IV

Если человек говорит: «Никогда больше», Боги смеются. Так случилось и со мной. При возвращении от сестры, на безлюдной дороге меня нагнали трое людей, от одного взгляда на которых стало не по себе.
- Не подскажешь ли нам путь, добрая девушка? – спросил один из них, смуглый и темноволосый, с кинжалом в простых ножнах у пояса, - мы ищем человека, называющего себя Отлученным и еще несколькими именами, и поющего о смерти. В городе сказали, что ты и он связаны клятвой Поручительства. Расскажи, где он теперь и куда нам пойти?
Он говорил негромко и мягко, точно уговаривая, но мягкие эти слова были тверже стали. Я догадалась, кто встретился на моем пути. Двое других т’эри уже стояли за моей спиной.
- Мы виделись в начале дня, но недолго, - ответила я. - Куда пошел Отлученный, не могу сказать, но он знает о вас и не будет спешить, потому что ищет смерти. Я же устала и иду домой.
Брови темноволосого чуть приподнялись. Удивление или недоверие?
- Пусть так, - т’эри крепко взял меня за плечо и поднес к моим губам деревянную флягу с отвинченной крышкой. Опьяняющий аромат ударил в голову. - Сделай столько глотков, сколько сможешь, и усталость перестанет беспокоить тебя… и многое другое тоже.
- Что это? – запах и притягивал и отталкивал.
- Особый напиток. Я дал бы тебе его, если бы ты из-за страха перед т’эри не захотела или не смогла открыть правды, но ты бесстрашна. Возможно потому, что понимаешь – нас послали не за тобой. Сейчас он будет тебе наградой. Пей!
Навалившаяся на меня в тот миг безвольность показала, как я ошибалась, считая «убийц за золото» такими же людьми, как сама. Рука моя взяла флягу и губы открылись, принимая «дар». Холодный, острый напиток обжег горло и воспламенил разум. Мир стал удивительно ярким и ясным, и звезды зажглись перед моими глазами, хоть было еще светло.
- Говори! – приказал голос издалека. – Как вы встретились с Отлученным, как расстались, о чем беседовали с ним?
И я говорила, пока звезды на дневном небе не вздрогнули и не стали гаснуть одна за другой – пронзительно-прекрасное и печальное зрелище.
- Достаточно, - прервал властный голос, - можешь идти.
И я пошла, пошла по следу гаснущих звезд, тщетно надеясь найти уголок, в котором они сияют по-прежнему ярко. Было тревожно и горько. А потом пришла ночь, она успокоила меня темнотой и тишиной, власть которых куда больше, чем все, что мы можем себе представить.


Когда наваждение сгинуло, я оказалась гостьей в доме женщины по имени Долгая Жизнь. Она нашла меня утром сидящей в росистой траве посреди леса и привела в свой дом. Женщина эта собирала и сушила полезные травы и предложила незваной гостье чудесно пахнущий чай, от которого мысли мои прояснились. Т’эри просто оставили меня, когда я стала им не нужна, опьяненную ароматной отравой, побуждающей говорить правду… Вечность знает, как мне посчастливилось не свалиться в овраг на том пути, где я не видела ничего, кроме гаснущих звезд. Я прошептала слова благодарности Молчащей* и сказала спасибо доброй женщине, не бросившей меня в лесу. Теперь не оставалось ничего другого, кроме как вернуться домой и ждать вестей или слухов о погибшем от рук т’эри бродячем певце.
И я вернулась. Дни проходили за днями, но не было никаких вестей, ни добрых, ни злых, и я не знала, смогу ли как прежде отличать зло от добра в себе и в мире.
Не было вестей, пока не приснился мне странный и страшный сон. Проснувшись утром, я не усомнилась в том, что все – правда.
Я видела тебя, Льюриан, отдыхавшим в ложбинке у дерева, руки твои играли цветком, росшим у корней, пропуская его меж пальцев. Три тени, едва заметные в сумерках, приблизились к тебе и тяжелая рука легла на твое плечо.
- Не суетись и не двигайся.
Но предупреждение оказалось напрасным – ты даже не взглянул на человека, который заставил тебя подняться на ноги.
- Хочешь знать, кто послал нас?
- Мне все равно, - ответил ты, - я ждал вас, или других.
Т’эри, больше не тратя слов, вонзил длинный, ослепительно блеснувший кинжал в твое сердце, легко и быстро, как выполняют привычную работу, о смысле которой не нужно задумываться. Но этот удар ничего не изменил. Ты продолжал дышать и жить, а вынутый из раны клинок остался чист, незапятнан кровью.
Но мгновением спустя, тихо вскрикнув, осел на землю один из младших т’эри, красивый юноша с темными спокойными глазами, и второй рухнул точно сраженный молнией. Лица их стали серыми, теряя выразительность - камень, мертвая плоть. Третий, увидав это, кинулся прочь, на ходу высекая огонь и роняя на сухую прошлогоднюю траву яркие искры в желании отгородится пламенем – самой надеждой защитой – от того, что обратило его сообщников в гранит. Пламя жарко разгоралось за спиной убегающего. Но где-то посредине бешеного, полупанического бегства и он замер серой скалой.
А ты, Льюриан, шел сквозь пламя, и оно расступалось перед тобой.


Дни приносили мне мало радости; однажды изменив чужую судьбу, я навсегда связала с ней собственную и уже не могла не думать о тебе. Не думать болезненно и странно, горячо и горько, и в то же время… Эти мысли приносили свет и утешение.
Через два дня и две ночи после странного сна над городом моим пролетел дракон; ветер от его крыльев всколыхнул деревья и заставил стекла в доме задрожать. Тьма стелилась за ним по земле, и тьма заползала в сердца и души.
Весна перестала быть весной. Грязно-серые тучи затянули небо от горизонта до горизонта и застыли так в неподвижности ожидания. Холодный ветер, нападая из-за угла, вымораживал жизнь. Молодую траву прибило к земле, и на виду оказалась прошлогодняя, сухая и серая, как осеннее небо. Прихваченные неожиданным заморозком зеленые листья осыпались к корням. Все, что ни происходило, несло с собой беду; по городу разнеслись слухи о странной болезни на юге страны: заболевший начинал чувствовать глухую тоску, его волосы выцветали, и бледной становилась кожа, человек переставал чувствовать голод и жажду, но умирал не от этого, а от печали, отравившей его существование.
Новый сон, пришедший наваждением, всколыхнул мое странное чувство к тебе. Я видела дракона, опустившегося на землю. Нет, это был не дракон, а драконица. Золотые блики заката вспыхивали на бритвенно-острых чешуйках хищного и изящного тела, и что-то женственное было в том, как она, наклонив голову, смотрела на тебя, в ее молчании, и даже в тени, падавшей на твое лицо, Отлученный, спокойное и пустое, как небо перед бурей. Драконица молчала, но молчание ее, грозное и необъятное, говорило больше чем все слова: «Я не знаю тебя, но скажу, как вижу: ты – камень, брошенный в небо и упавший на землю, ты – порванная нить последнего клубка. Ты – пустота…» - «Так же можно сказать, что дракон – зло!» – безмолвно ответил чешуйчатой гостье ты, Льюриан. «Я – зло. Там, куда падает тень пролетевшего дракона, сердце которого полно гнева или печали, мир блекнет и чахнет. Но твоя жизнь - еще большая отрава, чем моя ярость. Ты губишь мир, в котором живешь, требуя от него невозможного. Кто же из нас хуже – я, родившаяся чудовищем, или ты, сделавший себя им?» - «Ты прилетела, чтобы сказать мне об этом?» - «Нет. Я не говорила тебе ничего, человек, - драконица, точно почувствовав, как в этот миг угас за ее спиной последний луч солнца, расправила крылья, готовясь взлететь, - как и того, что Смерть придет за тобой, когда ты больше всего на земле будешь жаждать жизни. Или когда кто-то полюбит тебя просто за то, что ты есть».
И вот тут твое лицо, наконец, перестало быть пустым… Я не успела понять, какое чувство на нем отразилась, но крылатая, кажется, успела. Она безмолвно рассмеялась: «Вот как! Ты не стал ждать, когда тебя полюбят и сам разрешил себе чувство. Это даже хуже и я могу считать себя отомщенной, - она расправила крылья и взлетела, - прощай, человек».
Солнце и небо погасли, и мир потерялся во тьме – тем и закончился мой сон. Но из него я узнала две вещи, и об одной из них, той, которую ты разрешил себе, отчаянно старалась не думать.

VII

А потом было так: однажды, вернувшись с прогулки домой, я нашла дверь своего дома открытой и увидела спящего в кресле человека, худого юношу, лицо которого даже сейчас было прекрасным, а обувь потертая и изношенная, выдавала путешественника.
- Проснись, - сказала я, и гость тотчас напряженно вскинулся, словно и не спал.
Голубые глаза посмотрели в мои карие, точно ища что-то на самом дне моей души.
- Я – Хельнэ, - сказал он, и это выдало в нем нездешнего – в наших краях говорят «я – …» только если называют во время важной клятвы Имя Души, - ты знаешь этого человека?
Он вынул из кармана смятый лист желтой бумаги и протянул мне. Расправив его, я увидела твое лицо, Отлученный, нарисованное карандашом, и кивнула утвердительно.
- Да, знаю. Ты ищешь этого человека?
- Я ищу справедливости для себя, - ответил Хельнэ, - мне сказали, он пел для людей твоего города, а потом ушел, поговорив лишь с тобой. Не подскажешь, где он теперь?
- Нет. Мы расстались и больше не виделись.
- Жаль, - сказал гость, и вздохнул, - если можешь, расскажи о нем!
Отчаянная мольба прозвучала в голосе странника, и я поведала, как ты появился и ушел, унося покой наших душ, о пролетевшей драконице, отнявшей последнее, что оставалось – надежду на покой и даже о т'эри, ставшими камнем.
- Убийцы опередили меня, - задумчиво произнес Хельнэ. – И крылатая… Им повезло или, может, наоборот, не повезло получить то, чего ищу я сам. Пойду дальше, и попробую достичь того же результата.
Поблагодарив меня за рассказ, он поднялся с кресла.
- Постой! – воскликнула я, когда пришедший не прошенным собрался уйти без разрешения. – Что он сделал тебе, зачем ищешь его?
Глаза юноши вспыхнули.
- Он не сделал ничего, совсем ничего. Я думал, мы станем с ним как братья, но Отлученный научил меня тому, что лишь ненависть бессмертна. Как и он, Поющий о Смерти… Я знаю, видел, как его убивали. Их было двадцать, разбойников, злодеев, не имевших понятия о милосердии, но ни один из них не осмелился приблизиться к Поющему и его затравили собаками… Я жил в разбойничьей шайке, потому что мне больше не с кем было жить, хоть они и держали меня за раба. «Убери эту падаль, - сказал мне главарь, когда все закончилось, - собаки насытились». Я должен был отнести тело подальше в лес и сбросить в овраг, когда Поющий ожил, напугав и обрадовав меня. Но он только раз взглянул в мою сторону и ушел, не приняв никакой помощи, и не взяв меня в спутники, хотя я жаждал пойти с ним. Я все же пошел, не признавая для себя другой цели, кроме этой, и однажды мне случилось заступиться, когда его снова хотели убить. Заступничество могло бы стоить мне жизни, если бы Поющий не защитил меня своей песней, от которой с миром и людьми происходят ужасные вещи. Странная то была защита - словно он пригрел бездомного щенка, а потом выбросил его за дверь, на мороз… И не раз и не два это повторилось, пока однажды Поющий не ушел, бросив меня, раненого, после встречи с нашими общими врагами. Меня нашли и выходили, но с тех пор мое сердце отравлено ненавистью к Поющему о Смерти, и рана моей души так и не зажила. Я не смог понять, как человек, спасенный мной и спасший меня, мог оказаться таким черствым и как можно любить человека – и в то же время ненавидеть его.
Любить… Это слово в рассказе о тебе снова напомнило мне сон с драконице и отозвалось болью в сердце.
Я предложила юноше напиться, чтобы прервать разговор и дать себе минуту успокоиться и справится с неожиданной болью. Хельнэ принял чашу с водой, и согласился отдохнуть у меня, но ушел раньше, чем я приготовила ужин, ушел незаметно и тихо, оставив на память о себе свой рассказ, да забытый или просто ненужный ему тяжелый плащ. А я ждала нового сна и страшилась его.
…Весна так и не вернулась в наши края. Я все чаще думала о тебе, словно моя душа была отравлена твоей душой. Плащ юноши остался висеть на спинке кресла - вызов мне, но я догадывалась, что так же скоро, как Хельнэ, возненавижу тебя, если пойду за тобой.


Странное дело - человек на пути, когда цель ясна и силы его направлены на достижение ее. Но еще более странное – человек в ожидании, когда все, что он может делать – это считать мгновения, текущие с медлительностью лет, да надеяться, что ожидание его когда-нибудь кончится… В одном из своих снов я все-таки сделала это – пошла по твоим следам, по следам потерь и болезней, и найдя, услышала из твоих уст: «Тебе лучше уйти»… Эти слова заставили меня плакать там, во сне, и проснулась я в слезах.

Наступало время новых праздников, а у нас не осталось желания праздновать. Болезнь продолжала свирепствовать на юге, забирая все больше и больше земель под свою власть, уныние и отчаяние охватывали тех, кого она еще не коснулась. Ждать страшного – страшнее, чем когда оно в самом деле приходит.
Однажды, остановившись послушать заезжего певца, я получила неожиданный дар. Молодой менестрель, искусно сплетая слова и звуки, пел о подвиге героя, победителя чудовищ; мне, утратившей интерес к легендам, которые я прежде так любила, казалось, что этот герой, использовавший хитрость и подлость, ничуть не лучше т’эри. А потом голос певца изменился, и в одно мгновение я прониклась звучанием новой песни, глубокой и темной как Бездна:

- Если б ветер узнал, как прекрасна
Та любовь, что не знает пощады,
Что беспечность души отнимает,
Но не крылья, и гордостью светлой
Позволяет дышать, словно небом,
Он покинул бы синюю волю
Ради воли иной, бесконечной,
Ясной, трепетной и терпеливой.
Но никто не полюбит ветер.

Если б пламя узнало иное,
Обжигающее собою,
Если б жить захотело любовью,
И сиять не себе, а другому,
Навсегда б это мир изменился,
И в свечном огоньке, и в камине
Каждый видел бы Истину Жизни…
Но никто не полюбит пламя.

Если б камень узнал, оживая,
О свободном и яростном чувстве,
Для которого смерть не преграда
И награда любая возможна,
Оживленье свое продлевая,
Он бы голос обрел и надежду,
И восславил бы мир, где родился
Серым камнем, узнавшем о чуде.
Но никто не полюбит камень.

На несколько мгновений умолкли струны дорожной арфы, помогавшей барду петь, а потом он закончил песню, возвысив голос над толпой и над самим собой, и над всем, что было в этом мире:

- Я беспечный, безумный странник,
Что не знает своей дороги,
Обреченный на перепутье
Выбирать направленье к Бездне,
Где отчаянье и бессилье,
Где сердца холодеют и руки.
Я надеюсь на чудо, но чудо
Отвергаю безумной душой.
Одиночество - злая защита,
Но она не дает мне проснуться
И увидеть, что в мире горячем
Лишь один я никем не любим.
Но никто не полюбит,
Но никто не полюбит меня…

С тех пор, как мы встретились, мне казалось, что все на свете песни – о тебе. А особенно – эта.


В первый месяц лета снова пошел снег, и однажды утром люди нашли свой мир неузнаваемо изменившимся.
И все же нынешние времена не были Последними Временами и жизнь продолжалась. Болезнь, свирепствовавшая на юге, утихла. Двое моих друзей сыграли свадьбу, и как-то притерпевшиеся к холоду горожане собирались отметить ближайший праздник ярмаркой. Я решила посетить ее, надеясь немного развеяться.
Ярмарка удалась на славу, хотя и оказалась беднее, по сравнению с прошлой, и не отличалась большим разнообразием товаров. Побродив по ярмарочной площади и купив несколько безделушек, я огорчила их хозяев тем, что не стала торговаться, не умея и не любя этого.
На несколько мгновений меня привлек лоток торговца книгами. Посмотрев названия на корешках и пролистав несколько томов, я разочаровалась – то были книги написанные для того лишь, чтобы развлечь читающего, и они превосходно с этим справлялись. Но я не хотела развлечения, а желала лучше понять себя и мир, в котором живу. И может, тогда понять и тебя, Льюриан.
Книготорговец, немолодой мужчина с внимательными глазами и лицом без единой морщинки, заметил мое разочарование.
- Что ищет и чего не находит молодая госпожа? – спросил он, улыбнувшись, и тогда лишь его лицо показало истинный возраст, обозначив прожитое глубокими темными складками. Почему радость так старит?
- Не знаю, уважаемый. Наверное, я ищу книгу, в которой есть правда.
- О, - мне показалось, он сейчас рассмеется, но хозяин книг остался серьезным, - в любой книге есть хоть капля правды, подходящей для каждого, кто читает ее, и каждый обязательно отыщет свое. Правду смеха и правду слез, если сердце читающего больше расположено к слезам…
- Но мне не нужна подходящая правда. Я хочу просто правды, какой бы она ни была.
Торговец покачал головой:
- А просто правды не существует, госпожа, – он достал из-под одежды висящий на шнурке крошечный флакон. - Видите? Это яд, пять капель которого могут сделать смертельной воду небольшого озера. Глотнувший такой воды, не успев ощутить ее вкуса, умрет, а тело его рассыплется пылью, тоже ядовитой. Но пар от вскипяченного вина, куда добавили каплю такого яда - лучшее средство от черной лихорадки, а запах такого вина убивает бессонницу.
- Но разумно ли держать столь сильное средство так близко к себе, уважаемый?
- Разумно, если ты осторожен. Такова правда, которая мне подходит, и именно поэтому я не боюсь оказаться отравленным, - он аккуратно спрятал под одежду свой ядовитый талисман, - отравленным правдой или этим ядом.
- Но ведь говорят, - не сдавалась я, - что правда ранит и убивает. Как такое может быть, если нет иной правды, кроме подходящей?
Я увидела, как темнеют глаза книготорговца, как улыбка его выцветает, словно от драконовой тени.
- Простите, госпожа. Я видел, что вы печальны и потеряны, и хотел поддержать и утешить вас. Да, другая правда есть, та, которая одинока и всегда находит таких же одиноких, как она сама. Это может быть любое из тысячи одиночеств, какие существуют в нас и вокруг нас. Но если вы знаете, что одинокая правда есть, значит, уже нашли ее.
Мгновение он помолчал и закончил:
- Теперь, когда вы знаете все, я предложил бы вам искать свою правду в надежде. Или в другом человеке.
К книжному лотку подошли несколько покупателей, и он немедленно занялся ими, а я, поблагодарив кивком и взглядом, отошла, чтобы не мешать. Это было не утешение, но понимание. Только отчего среди тысяч правд, что есть на свете, я не нашла для себя другой подходящей?
Еще немного побродив по ярмарке, я вошла внутрь палатки, выбранной наугад, и оказалась в окружении разнообразного оружия. Блеск клинков, среди которых были и дорогие, парадные, украшенные многочисленными камнями, и простенькие, не украшенные ничем, разнообразные луки, короткие и длинные, стрелы с наконечниками невероятной формы, шипастые браслеты и перчатки, стальные шары на цепочках, веера из лезвий, острогранные сверкающие спицы… Подходящая кому-то правда.
К счастью, палатка оказалась пуста, и некому было отчитать меня за пустое любопытство. Мое внимание привлекла полка с кинжалами: не только стальные клинки, но и несколько каменных, сделанных из неизвестного мне смутно-желтого минерала, и даже один обсидиановый, к которому было страшно прикоснуться даже взглядом – таким острым он выглядел.
Один из кинжалов показался мне испятнанным ржавчиной; не веря в халатность торговца, выставившего на продажу нечищеное оружие, я взяла его в руки, чтобы рассмотреть получше, и никакой ржавчины не увидела. Рукоять из пожелтевшей кости удобно легла в ладонь, и я поразилась чувству, возникшему во мне, чувству родства.
- Госпожа сделала выбор? – спросил из-за спины голос подошедшего хозяина палатки.
Я собиралась честно ответить ему «нет», но рука, державшая клинок, не хотела расставаться с ним. Торговец истолковал мои колебания по-своему.
- Это мизард, - сказал он, - хорошее оружие, надежная сталь, госпожа.
- Да, но я же не… - попытавшись вернуть кинжал на стойку, я была остановлена ясно прозвучавшим внутренним «нет».
- Всего лишь двадцать монет, госпожа! – добавил торговец.
Таких денег у меня не было. Впрочем, названная цена предназначалась для того, чтобы сбить ее во время торга.
- Думала о пяти, - ответила я, первый раз в жизни торгуясь с профессионалом - из-за вещи, которая мне не нужна.
Торговец улыбнулся и развел руками:
- Это разумно с вашей стороны, но не с моей. Вряд ли меньше восемнадцати.
- На вашем месте я уступила бы за шесть.
Хозяин палатки был доволен. Наверное, сегодня оружие не пользовалось спросом и он не имел возможности всласть поторговаться, пока не появилась я. Мы продолжали в том же духе еще с полчаса, чего мне вполне хватило, чтобы договорится о двенадцати монетах вместо двадцати за кинжал с ножнами. Хозяин палатки с улыбкой протянул мне покупку, когда я отсчитала ему монеты.
- Заходите ко мне в следующий раз! Приятно видеть красивую девушку, которая знает толк в чем-то большем, чем вышивание и бисероплетение!
Выйдя на воздух, я спрятала мизард подальше в суму. Покупка смущала. Но денег было совершенно не жаль, и по дороге домой я перестала думать, зачем купила клинок и успокоилась. Сделанное - сделано.

X

Запрятав подальше свои чувства к незваной зиме, люди продолжали жить простыми надеждами и трудами. Я вспоминала о тебе, ничуть не реже, ушедший, но уже спокойнее, и только однажды, выметая мусор, нашла потерянный Хельнэ скомканный бумажный лист с рисунком, заставивший меня забыть обо всем на долгие полчаса. В измятом облике я видела усталость и печаль – так много, что сама ощутила себя усталой и печальной и не сразу сумела совладать с этим и бросить листок в огонь.
Словно тень дракона легла на мою жизнь. Я поссорилась с друзьями, потеряла любимый браслет, а второй неожиданно разломился на две части в моих руках. Несколько дней искала любимую безделушку и мастера, способного починить сломанное, и не нашла ни того, ни другого. Потом разругалась вдрызг с последней оставшейся подругой, а когда она покинула меня, так быстро забыла о ней, точно семь лет доброй дружбы лишь приснились.
Мир словно ополчился на меня. Звуки казались то слишком громкими, то слишком тихими, одно слово, один неверный жест порой доводили до бешенства, с которым я не могла бы совладать, даже если б хотела.
Я смотрела вокруг и видела только черное и белое, четко разделенное границами. Дни ужасающей легкости сменялись днями, когда с трудом удавалось заставить себя вставать и заниматься хоть какими-то делами. Весь мир виделся, согласно моему состоянию, то угрюмым и тяжелым, то легкомысленным и пустым. Было так, словно тепло утекало из самого сердца, и с этим менялась и я. Менялась, но не забывала тебя, ставшего моим бредом и мерилом всего.
Именно при мысли о тебе пришло понимание: у прерванной дружбы, длившейся семь лет, не было будущего, ведь каждый из нас думал лишь о себе; любая, даже самая любимая, вещь заменима, незаменима лишь жизнь. От этой правды было не уйти, не защититься, как от тебя и твоих песен. Все мы стали их жертвами, и я – больше остальных.


Нити Судьбы, спутанные, переплетенные, начали расплетаться и лето пришло наконец в наши края. Пришло неожиданно долгой грозой, оттепелью и ливнем, унесшим с собой снег. Невыносимо медленно зазеленели листья, и трава поднялась над землей осторожно, словно с опасением, что весна снова утратит свою власть. Но зима больше уже не вернулась, и земля, наверстывая безвозвратно упущенное, за считанные дни покрылась цветами. Благоуханная, яркая, она была как красавица в нарядном платье.
Я не сумела помириться со старыми друзьями, но нашла новых, когда почти случайно попала на вечер Детей Звезд - художников и музыкантов, певцов и танцовщиц, и познакомилась с флейтистом по имени Адрин, хозяином дома, где собирались Дети. Он ни о чем не расспрашивал, даже видя, что я не нахожу себе места, спросил лишь мое имя и предложил местечко поудобнее угла, в который я пыталась забиться. Происходившее на Звездном Вечере не было чудом. Поэты читали стихи, художники рассказывали о видениях и фантазиях, превращавшихся в картины, музыканты импровизировали… Мне довелось наблюдать, как из одного слова рождается песня, которая потом становилась общим достоянием - ее запоминали и повторяли, передавая от человека к человеку, словно сокровище; как художник и плясунья соединяют свое искусство, и танец обращается в картину. Да, это не было чудом, но почему-то помогло понять, что чаша моего сердца переполнена и необходимо выплеснуть накопленное, как делали все здесь.
Именно в этом миг в круг света от лампы с сиреневым абажуром, обозначавший «сцену», вышел Адрин со своей флейтой и заиграл. Нет, это слово совсем не подходит. Он помогал рождаться музыке, здесь и сейчас, странной музыке. Печаль и радость, ярость и боль звучали в его песне. Но так слышала лишь я, а остальные… каждый – свое, и я видела много улыбок на лицах слушателей, тогда как самой хотелось кричать от нахлынувшей волной тоски. Песня говорила твоим голосом, Отлученный, и я была не согласна с тем, что она говорила. «Горше жизни нет отравы, выше смерти нет награды. Жажда – жизни или смерти, жертва – смерти или жизни – не ищи другой дороги, нет ее, как нет покоя. Не желай звезды в ладонях, не проси себе поблажки, ни надежды, ни подмоги – жертвою рожден живущий. Жертвуй тьме и жертвуй свету, и последней жертвуй Спящей*. Жажда жизни точит сердце – так от жажды умирают». Что-то подтолкнуло меня, заставило встать и выйти в круг света.
Это был не танец - на поверхность моей души всплывало что-то темное и тяжелое, готовое взвиться темной птицей. Оно клокотало и кипело во мне, вытапливая слезы из ожившей души. Я не щадила ни себя ни других, по настоящему в этот миг мне было все равно - только бы утолить сжигающую меня жажду, отдать, отбросить подальше от себя беспросветную тоску и непокой. Даже не согласная со словами песни, я танцевала Танец Жертвы.
Голос флейты умолк так неожиданно, что я успела сделать еще несколько движений, прежде чем прозрела в тишину. Замерев, огляделась: люди избегали моего взгляда, точно он грозил немедленной гибелью. Единственным, кто не опустил глаза, был флейтист.
- Благодарю тебя – сказал он просто, - твой танец стал даром людям и миру.
- Это твоя музыка подсказала, как танцевать, - ответила я с не меньшим почтением.
- Нет, - музыкант, опустивший флейту, опустил и взгляд, - играя, я думал о своем, ты же услышала совсем другое, и это не моя музыка, а твое сердце заставило тебя танцевать.

…Сердце говорило мне так: мир, в котором живешь, смотрит на тебя теми же глазами, какими ты смотришь на него. Если это надежда – он дарит тебе надежду; выбор всегда остается за тобой. Этому и многому другому научили меня новые друзья.
…А лето, дивное, буйное, продолжало набирать силу. Разразившаяся на юге болезнь сошла на нет, причины для тревоги исчезли. Печаль и тоска отпустили меня, и бешенство больше не овладевало мной, но всё было неправильно с тех пор, как ты появился в моей жизни, Отлученный, или с тех пор, как ты ушел, а я не пошла за тобой.


Тогда-то и пришли они, незваные, как все, кто являлся в мой дом в последние два месяца - пятеро людей с лицами спокойными, как небо перед грозой.
- Ты – Эльхиир, - произнес один из них, человек в одежде судебного глашатая, не спрашивая – утверждая, и показал мне знакомую бумагу, подписанный мною договор Поручительства, - и должна пойти с нами.
Я удивилась, но не испугалась, все еще веря в справедливость.
- Зачем?
- Льюриан сотворил зло, - ответил глашатай, - и ты должна ответить за него, чтобы избавить город Амайю от последствий совершенного. Идем.
Никто не протянул ко мне рук, но воля моя была скована подступившим вдруг ужасом. Все прежние страхи показались мне смешными и глупыми рядом с этим страхом. Что ожидало меня? Смерть? Искупление, которое может так же закончиться смертью?
- Какое зло он сотворил? – спросила я едва слышно. Но меня услышали.
- В Амайе росло Дерево Богини, к которому приходили бесплодные женщины, чтобы просить у Ясной Госпожи** исцеления от своего недуга. Чем-то оно не понравилось Льюриану, - ответил глашатай, он был немолод и, наверное, не раз уже слышал, как ужас лишает человека голоса. - Однажды днем он сел рядом с деревом лицом к стволу и принялся сам с собой играть в карты. Потом стал распевать странные песни и хрипло смеяться, точно пьяный. Дерево начало протяжно скрипеть; а он пел и смеялся и хлопал о землю картами, а потом поднялся на ноги и пнул ствол. Дерево рассыпалось ржавой пылью. С тех пор в городе не родилось ни одного здорового ребенка.
- Но может быть Льюриан не виновен в этом! – воскликнула я с убежденностью фанатика, - и это несчастье - от тени пролетевшей драконицы!
Взгляд глашатая стал строгим.
- Но ты, конечно, знаешь, что драконица летела за ним. Так или иначе, причина многого – человек, за которого ты поручилась.
- Но все же моя жизнь - не его жизнь, эрра!
- Нет, госпожа, - судебный глашатай сделал какой-то знак четверым Стражам (конечно же, это были Стражи), мгновенно окружившим меня, чтобы я не попыталась бежать, и почтительное обращение «эрра» ничего не изменило, - но связанные договором, вы стали одним целым. Через тебя кара настигнет его. И только это принесет избавление от беды.
Я поняла. Договор и в самом деле связал нас, и никто не заставлял меня подписывать его. Глашатай спросил, есть ли у меня оружие, и я вспомнила о купленном на ярмарке кинжале. Негнущимися руками достала его с полки и показала.
- Мизард, клинок милости, - кивнул человек. - Это подходящее оружие.
И ужас еще больший нахлынул студеной волной так, что тело едва повиновалось мне, когда я, оставив надежду, покидала свой дом.
Совсем без надежды - это страшно и больно. Но, на мое счастье, сейчас я была неспособна почувствовать всю полноту этой боли, из-за страха, затопившего душу.
Дороги я не запомнила, только как садилась в неприметную карету с наглухо закрытыми темной тканью окнами. Путь закончился у тяжелых двустворчатых дверей какого-то здания с красивыми витражными окнами (я не была способна чувствовать красоту, но разумом машинально заметила, что витражи красивы). Я, судебный герольд и двое стражей вошли, внутрь. Коридор с гладким каменным полом, украшенный разноцветной мозаикой, изображавшей то ли праздники, то ли битвы, то ли сумерки мира привел в какую-то залу. Там меня оставили наедине с человеком, сидевшим за столом. Взгляд его вернул мне ясность мыслей, позволяя снова чувствовать себя в безопасности простого и привычного мира, где самые ужасные вещи никогда не происходят с тобой.
Человек за столом был стар, очень стар – по сравнению с прожитой им жизнью, моя была, как краткое время мотылька-однодневки. Руки старика играли нитями – золотой и серебряной, то сплетая их, то расплетая.
- Присядь, - сказал он, и в голосе прозвучали Сила и Воля. Только тогда я поняла, что он меру, маг-судья. Но вместо того, чтобы сесть, сделала еще шаг к столу:
- Господин…
- Меру Рив к твоим услугам, - подсказал он, подтвердив мою догадку. – Скажи мне, ты поручилась за человека по имени Льюриан по доброй воле?
- Да, меру. Но я… на мне нет никакой вины.
- Твоими устами говорит страх, а не разум, - судья отложил свою игрушку и потянулся к лежавшей перед ним книге. - Жалость побудила тебя поручиться за приговоренного, и все, что с тех пор совершил он, совершила так же и ты, таков закон. Признаешь ли ты это?
- Да, меру, признаю. Но я прошу справедливости для себя.
Он открыл книгу, пролистал несколько страниц и, остановившись, снова посмотрел на меня, подзывая не столько словом, сколько взглядом:
- Понять и простить – это тоже справедливость. Подойди и взгляни.
Я преодолела последние три шага, отделявшие меня от судьи. Раскрытая книга привлекала мой взгляд, словно здесь и сейчас могла дать мне самое важное и прекрасное – надежду. На странице передо мной открылась ожившая картина того, что произошло, или, может, только еще происходит сейчас.
Я увидела тебя, Льюриан, и юношу по имени Хельнэ, сидевших у ночного костра и разговаривавших так просто и легко, что мне стало понятно – вы почтили друг друга поединком, в котором победили оба. Отчаянная драка позволила тебе и Хельнэ разрешить невыносимое противоречие ваших душ, и теперь вы могли спокойно общаться, не причиняя друг другу боли.
- Изменилась даже моя лира… Ты видел, что делают ее звуки с людьми. Но Душа моя принадлежит Смерти, давшей мне жизнь, и все мое так же несет на себе Ее печать. Я могу петь только о Спящей, да еще о том, что не нарушает нашего договора…
- Твой инструмент стал оружием, - кивнул Хельнэ, - но может, есть условие, которое освободит от служения Смерти?
Ты пошевелил угли затухающего костра, и на миг он вспыхнул ярче, осветив твое глубоко-усталое лицо:
- Если и есть, то я не знаю его. Люди убивали меня и обращались в камень, другие только пытались сделать это, но были бессильны перед Ее властью… Некоторые начинали меня любить, и это еще хуже. А теперь я отравлен надеждой…
- Отравлен? А если это противоядие?
- Но оно страшнее любого яда. Надежда хрупка, ее нужно защищать… И она неистребима, ее невозможно уничтожить, даже вырвав с корнем. Надежда – символ «эль», выжженный в моей душе…
Видение на странице книги поблекло и истаяло в один миг. Я посмотрела на меру, еще не понимая, но уже чувствуя, что на мне все же есть вина, достойная наказания.
- Человек, который не хочет жить, отравляет мир своим существованием, - сказал маг-судья, человек редких качеств, который не может ошибаться, - но надежда – еще больший яд для него. Представь себе того, кто всю свою жизнь ел горькие плоды и ничего кроме них, а потом отведал сладкого. Он больше не захочет питаться горечью, но скоро обнаружит, что тело его привыкло к ней и только она утоляет голод. Жаждая сладости, он должен будет есть горечь, и это противоречие однажды убьет его.
Меру на миг замолчал, руки его снова держали двойную нить, сплетающую золото и серебро, отказ и согласие, правду и ложь…
- Я проследил путь Льюриана. С тех пор, как ты за него ручалась, он словно несет на себе проклятие и каждый миг его жизни – капля яда в чашу мира. Все живое заболевает рядом с ним.
- Но почему? – тихо спросила я, на самом деле не желая знать и понимать, а надеясь – ответ освободит меня, успокоит… Любой, кроме того, который я только что услышала от тебя самого, Отлученный, наполнивший мою душу гулким протяжным звоном.
- Ответ на этот вопрос ты уже знаешь, - сказал меру, - вы связаны узами, которые может разорвать только смерть, и она же станет исцелением для всех, кто отравлен Льюрианом в Амайе и других городах. Поэтому я должен предложить тебе это здесь и сейчас.
Маг поднялся, высокий, статный, с седыми волосами, рассыпавшимися по закутанным в темную мантию плечам, и я невольно отступила на шаг перед его величием и суровостью.
- Вы назначите мне Искупление?
- Да, - сразу, не мучая меня, ответил меру, - испытание, которое обратит вспять изменения, внесенные в мир песнями Отлученного, независимо от того, пройдешь его или нет, и разорвет связь между вами.
Маг-судья понимал, как много для человека значит надежда… Ведь Искупление – это была надежда, возможность остаться в живых, а не мгновенная гибель. Но и обманывать меня он не стал: пройду испытание - и совершенное тобой исчезнет, освободив мир от последствий твоего вмешательства, умру – будет то же самое. Вот что стояло за «пройдешь или нет».
- Если хочешь, можешь отдохнуть перед Искуплением.
- Нет! – отчаянно воскликнула я, дрожа от внезапного внутреннего холода. Ожидание ничем не помогло бы мне, а только отняло бы последние силы, истерзало меня сомнениями и страхами, размышлениями о том, что предстоит мне, - пусть все случиться скорее!
Меру вышел из-за своего стола и мягко, ласково положил свои руки на мою голову.
- Я помогу тебе, - сказал он, и я почувствовала, как успокаивается сердце, как отступает внутренний холод и затихает неумолчный звон, оставляя место для веры в жизнь, которая никогда не должна заканчиваться вот так, в безнадежности, - ты не будешь бояться, и страх не лишит тебя сил. А теперь иди, тебя проводят к месту твоего искупления.
…И снова словно бы часть жизни была похищена у меня – осознание себя вернулось только на окраине города, рядом с черной рощей, щетинившейся шипами. Пахло мокрой травой и почему-то – медом.
- Это шиполист, - сказал сопровождавший меня глашатай и вложил в мои руки чашу желтого металла с неустойчивой тонкой ножкой и колечком, чтобы можно было повесить ее на пояс, - ты должна найти плод шиполиста и положить его в чашу – таково Условие Искупления. Пусть Вечность защитит тебя и поможет тебе.
Руки его накинули мне на плечи что-то плотное и тяжелое - плащ Хельнэ. Я сделала первый шаг навстречу своей судьбе и не почувствовала ничего - ни страха, ни надежды, ни отчаяния…
Исполненное Условие станет последней точкой в подписанном мной договоре. Но шиполист ядовит, а у меня только мизард, не пригодный для рубки зарослей…
Что-то большее, чем моя воля, подталкивало меня вперед, может, волшебство… Я вошла в рощу.
Странно, но шиполист пропустил меня в свои заросли почти без боя. Я прошла, несколько раз зацепившись плащом за шипы, и благополучно выбралась на прогалину, окруженную со всех сторон колючей черной стеной. Правда, плода я так и не нашла; прицепив чашу к поясу, стала раздвигать гибкие ветки, протискиваясь внутрь, многократно благодаря герольда за плащ, который защищал мои плечи. Ветки охотно сгибались, пропуская меня, и прошло немало времени, прежде чем я заметила, что стало темнеть. Ночь заставила меня прекратить поиск. Я села на землю, стараясь устроиться как можно удобнее, и закуталась в плащ, не думая больше ни о чем. Завтра я продолжу, но завтра еще не пришло…
Когда оно пришло, оказалось, что ветви шиполиста, такие гибкие, такие податливые вчера, сомкнулись вокруг меня в подобии клетки. Запах меда, к которому притерпелась за вчерашний день, сегодня стал сильнее, от него кружилась голова Я могла сидеть и вставать, но на большее места не хватало. Попытавшись выбраться из ловушки, немедля наткнулась на острый шип и с трудом остановила кровь из раненой ладони. Чаша желтого металла оттягивала пояс, напоминая о том, что до сих пор не было сделано.
Я совершила обычную свою ошибку – позволила надежде править всем, и она сделала меня слабее, ведь, надеясь, я невольно ждала поблажки. Но шиполист не мог дать мне ее, как не дали т’эри. Яд шиполиста уже бродил в моей крови, и я не знала, сколько времени ему нужно, чтобы убить меня.
Я поняла, что надежды больше не будет и вломилась в чащу, зажав в руке мизард, не замечая ничего вокруг, желая лишь вырваться из ловушки. Ветви хлестали по плечам и спине, норовили ударить в лицо и ослепить, но мне удавалось защищаться, раня только лишь руки. В какой-то миг словно что-то окликнуло, и, подняв голову, я увидела яркий, оранжевый с серыми пятнами плод шиполиста, до которого могла бы дотянуться…
Я потянулась и была остановлена очередной веткой хлестнувшей так безжалостно, что и плащ не помог. Удар бросил меня на колени, а потом черная чаща, оживая, встряхнула ветвями, окатила росой, пахнущей медом и едкой, как слезы гарпии.
Я все еще тянулась к плоду, понимая - ни надежда и отчаяние, неотделимые друг от друга, как нити золота и серебра в руках меру, ни даже весь мир со всей его силой не могут помочь мне. А потом пришли усталость и бессилие, и я опустилась на землю, показавшуюся мягкой и доброй.

XIII

Меня пробудил солнечный свет и необычное чувство – безмолвной пустоты внутри. Тишина, в которой больше не звучали твои песни и не отдавались гулким эхом мысли о тебе. Только… этот покой показался неправильным. Я попыталась оглядеться. Поляна, и я лежу на траве, не так уж далеко от черной рощи шиполиста.
Перед моими глазами появился Хельнэ, растрепанный и взволнованный, и поднес мне чашу какого-то сока, к которой я припала жадными губами, помог сесть. На руках не было ран и даже шрамов. Только тело помнило боль – как ушедшую, отступившую, и уже не страшную.
Хотелось о многом спросить, но слова тонули в моем внутреннем безмолвии.
- Я нашел тебя, - сказал Хельнэ, чуть отодвинувшись, давая мне возможность встать и уйти, если захочу, - с помощью этого.
И показал инструмент, маленькую дорожную арфу, кажется, очень старую. Хельнэ не касался струн, но отчего-то казалось, что они вибрируют и в воздухе звучит протяжная, бесконечная мелодия. Что-то в ней переворачивало душу, и заставляло тянуться к струнам, как тянутся к краю пропасти или к камню, который хочется швырнуть в пропасть.
- Ты слышишь, - юноша набросил на инструмент холстину, поднятую с травы – наверное, арфа и была завернута в нее.
- Да, - сказала я, понимая, чей это инструмент, но пока не понимая – почему он оказался у юноши.
- Льюриан отдал его. Скорее подарок тебе, а не мне. Но лучше не касаться струн, это… делает мир слишком ясным и четким... невыносимо четким и хочется поскорее прекратить. Но зато тебя уже ничто не может остановить, потому что ты становишься больше целого мира и можешь заполнить его собой и распорядиться всем в нем по своему желанию…
- Постой! – воскликнула я, останавливая человека, который забылся или готов был забыться, уйти в притягательные и отталкивающие воспоминания, - я слышала ваш разговор с Отлученным. Разговор о надежде…
- Это был разговор о тебе. Первый знак твоего имени – «эль», и означает надежду. Думаю, ты хочешь знать не это, - Хельнэ глубоко вздохнул и на миг закрыл глаза, словно разрешив себе в последний раз побыть где-то там, прежде чем навсегда вернуться сюда, - да, я отыскал Отлученного, и мы сражались, недолго, а потом говорили. Братом мне он так и не сделался, но мир из точки, из плотного кома тоски и горечи снова стал распустившимся цветком. Может из-за его подарка, или причина другая. Я не хочу об этом думать. Он отдал мне свою арфу и попросил найти тебя и защитить. Потому что были те убийцы, встретившие тебя, могут быть и другие. Музыка сделала меня почти всемогущим, так что я сумел выполнить эту просьбу.
- Благодарю, - сказала я, оглядываясь в поисках чаши меру, и нашла ее, лежащую поблизости в траве, - но это еще не спасение. Мне назначено Искупление - найти плод шиполиста и положить его в эту чашу.
- Хорошо, - сказал Хельнэ, протягивая мне инструмент, - я сделаю. Или… - он посмотрел на меня, - можешь сделать сама, если пойдешь со мной.
При мысли о черной, колючей чаще я ощутила дрожь, и невидимые, уже несуществующие раны снова отозвались болью.
- Пойду, - сказала я беря подарок. Арфа оказалась совсем не тяжелой, - но ты не закончил свой рассказ. Почему он отдал тебе свой инструмент?
Хельнэ поправил край холста, словно ему требовалось время – найти слова, или хотел в последний раз коснуться арфы.
- Значит, ты не слышала окончание разговора. Все стало хуже с тех пор, как вы встретились. Отлученный отравлял мир своим существованием, а не только песнями. И он решил перестать петь и говорить о Смерти… Даже думать о ней. Нарушить условия договора со Спящей. Арфа ему больше не была нужна, но он хотел, чтобы она послужила другому. Или другой.
- Но что будет с ним теперь? – спросила я, тревожно вслушиваясь в свою молчаливую пустоту. И почти понимая, почему так пусто.
- Наверное, уже ничего, Эль. Тот разговор был четыре дня назад – у меня ушло много времени, чтобы обуздать музыку, как дикого зверя, прежде чем она стала мне служить. Думаю, Спящая забрала у Льюриана свой дар и вернула ему тот, который есть у каждого из нас – способность умереть.
Я ужаснулась тому, что ничего не чувствую, даже сейчас. Если соединявшая нас связь разорвалась с твоей смертью, то Искупление уже не нужно… А может наоборот – оно вернет мне эту потерянную связь и наполнит мою душу звуками и мыслями о тебе, горькими и прекрасными? Может, лишь потому мой мир еще не рухнул, что я надеюсь?
Я встала и Хельнэ поднялся тоже, взял с земли чашу, которую я немедленно забрала, как скряга отнимает последний грош у своего должника. Он понял.
- Я не нужен тебе.
Теперь уже мне понадобилось время, чтобы подобрать слова. Чашу нужно было прицепить к поясу, но висевший на нем замочек никак не защелкивался на кольце, прикрепленном к ножке. Стараясь не уронить арфу, я сдвинула холстину, закрывавшую инструмент и неосторожно коснулась струн. Мир словно пошел волнами от тихого и очень простого звука. Не хотелось, чтобы он умолк. Рука легла на струны, и мир исчез. А потом вернулся, только став другим. Миром, который я знала, словно сотворила его сама, до мельчайших деталей. Отчетливо и ясно представляя что, с чем, и как связано. И конечно, не составило никакого труда войти в колючую рощу (может, ветки расступались передо мной, а может, они не могли причинит мне вреда, потому что тоже были моими) найти оранжевый с серыми пятнами плод шиполиста, сорвать и положить в чашу. И кто-то или что-то сказало мне, что есть выбор. Совсем простой и совсем не болезненный, о нет. Только нужно ответить на вопрос – чего я хочу.
«Покоя, - мысленно ответила я. - Быть снова беспечной и беспечальной».
И то же самое что-то заставило меня посмотреть на плод в чаше и подсказало: если съем его, то забуду обо всем, о чем пожелаю, приму жизнь такой, какая она для многих и многих. Простая удобная правда снова станет моей, а ведь за это никогда никого не наказывали.
Слова невидимого собеседника – может, то беседовала со мной моя душа? - были похожи на звезды, разбросанные по чистому черному полю.
Но я разжала пальцы и услышала, как падает на землю чаша, как лопается от удара о твердь тугой от сока плод шиполиста. Даже одна капля счастья или боли стоят больше, чем тысяча лет покоя. И мизард, потерянный в чаще, нужнее найденного в ней плода.
Музыка струн уже затихала, выплеснув бурлящую в ней Силу, потому я снова тронула их, разбудив почти всемогущество ради всего только двух вещей.
Могущество не подвело, но исполнив мою волю, мгновенно улеглось, опало волнами у подножья какой-то стены, осыпалось легковесным, солоноватым пеплом. Мир вернулся, нереально контрастный, шершавый, царапающий душу. Мираж? Видение? Но арфа, оттянувшая руку внезапной тяжестью, помогла ощутить, что все здесь – настоящее, как эта стена.
Сложенная из серых и черных камней, полуразрушенная и немая, она возвышалась надо мной, и у ее основания я увидела тебя, полусидящего с запрокинутым лицом. Первое, чего хотела – вернуться к тебе.
Закатное небо отдавало земле последние капли света. Я подошла и прикоснулась к твоей руке, теплой, но твердой, как камень. Значит, это все-таки не сон, но и на смерть не было похоже.
Начали сгущаться тени. Я села на землю рядом с тобой, прислонив к стене ставшую невыносимо тяжелой арфу, и отчаянно взывая к Жизни-Вечности, Великой Силе Начала: «О, Молчащая, ключ всех дверей, нить всех полотен, возьми мое отчаяние и сделай из него надежду. Возьми бессилие и помоги найти в нем силу. Открой путь, по которому можно пройти с закрытыми глазами и не споткнуться…»
Слова были не те, слова обычной молитвы, слишком простой и так часто произносимой, что смысл ее стерся, вылинял и ничего не будил в сердце. Необходимо что-то… острое, как мизард. Вот он, в моей руке, второе желание, исполненное музыкой. Словно желая увидеть образец, я достала кинжал из ножен. В полированном металле застыло отражение – кто-то в черном стоял за моей спиной.
Опасаясь худшего, я обернулась и увидела женщину невысокого роста в темном платье с длинными рукавами… Черные волосы растворялись в черноте ткани и невозможно было определить, какой они длины. Белые руки с тонкими пальцами не украшены перстнями, ни бус, ни сережек, только по краю подола и рукавов змеится белая вышивка.
- Кто вы, госпожа? - спросила я осторожно.
- Не та, которую ты призывала, - ответила женщина, - Молчащая не придет, потому что Я здесь.
Понимание настигло меня мгновенно и заставило вскочить и склониться в глубоком поклоне, выронив мизард. Жизнь и Смерть не должны встречаться во плоти в одном месте, мир не выдержит этого и разрушится. Только их проявления неразделимо соседствуют.
- Хозяйка… - это был титул, которым именуют обеих Богинь, и другого я не могла вспомнить теперь.
- Та, Чья Душа – Все Души - так понятнее и вернее, - сказала Она, не подходя ни на шаг и все же – приближаясь, - так говорят сказители, чтобы людям не было неприятно слышать Мое имя. Или Спящая – это значит, что Мои глаза закрыты на тех, чье время еще не пришло.
- Что же тогда означает Молчащая?
- Ты спрашиваешь не к месту и не ко времени, дитя Жизни. – На то мгновение, когда Она замолчала, странное напряжение хлынуло от Нее ко мне. Я поняла – Та Которая Приходит За Всеми желала приблизиться к тебе, Льюриан, но не могла или не хотела отодвинуть меня со своего пути. Неуверенно, неверно двигаясь, я отступила в сторону, освобождая путь для Нее.
Спящая, Великая Госпожа Смерть подошла и нарочито-небрежным движением положила руку на голову своего певца.
- Он служил мне верно и честно, пока не появилась ты. Странно, но только после этого Льюриан стал задумываться над смыслом своей жизни. Так или иначе – он заслужил свою награду.
- Тогда освободи его! – робко и дерзко попросила я, - за верность Тебе, за все!
- Я говорила не о такой награде, а о покое. Посмотри, он выбрал. Перестал петь и говорить обо мне, и перестал быть. Хочешь обратить этот выбор? Уверена, что так правильно?
- Уверена, - сказала я.
Она посмотрела на меня долгим, проникновенным взглядом. Глаза Спящей были ясными и синими как небо, а через миг они стали серыми, как пыль под Ее ногами и черными, словно камни стены. Рука Хозяйки соскользнула с твоей головы и взметнулась, простирая над миром тонкую бледную кисть; птичье пение, не замеченное мной до этого мгновения, было, наконец, замечено только потому, что резко оборвалось, как и все остальные звуки. Солнце замерло в зените.
- Я потакаю твоему желанию, дитя Жизни, - произнесла она голосом, так не похожим на тот, который звучал до сих пор, - мир, в котором ты живешь, ждет тебя, и Льюриан ждет тоже – так поднимись на стену и заплачь о нем.
Спящая накинула на голову темный капюшон возникшего на ее плечах плаща – и я поняла.
- Как я могу оплакивать его, живого? – спросила почти беззвучно, тише, чем плачь ребенка в темноте, тише, чем шелест крыл мотылька, летящего на свой огонек.
- Он служил мне верно и честно, - повторила Она, - если бы служение мне не отравляло его дух, как теперь, я оставила бы все как есть. Но ты – смертная, а я – Смерть, и какой может быть спор между нами?
И я подчинилась. Каменная лестница примыкала к стене, она вывела меня на самый верх, и восхождение закончилось так быстро, что я не успела подумать о том, как стану оплакивать тебя. На мое счастье здесь были звуки – завывал ветер, и под моими ногами шуршали камни, рассыпаясь в песок. Но вот я остановилась – и голос шагов умолк, а ветер затих, захлебнувшись на полувздохе. Тишина. И ни сил, ни желания нарушать ее.
Вниз я не смотрела, зная, что скорее всего ничего не увижу там; горло пересохло, на губах скрипел песок.

- Странник далеких дорог,
Побродивший немало по свету,
Знал ты – положен предел
И бесконечным путям.
Руки твои были – крылья,
Голос твой – шепот и крик,
Жалобам не отдававший
Даже мгновения жизни.
Где же тот сад, что взрастил ты?
Мертвая, стынет надежда,
В белой, холодной пыли,
Ставшей ей саваном вечным…

Слова древнего плача не покорялись, не желая слетать с моих уст. Но одно показалось правильным и верным, и за него зацепилась боль моей души. Сердце дрогнуло, не от страха, жалости или отчаяния, а от печали - чистой как слеза, глубокой как море, как желание, чтобы ты жил не ради Смерти, а ради самой жизни.
Опустившись на колени, я утопила в пыли потяжелевшие руки и заговорила, держа в уме то самое, верное слово – «надежда»:

- Придя – уходишь, уйдешь – вернешься.
Легко подняться и опуститься
Из Бездны в Небо, из Неба в Бездну.
Лишь пустоты ты ничем не свяжешь.
Зову надежду – печаль приходит.
Придет – остаться. Гоню – без толку.
Ну что ж застыл ты в немом слиянье
Живого с мертвым, молчанья с криком?
Зачем ты замер на этой грани
Над самой Бездной, безликой, темной?
Что держит души, что сердце сдержит?
Ее ли властью ты остановлен,
Огнем, который сжигает камни*,
Той, что приходит, увы, за всеми?
Молчишь, не зная. Узнав – не скажешь.
Жизнь покорилась. Смерть - непокорна.
Пою надежду. В ответ – молчанье.
Не вижу цели, не знаю смысла.
Хочу поспорить, да спорить не с кем,
Как ты поспорил с Богиней Смертью
И то растратил, чем не владел ты.
Прости нас, странных, неблагодарных,
Как Жизнь прощает, ты, Смерть, прости нам.
Мы верим страстно, мы видим верно –
Не жизнь для смерти, но смерть для жизни.
Молчу с надеждой – она окликнет
Далеким эхом, сердечным стуком,
«Зачем ты, - скажет, - зовешь? Я рядом».
И ты, мой странник, ты здесь, со мною,
И мне ты ближе, чем Той Что Спит.
И я не плачу, но заклинаю:
Придя – уходят. Уйдешь – вернешься.

Где-то в самом конце сила вернулась в мой голос, и я запела, но не плачем была эта песня – а вызовом всему, что обязательно надо было изменить, и утверждением моего права сделать это.

XIV

Победившая, я спустилась со стены - к Спящей и к тебе.
- Теперь Ты отпустишь его?
- Теперь он не в моей власти, но в твоей, - Она отступила передо мной, как несколько тысяч мгновений назад перед Ней отступила я, - из твоих рук он получит заслуженную награду, какой не принял бы из моих, - голова в капюшоне чуть дрогнула, пронзительный взгляд на миг задержался на моем лице. - Но сначала Льюриан должен в последний раз оказаться на грани между жизнью и смертью и сделать окончательный выбор. Только тогда ты сможешь пробудить его, и, проснувшись, певец перестанет быть бессмертным.
Мягкий шелестящий капюшон снова скрыл Ее лицо, и я увидела, как медленно удаляется Спящая, словно медлительной человеческой походкой она желала убедить меня, что действительно ушла.
И я надеялась, что больше не увижу Хозяйку до своего часа.
Как поставить тебя на грань смерти и не убить? Я видела один ответ. Музыка, доставившая меня сюда, может и больше.
Но стоило взять арфу в руки, как она рассыпалась, словно была сделана из песка, не оставив ничего, даже струны стали ржавой пылью. Тогда как…
Легким высверком, нечаянным отражением луча клинок в пыли напомнил о себе. Мизард, милость, которой можно распорядиться по-разному. Но любая слишком остра для меня. Остра, как лезвие, которое я неосторожно задела, когда поднимала кинжал. Но в ответ на мою царапину ты, сидевший у стены, вздрогнул всем телом, словно ощутил жгучую боль. Не понимая – боясь понять - я тронула острие мизарда – и ты снова дрогнул от чужой боли, точно клинок, чье касание я едва почувствовала, пронзил тебя насквозь.
Еще одна неудобная, одинокая правда для тебя и меня. Все, что чувствовала я, ты ощущал десятикратно большим. Может даже мою любовь к тебе… Ту, которой я так сопротивлялась, словно боясь чувства, как всегда боялась боли. Но именно боль помогала мне сейчас и далвала понять, как поставить тебя на грань смерти и не убить.
Я села рядом с тобой, прислонилась спиной к черному камню стены и услышала, как сладко, как хорошо поют птицы. Их голоса трогали, зачаровывали и умиляли, ведь пели они о жизни и о жажде жизни.
Оторвав длинный лоскут от нижней юбки, я положила его рядом – просьба к тебе, избранник надежды. Тонкое, аккуратное движение мизарда отворило кровь на моем запястье, и дрогнуло твое плечо, к которому я прислонилась, ища опоры более человечной и живой, чем каменная стена. И более надежной.
Я не хотела умирать, и алый ручеек был тонким и медлительным, задерживая меня и тебя на путях, столь же не похожих друг на друга, как и мы сами. И время, наверное, все-таки остановилось, мое или твое, а может, в мире больше не осталось такой вещи, как время или надежда. Всё - лишь слова перед выбором, как мой и твой. Но прошу тебя, выбери поскорее.
…Я слышала голос – он звал кого-то по имени, а имя вспыхивало светом, который напомнил мне искры на чешуйках драконицы… О, как бы я хотела стать крылатым зверем, каким бы чудесным драконом я была, алым с золотом, стремительным и дерзким… Но голос мешал мечтать об этом. Он тревожил и теребил, звал – словно мне было, куда идти. Потом я услышала песню, что была прекраснее грез. «Делай что хочешь, но не оставляй меня. Знаешь, я верю, как в чудо, как в добрый знак – есть мотыльки, поборовшие страсть огня, или пути, что один не пройдешь никак. Я бы ответил, но есть ли такой ответ, больший, чем тот, за которым пошла на край? Станет рассвет закатом, «да» превратится в «нет». Делай что хочешь - надежды не отнимай. Дерзость такая – я смею тебя просить, гордость и горечь слиты в один яд. Чаша полна и кому-то придется пить. Время вернуться – слышишь? Спеши назад, в мир наш, в котором так истово мы живем. Надежда - его дыханье, правда любого дня. Дай мне надежду, вспыхни в ночи огнем, делай что хочешь, не покидай меня!..»
Свежим ветром дохнуло в лицо, и руки, сжимающие мои плечи, оказались сильнее, чем уводящие меня грёзы. Прозревшие глаза открылись в сумеречный, неяркий день-вечер, ласкающий взгляд и душу.
- Эль, - твой голос был так же прекрасен, как голоса отчаянно поющих о жизни птиц, - дева-надежда, я не отпущу тебя.
- Совсем не отпустишь? - тихо спросила я, оживая по капле, ощущая с каждой секундой все больше – холодный ветер и перевязанное запястье, затекшую спину и вернувшийся покой – не такой как прежде, не пустоту, а наполненность теплом, - или только не выпустишь из рук?
- И это тоже, любимая, - ветер был слишком прохладным, и ты заметил, как я дрожу, снял с себя накидку, закутал, поднял на руки. Легко, как мотылька, и, не спрашивая, хочу ли пойти с тобой. Все слова могли подождать, и даже мир. Но не ты, любимый. Не ты, подходящий мне, как надежда подходит всему, что есть в этом мире…

7 мая 1999 г.

Они недолго собирались в этот квест. Цель была - дом великана, который выращивал волшебные цветы, но ни с кем не желал делиться чудом. Задача - украсть, выманить или отобрать у него чудо – вот что собирались сделать эти четверо, традиционная квестовая четверка: маг воин, вор и менестрель. Они не думали о поражении – победа была нужна им даже больше, чем цветы, о которых никто ничего не знал толком, если уж говорить начистоту.
Задача оказалась непростой. Заколдованный лес, чудовище, едва не превратившее их в статуи, унизительная работа, которую пришлось делать для другого чудовища, неожиданности и ловушки, непонятности и трудности... Но у дома великана их ждали еще два сюрприза.

Во-первых, дом просто утопал в цветах - даже на крыше, плоской крыше, открыто глядевшей на солнце, росли одуванчики. А во-вторых, великана не было дома - на счастье измотанных и злых приключенцев.
- Рвем цветочки и - домой, – сказал воин.
- Какие именно? – нервно спросила девушка-вор, потирая ушибленную в прошлом приключении спину, - тут их больше чем кровопийц на Комариных болотах.
- Верно заметила, Умница-Льёлль, - проворчал менестрель, добивая крупного комара, одного из тех, что упорно сопровождали странников от всуе помянутых болот. - Рвем любые, главное - побольше.
Маг, светловолосый красавчик, поправил полу балахона и задумчиво окинул взглядом цветущий сад. Розы, люпины, астры, анютины глазки, гиацинты, львиный зев, васильки, бессмертники, вербена, резеда, настурция - и все цвело, не обращая внимания на сезон-несезон.
- Не вижу в них ничего волшебного…
- Не ворчи, Тарик*. Лучше проверь.
Тарик-маг нехотя повел ладонью. Сад заволновался, точно деревья стремились сойти с места и отправиться встречать, пусть и незваных, но все равно гостей.
- Ловушка… - удивленно заметил маг.
- Какая еще ловушка?.. – проворчал менестрель, алчно, но с подозрением поглядывая на цветы. – Зачем тут ловушка?
- Как раз для таких удачливых, как мы, Мати, - ответила за мага Льёлль. - Тарик, что за ловушка?
Маг достал откуда-то закорючку, если чем и напоминавшую волшебную палочку, то лишь тем, что она тоже была деревянной, почесал ею ладонь и, коротко хакнув, кинул с той же ладони похожий на мыльный пузырь шар. Шар летел медленно и лениво и на лету развернулся в радужную пелену, накрывшую дом великана вместе с садом. Накрывшую и исчезнувшую со звуком, похожим на кошачий чих.
- Ловушка для дурака, - прокомментировал маг. – Она для тех, кто самое простое ухитряется сделать наперекосяк... Для недотеп. Но мы ведь не такие, и для нас она не страшна.
- Раз есть ловушка, значит, цветы представляют ценность, - сделал вывод воин.
Маг лениво кивнул.
Льёлль нервно хихикнула.
- Слушай, Тарик, а тебе никогда не хотелось сменить имя? Все-таки именоваться так же, как медный грош – это несерьезно для серьезного мага.
- Мне нравится, - пожал плечами маг, и тут же уселся прямо на землю, воткнул рядом с собой свою палочку и закрыл глаза.
- Все, ушел в астрал, - Мати-менестрель сердито плюнул. – И чего они все находят в том астрале? Надо однажды тоже попробовать…
- Не расслабляйтесь! - воин сбросил лишнее вооружение и достал из походной сумы безразмерный мешок, в свернутом виде занимавший не больше места, чем носовой платок. – Берем добычу, а дома разберемся, какие из цветов волшебные и с какого бока. И по сторонам все равно смотрим.
Льелль и Мати, запасшиеся такими же мешками, послушно кивнули.

Это была просто работа; быстрое и безжалостное обрывание цветов и поспешное набивание мешков, пока они не наполнились, а после – свирепое трамбование упиханного, с целью запихать сверху еще немного. И притом это была тяжелая работа. Трое были бы не против, если бы и маг присоединился к ним, но тот продолжал «витать» и лезть к ним не собирался. Так что прошло немало времени, прежде чем они удовлетворились сделанным, и, похватав мешки, покинули цветочное поле битвы.
- Проснись уже, - воин толкнул в плечо Тарика-мага, – пора назад.
- Я не сплю, – мгновенно отозвался тот и поднялся.
Как бы ни сопротивлялся маг, но ему пришлось помогать с добычей; уменьшить вес мешков он мог, но с размером не справлялся, от чего сам же и страдал больше всего, потому что ленив был до крайности.
Первую половину пути Тарик ныл, отвлекая всех от спора о том, какими могут быть волшебные свойства цветов, вторую - молчал, свирепо обруганный Мати, его товарищем по мешку, за то, что постоянно отлынивал и норовил бросить громоздкий груз. Впрочем, ворчание и обиды мага были самой большой неприятностью на обратном пути, и ничего плохого с ними больше не случилось. Возник только один опасный момент, да и тот по их собственной вине.
- Как «сено» делить будем, Дорна? – на первом же привале спросил менестрель у воина. Эйфория эйфорией – но он первым пришел в себя и подумал о насущном, то есть о деньгах.
- Как обычно. А что не так? – Дорна увидел, как приподнялись брови Мати, как недовольно косится на него Льёлль и даже Тарик-маг не поленился выразить неодобрение, слегка нахмурившись и тронув тонкими пальцами тонкий же подбородок.
- Не покатит, - отрезал менестрель. - Поровну и точка. Ты у нас конечно командир и все такое... Но вот, например, я... если бы не заморочил философской дребеденью то лесное чудовище, где бы мы сейчас были? Или взять Льёлль. Диких шуршанцев помнишь? Кто бы из нас додумался, что твари боятся запаха лимона? Во-о-от! Про Тарика вообще молчу, он у нас прямо герой. Это он облил нас всех лимонадом и спас от жутких степных тварей. А если вспомнить грифона...
Лицо Тарика пошло красными пятнами.
- Превращу в мышь, - тихо, но с угрозой, пообещал он.
Льёлль коротко хохотнула:
- Правда, Мати, не зли его, в таком состоянии он все может, даже материализовать еще одну катапульту...
- Грифон назвал меня неправильным магом! – вспылил Тарик.
- А ты доказал ему, что и он – неправильный грифон, - Мати серьезно посмотрел на воина. - Ну так что насчет честного раздела?
Воин не спешил отвечать.
- Кто придумал все это? – медленно и внятно, словно объясняя что-то детям, вопросил он. - Кто раздобыл сведенья и узнал дорогу? Кто вас вел? Покажите мне этого человека!
- Это ты, - сказала Льёлль с каким-то нехорошим намеком, - и если тебе нужна слава, то вся она твоя. А «сено» - поровну.
Маг не спорил, но он тоже смотрел на Дорну, и воину этот взгляд нравился не больше, чем пропитавший всю их одежду запах лимонов.
- Хорошо, поровну, - согласился он. В конце концов, с этим можно будет еще поспорить потом, при непосредственной дележке.

Но спора не вышло. Они в самом деле разделили «сено» поровну и разошлись – до нового квеста.
...И встретились вновь - в доме у мага: воин терпеть не мог гостей, Льёлль не имела своего дома и моталась по гостиницам, а у барда была большая семья – куча братьев и сестер, в чьем доме он и обитал на птичьих правах, поэтому все встречи проходили у Тарика.
- Как? – коротко спросил воин.
- Никак, - признался бард. - Сено оно сено и есть.
- Я свое скормила лошади, - зло сказала Льёлль по прозвищу Умница.
- И что получилось?
- Навоз! – рявкнула девушка и замолчала.
- Одно из двух. Или мы взяли не те цветочки... или та последняя ловушка была хитрее, чем думал наш уважаемый маг.
После этих слов трое уставились на одного, светловолосого красавчика, носящего то же имя, что и медная монетка.
- Так что это была за ловушка?
- Я же сказал - ловушка для дурака. Она не срабатывает на обычных людей.
- А на обычных магов, которые не могут сказать ничего путного и потому придумывают всякие отговорки? - сощурилась Льёлль.
Мати-менестрель не упустил случая поддеть свою давнюю соперницу в спорах:
- Если среди нас есть дурак, то он все равно не признается... Верно, Умница Льёлль?
- Сейчас кину чем-нибудь, - пообещала девушка.
- Лучше кинь в меня, - отвлек девушку воин, - я хоть поймаю.
Льёлль отмахнулась от этой попытки пошутить:
- А ну вас всех. В следующий квест без меня пойдете.
- Льёлль, мы же команда...
- Фигушки! - по-детски обиженно заявила девушка. – С каких это пор?
- Стоп! – прекратил споры Мати. – У нас дело есть, не забыли? Итак. Если среди нас нет дураков... то почему сработала ловушка на дурака?
- Потому что она дурацкая! И не факт что сработала...
- А может все наоборот? Если ловушка на дурака, то только дураку она не страшна? – задумчиво проговорил воин.
Трое уставились на него, как кентавр на пегаса.
- Идея еще более дурацкая...
- Да нет, почему же... – сощурилась Льёлль, - можно проверить. У меня на примете есть нужный тип.
- Льёлль, а что насчет сохранения тайны? – спросил Дорна, - это, как ты помнишь, была тайна – маршрут пути, местонахождение дома великана и все такое...
- Ты не знаешь Тишека. Он наивный, как дитя, поверит всему, что я скажу, и не станет болтать, если попрошу. К тому же Тишек в меня влюблен.
Мати фыркнул, воин покачал головой:
- И что? Пошлешь его к великану? Льёлль, мы там вчетвером еле прошли.
- Не важно. Если он не пройдет – не жалко. А если пройдет и сумеет достать мне цветочек... охапку цветочков, - заметив напоминающий взгляд, поправила девушка, – то тем лучше.
- Интересные у тебя способы избавится от назойливого поклонника, - ухмыльнулся Дорна.
- Он не поклонник. Он просто дурак, - сказала девушка.

... - Так принесешь?
Тишек кивнул - и это было все. Он ужасно стеснялся, хотя вот сказать ей, что любит, не постеснялся, надо же! Льёлль всегда удивлялась, как ему хватило на это смелости... А ума не хватило сейчас потребовать с нее хотя бы поцелуй. Это было как-то даже обидно.
Впрочем, нечего! Всё это сентиментальная ерунда, а Льёлль сентиментальность терпеть не могла. Осталось только рассказать Тишеку дорогу.
...И нарисовать карту, чтобы не заблудился. Зная Тишека, ничего другого Льёлль от него не ждала. Но посылала она его со спокойной совестью, и полностью отдавая себе отчет в том, что он даже с картой может заблудиться. Правда, это ее не слишком волновало.

Тишек глянул на карту два раза и убрал подальше – не до того было. Очень уж красивые открылись места за пределами города – сначала чудная, прямая словно стрела дорога, с яркими цветами по обочинам – просто как в сказке! - потом березовый лес, полный чистого ясного света, птичьих песен, свежести и беспечального очарования позднего лета... Тишеку хотелось остановиться, присесть на траву, послушать тихую музыку леса, но он обещал Льёлль, а обещания надо выполнять. И, в конце концов, слушать музыку можно и на ходу.
Небольшая поляна, куда он вышел, беспечно напевая песенку, была не пуста. Во-первых, место на ней занимали странные предметы - что-то вроде изваяний, больших и маленьких, причудливых и простых, а во-вторых, тут же присутствовало существо, которое можно было назвать чудовищем, хотя со стороны оно и выглядело, как человек; человеческий облик не делал его человеком, как и любого другого. Существо было занято – вытягивало прямо из воздуха пучок тонких синих нитей. Нити упорно сопротивлялись, но то, что удалось вытянуть, чудовище скатывало в клубок и уже из клубка тянуло в стороны отдельные нити. Вытянутые, переплетенные, завязанные причудливыми узлами, они так и застывали словно окаменев. Клубок обрастал узелками, плетениями, отростками, свивавшимися, словно сами собой, в новые узелки и клубки.
- Садись, не стой, - не оборачиваясь, предложило чудовище незваному гостю, который так и застыл, глазея на его работу, и только тогда рассеянный Тишек заметил небольшой столик и несколько стульев на другом конце поляны.
- Спасибо, - поблагодарил путешественник, подходя и присаживаясь, потом вспомнил о вежливости и запоздало поздоровался. Чудовище кивнуло, не отвлекаясь от работы.
Пока оно создавало нечто из синих нитей, Тишек рассматривал другие его поделки. Они изображали живых существ или скопления предметов, а в некоторых невозможно было узнать хоть что-то. Все были сделаны из материалов разного цвета и вида; иные казались каменными, иные – рыхлыми, словно весенний снег, а некоторые колебались точно горячий воздух.
Чудовище закончило работу – завершенное творение, стоявшее на земле, имело вид неряшливый и почему-то грустный, - стряхнуло с рук остатки синих нитей, подошло к столику и тоже село. Разлив чай из стоявшего тут же чайничка, предложило гостю чашку с ароматным напитком.
- Спасибо, - снова поблагодарил Тишек, - скажи, а что ты делаешь?
С чашкой в руках чудовище почему-то еще меньше было похоже на человека.
- Разное, - ответило оно. - Все зависит от того, какими ты видишь мои творения.
Тишек еще раз окинул взглядом поляну.
- Они разные, - согласился он. - Почему-то мне кажется, что я их уже где-то видел, хотя такого ведь не может быть.
- И какая из моих работ кажется тебе самой знакомой?
- Вон та. – Тишек кивнул на темно-серую скульптуру, изображавшую огромный мешок с проступавшими сквозь его бок монетами, прилепившимися к нему короной, мечом, большой книгой, мольбертом и кистью, и множеством других предметов.
- Я сделал ее из зависти, а последнюю - из нетерпения, - сказало чудовище, повернув голову в сторону застывшего скопления клубков и узелков. - Видишь ли, сильные чувства не уходят просто так и постоянно возвращаются к своему хозяину, не давая ему покоя, даже когда он уже отказался от них. Но если взять гнев или печаль, или жажду славы и сделать из них простую вещь, то они теряют власть над человеком. Все просто и никакого подвоха. Материя может воздействовать лишь на ту материю, что одной с ней природы. Только у людей иначе – они изменяют все к чему прикасаются и обо всем судят так, как подсказывают им разум, сердце и душа.
- Как же еще нам судить? – удивился Тишек.
- Может быть, иногда стоит просто верить тому, что у тебя пред глазами - а порой не стоит верить ничему. Правда, до тебя здесь были люди, которые ничему не верили, и с ними было тяжело общаться.
Юноша покачал в ладони чашку с чаем. Взгляд его вернулся к серому мешку-зависти.
- Мне кажется, я никогда никому не завидовал…
Мастер заметил, куда он смотрит, и поспешил успокоить:
- О, нет! То, что тебе больше всего знакома зависть, вовсе не значит, что ты завистлив. Просто в жизни ты часто встречал ее или же те многие вещи, из которых она складывается. В ней есть частичка обиды, частичка жадности, гордыня и ревность и много чего еще.
- Так вот откуда берется зависть? Она собирается из разных вещей, а сама по себе вовсе не существует? Я так и знал!
Тишек отпил из чашки и поставил ее на стол, как ставят точку в конце предложения. По правде сказать, он был слишком беспечен, чтобы всерьез и долго вести подобные разговоры.
- Уже уходишь, - заметило Чудовище, едва Тишек подумал о том, что стоит попрощаться. - Куда же ведет тебя твой путь?
- К великану, - ответил юноша, смущаясь тем, что, в самом деле, должен уйти.
- К Славу? Передай ему привет от меня, - попросило Чудовище.
Тишек хотел спросить, как его зовут и от кого передавать привет, но постеснялся. Поэтому он просто еще раз поблагодарил хозяина и продолжил путь.

Долина, что встретила его солнечным светом после тенистой прохлады леса, простиралась до самого горизонта и была полна шуршания и шелеста. Шелестели высокие травы, а шуршало нечто в этих травах. Тишеку то и дело казалось, что его кто-то пристально разглядывает. Это ощущение появлялось и исчезало так быстро, что вскоре он просто перестал обращать на него внимание. И именно тогда из травы прямо у него под ногами вынырнуло пушистое зеленое существо с огромными глазами и тонкими лапками. Тишек едва не поставивший ногу именно туда, где нарисовалось это чудо, так и остался стоять на одной ноге; существо фыркнуло и Тишек от неожиданности покачнулся и сел в высокую траву. Насмешливо мурлыкнув, зеленое чудо два раза подпрыгнуло и приземлилось на колено Тишека.
- Что? - озадаченно спросил путешественник. Существо снова фыркнуло и издало мелодичный посвист, и тут же юноша оказался окружен зелеными созданиями, появившимися из травы. Они подпрыгивали, мурлыкающе переговаривались и шуршали, шуршали, шуршали... Тишек осторожно погладил того, что сидел на колене - зеленое чудо не было против, однако с колена спрыгнуло и присоединилось к остальным. Путешественник пожал плечами и встал на ноги... Окружавшие его шуршарики как по команде сорвались с места и попрыгали прочь с такой скоростью, что он мигом потерял их из виду. Но один остался. Он подскочил на месте, словно к чему-то примериваясь, потом скакнул в сторону, остановился, посмотрел на Тишека и моргнул. Юноша сделал шаг в траве, шуршарик отпрыгнул снова, потом подскочил к нему, тронул лапкой штанину и коротким прыжком вернулся на прежнее место.
- Идти за тобой? - наконец понял Тишек, - но куда?
Шуршарик фыркнул, и это вполне могло означать: «А какая разница?»
Но для Тишека разница была.
- Мне к великану надо, который Слав, - сказал он. - Только, кажется, это далеко.
Шуршарик негромко проворчал, явно выражая свое мнение об этом самом «далеко», стремительно исчез в траве и так же быстро вернулся, словно показывая, что расстояния не имеют никакого значения.
- Я так не умею, - пожаловался Тишек.
Шуршарик не понял или не поверил, он снова тронул его за штанину и поскакал прочь. Тишек поспешил за ним.
Поспешил? Ну, не то чтобы... Ноги то и дело запутывались в траве, он спотыкался и пару раз шлепнулся, вызвав насмешливое шуршание со всех сторон, а безжалостный проводник то и дело увеличивал темп. Юноша быстро выдохся, и когда он в очередной раз растянулся в траве, шуршарик-проводник, наконец, остановился. Зеленое существо обскакало юношу по кругу, нырнуло в траву, пошуршало, явно совещаясь со своими собратьями, и вернулось с маленьким цветочком, который протянуло Тишеку. Но когда юноша хотел взять подарок, шуршарик подпрыгнул, уцепившись за одежду Тишека тоненькими лапками, и сунул цветок под нос юноше. У цветка не было запаха, но от пыльцы его у путешественника отчаянно защекотало в носу. Он оглушительно чихнул и вдруг обнаружил, что трава, в которой он сидит, сильно подросла и достает почти до неба. Он огляделся - его окружали шуршарики, но они были такого же роста, как и он сам.
- Ой, - сказал Тишек. Сказал? Как бы не так! Он прошуршал это и только тогда увидел, что вместо рук и ног у него тоненькие лапки, что он покрыт мягкой зеленой шерсткой, и понял - ему очень хочется прыгать.
«Играем... - прошуршало тут же, - догоняй, догоняй, догоняй!» И зеленая волна шуршариков отхлынула от него в разные стороны, как круги от упавшего в воду камня.
Желание вскочить и бежать, едва касаясь лапками травы, прямо подбросило его, и мгновение спустя он и правда бежал, легко и одухотворенно, самозабвенно гонясь за одним из веселых зеленых чуд.
Это было восхитительно и очень весело. Он догонял - и его догоняли, он играл - и с ним играли тоже, он прыгал и снова бежал, тело его полнилось легкостью и силой, он не мог остановиться ни на миг и был счастлив. И так могло бы продолжаться бесконечно, если бы на свете не существовали ночи. Но когда темнота опустилась на долину, шуршарики прекратили свои игры и, свернувшись комочками, кто тут, кто там, засопели; сопение их тоже было каким-то шуршащим...
И Тишек уснул вместе с ними, уютно устроившись на травяной постели.
Разбудило его ясное солнце и ощущение привычного человеческого тела. Он потянулся, огляделся и понял, что находится на окраине долины, как раз там, где начинались невысокие холмы. Рядом не было ни одного шуршарика. Тишек немного опечалился от того, что не может сказать спасибо своим маленьким друзьям. Впрочем, он мог сделать это на обратном пути. Радуясь новому погожему дню, путешественник направился в сторону холмов.

Через полчаса полил дождь, который не кончался добрую половину дня. Насквозь промокший, Тишек искал хоть какое-то укрытие, пока не наткнулся на домик, слишком маленький, чтобы оказаться жилищем великана; какой-то на удивление взъерошенный, вросший в землю, с покрытыми мхом стенами и новехонькой дверью, с крышей, похожей на смешную детскую шапочку, он прилепился к одному из холмов и казался его частью. У самого порога рос кустик фиалок. Настроение у Тишека было прекрасное; он сорвал один цветочек, сунул за ухо и постучал в дверь, в надежде, что хозяин или хозяйка разрешат ему обсушиться и переждать ливень. На стук никто не ответил, но дверь оказалась не заперта. Путешественник смело толкнул створку.
Дверь отворилась легко и без скрипа, но стоило юноше войти, как он услышал звук, сделавший бы честь самой скрипучей из дверей. Короткий коридор в три шага привел его в комнату, где всего-то и помещалось что стул, стол, большой тролль и маленькая колыбель. Тролль (а вернее, троллиха) качала колыбельку и напевала скрипучим голосом. Слов было не разобрать, но ребенок в колыбели преспокойно посапывал. На окнах занавески в цветочек слабо колыхались от сквозняка.
- Здравствуй, - тихо, стараясь не разбудить ребенка, сказал Тишек, – прости, если помешал... Нельзя ли мне обсушиться у твоего очага и переждать дождь?
- Если не будешь шуметь, - довольно громко ответила троллиха.
- Конечно, нет! - Тишеку хотелось подойти посмотреть на дитя, и он осторожно спросил: – Можно?
Троллиха склонила голову, рассматривая его, и кивнула. Тишек приблизился. В колыбельке лежал крохотный тролленок; малыш посапывал широким плоским носом, причмокивал во сне большими темными губами и слегка шевелил пальцами с крохотными коготками.
- Он прелестный, - заметил Тишек с улыбкой.
- Как бы ни так! – свирепо, но не зло фыркнула мать. - Это тролль! Он должен внушать ужас и почтение с пеленок!
- Зачем? - удивился путешественник, - зачем кого-то пугать?
- Затем, что у нас так принято, - уже без рычания ответила троллиха, - как, например, у людей принято давать детям смешные имена вроде Овцетряс или Мимохват.
Юноша от удивления икнул:
- Никогда не видел человека по имени Овцетряс.
- Зато я видела. Ко мне в гости заходили несколько твоих соплеменников, один из них назвался именно так. Остальные представились еще более странными именами, которых я не могу повторить. Ну, как бы их ни звали, но вели себя они правильно - не спорили и сделали все, что я сказала – спели колыбельную моему сыну и починили мою дверь...
В этот миг на улице раздался шум - словно брошенный в небо большой камень упал обратно у самого порога, заставив вздрогнуть домик троллихи. До этого крепко спавший малыш проснулся и открыл глаза, но плакать не торопился, а с любопытством рассматривал окружающее.
Троллиха вскочила мгновением раньше, чем в дверь кто-то постучал.
- Никого нет дома! - крикнула хозяйка, - особенно для грифонов, которые учатся летать с катапульты!
Тишек удивленно заморгал. Должно быть, приняв восклицание хозяйки за разрешение войти, в дверь протиснулось недоразумение с телом льва, головой и крыльями орла и робким детским взглядом.
- Извините, - сказал грифон, - я не нарочно. Опять недолет...
- А куда ты хотел попасть? - спросил Тишек.
- Никуда. Недолет – это я. Но все равно я должен придерживаться плана.
- Единственное, чего ты должен придерживаться - это собственных крыльев! - фыркнула троллиха, взяв на руки запросившегося к ней малыша. - Чаю хотите?
Вопрос явно был обращен ко всем.
Взъерошенный грифон и Тишек, с которого все еще капало, синхронно кивнули.
- Тогда сейчас будем пить чай, - подвела итог хозяйка.

В маленьком доме и кухня была маленькая. Доверив дитя присевшему к очагу Тишеку, готовому подержать малыша на коленях, троллиха без особой спешки повыставляла на стол сладкие приятности, вроде медового печенья, мятных конфет и вафель с маком. Грифон удобно устроился на полу – лег, обернувшись крыльями, и довольно мурчал, его растрепанные перья постепенно приглаживались. От очага шло приятное тепло; вернувшему дитя маме-троллихе Тишеку нравилось смотреть на огонь, уплетая печенье с горячим сладким чаем. Грифон по-птичьи пил из блюдечка и клевал покрошенные для него вафли.
- А какой у тебя план и для чего он тебе нужен? - спросил Тишек.
Грифон покосился на него:
- А тебе зачем? У тебя что, нет своего плана? Или ты не знаешь, что для того, чтобы сделать что-то правильно, обязательно нужен план и правильный не должен быть простым?
Троллиха фыркнула; малыш сидел у нее на колене и пытался утянуть со стола печеньку.
- Скажи, как ты летал раньше, без плана? – спросила она.
- По-разному, - признался грифон, - вообще-то у меня, кажется, неплохо получалось.
- Тогда в чем дело? Зачем тебе еще что-то кроме крыльев и простора? - спросил путешественник.
- Ты не понимаешь, - вздохнул грифон, - один мудрый человек сказал мне, что без плана я рано или поздно упаду, а я не хотел бы падать, это больно. - Грифон потер лапой макушку.
- По-моему именно твой план и заставляет тебя падать.
- А что делать, если он слишком простой для правильного плана? Но я знаю тайну - если не можешь составить правильный план, то он тебя осенит, когда набьешь побольше шишек. Только я забыл спросить того человека – побольше, это сколько?
Троллиха не выдержала и засмеялась. Тишек тоже едва мог сдерживаться, хотя и очень старался оставаться серьезным.
- Расскажи, с чего все началась, - попросил он.
- С того, что я летел, - грифон вздохнул, - летел, увидел сверху людей и спустился, чтобы познакомиться. Один из них сказал, что он маг, но он не был похож на мага - ни посоха, ни красивого плаща, расшитого звездами, ни забавной шапки, ни амулетов, ни даже волшебной палочки. Я сказал ему, что он, по-моему, неправильный маг. А он ответил - «А ты уверен, что ты - правильный грифон? Правильные летают по плану, а как это делаешь ты?» Я попытался понять, как, и оказалось, что у меня нет плана, а составить настоящий, правильный, очень трудно. Но добрый маг подарил мне катапульту, чтобы я смог тренироваться.
Веселая троллиха снова налила всем чаю.
- Сдается мне, что это все-таки был правильный маг, - сказала она, - хитрый, наглый и ленивый.
- А по-моему, все просто, - заметил Тишек, - он забыл рассказать тебе об идеальном плане: когда ты просто знаешь как летать, то делаешь это, безо всяких катапульт.
- А это не слишком просто? - усомнился грифон.
- Нет-нет! Это как раз тот план, по которому ты летал раньше, то есть это не просто идеальный план, но и действенный. И потом - что тебе стоит попробовать взлететь согласно ему?
Грифон почесал лапой загривок.
- Обязательно попробую, - сказал он и поднялся - тем более что дождь уже кончился.
И это была правда. Солнце как-то договорилось с тучами, и они, тяжело переваливаясь, отправились дальше на восток, тогда как светило снова правило на ярком синем небе. Троллиха с малышом, грифон и Тишек вышли на воздух; ребенок на руках матери самозабвенно угукал, ни на минуту не замолкая.
- Хорошо-то как! - грифон раскинул крылья, по-кошачьи потянулся и довольно щелкнул клювом, - как же я соскучился по небу и ветру!
И взлетел; у него и в самом деле хорошо получалось.
Тишек любовался созданием, которое на земле казалось несколько неуклюжим, и думал, как же мало надо, чтобы почувствовать себя по-настоящему счастливым. Грифон то поднимался, то опускался, совершал в воздухе удивительные кульбиты и счастливо клекотал. Однако он не увлекся и вскоре вернулся на землю.
- Я правильный грифон, - не без гордости заметил он, - но что теперь делать с катапультой?
- Можно вернуть тому, кто ее тебе дал, или оставить там, где она есть.
Грифон фыркнул.
- Пусть ее заберет тот, кому она нужна. Ну, до свидания!
Он взмахнул крыльями, подняв ветерок, и умчался куда-то по своим делам.
Тишек улыбнулся. Дождь ему уже не грозил, юноша обсох и даже подкрепился, пора было продолжать путь.
Путешественник поклонился хозяйке домика, потом достал из-за уха фиалку и протянул ее троллихе.
- Благодарю за гостеприимство!
Троллиха осторожно взяла цветочек большой когтистой лапой и улыбнулась в ответ.
- Заходи в гости, когда пожелаешь.
Дорога звала Тишека, и она уже нравилась ему сама по себе.

Катапульту странник так и не увидел, должно быть, она пряталась за одним из холмов. А дом великана Тишек узнал сразу, хотя он вовсе не был большим, просто, словно лодка, плыл в цветочном море, ярком и благоухающем. Подойдя к калитке, Тишек заметил работавшего в саду хозяина. Он был настоящим великаном, но все же казался маленьким по сравнению с некоторыми из деревьев в его саду.
- Доброго вам дня и привет от... от чудовища из леса.
- Дня доброго тебе, мой гость, - ответил великан очень приятным голосом. - А что, лесной тот мастер все так же занят своими глупостями?
- Почему глупостями?
- Ведь человек справляться должен сам с надеждами, с печалями своими, не ждать, когда другой ему поможет: освободит от слишком сильных чувств. Но, верно, ты пришел не к разговору, а с делом до меня. Помочь мне хочешь?
Тишек охотно согласился, и до самого вечера они сажали цветы и пересаживали кусты, пололи грядки, ровняли и выкладывали цветными камешками дорожки, словом, проводили время с пользой. И, конечно же, разговаривали. Ритмическая, напевная речь великана немного смущала Тишека, но он быстро привык.
А за вечерним угощением великан спросил:
- Ты за цветами?
- Ага, - уже без смущения ответил Тишек.
- Все за цветами, и никто, увы мне, так просто в гости не придет, на чай, - грустно кивнул великан, - но для чего тебе волшебные цветы?
Тишек, который впервые слышал, что цветы волшебные, удивился, но не очень сильно. В конце концов, все прекрасное - немного волшебное.
- Я подарю их любимой девушке, - признался он.
- Подаришь просто? Если я скажу, что те цветы легко исполнить могут твое желанье? Как? Изменишь взгляд свой?
- Зачем? Исполнять свои желания я и сам могу, - ответил Тишек.
Великан рассмеялся. В этом смехе не было ничего обидного.
- Когда-то был я карликом, представь, - сказал он, отсмеявшись, - а утром как-то вот таким проснулся. Но и тогда не удивлялся так, как после слов твоих. Но знать ты должен – в цветах нет никакого волшебства. А все, что слышал ты – неправда, сказка. Я сам пустил по миру этот слух, чтобы хоть изредка тут кто-то появлялся, и не было б мне так уж одиноко. В моих цветах есть только красота, и то не для любого, ведь бывает, что лишь в глазах смотрящего она. Захочешь видеть красоту – и видишь, а нет, так все равно, что пред тобой, уродство или то, что восхищает. Любых цветов нарви, я буду рад.
- И даже тех, которые, на крыше?
- Одуванчиков? - великан по имени Слав улыбнулся. - Конечно. Сколько хочешь. Останься, скоро ночь уже, а утром позавтракаешь и в обратный путь.
Тишек согласился.
Утром Слав приставил к стене дома лестницу, по которой юноша и залез на плоскую крышу дома, золотистую от солнечных цветов. Рвать их было жалко; но Тишек подумал, как обрадуется Льёлль, и собрал небольшой букетик.

Но Льёлль не обрадовалась.
- Одуванчики??? - воскликнула она, когда юноша попытался вручить ей слегка увядший букетик. - Где ты взял эту ерунду? Хочешь обмануть меня? На самом деле ты никуда не ходил, а нарвал цветов с ближайшей обочины и теперь...
Она замолчала, но не потому, что ей не хватило слов. На самом деле девушка не думала, что Тишек обманывает - он не умел врать. Но ее глубоко возмутило, что «поклонник» принес всего лишь одуванчики. В мечтах она представляла себе целый букет прекраснейших роз из великаньего сада, лилии или хоть ирисы! Их не стыдно было бы показать другим, а это...
- Больше никогда ко мне не подходи! И перестань, наконец, улыбаться! Один раз попросила подарка, и даже это ты не мог сделать как все нормальные люди! Ну что ты за дурак, Тишек!
Юноша понурился; он хотел поделиться с ней рассказом о своем путешествии, хотел предложить вместе с ним сходить в гости к троллихе и удивительному великану, но... Но вместо этого он молча выслушивал упреки, пока Льёлль не надоело браниться и пока она, подкарауливавшая Тишека у дверей его дома, не убежала прочь.
Юноша вошел в дом и тотчас отправился на кухню - поставить цветы в воду. Пусть в одуванчиках нет ничего чудесного, но это был подарок, да и никакие цветы не заслуживают того, чтобы дурно с ними обращаться.
Только вечером он заметил, что один из цветов зацепился за крючок на его одежде. Тишек распутал стебель одуванчика, беспечно улыбнулся и сунул цветок за ухо, как ему нравилась. Юноша верил, что сможет помириться с Льёлль, он просто не любил огорчаться. И готов был поверить, что цветы из сада великана в самом деле волшебные. Хотя бы тот, что у него за ухом. «Если так, то чего я пожелаю? – подумал он с улыбкой. Выбрать оказалось легко: - Вот бы вернуть катапульту тому неправильному магу. И не просто так вернуть...»
Идея была забавная. Тишек хотел, чтобы волшебник улыбнулся, получив забавный подарок.

Когда четверо снова собрались в доме мага, и мрачная Льёлль рассказала им про Тишека, никто не стал над ней смеяться. Единственный, кто что-то сказал по этому поводу, был Мати-менестрель:
- Только дурак верит во всякую ерунду.
Словно в ответ на его слова, со двора донесся жуткий грохот. Когда ошалевшие четверо вывалились во двор, ожидая чего угодно – вплоть до явления соперников, менее удачных квестовых команд, пришедших с желанием подраться, им открылось умопомрачительное зрелище – посреди двора, воткнувшись углом рамы в мягкую землю, торчала катапульта. На раме темнела надпись: «Осторожно, неправильная катапульта! Только для неправильных магов!». До них не сразу дошло, а когда дошло...
- Эй, Тарик, тут тебе знакомый грифон подарочек прислал, - заметил Мати. Льёлль засмеялась, Дорна еще кое-как сдерживался, но через миг и он не выдержал.
- Ага… с памятной запиской... однозначного содержания... – захохотал воин.
Маг побагровел.
- Убью... – прошептал он.
Льёлль согнулась пополам от смеха.
- Слуушай, Тарик... а он в тебя не влюбился? Вон и подарки делает!
Мати-менестрель уже просто захлебывался от смеха.
- Если надумаешь ответное письмецо строчить... я помогу стишками... И подарок найди такой, чтобы... нам не было за тебя стыдно...
- Да, ты только скажи... И я что-нибудь украду, чтобы тебе... не пришлось покупать... - сквозь смех выговорила Льелль.
Тарик не выдержал. Он прорычал короткое злое слово и сделал жест, который ни один человек не смог бы повторить, не вывихнув пальцев. Катапульта со звуком лопнувшего воздушного шарика исчезла, и всех, кто был во дворе, окатил невесть откуда взявшийся поток ледяной воды. Взвизгнувшая Льёлль тут же умолкла и, сжав кулачки, двинулась на Тарика.
- Ты что творишь, бездельник??
Дорна тоже не был доволен таким поворотом, и лишь Мати как ни в чем ни бывало выжимал одежду прямо на себе и ухмылялся. Воин принюхался. Окатившая их вода пахла лимоном.
- А что, лимонадные ванны полезны для здоровья? – с редкой для него иронией спросил он.
- Еще как, - парировал маг, который, несмотря на браваду в голосе, выглядел самым несчастным из всех.- Особенно для вашего, уважаемый Овцетряс…
- Все, забыли, - с усталой злостью бросил переставший ухмыляться Мати. - Нам всем нужно заняться делом.
- Точно, - спохватился Дорна. - На днях мне удалось достать одну карту...

Они вернулись в дом, принеся с собой запах лимонада, и начался спор - стоит ли браться за это новое дело и сколько и чего оно может им принести. Спор затянулся до самой ночи, так что все четверо успели высохнуть, взмокнуть и снова высохнуть.
А на следующее утро приключенцы встретились вновь. Они собирались в новый квест и не сомневались, что на этот раз им обязательно повезет.

- А это точно то самое дерево? – спросил Яра-маг.
- Точно, - кивнул проводник, не внушающий никакого доверия - из-за собственной доверчивости. Постучавшего вечером гостя этот юноша с лицом простака впустил, напоил чаем и сразу же согласился показать дорогу к волшебному Дереву – а в итоге шел вместе с чародеем, пока не привел в нужное место. Сам Яра сначала расспросил бы гостя, да и плату за услугу потребовал бы, пожалуй. Время стоит денег!
- Ничего не понимаю, - потирая подбородок, произнес он, - почему кто-то верит, что это дерево – бог, если в нем нет ничего примечательного?
Проводник, представившейся как Тишек, смотрел на высокий то ли ясень, то ли вяз и, кажется, не понимал сомнений мага. Яра усмехнулся, подслушав его мысли: хорошее дерево, большое и ветвистое. Ветки тянутся к небу в каком-то особом порядке, или в беспорядке. Немного похоже на человека, поднявшего руки, только рук этих пар сто или двести. Все это было так… Просто подобных деревьев вокруг тысячи тысяч, пусть даже не здесь, не на пустоши, далекой от всех дорог… И то ли вяз то ли ясень ничем не отличается от других, про которые не рассказывают, что когда-то оно было богом, от скуки обратившим себя в дерево. И этот древобог исполнял только одну просьбу – давал каждому, кто придет к нему, встретить своего Особенного Врага, единственного достойного из всех.
- Посмотрим, - закончив с рассуждениями, маг бросил под дерево принесенный с собой коврик и уселся на него – спина прямая, руки на коленях ладонями вниз, глаза полузакрыты, все как полагается.
Но, даже углубившись в себя, Яра слышал сопение и переминающиеся шаги проводника, а потом юноша сел рядом с ним, сел неуклюже, задев рукав чародея и громко, шумно вздохнув.
Волшебник отвлекся, повернул голову и строго посмотрел на него:
- Ты не пойдешь домой? Хочешь тоже встретится со своим Особенным Врагом?
Тишек сорвал травинку, прикусил ее и ответил:
- У меня нет врагов, ни особенных, ни каких. Просто до наступления темноты домой не попаду, а идти так далеко и без света… Лучше побуду тут до утра.
Яра хмыкнул. Трус... а впрочем, так трусить вполне разумно. Они отошли достаточно далеко от города, солнце как раз опустилось за горизонт, а парнишка вряд ли владеет магией, и не сможет себя защитить, если встретит лиходеев, и даже света для пути не добудет. Ну да это его проблемы.
Ветер шевелил траву, трогал не успевшую пожелтеть листву, но шелеста почему-то не было слышно, зато Яра слышал запах – необычный, словно привезенный сюда из дальних краев. Темнело стремительно. Чародей уже не видел ничего в нескольких шагах от себя. Только, подняв голову, он мог различать темные ветки Дерева на фоне пока еще не такого темного небосвода. Постепенно все становилось именно таким, каким должно, создавая правильное ощущение. Ощущение Тайны.
Которое не преминул испортить напомнивший о себе проводник Тишек. Он сказал:
- Я подумал еще, что одному в темноте вам было бы страшно.
- Страшно? – фыркнул маг. - Я ничего не боюсь.
- Тогда зачем встречаться со своим врагом? Зачем вы пришли сюда?
Яра мысленно вздохнул. Он подозревал, что юноша не поймет объяснений, хотя времени для них - сколько угодно. Но его чародей собирался потратить на мысленное оттачивание плана по встрече Врага, а не беседу с далеким от даже самых простых истин простаком.
- Я собираюсь помериться с ним силой, и так узнать, чего стою, - сказал Яра, решив все-таки ответить на вопрос проводника и так отплатить за согласие показать чародею дорогу. – А может, я и мой Враг просто посмотрим в глаза друг другу - иногда и этого хватает. Но лучше, конечно, сразиться.
- Почему лучше? – спросил почти совсем уже невидимый в темноте Тишек, - ведь это больно, да и что люди скажут?
- Люди? Какое мне до них дело? Что-нибудь они все равно скажут, станем мы драться или нет - так какая разница? Могут даже легенду сложить и все переврать. А почему лучше… Драка, знаешь ли, вещь конкретная. После нее никаких недомолвок не остается и наступает полное понимание.
Проводник поднял руку – кажется, почесал затылок.
- То есть если я чего-то не понимаю, надо пойти и подраться?
Маг долгие пять минут не знал, как на это ответить. Потом решился сказать правду:
- Ты, похоже, не великого ума. Хочешь остаться тут – оставайся. Но прежде чем задать очередной вопрос, подумай: вдруг ты уже знаешь ответ?
За этими словами стояло: «а кому еще знать ответ на глупый вопрос, как ни глупцу?» - но Яра предпочел не выдавать подоплеку своих мыслей.
Чародей сложил руки на коленях и закрыл глаза, надеясь, что больше не услышит ни слова. Слов и не услышал – только шорох травы, словно проводник сел поудобнее или вообще прилег под дерево. Вот и хорошо…

Маг заснул. Совершенно непростительно для того, кто ждет встречи с Врагом. И снилась ему несусветная ерунда – вроде, он был кентавром, учащимся в какой-то академии и мечтающим научиться летать… От этого Яра и проснулся – от возмущения приснившейся ерундой.
Светало. Под деревом на траве спал как ни в чем ни бывало проводник Тишек – спал и улыбался во сне. И Яре сразу стало понятно, чьи сны он ненарочно подсмотрел. Когда ты волшебник, это порой случается само собой – и чтение мыслей, и чтение снов… Однако, Враг так и не пришел. Если только…
Он снова посмотрел на Тишека, мысленно вздохнул – еще тяжелее, чем в первый раз, и громко позвал:
- Проснись! Проснись сейчас же!
Юноша открыл глаза, поморгал, потом сел и сладко зевнул:
- Уже утро? А твой Враг так и не появился?
- А то ты сам не видишь, - ответил маг на оба вопроса сразу, - никто и не придет, потому что мой Враг – ты.
Ветер качнул дерево, с кроны вниз осыпался целый дождь из росы. Яра поморщился, Тишек достал из кармана платок и вытер ставшее мокрым лицо.
- Я не согласен быть твоим врагом, - сказал он.
- Думаешь, мне есть дело до твоего несогласия? – фыркнул чародей, встал, прошелся, разминаясь и произнося заклятие, высушившее его одежду, - что ты умеешь?
- Жить, - ответил Тишек, тоже вставая, - дружить, делать игрушки, попадать в истории…
- Магии не обучен? – перебил Яра.
- Не-а, - юноша развел руками, - я не думал, что мне это когда-нибудь понадобится. А учиться ненужному – зачем?
- Мда… И что же теперь делать? Не на кулачках же с тобой драться… - маг сделал несколько шагов туда-сюда и остановился, - тем более ты прост, как ботинок…
- Вот и моя знакомая девушка так говорит… Драться? Но я не стану с вами драться. Нипочем.
Яра отмахнулся от ответа, не несущего полезной информации и задал новый вопрос:
- Но в чем твоя сила? Должна же быть у тебя какая-то сила?
Тишек пожал плечами и снова зевнул, словно речь шла о сущих пустяках:
- По-моему, просто глупость…
- Глупость - и есть сила? – нетерпеливо перебил чародей, - вот уж в чем мне с тобой не тягаться… Но, допустим, сейчас у тебя нет причины со мной сражаться. Я могу дать ее.
Тут Тишек в очередной раз зевнул – и от вида нелепого «врага» и от непонимания, как быть, волшебник сделал первое, что пришло в голову, хотя никогда до этого не поступал необдуманно.
Он произвел сложные пассы руками, пробормотал едва слышную невнятицу и нарочито-серьезно объяснил:
- Я наложил на тебя заклинание, очень черное заклинание. Не скажу, какое, догадаешься сам. Сейчас уйду и вернусь через две недели. Тогда мы сразимся, и если победишь - сниму с тебя заклинание. Если нет… тоже сниму, но не сразу.
И не дожидаясь ответа, маг Яра телепортировался прочь, призвав самый эффектный – гудящий и светящийся - портал. В таких делах, как обработка будущего Врага, чем больше произведешь впечатления – тем лучше.

Вернулся он, как и обещал, спустя две недели, так же эффектно открыв портал прямо перед домом Врага. Был один из дней ранней осени, когда веришь, что лето не закончилось. Синее небо, теплый ветер и стойкое ощущения, что мир наконец-то достиг равновесия и уже не соскользнет с его тонкой грани.
Но хорошее настроение от предвкушения встречи с Особенным Врагом испортилось, когда Яра обнаружил - дверь заперта и никого нет дома.
Первая мысль была – сбежал! Но чародей прочел придуманное им самим заклинание и увидел следы на пороге дома, оставленные не больше часа назад. Яра мог пойти по этим следам... Но не хотел уподобляться собаке, выслеживающей дичь, и потому просто сел на порог и стал ждать.
Тишек появился в сумерках, он шел, что-то бормоча себе под нос, и так увлекся, что заметил мага, только когда почти наступил на него.
- Ой, это вы, - сказал юноша, - а я как раз думал, как отблагодарить вас…
- Ты забыл, кто я?- спросил волшебник, поднявшись на ноги и грозно нахмурившись.
- Конечно, помню! Вы тот самый человек, который сделал мне подарок, - Тишек ухитрился пройти к двери, несмотря на стоявшего на его пути мага, открыл ее и пригласил: - Входите скорей! Я поставлю чай или согрею суп, если вы голодны…
Яра не знал, принимать приглашение или нет. Может, парень нарочно заманивает его в дом, потому что подстроил там ловушку? Или этот Тишек и в самом деле не обиделся на «заклинание» и все его мысли только о благодарности… Интересно, за что?
Любопытство свойственно и чародеям тоже. Поэтому Яра взял да и задал свой вопрос единственному, кто мог на него ответить.
- Конечно, за кентавра! – сказал юноша и снова настойчиво пригласил: - Входите же!
Маг, совершенно сбитый с толку, позволил себе согласиться и переступил порог дома.
Там не было никаких ловушек – только горячий чай, с чашкой которого он и сидел за столом какое-то время спустя, вертя в уме так и эдак ответ Тишека.
- Так при чем тут кентавр? – наконец спросил Яра, понимая – еще немного, и его разум вскипит, как чайник на плите.
Тишек с явным удовольствием отхлебнул из своей чашки.
- Вы же заколдовали меня... Правда, я быстро догадался, как, хотя не понял, почему это колдовство – очень черное, ведь оно приносит такие интересные сны. Сны о кентавре, которые не давали мне покоя. Ну, подумал - это загадка, которую надо разгадать, или сказка, но библиотекарь Йонни сказал - таких нет. Ну и... я решил, что так неправильно и захотел записать сны, но оказалось - писать вообще не так-то просто. Я пошел и нашел того, кто меня научит. «Кружок острого пера»!
Маг поставил чашку, целых две минуты переваривал новую информацию, потом сказал:
- Ладно. Но мы все таки должны сразиться.
- Можно сражаться перьями, - заметил Тишек с каким-то даже энтузиазмом, - хочу сказать, сочинять истории, чья интереснее…
- Еще чего не хватало! – возмутился Яра, - у меня нет на это времени, - он встал из-за стола, - но я буду добр и сниму с тебя заклятье. Кентавр больше не придет к тебе во сне.
- Совсем? - спросил юноша, и волшебник с радостью отметил грустные нотки в его голосе.
- Совсем, - злорадно кивнул Яра, - вернусь через неделю. А может раньше... да, скорее раньше. Или позже, - на глазах Тишека чародей снова открыл портал, решив: в прошлый раз мальчишка просто его не разглядел, а потому и не впечатлился, и шагнул в сияющее окно, довольный собственным коварством. Яра знал, как легко ожидание превращает человека в зверя, и надеялся, что в следующую встречу им все-таки доведется подраться.

Явился он за день до окончания назначенного срока - как раз то самое время, когда человеку невыносимее всего ждать. Дверь дома была открыта, и, войдя, маг увидел спящего на кушетке в самой большой комнате Врага, и стол заваленный тетрадками, книгами и листками. Некоторые даже лежали на полу. Волшебник не удержался, поднял один и прочел:
«Призвать дракона.
Придумать подарок для принцессы.
Найти загадку без ответа».
Это был какой-то список или план. Яра задумался. Призвать дракона? Неужели этот простачок может призвать дракона? Он посмотрел на спящего и решил – нет, глупости. Да и подарки принцессам дарить ему не по чину. А уж загадки без ответа точно не для ума наивного юноши. Но пока маг рассуждал, Тишек проснулся:
- Вы уже здесь! - воскликнул он, вставая. - Как хорошо!
- Почему это? - переспросил маг сердито и не удержался,- потому что ты задружился драконом и теперь меня не боишься?
- Задружился? – юноша бросил взгляд на листок в руках Яры и улыбнулся,- да нет же! Это одна из историй, которые я хочу написать, потому что Кентавр и правда ушел. Но есть и другие истории и я не видел этого, пока их заслоняла та, единственная. А бояться вас мне не хочется.
Маг мысленно застонал: у него ничего не выходило, и он не понимал, почему.
- И никакой драки? - спросил Яра, только потом поняв, как глупо это звучит, и устыдившись самого себя.
- Вам так нужна эта драка? - наивно спросил Тишек, - ну ладно, давайте как-нибудь подеремся… Но только быстро. У меня столько историй, которые я должен закончить...
Чародей разозлился. Он коротко бросил одно единственное Слово, а потом посмотрел на лист в своих руках. Заклятье подействовало: лист был совершенно пуст.
- Все, - зло бросил волшебник, - теперь тебе ничего не надо заканчивать!
Тишек подошел к столу, открыл одну тетрадку, другую…
- Но зачем? – спросил юноша беспомощно, - разве в этом есть смысл?
- Еще какой! – огрызнулся маг, - я освободил тебе кучу времени, чтобы подумать о важном. И дам тебе ровно три дня. - Волшебник подумал и решил, что давать Тишеку больше опасно, он, пожалуй, тогда еще что-нибудь придумает. - Можешь ждать или нет, но я вернусь!
И в этот раз он вышел через дверь, как следует хлопнув ею.

Через три дня Яра, весь в предвкушении битвы, к которой как следует подготовился, разработав замечательный план и даже изобретя два новых заклинания, подошел к двери Тишекова дома и грозно и громко постучал. И услышал:
- Войдите!
Чародей без колебаний принял приглашение.
Тишек сидел за столом и писал.
- Минутку, - он отчаянно строчил, заканчивая предложение, потом поставил жирную точку, встал, взял тетрадку и протянул ее магу, - вот!
- Что это? - не понял Яра.
- Это сказка о нас... Вернее, о вас. Как вы деретесь с Особенным Врагом и побеждаете его… Хотите, я расскажу? Оказалось, у меня хорошая память! Все что, написал и что потом исчезло я смог переписать… и вышло даже лучше, чем было! И я подумал – вы такой сердитый, потому что про вас еще никто не придумывал сказок…
- Что?? – чародей отшатнулся от Тишека с его тетрадкой, как от супостата с заколдованным мечом, - да как ты... О, Сила, ну почему у всех враги как враги, а у меня... такое? То дерево-бог ошиблось… или ты меня обманул. Точно! Привел не к тому дереву! А я знал, знал, что ты не можешь быть моим Особенным Врагом!
- Но я не…
Яра не стал слушать:
- Всё! Мне больше не надо иметь с тобой дело! – и он тут же ушел, безо всяких порталов и стука дверью, отправившись отдыхать туда, где нет простаков и сказок.

А Тишек… Он сходил на кухню за чаем, сел за стол к своим тетрадкам и, прихлебывая ароматный напиток, решил продолжить свою историю. Сразу после поставленной жирной точки юноша написал, как продиктовали ему жизнь и сердце:
«А потом маг просто исчез, но Сказочник знал: они встретятся еще, и не раз».
Слова ложились на лист один за другим, и казалось - нет истины вернее этой, выписанной чернилами на белом бумажном листе.