Тогда аргумент. Рассказ, по сути, идет от лица Даля. Автор, ведя его сюжетную линию, пишет авторские слова от его лица и с его точки зрения (если я правильно понял). И в таком случае, мне показалось, что эта фраза слегка выходит из выписанного образа. Разве что тянет с натяжкой на некую иронию. В общем, резануло слегка.
Она, родимая, и есть, как мне показалось. Моему восприятию Даля как нельзя соответствует. Впрочем, такие вещи всё равно относятся к разряду вкусовщины. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
В художественной литературе такое вполне уместно, если в меру и в тему.
Если я правильно помню, существует 60 правил составления икебаны. Кто хочет стать профессионалом, обязан изучить их все. А последнее правило звучит так: а теперь забудьте все, что вы изучили.
Глава решила, что она завершена. ********************************* Вернулся он, когда Аграфена, иссякнув, обходила зрителей с пахитоской в одной руке и надпитым бокалом в другой, ненадолго присаживаясь на колени к тем, кто совал ей за лиф купюру. Звякали столовые приборы, бренчала пианола, и можно было разговаривать спокойно. Комиссар накрыл рукою Зиночкину ладонь: — Возьмите ключик. — Золотой? — От нумеров. Прямо над нами. Отвезете туда багаж и дождитесь меня. Если заметите подозрительное — телефонируйте. — Хорошо, Даль Олегович. Секретарша уткнулась носом в платочек. Крапивин приобнял ее за плечи: — Что с вами, Зиночка? Девушка всхлипнула: — Они великие! И тут… я… Мне так стыдно! Комиссар снисходительно потрепал девушку по щеке: — Вы куда лучше, милая. Хотя бы потому что не пишете стихов. Впрочем, здешние пииты безопасны и местами забавны. Именно потому мы их не разогнали до сих пор. Он махнул рукой, подзывая полового. Расплатился по счету и что-то прошептал парню на ухо. Тот подобострастно кивнул, пряча радужную ассигнацию в карман передника, и буквально через минуту явился с тощей книжицей, обрамленной виньетками. Через обложку наискось тянулась кривая чернильная надпись: «Зинаиде от Аграфены на добрую память». — Не оригинально, зато от души, — хмыкнул Даль. — Это вам, Зина, чтобы скрасить ожидание. И не плачьте больше: вы же знаете, как я этого не люблю. мои книги
Маскировка была продумана до мелочей. Вплоть до платочка, уголком выглядывающего из-за обшлага жакета. Широкая сборчатая юбка, прикрывающая рант высоких ботиночек, приталенный серый жакет, сумка на затяжной веревочке, глубокий капор и круглые очки — Алиса сошла бы за кого угодно: за курсистку, гувернантку, провинциальную учительницу, барышню из машбюро. Но только не за государыню. Даль на локте нес за ней тяжелый плащ-пелерину. Подволакивал правую ногу, опирался на трость со скрытым клинком. И в неуклюжем пальто на ватине, с подкладными плечами; с острой бородкой и обжимающим нос пенсне казался еще более смешным и провинциальным, чем его спутница, нахально копируя милейшего доктора Николая Васильевича. Распогодилось. Но, избегая нежелательного внимания, комиссар приготовил для поездки до пансиона самое неприметное и ободранное из городских авто. Крапивин ключом отпер заржавленную решетку в сырую арку, от стены до стены почти полностью занятую автомобилем. Бросил пелерину на сиденье. Помог государыне взойти на приступку и расположиться на фиолетовых подушках. Пристроил трость между сиденьями, стянул и уложил пальто. Похлопал по карману с револьвером. Запер заднюю решетку и отомкнул переднюю. Облачился в кожаную куртку. Обмотал кашне шею и подбородок. Сменил шляпу на кепку, опустил на глаза очки и стал похож на образцового шофера. Поднял верх кузова, заслоняя пассажирку от чужих глаз. Завел двигатель, выехал из обшарпанной подворотни, затормозил и запер решетку за собой. — С Богом. И автомобиль влился в городское движение. мои книги
P.S. Однако ж, не забывай, у тебя тоже ещё внеконкурс
Да времени море ишшо.
ЦитатаAnevka ()
И таки кегль
Таки вспомнила.
ЦитатаAnevka ()
если тебе придётся купировать пса, я ему сильно не завидую
Потому у меня очередной кот.
ЦитатаAnevka ()
По полсантиметра ж будешь отрезать.
Быстро я пишу или задней левой, или когда сильно подперло. А тут одни наметки, из которых приходится медленно выпутываться, чтобы не потерять кайф и мысль. Зато грядут внезапности, даже для меня самой. мои книги
Это здорово... Но всё равно - вот так кусочек читанёшь, сразу ещё хочется... эх, пойду тогда сама что-нить напишу. Забудусь сном, так сказать. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Попетляв вокруг «Лунного камня», Даль загнал рыдван между дровяных сараев и провел государыню через черный ход и лестницу для обслуги. Там было тесно, деревянные ступеньки «ходили» под ногами, зато обошлось без ненужных встреч. Крапивин поскребся в двери: — Зина! Секретарша открыла и несколько секунд в изумлении пялилась на него. — Вас не узнать, Даль Олегович. Входите, пожалуйста. Я все сделала, как вы просили, — она указала на коробки и чемоданы, составленные в углу. Комиссар поцеловал ей руку: — Замечательно! Закажите нам еды в дорогу и отдыхайте. До среды вы мне не нужны. Несмотря на неказистый облик, пансион приносил изрядный доход. И чтобы провинциалы подивились столичным чудесам, хозяин установил в каждую комнату механический подъемник, связанный с рестораном. Рядом висели медная травленая табличка со списком услуг, слуховая трубка и сонетка электрического звонка. «…Кофе. Звонить три раза», — близоруко щурясь, Зина вела пальцем вдоль столбца. — «Ужин»… «Корзинка для пикника»… Она беспомощно оглянулась на начальника: — Ох, лучше я спущусь и сама за всем прослежу. — Минутку. Держа руку в кармане с револьвером, он оглядел места, где в комнате могли бы скрываться посторонние, но убедился лишь в нерадивости горничных и позволил Зине идти. Нумер был обставлен с мещанской роскошью: тюлевые портьеры на окнах, герани и ваза с восковыми фруктами на подоконнике. Высокие кресла с полосатой обивкой, вышитые подголовники. Купеческая кровать с горой подушек; строй корморанских кошек на туалетном столике. На вздутых сыростью шпалерах литографии с «Гибелью Одинокого бога» и «Взятием Твиртове». А на противоположной стене «Всадник Роганский на белом жеребце» и «Принцесса Гюльша», совершенно не похожие на оригинал. Ритуальная лампада-кораблик в углу и кусок обугленной доски: рассмотреть удалось только кудрявую бородку и часть алого плаща. Крапивин потряс головой, и доска пропала. Он досадливо хмыкнул. Там, где времена после Вторжения не притерлись и не обжались толком, могло и вовсе примститься несуразное. Как, например, поезд, в клубах черного дыма вылетающий из-под земли и через какое-то время ныряющий обратно. А ведь инженеры доказали, что на сырых грунтах столицы при современном уровне прогресса существование подобного невозможно. мои книги
— Ну вот, — комиссар щелкнул крышкой карманных часов и сверил их с каминными, которые несла в корзинке фарфоровая «девушка с фруктами». — У нас больше часа времени. Отдохните. — Я не устала. Алиса сняла капор и уродливые очки и подошла к стене, стараясь разглядеть эстамп через бликующее стекло. — Гэлад, побивающий Одинокого Бога, — произнесла она отстраненно. — Народная память весьма избирательна, возводя в герои не тех, кто на самом деле этого заслуживает. Феликс Сорэн, вы его помните? — Не имел чести встречаться. Но был наслышан. Поговаривали даже, что истинной причиной безобразных истерик мессира Халецкого в Круге была его стойкая ревность к покойному. — Жаль. Он был хорошим человеком. И умер, защищая меня. Алиса наискось провела ладонью по стеклу — как по щеке. — Не думайте об этом. — Я не думаю. Оно приходит само. Как текст, который хочет на бумагу, и если его не записать, может разорвать тебя изнутри. Это как плясать с горячей картофелиной за пазухой. Если бы государыня плакала или билась в истерике, Даль нашел бы, чем ее утешить. Но Алиса говорит обыденно: как о том, к чему привыкла, притерпелась, с чем приходится жить. И ее открытость делала комиссара беспомощным. Шурша юбками, государыня обошла комнату. Подобрала оставленную Зиной книгу. — Так вот что сейчас читают! Бросила Гарпиус в камин. Поворошила кочергой. Глухо закашлялась. Поднося ей воды, Даль отметил красные пятна на скулах, блестящие глаза и потрескавшиеся губы. — У вас жар. Нельзя отправляться в поездку в таком состоянии. Добегались в тапочках! — болезнь — слишком простое и удобное объяснение. И потому никуда не годилось. — Я не буду вам обузой. — Конечно. Комиссар отобрал кочергу. Усадил женщину на низкий диванчик и вытряхнул на стол запасы мессира Веска. Выковырял из ваты холодный градусник. — И всем по порядку дает шоколадку, и ставит, и ставит им градусники… (1)— пробормотала Алиса. Крапивин мимолетно улыбнулся: — Добрейший Николай Васильевич… Он в этом разбирается. Ну-ка, суньте подмышку и плечом прижмите как следует. А я отвернусь. Хитрить не вздумайте! — Ладно. Комиссар засек время по часам и, сверяясь по списку, стал изучать склянки и пузырьки. — Давайте, — сказал он через пять минут и, не поворачиваясь, протянул руку. Алиса сунула ему согревшийся градусник. Крапивин поднес его к глазам. Потом встряхнул и убрал на место. Заставил государыню выпить стопку растворенного в воде порошка от жара. И заказал в нумер холодного чаю с лимоном. Почти тут же вернулась Зина с обвязанной белым платком корзиной. Из-под платка торчала осургученная голова бутылки. — Я взяла бланш-лили (2), курицу в брусничном желе, белые булки и немного сыру. — Поставьте на чемоданы и идите сюда, — раздраженно прикрикнул Даль. Секретарша склонилась над государыней: — Даль Олегович, подайте одеколон. И клюквенного морсу прикажите. Она сбрызнула Алисе виски и запястья и легонько помассировала, разгоняя кровь. Сунула подушки под спину, расстегнула пуговички на горле. Нацедила морс в тонкостенный бокал и придержала у губ государыни: — Пейте по трошечки. — Ловко вы управляетесь, Зина, — одобрил комиссар. Она повернула голову: — Приходится. — Вы не обидитесь, если я попрошу проводить нас на вокзал? Неловко получается: обещал свободный вечер… — Да что вы говорите такое, Даль Олегович! — возмутилась девушка, брызгая одеколоном на платок и укладывая его на лоб Алисе. — И без того сегодня раньше освобожусь. — Я прикажу Игорю довезти вас домой. И вот еще что, — Крапивин потупился неловко. — Книга, вам дареная, сгорела. Но я клянусь доставить новые. Надписанные любыми пиитами, каких пожелаете. Он кинул взгляд на каминные часы: — Звоните коридорному. Пускай снесет вещи вниз.
Игорек доставил их к поезду степенно и солидно, как и положено извозчику, у которого не свербит шило в заднице, зато есть жалость к лошадке и возку. И пусть те не новы и неказисты, зато досмотрены и ухожены. Хотя Даль подозревал, что порученец мгновенно выйдет из образа и станет форсить перед Зиной, едва избавится от недреманного ока начальства. Сам он сидел рядом с государыней, глядел на цветок, обернутый белой бумагой, у нее на коленях; держал Алису за руку, как и положено обожающему жену провинциальному супругу. И мог сколько угодно оправлять на ней пелерину и целовать полоску кожи между рантом перчатки и манжетом. Вот только присутствие расторопной секретарши разломало хрупкую доверительность между Алисой и им самим, видимо, уже навсегда. Потому когда экипаж выехал на шумную площадь перед вокзалом, и пора было высаживаться, комиссар испытал облегчение.
Я считаю, что в истории всего должно быть понемногу: и про любовь, и про войну, и про разведение овец (ну, последнее это я фигурально, само собой). Так что ничто не мешает потом нормальному любовному роману перерасти, скажем, в киберпанк. Или куда уж там срастётся. Но вообще да. Когда всё время про любовь - тяжеловато. Думаешь: ну когда уже они переспят, наконец, и успокоятся. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Порученец привел матерого носильщика с бляхой на груди. Тот покривился при виде небогатых пассажиров, но, сунув за передник хрустящую ассигнацию, подобрел и сложил багаж на тележку. Зина («Мне совсем не тяжело!») подхватила несессер, саквояж с лекарствами и корзинку с провизией. Даль, опираясь на трость и преувеличенно хромая, под руку повел государыню за носильщиком, как за ледоколом. Ах, железная дорога! Будь комиссар писателем, он упомянул бы все. И суматошное метание толпы. И крики носильщиков: «Посторонись!» И скрип петель чугунной калитки, ведущей на перрон. И кудрявого дылду, сломя голову несущегося за водой с жестяным чайником. И хрипло булькающего рабочего с молотком — неловкая барышня уронила под колеса его фонарь. Даль упомянул бы паровозные гудки, белый пар, покрывающий моросью платформу; горький запах дыма; блеск раскатанной колеи под фонарями; станционный колокол. Кофе в вокзальном буфете — невкусный, но горячий. Пузатого полицейского; обмотанную шерстяными платками торговку пирожками: с яблоками, лисичками, зайчатиной и капустой, — пышными, огромными. Цветочницу с хризантемами в круглой корзине. Посвежевший воздух вечера, и запах корицы — запах увядающих листьев и осени. А еще горечь калиновых ягод и водку в подсвеченном хрустале. Но писателем Крапивин не был. А потому, отбросив сантименты, постарался благополучно доставить спутницу в вагон. Вот кондуктор придирчиво разглядывает билет. Вот щипцы смачно клацают, пробивая в картоне дыру. Кондуктор салютует, два пальца вознеся к фуражке. И можно занять купе и перевести дыхание. — Погуляйте в коридоре, Даль Олегович, — велела Зина, — я тут все устрою. И отсутствовал Крапивин не так долго, а пелерина и жакет Алисы уже висят на плечиках, юбка и чулки на кронштейне; шляпка лежит в шляпной коробке. Ботиночки убраны, а на коврике между диванами стоят домашние туфельки и пантофли комиссара. Его шлафрок лежит на пледе с отогнутым уголком. Второй плед до пояса укрывает Алису, переодетую в плотный капот. Подушки под ее спиной старательно взбиты; ночник пригашен. На столике выстроились пузырьки с каплями, пакетики с порошками, лежат очки, стоят бутылка «кислой» воды (1) и чайник с сиренью. — Замечательно, — Даль обошел раскрытый кофр — единственный, не занявший пока своего места. Развернул герберу и сунул в чайник между белыми гроздьями. Секретарша придавила кофр коленом, застегивая замки. И проводник оттянул его прочь. — Ну, прощаемся, — стоя на пороге купе, вздохнул комиссар. — Пусть Корабельщик хранит вас, Даль Олегович, — Зина сдула воображаемый кораблик с раскрытой ладони. Потом вдруг приподнялась на цыпочки и чмокнула Даля в щеку. И убежала, глухо стуча каблуками по ковровой дорожке. — Нате вам… — он постоял еще немного в ошеломлении, стер со щеки невидимый след и закрыл дверь купе изнутри.
Прошло еще несколько минут ожидания. Наконец, поезд тронулся, подались назад станционные постройки, деревья и фонари. Полосы света пробежали через купе. Состав дернулся на стрелке и стал набирать скорость.
И эти двое по разу уже плевали на извечный закон, одна — уйдя с заснеженного поля, где бельт, сорвавшийся с тетивы, ударил ей в сердце. А второй — с маяка, где его с детьми взяли в заложники — шагнув на пружинящий воздух, мост из чаячьих перьев и ветра.
- а об этом будет рассказано? Заинтересовало. Вообще очень много отсылок к тому что было. Это сиквел?
ЦитатаТриллве ()
копии прелюстрированных открыток
- перлюстрированных?
ЦитатаТео ()
просто кажется, что свободы воли у нас меньше, чем у нас.
ЦитатаТриллве ()
Храм на ночь запирали, но у комиссара имелся ключ от бокового предела.
возможно: Приде́л — либо специально выделенная часть основного здания храма, либо пристройка (обычно с южной или северной стороны) для размещения дополнительного алтаря с престолом для богослужений. А конкурс памяти Николая Лазаренко?
Некоторым боком. В соавторстве была начата повесть (и два или три романа ), дописывала я ее в одиночестве. А когда на бумаге вышла, мне заявили, что все не так и не нравится. А героев жалко. Вот переписываю заново и совсем по-другому.
ЦитатаLita ()
- перлюстрированных?
Их самых!
ЦитатаLita ()
Приде́л
А тут тлетворное влияние сети. В базовом тексте уже исправила. мои книги
В принципе читается как оригинальное, без всяких сиквелов-приквелов-вбоквелов, просто они ощущаются как бы в тени текста. Но эта тень-за-плечом не мешает. Продолжу. А, да, увидев Мунена Шишигина гыгыкнула. Еще местные прототипы есть?) А конкурс памяти Николая Лазаренко?
Прочитал вторую главу. Небольшой вопрос - а полномочия Даля настолько широки, чтобы вот так просто взять и практически "сшить" дело на важную персону? И если бы подозреваемая согласилась сотрудничать, он бы отослал журналистов подальше - действительно никто бы не выложил уже имеющиеся фотографии и материал для статей, опасаясь возмездия с его стороны? Спрашиваю почему. Ясно, что Даль пользуется благосклонностью государыни, но, видимо, неправильно понял позиционирование его непосредственной должности.
А у него личный интерес. Да и возраст с характером к солидности не располагают. Опять же, Далю нравится его работа. Лучше вовлеченность, чем солидная видимость. мои книги
А у него личный интерес. Да и возраст с характером к солидности не располагают. Опять же, Далю нравится его работа. Лучше вовлеченность, чем солидная видимость.
в таком случае вопросов больше нет) Придирок по тексту или по сюжету нет, написано интересно, буду дальше читать)
Прочитал третью главу. Все так же интересно, но с предысторией иглы показалось несколько затянуто. Выбивается из общего ритма повествования несколько крупных абзацев авторской речи. Я бы разбил историю на части, например. Но это не косяк, просто мое видение.
Проводник постучал и сунул голову в двери: — Сударь, чаю изволите? — Два стакана, спасибо. Даль присел на диван к Алисе и взял ее за руку: — Вы все молчите и молчите. Вас Зина смутила? Государыня слегка повернула голову: — Почему они ставят сирень в чайник? — Это моя… мое клеймо сотворенного, — он криво ухмыльнулся. — Простите, мона. Я готов распахнуть все шкафы и выпустить оттуда скелеты, но только не те, что причинят вам боль. — Это страшная история? — Скорее, глупая. Но в ней участвовал магистр Халецкий. И ваш покорный слуга — дурак дураком. Но это первая осознанная сцена, которую я помню. — Расскажите.
Мир в теплом круге настольной лампы был безопасен и прост. Часть стола, раскрытая тетрадь, ручка, небрежно брошенная на недописанную страницу. Сан выцедил последние капли из проклятой антикварной чаеварки. Так станешь пьяницей. Рука дрогнула, и рубаху окропило вишневое. Банально до оскомины. А юноша уже сидел в вычурном кресле с атласной обивкой, подтянув к подбородку худые колени, ноги у него были чересчур длинные, едва поместился. Темно-русые волосы падали на лоб. Сидел, ласково теребя кортик в бархатистых ножнах. А рядом, на краю стола, стоял чайник — обыкновенный белый чайник, даже без цветочков: широкий носик, откинутая ручка. А из чайника лезла сумасшедшими гроздьями, пенилась сирень. Откуда? Выпускной бал, конец июня. Юноша усмехнулся серыми глазами: — Ты забыл. Майнотская сирень цветет всегда. Кроме зимы, конечно, — уточнил он. — Нет такого города — Майнот. — Есть. Ты забыл. Халецкий задохнулся то ли от боли в голове, то ли от немыслимой надежды. Игла прошла через сердце, вниз, заставив похолодеть пальцы. — Послушай. Губы пересохли и не повиновались. Сан покачал в руке чашку — она была пустой. Тогда он выволок из чайника сирень и стал пить из носика. — Ты что! — возмутился собеседник. — Я обещал ее Лидуше! Почему Сану кажется, что перед ним мальчишка? Года на два младше, не больше. Молодой — он сам. — Послушай. Я... предлагаю тебе сделку. Юноша в кресле сощурился удивленно и недоверчиво: — Разве ты дьявол? — Может быть, это неправильно, — продолжал Сан, стараясь не останавливаться, — может, ты проклянешь меня за это, но в той войне, что начнется завтра... выживешь ты... — Ты что! — двойник покрутил пальцем у виска. — Не погибнешь... на болоте... Станешь взрослым, писателем. Юноша крутанул кортик: — Я стану морским офицером. Как прадед. — И потом, потом ты найдешь одну женщину. Я не могу, а ты... у тебя получится. Правда, там другой мир, средневековье. Но ведь писателю можно. Защити ее! Даже от меня, если понадобится, — сказал он, словно бросаясь в омут. — Ладно? — Ну... — парень выкарабкался из кресла. — Как я ее узнаю? — Даль, ты ее узнаешь. Узнаешь. Обязательно. Ее зовут Алиса. А, вот. Ты пройдешь по мосту. Я напишу, напишу про Мост, связующий берега и времена. Там будет маяк, такой, как здесь, только ближе к Эрлирангорду. Ну, тот, на который Алису привозил Хранитель. Чтобы подарить кораблик. Даль, Крапивин, ну пожалуйста... Будь счастливей меня. — Какое смешное имя... — парень стоял, перекатываясь с пятки на носок, словно очень спешил и в то же время не мог уйти. Сгреб свою сирень, засунул в чайник. — Это я? Прости, я обещал, ребята ждут. Будет лес. Осенние листья. Атака, в которой, кроме Даля, не выживет никто. Смешной, он похож на кузнечика. Халецкий очнулся. Было темно. От окна тянуло предутренним холодом. Он наощупь зажег лампу и увидел, что свечной воск закапал недописанную страницу.
— Я был щенком: дерзким, упрямым, бесконечно самонадеянным. Нахальным. Воспитанным на идеалах и верящим в светлое будущее. — А сейчас вы в него верите? — Только когда читаю опусы таких же романтичных наивных щенят, прежде чем навечно положить под сукно. — Вам не кажется это несправедливым? — Не кажется. Лучшие умы были собраны, чтобы справиться с бедой. Вопрос обсуждался не раз: и отдельно, и в Круге. Эксперты, ходящие под карабеллой, общественная элита — все высказались за. Если бы был другой способ… Но его нет. Это вопрос выживания мира. Без розового сиропа идеализма. Идти у создателей на поводу было бы слишком дорого. Малейшая ссора с девушкой — и горят дворцы, вокзалы и заводские корпуса. Как-то вот так. А если каждый еще и потянет в свою сторону, амбиций щенкам не занимать, то настанет сплошной раздрай. — Вы жестоки. — Я? — Даль наигранно распахнул глаза. — Они нас придумывают и бросают — в бой, в несчастную любовь, как в омут — потому что-то сами не могут что-то решить для себя. А нам выкручивайся, как знаешь. Вот почему он моих одноклассников положил, всех? И не надо пенять на абсолютный текст, который сам себя пишет. От Создателя тоже зависит многое. Крапивин перевел дыхание. — Впрочем, мне его беспринципности и жестокости не понять, я же не создатель. Но вот о чем я никогда не пожалею: о том, что он послал меня к тебе. Все, достаточно, пора тебе ложиться. мои книги
— Даль, вы достали Иглу? Из неловкого положения — не отвечать же: «Нашел, но вам я ее не дам», — спас Крапивина проводник. Постучав, бочком внедрился в купе: — Покорнейше извиняюсь, пришел опустить жалюзи согласно инструкции. Въезжаем на Чаячий мост, и дамы и барышни, бывает, пугаются… — Пожалуйста. Я выйду покурить пока. Даль сделал несколько затяжек, когда проводник, деликатно притворив двери, вышел из купе и остановился у него за спиной. — Как можно было придумать такой: от берега моря до берега моря? Что там барышни! Каждый раз едешь и дрожишь: а вдруг упадет? В осенние шторма пена выше окон сигает! — Не беспокойтесь, этот мост не упадет. Инженеры ошибаются, Создатели никогда. Этот Мост придумал мессир Халецкий, чтобы встретиться с государыней. — И сплошные нелады от этого вышли. Ох, еще раз прошу прощения, милсдарь, я когда пугаюсь, много говорю, — проводник поднес два пальца к козырьку форменной фуражки и пошел дальше стучаться в занятые купе. Даль курил и смотрел в бездну с редкими огнями за окном. Пролетали фермы бесконечного моста, поезд нервно погромыхивал. Сладковатый дым царапал горло и уходил в форточку, воздух, словно мокрая простыня, касался щеки. Из пустоты за окном спланировало чаячье перо. Даль проводил его взглядом до ковровой дорожки под ногами. Снова вспомнил, как нежно рука государыни коснулась стекла, укрывающего литографию. Словно гладила невидимую щеку. Комиссар раньше не задумывался об этом, но вдруг дворцовые сплетники не так уж и не правы? И Александр Халецкий вздурил не из-за жестокости Круга к Создателям. И не из-за страстных амуров с Воронцовой. Не потому, что разлюбил… Алису. Феликс Сорэн, внук генерала Сорэна и внезапно мелкий управляющий мелкого поместья под Эрлирангордом… даже если и не мелкого — не суть. Хранитель, воплощение господа нашего Корабельщика, оберегающий Равновесие: чтобы под напором думающих в разные стороны Создателей реальность не рвалась, как гнилая ткань, при прорывах абсолютного текста; чтобы урожай был обилен и не горел в огне. Чтобы реки текли если и не молоком, то хотя бы не смолой. Чтобы созданные люди были равными рожденным и умирали не по чьей-то прихоти, а когда наступит положенный срок. И еще тысяча этих «чтобы», известных только Корабельщику. Хранитель может куда больше обычного человека; он не может одного — соединить хотя бы несколько фраз, осененных благостью Творца. И даже самый последний графоман в этом смысле счастливее. И если в мире Сана Алиса погибла на заснеженном поле от случайно сорвавшегося арбалетного болта, то в сказке — выжила. Хранитель свернул ради нее с дороги, подобрал, вылечил, сделал знаменем мятежа против ее убийцы. Спас Создателей от ужасной участи загораться молниями над Твиртове. И погиб, когда мятеж был завершен. Феликса забыли. Может, не как человека, но как Хранителя точно. Храм Кораблей не простил ему привязанности к одной единственной женщине. Его имя не поминали в святцах и по церковным праздникам. Его словно вычеркнули, будто никогда и не было. Ему не нашлось места в чужой овеществленной сказке. Фермы моста проплывали мимо, поезд дрожал на стыках, стараясь скорей проскочить Чаячий Мост, судорожно гремел сцепками, раскачивался, как пьяный. мои книги
Ладно, тут кривая упорная, куда вывезет, туда и надо. А я просто послушно записываю, что вижу.
