За окном давно шел снег. Он шел уже не первый день. Да и оно понятно, приближался Новый Год, а с ним и Рождество. Окна давно заиндевели, покрылись узорами. В комнате было не холодно и не жарко – нормально. Оптимальная температура, самая благоприятная для того, чтобы больной чувствовал себя прекрасно. Относительно прекрасно. Когда человек болеет, он не может чувствовать себя хорошо в принципе, ведь он – не комнатное растение, которому, если ты его полил и добавил ему удобрений, станет лучше. Человек – это сложный, устроенный необычайно тонко механизм. Когда в нем что – то ломается, починить это представляется возможным не всегда. Зачастую деталь организма ломается навсегда, а замены ей нет. То кровь не подходит, то клетки не могут прижиться, происходит то бишь отторжение. И поверьте, видеть подобного человека, особенно в тот момент, когда понимаешь, что видишь его последние дни, крайне тяжело. Ты вроде бы и понимаешь, что уже ничего не изменить, ты приготовился, собрался с силами, но… но все равно слезы катятся по щекам, холодным от мороза, потому что ты вернулась с улицы, торопилась, чтобы быстрее к нему, чтобы не оставлять одного ни на секунду. Какие горячие у него в тот день были руки. Понятное дело, что температура. Понятно, что болезнь уже распространилась на весь организм и нам осталось лишь ждать. Но я не могла не держать его за руки. Он был до сих пор со мной, и у меня была глупая надежда, даже не вера, что произойдет нечто невероятное и он останется со мной. - Валя… - Уйди. Он отвернул голову к стенке и закрыл глаза. Его ресницы дрожали. Он силился открыть глаза, чтобы смотреть, хоть не на меня, так в потолок, на стену или даже на покрывало – на что угодно, лишь бы не умереть во сне. Он боялся этого больше всего. Но скрывал. Думал, что я ничего не узнаю.
(неделю назад)
Не успела я выйти из душа, как вдруг телефон в номере издал жуткую противную трель и мне пришлось взять трубку. Сначала звонили с ресепшена и сказали, что «меня хотят услышать мои родственники». Я сначала даже не поняла, кто именно: мама, папа или бабушка? Кто именно?.. Они же могут позвонить на мобильник или тренеру. Да даже моему соседу через стенку, Петьке Анисимову. Но я потребовала, чтобы меня соединили с «родственниками». Ресепшен долго молчал(видимо соединяя), а потом вдруг в трубке я услышала самый приятный для меня голос. Звонил, оказывается, Вольтер. - Ну, родственник, чего хотел сказать? – сразу спросила я, сидя на тумбочке в коридоре, в банном халате, который мне с трудом доходил до колен. - Лена, ты… - Я, - отозвалась я с готовностью. – Что – то случилось? Голос какой – то больной… - Нет – нет, все в порядке, не беспокойся, - залепетал Вольтер в своей привычной манере. – Я просто хотел узнать, каким рейсом ты прилетаешь? А то меня тоже вызывают… - Опять на конкурс? – уточнила я. - Именно. Я не видела его, но непонятное чувство подсказало мне, что он улыбнулся. Вот тоже странность: мы можем не видеть человека, а все равно чувствуем, что у него на душе. Вольтер в этом деле был мастак. И как ему удавалось по телефону, когда он меня не видел, понять, что я плачу или радуюсь. Я ведь умею говорить равнодушным тоном… - Я прилетаю с утра, - сказала я, достав из рюкзака билеты на самолет. – Но только не самым первым, а вторым рейсом. - Рейс тридцать – сорок? – уточнил Вольтер, вдруг кашлянув. - Да, он. А ты что, простудился?! – забеспокоилась я. В моем любимом Вольтере было все идеально: и умница, и красавец, и музыкант, и литератор… но был один мощный изъян – его здоровье. От природы он был слабым человеком. Не морально, а физически. Не выносил морозов, хотя любил именно зиму. Не имел права промокнуть – простуда ему грозила своими изощренными формами каждую осень и весну. Это Вольтеру достался от жизни следующий закон, под названием «Зато – зато». Он прекрасен во всем возвышенном и прекрасном, идеален в отношениях и просто создан для обуздания строптивой девицы, зато здоровьем его не одарил господь. Я знала все это наизусть, однако тогда, перед важной игрой я не придала этому значения. Просто не спохватилась вовремя. Решила, что простуда – это обычное дело для Вали, поэтому не стала даже спрашивать, не привезти ли ему чего… И совершила большую ошибку! Нужно было уже тогда бить тревогу. Ведь это была не простая простуда.
Прилетев обратно в город, я первым делом позвонила домой Вольтеру. Ему было уже восемнадцать, он жил один, так как у родителей были другие проблемы, помимо поступившего в институт старшего сына. Двое младших дочерей с трудом тянули школьную программу, а потому, чтобы не смущать девочек излишним вниманием со стороны брата и дабы они на него не отвлекались, как и он на них, его отселили в однокомнатную квартиру в другом районе города, где находился институт. Поэтому, когда я звонила, я не боялась попасть впросак, напоровшись на его придурковатую тетушку, которая души не чаяла во внучках, но крайне не любила Валю и старалась всячески его унизить. Когда меня и Вольтера свела судьба, я поняла, что мне достался сахар, а Вале – горечь. Тетка, однажды даже при мне, ударила его, семнадцатилетнего пацана, который просто подал ей к праздничному столу не ту вилку. Ох тогда они и повздорили!.. С тех – то пор семейство разделилось. С ним не общаются также, как и со мной в школе. Просто потому, что он не хочет прогибаться под диктатора, а желает жить так, как хочется ему. Имеет право, между прочим. Трубку быстро взяли, только не Вольтер, а его дружок, Максим. Они вместе в школе учились, а потом пошли в институт. Все равно одни взгляды на жизнь, одни интересы… - Лена! Слава богу! Прилетела?! – сходу спросил Максим, крича в трубку. - Прилетела… Где Валя?! Ты с ним?! - С ним, - глухо сказал Макс. – Он совсем плох. - Неужто?! Нет! Врачи же сказали, что… - Ему стало вчера вечером плохо. Думали, что снова проскочим, но нет… Большего мне не нужно было знать. Прыгнув в первый автобус, вместе с сумками, неумытая, я побежала к ним. Ключи у меня были, все – таки я частый гость у Вольтера. Почти что его невеста… Фу, не люблю это слово, но раз Вольтер предпочитал всегда так меня представлять своим друзьям и знакомым(а в особенности своей тетушке), хоть мне и было семнадцать. Ну а что, год разницы – это не много.
- Наконец – то! Лена! Проходи! Максим распахнул двери и, впустив меня в квартиру, схватил мою сумку, поставил на пол, закрыл двери на все замки и проводил меня в зал, дорогу в который я знала и так. Если вспоминать, что со мной тогда было, то лучше всего будет сказать так: я была готова все обменять на то, чтобы сейчас не видеть мертвенно – бледное лицо Вольтера, его красные щеки и лоб, по которому градом катился пот, дрожащего тела и вздрагивания после каждого глотания слюны. - Валя, я тут… я приехала… Он лишь на пару минут открыл глаза и увидела, что в них пустота. Вольтер не видел меня. Может быть слышал. Может быть неведомым образом чувствовал, что я рядом с ним, но точно не видел. Его болезненно – желтая рука поднялась и потянула ко мне, и я тут же перехватила ее, сжав своими холодными ладонями. - Л… ле… на… - Валя, почему ты не сказал вчера?! Почему не позвонили?! Максим! Он показался в проходе с чашкой нового отвара для «облегчения протекания болезни», и, увидев мое злое лицо, сразу понял суть вопроса и моего негодования. - Он меня умолил. – Максим кивнул на Вольтера. – Вот, выпей. То самое, которое вчера температуру сбило. Вольтер сделал титаническое усилие, но сел на диване и начал пить. Я мельком взглянула на препараты валявшиеся на тумбочке и поняла все. Вольтеру требовалось ложиться в больницу. Дальше медлить было нельзя. Мы могли его потерять! - Я звонил вчера Георгию Сергеевичу, - сообщил Максим, но вдруг побледнел. – Он сказал… Валя, только не нервничай… он сказал, что… - Стадия уже неоперабельная, - заявил вдруг твердо Вольтер. – Я знаю. Он мне это сказал еще пару недель назад. Слишком поздно уже обращаться куда – то… Он поставил чашку на тумбу и вдруг встал с дивана. - Ты что! С ума сошел?! – крикнул Макс. - Валя! Не надо! - Да вы что? – удивился он, открыв окно и впустив в помещение холодный воздух. – Я не самоубийца. - Валя, не делай этого никогда, - попросила я, слегка прикрыв створку. – Никогда, слышишь! НИ – КОГ – ДА! - Хорошо – хорошо, только не кричи, молю, - попросил он. – Макс, - он обратился к товарищу, - спасибо тебе за все… Но можно тебя попросить… - Конечно, дружище, как скажешь. Максим был настоящим другом. Он никогда не обижался на просьбы Вольтера, какими бы они ни были абсурдными. Это было странно для школьника двадцать первого века: понимать все правильно, а не с высоты своих завышенных амбиций. Он покинул нас и больше не вернулся. Я осталась у Вольтера. Мать и отец знали, где я и с кем. К Вольтеру они относились очень хорошо и знали, что он ничего со мной не сделает плохого. Они воспринимали его общение со мной, как игру. Они никогда не думали, что мы можем пожениться в будущем(разговоры на эту тему они воспринимали как шутку) и тем паче они не знали, что он меня называет своей «невестой».
Но я бы никогда не подумала, что может быть так тяжело смотреть на то, как человек умирает. В фильмах плачут, в книгах описывают все стенания тех, кто на пороге новой жизни в Раю, и тех, кто готов их проводить… В жизни же это выглядит как самая тяжкая мука, пытка. Проходили дни, даже не недели, и Вольтер угасал. С каждым днем ему становилось все труднее дышать. С каждым днем ему было сложнее говорить со мной. В конце концов он не смог даже руки поднять. Поэтому – то и перестал смотреть на меня. От стыда. Ему было стыдно, что с ним возится девушка, которая должна сидеть в социальных сетях, искать счастье на просторах Интернета, ходить в кино или, хотя бы, читать дома – проводить время так, как хочется! – а не сидеть с ним, в одинокой квартире, под монотонное завывание вьюги. В конце концов все бы рухнуло, если бы не моя мама. Когда я пришла домой переодеться и кое – что взять для Вольтера, дабы порадовать его, мне пришлось рассказать ей все, ибо ее испепеляющий взгляд, который заставит правду вылезти из тебя, где бы она не пряталась, любыми способами. Выслушав меня, она быстро достала из тумбы свой церковный платок и всучила мне. Потом, достав из шкафа какую – то сковороду, завернула ее сначала в полотенце, а затем в небольшой рулон пергаментной бумаги и отдала мне. - Зачем мне это? - Я скажу тебе всего две вещи, - заметила мать. – Платок тебе для мольбы. Проси у Господа, проси!.. А вот сковорода… Видишь ли, доченька моя… Издавна она передавалась в нашей семье из рук в руки. Ходит легенда, что все, что приготовлено на ней, исцелит болезнь, какой бы она ни была. - Мама, я же не умею молиться, - чуть ли не плача, сказала я. - А ты учись.
Из дома я вышла в слезах, зато в храм пришла уже с сухими, горящими от страха, глазами. Мне всегда было страшно в церкви. Нет, не потому что там было что – то не так. Просто, когда на меня с икон смотрят образа и из грозные взгляды, как и взгляд матери, испепеляет тебя изнутри, становится не по себе любому. Храм в нашем городке был большой, однако я обошла все иконы. У каждой висела молитва, по которой я и молилась. Лишь у лика Святой Матроны Московской, я не смогла читать. Ставя свечу, я плакала, словно таявший в моих руках воск. Я не могла сдержаться, ведь я представляла, как Вольтер вот – вот умрет… Как он станет ангелом на небе, как будет смотреть на нас с небес и огорчаться, видя наши дела… Так толком ничего у Матроны и не попросив, я выбежала из храма и двинулась к дому Вольтера.
А ведь действительно, на что я надеялась? На какую – то икону или дурные рассказы матери?.. На что больше, я даже не знаю, однако за оба варианта мне стыдно было тогда неимоверно сильно. Естественно, что Вольтеру легче не стало. Более того, стоило мне уйти, как в затуманенную болезнью голову Вольтеру взбрело невообразимое в голову. Под предлогом «сильной боли» он наглотался ненужных таблеток, отчего организм чуть не отказал. Обошлись без скорой помощи, однако препараты пришлось прятать от Вольтера подальше. Нам с Максимом даже подумать было страшно, что случится, если Вольтер снова, в наше отсутствие, наглотается какой – то гадости, а то еще страшнее: сиганет из окна. Но в один из дней, когда и Вольтер отказался со мной разговаривать, и погода на улице была просто безжалостной, усиливающей хандру и нагнетающей депрессию, я все – таки пошла на кухню. Он не ел уже больше двух дней, только таблетками давится, дабы перебить боль… Как на зло под руку попалась именно мамина сковородка, которую она мне дала, но тогда мне было настолько все равно, что я была готова пользоваться хоть электрической плиткой, лишь бы что – то приготовить. И в этот момент в кухню вошел Вольтер. Он покачивался от слабости, поэтому, когда добрался до стула, сразу упал на него и закинул назад голову. - Уходи, - вдруг приказал он. - Что? - Уйди отсюда, - тверже, даже с некоей злостью, приказал Вольтер. - Валя, ты о чем?! Я не оставлю тебя в таком состоянии… - Уходи, я сказал! – крикнул он, вскочив с места. Его щеки еще сильнее покраснели, пальцы сжались в кулаки, а несколько черных прядей прилипли к мокрому лбу. Никогда он еще не был таким злым. Во всяком случае, я его таким не видела. - Прочь! – рявкнул он, указав мне на дверь. - Вольтер… - Я не нуждаюсь в няньке. Иди отсюда! - Но… - Или я звоню в полицию! Этого я уже выдержать не могла. Выбежав из кухни, я быстро схватила свою куртку, вставила ноги в сапожки и унеслась, громко хлопнув дверью.
Пара дней… Всего пара дней разделяла нас. А мне показалось, что целая вечность. Как бы мне не было больно от его слов, я каждый день думала о них и приходила к вполне логичному выводу: он не хотел, чтобы уходила. Просто постарался сделать так, чтобы я не видела его не в «идеальной» форме. Вольтер был таким всегда: он любил преподносить себя после всех переделок и ремонта всего сознания и всех мыслей. Но нельзя было заставать его за процессом этой «перестройки», иначе можно было увидеть мечущегося между двумя мнениями внутри себя, между тысячью и одной мыслью человека, который вот – вот потеряет верный курс и закричит от отчаяния… Поэтому, все обдумав и приняв твердое решение не отпускать Вольтера от себя, я оделась и отправилась к нему. Дорога к его дому пролегала рядом с тем самым храмом, в котором я не так давно была. Я не зашла, однако мысленно попросила у кого – то невидимого сил…
Уже будучи в прихожей, я услышала странную возню на кухне. Но решив, что Максим снова явился, я не стала туда заходить и сразу направилась к Вале. Ноги подкосились, из рук выпала сумка, рухнув на пол и громыхнув так, что соседи снизу, наверное, прокляли и меня, и Вольтера. - Ты чего шумишь? – удивились за спиной. Затаив дыхание, я повернула голову. Язык отсох, слух пропал, в глазах помутилось. Вольтер мог стоять. Он стоял в проходе и смотрел на меня не менее недоумевающим взглядом, чем я на него. - Лена, ты что! Лена! Очнись! Я даже не помнила, как потеряла сознание от счастья. Вольтеру пришлось перетащить меня на диван и привести с помощью нашатырного спирта в чувство. Но когда я открыла глаза и снова четко увидела сидевшего около меня Вольтера и осознала, что это был не сон, я не смогла сдержаться и обняла его. Сжала до боли в пальцах его кофту, прижалась к его до сих пор горячему от температуры телу и посмотрела на икону, которая висела над дверным косяком. Там была изображена как раз Матрона Московская. - Спасибо! Спасибо тебе! - Лена, да ты что!.. Леночка! Прекрати!.. - Я сейчас! Сейчас я что – то приготовлю… подождешь? - Да ничего не нужно, - перепугано начал Вольтер, гладя меня по голове. – Умоляю, успокойся. Я не могу видеть тебя взъерошенной. Ты сама не своя… Я не стала его слушать. Добравшись до кухни, я достала сковороду, убранную Вольтером в шкаф и вычищенную от моих прошлых кулинарных изысков, и принялась готовить ужин. Кулинарными возможностями я не отличалась, поэтому все, на что меня хватило, так это разбить пару яиц на раскаленную сковороду. Я даже не замечала, как по лицу текут слезы. Когда Вольтер и я мирно ужинали и о чем – то пытались болтать, я все равно не могла успокоиться. Меня трясло, чуть ли не било в лихорадке. Я каждую минуту трогала его за руку, чтобы убедиться, что он материален. Что не его душа сейчас со мной тут ужинает и разглагольствует… - Лена, все хорошо, мне лучше. – наконец строго сказал Вольтер. – Мне просто нужно было отдохнуть. И кстати, - он ненадолго замялся, отламывая от общего омлета кусочек, - твоя прошлая яичница как – то странно на меня подействовала. - О чем ты? – не поняла я. – Она же была отвратительна. Ты разве не выкинул ее? - Я не привык разбрасываться продуктами, - улыбнулся он. – Я ее не выкинул. Она была вполне себе съедобная. Так я к чему… После нее у меня будто второе дыхание открылось… - Неужели! – не поверила я, глотая кусок омлета, не жуя. - Мистика, да и только. - Тебе стало легче? – уточнила я. - Безусловно, - заверил Вольтер, доедая. – И вообще, откуда ты ее приволокла. И почему от нее пахнет ладаном и воском? - Это… моя мама… Неважно. Обещай мне, что завтра пойдешь к врачу, раз тебе лучше. - Обязательно, - расхлябанно ответил парень. Но на следующий день все – таки пошел. И меня с собой поволок, однако попросил подождать в сквере. Погода стояла прекрасная, поэтому я подумала: «А почему нет?». Снег был таким белым и пушистым, поэтому я не смогла сдержаться и начала лепить из него снежки и кидать их о вверх, то в сторону, где не было людей, и любоваться, как огромный шар снега рассыпается за доли секунды на микроскопические снежинки. Вот странно, снежок вроде бы как исчезает и в то же время нет. Он просто воссоединяется с общим покрывалом снега. Пока Вольтер ходил на обследование, я решила снова зайти в ту церковь, где «отмаливала» грехи. Матрона Московская по – прежнему висела в том зале, а в лампадке под ее иконой горел огонек. Я поставила свечку перед иконой, воткнув ее в песок, перекрестилась и, снова сквозь слезы, начала читать молитвы. Я была готова чуть ли не на колени упасть, но понимала, что этого тут не нужно. Если все идет от сердца, от души, то на колени становится не обязательно. Бог и так видит, что у каждого на уме и на душе…
- Лена! Ты просто не поверишь! – крикнул Вольтер, когда я увидела его в сквере, где он и просил его подождать. – Это же чудо какое – то! - Что? Что там?! - Врачи сказали, что у меня лишь вторая стадия! Она поддается лечению! – возбужденно кричал Вольтер, показывая мне какие – то справки. – Они говорят, что можно проводить операцию! Лена, я буду жить… Нет! Мы будем жить! - Валя! Домой мы вернулись счастливые и довольные. Пока Вольтер звонил кому – то и разговаривал в зале, я снова воспользовалась чугунной сковородой, которую мне дала мама, и начала осваивать искусство приготовления глазуньи. Первые две полетели, конечно же, в мусорку, зато третья и четвертая оказались шикарными. - Хоть сейчас тебя хватай и женись, - заметил Вольтер. - Подожди еще год, - попросила я. – И все будет. - Договорились. Конечно, пройдет год, как это всегда пишут, и Вольтер поправится окончательно. Операция будет успешной и он вернется в институт. Даже сможет снова играть в свой любимый волейбол в сборной института. Все будут смотреть на него, как на прокаженного, вернувшегося с того света. Я же буду молчать, храня мамин подарок, как зеницу ока. Вольтер тоже не говорит о чудесной сковородке, на которой, что не приготовишь – все на пользу. Это была наша с ним первая тайна. И сколько бы с нас врачи не трясли ее раскрытие, мы ничего не говорили. Лишь переглядывались и улыбались друг другу. Конечно, потом, уже спустя много лет, когда постоянно заболевали гриппами и ангинами, мы экспериментировали со сковородой, однако ничего больше не получалось. Доходило порой до абсурда: кончалось все, что можно было бы пожарить или разогреть на сковороде… - Наверное, сломалась, - однажды предположил Вольтер, рассматривая ее со всех сторон. - Не думаю… Просто еще ничего страшного не случилось. - А, - протянул Вольтер, - для нее нужен апокалипсис? - Не апокалипсис, но что – то посерьезнее наших соплей и насморка. - Выходит, это чудо нам не проверить? – огорчился Вольтер, ставя сковороду в шкаф. – Ну и ладно. - «Ладно»? Неужто ты, математик, материалист и скептик от природы, не станешь разбираться, в чем тут дело?! – изумилась я, зная пристрастия Вольтера к объяснению всего и вся. – Валя! - Знаешь, мне кажется, что каждому материалисту мечтается найти нечто такое, что бы он никогда не смог бы доказать. - Как так? – не поняла я. – Разве вы не нацелены именно на то, чтобы доказывать все, что бы ни случилось в этом мире? А? - Возможно, - уклончиво ответил Вольтер, сев на край подоконника и посмотрев на заснеженную улицу с высоты девятого этажа. – Но поверь, каждому человеку, даже настроенному ко всему скептически, хочется чуда. И именно непроверенного. Ведь если чудо можно изучить и проверить несколько раз, как провести некий эксперимент, это уже не чудо. Это явление. А явлений нам и так хватает…
Моя страничка на СИ Чтобы были довольны твои читатели, не будь слишком доволен собой. Вольтер
Ну... Комбинация реализована. А в целом, простенький такой рассказик. Хотелось бы большей прорисовки персонажей, какие-то они невнятные. Ещё, как мне кажется, здесь можно было бы и не тасовать отрезки времени – вот ничего история не приобрела за счёт этого, только запутанней смотреться стала.
Ему было уже восемнадцать, он жил один, так как у родителей были другие проблемы, помимо поступившего в институт старшего сына.
Причем проблемы такие, что даже умирающего от рака! восемнадцатилетнего! сына! они бросили нафиг, и даже не появились у него - предоставив его лечение каким-то левым подросткам. Наверное, на похороны тоже бы не явились. Воля ваша, автор - но поверить в такое трудно. Сюжет рассказа слезлив, но, на мой взгляд, невероятен. Подросток - на которого наплевать всем: родителям -пофиг, писал выше. Одногруппникам - пофиг (ладно,он-сложный парень, но прошло еще полгода после поступления, что: так уже со всеми испортил отношения, что им даже первокурсники не интересуются? И, кстати: десятиклассник, закончивший школу, будь он трижды изгой, и первокурсник - два разных человека. В институте всегда начинают с "чистого листа"). Да даже и Максиму - пофиг. Его лучший друг "втыкает" - а он с олимпийским спокойствием на это никак не реагирует - ни Скорую не вызывает, ни в институте никому ничего не говорит. И, если как-то можно , скрепя сердце, принять бездушных однокурсников, то в пофигистов-преподавтелей -я ни в жисть не поверю: преподавателям института должны в силу профессиональных обязанностей интересоваться- где же студент, почему не ходит на занятия ( нет, еще не каникулы - скоро Новый Год).Должны спросить, хоть у того же Максима. А узнав, что у того - рак - точно они его не бросят, потому, как если потом будет жалоба от тех же родителей -им не сносить своей головы. Да и девочка -ей тоже пофиг: сказал ей Максим. что ее любимому шандец приходит - максимум, на что ее хватает - на поход в храм и простейший уход за больным. Да такая влюбленная семнадцатилетняя девушка все телефоны бы оборвала, требуя от врачей чуда. Да-да, именно от врачей - а не у Матроны. Поскольку Матрона слышит ли, нет ли - неизвестно, а вот врачи - точно услышат и приедут.
ЦитатаPlamya ()
- Я звонил вчера Георгию Сергеевичу,
Это кто? Лечащий врач? Как понять, что не отец, к примеру?
ЦитатаPlamya ()
Он показался в проходе с чашкой нового отвара для «облегчения протекания болезни»
Возможно, "новомодного", "недавно появившегося" или как-то еще, а то можно подумать, что восемнадцатилетний Максим - самородок-травник, невесть каким образом зародившийся в условиях города, и усиленно экспериментирующий на друге все с новыми и новыми отварами.
ЦитатаPlamya ()
Я даже не помнила, как потеряла сознание от счастья.
Если бы помнила - значит, не теряла.
ЦитатаPlamya ()
Пока Вольтер ходил на обследование, я решила снова зайти в ту церковь, где «отмаливала» грехи.
Так за любимого молилась, или свои грехи отмаливала? С этого момента поподробнее...
ЦитатаPlamya ()
Матрона Московская по – прежнему висела в том зале, а в лампадке под ее иконой горел огонек.
Представил эту картину - и ужаснулся... пойду отмаливать грехи.
по грамматике - тоже есть вопросы:
ЦитатаPlamya ()
За окном давно шел снег. Он шел уже не первый день. Да и оно понятно, приближался Новый Год, а с ним и Рождество. Окна давно заиндевели,
Повтор, "и" - просится после "оно". (Снег там, кстати - идет только на Новый Год, что это "понятно"?)
ЦитатаPlamya ()
Когда в нем что – то ломается, починить это представляется возможным не всегда. Зачастую деталь организма ломается навсегда, а замены ей нет. То кровь не подходит, то клетки не могут прижиться, происходит то бишь отторжение.
"То бишь" - тут лишнее, и запятыми надо выделять, и ставить перед "происходит".
ЦитатаPlamya ()
И поверьте, видеть подобного человека, особенно в тот момент, когда понимаешь, что видишь его последние дни, крайне тяжело. Ты вроде бы и понимаешь,
-повтор.
ЦитатаPlamya ()
Не имел права промокнуть – простуда ему грозила своими самыми изощренными формами каждую осень и весну.
-А то так и представляешь простуду с изощренными формами...Страшно...
ЦитатаPlamya ()
Просто не спохватилась вовремя. Решила, что простуда – это обычное дело для Вали, поэтому не стала даже спрашивать, не привезти ли ему чего… И совершила большую ошибку! Нужно было уже тогда бить тревогу. Ведь это была не простая простуда.
ЦитатаPlamya ()
Лена! Слава богу! Прилетела?! – сходу спросил Максим, крича в трубку.
Так "спросил" или "кричал"?
ЦитатаPlamya ()
Когда я пришла домой переодеться и кое – что взять для Вольтера, дабы порадовать его, мне пришлось рассказать ей все, ибо ее испепеляющий взгляд, который заставит правду вылезти из тебя, где бы она не пряталась, любыми способами.
" Ибо" что ее взгляд: жег, разил...? И чего мама ее вообще взглядом испепеляет, будто доча ее любимые серебряные ложки на толкучку уносит?
ЦитатаPlamya ()
Просто, когда на меня с икон смотрят образа и изих грозные взгляды, как и взгляд матери, испепеляет ют тебя изнутри, становится не по себе любому.
Иконы- это и есть образа. С икон могут смотреть лики. И чего они "испепеляют" - так себя перед иконами может чувствовать только очень большой грешник, да еще осознающий свои грехи...
ЦитатаPlamya ()
Более того, стоило мне уйти, как в затуманенную болезнью голову Вольтеру взбрело невообразимое в голову
Без комментариев.
ЦитатаPlamya ()
Он не ел уже больше двух дней, только таблетками давится, дабы перебить боль…
- неверное сочетание времен.
ЦитатаPlamya ()
Как на зло под руку попалась именно мамина сковородка,
Надо вместе.
ЦитатаPlamya ()
Как бы мне не было больно от его слов, я каждый день думала о них и приходила к вполне логичному выводу: он не хотел, чтобы я уходила
Не зашло, в том числе из-за пафосности. Всегда найдутся эскимосы, которые выработают для жителей Бельгийского Конго директивы поведения в тропическую жару.(С.Ежи Лец)
GennDALF, Честное слово, ничего не понял , но, на всякий случай, у Вас попрошу прощения, а Plamya скажу спасибо. Всегда найдутся эскимосы, которые выработают для жителей Бельгийского Конго директивы поведения в тропическую жару.(С.Ежи Лец)
pentotal, вы несколько раз выделили текст в одном посте, а кнопку "цитата" нажали в другом. И ссылки получились на GennDALFа. Вот он и возмутился. А я, соответственно, поправила дело
Моя страничка на СИ Чтобы были довольны твои читатели, не будь слишком доволен собой. Вольтер
pentotal, да всё в порядке, дело житейское =) я тоже так промахивался – ещё удивился, что здесь срабатывает такое цитирование. Просто я перечитываю свои посты перед отправкой =Ъ А Вас теперь проще в угадайке отстреливать будет
GennDALF, Plamya, Ага, осознал. Еще раз извините и спасибо. Всегда найдутся эскимосы, которые выработают для жителей Бельгийского Конго директивы поведения в тропическую жару.(С.Ежи Лец)
А почему Вольтер, а не Леонардо или Альбрехт? Ну, вначале-то как-то понятно, литератор и музыкант, а в конце он вдруг математиком становиццо. И вообще, ГГ личность несимпатичная! Автор, вы почто основателя жанра фантастики обидели?! Что он вам плохого сделал?! На счет отсутствия общей логики ситуации pentotal уже все сказал. Так действительно не бывает. Это, наверное, такое дополнительное чудо, рояль называется: так будет патамушта захотел автор.
Сюжет линеен и предсказуем, читать неинтересно. К тому же довольно сложно из-за ошибок. Автор не знает разницы между тире и дефисом, а я читаю знаки препинания, поэтому все время спотыкалась.
ЦитатаPlamya ()
что – то
ЦитатаPlamya ()
Что – то случилось? Голос какой – то больной…
Много стилистических ошибок - до абсурда и потери смысла предложениями.
ЦитатаPlamya ()
Он прекрасен во всем возвышенном и прекрасном,
ЦитатаPlamya ()
Максим распахнул двери и, впустив меня в квартиру, схватил мою сумку, поставил на пол, закрыл двери на все замки и проводил меня в зал, дорогу в который я знала и так.
ЦитатаPlamya ()
Если вспоминать, что со мной тогда было, то лучше всего будет сказать так: я была готова все обменять
ЦитатаPlamya ()
У каждой висела молитва, по которой я и молилась.
ЦитатаPlamya ()
Более того, стоило мне уйти, как в затуманенную болезнью голову Вольтеру взбрело невообразимое в голову.
ЦитатаPlamya ()
И сколько бы с нас врачи не трясли ее раскрытие, мы ничего не говорили.
Здесь вообще смысл не поняла.
О простых повторах вообще лучше промолчать. Их столько, что лично я усомнилась в банальном отсуттствии вычитки. Больше похоже на косноязычность и ограниченный словарный запас. Вот как ползу, так и отражаю!
Из всех необъяснимых вещей имеется только чудесная смена диагноза героя, которую можно объяснить тем, что проспавшийся врач снова проверил снимки и на этот раз нашёл нужный. Ощущения героини к делу не пришьёшь. Парадоксальным образом, это идеально выполняет требование о непроверенности чуда, раз уж даже читатель не может сказать, произошло чудо или нет. Мой СамиздатМоя ЖиЖа
Зря ругаетесь, коллеги. Очевидно же, что автор просто юн и неопытен. Я бы даже предположила, что это первая проба пера. Оттого и слог и логика хромает. Автор, пишите и развивайтесь!
Ну что, намолили Вольтеру немного здоровья. Религиозные мотивы - не худшая тема, хотя и получилось приторно. Условия на месте. А вот качество текста оставляет желать лучшего. Утюжить его и утюжить, а автору неплохо было бы словарный запас увеличить, что ли, а то повторов - уйма. Да и местоимений местами через край.
ЦитатаPlamya ()
- Я, - отозвалась я с готовностью. – Что – тослучилось? Голос какой – то больной…
ЦитатаPlamya ()
Я не видела его, но непонятное чувство подсказало мне, что он улыбнулся. Вот тоже странность: мы можем не видеть человека, а все равно чувствуем, что у него на душе. Вольтер в этом деле был мастак. И как ему удавалось по телефону, когда он меня не видел, понять, что я плачу или радуюсь. Я ведь умею говорить равнодушным тоном…
Так, по сути, по всему тексту. Автора право, что с местоимениями делать и делать ли вообще, но тут их просто тьма, имхо.
Автор, явно слишком юн))) Иначе как тинейджерский бред рассказ не воспринимается. Одновременно молиться и шаманить со сковородой противоестественно. Так же чужеродно смотрится молитва Матрене Московской за здравие Вольтеру. Ну а про то, что родители восемнадцатилетнего подростка бросили его одного умирать от рака, а родители второго несовершеннолетнего тинейджера разрешили ей одной сидеть с умирающим другом, я даже в голове не могу разместить. Во общем бред весьма далекий от реальности, слепленный наспех из разнокалиберных кусочков и весьма далекий от реальной жизни. Прошу прощения у автора и ведущих конкурса, но эмоции захлестнули. Я очень хороший повар… Могу навешать лапшу… Заварить кашу… Подлить масло… В общем умница-кудесница…
Матрона Московская персонаж не для ФиФ. Хотя вроде чудо есть, и вроде бы все слава Богу. ...... И простой банальный хепиэнд. Мне ближе вот такое мнение My WebPage
ЦитатаНорка ()
Автор, пишите и развивайтесь!
Абсолютно согласна с предыдущим автором. Если вы завели кошку, не обольщайтесь. Возможно, это кошка завела вас.
, но, на всякий случай, у Вас попрошу прощения, а Plamya скажу спасибо.
