Над единственным занятым столиком во дворе харчевни светился зачарованный тент. Сияние его бросало цветные блики на лица двоих мужчин, что сидели друг против друга и болтали о пустяках - погода, урожай, рождение у королевы сына, возможная война либо мирный договор с соседним государством, имевшим заносчивого правителя. Блики быстро гасли и не создавали ощущения праздника. Один из мужчин пил чай из маленькой чашки, второй не ел и не пил ничего, и даже почти не двигался, сохраняя одну и ту же позу - прямая спина, положенные на стол локти, соединенные в замок пальцы рук.
Говорившие почти не делали пауз, так что ничего иного, ничего важного нельзя было вклинить в этот разговор. И, кажется, оба собеседника уже потеряли надежду на что-то иное, чем пустая болтовня, потому что были затянуты ее инерцией и не могли остановиться.
Гулкий колокол Часовой Башни отзвонил половину десятого вечера; в стороне Университета Магии и Всех Наук в очередной раз полыхнуло фейерверком – студенты всегда найдут повод для праздника и возможность опробовать новое заклятье; от Золотого Театра слышалась музыка, со стороны мостовой – стук копыт и колес проезжавших экипажей. Пустой разговор продолжался.
Когда пробило десять и темнота, несмотря на светящийся тент и принесенные служанкой свечи, ухитрилась проникнуть в этот круг, у столика, словно сам собой, появился человечек в желтом камзоле, новомодных штанах с буфами и со сверкающей брошкой у горла воротника яркой рубашки.
- Господин, - с наивной веселостью он глянул на того из мужчин, что смаковал чай, светлокожего, с коротким ёжиком волос и пронзительным взглядом синих глаз. – У меня для вас есть предложение, от которого вы не сумеете отказаться! Амулеты на все случаи жизни!
Отодвинув в сторону чайное блюдце, человечек положил на столик и распахнул коричневый чемодан, оказавшийся, в самом деле, полным амулетов всех видов и назначений. Кольца, броши, подвески и серьги, заколки мужские и женские, статуэтки и просто карманные безделушки были рассортированы и разложены по собственным отделениям.
- Не продается, - сказал синеглазый.
- Прошу прощения? – несколько оторопел уличный торговец, - вы о чем?
- Мое время не продается. Если ты хочешь поговорить, то не надо приставать ко мне со своим товаром.
- Это еще почему? – рассердился чемоданник, – почему нельзя совместить приятное с полезным?
- Потому что они несовместимы, как например повешение и танцы, - усмехнулся синеглазый. - Впрочем, повешенные иногда танцуют.
- Ну вас с вашими шуточками, господин кат! Я к вам как к человеку, а вы…
Второй из мужчин, неулыбчивый, что сидел неподвижно, рассмеялся; от этого кожа на его лице странно стянулась, словно это был не смех, а судорога. Чемоданник, вздрогнув, покосился на него – а до этого он словно и не видел неулыбчивого. Встретившись с ним взглядом, торговец моргнул, закрыл чемодан и, торопливо семеня, покинул двор таверны.
Молчание было прекрасным. Кажется, оба были благодарны торговцу за паузу, которая смогла возникнуть и за тишину, из которой они могли, наконец, сделать то, что им нужно.
- Чем ты его? - спросил синеглазый «господин кат».
- Да как обычно. Чем еще напугаешь человека, кроме него самого? – неулыбчивый внимательно смотрел на собеседника. – Проницательность – хорошее качество. Что ты понял обо мне и как?
- Я понял, что другие тебя не видят, - усмехнулся синеглазый, - и не склонен считать тебя галлюцинацией. Ты вошел сюда, как входят люди, а не появился ниоткуда. Но я не думаю что ты человек.
- А откуда этот торгаш знает тебя?
- Он часто бывает моим клиентом.
Неулыбчивый дернул головой точно слово «клиент» раздражало его:
- И не надоедает тебе выслушивать исповеди?
- Надоедает. А что делать, если ты палач и это – твоя обязанность? И если на свете полным полно людей, которым больше не с кем поговорить, кроме палача? Вот ты, например. Хочешь что-то рассказать? Тогда начни сначала.
- Запросто, - легко огласился неулыбчивый, – слышал песенку, которую наш знаменитый Голосин поет?
Поговорите с палачом
О чем? Да, право, хоть о чем!
В нас дух тщеславный заключен
Жестокий гений.
Нас надо выслушать, а там –
Ни до чего нет дела нам,
И каждый выбирает сам
Час откровений.

Кому-то - в ночь перед грозой,
Рассказ со смехом и слезой,
Кому-то просто выкрик злой
На грани бреда.
Пусть собеседник твой молчит -
Болтать не любят палачи,
Но если душу облегчит - его победа.

А дальше можно просто жить
Колодцы рыть и воду пить
И все что высказал забыть,
Былое лихо.
А снова встретив палача
Его в упор не замечать
И можно что-то проворчать
Но очень тихо.
- Бывало и хуже, - заметил палач, - случалось, что человек совсем не мог найти слова, а ты нашел чужие. Но что дальше? Где начало твоей истории?
- Начало было обычным, - неулыбчивый задумчиво простучал пальцами по столу ритм только что произнесенного стиха. - Был у меня друг…
- Но что-то в вашей дружбе было не так.
- Прочему ты так решил?
- Потому что ты сказал «был» о своем друге, - палач поднял и снова поставил на стол чашку. Она была пуста.
Неулыбчивый помолчал.
- Я не знаю, о чем ты подумал, но ты забыл главную причину, какая может стоять за любым из «был».
- Ааа, - протянул палач, - Пусть так. Но в любом случае это не начало.
Неулыбчивый наконец-то поменял позу – сел чуть ссутулившись и убрав локти со стола.
- Я слышал о странных мирах, - сказал он, - о мирах, где всего лишь один бог на всех. Интересно как при таком объеме… «клиентов» он ухитряется справляться со своим обязанностями?
- Наверное, он всемогущий.
Неулыбчивый зло усмехнулся:
- Но не до такой же степени! Сверхмогущество - это куча работы. Другое дело наш мир. Каждый здесь создает себе своего собственного бога и поклоняется ему, а личный бог помогает только одному - своему собственному подопечному. И только от твоего воображения и твоих наклонностей зависит, какой это будет бог. Все что ты способен придумать…
- Хорошо, я понял, - прервал палач. – Что дальше?
- Дальше у меня все-таки был друг по имени Альза… Если подумать то мы были слишком разными для долгой дружбы, но она длилась долго. Я держал бойцовых собак для Звериной Арены, сдавал их и продавал, иногда сам ставил на своего же бойца. Моему богу нравились зрелища и, пребывая в хорошем настроении, он мог подсказать мне, на кого ставить. Альзе не нужно было работать – он был единственный сын весьма богатых родителей. Правда без дела он не сидел никогда – вырезал марионетки, простые и сложные, сам раскрашивал их и давал имена, иногда устраивал представления во дворе своего дома. Родители Альзы относились к этому как к причуде, а меня его пристрастие бесило.
- Полагаю, что он к твоему роду занятий относился лучше? - с легкой иронией спросил синеглазый.
- Нет, он не любил насилия, а мне нравилось дразнить его, то и дело зазывая на арену, посмотреть на моих собачек. Не перебивай!
- Разве я перебиваю? – усмехнулся палач, - это ты никак не можешь начать.
Неулыбчивый дернул щекой.
- Однажды я предложил Альзе завести лавку и продавать свои марионетки, из-за которых в его доме стало тесно хозяевам. Как ни странно он послушался; впрочем, мне всегда легко было убедить его. Только лавка не была лавкой в полной мере. Часто он просто раздавал игрушки всем желающим, а не продавал. Особенно если в лавку заходил ребенок. Многие пользовались этим, подсылали своих отпрысков, а потом продавали подаренное им за деньги. Когда я рассказал ему, он сначала огорчился, потом улыбнулся. «Знаешь, наверное, у них есть причина так поступать. Вот мы с тобой ни в чем не нуждаемся. Нам легко судить, легко быть честными и благородными, потому что ничто не мешает этому. А они? Те, кому нечего есть и негде ночевать?» «Тогда возьми свое наследство и устрой в городе ночлежный дом или больницу, или харчевню для бедных, где нищим наливают бесплатный суп, а для всех остальных миска стоит полмедяка». «Я подумаю над этим» - пообещал он, и я обругал себя. Еще не хватало, чтобы мой друг занялся тем, что стал бы спасать мир от неистребимого зла вроде голода, бедности или одиночества.
- А это к чему? – удивился палач, - к чему ты упомянул одиночество? Разве ты был одинок, если имел такого друга?
- Нет, но… Как ты судишь? Я еще ничего не рассказал тебе, а ты уже выносишь свой приговор!
- Я палач, а не судья. Я никого не сужу, - сказал синеглазый ледяным тоном. - И приговариваю тоже не я.
Это несколько охладило пыл неулыбчивого, собиравшегося, кажется, обвинять палача и дальше.
- В очередной раз зайдя к Альзе в магазинчик с предложением пойти посмотреть выдающиеся бои, я застал там девушку. Она стояла за прилавком, простушка в цветном платье, и слушала рассказывавшего о своих куклах друга. Моему богу она не понравилась, а мне еще меньше. «Что это? – спросил я у Альзы, - ты принял работницу?» «Ну да. Она любит детей», - ответил он, словно давал ей самую лучшую рекомендацию, какая была нужна. Я понял, что простушка станет поступать так же как и он сам, не продавая, а раздаривая марионетки, и толку от нее не будет.
- А тебе не кажется, что твой друг имел полное право поступать так, как поступает, даже если тебе это не нравилось? – спросил палач, - он не уговаривал тебя бросить собаководство и заняться, например, выращиванием цветов?
- Нет, даже не пытался. К чему ты клонишь? К свободе воле?
- К доверию, которое бывает между друзьями. К тому, что одному не надо обязательно знать причину поступков другого, а еще к тому, что верить друг другу - значит иногда принимать что-то без вопросов.
- Если я чего-то не понимаю, то лучше спрошу, - не согласился неулыбчивый, - и доверие тут ни при чем. В конце концов, мы с Альзой были такими же разными как наши боги. Он верил в бога чудес и со своим чудо-богом порой в такие истории попадал, что просто чудо, как жив оставался. А мой бог был суров.
- И это ты сделал себе такого бога. У тебя не хватило воображения, чтобы поверить в чудо, и ты поверил… во что? В справедливость? В возмездие? У нас тут каждый фанатик своей собственной веры, своей правды и этот фанатизм неистребим…
- Дай мне закончить рассказ! – зло перебил неулыбчивый. - У простушки было почти королевское имя Тиаммина. Я присматривался к ней и к другу. В судьбу я не верил, хоть она и бог над всеми богами, но мне казалось, что Тиам и Альза хорошо подходят друг другу. Они были похожи как брат и сестра и даже больше – боги их были похожи, его бог-чудо и ее – «богиня, от улыбки которой все расцветает». Но я ошибся – я сам ее полюбил, тихо и незаметно. Так по капле набирается вода в бездонный водоем. Она была мила, она учила меня радоваться простым вещам. Знаешь мне такое раньше и в голову не приходило – что можно улыбаться просто потому, что хочется улыбаться.
Палач покачал головой:
- Да уж… человек понимает, как много возможностей для радости он упустил, только когда его время заканчивается.
Словно не заметив, что его снова перебили, неулыбчивый продолжал:
- Мы даже не говорили о любви, это было и так очевидно…
- Серьезно? – тут же вмешался палач, - и ты ни разу не сказал девушке что любишь ее, просто для того чтобы ее порадовать?
- Она и так была счастлива, - почему-то с раздражением сказал неулыбчивый.
- Да ты дурак… Но продолжай, мне интересно чем все закончится.
Собеседник палача словно прислушался к чему-то и с каким-то особым выражением произнес:
- Я не говорил ей, что люблю ее, потому что она и так это знала. А тратить время на то, в чем нет необходимости, я не желал. Мой бог посоветовал мне не торопиться: «Любовь обязана проходить проверку временем»...
- Любовь никому ничего не обязана, так же как и дружба, - бесцеремонно прервал откровение синеглазый.
Рассказчик зло ударил ладонью по столу:
- Но, по крайней мере, палач обязан терпеливо выслушивать все исповеди, а не спорить и не упрекать!
- Совершенно терпеливы только камни. Продолжай.
Собеседник продолжил:
- Однажды я заметил, что Альза задумчив. У него и раньше это было в привычках, забивать чем-то голову. Но эта его задумчивость мне не понравилась, и я спросил что случилось. «Мой бог сказал мне, что осенью меня убьет мой друг». Если честно, я не сразу понял, что он подумал обо мне. А когда понял, взбесился. «И ты поверил своему чудо-богу?» «Боги не врут» - ответил Альза. «Да все врут. Просто боги врут правдой, а это даже хуже!». Но толку было спорить, если он уже поверил? Это как с личным богом… ты создаешь его, начинаешь в него верить и в итоге живешь в каком-то своем мире…
- Не очень-то ты добр к своим друзьям. Хочешь, я скажу, что ты стал делать дальше, или - что тебе очень захотелось сделать?
- Ничего ты не знаешь! – воскликнул неулыбчивый, встав на ноги, - Альза стал проводить со мной почти все свое время. Знаешь, почему? Потому что не хотел упускать ни минуты из того что ему осталось, даже если это я его убью! Любой другой начал бы сторониться всех друзей и людей вообще, а этот… этот…
- И тогда вы первый раз поссорились с ним. Или не с ним, а с девушкой, – кивнул палач.
Неулыбчивый постоял, качаясь с ноги на ногу, и снова сел, уронив руки на стол так, что звякнула чашка с недопитым чаем.
- Тогда я стал его избегать. Не хотел стать убийцей.
- Ты думал о себе, а не о нем, - жестко сказал палач, - если бы ты думал о нем, то спросил бы его, чего он хочет.
- Может быть... Да, я думал о себе. Жаль, что боги не лгут. Если бы чудо-бог Альзы не сказал ему эту чушь про друга-убийцу, он, может, и сейчас был бы жив.
- Ты противоречишь сам себе. Но продолжай. История становится интересна тем, что я не могу сказать, что будет дальше.
Неулыбчивый с капризным упрямством поджал губы:
- Пожалуй, я больше не буду ничего тебе рассказывать.
- Как хочешь, - палач отсчитал несколько монет подошедшей девушке–служанке и встал. Второго сидевшего за столиком она не видела так же, как и настойчивый торговец с чемоданчиком. Неулыбчивый окинул девушку взглядом.
- Она воровка, – с нехорошей усмешкой сказал он, - таскает продукты с кухни, а еще украла кольцо у своей лучшей подруги.
- Считаешь, я должен позвать стражу? – спросил палач.
Девушка удивленно посмотрела не человека, который разговаривал с пустотой.
- Спасибо, мне больше ничего не нужно, - сказал синеглазый, и служанка ушла и унесла пустую чашку.
- Ты казнишь по приговору суда безо всякой жалости. А сам трусишь вынести приговор, - попытался подначить палача невидимый для остальных собеседник.
- Судить – не моя работа.
- А чья?? – крикнул неулыбчивый тоже вставая, - кто-то же должен этим заниматься, наконец! Если даже наши боги не заботиться о справедливости и никого не судят...
- Пойдем, - сухо бросил палач, словно отдавая приказ, и шагнул к выходу из внутреннего дворика, освещенного магией зачарованного тента и свечами, и тем светом, что падал из окон харчевни.
Так, вдвоем, они и вышли на полупустую улицу, полную ветра и полутьмы. Странно, но там где они сидели, нельзя было заподозрить, что погода портится. Плясавшее в уличных фонарях пламя создавало причудливые, словно не всегда принадлежавшие предметам и существам этого мира, тени.
- Как убить бога? – неожиданно спросил неулыбчивый, который чуть отставал, но не уходил совсем, словно что-то держало его рядом с палачом.
- Убить бога – значит убить веру в него. Я не ошибся?
- Нет. Созданные нами боги нуждаются в нашей вере только на первых порах. Потом они становятся вполне самостоятельными, и ни от кого не зависят.
- Тогда зачем мы им? – спросил, почти остановившись, палач.
Неулыбчивый, наконец, решился, и догнав его пошел с ним вровень по мощенному камнями тротуару.
- Каждый делает себе бога по своему представлению о самом главном для него. Выращивает себе божество из семени надежды, любви к жизни, доброты… И, конечно, наши боги смертны – мы, смертные, не могли бы создать ничего бессмертного. Но начало бога, его частица – в каждом из нас. Чтобы убить бога надо убить в себе эту частицу.
Палач остановился и очень тихо спросил:
- Что же ты сделал?
- Я сделал все, чтобы спасти жизнь Альзе. К месту оказалось то, что я бросил его… Когда человек остается один, он начинает задумываться о вещах, которые раньше никогда бы не пришли ему в голову. Я посоветовался с моим богом…
Палач зло тряхнул головой:
- Ты хоть что-то можешь сделать без подсказки своего бога?
- А зачем тогда заводить бога, если не пользоваться его подсказками?
- Например для того чтобы не было одиноко, - едва заметно усмехнулся палач – не улыбка и даже не тень ее, а горький намек на то что могло бы быть, но чего никогда не будет, - или чтобы жизнь стала интереснее. А еще с богом можно дружить, когда больше не с кем. А что твоя возлюбленная?
- Она была против всего. Мне нужна была ее помощь, а она отказала мне. Мы с моим богом… мы придумали план. Чтобы Альза перестал верить в чудеса. Это должно было выглядеть как цепь случайностей, которые заставили бы его прийти в себя и перестать быть таким ребенком. Я хотел показать ему что мир – не место для чудес, что их попросту не бывает, и если ты хочешь чего-то, то должен сделать это сам. Не надеяться на своего бога…
- Ты снова противоречишь себе, - заметил синеглазый. - Разве ты сам не надеялся на своего, что ждал этого от своего друга?
- Я ни на кого не надеялся, именно поэтому хотел все сделать сам! Я нанял бы людей, которые… не важно. Все, что происходило бы с Альзой, даже самого тупого натолкнуло бы на мысль о том, что чудеса невозможны – или, по крайней мере, отвлекло бы. Сам знаешь, тот, кто думает о смерти – привлекает смерть. Но мне ничего не пришлось делать – судьба, которая бог над богами, решила помочь мне. Сначала кто-то поджег лавку Альзы, и та сгорела дотла вместе со всем, что в ней было. Он огорчился, потому что не успел раздать всех кукол… Тиаммина сказала мне, она не оставляла его, как я не требовал этого, и металась между нами, передавая слова одного другому. А я избегал встреч, как только мог. Сначала с ним, а потом и с ней. Я любил обоих, но у меня не было выбора.
- Ты стал бояться за себя…
- Заткнись, палач! Я должен рассказать! – неулыбчивый остановился посреди улицы, сжав кулаки. – Мать Альзы заболела и ослепла. Нашелся магик, который провел обряд «разделения зрения» - Альза стал видеть в два раза хуже, зато его мать снова могла видеть после обряда. Стоило это бешеных денег... Потом иссяк фамильный золотой рудник семьи, и пришлось бросить разработки. Фундамент дома Альзы начал проседать без видимой причины, и нечего нельзя было сделать. К моему другу явилась какая-то девица с поддельным брачным контрактом и потребовала выплатить ей большую сумму, как брошенной жене... В доме Альзы обнаружилась невесть кем и когда подброшенная вещь, украденная из казны города. И хотя удалось доказать и то, что брачный контакт поддельный и то, что никто из семьи той вещи не крал, но честное имя их после всего этого перестало существовать. И состояние тоже. И ничьи боги тут не помогли.
- А ты? Тебе не хотелось что-то сделать для своего друга?
- Достаточно было и того что я не мешал Тиаммине. Она дни и ночи торчала в доме Альзы и все реже приходила ко мне. Он так и не приспособился к тому, что плохо видит... Кажется, тот магик все-таки что-то напутал, потому что мать его видела куда лучше, чем он.
- Да ты завидовал, - разочарованно заметил палач.
- Чему там было завидовать? - не понял неулыбчивый.
- Всему. Тому, что они были вместе, а ты один.
- У меня был мой бог... И Тиаммина. Но я не хотел лишиться друга. Однажды она пришла ко мне под самый вечер. Это был последний день осени. «Альза очень хочет, чтобы ты пришел», - сказала она. «Завтра, - пообещал я, - все завтра, когда он будет в безопасности!» Она не отступилась - вернулась к Альзе, чтобы привести его ко мне.
Неулыбчивый замолчал надолго.
- Я потом узнал, что эти пятеро ждали там совсем других людей и им не нужны был свидетели. Наверное, Тиаммина хотела срезать путь... так они оказались в подворотне, где таились убийцы. Позже я нашел и покарал их.
- Сначала ты убил своего друга и девушку, - сказал палач. - А потом их убийц. Это уже не интересно, потому что предсказуемо.
- Предсказуемо? А финал ты тоже можешь предсказать?
- Могу, но лучше, если ты расскажешь сам. Как ты стал тем, кем стал? Того что ты уже сделал, хватило, или пришлось делать что-то еще?
- Нет, не пришлось. В человеке есть частица бога. Если убить ее – то твой бог умрет. А если убить в себе человека, то ты умрешь как человек. Но частица бога останется и не даст тебе умереть полностью. Понимаешь? Убивая человека, становишься богом. А убив Альзу и Тиаммину, я убил в себе человека.
Палач отступил.
- Я понял, - сказал он, - чего же ты хочешь?
- Того же что и все. Чтобы мне уже не было так тяжело. После того, как все расскажешь палачу обязательно должно стать легче! - неулыбчивый комкал одежду на груди, словно ему тяжело было дышать. - Но почему нет? Почему?
- Может потому что ты больше не человек, - пожал плечами палач. - Я не могу тебе помочь. Иди своей дорогой, а я пойду своей.
Неулыбчивый бог опустил руки.
- А тебе не нужен бог? - спросил он. – Ведь у тебя до сих пор нет… Я мог бы стать хорошим богом для палача
- Мне не нужен такой бог. Мне вообще никакой не нужен, поэтому я до сих пор не создал его для себя. А ты не был бы добрым богом.
- А разве ты добр, палач?
- Я и не говорил, что я добр. Это ты сказал, что можешь стать хорошим, но добрым быть не обещал.
- Сдалась вам всем эта доброта... Знаешь, я понял, зачем мы нашим богам… Даже богу нужно хоть иногда поговорить с человеком. И ты ошибся. Смерть – вовсе не главная причина, по которой теряешь друзей.
Не утруждая себя прощаниями, он повернулся и просто растворился в сумерках почти уже начавшейся ночи.
Палач проводил его взглядом и продолжил свой путь. Теперь ему редко приходилось казнить и не потому что городской суд выносил мягкие приговоры. Просто люди все чаще заводили себе жестоких богов, судивших их строже любого суда, и карали они тоже сами себя. Но никогда раньше у палача не было так много работы, как у слушателя. Впрочем, он не был против; людям, как и богам, нужно иногда поговорить с человеком.