От аллеи отделилась узкая едва приметная тропинка и змейкой скользнула за высокий пышно разросшийся куст старой сирени. Виталий замедлил шаг и остановился, с лёгким недоумением глядя на эту, невесть откуда взявшуюся дорожку. Выглядела она давно протоптанной, однако же, прежде её никогда здесь не было – это совершенно точно, ведь он гулял одним и тем же маршрутом изо дня в день уже не первый год. Виталий знал наперечёт все скамейки, кусты, пеньки и камешки в небольшом городском парке. Наверное, если бы напрячься, то смог бы даже высчитать по памяти количество тротуарной плитки, которой была вымощена сама аллея. Получаса вполне хватало, чтобы неспеша обойти всю территорию. Но сейчас он стоял и глядел на хорошо утоптанную узкую дорожку, которой вчера ещё не было. Собственно говоря, тропинка и тропинка – что в ней особенного? Но она вела в никуда, потому что там, метрах в пятнадцати была высокая ограда, опоясывающая весь парк, между прутьями которой мог протиснуться ну разве что какой-нибудь кот, да и то весьма тощий. Пока Виталий рассуждал, из-за куста высунулась рыжая остроносая мордашка. Настороженно принюхиваясь, зверёк повернул голову и встретился взглядом с человеком. На мгновение оба замерли от неожиданности, а затем обитатель чащобы быстро юркнул обратно. - Откуда лисица могла взяться почти в центре города? – вслух растерянно пробормотал Виталий. - Что вы говорите? – переспросил его старичок, проходивший мимо. Он остановился с явной готовностью поболтать о чём угодно и выжидательно уставился на потенциального собеседника. - Там лиса… Виталий вытянул руку в направлении сиреневого куста. Старичок проследил взглядом, а затем недоверчиво покосился на незнакомца. - Откуда же здесь, в центре города может взяться лиса, молодой человек? – проворчал он. – Вам наверняка показалось. Скорее всего, это какая-нибудь рыжая кошка… - Но я же видел собственными глазами. Старичок настороженно прищурился и с подозрением принюхался. В его глазах промелькнула какая-то мыслишка, а на губах проявилась презрительная ухмылка. - А зелёных человечков случайно вы ещё не видели? – ехидно поинтересовался он и сердито добавил. – Нанюхаются всякой дряни, а потом видения их посещают… Потеряв интерес к собеседнику, старый ворчун направился дальше, провожаемый растерянным взглядом. Виталий недоумённо пожал плечами и, подняв руки, понюхал ладони. Всё оказалось очень просто: от левого рукава шёл запах растворителя, которым он недавно отмывал пятно художественной краски. Очевидно, старичок принял встречного за наркомана "ацетонщика". В этот момент за кустом что-то хрустнуло, и между веток мелькнуло рыжее пятно. Повинуясь взыгравшему любопытству, Виталий сошёл с аллеи и направился по тропинке к зарослям сирени, не обращая внимания на осуждающие взгляды редких прохожих. Подойдя ближе, он осторожно заглянул за куст. Тропинка вильнула в сторону и спряталась за старым орехом. Опять что-то рыжее мелькнуло впереди. "Ну, погоди, - подумал Виталий. – Я тебя всё равно выслежу…" В нём пробудился охотничий азарт. Став на цыпочки, осторожно подкрался к ореху и резко заглянул за него. Там никого не было. Вернее, не было лисицы, зато он увидел нечто такое, от чего даже рот приоткрыл. Сразу за орехом от его корней тропинка превращалась в дорожку, вымощенную старым красным кирпичом, поросшим мохом. Она вела прямиком к небольшому мостику, перекинутому на другой берег весело журчащего ручья. Виталий несколько раз моргнул, не веря собственным глазам, но ручей с мостиком не исчез. За ним мощёная дорожка плавно заворачивала влево за невысокий холмик, поросший пышным лилово-розовым ковром цветущего вереска. Вправо зелёными островками, пробитыми желтизной первых осенних листьев, уходил орешник, над которым, словно исполинский утёс, возвышался старый дуб. Своей могучей кроной он уходил далеко ввысь. А прямо начинался густой ельник. Ничего подобного здесь не могло быть. Виталий невольно зажмурился и помотал головой, а затем снова открыл глаза. Видение не исчезло. Он неуверенно отступил на шаг, и тотчас мостик с ручьём, а за ним и весь невероятный пейзаж подёрнулся лёгкой дымкой. Оглянувшись назад, Виталий увидел сиреневый куст на своём месте. Из-за него доносились голоса детей, резвящихся на игровой площадке. Но звучали они слегка приглушённо, словно сквозь вату. Осторожно отступил ещё на шаг – голоса зазвучали чётче и ближе, но зато загадочное видение мостика и ручья стало размытым и задрожало, словно собираясь исчезнуть. Виталий торопливо шагнул вперёд – видение стало резче. - Ну и дела, - пробормотал он. – Это что, скрытая камера или ещё какой-то розыгрыш? На месте ручья должна была находиться кованая ограда из прутьев, а за ней широкий тротуар, отделяющий серой асфальтовой полосой городской парк от проспекта. Но ничего этого в упор не наблюдалось. Словно завороженный, Виталий двинулся вперёд, отдавшись на волю чувств, которые вкрадчиво нашёптывали о том, что впереди его ждёт что-то невероятное и прекрасное. Ступив на мостик, он замер на мгновение, оглянулся назад, словно прощаясь, а затем нетерпеливо перебежал на другой берег и решительно зашагал в направлении манящего неведомого. Он был художником. Знакомые говорили, что очень даже хорошим, но и только. Его картины не покупали. Потенциальных клиентов с тугими кошельками интересовали только лишь портреты собственных персон – тут они не скупились. А ещё готовы были платить за знаменитое имя – для них даже не было важно, что именно изображено на холсте. Поскольку такого имени у Виталия не было, а портреты он не писал из принципа, то и никакого интереса к нему толстосумы не испытывали. Зато пейзажи, натюрморты и цветы он писал, вкладывая в полотна всю душу без остатка. Обычные люди, которым удавалось увидеть эти работы, восхищались, хотя и не имели возможность их приобрести. Если Виталий замечал искренность в их глазах, то просто дарил картины от чистого сердца. За это его потом "пилила" жена, упрекая отсутствием предпринимательской жилки и сетуя на загубленную по его вине собственную молодость. Обычно в такие минуты он старался улизнуть из квартиры и побродить где-нибудь в тишине и, желательно, в одиночестве. Поэтому небольшой городской парк был его самым любимым местом. Словом, жизнь не удалась. Даже близких друзей у Виталия не было. Увлечённо занимаясь живописью, он постоянно пропускал вечеринки, на которые поначалу его приглашали сокурсники по художественной академии, не ходил с ними в походы и на танцы. Лишь один раз, уже после окончания академии он попал на день рождения к знакомым и там, неожиданно для самого себя, выпил лишнего. Дальше всё было смутно, как в тумане – в результате через некоторое время Виталий оказался женат на Светлане. Вот так вышло, что на рубеже тридцати лет художник был фактически одинок и ничего не нажил, не считая благодарности владельцев раздаренных картин. Часто, гуляя в парке, он рисовал в своём воображении чудесную уютную долину, находящуюся где-то в безвременье. Там не нужно было никуда спешить, что-то кому-то доказывать, пробиваться к "кормушке", распихивая всех локтями. Там не было лживых политиков с их никогда не сбывающимися обещаниями, не было богатых, бедных и обездоленных. Одним словом – это была его личная утопия. Но, странное дело, возвратившись домой, он никогда не мог изобразить на холсте то, что так ярко представлял в своём воображении. Это относилось лишь к видению дивной долины – всё остальное у Виталия получалось превосходно. Кирпичная дорожка плавно обегала холм, покрытый цветущим вереском, над которым стоял неумолчный гул пчёл. Они взимали последнюю осеннюю дань с мельчайших цветов-медоносов. Любуясь игрой цветовых оттенков от белоснежного до тёмно-красного, Виталий обогнул возвышенность и увидел впереди пологий спуск в уютную долину. Она была замкнута кольцом пологих холмов, поросших разнообразными пышными деревьями, уже слегка тронутыми первой желтизной и лёгким багрянцем ранней осени. На мгновение приостановившись, словно не веря собственным глазам, художник впился взглядом в открывшийся вид. Да, это была именно та самая долина, которую так часто рисовало его воображение. Недоверчиво оглянувшись по сторонам, он двинулся вперёд. Незаметно кирпичная дорожка расширилась и превратилась в дорогу, вымощенную каменными плитами различной формы, но при этом хорошо подогнанными друг к другу. Дорога уверенно устремилась к небольшому посёлку, расположившемуся у подножия одинокой скалы, возвышавшейся посреди долины, словно страж. За ней поблёскивала зеркальная поверхность озера. Издалека были видны тропы, ведущие от селения в самых разнообразных направлениях. Виталий шагал и вдыхал полной грудью пьянящий чистый воздух. Он не видел ни одного автомобиля, да и, как ему показалось, присутствие любой техники здесь было бы кощунством. Наверное, жители посёлка вообще ею не пользовались, хотя в современном мире без неё нигде не обходились. "А при чём здесь современный мир, - сам себе мысленно возразил художник. – Это место вообще нереально и почему-то мне кажется, не имеет к нему никакого отношения…" Он подошёл уже к самой околице посёлка, в который дорога вливалась прямой улицей. У крайнего дома, расположенного посреди сада из раскидистых низкорослых деревьев, возле ульев что-то делал совсем седой, но ещё довольно крепкий на вид старик. Завидев приближающегося путника, он выпрямился и, вытерев лоб рукавом просторной рубахи, приветливо улыбнулся. - День добрый, - первым поздоровался Виталий. - Добро пожаловать, - откликнулся хозяин. – Ноги не устали с дороги? - Нет, я даже и не заметил, как сюда добрался… Виталий огляделся по сторонам и неуверенно добавил: - Честно говоря, даже не понимаю, где я оказался и каким образом? Приглашающе указав на калитку чуть дальше по улице, старик предложил: - Заходи, Виталий Степаныч, гостем будешь. Художник направился, было, к калитке, но остановился, как вкопанный. Резко обернувшись, он изумлённо уставился на незнакомца. - Откуда вы меня знаете? Что-то я вас не припоминаю… - Ну, так ведь трудновато вспомнить того, кого ни разу не видел, - усмехнулся старик. – Ты заходи во двор, побеседуем. Виталий подчинился. Хоть незнакомец и обращался к нему на "ты", но в его голосе не чувствовалось превосходства или заносчивости. Это звучало так, как если бы разговаривал дядя с племянником. Пройдя вдоль забора, Виталий отворил калитку и вошёл во двор. Рядом с дорожкой, ведущей к дому, под большим раскидистым орехом стоял дощатый стол и скамья со спинкой. Из-под неё резво выскочил рыжий лопоухий щенок. Подбежав к художнику, он весело тявкнул и, недолго думая, вцепился зубами в штанину. Видно было, что делает это он не со зла, а просто ради забавы. - Трезор, ну-ка отстань немедля! Хозяин поспешил на помощь. Присев на корточки он отцепил щенка от штанины, поставил его на землю и ласковым шлепком направил в сторону скамейки. Отбежав на несколько шагов, Трезор остановился и задорно вильнул хвостиком. Но его внимание отвлекла пролетавшая мимо бабочка, и он тут же заковылял следом за ней. - Совсем ещё несмышлёныш, - улыбнулся хозяин, как бы оправдываясь. – Всего-то полтора месяца ему. - Судя по хватке, хороший сторож будет, - ответил Виталий. - Да у нас тут и сторожить-то не от кого, - отмахнулся старик. – Ты присаживайся, в ногах правды нет. Может, молочка с мёдом? - Спасибо, лучше потом… я сейчас в растерянности, не знаю, что и думать… Виталий шагнул к скамейке и, опустившись на неё, с надеждой поглядел на старика. - Где я? - Это долго объяснять, но поверь – место хорошее, сам убедишься. А не понравится, что ж… уйти всегда можно. Художник неуверенно пожал плечами и поинтересовался: - Как вас зовут? - Вообще-то Филимон Гордеевич, хотя все меня попросту кличут дед Филя… - А фамилия? Виталий подумал, что, может быть, фамилия напомнит ему о чём-то, что он позабыл. Но старик только рукой махнул. - Нет у меня фамилии. - То есть, как? – изумился художник. – У всех есть. - А у меня нету, да и не было никогда. Она мне ни к чему. Ну, это ты чуток погодя поймёшь… Виталий открыл, было, рот, собираясь что-то сказать, но дед Филя решительно остановил его: - Вижу, у тебя вопросов полон рот. Но пока моего медку не отведаешь с молочком, больше ничего не скажу. Посиди чуток, я сейчас принесу… Старик направился к дому, а Виталий от нечего делать откинулся на спинку скамейки и принялся осматриваться по сторонам. День был тёплым, безветренным. Солнце сияло ярко. Но орех своей тенью бережно накрывал гостя. Щенок весело носился по двору за бабочкой, которая, словно поддразнивая его, порхала над самой землёй и каждый раз ускользала от шалуна в самый последний момент. В саду возле ульев озабоченно гудели пчёлы, а с улицы доносилось жизнерадостное чириканье воробьёв, купающихся в пыли. Где-то вдалеке хрипло прогорланил петух – ему тут же ответил другой. Виталию показалось, что он различил голоса людей, о чём-то переговаривающихся дальше по улице. Он прислушался, но в этот момент прямо над ним раздалось хлопанье крыльев и громкое карканье. От неожиданности Виталий вздрогнул и вскочил, задрав голову. На толстой ореховой ветке, низко нависающей над скамейкой, переступая с лапы на лапу, умащивался большой иссиня-чёрный ворон. Скосив голову набок, он пристально поглядел на художника, открыл большущий клюв и снова каркнул. - Кузьма, не балуй! – раздался строгий окрик. От дома возвращался Филимон Гордеевич, неся деревянный разнос, накрытый белым полотенцем. Опустив его на стол, старик погрозил пальцем ворону, который тотчас отвернул голову в сторону, словно он здесь был ни при чём. - Не обращай на него внимания, - обратился дед к Виталию. – Кузя у нас дружелюбный, только на новичков любит страху нагнать для порядку. Ты ещё с ним подружишься… а теперь мой руки и к столу. Рукомойник и полотенце вон там… Старик указал в сторону дощатой выгородки в углу двора. Виталий беспрекословно отправился в указанном направлении. Здесь обнаружился старенький умывальник, мыло на полочке, полотенце и треснувшее зеркальце, закреплённое на стенке выгородки. Вымыв руки и ополоснув лицо, Виталий вытерся и заглянул в зеркало, встретившись взглядом с собственным растерянным отражением. Зашелестели крылья, и на выгородку опустился Кузьма, с любопытством наблюдая за человеком. Не удержавшись, Виталий подмигнул ему. Ворон удивлённо моргнул, издав какой-то неопределённый звук, а затем снова перелетел на ветку ореха, опередив художника. - Ну вот, признал он тебя, значит, больше кричать не будет, - удовлетворённо произнёс дед Филя. Он снял полотенце и указал на угощение. На столе стояла большая чашка, стеклянная банка молока, керамический горшочек с мёдом, узкая деревянная ложка и четверть пышного белого каравая. Виталий почувствовал аромат свежего хлеба и неожиданно ощутил, что проголодался. Он сел на скамью и потянулся к хлебу. - Давай, не робей, - подбодрил его старик, наливая молоко в чашку. – Ты у себя там такого настоящего и не пробовал, поди… Виталий отпил несколько глотков молока и, полив кусок хлеба мёдом, с наслаждением откусил. Одобрительно кивнув, старик отломил от каравая небольшой кусочек и протянул его на ладони ворону. Кузя вытянул шею и с удовольствием цапнул хлеб. Запрокинув голову, он в несколько приёмов проглотил его и с надеждой посмотрел на Филимона Гордеевича. Но тот твёрдо произнёс: - Хватит пока, а то разжиреешь и летать не сможешь… Ворон обиженно каркнул и, снявшись с ветки, полетел вдоль улицы. Виталий проводил его взглядом, затем вопросительно посмотрел на старика, не зная, с чего начать. Но тот сам опередил его. - Вижу, невтерпёж тебе. Ну, так ладно, ты жуй да слушай... Дед Филя на минуту замолк, словно собираясь с мыслями, а затем начал рассказывать. И чем дольше он говорил, тем больше изумлялся Виталий. Он даже и про молоко с мёдом забыл, хотя, признаться, очень любил и то, и другое. - Стало быть, долина эта необычная, можно сказать зачарованная, - рассказывал старик. – Только создана она не какими-нибудь чародеями-кудесниками, а людьми… вот такими же, как и ты. Но она не рукотворная, а созданная силой мысли. Сюда так просто не попадёшь, и не каждому открывается заветная тропка. Да ещё и не каждый осмелится по этой тропе пройти… - Я не понимаю, - не удержался Виталий. – Это какое-то другое измерение? - Какое-такое измерение?! – нахмурился старик. – Я ж говорю: силой людского воображения создана эта долина. - Всё равно, ничего не понимаю. То ли я сплю, то ли с ума схожу помаленьку… силой воображения ничего создать невозможно, разве что какую-нибудь иллюзорную фантазию. - Ты, Виталий Степаныч, мудрёными словами не больно-то разбрасывайся, а то ведь я и не пойму, о чём это ты. Художник взъерошил волосы на голове, словно пытаясь упорядочить мысли, а затем беспомощно развёл руками. - Да я и не умничаю. Просто хотел сказать, что того, что сейчас происходит, быть не может никак, - признался он. – Всё должно объясняться с точки зрения науки, иначе это просто сказки. Ну, вот хоть убейте меня, не верю... не знаю… Дед Филя снисходительно усмехнулся и сказал: - Ну, тогда я к пчёлам, чтоб время зря не терять, а когда определишься – верить или нет, тогда и поговорим. Он собрался уж, было, идти к ульям, но Виталий остановил его. - Филимон Гордеевич, не сердитесь на меня, - попросил он. – Я растерян и не знаю, что и думать… - Кто сказал, что я сержусь? – улыбнулся старик. – Просто не люблю время попусту тратить. А то, что ты растерялся, не удивительно. Поперву все так… - Кто все? - Постепенно разберёшься. А пока давай-ка я тебя на постой определю – не век же тебе у меня на подворье сиднем сидеть. Он снял плетёную корзинку, висевшую на обломанной ветке, сноровисто сгрузил в неё мёд, молоко и хлеб, накрыл всё это полотенцем и, приглашающе махнув рукой, направился к калитке. Виталий безропотно последовал за ним. Лопоухий щенок увязался, было, следом, но старик строго цыкнул и закрыл калитку перед самым его носом. Прямую улицу устилали ровные плиты. По бокам стояли чистые ухоженные домики. С одной стороны они были похожи друг на друга, а с другой – в каждом из них ощущалась какая-то скрытая индивидуальность. Проходя мимо одного из дворов, Виталий обратил внимание на пожилого мужчину, расположившегося в кресле-качалке под соломенным навесом. Его седые волосы были стянуты шнурком на затылке. Аккуратно стриженные усы с бородкой обрамляли плотно сжатые губы. Ритмично помахивая карандашом, словно дирижируя, он внимательно всматривался в раскрытый альбом, лежащий у него на коленях. Этот мужчина кого-то очень сильно напоминал, но Виталий никак не мог вспомнить, кого же именно. Словно почувствовав любопытствующий взгляд, седой повернул голову в сторону проходивших, чуть улыбнулся и помахал рукой. - Привет, Фил, это новичок? – слегка прищурившись, поинтересовался мужчина. - Да, только что прибыл, - откликнулся дед Филя. – А как у тебя успехи, Джонни? Заканчиваешь свою симфонию? - Вроде бы, да. - Значит, скоро отбываешь? - Похоже на то… но я к тебе забегу попрощаться. - Договорились, буду ждать. Дед Филя, взмахнул рукой и пошёл дальше. Шагая за ним, Виталий усиленно пытался вспомнить, откуда ему знакомо лицо седого. Невероятная догадка молнией сверкнула в голове. От неожиданности он даже остановился, словно налетел на препятствие. - Ты чего? – удивился старик, тоже останавливаясь. - Послушайте, а это случайно не Джон Лорд? – несмело предположил художник. - Он. Ну и что? - Но ведь… он же умер... Старик добродушно отмахнулся: - Это там. Да и то не совсем так, как ты думаешь. Идём, я тебя устрою, а там уже постепенно во всём разберёшься. - Погодите, но ведь он говорил по-русски, я же сам слышал. - А здесь все говорят по-русски. Вернее, каждый думает, что все говорят на его родном языке, а на самом деле это общий универсальный язык. Потом поймёшь… Высокий дом с большими окнами, к которому дед Филя привёл Виталия, стоял почти на другом конце улицы. Во дворе было чисто. На клумбах красовались разноцветные хризантемы, плотные желтовато-коричневые бархатцы и белые розы с бледным кремовым отливом. А возле входной двери вскипала розоватыми шапками пышная гортензия. Старик толкнул дверь и вошёл внутрь. Виталий последовал за ним. Здесь царил свет, благодаря большим окнам, выходящим на две стороны. Комната была обставлена простой, но добротной мебелью. По краям противоположной стены находились две двери. - Там спальня и ещё одна комната, - сказал дед Филя и, неожиданно подмигнув, добавил: - Думаю, она тебе понравится. - А кто хозяин этого дома? – спросил художник. - Теперь ты. Располагайся, а я вечерком к тебе заскочу. Виталий открыл, было, рот, намереваясь ещё что-то спросить, но старик уже вышел. Оставшись один, художник ещё раз оглядел комнату, удивляясь, как здесь всё хорошо устроено, словно он сам это продумал. За левой дверью, по словам Филимона Гордеевича, должна была находиться спальня – с этим было понятно. Поэтому Виталий подошёл к правой двери и с любопытством открыл её. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что это мастерская-студия художника. У левой внутренней стены стояли несколько мольбертов разной величины и конструкции. На многочисленных полках широкого открытого шкафа выстроились баночки и тюбики с художественными красками. Керамические вазы ершились кистями всевозможных размеров. У дальней стены располагался специальный стеллаж для сушки картин, а рядом с ним множество чистых холстов на подрамниках. Правая стена, чуть наклоненная внутрь комнаты, состояла из трёх широких окон, благодаря которым студия была отлично освещена. А справа от двери у стены стоял мягкий уютный диван, на котором можно было при желании даже прилечь отдохнуть. Виталий с восторгом вертел головой по сторонам. О такой студии он мог только мечтать. Там, дома его художественная мастерская ютилась в маленькой кладовой, больше всего напоминающей колодец, с крошечным оконцем почти под самым потолком. И в этот миг он понял, что никогда не вернётся обратно к вечно недовольной жене, к серым унылым будням, к полунищему существованию и неопределённому будущему. Здесь он мог спокойно заниматься своим любимым делом. Именно здесь имелось всё, чего ему хотелось бы. - Почти всё, - пробормотал он. Втайне Виталий всегда мечтал о настоящей нежной и искренней любви. Но не сложилось. Он никого не винил, решив, что, очевидно, это судьба. Да и настоящих друзей тоже не было. Лучшими его друзьями были написанные им картины. В каждую их них художник вместе с красками вкладывал частицы своей души. Наверное, поэтому ему казалось, что картины живые и даже иногда мысленно разговаривают с ним. Повинуясь внутреннему порыву, Виталий подошёл к холстам, выбрал один из них и установил на мольберт. Усевшись перед ним на стул, он подтянул поближе столик на колёсиках, на котором лежала палитра, несколько тюбиков краски и ваза с кистями. Свинтив крышку с двух тюбиков, художник выдавил краску на палитру и начал её смешивать. Его прищуренные глаза внимательно вглядывались в девственно чистую поверхность холста, словно прозревая там будущую картину. Наконец, умиротворённо вздохнув, Виталий уверенно поднял кисть.
Время шло незаметно. Уже третья картина подсыхала на стеллаже, а на четвёртом холсте появились черновые наброски четвёртой. Сколько минуло дней с тех пор, Виталий не мог сказать. Да его это и не волновало. Новый мир подарил ему свободу во всех смыслах. Он мог творить, не боясь выглядеть смешным или жалким в глазах жены и окружающих. Собственно говоря, Виталий почти забыл о них, полностью отдавшись ощущению свободы, сравнимой разве что с полётом. Филимон Гордеевич снабжал его продуктами. Изысков не было – обычная деревенская пища: домашний хлеб, молоко, сыр, рыба, фрукты. Иногда старик приносил и хорошее домашнее вино. Овощи, как выяснилось, в достаточном количестве произрастали на огороде позади дома – с ними тоже проблем не было. Обычно утром Виталию нравилось выйти за посёлок, прихватив карандаш и альбом для эскизов, чтобы прогуляться до дальних холмов по широкой, хорошо протоптанной тропе. Правда, за всё время он никого на ней не встретил, словно ходил тут только один. Здесь, присев на пенёк, словно специально созданный для него, художник делал наброски берёзовой рощи, взбегавшей по холму к вершине. А ещё наблюдал за жизнью большого муравейника, обосновавшегося у корней ближайшего дерева. Виталию было любопытно, что скрывается по ту сторону холмов, но, странное дело, когда он пытался подняться на вершину, то неизменно возвращался к пню. Словно некая сила незаметно разворачивала его. Решив до поры до времени оставить этот вопрос открытым, художник наслаждался природой, а на обратном пути делал крюк, чтобы заглянуть на берег уютного озера. На мелководье по краю стены камышей резвились весёлые мальки, сбиваясь в стайки и тут же рассыпаясь в разные стороны серыми росчерками. А самодовольные лягушки, важно надувая щёки, возлегали на ковре из водорослей, как на перинах. Среди камышей порхали вёрткие камышовки и вездесущие воробьи. Чуть дальше от берега по длинной отмели неспеша прогуливались цапли, озабоченно выковыривая что-то у себя из-под ног. На поверхности воды то тут, то там периодически появлялись расходящиеся круги от плеснувшейся рыбины, и снова наступал покой и умиротворение. Однажды здесь он встретил Киру. Подходя к мысу, выступающему песчаным языком к центру озера, Виталий услышал тихое пение, доносящееся из-за стены камыша. Женский голос был мягким, переливчатым, и в то же время в нём присутствовали какие-то совершенно необычные оттенки, заставляющие сдерживать дыхание в предчувствии чего-то волшебного, неземного. Голос тихо плыл над берегом, казалось, сливаясь с окружающей природой в единое целое. Виталий замер, чтобы не потревожить звуком шагов чарующее пение и двинулся дальше лишь тогда, когда голос умолк. Обогнув камыши, он увидел стройную девушку, неподвижно замершую на самом краю мыса, словно тростинка, и задумчиво глядящую куда-то вдаль. Смущённо кашлянув, художник поздоровался: - Доброе утро… Незнакомка обернулась и спокойно улыбнулась. - Утро и в самом деле доброе, - отозвалась она. - Извините, не хотел вам мешать, - пробормотал Виталий. – Просто шёл мимо и заслушался. - Вы и не помешали, - успокоила его девушка. – Я ведь сразу ощутила, когда вы остановились за камышами и слушали моё пение. Вам понравилось? Вопрос прозвучал так естественно, словно до этого они были знакомы очень давно и свободно общались на любые темы. Виталий впервые ощутил лёгкость – ему не нужно было думать, что и как говорить. - Знаете, до этого я не слышал ничего подобного, - признался он. – И это не комплимент, а чистая правда… - Благодарю. Мне очень приятно… кстати, меня зовут – Кира, а вас? - Виталий… - Я часто вижу, как вы что-то рисуете там, на склоне холма. Вы, наверное, художник? Виталий смущённо усмехнулся. - Наверное… - Вы не уверены в этом? – удивилась Кира. - Ну, не то чтобы… просто я до сих пор не смог написать картину, которая полностью удовлетворила бы меня самого. Скорее всего, отсюда и подсознательная неуверенность… - Что ж, наверное, это хорошо… - Что ж хорошего? – изумился Виталий. – Вероятно, это как раз свидетельствует о том, что мне не хватает таланта… - Скорее всего, это говорит о том, что вы находитесь в постоянном поиске, - возразила с улыбкой Кира. – И это хорошо, потому что вы движетесь по пути развития, у которого нет, и не может быть конца. Для творческой личности это самое главное… Ничего сверхоригинального не было в её словах, но сказаны были они так, что художник воспринял их как откровение. Он и сам в глубине души чувствовал это, но не признавался себе из какой-то ложной скромности. Впрочем, старая истина гласила, что движение – это жизнь. Просто Кира смогла это выразить обыденными словами, которым невозможно было не поверить. - Значит, вы считаете, что у меня есть надежда? – шутливо поинтересовался Виталий. - Несомненно, - серьёзно подтвердила Кира. – Иначе вы попросту не смогли бы найти дорогу в эту долину. - А кстати, что это за место такое необычное? Я до сих пор не понимаю, где нахожусь и почему? Виталий с надеждой глядел на Киру, словно от неё зависела вся его дальнейшая судьба. Вопрос вырвался неожиданно, однако художник об этом не жалел. Он и в самом деле страстно хотел понять, где находится и главное – почему? Девушка понимающе кивнула. - Да, я и сама, когда попала сюда, сперва не могла успокоиться, но Филимон Гордеевич со временем разъяснил… думаю, что и вам вскоре предстоит всё узнать… Почувствовав, что Кира по какой-то причине уклоняется от прямого ответа, Виталий сменил тему беседы. - У вас несколько необычная манера пения… любопытно было бы узнать, где вы учились? - О, нет, - чуть грустно усмехнулась девушка. – К сожалению, меня не приняли на вокальное отделение, хотя я и поступала трижды… так что официального музыкального образования у меня нет. - Но почему?! – искренне изумился Виталий. - Ведь у вас такой замечательный голос… нет, правда… Девушка пожала плечами. - Сказали, что так петь неправильно, потому что это не соответствует классическим канонам. Ну, и вообще… - Понятно… Виталий знал на собственном опыте, что означают эти слова. В своё время его тоже пытались "обломать" и подогнать под классические стандарты. Говорили, что он неправильно строит перспективу, не так сочетает цвета, как принято, и палитра у него какая-то неправильная, и глубины то не хватает, то наоборот – чересчур… не говоря уже об выразительности… Дело могло закончиться печально, но ему повезло. За молодого студента совершенно неожиданно вступился старый уважаемый преподаватель художественной академии и взял его под свою личную защиту. При этом он никогда не вмешивался в творчество своего протеже, а лишь всячески подбадривал: - Дерзайте, молодой человек, дерзайте. У вас необычная смелая манера письма и, что немаловажно, она действительно трогает душу, что в наше время бывает, увы, не часто… Прошло много лет, но слова старого преподавателя до сих пор продолжали звучать в душе художника. - Предлагаю сразу перейти на "ты", - неожиданно предложила Кира. – Мы же не настолько стары, чтобы придерживаться всех этих условностей… Она улыбнулась, и Виталий тотчас кивнул. - Я полностью поддерживаю и сразу предлагаю: а не продолжить ли нам прогулку вместе? Заодно вы… то есть, ты познакомишь меня с местными достопримечательностями. - Что ж, да будет так! Девушка засмеялась, и словно солнечный лучик проник прямо в душу Виталия и согрел её своим ласковым теплом. С тех пор они каждый день подолгу гуляли по окрестностям, собирая полевые цветы и болтая, казалось, ни о чём. Но после этих встреч Виталий ощущал необычный подъём творческих сил. Казалось, его душу переполняют прекрасные эмоции, рвущиеся наружу, чтобы воплотиться на холстах. Из-под его кисти выходили всё новые картины – с каждым разом всё лучше и лучше. Однажды он пригласил Киру в студию, чтобы показать свои работы. Девушка внимательно разглядывала полотна, то хмуря брови, то закусывая от волнения губу, то расцветая в лучезарной улыбке. Неожиданно она резко обернулась и спросила: - А можно мне посмотреть, как ты работаешь? Я не буду мешать, честное слово! Виталий даже растерялся сперва, но тут же с восторгом подхватил: - С радостью! Кстати, если ты ещё будешь хоть иногда петь, то это лишь поможет мне… - Посмотрим… Кира поудобней устроилась на диване, поджав под себя ноги, и замерла в ожидании. Она с таким искренним любопытством следила за действиями художника, и столько восторженного ожидания было в её взгляде, что Виталий и сам ощутил неодолимую тягу взять в руку кисть сию же минуту. Он окинул быстрым взглядом загрунтованные холсты, уверенно выбрал один из них и установил на мольберт. Затем взял палитру, кисть и положил первый мазок… Границы студии раздвинулись и пропали. Время неподвижно замерло. Казалось, руки художника живут своей собственной жизнью. Кисть легко порхала, превращая обычное полотно в мир, наполненный радостными красками. Где-то на самом краю сознания возникла чарующая мелодия, которую начала напевать Кира. Слов было не разобрать, но песня в них и не нуждалась – мелодия каким-то чудесным образом вплеталась в краски на холсте, вдыхая в них настоящую жизнь. Робко залопотали листья старой берёзы. Защебетали шустрые воробьи, перелетая с ветки на ветку. Хрустнула сухая веточка под копытцем стройной лани, и та стремглав бросилась наутёк, распугивая на своём пути полевых мышей, занятых сбором созревших зёрен. Внизу, в долине небольшой уютный посёлок на берегу спокойного озера жил своей размеренной сельской жизнью. Доносился отдалённый перестук и чьи-то неразборчивые голоса. Над трубами нескольких домов легко вились дымки – наверное, там пекли пироги. Задумчиво промычала корова. Лениво и совершенно беззлобно залаял пёс где-то на дальней околице, но тут же и умолк, заглушённый раскудахтавшимися курами. А по широкой тропе, уходящей по склону холма к далёкому горизонту, уверенно шагал путник. Он был налегке, если не считать длинной узорной трости, слегка напоминающей жезл военного дирижёра. Словно почувствовав взгляд, путник, остановился и, оглянувшись в пол оборота, помахал рукой на прощанье, а затем продолжил свой путь в неведомое. Художник вздохнул и опустил кисть. За окном царила глубокая ночь. Свернувшись калачиком, как младенец, Кира спала на диване. Бережно накрыв её лёгким пледом, Виталий ещё раз внимательно посмотрел на пейзаж долины, оживший на картине. Да, он действительно продолжал жить своей жизнью уже без вмешательства художника. Притушив освещение, Виталий на цыпочках вышел во двор. На облупленной скамейке под окном веранды сидел дед Филя, потягивая самокрутку внушительных размеров. Её огонёк умиротворённо алел, словно маячок в ночи. Набегавшийся за день, лопоухий Трезор мирно посапывал у ног старика. Он изредка повизгивал во сне и дёргал лапками – наверное продолжал ловить бабочек. Нахохлившийся Кузьма восседал на перекладине забора. Увидев художника, он оживился и уж, было, открыл клюв, намереваясь поприветствовать его на свой манер, но дед Филя погрозил ему сухим пальцем, и ворон промолчал. Виталий уселся рядышком с Филимоном Гордеевичем и устало опустил руки. Он расслабил кисти и только сейчас ощутил, как вымотался, но эта усталость была приятной. Наверное, впервые он остался доволен собственной работой. - Я так понимаю, Виталий Степаныч, ты закончил картину, которую замысливал? Старик спросил самым обыденным тоном, словно продолжая недавний разговор. Но художник сразу сообразил, что дед Филя задал вопрос неспроста, и молча кивнул. - Стало быть, тоже уходите? И опять Виталий понял, что старик говорит о нём и Кире. Это его тоже не удивило. Но, судя по тому, как задан вопрос, ещё кто-то уходит или уже ушёл… догадка сверкнула молнией – он вспомнил уходящего путника на своей картине. - Джон уже ушёл? - Да, днём... закончил, как он сказал, свою главную симфонию здесь и отправился дальше. Кстати, Джонни передавал тебе привет и сожалел, что не посмотрел, над чем ты сейчас работаешь… - Спасибо. Я хотел с ним побеседовать, да так и не собрался. - Ничего. Ещё встретитесь… впереди у вас Вечность, и где-нибудь пути пересекутся. Помолчали. Виталий интуитивно чувствовал, что в словах нет нужды. В молчании ощущалась завершённая форма. Но последний вопрос, мучивший его с первого дня, когда оказался в долине, он всё же задал: - Гордеич, что это за место такое необычное? Огонёк самокрутки пыхнул чуть сильнее, на мгновение подсветив лицо старика тёплым багрянцем. Почудилось или нет, словно глаза его на мгновение наполнились чистым светом, и он спокойно ответил: - Ну… если можно так выразиться, это, некоторым образом, заповедник для художников, писателей, музыкантов и вообще – творческих людей искусства. Действительно творческих! - А кто определяет достойных? Не поднимая головы, дед Филя ткнул пальцем куда-то в направлении звёздного неба. - Не понял… - растерянно пробормотал Виталий. - Да чего уж тут непонятного? – проворчал старик. – Высший межгалактический совет. Они считают, что человечество уникально по своей сущности, поскольку, как это ни странно, только люди оказались способны создавать и творить прекрасное, в котором очень нуждаются другие цивилизации. Их высокотехнологические общества, достигшие невероятных высот в технике, похожи на современные города из стекла и бетона, напрочь лишённые растительности, цветов и пения птиц. Точный холодный расчет и ни капли эмоций. А люди несут в себе невероятно мощный эмоциональный заряд, духовность и творческий потенциал, способный заполнить все миры своим светом и принести красоту в серые будни. По сути, люди оказались цветами Вселенной. И эта долина является некой пересадочной станцией для истинно творческих личностей. Художник кивнул. Где-то в глубине души он и сам втайне мечтал о таком, и подсознательно был готов к подобному ответу. Поэтому легко принял слова Филимона Гордеевича. - Но как же остальные, те, кто не творцы? Что будет с ними после… ну потом… Художник замялся, подыскивая слова, но дед Филя успокоил: - Для них существуют свои пересадочные станции, можешь не волноваться. Ведь человеческое племя творческое по своей натуре во всём, даже в технике. Каждый творец создаёт свои миры и когда-нибудь выбирает один из них и уходит туда… Виталий задумчиво смотрел на звёзды и улыбался. На душе было спокойно и тепло. Рядом, за стеной спала Кира, ставшая такой родной и любимой. И завтра они вдвоём отправятся в неведомое, но манящее будущее… Он почему-то был уверен, что на этот раз тропинка не завернёт их обратно в долину, а поведёт дальше, вперёд, к звёздам… - Филимон Гордеевич, если эта долина является пересадочной станцией, то вы её начальник? - Нет, Виталий Степаныч, я простой смотритель. - Ох, сдаётся мне, не такой уж и простой… Филимон Гордеевич хитровато усмехнулся и подмигнул: - А что в жизни просто?!
