1.

Стучали долго и с большим искусством. То есть тот, с другой стороны двери, имел в этом деле немалый опыт, если вы понимаете, о чем я. Пришлось открыть, так как он все равно бы не ушел.
Это был Звездопад. Я узнал его, как узнают все... И у меня от этого «избранника» спину мурашками так и обсыпало.
- Войду? - спросил он.
- Входи, - распахнул дверь пошире - хотел бы посмотреть на того, кто захлопнет ее перед носом Спасителя, он же Смутитель, Искуситель и так далее.
Говорят, Звездопад всякий раз без подсказки находит нужную комнату, ту самую, куда хозяин дома сам хотел бы его пригласить... Куда не боялся бы его пригласить. Точно, он прошел прямиком в гостиную, словно уже бывал тут и знал куда идти. Почему я мысленно выбрал для него гостиную? Не на кухню же его тащить, там Иинка.
Звездопад уселся в кресло, которое я терпеть не могу. На птицу похож, черный весь, с сединой в волосах и серыми глазами - как сталь самого дорогого ножа.
- Отлучусь, - бесцеремонно бросил я и убрался на кухню.
Иинка готовила. Руки мяли тесто, передник весь в муке, даже на волосах мука. Мне на миг почудилось, что седина, и стало страшно. Но старости нет и не будет, пока не закончится этот Век.
- Кого там ветер принес? - спросила жена, не поворачиваясь ко мне. Голос, такой же молодой и звонкий, как двадцать лет назад.
- Да Звездопада, - признался я, немного робея перед своей половинкой, которая бывала всякой, и нежной, и грозной, но ни разу не дала повода себя не уважать. – Нашел время…
- Да ладно тебе. Поест, поспит и дальше пойдет, - резонно заметила Иинка, продолжая мять тесто. Стол ходил ходуном и поскрипывал. Кажется, пора поправить ножки, а то совсем расшатались.
Хвостатка, наглая тварь, с громким «вям!» вбежала на кухню. Гуляет, где хочет и сколько хочет, правда если и рожает после своих похождений, то не в доме. Знает, мелкая пакость, что найду и отнесу ее мелких магам на опыты, один раз сделал так и ей хватило запомнить и научиться. Но ветки и всякий сор в дом тащит, даже зная - никто не разрешит ей строить тут гнездо.
Иинка оторвала кусочек теста и кинула тварюке, которая тесто обожает. А я бы на месте жены взял ее за шкирку и выкинул на улицу. Но хвостатка принадлежит жене и точка.
Зато наш дворовый шуббик, мой. Хочу - держу на цепочке, хочу - отпускаю. Но он бестолочь-бестолочью. Должен воров отпугивать - ага, сейчас. В прошлом году я вышел вечерком на крыльцо, воздухом подышать перед сном и застал картину – шуббик дрыхнет у своего столба, а два каких-то мерзостника воруют мою корнеплодку. Хорошо свисток-оглушитель всегда в кармане, свистом тех двоих так и положило на травку. И шуббик сбегал в сторожку к стражникам с запиской - хоть какая-то польза от дармоеда.
- Сейчас вынесу гостю булочек.
- С травой меа? - пошутил я.
Иинка хмыкнула:
- Зачем? Хочешь, чтобы он забыл дорогу в наш дом? А если он уйти забудет?
Тут она права. С травкой меа никогда не знаешь, как пойдет. Тот, кто ее попробовал, обязательно что-нибудь да забудет. Не обязательно важное...
- Не оставляй его одного надолго, - Иинка наклонилась и погладила замолчавшую хвостатку. Та потерлась о ладонь жены боком с короткой колючей шерстью. Нет, шуббика гладить куда приятнее, он мягкий.
- Звездопад не вор, - заметил я, хотя был с ней согласен.
- Не вор, и обижать его невниманием не стоит. Кто знает, чем это закончится?
Я вернулся в гостиную. Гость сидел в кресле нога на ногу, словно я никуда не уходил и мы минуту назад мирно беседовали и замолчали на миг.
- Сейчас будет чай. И булочки.
Он кивнул. Во дворе зазвенел цепью и завыл шуббик. Пришлось подойти, отворив раму крикнуть ему «Айе!» - чтобы замолк. Почти ночь на дворе и соседям не объяснишь, что это он невоспитанный, а не я не сумел воспитать. Потом закрыл окно и сел за стол.
Надо было начать развлекать гостя разговором, но я не знал, о чем с ним говорить и все время смотрел на руки Звездопада. Как у любого человека. Красивые сильные пальцы, длинная узкая кисть, правильные прямые ногти... Похожи на руки музыканта. Точно.
- Ты случайно ни играешь на кинтаре? – зачем-то спросил я.
- Играю, - вроде бы удивленно ответил он. - А у тебя есть кинтара?
Может лишь послышалось, но в этих словах была насмешка, показавшаяся мне почему-то особенно обидной. Я поднялся, вышел в коридор, нырнул в комнату под лестницей, открыл кладовку, куда ставил всякий хлам, достал инструмент. Вернулся в комнату и сунул ему, злорадно отметив, что на миг лицо Звездопада все-таки отразило удивление и растерянность.
Так-то, мы тоже смущать умеем.
- Благодарю, - «Спаситель» коснулся струн, погладил корпус, немного наклонил гриф и струны провисли. Проверил что-то и вернул гриф в нормальное положение. – Пожалуй, пойдет.
И заиграл, хотя никто его об этом не просил. Да еще и запел.
- Хэй, дорога, прощай дорога.
Много боли и мало света.
Слишком вольно трактуем бога,
Он, конечно, простит нам это,

Тот, велевший любить другого…
Мы послушны, и всех любили,
Ведь «любовь» это просто слово...
Жаль, что бога уже убили.

Ненарочно, без злобы тайной
Может, так заигрались дети…
Но была эта смерть случайной,
Лишь одной из многих на свете.

Небеса опустели где-то,
И, наверное, ждут иного.
От заката и до рассвета
Мы все те же, и «смерть» - лишь слово.

А легенды смешная небыль
Лишь наивных самых обманет:
«Бог не может быть лишь на небе» -
Кто в подобное верить станет?

Человек не удержит бога,
Не запрёт в себе, не стреножит…
Хэй, дорога, привет, дорога,
Ты спасенье мое, быть может.
Закончив, посмотрел на меня, словно ждал, что возьму кинтару и тоже сыграю и спою. Еще не хватало.
- О чем это? - спросил я. - Кто убил бога и какого?
- А мне почем знать? - сказал он раздраженно и я напрягся. - Это сочинили много лет назад, до того, как меня выбрали в Звездопады.
С кухни пришла Инка с чаем на всех и булочками. Красавица она у меня все-таки. И умеет красоту показать. Всего-то и сделала - выпустила из прически два локона, один заправила за ухо, а второй оставила свободно висеть. И сразу очень похорошела.
- Пожалуйста. Может, вас еще чем-нибудь угостить?
- Спасибо, так хорошо, - улыбнулся он, и у меня отлегло от сердца.
Иинка задержалась в гостиной лишь на минутку. Вместе с ней вошла и хвостатка. Длинная морда тотчас повернулась в сторону гостя. Нос дернулся, нюхая воздух и, наверное, поймал интересный аромат. Когда жена вернулась на кухню, тварь не последовала за ней. Вместо этого подошла к Звездопаду. Он протянул руку, но хвостатка не стала тереться об нее, а запрыгнула к нему на колени. Сцена интересная, но в этот миг шуббик опять завыл.
- Извините, - я встал и зачем-то поклонился, хотя делать этого не собирался и мысли были – а не пора ли постричь шуббика? Голый он становится покладистей.
Снаружи почти ночь. Звезд на небе бессчетно и так блестят, словно стараются обратить на себя побольше внимания. Но у звезд же нет душ. Даже у животных их нет, у всех шуббиков и хвостаток, рогачей, скакунов, летунчиков... Или согласно той глупой легенде – душа у них одна на всех.
Есть душа или нет, пора дать ему урок.
При моем появлении шуббик снова завыл и рванулся с цепи так, что зашатался цепной столб.
- Тихо, - я подошел и схватил его за загривок, там, где шерсть гуще всего, для защиты нежного места, схватил и потянул на себя. Шуббик предпочел встать на задние лапы, а не терпеть боль, не такую уж и сильную, я думаю, но мой вообще не любит боли. Я не стал его мучить и отпустил, повторив: - тихо. Понял?
Он понял, отошел, гремя цепью, к столбу, и лег. В открытых глазах отражались звезды, целая прорва звезд. Словно в нем существовало какое-то еще, иное небо, личное небо шуббика, и из глаз существа без души оно смотрело наружу. Тьфу, ну и мысли. Встреча со Звездопадом разбередила во мне прежнюю страсть – любовь к рассуждениям.
Вернулся в дом. Гость уже не сидел, он стоял у окна и, наверное, видел происходившее во дворе.
- Зачем ты так? – спросил он. – Зачем жестокость?
- Это не жестокость, - возразил я, подивившись, что Звездопаду есть дело до моих отношений с шуббиком. – Приходится быть суровым по необходимости.
- А такая необходимость и правда есть?
- Ну, знаешь! – волей неволей ощутил себя задетым, а потому продолжал спорить, - начать с того, что я купил это животное. А его могли бы просто усыпить. Еды даю сколько угодно, не бью, почти…
- Почти? – вот так улыбочка… Гаже некуда. А хвостатка у его ног, трется о них и урчит, урчит… – Ну-ну. Такой интересный вариант трусости.
Я не понял:
- А трусость тут при чем?
- Ну как… Ты причиняешь боль тому, кто тебе ответить не может, потому что тобой же посажен на цепь. «Воспитываешь» с помощью палки, предпочитая этот способ как самый простой. И сам себе говоришь - так правильно, ведь шуббик просто тупое животное. Безнаказанное насилие и самооправдания – образ действия труса.
- К моему несчастью не все животные тупые, - сказал я жестко, кое-как справившись с гневом. – Например, загрызы. На тебя когда-нибудь загрыз кидался? Или стая их. Каждый размером с твою ладонь или даже меньше, а клыки в пасти - как иглы и челюсть не разожмешь, если вцепится. Эти еще их мерзкие хвосты с шипами. И при этом яды на них действуют от силы раза два, а защищать от пакостников городское зерно – именно моя обязанность. Так вот. Загрызы настолько умны, что нечто вроде засады устраивают. И хотя мне страшно, я все равно иду и делаю свое дело. Это трусость?
- Это – нет, - он усмехнулся, но как-то... Словно через силу. – Но, например, выставить меня за дверь ты не можешь. Или принять Спасение или Искушение.
Мурашки по спине уже не стаями, а сплошняком и без перерыва. А если он и правда предложит?..
- Не бойся, - сказал он, - ничего не будет. Но это еще одно доказательство трусости, впрочем, не только твоей. Никто не хочет, чтобы наступил Новый Век, даже если он отменит смерть, как этот – старение.
Конечно, никто. Дураков нет. В каждом новом Веке отменяется какое-то зло. В этом - старость и мы почти не меняемся, не слабеем, хотя и умираем в конце концов. В прошлый Век не было болезней… Никто не примет предложение Звездопада о Спасении своей Души и не согласится на Искушение, исполнение любого своего желания, ведь случись такое – и Век тут же сменится, вместе с ним и вековое Благо. Что займет место нестарения? Никто не может точно сказать и пообещать большее, чем мы имеем сейчас.
Противно было смотреть как хвостатка ластится к «спасителю». Меня она никогда так не привечала, впрочем, у нее и нет причины.
- Страх, - сказал он, - вот что надо бы отменить. А то при таком раскладе мне по земле еще тысячу лет ходить. Или отменить трусость, а страх оставить, но боюсь, это невозможно.
Вот как с ним разговаривать? Все еще хочется выставить из дома, да нельзя. Его вообще нельзя трогать, можно потерять вековое Благо, а поищите ненормального, который согласится снова стареть.
Гость поднялся с каким-то странным видом. Словно уходил побежденным. И мне захотелось его подразнить.
- А ты сам совсем ничего не боишься?
- Боюсь, что никому и никак не нужен, кроме гарантии продолжения Века без старости.
И ушел, не поленившись как следует хлобыстнуть дверью.
На шум из кухни вышла Иинка.
- Все? - спросила она.
- Все.
И надеюсь, его к нам не принесет в ближайшую тысячу лет.

2.

Городская ярмарка – очередной повод позвать к себе Алишку, нашу взрослую дочь. С тех пор, как вышла замуж, она редко у нас появляется, а Иинка скучает, хотя и не жалуется и в гости к дочери не ходит, не желая мешать ей и мужу. Ну да, моя мама нам с женой и дня покоя не давала. Не стареть хорошо, но энергии моей родительницы и со старостью хватило бы на три такие семьи, как наша. По счастью, смерть все-таки никто не отменял и выглядящая чудовищно молодой матушка ушла куда все уходят, когда ее время закончилось.
В этот раз Алишка отговорилась какими-то делами. Ну не секрет, она занята, госпожа судья в магистрате. А еще такая продвинутая и современная… Иинка без подарков не ходит, а дочь терпеть не может все эти баночки с вареньем-соленьем и прочее. Ну и нас заодно с нашими устаревшими понятиями о родительской любви и заботе…
Иина не слишком любит процесс покупок, но красочную суету ярмарок обожает. Ей почти сорок, а она словно дитя.
Что сказать о ярмарках… Много чего. Хорошего или плохого, в зависимости от настроения. Во-первых, конечно, наши стражи молодцы, обеспечивают порядок и мир во время праздника. Во-вторых эти, из соседних городов, ну вообще обнаглели. Тащат к нам завалявшийся товар, зная - на ярмарке спрос будет даже на ерунду. А вот еще карусели – и сегодня на них не зазорно кататься и взрослым.
Иинка и каталась и даже я два раза. Ничего, понравилось. И с карусели, когда ее раскрутил до предела напитанный магией механизм, и мое сиденье, подвешенное на цепочках, взмыло вверх, я заметил неподалеку какой-то особенный ажиотаж, даже для ярмарки ненормальный. Вроде причиной был один человек... Сразу интересно стало.
Когда Иинка накаталась вдоволь, я предложил ей прогуляться в ту сторону. Жена хорошо меня знала и почуяла подвох.
- А что там?
- Не знаю. Как раз узнать хотел, - честно признался я, - видел толпу с карусели.
- Ну, мало ли. Вроде обещали в этом году возродить обычай Жертвы, а на такое народу всегда сбегается.
Я кивнул. Еще бы. Жертва - это не столько магический ритуал, сколько необычное зрелище. Животное - раньше выбирали красивое, да хоть шуббика редкой породы, водили по городу всего в цветах и драпировках, а потом наносили маленькую ранку, чтобы кровь пошла. И еще одну, и так далее. Чем больше пройдет раненая жертва, тем дольше продлится Век.
Но, наверное, Жертва все-таки слухи. Мы же не дикари давным-давно.
Причиной ажиотажа был Звездопад. Этот ненормальный с ненормальным именем (тоже традиция, все «спасители» носят одно и тоже) торговал, вернее пытался. И я не сразу понял, чем.
- Всего за десять монет, господа! Любое желание за десять монет! И за пять спасение вашей души! Любых монет! Я возьму то, что вам не нужно или дам нужное, и вы почувствуете Величайшее Счастье!
Иинка сжала мою руку.
- Он это серьезно?
- Наверняка, - без тени сомнения подтвердил я, - смотри, как старается.
«Спаситель» и правда старался. И люди… Они вроде поддерживали его, выкрикивали свою цену и предложения…
- Восемь монет! И объясни сначала, зачем мне твое Спасение!
- Три за желание! А за пять – два!
- А можно загадать, чтоб моя жена отрастила себе вторую пару рук, а то одной ей не хватает?
Но по большей части это были шуточки. И цена падала, падала…
- Две монеты за спасение и за желание! Любое! Без границ!
Толпа переговаривалась, смеялась, то подступала вплотную, то отступала, но никто ничего не брал.
- В этом есть свой резон, - заметила Иинка, - бесплатное подозрительно, но если за что-то требуют плату, значит, оно стоит того.
- Но тут этот резон не действует, - заметил я. Пойдем еще куда-нибудь?
Не хотелось досматривать до конца. Просто я понимал, у Звездопада ничего не выйдет. Да и он сам понимал.
- Пойдем, - сказала Иинка.
До вечера еще было далеко, а мы хотели поучаствовать в торжественном Шествии Шляп по главной улице города и для этого сотворили себе головные уборы – рогатый, с месяцем на одном роге у Иинки, и у меня шапку в виде огромного глаза, за который я надеялся получить Главный Приз. На это я надеялся уже не первый год, да все не выходило, и эта медалька уже стала моим бредом.
Постреляли из крошечных луков, поели сладостей… Вечер подошел незаметно и мы влились в Шествие, надев свои шапки. Летом в таких жарковато, но пришлось потерпеть. Звездопада не видно, ну вот и ладно. И только раз еще я вспомнил о нем, проходя мимо Последней Стены. Когда вера в богов и сами боги перестали быть нужными, все храмы словно в воздухе растворились, оставив от себя по одной стене. Именно в нее, Последнюю, надо кинуть камень, чтобы выбрать нового Звездопада, когда старый исполнит свое назначение. Говорят, один единственный человек чувствует все эти удары. Тогда в нем что-то умирает и он становится Спасителем и Искусителем.
...Шествие двигалось по не совсем обычному маршруту. Потом я начал замечать на мостовой красные капли. Кровь, ага. И ее становилось все больше. На самом крутом повороте мне стало видно начало колонны, а в ней – украшенного лентами скакуна, пятнистого и просто огромного. Устроители отнеслись к делу серьезно. Из-за раненого животного мы и двигались медленно, к тому же шли туда, куда шло оно.
- Жалко, - заметила Иинка. - Он же умрет.
- Зато не от старости.
Она вздохнула, не отвечая. У моей жены мягкое сердце. Она не избавляется от постаревших животных и до последнего ухаживает за каждой хвостаткой. Жалкое зрелище эти животные под старость лет. Им не достается Благо Века, никогда. А в древних книгах вообще написано, что раньше те же шуббики жили лет по двадцать, сейчас же их на пять едва хватает. Но дикие, неприрученные, вроде и теперь дольше не стареют. Можно подумать, их срок жизни от нас, людей, как-то зависит…
Толпа встала, но не надолго. Через какое-то время мы двинулись и пошли довольно быстро, а потом мне пришлось ступать по широкой алой полосе, уже почти затоптанной множеством ног. Наверно упавшего скакуна оттащили на обочину. Ну и правильно, незачем телу лежать под ногами праздничной толпы. Но я все-таки попробовал найти его взглядом. Удалось на миг увидеть темную кучку и склоненного над ней человека. Кажется, это снова был «спаситель». И уж не знаю, что он делал там, где ничего уже нельзя изменить.
А шапочный приз получил убор, составленный из пальцев руки, сложенных в не слишком приличный жест. Надо будет сделать себе похожую на будущий год.

3.

Через полгода до нас дошла столичная мода.
Иинка прибежала домой раскрасневшаяся не только от мороза, но и от волнения и протянула мне листок из тех, какие владельцы мелких лавок раздают всем на улице, приглашая прохожих посетить свой «великолепный магазин».
- Смотри!
Я посмотрел. Объявление побуждало: «Вступай в городское общество заботы о животных! Для вступивших сейчас - скидки на мясо, шерсть и сукно!»
- А сукно-то тут при чем? – иронично спросил я.
- Не знаю. Но может, оно того стоит? Хоть не ради скидки. Говорят, в Столице сейчас все в этих обществах… И говорят, в этом деле участвует Звездопад.
Меня так и тряхнуло.
- Так мы вступаем?
- Если ты так хочешь, - сказал я нехотя.
Никто не пишет правду в размётных листовках. Наш мясник категорически отказался сделать скидку только из-за того, что мы с женой теперь «общественники», да еще предупредил - мясо скоро в цене взлетит.
- Откуда повышение? - подивился я.
- Оттуда, - мясник всегда был веселым, а тут не узнать. Никаких шуточек насчет его жены, которая ко мне якобы интерес проявляет. – В столице мутят и до нас уже докатилось. Мол, нужно милосердно убивать рогаток и прочих, а не как обычно. Так что с мясом будут перебои пока эти твои «общественники», со своими порядками не разберутся.
- А кто их слушать станет? - возмутился я.
- Так Звездопад всем заправляет. Попробуй против слово сказать. От чего тебе отказаться хочется, от мяса или от Блага Века?
Ответа у меня не было.
А цены и правда взлетели почти сразу. Но это бы еще ничего. Мясо и дорогое оставалось мясом, и рогаток продолжали разводить и резать, и грязнулек, и птицу всякую. Но вот когда я привел шуббика своего к забойщику, чтобы животному подарить быструю смерть, тот наотрез отказался делать свою работу. Ему запретили домашних питомцев убивать, если на то нет особой причины. А те, кто все-таки руку поднимал, говорят, сразу Благо теряли. В общем, деньги ему предлагать было бесполезно.
Я как представил себе, что город наполнится всяким старьем дряхлым и содрогнулся. Мерзость.
Злой и вне себя вышел и побрел... Только не домой. Как оказалось, на берег. А там лодки, да. И торговал ими ушлый такой старикан по виду лет сорока, а на деле, небось, все сто, хоть это только по взгляду и видно. И надпись – «Лодка дырявая» и цена.
Любопытство пересилило дурное настроение. Я подошел к старикану и спросил:
- А для чего дырявые лодки-то?
- А куда вы, прошу прощения, ваше животное тащите? – он кивнул на состарившегося буквально за неделю, как и всегда, шуббика.
- Да вот хотел... – я не стал продолжать, но старик понял и так.
- Ну вот. А там вам сказали то, что сказали. И теперь и неизвестно, чего делать. Только посадить в лодку с дыркой… А дырка заткнута глиной и постепенно ее размоет. А река у нас бурная, и унесет вашу зверушку далеко, прежде чем все случится. Так?
- Так, - кивнул я, поняв, и без спора заплатил за лодку.
Шуббик в нее лезть не хотел, и пришлось помучиться. Наконец упихал его и столкнул лодку с песка. Шуббик не умеет плавать и боится воды, но с хвостаткой такой номер не пройдет. Разве что в мешок ее и туда же, в воду? Но это будет прямое убийство, а никто рисковать не захочет. Ну, ничего, все равно ведь придумают.
Жене ничего говорить не стал, а себе сразу же приобрел нового молоденького шуббика. Привык уже как-то. Лет на пять его хватит, точно.
Защитники животных лютовали. Через месяц прямо ко мне во двор явилась «комиссия», проверить, как содержу своих животных. Велели поставить домик для хвостатки, мол, они это любят, и тент для шуббика, чтоб на солнце не сидел, вредно ему. Пришлось выслушать, ведь я сам был членом того общества. А тем, кто не был, приходилось еще хуже, кого-то даже и судить пытались.
Мясо то исчезало, то появлялось и стоило каждый раз по-разному. Столицу лихорадило, общества для животных дрались друг с другом и со всеми остальными – непонятно откуда в них такая прыть взялась. Звездопада задобрить хотели? Так ему ничего не надо. Оттуда приходила куча бумаг, в том числе и «декларация о бережном обращении с животными». Но все-таки мы не Столица и у нас проще. Каждый, так или иначе, занимается свои делом и ухитряется делать его, даже если нельзя. А мир вообще не терпит перемен… И в конце концов дело закончилось бунтом и роспуском всех обществ в пресловутой Столице, и у нас все вошло в свою колею. Впрочем, оно из нее не слишком-то вышло, разве то так, внешне. В самом деле, ну кто станет церемониться с рогаткой перед тем, как ее убить – водить кругами, поить настоем «ласкового сна» и потом сидеть с ней, пока не уснет, и разговаривать? Да никто. Как раньше - оно проще.
И все закончилось так, как и должно было – словно мы все играли в игру, но наигрались. И цены на мясо стали такими же, как прежде.

4.

Но все-таки кое-что изменилось. Но не мы, а наши «мелкие друзья». Они стали… злее и жесточе. Мой новый шуббик однажды кинулся на меня за попытку взять его за холку. Хвостатка жены постоянно таскала еду, все грызла и царапала и притаскивала в дом мертвых грызунчиков. Птицы ломали гнезда и выкидывали свои яйца… Если бы животные вкусили того обращения, которого требовали их «защитники», а потом мы стали бы с ними суровы, у них был бы повод восстать. Но теперь… Я лежал в своей постели и, кажется, умирал. То есть безо всяких «кажется». Загрызы. Если кидаются стаей, то успевай увернуться, а не успел - твои проблемы. Бок и спину они мне порвали в клочья. Новый шуббик отчаянно выл и выматывал те остатки души, которые еще способны были чувствовать что-то, кроме боли. Иинка ходила за мной вот уже четвертые сутки и даже постарела. Я не хотел ей такой судьбы, но ничего поделать не мог, кроме как, наконец, заставить лечь спать. Завтра или даже сегодня я умру. И по-настоящему в этом нет ничего страшного. Иинка сможет выйти замуж снова, дочь взрослая. Настолько взрослая, что ни разу не появилась у моего «ложа страдания», да. Но у меня остался незаконченный разговор со Звездопадом. Да еще почему-то в бреду то и дело видел, как сажаю шуббика с лодку. Уж не знаю, как одно связано с другим. Интересно, «спасителя» и правда можно позвать? Я попробовал и тут же увидел его рядом. Страшного, черного. Нет, я не трус. Но есть вещи, которые страшат всех. - Чего ты хочешь? – спросил он. И тут я понял, что сил шевелить губами у меня не осталось. - Не говори, думай, - гость постучал пальцем по виску, - я услышу. «Что ты говорил насчет трусости?» Звездопад иронически усмехнулся. - А разве ты позвал меня не для того, чтобы Искуситься, использовать желание и избежать смерти? «Еще не хватало. Сдохну - так сдохну...» - Сдох тот скакун, принесенный в жертву, а ты умрешь как человек. В своей постели и никто тебя не заставит идти на подламывающихся ногах. «Ты вообще о чем?» - О жестокости. Думаю, никто и никогда не отменит вам смерти или страха. Только угроза, только ужас могут заставить вас быть хоть немного людьми. «Тогда значит и ты жесток» - И жесток, и труслив. Я же пришел к тебе. Не хочется снова ощутить на своей шкуре все те удары камней, которыми вы меня «выбрали». Ты хотел продолжить тот разговор? Продолжай и завершай. А потом я попрошу тебя кое о чем. «Мне не нужны ни Спасение, ни Искушение». - Да не стану я ничего тебе предлагать! Ни тебе, ни другим. Не нужен я вам. Но мне нужна свобода от вас, точно так же, как и вам от меня. У тебя есть шанс совершить смелый поступок. Нужно всего лишь бросить в меня чем-нибудь и сказать «уходи». И людям больше не придется выбирать между Спасением и Искушением. Правда, ты потеряешь свое нестарение. Но к чему оно тебе теперь? Я смотрел и видел… он, не собиравшийся умирать, боится моего отказа больше, чем я, уходящий туда, куда все уходят, боюсь смерти, и это показалось забавным. Напоследок. «Боюсь, что не смогу помочь. Просто... Не подниму уже руки и даже пальцем не пошевелю, не то чтобы чем-то кинуть…» - Ерунда. Я дам тебе силу. Свою силу, немного. Он все-таки Искушал меня. Потерять Благо и умереть (второе случилось бы и так), но позволить другим сохранить нестарение навсегда. Ведь больше не будет смены Веков, кроме обычной, по истечении лет. Можно ли от такого отказаться? Ирония – это я всех спасу, а не он. - Давай… – шепнул я, потому что подумать это показалось мало и правда как-то… не слишком-то смело. И почувствовал. Или увидел. Звезды падали. Они всегда падали - в его глазах, только это можно было заметить, если ты сам падал, как звезда, но ведь падать никто не хочет. Совершать последний полет, и знать, что погаснет. Ну, сейчас я знал даже больше. Слишком много. Знал, о ком его мысли и тщания. Тоже мне, Спаситель... Показалось неправильным сделать это лежа и я встал, слишком легко, даже почти не чувствуя боли в спине и боку, хотя повязки сразу намокли от крови. Ноги не дрожали и не подгибались. Хорошо. Взял со столика у кровати первый попавшийся предмет - чашку с остатками воды и бросил в него – вместе со всем, что о нем думал: - Уходи! Вода не разлетелась брызгами, а, кажется, просто испарилась, но чашка ударила гостя в плечо. Звездопад улыбнулся. Искристые огоньки в его глазах продолжали лететь куда-то вниз. - Спасибо, – и исчез. Я услышал, как зазвенела во дворе цепь, и голос Спасителя, и негромкое ворчание, полу-жалобу шуббика. А потом настала тишина. Полная. Пользуясь тем, что силы еще есть, подошел к окну. Там уже ничего не было. То есть совсем ничего, если вы понимаете, о чем я. Не шуббика на цепи, ни облезлого хвостата, кавалера нашей заразы, неизменно торчавшего на заборе, ни галдящих хохлаток, ни просто птиц. А звезды продолжали падать, только теперь я видел это внутри себя. Интересно, там, куда Спаситель увел всех наших животных, совсем нет людей? Впрочем, какая разница? Только любопытно, кому в таком случае он станет предлагать Искушение и Спасение? Звезды перестали падать. Наконец-то. Неприятно, когда в тебе происходит что-то, чего ты не понимаешь и не можешь принять. Ощущаешь себя беспомощным. Мое время кончалось. Я не успел вернуться к постели и сел на пол. Странно. Смерть, если это было она, вовсе не походила на то, что описывают в книгах, и на мои о ней представления. Вместо погружения в темноту я почувствовал себя под палящим безжалостным солнцем, а когда попытался уйти в тень, которую видел перед собой, услышал звон цепи. И все это вместе - жара, невозможность изменить хоть что-нибудь и железный звон показалось мне настолько тоскливым, что захотелось вскинуть голову к безжалостному небу и завыть, жалуясь на такую жестокую и такую короткую жизнь.

Здравствуй. Меня осталось не так yж много, потому я решил поступить как все и написать тебе, своему преемнику, хотя раньше считал это глупостью. Хочется сказать несколько вещей, чтобы предостеречь тебя от моих ошибок, хотя так или иначе ты будешь совершать собственные. A может, дело не в них, а в надежде существовать и за пределами отпущенного мне времени - хоть этими советами и этим письмом.
У людей есть правила, предназначенные для тех, кто попал в тяжкую ситуацию. Я назову правила для таких, как ты и я. Пожалуйста, помни: милосердия не существует, по крайней мере, к таким, как мы с тобой. А мы должны быть милосердными; это значит - понимать и щадить. Всегда. Несмотря на то, что нас с тобой никто не пощадит. Наши создатели… они очень разные и в то же время поступают похоже. Творят нас своей верой и делают это хорошо. Не зная, что мы существуем, пользуются нами. Не надо сердиться! Хотя и ты и я имеем на это право. И в то ж время y нас его нет, потому что творцы его не дали. Люди создают нас, придумывая подходящий образ, заполняют его своей верой... так набивают карман сытыми и легкими в переноске орехами перед дорогой, когда не уверены, что смогут найти другую еду. Или просто так спокойнее... Но путник рано или поздно съедает свои орехи. То же и с нами, просто нас на дольше хватает. Никто не обязан обращаться милосердно с тем, что предназначено на съедение, а наш долг в том, чтобы исполнять предназначенное. И не спорь. Это всегда будет казаться несправедливым. Но справедливости, как и милости, не существует для таких, как мы.
Итак: не надейся. Никто не станет с тобой церемониться, даже если ты напрямую попросишь об этом. Для людей самое важное происходит сейчас, и самое главное чувство - испытываемое в это мгновение. Они и ради друг друга почти никогда не отказываются от своего, исключение – дети…
Иногда, только иногда, хочется быть одним из детей, с кем так носятся и кого так любят. Любовь - это то, чего больше всего не хватает. Нас придумывают вовсе не для того, чтобы любить. Мы вдохновляем, оберегаем, помогаем и выслушиваем. Нужны лишь для этого, но это же дает нам свободу. Нужные лишь иногда, все остальное время мы можем просто быть, и не обязаны смеяться, если людям весело и грустить, когда грустят они. У нас нет обязательства любить их, а у них - нас. Все мы не дети - a взрослые могут обходиться тем, что есть. Даже когда хочется ещё чего-то.
И последнее правило - никогда и ни о чем не просить. Тем более это бесполезно. Люди не слушают даже друг друга, и не слышат того, что не в унисон их сиюминутному чувству или желанию. Ничего не жди, ни от кого и никогда. Мы придуманные, и нам нельзя выдумать себе другое, то, чего нет. И таких, как мы с тобой. Представь, что есть тот, кто хранит и вдохновляет тебя. Хорошо, правда? Представь, что кто-то одинок, как мы. А это очень плохо. Выбор именно таков. Быть как люди. Цепляться за свое «мне хорошо» или «мне плохо», забывать о милосердии, но требовать и просить его для себя. На что-то надеяться. Позволять себе быть детьми и разрешать любить, даже если это против всех и всяческих правил. Или держаться до самого конца.
И когда я буду забыт, потускнею перед новой выдумкой - тобой, возьми и прочти это письмо и будь милосердным ко мне, не осуждай за желание поделиться тем, о чем ты мог бы не узнать еще долго. Нарушая все правила, я прошу тебя не быть человеком, как однажды просили меня. И мне кажется, я им все-таки не был.

Не надо стучать. И звать меня тоже не надо. Мы с тобой в одинаковом положении и ничем друг другу помочь не можем. Даже себе не можем, сам знаешь.
Поговорить хочешь? А смысл? Ты тут, я тоже, тут и останемся, навсегда. Ага, мы вовсе не такого «навсегда» хотели, когда придумали Разделитель. Ну что же делать, если нам всегда всего мало?
При чем тут это? Как не хотелось отвлекаться, но, видимо, придется тебе кое-что объяснить.
Итак. Жили на свете люди, такие, как мы с тобой… Да, начну с самого начала, хотя все это ты знаешь. А спорить бесполезно – кто тут поговорить хотел? Вот теперь и слушай. В конце концов, ты сам видишь все иначе, знаешь иначе и понятия не имеешь, каково оно с моей стороны.
Жили люди, каждый себе на уме и каждый со своими проблемами. И для решения проблем все чаще использовали собственное воображение. Натренировались. Даже тот, у кого от рождения его не было, лет через пять усиленных тренировок – а куда деваться, если проблемы везде и надо с ними что-то делать, а простые решения не помогают? – всё что угодно мог себе представить.
Или почти всё. Главное – кто-то придумал Разделитель, и не просто придумал, а смог его создать. Споры, наверное, и сейчас шли бы – собрал он его из деталей или просто вообразил и вещь появилась?
Вот тогда и настала Золотая Эра. Больше не надо было тратить время на решение проблем. Приходи в ближайшую контору, где стоит арочка Разделителя, пройди под ней, представив свою беду в виде… да в любом – вещи, животного, или хоть дождя с ветром – и она немедленно этим воображенным станет, покинув тебя. Грустишь? Отдели от себя свою грусть, пройдя под аркой - и любуйся на зверя или чудной какой-нибудь предмет, в соседней комнате в стеклянной клетке, материализовавшийся. Его можно сразу же уничтожить, а можно с собой взять и на полку поставить. Подарить или продать…
Богатое воображение и тут нас не подвело, тем более год от года оно все развивалось и развивалось, по необходимости. И скоро… мы стали гордится собой и способом решения проблем. А потом - самими проблемами. Их формой и видом…
Помнишь, я говорил о том, что нам всегда мало? Ну, вот как раз об этом. Возникла мода на проблемы. На причудливые вещи или существа, которыми можно похвалиться. Отделенная от человека беда уже не только не мучила его – она поднимала ему престиж. Представь, идет по улице какой-нибудь, а за ним цепочкой тянутся… пес рогатый, золотая змея в королевской короне и огненная птица с глазами невыносимой синевы. Именно животные стали самыми модными, но, к сожалению, все они довольно скоро исчезали. Ведь все-таки это был способ решить проблемы, а не нянчится с ними вечно.
Кстати, о вечности. Смертность не осталась последней нерешенной задачей. Я свою, например, представил в виде паука, и сам нажал на кнопку «уничтожить», наполняя стеклянную клетку жидким огнем… А бессмертие – ну кто бы мог подумать, что оно тоже может стать бедой?
Да-да, сколько на эту тему написано и прочитано. Мол, вечность - куча свободного времени, которое заполнить нечем, и жизнь превращается в дурную бесконечность одинаковых дней. Оно так. Но если у тебя не только времени полно, но и воображение богатое… Мы сумели найти себе развлечение, да.
Некоторые проблемы, даже решенные с помощью Разделителя, возвращались, некоторые – нет. Смешно – забот стало не хватать на всех. Нечем похвастаться перед другими, ага. Как выйти на улицу без свиты из трех-четырех странных зверей? Нонсенс! Засмеют, слух пустят: «а вот у него нет проблем». Это стало считаться позором, как неприличная болезнь. И кто-то, наверное один из таких «опозоренных» бедолаг, додумался выдумывать беды… А потом пошел в Разделителю и вообразил надуманную заботу в виде зверя…
Так и появились на свет наши с тобой… хозяева, оказавшиеся умнее нас и занявшее наше место в мире. И я не знаю, в чем тут дело и почему эти звери-беды не исчезают, почему они разумны. Как мы. Может дело в том, что о настоящей проблеме думаешь, лишь пока не решил ее, а выдуманная занимает все твое время, все мысли. Она полностью твоя, плод твоего ума, а ум не отключишь и не отделишь от себя даже с помощью Разделителя.
Но я лично думаю, что всё от одиночества. Да вообще всё! И мода на сопровождение зверями-заботами, один другого причудливей, и наше хвастовство друг перед другом, и даже Разделитель, который помогает быстро изменить мнение – свое и чужое - о себе. Вспомни – много ли тебе дела было до других, если только не хотелось похвастаться очередной помещенной в рогато-клыкасто-крылатую форму проблемой? Вот именно. Как и многие, ты полюбил общество своих проблем. Мы так страшно одиноки, что предпочитаем его человеческому; звери - часть нас самих, и с ними легче - ничего объяснять не надо. И в то же время собственного внимания нам мало, нужно еще чье-то…
Теперь мы имеем его в избытке. Хозяева заботятся о нас, не выпуская из квартир-клеток, ага. Бессмертие бессмертием, а умереть от голода и жажды или там самоубиться, все еще возможно, а вместе с автором придуманной беды умрет и сама беда. Зверь, посадивший своего автора в клетку. Просто проблем оказалось в конце концов больше, чем людей, а мы все никак не могли остановиться и придумывали новые и новые. Пока мир не переполнился. Пока мы не оказались пленниками своих выдумок. Все хотят жить…
Так что стучать бесполезно. И ты мне мешаешь. Кто сказал - выхода нет, я? Пока нет, но я его уже почти придумал. Одиночество. Последняя нерешенная проблема. В своей жизни я столько всего вообразил, думаю, сумею представить и нового Зверя. Самого ужасного – такой он и есть – и самого сильного, что тоже правда. Зверя, который станет охотиться на других зверей. И уничтожать их, одного за другим, одного за другим… И в конце концов останется только он, а там… там поглядим. Если наши звери-проблемы не научатся пользоваться Разделителем и решать собственные заботы так же, как это делали мы. Если у меня получится. Если наше, человеческое, одиночество имеет хоть какую-то власть и над нашими творениями. Но иначе не может быть. Наши проблемы должны быть так же одиноки, как и мы сами. Я надеюсь на это. И жалею, что надежда – не проблема и ничего другого представлять я не умею. Наверное, из нее вышел бы красивый зверь.