Добрый день, впервые на вашем форуме. Решил опубликовать первую главу своего произведения неясного пока объема, которое потихонечку решил выносить на суд общественности. Очень жду ваших комментариев и оценок. Если оцените положительно, выложу вторую главу. Спасибо за интерес и прочтение!
Искупление Глава 1. Испытание.
В этой зале Велизирского монастыря всегда было темно и сыро, от темноты не спасали обильно развешанные по стенам закопченные факелы, а от сырости не помогали расстеленные по полу циновки, под которыми при ходьбе похрустывала перепрелая солома, а темными ночами шуршали мыши. Темнота объяснялась довольно просто – ни одна из стен залы не имела окон, а сырость и объяснять не стоило – построенный почти пятьсот лет назад из грубого скального булыжника, монастырь давно продувался всеми ветрами, превращавшимися в извилистых трещинах его стен в холодную льдистую влагу. Эта зала, располагавшаяся над клетями младшей братии и ниже келий старшей, не меняла своего предназначения многие века. Непосвященному, попавшему в монастырь впервые – усталому путнику, прибывшему на богомолье пилигриму или заехавшему к настоятелю вельможе, это предназначение было бы непонятно – большая зала без окон, с одной дверью, без малейшей мебели или предметов обстановки, с голыми стенами. Да и расположение ее казалось странным – на всем ярусе, разделявшем клети и кельи, никаких других комнат не было. Вероятно, именно поэтому случайные гости Велизира даже не обращали внимания на то, что раз в неделю, чаще всего в седьмой день, в эту залу в сопровождении двух послушников заходил человек – чаще всего он был молод, безус, а щеки его нередко были покрыты либо подростковым пушком, либо юношескими угрями, либо и тем, и другим. Сопровождавшие его послушники, облаченные в туго перетянутые крестообразными ремнями серые хламиды, препровождали юношу внутрь залы, через некоторое время покидали ее и зачем-то запирали единственную дверь на солидный засов. Впрочем, если даже кто-то из постояльцев монастыря задал бы этот вопрос настоятелю или одному из монахов, скорее всего бы он услышал, что молодого человека оставляли там дабы прибрать залу.
В тот день, седьмой день первой недели месяца огненной листвы, дверь тайной залы отворилась вновь. На пороге ее стоял очень молодой человек – еще совсем юноша. Лицо его было гладко выбрито, казалось немного нескладным, но в то же время не было лишено определенной привлекательности. Пепельно-русые волосы обрамляли высокий лоб и спускались до мочек ушей, где были небрежно обкромсаны. Глаза – большие, серого цвета, взирали на окружающий мир с некоторой опаской. Черты лица были мелкими, за исключением подбородка – он, словно в противовес остальному лицу, был довольно тяжелым, из-за чего худое лицо юноши смотрелось не таким миниатюрным. Росту в этом человеке было без малого два с половиной аршина – не слишком высок для знатного господина, но все же выше простого люда. Облачением ему служила такая же роба, как у стоявших за его спиной служек, но белого – вернее, грязно-белого цвета, ремни были скреплены наподобие перевязи для меча – один перекинут через плечо, а другой служил поясом. Человек казался взволнованным, напряженным и чем-то обеспокоенным. Правый из послушников, здоровенный детина с рябым лицом и заметными залысинами, без лишних слов отпер тяжелую окованную дверь и первым вошел в залу. Невысокий юноша в белом проследовал за ним, замыкал процессию за ними второй служка, несший два каких-то свертка. Крупный послушник обошел залу по периметру, внимательно оглядывая каждый угол и щель, после чего одобрительно хмыкнул и, задумчиво почесав голову, обратился к человеку в белом, который в нерешительности стоял в центре залы. - Все приготовлено. Ты, стало быть, все еще согласен? Человек в белой рясе неуверенно пожал плечами и ответил: - Думаю, что так. Разве у меня есть какой-то выбор? - Это верно, выбора у тебя особого нет, - вновь неодобрительно хмыкнув, ответил детина, - Эй, Ранк, давай стели, да пойдем отсюда. Не ровен час застанет нас вместе с ним… Юркий служка, названный Ранком, принялся торопливо разворачивать свертки. Первый оказался большой белой циновкой дорогой отделки, второй – связанными в узел четырьмя белыми полотенцами. Циновка была расстелена послушниками на полу ровно посередине темной залы, а каждое из длинных белых полотнищ легло по одному вдоль четырех его сторон. Затем послушники поочередно задули все факелы в зале, кроме одного, и, погрузив комнату в зловещий полумрак, без единого слова вышли из нее, наглухо закрыв дверь. Человек в белом остался один.
Нерешительно опустившись на циновку, юноша на пару мгновений прикрыл глаза, после чего глубоко вздохнул, положил руки на грудь и отчетливо проговорил: - Я здесь и покорен твоей воле. Некоторое время ответом юноше была лишь тишина, и когда он уже отчаялся услышать какой-либо отзыв, гнетущее молчание вдруг сменилось гулким, тяжелым, уходящим вдаль звуком – это доносились слова: - Кто ты и чего ты ищешь? По лицу молодого человека пробежала дрожь, на бледном лбу выступили капли пота, но он, стараясь взять себя в руки, спокойным голосом ответил: - Я меч твой и ищу тех, кого победить. Я щит твой и ищу, кого защитить. Я молот твой и ищу то, что стоит ковать. Я серп твой и ищу, что собрать жатвой. - Зачем ты призвал меня? – с той же интонацией произнес грозный голос. - Я призвал тебя, дабы принести свои обеты. - И пусть свидетелем им буду лишь я и ночная тьма. Эти слова означали, что последний факел предстояло потушить. Промедлив от волнения на несколько мгновений, юноша в белой рясе наконец погрузил залу в абсолютный мрак. Густая, черная темнота, поглотила в себе всё, и теперь лишь слух мог служить юноше. Оставшись во тьме, он преклонил колени и особым образом расположил руки: правая лежала на углу белой циновки, а левая была вознесена вверх, пальцы ее образовывали замысловатый жест. Знак, сложенный юношей, выглядел так: безымянный палец лежал поверх мизинца, а тот был соединен с большим пальцем, указательный и средний были вместе подняты вверх и наполовину согнуты.
- Я воздымаю к небесам левую длань: долг мой важнее моих желаний, и они подчинены сердцу, превыше этого – лишь дух и рассудок, преклоненные в вере и смирении. Персты мои – сердце, дух, рассудок, долг, желание. И лишь в этом порядке проистекать отныне будет жизнь моя. - Да будет так. Пусть прозвучат слова обета, - провозгласил таинственный голос. Юноша сложил обе руки на груди, крепко зажмурился (хотя нужды в том не было, кромешная тьма уже полностью лишила его возможности что-либо видеть), трижды глубоко вздохнул, и начал громко, стараясь не сбиваться, произносить слова клятвы: - Я – раб Волантира и повелений его. Я – слуга иерархов его и служителей. Я – брат монахов его и жрецов. Я – отец верующих в него и молящихся ему. - И принят первый обет. Молодой человек поклонился, коснувшись лбом белой циновки, поднял первое полотенце и повязал его вокруг пояса, свесив концы получившегося узла с правой стороны. - Я клянусь нести свет истинной веры. Я клянусь служить истинной вере. Я клянусь защищать истинную веру. Я клянусь не искажать истинную веру. Я клянусь не отрекаться от истинной веры. Я клянусь отдать за истинную веру свою жизнь. - И принят второй обет, - все так же бесстрастно, без тени эмоций, провозгласил громогласный голос. Юноша вновь обвязался белым полотенцем, на сей раз он повесил его на правое плечо, оставив один конец свисать за спину. Зазвучали слова третьего обета: - Сей путь избирается мною навечно. Я не буду знать покоя, не буду знать роскоши, не буду знать удовольствия, не буду знать наслаждения. Я клянусь защищать слабых. Я клянусь излечивать больных. Я клянусь утешать несчастных. Я клянусь пригревать страждущих. Я клянусь прощать раскаявшихся. Я клянусь судить виновных и не осуждать невинных. Я клянусь учиться и учить. Я клянусь спасать погибающих. Я клянусь… - Почему ты замолчал? – в тот же миг грозно вопросил голос, словно ждавший этой заминки. Юношу бросило в холодный пот, но он справился с тревогой и волнением, сказав как можно громче и уверенней: - Я клянусь хоронить мертвых. - И принят третий обет, - прокатилось гулким эхом по стенам залы, - Четвертый обет последует лишь после того, как я испрошу с тебя. Испытуемый, повязав на левое плечо такой же белый шарф, как на правое, инстинктивно кивнул, но осознав, что находится в полной темноте, неуверенно ответил: - Я готов к испытанию. Грозный голос стал звучать как будто тише, но юноша в белом по-прежнему слышал все отчетливо: - Четвертый обет – обет таинств, его не приносят монахи и жрецы, его не знают послушники и храмовые сестры. Четвертый обет произносит лишь служитель, посвятивший своему обучению пять долгих лет. Можешь ли ты сказать о себе такое? - С возраста семнадцати лет ношу я серое, и в белое был облачен в двадцать два. - Служитель Волантира отрекается от прошлой жизни, сохраняя для вечности новое имя, иное от данного им матерью и отцом. Каково земное имя твое? Юноша помедлил, но ответил почти сразу же: - Родители нарекли меня Энкор. - Отныне это имя лишь для смертных. В глазах Волантира больше нет последователя Энкора. Имя тебе – Вергентир. - Означающее «Жертва во имя бога», - ответил назвавшийся Энкором. - Истинно так. Слушай же теперь вопрошение мое, Вергентир. Сколько лет потребно жить человеку? В каком возрасте пристойно умирать? Энкор, только что ставший Вергентиром, пришел от вопроса в недоумение. Наставник не сообщал ему, что в зале испытания ему предстоит отвечать на какие-либо вопросы, задаваемые столь грозным, проходящим в самое сердце голосом, который, казалось, струился из самих стен. Будто сам монастырь Велизир говорил с ним своим грозным, гулким, чуть хриплым от промозглой сырости и морских ветров баритоном. Энкор не рискнул предположить, что Голос принадлежал Самому - тому, кто внушает страх и смятение каждому, познавшему святую веру, и если это было так, то все казалось лишь ужаснее.
«Нужно лишь понять, что он хочет услышать в ответ. Вопрос с подходящим ответом, скорее всего, никак не связан, нужно лишь процитировать Догматы, Предание или Свитки, которые я должен помнить наизусть и уметь их толковать. Нужно вспомнить» - усердно размышлял Энкор, перебирая в уме подходящие варианты ответа.
Волантирианство было верой книжников и мудрецов, труды служителей этой религии насчитывали десятки тысяч томов. Но для основ понимания веры прочесть нужно было лишь малую толику: четыре Догмата, каждый из которых содержал в конце служительский обет (кроме четвертого обета, передаваемого из уст в уста); не слишком долгое Предание, кратко объяснявшее святую историю и связь веры с миром; а также двенадцать Свитков: два свитка Законов, два свитка Наставлений, два свитка Правил, три свитка Благодеяний и три свитка Злодеяний. Законы были наиболее важными требованиями Волантира к своим последователям: все двадцать из них должны были исполняться неукоснительно, нарушение хотя бы одного из них было самым тяжким злодеянием, которое для простого последователя требовало публичного покаяния, а для жреца или служителя – вело к лишению сана. Двадцать Наставлений были уже не столь строгими и касались мирян – они предписывали как вести себя последователю Волантира в будничной жизни. Двадцать Правил предназначались храмовникам: монахам, жрецам, служителям и иерархам. Они касались особых предписаний для тех, кто посвятил Волантиру свою жизнь. Наконец, тридцать Благодеяний и тридцать Злодеяний говорили сами за себя – они трактовали тот или иной поступок как угодный или противный Волантиру.
Время, отведенное таинственным Голосом для ответа на вопрос, истекало. Энкор снова повторил вопрос про себя: «Сколько лет потребно жить человеку? В каком возрасте пристойно умирать?». Понимая, что вечно ждать его ответа Голос не будет, молодой человек решил прервать давящее на уши звенящее молчание, обуреваемый сомнениями в правильности своего ответа: - Человек совершает Признание и произносит мирской обет «Я верую в Волантира и не верую более ни во что» в возрасте десяти лет. Ранее умирать непотребно. Человек лишается возможности избрать жизнь во имя веры и вступить на путь служения Волантиру в пятьдесят. Он может умирать после этого, ведь более ничего не совершит во имя Волантира. Отвечаю же: не менее десяти лет отведено прожить человеку, а потребно умереть ему после пятидесяти. - Истинно так: не волен человек распоряжаться своей жизнью, пока не достигнет возраста первого обета, и волен он со своей жизнью поступать, как пожелает, перейдя возраст духовного обета. Слушай же теперь второй вопрос, - без каких-либо намеков на одобрение в тоне произнес Голос, - более угоден Волантиру плохой верующий, либо хороший язычник? Здесь ответа долго ждать не пришлось, Энкор произнес нужные слова почти сразу, как смолкло гулкое эхо вопрошавшего: - Хороший язычник остается язычником, и для Волантира стоит ниже худшего из верующих в него. Язычник не возродится в новой жизни, а все благодеяния язычника в глазах Волантира являются злодеяниями. - Потребен ли в таком случае брак последователя истинной веры и язычника? - Потребен, если дети будут взращены в вере Волантира, в противном случае – нет, - без тени сомнения ответил молодой служитель. - Следует ли оказывать помощь, давать кров и приют язычникам, нуждающимся в том? - Нет… - Энкор немного осекся, но собрался и продолжил, - Не следует. Не заслуживают погребения и мертвые язычники. Последняя фраза заинтересовала Голос (впрочем, это было понятно не по его интонации – сказано это было по-прежнему без всяких оттенков, а по тому, что он счел нужным продолжить разговор, не задав нового вопроса), и он спросил Энкора: - Если в пути своем ты видишь непогребенное тело, не ведая, кому при жизни принадлежало оно, как ты поступишь с ним? - Лучше похоронить язычника, чем не похоронить истинно верующего; долг служителя – предать тело земле. - Что ж, Вергентир, наставник твой достойно обучил тебя, и я допускаю тебя к четвертому обету, обету таинств. Этого обета не знает три четверти верующих в Волантира, и приносится он в абсолютной тайне. Лишь после произнесения этого обета будешь повязан ты четырьмя перевязями и облачишься в белые одежды. Лишь этот обет вознесет тебя в служители и отделит тебя от прочих последователей пути истины. Этот обет является пятым Догматом и передается лишь из уст в уста, нигде не записываемый. Я хочу услышать его от тебя.
Энкор собрался с силами, впервые за все время своего «допроса» поднялся с колен, сложил обе ладони в «длань Волантира», развел руки широко в стороны – и распахнул глаза. Последний обет должен был определить стезю будущего служения, коих было три: храмовая, книжная и воинская. С присущим волантирианству символизмом, каждая стезя имела свой атрибут: посох, перо и меч. Служители Меча единственные из всех последователей Волантира имели право нарушать Первый закон, то есть убивать последователей истинной веры – в случае их преступлений. Клятва Меча была особой частью четвертого завета, которую чаще всего не произносили те, кто избирал посох – путь храмового служения или перо – путь книг и наук. Эту клятву наставники преподавали лишь тем служителям, кто действительно мог бы стать воином ради веры в Волантира – физически крепкому, морально твердому, искренне верующему, умеющему обращаться с оружием. Мечу посвящал свое служение один служитель из десяти, чаще всего бывший витязь или отпрыск знатного рода, от безысходности или из-за искреннего фанатизма подавшийся в служители Волантира. Меченосцы – так именовали они друг друга – составляли стражу монастырей, посвящая почти все свои дни воинским занятиям и молитве – вернее, это им предписывали делать наставления и правила. На деле многие «святые воины» ничем не отличались от обыкновенных витязей мелкого пошиба, предаваясь охоте, развлечениям, пьянству, а нередко и разврату, но потребность монастырских иерархов в надежной защите была столь велика, что на постоянные нарушения обетов служителям Меча почти не пеняли. Да и попадались среди них все же искренне служащие Волантиру воины, сохранявшие у иерархов – тоже далеко не безгрешных – веру в это духовное сословие.
Энкор не был физически немощен, умел кое-как держать меч и немного стрелял из лука, был в состоянии держаться в седле и даже добывал пропитание для своего наставника охотой, когда они жили вдали от монастыря, но путь Меча его не прельщал. Энкор решил стать самым простым – а значит, самым нужным, служителем Волантира. Слова его клятвы уже звучали в этой пустой мрачной зале. Молодой, звонкий, еще чуть ломающийся, голос Энкора, гулко прогремел по зале, разбиваясь о щербатые стены и отрывистым эхом отражаясь в темноте: - Четвертый обет есть обет таинств. Три обета есть слова, четвертый обет есть дело. Не произнесет его мирянин и служка, паломник и послушник, монах и монахиня, храмовник и жрец. Служитель произнесет его и произнесет один раз. Волантир – непобедим, несокрушим и бессмертен. На небесах нет Тьмы. Но Тьма преобладает в мире под небесами. Мы избраны, дабы разрушать Тьму. Служитель – воин Волантира, ведущий на воинство Тьмы его бесчисленную рать – людей, верных истинному учению. Служитель сам избирает оружие – посох, перо, или меч, но каждым оружием клянется он разить беспощадно. Четвертый обет лишает защиты Первого закона тех, кто встанет у истинной веры на пути. Оружием да будет посох мне, ибо в вере и просвещении вижу путь я. После произнесения этих слов неожиданно вспыхнул свет: ослепший на некоторое время Энкор крепко зажмурил глаза, и прежде чем он сумел открыть их, услышал вновь грозные слова Голоса: - Ты ослеплен светом Истины, не открывай глаз своих и повяжи последнюю перевязь. Энкор покорно, не открывая глаз, поднялся с колена, поднял последнее полотенце – именуемое «шарфом» или «перевязью» и повязал его вокруг шеи, свесив обрамленные золотистой бахромой концы на грудь. Теперь грязно-белое облачение Вергентира было отмечено всеми четырьмя знаками служительства. Одна белая перевязь служила поясом, две обрамляли плечи, свободно спускаясь на спину, четвертая была повязана на шее. - Сим я нарекаю Вергентира - человека, раньше звавшегося Энкор, служителем единственного, великого, всемогущего и всепобеждающего бога Волантира. Да не прервется служение его до самой его смерти, и да возродится он вновь служителем веры истинной. В руках его посох, указывающий дорогу к свету и прокладывающий путь к истине. С сего момента нарекаю Вергентира служителем, достойным белых одежд. Принимаю четыре его обета истинными. Открой глаза, служитель Вергентир.
Энкор, будто не веря в произошедшее, медленно разлепил веки. Зала, еще недавно окутанная густым черным мраком, не позволяющим видеть даже собственных рук, была ярко освещена пламенем факелов: они все горели, источая с непривычки нестерпимо-яркое багряно-золотистое сияние. Единственная дверь залы была распахнута, а вокруг белой циновки стояли четыре человека в угольно-черных рясах: монахи. Головы всех четверых были скрыты капюшонами, не позволяющими видеть их лиц. Новоиспеченный Вергентир не смог произнести ни слова, да и попросту не успел: в залу вошел, будто плывя – что было неудивительно, учитывая длину и просторность его ризы – Альвантир, Служитель бога, первый иерарх Велизирского монастыря. Энкор, служа в Велизире вот уже шестой год, ни разу не видел первоиерарха, о котором даже самые старшие служители говорили почтительным шепотом, а уж монахи обеих братий – молчали вообще. Узнать предстоятеля монастыря Энкору удалось по богатому облачению и особому убранству риз – к тому же, всех остальных четверых иерархов монастыря бывший воспитанник видел лично, и первоиерарх от них разительно отличался внешне.
Альвантир не производил впечатления живого божества, хотя и выглядел очень почтенно и властно: на нем было огненно-красное, с бордовым отливом, облачение, под которым виднелась кристально-белая служительская ряса, золотые перевязи числом шесть: четыре повязаны так же, как у Энкора, и две свободно свисают с рук, прикрепленные к рукавам верхнего облачения. Внешность же Альвантира была скорее невзрачной: невысокого роста, изборожденный бесчисленными морщинами, с жидкой бородой и плешивой головой, остатки волос на которой были зачесаны за жесткие хрящеватые уши. Желтоватого цвета глаза, типичные для цвирийцев, были подернуты пеленой старческой незрячести, а мудрых стекол первоиерарх, видимо, из-за статуса, не носил. По-настоящему красивым в его облике был разве что нос: точеный, прямой, с резными крыльями. Такой нос выдавал в обладателе простонародной внешности Альвантире бастарда какого-нибудь знаменитого дома.
Энкор со злостью на себя оборвал закрутившийся в голове ход мыслей – кто он такой, всего несколько мгновений назад ставший служителем, чтобы оценивать внешность одного из самых почитаемых отцов святой веры, будь он хоть трижды цвириец или бастард. Многие, даже слишком многие, шли в служители веры, потому что были незаконнорожденным отпрысками вельмож и другие жизненные дороги были перед ними закрыты. - Служитель Вергентир, на колени! – мягким старческим голосом произнес первоиерарх, становясь перед Энкором. Только в тот момент Энкор разглядел, что первоиерарх держит в руке не подобающий ему жезл, увенчанный драгоценным камнем и сделанный из золота, а скромный деревянный посох. Послушно опустившись на колени – в очередной раз за эту долгую ночь, Энкор обратил на невысокого иерарха свой взор. - В присутствии четверых монахов старшей братии, становящихся свидетелями твоего служения перед взором Волантира, я, настоятель обители Велизир, иерарх сорок второго года и служитель шестьдесят седьмого года, рукополагаю Вергинтира служителем первого дня и вручаю избранный им посох в руки его. С этими словами сухие руки Альвантира протянули посох Энкору. - Обопрись же на него и восстань, как восстанут к вере те, для которых ты станешь опорой. Твое служение начинается. - И я тому свидетель, - хором произнесли четверо монахов. На этом таинственная, жутковатая и невероятно долгая церемония инициации служителя Вергентира окончилась. Свет потух, первоиерарх и монахи покинули залу, а Энкору предстояло провести в ней остаток ночи, спя на белой циновке до самого подъема на утреннее жертвоприношение. Белоснежные перевязи были сняты и бережно свернуты, служительский посох лег в изголовье, а грязно-белое облачение, которому уже завтра предстояло смениться ослепительно-белой рясой, послужило одеялом и простыней одновременно. Энкор, возбужденный и растроганный, долго ворочался, прежде чем смог заснуть. До утренней жертвы оставалось всего два часа.
Фалькозавр, Вам удалось меня заинтриговать сюжетом. Ну импонирует мне хорошо прорисованный культ со своими правилами и догматами. Однако над текстом еще работать и работать. Хотя бы потому, что даже просто вчитаться было крайне сложно. С трудом воспринимаются длинные, через чур утяжеленные конструкции. К тому же именно они во многих случаях становятся причиной стилистических ошибок, которыми текст изобилует во всяческих проявлениях. Но с повторениями дело обстоит хуже всего.
Неудачны некоторые композиционные решения. В частности, развернутое отступление о святых писаниях совершенно не нужно в самом начале произведения. Поверьте, читатель просто не запомнит все это с первого раза. Лучше давать информацию по частям, по мере возникновения в ней необходимости. Начало любого произведения должно увлекать, а не запутывать. Потом, когда читатель уже проникнется сюжетом и миром, ему самому захочется узнать больше, и информация, что называется, пойдет "в прок". А вот в начале только напрягает, может вовсе оттолкнуть от текста. Вам прекрасно удалось создать атмосферу - мрачную, мистическую и интригующую, но подробные объяснения не играющих на данный отрезок сюжета деталей ее разрушают.
По логике тоже возникло пара непоняток.
ЦитатаФалькозавр ()
Росту в этом человеке было без малого два с половиной аршина – не слишком высок для знатного господина, но все же выше простого люда.
ЦитатаФалькозавр ()
Правый из послушников, здоровенный детина с рябым лицом и заметными залысинами,
Рябой послушник был благородного происхождения? Я сделала такой вывод, раз рост - показатель знатности.
Ну и на счет возраста Энкора-Вергентира. По описанию - ему лет пятнадцать-шестнадцать. Извините, не верю, что у двадцатидвухлетнего парня не растет борода и ломается голос. Если позднее половое созревание еще одна особенность мира, то вот об этом-то как раз и следовало вскользь упомянуть.
Под спойлером - только ошибки, которые я заметила, хотя корявостей тоже хватает. На будущее, если хотите получить полную вычитку, лучше прикрепляйте файл с текстом в формате .doc.
ЦитатаФалькозавр ()
Темнота объяснялась довольно просто – ни одна из стен залы не имела окон, а сырость и объяснять не стоило – построенный почти пятьсот лет назад из грубого скального булыжника, монастырь давно продувался всеми ветрами, превращавшимися в извилистых трещинах его стен в холодную льдистую влагу.
Однокоренные или повторенные слова в одном предложении - это стилистическая ошибка. Пройдите по ссылке и ознакомьтесь, какими они бывают. http://www.orfo.ru/tutorial/html/Err_Styl.htm
ЦитатаФалькозавр ()
если бы даже кто из постояльцев монастыря задал бы (лишнее) этот вопрос настоятелю или одному из монахов, скорее всего бы он услышал,
частица "бы" при построении страдательного залога употребляется дважды
ЦитатаФалькозавр ()
Лицо его было лишено растительности, казалось немного нескладным, но в то же время не было лишено определенной привлекательности.
ЦитатаФалькозавр ()
Глаза – большие, серого цвета,
здесь тире, а не запятая
ЦитатаФалькозавр ()
Черты лица были мелкими, за исключением подбородка – он, словно в противовес остальному лицу, был довольно тяжелым,
здесь тоже.
ЦитатаФалькозавр ()
ремни были скреплены наподобие перевязи для меча – один ремень был перекинут через плечо, а другой служил поясом.
ЦитатаФалькозавр ()
а каждое из длинных белых полотнищ легло вдоль каждой из четырех его сторон.
ЦитатаФалькозавр ()
задули все факелы в зале (зпт) кроме одного,
ЦитатаФалькозавр ()
Нерешительно опустив колени на циновку,
колени опусти, а сам остался стоять? "опустившись коленями".
ЦитатаФалькозавр ()
уходящим вдаль звуком – это звучали слова:
ЦитатаФалькозавр ()
правая лежала на угле белой циновки,
не было там угля!!! "на углу"
ЦитатаФалькозавр ()
Юноша сложил обе руки у себя на груди,
и никого, у кого еще на груди руки сложить можно, тоже не было.
ЦитатаФалькозавр ()
Избранный (даже по логике это лишнее) мной путь избирается мною навечно.
ЦитатаФалькозавр ()
Грозный голос стал звучать как будто тише, но юноша в белом слышал отчетливо все, что тот говорил:
голос - говорил, ага. Голос не может говорить по определению, может говорить его обладатель. Вам же не придет в голову сказать "зрение смотрело". Здесь то же самое.
ЦитатаФалькозавр ()
все двадцать из них должны были бытьисполняемы (выполняться) неукоснительно, нарушение хотя бы одного из них было
ЦитатаФалькозавр ()
впрочем, это было понятно не по его интонации – Голос говорил без всяких оттенков, а по тому,
ЦитатаФалькозавр ()
служителям, кто действительно мог бы служить воином ради веры в Волантира
кстати, вот такое подробное отступление о воинах тоже не к месту в начале. Потом, когда речь зайдет непосредственно о них, можно дать описание.
ЦитатаФалькозавр ()
Теперь грязно-белое облачение Вергентира было отмечено всеми четырьмя знаками служительства: одна белая перевязь служила поясом, две обрамляли плечи, свободно спускаясь на спину, четвертая была повязана на шее.
И избежать этих ошибок можно всего лишь поставив точку вместо двоеточия.
ЦитатаФалькозавр ()
в залу вошел, будто плывя – что было неудивительно, учитывая длину и просторность его ризы – Альвантир,
ЦитатаФалькозавр ()
Энкор, служа в Велизире вот уже шестой год, ни разу не видел первоиерарха,
А как он тогда узнал, кто это? Нужно отметить что по облачению, к примеру. Ну, или еще как-то. А то вроде телевидения и фотографии в мире нет.
Большое спасибо за ваш комментарий, ошибки поправим, вынесем вам на растерзание вторую главу. Рад, что смог заинтриговать, будем исправляться Что касается "через чур" (как оказалось, вы тоже не безгрешны ) утяжеленных конструкций - да, есть такое, попробуем парцелляцией упрощать предложения. Вы не против, если я вам сообщу, когда улучшу главу, чтобы вы ее снова оценили?
P.S. Пара ошибок, указанных вами, мне известны, но там авторская пунктуация - в том числе там, где вы заметили "лишние" тире. Еще раз спасибо
Добавлено (12 Май 2014, 5:47 PM) ---------------------------------------------
Глава 2. Жертва
Утренняя жертва совершалась в шестой час первого и седьмого дней, как бы окаймляя цикл служения. Энкору пришлось подняться за час до начала этого богослужения и приготовиться: умылся и побрился он прямо в зале испытания, благо отперший его дверь послушник заботливо притащил кадку воды и острую бритву. Освежив лицо и освободив кожу от надоедливой, еще по-юношески мягкой, растительности, «мастер Вергентир», как уважительно именовал его служка, отправился в свою келейку, где с нескрываемым восторгом обнаружил на кровати новое, ослепительно-белое одеяние, заботливо сложенное квадратом.
Процесс облачения занял довольно долгое время, отчасти оттого, что Энкору было непривычно делать это в первый раз. Сменив нижнюю рубаху и исподнее на свежие, новоиспеченный служитель не без труда просунул шею в жесткую горловину тугого подрясника, плотно облегавшего щуплую фигуру Энкора. Подрясник вдобавок еще и полагалось накрепко перевязать веревкой, превратив нижнее облачение в удушливый корсет. Следом за подрясником следовала ряса – белого цвета, с просторным воротом и длиной чуть ниже колен – таким образом, белый подрясник «в пол» как бы выглядел продолжением рясы. Рукава к рясе служителям «моложе» десятого года не полагались, так что в случае Энкора она представляла собой нечто вроде долгополого жилета. Наконец, венчали одеяние четыре перевязи – поясная, две плечевых и шейная, а также белый плащ, носимый лишь во время богослужения, и атрибут служителя – тонкий, но прочный посох из некрашеного дерева. Обувью Энкору – или мастеру Вергентиру – служили простые дешевые сапоги, которые за три золотых в базарный день мог позволить себе любой зажиточный крестьянин. Когда Энкор был готов, коридоры монастыря уже гудели от топота тысяч шагов: вся обитель, кроме отдыхавших после смены стражников, закрывшихся ото всех в библиотеках книжников и почивавших в покое высших иерархов, спешила на утреннее жертвоприношение, которое должно было начать для Велизира вторую неделю месяца огненной листвы. На самом деле и каждая неделя, и каждый день имели свое имя, но происходили эти имена от языческих богов и духов, и вера в Волантира запрещала произносить подобные слова. Отсюда и родился календарь, изобиловавший словами «седьмой день», «третья неделя» и так далее.
Понимая, что он опаздывает, молодой служитель, благодаря своему наставнику знавший как свои пять пальцев все строение старинного монастыря, спустился на два яруса вниз и прошел потайной галереей к самой Храмовой площади, месту монастырских собраний и главных богослужений.
Утренняя жертва производилась поочередно одним из иерархов монастыря, первоиерарх, вообще очень редко появлявшийся перед братией, на ней никогда не присутствовал. Очередность служения иерархов и порядок проведения утренних жертв следовала вантвейскому календарю – наиболее общепринятому в северных королевствах. Каждый месяц состоял из четырех недель по семь дней, тем самым, насчитывая ровно двадцать восемь суток. Шесть первых месяцев составляли Пробуждение, шесть последних – Увядание. Год начинался с месяца белого снега, затем шел месяц лютой стужи, месяц трескучих морозов, месяц бегуших вод, месяц расцветающих трав, месяц теплых ветров, месяц раннего солнца. Этим кончалось Пробуждение и начиналась вторая половина года – Увядание: месяц белых ночей, месяц жаркого полдня, месяц позднего заката, нынешний месяц огненной листвы, месяц холодных ночей и, наконец, месяц промозглых дождей. Религиозные термины «Пробуждение» и «Увядание» не очень приживались у народа: простолюдины по старинке звали первые три месяца зимой, следующие три месяца весной, затем шло лето, а венчала год осень.
Месяц огненной листвы был четвертым месяцем Увядания, следовательно, очередь служить выпадала четвертому иерарху монастыря: достопочтенному Меринтиру, чье имя означало Верный богу. Меринтир был высок, худощав, высокомерен и велеречив – словом, был апофеозом того, что зовется «служитель Пера». По давней служительской моде он брил голову (возможно, скрывал облысение), тщательно расчесывал бороду и усы, а лицо его всегда выражало смесь снисхождения и пренебрежения. Меринтир был самым старым иерархом монастыря, находясь на пятьдесят первом году служения. Поговаривали, что в иерархи в тридцать лет он был произведен из-за каких-то дворцовых интриг, но подтверждения тому ни у кого не было. Среди служителей Меринтир вызывал смесь уважения и страха, а трех других иерархов он просто раздражал, высказывая почтение лишь перед настоятелем монастыря.
Энкор по привычке рванулся занять свое место среди послушников и воспитанников, но вовремя спохватился и чинно прошагал в правую половину чаши, в которой стройными белыми рядами стояли бесчисленные – больше двух сотен в монастыре – служители Волантира разных возрастов, степеней и путей служения. Обособленно стояло замкнутое меньшинство – облаченные в кольчуги и шлемы Меченосцы, которым рясу заменял белый сюртук без герба. Служители Посоха и Пера стояли вместе, и отличить их друг от друга можно было разве что по часто встречавшимся у книжников мудрым стеклам.
Некоторые служители были Энкору хорошо знакомы: сухонький, безбородый, обладающий пронзительными зелеными глазами и крючковатым носом наставник Олпентир (Говорящий с богом), так много лет старавшийся сделать из своего воспитанника достойного служителя; тучный, напоминающий пивную бочку мастер Тираген (Божья сила), монастырский повар, на чьей кухне Энкор еще служкой провел бессчетные часы за чисткой овощей, процеживанием пива и выслушиванием забористых небогоугодных ругательств внешне благостных монахов и служителей. Были здесь и жрецы – редкая в монастырях каста, чаще всего сопроводители паломников. Богомольцы, стоя в левой части Храмовой площади, составляли огромное цветистое море. Жрецы, державшиеся разрозненно, носили три перевязи, а их рясы были серыми, как у послушников. Несколько жрецов, как священнослужителей низшего ранга, конечно, было и при монастыре – ведь по Правилам только жрецы могли приносить Волантиру жертву. Энкор знал только одного жреца – толстого, сонного, с нечесаной бородой. Священного имени ему не полагалось, поэтому его звали по-земному: отец Рулан.
Отец Рулан для Энкора был, пожалуй, самой неприятной персоной во всем монастыре. Не слишком старый – ему было за сорок пять, жрец был ужасно ворчлив и безжалостно наказывал за нарушения дисциплины. Однажды какой-то из приятелей Энкора, мелкий служка лет пятнадцати, сбежал из монастыря на свидание с девчонкой. Как назло, обходным келарем тогда был отец Рулан, и когда толстый жрец не обнаружил в клетях мальчишки, весь монастырь был поднят как по тревоге. Когда же горе-любовник, наконец, вернулся, мстительный жрец нанес ему двадцать ударов вощеным кнутом по спине, после чего несчастный мальчишка чуть не умер. Энкор тогда, конечно, грубо нарушил монастырский устав, попробовав оправдать мальчика, за что отец Рулан последний удар хлыстом направил Энкору в лицо. Этот удар хлыстом раз и навсегда рассек Энкору правую бровь и сорвал огромный лоскут кожи – будучи в молодости конюхом, жрец Рулан обращался с хлыстом мастерски. С тех пор жирный стал одним из главных врагов Энкора.
Теперь Энкор в кои-то веки мог смотреть на толстяка в серой рясе свысока, упиваясь чистой белизной своих одежд, особенно заметной на фоне грязно-серого облачения жреца. Впрочем, долго наслаждаться своим служительским превосходством новоиспеченный Вергентир не сумел – иерарх зычным протяжным голосом возвестил: - Да проведем мы семь дней в покое и благочестии, ради чего жертвуем Волантиру лучшее, что есть у нас. Двое монахов со скрытыми лицами и двое послушников с крестообразными ремнями вывели из ворот с подъемной решеткой здоровенного красавца-быка. Черный, гладкий, откормленный бык, с вырывавшимся из ноздрей паром и роскошными белоснежными рогами, принадлежал к той породе, которая и звалась «храмовыми быками». Именно ему и предстояло стать главным героем предстоящего действа.
С тех пор как первые вантвейские завоеватели насадили в Северных королевствах веру в грозного Волантира, на фермах Оршени, разделенной между тремя так называемыми «бычьими семействами» - Вартинами, Рогальдами и Свержами, выращивались эти – предназначенные не для еды и не для боев – несравненные быки. Поставщиком монастыря Велизир уже много лет являлся Уртин Рогальд, владарь плодородной Нижней Оршени. Невероятно грешный и такой же набожный, владарь Уртин, в молодости прозванный «Быкобором», а в старости «Быкоедом», каждый год отправлял монастырю Велизир сотни быков для ритуальных закланий и десятки особо отборных рогатых красавцев для услады чрев милостивых иерархов. Будучи служкой, Энкор как-то раз перегонял этих быков от поместья владаря до монастырской фермы.
Бык был норовистым и своенравным – несмотря на то, что он был скован очень крепко, а тянули его люди могучего телосложения, он не давался и упирался копытами, постоянно угрожая то лягнуть, то боднуть монахов и послушников. Это немного нарушало благолепие картины, ведь по замыслу животное на божественное заклание должно идти добровольно. Некоторые из не слишком истово верующих паломников даже начали пересмеиваться. Священнодейство рисковало перерасти в балаган, и отец Рулан, ненавидевший ярмарочные представления, решил взять ситуацию в свои руки. - Се есть тварь, покорная Волантиру, и Волантиру нами же возвращаемая в знак преданности, покорности и признания наших злодеяний, - зычно вещал тучный жрец, буквально одной рукой, на глазах у изумленной толпы, таща грозного быка за носовое кольцо, - Та тварь есть лучшее, что можем тебе дать, и от чего добровольно отрекаемся во славу твою. Тварь, похоже, не на шутку разъярилась от столь бесцеремонного обращения с собой, но сделать с этим ничего не могла, - веревки и цепи, державшие быка, находились в руках дюжих монахов, а раздиравшее до крови нежные бычьи ноздри кольцо крепко сидело в огромном кулаке жреца. Рулан продолжал читать молитвы и тащить жертву к алтарю, у которого ждали иерарх и служители – по одному от каждой «касты»: клирик, книжник и Меченосец. Последний явно делал над собой усилие, чтобы не сплюнуть обильно накопившуюся от жевательного чернотрава слюну прямо на священный белый песок приалтарного круга.
Наконец, жрец и монахи дотащили гонористого быка до центра площади, практически воткнув его копытами в белый песок. Ноздри животного кровоточили, глаза от ярости налились кровью, а мощные ноги танцевали так, будто перед служителями и иерархом был не бык, а молодой волатский скакун. От гладкой черной шерсти быка, похожей на бархат, шла испарина, а под шкурой были видны перекатывающиеся мышцы. Зрелище было довольно пугающим. Иерарх Меринтир, стараясь держать себя в руках, чинно прошествовал к вырывающемуся быку и, сложив правую руку в «длань Волантира», а левой рукой не без опаски накрыв бычье темя, излишне поспешно для такого важного иерарха проговорил заклинание: От владыки пришло – и к владыке приди, Будь желанно ему и потребно. Искупи наше зло, веру нашу крепи, будь для душ наших жертвой целебной.
На слове «целебной» бык агрессивно мотнул головой, чуть не задев огненно-красный (да, именно такого цвета была одежда иерарха, что еще сильнее раздражало черного гиганта) рукав облачения иерарха, благо тот вовремя поднял руку. - Заклятье сказано, да свершится жертва! – монотонно проговорил Меринтир, отходя от быка на почтительное расстояние. Рулан, ждавший этого момента, поцеловал взятый им со стола кинжал в золотых ножнах, обнажил его и подошел к быку. Прозвучали слова, которые эта площадь слышала дважды в неделю: - Да свершится жертва! Но свершилось непредвиденное. Обезумевший от боли, крови и ярости бык, похоже, дошел до предела. Вложив всю свою недюжинную силу в один рывок, он с треском разорвал тугие канаты, удерживаемые монахами и послушниками. Оставшиеся после этого две цепи оказались просто ниточками, с мелодичным звоном лопнувшими на глазах ошарашенной площади. В одночасье оказалось, что носовое кольцо, за которое продолжал держать быка жрец, было последним, что отделяло Рулана от обезумевшей скотины.
Толстый живот жреца, обтянутый серой рясой, оказался вспорот, словно винный бурдюк, орошая жертвенный белый песок человеческой кровью и внутренностями. Уже через мгновенье бык яростно топтал дико визжащего отца Рулана своими острыми копытами, бешено тряся рогатой головой и крутя хвостом. Пухлая рука отца Рулана сжимала вырванное с мясом носовое кольцо.
Храмовая площадь ошалела от ужаса – иерарх и три служителя, включая чуть не лишившегося чувств бравого Меченосца по имени Волатентир (дословно – Волат бога), изо всех сил бежали от алтаря к трибуне. Скованные животным страхом, служителя Меча жались к стенам окружавших площадь зданий, не говоря уж о простых паломниках и богомольцах, которые, не разбирая дороги, затаптывая друг друга в жуткой давке, бежали во все стороны. В одно мгновенье чинное богослужение превратилось в кровавую потасовку. Служители сохраняли рассудок, но что они могли поделать – мирные клирики и книгочеи, летописцы и звездочеты – против рассвирепевшего быка, в одночасье превратившего грозного отца Рулана в кровавое месиво. Со стен просвистела пара робких стрел – попытались что-то сделать часовые монастырской стражи, но эти хаотичные выстрелы не принесли никакой пользы: в быка никто от страха не попал.
Меж тем, «жертва», вдоволь отомстив своему обидчику, похоже, жаждала новой крови, и, угрожающе выставив вперед свои огромные рога, храмовый бык помчался в самую гущу толпы. Энкор, закрыв собой бедного наставника Олпентира, приготовился к худшему: не разбирая дороги, огромная черная тварь скакала к толпе людей в белом.
Служителей Волантира ждала бы страшная смерть, если бы не произошло то, что навеки отпечаталось в памяти Энкора: зычно протрубил охотничий рожок. Этот звук неожиданно остановил трагедию самым необыкновенным образом: из окон паломнической гостиницы, выходившей окнами на Храмовую площадь, показались люди с оружием.
На площадь выходило четыре окна, и каждое из них было занято стрелком: трое держали в руках луки, один был вооружен самострелом. Самострельщик был одет лучше других: дорогая шапка с зеленым пером, расшитый кафтан, на груди – толстая золотая цепь. Стрелки из лука были одеты проще, но единообразно: у одного была зеленая шапка, у двух других – жилеты. Зеленой четверке потребовалось всего мгновение, чтобы оценить обстановку и положить кровавой драме конец: три лука и самострел одновременно послали быка туда, куда должен был отправить его незадачливый жрец Рулан. Получив три стрелы в морду (болт самострела вообще пришелся, натурально, в бычий глаз), бык на полном скаку затормозил, нелепо дернулся, будто пытаясь стряхнуть с себя сон, и завалился всей своей огромной тушей на правый бок. - Олухи, сколько вас ждать, недоноски чертовы, шлюхины выродки, охотнички, чтоб вас черти драли! – раздался из толпы скрипучий голос, обладателя которого Энкор хорошо видел, стоя от того буквально в нескольких шагах. Этот господин был действительно богато одет: высокие сапоги с меховой отделкой, тяжелый зеленый плащ с меховой же опушкой, шапка лисьего меха с оторочкой, на поясе в золоченых ножнах – короткая сабля. Грудь украшалась такой же цепью, как у лихого самострельщика, украшенной рубинами и золотыми монетами. Охотничий рожок был выполнен из резной кости и крепился к поясу знатного господина золоченой цепочкой. - Дядюшка, ты поздно протрубил, - весело отозвался из окна арбалетчик в шапке с пером, торжествующе подняв оружие над головой, - Да и самострел на счастье был заряжен, а то б не успели, и пришлось бы слать князю грамоту. Богато одетый господин сплюнул и растер плевок носком дорогого сапога, с отвращением смотря то на землю, то в окно: - Успеешь еще, ублюдок, послать князю грамоту; мне не так уж долго осталось, чтобы ты, поскрёбыш, еще имел наглость желать мне смерти. - Дядюшка, ну брось, это же была шутка, - все так же улыбаясь, крикнул самострельщик, закрывая ставни, - Я парням уже сказал: каждому из них причитается по десять золотых, так что раскошелься. Ставни всех четырех окон синхронно захлопнулись, так что стрелки не успели услышать очередную порцию отборных богохульств, проклятий и скверных слов, произнесенных богобоязненным паломником в зеленом плаще и шапке дорогого меха.
Народ с Храмовой площади поспешно растекался, не до конца оправившись от произошедшего. Монахи и послушники, не удержавшие быка, пытались теперь поднять на носилки ту бесформенную массу, что когда-то звалась отцом Руланом, а Энкор, успокаивая не столько наставника, сколько себя, как и прочие служители, отправился с ним в келью – ни о каком продолжении богослужения после того не могло быть и речи. Старый наставник уже плохо ходил, и Энкор не то поддерживал, не то нес сухого старика на руках. - Мастер Олпентир, вы не испугались? – спросил Энкор наставника, аккуратно поддерживая его под руку. - Энкор, мне восемьдесят девять лет, в то время как наша вера учит, что после пятидесяти человек бесполезен, - своим удивительно молодым для древнего старика голосом ответил наставник, - Если меня что-то и может напугать, то это явно не взбеленившийся бык, пригвоздивший к жертвенному алтарю жирного жреца, которому, признаться, это поделом. Энкор нехотя глянул на приалтарный круг: зрелище и впрямь было отвратительным, похоже, послушникам предстояло приводить в порядок Храмовую площадь не меньше недели. - Честно говоря, не скорблю по отцу Рулану. Этот человек порочил жреческую рясу, - признался молодой служитель, сопровождая наставника вверх по винтовой лестнице. - Да кто по нему скорбит? – снисходительно прокряхтел мастер Олпентир, - Его держали при монастыре только потому, что он не требовал себе кельи и жил в клетях, а вместо уплаты жалования мы его кормили. Теперь второго такого жреца найти будет трудно, ведь жрец Тремин – старший конюх, на нем держится монастырская конюшня, а жрец Эдар – слепой, выживший из ума старик, который со дня на день отойдет в мир иной. В монастырях всегда мало жрецов, но у нас их оказалось в таком недостатке, что никого благочестивей Рулана для совершения жертвоприношений не нашлось. - Значит, предстоит искать нового жреца? – спросил Энкор, помогая мастеру перешагнуть высокий порог. - Выходит что так, Энкор, выходит что так. Ну, да и демоны с ним, с Руланом, расскажи-ка мне лучше, как прошла твоя инициация. Энкор в подробностях изложил Олпентиру прошлую ночь – одновременно пугающую и радостную, сделавшую его тем, кем он мечтал стать с четырнадцати лет. От наивной детской мечты до четырех священных перевязей прошло много лет, круто изменивших жизнь молодого человека, отделив настоящее от его безрадостного прошлого. Энкор был сыном мелкопоместного дворянина, который к моменту его рождения стал еще и безземельным, так что его большая семья перебивалась на жалкие гроши, неизвестно как зарабатываемые отцом.
Энкор был пятым в семье. Их род звался Тренесты, но это никого кроме самого Энкора не интересовало: насчитывая от силы четыре поколения, семейство никогда не выбивалось выше мелкопоместного дворянства. Когда за год до рождения будущего мастера Вергентира местный владарь, Герд Найла, отобрал у отца Энкора за долги его усадьбу, Тренесты стали нищими безземельниками, которых в Северных королевствах почти столько же, сколько крестьян – в сущности, они чаще всего и были крестьянами, только с гербом. Первым у отца Энкора родился сын, чему вся семья была несказанно рада до тех пор, пока мальчик ни в два, ни в три, ни в четыре года не заговорил – будущий наследник рода, Анто, пришел в этот мир глухонемым. Затем родилось три девочки, к счастью, здоровых и красивых, но не имеющих право наследовать в роду: Эста, Ольша и Рона. И вот когда несчастный, начавший к тому моменту горько пить, Йорт Тренест, стал отцом в пятый раз, Волантир, казалось, одарил его: родился бойкий, умный и почти здоровый мальчик, названный – как будущий наследник – дворянским именем Энкор. Увы, нищета омрачала детство мальчика, и в его голову постоянно приходили мечты о справедливости: то под протекающей крышей сарая, где спала его «дворянская» семья, то на городской ярмарке, где его друзья крали еду, то в храме, где полуграмотный, но искренне верящий жрец говорил о справедливости Волантира. Эти мечты заронили в нем твердое желание посвятить себя служению богу. В десять лет он принес свой первый обет и заявил отцу, что собирается жить в монастыре. Для главы семейства это был крах всех надежд на сохранение рода, ведь в случае принятия Энкором духовного сана тот не мог становиться наследником, а шансов у глухонемого и нищего Анто встретить себе невесту почти не было. В итоге, беспробудное пьянство довело Йорта Тренеста до края – он на полном скаку сорвался с горного обрыва, увлекая в пропасть не только свое несчастное тело, но и последнюю надежду своей семьи на выживание – породистого коня Эзола, последнего из родовой конюшни.
Когда Энкор ушел служкой в монастырь, семья еще держалась на плаву, но доедала последние запасы. Анто, даром что ничего не слышал и не говорил, оказался способным плотником и зарабатывал кое-какие гроши. К изумлению округи, в него влюбилась не дурная собой девушка, дочь мельника, и, похоже, Волантир услышал мольбы Йорта Тренеста о продолжении рода – Энкор ничего не слышал о своем семействе уже больше пяти лет, но верил, что у Анто и его жены все-таки родились маленькие Тренесты, сохранившие право на печальный герб: золотистое солнце в красном небе, садящееся за зеленый холм. Две старшие дочери, Эста и Ольша, были выданы замуж за таких же мелкопоместных дворян, только чуть побогаче Тренестов. Какова была судьба младшей дочери, Роны, Энкор не знал, да и не хотел знать. С момента начала его служения Волантиру прошлое, в том числе его семья и близкие, ушли в небытие. Из всех родных он с теплом вспоминал только мать, но и она не занимала его дум ежечасно, лишь иногда приходя в тревожный монастырский сон.
За этими воспоминаниями молодой служитель и не заметил, как они с наставником достигли двери одинокой кельи Олпентира, находившейся в самом конце левого крыла, неподалеку от смотровой башенки. - Мастер Олпентир, - спросил Энкор, укладывая слабосильного наставника на его кровать, уютно накрывая сухого старика пледом из сваленной козьей шерсти, - Могу я задать вам вопрос? - Ты же мой воспитанник, Энкор, добрая треть моей жизни прошла в выслушивании твоих глупых вопросов, - поморщившись, сказал безо всякого зла в голосе Олпентир, - Спрашивай поскорей, да я, пожалуй, посплю, может, помру хоть так, раз уж Волантир не послал мне смерти от бычьих рогов. - Кто был тот господин в дорогой шапке, в зеленом плаще, с толстой цепью? - Тот, кто протрубил в охотничий рог? – открыв один глаз, спросил Олпентир, перевалившись на другой бок. - Да, мастер. - Что за «мастер», ты уже сам мастер, хотя, если ты задаешь такие дурацкие вопросы, то пожалуй до мастера тебе далеко, - все также беззлобно прокряхтел старик, - это господин Езис Сверж. Гнусный тип, имеет небольшую владу южнее монастыря – в Оршени. - Так он один из владарей Оршени? - Их там три, если ты, дурень, не забыл; и с момента гибели молодого Люта Гайкара господаря ни над одной из этих влад нет. Нет его, потому что, как ты знаешь, в королевстве не первый десяток лет смута, вот и выходит, что предоставлены те три владарства сами себе. - Так кто же среди них старший? Должны же они как-то управляться, эти владарства, - задумчиво проговорил Энкор, вспоминая слова веселого арбалетчика про «грамоту князю». - Старший…Старший, понятное дело, князь, но ты, остолоп, должен помнить, что владения князя огромны, они до самой Визарки тянутся, причем Визарка вся в его ведении, с правым берегом... - С князем все ясно, - нетерпеливо оборвал наставника молодой служитель, - Но кто волю князя в Оршени вещает? - Если так посудить, то Рогальды. Рогальдам на то благословение дал наш настоятель Альвантир. На основании вроде бы того, что сестра последнего господаря, Люта Гайкара, вроде как за старым Рогальдом замужем была, правда без детей…Но эта вся законность на деле вилами по воде писана, настоятель Рогальдов благословил за то, что они уже почитай лет пятьдесят как быков к нам поставляют: и на кухню, и на жертву. За таких быков что стоит первоиерарху «волю Волантира» наложить? Да князю грамоту отослать, всего и дел. - Так, мастер, погодите, а жертвенного быка разве не поят обильно крепким вином, дабы он был одурманен и упокоен, - неожиданно осознав, что произошло на Храмовой площади, воскликнул Энкор, - Это ведь делается на кухне перед жертвой! Всякие быки раньше попадались: и норовистые, и боевитые, но ни разу ни одному не удавалось вырваться и таких бед натворить. - Всё так, мальчик мой, всё так, - улыбнулся сонный Олпентир, - Ты, кажется, понял, к чему тут идет дело. Энкор хлопнул себя по лбу и смахнул невольно выступивший пот белоснежным рукавом подрясника, после чего заходил по узкой келье мастера Олпентира взад-вперед. - Все же ясно! Много лет владари из Рогальдов господствуют в Оршени на основании благословения нашего монастыря: собирают налоги, объявляют Свержам и Вартинам волю князя, собирают в княжеское войско ополченцев. И все потому, что много лет поставляли монастырю быков, заслуживая благосклонность первоиерарха. И вдруг в один прекрасный день жертвенный храмовый бык с фермы Рогальдов взбешивается, убивает жреца, кидается на паломников – в общем, превращает жертвоприношение в трагедию. Потом из ниоткуда возникает Езис Сверж, трубит в охотничий рожок, а племянник Свержа и его охотники убивают на глазах у сотен людей бешеного рогальдского быка. Чьих быков после этого будет принимать в дар настоятель? Конечно же, свержских! А с быками придет и благословение, а с благословением – главенство в Оршени! А всего-то стоило дать золотой пьянчуге-монаху, чтобы он все предназначенное для быка вино вылил – или, что вероятней, выпил сам, дабы потом заявить, что жертвенный бык опоен! Олпентир улыбнулся, и, не открывая глаз, проговорил ошарашенному своей собственной догадкой Энкору: - Энкор, мальчик мой, монастырь – змеиный клубок. Молятся тут только дети вроде тебя и старики вроде меня. Если тебе дорого учение Волантира, а не храмовые быки, дорогие облачения и княжеские грамоты, тебе стоит начинать служение где-нибудь подальше отсюда. Ты слишком умен, чтобы верить в ту не слишком искусно сплетенную паутину лжи, что устроил тут так очаровавший тебя вчера первоиерарх; но ты и слишком глуп, чтобы не стать лжецом посреди лжи, - наставник глубоко зевнул, прикрывая рот жилистой ладонью, - Я возился с тобой семь лет, пока ты был служкой. Я учил тебя пять лет, дабы ты стал достойным служителем. Многие в монастыре говорили, что зачуханному грязному мальчишке из глухой деревни не светит ничего выше поста сельского жреца в заляпанной свиной кровью холщовой рясе. Но я всегда старался, чтобы ты достиг большего. Сколько бы я не ворчал на тебя, Энкор, и не бранился, знай, что я, сварливый старик, всегда старался верить в тебя. И любил тебя, как мог. Бросай к демонам этот монастырь, дух Волантира давным-давно покинул это гнилое место. - Дух Волантира покинул это гнилое место, - тихо проговорил юноша вслед за наставником, - Но с кем же я говорил в зале инициации? – настороженно спросил у засыпающего служителя Энкор. - Ну уж точно не с Волантиром или его духом, если только соединение иерарха Фелентира и старого медного рупора не превращают эту развалину в живое подобие истинного бога. Ступай, Энкор, мне нужно отдохнуть.
С этими словами престарелый наставник умиротворенно захрапел, а ошарашенный открывшейся правдой Энкор только и смог, что без слов пожелать учителю спокойной ночи и закрыть за собой дверь его кельи. Монастырский день еще только начинался, а вот служительство Энкора в первый же день отрыло для него слишком большую часть подноготной жизни такой родной для него обители.
Фалькозавр, когда внесете изменения, прикрепите первую главу файлом к посту. Там кнопочка "Обзор" есть. Вообще, вычитку удобнее делать в файле - бегать по всему большому посту, чтобы вынести цитату, напрягает. Если к тому времени Вы не сможете внести правки в первый пост, я перезалью его сама. Перевела Вас в группу "Проверенные", так что теперь Вы довольно длительное время сможете править свои посты. Ну и коды вводить не нужно И еще, пожалуйста, разгоняйте текст то десятого кегля - читать удобнее в посте. Как-то у нас не сложилась традиция прятать под спойлеры произведения, так что разогнанный текст к тому же указывает на то, что это литературная часть, а не обсуждение. На счет авторской пунктуации и всего остального - мое мнение, это только мое мнение, я на истину в высшей инстанции не претендую. Какие-то приемы мы тут всем коллективом постигали и нарабатывали. Что касается начала произведения, в частности. Если пишешь не только для собственного удовольствия, нужно знать психологию читателя. Вторую главу почитаю чуть позже. Ох... Только после полуночи Вот как ползу, так и отражаю!
Фалькозавр, прочитала 1ую главу. Ну что я могу сказать... в целом неплохо. Атмосферно, чувствуется основательность проработки мира и любовь автора к своему детищу. Однако! Помимо замечаний, высказаных kagami (я было начала придираться к тому же самому: странная градация по росту, столь позднее половое созревание и ты пы, но к чему повторять?) Лично мне читалось нормально, хотя некоторый излишек информации действительно имеет место быть. В частности очень дотошное описание внешности персонажей. Признаюсь, читала я его, стиснув зубы. Вот например:
ЦитатаФалькозавр ()
Черты лица были мелкими, за исключением подбородка – он, словно в противовес остальному лицу, был довольно тяжелым, из-за чего худое лицо юноши смотрелось не таким миниатюрным. Росту в этом человеке было без малого два с половиной аршина
Это сейчас важно? Мелкие черты лица, подбородок? Рост этот противоречивый, вы называете ГГ то высоким, то невысоким, даже точную цифру даёте. А мне, если честно, вообще фиолетово, какого он роста. В описании внешности священника - то же самое. Оставьте нос, выдающий благородное происхождение, если это важно для сюжета - а остальное можно безболезненно опустить.
Ну и, судя по всему, тут задел на классическое эпическое фэнтези. До которого я, если уж начистоту, не большая охотница. Хотя... прочитаю ещё главку-другую. Может, и затянет. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Половое созревание - ну собственно, то, что сейчас все ходят с бородой-усами и сломавшимся голосом в 16 лет - есть результат многовековой акселерации. Юношеская внешность для мужчин двадцати лет была в Средневековье в общем-то самым обычным делом
Спасибо большое за ваш комментарий, буду рад прочитать ваши отзывы и в дальнейшем Рад буду, если составите свое мнение и по 2-й главе
Фалькозавр, так и я о чём. Вот лично я, прочитав о вашем "очень молодом человеке, почти юноше", как раз и представила себе такого подростка. Антураж располагает. И очень удивилась, что его в принципе понадобилось гладко брить. Для 22-летнего это, конечно, нормально, но тогда он уже полжизни прожил. И называть его "очень молодым" странно.
Это я к чему клоню. Изначально читатель не знает же о продолжительности жизни в данном конкретном мире, этапах взросления, совершеннолетия, гражданской ответственности и т.п. вы это красиво раскрываете в обетах (про 10 и 50 лет). Но. Начало я бы как-то подправила. Можно сразу сказать "молодой человек лет 20", а читатель уж пусть сам решает, можно его считать почти юношей, или уже спрашивать с него как со взрослого.
Прочитала и вторую главу... пишите вы хорошо. Складно, интрига вроде затевается. Довольно интересные образы второстепенных персонажей. Но, опять же, на мой взгляд текст перегружен ненужными подробностями вроде дотошного описания одежды или перечисления всех месяцев. Хорошо, что вы это придумали, проработали мир. Но здесь и сейчас это не работает на сюжет, рассеивает внимание и навевает зевоту. Ну и ещё меня не цепляет ваш ГГ. Не вызывает сопереживания или интереса. Впрочем, это сугубая вкусовщина, конечно. По мелочам:
ЦитатаФалькозавр ()
дешевые сапоги, которые за три золотых в базарный день
Сдаётся мне, мир ваш перенасыщен золотом, если три золотых - это дёшево. Какими бы мелкими не были монетки. Да ещё и крестьяне золотом расплачиваются!
ЦитатаФалькозавр ()
По давней служительской моде он брил голову (возможно, скрывал облысение),
Если бритоголовость - древняя мода, к чему уточнение про облысение? Нелогично. Не к месту. Вообще, зачем вы про это упоминаете?
ЦитатаФалькозавр ()
да, именно такого цвета была одежда иерарха, что еще сильнее раздражало черного гиганта)
Быки - дальтоники.
ЦитатаФалькозавр ()
превратилось в адскую потасовку
Вы очень подробно прописали религию своего мира. Но всё же оставили христианский ад?
ЦитатаФалькозавр ()
Окон было четверо
Окна было четыре. Они неодушевлённые. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Сдаётся мне, мир ваш перенасыщен золотом, если три золотых - это дёшево. Какими бы мелкими не были монетки. Да ещё и крестьяне золотом расплачиваются!
Не успел я увы написать, что золото там...немного ненастоящее, а золотой - название валюты
ЦитатаAnevka ()
Быки - дальтоники.
Только в Средневековье об этом не знали, а описывая мир - логично писать о том, что прежде всего подумала толпа, а толпа бы явно подумала, что быка раздражает и красное облачение
ЦитатаAnevka ()
Вы очень подробно прописали религию своего мира. Но всё же оставили христианский ад?
Ну ад конечно бывает не только христианский, но в данном случае вы наверное правы - волантирианство не предполагает ада как такового, прилагательное было использовано неудачно. Поправим
ЦитатаAnevka ()
Окна было четыре. Они неодушевлённые.
Ваша правда
Большое спасибо за комментарий Дождусь комментариев уважаемой kagami, да буду редактировать вторую главу. Третья потихонечку пишется
Не успел я увы написать, что золото там...немного ненастоящее, а золотой - название валюты
Дело ваше, конечно, но я бы посоветовала подобрать для валюты какое-то более нейтральное название. Грош, монета, etc. Зачем путать читателя? Или это из разряда "и самовар у них электрический, и сами они какие-то неискренние"? Всё равно в тексте этот аспект не читается.
ЦитатаФалькозавр ()
Только в Средневековье об этом не знали, а описывая мир - логично писать о том, что прежде всего подумала толпа, а толпа бы явно подумала, что быка раздражает и красное облачение
Сильно в этом сомневаюсь. Хотя бы потому, что миф о красном цвете для быка пошёл от красного плаща тореро. У вас, как я понимаю, подобные развлечение не в чести (раз быка опаивали и связывали), так что подобной легенде взяться просто неоткуда. Да и в любом случае, подобные рассуждения допустимы в прямой речи. Или в повествовании от первого лица. Но не в вашем случае. ИМХО, конечно.
ЦитатаФалькозавр ()
Ну ад конечно бывает не только христианский,
Ну конечно, встречала я индивидуумов, величающих адом царство Мрачного Аида и прочая. Это, впрочем, всегда повергало меня в недоумение. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Ну конечно, встречала я индивидуумов, величающих адом царство Мрачного Аида и прочая. Это, впрочем, всегда повергало меня в недоумение.
Так так оно и есть. Hades - Ад. Слово «Ад» происходит от др.-греч. Ἅδης — Гадес или Аид, слово, используемое в Септуагинте для передачи еврейского слова שאול, Шеол и усвоенное Новым Заветом. Ну и у мусульман ад имеется. Джаханнамом именуемый, на русский традиционно переводят как ад Впрочем прилагательное "адский" я уже заменил
Ну, опять же - хозяин-барин. Но лично для меня это странно. Ад это одно, страна теней - другое, Джаханнам - вообще третье. Ну да каждый интерпретирует в меру собственных культурных традиций. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Ну, опять же - хозяин-барин. Но лично для меня это странно. Ад это одно, страна теней - другое, Джаханнам - вообще третье. Ну да каждый интерпретирует в меру собственных культурных традиций.
А вам спасибо большое за отзывы. Вот буду сейчас сидеть мозговать что с валютой делать. Хотел как в Польше "злотые", только на русский лад "золотые", чтобы потом еще обыграть, что и золото-то ненастоящее, и от монет одно название, но вы мое мнение переменили
чтобы потом еще обыграть, что и золото-то ненастоящее, и от монет одно название, но вы мое мнение переменили
Да нет, идея-то хорошая. Только вот по этому поводу можно бы сразу и проехаться. Как раз в том лирическом отступлении про крестьян. Мол, какие золотые, такие и сапоги. Тогда всё сразу встанет на свои места. Ну а потом рефреном поднять эту тему можно Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Да нет, идея-то хорошая. Только вот по этому поводу можно бы сразу и проехаться. Как раз в том лирическом отступлении про крестьян. Мол, какие золотые, такие и сапоги. Тогда всё сразу встанет на свои места. Ну а потом рефреном поднять эту тему можно
Очень не люблю "кусочничать", но что-то на меня нахлынуло, и я решил выложить начало третьей главы. Здесь от силы одна пятая, но хотелось бы узнать - стоит ли продолжать? А то может я уже всем надоел своей бездарной графоманией
Глава 3. Отрывок
Разговор с наставником тяжело дался Энкору. Велизир служил ему домом с десяти лет, но пелена с глаз спала слишком поздно. Конечно, Энкор и раньше видел недостойные служителей Волантира вещи – множество раз, с первого дня пребывания в обители. Глупо было бы говорить о прегрешениях монахов и послушников, если даже иерархи выглядели порочными. Весь монастырь знал, как заносчив, властен и груб иерарх Меринтир, как ленив и тучен иерарх Фелентир, оказавшийся тем самым Голосом, испытывавшим Энкора прошлой ночью. Знал весь монастырь и о пороках иерарха Тирвальта, не чуравшегося оргий с девицами – что ужасней всего, нередко те девицы были молодыми монахинями, приезжавшими поклониться монастырским святыням. Иерарх Вертирон не был замечен в чем-то крамольном, но, видимо, лишь по той причине, что он был верховным летописцем монастыря, и вся его жизнь проходила за пыльными фолиантами. Даже Альвантир – первоиерарх, равных которому было всего двое на всем севере, почти никогда не являвшийся на глаза, оказался алчным дельцом, игравшим на вражде оршенских семейств с целью личной выгоды.
Однако все эти мерзостные преступления до сего дня не колебали веру Энкора в то, что монастырь – его родной дом, средоточение святости и мудрости. Они словно происходили в другой жизни, не затрагивавшей Велизир, лежа тяжким грузом лишь на совести совершающих злодеяния служителей. Но произошедшее утром – и подстроенная Свержами кровавая трагедия, и паническая трусость Меченосцев, которым до сего момента приходилось сражаться лишь с безоружными крестьянами, имевшими неосторожность отметить какой-нибудь языческий праздник, и распутанный им при помощи мудрого Олпентира клубок интриг – всё это словно открыло Энкору глаза на происходящее. Он почему-то вспомнил о Фортентире и его последних словах.
Уже не первый год по деревням, поселкам и городам ходили люди в бурых одеждах, призывавших к очищению истинной веры, называя это «обновлением». Они кричали, что волантирианство не может быть руководимо лицемерами, льстецами, злодеями и ворами. Среди простого люда эти фанатики были не в чести, но ходили слухи, что им симпатизируют многие книгочеи, уставшее от гнёта монастырское крестьянство, мелкие дворяне, конкурировавшие с монастырскими ярмарками купцы – в общем, тонкий пласт, лежавший между богачами и беднотой.
Два года тому назад, в месяц белых ночей, Меченосцами по навету жреца Мартена из глухого села Иржики был схвачен ересиарх Фортентир – единственный из иерархов истинной веры, одевший бурое и присоединившийся к критикам. Энкор помнил, как страшно избитого и связанного престарелого иерарха привезли в обитель перекинутым через лошадиный круп, словно добытую на охоте косулю.
Для Велизира это был большой удар: Фортентир окончил Великую Академию, был иерархом тридцатого года службы, знаменитейшим проповедником и чтецом Законов, он долго служил в Велизире в качестве наставника. Простой народ обожал его – Фортентир, чье имя звучало как «Забота бога», действительно заботился о простолюдинах, возводя лечебницы, заставляя жрецов – часто самих полуграмотных – учить грамоте желающих крестьянских детей, строя селянам за свой счет дома, хлева и колодцы. Когда Фортентир прилюдно сломал свой жезл на глазах тысяч прихожан и заявил, что вера жаждет перемен, по всему Визарскому краю прокатилась волна восстаний. Верные Фортентиру крестьяне, подняв вилы, колья, факела и бурые знамена, принялись сжигать храмы, громить дома жрецов и служителей и жечь монастырские угодья.
Восстание угрожало перерасти в крестьянскую войну, и первые ростки ее стали видны, когда на сторону восставших еретиков начали переходить безземельные витязи, волатские отряды, банды лесных и дорожных разбойников – бунтовщики вооружались и получали в свои ряды тех, кто действительно умел убивать, имея свои счеты с вельможами. Терпение окрестной знати окончательно лопнуло, когда под бурым штандартом выступили в поход ополченцы владаря Риха Тана. Участия землевладельцев в восстании допустить было нельзя, и, не дожидаясь дозволения князя, зажиточные владари и господари, державшие земли в округе реки Визарки, начали громить бунт своими силами. В первых же сражениях с бурым братством волатская конница растоптала мятежников, а оставшихся бунтовщиков загоняли, словно крупную дичь, господские охотники с собаками, стрелявшие в еретиков с седла, будто забавляясь.
Однако Фортентир проявил себя не только как страстный проповедник, способный зажигать сердца людей желанием бороться, но и как небесталанный полководец – восставшие фанатики начали брать господских воинов измором. Тихо, передвигаясь небольшими группами, они нападали по ночам на лагеря и биваки владарских солдат, беспощадно убивая спящих карателей. Утром товарищи находили вчерашних воинов зверски зарезанными, со сложенной в «длань Волантира» правой рукой. Мятеж кипел полгода, и неизвестно, сколько бы продолжился, но судьба отвернулась от бурой братии тем летом: в схватке с господскими витязями погиб владарь Рих Тан, чьи воины составляли основу армии восставших, а его поместье кормило мятежников. Сын Риха, Варко Тан, оказался жалким трусом и после публичного покаяния перед служителями Велизирского монастыря отказался от «обновления». Восстание лишилось войска и золота, но оставался вождь – Фортентир не сдавался и продолжал сеять ужас в рядах армии землевладельцев до тех самых пор, пока на него не донесли жители вроде бы «верной» ему деревни. Объявленный ересиархом и прислужником Зла, вождь восстания был схвачен Меченосцами и отдан под суд.
Жрец Мартен, написавший донос, и несколько жителей Иржиков: староста, кузнец, двое батраков и визгливая баба, у которой Фортентир был на постое, были свидетелями. Фортентир в первые же минуты «суда» был исторгнут из иерархического сана, лишен статуса служителя и отречен от истинной веры. Допрос вел Меринтир. Энкор плохо помнил, что вменялось Фортентиру в вину, в чем он подозревался - но это не имело значения. В память тогда еще молодому воспитаннику врезалось другое: то, что Фортентир сказал, прежде чем его тело было сброшено с монастырской стены – таковой была ритуальная казнь тех, кого отторгали от волантирианства и служительского сана.
Бледное, со следами многочисленных кровоподтеков, окаймленное слипшимися от крови седыми волосами, лицо бывшего иерарха напоминало уродливую балаганную маску, но даже в таком виде Фортентир выглядел несломленным. Его изумрудно-зеленые глаза, горевшие праведным гневом, на всю жизнь запомнились Энкору.
- Льстецы и лицемеры, - громогласно провозгласил он, стоя на каменном парапете, - Сегодня в пропасть падаю не я. В нее исторгается то, что раньше звалось истинной верой! - Грязный еретик! – крикнул тогда кто-то из монастырских служителей, и эти слова прозвучали подобно приказу – грубым рывком, еще до того как прозвучали слов приговора, тело ересиарха было выброшено за крепостную стену. Всего несколько мгновений фигура Фортентира, будто паря в своем широком облачении, отвесно неслась вниз, а потом, с глухим треском и диким душераздирающим воплем, жизнь вождя «обновления» была кончена. - Мастер Эртирин, - поджав свои тонкие губы, властно проговорил иерарх Меринтир, - Выставьте на эту башню двух лучников. Всякий, кто придет сегодня ночью или завтра утром похоронить останки этого безумца, должен получить стрелу в свое гнилое сердце. - Непременно, владыка, - согнулся в поклоне Меченосец, чей белый сюртук был почти полностью окрашен кровью избитого им Фортентира в багрово-алый цвет. Высокомерный иерарх тогда не ошибся в своем предсказании: в ту ночь с крепостных стен смерть настигла троих последователей убитого ересиарха. На следующее утро отряд конных Меченосцев с факелами сжег дотла дома опознанных застреленных крестьян. Вместе с их семьями. Восстание «бурых» было наконец подавлено.
Здесь от силы одна пятая, но хотелось бы узнать - стоит ли продолжать? А то может я уже всем надоел своей бездарной графоманией
Напрашиваетесь на комплимент? Если серьёзно - пишете вы хорошо. Даже очень. Чисто. На мой взгляд, в этой главе ненужных подробностей стало куда меньше. Вообще практически нет. И чувствуется, что избранная тема задевает вас до глубины души, и мир этот вам дорог, близок и ты пы. Это несомненный плюс. Но вот за себя... не скажу, что цепляет. Мне в равной степени несимпатичны как ваши "хорошие", так и "плохие". Вообще до сих пор единственные персонаж, на котором глаз отдыхает, это Олпентир. Люблю здоровый цинизм. (Кстати, возможно это чисто моя ассоциация, но все эти ваши ***тиры, во главе с Волантиром, сливаются для меня в один Палантир. В случае последнего, в руках его держит волонтёр ). Так что сами смотрите -- продолжать вам, или нет. В любом случае, неудобств вы никому не доставите - кто не захочет, читать не будет. Да и вообще сейчас все на конкурсе обретаются.
ЦитатаФалькозавр ()
и распутанный им при помощи мудрого Олпентира клубок интриг
Ирония очаровательная!
ЦитатаФалькозавр ()
восставшие фанатики начали брать господских воинов измором.
Это выражение кажется мне не вполне удачным. Всё-таки измором берут, как правило, осаждённых. Здесь речь скорее о тактике изматывания. Или, как её часто называют "бей и беги". Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Что касается "через чур" (как оказалось, вы тоже не безгрешны 
) утяжеленных конструкций - да, есть такое, попробуем парцелляцией упрощать предложения. Вы не против, если я вам сообщу, когда улучшу главу, чтобы вы ее снова оценили? 
Какие-то приемы мы тут всем коллективом постигали и нарабатывали. Что касается начала произведения, в частности. Если пишешь не только для собственного удовольствия, нужно знать психологию читателя. 
Ирония очаровательная!