Борис Стругацкий рассказывает о том, как рождался миф

В 1972 году неразлучные братья Аркадий и Борис Стругацкие опубликовали книгу "Сталкер" ("Пикник на обочине"). В 1979 году Андрей Тарковский сделал его вольную экранизацию. Зона, это застывшее, мрачное и мертвое пространство, притягивает Сталкеров, как золотоискателей. С тех пор и вплоть до наступления эпохи гласности Стругацких не печатали, и они были вынуждены публиковаться самиздатом. Аркадий, его старший брат, вместе с которым он написал большинство текстов, умер в 1991 году, а Борис до сих пор живет в Санкт-Петербурге. Известный в своей стране человек, он уже давно ведет ежегодный Семинар молодых фантастов, входит в состав жюри нескольких литературных премий и внимательно следит за литературными новинками. Представляем Вашему вниманию интервью с автором культового романа.

- Как возникла идея Сталкера и Зоны, одновременно опасной и притягательной?

- Эта история родилась из ничего, просто из случайного наблюдения. Гуляя по лесу, мы наткнулись на поляну, традиционно загаженную любителями пикников на природе: мятые засаленные бумажки, пустые бутылки, забытый под кустом ботинок; кто-то выбросил батарейки от карманного фонарика, на кострище валялись консервные банки, а в том месте, где кто-то менял масло в моторе, осталась жирная лужа. Один из нас спросил: "Как могли бы истолковать этот акт опустошения маленькие обитатели этого леса: птицы, жуки, муравьи, пугливая, но любопытная лиса?". Тут же родился сюжет. В тот же вечер мы придумали Зону, Посещение, охотников за чудесами в этой Зоне (которых мы тогда называли "трапперами"). Помнится, рассказ писался легко, без проблем.

- Почему Тарковский захотел его экранизировать?

- Я не знаю. По-моему, его больше интересовал образ Зоны - кстати, это единственное, что осталось в фильме. С ним было очень трудно работать, но чертовски забавно. Мы с самого начала решили, что судьба дала нам возможность работать с гением и что мы должны подчиняться всем его капризам, если только они не противоречат нашему видению мира. Самым сложным было убедить его в том, что фантастика не должна была быть "сказочной", что нужно описывать мир как можно реалистичнее и что фантастическое должно скрываться где-то на границе восприятия, на периферии сюжета: лес, трава, заброшенная электростанция. Все абсолютно обычно, но по коже проходит холодок от ощущения чуда, которое может произойти за поворотом... Конечно, Тарковский знал это и без нас, но предпочитал "откровенную фантастику", настоящий страх или периоды застывшего времени. Возможно, у него были и другие важные причины. Он был режиссером: он мыслил не как мы, словами, а звуковыми образами, которые словами не описать. Мы написали ему восемь разных сценариев, но он был недоволен. Он уже снял фильм, когда - к счастью? - при проявке была повреждена пленка, и он решил все переделать. В первую очередь он попросил нас изменить образ Сталкера. Он больше не хотел иметь дела с этим полубандитом, лютым бродягой из Зоны. Он хотел чего-то другого. "- Но чего же, черт возьми? - Не знаю, черт побери! Но совсем другого". И тогда мы с Аркадием от отчаяния придумали сталкера-фанатика, сталкера-простака, сталкера-святого. Оказалось, что именно этого он и хотел! Когда вы работаете рядом с гением, вам передается часть его гениальности.

- Как Вы оцениваете эту экранизацию?

- Аркадий, помнится, считал ее "фильмом 21 века". Я более сдержан в оценках, но уверен в одном: это чудесный фильм.

- Интересны ли сегодня по-прежнему "Сталкер" и "Обитаемый остров"?

- Они были связаны с определенной реальностью и связаны с ней до сих пор, поскольку эта реальность не изменилась. Или, по крайней мере, меняется медленно. И Максим Каммерер (главный герой "Обитаемого острова" - прим. ред.) теперь борется с тоталитаризмом так же, как и в 70-е годы. А современные Сталкеры еще меньше способны понять, что такое счастье и как, с помощью какого волшебства, дать его этому миру, где добро делается из зла ("потому что его больше не из чего сделать") (1).

- Почему Вы решили писать научную фантастику?

- По одной простой причине: мы очень любим читать фантастические произведения. Но в середине 50-х годов, к сожалению, такой литературы выходило мало. Не считая того, что половина авторов работали тогда в поощряемом властью жанре "описания ближайшего будущего" (в котором настоящие герои - технологические изобретения будущего: автоматический трактор или износостойкая обувь). Но мы знали, как на самом деле можно было писать фантастику! Мы знали Алексея Толстого, Александра Беляева, Герберта Уэллса, Жюля Верна и хотели писать, как они. Нам казалось, что у нас может получиться - не опубликоваться, а просто прочесть потом наш маленький шедевр друзьям, таким же поклонникам фантастики. Мы попробовали. И у нас получилось.

- Как Вы работали с братом?

- Мы всегда писали вдвоем. Обычно за машинку садился Аркадий, а я шагал по комнате или лежал на диване рядом. Один из нас предлагал какую-то фразу, другой думал, предлагал другую редакцию. За этим следовала дискуссия, иногда короткая, иногда на полчаса. В конце концов фраза "склеивалась" и ложилась на бумагу. Один из нас предлагал следующую фразу, и т.д. Так, фраза за фразой, абзац за абзацем, страница за страницей, складывался текст. Мы создавали этот текст вдвоем, на равных, это был сплав двух представлений. Это был не бутерброд и не слоеное тесто, а именно сплав.

Невозможно отделить то, что делал я, от того, что делал Аркадий. Конечно, когда речь шла о сеппуку, о самураях и других японских штуках, можно догадаться, что первенство в дискуссии принадлежало Аркадию, как японисту. Или если речь шла об оружии, о казармах, об армии в целом, это делал тоже Аркадий, который был кадровым офицером. Зато когда речь заходила о планетах, звездах, галактиках, космологии, наступала моя очередь, ведь моя специальность - звездный астроном. Математика, кибернетика, компьютеры - это тоже было по моей части. А еще японская поэзия, которую я, в отличие от Аркадия, очень любил и хорошо знал. Зато за физику и технику отвечал снова Аркадий, у которого здесь был приоритет, поскольку он с ранних лет интересовался ядерной физикой и прочел целую библиотеку научно-популярных изданий по этому вопросу... Ну вот. Теперь попробуйте решить задачу о разделении обязанностей...

- Должен ли писатель иметь определенную позицию?

- Когда как. Если мы говорим о долге, то каждый уважающий себя писатель должен прежде всего "глаголом жечь сердца людей". Можно ли при этом не иметь определенной позиции? Может быть. Нужно иметь определенную позицию в своем видении мира. Но это не то же самое, что политическая позиция. В советские времена нас убеждали, что ничто и никто не существует вне политики, что аполитичность - на самом деле тоже политика, что невозможно избежать политического самоопределения ("Кто не с нами, тот против нас").

На мой взгляд, все эти волшебные идеологические формулы имели только один практический смысл: отделить зерна от плевел - тех, кто согласился принять "причастие буйвола" (2) от тех, кто на это не согласился, а значит, автоматически стал объектом наблюдения, а в случае необходимости - объектом репрессий. В социуме демократического типа вопрос политической принадлежности не встает. Для этого просто нет никаких оснований.

--------------------------------------------------------------------------------

(1) Цитата из романа Роберта Пенна Уоррена "Вся королевская рать", уже использовавшаяся в "Сталкере".

(2) Намек на роман Генриха Бёлля "Бильярд в половине десятого".