Ну вот набредилось! Ногами не бейте, а тапками швыряйтесь сколько угодно. Текст летел, а потом не вычитывался. В общем, что выросло, то выросло. А править я его через нельку буду, не раньше.
Дипломаты
Боже, какой грим! Кожа серенькая с прозеленью, ушки остренькие, глазки подведены так искусно – любая позавидует. Девчонки вообще за ним бегать должны. Не по дурной влюбленности, а чтобы адресок визажиста достать. И кажутся те глазки огромными, бездонными и чуть растерянными. Мнется он, как неродной, словно случайно попал на ролевуху. А еще этот доспех кожаный с фосфорицирующими рунами. Вот ведь, нашелся доброжелатель, который так его расписал и сюда притащил. Видно же, что случайный парнишка, не из этой тусовки. Да и данные у него ничего так, вполне в роль вписываются: рост под два метра, а кость тонкая. И взгляд, взгляд... Эх, где мои семнадцать лет! Прошли, пролетели, когда о ролевухах и слыхом никто не слыхивал. Когда таких вот мальчиков иначе как пижонами не называли. Потому что у них тогда не эльфы с орками в голове крутились, а джаз и рок-н-ролл. И даже Профессора аполитичным считали, потому что тьма у него с востока наступала. Да кто тогда слышал о Профессоре?! Смотрю на него и пытаюсь вписать в то восприятие, что было, да прошло. И никак. Не было в моей молодости таких героев: серокожих, хлестких, сильных и ранимых одновременно. А он все мнется. И взгляд дикий, дикий... словно понять не может, куда попал. Так и стоит особняком, даже на отвязных девчонок нервно реагирует, шарахается. Жалко мне его стало. - Мальчик, ты чей? – спрашиваю. - Леди? Это он мне? Приятно-то как! Нет, для самой себя я все еще леди – где-то там, в остатках былой роскоши, в промельке забытого самоуважения, в смутных воспоминаниях о уже не моей жизни. Но ему-то откуда знать? Или просто воспитанный? Опускаю глаза долу, словно девчонка. Хорошая все же у нас молодежь. Встречается. Эти вот тоже, ролевики. Могли же нас погнать с пустыря, полицию вызвать, но нет – пришли, поговорили, еще и подыграть предложили. Даже ящик водки поставили Сивому. Чтобы те, кому жизнь уже не игра, а предсмертие, тихо проспали время шабаша. А мы – я, Пантелеймоныч, Доцент и Гиня – поддались искусу, захотели... да что греха таить, подзаработать наши мужики захотели. Им организаторы денежку какую-никакую пообещали. А меня вот кураж одолел. Эх!.. Оттого я сейчас в дранном саване слежу за ролевухой, как болельщик на шахматном турнире. Выискиваю по всему пустырю тех, кто по роли своей помер, не сумев победить, и вою. Вою во всю глотку, что давно уже забыла громкие звуки. Что слова забыла, нормальную человеческую речь. Откуда ей среди нас, бомжей взяться? Мат-перемат да рычание почти звериное. Разве я могла предположить, что доживу до такого? - Леди? – повторяет серокожий мальчик. И я пытаюсь вспомнить, как леди должна ответить. Долго пытаюсь. Он хмурится, смотрит на меня недоуменно и даже слегка озлобленно. Выдавливаю из себя слова, сомневаясь в их правильности: - Откуда ты здесь взялся? Ты не похож на них. Почему я так решила? Потому что его смущает эта вакханалия? Потому что грим слишком хорош? - Сам не знаю, - он пожимает плечами, и они опускаются обреченно. – Я был в дипмиссии... - Где? – переспрашиваю и трясу головой. Слово врывается в мысли порывом ветра из приоткрытой в прошлое форточки, запахом мира, который утрачен навсегда, мира уже не молодости, но едва расцветающей зрелости, мира сдержанного достоинства, роскошных приемов, трепета острия интриги, словесной эквилибристики на грани судьбоносных решений. Мира, где я была леди. - Мы ехали в Гондор... – растерянно поясняет мой визави. - Куда?!! – озноб осознания пробирает до костей. Зябко кутаюсь в серый саван баньши, выделенный от щедрот организаторами сегодняшнего безумия, и тихо радуюсь, что под ним не по сезону теплый свитер, уворованный Доцентом в секондхэнде из корзины с совсем уж отстойным хламом. Холод напрасно растраченной жизни поднимается изнутри, и только пальцы наивно помнят тепло коленкорового переплета уже тогда раритетного трехтомника. Макмиллан подарил его мужу специально для меня. "Я знаю, ваша супруга любит сказки. Ей должно понравиться", - сказал тогда премьер. Профессор еще только начинал свое триумфальное шествие по миру. - Это людское царство... если вы знаете... - Знаю, - отвечаю, сама не понимая, зачем. - Ну вот... – он молчит какое-то время, словно пропуская через себя воспоминания, пытаясь упорядочить их. – Путь не близкий... – и снова замокает. А я жду. Мне нравится его вера, его одержимость. Мне вообще этот мальчик нравится, хоть я никогда в этом не признаюсь. Что им до нас и наших оценок? Умная, хорошо воспитанная молодежь танками равнодушия пройдется по забытому величию люмпенов новой эпохи так же жестко, как отморозки девяностых. Просто сделает это вежливо и оттого еще более цинично. Я даже не стану их оплакивать – давно разучилась. Я сама уже прошлое, как не подлежавший ввозу на родину трехтомник, ныне оживший в фантасмогорическом действе. Настоящее играет в ролевые игры, мня себя эльфами и гендальфами. – Там был бивак, - выдергивает меня из размышлений серокожий. – Я так и не понял, чей. Охрана напряглась. Хотела погнать нас дальше, чтобы организовать стоянку в другом месте. Но все устали. Ур-Суртай разозлился и велел устраиваться на ночлег. Сказал, что нам нет дела до других путников, а подойдут – он лично всех в капусту покрошит. Так и решили... Ужин приготовили, поели... Все нормально было... Только мне не спалось... Я не далеко ушел, правда! Но там... - Там была девушка, - перебиваю зачем-то. - Да... Откуда вы знаете, леди?! - Это было бы логично, - усмехаюсь. – Все неправильные истории всегда начинаются с девушки. Красивой, таинственной, говорящей нездешние, но такие заманчивые слова... Зачем ты послушал ее? Что я несу? Это же из совсем другой сказки... В северо-западном секторе пустыря, у гигантской не просыхающей даже летом лужи, гордо именуемой Серой Гаванью (А что? Она действительно серая!), намечается побоище. Мне надо быть там и орать во все горло, оплакивая павших. Меня ведь назначили баньши. Хотя она тоже не из этой истории. Пока я не закричу, дурные ролевики не признают своего поражения, не поверят в игровую смерть. Так почему я так уверена, что нужна здесь, а не там? - Она говорила так складно, так правильно... - Что? Что именно она сказала тебе? - Что надо пройти иной путь, чтобы понять путь истины. Что надо посмотреть на мудрость старца глазами ребенка и быть мудрым, когда старость впадет в детство. Что надо увидеть игру, чтобы отличить ее от реальности... Что надо быть, там, где быть некому... Вы что-нибудь понимаете, леди? - Да!.. - Да? - Пошли играть, малыш! Я впадаю в детство, и ты станешь моим проводником в мире абсурда. Кто-то же должен... - Леди? - Пойдем. Так будет правильно. Время оплакивать павших. - Павших? Здесь тоже война? - Здесь игра, мальчик. Игра в кости судьбы на костях не-живущих. И тебе очень нужно в ней победить. Но на своих условиях. - Зачем? - Чтобы пройти свой путь. Чтобы жизнь себя оправдала. Чтобы завтра наступило для тех, кто не верит, что оно тесть. - Это... это слишком много... для меня... Я справлюсь? - Ты ведь дипломат, не так ли? Он опускает взор прекрасных глаз, кожа на серых щеках приобретает буроватый оттенок. - Ну... – снова мнется. – Пока не совсем... - Это потому, что переложил все решения на старших. Точнее, они себе заграбастали право эти решения принимать. Разве тебя спрашивали? - Нет... - А теперь, считай, и спрашивать некому. А решения нужны, да... - Но... - Не бойся, все получится. Чтобы научиться плавать, нужно упасть в воду. Ты же умный, да? И сильный. И ты не один, - подмигиваю. - Я же с тобой, малыш! Усмехаюсь, чувствуя, как растворяюсь в безумии лицедейства. Спасибо тебе, серокожий ребенок, за то, что почувствовала себя частью игры, в которой мне нет места. Баньши! Плакальщица! Мне нет нужды играть эту роль, она – моя жизнь. Точнее, остатки моей жизни. А еще точнее – все, что мне осталось - оплакивать: несбывшиеся надежды, прежнее величие, нормальное существование с ватерклозетами и горячим душем, с завтраками, обедами и ужинами, купленными или приготовленными, а не найденными в мусорных контейнерах, с чаепитиями и неспешными беседами ни о чем. Когда-то я была человеком. Личностью. Меня уважали и ценили. Любили... наверное. Потом моя ценность девальвировала до уровня помойки. Так бывает. Особенно часто – во времена перемен. И не мне судить тех, кто забыл о том, что леди остается леди, даже живя на пустыре в картонной коробке. Но этот мальчик почему-то помнил. Беру его за руку. Она прохладная и сухая. А еще – слегка дрожит. Думаю, не от страха, от волнения. Он действительно хочет сделать все правильно. И не верит, что сможет. Такой юный! И такой мудрый в своей юности... - Куда мы идем? – спрашивает. - Если скажу, что в Серую Гавань, поверишь? - Зачем?! – он резко останавливается и смотрит на меня с недоверием, даже как будто с обидой. – Пусть уходят! Пусть они уходят! – кажется, даже ногой сейчас топнет. – Мы сможем договориться между собой, когда лишь жалкая горстка светлых, где-то в древней чаще останется врастать корнями в нашу землю. Но если не будет Исхода... Почему?! Почему они не могут оставить этот мир людям и Урукхай?! - Да уйдут они, уйдут! - отмахиваюсь. – Но можно же просто дать им уйти – и все. И не будет светлых. Но и трупов не будет. - Каких трупов? – он растерянно хлопает своими глазищами. - Там война. Игрушечная, глупая. Но ты же дипломат, да? - Да... - Так останови ее, эту войну. Я не хочу оплакивать павших. - В игрушечной войне? - Умирают всегда наяву. Даже если остаются жить после этого. - Как вы, леди? – спрашивает он вдруг и смотрит в душу. Зачем, мальчик, зачем?! Я ведь не прошу у тебя воскрешения. Мне некуда возвращаться, не для чего жить. Мое помоечное посмертие не интересует никого, даже меня саму. Вот свитер теплый, спасибо Доценту. А большего мне не надо. Я ведь даже на свою порцию водки не претендую. Плохо мне с нее. Плохо? Получается я за эту пародию на существование как-то цепляюсь? А он увидел? Почувствовал? Странный мальчик. Я не хочу его бояться, но что-то скребется по спине неприятным холодком. - Будем живы – не умрем! – отвечаю расхожей идиомой, пряча ужас под бравадой. Интересно, а дипломаты, отправляющиеся в Гондор, ее знают? Мальчик молчит задумчиво. Когда мы добираемся до северо-западного сектора, игра уже перешла в мордобой. Всем весело. Даже Гиня оккупировал ветку единственной на всю пустошь ольхи и болоболит что-то с азартом спортивного комментатора. Доцент втихаря прикладывается к бутылке, наблюдая за потасовкой со стороны. А Пантелеймоныч не устоял. Уже дважды. Сначала, когда полез в драку, а потом – когда получил в зубы так, что теперь не может подняться. Как бы не затоптали в общей свалке. Вот его мне точно оплакивать не нужно! Я напрягаюсь и даже не сразу понимаю, что мой юный спутник дергает меня за балахон. - Что я должен сделать? А глаза такие напуганные и наивные-наивные. И я понимаю, не видел этот серокожий ребенок крови. Даже такой, что сопливой юшкой заливает лица в пароксизме вседозволенности. Ничего он не видел, этот юный дипломат, выросший под родительским крылышком и постигавший искусство интриги по книгам. Книги! Мое сокровище совсем недалеко, нужно лишь обогнуть безумную баталию слева, да и то всего на четверть. Вездесущие ролевики едва ли обратили внимание на наполовину вросший в землю канализационный люк. Это я знаю, что под наплывом почвы ничего нет, сломан тяжелый диск крышки. А еще знаю, на какую точку надавить рычагом, чтобы эта крышка легко отскочила. - Идем, - тяну я за руку своего спутника, - сначала я сделаю тебе подарок. - Сейчас? Зачем? – он недоумевает. - Потом ведь может быть поздно, а я так хочу. - А как же... Но я не слушаю, а мальчик слишком растерян, чтобы принимать собственные решения. И мы бежим, уворачиваясь от беснующихся в пылу сражения игроков. Бежим быстро, потому что бойню нужно остановить, а сделать это можем только мы. Нет, он, мой новый серокожий друг, который верит, что ехал с дипмиссией в Гондор. А я? Я верю ему? Да плевать на все! Да! Ох, годы мои, годы! Отбегала я свое давным-давно, а все туда же. Колени подрагивают, икры пронзает боль давно уставших нести кровь вен, дыхание вырывается из глотки с хрипом. И все же, падая в пыль, радуюсь, что мы успели, игра сюда не докатилась. Подходящая ветка находится быстро, и крышка люка отваливается в сторону. Книги я спрятала в этот тайник две зимы назад, когда Сивый экспроприировал на растопку костра всю имевшуюся у жителей пустыря бумагу. - Держи, дипломат, - протягиваю ему двухтомник «Государя». - Что это? Я не отвечаю на дурацкий вопрос. Вместо этого требую: - Проверь, сможешь ли прочитать. - «Tutti li stati, tutti e’ dominii che hanno avuto et hanno imperio sopra li uomini, sono stati e sono o repubbliche o principati», - начинает он с третьей или четвертой страницы и вскидывается: - Что такое «республика»? - Отлично, понимаешь, - усмехаюсь. – Потом разберешься, там в тексте все есть. А жадность тем временем борется с любопытством и желанием дарить. Как же давно я не отдавала! Не раздаривала себя и жизнь, ее блага, такие неважные, но нужные кому-то... Например, ответным жестом на подарок Макмиллана стало первое издание «Подростка». Премьер обожал Достоевского и за такой презент согласился даже устроить мне встречу с Профессором... «Моя прелесть» завернута в кусок добротного армейского брезента. Даже просто раскрутить обмотку страшно. Столько всего связано с этой драгоценностью! Сколько нервов было потрачено на нелегальный ввоз в страну этих книг! Муж негодовал, но я стояла на своем. Подарок Макмиллана. Раритет. Любимый сдался. Мы придумали комбинацию. Ради того, чтобы я хранила это сокровище в канализационном люке. Впору засмеяться, но мне хочется плакать. От самого факта существования этих книг. От того, что я готова их отдать. Серокожему ребенку. Мальчику, который считает себя дипломатом. Орку. - На! - я так и не смогла открыть сверток, а чудо мое берет его бережно, словно понимает, какую ценность я ему отдаю. Разворачивает брезент, роняет грубую ткань на землю. Открывает первый том. - When Mr. Bilbo Baggins of Bag End announced that he would shortly be celebrating his eleventy-first birthday with a party of special magnificence, there was much talk and excitement in Hobbiton, - читает недоуменно, но с интересом. - Это история битвы Кольца, - объясняю, стараясь не глядеть на коленкоровый переплет. Жаба душит! Хочется выхватить книги из тонких серых пальцев, запрятать их поглубже, туда, где теперь уже не найдет никто. Но решение принято, и совесть не позволяет совершить ненужное насилие. - Я не понимаю, - он вскидывает брови. – Кто такой мистер Бэггинс? Зачем мне о нем читать? И откуда ты, или автор книги знаете, что происходило в Хоббитании перед началом войны? - Ты прочитаешь это потом, когда вернешься домой, - пытаюсь объяснить. – Это мое сокровище, моя тайна, если хочешь. Я доверяю ее тебе, потому что ты думаешь, будто я живая. Но это не так, малыш. И все равно, спасибо тебе за это. За твою веру. - Вера? Что такое вера? – недоумевает он искренне, а я смеюсь. - Вера – это то, что мы с тобой сейчас попытаемся сделать. - Что? - Остановить несуществующую войну. В самом ее начале. Сделать Исход – мирным. Считаешь, этого недостаточно, чтобы считать миссию выполненной? - Это не моя миссия, - хмурится дитя. - Твоя, милый, твоя! Ведь именно так напутствовала тебя незнакомка, разве нет? Тебе предстоит сделать из моего старческого маразма эпос. - Что?! Из чего??? - Ай, разве это важно? Нам надо спешить, малыш! Бежим! И снова мы несемся в обход игровой баталии, плавно перетекающей в неконтролируемый мордобой. Бежим по кругу, не вмешиваясь в драку. Мальчик туда стремится, косится на меня недовольно, но нечего! Он мне живым нужен и небитым. Чистым, как его взгляд. Кости мои, кажется, орут дурниной от неоправданного насилия. Как же больно! Но, скрипя зубами, подгоняю себя. Шевели ногами, старая калоша! А мой юный спутник будто и не спешит вовсе. На три моих шага приходится два его. Везет же некоторым! Но ничего, я все равно добегу. Еще немного, еще чуть-чуть! Здесь! - Здесь! - Что? - Здесь ты все исправишь. Остановишь несуществующую войну. - Какую?! – красивые губы кривятся в презрительно-недоуменной усмешке. – Какую войну, леди? Кто здесь воюет? Я вижу лишь стадо безумцев, неспособных мыслить. Ой, дурачок! - Смотри! – говорю я и приближаюсь так, что он уже не может видеть перспективу. – Слушай! – закрываю руками заостренные уши. – Чувствуй! – выдыхаю в жилку на шее. Я – баньши! Я – плакальщица! Я та, кого давно уже нет, кому нет места в этом мире. Слушай меня, серокожий ребенок, которому я отдала свое сокровище. Слушай меня! И через меня всю эту кривую и неправедную жизнь. Слушай! Видь! Содрогайся от ужаса несправедливости, возмущайся неправедностью и черпай силы в возмущении. Давай! Давай! Ну же! Да! Играющие в несуществующую войну вздрагивают и застывают. Недоуменно оглядываются по сторонам, понимают вдруг, что мертвая жижа затягивает их – их самих, их сущность – и начинают отпрыгивать в стороны, выдираться из трясины, спасаться. Кто потрусоватей срываются на бег – подальше отсюда, в уют обыденности, где нет места сказке. Они исчезают один за другим так быстро, что в душе моей поднимается ликование. Валите отсюда, недоноски! Вам не место там, где должно свершится чудо! И когда серая гладь болотца успокаивается, не тревожимая больше непонимающими, я беру за руку своего оттудашнего ребенка. - Пошли, - говорю я. - Куда?! - он вздрагивает, не понимая, что только что кроил пласты реальностей, все еще воспринимая себя, как балласт в корзине мироздания. - Вперед, в вечность, - отвечаю и смеюсь. Скидываю саван и слишком теплый свитер, хорошие, почти не промокающие ботинки: Сивочке – очередной девочке Сивого – может пригодиться. А мне... Не знаю! И... рада, что это так! Плевать мне на помоечное завтра! Будет оно или нет, сегодня делает меня леди. Странное неправильное сегодня рядом с серокожим мальчишкой. И он почему-то мне верит. Протягивает руку так, словно приглашает на полонез. Вместе мы делаем шаг в серю лужу. И я пою. Да, пою, а не ору дурным голосом. Я пою песнь павших, поминальную песнь всем тем, кто оказался втянут в нелепую, ненужную вону. То есть, любую. Ибо любая война – нелепа. Она не для ограниченных обывателей, не для растерянных солдат, не для обманутых королей, не для проигравших дипломатов. Она для тиранов. А тиранам плевать на нас, кто бы мы ни были. Им плевать, как война будет выглядеть. Они живут ею, они ею наслаждаются. И судьба вдовы посла скатывается в помойку, потому что маленький тиранчик возжаждал ее квартиру в центре. И Доцент вынужден воровать в секондхэндах, потому что другой тиранчик присвоил его докторскую. А тиранчик чуть побольше просто вычеркнул Пантелеймоныча из списка тех, кого стоит считать достойным жизни. Пой со мной, серокожий красавчик, пой со мной! Ты еще станешь дипломатом. Прочитаешь Макиавелли и ужаснешься его цинизму. Но я надеюсь, что именно его цинизм поможет тебе в нужный момент защититься. Ты же едешь в Гондор, в человеческое царство. А люди, они такие люди. Это потом, потом спустя годы и разочарования, ты возьмешь догмы великого интригана на вооружение. Пой со мной! Потому что в заветном трехтомнике тайна, которая сокрыта в вашем мире, а ты будешь единственным, кто ее постигнет. Пой со мной, потому что мы уходим! Ты – туда, где дарованная мной истина переплюнет казусы интриги, еще себя не осознавшей, туда, где не постигли танцев лжи и прочих изысков дипломатии. А я... Я просто ухожу. Пора. Да! Серая лужа, как Серая Гавань поглотит меня неизвестным завтра. Я не верю. Я не надеюсь. Я прощаюсь. Навсегда. Что это за корабль? Кто машет мне со сходней?..
М-дя, с опечатками беда, конечно. Слишком уж я спешила избавиться от этого рассказа. Триллве, спасибо. Исправила, что нашла и перезалила. Вот как ползу, так и отражаю!
В любой ролевке по Толкиену валлар - те, кто следит за игрой, контролеры, судьи. Может и была там Ниэнна, но вот поленилась сама бегать по всей територии и следить, кто "умер", кто нет. Кем становится ГГ в конце? Не знаю. Может, и богиней печали. А может никем не становится, просто остается собой. А править там много. Уже вижу и повторы, и опечатки, знаю, где нужно сказать немного иначе. Но пусть полежит хотя бы недельку. Вот как ползу, так и отражаю!
Что-то пафос и экзальтация зашкаливает. Хотя может в ролевке так положено? Я не в курсе. А рассказ хороший. Жить нужно так, чтобы стыдно было рассказать, но приятно вспомнить )
Delly, наверное, пафос и экзальтация - единственное, что осталось в не-жизни моей героине. Чего еще ждать от бомжихи с манией величия, собссно? А может, права Триллве, и моя героиня уже переросла баньши и стала воплощенной Ниенной. Я не знаю, чесслово! Текст я вычитала и перезалила. Но с пафосом и экзальтацией бороться даже не пыталась Вот как ползу, так и отражаю!
и првить в перамбуле 
