем я занимался по роду деятельности своих реализаций. И тебя это мало смущало. Что сейчас? То, что я упомянул твоего мальчишку? Но ведь он и не твоя собственность? – Причем тут моя собственность? – не понял Джордано. – А ты, благодетель, просто преподал ему пару приемов фехтования! – Но… – Но ты не будешь возражать, если я скажу, что хотелось бы, чтобы люди, подобные нам, были способны не только бессмысленно уничтожать друг друга? Джордано усмехнулся: – Хотелось бы, да… Хан отвел взгляд: – Вот и успокойся. Никто твоего Кольку силком никуда тащить не будет. Когда время придет – сам выберет, – он опять поднял глаза на Джордано. Помолчал и добавил: – Если выживет. Некоторое время они напряженно смотрели в глаза друг друга. Вновь вспыхнувшее на углях пламя начало лизать мясо. Хан чертыхнулся. Сбрызнул угли водой, еще раз перевернул шампуры. – Вам до какого состояния жарить? – До съедобного! Мы с Колькой – не волки! – в тоне Джордано звучало плохо скрытое раздражение. Хан перевел взгляд на приятеля и многозначительно хмыкнул: – Сам тогда посмотри. Тоже мне, травоядное! На мой вкус – почти готово! Джордано надрезал кусочек мяса. – Еще минут пять. – Пять, так пять. Когда Николай вернулся с тарелками и закуской, Джордано с Ханом в молчании сидели у передвинутого к костру в качестве импровизированного стола пня. Кастрюля с маринованным луком и шашлыком прогревалась на углях. – Долго возишься. Фархат сейчас кого-нибудь из нас вместо шашлыка съест. Ученик в недоумении взглянул на учителя, потом перевел взгляд на Хана. – Не нервничай, не съем, – Хан поднялся, забрал у Николая тарелки и начал раскладывать мясо. Некоторое время ели молча. Прервались только, когда закипел подвешенный над костром чайник, высыпать пачку заварки, пучок зверобоя и еще какой-то травы из заначки Джордано. Через пятнадцать минут от трех с лишним килограммов мяса остались жалкие ошметки. Хан выгреб из кастрюли остатки лука себе в тарелку. – Тут еще два куска. Кто будет? Глаза Николая были совсем осоловевшие, и он лишь слабо мотнул головой. – Доедай! – на физиономии Джордано мелькнула усмешка. Хан взглянул на мясо, потом на Джордано: – Ты знаешь, – он отвел глаза, – я совсем забыл, что после регенерации так хочется есть. – Доедай. Завтра просто позанимаемся с Колькой и отработаем сегодняшние хвосты. Согласен? – Вроде есть из чего выбирать! Уже обожрались! – он вздохнул и извлек из кастрюли последние куски. – Да, когда я в последний раз вляпался, такого курорта не было. – В гражданскую? Хан кивнул. – А мне, считай, всю гражданскую везло. Ни одного серьезного эксцесса, – задумчиво произнес Джордано. – Ты мне лучше скажи, что в шестнадцатом произошло? Как ты на передовой оказался? – Это просто стечение обстоятельств. Мы же для армии нашу установку делали. Повезли на испытания. Все прошло как по маслу: прием, передача. Военные в восторге. Вечером возвращались на базу я с ассистентом и два офицера, до передовой километров тридцать. И тут аэроплан. Бомба в метре от лимузина разорвалась. Ехавших со мной людей в клочья разорвало. А мне крупно повезло: придавило, оглушило, но труп целым остался. В себя пришел, когда тело на телегу к остальным бросили. Слышал, как мужики-возницы обсуждали результаты налета, – Джордано передернул плечами. – Мерзость. Помолчали. – Передатчик жалко, тоже в машине был. Так что все пропало. Хан смотрел на помрачневшего приятеля. Хотел съязвить, но сдержался. Только спросил: – С чего ты взял? – Так взгляни, на чем Колька работает. Ничего от наших разработок. А двадцать лет прошло! Джордано опять замолчал. Хан вздохнул. Взглянул на притихшего Николая: – Коль! Давай чифирь наливай! – и все же усмехнулся: – Документацию, значит, не оставил нормальную. – Все я оставил, как полагается. Только тему из-за отсутствия средств и основных исполнителей закрыли, а потом эта революция… Николай разлил по кружкам заварку из чайника. – Почему ты меня после этого не нашел? – Ты у нас что, эксперт по техвооружению? – Ну, придумали бы что-нибудь, если тебе была так важна эта разработка. Джордано усмехнулся: – Я только в марте вернулся в Питер. Тебя уже не было в городе. Опять замолчали. Пили терпкий, не разбавленный кипятком чифирь. – Прелесть! – Хан зажмурился от удовольствия. – После этого можно еще по кусочку мяса. Джордано с Николаем рассмеялись. – Ты так всего козла за три дня слопаешь! – Не придирайся! Скажи, что ты ищешь в этой импортной литературе. – Пока ничего всерьез. Просто отслеживаю тенденции. – И какие на твой взгляд сейчас тенденции? – Тенденции? – Джордано задумчиво крутил в руках кружку, согревая пальцы. Неожиданно мечтательно улыбнулся: – Знаешь, если верить расчетам (я проверил), получается, что через пару десятков лет люди могут овладеть неисчерпаемым источником энергии. Хан вопросительно смотрел на Джордано. – Если соединить четыре атома водорода, получается гелий. И выделяется столько энергии, что стакана воды хватит на обогрев такого города, как, скажем, Москва в течение, может быть, недели. Физиономия Хана перекосилась, как будто у него заболел зуб. Джордано усмехнулся: – Не криви рожу. – Слушай, сколько раз тебя надо сжечь, подорвать, не знаю, еще что сделать, чтобы ты стал реально смотреть на вещи? Джордано помрачнел, на губах мелькнула привычная саркастическая усмешка, он весь подобрался как готовый к прыжку зверь. Глядя в глаза готовому сорваться Джордано, Хан отставил кружку и тоже внутренне собрался: – Не лезь в бутылку. Пойми, меня интересует не фантастика, а реальные вещи! Мир идет к войне. Какой она будет? А ты несешь чушь, как облагодетельствовать человечество! – Какое ты циничное, натасканное на войну животное! Хан улыбнулся и кивнул: – Высказался? Давай ближе к делу. – Ближе? – Джордано вновь усмехнулся, но, казалось, успокоился – Что ты слышал о современных теориях строения вещества? – Что электрон неисчерпаем, – Хан опять скривился. – Конспекты «классиков» тут потребовалось обновить. А если серьезно, то что-то о планетарной модели атома. – Начало века. Эта модель неустойчива, и сейчас представления несколько иные. Но в основном этого достаточно. Главное, что атомная масса элемента определяется составом ядра, а химические свойства – его электронной оболочкой. – Ну и? – Реакции горения, взрыва зависят от химических свойств элементов и их соединений. Они не затрагивают ядер. О радиоактивности слышал? – Да. Рентгеновские аппараты. Джордано кивнул. – Это естественная радиоактивность: ядра некоторых элементов неустойчивы, происходит распад, или цепочка распадов, пока не образуется устойчивое ядро. Это сопровождается рентгеновским излучением. Есть еще искусственная радиоактивность. Устойчивое ядро бомбардируют элементарной частицей, образуется ядро с новой структурой – другой химический элемент. Если он окажется неустойчивым, то распадется и выделится энергия. Для тяжелых ядер, если их расколоть, и если их концентрация в образце достаточно высока, может начаться цепная реакция. Выделившаяся энергия будет колоссальной. Для грамма вещества – на порядки выше, чем при взрыве эквивалента тротила. Джордано замолчал и перевел дух. Хан тоже молчал, что-то сосредоточенно соображая. – Бред какой-то, алхимия! – Это не бред, не алхимия и не фантастика. Это ядерная физика. – Этим занимаются серьезные люди? – Вполне. Есть лаборатории в Кембридже, Риме, Париже. – А у нас? – Извини! Я читаю иностранную литературу. Советской у меня нет. Несколько раз встречались вроде как наши фамилии, но может они из эмигрантов? – Кто занимается раскалыванием ядер? – Пока никто. Ближе всего к этому подошел Ферми в Италии. Я думаю, как только будет получено экспериментальное подтверждение – все публикации прекратятся. Хан встал, прошелся по площадке. Остановился у пня, на котором с утра так и остались стоять песочные часы. Перевернул баллончик и долго стоял, смотрел, как сыплется песок. Неожиданно стукнул кулаком по пню и вернулся на свое место: – Так что, супербомба, говоришь! – Это сказал ты, не я. – Как быстро ее можно сделать? – А когда по твоим оценкам начнется серьезная война? – Лет через пять – шесть, хотя может быть раньше. Джордано мотнул головой. – Нет, к этому времени еще ничего не будет. Некоторое время сидели молча. – Отчего тебя заинтересовали тенденции? – Меня интересует, какой будет эта война. Гражданская война и разруха, эмиграция интеллигенции, то, что творится сейчас… Мы и в четырнадцатом не были страной с мощной экономикой, успеем ли мы теперь? Мне становится страшно. – Тебе? – Иногда я думаю, что я не на тех поставил. Но остальные ведь были просто не в состоянии удержать готовую к полному развалу страну. – Ну, а развалилась бы на части Россия. Что тебе с того? Хан угрюмо молчал.
Нарком тяжелой промышленности в связи с окончанием приемки и сдачи в эксплуатацию второй очереди Арбатского радиуса московского метрополитена премировал легковыми автомобилями... Комсомольская правда. 26.03.1937
Николай не посмел даже словом вмешаться в вечерний разговор бессмертных, а они, будто, забыли о его присутствии. Поздней ночью, наконец, забравшись в постель, он опять не мог уснуть, несмотря на, казалось, смертельную усталость. Этот длинный, почти бесконечный день стал для него еще и днем многих откровений. Главное, что впервые за последние три дня его совершенно не раздражал Фархат, вернее ощущение его присутствия. Это было настолько приятно, что даже вещи совершенно неприемлемые в другое время, сейчас воспринимались спокойно. Хотя Николай не знал, чем бы кончился в другое время и с другим человеком разговор о ядерной физике, плавно перешедший в анализ положения в советской армии. Сейчас после кошмара прошедших дней он не мог позволить себе необдуманно реагировать на мелочи. Если бы кто-то сказал ему, что он определит подобное как мелочи…
...
Содержание журналов, впервые увиденных еще в летнюю поездку в горы, не было для ученика секретом. Достаточно часто, в долгие осенние и зимние вечера, Джордано доставал что-нибудь из мешка, хранящегося в дизельном сарае, читал, засиживаясь до глубокой ночи над непонятными расчетами и схемами. Потом листы с записями по нескольку дней валялись на столе, иногда бесследно исчезая, иногда появляясь вновь. Когда еще осенью Николай попытался выяснить, что значат странные записи, то в ответ получил долгий оценивающий взгляд и предложение ответить на пару вопросов, вылившееся в неприятный экзамен по математике, основам физики и химии. Через полчаса он сидел перед Джордано, ощущая свое полное невежество. – Ну, и что, а главное, как я могу тебе рассказать, если ты в арифметике делаешь ошибки? – спросил Джордано, глядя в измаранный листок с задачками на проценты и вычисление средней скорости. Николай порывисто поднялся: – Не хочешь говорить – не надо! – он развернулся уйти. – Сядь на место! Николай обернулся, но за стол не сел. Стоял, хмуро смотрел на Джордано. – Сядь! Я сказал. Он подождал, пока ученик усядется. Еще некоторое время сосредоточенно смотрел в бумажку, потом поднялся, обежал комнату и сел на место. – Извини! Я был не прав. Это, в сущности, не мое дело, что ты знаешь, а что – нет, – Джордано еще мгновение помолчал. Потом, до глубокой ночи, терпеливо подбирая слова и понятия, он продирался сквозь мешанину обывательских представлений Николая, чтобы объяснить принципы странной физики, порожденной двадцатым веком. В конце разговора Николай не удержался и спросил: – Зачем людям это новое представление о мире, если в обычной, повседневной жизни эти свойства даже не видны? На что получил в ответ взгляд, полный удивления и укора: –А зачем ты делал революцию? – и, не дав ученику открыть рот, продолжил, – Свобода, равенство и братство, между прочим, появляются тогда, когда люди свободны и независимы экономически. Так ведь и твои «классики» утверждают. Только эта экономическая независимость во многом определяется тем, сколько лошадиных сил приходится в обществе на душу населения… С того вечера Джордано стал заниматься с Николаем не только фехтованием. Натаскав ученика примерно за полтора месяца в элементарной математике, они перешли к основам анализа, линейной и векторной алгебры. Когда Джордано бывал в благодушном настроении, то рассказывал вечерами ученику байки из жизни ученых и исследователей прошлого. Открывавшийся мир непривычных страстей и стремлений был чем-то похож на светлый мир героев Жуль Верна. Занятия окончательно примирили Николая с учителем, и все эти месяцы он прожил в мире, где вся борьба вновь как в годы болезни была борьбой лишь с самим собой. Правда, в этот раз вместо горечи поражений он учился радоваться победам.
...
Все закончилось неделю назад. Внешний мир раньше времени влез и грубо разрушил сказку, обнажив перед Николаем истинное лицо зверя – его собственное лицо. Чего ему стоило последние дни хоть как-то загонять этого зверя в клетку. И вдруг после поединка он ощутил звенящую пустоту. Нет, как и прежде, он ощущал присутствие себе подобных. Ему даже показалось, что стало легче определять направление на чужой зов, а вот уровень воздействия уменьшился, и отступило это мерзкое, сводящее с ума желание окунуться в поток чужой вырывающейся наружу силы, раствориться в ней и ощутить лишающее сил блаженство и ужас. Неожиданно наступивший после поединка внутренний покой принес такое облегчение, что молодому бессмертному показалось: идиллия прошедшей зимы вполне может возвратиться. Надо только принять Фархата таким, каков он есть и не пытаться оценивать его слова привычными критериями. Почему-то была странная уверенность в том, что стоит только позволить раздражению или гневу наполнить душу, и кошмар последних дней вернется. И он вначале принял предложенную Фархатом помощь, а потом, вечером, с интересом слушал историю воина древнего забытого народа. Шестой век. Николай не думал, что Фархат настолько старше Джордано. Даже времена татаро-монгольского нашествия были для него умопомрачительной древностью. Но когда в горах Фархат упомянул тринадцатый век, все внимание молодого бессмертного было направлено только на то, кем был Фархат для людей Руси того времени. В истории тюркского воина он почувствовал другое. Это было четырнадцать веков назад. Николай прибавил эти века к текущему времени, получил середину четвертого тысячелетия и ужаснулся. Каким будет тот мир, и чем будут для людей той эпохи стремления и проблемы людей сегодняшних. Кто вспомнит о давней революции, которая обещала всеобщее счастье, а была лишь вспышкой человеческих страстей в бесконечном потоке времени, как империя, созданная народом Фархата… Осознание открывшейся бесконечности, ощущение затерянности в ней людей подобных Фархату, Джордано и ему самому если он сумеет выжить, настолько поразили Николая, что он продолжал обдумывать свое открытие даже за ужином, вернувшись после передачи дневных данных на базу. Наверное, поэтому он не сразу среагировал на вдруг возникшее между Фархатом и Джордано напряжение. Когда усилившееся давление зова старших бессмертных вернуло его к действительности, ему почудилась лишь насмешка Фархата над занятиями Джордано, а потом он удивился странному выводу Фархата и его реакции на вопрос к тому моменту уже успокоившегося бывшего еретика. Если бы обычный человек сказал и половину того, что вылил Фархат на Джордано о положении в партии и армии, Николай считал бы его личным врагом. Но звенящие всплески зова, местоимение «мы», сказанное в отождествлении себя с людьми России, и почти год самого Николая, прошедший в общении с Джордано... И он молчал, слушал, впитывая, как губка, факты, аргументы и мрачные прогнозы человека, который видел, как падала, должно быть не только империя его собственного народа. «Народ Фархата». Да, он сказал, что опять принадлежал к роду Волка, но о себе он говорил, как уже о бессмертном. Какая по счету была у него тогда реализация? А теперь? Кем осознает себя он в России, в Советской России? Почему он, царский генерал, воевал за советскую власть, а теперь связал свою реализацию с НКВД? Николай опять перевернулся на мерзко скрипнувшей узкой солдатской кровати. Тревожно прислушался к тишине станции и к своим обострившимся чувствам. Учитель и Фархат спали. Завтра, скорее уже сегодня, опять тренировка. Ему тоже нужно выспаться, иначе эти два черта снова отделают его под орех. Мальчишка улыбнулся, глядя, как по стеклу в лунном свете движутся тени от голых веток горной березы. Уже совсем засыпая, он подумал, что у него еще будет время проверить предсказания Фархата. Вот как ползу, так и отражаю!
15 марта. Ленинградская счетная механизированная фабрика приступила к обработке первых материалов по переписи населения Карельской АССР. Фабрика оборудованная 350 машинами советского производства должна обработать статистических данных по переписи населения на 60 млн. человек Комсомольская правда. 26.03.1937
На второй день игры они начали бой в положенное время, и после вчерашнего Николаю казалось, что он все делает на редкость правильно. Как и в первый день, вначале защищался Фархат, только не прошло и пары минут поединка, как ученик услышал резкий, возмущенный возглас Джордано: – Это же черт знает, что такое! В тот же момент Фархат выбил оружие из руки Николая, и его клинок оказался у горла ученика. – Да ты что, щенок, тут балет собрался устроить? Мне больше делать нечего? Николай, от неожиданности не успевший даже испугаться, растерянно перевел глаза на учителя, но выражение лица того не предвещало ничего хорошего. – Ты кто такой и для чего взял в руки оружие? – Фархат сделал шаг вперед, острие клинка скользнуло по шее, оставляя тонкий порез. Глаза бессмертного впились в Николая, не давая сдвинуться с места, и ученик почувствовал, как волны чужого зова захлестывают его сознание. Он отскочил, озираясь в поисках отлетевшего клинка, и чувствуя, как в ответ, срывая все запреты, вырываются давешние желания. – Держи! – Джордано перебросил ему оружие. – Продолжаем! – и краем глаза, уже бросаясь вперед на клинок Фархата, Николай успел заметить хищное удовлетворение на его лице. Он сумел увеличить темп в свою пятиминутку, пропустив лишь пару серьезных ударов. Боли даже не почувствовал. Все заглушали, выпущенные из-под запрета, злость и жажда силы. Если бы ему в тот момент удалось добраться до кого-то из противников, он вряд ли сумел бы остановиться. В следующие парные раунды он настойчиво лез вперед и, кажется, был успешен. Вторая пятиминутка была не столь удачна: он пропустил удар по ребрам, но вновь сумел сдержаться, представив, как вливается в него поток силы. Ему хватило сил на третий круг парных раундов. Только мгновениями представлялось, что тяжелеет рука, и противник вдруг отдаляется. Усилием воли он заставлял себя представить поток поддерживающей его живительной силы. Когда Джордано переворачивал часы на третьем круге, Николай снова потянулся за этим потоком и мир, наполнившийся вдруг оглушительным звоном, поплыл и неожиданно померк. Он потерял сознание… Николай открыл глаза в собственной постели. Солнечные лучи лежали на досках пола, забирались на кровать. Убаюкивающе тикали ходики на стене, показывая без четверти четыре. Ученик прислушался: оба бессмертных были в центральной комнате станции. Фон их эмоций был ровный и спокойный, но Николай отчетливо различал каждого, несмотря на то, что находились они практически рядом. Он что, проспал три с лишним часа? Проспал! Серьезных повреждений ведь не было? Николай в недоумении поднялся, спустил ноги с кровати, оглядел себя, пытаясь безуспешно восстановить утренние события. Сумел лишь отчетливо вспомнить ощущение холода стали у горла, и это воспоминание мгновенно отозвалось всплеском эмоций. Сознание опять предательски начало уходить. В испуге он заставил себя расслабиться, опустился на подушку и закрыл глаза. Дождался, когда окружающий мир вновь стал устойчивым. Черт с ним, он сейчас ни о чем не будет думать. Снова прислушался к происходящему за дверью комнаты. Услышал, как там звякнули посудой. Понял, что как всегда после поединка хочется есть. Войдя через пару минут в центральное помещение станции, он увидел идиллию с чаем и Фархата, ковыряющего ложкой в наполовину опустошенной банке сгущенки. – Доброе утро! – Джордано улыбнулся. – Садись! Все уже давно остыло. Джордано поднялся налить ему супу, – Спящая красавица! – Фархат усмехнулся, наблюдая, как ученик с опаской оглядывает окружающее. – Почему так получилось, что я сделал не правильно? – спросил Николай, садясь за стол и глядя в глаза Фархата. – Все правильно. Ешь! – Джордано поставил перед ним тарелку. – Ты достаточно эмоционален и намеки понимаешь с полуслова, – Фархат, глядя на ученика, почесал себя под подбородком. Николай, непроизвольно напрягаясь, откликнулся вспышкой зова. – Фархат! Остановись, – Джордано поднялся, подошел к Николаю и стал массировать сведенные мышцы спины. – Успокойся, расслабься. Отошел на место, только когда почувствовал, что уровень фона ученика вернулся к норме. – Все, на сегодня хватит. Фархат пожал плечами: – Хватит, так хватит. Только последнее, – он смотрел на Николая, – ты должен научиться управлять уровнем зова по собственной воле, а не под властью обстоятельств и чьих-то провокаций. – Это как? – Николай вопросительно посмотрел на Фархата, потом на учителя. Тот усмехнулся: – Ну, примерно вот так, – Джордано перевел взгляд на Фархата, и ученик ощутил вспышку. Для Фархата это оказалось несколько неожиданно. Он вскочил, жестянка с молоком смялась в руке, но он поймал взгляд тоже поднявшегося на ноги Джордано, и уровень его зова практически сравнялся с уровнем противника. Николай ощутил давление на виски, даже более сильное, чем вчера во время их поединка. Он сжал голову руками и закрыл глаза. Николаю казалось, что сейчас между бессмертными проскочит искра, и тот смерч энергии, что обрушился на него в момент убийства Ляха, прорвется вновь. Но фон начал плавно спадать. Ученик с опаской открыл глаза: вдруг опять окружающее начнет расплываться. Фархат, чертыхаясь, облизывал вымазанные сгущенкой пальцы, Джордано, откинувшись на стуле, переводил дух. – Гад! Продукт перевел. Надо ж предупреждать. – В следующий раз обязательно, – Джордано довольно улыбнулся. – Да, сходи руку отмой, а то все сладкое будет! Фархат оторвался от сгущенки, подняв глаза на Джордано, и неожиданно резко швырнул в него банкой. Сам невозмутимо направился к висящему у входа рукомойнику. Джордано, уворачиваясь, слетел со стула, банка врезалась в угол печи, разбрызгивая остатки молока. – Коль! Подбери учителя с пола! Николай обалдело наблюдал за происходящим, не зная, как на это реагировать. Глядя на то, как с трудом поднимается Джордано, он не выдержал и рассмеялся. – Смейся! Сейчас доешь и пойдешь молоко отмывать! – бессмертный поднял перевернутый стул и сел. – Не пойду, я к нему никакого отношения не имею! – Правильно говоришь, – Фархат зашел в кладовку, достал еще пару банок молока и опустился на свое место. – И не вздумай, когда научишься делать подобное, повторить этот эффектный трюк, если не уверен на сто – двести процентов, что бессмертный перед тобой заведомо слабее тебя, и у него нет никакого режущего предмета. Николай перестал смеяться, смотрел на Джордано. Тот кивнул: – И даже если уверен, все равно не делай. Инициатор удара теряет на этом слишком много сил. Вспомни ощущения после получения силы. Здесь удовольствия чуть, а последствия почти одинаковые. – А в сегодняшнем поединке что получилось? – Да почти тоже и получилось. Фархат тебя испугал, разозлил. Твои реакции ускорились, но и сил ты стал терять больше. Нельзя весь поединок вести на эмоциях, а тем более подпитывать их из источника силы. Джордано вздохнул, глядя на Фархата, открывающего очередную банку молока, и поднялся убрать раздавленную жестянку.
Прокуратурой СССР закончено расследование по делу о систематической задержке выплат заработной платы и грубом нарушении финансовой и плановой дисциплины администрацией предприятия "Чистый мох" Ярославского государственного торфтреста. Директор торфпредприятия Крезов Ф. М. и главный бухгалтер Евгеньев Е. С. привлечены к уголовной ответственности. сообщение ТАСС Труд. 27.03.1937
Во время вечернего сеанса Николаю передали сообщение о необходимости принять данные для капитана Гасанова. Перестроившись на нужную частоту, он некоторое время ждал, когда телетайп начнет выстукивать уже знакомую по предыдущим сеансам колонку цифр, размышляя, что такого могло случиться, раз сообщение пришло по закрытому каналу связи. Потом, глядя на выползающую телетайпную ленту, Николай прислушался, пытаясь определить, где находятся старшие бессмертные. Джордано, похоже, был где-то рядом с домом, а Фархат… Ученик чувствовал его присутствие, только не мог точно определить направление. Выключив аппаратуру, он переписал цифры на листок. Еще раз прислушался. Нет, он не мог сказать, где находится Фархат, видимо, было слишком далеко. Положив листок в карман, он пошел выключить дизель, да и зов Джордано наверняка исходил из дизельного сарая. Учитель действительно был там: наматывал якорь для движка давно задуманного самописца. Николай выключил дизель и выжидающе остановился у верстака, положил перед Джордано листок с принятым сообщением: – Где Фархат? Джордано досчитал витки до ближайшего десятка, зажал пальцем обмотку, посмотрел на принесенный листочек. – На речке был, – он прислушался. – Зря двигатель выключил. Может еще придется работать. – Что это может быть? – Откуда я знаю? – Джордано с интересом взглянул на ученика. – Ты чего-то боишься? Николай опустил глаза, промолчал. Джордано усмехнулся: – Иди, отдай бумажку. Ученик спустился к реке. Зов стал ощущаться четче, и Николай с ходу повернул в сторону порогов. В густых сумерках он не сразу увидел бессмертного. И только присмотревшись, заметил силуэт Фархата, стоящего лицом к заводи на камне посреди бурлящего, срывающегося вниз потока. Тот никак не прореагировал на появление молодого бессмертного. Чертыхаясь, перепрыгивая с камня на камень и рискуя сорваться в воду, Николай добрался до границы первого порога и остановился у пенной, белеющей в темноте кромки воды. Фархат все еще делал вид, что его не интересует присутствие Николая. Ученик вздохнул. Из-за шума воды звать Фархата было бесполезно, а в темноте перепрыгнуть по камням к Фархату и не упасть в воду было практически не реально. «Гад!» – почти беззлобно, просто как факт, мелькнуло в голове ученика. – «Его ж бумажка и намокнет, если в воду слечу!» Николай еще раз вздохнул. Шлепнуться в воду перед Фархатом было бы унизительным. Ученик знал, что это ребячество, глупость. Но и то, что делал сейчас старший бессмертный, было, по меньшей мере, глупостью. С чего бы Николай без дела пошел его искать? Следовало развернуться и уйти, гори оно все ясным пламенем. Но в сообщении наверняка было что-то важное. И наверняка оно требовало ответа. Николай присмотрелся к едва различимым в темноте камням и прыгнул. На последнем валуне он поскользнулся, Фархат успел его поймать и за шиворот втащил на свой камень. – Что случилось? – голос бессмертного звучал буднично, как будто они встретились мимоходом. – Вам сообщение, – Николай протянул записку. – Черт! Погоди. Фархат чиркнул спичкой. Водная пыль, поднимающаяся над порогами, напитала воздух влагой и, едва вспыхнув, огонек погас. – Черт! – повторил Фархат. Он еще пару раз повторил попытку зажечь огонь. Следующая тирада была более откровенной. Он поднял глаза на Николая: – Цифры помнишь? Ученик задумался. Произнес первые четыре числа, еще помолчал: – Нет, больше не помню. В конце, кажется, 4738 и 3275. Фархат вздохнул. – Идем на станцию! – на секунду приостановился, услышав презрительное хрюканье мальчишки. – Ну уж, извини! Я не люблю, когда мне мешают. Он обошел Николая и перепрыгнул на ближайший камень по направлению к берегу. Николай едва успевал за бессмертным, который, казалось, видел в темноте, как кошка.
Необходимо помнить и никогда не забывать, что капиталистическое окружение является основным фактом, определяющим международное положение Советского Союза. Помнить и никогда не забывать, что пока есть капиталистическое окружение, - будут и вредители, диверсанты, шпионы, террористы, засылаемые в тылы Советского Союза разведывательными органами иностранных государств, помнить и вести борьбу с теми товарищами, которые недооценивают факта капиталистического окружения, которые недооценивают силы и значения вредительства. Из доклада т. Сталина И.В. на Пленуме ЦК ВКП(б) Комсомольская правда. 29.03.1937
Когда они вернулись на станцию, Джордано уже включал передатчик. Хан, не останавливаясь, прошел к телетайпу и оторвал ленту сообщения. Сел к столу. Минут через пять он скомкал ленту, бросил в жестянку, заменявшую пепельницу, и некоторое время сидел, сосредоточенно глядя на бумажный комочек. Потом поднял глаза на выжидающе застывшего у окна Николая. – Давай сюда твою бумажку. Листик с переписанными цифрами последовал за лентой, Фархат, не спеша, достал папиросы, закурил, поджег бумажки с сообщениями и еще некоторое время сидел молча, глядя на догорающую бумагу. Загасил окурок о край банки. – Коль! Сходи, выключи дизель. Сеанс – завтра утром. Николай отделился от стены. Взглянул на кивнувшего ему Джордано и, не оглядываясь, вышел. Джордано выключил передатчик, подошел к столу и опустился на стул. – Ну, и? Хан поднял на него глаза. Грустно усмехнулся: – Похоже, мой герой свалял дурака. Джордано молча продолжал смотреть на Хана. – Провалил капитан операцию. Упустили банду. – Что ты мог сделать? – Нельзя их было выпускать в горы. – Ты, что ли, руководил операцией? Хан отрицательно мотнул головой. – Нет. Местные принимали решения сами, но свалят на меня. – С чего ты взял? Хан молчал. – Есть что-то еще? – Две недели назад арестовали командующего N-ским округом и пару его командиров дивизий. Джордано удивленно поднял брови. – Один из этих комдивов знает о моей сущности еще с 19-го. Дважды помогал мне с документами. – Он может о тебе ляпнуть на допросах? – Да нет, там не до меня будет. Дело в его девчонке и моей глупости. Не ожидал от себя такого. – Хан криво усмехнулся и закурил еще одну папиросу. Хлопнула дверь, вернулся Николай. Джордано посмотрел на ученика: – Коль! Погуляй с полчаса. Николай вспыхнул, обвел взглядом бессмертных и ушел, хлопнув дверью. Хан обернулся, посмотрел на дверь и вздохнул. – Что за девчонка? – Тебе это тоже ни к чему. Ну, сменю реализацию! – Хан поднялся и подошел к окну. Открыл форточку и остался стоять, отвернувшись от Джордано. – Ни к чему? – в голосе хозяина звучал откровенный сарказм. – А тебе не кажется, – он поднялся следом и почти вплотную подошел к Хану, – что в случае твоего провала, нам с Колькой тоже придется менять реализации. Только в отличие от тебя у меня нет сейчас и здесь никакого канала для получения новых документов. Если меня возьмут, то выйти на изготовителя Колькиных документов – это дело времени. Так, что придется бежать из страны, и мальчишке тоже. Что он будет делать в Турции с его коммунистическим бредом в голове, не зная языков и без гроша в кармане? – В лучшем случае сидеть в тюрьме, – Хан отвернулся от окна и впервые за вечер улыбнулся. – А что тебе даст сохранность моей текущей сущности? – он выбросил окурок в окно и вернулся за стол. – Мою реализацию и так пора менять. Документы Николая не выдерживают никакой критики. На них просто никто внимательно не смотрел. Я рассчитывал на тебя. – Это я должен был сделать в знак благодарности за то, что ты меня вчера шлёпнул и завтра рассчитываешь сделать это еще раз? – Извини, а ты что ничего не хотел с меня стребовать за свое такое быстрое согласие на эту игру? Хан ухмыльнулся: – Да, я предполагал немного пошантажировать тебя вашим с учеником бедственным положением, если б ты сам не начал разговор о документах. – Так сделай это сейчас. – Теперь это почти бессмысленно. Самому придется документы доставать. Тебе я ничего не смогу подготовить. – Почти… Что тебе нужно, чтобы спасти реализацию? – То, что я уже не успею сделать. – Хан вздохнул. – Нужно найти основную группу, которую прикрывали люди Ляха. Джордано ухмыльнулся: – Так найди ее! Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу. Хан отвел глаза: – Ты сошел с ума. – Хан! Я думаю, современные тюрьмы немного комфортабельней средневековых, – глаза Джордано смеялись. – Идиот! Ты соображаешь, что говоришь? – Если это не займет много времени, и ты выведешь из-под удара мальчишку, то я могу попробовать. Хан молчал. – Я пойду, позову Николая. Обсудим детали. – Джордано поднялся. – Да погоди ты! – Хан вскочил и заметался по комнате как загнанный зверь, – Это все может оказаться бессмысленным, будь ты трижды резидентом! – он вновь остановился у окна спиной к Джордано. – Из-за генеральской девчонки? Хан помолчал и тихо произнес: – Да! Джордано хмыкнул: – А сейчас, ты бы повторил свою глупость? Хан молчал. – Значит тоже: «Да»? Хан обернулся и со злостью сказал: – Да! Ты это хотел услышать? Вдруг он как-то сник. Вернулся к столу и сел, закрыв лицо руками. – В начале двадцать пятого мы с Василием пересеклись в Туркестане. Он тогда был командиром полка. Познакомил меня с женой и дочерью. Его жена была изумительной красоты женщиной. Катюшке было лет шесть. Они приезжали из Ташкента в часть. А через два дня, возвращаясь в город, нарвались на засаду. Спасти удалось только девчонку. Глаза Джордано изумленно расширились. – Тогда все становится на свои места. – Что становится, – не понял Хан. – Почему красному удалось уйти. Мой зятек был вне себя! Хан поморщился и ошарашено посмотрел на Джордано: – Твой зятек? Начальником штаба у Ибрагим-бека был муж Елены? Джордано кивнул и засмеялся: – О боги, как тесен этот мир! Хорошо все же, что мы тогда не встретились! А командир отряда басмачей, захвативших женщину, ползал у Константина в ногах и уверял, что красный был шайтаном, что в него попали три раза, он упал, а потом поднялся, подхватил бабу и девчонку и ускакал. Сам он шайтаном не оказался. Хан усмехнулся: – Да уж! Встреться мы тогда… Я тогда убивал безо всякой оглядки на правила, – он помолчал, – А попали в меня два раза. Одна пуля досталась Софье. Я ее не довез. Она умерла в степи. Некоторое время они сидели молча. Джордано встал, сходил в кладовку и вернулся со стаканом спирта. Отлил половину во второй стакан. – Тебе разбавить? Хан отрицательно мотнул головой. Джордано протянул ему стакан. Они выпили, не чокаясь. Джордано вернулся на место, сел и, усмехнувшись, произнес: – Теперь Катерина выросла и стала похожа на мать, а ты забыл о том, что тебе не двадцать пять и даже не первая сотня. – Заткнись! – кулаки Хана сжались. Он в бешенстве смотрел на Джордано. Дверь хлопнула, и в комнату влетел Николай: – Что тут у вас происходит? – Коля! Не лезь не в свое дело, уйди. Когда будет нужно, мы тебя позовем, – голос учителя был холодным, но уровень его зова почти не превышал обычного состояния. Лица Хана ученик не видел, но, видно, почувствовал, как начал спадать поток выплеснувшихся наружу эмоций. – Уйди! – повторил Джордано. Ни слова не говоря, Николай вышел. – Налей еще! – Хватит с тебя, а то озвереешь еще. – Скотина – ты! – Угу! И белогвардейская морда. – Скорее белогвардейский прихвостень, – Хан неожиданно улыбнулся. – Кстати, о русском лекаре Ибрагима среди местных ходили легенды. – Спасибо. Вот уж не думал, – на губах Джордано мелькнула грустная улыбка, а глаза на мгновение стали отрешенными. – Я их просто лечил. Чем было. Они опять молчали. Наконец Хан продолжил. – Понимаешь, какая-то мразь, позвонила в институт декану Катиного факультета и сообщила об аресте. Девчонку вызвали. Она в кабинете хлопнулась в обморок. А на следующий день собрали собрание, чтобы исключить ее из комсомола… – А ты влез? Хан кивнул. – Исключили? Хан улыбнулся: – Нет! – Герой! Хан молчал, только уровень его зова опять стал подниматься. «О боги! Он, погоже, действительно влюбился. В восемнадцатилетнюю девочку!» Джордано знал, что, несмотря на то, что Хан никогда не отказывал себе в удовольствии приударить за хорошенькими, что смертными, что бессмертными мордашками, у него была женщина, которую он любил всерьез. Джордано ни разу ее не видел и не знал, как ее зовут. Знал лишь имя ее последней реализации, услышанное от молодого бессмертного, вернувшегося в Петербург после Крымской кампании, и зверски избитого Ханом, пытавшимся узнать, что случилось с бессмертной сестрой милосердия. Когда же выяснилось, что она была на затопленном англичанами транспорте с ранеными, казалось, он сошел с ума. Больше года Хан пил горькую, лез на рожон на каждую подворачивающуюся саблю и угробил три реализации. Потом его понесло на Кавказ, где дебоши и пьянки сменяли дерзкие до наглости вылазки, за одну из которых он получил золотое георгиевское оружие. При штурме Гуниба он таки нарвался на чеченскую пулю и исчез на несколько лет… – Извини! – Джордано вздохнул и, поднявшись, отошел к окну, опустился на лавку. – Делать то, что будем? Хан все еще обижено молчал. – Если эта девочка для тебя что-то значит, то спасай реализацию. – Да, причем тут девочка! Она еще ребенок, дочь друга. Ты меня за идиота поведшегося на юбке держишь? У Джордано не возникло желания даже ухмыльнуться в ответ на его оправдания. Он откинулся к стене, закрыл глаза и ждал. – Ладно, зови мальчишку… Вот как ползу, так и отражаю!
21 марта с. г. весь трудовой Париж пришел отдать последний долг жертвам фашистской провокации. В шествии участвовало около 1 миллиона человек во главе с руководством Всеобщей конфедерации труда, Центрального Комитета Коммунистической партии, Центрального Комитета Социалистической партии, Парижского Комитета народного фронта. Комсомольская правда. 29.03.1937
Николай бежал по кромке гряды, стремясь не увеличивать разрыв между собой и преследующими его милиционерами на расстояние большее винтовочного выстрела. В висках стучало, смертным наверняка было хуже, они начали отставать. Он остановился, перевел дух, огляделся. Кажется это то место, где можно начать спуск: люди вряд ли сходу решатся спускаться следом, а мишень из него будет отличная и пропасть такая, что лезть за трупом, тем более на ночь глядя, не будут. Он очнулся глубокой ночью. Попытался пошевелиться, и тело закричало от боли. Замер. Осторожно втянул воздух. Ребра точно были поломаны, но раз не было судорог, значит, он не умирал. И на том спасибо. Но его проблемы на эту ночь еще далеко не кончились. «Падать тоже надо уметь. Что, интересно, еще поломано, и сколько времени теперь уйдет на регенерацию?» Осторожно, стараясь глубоко не дышать, Николай оторвал от земли лицо, голова нестерпимо звенела, а во рту ощущался привкус крови. В расщелине было совершенно темно, перед глазами плавали только радужные пятна, как будто он вновь ничего не видел. Как спасительно память умеет, кажется, навечно забывать прошлое, но вдруг все возвращается липким, как теперь, страхом. «А если это не ночь?» Стоп. Он закрыл глаза. Нужно успокоиться, забыть о боли и трезво оценить обстановку. Ничего плохого с ним не случится, просто не может теперь случиться. Он выровнял дыхание, дождался, когда успокоилось бешено заколотившееся сердце. Не открывая глаз, попытался приподняться на руках. Получилось. Встал на четвереньки и сел. Конечности были целы, а вот внутри… Его стошнило какой-то гадостью с кровью и желчью. Голова закружилась, и он опять упал лицом вниз. Когда во второй раз открыл глаза, перед носом в сером мареве проступали стебли темной засохшей травы и тоненькие зеленые стрелочки. Рассвет! А он так и лежит у подножия обрыва. Который теперь час? Если кто-то остался караулить, то может увидеть, что он шевелится. Тогда все пропало. Он же клятвенно обещал учителю и Фархату, что сделает всё, как договорились! И так неудачно упасть! Медленно, очень медленно он приподнял голову и посмотрел в сторону протекавшего по дну расщелины речушки. Оказывается он на самом краю. Чуть сдвинуться и можно упасть в воду. Речка, наполненная талой водой, была достаточно полноводна, да и скорость приличная: шум воды наполнял всю расщелину. И он соскользнул в воду. Если наверху кто-то и есть, то не пялится же он в такую рань на валяющийся внизу труп! Его действительно потащило вниз. Николай не сопротивлялся. Если кто-то за ним и следил, пусть подумает, что труп просто сам собой съехал в воду. В трехстах метрах от места падения был невысокий водопад, внизу круглое глубокое озерцо. Здесь надо было все сделать аккуратно. Николай поднырнул, сместился к центру потока, вытянул вперед руки и вместе с потоком, даже успев оттолкнуться от края, спрыгнул вниз. С силой, загребая руками, опустился к самому дну вслед за течением от оказавшегося в озере водоворота, затягивающего часть воды в пещеру. Только бы не дало себя знать давешнее сотрясение мозга. Но, слава богу, все обошлось. Держась у самого дна, он подплыл к скальному выступу, нависавшему над водой, и выбрался на берег. С вершины обрыва здесь его не будет видно. Нужно только дождаться темноты и можно уходить. Через десять минут сидения на берегу, он понял, что это простое решение не слишком удачно. Тяжелая зимняя одежда начала превращаться в ледяную корку. Еще немного и он тоже промерзнет насквозь, превратится в сосульку. От холода ведь тоже умирают! Николай представил, как его «свежезамороженное» тело втаскивают на станцию, и… Он оттаивает! Это могло бы быть смешно. Только сколько времени он продержится в сознании на этом холоде? Нужно уходить. Но бессмертный не сдвинулся с места. Что-то его останавливало. Что-то было вчера такое из-за чего никуда нельзя уходить от этого озера. Голова отказывалась думать, начало клонить в сон. Он встал, не гнущимися пальцами стал стаскивать с себя одежду, горные ботинки. Когда полностью разделся, на удивление стало теплее. Немного попрыгал, подвигался. Сон отступил. Он выкрутил рубаху, штаны, разложил на камнях, вылил воду из ботинок. Рассчитывать на то, что вещи высохнут, не приходилось. Солнце в эту дыру не попадало даже днем. Делать было хронически нечего, а помочь могло только движение. Николай решил начать с привычной дыхательной разминки. Сознание понемногу приходило в норму, да и холод почти не чувствовался. Что же вчера случилось такое, что не давало покоя? И вдруг Николая осенило: собака, лаяла собака. Он остановился, прислушался. Людей с собаками придется ждать здесь. Оставлять следы вдоль берега нельзя. Он огляделся. Крохотное известняковое плато под карнизом, дальше из озера вытекал ручей, подмывающий голую скальную породу. На другой стороне потока россыпь крупных камней. Совершенно открытое пространство, хорошо просматривающееся сверху. Спрятаться некуда. Оставалась вода. Сколько времени он может провести в ледяной воде? Николай обреченно смотрел на озеро. Кажется, придется утопиться. Еще б придумать, как потом этому утопленнику выбраться на берег. «А водоворот? Там должно быть есть пещера?» «Нет! Без света ты из нее никогда не выберешься!» «А со светом выберешься, как же! Нужно аккуратно, держась вдоль стеночки?» «Бред!» «Надо попробовать» Николай спешно начал натягивать обледенелые вещи. «Интересно, как потом в этом выгрести против течения?» – он остановился, задумался, – «Сколько теперь может быть времени? И где милиционеры?» Бессмертный посмотрел вверх. Внизу, в ущелье было сумрачно, солнце тут показывалось разве, что когда было в зените, но узкая кромка противоположного склона была освещена. «Часов семь… Или восемь?» От места его вчерашнего падения до входа в ущелье было около часу хода, это если знать где он находится. Поиски могли занять часа два. До захода солнца в момент падения оставалось не больше получаса. Так, что добраться до ущелья вчера люди не могли даже с проводником. Николай удовлетворенно усмехнулся: погонять народ по горам он умудрился на славу. Правда, теперь, пока сюда доберутся, наступит полдень. Искать труп или его следы оперативники будут не меньше трех – четырех часов. Так, что все может затянуться и до завтрашнего утра. Это была катастрофа. Он точно подохнет от переохлаждения, даже если пещера в скале есть, и он в ней спрячется. «Ладно! Джордано говорил, что так быстро не умирают. Искать пещеру, так искать. Главное не сидеть на месте» Он не стал надевать ботинки и бесполезный, намокший кожух, нацепил лишь ремень с притороченным ножом. Еще раз огляделся. С его стороны у берега торчал приличных размеров валун, разделяющий поток на две части. Одна уходила в водоворот, а другая вытекала из озерца. Весенний поток был силен и полностью покрывал пороги, отделяющие один берег речки от другого. Бессмертный подсунул кожух под камень в воду. С противоположного берега его видно не будет. Люди же, если сюда доберутся, вряд ли будут перебираться на эту сторону: вымокнешь только, а берег под скалой пустой, и бурлящую, уводящую вниз воронку с того берега должно быть хорошо видно. Он разбросал башмаки: один оставил на своем берегу, а другой закинул на противоположный, и решительно нырнул в воду. Минут через пять он вернулся. Выбрался на берег и некоторое время лежал без движения, отдыхая. Оказалось, подземный поток вначале попадал в небольшую полость, над которой был воздушный колокол. Но там из-за низкого потолка можно было лишь едва высунуть голову. Дальше вода проваливалась куда-то вниз, проход был слишком узким для человека. Николай попробовал в него протиснуться, едва не застрял и как пробка выскочил на поверхность подземной камеры. Единственным достоинством этой первой пещерки было то, что под водой четко было видно светлое пятно выхода наружу. Отдохнув, бессмертный поднялся и огляделся вокруг. Чертыхнулся, увидев показавшийся из-за камня кожух. Пришлось опять лезть в воду, собирать камни, набивать ими ставшую помехой верхнюю одежду. Наконец неподъемный кожух он спустил на дно у входа в подземное русло. Поднялся на берег и критически осмотрел результаты. На глубине в полтора человеческих роста белело нечто, похожее на застрявшее туловище. Головы и конечностей видно не было, но в темной воде вряд ли приходилось ожидать увидеть что-то более определенное. А так все было вполне реалистично. Николай взглянул на противоположный склон. Солнце осветило его почти до половины. Все, тянуть дальше было нельзя, нужно было уходить.
Закончить в 1937 г все производственные цехи автозавода им. Сталина с доведением производственных мощностей автозавода до 100 тысяч грузовых автомашин и 15 тысяч легковых машин и строительство кузнечного, литейного и кузовного цехов на заводе им. Молотова, с доведением производственных мощностей до 200 тысяч грузовых автомашин и 50 тысяч легковых машин... Из народно-хозяйственного плана СССР на 1937 г. Комсомольская правда. 30.03.1937
В густых сумерках, когда темнота полностью прикрыла вход в подземное русло, и лишь светилось глубоким аквамарином небо над ущельем, на поверхности воды появилась голова. Человек осторожно, без единого всплеска, прижимаясь к скале, выбрался на берег. На противоположном берегу горел огонь. Двое сидели у костра спиной к Николаю. Бессмертный опустился за валуном, прислушался. Некоторое время было тихо, лишь продувающий ущелье сквозняк доносил запах варящейся над костром похлебки. Это было настоящим издевательством. Спазм свел желудок так, что казалось невозможно терпеть. Но мало ли, что ему казалось. Вот с утра он думал, что не переживет этот холод. И ничего, живой пока. Сознание, правда, пару раз за день терял в этом чертовом каменном мешке, а теперь двигался как сонная муха в замедленном кино, но его организм как-то умудрился подстроиться под окружающие условия. Зачем смертные остались на берегу ночью? Нужно было подобраться поближе, послушать. Вдруг один из людей поднялся, помешал варево. – Давай котелки! Готово. Голос на удивление слышался четко, и бессмертный остался за своим укрытием. Люди разлили похлебку, принялись есть. – И чего Макарычу надо было нас тут оставлять. Утопленник то не всплывет. Видел, как его в расщелину затянуло. – Да, он говорил, что завтра какой-то краевой эксперт подъедет. Труп вытащить попытаются. – Эксперт, не эксперт. Что искать? – Доктор говорит, что парень живой был. Труп бы в воду не сполз. – Там на камнях видел, сколько крови натекло! Может, не сразу умер, но кто ж после такого выживет? – Это их дело. Пусть ковыряются. Гляди, что и найдут. Мужики замолчали, только звякали ложки. А замершему в напряжении Николаю расхотелось даже есть. Придется освобождать от камней кожух. Это, правда, было не к спеху. Ночь длинная, можно подождать пока милиционеры уснут. – А Аванес, то! Кто ж о нем и подумать мог? Такой мужик… – Да! Всяко, видишь, бывает. А может, и не они это вовсе. Начальству надо по делу отчитаться. – Да, что ты мелешь! Не они! Ты видел Аванеса, когда его брали. Чего он драться полез? И парень сразу деру дал, когда мы на станцию пришли. – Не знаю, – в голосе человека слышалось сомнение, – Аванес всю гражданскую, говорили, прошел. Кто б сдержался, когда тебе такое предъявляют? А парень испугался, вот и сбежал. – Испугался! А зачем оружие забрал? – Ну, и забрал. Ни разу ведь не выстрелил, а мог. – Ружье нашли? – Куда ему деваться! У водопада в камнях застряло. Мужики говорили еще о чем-то, спускались к воде вымыть посуду. Николай сидел, сжавшись у камня, и уже ничего не слушал. Как он оказался в этом дурацком положении? А Джордано теперь – враг народа. Зачем все это понадобилось Фархату, и почему на это согласился учитель? Николай так и не понял до конца плана Фархата, не понял, какая была необходимость так рисковать учителю, да и ему… Он слишком устал и не мог ни о чем связно думать. Осталась только непонятная горечь и граничащее с безумием упрямство: он все же сделает все, как обещал, чего бы это ему не стоило. Бессмертный дождался, когда люди уснули. Спать, то должен был один, а другой должен был караулить, но приведений он видно не боялся, так что через пятнадцать минут после напарника караульный спал сном праведника. Николай вошел в воду и вновь нырнул к входу пещеры. С трудом, но освободил кожух от камней, потом протиснулся в первую камеру, всплыл на поверхность воздушного мешка. Немного передохнул и опять погрузился в воду. Опустившись на самое дно, к воронке, затягивающей воду вглубь горы, он протиснул одежду внутрь. Непослушная напитавшаяся водой шкура вначале не хотела сворачиваться и, казалось, застрянет в узком проходе. Потом воронка чмокнула, и добыча утекла внутрь горы. Бессмертный развернулся и из последних сил выгреб против течения. Выбравшись на берег, Николай упал животом на камни. Голова была свинцовая, сердце молотом колотилось в горле, он понял, что сил теперь действительно не осталось. Но для него эта ночь только начиналась, и уйти ему надо как можно дальше от этого места. Он тяжело поднялся и, скрываясь в тени скалы, подошел к порогу, отделявшему озеро от вытекающего из него ручья. Оглянулся на спящих у догорающего костра людей. Все было тихо. Николай посмотрел на темную воду. Нет, с ходу можно поскользнуться. Он опустился на землю, спустил ноги в воду, нащупывая устойчивые камни, начал подниматься. И не удержался. Нога соскочила, его потащила вода, и беглец во всего маху шлепнулся в воду. Всплеск показался подобным грому, бессмертный, даже не пытаясь подняться, прижался к камням. Лишь бы его не потащило дальше! Краем глаза Николай видел, как у костра задвигались тени, огонь вспыхнул ярче. Кто-то с факелом ходил по берегу. Он не слышал, о чем переговаривались люди, так от усталости и страха стучало в висках. Вскоре все успокоилось: факел погас, тени у костра затихли. Выждав еще некоторое время, Николай, не поднимаясь на ноги, на руках выбрался на середину ручья и так: то перебирая руками по дну, то почти плывя, стал удаляться от злополучного озера.
Полиция продолжает производить аресты членов раскрытой шпионской организации, в которой участвовало много троцкистов из ПОУМ. Валенсия. ТАСС. 19.06.1937
Тонкие стебли качались у лица, орали кузнечики. Огромная стрекоза зависла в воздухе над ближайшим стебельком цикория. Запах полыни, тёрпкого степного зноя и близкой реки кружили голову. Вдалеке кричали мальчишки купающие лошадей. Сквозь кружево тополиной кроны было видно, как огромное кучевое облако медленно трансформируется из носорога в собаку, у которой на месте ушей отрастают лебединые крылья. Двигаться не хотелось. Он будет плавиться на этом берегу день, неделю или вечность, а ночью, когда в воде отразятся звезды и лунная дорожка побежит в бесконечность, можно будет погрузиться в парную воду, забыв о запахе реки и остывающей от жара степи, и стать частью бесконечной вселенной. И тогда стоит протянуть руку, и коснешься огненной поверхности шара кипящей плазмы, где просочится темное горячее пятно, вспухнет, прорвется языком протуберанца. И вот уже его язык тянется к руке, обвивает тело и тянет в пучину термоядерного котла. Он пытается вырваться, закричать, и неожиданно понимает, что это не огненный шар Солнца, а всего лишь вспучивающийся темный пузырь на месте головы врага, и его мозг и тело сейчас затопят волны силы. Бессмертный вздрогнул, резко открыл глаза и тут же зажмурился. Белая гора облака успела распасться на мелкие тучки, лебединые крылья растянулись в тонкие прозрачные белые перья. Солнце било по глазам, а зов приближающегося Хана давил на нервы. Итак, это Хан. Всего лишь Хан. А он плевать хотел на Хана, на тысячу Ханов! За последние три месяца он смертельно устал от Хана. Образ привидевшегося бреда опять неожиданно ярко встал перед глазами. Джордано приподнялся на песке, высунув голову из густой травы, встряхнул головой как лошадь, отгоняя наваждение. Заставил себя не обернуться к резвящемуся как пацан другу-противнику. Нервишки явно сдавали, похоже, он переоценил свои возможности, и Хан был прав, когда не хотел принимать его предложение. Хотя теперь, когда все получилось в сущности как нельзя лучше, нужно только дождаться отъезда Хана и попытаться забыть все как дурной сон. Уровень зова стал спадать. Хан удалялся. Джордано вздохнул, забрался глубже в заросли ивняка и травы и, опустившись животом на песок, закрыл глаза. Ему ведь даже упрекнуть Хана не в чем. Свою часть действа тот реализовал на удивление корректно, ни разу не унизив противника. Джордано и побили то всего пару раз, считая ту драку, что произошла при задержании. А потом была честная интеллектуальная игра и, если кто и применял запрещенные приемы, то это был он сам. Хан лишь бледнел, откликался вспышками зова и в его глазах застывал холод. Так, что позавчерашний расстрел бывшего эсера, а потом красного пропагандиста, почему-то оказавшегося завербованным английским агентом, был вполне обоснованным концом Аванеса Саркисяна. Любая власть ведь вправе уничтожать своих идеологических противников. Джордано опять перевернулся и сел. Спать больше не хотелось. И отгонять недавние воспоминания он больше не мог.
...
Нужно было отдать должное бюрократической машине карательных органов советской власти. Оперативность была такой, что позавидуешь: в четверг объявленный приговор реализовали без проволочек в пятницу. В два часа последовала команда на выход. То, что все приближается к концу он понял еще в обед, когда не получил обычную миску баланды. Его и четверых заключенных без вещей вывели под усиленной охраной во двор тюрьмы и запихнули в фургон с надписью «Хлеб», внутри которого была оборудована клетка. В фургоне было темно, и он так и не рассмотрел лиц своих попутчиков. Наверное, они были из тех двенадцати, кому вместе с ним выносили приговор. Люди сидели молча. Один вначале что-то бубнил: то ли молитву, то ли причитание, но кто-то с угрозой пнул его в бок, и человек замолчал, только изредка слышались сдержанные всхлипывания. Ехали часов пять. Куда-то заезжали, останавливались, в клетку добавляли очередных жертв. Джордано сидел в углу фургона, прижавшись спиной со связанными руками к прутьям решетки, и почти безуспешно пытался загнать себя в гипнотический транс. Мгновениями ему удавалось расслабиться, очистить сознание от мрачной действительности, но ужас и безысходность, исходившие от окружающих людей, давили на психику. Готовое к бою тело бунтовало против сознания, приказывающего терпеливо дождаться конца игры. И ведь что стоило сбросить эти дурацкие веревки, развязать остальных. Сколько будет охранников там, на месте: взвод, не больше? Какую угрозу им представляют эти связанные люди? А он, неужели он не успеет справиться с этими наверняка не готовыми к реальному отпору конвойными? Да, и эти… помогут. Сколько человек при побеге погибнет? Это уж точно мелочи! Смерть в бою уж верно не сравнить со смертью на бойне. Джордано закрыл глаза, заставляя себя в очередной раз расслабиться. Откинул голову к решетке и глубоко вдохнул. Взбешенные чувства тут же вздыбились от вони давно не мытых тел и запаха свежей крови (кто-то, видно, сопротивлялся перед тем как его сюда загнали). Бессмертный скрипнул зубами в бессильной ярости: нет, он не выпустит на свободу зверя, сегодня он никого не убьет, даже не попытается этого сделать. А эти люди, так или иначе, вольно или не вольно – враги или жертвы нынешней власти, и он не будет вмешиваться. Власть вольна распоряжаться их жизнью и судьбами, как католическая церковь была вправе распорядиться жизнью своего врага. «Но ты же отомстил?» «Церкви я никогда не мстил! Только конкретному человеку! И не за подпись под решением трибунала» «А ты уверен, что дожил бы до сегодняшнего дня, если бы он тебя не продал?» – Джордано аж дернулся от этой крамольной мысли. «Об этом в следующий раз». «А если бы здесь были Лена и Константин» «Ну, уж этого … я бы точно не кинулся вытаскивать! Он свой сук заслужил. А Лены здесь, слава богу, нет». Машина, урчавшая на крутом подъеме, вскоре остановилась, очевидно, на КП. Хлопнула дверца. Фургон дернулся, проехал еще метров пятьдесят и опять встал. Протопали шаги конвоя, щелкнул замок фургона. Двое с автоматами вошли внутрь. Клетку открыли и приказали выходить по одному. Фургон стоял у кромки карьера. Приговоренного подводили к площадке на краю обрыва и ставили на колени лицом к обрыву. Исполнитель приговора стрелял в голову. Джордано был шестым. Он попытался на мгновение раньше времени упасть вниз, но, распрямляясь, почувствовал, как пуля обожгла между лопаток. Земля провалилась. Очнулся он на берегу речушки. Воняло сыростью, над головой неслись разорванные тучи: то заслоняя, то вновь открывая бледный диск луны. Все окружающее пространство звенело от слишком близкого присутствия другого бессмертного. Сдерживая все еще бьющееся в судорогах тело, он окончательно открыл глаза и попытался подняться. – Лежи! – сильные руки удержали его движение. Хан сидел перед ним на корточках и смотрел с непонятной тревогой. – Сволочь! – рот наполнился кровью, накатила очередная волна, выворачивающая наружу все внутренности. Хан прижал его к себе, удерживая голову так, чтобы Джордано не залил себя и подстилку, а потом, когда пройдет спазм, мог свободно вздохнуть. Джордано неосознанно вцепился в руку Хана. Пытка продолжалась минуты две, и когда Хан уложил его, сил совершенно не было. Хан высвободил свою руку, ободряюще улыбнулся: – Все! Только помолчи. Джордано закрыл глаза. Хан притащил из реки воду и начал его обтирать. Потом бросил тряпку и выругался. На вопросительный взгляд Джордано сказал: – Тебя надо выкупать. Козлом воняешь. Джордано слабо усмехнулся и одними губами произнес: – Не на курорте был. – Я тебе сказал, помолчи! Хан поднялся и опять куда-то ушел. Джордано попытался поднять голову и проследить за Ханом, но опять накатила волна, и он едва сдержался, опустил голову на землю. Вернулся Хан, присел на корточки, опять вытер Джордано губы. – Ты русского языка совсем не понимаешь? У тебя вмятина в голове, рожа еще вся синяя. Джордано молчал. Смотрел на Хана. – В пять утра ты должен быть как огурчик, ну самое позднее в шесть. Иначе вся станица наш приезд обсуждать будет. А Ивановне тебя в таком виде показывать нельзя. Хан вздохнул. Джордано больше не пытался двигаться. – Я тебя перенесу в воду. Постарайся не двигать головой. Через пятнадцать минут Хан затащил вымытого и переодетого Джордано на заднее сиденье видавшего виды «Опеля». – Лежи, не вставай. Будет тошнить, делай на пол, чтоб не вымазаться. – Кто ж такая эта твоя Ивановна, что ты так ее боишься? – длинна фраза почти не вызвала последствий, только в голове продолжало звенеть. Хан понял, что Джордано уже стало лучше, и улыбнулся: – Узнаешь! – захлопнул дверцу, вернулся на берег. Джордано закрыл глаза. Как они отъехали, он не запомнил, чувствовал только, что машину трясет на ухабах разъезженного степного проселка. Потом выехали на тракт, и он окончательно уснул. Проснулся от возобновившейся тряски, когда начало сереть. Хан даже не обернулся, сосредоточенно объезжая рытвины. Въехали в балку. Хан остановил машину, достал из ящичка на передней панели бумаги и протянул Джордано. – На! Это тебе на ближайшую неделю. Потом приедешь в город, получишь уже свои. Джордано открыл паспорт, потом развернул командировочное удостоверение некого Филиппа Григорьевича Янделя, деятеля из райпотребкооперации. Филипп Григорьевич объезжал деревни, собирал заявки на мануфактуру за сданные колхозниками молоко и мясо. Условия были грабительскими, но в обычных магазинах не было и этого, да и денег у колхозников практически не было. Хан дождался, пока Джордано перелистал документы, перекинул из-под переднего сидения потертый портфельчик, набитый бумагами. – Это тоже тебе. Учти, Филипп Григорьевич – реальный человек. Мне нужно вернуть ему бумаги. И чтоб договоры заключил. Так, что на месте не сиди, не волынь. Джордано вопросительно взглянул на Хана. – Я ему с любовницей отдых организовал, а он бумагами поделился. Теперь дальше. Ивановна, Анастасия Ивановна – мать генерала Василия и бабка Кати. Я здесь достаточно часто бываю. Тебя подобрал по дороге. – Ты не осторожен, – Джордано усмехнулся. Хан всем телом обернулся к заднему сиденью: – Послушай! Моя шпага всегда к твоим услугам! – Джордано почувствовал, как угрожающе нарастает уровень зова Хана, готовый вырваться из-под контроля. – Ты совсем сошел с ума? – Джордано прижал пальцы к вискам. Голова начала предательски раскалываться. Он не мог сосредоточиться. Хан хлопнул глазами, приходя в чувство. Его фон резко вернулся к норме. Чертыхаясь, он отвернулся и опустил голову на руль. Джордано с облегчением откинулся на сиденье. – У меня, между прочим, даже ножа нет, не то что шпаги. Так что, это моя голова полностью в твоих руках. – Извини! – Хан поднял голову, его голос звучал глухо, – Твое оружие в багажнике. Некоторое время они молчали. – Ты собирался к пяти быть на месте. – Уже почти приехали. Хан потянулся к ключу зажигания, вдруг остановил движение и опять обернулся к Джордано: – Ты знаешь! Я понимаю людей, которые тебя сожгли! Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Джордано грустно улыбнулся: – Это воспринимать как комплимент? – Как хочешь! Да, кстати, забыл, – Хан вновь залез в «бардачок» на передней панели, что-то достал и протянул Джордано, – Держи на память. Джордано развернул завернутую в носовой платок пулю. – Спасибо… Пять минут спустя они были у ворот дома на краю небольшого хутора. Хан нажал на сигнал и вылез из машины. Через минуту от крыльца к воротам неслась, как ветер, босоногая стриженная под мальчишку девочка. Она откинула засов, распахивая калитку, выскочила наружу и как вкопанная остановилась перед Ханом. Джордано вновь ощутил изменение фона Хана, и понял, что за голову бессмертного покусившегося хоть на прядь волос этой деревенской девчонки не поставит и полушки. – Ты что-нибудь узнал? – широко открытые серые глаза смотрели на бессмертного с тревогой и надеждой. Хан вздохнул. – Почти ничего. Плечи девочки опустились: – Почти? – Я не один. Джордано вылез из машины. – Знакомься! Это… – Хан обернулся к Джордано. – Филипп Григорьевич, – Джордано выступил вперед, протягивая Катерине руку, – Товарищ Гасанов любезно согласился подвезти меня к вам в станицу. Я безнадежно застрял на дороге. Катя вопросительно взглянула на Хана, а Джордано показалось, что порыв ветра задул горящий огонек. Но она лишь в ответ протянула нежданному гостю ладошку: – Катя. Только от нас еще далеко до станицы. Джордано, улыбнулся, пожимая на удивление сильную девичью руку – Я доберусь. А если у вас тут на хуторе много дворов, то могу вначале… – Катерина! Приглашай гостя. И позавтракать нам бы чего-нибудь. – Да, что же я! – девушка смутилась, – Заходите! Она отступила, пропуская Филиппа Григорьевича во двор. Хан тем временем остался, пристроить машину у забора. Из-за угла дома показалась высокая статная старуха, вытирающая руки чистым передником. – Кого это принесло? Ты, что ли Камиль? Здравствуй, здравствуй, зятек! Джордано оглянулся на Хана, фактически впервые услышав вот так неофициально имя его нынешней реализации. – Здравствуйте, Анастасия Ивановна! – Хан входил в калитку. – Не вовремя? Извините, я еще и человека по дороге подобрал, – Хан как-то виновато, не похоже на себя, улыбнулся. – Что ж, раз подобрал, пусть заходит, – женщина оглядела Джордано. – Зачем сюда пожаловал? Джордано стал объяснять, а она продолжала оценивающе его рассматривать. Под ее властным хозяйским взглядом он, не зная, как сейчас выглядит, ощущал тревогу и неудобство. – Ну, что ж. Покажешь свой договор, может, и я подпишу. Вот внучке к осени в город на учебу возвращаться, гардероб обновить надо будет. – Я сейчас! – Джордано потянулся открыть портфель. – Да, не спеши! Сейчас Катя молоко процедит, и вам вынесет. Идите к столу, – женщина указала на летний стол с лавками, расположившийся в увитой виноградом беседке. Хан и Джордано послушно последовали за женщиной, Катерина, лишь взглянув на бабку, убежала на задний двор. Старуха села на лавку и оперлась все еще высокой грудью о стол, продолжая разглядывать Джордано. – Зовут то тебя как? – Ох, извините, я и не представился! – у Джордано возникло навязчивое желание показать ей документы. – Филипп Григорьевич, – он осекся, встретившись с ней взглядом. – Можно просто Филиппом. – А меня Ивановной люди называют. Да, ты уже слышал. Она перевела взгляд на Хана: – Что-то тощеват твой попутчик для кооператорщика? Болел что ли? – Болел, – с готовностью ответил Хан. – И где ж ты его по дороге ночью подобрал? Джордано с любопытством взглянул на Хана, не отводившего взгляда от выпавшего сучка на столешнице из струганных досок. – Еще у Краснодара. – Что же тебя в ночь понесло, милок? – женщина опять перевела взгляд на гостя. – У этого, как-никак, хоть причина есть! – она кивнула в сторону Хана. – Так командировка ведь! – Джордано уже с закипающей злостью взглянул на «зятька». Хан, усмехнулся, поднял голову и решился, глядя в глаза хозяйке: – Анастасия Ивановна! Я хотел Вас просить, разрешить Филиппу пожить здесь с неделю. – Просить? С вранья начал, привез человека, как тать, огородами. А машина сколько верст прошла? Хан молчал. – Ладно, оставайся, – старуха усмехнулась, взглянув на Джордано. – Понадеюсь, что вы оба знаете, что делаете. Катерина молоко принесет, пейте и идите на сеновал, отоспитесь. А я Саньку разбужу, он вашу «антилопу гну» вымоет. Она поднялась уйти. – Анастасия Ивановна! – Хан тоже поднялся. – Спасибо Вам. – Не за что! – женщина вздохнула, вышла из-за стола и развернулась уйти. – Анастасия Ивановна! – Что тебе еще? – она обернулась. – По моим сведениям Василий три дня назад был жив. Он ни на кого не дал показаний. Глаза женщины метнулись на Джордано потом назад на Хана. – Вот оно как. Ну, ладно. Что об этом говорить. Будем ждать.
Безмерно счастливы, получив ваше приветствие, и рады вместе с вами и своим народом очередной победе советской авиации. Сталинский маршрут проложен. Задание своего правительства мы выполнили несмотря на исключительно сложные затруднения, связанные с полетом. Исключительная настойчивость у нас выработана большевистской партией и вождем народа т. Сталиным Сердечное спасибо за крепкое большевистское воспитание, которое способствовало очередной победе. Чкалов, Байдуков, Беляков. Из Портланда. 21.06.1937
Итак, все закончилось. Все в прошлом: заключение, день казни, да и день вчерашний: с пустыми хлопотами пустого человечка, подсунутого Ханом в качестве персонажа прикрытия. И все осталось… За весь вчерашний день Джордано с Ханом так и не поговорили. Вначале Катерина, уходившая в станичную амбулаторию, где она помогала местной фельдшерице, забрала «Филиппа» с собой, и тот был вынужден представиться директору конезавода, сходить на силосную станцию и в птичник, задушив все эмоции, смеяться с женщинами, подписывая дурацкие бумажки. Вечером Хан ловко отправил Джордано на растерзание бабке Анастасии, а сам с девчонкой куда-то сбежал и, появившись только под утро, зарылся в сено и, похоже тут же уснул, предоставив Джордано самому выкарабкиваться из болота растрепанных чувств. С утра он уговорил Катерину отпроситься у фельдшерицы и утащил их обоих в этот поход на речку. Джордано вздохнул. Все еще сидя, вытянулся, пытаясь отыскать глазами Хана и девушку. Не нашел, еще раз вздохнул и, опустив голову на колени, опять отрешенно принялся созерцать, качающиеся у глаз головки кашки и дикого горошка. Да, не стоило сомневаться Хан прекрасно чувствовал, что пробудило заключение в голове приятеля. Не зря же он вскинулся на почти безобидные слова: «Ты не осторожен», и все же привез его сюда, к людям, которые были ему не просто не безразличны. Как будто говорил: «Я открыт перед тобой, и я тебе доверяю». «Доверяю…». А может, у него сейчас просто не было места, где пристроить Джордано, ведь бывший еретик уж в любом случае не должен был бы шантажировать его этими людьми. «Не должен…», Джордано криво усмехнулся. Об этом действительно речь не шла, но, с другой стороны, кто может что-то гарантировать после произошедшей встряски. Он ведь сам себе доверять сейчас не в состоянии, особенно если учесть еще и бред, привидевшийся несколько минут назад. Джордано еще раз вздохнул, поднялся на ноги. Выбрался из прибрежных зарослей на идущую вдоль речки тропинку и обвел взглядом открывшееся безбрежное пространство степи, задержав взгляд на двух всадниках, кажется, играющих в пятнашки: утром оказалось, что не слишком далеко от места, где они собрались расположиться, мальчишки купали небольшой – голов в двадцать табун двухлеток с конезавода. Хан, устроившийся было на песке вместе с Катериной, некоторое время с вожделением следил за красавцами дончаками, потом резко поднялся: Проехаться хочешь? – спросил у Джордано. Тот отрицательно мотнул головой. Хан ушел к мальчишкам и минут через десять, за армейский нож и обещание покатать на автомобиле привел двух лошадей. Оказалось, что девчонка даже без седла крепко держится на коне. Они с Ханом вначале немного покрутились по берегу, а потом унеслись в степь. Дело шло к полудню, возвращаться парочка, похоже, еще не собиралась, и Джордано вернулся на берег, сел у воды. Нахлынувшее ощущение пустоты не уходило. Зачем было ввязываться в эту вымотавшую все нервы авантюру? Что и кому хотел доказать? Обещанные Ханом бумажки не стоят и дня этого нового-старого опыта. Что с того, что он увидел оборотную сторону медали советской России. Пока стоит мир, и люди создают государства, все будет повторяться вновь и вновь. Не обязательно вздергивать человека на дыбе и ломать кости в испанских сапогах, чтобы заставить сломаться или просто унизить. Но у него не стерлись из памяти лица людей, с которыми его свела тюрьма. Из них лишь один был действительно осознанным противником власти, один – фанатиком-коммунистом по глупости совершившим преступление, стоившее человеческой жизни, а остальные – просто людьми, чем-то недовольными в повседневной жизни, что-то кому-то ляпнувшими или перешедшими кому-то дорогу. Все было вполне обычно и естественно. Что заставило его выйти из равновесия? Почему он чувствовал, что случись поединок с Ханом не три месяца назад, а сейчас, и он не знал: смог бы удержаться от искушения?
...
Они знали друг друга двести с лишним лет. Хан был чуть слабее… Вернее, ему чего-то не хватило для победы в их первом с Джордано поединке. Может быть звериной жажды жизни и стремления, когда-нибудь все же отомстить. Потом сумбурный: жестокий и изысканный, восемнадцатый век. В России он особенно занятно шарахался от варварства к вершинам просвещения. Их с Ханом пути иногда пересекались, и, что удивительно, они ни разу не оказались по разные стороны баррикад: ни в годы войн, ни в годы смут, переворотов и народных бунтов. Может быть потому, что в те времена Джордано не лез особо в русские дела, оставаясь в своих реализациях всегда иностранцем: сторонним, хотя уже и не безразличным наблюдателем. А Хан, казалось, наблюдал за ним, не пер на рожон, помня, что однажды уже получил отпор, не стремился к общению, но и не отвергал случайных в те годы контактов. Потом была Отечественная война… Так случилось, что году в десятом-одиннадцатом Джордано впервые влез в шкуру русского, а когда началась Наполеоновская кампания 12-го года был вынужден в общем порыве все еще не своего, но уже и не чужого общества пойти в ополченцы. В начале августа, во время боев под Смоленском Джордано наткнулся на французского драгуна, дерущегося с раненым артиллеристом у разбитой русской пушки с перебитой прислугой. Силы русского были совсем на исходе, хотя дрался он отчаянно. В последний момент Джордано успел выстрелить. Когда француз упал, Хан, а артиллеристом оказался именно он, прежде чем потерять сознание еще мгновение с изумлением смотрел на внезапно осевшего врага. Так в ту войну они оказались вместе. Отступление, Бородино, сгоревшая Москва. Привычная обыденность войны: смерти, поездки за фуражом и продовольствием, ночи с голодным желудком, редкие попойки после боев, когда жизнь, вино, случайные на марше женские глаза казались особенными и неповторимыми. И упорство русских: в каждом, почти в каждом… Рядом был Хан. Они прикрывали друг друга в бою, хоронили друзей, пили после пережитой опасности. Все было, как всегда на войне, но в Хане, как и в смертных русских, казалось, сжималась пружина до самого оставления и пожара Москвы. Тогда сентябрьским вечером Джордано сидел в крестьянской избе, измотанный кровавым месивом Бородина, вспыхнувшей было призрачной надеждой, а потом отступлением с нескончаемым людским потоком беженцев, повозок с ранеными, домашним скарбом, с руганью, конским храпом, детским и женским криком. В окне плясали отблески горящей соседней деревни. Тупая, черная безысходность затягивала как в омут. Неожиданно, с бьющим по нервам от злого возбуждения зовом, в комнату влетел Хан: - Идем! Идем, посмотри! Он потащил Джордано на улицу. - Смотри! Вдали, у горизонта разгоралось еще одно пожарище. С холодным спокойствием Джордано понял – горит Москва. Из изб выскакивали офицеры, простые гусары отрывались от своих дел. Стояли молча, мрачно смотрели. - Что ж это деется, братцы? – денщик Джордано истово перекрестился. - Все. Мышеловка захлопнулась, чуть слышно, для одного Джордано произнес Хан, и новый всплеск зова, ударил по нервам. - С чего ты взял? Хан усмехнулся: - Спорим на первую голову? - Я тебе две отдам, если ты прав. Только… - Только попробуй отказаться! – глаза Хана горячечно блестели. Когда через два месяца Джордано притащил, даже и не напомнившему ни разу о споре, Хану двух голодных, ободранных, не способных держать в руках оружие французов, тот оглядел их с мрачным интересом, хмыкнул и велел денщику достать последнюю заначку коньяка и выменянный у платовского казака кусок окорока. Через два часа обалдевшие от выпивки и жратвы бессмертные, отправились с конвоем по обычному пути французских пленных. Поводив глазами удаляющуюся в сумерках колонну, Джордано вслед за завернувшимся в мужицкий тулуп Ханом стал устраиваться у костра на ночлег. Голодный в очередной раз желудок злобно урчал. - Ты зачем их отпустил? Да еще и последние продукты отдал. Уйдут ведь и угробят кого-нибудь. - Если угробят, то далеко не уйдут, - Хан вылез из-под тулупа, встряхнул головой, сгоняя сон, и обвел взглядом укутанные рано выпавшим в тот год снегом деревья. - Да и некуда им сейчас идти. Потом был еще заграничный поход. Вместе они дошли до Парижа, и однажды там, так получилось, Джордано назвал Хану свое имя. Там же, во Франции он узнал и имя, использовавшееся приятелем для самоидентификации, «Хан». А уже перед самым возвращением в Россию произошел случай, неприятно поразивший Джордано. Он искал Хана за каким-то мелким делом и нашел в его любимом трактире в отдельном кабинете вместе с незнакомым бессмертным: на вид приличным, молодым человеком в статском костюме. Джордано не ожидал встретить еще кого-то себе подобного и достаточно бесцеремонно ввалился в кабинет. Увидев незнакомца, он готов был тут же уйти, но Хан указал ему на стул: - Assieds-toi. Nous aurons fini. <Садись, мы сейчас закончим>. Он позвонил в колокольчик и бросил появившемуся официанту: - Du vin au monsueur offisier! <Вина господину офицеру!> Пока исполнялся заказ, незнакомый бессмертный приветствовал Джордано с ужасающим южнорусским акцентом, и они обменялись парой ничего не значащих фраз. Хан молчал, тянул молодое вино. Когда официант принес кувшин и наливал Джордано, собеседник Хана судорожно глотнул. Стол перед ним был пуст. - Вам налить? – спросил Джордано, переходя на русский. - Обойдется! – резко бросил Хан. - Продолжай! – приказал он, как только дверь за официантом закрылась. - Я сейчас вам все объясню, Фархат! Он не успел закрыть рот, как его накрыла вспышка зова Хана. Бессмертный, теряя всякое достоинство, сполз со стула и, склонившись перед Ханом, начал в чем-то сбивчиво оправдываться на незнакомом Джордано восточном языке сродни татарскому. Хан слушал с каменным выражением лица. - Черт с тобой. Убирайся, - дальше, похоже, прозвучала угроза или приказ. Статский, поднявшись с колен, боком, осторожно прикрыв за собой дверь, вышел из кабинета. Некоторое время Хан молчал под взглядом Джордано. - Ну, что ты смотришь? Он просто мой должник. - Он не умеет держать в руках шпагу? - От чего же? Умеет, Хан усмехнулся, но это средство не всегда помогает справиться с долгами. Я не прав?
...
Джордано никогда не тешил себя иллюзией, что до конца понимает Хана, уж тем более – знает, чем тот занимается. Но ведь он и сам никогда не говорил Хану всего о себе. Так что основная деятельность большинства из реализаций Хана за последние сто лет, воспринимались Джордано спокойно. Вот и теперь, разве при встрече весной он хоть в мыслях осудил Хана? Нет, ведь. Сам же и предложил «выход из затруднения» Что же он должен думать о Хане? «То же, что и раньше», отвечал трезвый голос рассудка. Правда, почему-то это стало трудно делать. Нарастающее давление зова заставило бессмертного обернуться. Хан и Катерина возвращались к реке неспешным шагом. Кони встряхивали гривами, почти касались головами друг друга. Девчонка с ореолом растрепанных ветром стриженных под мальчишку русых волос, прилипшей ко лбу челкой, в батистовой с прошвами промокшей от пота кофточке, облепившей тонкую, гибкую фигурку, голыми ногами сжимала крутые конские бока и, должно быть, совершенно забыла о том, что даже здесь за станицей в степи есть глаза и уши. Они не успеют вернуться к ужину, а бабке уже донесут весть о том, что внучка, забыв уж всякий стыд, как последняя городская шпонь каталась одна с приезжим. И долго станичники будут обсуждать вопрос: сделал ли городской вертопрах предложение, или сошлась Катерина с НКВД-ешным офицериком, чтоб не держать ответ за арестованного в конце зимы отца. Джордано отвернулся к воде, но услышал, как соскочивший с коня Хан что-то сказал девушке, и она увела лошадей. Через мгновение Хан опустился рядом на песок. Некоторое время они сидели молча. Хан грыз травинку, высасывая сок из полого стебля, его босая нога разгребала горячий песок, пытаясь докопаться до влажного слоя. Уровень зова был совершенно спокойным и ровным. Наконец Джордано не выдержал и, подняв голову, посмотрел Хану в лицо. Тот не отвел взгляда и даже никак не прореагировал, только выплюнул травинку. - Что, надумал драться? – его вопрос прозвучал бесцветно, без единой эмоции, и даже темные, как угли, глаза остались спокойным, а Джордано захлестнул ужас: они вплотную подошли к точке, откуда уже не будет возврата. Бессмертный с трудом сдержался, чтобы всплеск зова не вырвался наружу. - С чего ты взял? – ответил он вопросом на вопрос. Хан криво усмехнулся и вдруг не сдержался, и бешенство вырвалось вспышкой зова: - С-ный интеллигент! Я что, дурак? Ничего не вижу? Джордано на мгновение опешил: он никак не ожидал, что настолько задевает Хана. Или причина была в самом Хане? Он отчетливо вспомнил их беседу за ужином в день поединка. - Успокойся! – Джордано не отвел глаз, пытаясь своим спокойствием погасить его злость. – Сейчас ведь Катя вернется. Хан побледнел, тяжело задышал, но уровень фона стал падать. Джордано облегченно перевел дух: - Ты действительно упертый дурак, вообразил неизвестно что, - он попытался улыбнуться, только глаза стали грустными, как у побитой собаки. – Просто мои ассоциации оказались слишком сильны. Мне нужно время, чтобы прийти в норму, а конкретно ты тут ни при чем. Хан не поверил: - «Ты ни при чем!»– он передразнил Джордано. – Конечно! Ты же – чистенький! Для тебя недопустимо служить в организации подобной НКВД! - Да, какая разница, что считаю я допустимым для себя! Ты-то для себя сам обосновывал выбор и сделал это не вчера. Значит, на это были и есть причины. А я… - Джордано вдруг замолчал и медленно через силу произнес: - Что ты знаешь о том, с чем можно жить, а с чем нет! – он уже не мог себя контролировать. У меня просто нет морального права, кого-то судить. Повисла звенящая тишина. Не глядя друг на друга, они переваривали произошедшее. Утекали минуты. Вот-вот должна была вернуться Катя, Хан вечером должен уехать в Краснодар, а они так ни о чем и не поговорили, только перегрызлись, будто два глупых молодых кобеля. Джордано раньше не замечал у Хана склонности сомневаться в правильности своих решений и теперь пытался оценить вероятность того, что тот его просто провел, заставив сорваться на оправдания и выболтать, то о чем запрещал себе даже вспоминать. Правда, в последний год запретные воспоминания навязчиво раз за разом всплывали в памяти. «Если я только узнаю, что…» Джордано про себя хмыкнул: да, его нужно будет отделать когда-нибудь потом, после того как отдаст подготовленные документы для новой реализации. И бессмертный решился взглянуть на соседа. Тот, почувствовав его движение, тоже зашевелился, залез в карман и достал сложенную бумажку: - На, черт тебя задери! Прочитай и отдай назад мне. Джордано расправил помятый листочек. Там оказались имя, адрес и схема, показывающая как добраться до указанного места. Запомнив схему, Джордано вернул бумажку, и Хан, чиркнув спичкой, сжег листок. - По указанному адресу тебя будут ждать вечером в субботу. Там будут документы, легенда и инструкция. Отдашь бумаги Янделя и можешь или сразу уйти, или остаться до утра. Лучше останься, чтобы спокойно прочитать документы, ни к чему все тащить с собой. Прочитаешь и лишнее уничтожишь. - Не маленький! – пробурчал Джордано. Что за человек хозяин квартиры? - Вор. Мастерский вор! И провокатор. Он чуть младше тебя и никогда не утруждал себя праведным заработком, но по-своему – честен. Если что-то обещает, то делает, - Хан усмехнулся, взглянул в глаза Джордано, - Если его бес не попутает, и пройдешь проверку на вшивость. Джордано усмехнулся в ответ: - Компания у тебя, однако! - Вроде в прошлый раз документы ты доставал у субъекта другого пошиба. Саргиз-Кахетинец, насколько я знаю, еще генуэзцам правил подложные бумаги, сбывал низкопробные камни, а дерьмовые железки с липовым узором продавал крестоносцам за хорасанские клинки. Да и с врагами предпочитал расправляться, подведя под топор палача. - О боги! Ты действительно невыносим! – Джордано хрюкнул, слегка отходя от пережитого напряжения. А Хан, довольный произведенным эффектом, удовлетворенно улыбнулся. - Все, кончай рассуждения. Вон Катерина возвращается, - и он поднялся навстречу девушке неспешно бредущей по колено в воде вдоль берега. - Погоди! Ты знаешь, что с Николаем? Хан обернулся: - Мог бы и раньше поинтересоваться, хренов учитель! Может его уже и укоротили, а ты только о собственном эго печешься, его глаза смеялись. - А я тебе морду еще начищу! - В следующий раз – обязательно! И больше не обернувшись Хан ушел навстречу Кате, а Джордано, вновь положив голову на колени, следил за ним глазами: «Все! Затянувшаяся встреча заканчивается». Они еще будут сегодня о чем-то говорить, смеяться, прикончат завернутый старухой полдник. Потом вернутся на хутор. Перед отъездом Хан не забудет об обещании покатать мальчишек. А потом он уедет…
Публикуемые в печати материалы, вскрывающие коварные методы и приемы иностранных разведок, с огромным интересом изучаются трудящимися Ленинграда... Некоторые заводские многотиражки публикуют материалы о методах вредительства и шпионской работы на их предприятии. Ряд статей о методах вредительской работы в Балтийском пароходстве печатает газета "Советская Балтика". Корреспондент "Правды". 28.06.1937
Вечером в конце следующей недели Джордано подошел к небольшому дому на окраине Краснодара. Калитка оказалась открытой, и он зашел во двор, поднялся на крыльцо, постучал. Дверь открыл высокий жилистый парень, излучавший отчетливое недовольство. Он мрачно оглядел Джордано и в ответ на условленные слова отступил на шаг, пропуская внутрь крохотной верандочки. Давай портфель, документы сейчас вынесу, бессмертный бесцеремонно потянулся к янделевскому портфелю. Ощущая его скрытую угрозу Джордано усмехнулся в ответ: Вначале документы. Парень скептически оглядел с головы до ног пришедшего, его губы презрительно скривились. Он отлепился от стенки, освободив проход внутрь дома. Хмуро бросил: Ну, заходи. Они прошли через большую, заваленную барахлом веранду и кухню в комнату. Хозяин задернул занавеску, отделяющую следующую комнатку с разобранной кроватью. Джордано четко ощутил, что показавшееся ему еще на пороге присутствие дополнительного фона не плод разыгравшегося воображения: из-за занавески исходил зов второго бессмертного. Он про себя чертыхнулся, недобро помянув Хана. Подожди здесь. Сейчас достану, – и хозяин прошел за занавеску. Возился он довольно долго. Джордано успел оглядеться. Комната была небольшая, посредине стоял стол, накрытый на двоих, с остатками ужина и пустой бутылкой водки. Джордано показалось, что за занавеской о чем-то спросил женский голос. Кажется, он помешал, и враждебность имела простое объяснение. Правда, это не улучшало складывающегося положения. Джордано отодвинул посуду, очистив кусок стола, выдвинул стул и сел так, чтобы вышедший хозяин прикрывал собой дверь комнаты с занавеской. Портфель засунул под стул. Наконец появился хозяин с внушительных размеров папкой и еще небольшим свертком. - Я тебя не приглашал к столу! – в голосе бессмертного слышалась уже неприкрытая угроза. Положите документы на стол. Я их просмотрю, потом отдам портфель. - Может тебе еще и вина налить? - Надо будет, нальете. До утра еще много времени. - До утра?! – бессмертный сделал угрожающий шаг вперед, но ему мешала папка. - Фархат сказал, что вы примите меня до утра, в голосе Джордано была сама любезность, фон зова придушен до минимума. А хозяин, похоже, совсем вышел из себя: - Мне Фархат не указ! Вот твои бумажки, он бросил папку на стол, и убирайся от греха! - Я ему это могу передать? - Еще минуту будешь испытывать мое терпение, и тебе никогда не удастся это сделать, в руке бессмертного была финка. Джордано усмехнулся. Глядя в глаза хозяина и чуть увеличив уровень собственного фона, неторопливо потянул к себе документы: - Попробуй. Сознание как в замедленном кино зафиксировало мгновения глупого, не слишком умелого нападения. Противник был достаточно быстр, и в драке с простыми смертными должно быть привык иметь успех, но ему мешали эмоции. Похоже, он даже не сообразил, что с ним происходит, когда хрустнули кости предплечья руки держащей финку, а сам он оказался повернутым лицом, как живой щит, к дулу пистолета своей подруги, стоящей на пороге спальни. Через мгновение, ощутив психический удар Джордано, направленный на держащую пистолет женщину, он, не сдержавшись, слабо вскрикнул и, не известно к кому обращаясь, произнес: - Не надо! – и тяжело обвис на руках у Джордано. Женщина у занавески на мгновение отшатнулась, рука с оружием дрогнула, но она справилась с собой и не выпустила пистолета. - Что ты делаешь, гад? – в ее голосе слышалось отчаяние и последняя решимость. – Петр Иваныч ведь ничего плохого не хотел, только чтоб вы ушли. Она сделала неуверенную попытку двинуться вперед. Пистолет дрожал, но все же был упрямо нацелен на Джордано. - Стой, где стоишь! Она остановилась. - Петр Иванович! – в голосе было неподдельное волнение. – Что вы с ним сделали? У Джордано, глядя на эту на вид еще совсем молоденькую девушку, возникло желание рассмеяться, но пальнуть по дурости она была вполне способна. - Брось пистолет! Девушка как будто вспомнила, что держит в руке оружие, опустила руку, но вдруг вновь подняла, направляя в грудь Джордано: - Отпустите Петра Иваныча! - Как тебя зовут? Она с изумлением взглянула на Джордано: - Даша. - Брось пистолет, Даша. В меня ты все равно не попадешь, а дырку в своем Петре точно сделаешь. Ему сейчас и так не слишком хорошо. Она колебалась: - Отпустите его! - Так он же упадет! – Джордано улыбнулся. В ответ Петр слабо зашевелился. Девушка выронила оружие и бросилась к бессмертному: - Петя! Джордано отпустил тело ей на руки, а сам моментально подобрал финку, и оставшийся валяться у занавески пистолет. Потом вернулся к практически пришедшему в себя Петру, прижимающему к груди поломанную руку, и склонившейся над ним Дарье. - Дай сюда руку. Петр заматерился, пытаясь подняться и отталкивая от себя девушку: - Уйди, дура! - Заткнись и дай мне руку. Кости сместились, смотри, так и срастется. Бессмертный с недоверием, но протянул Джордано руку. - Дарья, держи его крепко сзади. Девушка переместилась, как ей велели. - Руку левую назад, за спину. Дарья, держи, чтобы он ее не высвободил. Джордано склонился над поломанной рукой. Сведенные в месте перелома мышцы согнули предплечье градусов под тридцать, кожа была горячей, почти алой. Процесс регенерации начался. Джордано ругнулся, начал осторожно прощупывать место перелома. Петр скрипнул зубами и весь напрягся. Джордано поднял на него глаза, потом перевел взгляд на Дашу: - В доме ложка деревянная есть? - Есть. А что? - Давай быстро. И спирта можешь ему полстакана налить. Девушка вскочила и убежала на кухню. - Ты давно ее подобрал? - Тебе то что? Только попробуй пальцем ее тронуть! Ууу-у! – бессмертный дернулся под руками Джордано, продолжавшего ощупывать место перелома. Джордано оглянулся на вернувшуюся Дарью. В руках она держала стакан и ложку. - Водка только есть. - Молодец! Отдай ему стакан. Пей! Петр без возражений взял стакан и выпил. - Дарья! На место! Ложку ему в зубы и держи левую руку. Вот так – хорошо! Дарья только успела обхватить Петра сзади, прижавшись к нему всем телом, как бессмертный выгнулся дугой, пытаясь вырваться и глухо зарычал. Девчонка едва его удержала. - Молодец девочка! Все уже! Джордано зажимал двумя руками место перелома. – Найди мне еще для лангета что-нибудь. Она вопросительно взглянула на Джордано. - Да, досточку мне принеси и чем примотать. Я ж не буду так до ночи сидеть, руку твоему красавцу держать. Петр практически пришел в норму. Повел плечами, пытаясь высвободился из объятий Дарьи, и слегка скривился от напомнившей о себе руке, удерживаемой оказавшимся слишком рьяным пришельцем. - На веранде там, в углу посмотри. Девушка опять убежала. Петр рассматривал Джордано. - А я думал хиляк, малолетка, - он осторожно улыбнулся. - Индюк тоже думал… - Фархату расскажешь? - Про девушку? - И про нее… - Я Фархата теперь долго не увижу. – Джордано примирительно улыбнулся. - А про Дарью сам расскажи. Тебе с ней не справиться. Только погубишь в своем болоте. – Ну, ты! – зов Петра откликнулся возмущенной вспышкой. – Дурак, – беззлобно произнес Джордано. – Ты прогони-то в своей памяти сегодняшний инцидент. Вернулась Дарья. Джордано перевязал руку Петру. Девушка торопливо собрала со стола грязную посуду. – Я вам сейчас ужин соберу. – Спасибо. Джордано уселся за стол, раскрыл папку. Там оказались копии личного дела и медицинской карты на капитана Кочетова Сергея Васильевича, пара тетрадок в дерматиновых переплетах, письма, фотографии, вырезки то ли из книг, то ли журналов и еще какие-то бумаги. В свертке лежал комплект документов. Джордано нагнулся, достал из-под стула портфель и, не глядя, поставил на стол: – На, проверь, что все документы на месте. Хозяин сел напротив, притянул к себе портфель, но даже не сделал попытки открыть. Вошла Даша с глубокой миской благоухающего борща и поставила её на стол, придвинула к Джордано, остававшуюся на столе хлебницу, откинув прикрывавшее её полотенце: – Поужинайте! Джордано улыбнулся, повторил: - Спасибо, и он отодвинул уже было открытое личное дело. Дарья! Достань там, в буфете еще бутылка. Выпьем за знакомство. – Не нужно! Дарья остановилась на полпути, оглянулась на Петра. У того опять метнулся уровень фона: – Брезгуешь? – Не дури! В следующий раз встретимся, выпьем. – Джордано жестко смотрел на Петра. – Мне у тебя не в игрушки играть до ночи. За ужин спасибо, а пить я сегодня не буду. Хозяин криво усмехнулся: – Не будешь! Ну, и черт с тобой, а я напьюсь. Дарья давай бутылку! – Петь! Тебе тоже уже не надо бы было, - девушка с просьбой смотрела на бессмертного. - Помолчи женщина! Велено бутылку – давай бутылку! Она вспыхнула: – Да, пошел ты! – развернулась и ушла в соседнюю комнату. Хозяин мрачно смотрел на качающуюся занавеску, потом поднялся, принес из буфета початую бутылку и плеснул себе в стакан. – Ты прав. Действительно стерва растет. Поучить её вожжами бы надо было. Джордано в ответ усмехнулся: – Поучи! Дождешься, что твоей же финкой тебе глотку ночью и перережут. Петр выпил. Минуту помолчал, что-то соображая. – Оружие не отдашь? – произнес почти утвердительно. – Уходить буду, пистолет так и быть отдам. А финка – законный трофей и мне пригодиться, - Джордано отставил опустошенную миску. – Даша! Спасибо! – крикнул в пространство за занавеской и придвинул к себе документы, всем своим видом давая понять, что отвлекать его больше не стоит.
28 июня на совещании в главном управлении металлургической промышленности Наркомтяжмаша обсуждался вопрос о развитии производства ферро-ванадия из титано-магнетитовых руд. Как выяснилось на совещании, Первоуральское, Кусинское, Гороблагодатское и другие месторождения титано- магнетитов являются крупными сырьевыми базами для получения ферро-ванадия. Светскими специалистами разработана технология извлечения ферро-ванадия из титано-магнетитов. Полностью освоил металлургический процесс получения феррито-ванадия Чусовской завод. ТАСС. 30.06.1937
Далеко за полночь Джордано окончил читать историю жизни Сергея Васильевича Кочетова, 1901 года рождения, из рабочих. Факты чужой биографии, собранной с дотошной тщательностью, прочно улеглись в голове. Только как напялить их на себя, он пока представить не мог. Вот для Кольки – это был бы почти идеальный вариант. Только Хан подсунул это ему, а не Кольке. Итак. В 1915 Сергей Кочетов поступил учеником на сормовский завод. Член Союза рабочей молодежи III Интернационала, он защищал советскую власть в Поволжье: оборона Царицына, конная армия Думенко, потом опять бои за Царицын. В январе 20-го Кочетов стал членом в РКП(б), был тяжело ранен и демобилизован из рядов РККА. Его направили на учебу. В 1925 Сергей женился, в двадцать шестом у него родился сын. В том же двадцать шестом окончил московское высшее техническое училище. Два года стажировался в Германии, с 1928 работал на сталинградском тракторном заводе. Зимой тридцать третьего его беременная вторым ребенком жена умерла от воспаления легких. Сергей восстановился в рядах РККА, служил на Дальнем Востоке. В марте 1937 реальный капитан Красной Армии, танкист Сергей Васильевич Кочетов погиб в боях под Гвадалахарой. А подкорректированный образ Сергея Кочетова был там только лишь ранен, но служба в действующей армии ему теперь не светит. После госпиталя, Джордано посмотрел в командировочное предписание: через день, нет уже завтра он должен явиться в N-скую часть для переподготовки и получения окончательного назначения. Интересно, как Хан представлял себе все это? Джордано ведь танки видел в лучшем случае в кино и на фотографиях. А товарищ Кочетов не просто танкист, он был инженером, специалистом по колесным и гусеничным машинам. Джордано открыл одну из мельком пролистанных в первый раз тетрадок: эскизы узлов, схемы, расчеты нагрузки и надежности, а вырезки из журналов – статьи инженера Кочетова в специализированных изданиях, одна на немецком. Джордано усмехнулся: да, пожалуй, для Кольки это слишком. Он то, по крайней мере, худо-бедно понимает, что здесь нарисовано и написано. А еще интересно, как Сергей Васильевич убедил кадры в необходимости возврата в армию? Ведь не рядовой пешкой был он к тридцать третьему году на заводе, а в войсках начинал почти с нуля. Джордано опять взялся за личное дело. Нет, не командиром взвода он оказался. Техническое обслуживание танковой бригады. Действительно, все вполне логично. Но в Испанию то, что его понесло? Все тоже: обслуживание, ремонт техники, помощь испанским товарищам в организации ремонтных мастерских. А убит был случайно. Случайно, как все случайно в жизни и на войне. Не видящим взглядом Джордано смотрел в пространство перед собой.
...
Избитая, разъезженная дорога, машину с еще по-летнему откинутым верхом подкидывает на ухабах, и установленный посредине заднего сиденья тяжелый ящик передатчика при каждом прыжке ощутимо толкает в бок. Сосны по бокам вдоль дороги, мелкий осенний дождь. Запах хвои и палых листьев перебивает дымом от горящего невдалеке хутора. О чем-то забавном рассказывает, полуобернувшись назад, сидящий на переднем сиденье гвардейский полковник, и ассистент профессора, по другую сторону ящика, смеется армейской шутке. Крылатая, почти бесшумная тень выныривает из-за леса, пронзительный свист гранаты, земля, вздыбившаяся перед капотом, и удар в грудь… Почему-то запоздалый звук разрыва. Он лежит на земле. Сквозь клочья тумана над головой колышутся сосны, и в медленном бесшумном вальсе осыпается хвоя и песок на лицо…
...
Джордано вздрогнул, отгоняя наваждение. – Что дочитал? – голос Петра, пристроившегося в углу на диване, окончательно возвратил к реальности. – Ну, ты и вляпался с этими документами, – в голосе бессмертного звучало искреннее сочувствие. – Фархат совсем с ума сошел. Зачем ему это понадобилось? – Причем тут Фархат, – Джордано досадливо поморщился. – Я его сам просил о чем-то подобном. – О подобном? – кажется, Петр был окончательно сбит с толку, - Зачем тебе это надо? Я, было, подумал, что ты приблажный, но вроде нет – нормальный, - он бросил выразительный взгляд на сброшенную повязку. Джордано усмехнулся в ответ и кивнул: – Нормальный… Слушай! Налей и мне чего-нибудь? Петр с сарказмом улыбнулся: – Созрел, наконец! Это запросто, - он поднялся к столу, разлил по стаканам остатки водки. – Грех не выпить за твое приобретение. – Ты полегче, не ерничай. – Джордано тоже встал, потягиваясь, и подошел к Петру, принимая стакан. – Мне что? Я молчу, это твои проблемы. Джордано согласно кивнул: – Действительно мои. И я с ними разберусь как-нибудь. – Ладно уж. Не лезь опять в бутылку, – Петр приподнял стакан. – Светлая память товарищу Кочетову, – и опрокинул его в глотку. Джордано взглянул в лицо хозяина. Похоже, тот был серьезен. – Светлая память, – задумчиво повторил Джордано и тоже выпил. – Ты что-то знаешь об этом Сергее? Петр усмехнулся: – Так сведения в Сталинграде я собирал. Джордано вопросительно взглянул на хозяина: – А это становится интересно, – он задумчиво помолчал. – На первый взгляд материалы достаточно полные, но ведь наверняка осталось что-то за кадром. Петр поставил стакан и вернулся на свой диван: – Все существенное ты уже прочитал. – А не существенное? На физиономии бессмертного, глядящего на Джордано снизу вверх, мелькнула насмешка, которую он сменил на изображение скучающей независимости: – Мужик, как мужик, – он пожал плечами. – Очень содержательно! Петр хмыкнул: – А что ты хочешь услышать? Все что нужно – проверено и перепроверено. Фархат в подобных делах брака не терпит. Чистая биография – родственников считай никого. Так что и проблем никаких. Джордано усмехнулся: – Не считая сына, сослуживцев и специалистов в его области техники. С любым из которых Кочетов может встретиться когда угодно. – Ты всерьез собираешься продолжить заниматься танками? Джордано промолчал. – И ты предлагаешь мне поверить, что это твоя идея? Джордано усмехнулся: – Конкретное направление деятельности я оставил на усмотрение Фархата. – Оставил на усмотрение… – передразнил Петр. – Ему только оставь чего. Заглотнет и не подавится. – Он немного помолчал, потом, как бы про себя, пробурчал. – Нужно быть совсем безголовым, чтобы лезть в подобное, а еще говорить, что ты свободен в выборе решения. – Об этом не тебе судить, – на удивление флегматично огрызнулся Джордано. И Петр, не почувствовав в ответ эмоциональной вспышки, похоже удивился. – Странный ты человек. Джордано пожал плечами и вернулся к своему месту за столом. Петр молчал, глядя, как тот спрятал личные документы в портмоне и по карманам, а оставшиеся бумаги распределил на две стопки. Тетрадки и несколько фотографий вновь сложил в похудевшую папку, остальное завернул в пакет. Достал из кармана брошенный Дашей пистолет и положил на стол. Поднял глаза на хозяина. – Все. Спасибо за прием и документы. Петр поднялся с дивана. – Погоди! Пошли, я покажу, где можно сжечь бумаги. И расскажу, что узнал о его семье и сыне. В глазах Джордано мелькнуло сомнение: – Мне утром надо уехать. В шесть поезд. – Успеешь. Вот как ползу, так и отражаю!
Республиканская артиллерия, расположенная близ реки Эбро, обстреливала позиции мятежников, находящихся в замке Вильяфранка, и заставила их приостановить фортификационные работы. В районе Терруэлля мятежники усилили атаки на позиции республиканцев. В операциях участвовало 20 фашистских самолетов. Республиканцы сохранили свои позиции почти во всем районе. 25 июля республиканцы изменили в этом районе свою линию фронта и укрепились на более прочных позициях. ТАСС, корреспондент "Правды". 26.07.1937
Через месяц у раскрытого окна в коридоре скорого поезда «Грозный-Москва» стоял человек средних лет с военной выправкой в штатском. За окном пробегала бесконечная скифская степь, покрытая квадратами колхозных полей. Как маленькие букашки, по золоту спелых хлебов ползли трактора с прицепленными комбайнами, а у переезда мелькнула колона грузовиков груженых зерном. На станциях неизменные пирожки размером с ладонь, ведра огурцов и яблок, девчонки лузгающие семечки. В открытом купе молодой артиллерийский офицер с юной женой, возвращающийся из отпуска в часть, и командированный инженер, пытающийся изображать солидность в неполные тридцать лет. Человек у окна, подставляет лицо врывающемуся степному ветру, приправленному запахом паровозной гари. Обрывки разговора доносят до него историю женитьбы артиллериста и характеристики новой нефтеперегонной установки, монтаж которой курировал московский конструктор. Человек не оборачивается, но знает, что все эти замечательные характеристики нового оборудования молодой инженер произносит, глядя на юную женщину, что, высунувшись в окно на последнем полустанке, для нее он купил ведро яблок и высыпал их на стол: «Угощайтесь!». А девушка ему улыбается, но прижимается щекой к гимнастерке мужа и наконец шепчет тому: «Идем в ресторан. Я есть ужасно хочу». Инженер остается, последние деньги он отдал за ненужные яблоки, а до Москвы еще сутки пути. Он вздыхает, поднимается, выходит в коридор и тоже становится у окна. Щурит близорукие глаза под порывами ветра. Спрашивает у попутчика: - А вы далеко едете? - Нет, до Харькова. - По делам? Человек, немного помолчав, улыбается: - На службу, и вновь замолкает. Вот как ползу, так и отражаю!
Аннотация: Легат Ордена Божьего суда Торус эйп Леденваль ищет мести, ему помогает обворожительная и коварная волшебница Хельга Блэкмунд. Вместе они шпионят в замке Твиллег и похищают оттуда таинственную Книгу кораблей
Глава 1. Мерриан. Салзар Эвольд Мидес
Конец лета 3050 года от Завета Трилла в Мерриане выдался непривычно жарким. Почитай, две недели уже не было дождя, и трава в округе пожухла и пожелтела, склоняясь вдоль дорог неопрятными пыльными космами. Полуденное солнце жгло немилосердно; все живое попряталось от его жалящих стрел, притихло, затаилось. Только древесные цикады, не умолкая, вели свои песни высоко в кронах небольшой хвойной рощицы. Рощица эта, протянувшаяся вдоль дороги, хоть и стояла близко к городу и родила в положенное время под своей сенью рядовки, моховики да лисички, местом считалась таинственным, если не сказать пугающим. Виной всему был древний скособочившийся дольмен с замшелыми ступенями, ведущими на выщербленную от времени круглую площадку из серых плит. Никто точно не знал, когда дольмен появился здесь, кто его построил; и была ли роща посажена специально, чтобы скрыть портал от любопытных глаз. К слову, такие дольмены встречались время от времени вдоль всех дорог Даринги. Поговаривали, что сделали их во времена самого Завета: то ли пришлые, то ли еще какая зараза, неизвестно. Простой народ противность эту старался обходить стороной, а магов да волшебников столичных, по слухам, пользующихся порталами ну все равно, что верховым или телегой, не любил. Так что спрашивать у них не спрашивал, да и желания спросить не имел, ибо ордалианская церковь волшбу не одобряла и чад своих всячески оберегала от встреч с оной. Вот и в этот жаркий полдень свидетелями появления в роще высокого человека в сером плаще оказались только пара чижей да промелькнувшая по еловой ветке пышнохвостая белка. Мужчина внезапно возник посреди дольмена, окруженный голубоватым сиянием, покачнулся, оперся на один из наклонных камней и с шипением отдернул руку, едва удержав равновесие. Древний камень обжег его, точно раскаленная сковорода. Незнакомец досадливо хмыкнул и подул на враз покрасневшую ладонь. Легко сбежал по низким ступеням, присел на поваленное дерево, рдевшее щербатой, местами липкой корой, и стал копаться в кожаной поясной сумке. Несмотря на солидный по здешним меркам возраст -- а было человеку около тридцати, -- движения его степенностью не отличались: руки, извлекая из сумки крошечную непрозрачную бутылочку, порхали ловко и немного нервно, словно вспугнутые из межи жаворонки. Неизвестный пролил каплю содержимого на пострадавшую ладонь, растер и, облегченно вздохнув, снова поднялся на ноги. Покрутил головой, оглядывая посадку, и потянулся, точно разбуженная в своем логове дятловым перестуком рысь, вдыхая полной грудью свежий, напоенный хвойным ароматом воздух. Прохладная тень рощицы скоро закончилась, и ведущая в город дорога встретила пришельца пылью, солнцепеком и перспективой неприятного путешествия пешком. Мужчина вытер пот с вмиг повлажневшего лба и дернул за шнуровку богатого плаща мышиного колера, намереваясь стянуть его с плеч как можно скорее. Усевшись в тень чахлого можжевелового куста, козырьком приложив руку к черным соболиным бровям, незнакомец уставился на змеившуюся в поля пыльную колею, надеясь отыскать попутчика, имеющего более удобное средство передвижения, нежели натруженные ноги. Попутчик ждать себя не заставил: вскоре до человека в сером плаще долетел скрип колес, и из-за поворота выкатилась запряженная пегой кобылкой телега, на которой возлежали точно присыпанные белым снегом, плотно набитые холщовые мешки. Возница был стар, устал и нелюдим, однако, увидев незнакомца, кобылку свою все же придержал и с любопытством вгляделся, прищурив ехидный карий глаз. Ехидство его, впрочем, быстро испарилось, когда мужчина поднялся на ноги. Старик скользнул любопытным взглядом по ладной фигуре... По высокому загорелому лбу странника, перехваченному над бровями плетеным кожаным ремешком... По длинным смоляным волосам, свободно раскинутым на плечах... По узким губам, таящим едва заметную усмешку... И вздрогнул, встретившись с глазами черноволосого. Глаза эти оказались такого светлого серого оттенка, что радужка их выглядела почти белой, а темно-бурые точки зрачков, сузившихся на ярком солнце, напоминали глаза ворона, настороженно глядящего из человечьей головы. -- Э... -- протянул пейзанин, поскребя пальцем белесую щетину на вычерненном солнцем лице и оценив добротную одежду странника, -- а чой-то благородный господин посреди дороги делают? Один, да еще и пеший? Он покосился на рощу позади путника и, дернув щекой, суетливо провел двумя перстами по лбу: слева направо. Черноволосый понимающе ухмыльнулся и, решив не выдавать свое отношение к магическим перемещениям, пожал широкими плечами, затянутыми в черную рубаху, да перекинул плащ с руки на руку: -- Лошадь-то была, мил человек, вот только люди лихие глаз на нее положили, и получаса не прошло. Трое их было, а я один, да без оружия. Тут уж за имущество свое особо не поцепляешься, ежели жизнь дорога. Оттуда выскочили, -- мужчина кивнул на ельник, -- да потом туда же и утекли, как сквозь землю провалились. Голос у незнакомца был приятного бархатного тембра, чуть отдающий хрипотцой. -- Ох, Судия спаси... -- возница вытер потертым рукавом вспотевший лоб, -- не иначе короеды опять дела свои темные проворачивают. Вот не далее как с неделю назад девка на этом самом месте пропала, отец Якуб давеча с амвона вещал, что их это работа, а как же иначе... А вы, сударь, никак в город ехали, али куда? -- В город, да, -- кивнул высокий и окинул быстрым взглядом груз старика, припорошенный мучной пылью, -- в Мерриан. А ты вроде с мельницы едешь? Может, и меня подбросишь до ворот, так замолвлю важным людям за тебя словечко. -- С нее самой, вашество, -- кивнул дедок. -- А подброшу, чего ж. Мне и в дороге, глядишь, веселее будет. Ну, ежели благородный господин не побрезгует да запачкаться не побоится. -- Не побрезгует, -- криво усмехнулся путник, ловко запрыгнул на телегу и взгромоздился на пыльные мешки. Лошадка неожиданно резво побежала вперед, чуть подкидывая повозку на рытвинах, а возница вздохнул: -- Вот лошадь и то животина умная, нехорошее чует да убраться оттудова спешит. У меня сегодня, как стал я к ельнику поутру подъезжать, так поначалу ось слетела, потом оглобля треснула, тьфу! -- он смачно сплюнул на дорогу. -- Вот уж страху я натерпелся, пока новую срубал... Эх, давно, по моему разумению, место то с землей сравнять надо, а деревья пожечь, потому как не нашенские это, видать, деревья. Как есть короедские... Куда только Орден смотрит? -- Ну да, ну да... -- кивнул ему черноволосый, сосредоточенно глядя на тень, бегущую за телегой по дороге и думая о чем-то своем. Возница покосился на попутчика, пожевал губами, поглядел в пронзительно синее небо с застывшими в вышине шелковистыми перистыми облаками. -- Никак погода сменится? -- с надеждой протянул он и обернулся через плечо. Незнакомец не ответил: то ли задремал, то ли совсем уж глубоко задумался. Мельник помолчал еще немного, причмокнул, погоняя сбавившую ход пегую и, снедаемый любопытством, снова обратился к черноволосому: -- А вы к нам как: по делу али в гости к кому? Высокий чуть вздрогнул и повернул к вознице голову: -- Ну, надеюсь, что в гости... Ты как, знаешь, где граф Юлиуш Олл проживает? Можешь его дом показать? -- Знать-то знаю, -- кивнул старик, с интересом прищурившись на попутчика, -- только меня, небось, в пекарне не просто заждались, а уж, поди, блажат пуще коровы... Граф-то проживают совсем в другой стороне, да не дом у них, а что ни на есть замок, мимо уж не пройдете, и любой в городе покажет... А вы чего, никак свататься собрались? -- Свататься? -- черноволосый рассмеялся. -- Нет уж, увольте. Дела у меня в городе, вот по рекомендации и собираюсь у лорда Олла остановиться. А что, там идет бурный отбор женихов? Возница хмыкнул, а потом хохотнул, запрокинув голову. -- Да в том-то и дело, что совсем не идет. Тут графья намедни даже бал закатывали, чтобы племянницу пристроить, да и тот конфузом обернулся. Один из менестрелей тамошних то ли выпил чего, то ли просто ума лишился, но такую балладу закатил при всей меррианской знати, что их сиятельство запустили в нахала кувшином вина, а потом так разорались, что бедняге тому в окно пришлось скакать. Ну какое уж тут веселье да смотрины? Леди Флора в слезы, гости по домам заспешили, потом, почитай сутки по городу шепоток ходил да смешки -- вот уж позорище для графской семьи-то. -- Интересно вы тут живете, -- усмехнулся незнакомец, закатывая рукава рубахи и вытирая со лба испарину. -- А что же менестрелишка напел, что хозяина в такой гнев поверг? -- Да говорят, песнюшку какую-то похабную: как священник да некромант девицу не поделили, -- гнусно ухмыльнулся старик и засмеялся, будто квочка раскудахталась. Незнакомец как-то странно дернулся, и на вытянувшемся лице его застыла кривая усмешка. -- И как же зовут этого... шутника? -- поинтересовался черноволосый, и хрипотцы в его голосе отчего-то заметно прибавилось. -- Да все Сианном величают, а полного-то имени, поди, и не знает никто. Больно уж заносчивый тип, все сам по себе держится, друзей не заводит, -- охотно продолжал сплетничать мельник, одновременно глядя с прищуром на приближающиеся ворота Мерриана. Попутчик замолчал и, окинув равнодушным взглядом городскую стену, угрюмо уставился на острые носы своих измаранных дорожной пылью высоких кожаных сапог. -- У вас, господин, говорите, письмо рекомендательное было? -- осторожно спросил возница и направил кобылку на опущенный мост. Одновременно туда же, качаясь и дребезжа, завернула груженная горшками повозка, чуть не зацепив их осью. Рябой возница зыркнул на мельника недобро, но натянул поводья и телегу попридержал. Седой расплылся в довольной улыбке, весьма удовлетворенный собственной значимостью, хотя, скорее всего, горшечник просто пекся о хрупком товаре. Копыта пегой лошадки гулко застучали по деревянному настилу, а возчик снова обернулся через плечо: -- Тут у нас вот такие дела. На воротах стражникам велено досматривать всех новоприбывших, дабы, -- он выпрямился и, очевидно, процитировал кого-то с важностью, -- исключить проникновение к добрым ордалианам заразы пришлой, чтобы не смущали нелюди речами своими умы праведные и не чинили деяний злокозненных... Так что письмо то показать вам придется. Возле самых ворот им пришлось ненадолго задержаться, поскольку стражники, облаченные поверх чешуйчатых доспехов в красные котты[1] с нашитым гербом Мерриана -- черной белкой, попирающей когтистой лапой огнедышащего дракона, -- сурово допрашивали пару молодых людей. Один из задержанных, темноволосый парень с маленьким серебряным колечком в ухе и лютней за спиной, яростно кивал головой и совал воину пару медяков. Другой же -- совсем мальчишка, тощенький, невысокий, с копной серых всклокоченных волос, торчащих в разные стороны, будто ежиные иголки, -- все больше молчал, внимательно разглядывая темную арку распахнутых городских ворот да караульные круглые башенки, крытые глиняной черепицей. -- Сказал ведь, стойте здесь, пока господа паломники не проедут! -- рявкнул на лютниста бородатый стражник, выпучив и без того круглые глаза. -- Постор-ронись! -- зычно раздалось сзади, и попутчик мельника, обернувшись, узрел въезжающих на мост конников. Первым на вороном жеребце, приосанившись, ехал немолодой блондин в черном жупоне[2] и черном же берете с кокетливым пестрым пером. За ним, гарцуя на серой в яблоках кобыле, в сопровождении двух ордальонов в черных накидках с алыми серпами на плечах, следовала миловидная девица в небесно-голубом шелковом платье. Из под синего эннена[3] на плечи и грудь ее струился водопад пшеничных волос. Сопровождали группу человек десять кнехтов в кожаных кирасах с заклепками и круглых шлемах, вооруженные длинными мечами, протазанами [4] и самострелами. Аристократы собрание у ворот проигнорировали, только девушка стрельнула фиалковым глазом на лютниста, точно веретеном уколола. Менестрель расплылся в довольной улыбке и отвесил ей изысканный поклон. Блондинка фыркнула и небрежным движением закинула волосы за спину. Черноволосый путник слегка вздрогнул -- лицо всадницы с высокими скулами и чуть вздернутым носиком показалось ему смутно знакомым, а жест, которым она прикоснулась к волосам, почему-то отозвался неприятным толчком в сердце. -- Видать, графиня-то и впрямь безгрешная, -- протянул возница, глядя вслед конникам, и непонятно было, то ли он действительно говорит серьезно, то ли так тонко насмехается. -- Стоило только помянуть, как она уж тут как тут... -- О чем это ты? -- повернулся к мельнику попутчик. -- Так это вот как раз графиня Флора и проехали, -- расплылся в щербатой улыбке старикан, -- никак на источник святого Мерриана ездили, вон, ордальоны с нею были да господин Тровард -- компаньон графа Олла по торговым делам... Черноволосый мрачно кивнул, вслед за возницей спрыгнул с телеги, попытался отряхнуть испачканные в муке штаны, но только крякнул с досады, а потом плечом молча подвинул возмущенно запыхтевшего лютниста. Достал из поясной сумки свернутый в трубочку пергамент, скрепленный восковой гербовой печатью с изображением бегущей лисы, и так же молча сунул в руки лупоглазому стражу. -- Добрый день, господа хорошие! -- залебезил мельник, чуть не в землю кланяясь городской охране. -- Чавой-то ты сегодня, Иохим, шапку ломаешь? -- криво ухмыльнулся здоровенный детина с мясистым, изъеденным рябинами лицом, тыча копьем промеж мешков с мукой. -- Никак, попутчик заплатить тебе пообещал немало, коли в город его провезешь? Лупоглазый ткнул соседа локтем в бок и сунул тому под нос пергамент: -- Ты, Мацей, того, сильно не бузи. Тута вот грамотка, братцем нашего графа Олла подписанная, и пану этому, Салзаром Мидесом величаемому, для рекомендации данная. Фу-у... Здоровяк мрачно покосился на свиток -- задумчиво выпяченные губы явно свидетельствовали, что с грамотой стражник не дружит -- и важно кивнул: -- Ну, а то... Стал быть, пусть проезжают, коли такое дело... Мельник закивал, осклабившись, и полез обратно на телегу. Умостившись, чмокнул, дернул поводья и пустил пегую шагом в ворота. Черноволосый пошел рядом, а обиженный менестрель, поджав губы, ледяным взглядом проморозил ему спину.
Сразу за воротами Мерриан одарил их сонной полуденной тишиной, жужжанием мух и непередаваемым ароматом сточных канав. Тележные колеса загрохотали по булыжной мостовой, и Иохим, повернув голову, вопросительно и слегка заискивающе посмотрел на попутчика. -- Вот тебе, держи, -- Мидес, забыв, что, якобы, был ограблен, на ходу вытащил из кошеля на поясе горсть меди. -- И вот что еще, любезный... -- мужчина покосился на тесную улочку, начинающуюся от самых ворот и убегающую в спасительную тень нависших над ней домов, -- тут трактир есть? -- Го! -- Иохим, кажется, слегка подобиделся. -- И даже не один. Но в "Курную лошадь" я вам ходить не советую -- препохабнейшее заведение с курвой-хозяйкой и отвратительным пойлом. А вот "Меч Трилла" -- таверна приличная, городской знатью часто посещаемая, и хлеб у них в городе самый наилучший, -- возница кивнул на свою поклажу и, заговорщицки подмигнув, начал путано объяснять, как сей достойной корчмы достичь с наименьшими потерями во времени и расстоянии. То ли объяснения были слишком подробными, то ли путник был рассеян и не услышал всего, чего нужно, но добрался он до "Меча Трилла" только спустя полчаса, усталый, голодный и злой, кляня на чем свет стоит необразованных пейзан в общем и дураков-извозчиков в частности. Он вошел, слегка пригнув голову, и немного постоял на пороге, привыкая к тени, ощущая разгоряченными щеками приятную прохладу помещения и жадно принюхиваясь к запаху жареного мяса, вплетающемуся в тонкий аромат трав, развешанных под потолком за массивной дубовой стойкой. Посетителей в этот час было немного -- пара лекарей в темных накидках и шляпах с круглыми полями у окна да группа каменщиков в кожаных фартуках, увлеченно беседующая за столом у незажженного камина. Салзар прошел туда, небрежным жестом бросил на скамью плащ и уселся, вытягивая натруженные ноги, невольно прислушиваясь к разговору. -- А ты как думал? -- прозвучал мелодичный и слегка высокомерный голос. -- Именно песья голова. А еще перья яркие, блестящие, и женская грудь. Раздался громовой раскат заразительного хохота, мужчины у окна вздрогнули, с укором глянули на компанию и снова отвернулись, продолжая прерванный разговор. Путник невольно разулыбался, с интересом оглянулся на смеющихся и почувствовал, как ледяная рука внезапно и безжалостно сжала ему сердце. Между мастеровыми сидел мужчина лет двадцати пяти, с черными, точно вороново крыло, волосами до плеч, крупным чувственным ртом и пронзительными зелеными глазами, ярко выделявшимися на белоснежной коже чуть вытянутого лица. К гильдии каменщиков он явно не принадлежал, поскольку одет был в темно-зеленую, шелковую распахнутую на груди рубаху, на шее его тускло блеснула изящная серебряная цепочка, а голову венчал зеленый же берет, низко натянутый на уши. Мужчина мрачно оглядывал смеющихся собеседников и нервно перебирал длинными пальцами скрещенных на груди рук. Странник резко отвернулся и, выпрямив ставшую вмиг деревянной спину, стал напряженно ловить продолжение разговора. -- Говорю же я вам, -- продолжал рассказчик чуть капризно, -- живет симуран две тысячи лет, а когда приходит пора рождаться у него птенцам, то бросает чудо сие в дупло самца своего вместе с яйцами и замазывает выход глиной... Дверь таверны тяжело отворилась и гулко хлопнула, впихивая в зал новых посетителей. Ими оказались уже знакомые Мидесу лютнист и мальчуган, очевидно, доказавшие стражникам на воротах необходимость своего присутствия в Мерриане и крайнюю нужду города в них обоих. Плюхнувшись за свободный стол, они стали выжидающе смотреть на девицу в пестром переднике, показавшуюся, скорее всего, из кухни, о чем свидетельствовал усилившийся мясной дух, впорхнувший в дверь вместе с ясноокой. Девица, впрочем, первым решила обслужить гостя побогаче и, кокетливо потупив глазки, направилась к Салзару. Беседа у очага меж тем продолжалась. -- Вот ты, Сианн, говоришь, рождается... -- вклинился высокий ломкий тенорок, очевидно, принадлежащий юноше, находящемуся в процессе бурного взросления. -- А вот разве птицы рожают? Они же, вроде, несутся? Или энта твоя симуранина и не птица вовсе? -- голосок напоследок дал петуха и смущенно замолк. Сероволосый спутник лютниста, сосредоточенно до этого момента копавшийся в сумке на поясе, вскинул голову и цепко зыркнул на говорящих. Мидесу, сидевшему к нему лицом, на миг показалось, будто в серых невыразительных глазах парнишки всполохнуло серебряным, словно там отразилась взошедшая среди бела дня луна. -- Себастьян, ты куда? -- недоуменно повернул голову лютнист, подтягивая колки инструмента. Мальчонка не ответил, медленно поднялся и, не обращая ни малейшего внимания на удивленный вид своего попутчика, точно завороженный, направился к каменщикам. Салзар проводил его равнодушным взглядом и снова обернулся через плечо. Человек в зеленом берете если и заметил внезапный интерес к своей персоне, виду не подал и продолжал вдохновенно вещать: -- Молчал бы ты, Богуж, если ничего в деле не смыслишь! Так вот, после того, как отсидит в дупле симуран-отец на яйцах пять недель, симурята малые из яиц тех вылупляются и заживо его пожирают. -- Ну и фантазия у вас, господин менестрель, -- тоненько фыркнул блеклый мальчишка, самым нахальным образом устраиваясь на скамье напротив рассказчика и пиная торсом молодого конопатого дылду. Мидес все это время немного рассеянно кивал девице, красивым голосом перечислявшей преимущества сегодняшних блюд и выразительно хлопавшей пшеничными ресницами -- он был вплотную занят тем, что пытался рассмотреть форму зрачков мужчины в зеленом. Салзар с изумлением понял, что ему почему-то не удается этого сделать -- глаза рассказчика были в постоянном движении, будто перетекая из реальности в реальность, светили изнутри зеленью и в то же время казались совершенно нормальными. Человеческими. Услышав, как мальчик произнес слово "менестрель" путник выразительно поднял густые брови и неопределенно хмыкнул. -- Вам чего, милейший? -- немедленно и недовольно отозвался зеленоглазый, надменно вскинув подбородок и смерив Мидеса язвительным прищуром из-под длинных ресниц. -- Да вот думаю, давно ли ты музыкой увлекаться начал, -- внешне спокойно произнес странник, и только девушка в пестром переднике заметила, как на загорелой шее его внезапно, точно птица в клетке, забилась сизая жилка. -- У тебя ведь теперь, наверное, и дрымба[5] есть? -- Какая еще дры... да что вы себе позволяете, сударь! Разве мы с вами настолько хорошо знакомы, чтобы быть на "ты"? -- взвился рассказчик и, подняв кружку, шваркнул ею о столешницу. Каменщики заскучали и потихоньку переползли за соседний стол, очевидно, заранее зная, чем может обернуться раздражение их приятеля. Рядом с зеленоглазым остался сидеть только щупленький Себастьян. Теперь, когда народу за столом поубавилось, Мидес разглядел лежащую на скамье золотистую цитру[6] с черным грифом и удивленно склонил голову на бок. -- Тогда поспешу представиться, -- он встал с места и поклонился со всей возможной учтивостью, -- лорд Салзар Эвольд Мидес; думаю, что вы должны меня вспомнить. -- Прошу вас, сударь, не думайте, у вас это плохо получается, -- съязвил рассказчик, тоже поднялся, тряхнув черными волосами, оглядел предполагаемого противника с головы до ног и раздраженно фыркнул: -- Хоть я и знаком со всеми здешними аристократами, которых, на мой взгляд, развелось уж слишком много, вас, спешу уверить, вижу в первый раз. Меня зовут Сианн, я... -- тут взгляд его переместился на лютниста, который в этот самый момент коснулся струн. Мягкий и немного суховатый аккорд повис под потолком таверны, а глаза рассказчика сверкнули недобро. -- Я здешний менестрель. Между прочим, единственный. С этими словами он схватил цитру и, поставив ногу, обутую в мягкий кожаный сапог, на скамью, вызывающе поправил на пальце кольцо с "когтем"[7]. Лютнист резко покраснел, фыркнул и тоже вскинулся в полный рост, прижав к груди инструмент. -- Тогда уж и я представлюсь! -- дернул он щекой. -- Седрик, выпускник Школы изящных искусств в Вениссе, ученик самого мастера Орландо. -- Мне ваше имя ни о чем не говорит! -- шевельнул плечом зеленоглазый и ударил по струнам. Мидес плюхнулся обратно на скамью и с изумлением уставился на того, кто назвался Сианном. В голове его промелькнула мысль, что, очевидно, действительно произошло досадное недоразумение. Не мог же тот, не слишком серьезный, но вполне разумный юноша, которого Салзар знал семь лет назад, настолько измениться. Потом до него дошло, что имя "Сианн", он уже слышал от попутчика-мельника, и облегченно вздохнул. Тот, другой, ни за что не стал бы служить менестрелем и, скорее, разбил бы кувшин о голову дядюшки графини, нежели сиганул в окно. Хотя, непристойную песенку, пожалуй, спел бы... Из задумчивости Салза вывела все та же девица, которой надоело наблюдать за представлением и ждать, когда же посетитель соизволит о ней вспомнить. Она выразительно кашлянула, притопнула ногой и, склонив русую головку к плечу, выразительно подняла белесые бровки. -- Принесите мне вина, -- буркнул Мидес, у которого аппетит к тому времени пропал окончательно. Девица возмущенно фыркнула, поправила передник и, забросив светлую косищу за спину, направилась к лежащим за стойкой бочкам из темного дерева. Между тем Сианн душевным тенором завел выразительную балладу о непонятом соотечественниками и семьей молодом человеке, вынужденном скитаться по бурлящим от дождей дорогам. Почему молодому человеку в его скитаниях постоянно сопутствовала плохая погода, Мидес так и не понял, зато худенький Себастьян, раскрыв рот, восторженно смотрел на менестреля снизу вверх. -- Если вышел ты в дверь, уж назад не входи, Век носи свою лютню за правым плечом... -- донеслось с другой стороны -- это Седрик, ученик знаменитого Орландо, решил внести свою лепту в развитие изящных искусств города Мерриана. Голос у лютниста был весьма приятный, и серенький мальчик, переведя внимательный взгляд на Седрика, снова заслушался. Как и белобрысая девица, что подошла к Мидесу и задумчиво поставила на стол перед ним деревянную кружку, наполненную темным содержимым. В нос ударило кислым, и странник поморщился, поздно припомнив, что когда-то его уже предупреждали о качестве меррианской выпивки. -- Только обратно я по весне не вернусь, Если будет задушен мой конь... -- печально завершил балладу Седрик. Сианн скривился: -- Неплохо, пан лютнист, только я бы на вашем месте в самом начале трехдольную пульсацию аккомпанементом поддерживал, а то вы там в метр не попадаете... Я так понимаю, -- он прищурился, -- что у нас тут с вами нечто вроде поединка намечается? -- Да, -- гордо поднял подбородок Седрик, поправил кружевной манжет, вылезший из рукава пропыленной кожаной курточки, и на всякий случай напомнил: -- Только изящного. Потому как менестрели бьются исключительно при помощи слова и музыки. -- И что же получает победитель? -- саркастически поднял бровь Сианн и снова тряхнул головой, -- предупреждаю сразу, что на пение в этой таверне у меня со вчерашнего дня договоренность с хозяином. -- А... -- внезапно подал голос Себастьян, -- а вы ученика разыграйте, меня вот, например... -- и жутко смутился, уткнув курносый носик в рукав поношенной серой рубашки. -- Сябик, ты что? -- лютнист опустил инструмент и ошарашено посмотрел на серенького. -- Мы же, вроде, договорились уже? -- А я наврал... насчет оплаты... -- мальчишка, моргая, поднял голову, и впалые щеки его залила краска. -- А зачем, интересно, мне ученик, да еще такой, который заплатить не может? -- недоуменно покосился на подростка Сианн и пренебрежительно фыркнул. -- Я многое умею, -- оскорбился мальчик и, загибая тонкие пальцы с траурными полосками под ногтями, начал перечислять свои достоинства, в число коих входили: умение играть на струнных инструментах (правда, невеликое), нахождение общего языка с дикими животными, владение художественным словом, а также стирка, штопка и готовка. Скривившийся поначалу Сианн при освещении Сябиком последних пунктов заметно оживился и, кажется, даже повеселел. -- Штопка, говоришь? Хорошо, я согласен, -- он поправил чуть сползший на лоб берет, распрямил торчавшее из него кокетливое перо и не вполне понятно добавил: -- Гертруда-то далеко теперь... Седрик торжественно выбрался из-за стола, не спеша прошествовал ближе к очагу, и, гордо выпрямив спину, с лютней наизготовку вопросительно посмотрел на зеленоглазого. -- На какую тему желаете петь, Господин Менестрель? Хвалебные оды, воинские подвиги, служение Прекрасной Даме? -- Да все, что угодно, Сударь Музыкант, -- язвительно ответил Сианн, вставая напротив и небрежно прижимая к груди цитру. -- Пожалуй, начнем с импровизации... Он ударил по струнам, и дивный высокий голос его поплыл по таверне, обволакивая мягкостью постояльцев, даря умиротворение и дразня несбыточными надеждами: -- Этой ночью небосвод полон звезд, И плывут вослед ветрам две луны. Отражает лунный путь тихий плес, В отраженье мы с тобой не видны... Себастьян тихо подошел к очагу и, неуклюже опустившись на маленькую деревянную скамеечку рядом с камином, замер, подперев кулачками остренький подбородок. Посетители корчмы, оставив неспешные разговоры, осторожно и, по возможности, бесшумно, дабы не разрушить очарование, стали подтягиваться ближе к месту поединка. Седрик, нежно прикоснувшись к струнам лютни, опустил голову и заиграл, аккуратно вплетая собственную, только что рожденную, мелодию в мягкий перебор струн Сианна. -- Мы с тобою не стоим над водой, Не пускаем по теченью венки, Я оставил отчий дом за спиной, Друг от друга мы теперь далеки, -- зазвучал его мягкий баритон, и Мидес, кинув взгляд на совершенно счастливое лицо Себастьяна, почему-то подумал, что именно с таким выражением пресловутая Прекрасная Дама могла бы следить за двумя рыцарями, бьющимися насмерть за право носить ее имя на щите. Странник усмехнулся, пожав плечами, и залпом опрокинул в себя оставшееся на дне кружки кислое вино. Поднялся, бросил на стол пару медяков и, накидывая на плечи серый плащ, направился к двери. -- И, словно Танцовщицы в небесах, Мы поздней осенью столкнемся на дорогах... -- донесся напоследок вдохновенный дуэт менестрелей, а затем тяжелая дверь, хлопнув, обрубила музыку за спиной Салзара. Черноволосый странник дернул за шнуровку плаща и медленно пошел по темному от нависавших этажей переулку, расспрашивая редких прохожих о местоположении замка Олл.
1.Котта - средневековое верхнее платье. 2. Жупон - род кафтана. 3. Эннен - женский высокий головной убор. 4. Протазан - колющее древковое холодное оружие, разновидность копья. 5.Дрымба - варган, хомус. Язычковый духовой музыкальный инструмент. 6. Цитра - здесь: струнный музыкальный инструмент. 7.Кольцо с "когтем" - разновидность плектра, медиатора. Вот как ползу, так и отражаю!
Жилище графа Юлиуша Олла представляло собой удивительное смешение стилей. Бывшее ранее оборонным сооружением -- четыре поросшие мхом каменные башенки по углам ограды до сих пор смотрели темными машикулями [1] на город, -- оно со временем постепенно перестраивалось хозяевами согласно веяниям моды. Ныне покойная матушка графа вела свой род из столичной аристократии и, выйдя замуж, начала активно воплощать в реальность девичьи мечты и лепить из старого замка нечто, мечтам этим сообразное. К слову сказать, вкус у графини был изысканный, и нынешнее поместье могло по праву считаться одной из главных достопримечательностей Мерриана. Увитая плющом и жимолостью изящная, напоминающая оружие лучника фигурная ограда -- чугунные стрелы и полукружия на каменном цоколе, -- опоясывала большой двухэтажный дом с украшенным башенками флигелем. Над домом на высоком шпиле в пронзительно синее небо стремилась, поблескивая позолотой, застывшая в беге лисица -- старинный символ рода Оллов. От ворот вела мощенная булыжником аллея, обсаженная можжевельником и низкорослой туей. Галерея, опоясывающая фасад здания, благоухала разросшейся розовой бугенвиллией, плотно прильнувшей к темному камню арок. За домом и хозяйственными постройками раскинулся парк с уютной мраморной беседкой, из которой открывался первозданный вид на незасеянный клочок земли с буйно разросшейся высокой травой и миниатюрное рукотворное озерцо. Изящество, с каким было обустроено поместье, отдавало духом пришлых, прямо-таки кричало об элвилинских корнях его хозяев. И Салзар, наслышанный о знаменитом меценатстве Оллов по отношению к ордалианской церкви, подумал, что благотворительность сия была скорее вынужденной, нежели продиктованной порывами широкой и чистой души графа Юлиуша. Когда гость толкнул литую, горячую от солнца створку незапертой калитки, навстречу ему из каменной сторожки появился худощавый, огненно-рыжий привратник. Зевнул, стряхивая рассыпанные по коричневой гербовой накидке хлебные крошки, неожиданно строго посмотрел на пришельца и произнес: -- De mortuis aut bene, aut nihil.[2] -- Это вы мне? -- поднял брови Мидес и слегка ухмыльнулся. -- Ох, прошу прощения, сударь, -- чуть смутился привратник, однако особого раскаяния не показал и, покрутив головой, размял шею. -- Теща у меня намедни померла, вот и задумался вслух... -- Померла, говоришь, -- сочувственно кивнул Салзар и спросил, окидывая заинтересованным взглядом имение, -- и как, схоронили уже? -- А вы, собственно, любезный, чего желаете-то? -- нахмурился рыжий, вглядываясь в лицо чужака и помахивая дубинкой, ременной петлей прилаженной к запястью. Гость снова усмехнулся, достал из-за пазухи письмо и протянул его привратнику. Тот увидел оттиск графского герба на сломанной печати, и чело его разгладилось. -- А схоронили, как же... -- меланхолично протянул он, развернул пергамент и начал читать про себя, смешно шевеля по-детски пухлыми губами. -- И что, далеко везти покойницу пришлось? -- гость заинтересованно пробежался взглядом по лицу рыжего, однако прозрачные глаза свои тут же отвел и уставился на плющ, обвивающий ограду. -- Нет, не особо, -- прислужник вернул пергамент Мидесу и пожал плечами. -- Кладбище, оно, конечно, за городом, но идти там всего ничего, около мили вдоль стены, направо от южных ворот, коли интересуетесь. Особо упокойников-то по солнцепеку не потаскаешь... Дома граф, -- неожиданно оторвался от увлекательной темы рыжий. -- Никуда с самого утра не выезжали, ибо в настроении пребывают мрачном. Настолько мрачном, что даже графиня, уж какая ни была усталая после паломничества, и та предпочла в город уехать. Так что я вас предупредил, -- с этими словами привратник поклонился и удалился обратно в сторожку, не иначе, продолжить прерванную трапезу. Мидес не спеша двинулся по аллее, погружаясь, словно в ласковую воду, в запах хвои, и щурясь от слепивших лучей солнца, золотой рыбой плывущего между верхушками можжевельника. Ему почему-то вспомнилась другая аллея, где закатные лучи, проникая сквозь плотную тисовую хвою, рассыпались красной мозаикой на лицах всадников, а от болотистых низин начинали подниматься первые клочья тумана. Всадников было четверо, и Мидесу тогда казалось, что жизнь обязательно будет правильной и справедливой, а дружба и любовь -- это стойкие тисы, нерушимыми башнями охраняющие их путь. Почти забытое, старательно загнанное куда-то в самый дальний уголок памяти щемящее чувство серым комом шевельнулось в груди, и Салзар раздраженно дернул плечом. Одиночество? А может быть, свобода? Черноволосый упрямо вскинул голову и, ускорив шаг, горько ухмыльнулся. О свободе, похоже, скоро придется позабыть, учитывая то, для чего он вообще заявился в Мерриан.
Дверной колокольчик отозвался мелодичным звоном за массивной дубовой дверью, и Мидес вступил в прохладный затемненный холл. Ожидая увидеть перед собой степенного дворецкого, по всем канонам прилагающегося к изысканному поместью, Салзар слегка вздрогнул, наткнувшись на толстуху средних лет. Та же вскинула руки к потолку и, потрясая кистями, яростно выдохнула: "Ха!" Потом смерила гостя цепким взглядом черных глазок над круглыми яблочно-розовыми щеками, поправила чепчик и низким грудным голосом осведомилась: -- Он что же, считает, что ежели я экономка, так мне нужно еще и двери ходить открывать? Филимон, леший его утащи, как ушел в погреб часа два назад, так до сих пор и не вернулся, и мне, между прочим, очень интересно, чем он там занимается. Вы кто? Мидес тяжело вздохнул и в третий раз за сегодняшний день предъявил рекомендательное письмо. Толстуха, к его удивлению, быстро пробежав глазами по строчкам, кивнула гостю, приглашая следовать за собой, и повела его вверх по мраморной лестнице, украшенной каменными вазонами с папоротниками. Войдя по приглашению экономки в покои графа Юлиуша, Салзар первым делом окунулся в такой густой винный дух, что задержал дыхание. И сдержанно поклонился хозяину, с интересом разглядывая его из-под опущенных век. Граф Олл Меррианский, меценат и добропорядочный ордалианин, как отзывались о нем в Солейле, развалился в кресле у камина, широко раскинув колени, затянутые в черные шоссы [3], и задумчиво разглядывал содержимое серебряного кубка, прижатого к груди. Прикладывался граф к кубку уже не первый раз, и изрядно заляпал вином изысканный таперт[5] цвета осенней листвы, украшенный фестонами по подолу. -- Из столицы, значит... и что же Роджер? -- хозяин, не поднимая головы, махнул на стоявшее напротив кресло, очевидно, предлагая Салзу устраиваться. Гость не заставил себя долго ждать и, сняв серый плащ, с видимым облегчением откинулся к высокой спинке. -- Жив, здоров, шлет вам поклон, -- вкрадчиво сказал Мидес и свел пальцы у подбородка. -- Ну-ну... -- граф Олл хохотнул. -- И наверняка все так же холост. А знаете, сударь, будучи слегка в курсе тайных страстей своего младшего братца, я даже не стану спрашивать, кем он вам там приходится. Юлиуш запустил пальцы в песочного цвета бородку и поскреб щеку, подымая голову и в первый раз удостаивая взглядом черноволосого. -- Хотя... видимо, я должен просить у вас прощения за свою несдержанность. Наш Ро все больше общается с молодежью... Гость промолчал, а граф крякнул и, тяжело приподнявшись, дотянулся до стола, пытаясь налить вина из кувшина. Приблизительно с четвертой попытки это удалось, и он протянул чашу Мидесу. -- Так зачем вы к нам? -- Олл, блеснув массивными перстнями, отсалютовал кубком гостю и с несчастным выражением лица сделал глоток. -- Со скорбной миссией, -- Салзар пригубил вино и тихо вздохнул. Очевидно, выпивку для замка и корчмы "Меч Трилла" поставляла одна и та же винодельня. -- И по зову долга. Видите ли, граф, матушка моя, женщина, как вы сами можете предположить, лет весьма преклонных, неизлечимо больна. И вот, у порога своей жизни она страстно возжелала быть похороненной в земле, где покоятся кости ее предков. И я, как единственный сын, вынужден теперь кости эти отыскать и подготовить место для моей драгоценной, дабы уходила она в радости, а не в кручине. Черноволосый снова вздохнул, на этот раз громче и выразительней, и со скорбной миной уставился на хозяина. -- Охо-хо, грехи наши тяжкие... -- заунывно протянул Юлиуш, с кислым видом разглядывая опустевшее дно кубка, -- и кто же приходится вам предком, позвольте спросить? Наша ветвь Оллов уже давно перебралась в Мерриан, так что все более-менее родовитые фамилии я знаю. -- Здесь уже давно никого не осталось, ну, насколько я могу предполагать, -- задумчиво ответил Салзар, крутя в ладонях серебряную чашу и не спеша отдать должное ее содержимому. -- В этом городе когда-то проживал некий Изоил Сорд... наш пра-пра-пра... Потом его дочь уехала в Солейл да там и осела, положив начало столичной ветви рода матушки. -- Сорд? -- нахмурил лоб Юлиуш, окинул мутным взглядом гостя, икнул и отрицательно махнул головой. -- Нет, не припомню... а-а, Мгла, ну кто же делает кувшины для вина такими маленькими?! Он рывком поднялся и, слегка покачиваясь, двинулся к двери, позванивая нашитыми по рукавам позолоченными бубенчиками и чуть не опрокинув по дороге кресло. Граф высунул голову наружу, и по коридору заметался его грозный рев: -- Гер-ртруда! Где ты, мерзавка? Мидес поморщился, а подозрительно быстро явившаяся на зов Гертруда, та самая толстуха, что отпирала дверь, грозным видом Юлиуша, похоже, не впечатлилась и укоризненно покачала головой. -- Так-так-так, граф... Видела бы вас ваша матушка... Граф побледнел, потом покраснел и выразительно задышал, страшно вращая белками глаз, ловя воздух широко открытым ртом и смешно шевеля пшеничными усами. Мидесу закралось подозрение, что Юлиуш на самом деле побаивается своей грозной экономки и хорохорится исключительно в виду присутствия гостя. -- Вот-вот, -- удовлетворенно продолжала женщина, любуясь красками на лице Олла, -- давеча и лекарь вам говорил, что ежели не прекратите кутить да орать, удар вам точно обеспечен! -- она с победным видом подтянула завязки чепчика и быстро покосилась на Салзара, удостоверяясь в произведенном на него впечатлении. Черноволосый скривился в неискренней улыбке, со скукой вспоминая недавнее посещение премьеры столичного Очень Большого театра. И неопределенно хмыкнул -- тамошняя труппа лицедействовала столь же отвратительно. -- Вот вы бы лучше о племяннице позаботились, вашество, -- продолжала пилить графа Гертруда, попутно отнимая у того пустой кувшин, -- у девицы одно написание стишков да сочинительство романов в голове. -- А что? -- наконец-то подал голос Юлиуш, сдавая позиции и глядя несчастным взглядом на уплывающий от него в объятиях экономки вожделенный сосуд, -- неужто я не забочусь о Флоре? Любой каприз ее исполняю, между прочим. -- Вот я и говорю! -- полыхнула толстуха. -- Больно много нынешней молодежи дозволительно стало! Разъезжают девицы по городу и волос под накидкой не прячут! Да разве такое раньше можно было? Вмиг бы вертихвостку камнями побили! А всё столичная мода да короеды проклятые умы людские смущают! Девки-то ихние, сказывают, голову совсем не покрывают, тьфу ты, срам-то какой! -- Гертруда всплеснула пухлыми руками. -- И да ладно с ней, с прической! Она ведь на почве энтих своих баллад не иначе как с менестрелишкой вашим любезничает! Сегодня только мне молочница на рынке рассказывала, что вдвоем их у ворот наших на закате видала. -- Что-о?! -- взревел Юлиуш, разом забывая и про кувшин, и про сидящего в кресле Мидеса. -- Сианн? Да... да как он посмел вообще приблизиться к моему дому после того, что учинил? Негодя-ай!! -- граф закатил глаза и вцепился себе в волосы, безуспешно пытаясь вырвать хоть клок в знак глубокого отчаяния. В результате из глаз его брызнули слезы, и Олл, оставив бесполезное занятие, со стоном рухнул обратно в кресло и прикрыл рукой веки. -- Вот-вот, -- осенней мухой продолжала гудеть Гертруда, нависая, словно злой рок, над хозяином. -- А вы еще подумайте, чем могут закончиться все эти охи-вздохи при луне? Судия спаси! -- толстуха перстами перечеркнула лоб. -- Девица глупая, романтичная, а он -- парень видный, да и голову даме задурить, судя по всему, умеет. Экономка отчего-то покраснела, сердито одернула полы коричневого сюрко[5] и снова искоса глянула на Мидеса. -- Вот ежели бы нашелся в нашей глуши кто роду высокого, да человек порядочный... -- загадочно произнесла она, глядя на красочный гобелен, изображающий чуть скособоченного святого Мерриана с весами в руках и черной белкой на правом плече. Под левой стопой святого злобно скалила зубы отрезанная голова с острыми ушами, перекошенной отвратной мордой и венком из лилий на белобрысой макушке. Граф Юлиуш вскинул голову и с интересом посмотрел на Салзара. -- Скажите, пан Мидес, а вы женаты? -- без обиняков спросил он, а черноволосый, припомнив размеры поместья Оллов и усилием воли загнав внутрь паническое желание приписать себе четверых детей и любезную супругу, отрицательно покачал головой. Юлиуш просиял и споро распорядился предоставить гостю комнату. Гертруда в ответ широко разулыбалась, обнажив крупные белые зубы, и пригласила Салзара следовать за ней. Сам Мидес, к слову, почему-то совсем не радовался и чувствовал себя мышью, угодившей в мышеловку.
-- Вы с дороги-то, чай, не только устали, но и поесть, хотите? -- плывущая галеоном по коридору Гертруда была само радушие. Она оглянулась через плечо, и лицо ее, в свете масляных ламп ставшее неожиданно молодым и задорным, озарила широкая улыбка. -- Столичной кухни я вам здесь не обещаю, но умереть с голодухи уж точно не дам. Не дожидаясь согласия Салзара, она решительно развернулась к украшенной разноцветным витражом двери и, распахнув ее, торжественно произнесла: -- Пожалуйте в столовую. Здесь хозяева обедают в будние дни, а праздничные трапезы устраивают в главной зале. Мидес вошел в небольшое помещение, и первое, что бросилось ему в глаза, был застеленный вышитой бледно-зеленой скатертью стол посреди комнаты и свет. Много света, такого необычного для традиционного замка, льющегося из стрельчатых окон, украшенных витражами, и из распахнутой двери, ведущей куда-то к небу, солнцу и неподвижным верхушкам можжевельника. -- Эту комнату самолично матушка графа перестраивала, интерьеры для нее подбирала, да все сокрушалась, что балкон маловат вышел, -- просвещала Салзара Гертруда, заботливо отставляя для него стул с высокой резной спинкой. -- Вы, пан, садитесь, а я насчет обеда распоряжусь, -- толстуха поклонилась гостю, скорее по привычке, нежели действительно выражая почтение, и Мидесу даже на мгновение показалось, что она ему подмигнет. Салзар неопределенно хмыкнул, чуть склонив голову в ответ, и неспешно пошел к балкону, прислушиваясь, как по коридору удаляются шаги экономки. Черноволосый сделал несколько шагов по мраморным плитам и осторожно коснулся ладонями горячих чугунных перил. Прищурился, созерцая раскинувшийся под ним город. По раскаленному воздуху, оттуда, где остроконечная верхушка собора торжественно возвышалась над черепичными крышами домов, лениво поплыл звук колокола, собирающий горожан на повечерие. На уровне плеч Салзара, совсем рядом с перилами -- вот только руку протяни -- зеленели кучерявые верхушки можжевеловых деревьев; внизу, среди буйной травы, слепило золотом озерцо, а сверху ласково смотрело небо Мерриана. Мидес вдохнул чистый хвойный воздух и закинул голову. Он любил небо. Особенно, таким, каким было оно сейчас -- пронзительно синим, безоблачным и бережно поддерживающим опускавшееся к горизонту рыжеватое солнце Даринги. Салзару самому до сих пор было удивительно, как с отчаянной любовью к небу и жизни его угораздило при поступлении в Академию выбрать себе такую область магии, как некромантия. Что сыграло свою роль, Салзар и сам себе не мог бы объяснить. Возможно, это было желание обладать, как ему тогда казалось, властью, а возможно, обычный протест против родителей, вышвырнувших сына из дому, испугавшись его природной силы. Как бы там ни было, сейчас Мидес умел многое, но банальное целительство все чаще казалось ему ближе, чем отточенное до совершенства искусство связи с миром мертвых. И, уж если совсем честно, то больше всего черноволосому не нравилась перспектива превращения после собственной смерти в лича. Возможно, то, что Салзар собирается отыскать в Мерриане, как-то поможет ему определиться? Некромант вздохнул и, развернувшись, пошел обратно в комнату, думая, что Гертруда не заставит себя долго ждать. Экономка оправдала его надежды, влетела, громко и возмущенно фыркая, точно лошадь у водопоя. Привередливо понаблюдала за слугами, накрывающими стол, зашипела на некую тощую Анельку, неуклюжую и курносую, чуть не опрокинувшую блюдо с фруктами, и пожалилась Салзару, который меланхолично наблюдал суматоху, прислонившись к балконному косяку: -- Ох, и работа у меня, пан Мидес, сущее наказание... Дворецкий пропадает в винном погребе, не иначе, примером графа впечатлившись; графиня улетела из дому, даже не предупредив, куда; слуги вообще недотепы, а тут еще притащился бродяга. Уселся, вырвирог, возле двери и голосит непотребное о розах, незабудках и трепетной деве на лесной дороге. Говорит, что не уйдет, пока не поговорит с графом, а граф-то уже... -- Гертруда слегка смутилась и почесала мясистый нос. -- Что он делает? -- удивленно поднял брови Салзар. -- Стихи читает? Графу? -- Да нет, -- экономка досадливо махнула пухлой ручкой, -- поет он. И на мандолине себе подтренькивает... Говорит, что работу ищет. Слыхал, дескать, что у нас тут место музыканта свободно, и требует возместить ему ущерб, поскольку предшественник его чего-то там у него отнял. То ли лошадь, то ли слугу... Салзар вспомнил вопящих в корчме менестрелей и расхохотался так, что Анелька снова чуть не выпустила из рук на сей раз кувшин. -- Послушай, любезная Гертруда, -- волшебник оторвался от косяка и уселся за стол, закидывая на спину длинные волосы. -- Сдается мне, что певца этого я знаю. Настырный малый, такой в любую щель пролезет, словно таракан. Давай сделаем так, если уж граф Юлиуш... почивать изволили, -- Мидес слегка скривился, -- приведи этого юношу сюда. Я давно подыскиваю себе слугу и, возможно, он согласится на ту работу, которую ему предложу я. Да, и распорядись поставить еще один прибор. Считай это моей причудой, -- добавил Салзар, глядя на пышные брови экономки, ползущие вверх по лбу. Гертруда неодобрительно хмыкнула, поджав губы, но просьбу гостя выполнила, и спустя несколько минут сонную тишину столовой прорезал мелодичный голос: -- Да славен вовеки дом, пригревший менестреля! И пусть хозяев его не покидает отныне... О... -- тут юноша осекся, увидев Мидеса, невозмутимо расправлявшегося с жареной курицей, -- это вы? Салзар ткнул куриной ножкой в противоположный конец стола и, прожевав, утер рот обшитой кружевом салфеткой: -- Садись туда. Как бишь там тебя, Седрик, кажется? Менестрель кивнул и опустился на стул, пристраивая на коленях лютню, тоскливо глядя на куриную тушку, лежащую перед Мидесом. Слегка дернул длинным носом, втягивая изумительный аромат жареного мяса, сглотнул и кивнул: -- Совершенно верно, сударь. Седрик -- ученик мастера Орландо из Венисской Школы изящных искусств. Лютнист, поэт и певец, к вашим услугам. Вошедшая Гертруда самолично поставила перед менестрелем миску с ячменной кашей, и юноша тяжело вздохнул. -- Так получается, что поединок ты все-таки проиграл... -- констатировал Мидес, отодвинул от себя блюдо с курицей и, утерев руки, с опаской заглянул в серебряный кубок. Седрик вскинул голову, и взгляд черных глаз его, окажись он случайно не музыкантом, а магом, непременно прожег бы некроманта насквозь. Ну, или наполовину. -- Это было нечестно! -- вскричал менестрель, возмущенно плюхая в кашу деревянную ложку и встряхивая короткими волосами. -- Во-первых, постояльцы корчмы были его знакомыми, а во-вторых... -- Седрик опасливо покосился в сторону навострившей уши Гертруды, наливающей ему в кружку вино, и тихо добавил, -- я так думаю, что он колдун! Себастьян-то, как его увидал, так сразу словно подменили мальчишку. Глаз с него не сводил, губами чего-то все шевелил да моргал глазищами. Не иначе этот Сианн заклял его, вот помяните мое слово! Экономка фыркнула и пробурчала себе под нос что-то о талантливых музыкантах, умеющих, как никто другой, понять простые человеческие чувства, а Седрик, выхватывая у нее из рук кружку, обиженно засопел: -- Я требую справедливости! -- И ты решил, что найдешь эту справедливость здесь? -- ухмыльнулся Мидес, отставляя в сторону кубок и довольствуясь кистью винограда. -- По-моему, весьма наивно с твоей стороны... Седрик жадно припал к кружке -- Салзар видел, как быстро заходил его кадык, -- а потом, довольно улыбнувшись, нахально подмигнул некроманту: -- Ну, во всяком случае, ведь я уже здесь и даже сижу за хозяйским столом. Вы вот посмотрите, -- начал загибать пальцы юноша, -- сначала сторож у ворот проникся сочувствием к моей несчастной доле да пропустил меня к графу. Потом вот вы заинтересовались, да еще и ни одна собака по пути за пятки не ухватила. Не иначе, сам Судия вел меня в этот дом, -- Седрик назидательно поднял палец. Гертруда фыркнула и поправила чепец: -- Ну, касательно собак -- так это просто оных господа не держат, потому как у графа сразу из глаз да носу, что с водостоков, течь начинает. Недуг у него какой-то диковинный... Седрик проигнорировал замечание экономки, в религиозном экстазе провел пальцами по лбу и мысль свою завершил, попутно облизывая ложку: -- Вот я и думаю, что сам Судия хочет, чтобы занял я место того, кто лишил меня моего имущества. Рассуждения юноши были прерваны яростным женским воплем и грохотом, донесшимся из коридора. Похоже, на пол полетел один из масляных фонарей, висевших на стенах, и Гертруда тяжко вздохнула: -- Никак, леди Флора не в духе нонеча...
Дверь распахнулась, ударившись о косяк так, что разноцветный витраж загудел, задрожал, но выстоял и каким-то чудом не брызнул по зеленому ковру радугой осколков. Зато раздалось мелодичное "бздынь" -- это ученик мастера Орландо от неожиданности дернулся и уронил с колен лютню. Влетевшая в столовую девушка, очевидно, с самого утра даже не успела переодеться, во всяком случае, именно в этом голубом платье Салзар и видел ее у ворот. Правда, головного убора на девице больше не было, пшеничные волосы в беспорядке рассыпались по плечам, а хорошенький носик изрядно покраснел и припух, точно его обладательница некоторое время тому назад лила горькие слезы. Увидев гостей, девица резко остановилась и, изумленно похлопав фиалковыми очами, вопросительно уставилась на Гертруду. Потом перевела взгляд на Мидеса и застыла с открытым ртом, точно узрела перед собой не человека, пусть даже красивого и противоположного пола, а, по меньшей мере, симурана, о котором так красочно вещал в таверне опальный менестрель. -- А у нас гость, -- медовым голоском пропела экономка, хватая девицу под руку и волоча к столу, -- позвольте представить вам, графиня, пана Му... Ме... Волшебник поднялся со своего места и, галантно припав к чуть дрожащей холодной ручке, улыбнулся: -- Салзар Эвольд Мидес, к вашим услугам, леди. -- Я вижу, -- отмерла девица и строго посмотрела Мидесу в лицо, нахмурив рыжеватые бровки, крылато разметавшиеся над холодными глазами, -- графиня Флора Арина Олл, приятно познакомиться. Она вырвала руку у слегка опешившего от ее реакции Салзара и мрачно плюхнулась за стол, не дожидаясь, пока мужчина отодвинет для нее кресло. Мидес сконфузился, а Флора, посмотрев на него исподлобья, фыркнула: -- Ну, и долго вы собираетесь стоять столбом, пан Мидес? И вы тоже, как там вас? -- она покосилась на скромно замершего у стула Седрика. Тот же со щенячьим восторгом в глазах созерцал прелестную хозяйку. -- Седрик, моя госпожа, музыкант, поэт и... -- С каких это пор менестрели в нашем доме сидят за столом с хозяевами? -- вскинулась Флора и пронзила лютниста уничижительным взглядом. Юноша дернулся, и лицо его запылало, будто разгоревшийся в очаге огонь. Седрик хотел, было, что-то сказать, но только опустил голову и стиснул зубы. -- Прошу прощения, -- хмыкнул волшебник и положил широкую теплую ладонь на руку графини, -- здесь моя вина. Видите ли, леди Флора, этот юноша явился в Олл-Вер с надеждой поступить на службу, но поскольку ваш дядюшка изволят почивать, я взял на себя смелость познакомиться с Седриком поближе, и, возможно, забрать его к себе. Естественно, если граф Юлиуш не будет против. Флора фыркнула, высвободила руку, и, прищурившись, насмешливо посмотрела на волшебника: -- До нас доходят слухи о чудачествах столичных аристократов, сударь. Поэтому я вас прощаю и, так уж и быть, пусть этот ваш музыкант разделит с нами трапезу. В конце концов, это даже забавно... -- А разве я вам говорил, что прибыл из Солейла? -- недоуменно поднял брови черноволосый и внимательно посмотрел на смутившуюся девицу. Его опять кольнуло неясное ощущение, что он уже видел это милое личико, и Мидес осторожно поинтересовался: -- А вы сами бывали в столице? -- Очень давно, -- мрачно уронила Флора и поднесла к губам серебряный кубок, -- но, тем не менее, столичного жителя я могу определить сразу. Ваша одежда, -- она кивнула на шелковую, расшитую по вороту золотыми нитками, черную рубаху гостя, -- что-то подобное я встречала на тамошних аристократах. -- Видимо, встречали очень давно, -- рассмеялся волшебник, взяв в руки кубок и отсалютовав девушке, -- я покинул Солейл несколько лет назад и только недавно имел честь побывать проездом у Роджера Олла. Он жив и здоров, -- памятуя о реакции графа на имя брата, торопливо добавил Салзар и, дабы пресечь разговоры на скользкую тему, добавил: -- За ваши прелестные глаза, леди. Седрик между тем, удостоверившись, что на его скромную персону больше никто внимания не обращает, уселся обратно и начал торопливо доедать щедро выделенную ему порцию каши. Девушка молча кивнула, и остаток трапезы прошел в неловком молчании, прерываемом лишь звяканьем посуды и шумными вздохами Гертруды, распоряжавшейся сменой блюд. Когда графиня насытилась и омыла руки в чаше с розовой водой, Мидес встал и, галантно поклонившись, осведомился, не желает ли леди подышать свежим воздухом. Флора все так же молча кивнула и, легко вспорхнув, устремилась к балконной двери. На пороге она обернулась и, иронично подняв брови, осведомилась: -- Как вы думаете, сударь, если ваш менестрель наелся, не пора ли ему приступить к своим непосредственным обязанностям? Я была бы не против послушать какую-нибудь новую балладу. Седрик вскочил; торопливо вытерев руки о черные штаны, поднял с пола лютню и с прежним обожанием посмотрел на девицу. Когда они втроем вышли на балкон, музыкант пристроился на одной из стоявших у стены мраморных скамеечек, взмахнул головой и ласково тронул струны. Жара к этому времени спала, насыщенный запахом хвои легкий ветерок нес в себе первые признаки вечерней прохлады. -- Так что столица? -- задумчиво спросила Флора, усаживаясь на другую скамейку и, расправляя складки платья, окинула взглядом крыши Мерриана. -- У нас здесь такая скука, -- вздохнула она и откинула за спину пшеничные волосы. Салзар вздрогнул. Он внезапно понял, где уже видел этот жест. Графиня Флора неуловимо, но вместе с тем настойчиво, до мурашек по позвоночнику, напоминала девушку из далекого прошлого. Когда-то близкую, но оставившую темное пятно в его душе неожиданным и потому особенно мучительным предательством. -- Насколько я мог заметить за время своего краткого визита, -- пробормотал Мидес, усаживаясь рядом, -- ничего там не изменилось. Все та же суета, погоня за модой и наслаждениями да навязчивое стремление аристократии перещеголять друг друга. Вот только спектакли в ОБТ стали еще отвратительнее. Актеры постарели, а молодежь, увы, не поддерживает традиции старой сценической школы. Флора фыркнула и покосилась на Седрика, взявшего душераздирающий фальшивый аккорд. -- И щеки твои, как розы, А руки, как две мимозы... -- невозмутимо продолжал лютнист. -- Да, -- ухмыльнулась графиня, -- и здесь, похоже, то же самое... Не думаю, что найдется кто-то, способный заменить нам предыдущего музыканта... -- Это вы о Сианне? -- Салзар поднял черную бровь и скрестил руки на груди, откинувшись к каменной стене. -- Простите, графиня, но лично мне он показался невозможным типом -- нахалом и задавакой. Девушка вздохнула. -- Такому таланту, каким является Сианн, можно многое простить. Мне иногда казалось, что цитрой его управляет магия, а голос... -- она печально замолчала, а потом удивленно повернулась к Мидесу: -- Постойте, но откуда вы его знаете? -- Довелось встретиться, -- ухмыльнулся гость, -- не далее, как сегодня днем я присутствовал при творческом поединке вот этого молодого человека, -- он кивнул на вдохновенно поющего Седрика, -- с вышеупомянутым волшебным менестрелем. В таверне "Меч Трилла". Они там пытались перепеть друг друга, и призом был некий невыразительный мальчик. Графиня дернула плечом: -- Вот уж действительно, странная личность. Я сегодня их встретила в городе. Этот мальчишка тенью таскается за Сианном, смотрит тому в глаза, открыв рот, и не дает приличным девушкам и слова вставить. Все вещает, насколько он очарован волшебной силой музыки и выдающимся искусством самого мастера. Салзар рассмеялся, но сразу же замолчал, глядя на расстроенное лицо девушки. -- А что же менестрель? -- А менестрель упивается своим величием и делает все, чтобы посторонние, -- Флора всхлипнула, -- не мешали ему наслаждаться новой ипостасью... Зараза, -- она сердито утерла ладошкой блеснувшую на щеке слезинку. -- Он вас обидел, леди? -- Салзар ухватил руку девушки и бережно поцеловал пальцы. -- Нет, -- мрачно сказала графиня и снова вздохнула, -- он просто отправил меня домой. -- Полноте, сударыня, -- укоризненно покачал головой волшебник, -- стоит ли обращать внимание на хамское поведение черни? Он воистину не стоит того, чтобы лить слезы. -- Слезы? -- фыркнула Флора. -- С чего это вы взяли? -- Ну, тем лучше, -- кивнул черноволосый и перевел разговор на менее болезненную тему: -- Как ваша сегодняшняя поездка? Я имел честь лицезреть вас нынче у ворот города в сопровождении рыцарей Ордена. -- Ах да, -- кивнула девица, -- эскорт отца Якуба. Это здешний епископ, комтур удела, персона значительная. У них с дядюшкой какие-то финансовые обязательства. Отец Якуб настоял, чтобы меня и лорда Троварда сопровождали, потому что, -- графиня состроила крайне высокомерную физиономию и скучным голосом процитировала, -- время нынче неспокойное, на дорогах полно всякого сброда, и девице вашего положения крайне опасно путешествовать без охраны. -- Я заметил, что у городских ворот идет тщательная проверка всех новоприбывших, -- кивнул Мидес и ухмыльнулся: -- Что, комтур настолько боится короедов? -- И их, и любовых отпрысков и еще неизвестно чего, -- фыркнула Флора и резко поднялась, прислонилась спиной к чугунным перилам и развернулась лицом к черноволосому. Налетевший ветерок взметнул ее волосы, а заходящее солнце зажгло золотой ореол вокруг изящной головки на тонкой шее. У Салзара на мгновение перехватило дыхание, и он подумал, что такая драгоценность, как графиня Олл, является весьма приятным дополнением к обширному поместью. -- Да что они могут знать о пришлых? -- возмущенно пожала плечами девушка. -- Я уверена, что большинство ордальонов разбираются в них не сильнее, чем белки в ананасах. Напридумывали страшных сказок, а теперь сами от них трясутся. По-моему, отец Якуб просто одержим желанием устроить показательную казнь на городской площади. И теперь ярится, что пришлые засели в Дальнолесье да носу наружу не показывают. -- Ох, графиня, -- укоризненно покачал головой Салзар, -- никому больше об этом не говорите, такая юношеская горячность может сослужить вам плохую службу. Флора надулась и, обняв себя за плечи, возмущенно повернулась к Мидесу спиной. -- А вам доводилось встречать пришлых? -- спросил волшебник и улыбнулся. -- Иначе откуда вы так уверены, что они не опасны? Спина девушки напряглась, она помолчала, а потом, не оборачиваясь, так тихо, что Салзар едва расслышал, произнесла: -- Доводилось. А вам будто нет. Они вообще жили среди нас, и никому вреда от того не было. Волшебник молча поднялся и встал рядом с девушкой, чуть касаясь ее широким плечом. -- А знаете, -- сказал он загадочно и улыбнулся, -- мне сегодня совершенно случайно довелось узнать одну вашу страшную тайну... Флора вздрогнула и, повернув голову, испуганно посмотрела на гостя. Салзар заметил, как побелели костяшки ее пальцев, вцепившихся в чугунные перила. -- Что? -- спросила она внезапно севшим голосом, и Мидес поймал себя на мысли, что ему вдруг отчаянно захотелось обнять хрупкие плечи девушки и защитить Флору от невесть откуда взявшегося в ее глазах страха. -- Ваш дядюшка, -- черноволосый откашлялся, -- он сегодня сказал, что вы пишете. Стихи и, кажется, романы? Флора на мгновение закрыла глаза, и лицо ее разгладилось. Она улыбнулась бледными губами и, вздохнув, с облегчением прошептала: -- Какие, право, пустяки... -- Так может быть, -- Салзар улыбнулся, -- вы окажете мне честь и что-нибудь прочтете? Флора тихо рассмеялась и тепло посмотрела на волшебника: -- Пан Мидес, а вы, оказывается, романтик? Вот уж никогда бы не подумала... Она снова отвернулась и, глядя на темневшее среди высокой травы озеро, стала читать: -- Нам с тобою идти -- до холодного взгляда снегов, До последней звезды, до которой никто не добрался... Нам с тобою идти -- по углям догоревших костров, По дорогам ночным, по которым лишь ветер скитался...
Между сосен немых, сквозь холодные нити дождя, Нам с тобою идти -- добираться до самого края... И на этом краю, как в неведомый сумрачный час, В исчезающий час, оставаться, туман обнимая... [6] -- Это было чудесно, -- тихо сказал Салзар и поцеловал девушке руку. Седрик, до того внимательно слушавший голос Флоры, вздохнул, пробормотал себе под нос что-то о прекрасной балладе и вновь мягко коснулся струн, сосредоточенно подбирая пришедшую мелодию. -- Пан Мидес, -- графиня искоса глянула на волшебника и слегка покраснела, -- я не сомневаюсь, что у такого видного мужчины, как вы, обязательно должна быть возлюбленная. Расскажите мне о ней. Неужели вам не жалко было оставлять ее, пускаясь в дальнее путешествие? Салзар невесело усмехнулся и поправил манжет рубашки: -- Нет, моя леди. Уверяю вас, что ждать меня некому. -- Простите, если показалась навязчивой, -- мягко сказала Флора и виновато улыбнулась, -- просто я подумала... впрочем... Она резко развернулась к двери и, в одно мгновение снова став высокомерной и неприступной, строго глянула на волшебника: -- Я сегодня слишком устала. Поэтому прошу разрешения вас покинуть. Уверяю, что мне было приятно с вами познакомиться. Салзар ошеломленно кивнул и мрачно покосился на ухмыляющегося Седрика. Графиня удалилась под шелест платья, и Мидес, кратко переговорив с ожидавшей в столовой экономкой, определил менестреля в одну из комнат для прислуги. Затем в сопровождении Гертруды направился в гостевую комнату, оказавшуюся небольшой, но весьма уютной. Впрочем, подробностей обстановки некромант не разглядел, потому как прямо в одежде рухнул на широкую, укрытую вишневым покрывалом постель. Сон сморил его неожиданно и, засыпая, волшебник снова увидел стоявшую к нему спиной Флору. Солнце, ярко сиявшее над ее головой, красило пшеничные волосы девушки в невозможно белый, почти седой цвет, а глаза ее, когда графиня обернула к нему лицо, отчего-то показались Салзару черными, как солейлская ночь. Он недоуменно вздохнул и окончательно погрузился в тяжелый сон.
1. Машикули - навесные бойницы, расположенные в верхних частях стен и башен средневековых укреплений. 2. De mortuis aut bene, aut nihil - о мертвых - или хорошо, или ничего (лат.). 3. Шоссы - узкие штаны-чулки в эпоху Средневековья, прикреплявшиеся к поясу плечевой одежды. 4.Таперт - мужская верхняя одежда, похожая на жакет, но имеющая складчатую или присборенную нижнюю часть, опускающуюся до колена. 5. Сюрко - одежда, надеваемая поверх котт, без рукавов и с глубоко вырезанными, до бедер, проймами. 6. Автор баллады - RinaSvobodnaya (Ирина Кварталова). Вот как ползу, так и отражаю!
Проснулся Мидес поздно, с трудом выплывая из тягучего, неприятного сна, в котором он, словно малый ребенок, испуганно бродил в полной темноте, пытаясь нащупать хоть что-то напряженными ладонями. Судя по всему, находился он в лесу. Шелестела листва, ветер доносил свежий, чуть сладковатый запах смолы и ягод; беспокойные руки волшебника то и дело упирались в шершавую кору невидимых деревьев. А рядом -- остро ощущалось присутствие всадников; запах лошадиного пота терпко вплетался в лесной аромат да отдаленным эхом летели возмущенные возгласы. Над ухом, неожиданно близко, всхрапнула лошадь, и Салзар, вздрогнув, проснулся. Он долго лежал, постепенно возвращаясь в реальность и рассеянно глядя в окно, открывавшее кусочек неба и качающиеся кроны можжевельника. Кроме кровати в комнате стояло резное кресло с высокой деревянной спинкой, обшитое по сидению темно-вишневым гобеленом; несколько обитых железом сундуков примостились возле дальней стены, а пятнистая шкура огромной кошки скалилась с пола у очага. Салзар поднялся и раздраженно повел лопатками: так и не снятая с вечера рубаха неприятно липла к телу, а спутанные волосы настойчиво лезли в глаза. Кожаный ремешок, поддерживающий их вчера, сиротливо лежал в изголовье. Волшебник быстро скинул с себя измятую рубашку и, оглядевшись, дернул витой шелковый шнурок, висящий над постелью. Вскоре дверь в спальню бесшумно отворилась, и на пороге появилась Гертруда, прижимающая к роскошной груди большущий глиняный кувшин. Экономка поставила его на низкую деревянную скамеечку возле очага, шумно вздохнула, небрежно поклонилась гостю и, став на четвереньки, полезла под кровать, бормоча себе под нос что-то неразборчивое. -- Мм... Доброе утро, -- произнес хриплым со сна голосом Мидес, созерцая обширный тыл экономки, красочно застывший посреди золотистых кисточек вишневого покрывала. -- Какое уж тут утро, давно день на дворе, -- глухо донеслось снизу, и Гертруда, пятясь, извлекла на свет огромный медный таз. Торжественно водрузив его рядом с кувшином, толстуха вопросительно посмотрела на гостя: -- Сударь изволят умыться или приступят к делам так? По-простому? -- Изволят, -- кивнул Салзар и послушно подставил плечи под струю из заботливо наклоненного Гертрудой кувшина. Не глядя, нащупал тут же, на скамье, плошку с ароматным мылом и, отфыркиваясь и вздрагивая от прохладных капель, стекающих по спине, начал умываться. -- А что граф Юлиуш, поднялся? -- спросил волшебник и раздосадовано сплюнул тут же попавшую в рот мыльную воду. -- Во всяком случае, они попытались это сделать, -- едко сказала женщина, с интересом разглядывая загорелые мускулистые плечи Мидеса, -- но, к сожалению, сразу впали в меланхолию и распорядились оставить их в одиночестве. Даже обед велели подавать в спальню. -- Понятно, -- Салзар принял из рук экономки расшитый цветами мягкий льняной рушник. -- Как ни удивительно, но я догадываюсь, чем вызвана эта его утренняя меланхолия... Гертруда неопределенно фыркнула и направилась к одному из сундуков. -- Надеюсь, сударь не слишком привередливы к моде, -- скорее утвердительно, нежели спрашивая, сказала она, извлекая на свет темно-зеленую мужскую рубаху с черной шнуровкой на груди. -- Ваш плащ ожидает вас в зале, и я должна заметить, что мне изрядно пришлось повозиться, очищая его от дорожной грязи и пыли, подозрительно напоминающей муку... -- Спасибо, Герти, -- рассмеялся волшебник и галантно поцеловал зардевшуюся от удовольствия экономку в пухлое запястье. -- Вы позавтракать будете? -- жеманно пожала плечами Гертруда, забавно смешалась и сморгнула. -- Или сразу того, до обеда дождетесь? -- Нет, благодарю, -- Салзар на ходу накинул на себя чистую рубаху и обернулся от двери. -- Я и так потерял слишком много времени...
Первым и единственным, кого увидел черноволосый, сбегая по мраморной лестнице в холл, оказался поэт, менестрель и чей-то там ученик -- Мидес так и не запомнил, чей, -- со скучающим видом сидящий на нижней ступеньке. Услыхав за спиной шаги, он поспешно вскочил и, покачнувшись, учтиво поклонился. -- Графа ждешь? -- коротко бросил волшебник и ухмыльнулся. -- Это надолго, утренняя меланхолия у них... -- А... что же делать? -- растерянно протянул менестрель. -- Не могу же я тут весь день сидеть... -- Если хочешь, могу взять тебя с собой, -- Салзар поднял со скамьи свернутый плащ и накинул его на плечи, -- кстати, я и сам хотел предложить тебе работу. -- Восхвалять ваши подвиги в одах? -- с надеждой поднял брови лютнист. -- Нет, для начала в качестве слуги, -- сурово оборвал его мечты волшебник. Седрик вздохнул, но, тем не менее, закинул лютню за плечо и, натягивая на голову выцветший от солнца рыжеватый берет, двинулся следом. Покинув поместье, они немного поплутали по городу и, в конце концов, миновав южные ворота Мерриана, остановились на развилке дороги. -- Слушай, Седрик, -- внимательно посмотрел на юношу Мидес, -- прежде, чем отправиться дальше, я вот что хочу у тебя узнать. Ты покойников боишься? Менестрель вскинул волоокие карие глаза: -- Это смотря в каком случае, -- рассудительно произнес он, -- ежели среди бела дня да где-нибудь на освященном кладбище, так то нестрашно. А вот в склепе ночевать я пожалуй бы не согласился... -- Ну, этого от тебя требовать никто и не собирается, -- ухмыльнулся Мидес, попутно вспомнив один столичный склеп, облюбованный студиозусами Академии волшебства для любовных свиданий, -- просто проводишь меня до кладбища и поможешь найти одну могилу. -- Ну, тогда и говорить не о чем, -- легкомысленно махнул рукой лютнист, -- тем более что плату вы обещали достойную, а голод, -- он выразительно погладил затянутый в кожаную курточку тощий живот, -- как говорится, не тетка... Путь до кладбища показался Мидесу на удивление приятным. Пыльная неширокая дорога петляла между посаженными чьими-то заботливыми руками липами, масляно блестевшими темно-зелеными листочками. Иногда она ныряла под сень городской стены, что тоже было нелишним в палящем зное, так не свойственном зареву -- последнему летнему месяцу. Да еще и Седрик, решив скрасить своему новому хозяину путь, завел презабавнейшую балладу о некоем рыбачке, вздумавшем жениться на девице-русалке, на что волшебник сначала мрачно буркнул, что терпеть не может рыбу, но потом, повеселев, от души хохотал над сложными взаимоотношениями парочки. В общем, когда они, смеясь и оживленно переговариваясь, подошли к замшелой каменной стене кладбища, то больше всего напоминали старых друзей, вышедших покутить в ближайшую корчму, нежели слугу и хозяина. -- Ну, вот и сие скорбное место, -- Мидес театральным жестом указал в сторону кладбищенских ворот и накинул на голову капюшон, -- печет, однако... -- Ничего, хозяин, -- безмятежно улыбнулся в ответ лютнист, и волшебник отметил про себя, что улыбка у менестреля щербатая и по-детски беззащитная, -- послезавтра Рябиновая ночь. Помяните мое слово, на этот раз будет все так, как старики рассказывают: и дождь, и молнии, а может, и чего похуже... вот как накроет город короедской магией... Салзар презрительно фыркнул: -- Ты, Седрик, вещаешь прямо, как торговка на рынке, -- и толкнул заскрипевшую деревянную калитку. Народу в жаркий полдень на погосте было немного, а смотритель -- седой морщинистый старикан, высунув всклокоченную голову из своей сторожки, хмуро оглядел новых посетителей и строго произнес: -- В-в-вы там, в общем, т-т-т...того... -- Мы поняли, -- серьезно кивнул заике Салзар. -- Скажите, любезнейший. А вот ежели мы, нездешние путники, хотим, допустим, найти здесь могилу старого родственника и к тому же можем заплатить за сведения, к кому стоит обратиться? И он выразительно положил руку на кошель у пояса. Старик поморгал, склонил голову к плечу, словно птица, разглядывающая гусеницу, и замычал: -- Дыа-а-ак это... т-т-т...того... -- Нашли у кого спрашивать! -- в ворота просеменила сухонькая монашка-ордальонка, осуждающе зыркнув на волшебника неожиданно яркими для ее возраста карими очами. -- И не стыдно вам над болезным-то издеваться? Охальники, -- утверждающе кивнула она и, потрепав расплывшегося в широкой улыбке сторожа по щеке, достала для него из просторной серой рясы сахарную булочку. -- Извините нас, -- учтиво поклонился серьезной монашке Салзар, -- просто мы только вчера приехали в Мерриан и в первый раз решили посетить это скорбное место. Уверяю вас, мы были не в курсе э... болезни этого несчастного. -- Да? -- недоверчиво уставилась на Мидеса женщина и, смерив его с ног до головы пристальным взглядом, спросила: -- Так что же вам здесь понадобилось? -- Видите ли, -- продолжал осторожно волшебник, -- мне крайне необходимо посетить могилу моего предка, но где ее искать, я не имею представления... -- Идите за мной, -- сухо произнесла монахиня и взошла на крыльцо сторожки. Салзар и Седрик, переглянувшись, последовали за ней. Небольшая комнатка была завалена невообразимым количеством старой, давно потерявшей свое предназначение рухляди. Очевидно, болезный, точно сорока, тащил в свое гнездо все, что попадалось под руку. Приглядевшись, волшебник приметил даже сломанную прялку рядом с низенькой, заправленной дерюгой лежанкой. Женщина подошла к деревянной бочке в углу, очевидно, игравшей роль стола, и с важным видом раскрыла лежащий там потрепанный, внушительных размеров фолиант. -- Вот, -- она похлопала морщинистой лапкой по желтым страницам, -- здесь есть все сведения, кого, когда придали земле и где именно, за последние сорок лет. Как, вы говорите, звали вашего родственника? Услышав имя Изоила Сорда, монахиня нахмурилась и потемнела лицом. Резко захлопнув книгу, угрюмо уставилась на Салзара. -- Что же вы думаете?! Что тело этого безбожника предали освященной земле? -- она быстро провела перстами по лбу. -- Пусть ваш Сорд давно оставил этот мир, дурная слава пережила его в веках, и не считайте, что у нашей церкви короткая память. Мерриан, конечно, сложно полагать обителью добродетели, но мы никогда и никому не позволяли осквернять погост. Так что сами ищите, где его зарыли. Седрик удивленно вскинул брови и с опаской покосился на нового хозяина. -- Убирайтесь отсюда, -- поджала тонкие губы женщина, -- родственников, конечно, не выбирают, но лично мне претит общаться с маговым отродьем... -- Что же, -- Салзар криво улыбнулся и, ухватив лютниста за плечо, развернул к выходу, -- в каком-то смысле я могу вас понять. И прошу прощения, что вызвал в вашей душе такую бурю неприятных чувств. -- А что, этот ваш родственник и вправду был магом? -- спросил менестрель Мидеса, когда они оба удалялись от негостеприимной сторожки, провожаемые неразборчивым гуканьем кладбищенского смотрителя. -- Тебя это так пугает? -- насмешливо вскинул брови волшебник. -- Интересно, наврала монахиня, или вправду могилы тут нет? Мои изыскания утверждают... -- Ну, не то чтобы очень пугало, -- пожал плечами менестрель, -- но я бы на вашем месте поостерегся демонстрировать такое родство перед попами. Вон, посмотрите, -- Седрик кивнул головой в сторону троицы мужиков, сидевших на куче глины у свежевырытой могилы, -- может быть, эти что-то знают? Мидес хмыкнул, согласно кивнул и направился к могильщикам. Но, заглянув в их мутные глаза, убедился, что все трое изрядно подшофе. Долгий и обстоятельный разговор, перемежаемый недоуменными "Кого?" и "Зачем?" пьяных копателей, не дал результатов, и даже салзарово "Сколько?" не подстегнуло их память. Седрик горестно вздохнул, с предельно почтительным выражением на лице поклонился могильщикам и, подметя беретом первые желтые листья, без лишних разговоров потянул хозяина прочь. -- Ну, и куда теперь? -- бодро спросил он, но потом, оглядев расходящиеся в разные стороны аллеи, прорезавшие целое море каменных плит самых разных размеров и мастей, заметно опечалился. -- Может, разделимся? -- вздохнул волшебник, мрачно озираясь. -- Разумно, -- Седрик поправил сползшую с плеча лютню и стал есть глазами румяную девицу в черном, в обществе кучерявого слуги плывущую по аллее. -- Тогда, -- Мидес пихнул в бок размечтавшегося менестреля, -- встречаемся у часовни, когда солнце опустится до ее крыши. Седрик рассеянно кивнул -- Мидес вообще не был уверен, что слуга его услышал -- и почти бегом направился вослед исчезнувшей за поворотом вдовушке. Волшебнику ничего другого не оставалось, как последовать в другую сторону. Он пошел по аллее, пристально вглядываясь в надгробия, старательно читая имена и эпитафии. "Кшиштоф Гжижельский -- истинный ордалианин, муж и отец", "Збигнев Беля -- как некстати ты ушел", "Амалия Перславская -- мама, не смотря ни на что, мы тебя помним"... Где-то через час в глазах Салзара зарябило, спина стала совершенно мокрой, и он устало опустился в траву возле очередного надгробия, прислонившись к стволу старой березы. Волшебник закрыл глаза и мрачно подумал, что если даже могила Изоила Сорда есть на этом кладбище, то на поиски уйдет не меньше месяца. Мидес звучно вздохнул и внезапно отчетливо почувствовал на себе чей-то упорный взгляд. Волшебник вскинулся и, прищурившись, огляделся. Напротив него на каменном надгробии неподвижно сидел крупный черный ворон и сверлил Салзара темно-сизым глазом. Мидес почувствовал, что не может противиться чарующей силе этого взгляда, и тяжело поднялся. Ворон повернул голову, и на волшебника цепко уставился другой глаз. Птица пронзительно каркнула и, взлетев, переместилась на соседнее надгробие. Салзар, словно зачарованный, последовал за вороном. Неуклюже зацепил сапогом корень березы, проросший на тропинку между могилами, и вполголоса выругался. Так иссиня-черная птица и человек со смоляными волосами миновали кладбище: ворон, будто поддразнивая, перелетал с камня на камень, изредка глухо каркая, а волшебник безропотно шел следом, петляя среди монументов. Неожиданно на пути Мидеса вырос старинный склеп с коленопреклоненной каменной фигурой у входа, скорбно спрятавшей лицо в широких ладонях. За самим склепом была, похоже, все та же кладбищенская стена, и Салзар, прочитав выбитую над входом фамилию "Выйцеховичи", недоуменно наморщил лоб. Ворон между тем, вспорхнул на крышу склепа, призывно каркнул и исчез среди густого ельника, примыкавшего к этой стороне погоста. Мидес разочарованно крякнул и, скорее для очистки совести, отправился вдоль ограды, оглядываясь по сторонам. Прямо за склепом кладбищенская стена осыпалась: то ли здесь постарался кто-то из живых, то ли властная рука времени -- сказать было сложно. Ясно только, что произошло это довольно давно, потому что припорошенные землей булыжники успели порасти травой и мхом, а дикий вьюнок смело рассыпал миниатюрные белые кубки по полуразрушенной кладке. Салзар оперся ладонью о теплый шершавый камень и ловко перемахнул преграду, приземлившись на ковер из прошлогодних листьев и еловых шишек. Перед ним стеной предстал еловый лес, густо разросшийся и на первый взгляд казавшийся непроходимым. Откуда-то сверху раздалось знакомое карканье, и Мидес, подняв глаза, увидел "своего" ворона, сидящего на ветке. Птица выжидающе посмотрела на человека и, взлетев, скрылась за деревьями. Волшебник недоуменно пожал плечами, немного постоял, раздумывая, но все же решился и, разведя руками еловые лапы, устремился в чащу. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь сплетенные колючие ветви, и Салзар сразу же погрузился в прохладу и сумрак, вдыхая с наслаждением запах хвои и мягко шурша иглицей под ногами. Очень быстро перед ним открылась чуть заметная среди зарослей тропа, скорее всего, проложенная лесным зверьем, и мужчина двинулся по ней, отводя еловые лапы, так и норовившие хлестнуть по лицу. Через несколько минут блуждания между деревьями черноволосый увидел темную бревенчатую стену покосившегося, почти вросшего в землю строения, неожиданно открывшуюся среди насыщенной зелени. Медленно обойдя поросшую седым мхом сторожку, волшебник приблизился к скособоченной приоткрытой двери со сбитым навесным замком и осторожно заглянул внутрь. В домике было темно, пусто и сыро. Салзар, пригнувшись, вошел и огляделся. Остатки грубо выструганной мебели неряшливой кучей громоздились в углу; выложенный крупными голышами очаг неприветливо смотрел черной дырой от дальней стены, а возле самого входа небрежно обтесанные бревна сторожки закрывал спускающийся с потолка длинный полог, потрепанный и грязный. Мидес аккуратно отвел его рукой, чихнул от поднявшейся пыли и удивленно вскинул брови. Темное дерево, будто картинная рама, обрамляло широкую плиту из черного камня, неизвестно каким чудом державшуюся на изъеденной жучками стене. И когда волшебник осторожно провел ладонью по гладкой поверхности, стирая мохнатый слой пыли и паутины, под рукой неожиданно ярко блеснули серебром витиеватые письмена. Салзар от неожиданности охнул и рукавом стал суетливо очищать камень, жадно вглядываясь в проступающие светящиеся руны. Когда дело было сделано, мужчина понял, что уже видел подобную письменность, коротая долгие часы в гулкой тишине библиотек Даринги. Волшебник улыбнулся: не иначе, текст был написан языком пришлых. А, точнее, языком элвилин, и, скорее всего, более поздним его вариантом, основанным на древних рунах рыжеволосых любовых отпрысков. Мидес подтянул к стене кривоватую, но казавшуюся еще достаточно крепкой скамью и, усевшись, достал из поясной сумки лист пергамента и графитный карандаш, плотно обвязанный бечевкой. После почти двух часов кропотливой работы, во время которой волшебник настойчиво пытался перевести древний текст, большая доля написанного стала обретать смысл. Основная часть представляла собой ни что иное, как старинное пророчество о четырех загадочных артефактах, рассеянных по свету. Каждый из предметов сулил невероятное могущество своему обладателю, а собранные вместе, "притянутые друг к другу", магические вещи обладали способностью открывать некие загадочные врата в заповедные миры. Впрочем, пророчество это, так или иначе, упоминалось в старинных фолиантах, уже знакомых Мидесу. Больше всего волшебника порадовало окончание текста, гласящее, что один из таинственных предметов покоится здесь, на кладбище, надетый на палец могущественного мага. -- Изоил... значит, все-таки... -- восхищенно выдохнул Салзар и попытался проглотить ком в неожиданно пересохшем горле. Волшебник начал пристально изучать некое подобие карты, выбитое в самом низу плиты, под текстом, а затем, поспешно переносить рисунок на пергамент. Закончив, еще раз внимательно оглядел письмена. Перед его мысленным взором всплыло, словно сквозь толщу темной, подернутой ряской воды, озабоченное лицо светловолосого элвилин: Илара, старого друга, алхимика и предсказателя. Пророчества которого хоть и были страннее и непонятнее писанных в книгах, сбывались не в пример чаще. Волшебник слегка улыбнулся: пришлый смотрел из глубины времен желтыми, как янтарь, глазами, неуклюже поправляя круглые очки, сползающие с переносицы. И, будто наяву, зазвучала мелодичная, неторопливая речь: "Понимаешь, Мидес, спикарты -- вещь, конечно, хорошая, но тому, для кого они не предназначены, могут доставить массу неприятностей. Такой артефакт постепенно выпивает силу и душу своего хозяина, а, взяв его однажды в руки, ты уже не сможешь сам от него избавиться..." -- Да помню я, помню, -- буркнул Салзар куда-то в темный угол сторожки и сам вздрогнул от неожиданности -- так резко и хрипло прозвучал в тишине его голос. Видение отлетело, лопнуло, точно пузырь в луже во время сильного дождя, а волшебник еще раз внимательно сверил переписанное с резами на камне. И раздраженно пожал плечами, ибо было там что-то еще, что так и не поддалось переводу. В тексте то и дело встречалась странная, доселе незнакомая черноволосому руна. Знак был похож на два стоящих рядом флага с треугольными полотнищами и длинными древками, либо на два колуна, обращенных лезвиями друг к другу. У Мидеса сложилось ощущение, что символ этот каким-то образом указывал на истинного владельца спрятанного в Мерриане артефакта, а возможно, намекал либо на род, либо на герб Сордов. Салзар подумал, что это не так уж и важно и, порывисто поднявшись и выйдя наружу, посмотрел сквозь еловые лапы на небо. Скорее всего, Седрик заждался его у часовни, и постепенно впадает в панику, решив, что нового хозяина утянули мертвецы. Попутно сверяясь с картой, волшебник снова ступил в чащу и, свернув к востоку, вышел назад к кладбищенской стене. Раздраженно снимая с лица налипшую паутину, поеживаясь от еловых иголок, натрусившихся за шиворот, он двинулся вдоль погоста, внимательно разглядывая каменную кладку. Совсем недалеко от перелаза Салзар резко остановился. Он заметил на стене изрядно стершуюся от времени, но все еще видную внимательному взгляду руну. Ту самую, которую так и не смог расшифровать. У подножия каменной ограды, под знаком, глазам его предстал небольшой холм, густо усаженный мхом и дерном, и Мидес, удовлетворенно вздохнув, опустился на одно колено. Неожиданно провел по грязному лбу двумя перстами и, поймав себя на этом, усмехнулся. И когда, интересно, волшебник-некромант успел стать религиозным? Салзар разгреб руками плотный дерн и, вытащив из поясной сумки небольшой холщовый мешочек, щедро сыпанул туда горсть земли с древней могилы. Когда волшебник подошел к часовне, Седрика, на его удивление, там не оказалось, хотя положенный срок давно уж миновал и солнце не только коснулось острого шпиля церквушки, но даже успело опуститься ниже к горизонту. Мидес присел на мраморную скамеечку в тени изящного здания и стал ждать, неторопливо отстукивая ногой одному ему слышный ритм. Менестрель появился в аллее только спустя полчаса, мечтательно улыбаясь, довольно щуря слегка осоловевшие глазки и нараспев подбирая изящные рифмы к имени "Пенелопа". На словосочетании "пышная сдоба" он рухнул на скамью рядом с хозяином и загадочно изрек: -- Ох уж мне эти молоденькие вдовушки... -- Я понял, -- меланхолично кивнул Салзар, -- поисками ты не занимался. -- Лорд Мидес! -- укоризненно вскричал Седрик и подарил волшебнику кристально чистый взгляд. -- Ну как вы могли подумать! Я, не щадя своих сил, ходил по этому месту скорби и тлена... по крайней мере, первые пятнадцать минут... -- лютнист тихо сник, увидев, как Салзар хмурится. -- А почему у вас труха в волосах? И лоб в разводах? -- музыкант на всякий случай сменил тему. -- Пошли, -- фыркнул Мидес, тяжело поднимаясь и направляясь к воротам, -- все разговоры потом. Лютнист сорвался с места и поспешно засеменил следом, просительно заглядывая в прозрачные глаза Салзара, точно щенок, которому обещали поиграть, да так и оставили в недоумении. -- Стоит ли так расстраиваться, сударь, ну, подумаешь -- могила. Не нашли сегодня -- найдете завтра; и потом, совсем не обязательно докладывать о неудаче вашей маменьке, в любом случае, это будет вредно для здоровья старушки, и... -- трещал без умолку менестрель. Впрочем, волшебник на провокации не поддался и всю дорогу до поместья Оллов провел в задумчивом молчании. К обеду они, естественно, опоздали, о чем строго доложила им на входе Гертруда. Однако, увидев, как дружно вытянулись их опечаленные лица, гнев на милость поменяла и предложила перекусить на кухне. Мидес крякнул, но, глядя на осветившееся тихим счастьем лицо Седрика, подумал, что, возможно, будет справедливым ненадолго побывать в шкуре слуги, и согласно кивнул. Кухня оказалась неожиданно уютной, сверкала начищенной серебряной утварью, а примостившийся у узкого окошка огромный деревянный стол сиял до блеска отдраенной поверхностью. На звук шагов от очага обернулась женщина, одетая в скромное темно-зеленое платье и, поспешно зашвырнув в висевший над огнем котел деревянную ложку, спрятала руки за спину. -- Графиня! -- возмущенно закатила очи экономка. -- И вы здесь! Ваш дядюшка обыскался вас с самого утра, и я уверена, если бы не визит достопочтимого Троварда, самолично отправился бы на поиски. Да, к слову, смею заметить, что дерево, вопреки старым сказкам, отнюдь не придает каше неповторимый аромат. С этими словами толстуха начала шарить в котле черпаком на длинной ручке, а Флора, порозовев и перекинув на спину светлую косу, перехваченную медными кольцами, смущенно поклонилась Салзару. -- Добрый день, пан Мидес. Вы, я вижу, тоже опоздали к обеду? Тогда, может быть, стоит устроить совместную трапезу? Гертруда, справившись со спасением каши, споро начала накрывать на стол, ничтоже сумняшеся пристроив к этому занятию до глубины души возмущенного Седрика, а волшебник, скинув с плеч запыленный плащ, опустился на деревянную скамью. Флора присела рядом и, покосившись на его задумчивый профиль, спросила: -- А позвольте узнать, где вы были, господин? Ходили по грибы? -- она, усмехнувшись, указала на еловые иголки, щедро осыпавшиеся на пол с одежды гостя. -- Нет, миледи, мы наносили визит на кладбище, -- отозвался от стола менестрель, пытаясь удержать в одной руке блюдо с желе, а в другой кувшин молока. -- Правда? -- подняла брови графиня и с неподдельным интересом уставилась на Салзара. -- А почему это вас так удивило? -- повернулся к девушке волшебник. -- Ну, учитывая вашу цеховую принадлежность, этот вопрос не может не заинтересовать, -- Флора посмотрела в настороженные светлые глаза Мидеса и рассмеялась. -- Ох, Салзар, неужели вы думаете, что здесь, вдали от столицы, мы совсем одичали и не знаем последних сплетен? Не далее, как позавчера на базарной площади труппа бродячих актеров представляла горожанам чудный спектакль о славных подвигах одного знаменитого некроманта. Седрик, услышав последнюю реплику Флоры, вздрогнул и чуть не выронил из рук блюдо, наполненное остро благоухающими янтарно-желтыми кусками сыра. На первый взгляд непонятно было, что взволновало его больше -- упоминание о страшном некроманте или весть о кочующем театре. -- И что? -- осторожно поинтересовался Салзар, пристально вглядываясь в смеющиеся фиалковые глаза графини. -- Ну... -- неопределенно протянула девушка и, снова перекинув косу на грудь, стала задумчиво накручивать на палец кончик, -- они упоминали имя. И потом, -- Флора лукаво прищурилась, -- моя подруга из Солейла как-то просвещала меня, кого именно готовит тамошняя Академия волшебства, и называла наиболее выдающихся ее выпускников. Поздравляю, пан Мидес, вы, похоже, пользуетесь авторитетом у тамошних профессоров: упокоение столичного Старого кладбища уже само по себе стоит того, чтобы войти в учебники. Экономка испуганно посмотрела на волшебника и суетливо перечеркнула лоб, угрюмо ворча себе под нос, что стоит в кои-то веки занести к ним в замок достойного человека, так он тут же оказывается жутким магом. -- Гертруда, не нужно паники, -- усмехнулась графиня, -- уверяю тебя, что страшная репутация волшебников на деле не стоит и половины слухов, которые распускают о них ордальоны. И все эти популярные гнусные песенки -- всего лишь хитрый ход для того, чтобы очернить магов в глазах простого народа. Седрик крякнул, а девушка, недовольно стрельнув в него глазами, назидательно продолжила: -- В конце концов, должен же быть кто-то виноват в том, что куры не несутся, коровы не доятся, а солнце спалило половину урожая. -- Вы очень добры, -- Салзар с улыбкой поймал ручку Флоры, к коей и приложился с самым благоговейным видом. -- И, кроме того, умны... -- А знаете, милорд, -- девушка смущенно посмотрела на гостя, -- коли уж я вас так жестоко разоблачила, то мне хотелось бы взамен раскрыть вам и свой небольшой секрет... Я сейчас как раз пишу один душещипательный роман о юной деве, волею злого рока попавшей под обаяние некроманта. И мне, если можно так выразиться, не хватает достоверности в описании некоторых ритуалов. Поэтому я так и заинтересовалась вашим визитом на меррианский погост... Если бы вы были столь любезны... и разрешили мне поприсутствовать, наблюдая за вашим ремеслом, то я была бы очень благодарна... -- Правда? -- заинтересованно поднял черную бровь волшебник. -- Вы чего это удумали? -- Гертруда подбоченилась и чуть не испепелила взглядом невозмутимо наблюдавшего за графиней Мидеса. -- Да пока я жива, я не позволю своей голубке ввязываться в эти жуткие истории с подниманием мертвецов и командованием несчастными упокойниками. -- Сударыня, -- Салзар вскочил со скамьи и, галантно поклонившись экономке, внезапно расхохотался, запрокинув голову. Задумавшийся Седрик от неожиданности дернулся и задел локтем серебряный кубок. Тот, покачнувшись, полетел со стола и гулко задребезжал по каменному полу. -- Спешу вас уверить, -- продолжал волшебник, отсмеявшись, -- что, занимаясь магией, я вовсе не горю желанием набрать войско из меррианских покойников и использовать его в своих гнусных и темных целях. Все, что мне нужно -- это немного информации, большую часть которой мне, впрочем, удалось получить вполне традиционным способом. Гертруда надулась и непримиримо окинула графиню цепким взглядом из-под бежевого чепца: -- Я поняла. Моя забота вам, леди Флора, совершенно неинтересна... -- Ну, что ты, милая, -- девушка подскочила к толстухе и звонко расцеловала ее в пухлые щеки. -- Я очень люблю тебя и считаюсь с твоим мнением, но, понимаешь, мне очень нужно. Очень. Или очередной шедевр окажется под угрозой. И, знаешь, что? Я решила ввести в свой роман деву-воительницу, которой внезапно окажется кормилица героини. И защищать та достойная воительница будет свою бедняжку-подопечную до последнего вздоха. Обещаю, что дам деве сей твое имя. -- Но только чтобы кормилица твоя была молода, красива, пышногруда и обязательно в конце вышла замуж за прекрасного пана! -- строго изрекла экономка и аж порозовела от удовольствия. -- Обещаю, -- серьезно кивнула Флора и оглянулась на мужчин, -- а не пора ли нам приступить к трапезе? Седрик оживился и радостно подтянул к себе тарелку. Салзар, ухмыльнувшись, присоединился к менестрелю. Когда с кашей и индюшкой было покончено, и компания перешла к десерту, Флора уточнила: -- Ну, так что, пан Мидес, полагаю, мы с вами договорились? Волшебник рассмеялся и вкрадчиво ответил: -- Графиня, у меня зародилось страшное подозрение, что спорить с вами по этому поводу бесполезно. И я, пожалуй, покажу вам один интересный ритуал. Если вы не против, сегодня в полночь на кладбище мы можем попробовать связаться с духом великого мага. Думаю, что дух этот сможет даже ответить на некоторые ваши вопросы, касающиеся будущего, потому как, говорят, при жизни имел репутацию весьма успешного предсказателя. Глаза девицы загорелись, и она возбужденно рассмеялась: -- Уверяю вас, Салзар, что лично я против не буду. -- Единственное, в чем я вижу некоторую сложность, -- продолжал, чуть улыбнувшись, некромант, -- это в том, что для проведения ритуала необходимо пять человек. Пока нас только трое... Седрик, заморгав, испуганно посмотрел на Мидеса, однако промолчал, вспомнив о размере жалования, и только мрачно укусил свежую, пахнущую ванилью булочку. Флора с надеждой покосилась на Гертруду, а та, побледнев, так отчаянно замотала головой, что щеки заколыхались: -- Нет-нет, ни в коем случае! Даже и не думайте! Я до ужаса боюсь упокойников, духов и прочих порождений Мглы. А идти на кладбище ночью, -- экономка передернулась. -- Вы уж лучше господина Троварда с собой возьмите. Во всяком случае, будет кому за вас вступиться, если что. -- Мы, между прочим, и сами не лыком шиты, -- неожиданно с полным ртом оскорбился Седрик, -- и можем горой постоять за честь молодой девицы. -- А при чем тут честь? -- мимоходом удивилась Флора. -- Но, кстати, предложение Гертруды кажется мне толковым. Знаете, пан Мидес, дядюшкин компаньон имеет репутацию отчаянного и смелого человека и очень ею дорожит. Более того, среди городской знати ходят упорные слухи о его пристрастии к спиритизму. Во всяком случае, столоверчением он точно занимался, -- Флора фыркнула, очевидно, припомнив нечто забавное. -- Думаю, что уже к ужину я определенно смогу его уговорить. Главное, чтобы он не проболтался о нашей авантюре графу Юлиушу. -- Не проболтается, -- загадочно сказала Гертруда, -- я с ним самолично поговорю. И упрошу последить за вами, моя дорогая. -- Лорд Мидес, -- осторожно спросил Седрик, отряхивая обсыпанный сахарной пудрой рукав коричневой рубашки, -- а ведь это опасно. Насколько я понял, вы еще не успели нанести визит в прецепторию Мерриана и взять позволение на волшбу? -- Седрик, -- поднял черные брови Салзар, -- вот уж от кого, но от тебя такого занудства не ожидал... И как, интересно, я должен объяснять Ордену причину вызова духа? Да они тут же упекут меня в узилище как возмутителя спокойствия достопочтенных граждан. -- Кладбище за городом, и ночью там совершенно безлюдно. А сторож скорее для красоты посажен -- местные монахини сжалились над убогим, вот и дали ему крышу над головой, -- графиня, не на шутку увлеченная грядущим приключением, беспечно махнула тонкой кистью. Девушка, судя по всему, решила временно не внимать гласу рассудка в лице хмурого лютниста и тряхнула светлыми прядями, выбившимися из прически над белоснежным лбом. -- Значит, решено. Я уговариваю пана Троварда, а детали обсуждаем за ужином. Все равно дядя Юлиуш наверняка отправится почивать раньше. Во всяком случае, все его предыдущие встречи с компаньоном заканчивались именно так. -- Просто он очень устает, -- строго сказала Гертруда, разливая по кружкам травяной чай, а Флора Арина деликатно прыснула в кулачок.
За ужином сэр Тровард по большей части помалкивал, только неопределенно хмыкал себе в кубок и кидал заинтересованные взгляды на Мидеса. Был компаньон графа приземист, широк в плечах, а загорелое обветренное лицо, обрамленное колечками светлых волос, яснее ясного утверждало, что обладатель его охотнее проводит время на воздухе, нежели в стенах родового замка. Наконец, рыцарь не выдержал и, откашлявшись, обратился к некроманту: -- Хм... Скажите, пан Мидес, а, правда, это вы устроили ту... штуку со столичным кладбищем? Графиня Олл хихикнула, и блондин недовольно покосился на девушку. Салзар улыбнулся Флоре и, сдержанно кивнув Троварду, завладел девичьей ручкой, к коей не преминул приложиться. -- Я так понимаю, мне стоит благодарить графиню? Что приняла на себя миссию Седрика восхвалять мои подвиги в одах? -- Ну, должна же я была хоть как-то выразить свою признательность, милорд, за то, что вы так любезно согласились поделиться с нами цеховыми секретами? -- рассмеялась девушка, а Тровард, нахмурившись, продолжал: -- Очевидно, я, как человек не в меру любопытный, тоже должен благодарить вас, лорд Мидес, однако, к своей досаде, вынужден кое-что уточнить... Скажите честно, не опасно ли предприятие, в котором вы предлагаете нам поучаствовать? Я, в определенном смысле, несу ответственность за панну Флору и... -- Сударь, -- холодно оборвал его волшебник, -- неужели вы подозреваете меня в расчетливости и холодном бессердечии? Вы думаете, что я стал бы впутывать молодую девицу в это дело, если бы допускал хоть малейшую возможность опасности? Тровард немного смутился под пристальным взглядом прозрачных глаз Салзара и примирительно вскинул ладони: -- Хорошо, хорошо, пан Мидес, я наслышан о вашей репутации сильного мага и надеюсь, что вы держите данное слово. -- Без сомнения, -- сухо кивнул некромант и смахнул с рукава невидимую пылинку. -- Послушайте, господа, -- Флора решительно взяла в руки серебряный кубок, -- я хочу сказать, что верю вам обоим. Вам, Салзар, -- она повернулась к волшебнику, -- вашим умениям и благородству. И вам, Джон, -- девушка с улыбкой отсалютовала кубком Троварду, -- вашей отваге, смелости и чести. Поэтому я хочу выпить за успех нашего предприятия и, надеюсь, за рождение новой и крепкой дружбы. -- Графиня, вы очаровательны, -- Тровард улыбнулся, и лицо его разгладилось, став на мгновение моложе на пару-тройку лет. Салзар сразу же задался про себя вопросом о семейном положении графского компаньона и том месте, которое занимает сей достопочтенный господин в матримониальных планах Юлиуша Бенедикта Олла. -- За вас, графиня, -- не остался в долгу некромант, немного ревниво отметив улыбку, коей девушка наградила Джона, и тоже поднял кубок: -- За вашу красоту, ум и чистое сердце. Они пригубили кислое, чуть отдающее горечью вино, и Мидес с легкой печалью вспомнил терпкий вкус осеннего меда, который еще несколько лет назад можно было свободно достать в любой мало-мальски пристойной корчме. До того, как Орден стал преследовать пришлых и наложил запрет на торговлю элвилинским напитком. -- Скажите, Салзар, -- Флора отставила кубок и потянулась за кистью темного винограда, украшающей большое блюдо с фруктами, -- вы, помнится, говорили, что для успеха вашего дела необходимы пять человек. Но, считая сидящих за этим столом и вашего слугу, набирается только четверо. -- Не волнуйтесь, сударыня, -- Мидес наклонил голову набок, неуловимо напомнив девушке огромного ворона, внимательно разглядывающего свою добычу, -- четверо -- это уже распрекрасно, возможно, мы справимся. Однако я не теряю надежды найти пятого. На месте проведения ритуала. -- Полагаю, для этого вы не собираетесь никого...мм... поднимать? -- поинтересовался Тровард, и рука его с куском ароматного пирога с вишней застыла на полпути ко рту. Волшебник расхохотался, чуть не выронив из рук кубок: -- Что вы, сэр Джон, я не собираюсь тратить свои силы и переводить драгоценные зелья по такому зряшному поводу. И потом, зачем мне лишние разбирательства с родственниками покойного? Ведь вполне может статься, что нам удастся упросить еще кого-нибудь нам помочь. -- Ага, -- неопределенно буркнул Тровард себе под нос, -- на погосте. Ночью. Ну-ну... -- Скажите мне лучше вот что, -- некромант, отсмеявшись, повернулся к безмятежно клюющей виноград Флоре, -- когда закрывают городские ворота? Дело близится к вечеру, и мне не хотелось бы привлекать излишнее внимание, устраивая ночные скандалы у подножия караульной башни. -- После заката, разумеется, -- девушка покосилась в окно на алеющее небо, -- а вы ведь правы, пан Мидес, нам нужно отправляться как можно скорее. К тому же мне бы не хотелось одной из последних покидать город. Хотя, -- она обеспокоено посмотрела на Троварда, -- нас с сэром Джоном в любом случае заприметят, в Мерриане мы фигуры заметные... -- Не беспокойтесь, панна, -- дядюшкин компаньон вытер руки белоснежным платком с изящной вышивкой белым же шелком, -- сей момент я продумал. Мы можем обмолвиться на воротах, что вынуждены срочно сопровождать вас в мой замок для подписания некоего договора. В конце концов, все в курсе наших совместных предприятий с графом Юлиушем, и я не думаю, что стражники будут долго размышлять по поводу нашего внезапного отъезда. -- Тогда, -- кивнула Флора, -- встречаемся через полчаса во дворе. Я прикажу седлать лошадей. Проедем через главные ворота, а дальше по дороге сделаем крюк к кладбищу. Мидес согласно кивнул, поднялся и, молча поклонившись, вышел из столовой.
Когда четверка всадников подъехала к меррианскому погосту, солнце уже опустилось к горизонту, и длинные лиловые тени тянулись по земле, а под старыми липами, буйно разросшимися вдоль кладбищенской стены, уже вступила в свои права ночная, почти чернильная, темень. Последние посетители покинули кладбище, торопясь в город до закрытия ворот, и только сторож-заика возмущенно гукал на болтавшихся возле самого входа босоногих мальчишек в драной одежонке. Мальчиков было двое, одному, конопатому и худущему, на вид можно было дать примерно двенадцать, второй, большеглазый и крупноголовый, был помладше лет на пять. Мальчишки, раскрыв рты, уставились на подъехавших конников, и Тровард, помогая спешиться Флоре, оглядел их внимательно. -- Эй, подите-ка сюда, -- позвал рыцарь и махнул рукой для пущей убедительности. Младший мальчонка втянул в себя показавшуюся в уголке рта слюнку и остался стоять, как вкопанный. Старший же осторожно приблизился и, кланяясь, спросил хриплым, простуженным голосом: -- Что угодно господам? -- Видишь это? -- Тровард извлек из кошеля серебряную монету и выразительно покрутил ею в воздухе. В глазах мальчика мелькнул огонек заинтересованности, и он истово кивнул. -- Получишь одну сейчас и еще столько же, если согласишься постеречь лошадей. И не вздумай чего учинить, наших коней в городе прекрасно знают, а Орден, говорят, намедни принял решение за воровство отрубать не токмо кисть, а руку по самый локоть. Рыцарь предельно строго посмотрел на конопатого и, дождавшись очередного услужливого кивка, кинул мальчику монетку, которую тот и поймал, продемонстрировав присутствующим недюжинную ловкость. Тут отмер и подбежал младший, дети поспешно стали привязывать лошадей к коновязи, а посетители направились к воротам. Сторож, посмотрев на Салзара, отчего-то испугался и, быстро заморгав, отвел взгляд. -- Э-это куда? Те-темно... Мидес решительно толкнул решетчатую калитку и вошел на погост. Следом задвинулся Седрик, настороженно оглядываясь по сторонам, точно заяц, услышавший звук охотничьего рога. Старик попятился. -- Не бойся, -- ласково сказал некромант и, достав из висящей на плече холщовой сумки кусок вишневого пирога, показал сторожу. Дурачок несмело протянул руку с чуть дрожащими, неожиданно красивыми длинными пальцами. -- А пойдем-ка лучше внутрь, -- Мидес, так и не вручив сторожу гостинец, приобнял старика за плечи и поднялся вместе с ним по ступенькам сторожки. Флора и Тровард недоуменно посмотрели вслед. -- Куда это направился твой хозяин? -- графиня затеребила растерянного Седрика за рукав. Менестрель пожал плечами, а девушка раздраженно подняла брови и топнула ножкой, обутой в остроносую кожаную туфельку: -- Ну, так сходи и узнай! Юноша, вздохнув, поправил на плече лютню и, порицая себе под нос так некстати проснувшуюся благотворительность Мидеса, отправился за волшебником, напоследок хлопнув дверью. Вместе с сумерками на землю опустилась почти осенняя прохлада, и, отворачиваясь от поднявшегося зябкого ветерка, Флора поежилась и поплотнее затянула на груди темный плащ. -- Графиня, вы все еще уверены, что нам стоит участвовать в этом ритуале? -- осторожно спросил Тровард, глядя, как на фоне темного неба бестолково мечется черный силуэт первого нетопыря. Девушка исподлобья посмотрела на рыцаря и уже, похоже, намеревалась сказать ему какую-то резкость, как на пороге сторожки вновь появился Седрик. -- Ну, и что там? -- Флора, снедаемая любопытством, чуть не бросилась вверх по ступенькам навстречу менестрелю. -- Мидес кормит старика пирогом, -- фыркнул юноша и усмехнулся, -- а вас, миледи, он нижайше просил помочь ему в его деле. Сказал, что необходимо набрать букет кладбищенских васильков, пока еще можно различить хоть что-то впотьмах. -- Ну, наха-ал! -- задохнулся возмущенный Тровард, -- это что же, графиня должна ломаться по его прихоти, когда рядом слуги есть? -- Джон, подождите, -- Флора успокаивающе положила руку на запястье рыцаря. -- Вполне возможно, в этом есть определенный смысл? Седрик ухмыльнулся: -- Ну да, лорд Мидес сказал, что цветы собранные э... девицей, будут особо дев... тьфу, действенны. Графиня, окинув лютниста убийственным взглядом, резко повернулась и с достоинством отправилась к одной из ближайших могил. Рыцарь бросился следом, мрачно пообещав в пространство попозже разобраться с нахальным музыкантом, а юноша, вздохнув и пристроив на коленях лютню, устроился на шатком деревянном крыльце. -- Что так долго? -- недовольно буркнул он появившемуся примерно через полчаса Салзару, -- я уже вторую балладу начал сочинять, а вы там все трапезничаете... -- Ну, нам же нужен был пятый, -- загадочно произнес некромант, и Седрик увидел вышедшего на крыльцо сторожа. Тот молчал, точно заговоренный, устремив взгляд в небо. Уже совсем стемнело, и из-за черного силуэта часовни на небосвод выкатились две луны, белая и чуть желтоватая -- Танцовщицы, как звали их в народе. Сестры, что сходятся в небе только по осени да по весне. Лунный свет отразился в глазах старика и посеребрил его и без того седые волосы. Отбрасывая странные двойные тени, тихо подошли к крыльцу Флора и Тровард. -- Вот, здесь, я думаю, хватит? -- девушка, отчего-то оробев, сунула в руки некроманту букетик, в котором прикрытые синие головки васильков соседствовали с ромашкой и клевером. -- Ну, было темно, -- задумчиво произнесла Фло, внимательно разглядывая цветы в лунном свете. -- Не волнуйтесь, графиня, этого хватит, -- Мидес улыбнулся и принял из рук девушки букет. -- Теперь я попрошу вас вспомнить, господа, есть ли на кладбище достаточно обширная площадка, чтобы там по кругу могли разместиться пять человек на расстоянии примерно десяти футов друг от друга. -- Ну, есть открытое пространство возле часовни, -- с сомнением проговорила Флора, нервно раскрошив в пальцах плотные корзиночки пахучей ромашки, -- но, если честно, мне, как ордалианке, было бы не по себе, проводи я магический ритуал у порога Судии... -- Боюсь, что и вызываемый нами дух не одобрит выбор места, -- усмехнулся Салзар, оторвав взгляд от флориного букетика, из которого до сего момента невозмутимо вытягивал васильки, -- как нам удалось узнать, у него при жизни сложились весьма напряженные отношения с церковью, да и по смерти в общем-то тоже... А есть что-нибудь еще? -- некромант вопросительно посмотрел на Троварда. Тому явно пришла на язык какая-то гадость, но Джон сдержался. -- Посередине, где сходятся аллеи, есть круглая площадка, -- со вздохом ответствовал рыцарь, который, похоже, уже на все лады клял себя, что рискнул поддаться на уговоры юной графини, -- правда, в центре стоит старинный водомет, но он сломан, и в общем, я не знаю, подойдет ли вам... -- Это уже значительно лучше, -- обрадовано кивнул некромант, бросая лишние цветы, -- думаю, дух скорее примирится с водометом, нежели ордалианской часовней за спиной. Ведите, сэр Джон. -- Давайте отойдем на минутку, пан Мидес, -- понизив голос, проговорил рыцарь и осторожно покосился на увлеченно разглядывающую памятники Флору. -- Получается не очень, удобно, -- Тровард оттащил некроманта в сторонку, -- видите ли, этот водомет на самом деле является ни чем иным, как надгробием предку Оллов, графу Михалу. Беднягу однажды хватил удар, так он, будто предчувствуя скорую кончину, за два дня до трагедии завещал поставить на собственной могиле не обычный памятник, а именно таковой, в память о страсти своей к тонким винам. Воля графа была исполнена, правда, водомет почему-то так и не заработал... В общем, сударь, если коротко, то я попросил бы вас не удивляться, увидев имя Оллов у основания бортика... то есть, я хотел сказать, не выражать изумления вслух. Согласен, это чудачество, но графиня Флора может расстроиться, потому что... -- Тровард замялся, и Мидес, усмехнувшись, понимающе кивнул: -- Будьте спокойны, сударь, я буду нем, как рыба. Рыцарь развернулся и быстро пошел вперед по аллее, а волшебник, подав руку девушке и, похоже, весьма довольный этим обстоятельством, двинулся следом. До места они добрались достаточно быстро, несмотря на то, что летевшему в арьергарде Седрику приходилось постоянно подталкивать и подпихивать странно задумчивого и меланхолично жующего губы сторожа. Мидес огляделся и удовлетворенно кивнул, -- ко всему прочему, помимо водомета, располагались по окружности площадки мраморные невысокие скамеечки, таинственно белевшие в призрачном свете Танцовщиц. Некромант тотчас же занял одну из скамеек, разложив на ней содержимое сумки. Флора тенью замерла сзади, с любопытством поглядывая за действиями волшебника через его плечо. В воздухе резко и сладко запахло сандалом, и кладбищенский заика вдруг громко чихнул. Седрик подскочил от неожиданности, лютня на его плече жалобно тренькнула. Некромант, однако, от занятия своего не оторвался и невозмутимо начал пересыпать на разложенный кусок пергамента содержимое двух склянок. Потом он долго ходил взад и вперед по площадке вокруг водомета, бормоча себе под нос и напряженно высчитывая шаги, повороты и оставляя на древних плитах отметки мелкими камушками.
К тому моменту, когда Мидес закончил свои измерения, небо затянуло набежавшими облаками. Лунный свет, озарявший площадку, растаял, и графиня Олл, внезапно ощутив странную робость, придвинулась ближе к Троварду. Рыцарь покровительственным жестом опустил широкую ладонь на худое девичье плечико, всем своим видом воплощая крайнее проявление мужества и отваги. Менестрель тихонько фыркнул, а Салзар, с неудовольствием глянув в небо, подошел с мрачным видом и достал из сумки узкий высокий флакон. Некромант вытащил зубами пробку, и над бутылкой коротко вспыхнуло бледно-зеленым и растаяло маленькое облачко, озарив на мгновение призрачным светом сосредоточенное лицо Мидеса. Волшебник медленно пошел вдоль только ему видимых линий от одной кучки камушков к другой, посыпая площадку чуть мерцающим в темноте порошком. Постепенно он обошел весь периметр и остановился напротив Флоры. -- Миледи, вы озябли? -- с легкой насмешкой спросил он, глядя, на Троварда, который к тому времени успел укрыть плечи девушки полой своего плаща. Графиня, до того заворожено следившая за действиями некроманта, резко вздохнула и сердито дернула плечом, освобождаясь от заботливой руки дядюшкиного компаньона. -- Что теперь, Салзар? -- сухо спросила она и вздернула подбородок. -- А теперь я попрошу каждого из вас встать у отдельной груды камушков. Но прежде я хочу предупредить, чтобы вы ни в коем случае не сходили с места, как бы вам ни было страшно. Если кто-нибудь сделает хоть шаг в сторону, ритуал прервется и, возможно даже, с некими последствиями для остальных. -- А с какими? -- спросил Седрик, нервно поддергивая висящую на спине лютню. -- Неприятными, и, даже, вполне может быть, болезненными, -- широко улыбнулся некромант. Менестрель крякнул, суетливо поправил на голове берет и, похоже, внутренне поклялся сам себе стоять до последнего. -- Вы же говорили, что опасности никакой нет! -- возмущенно гаркнул Тровард, да так, что с соседнего дерева с недовольным карканьем слетела пара ворон. -- Можно найти опасность и в собственном ложе, если его глупец-хозяин вздумает разводить там костер, -- невозмутимо ответил Салзар, -- так что никаких самостоятельных вмешательств в ритуал, и я гарантирую вам безопасность. -- А мы что, похожи на глупцов? -- язвительно спросила Флора и, остановившись взглядом на смотрителе, замершем подле них, точно верстовой столб, слегка смешалась, -- хотя... -- За него не переживайте, -- некромант тихо рассмеялся и, подставив девушке локоть, шепнул той в ушко: -- Честно говоря, наибольшие опасения у меня вызывает ваш... хм, ухажер. -- Вот уж глупости! -- яростно зашипела в ответ Флора, но за протянутую руку все же взялась и последовала за Мидесом на обозначенное место. Там она встала, скрестив руки на груди и, непримиримо отвернувшись от Салзара, уставилась в темноту аллеи. -- Седрик! -- гаркнул некромант. -- Отведи нашего кладбищенского друга, -- он кивнул на смотрителя, -- во-он туда, а сам стань левее. Вы, сэр Тровард -- между мной и музыкантом. Я же, -- волшебник повернулся к графине, -- буду рядом с вами, сударыня, и спасу при малейшей опасности. Мидес взял Флору за холодную руку и ободряюще сжал ладонь. Пан Тровард, остановившись в указанной точке и обнаружив, что водомет практически закрывает от него графиню, насупился, и, кажется, даже пробормотал нечто нелицеприятное о личности Салзара. Некромант, услышав, коротко усмехнулся, шумно набрал в грудь воздуха и шагнул на место. В это же самое мгновение рассыпанный по каменной кладке порошок полыхнул ярким белым светом, на миг ослепив всех. Флора заслонилась ладонью, однако на месте удержалась и в гаснувшей вспышке успела заметить, как порыв ветра сорвал капюшон с головы Салзара, взметнув вверх его длинные черные волосы. "Точно крылья" -- подумалось девушке, и, опустив взгляд, она изумленно охнула, увидев, что всю площадку вокруг водомета занимает большая, сияющая ярким светом, чуть сплющенная звезда. Правда, видна девушке была лишь ее часть. Графиня стояла на верхушке луча, так же, как и все остальные, каждый на своей. "Я оседлала звезду", -- подумала Флора и нервно хихикнула. Услышав протяжный тихий вздох сторожа, она повернула голову. Старик снова глядел наверх. Проследив за его взглядом, Флора охнула еще раз: в небе над кладбищем, отражаясь на низко висевшей груде облаков, тоже сияла зеленая пентаграмма, красившая погост бледным светом. Как будто магическое пламя, взлетев из под ног, оставило свой призрачный отпечаток в небесах.
Справа послышалось негромкое монотонное пение -- это Салзар, закрыв глаза и раскинув в стороны руки, начал ритуал. Поначалу на кладбище ничего, на первый взгляд, не изменилось. Только воздух вдруг стал тягучим, точно густое варенье, а ухающая со стороны елового леса сова внезапно замолкла, будто сорвала голос. А потом посреди освещенной зеленым светом площадки, над склоненным мраморным кувшином водомета, замельтешили ослепительно белые искорки. Они парили в дрожащем воздухе, точно стаи ночных мотыльков, слетевшихся на свет масляной лампы. Танец их, поначалу медленный и завораживающий, все убыстрялся. Искорки удлинялись, обращаясь в ослепительных полозов, вертящихся вокруг своей оси, рисуя в воздухе смутный силуэт. Контуры его постепенно обретали резкость, и, наконец, стал виден призрак: маг Изоил Сорд. При жизни, похоже, это был интересный мужчина, стройный и широкоплечий, с густой гривой волос и выразительно сверкавшими глазищами. Хотя, возможно, выразительность сия вызывалась либо призрачной сущностью Изоила, либо банальной раздражительностью некстати потревоженного существа. Призрак взмахнул руками, мрачно глянул на поющего заклинание Мидеса и, откашлявшись, сказал: -- Может, хватит песнопений? Я уже вроде как здесь... Некромант дернулся, открыл глаза и внимательно уставился на ночного гостя. -- Ну, надо же, -- Изоил нахмурил топорщившиеся брови, и полупрозрачное лицо его точно потекло, озаренное сиянием, -- неужели я до сих пор кому-то нужен? Он мрачно обвел горящим взглядом всю пятерку, сокрушенно покачал головой, узрев стеклянный взор кладбищенского сторожа, и, изучив Салзара и графиню Олл, криво улыбнулся: -- Ну, надо же... никак, родственнички... Флора изумлено захлопала глазами и жалостливо вздохнула, решив, что долгое пребывание в загробном мире пагубно влияет на зрение. -- Ошибаетесь, уважаемый, -- наконец-то отмер Салзар и даже изобразил нечто вроде поклона. -- Мы всего лишь скромные смертные, набравшиеся смелости просить совета у такого почтенного волшебника и предсказателя, как вы. -- Ну и что же вам нужно, простые смертные? -- хмыкнул призрак, оглядывая полы хламиды, растекшиеся по краям каменного кувшина. -- Интересно, какой дурень умудрился построить фонтан на месте элвилинской канализации? -- пробурчал Изоил себе под нос и, громко фыркнув, перелетел на мраморный бортик. Присел и, уперев подбородок в изящную руку с тонкими пальцами, вопросительно глянул на некроманта: -- Так что? Я так понимаю, это именно вы меня вызвали, милейший? -- "Канали" что? -- громко переспросил Седрик, вытягивая в сторону голову, поскольку символ страсти графа Михала совершенно закрыл от него фигуру Сорда. -- Сток для де... то есть, нечистот, -- маг покосился на Флору. Взгляд ее стал еще более жалостливым, и Изоил обиженно фыркнул: -- Конечно, для вас, давних, такие вещи непривычны. А вот мы, элвилин, как раса наиболее развитая, понятие о гигиене и культуре имеем... Если вы мне не верите, девушка, то можете посмотреть на дне фонтана, строители оставили там люк, -- призрак кивнул головой куда-то за бортик, -- очевидно, лазали туда в поисках воды, -- и он сухо и коротко хохотнул, сложив руки на груди. -- Флора, стойте на месте, -- негромко предупредил Салзар, заметив, как девушка приподнимается на цыпочках, чтобы углядеть, на что же указывает почивший маг, -- вполне возможно, он просто хитрит, чтобы прервать ритуал. Изоил снова фыркнул и взлетел в воздух. Нервно совершил пару кругов над водометом и остановился, уперев руки в бока: -- Ну, знаете ли... Если вы мне не верите, так зачем вообще вызывали? -- он прищурился и подозрительно посмотрел на Салзара: -- А-а... Ну и как же я сразу не догадался, старый идиот... -- призрак попытался постучать себя по макушке, однако, кулак его так и норовил провалиться куда-то к надбровным дугам. Сорд спрятал руки за спину, подлетел к Мидесу почти вплотную и исподлобья посмотрел на некроманта. -- Ты хочешь получить нечто? То, что я постарался унести с собой в могилу, дабы не смущать жадных охотников? Мидес дернул щекой и молча кивнул, глядя прямо в горящие глаза призрака. -- А ты знаешь, чем оборачивается владение предметом, созданным для одного конкретного хозяина? -- Изоил нервно сплел пальцы, взмахнул призрачной копной длинных волос и пригорюнился. -- Лично мне пришлось за это дорого заплатить... -- Так, получается, что настоящий владелец до сих пор не определен? -- удивленно вскинул брови Салзар, на что призрак, снова усевшись на бортик водомета, скривился. -- Я думал, что предмет принадлежит лично вам, -- некромант покосился на своих спутников, напряженно прислушивающихся к разговору, -- неважно, я готов попробовать совладать с его сущностью. Изоил вновь рассмеялся сухим, каркающим смехом, потом внимательно посмотрел на волшебника и кивнул: -- Хорошо. Честно говоря, я не думаю, что ты сможешь справиться, но твоя личность определенно сыграет некую важную роль в будущей истории. Я это отчетливо вижу. Ты знаешь, где потом искать и что дальше делать? -- Сорд строго посмотрел на некроманта. Мидес стойко выдержал взгляд, кажущийся способным спалить даже камень, и с достоинством кивнул. -- Только смотри, -- призрак поднял вверх прозрачный палец, -- рассчитывай свои силы и не переусердствуй. Ты еще будешь нужен ей. Нужен, как никто другой, потому что от тебя будет зависеть ее жизнь. Салзар непонимающе уставился на призрак, потом, поморгав, перевел взгляд на графиню. Кивнул Изоилу, на что тот неопределенно хмыкнул, и тихо обратился к девушке: -- Леди Флора, теперь вы можете задать господину магу интересующие вас вопросы. Графиня откашлялась, приложив ладонь к шее, и неестественно веселым голосом произнесла: -- Ну, лично я, как всякая романтичная девица, интересуюсь в первую очередь своим будущим с точки зрения личной жизни... Скажите, я... -- она слегка замялась, -- буду с тем, кого люблю? Сорд вздохнул: -- Милая моя... Как всякая романтичная девица, вы, естественно, заблуждаетесь. Да, вы будете с тем, кого полюбите. Но это будет совсем не тот мужчина, которого вы имеете в виду. Тот, что занял сейчас ваше сердце, не принесет вам ничего, кроме страданий. -- Я не верю вам! -- возмущенно вскричала Флора и яростно топнула ногой в мягкой туфельке, -- он хороший, он замечательный, он такой... такой... -- Невыносимый, вы хотите сказать? -- Сорд усмехнулся. -- Я вам не нянюшка, милая, раскрывать глаза и воспитывать -- не мое дело. Какой будет ваша дорога - решать вам. Вполне возможно, что именно она приведет вас к счастью. Девушка насупилась и мрачно замолчала, опустив голову. -- Господин маг! -- вскричал с другой стороны пентаграммы Седрик и, приподнявшись на цыпочки, замахал рукой. -- А мне вы можете поворожить? -- Я вам не бабка-ведунья, чтобы ворожить! -- гордо вскинул голову Изоил и, змеей скользнув по бортику водомета, очутился перед носом менестреля. -- Я -- предсказатель! -- Хорошо-хорошо, -- Седрик поправил лютню и загадочным громким шепотом произнес: -- Меня интересует театр! -- Какой именно? -- уточнил призрак. -- Очень Большой Театр? -- Ну, не совсем он, -- смутился юноша и, опустив глаза, начал разглядывать носки пыльных пуленов. -- Оно, конечно, на стенке фургона можно написать всякое, но... -- А, ты об этих шарлатанах? -- расхохотался призрак. -- Ну, так они недалеко совсем. Так что на глаза батюшке Алинки тебе лучше не попадаться. Хотя... если заплатить... -- Кровью? -- сипло выдохнул менестрель и шумно сглотнул. -- Вот только драмы не надо, хорошо? -- Изоил брезгливо поморщился. -- Ты ведь пока не в труппе. Нет, не кровью. Просто золотом. И пообещать девушке жениться. -- Ох, -- всхлипнул лютнист, -- и за что же мне такие невзгоды уготованы? -- Спокойно, молодой человек, -- строго произнес Сорд, -- есть большая вероятность, что именно этот отважный поступок может спасти жизнь не только вам, но и вашим друзьям. Вы станете героем, юноша! И полупрозрачный маг насмешливо поднял густые брови, глядя, как грудь Седрика выпячивается колесом, а голова гордо запрокидывается в сторону небесной пентаграммы. -- Так о чем будем говорить сегодня с достопочтимым рыцарством? -- Изоил повернулся в сторону сэра Троварда. Блондин собирался уже, было, что-то ответить и даже успел открыть рот, когда над головой графини Олл прямо из воздуха появилась небольшая пестрая птичка. -- Это что, летавка? -- поразился Седрик. -- Так ими же вроде как запрещено пользоваться? Пичуга меж тем спикировала на плечо девушке и ухватила клювиком прядь светлых волос. Флора осторожно потянула и освободила локон и чуть дрожащими руками отвязала от лапки летавки кусок пергамента, перевязанный светлой ленточкой. В полной тишине развернула письмо, прищурилась, разбирая; вскинув руку к горлу, побледнела и завалилась набок, мягко оседая на каменную площадку. Дальнейшее произошло очень быстро. Едва ступни графини сдвинулись с верхушки сияющего луча, пентаграмма полыхнула, Изоил, резко взлетев, закрутился и с легким хлопком исчез. Седрик же понял, что идущая по вычерченным некромантом линиям сила стремительно несется к нему, сметая все на пути. Юноша заорал, попытался бежать, но не смог сделать и шагу. Лишь зажмурился и зажал уши ладонями. Тут магический поток ударил в ноги и взвился по телу к голове, заставляя корчиться и отбрасывая. Яркий свет погас, но в последний миг перед забвением менестрель смог увидеть, как разметывает остальных мужчин, и как беспомощно откинулась рука девушки, сжимающая пергамент. Вот как ползу, так и отражаю!
Некромант почувствовал, как буквально взбесившиеся потоки силы внезапно оторвали его от земли. Падение волшебника, в отличие от его товарищей, впрочем, оказалось относительно удачным, поскольку спиной он угодил в куст разросшегося по краям площадки шиповника. И, хотя руки, шея и щеки оказались изрядно поцарапанными, а длинные черные волосы оставили на колючках пару выразительных клочьев, Мидесу все же удалось избежать сильного и болезненного удара о каменные плиты. Мужчина ругнулся, выбрался из шиповника и тяжело выпрямился. Вокруг снова стало темно -- разорвавшись на земле, пентаграмма перестала оставлять отражение и на облаках. Салзар прищурился, стараясь разглядеть последствия срыва ритуала, и устремился на хриплый болезненный всхлип. В паре ярдов от волшебника задыхался дурачок сторож. Он сучил ногами, выгибал спину; Мидес же, поспешно сотворив шарик света, увидел глядящие в ужасе в одну точку выпученные глаза. Некромант выхватил из поясной сумки и сунул под нос заике вонючее нечто, зашитое в холщовый мешочек. Старик судорожно глотнул и сел, натужно закашлявшись. А Салзар кинулся туда, где, точно брошенная хозяином марионетка, лежала без чувств девушка. Сэр Тровард уже был подле, стоял на коленях и с растерянным видом похлопывал Флору по щеке. -- Посторонитесь, -- волшебник, опустившись рядом, отмахнулся одной рукой от подлетевшего к самому виску светящегося шарика. Осторожно приподнял голову графини и дал ей понюхать все тот же мешочек с резким ароматом. Рыцарь брезгливо сморщил нос, а девица, громко чихнув, распахнула глаза и изумленно уставилась на Мидеса. -- Что с вашим лицом? -- подняв руку, Флора кончиками пальцев провела по щеке некроманта, не столько стирая, сколько размазывая кровь. -- Пустяки, -- тепло улыбнулся ей Салзар и осторожно помог сесть, -- вставайте, сударыня, камень холодный, вы простудитесь. Девушка наморщила лоб, хотела откинуть упавшую на глаза прядь и остановилась взглядом на письме, зажатом в ладони. Вернувшаяся, было, к ее щекам краска в одно мгновение отхлынула, и Флора, стремительно вскочив на ноги и подхватив юбки, рванулась бежать. Салзар еле успел перехватить ее за плечо, точно взлетев от земли следом за графиней. -- Постойте, Флора! Вы с ума сошли? Направляетесь одна, в темноту, на кладбище? -- А мне плевать! -- истово прошептала девушка, и бледные губы ее задрожали, а из глаз внезапным потоком хлынули слезы. -- Сианн, он... Он уезжает, понимаете? Там... там что-то случилось, я чувствую, он зовет меня попрощаться, а я тут! -- с последними словами блондинка ударила кулачками в грудь волшебнику и затрепыхалась, стараясь вырваться. -- Графиня, не нужно горячиться, -- некромант еще крепче сжал девичье плечо, -- подождите хоть до утра, сейчас мы не сможем вернуться, ведь городские ворота закрыты, да и что за надобность, в конце концов, срываться из-за какого-то там музыканта? Наверняка спел опять что-нибудь непотребное, ну набили ему за это физиономию, так ничего стра... -- Да идите вы к лешему, Салзар! -- Флора рванулась из его рук и от всей души пнула некроманта по лодыжке. Мидес охнул, девушку отпустил, и она со всех ног понеслась к воротам. -- Зараза... -- прошипел некромант, растирая ногу, и кивнул Троварду, -- остановите эту сбесившуюся кошку, сэр Джон! Мне нужно посмотреть, куда вынесло лютниста... Рыцарь коротко кивнул и побежал вслед за девушкой. В это время из-за кустов шиповника раздалось слабое "я здесь..." -- это вышеупомянутый лютнист попытался наконец-то собраться с силами и выбраться. Правда, подвиг некроманта он повторить не решился, поэтому медленно пополз в обход колючего шиповника, стеная и ахая по дороге и на все лады кляня свою несчастную судьбу. Салзар двинулся ему навстречу и, подняв юношу за ворот курточки, поставил на ноги и помог дойти до скамейки. Менестрель рухнул на мраморное сиденье с предельно скорбным лицом и, вцепившись пальцами в волосы, запричитал: -- Красавица моя... кормилица... как же я теперь... -- Седрик, ты себя хорошо чувствуешь? -- обеспокоено спросил некромант, а юноша поднял на хозяина полные боли глаза. -- Вот, -- страстно прошептал он и, потянув за ремень, взял в руки то, что некогда было лютней. Корпус инструмента был сплющен, струны порваны, а деревянные щепки угрожающе скалились в разные стороны, так и норовя зацепиться за одежду. -- Да, неприятность, -- устало кивнул некромант и с тоской подумал, что мало ему было докуки с остальными, так теперь еще, похоже, придется ободрять скорбящего менестреля. Седрик же собирался разразиться еще одной пламенной тирадой по поводу своей несчастливой доли, как вдруг со стороны ворот из темноты послышался частый топот бегущих ног. Словно преследуемые стаей нетопырей, к фонтану вылетели, держась за руки, Тровард и графиня Олл. -- Быстрее! Мальчишки сбежали и, верно, кинулись в город за помощью. Лошадей у коновязи нет, а от Мерриана несутся конники. По факелам -- отряд в четыре копья. -- Это рыцари Ордена! -- испуганно всхлипнула Флора, задыхаясь от быстрого бега. -- Они... свет в небе видели... здесь... с минуты на минуту. Отец Якуб... помешался на вере... Желает вершить правый суд... Девушка в панике закусила кулак и заозиралась. Салзар сплюнул, поставил на ноги сторожа, подтащил к скамье и взгромоздил на нее. -- Этого оставим здесь, он все равно ничего не скажет, -- внезапно хмурое лицо некроманта разгладилось: -- Постойте-ка! А что там говорил призрак насчет люка? Если он не лгал, то это прекрасный шанс уйти незамеченными. Седрик, меланхолию которого как рукой сняло, широким жестом запустил в кусты остатки лютни и воробьем перепорхнул мраморный бортик водомета. -- Есть! -- через секунду раздался его торжествующий вопль, и громкий скрип заржавленных петель резанул слух присутствующих, оставляя на спине препротивнейшее ощущение бегущих мурашек. Потом негромко стукнуло -- это юноша спрыгнул в открывшийся проем, исчезнув из поля зрения остальных. -- Вы хотите лезть туда? -- еще больше округлила глаза Флора и закрыла ладошкой рот. -- В то место, по которому стекали нечистоты? Салзар с беспокойством посмотрел на девицу и подумал, что та скорее позволит себе попасться в лапы ордальонам, нежели запачкать туфельки в... -- Да вы не беспокойтесь, графиня, -- менестрель высунул из трубы взъерошенную голову, -- тут совершенно сухо и пахнет только прелыми листьями. Седрик намеренно умолчал о писке, подозрительно похожем на крысиный. -- Давайте мне руку, леди, и я клянусь, что положу собственную жизнь, защищая вас от возможных опасностей в грядущем путешествии, -- произнес музыкант пафосно, а Флора, рассмеявшись, уселась на мраморный бортик и ловко перекинула ноги внутрь. Тровард, опоздавший с помощью, мрачно устремился за ней. -- Ой, -- прошептала графиня, устремив взгляд в зияющий черный провал трубы, -- там темно... и узко... -- Ну, не настолько узко для вашей изящной фигурки, -- рассудительно заметил Седрик, снова ныряя вниз, -- конечно, придется двигаться согнувшись какое-то время, но это лучше, чем свидание с вашим Якубом. -- А со светом я помогу, -- Салзар тоже влез внутрь водомета, слегка потеснив Троварда, и круговым взмахом руки направил болтавшийся у его носа горящий шарик прямо в люк. На мгновение озарились бледной голубизной старые щербатые стены, и летающая лампа, как обозвал ее про себя прижавшийся к стене менестрель, проплыла в трубу, ярко обрисовывая вход в канализацию. -- Ну, вот и замечательно, -- лютнист подал руку Флоре, и та, тихо вздохнув, прыгнула вниз. Пригнувшись, пошла за Седриком, руку его, впрочем, не отпуская. Мидес ободряюще кивнул Троварду и задумчивым взглядом проводил его широкую спину. Когда тыл рыцаря окончательно пропал из виду, некромант покрутил головой, посмотрел на неподвижно темнеющую на скамье фигуру сторожа и вздрогнул, услышав в отдалении скрип ворот, возбужденные крики и резкий голос, орущий команды. Салзар упал на колени и стал наощупь шарить по растрескавшемуся от времени дну фонтана, то и дело ругаясь, когда в ладони, а иногда и под ногти, впивались щепочки, веточки, мелкие камушки и прочий хлам, с годами накопившийся в чаше. Наконец, когда голоса раздавались совсем уже близко, и можно было отчетливо разобрать "несанкционированная магия", "специалист" и "проклятые короеды", суетливо порхающие руки Мидеса нащупали нечто гладкое. Он усилием воли сдержал рвущийся наружу победный вскрик, зажал находку в кулаке, подполз к открытому люку и ужом скользнул внутрь. Осмотрел лежащую рядом откинутую крышку с огромным медным кольцом в виде головы льва, вспомнил грохот и скрип, с которым она открывалась. Рассудив, что менее рискованно выдать себя магией, чем шумом, отступил в проход и прошептал простенькое заклинание. Тяжелая крышка беззвучно закрылась над головой. С минуту волшебник постоял, привыкая к темноте, моргая и вглядываясь в далекое пятнышко света, озаряющее путь компаньонов. Воздух в тоннеле был влажноватый, однако, никаких неприятных запахов, как справедливо заметил Седрик, не содержал. В темноте что-то прошуршало, поспешно отдаляясь от человека на безопасное расстояние, а потом на плечи словно навалилась гулкая тишина, изредка нарушаемая звуком капающей с потолка воды. Рука некроманта с зажатым в ней артефактом словно пульсировала, и Мидес мог бы поклясться, что ладонь, скрывающая загадочный предмет, постепенно нагревалась изнутри. Мужчина тряхнул головой, борясь с настойчивым желанием тотчас опробовать силу магического талисмана, и поспешно двинулся вперед по трубе, пригибаясь и то и дело зарываясь носками сапог в кучи сухой листвы, неизвестно каким ветром занесенной под землю. Через некоторое время, когда Салзару показалось, что он начал догонять спутников, свет перед ним замелькал, а потом и вовсе пропал, скрытый идущим назад человеком. -- Лорд Мидес, вы тут? -- трагическим прошептал Седрик и, вытянув вперед руку, чуть не угодил некроманту пальцем в глаз. -- Тут, -- волшебник настойчиво отвел чуткие пальцы музыканта от греха подальше. -- Ты чего вернулся? -- Да там дорога, понимаете... она вроде как разветвляется, -- вздохнул менестрель, -- и мы вот никак решить не можем, в какую сторону поворачивать. Леди Флора все время твердит, что ей нужно выйти к верстовому столбу, который подле мельницы; сэр Джон убеждает, что необходимо как можно скорее вернуться в город. Но никто из нас даже приблизительно не представляет, в какой стороне желанные объекты... -- Пошли, -- некромант подтолкнул вперед музыканта, -- насколько я мог ознакомиться в свое время с описаниями канализации, на каждом повороте должно быть что-то вроде указателя. Отметки проставлялись, чтобы рабочие, обслуживающие ее, случайно не заплутали. -- Ну, как вы не поймете! -- подходя ближе к повороту, Седрик и Салзар услышали возмущенный голос графини Олл. -- Ведь музыкант -- это все равно что большой ребенок. Всяк норовит его обидеть, а душу менестрель имеет светлую и воистину детскую. Слышали бы вы его песни, сколько в них чистоты, доброты и непредвзятой... -- А чего ж не слышал, -- невозмутимо перебил рыцарь, -- очень даже слышал, как и о чем поет этот ваш Сианн. Я даже запомнил пару строчек, да и не мудрено было, поскольку пьяные горожане орали их на каждом углу. Хотите? Тровард постарался картинно откинуть в сторону руку, насколько это выходило в согбенном положении, и громко, с надрывом проорал: -- И месили ребяты друг друга, аж пока покраснела заря. А покойница-дева с испуга родила поутру упыря... Флора возмущенно вскрикнула и, кажется, даже попыталась замахнуться, но тут заметила Салзара с Седриком. -- Ой, ну, наконец-то, -- девушка старательно пригладила волосы и благостно улыбнулась: -- А мы тут об искусстве разговариваем. О высоком, -- она строго глянула на Троварда. Рыцарь мрачно промолчал, а Салзар, не теряя времени даром, начал водить пальцами по шероховатой внутренней поверхности трубы, сложенной из плотно подогнанного друг к другу камня. -- Вот, -- кивнул он через минуту, -- кажется, здесь... Некромант шевельнул кистью, и парящий над ними сгусток света приблизился, зависнув у плеча приоткрывшего от любопытства рот Седрика. -- Ого, -- Мидес погладил рукой камень, счищая со стены старые тенета и пыль, -- да тут не просто указатель. Тут, похоже, цельная схема расположения тоннелей относительно поверхности. Видите? -- волшебник ткнул пальцем в выщербленную временем, но еще вполне читаемую надпись мелкими рунами, -- вот она, ваша мельница. Отсюда -- в правый коридор и до конца, никуда не сворачивая. -- Туда? -- уточнила Флора и, ухватив Троварда за руку, потянула в указанном направлении, -- чего же мы, собственно, ждем? -- Графиня, не так быстро! -- возмутился некромант, присев для удобства на корточки и пытаясь выловить свободной от артефакта рукой карандаш и кусок пергамента из сумки на поясе. -- Мне нужно будет зарисовать эту схему. Вполне возможно, что нам предстоит снова ею воспользоваться, хотя бы для того, чтобы вернуться в город незамеченными. -- Ну и рисуйте себе на здоровье! -- Флора повернулась, и глаза ее в свете магического шара яростно сверкнули, -- вы что же, думаете, я буду стоять и ждать, когда вы, пан Мидес, соизволите натешить свою любознательность? Я иду вперед! И даже лучше, что одна, потому как в таком деле, как прощание с любимым, соглядатаи мне не нужны! Девушка топнула ножкой и, подобрав юбки, головой вперед ринулась в темноту. Тровард крякнул, возвел очи горе и поспешил следом. Пару раз из темного тоннеля до Мидеса и Седрика донеслись загадочный грохот и приглушенная ругань, но потом все стихло, и менестрель восторженно присвистнул. -- Вот бабы... Эх, кто б меня так полюбил... -- Седрик, -- строго посмотрел на него некромант, -- любовь женщины, прежде всего, нужно заслужить. И уж тем более, женщины высокородной. Голову даю на отсечение, что услышь графиня твое "бабы", перестала бы не то что разговаривать, а даже смотреть в твою сторону. Причем, пожизненно. Подержи-ка лучше, -- Мидес сунул в руку юноше карандаш и кусок пергамента, а сам, отвернувшись, разжал кисть и в первый раз в призрачном магическом свете разглядел-таки свою находку. На ладони его тускло блеснуло массивное серебряное кольцо с большим темным камнем, а на ободке артефакта была выгравирована та самая загадочная руна из сторожки, опознать которую некроманту так и не удалось. Тут Мидес услышал за спиной движение -- это Седрик некстати надумал проверить, чем занимается его хозяин. Салзар быстро сжал кулак и опустил артефакт в сумку, потому что, надо заметить, припекало от него некромантскую ладонь невыносимо. -- Спасибо, -- волшебник развернулся и, усевшись прямо на полу плаща, стал старательно переносить схему канализации на пергамент. Во время этого кропотливого занятия менестрель заглядывал через плечо некроманту, зачем-то внимательно измерял пальцами стену, предлагал лично послюнявить карандаш, объяснял Мидесу грамматические особенности местного наречия и, в конце концов, до такой степени его донял, что Салзар попросил юношу сходить посмотреть, благополучно ли дошли до конца коридора Флора и сэр Джон. Повозмущавшись по поводу того, что темнота -- это страшное порождение Мглы, а злобный волшебник не собирается освещать путь своему верному и преданному слуге еще одной летающей лампой, Седрик удалился. Мидес облегченно вздохнул. Счастье, впрочем, оказалось недолгим, и вскоре с той стороны, куда пошел менестрель, донесся гулкий топот, эхо которого вспугнутой птицей заметалось от стены к стене. -- Ордальоны! -- сдавленно вскрикнул лютнист, стрелой вылетая из туннеля и чуть не падая на некроманта. Салзар резко вскочил, ударившись затылком о каменный свод, и со стоном ухватился за голову. -- Где? Здесь, в канализации? -- Да нет, -- Седрик, склонившись, уперся руками в колени и шумно задышал, точно загнанная лошадь. -- Я нашел открытый люк, собирался, было, вылезти наружу, так смотрю, а они... Окружили графиню и сэра Троварда, кричат что-то, выясняют. И менестрель этот нахальный там же, вопит громче всех, Судия помилуй... И Сябик с ними... Вот ведь вляпались, а? -- Подожди, не части, -- Салзар опустил крепкую ладонь на вздрагивающее плечо лютниста. -- Большой ли отряд? Чего им нужно, не слыхал? Седрик исступленно замотал кудрявой головой, ловя воздух широко открытым ртом. -- Слушай меня, поступим так, -- волшебник начал поспешно заворачивать в тряпицу скатанный трубочкой пергамент. -- Мы осторожно подойдем к выходу и посмотрим, что там за неприятности. Если действительно все так серьезно, тогда и подумаем, чем сможем помочь. Салзар отвел с лица прилипшие волосы, пригнулся и ринулся в туннель. Седрик, охая и пыхтя, рванул следом. Когда слуга с господином, отдуваясь, осторожно высунулись из трубы, настороженному взгляду их предстали качающиеся темные кроны деревьев над матово блестевшим зеркалом реки, черный силуэт водяной мельницы с огромным колесом на фоне светлеющего неба да смутные фигуры людей и лошадей в густом тумане, постепенно отползающем к воде. -- Гнусные воры, развратники и хамы! -- далеко разносился сквозь туман окрест резкий голос с властными обличающими интонациями. -- В то время, пока один отвлекал почтеннейшую Магдалену, хозяйку "Курной лошади", второй самым недостойным образом лишал ее последних сбережений! Мидес молча кивнул лютнисту и, юркнув в высокую траву, осторожно двинулся ближе к месту действия. Седрик пополз следом, отчаянно пыхтя, за что был от души приложен некромантским сапогом в плечо. -- Что значит: последних сбережений? -- раздался высокий возмущенный голосок Себастьяна, того самого мальчика, который сперва собирался в ученики Седрику, а потом предпочел Сианна. -- Если хотите знать, все ее сбережения, как лежали, так и остались лежать в деревянной шкатулке у постели! Люди, почему вы так жестоки, а? -- в тонком голосе послышались слезливые интонации. -- Какие-то несчастные серебряные ложечки. Всего две! И уже бедный ребенок бежит по ночной дороге, спасаясь от войска Ордена! Ай!!! -- это, похоже, не выдержал кто-то из рыцарей, кулаком прекратив горестные излияния. -- А знали бы вы, графиня, каким образом он ее отвлекал! -- загадочно произнес все тот же властный голос и, присмотревшись, Мидес наконец-то разглядел его обладателя. Это был кругленький темноволосый мужчинка с лысинкой и выдающимся, точно птичий клюв, носом. Ордальон переступал с ноги на ногу, топча высокую траву, и возмущенно пыхтел так, что некромант даже устыдился своей несправедливости по отношению к Седрику. Лютниста за гневными звуками, издаваемыми толстячком, услышать было попросту невозможно. -- Отец Якуб, -- послышался напряженный голос Флоры и, подавшись чуть влево, Мидес разглядел за широкими кольчужными спинами стоящую очень прямо девушку, -- вы прекрасно знаете нашу семью. Этот человек, -- графиня кивнула в сторону Сианна, которого придерживали за руки ордальоны, -- он долгое время служил в нашем доме, и я, наверное, могла бы за него поручиться? Комтур хохотнул и скрестил руки на груди, затянутой в черную рясу: -- Даже после того, как я вам расскажу, что он самым нахальным образом лапал трактирщицу? Бедная оскорбленная женщина сегодня ночью так рыдала в прецептории, что нам насилу удалось ее успокоить! -- Это клевета! -- даже в неясном свете зарождающейся зари Мидес увидел, что лицо Сианна сделалось багровым от злости, -- ваша, как вы ее называете, бедная женщина, имеет такие медвежьи объятия, вырваться из которых даже при большом желании весьма затруднительно! Графиня Олл посмотрела на менестреля округлившимися глазами и, встряхнув водопадом пшеничных волос, закрыла рот ладонями. -- Флора! Не верьте им! -- страстно вскричал ее возлюбленный и яростно забился в крепко сжимающих его руках. -- Они стремятся меня оговорить, я страдаю за правду, которую доношу до недалеких умов силой своего искусства! -- И все же, отец Якуб, -- хрипло спросила девушка, -- могу я, как дочь и племянница аристократов, всю жизнь жертвовавших на нужды церкви, просить за этого человека? -- Милая моя, -- толстячок, приподнявшись на цыпочки, покровительственным жестом положил на плечо Флоре пухлую ручку, -- ваш дядюшка отнюдь не является настолько значимой фигурой, чтобы мы не смогли при случае обойтись без его... хм, благотворительности. Скорее уж, он платит нам за то, чтобы ночи его были безмятежны, а прекрасная племянница не забивала свою прелестную русую головку политическими вопросами. С этими словами Якуб взял в щепоть невесомую прядь девичьих волос и страстно приложился к ним губами. Сианн в бешенстве вскричал, в очередной раз дернулся в руках воинов и ударил одного из них сапогом по голени. Кнехт заорал, а стоявший рядом рыцарь, очевидно, тот же самый, что поднял руку на Себастьяна, размахнулся и влепил менестрелю пощечину. От удара голова Сианна дернулась, и зеленый берет с пестрым пером свалился на землю, открывая миру острые уши, нахально торчащие из густых черных волос. Флора сдавленно вскрикнула, прижав ладони ко рту, ордальоны со звоном выдернули мечи из ножен и наставили их на менестреля, точно тот не уши показал, а, по меньшей мере, лук направил на комтура. Якуб резко вздохнул и аж подпрыгнул на месте: -- Ага! -- торжествующе завопил он, наставляя палец на Сианна. -- Я всегда подозревал, что в нашем городе действует банда короедов! Говори, мразь, где твои сообщники?! Элвилин поначалу изумленно заморгал, потом нахмурился, сплюнул под ноги ордальону и гордо запрокинул голову: -- Не скажу! -- Да какие у него могут быть сообщники, отец Якуб! -- неожиданно загудел Тровард, обняв дрожащие плечи графини. -- Это же совершенно невозможно! Мерриан -- город, крайне защищенный от пришлой заразы стараниями доблестных воинов Ордена. Даже если один из элвилин и просочился когда-то, то наверняка без злого умысла. Его, небось, просто из дому выставили за мерзкий характер да пасквили какие... Сианн резко побледнел, тряхнул копной густых волос и вновь попытался достать ногой ближайшего из ордальонов. Обилие наставленного на него оружия менестреля почему-то не смутило. -- В прецепторию его, в железо! -- голос комтура прозвучал резко и коротко, точно хлыст, ударивший с оттяжкой по спине норовистой кобылы. -- Там он нам и исполнит в подробностях все его песенки, глядишь, наслушаемся чего познавательного. Кнехты заломили менестрелю руки, отчего тот охнул, согнувшись; один из рыцарей, вытащив из-за пояса веревку, начал лично связывать кисти элвилин. -- Что же делать?! -- услышал Мидес над ухом приглушенный взволнованный шепот Седрика. -- Может, вы их заколдуете, а? -- Ты чего, старых сказок наслушался? -- возмущенно прошипел Салзар, прижимая юношу за плечо ближе к земле, -- знаешь, сколько сил отнимает волшба? А они могут нам еще пригодиться, да и особой опасности в данный момент для графини я не вижу... Судия спаси, что это?! Ордальонов, окруживших пленника, словно ураганом, швырнуло в разные стороны. Некромант с изумлением увидел, как точно из воздуха появляются и мечутся, сшибая людей направо и налево, два огромных кожистых крыла, каждое -- в полный человеческий рост. Утренний туман пронзил скрипучий клекот, и из-за плеча Сианна на тонкой шее потянулась вверх уродливая голова с длинным клювом, ощерившимся мелкими зубами. Менестрель запрокинул голову и дернулся вперед, стараясь увернуться от чудовища, которое, впрочем, нацелилось на одного из кнехтов, державших элвилин. Сверкнули серебряные глаза, массивный клюв опустился несчастному на голову, и череп наемника раскололся со страшным негромким треском вместе со шлемом. Второй воин, не дожидаясь участи товарища, огромным прыжком нырнул в высокую траву у плетня, окружавшего мельницу. Заржав, выдрав поводья у растерянных оруженосцев, убежали в поля кони. В рядах ордальонов царило смятение. Вскочив с земли, рыцари заслонили отца Якуба щитами и стали медленно отступать вместе с ним, держа строй. Визжащего копейщика страшная птица умудрилась подцепить торчащим из головы острым рогом и раздраженно задергала клонившейся к земле головой, освобождаясь от неожиданной помехи. Товарищ кнехта кинулся на помощь, перескакивая бешено метавшийся по земле хвоста чудовища. -- И придет Судия, окруженный светом славы своей, и положит на священные весы поступки чад своих... -- отмер наконец-то Якуб, заведя древнюю молитву на изгнание всякого супостата. Тровард за рукав кинул за спину и оттолкнул подальше от места боя растерянно хлопающую глазами Флору. Девушка всхлипнула и с воплем: "Спасите его!" -- без чувств повисла на рыцаре, ухватив того за шею и совершенно лишая возможности присоединиться к стычке. Сианн, бросившись на землю, попытался, было, откатиться следом за своим стражником в густой бурьян у плетня, как вдруг чудовище повернулось в его сторону. Тварь наклонила на бок голову, точно курица, прицеливающаяся за червячком, издала странный квохчущий звук и внезапно, взмахнув крыльями так, что порыв ветра долетел даже до лица Мидеса, подскочила в воздух. Нацелившись огромными когтями в спину менестрелю, цепко ухватила за куртку и в несколько взмахов поднялась вверх до уровня мельничной крыши. Торжествующе каркнула, блеснув железными перьями, покрывающими грудь, и медленно, чуть заваливаясь на бок, полетела в сторону восходящего солнца. Ордальоны растерянно смотрели вслед удаляющемуся черному силуэту, а Якуб, скрипнув зубами, внезапно перешел на злобный визг: -- Взять всех! -- глаза комтура почти вылезли из орбит, и Мидесу показалось, что еще чуть-чуть, и священника хватит удар. -- Девицу, за то, что мне голову морочила! А защитника за то... за то, что был в курсе темных дел, творимых за спиной Ордена! Что там было, сэр Тровард? -- чуть успокоился он. -- Контрабанда короедского меда? А, может, что-то посерьезнее? Я всегда знал, что в вас присутствует неодолимая тяга к тайным вещам, которые ордалианской церковью запрещаются! Не вы ли причастны к появлению этого порождения Мглы, убившего нашего брата? -- Якуб трясущейся рукой ткнул в алеющее небо. -- И где этот нахальный сопляк, что был вместе с убивцей?! Удрал, пользуясь суматохой? Так, вы восьмеро, прочесать окрестности! И если поймаете негодяя... Салзар не стал дожидаться окончания драмы. Тихо отползая к люку, волшебник выразительно дернул за пятку неподвижно распластавшегося по земле Седрика и нырнул в туннель. Лютнист следом кулем рухнул внутрь, чуть не угодив на плечи некроманту. Бедняга стучал зубами так, что Мидесу пришлось достать с пояса баклажку с меррианским вином и молча сунуть в трясущиеся руки юноши. -- Ч-что это б-было? -- глаза Седрика с расширившимися от ужаса зрачками уставились на некроманта. -- Симург, он же симуран, -- коротко ответил Мидес, отбирая вино у лютниста и делая шумный большой глоток. -- Надо же, я думал, они только в легендах есть... -- Ох... допелся Сианн, дорассказывался, -- всхлипнул Седрик, очевидно, припомнив свою последнюю встречу с элвилин в таверне "Меч Трилла", -- вот и вызвал тварь себе на голову... Какая страшная смерть. -- Да уж, не хотел бы я оказаться на его месте, -- передернул плечами Салзар и потер пальцами переносицу. -- Значит, так. Графиню и сэра Джона, скорее всего, повезут в прецепторию. Они верхами, и мы должны поторопиться, выбрать самый короткий путь. Некромант вытащил и развернул пергамент. Магический шарик, точно разумное существо, подплыл поближе, освещая хозяину кривоватый набросок элвилинских туннелей. -- Вот здесь, -- Мидес постучал костяшкой согнутого пальца по знаку, изображающему нечто, отдаленно напоминающее серп. -- Если мы пройдем до развилки и свернем во второй слева коридор, то окажемся как раз недалеко от здания Ордена. -- И что дальше? -- испуганно посмотрел на волшебника менестрель. -- Вы что, собираетесь драться один на один с целым отрядом ордальонов? -- А дальше, -- Салзар, пригнувшись, заспешил по трубе, взмахом руки приглашая лютниста следовать за ним, -- как раз и придет время для магии. Больше некромант не вымолвил ни слова, и музыкант всю дорогу напряженно гадал, какую еще пакость выкинет его, седриковский, персональный рок в обозримом будущем. Наконец, над головами мужчин показался каменный круг с ржавым железным кольцом. Мидес погасил огонек, и они немного постояли, прислушиваясь к звукам снаружи. Потом некромант, поднатужившись, уперся плечами в холодный камень. Крышка отошла, и Седрик даже зажмурился, напряженно ожидая сверху бряцанья оружия. Однако до юноши не донеслось ни звука, и когда музыкант приоткрыл один глаз, то увидел только мелькнувшие пятки кожаных сапог волшебника. -- Давай сюда, -- донесся негромкий голос, и в люк опустилась узкая ладонь Салзара, -- хватайся, и пошли. Седрик ждать себя долго не заставил и уже через секунду стоял у раскидистого куста бузины в маленьком прелестном садике и по-кошачьи щурил глаза, привыкая к солнечному свету. -- Где это мы? -- шепотом поинтересовался лютнист. Он раздвинул руками по-осеннему желтый куст и через чугунную решетку узрел кусок узкой улочки. На противоположной стороне просматривалась часть высокой стены, сложенной из темного камня, за которой виднелись верхушки фруктовых деревьев и самый край красной черепичной крыши. Салзар, рядом с менестрелем высунув голову из листьев, удовлетворенно вздохнул: -- Кажется, попали... Это прецептория, и неподалеку отсюда находится задняя калитка для всяческих хозяйственных нужд. Я лично, когда бродил по городу в поисках имения Оллов, видел, как туда подвозили еду и бочки с водой. Надо же, как удачно, -- некромант издал нервный смешок и, шурша листьями, полез обратно в садик. -- Но там ведь, наверное, полно охраны? -- менестрель дернул щекой и, вынырнув вслед за хозяином из бузины, устало опустился на жухлую траву. -- Наверняка, -- подтвердил Мидес, усаживаясь рядом и задумчиво засовывая в рот высокую пожелтевшую травинку. -- И именно для такого случая Судия послал мне необычайно талантливого и смелого музыканта. -- Да? -- Седрик с сомнением покосился на некроманта и слегка отодвинулся, намереваясь в случае опасности тотчас дать стрекача. -- Ты талантлив, Седрик, -- серьезно кивнул Мидес и, потянувшись, похлопал менестреля по руке. -- Думаю, что ежели устроишь что-то наподобие небольшого представления под окнами сего заведения, то заветные двери распахнутся, выплескивая из себя благодатных слушателей. А я, пользуясь моментом, в двери те попытаюсь попасть. -- Но у меня лютня, она же... -- менестрель сморщил нос, вспомнив об утрате, -- как же я без нее? -- Ну, -- Салзар отшвырнул в сторону измочаленную травинку, -- почитаешь стихи. Меня в данной ситуации намного больше волнует факт, что в здании наверняка поставлена защита от магии, и воспользоваться колдовством там будет весьма затруднительно. -- Иоанна! -- внезапно со стороны увитой плющом беседки послышался капризный женский голос. -- Ну, когда же будет завтрак, где же ты, лентяйка?! -- Иду-у! -- низко загудело откуда-то слева. -- Вот только яблок наберу! -- Леший, да тут народу, оказывается, -- проворчал под нос Салзар и, притянув Седрика к себе, шепотом прочитал короткое заклинание и щелкнул пальцами. Тотчас оба исчезли из виду, лишь натужное пыхтение менестреля да колышущаяся трава выдавали местоположение парочки, когда они двинулись к воротам. Недалеко от заветных дверей Салзар снял иллюзию и Седрик увидел, как тот молча полез в поясную сумку. Достал широкое кольцо, по виду серебряное, и, глубоко вздохнув, надел на средний палец правой руки. Черный камень, вставленный в оправу, ярко вспыхнул алым. Потом медленно погас, окрашиваясь в густой багряный цвет, вызывающий неприятные воспоминания о темной крови, растекшейся из-под шлема убитого воина. В самой глубине камня закружились, вспыхивая и угасая, алые всполохи, а некромант, тяжело опершись на плечо слуги, бледный, точно выбеленный холст, постарался выровнять частое дыхание. -- Что это? -- Седрик поддержал под локоть покачнувшегося Мидеса. -- Вам что, худо? -- Ничего, -- вымученно улыбнулся в ответ Салзар, отирая бледный лоб полой серого плаща, -- зато теперь нам не помешает никакая защита от магии... Вот как ползу, так и отражаю!
Охране меррианских ворот выпало воистину трудное дежурство. Сначала ближе к полуночи подлетели к воротной башне два мальца, босые, грязные и оборванные, и начали голосить об ужасных звуках, доносящихся с городского кладбища. Начальник стражи Пославски хотел, было, распорядиться надрать пацанам уши, а, может, и окунуть в ров для острастки, но ради порядка послал на разведку одного из охранников. Богуж вернулся через четверть часа. Заикаясь и судорожно очерчивая лоб перстом, поведал, что с дороги, куда увлекли его за руку дети, видел он над погостом нечто странное, о чем и язык-то не повернется сказать. -- А я чего? -- бормотал он себе под нос, белея щеками в полутьме караульного помещения. -- Я им как-то сразу и поверил, почуял, что не притворяются робяты. А уж как на небо-то глянул, куды они пальцем ткнули, так и сробел... В итоге, не добившись от стражника связного рассказа, решил Пославски, что со всеми этими странностями должен не иначе как сам комтур разбираться, и отправил гонца в прецепторию Ордена. Спустя полчаса охрану подняли по тревоге, и, не успела тяжелая решетка ворот со скрипом подняться, как в свете дымящихся факелов рванулись на дорогу конники -- отряд рыцарей Ордена в доспехах и при полном вооружении. Практически вслед за ними, в сопровождении еще одного отряда, покинул город отец Якуб самолично, отдав напоследок распоряжение Пославски удвоить охрану на воротах и снова поднять мост. Ближе к рассвету оба отряда вернулись, причем, комтур был мрачен, зол, а сопровождающие его рыцари везли с собою труп, раненых и пленников, взглянув на которых, начальник караула решил, что уже просто ничего не понимает в жизни. -- Двое достойнейших аристократов Мерриана, -- потрясенно рассказывал он днем своей жене, потягивая из огромной кружки вино, дабы успокоить волнение, -- ну кто бы мог подумать? Неужели и графиня Олл, и рыцарь Тровард оказались замешанными в колдовстве богомерзком? Женщина только молча кивала, подкладывая мужу в тарелку пшенную кашу, и мысленно представляла себе, как в красках будет пересказывать своей подруге-цветочнице случившееся. Графиню Флору пани Пославски не любила. Впрочем, разговор начальника караула со своей любезной супругой случился много позже, а сейчас сотник стоял возле самых ворот и напряженно вглядывался в группу всадников, въезжающих на мост. Впереди, гордо выпрямившись в седле, точно доску проглотив, ехал статный мужчина средних лет. Поверх доспеха была на него надета черная накидка рыцаря Ордена с нашитым на плече алым серпом в белом круге. Сильно загорелое лицо обрамляла шапка выгоревших до белизны волос, а взгляд зеленых холодных глаз устремлен куда-то поверх головы Пославски. Следом за блондином ехала женщина лет тридцати, в узком черном платье с красными вставками вдоль широких рукавов. Каштановые вьющиеся волосы ее были свободно распущены по плечам, на высоких скулах играл румянец. Судя по тому, как она хлестнула лошадь, обгоняя на мосту спутника, женщина была крайне раздосадована, и блондин, придержав шарахнувшегося в сторону гнедого, болезненно поморщился. -- Ох, и принесло же ведьму... -- в полголоса пробормотал высокий худой юноша, буквально накануне поступивший в городскую охрану. Амуниции по росту для него не нашлось, и молодой стражник все время поправлял так и норовивший наползти на белесые бровки шлем. Пославски повернулся к пареньку и попытался вспомнить его имя. Не смог. -- О чем это ты? -- недоуменно спросил командир, глядя, как парень двумя пальцами пытается перечеркнуть чело. Тут конники резко прибавили ходу, догоняя вырвавшуюся вперед даму, и один из сопровождающих кнехтов направил лошадь почти в лоб Пославски. Тот, ругнувшись, отскочил: -- Тьфу ты, вот же гонят... -- Да об этой, -- кивнул парень вслед влетевшей в ворота всаднице. -- И головы не прикрыла. У меня брат старший в столичной охране служит. Эту ведьму в Солейле хорошо знают, стерва та еще... И как только Орден таких на службе держит? -- Ты бы мысли свои при себе оставил, -- мрачно заметил начальник караула, сморщившись от повисшей в воздухе пыли, поднятой копытами промчавшихся лошадей. Смачно сморкнулся в ров со все еще дрожащего моста. -- Если, конечно, хочешь на службе надолго задержаться... Леди Блэкмунд -- главный советник Ордена по магии, так что если так рано она в городе явилась -- причина тому веская. И вообще, -- сотник усмехнулся, вытирая пальцы об изнанку гербовой накидки, -- вместо того, чтобы рассуждать о вещах, что тебя не касаются, лучше б после службы к кузнецу сходил. Пускай тот шлем тебе подберет, а то как нападут короеды, так даже врага увидеть не сможешь. Молодчик надулся, отвернулся от командира и, непримиримо фыркнув, уставился в темную воду рва, по которой закручивались в медленном танце первые багряные листья.
-- Мгла, леди Хельга, ну куда вы так гоните? -- капризным тоном прокричал белокурый рыцарь, глядя на истово молотящие по спине женщины каштановые кудри и морща нос от пронзительных запахов городских улиц. Тошнотворную вонь сточных канав не могли перебить даже ароматы пекарни, уже начавшей в столь ранний час свою работу. -- А вы угадайте, -- раздраженно бросила дама, придержав вороного и чуть обернувшись через плечо. Голос у нее был довольно низкий, но мягкий и глубокий. На рыцаря Дамиана он всегда производил неизгладимое впечатление. -- Завтра в Солейле меня ждет его преосвященство Равелта с отчетом об инспекции провинциальных городов. И все складывалось просто замечательно, так нет, этот дурак Якуб, как всегда, все испортил! -- она яростно поддернула рукав платья. -- Именно сейчас его угораздило прос... я хотела сказать, пропустить какого-то мага, творившего несанкционированную волшбу прямо под комтурским носом! -- Ордену вообще не слишком повезло с комтурами, -- ухмыльнулся блондин, пристраиваясь с Хельгой колено к колену. -- Вот, к примеру, Сатвер, точка, наиболее близкая к Дальнолесью, этой обители Мглы. И совершенно случайно удел возглавляет человек, весьма лояльно относящийся к пришлым. Вы не находите, моя леди, что это несколько странно? -- Дамиан, наклонив голову к плечу, попытался поймать ее взгляд. -- Не кажется ли вам, что за этим может стоять нечто большее, чем простое совпадение? -- Сэр Дамиан, -- леди Блэкмунд уничижительно сверкнула на рыцаря карими очами, -- епископ Эйнар занимал это место еще во времена правления короля Фредерика, когда даже мысли никто не допускал, что возникнет такая напряженная ситуация между расами. И уж если сам монсеньор Равелта посчитал, что отец Олав достоин остаться комтуром удела, то, думаю, не мне вам объяснять, что противоречить его воле, по меньшей мере, глупо. -- Хельга, вы такая красивая, когда сердитесь, -- рыцарь стянул перчатку и, поймав руку шатенки, страстно приложился к ее запястью. Женщина криво улыбнулась, но промолчала, и Дамиан словно невзначай коснулся ее колена, обтянутого черной шерстью. -- Дорогая, -- мягко произнес блондин в полголоса, и в речи его заскользили бархатные нотки, -- вы прекрасно знаете, сколь сильные чувства я к вам питаю, и уж если волею Судии нас занесло вместе в этот прелестный и уютный городок, то... Женщина фыркнула и резким жестом скинула рыцарскую ладонь: -- А как же мы поступим с таким маленьким недоразумением, как ваш целибат, мой дорогой ордальон? Дамиан вздрогнул, точно его хлыстом ударили, и даже сквозь сильный загар стало видно, как кровь бросилась к его щекам. -- Почему-то вас не сильно смущали эти условности, когда вы довольно близко общались с легатом эйп Леденвалем, леди. Не думайте, Хельга, даже у стен бывают уши, а уж в вашем случае... -- блондин мерзко ухмыльнулся. Леди Блэкмунд так резко дернула вороного за узду, что конь, заржав, встал на дыбы, чуть не сбросив всадницу. С трудом удержавшись в седле, она выпрямилась и повернула к Дамиану бледное лицо. Рыцарь слегка оторопел -- ему показалось, что взгляд волшебницы стал на мгновение неживым, а в глубине расширившихся черных зрачков заметались огненные всполохи. Налетевший порыв горячего ветра взметнул вверх волосы советницы, и блондину вдруг стало страшно. Он отвел глаза и поежился, вспомнив слухи, которые ходили в Ордене о несдержанном характере дамы и ее немалых магических способностях. А потом Дамиан обратил внимание, что висевший на груди Хельги кристалл отвратительно мутного коричневого цвета, оправленный в серебро, неожиданно почернел. Рыцарь удивился. Леди Блэкмунд принципиально не носила положенных благочестивым дамам целомудренных вставок на платьях, и за время их путешествия по городам Даринги мужчина успел до последних мелочей изучить эту деталь костюма волшебницы. -- Ваш талисман, -- блондин растерянно ткнул пальцем в декольте и, на всякий случай, отъехал подальше от гневающейся спутницы. -- Что с ним? Женщина глубоко и шумно вздохнула, точно выплывая из состояния транса, и ухватилась ладонью за украшение. -- С ним все в порядке, -- негромко сказала она, и Дамиан, подняв глаза, увидел, что к лицу Хельги вернулись краски. -- Я хочу дать вам один маленький совет, мой дорогой ордальон... -- волшебница направила вороного к показавшемуся из-за поворота зданию Ордена, -- если вы еще раз увидите, что камень почернел, то лучше скачите во весь опор куда подальше. Сегодня вам просто повезло, я устала...
В прецептории их уже ждали. Сразу у ворот инспекцию встретил секретарь комтура, одетый в гербовую котту торжественного темно-бордового цвета. Непрестанно кланяясь и нервно переступая с ноги на ногу, он все рвался с места показывать дорогу, точно путеводный маячок, поблескивая лысиной в лучах поднимающегося солнца. Хельга скользнула с коня, проигнорировав протянутую руку Дамиана, и оправила платье в талии. Оглядела разросшийся вокруг тенистый яблочный сад с желтевшими из густой травы макушками падалицы, ласково похлопала вороного по шее, передала поводья конюху и тихо вздохнула. Лето подходило к концу, и в столице, которую они покинули несколько дней назад, уже вовсю чувствовалось холодное дыхание осени. Волшебница закусила губу -- в последнее время ее пугала мысль, что еще одну пустую солейлскую зиму, когда за стеной надрывно воет ветер и бросает в окна ледяные горсти снега, она просто не переживет. -- Леди Блэкмунд, -- тихо позвал Дамиан и подставил локоть, -- нас ждут. Рыцарь кивнул на секретаря, который, слегка приоткрыв рот, с немым восхищением разглядывал Хельгу. Нужно сказать, что в помощнике отца Якуба росту от силы было футов пять, и маленькие глазки, как мужчина ни старался и ни отводил их в сторону, все время натыкались на прелестные дамские формы. Волшебница была весьма высокой по сравнению со всеми знакомыми секретарю меррианскими девицами. -- Идем, -- советница бесстрастно кивнула и, опершись на руку блондина, быстро двинулась по усыпанной гравием дорожке. Кабинет отца Якуба Жижеля представлял собой небольшое помещение, до такой степени забитое роскошью, что любому вошедшему сразу закрадывалось в душу чувство зависти и нехорошее желание выяснить, насколько законен источник дохода меррианского комтурства. Как этого не замечал сам Якуб и что имел в виду, напоказ выставляя перед советницей золотые кубки, старинные гобелены элвилинской работы и огромную шкуру бурого медведя у незажженного камина, обнесенного изысканной чугунной вязью, Дамиану было не совсем понятно. Возможно, роскошь сия каким-то боком относилась к усмирению тщеславия посетителей, а, может, ордальон таким образом пытался обнаружить свое превосходство перед простыми смертными. Белокурый рыцарь вздохнул украдкой и мысленно пообещал себе, что когда он, наконец, получит место комтура Сатвера, то непременно пригласит к себе Жижеля, и уж тогда заставит его позеленеть от зависти. Сладкого момента, судя по всему, осталось ждать совсем недолго, учитывая содержание документов, которые он, Дамиан Киорский, несколько дней назад представил в капитул. По всему выходило, что епископ Олав Эйнар весьма несерьезно относится к ситуации с пришлыми. И не только позволяет себе высказывания, дающие повод подозревать его в расположении к элвилин, но и, как свидетельствовала пара доносов из сатверского университета, пытается донести интерес к пришлым и до своих студентов. Блондин уселся на обитый шелком стул с высокой резной спинкой и, потерев пальцами подбородок, с удовольствием окинул взглядом тонкую талию садящейся напротив леди Блэкмунд. Он ухмыльнулся и подумал, что комтур удела и советница Ордена по делам магии могли бы добиться значительных успехов в совместном служении Судии. Меж тем Якуб, скривившись так, точно только что позавтракал целым пудом горчицы, скучным голосом просвещал даму о происшествии на меррианском кладбище. -- Так, значит, -- ледяным голосом подвела итог Хельга, молча выслушав невыразительную речь комтура, -- вы не только не знаете, кем был маг, нарушивший устав, но и понятия не имеете, чем он вообще там занимался? -- Я же говорю... -- вздохнул отец Якуб и начал вертеть в руках измочаленное голубиное перо, время от времени смахивая им с чернильницы невидимую пыль, -- когда мои люди туда явились, его и след простыл. Но! -- комтур торжественно ткнул пером в потолок. -- В свете событий, которые произошли позже, я сделал вполне определенные выводы. Этим магом явно был короед, долгое время скрывавшийся среди почтенных жителей города. И улетел он с кладбища вместе со своими сообщниками, оседлав крылатое исчадие Мглы, симураном называемое. Потом мы их почти взяли, возле мельницы... -- Чего? -- страдальчески сморщилась Хельга и с трудом удержалась, чтобы не покрутить пальцем у виска. -- Отец Якуб, я, конечно, понимаю, что желание объяснить свою несостоятельность может принимать поистине вычурные формы, но симуран... Вам не кажется, что это как-то слишком? -- Леди Блэкмунд! -- комтур возмущенно затряс толстыми щеками и аж вскочил с места, -- смею вас заверить, что я человек здравомыслящий и не склонен предаваться изощренным фантазиям! И я могу доказать свои слова! Мало того, что целый отряд был свидетелем отлета оного короеда, один из рыцарей был убит в бою с чудовищем, а несколько человек покалечены. Здесь, в этом здании, практически за стенкой, сидят два сообщника этого мерзавца и дожидаются мгновения, когда смогут облегчить свои грешные души, раскаявшись пред лицом... -- Так, подождите, -- Хельга резко вскинула ладонь, останавливая поток излияний Жижеля, -- с этого места поподробнее. Кто куда отлетел, кто конкретно находится за стеной и как давно. -- Я и рассказываю, -- Якуб крякнул, недовольный тем, что его перебили, и плюхнулся обратно за стол, -- сегодня на рассвете отлетел на симуране местный менестрель, Сианном именуемый. Вполне возможно, что это не настоящее его имя. Менестрель этот оказался короедом и унесся, скорее всего, в Дальнолесье, куда ж еще пришлому в наше время деваться? А задержали мы почтенного рыцаря, сэра Джона Троварда, который частенько город наш по торговым вопросам посещает, а с ним девицу. И не простую девицу, а аристократку, которую заколдовал тот мерзавец остроухий, не иначе. Потому как не верю я, что графиня Олл могла... Хельга резко вскочила, чуть не опрокинув стул. -- Как вы сказали? -- женщина подлетела к столу комтура, наклонилась вперед, и Дамиан заметил, как побелели пальцы ее рук, вцепившихся в столешницу. -- Графиня Олл, Флора Арина... -- прищурился на советницу Якуб и заинтересованно поднял одну бровь, -- а что, знакомое имя? -- Определенно, -- кивнула женщина и выпрямилась. -- Это имя мелькало в одном деле, связанном с... в общем, думаю, что подробности вам будут не интересны, господин комтур, но мне бы хотелось самой допросить вышеназванную персону. Надеюсь, вы не будете препятствовать? -- она сложила руки на груди и, наклонив голову вбок, пристально поглядела в глаза Жижелю. Мужчина криво улыбнулся: -- Это ваше право, леди советница. Сейчас я позову сопровождающего... Судия спаси, ну кто же там так вопит? -- Якуб походя глянул в приоткрытое окошко и проворчал себе под нос, что странствующие поэты постепенно становятся изрядной помехой спокойствию граждан и что надо бы принять меры... Хельга только неопределенно хмыкнула и молча ждала, нервно барабаня пальцами скрещенных рук, пока не явился немногословный рыцарь Ордена, одетый в такой же плащ, как у Дамиана, и не провел волшебницу по винтовой лестнице в подвальное помещение. Узкий коридор освещала пара коптящих факелов, а массивные двери были окованы холодным железом. -- Здесь стоит защита от магии, леди, -- сопровождающий вытащил факел из крепления и, сняв одной рукой с пояса связку ключей на медном кольце, невозмутимо отпер последнюю по коридору дверь. Хельга вошла в затхлое помещение с низким потолком и опустила голову, дожидаясь, когда рыцарь воткнет факел в гнездо и выйдет. После того, как дверь за ордальоном с грохотом закрылась, леди Блэкмунд наконец-то нашла в себе силы перевести взгляд на сидевшую у стены девушку. Флора моргала заплаканными глазами, привыкая к свету, и нервно теребила край юбки, разметавшейся по куче соломы, на которой сидела. -- Леди, кто вы? -- графиня прищурилась и отвела с грязного лба прядь светлых волос. Тут Хельга не выдержала и, всхлипнув, рванулась навстречу: -- Джоанна, что с тобой случилось? -- она бухнулась рядом на колени и что было силы притянула к себе девицу за худые плечики. -- Вот Мгла, Хельга, это ты? -- графиня Олл распахнула фиалковые глаза и, громко разрыдавшись, уткнулась в плечо советницы. Несколько минут они упоенно проревели, гладя друг друга по спине и по очереди всхлипывая. Потом графиня подняла глаза и испуганно посмотрела на шатенку: -- А ты... ты здесь зачем? Из-за Сианна, да? -- Сестренка... -- Хельга разомкнула объятия и вытерла ладонью мокрые щеки, -- пока ты мне не расскажешь, что это за история, в которую тебя угораздило вляпаться, я ничего определенного сказать тебе не могу. До меня дошла весть, что в Мерриане творится запретная волшба, а ваш дорогой Якуб ничего не может с этим поделать. И вот, первым человеком, на которого падает подозрение в связи с короедским магом, оказываешься ты. -- Короедским магом? -- графиня похлопала глазами и расхохоталась сквозь слезы. -- Да ты что! Какой из Сианна маг? Я так поняла, что его обвиняли в какой-то глупой краже, причем, не им совершенной. Ну, и случайно сбили с него берет, обнаружив... -- она вздохнула и сжала руки в замок. -- А симуран? -- нахмурилась леди Блэкмунд. -- Что, действительно это проклятое создание появилось в Мерриане? -- Ох... -- графиня всхлипнула и снова залилась горючими слезами, -- эта жуткая птица... унесла Сианна. Судия, я как подумаю, что она, наверное, уже скормила его своим птенцам... -- девушка побледнела так, что это стало заметно даже в пляшущем свете факела, и судорожно сжала руку Хельги. -- Джоанна, -- советница сглотнула и ободряюще похлопала сестру по руке. -- Отец Якуб сказал мне, что птица, кажется, спасала элвилин, а не похищала. Он, вроде как уверен... -- Правда? -- девушка с надеждой посмотрела на сестру и слабо улыбнулась, -- а ведь возможно... Во всяком случае, всех остальных она просто сметала со своего пути, а его... Мгла! -- графиня лихорадочно заблестевшими глазами обвела камеру и исступленно зашептала. -- Тогда... тогда ведь он обязательно должен со мной связаться, а я тут сижу... О, Хельга, ты ведь мне поможешь? -- Не так быстро, сестренка, -- покачала головой волшебница. -- Я далеко не всесильна, и одна такие вопросы решать не могу... Но я обещаю, что постараюсь сделать все, от меня зависящее, чтобы освободить тебя... Кстати... -- Хельга искоса посмотрела на блондинку и чуть нахмурилась, откидывая назад каштановые пряди. -- Я уже многое начинаю понимать, но хочу все же услышать от тебя лично. Какое тебе дело до этого... как его там, Сианна? Графиня задрала подбородок и небрежным жестом закинула волосы за спину, в точности скопировав жест сестры. -- Я люблю его, Хельга... И если бы ты увидела Алиелора, то, наверное, не поняла бы меня, возможно, даже обвинила, но... я такая, какая есть, и мне плевать на чьи либо слова! -- Узнаю Джоанну Блэкмунд, -- тяжело вздохнула Хельга. -- Как всегда непримирима, настырна, имеет собственное мнение и совершенно не учитывает того, о чем говорят ей родные люди... Может быть, если бы ты умела держать язык за зубами и пореже высказывала свои взгляды на ситуацию, то так бы и жила до сих пор в Солейле, под крылышком у родителей и под своим именем. Кстати... как они, ты не знаешь? -- Это у меня спрашиваешь ты? -- изумленно посмотрела на сестру графиня, чуть подавшись назад. -- Женщина, которая постоянно живет в столице? Хельга, ты что, совершенно с ними не общаешься? -- Они... -- советница судорожно сглотнула и поморщилась, -- они не хотят меня видеть... наверное, просто боятся. Скорее всего, мама, как всегда, попала под влияние своих аристократических подруг, до сих пор не желающих признать тот факт, что монархия закончилась. А отец... говорили, что он опять проматывает деньги и снова наделал кучу долгов. Наверное, ему просто легче жить, ни о чем не думая... -- Я слышала, что ты оплатила все их кредиты, -- тихо заметила графиня и стала внимательно разглядывать собственные ладони. Леди Блэкмунд молча кивнула и печально рассмеялась: -- А знаешь, они восприняли это, как должное, и даже не написали мне. Ладно, пусть каждый отвечает за себя, в конце концов, мы не имеем права их судить... Джонь... я понимаю, что сейчас не время и не место, но... Неуютно мне что-то сегодня, -- волшебница зябко повела плечами, -- почитай стихи, а? Графиня удивленно подняла голову и настороженно посмотрела в лицо сестре -- не смеется ли? Но, увидев плотно сжатые губы советницы и незнакомую доселе морщину, вертикально перечеркнувшую лоб, медленно кивнула. Погрузила пальцы в сыроватую, но свежую и все еще хранящую в себе легкий аромат луга солому и прошептала: -- В конце концов, стихи в узилище -- почему бы и нет? Нас с тобой всегда считали немного сумасшедшими... Девушка тихо рассмеялась, выдохнув во влажный воздух подвала невесомое облачко пара. -- Белые лилии -- призраки ночи. Белые линии -- руки печали. Пусть ожидание станет короче. Вы убивали и Вас убивали.
Цепью луны Вы сковали мне руки. Тени молчания -- судьи-химеры -- Вас обрекли на Священные муки. Резали сердце осколками веры.
К солнцу возносятся призраки ночи. Блеск орхидеи на черной могиле. Пусть ожидание станет короче. Вы убивали -- и Вас позабыли... [1] Это об одном священнике... -- смущенно пояснила она и искоса глянула на сестру. Хельга сидела, откинув голову к стене, закрыв глаза, и Джоанне на миг показалось, что на ресницах волшебницы блеснули слезы. -- Ты стала писать очень хорошо, -- после недолгого молчания голос советницы прозвучал неожиданно пронзительно, а графиня покраснела. -- Да что ты! Это не мое, я бы так, наверное, не смогла... Это Ингрид написала, помнишь? Ну, конечно, ты же должна хорошо знать племянницу гроссмейстера и... Хельга, что с тобой? Советница резко вскочила, и факельный огонь на стене с тихим гудением метнулся в сторону. -- Знаю ли я Ингрид Равелту? -- Хельга резко развернулась к сестре и, ухватив ту за плечи, затрясла, точно тряпичную куклу. -- Никогда, слышишь, никогда больше не смей произносить при мне это имя! Волшебница резко отпустила Джоанну и замерла посреди каморки, слепо уставившись в стену. Перед глазами ее, точно наяву, встала картина почти двухлетней давности. Кабинет гроссмейстера, освещенный золотым солнцем месяца листопада, куда она забрела в тщетных поисках его хозяина -- всюду светлое дерево и массивные корешки старинных фолиантов, стоящих стройными рядами на полках. Книжная пыль, кружащаяся в пронизанном светом воздухе. Небрежно лежащая на столе ветка рябины, уже почти свободная от листьев, но все еще усыпанная тяжелыми гроздьями необычайно крупных алых ягод. Знакомый легкий цветочный запах щекочет в носу, заставляя тело наливаться сладкой свинцовой тяжестью. И длинные пальцы Торуса, погруженные в белую копну волос невысокой девушки в накидке рыцаря Ордена, стоящей спиной к двери. А потом Хельга бежит вниз по лестнице, куда-то еще, по заросшей золотыми липами аллее, щурясь то ли от бьющего сквозь редкую листву солнца, то ли от соленой влаги, почему-то мешающей вздохнуть. Дальше случились долгие дни, невыразительный калейдоскоп лиц, мелькавших вокруг нее ежедневно, череда дел -- пустых и неважных. И отвратительная, черная боль, которая время от времени выпускала длинные когти, заставляя сердце биться через раз. Позже Хельге удалось справиться, загнать черноту внутрь, на самое дно ставшей вдруг холодной, точно замерзший колодец, души. И однажды, в день первого снегопада, глядя на себя в зеркало, волшебница вдруг обратила внимание, что кристалл, который она носила, не снимая, утратил свои огненные краски, став тусклым и безжизненным. Возможно, изменение его случилось намного раньше, но именно в ту минуту, когда волшебница увидела свой талисман мертвым, она окончательно переродилась. -- Эй, ну ты чего? -- откуда-то издалека донесся знакомый голос, и советница почувствовала, что ее тянут за руку. -- У тебя вдруг стало такое лицо, и я... я просто испугалась, -- Джоанна, тоже встав, обеспокоено заглянула в глаза сестре и стиснула ее ладонь, подивившись, насколько та заледенела. -- Ты замерзла, да? Хельга в ответ вдруг сильно сжала запястье сестры и, уставившись ей в глаза горящим взглядом, страстно зашептала: -- Брось его, Джонька, ни один короед того не стоит, чтобы давняя за него боролась! Ты рвешься бежать, чтобы его защитить, а он в это время наверняка и не вспоминает о тебе, решая свои проблемы за счет той, которая окажется рядом. Это ведь так удобно! Блондинка сделала шаг назад и вырвала руки из холодных и цепких ладоней Хельги: -- Да что ты говоришь такое? -- голос девушки сперва задрожал, но потом, справившись с минутной слабостью, Джоанна почти закричала: -- Алиелор меня любит! И... и я не пойму, как ты можешь говорить мне такое! Я то думала, что ты должна меня понять! -- Дура! -- кровь бросилась к щекам Хельги, и советница вскинула подбородок: -- Я именно потому и говорю тебе это, потому что понимаю тебя, как никто другой! И я повторяю -- ни один пришлый не достоин любви, которую может подарить ему женщина-давняя! -- Знаешь, что? -- блондинка прищурилась и, сложив руки на груди, презрительно смерила взглядом советницу. -- Не нужно обо всём судить по себе. И обо всех. Мой Сианн -- это настоящий элвилин! Он нежен, страстен, благороден и изыскан! А еще он безумно талантлив, как все представители его расы. Пойми меня правильно, Хельга, я не имею в виду ренегатов, предавших свой народ и... Советница сначала сама не поняла, что именно произошло. Словно со стороны она увидела, как ее собственная ладонь взлетает в воздух и наотмашь бьет сестру по щеке. Джоанна, отлетая вбок, хватается за щеку и кричит, распахнув огромные фиалковые глаза, в которых внезапно начинают отражаться зеленоватые всполохи. Потом Хельга сообразила, что свечение идет откуда-то из-за спины, и медленно, точно в кошмарном сне, обернувшись, увидела, что посреди железной двери ярким светом разгорается пятиконечная звезда. Дверь отлетела в сторону, загрохотав о каменную стену и чуть не сорвавшись с петель, и в проеме возникла высокая фигура. В коридоре, кажется, был кто-то еще, но волшебнице в тот момент всё показалось неважным. Всё, кроме мужчины, стоявшего на пороге. Света в камере оказалось достаточно, чтобы Хельга смогла сразу же разглядеть знакомые, почти белые глаза. "Мидес, ну конечно, как же я сразу не догадалась!" -- промелькнула в голове удивленная мысль, а потом пришла паника. А что, если он здесь из-за нее? Может быть, жажда справедливости в нем стала выше здравого смысла, и Салзар явился мстить? Хельга неосознанно выбросила вперед руку и попыталась кинуть в лоб некроманту огненный шар. Сила внутри нее заколыхалась, забурлила, взметнулась, стремясь выйти наружу, но вдруг резко остановилась, точно натолкнувшись на невидимую преграду, и волшебнице показалось, что в висках вспыхнул костер. Застонав и схватившись за голову, она кулем осела на пол, поздно вспомнив о том, что помещение защищено от магии. Словно сквозь розовый туман, советница увидела, как Мидес, быстро войдя, подал ошеломленной Джоанне руку, как рывком поставил ее на ноги, а подбежавший следом светловолосый мужчина зачем-то вскинул девушку на плечо. Некромант начал что-то втолковывать блондину, отчаянно жестикулируя, но Хельга, как ни старалась, не могла понять, что именно -- звон в ушах перекрывал все окружающие звуки. Незнакомец, наконец, развернулся и трусцой побежал к выходу, а черноволосый, пристально уставившись на Хельгу, что-то сказал ей и шагнул вперед. Волшебница посмотрела на него снизу вверх и со странным спокойствием отметила, что, став старше, Салзар сделался интереснее -- в лице его теперь читалось не только врожденное благородство и аристократичность, но и незнакомые ей доселе мужественность и холодность. Потом внимание ее привлекло кольцо, надетое на правую руку Мидеса -- камень в нем пылал мрачным красновато-бордовым цветом. Хельга ухмыльнулась -- получается, что некромант отыскал-таки, что хотел. И вот почему его волшба творилась так просто и свободно даже в защищенном от магии подвале... А потом на бархатных лапах пришла благословенная темнота и, точно теплая вода солейлского целебного источника, мягко сомкнулась над головой леди Блэкмунд.
Очнулась Хельга оттого, что ласковые руки осторожно вытирали ей лоб чем-то прохладным и мокрым. По виску потекла холодная капля, волшебница поморщилась и раздраженно отерла скулу. -- Госпожа, вы очнулись? -- на нее смотрела миловидная девушка лет пятнадцати, одетая в светлое платье в меленький цветочек и сияющий белизной чепец. Она была румяная, светлобровая и вся такая пригожая и опрятная, что леди Блэкмунд показалось, проведи рукой по щеке девушки -- та аж заскрипит от чистоты. -- Ты кто? -- хрипло спросила волшебница, закашлялась и попыталась сесть. -- Ой, лежите, лежите, -- засуетилась служанка и, положив пухлые руки на плечи Хельге, мягко, но неожиданно сильно заставила ту улечься обратно. -- Не надо вам вставать так резко... Марта я... Отец Якуб сказал, что вы сильно пострадали. Это вас колдун, небось, покалечил, да? -- голубые пуговки на миленьком личике загорелись любопытством. -- Отец Якуб еще и не то скажет, -- поморщилась советница и огляделась. Она лежала на высокой постели с балдахином в небольшой, плохо освещенной комнате. Неподалеку, на высокой кованой подставке, горело несколько свечей, отражаясь огненными лепестками в узких стрельчатых окнах. За окнами был, должно быть, тот самый сад, который волшебница видела по приезде, во всяком случае, какая-то ветка размеренно стучала в стекло, клонясь от сильного ветра. У противоположной стены наполовину выныривал из темноты огромный дубовый стол с резными ножками, угадывались силуэты пары шкафов, похоже, книжных. Ближе к середине комнаты несколько небольших сундуков матово поблескивали чеканкой, отражая неровное пламя свечей. Сундуки показались женщине смутно знакомыми -- должно быть, багаж, тянущийся за ней на подводах из самой столицы, наконец-то догнал хозяйку. Леди Блэкмунд сняла с мокрой щеки паутину прилипших волос и вдруг поняла, что за монотонный звук висел в воздухе, постепенно заполняя растревоженную душу спокойствием. По листьям за окном во всю хлестал дождь, а где-то очень далеко, почти на краю слуха, время от времени угрюмо шевелился гром. -- А что, дождь давно начался? -- волшебница осторожно села в постели, раздраженно отпихнув от себя протестующую девичью руку. -- Ой, как ввечеру припустил, так все и льет, точно из ведра, -- служанка перечеркнула лоб, -- да и неудивительно это, сегодня, чай, не простая ночь наступает, а рябиновая. Говорят, короеды в эту пору костры жгут высокие да поджаривают на тех кострах младенцев человеческих, дабы потом весь год запас свежего мяса иметь. -- Марта... -- простонала Хельга и заозиралась по сторонам в поисках чего-нибудь, чем можно было бы смочить пересохшее горло, -- ну ты подумай сама, ну какие костры под ливнем, а? -- Отец Якуб говорил -- значицца, есть, -- непримиримо сказала Марта и проследила за взглядом Хельги, -- вы чавой-то ищете? -- Попить принеси, -- отрезала советница, мрачно глядя, как девушка порскнула в другой конец комнаты. Огромная тень черной птицей метнулась по стене, и служанка стала наливать из кувшина что-то восхитительно булькающее. Хельга сглотнула. -- Постой, так это значит, сколько времени я тут провалялась? -- Ну, коли вас утром приложили, -- служанка покосилась в окно, -- а сейчас уж, поди, солнышко зашло, то... -- подходя обратно к постели с кружкой в руках, Марта задумалась, очевидно, производя в уме сложные арифметические вычисления, -- день-то он как, сложится? Или тут токмо по часам считать надобно? -- Уже стемнело? -- удивилась советница и протянула руку. -- Дай сюда. Отняла у служанки кружку и жадно припала к пахнувшему яблоками краю. Внутри оказалось холодное свежее молоко, и Хельга зажмурилась от удовольствия. -- Ну, так тучи, поди, какие, -- пожала плечами девица, наблюдая за волшебницей. -- Поймали беглецов, не слыхала? -- леди Блэкмунд вытерла длинным рукавом рубашки молочные усы и напряженно уставилась на Марту. -- Ой, да откуда ж! -- голубые глаза служанки внезапно сделались огромными, точно две медные монеты. -- Как полезла вся энта нечисть из стен, да из подпола, тут такое началось! В стенах-то этих, поди, сколько народу перемерло? Так он их всех, как есть поднял, чернокнижник проклятый! Микола, тот, что с кухни, головой своей клялся, что лично видел среди призраков дядюшку троюродного, который того года томился здеся по причине несдержанности натуры, да по ней же и отбыл к Судие... Конечно, поди, кому из господ лыцарей понравится, коли по поводу его достопочтимой матушки простой конюх выражаться начнет... -- Слушай, давай сделаем так, -- советница наклонила набок голову, -- ну-ка, возьми вон там стул, присядь рядом да расскажи все, что знаешь. Девушку не пришлось долго упрашивать и, подтянув к господской постели деревянную резную скамеечку, Марта уселась и набрала в грудь побольше воздуху. -- В общем, дело было так, -- авторитетно заявила она, точно буквально по пятам следовала за Мидесом по всей прецептории, -- сначала, говорили, будто дверь тихо подвальная заскрипела. Лыцарь, который вас, госпожа, провожать пошли, Судией клялися, что никого не видели, и скрып тот случился исключительно из-за сквозняков. И еще, вроде, стук слышали тихий, да шепот. Тут уж они хотели тревогу подымать, да кто-то их будто по рукам и ногам невидимыми путами связал. Стою это я, говорит, -- Марта сделала суровое лицо, -- и аж вздохнуть не можу... -- То есть, видеть-то он все же мог, -- удовлетворенно кивнула Хельга, пообещав себе поутру допросить ордальона. -- Ну, наверное, -- подумав, согласилась служанка и, с опаской покосившись в темный угол, продолжила рассказ: -- А потом с пояса-то у него ключи -- раз, говорит, и дернулись. Чернокнижник энтот прям из воздуха появился, дверь одну открыл, ну, за которой пленный лыцарь сидели. Ой, красавец пленник, я вам скажу... Плечи широкие, волосы, что пшеница, ноги похожи... -- Не отвлекайся, -- мрачно бросила Хельга, которую почему-то совершенно не волновала форма ног Троварда, -- что там с некромантом? -- А вот тот противный был, -- припечатала девушка. -- Старый, злобный, волосья все седые и зубов не хватает. Сказывали, что он в конце-то самом вместе с жертвами своими, как есть, под землю провалился. Советница, решившая именно в этот момент допить молоко, фыркнула, забрызгав вишневый балдахин белыми жирными каплями, уронила кружку и, закрыв лицо руками, рухнула обратно в подушки. Марта жалостливо погладила ее по локтю: -- Ничего, пани, вы, главное, подождите... время-то, оно все лечит... -- Я переживу, -- глухо простонала из подушек Хельга, натянула на голову покрывало, и плечи ее подозрительно затряслись. В дверь негромко постучали и, не дожидаясь ответа, на пороге возник прямо-таки сияющий чистотой и свежестью рыцарь Дамиан, одетый в черный, поблескивающий золотым шитьем жупон. -- Что, леди очнулась? -- тихо спросил он сидевшую со скорбным лицом Марту и покосился на ложе, с коего доносились весьма странные квохчущие звуки. -- Убиваются оне, -- мрачно произнесла служанка, поднимаясь. -- Ох, грехи наши тяжкие, -- совсем по-старушечьи запричитала девица и направилась к столу, из-под густых ресниц пристально следя за блондином. -- А ты иди себе, милая, поспи, -- ласково сказал Дамиан, с интересом обозревая торчащую из-под покрывала босую ступню советницы, -- я тут собираюсь с леди Блэкмунд беседу провести... душеспасительную... Хельга резко села и исподлобья посмотрела на приближающегося к ней мужчину. Всю ее веселость будто порывом ветра унесло, и советница, внезапно смутившись, точно девчонка, натянула покрывало до самой шеи. -- Леди Хельга, -- Дамиан с наигранным удивлением поднял густую бровь, а дрогнувшее пламя свечей качнуло тени на его лице, -- неужели вы меня боитесь? Марта, напустив на себя выражение крайнего смирения, оправила белоснежный фартучек и, благостно улыбнувшись ордальону, вышла в дверь. Советница фыркнула, не удостоив ответом наглое заявление рыцаря, и криво ухмыльнулась: -- А я смотрю, вы здесь вполне освоились, даже ночью не плутаете... Что там за страсти рассказывала служанка о заполонивших прецепторию призраках? -- Это как раз один из тех редких случаев, когда болтовня слуг соответствует действительности, -- нахмурился Дамиан и, подняв с пола оброненную Хельгой кружку, принюхался. -- Молоко? Хм... мило... Моя дорогая леди, здесь действительно был колдун, поднявший за собой призрачное войско. Священники комтурства, конечно, пытались усмирить нежить, но это им удавалось не слишком хорошо. Видите ли, -- блондин уселся на край постели, и советница, вздрогнув, тут же подобрала под себя ноги, -- единственная волшебница, которая могла бы противостоять богомерзкому действу, неизвестно почему лежала в тот момент без памяти в подвале... -- Дамиан сокрушенно покачал головой, а Хельга отвернула в тень некстати вспыхнувшее, точно факел, лицо. -- А что Якуб? -- коротко спросила женщина, пристально разглядывая гобелен на стене, и слегка суетливо заправила за ушко свившуюся колечком каштановую прядь. -- Не нужно этого, -- голос рыцаря стал неожиданно мягким, и он кончиками пальцев коснулся волос советницы, -- вам идет, когда вот так... небрежно... А Якуб, -- ордальон усмехнулся, -- теперь он одержим идеей очистить оскверненную прецепторию, до сих пор еще, кажется, гоняет конвент и, похоже, собирается устроить поутру нечто грандиозное... -- А Его Высокопреосвященство в курсе? -- Хельга вздохнула и подумала, что теперь ей придется не только объяснять гроссмейстеру, почему она опоздает с отчетом, но и каким-то образом прикрывать собственную промашку. Волшебнице все время не давало покоя смутное ощущение, что она упустила нечто крайне важное. Мысль постоянно билась в виски, раздражая, точно комариный писк, но Хельге почему-то никак не удавалось на ней сосредоточиться. Виной тому было то ли последствие магического всплеска, до сих пор время от времени неприятно пульсирующее в затылке, то ли близкое присутствие горячей руки рыцаря Дамиана, чуть касавшейся предплечьем ее колена. -- Ему отправили летавку, еще днем, -- кивнул ордальон и усмехнулся. -- Его Высокопреосвященство с ответом прислали приказ найти и покарать. Сейчас Жижель как раз допрашивает охранника, который видел колдуна. А вы, Хельга? Вы его запомнили? -- Я не просто запомнила, -- леди Блэкмунд вскинула на Дамиана насмешливый взгляд, -- я даже смогу назвать Якубу его имя. Правда, это будет зависеть от того, что именно скажет Равелте меррианский комтур о моей роли в этой неприятной истории... Ордальон вкрадчиво рассмеялся и осторожно потянул покрывало с плеч советницы. -- Хельга, вам говорили когда-нибудь, что вы коварная женщина? -- блондин настойчиво отвел руки волшебницы, все еще цепляющиеся за спасительную ткань, и придвинулся ближе. -- А еще -- очень красивая.... Этот свет... в нем ты выглядишь такой нежной, -- прошептал он ей в губы и мягко опрокинул на кровать. Советница, коротко вздохнув, запустила пальцы в гриву Дамиана и закрыла глаза. До этой минуты она почему-то думала, что позабыла это ощущение: когда по венам начинает разливаться огонь, заставляя тело таять под сильными руками. Ордальон что-то исступленно шептал волшебнице на ухо, овевая шею горячим дыханием, а Хельга, радостно рассмеявшись, внезапно отчаянно захотела сказать Дамиану, как она ошибалась, отталкивая его от себя все это время, пусть даже и знакомы они были несколько дней. Она повернула голову и, коснувшись губами светлых кудрей, тихо позвала по имени. Рыцарь поднял на нее затуманенные страстью глаза, и у советницы перехватило дыхание. На один короткий миг пламя свечей отразилось в них, и женщине показалось, что на нее смотрит пришлый. Такими же зелеными, как у ордальона, глазами, но с вертикальными кошачьими зрачками. Наваждение сразу же прошло, но Хельга уже вырывалась из объятий Дамиана, со стоном отталкивая от себя сильные руки. -- Извини... я... я не могу! -- женщина вскочила с кровати, сделала пару шагов назад и, споткнувшись об один из сундуков, неловко села на пол. Ордальон ошеломленно посмотрел на нее, потом побледнел и медленно поднялся. Дернув щекой, скривился и, кажется, собирался уже сказать Хельге какую-то гадость, но, увидев ее растерянной и жалкой, молча развернулся и быстро вышел из комнаты. Опершись о сундук, волшебница поднялась и под монотонный стук дождевых капель за окном начала одеваться, всё стараясь попасть неверной кистью в узкий рукав черного шерстяного платья. Справившись с одеждой, женщина трясущимися руками попыталась закрутить на затылке волосы и внезапно почувствовала, как на нее накатила волна глухой темной злобы. Сколько же еще подобных моментов ей придется пережить, прежде чем она осознает себя полностью свободной? -- Хельга, яростно вскрикнув, резко выбросила вперед руку. Огненный шар слетел с ладони, гудя в воздухе и освещая рябиновым цветом гобеленовые стены комнаты, ударился в массивный бок книжного шкафа, оставив на дереве черный тлеющий искрами след. В воздухе запахло гарью, и волшебница, ухватив кувшин с остатками молока, подскочила к шкафу и плеснула на пятно. Раздалось тихое шипение, и она, почувствовав внутри восторг и легкую пустоту, всегда приходящую на смену волшбе, неожиданно поняла, что за мысль не давала ей покоя все это время. Всплеснув руками и обозвав про себя сестру заразой, леди Блэкмунд вылетела из спальни, подобрав длинный подол. Массивная дубовая дверь кабинета отца Якуба была слегка приоткрыта, бросая в сумеречный коридор тоненькую полоску неожиданно яркого света. Из-за двери доносился негромкий разговор, и советница, холодным кивком отпустив сопровождавшего ее охранника, остановилась, прислушиваясь. Приглушенный и немного обеспокоенный голос комтура произнес: -- Так вы действительно считаете, что гроссмейстер все же согласится с нашими доводами? -- Епископ, -- в собеседнике Жижеля Хельга узнала Дамиана Киорского и заинтересованно приподняла бровь. Рыцарь говорил негромко, но в голосе его отчетливо звучало неприкрытое торжество: -- Монсеньор Равелта -- это еще не весь Орден, и если члены капитула выскажут свое мнение, думаю, гроссмейстеру будет выгоднее сохранить их хорошее расположение, нежели покровительствовать одному комтуру. А господа советники, насколько я понял, тоже весьма обеспокоены сложившейся ситуацией. Такая стратегическая точка, как Сатвер, не может управляться человеком, который... Леди Хельга, прекратите уже стоять в коридоре и присоединяйтесь к нам. -- Я что, так выразительно пыхчу? -- ухмыльнулась советница, проскальзывая внутрь и щурясь от яркого света. Похоже, комтур решил начать борьбу с Мглой со своего личного кабинета, запалив одновременно все имеющиеся там свечи. -- Нет, леди советница, -- Дамиан поднялся из кресла и поклонился даме, -- просто ваши духи ни с чем не спутаешь. Не каждая женщина выберет для себя запах рябины. -- Почему? -- удивленно подняла темные брови волшебница, усаживаясь в кресло напротив. -- Он горький и неприятный, -- усмехнулся Жижель, коротко бросив вопросительный взгляд на рыцаря. -- К чему все эти таинственные ночные вылазки, леди Блэкмунд? Поверьте, мы с сэром Дамианом не имеем никаких страшных тайн и не плетем зловещие интриги против Ордена... -- Ну, я и сама не сахар, -- скривилась в ответ советница и благопристойно сложила руки на коленях. -- А по ночам я обычно предпочитаю спать, отец Якуб. И становлюсь еще более злой и раздосадованной, если что-то или кто-то подымает меня с кровати посреди ночи... Сэр Дамиан неопределенно хмыкнул, а комтур насмешливо поднял брови: -- И что же разбудило вас на этот раз, леди? Мне приказать высечь дождь? -- Нет, Ваше Преосвященство, -- Хельга сокрушенно покачала головой и скорбно вздохнула, -- мне не давала уснуть одна навязчивая мысль: насколько хорошо меррианское комтурство знает своих врагов. -- Достаточно хорошо, леди советница, -- дернул головой Жижель, -- чтобы утверждать, что за последние пять лет в Мерриане не случалось ни одного происшествия, в котором была бы замешана волшба. Прошедший день -- это досадное исключение. -- Ну, конечно, -- Хельга рассмеялась низко и мягко, -- вы с таким рвением все эти годы разгоняли в своем уделе профессиональных магов, которые могли бы поддерживать вашу политику, что ваше досадное исключение теперь запросто может стоить вам места. Дамиан тихо фыркнул и тепло взглянул на советницу. -- Нет, я не о том, -- продолжала Хельга, невозмутимо глядя, как Якуб постепенно наливается краской, точно кубок выдержанным густым вином. -- Я хотела спросить о пришлом, которого, по вашим словам, унес симуран. Его имя вам ничего не напоминает? Жижель облегченно рассмеялся и, поднявшись из-за стола, прошелся к окну. Там он стал, облокотившись на подоконник, и, одернув слегка задравшуюся черную рясу, сложил пухлые ручки на животе. -- Леди Блэкмунд, я понял, на что вы намекаете. Но неужели вы всерьез считаете, что один из князей Дальнолесья может служить графу и сочинять для него вирши и песенки? А то, что он в итоге оказался короедом, так это даже подтверждает мою мысль. Небось, назвался, как народный герой, -- Якуб затряс от смеха подбородками, -- да ходил пыжился. Не может же князь, в конце концов, жить в городе людей, под самым носом у Ордена под своим собственным именем, ну, не полный же он дурак? -- Возможно, примерно на такие размышления он и рассчитывал, -- пожала плечами Хельга. -- Отец Якуб, во время допроса пленной мне удалось узнать, что полное имя бежавшего элвилин -- Алиелор Сианн. Квохтанье комтура оборвалось, опавшие щеки его резко посерели, и Якуб хрипло спросил: -- Вы уверены? -- Уверена, -- кивнула головой советница и радостно улыбнулась Жижелю: -- Получается так, Ваше Преосвященство, что последние годы в Мерриане, под самым вашим носом, проворачивал свои тайные дела один из главных короедов... Потом Хельга шумно выдохнула, и, сжав руки в замок, мрачно произнесла: -- Мало мне было того, что пришлось срочно менять путь инспекции, делать крюк и нестись сюда. Похоже, что, ко всему прочему, мне все-таки придется помогать вам расхлебывать эту кашу, раз уж я не смогла остановить некроманта... Кто-нибудь вообще знает, как давно он в городе? Она посмотрела на сумеречно жующего губы Якуба и поежилась. В голове снова замельтешили тревожные вопросы. Зачем Мидес объявился здесь? Только ли из-за спикарта, принадлежавшего покойному магу Изоилу Сорду? Или он знал, что Хельга, инспектируя провинции, все равно должна была рано или поздно приехать в Мерриан? А главное, зачем ему Джонька? Нет, советница была уверена, что Салзар не причинит вреда ее сестре. Что бы там ни случилось в прошлом, некромант всегда оставался человеком благородным и до низкой мести через родственников никогда бы не опустился. Но почему младшая Блэкмунд оказалась замешана в делах волшебника, Хельга понять не могла. Да и, откровенно говоря, после тех злых слов, которые бросила Джоанна перед впечатляющим появлением Мидеса, не очень-то и хотела понимать. Из задумчивости волшебницу вывел рыцарь Дамиан. -- Леди Блэкмунд, -- зеленые глаза ордальона смотрели на нее насмешливо, но беззлобно, -- я думаю, что в свете последних событий мне следует как можно скорее отправиться завершать порученную капитулом миссию. И... я бы нижайше просил вас сопровождать меня... -- Дамиан, вы с ума сошли? -- в пронзительном голосе Жижеля зазвенели панические нотки. -- Сейчас, когда здесь, в Мерриане, нам так требуется помощь опытного мага? Хельга, поморщившись, встала из кресла и мягко коснулась черного бархатного рукава рыцаря: -- Отец Якуб прав, я непременно должна закончить расследование всей этой истории с несанкционированной волшбой и прочими, как выражаются Его Преосвященство, богомерзкими делами. Но я провожу вас, сэр Дамиан, и помогу открыть дольмен. В глазах ордальона промелькнуло странное выражение. Хельга не смогла точно сказать, какое именно, но то, что она увидела, ей определенно понравилось. Блондин медленно приложился к чуть дрогнувшей руке волшебницы и учтиво распахнул перед ней дверь. -- Я надеюсь, вы вернетесь быстро, леди советница? -- обеспокоено донеслось ей в спину. -- Поутру я планирую очистить задние Ордена и прилегающие к нему улицы от магической заразы, осквернившей наши святые стены. И вас я тоже хотел бы видеть в составе конвента, во главе Святого шествия. Это успокоит наших граждан и возвеличит славную победу Ордена над силами зла...
Дождь настойчиво стучал по земле Меррианского удела уже несколько часов подряд, точно стараясь оправдаться в долгом отсутствии и до предела напоить живительной влагой иссохшую почву. Косые струи размывали дороги, пригибали, втаптывая в раскисшую землю, стебли последних летних цветов, беспощадно хлестали по лицам и плечам незадачливых путников, которым случилось оказаться в эту ночь вдали от крова. К слову, таких было мало: рябиновая ночь -- время страшной волшбы, и совершенно неизвестно, какое исчадие Мглы может подстерегать человека, рискнувшего в недобрый час покинуть теплый дом. Поэтому неудивительно, что на обратном пути от дольмена отряду кнехтов, сопровождавшему советницу, не попалось на дороге ни единой живой души. Леди Блэкмунд сдержала обещание, данное отцу Якубу, и уже ближе к полуночи входила в отведенные ей покои, раздраженно распутывая озябшими пальцами мокрую шнуровку плаща, ставшего вдруг непомерно тяжелым от холодной влаги. Марта, румяная, опрятная и свежая, точно и не ложившаяся вовсе, уже ждала ее в комнате, натащив туда и торжественно взгромоздив на незаправленную кровать чистую рубашку и груду полотенец. Пока девчонка споро и, что немало удивило волшебницу, молча помогала той избавляться от груза промокшего платья, пара слуг наполнила поставленную посреди комнаты деревянную лохань. Хельга с наслаждением погрузилась в горячую воду, зажмурилась, вдыхая легкий пар с запахом прелой листвы, прислушиваясь к тому, как зябкая дрожь постепенно покидает тело. Марта, взяв в руки деревянный гребень, уселась рядом и начала расчесывать волосы советницы. -- Его Преосвященство уже легли? -- Хельга провела мокрой ладонью по лицу. Спать хотелось ужасно, и волшебница подумала, что еще немного, и она заночует прямо в воде. -- После того, как вы приехали, -- кивнула служанка, -- видать, дожидался. Ночь-то нынче какая... -- служанка вздохнула, -- и как вы решились только отъехать... Хотя, с вами ж лыцарь был, э-эх...такой красавец, поди, любую нечисть одним только взглядом с дороги сметет... Хельга фыркнула, представив себе Дамиана, горящим взором повергающего в бегство армию призраков Мидеса, и поморщилась -- это Марта, размечтавшись, сильно дернула каштановую прядь. -- Смотри, что делаешь, -- сердито бросила советница. Девица покраснела и, хотя Хельга сидела спиной, на всякий случай смиренно опустила очи в пол. Волшебница вздохнула и, точно наяву, снова почувствовала вкус чуть шершавых губ Дамиана, его низкий, завораживающий голос, шептавший ей на ухо обещания возвратиться как можно скорее, сильные руки на своих плечах и дождь. Монотонно барабанящий по их плащам, мелкими брызгами отскакивающий от влажно блестевших камней дольмена, стекающий тонкими струями с вечнозеленых еловых лап. Ордальон говорил о чем-то неважном -- о планах на комтурство, о желании доказать Равелте свою преданность Ордену, о каких-то соглашениях с наемниками Сатвера. Советница смотрела во все глаза на точно вырезанное из камня лицо, обрамленное черным капюшоном плаща, и думала, что именно этот человек может дать ей долгожданную свободу и помочь снова стать самой собой. -- Только вернись, -- прошептала она вслед, глядя, как он растворяется в голубоватом сиянии дольмена. -- Только вернись, -- повторила она негромко и шевельнулась в остывающей воде, с тихим плеском ударившей в деревянные стенки лохани.
Утро наступило неожиданно быстро. Хельге показалось, что она просто закрыла глаза, удовлетворенно вздохнув от мягкого ощущения подушки под щекой, как в дверь уже стучали. Вошла Марта с подозрительным свертком в руке и, расправив, явила изумленным глазам волшебницы поношенную котту грязного коричневого цвета. Следом на постель леди Блэкмунд лег белоснежный чепец, отороченный по краю мелким кружевом. -- Это что? -- изумленно спросила Хельга и поморщилась, не вполне еще проснувшись. -- Отец Якуб распорядились подобрать вам что-нибудь, соответствующее вашему положению в Ордене, пани, -- смиренно сказала Марта. -- Ты считаешь, что это, -- волшебница задохнулась от возмущения и обличающе ткнула перстом в одежду, -- соответствует положению советника по магии? -- Отец Якуб самолично дали указание, какая одежда вам полагается, -- сказала девица и строго поджала пухлые губки, -- ибо слуга Ордена не должен смущать паству свою, а выражать всем видом смирение пред лицом Судии. -- А знаешь, возможно, он прав, -- к вящему удивлению служанки, спокойно ответила Хельга, и только блеснувший в глубине ее глаз нехороший огонек заставил девушку слегка озаботиться состоянием здоровья комтура на ближайшую неделю. -- Когда отец Якуб собирается начать свое...мм... действо? -- задумчиво спросила Хельга и, встряхнув котту, поморщилась от пыли. -- Да, оне ужо собираются во дворе, -- в ласковом голосе девушки скользнуло неприкрытое злорадство, -- вот-вот должны тронуться. Советница вскинула брови и, подскочив к окну, быстро высунулась наружу. Спальня ее действительно выходила на фруктовый сад. Среди подернутой осенними красками, точно ржавчиной, листвы блестели аппетитными боками омытые дождем яблоки. Наутро слегка распогодилось, и с серого неба время от времени брызгали солнечные лучи, играя яркими бликами на мокрых листьях. Во влажном воздухе висел тонкий аромат свежести и яблок, а в близкий звук падающих с веток капель вплетался доносившийся от ворот гомон голосов, бряцанье оружия и приглушенное монотонное пение. Сквозь листву то тут, то там мелькали черные накидки рыцарей и алые парадные ризы священников. -- Вот Мгла! -- ругнулась Хельга, представив кислое лицо Якуба, и, коротко глянув на Марту, пообещала себе позже разобраться с противной девицей, не удосужившейся разбудить советницу в срок. -- Быстро, помоги мне одеться. Когда волшебница, завязывая на ходу чепец, пронеслась по опустевшим коридорам прецептории и вылетела на двор, там уже было безлюдно. Только шелудивый пес, тяжело дыша черными боками, глодал под козырьком дровяника кость, да одинокий кнехт, стоя на одной ноге, с мрачным видом созерцал продранную подошву пулена. -- О! -- сказала Хельга, созерцая испачканную мокрой глиной широкую пятку наемника, -- они уже ушли? -- Оне не ушли, -- детина покосился на волшебницу и смачно сплюнул, -- оне убежали... -- То есть, как? -- не поняла советница, и перед ее мысленным взором проплыло неторопливое Святое шествие, свидетелем и участником которого она была неоднократно в столице. По улицам текла река народа, впереди которой с блеском солнца на верхушках копий и начищенных щитах рыцарства, с флагами и торжественным пением ордальоны несли, высоко подняв над толпой, позолоченный символ Ордена -- огромные чашечные весы. -- Торопятся Его Преосвященство, -- кнехт скривился, -- с утра, как пришли вести из Сатвера, так и начали беготню. -- Что за вести? -- нахмурилась Хельга и внезапно почувствовала, как по спине пробежал легкий холодок. Ей отчаянно не понравилось, что Жижель начал торопиться. Точно хотел как можно скорее оправдаться перед капитулом за свою несостоятельность. -- Да откуда ж мне-то знать, леди, -- вздохнул наемник и запрыгал на одной ноге к деревянной скамье, стоявшей в дальнем конце двора у сараюшки. -- Говорят, что, вроде, битва с короедами была, и рыцари наши скоро, как есть, Дальнолесье захватят, -- крикнул он в спину Хельге. -- Вот отец Якуб и спешит помочь весным ходом и молитвой. Советница фыркнула, и, подобрав платье, ринулась в ворота. На улице ордальонов тоже не было видно. Леди Блэкмунд сделала несчастное лицо и засомневалась, хватит ли у нее сил догнать припустившего во весь опор Жижеля. Оглянувшись по сторонам, она приметила стайку оборванных детишек неопределенного пола, праздно мотавшуюся по улице и с вожделением поглядывающую на кроны яблонь, возвышающиеся за стеной прецептории. -- Эй, вы там, -- Хельга щелкнула пальцами, и ребятня, как по команде, повернула головы в ее сторону. -- Здесь Святое шествие не пробегало? -- Вона туда помчались, пани, -- старший ткнул грязным пальцем в конец узкой улицы, где двухэтажные дома, нависшие над дорогой, сменяли длинную стену прецептории. Хельга вздохнула, оценивая расстояние броска и, скользя по грязным деревянным мосткам, под которыми матово блестели внушительные лужи, ринулась догонять. За углом глазам ее предстало поистине странное зрелище. По обочине дороги то тут, то там, кто опустившись на корточки, кто просто стоя, тяжело дышали отставшие от очищающего действа прихожане. Леди Блэкмунд в очередной раз подивилась внезапности отца Якуба и почувствовала, как что-то потянуло ее подол. Скосив глаза, волшебница увидела морщинистое лицо древней старухи, двумя руками вцепившейся ей в юбку. Фанатично блестя глазами, бабулька завопила, да так, что оседлавшая соседнюю крышу стая голубей шумно взлетела в воздух: -- Доченька, спасите мою душу! Не оставьте погибнуть среди грешников, помогите испытание пройти! Леди Блэкмунд задохнулась от возмущения и попыталась вырваться, однако это оказалось не так-то просто: несмотря на почтенный возраст, старушка держалась крепко и выпускать нежданную помощницу из цепких рук явно не собиралась. -- Да чего ты от меня-то хочешь? -- для порядку еще раз рванувшись, горестно возопила Хельга. -- Так как же, -- запричитала горожанка. -- Судия-то он вона как распорядился, значит! Ежели смогет кто испытание пройти да до конца с ним останется, -- она кивнула в сторону хвоста несущейся за очередной угол процессии, -- награда тому будет немереная -- сам святой Мерриан с неба спустится да живьем с собой заберет. А я-то вот... -- глаза старухи подозрительно заблестели, и на щеках проступили влажные дорожки, -- видать, грешница получаюся... Леди Блэкмунд поморщилась. Она всегда не выносила, когда у нее на глазах кто-то плачет, а старушка, несмотря на всю нелепость ситуации, похоже, была искренна. -- Вставай! -- сурово бросила советница, разозлившись, в первую очередь, на свою некстати проснувшуюся сентиментальность. Старуха неожиданно быстро поднялась, перебирая грязными руками по юбке Хельги, придавая непривлекательному коричневому колеру еще более мерзкий вид. Советница подхватила прихожанку под локоть и что есть мочи рванула дальше, потому как шествие снова скрылось из глаз. Летевшая рядом бабушка только покряхтывала да постанывала, но все же молчала, очевидно, смиренно принимая очередное испытание -- ростом Хельга оказалась выше нее головы на две, и несчастной приходилось не столько бежать по брусчатке, сколько перебирать ногами в воздухе. В конце концов, случилось закономерное. Завернув на полном ходу за угол, Хельга не рассчитала силы, и, покачнувшись, вместе со спутницей рухнула в жадно чавкнувшую дорожную грязь, от души приложившись коленом о брусчатку. Прихожанка тут же заголосила, что сестра по вере, никак, убить ее собралась, и, кажется, даже вознамерилась плеснуть советнице в лицо из придорожной вонючей лужи. Леди Блэкмунд, под громовой раскат хохота отставших от Жижеля горожан, вскочила на ноги и, залившись краской, побежала за Святым ходом, обещая себе, что вот теперь Его Преосвященство до рассвета точно не доживут. Старуха из лужи обиженно посмотрела вслед. Прихрамывая и морщась от саднящей боли в колене, Хельга наконец-то догнала процессию и, поскольку обратно в грязь ее не тянуло, начала отчаянно протискиваться сквозь плотно сжатые бока прихожан, спешащих по мосткам посреди улицы. Ввинтившись в плотный строй и продвинувшись вперед на несколько локтей, волшебница внезапно поняла, что застряла. Затравленно покосившись по сторонам, она узрела колышущееся белыми чепцами пространство и множество глаз -- серых, черных, голубых. Кто-то просто с любопытством зыркал вокруг себя, заинтересованно косясь на Хельгину голову, возвышавшуюся над толпой. А кто-то -- глядя на этих людей, советница почувствовала себя совсем неуютно, -- смотрел в небо пустыми расширившимися зрачками, не обращая внимания ни на тычки острых локтей, ни на духоту, ни на жар прижатых друг к другу тел, давивших так, что не повернуться. А во влажном воздухе вокруг висело и билось монотонное пение. "Если я сейчас упаду -- меня затопчут", -- внезапно с ужасом подумала Хельга и, рванувшись, что было сил, выпростала-таки одну руку, оцарапав ее о железную пряжку чьего-то пояса. Волшебница суетливо поправила на голове сбившийся чепец, потянула, поморщившись, застрявшие между плечами прихожан длинные волосы. Оглянувшись по сторонам и выбрав момент, когда на нее никто не смотрит, тихо произнесла заклинание, и на голову идущей впереди нее дородной женщины опустилась белая голубка. Толпа вокруг ахнула и замерла. По процессии полетел торопливый шепот, истерические вскрики "Чудо! Чудо!" и громкий плач. Толстуха стояла, недоуменно хлопая глазами, открыв рот и растерянно утирала ладонью со щеки свидетельство истинности знамения. Советница же, не теряя времени даром, прощемилась между верующими и, обреченно вздохнув, сошла с мостков, посчитав, что мягкая грязь -- это все же безопаснее. Пробежав обочиной и окончательно изгваздав подол котты, леди Блэкмунд настигла-таки начало процессии, продолжавшей неуклонно двигаться вперед. Святое шествие уже практически завершило свой путь, и летевший впереди отец Якуб в развевающихся одеждах победно потрясал флагом Мерриана, точно рыцарь, разящий неприятеля. -- Ваше Преосвященство! -- Хельга, подобрав тяжелый подол, рванулась к ордальону. -- Что ж вы делаете! Вы же половину паствы по дороге потеряли! Жижель недовольно покосился на советницу, сглотнул, ошарашенный ее видом, и резко остановился. -- Пани советница! -- он изумленно вытаращился на грязные разводы, тут и там покрывавшие ее руки, платье и лицо. -- Что с вами произошло? -- Я пострадала за веру, -- мрачно уронила Хельга, и тут сверху вновь полились потоки воды. Небеса потемнели, сверкнула косая молния и, придерживая руками взметнувшиеся под неожиданно сильным порывом ветра накидки, чепцы и плащи, Святое шествие кинулось укрываться под сводами кафедрального собора. Вот как ползу, так и отражаю!
