*** До следующей ночи стояла тишина. Ни всхлипа, ни вздоха, ни звука лютни. Только дважды скрипнула открытая им дверь и глухо стукнула миска с едой, поставленная на стол. Что происходило за прикрытой дверью, Хин не знал. Ни малейшего шороха не нарушало угрюмой тишины. Сам он просидел в оцепенении почти весь день, глядя пустыми глазами на доску, расчерченную красными и зелеными клетками. Нефритовые и гранатовые фигурки, сошедшиеся в смертельном поединке, замерли в неустойчивом равновесии сил. Но, несмотря на небольшой численный перевес, разгром красных был лишь делом времени. Дюжина ходов и очередная игра будет закончена. Победой или поражением? Тяжело определить, когда играешь сам с собой. Под вечер, правда, какая-то возня за окном заставила Хина вынырнуть из состояния окаменелости. На узком подоконнике прыгала серенькая птичка, склоняла головку то вправо, то влево, косила на Хина глазом-рубинчиком. Он медленно подошел к окну. Птичка обрадовалась ему как родному, запрыгала быстрей, топорща перья. Хин заворожено просунул руку сквозь прутья – глупая тварь и не думала улетать. Он цапнул серый комок перьев и втянул его в комнату. В ладони билось часто и ровно маленькое сердечко. Он поглядел в бессмысленный рубиновый глаз и крепко сжал руку. Что-то хрустнуло – осколки красной сургучной печати посыпались на пол. Хин разжал ладонь, на ней лежал смятый бумажный лист, сложенный замысловатым образом. Остатки сургуча были похожи на капельки крови. Он сел, задумчиво потер горбинку на носу, развернул бумагу, аккуратно разглаживая ее на колене. «За декаду до Лунна, в 21 день месяца меда, до заката. В любом указанном тобой месте», – гласило письмо. Хин кинул бумагу на стол, походил по комнате, достал из сумки флакончик и перо. Еще немного посидел над письмом, покачивая пером над бумагой, но так и не решился ничего написать. «Я не сомневаюсь в Хейвед, но я не доверяю ее писарю. Написать слово «Нарз» я позволить себе не могу», – подумал он, дернул уголком рта и решительно написал: «Восточная Равведа. Поселок Ялма. Заведение тетушки Шоны. Я буду, во чтобы то ни стало». Подождал пока высохнут чернила. Тщательно сложил листок так, что из него получился бумажный журавлик с длинным клювом. Накрыл его ладонью. Стало тепло, зашевелились мягкие перышки, забилось ритмично маленькое сердце. Хин сгреб перья в ладонь и выкинул в окно. Птичка, бешено маша крыльями, унеслась прочь. А когда взошла луна, он снова услышал тихий шепот лютни и теней. Почувствовал, как вздувается приливной волной первородная, неуправляемая сила. Дым светильника поплыл по комнате, отбрасывая причудливые тени на стены. Хин смотрел, как в переплетении теней танцует ослепительно прекрасная Лебор, рассыпая вихри белых лепестков из венка. Как в завораживающем точностью движений поединке сошлись древние герои. Из теней навстречу Хину вышла простоволосая, совсем молодая Уна и подала ему руку. Не помня себя, он потянулся навстречу жене и ощутил давно забытое – одновременно прохладу и жар ее ладони под пальцами. Боль в спине стала невыносимой. Он вскочил. Тени испуганно заметались по стенам. Он рывком открыл дверь в комнату Айфе, но остановился на пороге: – Заткнись! По-хорошему предупреждаю. Займись чем-нибудь другим. Тебя что, ничему не учили в твоей Гверле? Что там положено девкам делать – прясть, вышивать? Вон пяльцы! Только молчи! – развернулся и собрался выйти. – Тебя так бесят человеческие чувства? Конечно, у тебя же их нет, Кейрнех! – Не смей меня так называть! – поворачиваясь и делая шаг вперед, рявкнул Хин. – Почему? Ах, наверно, потому, что твое имя настолько заляпано кровью, что даже тебе противно его слышать? Так, Кейрнех? – Не смей произносить мое имя, глупая кукла! – Да, я бездушная кукла, которою надо только кормить, поить и следить, чтоб не сбежала. А ты – сторожевой пес. Вот и сторожи. Молча. – Пусть я пес, но не тебе рвать мне когтями душу. Ведьма! – Душу? А у кого здесь есть душа? У куклы или у пса? Сомневаюсь! Так что я приказываю – пошел вон, знай свое место. – Приказываешь? – прохрипел Хин, нависая над ней. – Ты – мне? Попробуй еще раз сказать это слово! – А что ты сделаешь? Приказываю, пес! Вон! Она не уловила движения его рук. Лютня, жалобно взвизгнув, упала на пол. Айфе, не успев вскрикнуть, полетела на кровать. Он навалился сверху, придавив локтем горло. Воротник затрещал. – Я покажу тебе, где мое место! – Не посмеешь! – хрипела она, целя ногтями ему в лицо. Но промахнулась. – Не посмеешь! Платье трещало по швам. Айфина рука все же впилась Хину в ухо. Он зашипел, и хватка ослабла ровно настолько, что острое колено девушки врезалось в живот обидчика. Не разжимая рук, они скатились с края высокой кровати. Теперь Айфе оказалась сверху, а Хин хорошо приложился спиной и затылком при падении. Хватка его ослабла, но Айфе не успела воспользоваться моментом и сбежать. Удар ее кулачка цели не достиг. Запястья затрещали, грубо захваченные сильными пальцами. Хриплый голос сыпал проклятья на скрипучем языке. – Не посмеешь! – в третий раз закричала Айфе. – Я невеста твоего господина, пес! И ты сильно пожалеешь, когда стану его женой! Перекошенное от злости лицо исказилось страшной улыбкой. Хин потянул за остатки воротника и выдохнул в ухо: – Это точно, принцесса! Ты получишь своего мужа и брачную ночь! Но вряд ли я об этом пожалею, – и смахнул ее на пол. Встал, встряхнулся, в два широких шага пересек комнату. Дверь хлопнула так, что пыль посыпалась с балок и порванные струны лютни едва слышно задребезжали. Айфе с трудом доползла до кровати, стянула покрывало и заскулила, зажимая рот парчовой тряпкой.
*** Хин с грохотом сверзился с лестницы, потому что назвать это словом «спустился» являлось бы большим грехом против истины. Поддел ногой некстати подвернувшееся ведро и метким ударом забил его в нишу в стене. Ведро еще какое-то время дребезжало от испуга, а Хин уже вылетел во двор, едва не отдавив хвост мирно спавшей дворняге. Но собака была пожилая, многоопытная, успела улетучиться с глаз долой до того, как Хин наподдал и ей. Досталось корзине с репой, которая сбежать не могла. Сначала Хин запустил репой вслед собаке. Затем еще пару раз в стену – белые брызги полетели во все стороны. Ухватил корзину за плетеные ушки и врезал ею о бочку с водой. Бочка устояла, ушки оторвались, репа раскатилась по лужам. Хин крутанулся юлой, подцепил одну из жердей подпиравших стожок сена, и ударил по корзине. Хрустнуло, и чей-то флегматичный голос из-под навеса пробурчал: – Не поможет. Будь Хин волком, шерсть по хребту у него встала бы дыбом до самого хвоста. А так он глухо зарычал, перебросил жердь из правой руки в левую и сделал шаг в темноту. – Хм… – проворчала темнота. Из-под навеса вышел Бран, отряхивая солому с куртки. Глаза у Хина светились от злости, он раскрутил жердь, выписывая замысловатую восьмерку. – Ага, – безмятежно кивнул Бран, стащил куртку и взял еще одну жердь, – с корзиной оно как-то не интересно. Лицо Хина перекосило, палка засвистела над головой, пластая воздух на тонкие ломтики. Бран пошел боком, обходя рассвирепевшее начальство справа. Жердь в его руках ожила и легко прокатилась за спиной, перескочила из правой руки в левую, ушла подмышку, по лопаткам и, выскочив над плечом, снова оказалась в правой. Бран шевельнул пальцами левой руки, делая приглашающий жест. Хин ударил, дерево столкнулось с глухим звуком. Они заплясали по влажным плитам двора. Сначала медленно, присматриваясь к манере противника. Ритм ударов все нарастал, ноги выписывали сложные пируэты между рассыпанной в лужах репой. Свистел воздух, летели во все стороны брызги. Как бы ни казался грузен десятник, достать его было тяжело. Жердь либо проваливалась сквозь пустоту в том месте, где мгновение назад находился Бран, либо сталкивалась с умело поставленной защитой. Злость, так и не нашедшая выхода, все копилась в Хине, а она в бою плохая помощница. Неудивительно, что очередной выпад Брана Хин пропустил. Удар отбросил его на стог сена, вышиб из легких остатки воздуха. Палки, подпиравшие стог, хрустнули под спиной Хина. Стог распался, накрывая его ошметками сена, хлипкий навесик закачался. – Все? – уточнил Бран. Вместо ответа Хин подскочил спиной, припал на одно колено. Левая рука с жердью ушла далеко за спину, правая, вытянутая вперед раскрытой ладонью к противнику, чуть покачивалась, как готовая к броску змея. Палка пошла обманчиво медленно, метя в плечо противника, но внезапно Хин подпрыгнул, перевернулся в воздухе, сменил руку и ткнул десятника в пах. Бран едва успел поставить блок. Жерди звонко столкнулись. Удар в полную силу не получился. Десятник все же согнулся, отброшенный к стене: – Ах, ты сукин кот! – прошипел он, – мало тебе, по-взрослому, значит, хочешь. Жердь, врезавшаяся в пяди от головы пригнувшегося Хина, высекла фонтанчик белой пыли из стены. Оружие Хина, молниеносно просвистевшее над самой землей, заставило Брана высоко подпрыгнуть. Стук сталкивающихся палок стал совсем дробным, коричневая грязь летела во все стороны крупными каплями. Палка Хина подцепила Брана под колено. Но уже в падении десятник размахнулся, и его кулак точнехонько впечатался Хину в подбородок. Ослепительная вспышка света не дала Хину возможности насладиться зрелищем сидящего в луже десятника. Широко раскинув руки, он рухнул в ту же лужу, потеряв сознание на несколько мгновений. А когда открыл глаза, над ним стоял Бран, потирая ушибленную поясницу. Хин медленно сел. – Ну как? – с напускным сочувствием поинтересовался десятник, предусмотрительно наступив на палку, все еще зажатую в руке у Хина. – Теперь все? – Прям легче стало, как в храм сходил, – Хин разжал руку и выпустил палку. Осторожно потрогал челюсть. – Как там жрец любит говорить? «И узрел грешник слепящий свет. И очистил душу свою от налипшей скверны». – Да снизойдет на тебя благодать божья, сын мой, – прогудел Бран, передразнивая заунывные завывания замкового жреца. Вышло на редкость похоже. Хин засмеялся, все еще придерживая челюсть ладонью. Бран протянул ему руку, помогая встать. Откуда-то с востока шла гроза. Чернильная туша, похожая на гигантского осьминога, медленно переваливалась через скальный гребень, заглатывала звезды, тянула щупальца к луне. Где-то в брюхе тучи разгорались и тухли зарницы. Всполошившийся ветер гонял по двору ошметки сена, но не мог разогнать душной тишины. Что-то копилось в воздухе, давило на уши, ворочалось комом в душе. Они уселись под навесом, на развороченном сене. Бран почесал ушибленную поясницу, Хин пощупал затылок, прислушался к ноющей боли где-то внутри. То ли сломанные ребра к дождю болят, то ли тоска поедом ест – не разберешь. – А? – десятник извлек откуда-то солидную флягу и протянул ее Хину. – Нет, – покачал тот головой. – Меня такое не берет. Меня ничего не берет. Ни уснуть. Ни напиться. – А я и не предлагаю напиться. Я так – горло промочить да погреться чуток. – Погреться это можно, – передернул плечами Хин: колючий ветер залез за шиворот и неприятно холодил взмокшую спину. Волна жидкого огня прокатилась по горлу, упала в желудок и растеклась теплом до кончиков пальцев. На глазах выступили слезы. Хин занюхал рукавом. – Ну как? – поинтересовался Бран. – Хороша, зараза. – Ага. Семейный рецепт. Земляки передали посылочку. Много ее не выпьешь. Для особых случаев держу. – Из чего ее делают? – Лучше не знать. Тебе не понравится. Ну, давай-ка еще по глоточку, а то поздно выпитый второй – напрасно выпитый первый. Хин сделал еще один большой глоток, смачно крякнул. Бран запустил руку в развороченный стог, пошуршал там немного и вытащил какой-то сверток. – Угощайся, – размотал он тряпку. Содержимое Хин в темноте не разглядел. Зато прекрасно почувствовал по запаху. Аромат был обворожительный – колбаса с чесночком пахла так, что рот сразу же наполнился слюной. Бран разломил кольцо на две части и половину вручил Хину. Судя по тому, что из-за стожка высунулась собачья морда, не один Хин унюхал колбасу. Морда шумно втянула соблазнительный запах и тоскливо вздохнула. Хин откусил кусок колбасы и тоже вздохнул, только довольно. – Откуда такое богатство? – невнятно пробормотал он, пережевывая колбасу. – Плох тот солдат, у которого ничего нет в заначке. – Да уж! – кивнул Хин, – задрала эта каша. – И репа, – подтвердил Бран и вытащил из свертка черствую лепешку. Тоже разломил ее напополам. – Асвалааховы вилы в задницу нашему кашевару, ничего путного сготовить не может. Осторожно ступая, под навес просочилась та самая, вспугнутая Хином, собака. Как и любая «чистокровная» дворняга, она очень тонко чувствовала смену настроений людей и запах колбасы. Колбасу она чуяла носом, а настроение – облезлой, много раз битой, спиной. И сейчас, несмотря на сгущающиеся над замком тучи, собака понимала, что самая страшная гроза отбушевала, оставив на грязных плитах клочья сена и разбросанную репу. Дворняга тяжело вздохнула и улеглась неподалеку, положив тощую, седую морду на передние лапы. Хин оторвал от лепешки кусок и бросил собаке. Псина вскинулась и заглотила кусок, даже не жуя. Облизнулась, медленно, припадая животом к земле, подобралась поближе. – Надо бы по третьей, – решил Бран. Хин неопределенно дернул головой, темная прядь упала на лицо. Он сдул ее и откусил колбасы. – За богов мы, значит, выпили первую, за короля – вторую. Выходит за баб пьем, – деловито загибая пальцы, сообщил Бран и отхлебнул из фляги. Внутри у него увесисто булькнуло, десятник выдохнул – облачко пара повисло в холодном воздухе, делая его похожим на огнедышащего дракона. Фляга перекочевала к Хину. Бран довольно откинулся на сено, забросил свободную от колбасы руку за голову и мечтательно сказал: – Да, сейчас бы еще и бабу... Хин промычал что-то благосклонно полным ртом. – Любую, хоть кривую, хоть косую, хоть тощую, – не унимался Бран, Хин неопределенно помахал зажатой в руке колбасой, дворняга с вожделением следила за его движениями. – Оно и правда, – развил тему десятник, – я, конечно, худосочных не люблю. Надо, чтоб бабы было много. На кости только собаки кидаются. Дворняга недовольно чихнула, внося свою лепту в общий разговор. Она тоже предпочитала костям колбасу. Хин издал нечленораздельный звук «Мгум!» Что это означало – одобрение или несогласие – осталось неясным, но Бран истолковал его так, как ему хотелось. – Эх, одно в Гверле хорошо, – удовлетворенно протянул Бран, – какие там молодайки! Посмотреть приятно. А подержаться тем паче! – Ты, я гляжу, там пригрелся, – Хин наконец прожевал колбасу и кинул дворняге шкурку. Проглотив подачку, собака совсем осмелела и пристроила морду прямо на Хинов сапог, глядя на человека умильными глазами. – Не без того, – подтвердил десятник. – Уж не оплошал. Эти гверлцы все какие-то постные, нудные, скаредные, слова доброго не скажут, лишний раз не улыбнутся. А баба она существо такое… Ей слова приятные говорить надо, ей ласки и смеха охота, а еще бусиков али сережек новых. Она без этого чахнет. Ты ей дашь, что она хочет… – А она тебе просто даст, – усмехнулся Хин, – а потом припрется ее папаша, да еще с братьями. – Не, мне такое ни к чему. Я только по замужним. Лучше всего купчихи. – Почему? – полюбопытствовал Хин. – Ну, ты даешь! У них мужья вечно в разъездах. А даже когда дома, так только деньги считают да над товаром чахнут. И потом купчихи они все такие… – Бран поцокал языком подбирая слово, поводил руками, описывая широкие круги. – Фигуристые? – подсказал Хин, переводя в слова Брановы жесты. – Ага! – обрадовался десятник: – Была у меня одна купчиха в Гверле. У нее такая корма была, – мечтательно протянул Бран, – куда там королевскому фрегату! А спереди… Рука Брана щедро описала внушительную окружность: – Такая баба! У нее был только один недостаток. – Какой? – Муж-идиот. Вечно норовил припереться не вовремя. – А бывают другие мужья? – уточнил Хин. – Бывают, но редко, – подумав чуток, сообщил Бран. – Да уж, чаще всего приходится из окон сигать. Хорошо еще если в штанах и невысоко, – со знанием дела покивал Хин. – Угу, в штанах это хорошо. Еще лучше если под окнами ничего такого не растет. – Чего такого?! – Да было дело, припожаловал купец этот раньше времени. Пока он там рогами за притолоки цеплялся, пока по лестнице, хрен криволапый, бежал – я в окно. А одежу мою купчиха следом выкинула. Повис я на подоконнике и вниз гляжу, как дурак, с голым задом. Понимаю, что сейчас упаду и думаю, эх, ядрена клюква… Тут копившаяся гроза наконец-то разродилась над Нарзом сначала ослепительной вспышкой, а затем грохотом, сотрясшим замок до основания. С навесика посыпалась труха, крупные капли забарабанили по камням. Перепуганная дворняга прижалась к их ногам. Мужчины замолчали, глядя на разбушевавшуюся стихию. Потом Хин спросил: – Так что думаешь-то? – Так думаю, и на хрена ж она розы под окном спальни посадила?! Их хохот потонул в следующем ударе грома. – Кстати, о бабах, – Хин глядел на кусок колбасы, словно подозревая его в государственной измене, – значит, комендант-паскуда сбрехал – есть тут деревня! – Хм? – удивился Бран, подцепил подозрительный кусок и отправил его в рот. – Причем же здесь бабы? – Ну, весь мой житейский опыт подсказывает, что там, где водится колбаса, там же водятся и бабы. И это бы избавило бы меня от головной боли. Пусть не полностью… – Что-то я не улавливаю мысли… – Бран задумчиво прожевал колбасу и сплюнул шкурку. Дворняга молниеносно вскинулась, щелкнула зубами и снова положила голову на сапог Хина в надежде на новую подачку. – Где это видано, чтобы женщины могли избавить от головной боли. Вот прибавить – это они могут. – Принцессе нужна служанка. Я на эту роль подхожу настолько плохо, что не ровен час нас всех тут накроет развалинами башни, – Хин задумчиво посмотрел вверх, туда, где за краем хлипкого навеса бушевала гроза, подсвечивая низкие графитовые тучи всполохами мертвенного света. – Вишь, как гневаться изволит. Еще пару таких наших … Хин щелкнул пальцами, пытаясь подобрать нужное слово, но не смог. Бран тоже озабочено смотрел на небо: – А чего, правда, она ведьма? – Нет, – буркнул Хин, – хуже. – Да… – протянул Бран, – если б своими глазами не видел, что она вытворяет, никогда бы не поверил. Такая неприметная, мелкая мышка. Но говорят же, в тихом омуте демоны плещутся. И ведь достанется же такое счастье в жены. И не кому-то, а нашему принцу. – Не твоего ума дело! – отрезал Хин. Бран осекся и почесал в затылке: – Ну, там, где я взял эту колбасу, служанки тебе не найти. Хин подытожил это одним коротким, но емким словом. Долго молчал и вдруг сказал: – Я уеду рано утром, Бран. Надо бы присмотреть за ее высочеством. И сделать это надо по уму. Лишний раз ей на глаза не попадаться, пустого языком не трепать, но и глаз не спускать. – Может лучше жреца попросить. Тут человек с пониманием нужен. Да и страшно – а вдруг опять всякая жуть хороводить начнет. – Ничего с этой жутью твой жрец поделать не сможет. Никто не справится. Что страшно – я не спорю. Потому к тебе и обращаюсь. Со страху не побежишь, глупостей не наделаешь. Да и надеюсь я, что всю злость она на меня да на грозу эту растратила. Авось обойдется. – Это приказ? – Нет, приказы я оставлю коменданту. Это всего лишь просьба. Человеку с пониманием, – невесело усмехнулся Хин, – потому как женщины все одинаковые: что купчихи, что служанки, что ведьмы, что принцессы. Бран помолчал, задумчиво глядя на всполохи молний, освещающие приземистый силуэт башни и ответил: – Двум смертям не бывать, а одной не миновать. – Так ты глаз с принцессы не спускай, – встал Хин. – Я вернусь к послезавтрашнему рассвету. Не позже. – Как-то управлюсь.
*** К утру гроза утихла. Остался лишь мелкий, противный дождь. Все насквозь пропиталось холодной влагой. Гнедая кобыла, на которой ехал Хин, невесело мотала головой. Вода просачивалась под плащ, одежда набухала и противно липла к телу. И где-то внутри напитывалась серой тоской душа, ворочалась, не находя себе места, билась о ребра, тоскливо скулила. Но стоило лишь отъехать от замка подальше, за перевал, и все изменилось. Поднялось солнце, тучи разбежались. Лошадь повеселела, пошла бойче. Даже душа пригрелась, как кошка на припечке и, наконец, угомонилась. Солнышко припекало. Хин сбросил куртку и плащ, наслаждаясь последним летним теплом, ласковым ветерком, обманчивым спокойствием. Золотистый мягкий свет проникал под прикрытые веки, мерный ход лошади убаюкивал. Если бы он мог спать, то наверно, задремал бы в седле. А так просто радовался теплому золоту беззаботности, заполнившему голову вместо навязчивых, беспросветных мыслей. Листочки перешептывались на ветру. Хорошо быть листочком. Секреты, которые они рассказывали друг дружке, совершенно невинные, такие, за которые нельзя угодить на дыбу или в Эр-Равведу. Бестолково гомонили птицы в верхушках деревьев. Усердно гудел толстый полосатый шмель-роботяга. Пахло медом, подвявшей травой и спелыми яблоками. Красотища, словно в Астару попал, и умирать не надо. Дорога круто поворачивала, кобыла лениво цокала подковами, Хин даже не стал подтягивать повод. Лошадь и сама разберется куда ей идти, небось не дура. Но тут за поворотом резко хрустнуло, кто-то закричал, заржали лошади. Все это разнеслось в горном воздухе далеко. Хин от неожиданности выпрямился в седле, резко дернул повод, кобыла испуганно взвизгнула и затанцевала под ним. – Мать твоя Юсулах! – с чувством сказал Хин и хлопнул кобылу по шее. Лошадь обиженно всхрапнула, запряла ушами – не моя, мол, вина. И остановилась как вкопанная. Хин спешился и просто бросил повод. Лошадь тут же потянулась к чахлой травке на обочине, стала ее задумчиво жевать. Она была стара и от природы меланхолична. Ей было совершенно все равно: где стоять или куда брести, неторопливо переставляя копыта. Лишь бы седок не заставлял идти рысью или галопом. Впрочем, даже если б заставлял, вряд ли у него бы получилось. Хин благоразумно по дороге не пошел. Срезал поворот сквозь густые кусты кизильника. За зеленой стеной открывалась большая поляна. Там стояла груженая телега, перекошенная на левый борт. Вокруг суетились двое – высокий старик и худой мальчишка. Хин оценив обстановку, понял что произошло. Возница, видать, так же как и сам Хин, прикимарил под ласковым солнышком. Не доглядел. Телега вскочила колесом в глубокую яму с раскисшей грязью. Хин безразлично следил за потугами хозяев телеги. Уж было собрался ехать себе дальше, как на полянке объявились новые действующие лица. Хин вытянул шею и решил еще немного понаблюдать из кустов. Смахнул с шеи назойливую ветку, царапающую кожу. Рука наткнулась на что-то круглое. Хин скосил глаз, возле уха болталось зеленое дикое яблочко. Он машинально сорвал плод и задумчиво надкусил, глядя на поляну, как на сцену бродячего театра. Новоприбывшие «актеры» резво спешились со своих мохноногих лошадок и стали подходить к телеге, как кот к безалаберно оставленному без присмотра кольцу колбасы. Разве что не облизывались. Рыжий и высокий парень, явно главный в тройке, стал что-то резко говорить старику. Мальчишка юркнул за дедову спину и затаился. Хин с хрустом откусил от яблока, от вкуса свело губы, но он продолжал жевать. Похоже, что торговцы сами угодили в капкан, и так вовремя подоспевшим разбойникам оставалось лишь вытряхнуть глупого зайца из шкуры. Однако, даже если бы телега не застряла, шансов у зайца сбежать не было. Хин хрупнул яблоком еще раз, с неудовольствием поскреб подбородок, присмотрелся к одинаковым серо-зеленым курткам и поблескивавшей в ярких лучах нашивке на плече рыжего парня. И решил, что это не разбойники в полном понимании этого слова. Скорей уж королевская таможня. Что, впрочем, в этих богами забытых горах означало одно и тоже. Потому, что жалование таможенникам платили маленькое и нерегулярно. А кушать они хотели много и часто. Жаловаться же на таможенников далеко и безрезультатно. «А так все благостно было», – подумал Хин, возвращаясь на дорогу. Вскочил в седло и неспешно поехал по дороге, за поворот, на поляну. Все равно время поджимало, а другой дороги в Ялму нет, как не верти. Остановился на краю поляны, молниеносно прикидывая расстояние и расположение людей. Приценивался к обстановке, как кухарка к тощей куриной тушке на базаре. И вроде выглядит паршиво, только выбирать не из чего. – Это чего же, батя, тут творится? – поинтересовался Хин, глядя на хозяина телеги. Спросил спокойно и достаточно тихо. Но на этот вопрос обернулись все, включая лошадей. Впрочем, отвечать никто не торопился. Старик мазнул по нему взглядом и снова уставился в землю. Только желваки на скулах прокатились под морщинистой обветренной кожей. Мальчишка за его спиной крепче вцепился в рукав деда, так и не подняв глаз. Рыжий парень в зеленой куртке с нашивками таможни на рукаве, хмыкнул, вспорол ножом брюхо мешку, который только что вытащил из телеги, и стал вытряхивать содержимое прямо на землю. Двое его подчиненных тянули парусину с другого края. Рыжий вытащил еще один тюк и, глядя на Хина в упор, медленно разрезал ткань. Хин чуть тронул бока лошади, она сделала два коротких шага к телеге. Таможенник уронил взрезанный тюк на землю – раздался глухой звон – и уставился на Хина наглыми карими глазами. Нож он перехватил поудобней. Товарищи его тоже бросили возиться с парусиной и ухватились за оружие. Хин лениво поднял руку и почесал затылок. Рукав рубахи соскользнул, обнажая татуировку. Хин не торопился опускать руку, позволяя вдоволь полюбоваться на синего орла со звездой в когтях. И это не осталось незамеченным. На лице рыжего таможенника проступило удивленно-обиженное выражение. Как у рыбака, решившего наловить на ужин карасиков и неожиданно наткнувшегося акулу. И теперь глядя на акульи зубы, рыбак не мог понять, кто кого будет кушать на ужин. Хин ласково улыбнулся всем присутствующим и, ни к кому особенно не обращаясь, заметил: – Во жизнь пошла! На минутку в кусты отлить отлучился, а нас уже грабят. – Мы не грабим, – угрюмо огрызнулся рыжий, – мы досматриваем. Королевская таможня. И поддел развороченный тюк ногой. В мешке жалостливо тренькнуло, мальчишка дернулся, но старик ухватил его за руку. Парень прижался к дедову плечу и снова низко наклонил голову. – А! Значит, не грабите, – обрадовался Хин. – Досматриваете… – протянул он задумчиво и лениво пошевелил плечами. Левая рука его так и не легла на рукоять меча, притороченного к седлу, но в глазах таможенника появилось озабоченное выражение. – Досматривайте, досматривайте, – поощрительно улыбнулся Хин, – королевская служба – я понимаю. И скрестил руки на груди так, что синий имперский герб был хорошо виден. Лица таможенников стали постными и скучными. Оружие в их руках как-то поникло. На конопатой ряхе их начальника явственно читалась сложная и непривычная работа мысли. Приведшая, впрочем, к верному результату. Он зло ткнул несколько раз ножом в тюки на телеге, не интересуясь более содержимым: – Все в порядке, можете проезжать, – процедил он сквозь стиснутые зубы. Мотнул головой, и его подчиненные, с неохотой оставив развороченную телегу, спрятав короткие казенные мечи, поспешили убраться. Покидая поляну они бросали разочарованные, голодные взгляды на Хина, как гиены, которые уже запустили зубы в поживу. Но им пришлось бросить добычу на милость более крупного хищника. Хин смотрел на старика и все больше удивлялся. Узкое породистое лицо с высокими скулами. Совершенно черные раскосые глаза. Четкие брови, загибающиеся к вискам, как крылья ласточки. Упавший капюшон обнажил короткую, до лопаток, седую косу. Перед ним стоял самый настоящий нойше. Так сами себя называли жители Алистанской провинции. До того, пока в их леса и болота не пришел Фейр. Империя воевала с нойше почти пять лет. И все-таки сделала их своими подданными. Так, по крайней мере, считал король. Нойше имели по этому поводу иное мнение. Несовпадение взглядов приводило к тому, что мелкие бунты вспыхивали в Алистанской провинции с завидной регулярностью. Алиста напоминала тлеющий торфяник, где очаги пламени находились глубоко под слоем почвы, и неизвестно, где огонь прорвется на поверхность в следующий раз. Загасить тлеющий торф тяжело. Из Алисты вечно тянуло гарью смуты. Хин не видел нойше добрый десяток лет. С тех самых пор, как крошечная искорка недовольства внезапно полыхнула до небес всепоглощающим пожаром Алистанского Бунта. И сгорали в этом безудержном огне непобедимые фейрские легионы. Зашевелились, услышав запах паленого, соседи. Зароптали недовольные имперские провинции, почувствовав слабину власти. Зашатался черный трон. «Мне это надоело, – сказал король, – поезжай и успокой их, Хин». И уже в спину добавил: «Так, чтобы запомнили». Запомнили надолго. А тем, у кого память короткая, хорошим напоминанием осталось черное пятно на месте столицы Алисты, по приказу короля засыпанное солью – и через десять лет ни травинки на месте пожарища не пробилось. И срезанные под корень косы алистанских дворян. Нойше всегда носили длинные косы – символ отваги, свободы. Алистанским мальчикам никогда не стригли волос. Срезанная коса – страшное оскорбление. После бунта, тем немногим из вождей нойше, кто сдался и склонил колени перед Фейром, король сам, собственноручно рубил эти косы. Теперь жители Алисты предпочитали сидеть тихо в своих лесах и болотах. До поры до времени. Повстречать купца-нойше все равно, что увидеть травоядного волка. Хотя торговать есть чем. Недаром же так упорно дрался за их лесистые болота Фейр. Руда и пушнина, а не желание нести свет истинной веры варварам, как любили говорить жрецы, – вот что действительно хотел Фейр. Потому, что свет светом, а ковать стальные мечи, чеканить тяжелые серебряные монеты с королевским профилем из божественного света не получалось. Да и мягкое червонное золото собольих и куньих мехов так любили Фейры, к тому же продавалось оно за пределами империи уж больно хорошо, наполняя казну. Из развороченных тюков как раз и высыпалось прямо в грязь это алистанское богатство. Нойше везли пушнину. Хин безразлично окинул взглядом разбросанные шкурки и снова пристально посмотрел на старика. Особенно на его куцую косу. «А ведь он из тех, кто стоял тогда на коленях перед Тейрноном. Такое не прощают. Если он меня узнает…» – не отрывая взгляда от старика, Хин медленно опустил руку на эфес меча. Но в черных глазах нойше ничего не менялось. «Впрочем, нет, не узнает. Я лишь выполнил грязную работу. Не к сапогам королевского раба, в конце концов, сбрасывали обгоревшие вымпелы дворянских родов нойше и их обрезанные косы. К этому времени меня там уже не было. В Фейре воюют и умирают одни, а славу и трофеи получают другие». Хин спешился и медленно пошел вокруг телеги, не спуская глаз со старика и мальчишки. Пожилой мужчина и шага не сделал к телеге, закрывая худой спиной самое ценное, что у него было. Паренек совсем съежился, дурацкий мятый колпак сполз на лицо так, что виден был только четко очерченный подбородок и бледные упрямо сжатые губы. Нойше молчали, лошади перестали всхрапывать, лишь косили влажными глазами, и даже птички угомонились. Старик смотрел исподлобья, потому что карасю собственно все равно, кто его будет харчить на ужин – рыбак или акула. Хин равнодушно обошел разбросанные по земле шкуры и поднял загадочный тюк, в котором что-то тренькнуло, когда таможенник пинал его ногой. Разорвал вспоротую ткань руками. Ухватил за длинный гриф лютню. Посмотрел неприязненно: уж слишком свежо было воспоминание о тонких пальцах на струнах, способных содрать ороговевшую кожу с души, вывернуть наизнанку. Заставить вспоминать то, чего помнить нельзя. Хин никогда не разбирался в музыкальных инструментах. Он знал толк в тех приспособлениях, на стальных струнах которых, танцевала смерть. Что же до музыки – благо, что он мог отличить трубу от барабана. Но то, что он держал в руках, завораживало аристократическим изяществом плавных изгибов, искусными перламутровыми накладками. Если бы это был стальной клинок, Хин мог бы поклясться, что вещь вышла из-под руки настоящего мастера. Он не удержался и провел пальцами по серебристым нитям струн. Лютня тонко всхлипнула и задрожала, словно женщина от чужого неприятного ей прикосновения. Хин аккуратно положил лютню поверх парусины и снова посмотрел на нойше. Тонкие пальчики паренька вцепились в куртку старика так, что ногти поголубели. На большом пальце надето было костяное колечко с язычком, прячущимся под верхней фалангой. Это говорило Хину о многом. Так же, как и широкий кожаный браслет на запястье, предохраняющий руку от удара тетивы. А где-то под курткой точно скрывался наплечник. Потому, что нойше уже рождались с луком в руках. И умирали вместе с ним. Не было нойше, неумевших стрелять из лука. Так же как не было мирных нойше. Не может быть безропотным народ, в котором воюют все, от мала до велика. Мужчины и женщины. Дряхлая бабка, метящая тебе в глаз вязальной спицей. Старик-жрец, кидающийся под копыта твоего коня, норовя церемониальным серпом перерезать подколенное сухожилие. Сопливый мальчишка, стоящий в полный рост на узком мосту, может выпустить девять стрел за тридцать ударов сердца. И то, что это будут его последние тридцать ударов, нойше остановить не может. Главное, что все девять стрел лягут точно в цель, унося вражеские жизни. Все это вспомнилось Хину, отразилось в черном лаке глаз стоящих напротив людей. Но они молчали. Хин за все это время не услышал от них не слова. «Где же их клятые луки? И почему они не сопротивлялись, когда таможенники потрошили их, как кухарка индюка? – Хин провел рукой по рассыпанным шкурам. Под пальцами мягко текла темная медь и черненое серебро куньих и чернобурых шкурок. – Неужели действительно торгаши? Нойше, продающий товары на королевской ярмарке? Редкий случай». – Жадность, батя, гадское чувство, – сделал вывод Хин. Старик смотрел на него, словно не понимая. Только тонкие крылья носа слегка дрогнули. – У тебя отменный дорогой товар. Ехать с таким одному опасно. Ты не поскупился б, охрану нанял. Либо шел бы с большим караваном. Так дороже намного, зато безопасно. Хин не рассчитывал на ответ, но старик внезапно отозвался: – Мы шли с караваном до Ритары, а потом нам с ними стало не по дороге. А попутчиков больше не нашлось. И времени ждать – нет. Нам надо успеть в столицу до Лоафмаса, – голос у нойше был густой, совсем не дребезжащий, как у стариков. Он называл фейрский праздник Лунн на свой алистанский лад. – Ну да, ну да, – понимающе покивал Хин. – Конечно, кто первым прибудет на луннскую ярмарку, тот дороже продаст свой товар. Пока конкуренты не подтянулись. И все же, нельзя быть таким корыстным. Жадина платит дважды. Обычно деньгами и жизнью. – У меня нет времени, – угрюмо повторил старик. Хин медленно обходил телегу и старика с левого бока, ведя ладонью по обрешетке. И вдруг сделал резкий шаг, ухватил мальчишку за локоть и дернул на себя. Парнишка пискнул, Хин смахнул у него с головы войлочный колпак, черный шелк волос расплескался по плечам. Как и предполагал Хин, под войлоком обнаружилась совсем молоденька девушка. Почти девочка. Вряд ли ей исполнилось хоть четырнадцать. Она была очень хороша. Безупречно белая, матовая кожа, изящно вылепленные контуры скул и носа. Копна прямых волос цвета воронова крыла. Как и положено чистокровной нойше – антрацитовые глаза, в которых радужка сливалась со зрачком, заполненные неукротимостью, запертой глубоко внутрь яростью. Запертой, но готовой прорваться в любую минуту, отсвечивающей синеватым металлическим блеском в черных волосах и глазах. – Деда! – отчаянно прошептала девушка, старик дернулся к Хину. – Куда ж катится этот мир?! Все на продажу? – прошипел Хин, хватая старика другой рукой за грудки. – Даже вы, нойше, дочек своих за полушку готовы продать?! И оттолкнул старика. Тот ударился о тележный борт, согнулся, но в глазах его полыхнул бешеный волчий огонь. Старик до хруста сжал руку в кулак: – Это все не товар! – Да? – Хин издевательски изогнул бровь. – Это взятка! – прохрипел старик. Разогнуться он не мог, судорожно шаря рукой под рубахой слева, там, где сердце. – Взятка? И что же ты хочешь за эту взятку? Место судьи? Или магистрата? Дельная мысль! Получишь королевскую должность – деньги потекут рекой. Это правильно. А чтобы легче было подмазать чиновников, подложишь сначала под них свою внучку. Хорошенькая, свежая у тебя девочка, – Хин тренькнул пальцами по струнам лютни и добавил. – Товар надо всегда показывать лицом. Будет теперь она играть на своей лютне столичным чиновникам. Они такое любят. Верный расчет, старик, – ядовито похвалил Хин и грубо ухватил девушку за подбородок, разворачивая к себе. Черные глаза налились не слезами, а ненавистью. – Пусть погаснет твой очаг, – прошипел старик худшее из возможных для нойше проклятий на своем родном языке. – Убери от нее руки, белоглазая собака! – Мой очаг давно погас, – ответил Хин, переходя тоже на язык нойше. – А твои предки не пустят тебя к небесному костру за то, что ты торгуешь их кровью с врагами. И говорил он на мелодичном языке нойше с едва заметным акцентом, совершенно не путаясь в замысловатых тонах и ударениях. Потому, что одно из важнейших правил ведения любой войны – изучение языка и обычаев вероятного противника. А в том, что жители лесистой и болотистой Алисты были и остаются самыми вероятными и опасными врагами Фейра, сомнений у Хина никогда не было. Не смотря на свою сожженную дотла столицу, на устрашающие казни смутьянов, на сыновей-заложников, Алиста взбунтуется снова. Это только вопрос времени. Так же, как нет никаких сомнений, кому король скажет: «Алисту надо утихомирить. Я так хочу». – Это взятка вам, имперским кровососам! – выплюнул старик, выпрямляясь и расправляя плечи. Девушка судорожно вздохнула и закрыла рот ладошкой. – Взятка за моего сына! Вы отняли у нас все! Нашу землю, нашу честь, наших детей! Ну, давай, фейрский пес, рви меня на части за то, что я смею это говорить! Так же, как вы вздернули на дыбу моего сына, лишь за то, что он говорил правду, за то, что не хотел воевать и убивать за вас. Давай! Они смотрели друг другу в глаза очень долго. И ни один взгляда не отвел. Девочка закусила палец до крови, и лицо у нее стало совершенно белым. Таким, как лицо мраморной статуи богини в храме Алисты. Почему-то именно это снежно-белое лицо, забрызганное яркими каплями крови, запомнилось Хину больше всего после Алистанского бунта. – Тебе не купить ему свободу за это, – после долгой паузы Хин дернул подбородком в сторону развороченной телеги. – Тебе не купить ему жизнь ни за какие деньги, если твоего сына обвинили в государственной измене. Не потому, что чиновники не берут взяток, а потому, что ты из Алисты. Это вопрос принципа. Если бы он грабил и насиловал на большой дороге, если бы воровал или убивал, тогда другое дело. Но его вина гораздо больше, он – нойше. – Я и не надеялся купить ему жизнь. Я пытаюсь купить ему легкую смерть, – ответил старик. – Быструю смерть, а не то, что ему грозит сейчас. Лучше плаха и топор, чем пытки, отрезанный язык, вырванные ноздри и Эр-Равведские рудники. Хин развернулся к ним спиной и пошел к своей лошади. Девочка кинулась к деду, подставляя худенькое плечо. Старик притянул ее голову к себе, прикрывая рукой. Хин вытащил из сумки короткий нож и вернулся к телеге. Залез в лужу, потыкал ножом, присел, запустив руки под днище телеги. Долго там ковырялся, ругаясь сквозь зубы. – Куда ж ты, батя, смотрел?! – разогнулся и брезгливо вытер руки о парусину Хин. – А если б ось сломал? Телегу надо разгружать полностью. Старик посмотрел на солнце уже перевалившее через полдень и тихо произнес: – Моя вина. Почти двое суток не спал. Развезло на солнышке. Пока мы разгрузим телегу, пока вытащим… – не закончил нойше. Хин и так знал, что будет, если они к ночи не доберутся в Ялму. – А теперь чего спишь? – грубо спросил Хин. – Тогда ветки надо под колесо кидать. Лучше вон лапы еловые. А ты! – он подтолкнул девушку в плечо, – тоже не на смотринах – к лошадям иди! Они со стариком налегали на борт изо всех сил, трещало дерево и жилы. Девочка на своем певучем наречии что-то ласково говорила лошадям, и те старались, как могли. Телега чуть пошла, но снова скатилась в яму. Хин припомнил родословную всех демонов Бездны в таких словах, что сама Юсулах, наверно, покраснела бы. Старик толкал молча. У него были крепкие, мозолистые руки, привыкшие и к оружию, и к инструментам. И Хин подумал, что нойше не так уж и стар, как ему показалось в начале. Седые волосы и глубокие морщины достались ему не с возрастом. – Почему ты не стрелял в таможенников? – внезапно поинтересовался Хин, отпуская борт телеги на мгновение. – Тогда бы речи о том, чтобы ехать в столицу уже не было. Надеялся – заберут часть и отпустят с миром. – Они бы частью не удовлетворились, – Хин поплевал на ладони и снова налег на борт. Нойше поднажал с другой стороны. Девочка тонко и резко крикнула. Лошади визгливо заржали. Телега душераздирающе крякнула и с противным чавкающим звуком вылезла из ямы. Нойше, не веря в свое счастье, застыли. Хин развернулся, легко вскочил в седло и ударил лошадь под бока, заставляя пошевеливаться. В след ему старик сказал длинную, церемонную, переливчатую фразу. Хин дернул раздосадовано спиной, стряхивая слова благодарности. Но отъехав немного, лошадь придержал, прислушиваясь, как нойше в спешке забрасывают рассыпавшиеся вещи на повозку. Бойко зацокали копыта за его спиной – телега стронулась с места. Так и поехали, держа строгую дистанцию в пятьдесят шагов. Потому, что разговаривать человеку с синим имперским гербом на руке и нойше, с обрезанной косой, совершенно не о чем. А когда впереди показались приземистые рыжие строения, напоминающие разбитые черепки глиняного кувшина, и синяя атласная лента реки, Хин поддал пятками под бока кобылы. И та, недовольно всхрапнув, перешла на вихляющую рысь. «В виду города их уже никто не тронет», – Хин с неудовольствием посмотрел на солнце, заваливающееся за край окоема. Найти заведение тетушки Шоны в Ялме труда не составило. Это был единственный постоялый двор на весь поселок. Очень приличное с виду заведение. По крайней мере, общий зал. Правда, откуда-то тянуло сладковатым запахом. А спутать «волчий хвост», который так уважали мхетские шаманы, после нескольких лет проведенных в Мхете, Хин не мог. Шаманы уважали, а король запретил ввоз это наркотика в Фейр. Но, чем дальше от метрополии и ближе к границам, тем больше «центробежная» сила ослабляла королевские указы. Здесь действовали другие законы. А королевские орданансы… Ну то, что око не видит, то душу не тревожит, налоги-то уплачены сполна. Хин пробежался глазами по залу, оценивая присутствующих. Девушки-служанки у тетушки были то, что надо. Брану бы понравилось. Он не знал, с кем именно ему предстоит встретиться. Но приблизительно представлял. Кого еще могла послать Хейвед, как ни одного из неприметных «серых крыс» – тайной службы Слепого? Вечных и верных слуг Орха, мальчишек, подброшенных на ступени храма за ненадобностью. Орх с удовольствием привечал таких приемных сыновей. Учил, кормил, тренировал, одевал, рассчитывая на верную службу. Они и служили, эти Орховы пасынки, наученные своим божественным отчимом лишь подглядывать, подслушивать, воровать да убивать. Из гостей ему подходил лишь один. Тихий и неприметный, в неброской, но добротной одежде. С серым, незапоминающимся лицом. Только глазки-бусинки, прикрытые белесыми ресницами, острые, как бритва. И когда он посматривал по сторонам, то действительно становился похожим на крупного уверенного крыса. Хин решительно направился к его столу, похлопал человека по плечу, как старого знакомого, радостно сказал: – Доброго здоровьечка, своячок! Сколько лет, сколько зим! Как там сеструха моя? Не балует? А тетушка Хей, здорова ли? – Слава Орху! Здорова бабулька – нас, грешных, переживет, – расплылся в улыбке собеседник. – Поклон тебе от тетушки Хей! А сестра твоя у меня не забалует. Вот она у меня где! Серый сжал руку в кулак – на среднем пальце блеснуло серебряное кольцо. Овал пересеченный вертикальной чертой, знак Слепого. «Вас храмовых крыс ни с кем не перепутаешь», – подумал Хин, продолжая жизнерадостно улыбаться. – Это славно, это славно! Рад слышать хорошие вести. – Да, хорошие, – подтвердил слуга Орха. – Только я уж боялся, что разминемся с тобой. Солнышко село, а тебя все нет, свояк. – Так получилось. Может, поешь со мной. Я заплачу за ужин, – предложил Хин. – Я не голоден. И лошадь свою уже седлать велел. Так что давай о деле, – на столе под его рукой неожиданно оказалось письмо. Откуда он его достал и когда, Хин не уследил. Письмо перекочевало к Хину за пазуху, хотя ему жутко хотелось, не сходя с этого места, просмотреть письмо. Собеседник словно прочитал его мысли: – Все будет так, как говорила тетушка Хей. Жернова уже завертелись. А какая мука из-под них посыплется, во многом зависит от тебя. Тетушка просит хорошенько подумать. – Я подумаю, – кивнул Хин и полез за пазуху. – Не трудись, за все заплачено сполна. – А если я полез не за деньгами? – уточнил Хин, медленно вытянул руку и положил открытой ладонью на стол. – Ну, такие чаевые мне, конечно, тоже иногда пытаются всучить. Но я их не принимаю, – радушно пояснил посланец. – Может, я все же могу угостить тебя чем-то? Вина? – учтивым тоном поинтересовался Хин. – Не стоит. Я вина вообще не пью. – Орх запрещает? – Орх мне мало что может запретить. Из меня такой же скверный раб божий, как из тебя – королевский, – ухмыльнулся «серый», в глазах у Хина полыхнуло бешенство. – К чему обижаться на правду? – спокойно спросил посланец. – Нам вечно выполнять чужие указы. Но можно исполнять их бездумно, а можно в меру сил сопротивляться чужой воле. И ты, и я вечно воюем со своей судьбой. Для этого нужна немалая отвага. А когда человек идет в бой пьяным, это уже не его смелость, а вина. И вряд ли, взяв смелость взаймы, воин сможет победить врага. Или проиграв и погибнув, оказаться там, где бы ему хотелось. Ну, это только мое мнение, своячок! И он полез к Хину обниматься и громогласно перечислять всех родственников, которым следовало передать приветы. Хин не остался в долгу, смачно и гулко хлопая слугу Орха по крепкой спине и обещая никого из родни не забыть. Не успел посланец уйти, а возле стола уже крутилась служанка. Легонько задела бедром плечо Хина, подходя сзади. – Что господин желает? – сладко и многообещающе улыбаясь, спросила служанка, наклоняясь достаточно низко к Хину, чтобы тому открылся прекрасный обзор на белоснежные упругие холмы в низком вырезе рубахи, подхваченные корсетом. Девица глубоко вздохнула – Хин по достоинству оценил открывшийся взору пейзаж. Но немного помедлив, прислушавшись к противному сосущему чувству в подреберье, Хин вспомнил что колбаса, которой угощал Бран, было последнее, что он ел. Холмы могли и подождать… – Желаю для начала, – Хин уронил монетку в вырез рубахи, – поесть бы хорошенько. Мяса. Жаренного. И побольше. – Еще чего-то? Каши с подливой? Капусту тушеную? Репа… При слове «репа» Хин дернул губой и перебил девицу: – Асвалааху на рога твою кашу и репу, – с чувством сказал он, – а капусту… – Поняла, – еще ласковей улыбнулась служанка, наклонилась так близко, что родинка на левой груди оказалась почти у самого носа Хина.– Эля? Вина? – Понятливая – это славно, – по хозяйски проводя по шее и груди девицы, похвалил Хин, – Тогда жрать тащи поживей! И да, пожалуй, эля. Какое-то время он был страшно занят. И даже до покачивающей бедрами служанки ему дела не было. Хотя бедра у нее были совсем неплохи. Потом он блаженно вздохнул, запив все кружкой эля. Конечно, эль ему помочь не мог, уж слишком слаб, чтобы хоть ненадолго позволить Хину отключится от этой опостылевшей, бесконечной маеты, которую и жизнью-то можно назвать с натяжкой. Не брало его и вино. Но можно попробовать смешать этот эль да крепкую равведскую самогонку, которую настаивают на каких-то горных мхах. Да еще сладковатый дым «волчьего хвоста», и подмять под себя мягкое, податливое тело. Он, прищурив глаз, посмотрел на мерно покачивающиеся бедра, снующей между столами служанки. Она, словно ощутив этот взгляд спиной, обернулась, улыбнулась и направилась к нему, медленно, расчетливо двигаясь. Он растянул губы в бледной улыбке, собираясь все же заказать и самогонку, и мхетскую траву, и эту девицу. Если ему повезет, на пару часов он провалится в благодатный черный омут без дна. Выныривать потом несказанно тяжело, больно. Хуже, чем после очередной смерти. Но это хоть крошечная передышка. Он потянулся, за пазухой со змеиным шелестом зашуршало письмо. Так и непринятое решение внезапно стиснуло сердце костлявыми пальцами. В сером тумане едва заметно проступал приземистый силуэт башни замка Нарз. Желтоватым светом мерцало единственное узкое окошко. Обещал же к рассвету быть. «Прав серый крыс, – решил Хин. – Взятая взаймы храбрость мне не нужна. Вряд ли она поможет мне встретиться, наконец, с моей заплутавшей смертью». Он резко поднялся, хрястнул об стол монеты и пошел к выходу. Служанка с разочарованием посмотрела ему вслед, задумчиво пересчитывая деньги, – человек, бросивший на стол такие чаевые за обед, мог бы оставить гораздо больше на ее постели. Хин шагнул из задымленной таверны в темноту двора. Краем глаза заметил движение размытой тени. Резко обернулся, обжегся о черный огонь глаз девочки-нойше. В голове просверком стали мелькнула мысль: «Все же узнал меня старик. Пришла мстить тому, кто сжег Алисту, – и где-то на самом краешке сознания проскочило: – Почему тогда не стреляла?» Но размышлять о странностях мести нойше времени не было. Еще быстрей, чем мысль, из рукава выскочил в ладонь кинжал. Их разделяло каких-то три шага. Девочка стремительно приближалась и резким движением протянула что-то Хину. Он даже не рассмотрел что, его левая рука уже обходила препятствие, целя девчонке в печень, правая выброшенная вперед ребром ударилась о протянутую вещь. Раздался мелодичный звон. Черноглазая отпрянула, чуть не выронив предмет из рук. Кинжал скользнул по дереву и в цель не попал. – Я пришла поблагодарить, – сказала девочка на родном языке, который напоминал больше соловьиную трель. – Что? – безжизненным голосом переспросил Хин. Рука с кинжалом замерла. Смысл фразы не сразу дошел до него. – Я пришла сказать тебе спасибо, – снова повторила нойше и повернула голову, стараясь рассмотреть, что он держит в левой руке. Хин сжал протянутую ему вещь, не особо интересуясь, что же это такое. Он лишь хотел прикрыть этим оружие, зажатое во внезапно вспотевшей ладони. «Поблагодарить? Я ведь ее чудом не убил, дуру!» – зло подумал Хин. – У нас нет ничего, что могло б тебе придтись по душе. Кроме этого, – девушка легонько подтолкнула ладошкой подарок. Хин ощутил в правой ладони натянутые струны. Он с изумлением повертел благодарность нойше. Струны казались холодными лучами луны, серебрились изящные обводы благородного инструмента, матово поблескивал перламутр инкрустации. – Что это? – переспросил он непонимающе. – Это самое ценное, что у нас есть. Мы тебя больше ничем отблагодарить не можем. – Зачем мне это? Я не умею играть, – от крайнего изумления голос у него стал звонким. Он отступил на шаг, а позабытый кинжал так и продолжал сжимать в руке. – Дед сказал, что такому, как ты больше не нужны ни золото, ни женщины, ни слава. То, что тебе надо ты можешь и сам добыть. Только ты не знаешь, что тебе надо, – Хин попытался возразить, но девочка твердо добавила: – Эта лютня тебе поможет. – Это ошибка. – Нет, мой дед – ариис’нхи’овейр, – девочка на секунду запнулась, подбирая подходящее слово, – ведун, по-вашему. Он все знает. Нойше сложила изящные ладошки, поднесла их губам и совершила сложный ритуальный поклон. В этом безмолвном жесте уместилось столько слов и смысла, что препираться с нойше Хину совершенно расхотелось. Тем более, что она сразу же развернулась и двинулась прочь. Она не шла – плыла по раскисшей грязи дороги, словно по мраморным плитам дворца. С достоинством неся несуразный войлочный колпак на гордой головке. Глядя в ее прямую спину, Хин думал о том, что такой народ сломить нельзя. Уничтожить можно. Онемевший Хин так и остался стоять, глядя ей в след. Как дурак, ей-богу. «Много вас провидцев на меня одного развелось», – зло подумал он, кинжал встал на свое место под левым рукавом, как втянувшийся тигриный коготь. Он пощупал бумажную трубочку за пазухой. Зашуршало, словно потревоженная змея. «Если Грейд вытащит Меч, то его поддержат армейские генералы, – внезапно подумал он. – Тейрнон не удержит власть. Фейр получит нового короля и гражданскую войну. Нойше взбунтуются первыми. И тогда эта девочка возьмет свой охотничий лук в хрупкие пальцы. Сквозь малахитовую дымку листвы прицелится, чуть сузив антрацитовый глаз, оттянет тетиву к уголку безупречных губ… Не промажет. Никогда нойше не промахиваются, целя в глаз кунице или врагу, – Хин так отчетливо представил это себе, что у него засвербел старый шрам под ключицей. – И тысячи других нойше, невзирая на пол и возраст, слившись в единое целое с родным лесом, бредя невесомыми тенями по своим страшным болотам, начнут партизанскую войну. Алистанские леса наполнятся свистом смерти, летящей на сером совином оперенье. Тяжелые неповоротливые имперские легионы будут тонуть в обманчивых мшистых трясинах». Он увидел это настолько явно, словно снова оказался в мглистом влажном сумраке алистанского леса. Под конскими копытами расползалась клочьями, казавшаяся такой прочной, дорога, превращаясь в черную страшную пасть болота. В голове гудело, свистело, и он не мог перекричать визг тонущих лошадей и крики раненых. «Но леса будут гореть так, что черный жирный дым поднимется чуть не к вершине Адветматхи. А дороги империи до самой столицы украсятся виселицами с обезображенными трупами нойше и их сломанными луками. Но если я верно разыграю свою партию, меня здесь уже не будет. Я больше никогда этого не увижу. Спасибо Хейвед, если я все сделаю правильно, то я смогу шантажировать принца этими письмами. Пусть только достанет Меч, и тогда мне будет, чем его стращать. Он трус. Ему проще избавиться от шантажиста навсегда. И я, наконец, получу свое. А все остальное меня не касается. Мне до этого нет никакого дела». – Мне наплевать! – сказал Хин вслух, обращаясь к небу. Луна недоверчиво сморщилась, прикрывшись тучкой.
Проду! И побольше! Иначе выходные насмарку. Ох, елы-палы, у меня прям уже какая-то Непрощенномания началась. Тянет неудержимо читать дальше. А вспоминая, что это произведение лежало у вас позабытым в столе, то спасибо Лите, давшей толчок к возвращению к жизни старых рукописей. Ая-яй-яй, Бетти, такой текст скрывать от народа.
- за меня уже ответил ИнкоГнитО, насколько я помню из давнего студенческого курса медицины, при повреждении некоторых внутренних органов кровь идет ртом.
Да я уже и сама потом догадалась, но при первом прочтении почему-то не допетрила, что из рта идет кровь. Думала голову повреди, оттого кровь на подбородок льется. Может в тексте так и написать: Из уголка рта текла струйка крови...
ЦитатаBetty ()
Plamya, да просто страшно народ пугать объемом текста(((
Не уж то трехтомник?)))))
ЦитатаBetty ()
Шаманы уважали, а король запретил ввоз это наркотика в Фейр.
Этого.
Проду проглотила. Жду дальше. Ядовитый плющ... Женская логика, в отличие от железной, не ржавеет. http://samlib.ru/editors/k/kandela_o_r/
Видел еще парочку небольших опечаток, но уже не могу разобрать текст - устал) Оч интересно и необычно. По уровню восприятия схоже с Малицким "Пагуба", но тут совсем другая история, просто подача схожей показалась) Спасибо, Betty! Счастье всегда кажется маленьким, когда ты его держишь в своих руках. Но только отпусти его — и сразу поймешь, что оно огромно и прекрасно!
Plamya, Anevka, Морана, Candel, ИнкоГнитО, с благодарностью и за замечания ("молоденькая девушка" - стыдно, уж сколько было сказано, а все равно... неисправимо без вашей общей помощи))), и за то, что не убоявшись объема продолжаете читать.
ЦитатаCandel ()
Не уж то трехтомник?)))))
- боже упаси! не трехтомник, но все равно, не мини...
ЦитатаИнкоГнитО ()
с Малицким "Пагуба"
- советуете? Я не читала Малицкого вообще, а хочется найти для себя что-то новенькое.
*** К рассвету, как и обещал, Хин вернулся в замок. Дождь лил, не переставая, ветер простужено гудел. В серых клубах тумана, он чуть не заплутал. Продрог, промок, но наконец, разглядев сквозь мряку темные очертания башни и едва различимый желтоватый огонек в окошке, остановил лошадь и долго мок под дождем, о чем-то размышляя. Похлопал неуверенно мешок с арфой – усталый звук был ему ответом – и постучал в ворота. Хин неслышно проскользнул в башню. Остановился, прислушиваясь. Cпокойно, магией и не пахло. Тени, тихие и покладистые, мирно сидели по углам. Наверху лестницы перед открытой дверью сидел Бран, прислонившись затылком к стене и положив ноги на перила лестницы. Хин подумал, что десятник спит, но ошибся. Бран дернул лохматой бровью, беззвучно сбросил ноги на пол и неспешно поднялся во весь рост. Не суетясь, одернул куртку и застегнул верхний крючок под воротом. Хин мазнул по нему взглядом, обратил лишь внимание на Брановы сапоги. Его всегда удивляло, почему у десятника в отличие от многих других фейрских воинов сапоги пребывают в чистом виде. Впрочем, так же как и его куртка, да и сам десятник. Чем никогда не грешила фейрская армия, так это аккуратностью. Раньше, когда он был человеком по имени Кейрнех, если бы хоть кто-то из его офицеров посмел появиться ему на глаза в таком непотребном виде как, например, комендант Нарза, он бы на первый раз вышиб коменданту зубы. Потому что расхлябанность и грязь это ни какие-то неведомые хвостатые твари, а вполне осязаемые вещи в армии. Тифозные вши, дизентерия, сбитые на марше солдатские ноги, неспособность быстро развернуть боевое построении, потерянные мгновения во время отражения внезапной атаки. И результат у этого всегда один – тысячи смертей и поражение. Теперь ж Хину не было ни какого дела до боеспособности Фейрской армии. Ему было все равно, но сапоги Брана наполняли его приятным чувством, что конец света не так уж и близок. – Все в полном порядке, – сообщил десятник. – Я и не сомневался. Иди спать, Бран.
*** – Вот, – Хин положил лютню с новыми струнами на стол. Эти слова стали первыми, разорвавшими тугую тишину за последние два дня. Айфе к инструменту не притронулась, только тихо спросила: – Зачем? Он сел напротив, скрестил руки, долго подбирая слова. – Извиниться, видимо, пытаюсь. Эта музыка сводит меня с ума. – Вот и спрашиваю: зачем, если тебя так бесит мое пение? – Да просто не знаю, что хуже: когда ты плачешь, или когда играешь. – Я не плачу! – Да уж, – угрюмо согласился Хин, – не плачешь. Ты два дня молчишь, а плачет небо и воет ветер. Уж лучше пой! У тебя красивый голос, ты дивно играешь. Если бы за этим всем я не чувствовал отзвуков магии – заслушался бы. Но твоя магия слишком сильна. Ты делаешь мне больно. Я защищаюсь. – Я не хотела причинить боль или лезть в душу. И вовсе не собиралась увидеть твое прошлое! Мне просто страшно, и я защищаюсь, как умею. Слова он различал плохо – так, лишь общий смысл. «Прав был старик-нойше. Такому, как я, ничего уже не надо: ни золото, ни слава. К чему это все неупокоенному духу, бессмысленно бродящему по земле? - думал он, а сам все смотрел на тонкие, почти прозрачные пальцы, ногти на которых были похожи на розовый миндаль. На выбившуюся прядку, танцующую над щекой в такт дыханию. Глаза, наполненные лиловым предрассветным сумраком, и хрупкая веточка вены, бьющаяся в углублении над ключицей. - Зачем такому, как я, это? Но надо отвечать. Надо, раз уж сам решился завести этот разговор». – Тебе стоит поосторожней чего-то хотеть… или не хотеть. Тебе под силу открыть такие двери… – Хин осторожно подбирал слова, будто ступая по хрупкому весеннему льду. – Такие, что ведут прямиком в Бездну Теней. И из них за разбуженными тобой призраками прошлого может прийти их хозяин. Тогда, если он тебя учует – не спастись. Здесь сила не поможет, только знания и опыт, которых у тебя нет. – Я не буду больше играть! – Айфе резко оттолкнула лютню, струны горестно застонали. Хин остановил рукой несчастный инструмент и снова подтолкнул его к Айфе: – Я не запугиваю, а лишь предупреждаю. Не говорю, чтобы вовсе не играла, но будь осторожней. – Я не испугалась, но причинять тебе боль не хочу! Тоже пытаюсь извиниться, если не заметил. – Нет смысла извиняться. Не стоит пытаться меня понять. Ничего хорошего из этого не выйдет. Я лишь пес на длинном поводке. И все, что тебе померещилось хорошего во мне, – стальные шипы внутри ошейника, заставляющие повиноваться воле короля. Я не тебя спасал, а выполнял королевский приказ. А дернется поводок, вопьются шипы в горло – я уйду и оставлю тебя один на один с судьбой. Постарайся это понять. – Как скажешь. Мне ясно, что большую часть того, что ты делаешь – по приказу. На вопросы не отвечаешь потому, что так велели. Но в незаметных мелочах, в том, что не ограниченно приказом, ты все равно действуешь по-человечески. Хотя иногда это гораздо сложней для тебя. И сколько бы ты ни убеждал меня – а скорее, себя, – что это не так, я не поверю! Я не стану больше играть на лютне и задавать вопросов. – Тогда будешь молча смотреть в окно, а твои страхи – плясать смертельный танец на стенах. Тебе надо отвлечься. Послушай! Здесь есть одна книга. Длинная, скучная, слегка познавательная. Историческая, – с сарказмом произнес последнее слово Хин. – Давай ты будешь не петь, а читать. А? Айфе сжалась: – Читать я не умею. У нас в семье читал только отец, и то плохо. А меня учить было некому. Хин прикрыл глаза, подумал и предложил: – А хочешь, научу? Будет занятие – нам обоим. – Правда? Хин пожал плечами. И действительно, на какое-то время в башне установилось спокойствие. Но ненадолго. Двери, о которых говорил Хин, уже распахнулись настежь. Остановить разбуженные тени стало невозможно.
*** – Иди есть, принцесса. – Погоди, не хочу сейчас. Вот дочитаю. Интересно и страшно. Здесь о том, как владыка Фейра победил злобных нергов. Слушай, а кто они? Такие жуткие! Это демоны? – Почти угадала. Хин хмыкнул и устроился в потрепанном кресле в темном углу. Перебросил ногу через подлокотник, оперся затылком на резное подголовье и прикрыл глаза. Айфе читала вслух, некоторые слова по слогам: «Горели в пламени ненависти города и веси. Кровь залила землю. Проклятый нерг по имени…» – тут Айфе споткнулась и замолчала. – Проклятый нерг по имени Кейрнех Непрощенный подошел к городу Валдуму, – спокойно продолжил Хин, – требовал сдаться, но защитники стояли на смерть. Трижды ходил на приступ Непрощенный и трижды был сброшен со стен. И тогда в бешенстве призвал огонь небесный и спалил Валдум, не пощадив никого. Осталось от прекрасного града лишь пятно копоти. – Кейрнех Непрощенный – это ведь ты?! Ты?! Зачем ты это сделал? Хин молчал. – Нет, я понимаю, что такое война. Но почему так жестоко? – Нет, ты не понимаешь, что такое война, – равнодушно бросил Хин, – а я не понимаю, почему так жестоко. – Так это не ты сжег город? – с надеждой спросила Айфе. – Сжег я, – Хин обхватил руками колено, низко опустил голову, так что острая лопатка встопорщилась на спине. Он был похож на статую горгульи со сложенными крыльями на фронтоне храма в Гверле. Каждый раз, видя это страшилище, Айфе испытывала не положенный страх, а жалость к скрюченному болью и печалью существу, навечно прикованному к каменному портику. Из темного угла послышался глухой, надтреснутый голос: – Сжег я. Валдум построили мы, нерги. Великолепный город – его белые башни, дворцы и храмы воспевались менестрелями. Баот Фейр осаждал его три месяца. Он ходил на приступ не трижды – его сбрасывали со стен много раз. Перед Литой я, наконец, прорвал кольцо окружения под Гвионом и пошел к Валдуму. Они ждали меня, надеялись. Я действительно Непрощенный. Я себе так и не простил опоздания. В Валдуме находились сестра и племянники. Баот не принял боя и снял осаду. А в момент отступления забросил в Валдум какую-то дрянь. От нее началась эпидемия, за сутки выкосившая город. Ни один не выжил. Но этого им показалось мало. Когда я вошел в город, то нашел там не трупы, а оживших мертвецов. Они бросались на нас и убивали. Некоторых из них я знал. У многих в моем войске в Валдуме остались друзья и семьи. Я не помню ничего страшнее того, что увидел на улицах Валдума. Я вывел войска из города и сжег его. Жуткая тишина наступила после этого. Казалось, даже ветер сбежал, перестал баловать со ставнями и урчать в дымоходе. – Нерг! – внезапно вспомнила Айфе. – Ты говорил – четыре клана: Нерг, Лорн, Фейр и Кадугаун. Так? – Так. – Ты говорил – Нерга больше нет. А ты? – Я призрак, тень. – Но... сколько же тебе лет?! Кто ты? – внезапно Айфе осознала, что война, о которой она читала, произошла несколько веков назад. А Киан Эстварх рассказывал о Непрощенном, пришедшем к границам Гверлы лет шестьдесят назад. – Я – Кейрнех, последний лорд Нерга. Мне бы погибнуть на второй эрвийской войне. Но не вышло. А теперь я – никто, и лет мне нисколько. Потому что я не живу. – Нет! Ты – живой. У тебя… – Айфе пыталась подобрать слова, – …у тебя теплые руки. Ты дышишь, я видела твою кровь. Ты – человек. – Расскажи это владыкам Фейра, – зло рассмеялся Хин. – По доброй эрвийской традиции врага мало убить. Следует уничтожить его так, чтобы у остальных кровь стыла в жилах. Растоптать, вывалять в грязи... – Расскажи про ту войну, – попросила Айфе, закрывая книгу. – Расскажи не то, что написано здесь. Я хочу знать твою правду. – Мою правду? – Да, потому что у победителей она одна, написанная в книгах и спетая в песнях. А у побежденных – другая, навсегда зарытая под курганами. – Я не знаю правды, Айфе. Когда-то нам, могучим эрвам, казалось самым важным доказать силу. Ничто не могло остановить. В этом и состояла правда. Мы не могли без зависти смотреть на чужую землю, славу и власть. Мы, Нерги, первыми развязали братоубийственную войну. Сцепились намертво, беспощадно, со своими же родственниками Лорнами. Рвали друг друга на части. Кадугаун и Фейр благоразумно хранили нейтралитет. До поры до времени. Нерги победили и не пощадили никого, стерли род Лорн с лица земли. Победа досталась тяжело, – Хин встал и подошел к окну. Что он хотел высмотреть в темноте, Айфе не знала. – Но когда мы, окровавленные и истощенные, вопили от радости на развалинах Лорна, пришли Фейры. И их союзники Кадугаун. Тогда пришло наше время умирать, уходить во тьму. Отдавать только что завоеванное новым победителям. Вот и вся правда: мы не ценили того, что имели. Мы гнались за болотными огнями – и провалились в трясину. Теперь я отдал бы все, только бы прикоснуться к ласковому вереску Нерга, вдохнуть его ветер. – Где твоя родина? – тихо спросила Айфе. – Остров Нерг, далеко. Так далеко – не вернуться, – он опустился на пол, прижавшись спиной к ее стулу. – Там красиво? – Моя родина красивая. Лазурное море плещется о подножия меловых скал. Они светятся под лучами солнца, ярче, чем маяки. Когда возвращаешься домой, видишь эти белые скалы за много миль до берега. Холодный, горьковатый ветер волнует серебристо-лиловый вереск под прозрачным, высоким небом. Нигде больше нет такого неба. Она повернула голову, заглядывая через плечо. Хин легко улыбался. Айфе привыкла к совсем другим его ухмылкам – от которых мороз пробирал. – Ты хочешь туда вернуться? – Вернуться нельзя и вернуть тоже. Когда мы потеряли Валдум, а с ним и Ниоский полуостров, когда войска Кадугаун и Фейр высадились у белых скал, вереск превратился в пыль, скалы покрылись копотью, море стало буро-серым от крови и пепла. От сотен могучих воинов и магов семьи Нерг осталась жалкая горстка перепуганных женщин и детей. Способных сражаться мужчин нашей крови – только семеро. И один-единственный еще державшийся замок. Мы хорошо помнили о судьбе рода Лорн. Ведь это мы, опьяненные кровью и победой, стерли их семью с лица земли. Теперь пришла наша очередь. И мы…. Мы попробовали переиграть судьбу, спасти остатки Нерга. Дети и женщины ушли в другой мир. И остались живы. По крайней мере, хочется на это надеяться. – Как это – в другой мир? В Бездну Теней? Не понимаю. – Нет, не в Бездну! Как бы тебе объяснить? Мириады различных миров плывут в пустоте. Их много, как пузырьков в бутылке с забродившим вином. Если встряхнуть бутылку, пузырьки-миры будут двигаться, иногда сталкиваясь друг с другом краями. Но на короткое время. В этот момент можно перейти из мира в мир. А потом пузырьки разлетятся в разные стороны, и найти, куда они подевались, невозможно. Соприкосновение длится не более трех суток. – Айфе услышала короткий злой смешок. – Что дальше – не имело значения. Наступила тоскливая пауза. Айфе не знала, какой вопрос задать, чтобы не спугнуть, заставить рассказывать дальше. Но пока она размышляла, он продолжил – воспоминания душили. Собеседник не требовался. Хотелось освободиться от бушующих в душе теней. – Магии в нас плескалось на донышке, восстановить израсходованные силы не осталось ни времени, ни возможности. А открытие врат в другой мир требует огромной силы. За это платят кровью и смертью. Но цена значения не имела. Тяжело раненный Уэйн сказал: – Мне не устоять на ногах и не поднять меч, – и перерезал вены на обоих запястьях. Его кровью мы писали, значок за значком, координаты перехода. Каждая цифра и руна врезались в память навечно. Угасающее дыхание Уэйна наполнило пентаграмму легким туманом. А когда последний знак замкнул круг – туман развеялся, и стал виден новый мир. Такой же, как наш Нерг. Ласковое море, высокие скалы и душистый вереск. И туда, в неизвестность, ушли женщины и дети. Их повели дряхлый старик и четырнадцатилетний мальчишка. А мы остались, чтобы дать им время уйти – надписи уничтожили, но сильный маг мог «поднять» след портала. Но через трое суток миры бы разошлись слишком далеко, связь разорвалась и погоня потеряла бы след. Через сутки враги ворвались в замок. Из Нергов в живых осталось трое: Урнах, Фахтна и я. Мы стояли на лестнице, ведущей в Ветреный зал. Урнаха убили первым. Смертельно раненого Фахтну добил я, чтобы живьем не взяли. Я остался один на залитых кровью ступенях. И все медлил, не решался убить себя. В узком повороте лестницы продержаться можно долго. А магией в замке не сильно-то разгуляешься – стены насквозь заговорены. Для нападавших воспользоваться боевым заклинанием означало больше навредить себе – сильнейшая отдача, неуправляемый рикошет. Но я просчитался. Они все же ударили магией, погубив своих бойцов, дравшихся со мной. Меня оглушило, кинжал выпал из руки, кровь потекла из носа и ушей. Я покатился по ступеням. С меня стащили доспехи и долго, с удовольствием, били. Потом, не найдя никого, стали пытать. Они восстановили часть формулы перехода по магическим следам. А недостающие цифры собирались вытряхнуть из меня. И я назвал их – кажется, на вторую ночь. Не помню. Знаю только, что не мог уже смеяться, когда они открыли портал: за белесой завесой тумана – только непроглядная тьма. ...Масло в лампадке выгорело дотла, огонек потух. Темноту едва рассеивал блеклый лунный свет. Хин сидел на полу за спинкой стула и разговаривал не с ней – быть может, с луной, или с тьмой, или с призраками, разбуженными его словами. Айфе боялась дышать, чтобы не потревожить рваный ритм вдохов и слов за спиной. – И тогда они поставили мне клеймо под лопаткой. Так я стал Хином, выполняющим любой приказ. Каждый, кто носит венец повелителей Фейра, может сказать: «Я так хочу!» – и я исполню его желание. У меня нет выбора. Я бессмертен. Но меня можно убить. Меня убивали сотни раз, иногда довольно долго и изощренно, чтобы отучить от попыток сопротивления. Но я все равно оживаю и снова готов отвечать: «Слушаю и повинуюсь». Каких только идиотских желаний поначалу я не исполнял, на что только не хватало их фантазии... с этим у Фейров проблем нет. Потом игрушка приелась. Меня отослали на рудники Эр-Равведы. Там больше года никто не выживает. Легкие выгнивают, ты их выкашливаешь и умираешь. И я умирал – и снова воскресал у проклятого рудничного колеса. Не знаю, сколько раз. Много. Пока в голову очередному Фейру не пришла мысль стать императором. Но что-то у него не складывалось. Тут кто-то умный вспомнил, что Кейрнех Нерг считался одним из лучших стратегов и удачливых полководцев. Тогда меня достали из Эр-Равведы, отряхнули, дали отлежаться, чтобы кровью кашлять перестал. И, указав пальцем на жаркую, пустынную Мхету, где Фейр положил уже огромное войско, приказали: «Я так хочу!». И я пошел завоевывать Мхету, всего с десятью тысячами. Потом Найрис. Затем горный Ассуран. После меня в Ассуране остались лишь обугленные камни. Горцы не сдавались. Единственный выход – уничтожить всех. Но они так и остались свободными, хоть и мертвыми. И их горы тоже остались непокоренными. Да, на карте это Ассуранская провинция Фейра – но это пустынные дикие края. Говорят, там до сих пор живут духи ассуров. Селиться в тех местах никто не хочет. Горы беспрерывно трясет, они все еще сражаются, как сражались горцы. Я помню, словно все случилось вчера. Ассуры перед последней, безнадежной битвой сняли доспехи и нарисовали на лицах боевые узоры. Они так и бежали на нас, почти голые, размалеванные краской, – молча, страшно, прямо на копья, под градом стрел. – Почему они сняли доспехи? – Потому что в доспехах бежать тяжело. И от наших стрел и копий доспехи не защищали. А они хотели добежать, дотянуться до нашего горла перед смертью. А краска на лицах – чтобы богиня Удачи увидела и дала возможность исполнить их последнее желание. Жуткое и одновременно красивое зрелище. Богине понравилось. Под их диким напором сломался левый фланг. Будь их больше, я мог бы и проиграть. Но они все погибли, исполнив последнее желание, забрав много моих воинов с собой... Если бы мне когда-нибудь предложили: «Делай, что хочешь, Хин, поезжай, куда пожелаешь», – я бы поехал в Ассуран. – Ты же говоришь – там жить нельзя. Хин поднялся, обошел стол и сел напротив. – Мне там самое место. Только никто не скажет: «Делай, что хочешь». Мне вечно выполнять чужую волю. Либо – Меч. – Что за меч? – Единственное, что может дать мне свободу. При разделе трофеев Фейры получили меня, а Кадугауны – Меч. Долгое время у меня не было надежды. А потом бывшие союзники разругались. Началась третья, последняя война между эрвами. Вы, Кадугауны, ее проиграли, но твоя прабабка, проклятая ведьма!.. – он внезапно осекся. Зрачки его расширились провалами в Бездну. Айфе стало холодно и страшно. – У вашего проклятого рода, – Хин медленно поднимался, – страшная сила! Вы можете залезть любому в голову и в душу, как ядовитые змеи. Он все поднимался, нависая над ней. И Айфе отчетливо поняла, что сейчас ничто не может его остановить. – Не смей лезть мне в душу! – зашипел он. – Убирайся вон! Пока я тебя не убил! Айфе метнулась в сторону. Хин одним махом перевернул стол – дерево хрустнуло, что-то тоскливо задребезжало. Противно скрипнул ставень, зашипел ветер, запутавшийся в расколотой черепице, загудело в голове. Хин замер, уставившись вверх – вокруг свисающего с потолка светильника ночными мотыльками плыли туманные создания. Лунные отсветы на полу поднимались, наполнялись свечением и объемом. Темнота в углах густела и шевелилась. Скрипела рассыхающаяся лестница, словно по ней поднимался кто-то грузный. Скреблось и шелестело в дымоходе. Хин сделал осторожный шаг навстречу, протягивая к Айфе руку. – Тише, тише! – попросил он, и Айфе могла бы поклясться, что в первый раз видит страх в его глазах. Она отпрянула, зацепилась за ножку стола и чуть не упала. Он поймал ее за локоть и потянул к себе. – Ну, все-все. Успокойся! Только успокойся. Айфе судорожно вздохнула. Порыв ветра распахнул дверь, ведущую вниз. Девушка ощутила, как ледяная капля пота катится по позвоночнику, – она точно помнила, что дверь закрыта на засов. – Только не закричи, иначе – конец! – выдохнул Хин ей в ухо, прижимая ее голову к себе. Темнота в проеме двери сгущалась, обрастая тонкими иглами, встопорщенными на горбатом загривке. Узкая, хищная, безглазая морда поворачивалась, словно принюхиваясь. Айфе закрыла глаза и вцепилась пальцами в ткань мужской рубашки. Хин прикрыл ее голову второй рукой и повернулся к страшному гостю спиной. Клеймо раскалилось, выжигая легкие. Морда скривилась, обиженно фыркнула, и застонала лестница под неподъемной тяжестью. Айфе не знала, сколько времени они так простояли. – Ушел, – сказал, наконец, Хин. – Что это было? – прошептала она. – Тебе видней. Ты, Поющая с Тенями, открыла эту дверь. Я тебя предупреждал. – Почему он приходил? – Заскочил на огонек. Полюбоваться на мои воспоминания и твои страхи. На счастье, не заметил тебя. – А... ушел почему? – Печать увидел. Моим клеймом даже он подавиться может. Ему тоже, наверно, бывает страшно, – Хин оторвал ее судорожно стиснутые пальцы от своей рубашки. – Отпусти меня. И так дышать нечем. Он поднялся по хлипкой лестнице в углу, ведущей к люку на третий ярус башни. Ударился плечом в проржавевшую крышку. Резко звякнуло железо о камень – и Хин растворился в черноте проема. Лезть за ним глупо и высоко. Но оставаться одной в комнате казалось еще страшней. Лестница скрипела и качалась. Пока Айфе взобралась на третий этаж, сердце едва не выскочило наружу. Там, наверху, обнаружилась открытая площадка, окруженная зубчатой стеной в два человеческих роста. Айфе сразу закоченела на ледяном ветру: – Кей! – но голос тонул в холодной, противной мряке. – Кей! – закричала она отчаянно. – Не ходи сюда! Здесь высоко и парапет низкий, – но Айфе уже нащупала в плотном тумане еще одну лестницу, ведущую к деревянному настилу у самых зубцов. Страх не найти Хина оказался сильней боязни высоты. – Что ты творишь? – устало спросил он, протягивая руку, чтобы помочь девушке забраться на узкий настил. – Что тебе еще от меня надо? Айфе глухо ахнула, глянув вниз, где под тонкими щупальцами тумана влажно поблескивали плиты двора. – Я предупреждал. Ты же боишься высоты. – Там страшнее. Одной. Так что это? – Магия, с которой ты не можешь справиться. – Откуда это берется? – Ты унаследовала силу Ингерн. Эх, если б все сложилось по-другому... Что толку говорить об этом? Мы передрались, перебили друг друга. Размылась наша кровь, ушла сила. По сравнению с настоящими эрвийскими магами, нынешние Фейры – бесталанные ремесленники. Не могут даже толком сплести магического заклинания, пользуются только древними артефактами. Язык наш забыт и утрачен. А магия – это во многом язык. Его уже почти никто не помнит. – Неприятный, грубый язык. – С чего ты взяла? – возмутился Хин. – Когда ты ругаешься, кажется, что металл скрипит о камень. Он хмыкнул и замолчал надолго. Айфе корила себя за глупое замечание. Заговорил он внезапно. В четком ритме слов зашелестел листвой ветер, защелкали по крыше первые крупные капли дождя, заурчал прибой, играя с галькой, вдали раскатился гром, молния скользнула вдоль горизонта. – Это стихи? – заворожено спросила Айфе. Он кивнул. – Как красиво...
Читать Айфе не могла – буквы складывались в бесполезные, непонятные слова, смысл ускользал. Она подперла голову кулаком и какое-то время уныло созерцала, как Хин напротив играет сам с собой. Потом он раздраженно смахнул фигуры на стол и стал расставлять их снова. – Ты ведь мог бы меня научить эрвийскому языку, – вкрадчиво попросила Айфе, – и магии. – Нет, – огрызнулся он. – Почему? Неужели ты слабее теперешних магов? – попробовала Айфе зацепить струну самолюбия в нем. – Без ложной скромности – мне нынешние жалкие колдунишки в подметки не годятся. Я могу сделать такое, что им даже не снилось. Мог! Но клеймо не дает возможности пользоваться магией. Я чувствую силу, она бьется под пальцами, зовет. Когда кто-то балуется магией, я ощущаю издалека. Вижу сплетенные, напряженные нити, – Хин резко сбросил книгу со стола. Вскочил, подошел к окну, сжал руками прутья решетки. Айфе не решилась обернуться, боясь прервать его неловким движением. – Чувствую, а не могу прикоснуться! Это страшней, чем умирать от жажды и быть не в состоянии дотянуться до кувшина с водой. Видишь – а напиться не можешь! Так меня тоже когда-то убивали. Долго. От полнолуния до четвертой четверти луны. Я не могу научить тебя магии! Айфе подняла оброненную книгу, уткнулась в страницу. Дождалась, пока он снова досадливо сбил щелчком последнюю фигурку с доски: – Разве в эту игру не интересней играть вдвоем? Может, научишь? Хин коротко засмеялся: – Это занятие не для женщины. Все равно не поймешь. – Значит, лучше, если я буду от скуки вглядываться в тени по углам? Или играть на лютне? Хин устало пожал плечами и начал расставлять фигуры. – Это твои, – показал он на два ряда гранатовых воинов, – а это мои. Его палец пробежался по нефритовым фигуркам и уперся в высокую, искусно вырезанную статуэтку в короне и мантии: – Это король. Твоя задача – пробиться к нему, моя – не дать тебе сделать этого. А это – королева, – палец чуть сместился, – самая сильная фигура на доске. Начинать же следует с самых слабых – кнехтов. Хин сдвинул зеленого воина с нефритовой клетки на гранатовую. – Самая слабая? – переспросила Айфе. – Да, и маломаневренная. Все остальные гораздо сильней. Правда, если довести кнехта до последней, восьмой линии на поле, его можно заменить на любую другую фигуру. Даже на королеву. Но это почти невыполнимо.
*** – Айфе, голова нужна не для того, чтобы на ней ведро железное носить. И не для того, чтобы из нее росли длинные косы. Думай, Айфе! Просчитывай игру на несколько ходов вперед. Если хочешь выиграть – рискуй, расставляй ловушки и, самое главное, не бойся жертвовать любой фигурой. Это основа любой победы. В игре, на войне, в жизни. – На этой доске жертвовать легко, а в жизни? – Нет разницы. Только холодный расчет. – Я тебе не верю, ты врешь сам себе. – А ты веришь в глупости! – разозлился Хин и сбил своим сотником с доски красную фигуру, – и попалась в западню. – Ты веришь в них тоже, – сказала Айфе упрямо. – И ты меня никогда не убедишь, что тобой всегда руководит только расчет, что у тебя нет никаких чувств. А как же любовь, дружба? Ты бы никогда не сидел здесь, если бы не знал их! Ты бы никогда не вышел на ту лестницу, если бы не любил! – Опять?! Прекрати болтать о том, в чем ты ничего не смыслишь. Любовь?! Что ты об этом вообще знаешь? Что ты понимаешь? – Конечно! Куда уж мне! Я ничего не понимаю! Зато ты всегда все знаешь! Хин откинулся на спинку стула и вяло помотал головой. – А ты знаешь, что такое огни Аурелис? – внезапно поинтересовался он. – Это, кажется, – огорошенно протянула Айфе, – такое сияние на небе. Говорят, это светятся волосы богини зимы Аурелис. Не знаю точно. – Вот именно, не знаешь – но слышала краем уха. Я видел огни Аурелис сам, своими глазами. Стоял, застыв, пораженный красотой и нереальностью этого зрелища. А нежные перламутровые отблески плясали на металлических бляхах куртки, на оголовье меча, на протянутой руке, – Хин положил раскрытую ладонь на стол и постучал по ней только что снятым с доски гранатовым грифоном. – Но от того, что огни Зимы искрились здесь, я так толком и не понял, что же это на самом деле. Хин сжал в кулак руку: – Ты можешь поймать так ветер? Айфе отрицательно покачала головой. – С любовью та же история. И вся разница между нами в том, что ты только слышала, а я – видел. Но что это и откуда приходит – объяснить не могу, – Хин повертел в руках грифона, подождал, пока Айфе сделает свой ход. И быстрым, змеиным броском провел через все поле нефритовую королеву. Сбил ею красную башню и припечатал свою фигуру к доске. Айфе тяжело вздохнула и упрямо ответила: – Но приходит же откуда-то. И ломает все расчеты. – Ну, тут ты права. Хочешь, расскажу одну историю? Айфе заворожено покивала головой, глядя ему в глаза. – Во время первой эрвийской войны нам потребовались союзники, – задумчиво протянул Хин, примериваясь прыгнуть нефритовым грифоном на левый край поля, но передумал и руку убрал. – С Фейрами и Кадугаунами мы победой делиться не желали. Поэтому союз мы заключили с Мукарами, предводителями степных кочевников, восточными соседями Лорнов на Ниоском полуострове. Впрочем, и с ними мы в будущем делиться не собирались. Но на какое-то время они нам были необходимы. Военные союзы часто закрепляют браком. Так вышло и в этот раз. И так уж получилось, что воплощать этот союзный договор в браке выпало мне. Какая любовь? Мы сели за стол переговоров, условиться о «приданном». Торговались бешено, упорно. Как выглядит невеста, не интересовало никого, даже меня. Биша Мукар, вождь племенного союза, как-то спросил, топорща рыжие усища под необъятным носом, хочу ли я увидеть невесту. Я пожал плечами. Что там смотреть – на четыре года старше меня и, наверняка, такая же губастая и носатая, как и все Мукары. Какое это имеет значение по сравнению с тысячами мукарских всадников, наводящих ужас на всех, кто видел их в бою? Какая разница, когда в дробном стуке их копыт и пении их стрел отчетливо слышится наша победа? – Ты женился по расчету? – спросила Айфе. Хин улыбнулся, но не Айфе, а своим воспоминаниям: – Она тоже меня спросила об этом, когда Биша все же показал мне невесту. Спросила и подняла пестрое покрывало. И все тысячи всадников растворились в темной ночи ее глаз. Она протянула мне руку. Под холодной, гладкой кожей бился ярый огонь. И горели в нем все расчеты. Я собирался жениться по расчету, а вышло – по любви. Кто б мне объяснил, как оно так бывает. И ничего не имело для меня значения, даже то, что она так и родила мне сына. Мой дядюшка Рудрайг с издевкой ухмылялся: «Бесполезная степная девка. Тебе, племянничек, так нужен наследник. А то не ровен час и я задумаюсь, о том, что могу занять престол Нерга вместо тебя. У меня с сыновьями проблем нет. У меня уже и внучок подрастает». Но дед велел: «Заткнись, Руд. Я еще жив. И наследовать после меня будет старшая ветвь». И дядя отшутился и сменил тональность улыбки: с глумливой на заискивающую. Но я-то знал, сколько правды в его словах. Дед же на это лишь махнул рукой: «Ничего-ничего. Свалим Лорнов, женим тебя на другой, более подходящей. Это и славно, что сына нет. К чему разводить нашу эрвийскую кровь помоями». – И что ты им ответил? – со страхом спросила Айфе. – Ничего. Мне оставалось уповать на то, что победа над Лорнами многое поменяется в расстановке сил. И у меня появятся аргументы в этом споре. Поэтому я молчал, но упорно воевал. Чем больше тебя любит войско, чем больше денег и власти, тем скорее к твоему мнению прислушиваются, – криво ухмыльнулся Хин. – Запомни это, Айфе, на будущее – с позиции сильного гораздо проще заставить себя уважать. А если ты слаб – никогда нельзя показать насколько слаб. И просить ничего нельзя – бесполезно, не услышат. Все надо брать самому, – и Хин все-таки передвинул своего грифона, но совершенно в другую сторону, угрожая Айфиной королеве. Посмотрел, улыбнулся довольно и продолжил: – Мукары были неплохими союзниками, но до поры до времени. Друзья у тебя есть, пока ты силен. Ослабевшего бросают и уходят искать нового сильного «друга». Так и получилось: пока мы побеждали Лорнов, Мукары были верны. А когда нас с двух сторон начали теснить Фейры и Кадугауны, когда запахло жареным – союзники сбежали первыми. В самый неподходящий момент, когда ничего уже поменять нельзя, Урх Мукар меня предал, просто взял и ушел, оголяя мой фланг во время битвы на Сулле. Дальше это была уже не битва – бойня. Я пытался перестроиться, попробовал сгруппироваться и отступить. Но удар в открытый фланг отбросил мое войско к краю Сулльской топи, – Хин ударил сжатым кулаком о раскрытую ладонь. Айфе стало понятно, что он уже давно не здесь, за этим столом, а где-то в непонятной дали – снова воюет в давно проигранной битве. – Я приказал поджечь тростник на краю болот и магией гнал ветер на противников, пытаясь под прикрытием этой завесы улизнуть с жалкими остатками войска. И думал я в этот момент не о том, что этот разгром – начало конца нашего Нерга. Тебе, наверно, этого не понять, Айфе, но я не мог утонуть в этом клятом болоте. Потому что если раньше Уна являлась для моей семьи залогом союза, то теперь она была символом подло сломанного договора. А что делают с таким залогом? – Хин покатал пальцем по столу снятую с доски красную башню. – Я уповал лишь на то, что они все же подождут меня. Хотя бы недолго. – Успел? – Айфе совершенно позабыла о горькой судьбе своего гранатового короля, стиснув руки в кулаки. Хин покивал: – Когда я добрался в ставку спросил: «Не ждали?» Но дядя ответил: «Если б не ждали, я б первый с удовольствием отрезал голову этой кочевнице и отправил бы ее родне. Но я подумал, тебе будет приятней сделать это самому, после предательства Урха». На что я лишь мог ответить: «Мне будет приятней, если ты оставишь в покое мою жену. И начнешь думать, что нам всем делать дальше. А знаешь, Рудрайг, это хорошо, что ты не стал торопиться. Потому что сейчас каждый меч на счету, и мне бы не хотелось мстить и убивать тебя». Рут искренне удивился: «Ты серьезно? Ты стал бы мне мстить за эту мукарскую девку? Еще и суток не прошло, как шелудивый кочевник Урх тебя предал!» «Меня предал Урх Мукар. А моя жена здесь ни при чем. С тех пор, как она переступила порог моего дома, она стала одной из нас. И я буду драться за нее так же, как дрался бы за любого из вас. Урх совершил подлость. Если боги дадут мне такую возможность – я достану это шакала из любой дыры, куда бы он не забился. Но Уну не трожь», – и чтобы не быть голословным, я вытащил из ножен меч и пошел на него. Рудрайг проворно отступил к креслу деда: «Поверить не могу, что ради куска мукарского мяса ты скрестишь со мной меч! Она ведь даже не смогла родить тебе сына. Девчонка не в счет!» Не знаю даже, чем бы это и закончилось, если бы не дед: «Юсулах вас обоих забери! Нашли время! Рут, оставь в покое и его … и его жену. Есть дела и поважней». И, конечно, оказался прав – дела поважней нашлись. Нас рвали на части, вытравливали с Ниоского полуострова, как крыс. Гвион, Валдум, Эрна – поражения следовали одно за другим, силы были слишком неравны. И все же… Я держался зубами за каждую пядь земли. Я использовал каждый, самый мизерный шанс. Фейры проклинали и ненавидели меня более, чем кого-либо другого из Нергов. Они обещали за мою голову небывалые деньги. Еще больше – за меня, живого. Я просил Уну уехать на Нерг, пока не поздно. – И она уехала? – комкая концы пояса, спросила Айфе. – Нет, отказалась, сказала: «Я не уйду. Я останусь, только дай мне слово, что когда конец будет близок, ты не отдашь меня им, убьешь сам! Мне жаль, что я умру раньше, чем ты. По нашей степной традиции любящая жена сама по собственной воле идет за мужем в его погребальный костер. Я б пошла за тобой, Кей!» Что я мог ей ответить?! Я поклялся, что в любом случае – Фейрам моя семья не достанется. Но когда нас на суше совсем оттеснили на самый край, на мыс Ардах, а в море доживали последние часы остатки нашего флота, я ей соврал: «Уна, на Нерг отходят сейчас наши последние пять кораблей. И ты с остальными женщинами плыви! Вы – на «Навилле», а я на последнем, который уйдет от Ардаха, на «Змееборце». Встретимся на Нерге». И хотя корабли вел Руд, а я собирался прикрывать их на берегу до конца, она все равно мне поверила. Когда Уна ушла, Руд меня спросил: «Слышал, что случилось с Урхом Мукаром. Аж мороз по коже! Милосердней и безболезненней было б ему тогда погибнуть на Сулле». Но я лишь пожал плечами: «Каждый выбирает свою смерть сам». Дядя хитро прищурился: «А ты злопамятный, Кей!» Но я покачал головой: «Неправда, я одинаково хорошо помню и добро, и зло». Он напоследок похлопал меня по плечу: «Я понял тебя, Кейрнах. Ты ни о чем не думай, пока я жив, буду защищать твою семью, как свою. И не угроз я твоих испугался. Тут уж не до страха. Нам всем умирать – ни сегодня так завтра. Тут у нас выбора нет. Но правильно ты говоришь – зато каждый выбирает сам, как ему умирать. Трусом и подлецом – неохота». – И он выполнил свое обещание? – прошептала сжавшаяся в комок Айфе. – Да. Руд погиб в море, отвлекая внимание, уводя за собой фейрские боевые триремы, давая возможность двум судам с женщинами и детьми уйти от погони. А я чудом вернулся, только для того, чтобы увидеть, как остров полыхает от края до края. Чтобы узнать, что дед погиб, а я стал королем Нерга. Последним. «Я знала, что ты придешь. Ты никогда не обманывал меня», – Уна была уверена во мне. А я? Разве я мог выполнить свое обещание и убить ее? И тогда я предложил своим оставшимся родственникам открыть портал в другой мир. Это было почти невозможно. Однако, мы это сделали. Но когда портал открылся, женщины, те, чьи мужья, отцы и братья все еще были живы, уходить не хотели. Уна рыдала и уговоров моих не слышала: «Ты сказала, что пошла бы за мной в костер, Уна. Если не соврала – то вот он, мой костер! Покажи пример остальным. Тепер я последний король Фейра. А ты – королева. Не пристало королеве плакать. Иди, времени очень мало», – вот тогда она перестала плакать и отпустила мой рукав, взяла за руку дочку и пошла сквозь портал. А за ней пошли остальные. Ну, и как тебе это объяснить? Любил ли я Уну? Не знаю. Но ничего ценнее, чем она и дочка, у меня не было. – Наверно, она была очень красивой, – грустно вздохнула Айфе. – Красивая? Причем здесь красота? – Хин постучал пальцем по гранатовой короне, напоминая Айфе, что пора бы уже спасать загнанного в угол короля. – Как это причем?! Вот в балладах всегда подвиги совершают ради красивых… – тяжело вздохнула Айфе, осторожно передвигая своего короля за широкие крылья уцелевшего грифона. – В балладах подвиги совершать легко, Айфе. А красота познается только в сравнении – эта красивей, чем та. Для меня Уна была единственная, сравнивать не с чем. – Тинде утверждает, что все мужчины так говорят. А сами… – Кто это – Тинде? – Моя мачеха. – А! Как же, как же! При определенных обстоятельствах, будь у меня время… – прищурился Хин. Продвинул свою башню в тыл потрепанной защиты Айфе. Девушке вдруг вспомнился бородатый разбойник, чуть не убивший ее в горах. И его слова: «Эх, жалко, времени нет!» Ей стало неуютно. Гранатовый король сделал единственный возможный короткий шажок. – Я тебе про пироги, а ты мне про сапоги! Я тебе про любовь, а ты мне про свою мачеху! Мимо б не прошел – да потом бы не обернулся, ни лица, ни имени не вспомнил. Все! Проиграла, – Хин перекрыл нефритовому королю последний путь для бегства. «Проиграла», – тоскливо согласилась в душе Айфе. – Это тебя мачеха надоумила в ножки Лебор кинуться? Мне просто любопытно, чем ты думала, когда у Ясноглазой слезу брала?! – внезапно спросил Хин. – Откуда ты знаешь? – Айфе вскинула голову и побледнела до голубизны. – Оттуда же, откуда ты знаешь, как меня зовут. Подсматривал в щелку. – Я не… Я не… – заикаясь и заливаясь краской, едва слышно пролепетала девушка. – Я передумала. В кувшине была только вода. Не веришь? Смотри! – она вытащила из-под воротника кварцевое ожерелье и повернула так, чтобы висящая среди серых бусин слеза Лебор была видна. – Смотри! Я ей не воспользовалась. – Это я знаю. Мне интересно только – почему? – Во-первых, потому что испугалась. Высокая цена за обман, за призрак счастья. Все равно, что идти за болотными огнями в надежде найти сокровище – а на самом деле утопить в грязном болоте свою душу. А во-вторых, потому, что так нечестно. Каждый имеет право на… – она запнулась, подбирая слово, – …на свободу. Он смеялся – тихо, страшно. Его смех был скорее похож на рыдания. Айфе не выдержала, вскочила, выбежала и спряталась за своей дверью. «Я знаю, что ты не подсыпала мне никакого магического яда. Только я все равно, кажется, отравился. Я так хотел свободы. Я так желал, чтобы этот клятый Меч наконец-то достали из камня. Цена была неважна. Твоя жизнь казалась мне пустяковой платой за призрачную надежду получить свободу. Мне думалось, я смогу расплатиться. И вдруг оказалось, что я хочу совершенно другого. Всего лишь, чтобы ты смеялась, плакала и играла на своей лютне. Я хочу, чтобы лиловый вереск Нерга, который вытоптали сапоги Фейров, остался жить хоть в твоих глазах. И снова цена неважна. Но у меня ничего нет, чтобы бросить на другую чашу весов. Я выиграл столько безнадежных битв, в которых противовесом превосходству соперника был лишь мой ум и мое упрямство. Неужели я не смогу выиграть эту? Одну, последнюю, прежде чем меня окончательно раздавит мое рабское клеймо и тяжелая фейрская рука. Подарите, боги, мне, Кейрнеху Нергу, последнюю победу, пока я навсегда не стал безумным, покорным рабом Хином, пока меня навсегда не утянуло в темный омут без дна. Я вас никогда ни о чем не просил. Подыграйте мне лишь немного. Разве я не заслужил?» Он отрешенно смотрел на тонюсенький новорожденный серпик месяца: «На Тэйверх луна будет полной. Я найду, что перевесит всю неподъемность королевской воли. Я хочу этого больше всего, даже больше свободы. Это мое последнее желание».
*** Не все псы бессловесны. Некоторые говорят и пишут на пяти языках. Иногда достаточно подтолкнуть крошечный камень – и сорвется с горы давно назревавшая лавина. Всего два письма написал Хин. Когда солнце краешком коснулось изломанной кромки гор, он положил первое письмо в черную чашу, покрытую едва заметной вязью рун. И сжег. А через несколько мгновений бумага, целая и невредимая, уже лежала на столе Грейда. Принц спихнул с коленей хорошенькую белокурую девицу и удивленно взял письмо в руки: «Ваше Высочество, я подумал, как и обещал. Возможно, вы будете лучшим хозяином. Уповаю на вашу милость и спешу предупредить – король желает вашей смерти. Тейрнон хочет лишь, чтобы вы извлекли Меч, ибо сам болен и немощен. А как только привезете Меч, он вас казнит. Я знаю наверняка. Молю, бегите, соберите верных людей и захватите храм Меча в канун Тэйверха. Ждите меня там – я привезу правнучку Ингерн. Меч и корона станут вашими. Надеюсь, вы не забудете моей помощи в будущем. Ваш верный раб». А когда солнце закатилось за горную гряду, а желтоватая, почти полная луна начала карабкаться по кобальтовому небу к зениту, Хин сжег второе письмо. Тейрнон протянул руку к возникшему на столе листку. Король снял серебряную маску и, поднеся бумагу к слепнущим глазам, с трудом прочитал: «Ваше Величество, я не решался сказать раньше, поскольку у меня имелись лишь не подкрепленные ничем подозрения. Однако теперь, проверив все, с уверенностью заявляю: принц Грейд замыслил государственный переворот – заберет Меч, а вас убьет. Он хочет не вашего выздоровления, а смерти. Грейд собирает верных людей. Поначалу на столицу не пойдет – слишком труслив. Захватит храм Меча и будет ждать Тэйверха. Ваш вечный раб». А следом перед королем оказались еще два белых квадрата – письма, переданные Хину жрицей Хэйвед. Хин положил ладони на стол и подумал: «Давно я не решался на такой блеф. Последний раз это случилось еще при Хавгане. Помнится, меня потом замуровали живьем в стену. И прежде чем освободили, я успел три раза умереть и четыре – воскреснуть». До Тэйверха оставалось меньше двух суток. Хин перевернул чашу вверх дном. Основанием ее служила черная обсидиановая пластина. Он всмотрелся в полированную поверхность, но вместо своего отражения увидел наполненный зыбким полумраком Ветреный зал и лицо короля. Маска валялась на скомканных письмах, с досадой отброшенная. – Почему так поздно?! – рявкнул король Хину. – Как вы и велели, я расставил сети и пытался найти неопровержимые доказательства. Не моя вина, что письма достались мне только сейчас. Однако ничего непоправимого не случилось. – Все надо переиграть! Эта мразь, эта крыса сбежала. Кто-то предупредил! – Куда он может деться? Ему теперь одна дорога – в Храм Меча. Сомневаюсь, что соберет достаточно сообщников, которые рискнут его поддержать. Теперь единственная надежда принца – извлечь Меч. Отправьте к Храму достаточно сильное войско. – Уж как-то и без тебя догадался! Но Тэйверх послезавтра. Могут и не успеть. А мне нужен Меч! Его надо достать любой ценой. – Я достану, Ваше Величество! Можете не сомневаться. – Как? – Еще не знаю, но если вы прикажете, то достану. Только дайте возможность самому решать, как это сделать. Иначе у меня будут связаны руки. Найду способ. – Так ищи! Достань Меч – а я потом разберусь. – А с Грейдом что? – Убей сучонка! – Вы забыли добавить: «Я так хочу!» – Я так хочу! – рявкнул король. – А как ты это сделаешь, мне все равно. – Слушаю и повинуюсь, – по-волчьи оскалился Хин. Обсидиан наполнился чернотой и отразил его лицо. Он смотрел на свое отражение, чувствуя, как по виску медленно течет холодная капля. Оставалось самое трудное – рассказать Айфе.
*** Хин мерил шагами комнату, монотонно рассказывая Айфе о том, подготовлен ли отряд к переходу до Храма, какие меры безопасности приняты. На девушку старался не смотреть. – Я не боюсь. Я верю тебе. Ничего со мной не случится, пока ты рядом, – девушка сделала шаг ему навстречу. – Сядь! – выкрикнул Хин. Айфе удивленно отшатнулась. – Сядь, – тише произнес он. Он тщательно подбирал слова, прячась за обтекаемыми недомолвками. Но все равно получалось на редкость мерзко. Лицо Айфе побелело, стало похожим на серебряную маску. Выгорел, превратился в пепел вереск в ее глазах. – Тварь! – зашипела она, и Хин едва успел пригнуться. Кубок с вином пролетел над головой. – Пес! Он рванулся в сторону. Со стола со звоном летела посуда. – Ты все знал и изо дня в день смотрел мне в глаза?! Тяжелый стул она не добросила, и он с треском сломался о столешницу. Хин старался двигаться так, чтобы между ними находился стол. – Ты знал, что меня ждет, и… Хин с ужасом наблюдал, как густеют черным киселем тени в углах. Голова наполнялась даже не гулом – воем ураганного ветра. «Еще немного – и ее не остановить. И Тот, что уже раз приходил, явится снова и утащит ее за собой». Айфе ухватила тяжеленную кочергу у камина и легко подняла. Она метила в Хина, но промахнулась. Кочерга опустилась на многострадальный стул, разнося в щепки. Мебель душераздирающе хрустнула. Айфе снова замахнулась. Кочерга смела со стола обломки и потянула за собой девушку. Пока она не восстановила равновесие и тени не поднялись окончательно, Хин прыгнул через стол, заходя со спины. Правая рука стиснула девичье запястье, выворачивая. Левой рукой он захватил ее горло так, что локоть оказался под подбородком. Кочерга с лязгом упала на пол, Айфе забилась и обмякла. Тени в углах пожухли, вылиняли. Хин разжал руки. Девушка кулем осела на пол, держась за шею. Он отодвинул ногой кочергу и присел рядом, заглядывая в лицо. Протянул руку, чтобы помочь встать. – Убери руки! – просипела она. Цепляясь за стол, поднялась сама. – Почему рассказал сейчас? Решил поиздеваться? Получить маленькое собачье удовольствие? – Хотел дать тебе выбор. – Какой выбор?! – Принцу, чтобы вытащить Меч, надо тебя убить. Тебе же достаточно уронить на алтарь каплю крови. И в этом – твое преимущество. Если первой достанешь Меч, я убью Грейда. Если не справишься – он убьет тебя. – Ты мне, конечно, не поможешь? – зло спросила Айфе. – Нет. Ты будешь один на один с Грейдом. Я буду ждать исхода поединка. – Ты… ты… – брезгливо скривилась девушка. – Я знаю, кто я. Можешь не утруждаться, подбирая слова. – Ты измываешься! Как я могу убить здоровенного мужика? – Бывает сила тела – и сила духа. Если не силы, то злости тебе с лихвой хватило махать кочергой. Я до сих пор удивляюсь, как ты трижды не разнесла эту несчастную башню вдребезги. Я лишь даю тебе выбор. Решай. Она опустилась на второй уцелевший стул. Скорчилась, закрыла лицо руками. Воздух с противным свистом едва просачивался в перехваченное спазмом горло. – Айфе, – едва слышно позвал Хин. Она содрогнулась, словно от холодного, липкого змеиного прикосновения. С натугой втянула воздух, не в состоянии сделать полного вдоха. Замерли выжидающе тени, затих за окном ветер, прислушиваясь к ее хриплому дыханию. – Оставь меня ненадолго, – резко велела Айфе, обжигая багровой лавой ярости. – Зачем? – Ты же сам рассказывал про ассуранцев. Может, мне тоже хочется перед безнадежной битвой нарисовать на лице боевые узоры! Я тоже не откажусь, чтобы богиня Удачи заметила меня. – Не оставлю. – Боишься, укорочу себе жизнь? – засмеялась Айфе. – Не дождешься. Мне и так отмерили жизни до завтрашней ночи. И я ее израсходую до конца. Но если не доверяешь – оставь дверь открытой. И сиди под ней, Хин! Такая у тебя служба? Хин скрипнул зубами, вышел и закрыл дверь. Он бездумно смотрел в узкое окно. Когда дверь открылась, Хин не сдержал удивленный вздох. В серебристом платье, высоко подняв голову, украшенную короной из тщательно уложенных кос, перед ним стояла не Айфе. Кто угодно – но не Айфе. Хромоногая мышка пропала, а вместо нее появилась королева Ингерн, Поющая с Тенями. Такая, какой увидел ее Хин на портрете. Даже лучше. Дешевые кварцевые бусы смотрелись на лебединой шее ничуть не хуже бриллиантов прабабки. Дикий, огненный отсвет плясал в каштановых волосах, отражая заходящее солнце. Свирепый ветер нес грозовые тучи над вересковыми пустошами в ее глазах.
например, комендант Нарза, он бы на первый раз вышиб коменданту зубы. Потому
Второе коменданту тут явно лишнее. Или заменить на что-то. Он же в целом о "грязнулях" говорит, а зубы вышибает коменданту)))
ЦитатаBetty ()
Теперь ж Хину не было ни какого дела
Же
ЦитатаBetty ()
убеждал меня – а скорее, себя, – что
Мне кажется, запятые тут лишние...
ЦитатаBetty ()
Длинная, скучная, слегка познавательная
Слегка убрала бы. книга либо познавательная либо нет. Слегка познавательная, это как то странно. Можно заменить на довольно или достаточно.
ЦитатаBetty ()
Ты бы никогда не сидел здесь, если бы не знал их!
Первое никогда убрала бы
ЦитатаBetty ()
что она так и родила мне сына.
Не родила
ЦитатаBetty ()
победа над Лорнами многое поменяется в расстановке сил.
Поменяет
Betty, Ну нельзя так писать, вся подушка в слезах... Единственное но: на мой взгляд слишком много воспоминаний подряд. Я бы разбавила какой-нибудь сценой из настоящего. Ядовитый плющ... Женская логика, в отличие от железной, не ржавеет. http://samlib.ru/editors/k/kandela_o_r/
Отличная прода) Просто нет слов... Счастье всегда кажется маленьким, когда ты его держишь в своих руках. Но только отпусти его — и сразу поймешь, что оно огромно и прекрасно!
Candel, спасибо за замечания ИнкоГнитО, Anevka, Plamya, спасибо, осталась последняя глава, ее сейчас и выложу Daydreamer, страшно рада тебя видеть! ))) Нет, ничего нового ты там не найдешь, это старая редакция, все тоже самое, что лежит у тебя на сайте. ) Спасибо тебе не только за поддержку, но и за огромную помощь!
Из окна повозки Айфе старалась не смотреть – видеть Хина казалось нестерпимым. На коротком привале она даже не хотела выходить из повозки, но Хин открыл дверь и безапелляционно взял ее за руку. Она отошла в сторону, оглянулась. Безумно хотелось бежать без оглядки. Но, глянув на Хина, беседующего с Браном, Айфе вздохнула: «Догонит». И даже сделала шаг в их сторону, чтобы окончательно избавиться от мысли о побеге. Ветер доносил обрывки разговора: – Боюсь, не успеют… Письмо слишком поздно… королю… – Другой дорогой …Выбор… всегда… можно…подумай... – оборванные слова жухлыми листьями крутились в голове. Девушка перестала прислушиваться. Тем более, что говорили они все тише. – Нужен толковый человек, – протянул Хин, – которому голова служит не только, чтобы ведро железное носить. – Считай, нашел. – Надо встретить гостей, чтобы не заплутали. И самое главное – никого лишнего не убили впопыхах. Сможешь? – Бран протянул руку. Хин вложил в нее карту. Хин подошел к Айфе: – Тяни время. Брыкайся, мели чушь, главное – выждать. Позже, чем с первой звездой, войти в храм нельзя. Так что прибыть мы должны вовремя. А потом, чем дольше продержишься… – Тебе-то что? Тебе без разницы, кто вытащит Меч! Пришел торговаться о награде, в случае, если это сделаю я? С принцем уже, думаю, сторговался. Все ходы просчитал. – Правильно. Молодец! Я не зря потратил время, – невесело усмехнулся Хин и протянул руку: – Отдай слезу Лебор. – Зачем? – опешила Айфе. – Если все получится так, как я задумал, не хочу, чтобы у тебя когда-нибудь появился соблазн ею воспользоваться. Этого нельзя делать, никогда. Цена слишком высока. Даже не знаю, за что можно заплатить такую цену. – А мне, дуре, показалось, что знаешь. Но я ошибалась. – Не отдашь? – обреченно переспросил он. – Нет!
*** – Негусто! – буркнул Хин, оглядывая собранное принцем в спешке немногочисленное войско. – Вот, мой господин, как и обещал, – подводя Айфе к принцу, он склонил голову. Грейд вцепился в ее предплечье и больно сжал. Айфе пискнула и попробовала вывернуться. Но Грейд такую необходимую вещь упускать не собирался. – Я вовремя получил твое письмо, Хин! Иначе король бы мне выбора не оставил, – улыбнулся Грейд. – Я не забуду услуги. Айфе напряглась и с недоумением взглянула на Хина. Два слова – «письмо» и «выбор» – сложились в совсем иную картинку происходящего. Грейд снова дернул ее за руку. – Да, – сыто улыбнулся принц, – королю всегда необходимы такие слуги. Когда я достану Меч, поговорим. – Как скажете, – пожал плечами Хин. – Только Меч еще вытащить надо. Вы точно знаете, как это сделать? Попытка только одна. – А что там сложного? Разве есть какие-то тонкости? – Вы разве не читали трактата магистра Бедингедвра? – с напускным удивлением спросил Хин. – Ну, что-то читал, – по лицу Грейда было видно, что даже имя магистра ему вряд ли известно. – А ты? Хин неопределенно дернул уголком рта. – Ладно, пойдешь со мной, но оружие оставишь. – Сначала выгоните свору из храма. От большого количества людей магические потоки искривляются. – Да? – недоверчиво спросил принц. – В магических арканах такой сложности в разнородных слоях возникает возмущение полей из-за изменения коэффициента преломления потоков разной плотности. Принц нервно кашлянул. Они разговаривали через голову девушки, словно торгуясь о дорогой вещи, которую один уже удовлетворенно вертел в руках, а другой все еще пытался набить цену. Вспомнив совет Хина, девушка начала вырываться, визжать, грозить, умолять... сама не ожидала от себя такого актерского таланта. Краем глаза отметила изумленный взгляд Хина – и мысленно усмехнулась: знай наших! Наконец без пяти минут король не выдержал и потащил «невесту» в храм. – Всем вон! – рявкнул Грейд. – Хин, стой здесь! И еще десяток воинов оставить! – Ты! – палец принца уткнулся в десятника. – Отвечаешь, чтобы он, – палец переместился на Хина, – ни во что не вмешивался. Держите его на прицеле! Хин скрестил руки на груди, стараясь не обращать внимания на скрип взводимых арбалетов. – Ваше высочество прежде всего должны сочетаться с девушкой браком, – заметил он. – Да понятно! – огрызнулся принц. – По обряду. Как полагается, со жрецом и молитвами. – Издеваешься?! – Предупреждаю. Иначе... – Ну-ка, живо! Ищите жреца! – взвизгнул Грейд. Кто-то метнулся из храма в надежде найти среди свиты священнослужителя. Искали долго, наконец, как ни странно, нашли – старенького, подслеповатого, едва переставлявшего подагрические ноги. – Живей! – злился принц. Жрец монотонно бубнил положенные слова; иногда на него нападал кашель – он долго перхал, потом вытирал слезящиеся глаза и некоторое время дышал с присвистом. – Быстрее! – бесился принц, но старик, судя по всему, был еще и глух. – Именем Благостной Матери… – наконец, затянул завершающую формулу жрец. – Я согласен! – сказал принц. – А я – нет! – ударив принца пяткой в колено, заверещала Айфе. Грейд отвесил ей такую оплеуху, что в глазах потемнело. Жрец в страхе попятился. Грейд, не отпуская Айфе, второй рукой ухватил старика за грудки и встряхнул: – Заканчивай! – Благословляю сей брак, – испуганно просипел тот. – Пошел вон! Эй, кто-нибудь – помогите положить эту дуру на камень! – За магическую черту можете переступить только вы с принцессой, – бесстрастно уточнил Хин. – Ерунда! – Может, и ерунда, но как бы из-за этой малости не пришлось ждать еще дюжину дюжин лет, – ответил Хин. – Но если действительно желаете... Но Грейд его уже не слышал. Совладать с Айфе оказалось так же трудно, как с загнанной в угол крысой. Но чем больше она сопротивлялась, тем меньше сил оставалось. Спиной уже ощущался холод алтарного камня. Кричать она перестала, чтобы даром не тратить силы. Сбитые руки саднили, ноги путались в складках юбок. Но тут Грейд нечаянно помог: пытаясь опрокинуть ее на алтарь, он задрал юбку и освободил ноги, и она лягнула наугад – попав, видимо, во что-то крайне ценное. – Ах, ты... тварь! – взвизгнул Грейд и ударил Айфе по лицу. Капли крови из разбитых губ брызнули на камень алтаря. И тут что-то изменилось вокруг. Воздух загудел, налился синью. Меч засветился ослепительным аметистовым светом. Боль в голове Айфе разлилась темнотой, но безумная ярость не дала соскользнуть во мрак. Она взвыла и в отчаянии ударила Грейда лбом в лицо. Что-то хрустнуло. Принц заверещал и отпустил ее руку, зажимая разбитый нос. Звезда на полу наполнилась ярким синим светом, окуталась густым седым дымом. В следующее мгновение Хин ударил ближайшего воина локтем в горло, ломая кадык. Арбалет, который воин держал в руках, поменял хозяина. Хин в упор разрядил его во второго охранника – и бесполезным уже оружием заехал со всего маху третьему по лицу. Сизый дым становился все гуще, отрезая алтарь от остального зала. Прикрыв лицо рукавом, Хин прыгнул сквозь завесу. Дым опалил кожу и волосы, заставил зашипеть, упасть на четвереньки – но уже по другую сторону колдовской преграды. Принц и Айфе кружили вокруг алтаря. Грейд, держась за лицо, изрыгал проклятья. Айфе шажок за шажком, не сводя глаз с противника, двигалась к Мечу. – Держи эту мразь! – проорал принц, заметив Хина. – Я ее сначала убью, а потом уже… – он визжал, выплевывал грязные ругательства и кровь, размахивал бронзовым жертвенным ножом. – Сейчас подержу, – глухо пообещал Хин, поднимаясь на ноги. Айфе сделала еще шаг и вцепилась в рукоять Меча: – Посмотрим, кто кого на этом камне, – свистящим от ярости голосом выдохнула она. Девушка сомкнула пальцы на теплой рукояти и потянула, ни на что особо не надеясь. Но Меч пошел легко. Айфе с трудом, неумело выставила тяжелое, неповоротливое оружие навстречу надвигающему Грейду. Изогнутый бронзовый нож в руках принца высоко поднялся для удара. Меч не слушался, норовил выскользнуть из потных пальцев. Но тут она почувствовала чье-то тепло спиной, тяжелое дыхание на затылке. Крепкая ладонь легла поверх ее руки на эфес. Оружие внезапно повиновалось – и стремительным движением вошло в грудь Грейда. Запоздалое удивление мелькнуло в глазах фейрского принца. Меч провернулся и со страшным всхлипом вышел. Брызнула кровь, заливая Айфе лицо и платье. Принц завалился набок. Рука Хина отпустила Меч, и клинок, став снова неподъемным, с грохотом выпал на пол. Туман редел, стали видны силуэты оставшихся в зале воинов. – Теперь моя очередь, – резко прижимая ее к полу, велел Хин. – Не поднимайся, подстрелят. Выдернув из мертвой руки Грейда ритуальный нож, он шагнул через опавший туман. Айфе закрыла уши руками и прижалась к полу. Когда она подняла голову, живыми в храме были только они вдвоем. Айфе вытерла рукавом лицо, но только размазала кровь. За дверью храма слышались ругань и крики. Звали принца. – Ответь – может, не поймут, что ты не Грейд, – тихо предложила Айфе, но Хин покачал головой, помогая ей подняться: – Брус в дверях крепкий, новый. – Надолго хватит? Хин промолчал, но Айфе и так знала ответ. Руку его она не отпустила, чувствуя, как бьется между ладонями сердце. Время утекало каплями холодного пота. – Дверь надо выбивать! – решили с той стороны. – Отойди! – велел Хин. – Куда? – пожала плечами Айфе. – И зачем? Чтобы продлить агонию? Нет, уж лучше я здесь. С тобой. Недолгая тишина за дверью сменилась тяжелыми ударами. – Какое письмо имел в виду Грейд? И о каком ты говорил с Браном? – Вот прямо здесь и сейчас рассказывать? Удары тарана за дверью прекратились. Шум на улице усилился – крики, лязг и ржание лошадей то накатывали, то отступали, как морские волны, бьющиеся о берег. – А когда? Другого случая может не представиться. – Я хотел дать тебе выбор. – Спасибо. Даже если б знала все с самого начала, не хватило бы ума рассчитать так точно. Ты ведь не верил, что Грейд, завладев Мечом, даст тебе свободу? – Ни на миг! Удары в дверь возобновились. Брус хрустел, посередине наметилась трещина. – И ты решил переиграть розданные судьбой карты? – Почти угадала, – мрачно кивнул Хин, глядя на дрожащую под ударами дверь, на все увеличивающуюся трещину в дубовом брусе. – Вот Меч, к которому ты так стремился. Могу тебя освободить. – Нет. – Почему? – Потому что не могу оставить тебя здесь одну. – Я не понимаю. – Это и необязательно. Просто поверь... если можешь. Я останусь с тобой до конца, чем бы это ни закончилось. Дверь не выдержала – створки распахнулись. – Именем короля! – выкрикнули в проеме. – Бросай оружие! Хин прищурился, разглядывая вошедших. За темно-красными плащами королевской гвардии увидел руку, поднятую в трехпалом салюте, принятом в «белых» полках. За плечами воинов показалось и пропало лицо Брана. Хин кивнул и бросил меч на пол. Чуть сдвинулся, закрывая Айфе спиной, закатал рукав, показывая синего орла. – Король Тейрнон велел доставить Меч, тебя и тело принца в столицу, – распорядился высокий мужчина с седой аккуратной бородкой. Хин кивнул и добавил: – И принцессу, генерал Касан! – Какую принцессу? – генерал с сомнением оглядел Айфе – растрепанную, тяжело дышащую, в разодранном, окровавленном платье. – Желаете уточнить у Его Величества? – Доставлю всех, кто есть, – решил генерал после некоторого размышления. – Вы совершенно правы. Король сам разберется. Дайте принцессе плащ. – Ты еще не выиграла партию, – накидывая плащ на Айфе, прошептал Хин, – лишь дошла до последней линии. Теперь только от тебя зависит, какой фигурой станешь на доске. Он подал ей руку и повел к яркому пятну света. Перед выходом, немного приотстав, прошептал в ухо: – Помни, для того, чтобы удар вышел по-настоящему сильным нужен простор для маневра. Не колеблясь, жертвуй любой фигурой. Любой, слышишь меня, Айфе! В этом суть игры. Яркий солнечный свет ударил в глаза, оглушил. Она сделала еще несколько слепых шагов вперед и остановилась. За спиной было пусто и холодно.
*** – Что это? – тихо и страшно спросил король, развернув ткань. Изъеденное ржавчиной лезвие лежало у него на коленях. – То, что приказали привезти, – коротко ответил Хин. – Я велел доставить Меч Ингерн, а не эту рухлядь! – Что хотели – то и привез. Распорядились убить Грейда – я убил. Король дышал тяжело, с присвистом. Под потолком копилась гроза, готовая вот-вот прорваться молнией. – А это что? – искореженный королевский палец ткнул в застывшую от страха Айфе. – Это теперь – хозяйка Меча. А как вы хотели? По-другому не получалось. Велено ж – любой ценой. – Кадугаун? Ингерново отродье? Хозяйка?! – Тейрнон поднимался, тяжело опираясь на подлокотники. Меч соскользнул с колен и с глухим стуком упал на ступень перед троном. Хлопья ржавчины разлетелись у короля под ногами. – Да никогда! Да я ее, ведьму, на медленном огне… – Не посмеете. Ничего ей теперь не сделаете, – спокойно произнес Хин. – Только у нее в руках Меч будет Мечом. Только она может снять проклятье. Вы будете здоровы, пока она рядом. – Пес! Живьем в землю закопаю! – король выпрямился во весь рост, руки его на подлокотниках дрожали. – Да я тебя… я тебя снова в Эр-Равведу сброшу! Будешь там гнить до скончания веков! Я… – король закашлялся. «Сейчас скажет: «Я так хочу!» – и буду снова крутить рудничный ворот. Но я свое последнее желание выполнил. Теперь ты ее точно не убьешь – как убить последнюю надежду?! Перебесишься и успокоишься. А мне – Эр-Равведа. Все честно». –…я так… – приступ кашля нарастал. Король уже не мог стоять – руки подломились, и он обмякшим кулем свалился на трон. Хин ждал. Король все кашлял. Сжавшаяся в комок Айфе расправила плечи и решительно направилась к трону. Гранатовый плащ вздулся крыльями за спиной. Хину показалось, что по залу пронесся порыв ветра, спугнув тени, разорвав в клочья сгустившееся над головой грозовой тучей «хочу». Рука девушки с силой дернула шнурок, разрывая ожерелье. Серые кварцевые шарики со стуком запрыгали по полу, багровая полоса прочертила шею. Единственная бусина – фиолетовая, похожая на слезинку, – осталась зажатой в руке. Айфе схватила со стоящего у трона столика тяжелый кубок. Слеза Лебор легко соскользнула с потной ладони и беззвучно упала в воду, мигнув напоследок сквозь стекло. Хин открыл рот, хотел крикнуть: «Не надо! Тебя он не тронет!» – но язык прилип к небу. Айфе подняла Меч – тот налился сочным, ярким светом. Она опустилась на колени перед королем, подала Меч. Тейрнон судорожно стиснул рукоять, кашель пошел на убыль. Но короля все еще трясло. Что Айфе говорила, Хин не слышал, так гудело в голове – в висках бились в унисон кровь и магия. Айфе подала кубок королю, но тот лишь мотал головой. Тогда она протянула руку к серебряной маске и сняла. Из-под нее на Айфе взглянула другая, еще более страшная личина, похожая на львиную морду. Вздувшаяся буграми, покрытая язвами одутловатая кожа сочилась сукровицей. – Все теперь будет хорошо, великий Тейрнон, – спокойно произнесла Айфе. И снова вложила в руку монарха кубок. – Ты меня не боишься? Айфе покачала головой. Король сделал глоток, крепче стиснул в ладони светящуюся рукоять. – Пей, мой господин, станет легче, – шептала Айфе. Под черными ресницами по темно-лиловому небу бродили сполохи дальних зарниц. И король сделал еще глоток. – Я отгоню боль, приведу тишину и покой... пей, – невесомый шепот колыхал седую прядь на виске. – Убирайся! – прохрипел Тейрнон, махнув рукой Хину. – Верь мне, я твое спасение. Король смотрел в безбрежное грозовое небо ее глаз и жадно пил из кубка.
*** Едва уловимо, нежно тосковала лютня. Небо плакало который день, слушая дивный голос королевской невесты. Холодный дождь моросил, не переставая, временами срываясь в безудержный ливень или застывая клубами плотного, сизого тумана. Хин слушал шорох дождевых струй, переплетенный со звоном струн и переливами голоса. Казалось, хрупкие пальцы перебирают тонкие нити в глубине сердца, мешают дышать. Куда бы он ни забился, пение звучало в мозгу, душа горела ядовитым пламенем. – Ты что здесь делаешь? – Хейвед с удивлением разглядывала занявшего ее лежанку Хина. – Лежу, не видишь, что ли? – буркнул тот нехотя. – А почему здесь? – Потому что тихо, только вода шумит. Жрица ушла и вернулась с кувшином вина и миской похлебки. – Спасибо, Хэйвед, – Хин натянул плащ на голову. Но прорицательница потянула плащ к себе. – У тебя жар, – поцокала языком старуха, потрогав сухой, горячий лоб. – Тебя ранили? – Нет, просто умираю. Я умирал столько раз. Но никогда – так страшно. – Что с тобой происходит? – Не знаю. Что-то жжет изнутри. Скажи мне, стоит ли этот проклятый венец ее души? Неужели можно заплатить слезой Лебор за желание стать королевой? Объясни! Я и так сделал все, чтобы ей ничего не угрожало! Пусть думает, что я это сделал, руководствуясь холодным расчетом. Так проще, так легче. – Легче что? И кому? – присела рядом старуха. – Легче жить. Но зачем ей еще и корона? – Ты, значит, решил за нее, что лучше? А я ведь предупреждала – не ошибись. – Я сделал то, что считал нужным. – Выходит, у тебя есть право выбора, а у нее – нет? А она спрашивала, почему ты это сделал? Хин промолчал. – Значит, спрашивала, а ты не ответил. И она сделала выводы. А ты спрашивал, зачем она бросила в кубок слезу Лебор? Хин покачал головой. – Вот именно! – раздраженно буркнула Хейвед и скрестила руки на груди. – Ты снова промолчал и сделал свои выводы. – К чему ты клонишь, Хейвед? – Хин сел, рывком сбрасывая плащ. – Я удивляюсь, как, имея глаза, можно быть более слепым, чем я. – Да о чем ты?! – разозлился Хин. – Интересно, а слышать вы тоже ничего не слышите? Или все-таки можете хоть услышать друг друга? – Хоть ты не лезь в душу! – Да хотела бы – не смогла, – бросила жрица и ушла. А Хин остался смотреть, как танцуют на потолке безмолвные, безответные тени.
*** – Эй, ты где? Я поесть принесла и одежду чистую, как просил, – окликнула Хейвед. Ответом ей стал плеск воды и довольное фырканье. – Вылезай немедленно! Хин подплыл к берегу, подтянулся и с шумом выбрался на камень. – У меня слов нет! Пусть мои поучения для тебя – пустой звук. Пусть божьего гнева ты не страшишься! Но купаться в бездонной прорве не боишься?! – рассердилась жрица. Хин встряхнулся и равнодушно пожал плечами. – Прекрати брызгаться! И оденься. – Я тебя смущаю? – ехидно спросил Хин. – Нет, смотреть на тебя холодно! – Ты ж слепая. – Не намного слепей тебя, – жрица протянула рубашку. – Я послала приглашение невесте короля посетить храм Орха. – Зачем?! – Хин замер. – Затем, что Верховной жрице Слепого Орха следует познакомиться с Поющей с Тенями. Это государственное дело – и мое право. Даже король не может отказать, – уперев руки в бока, сообщила Хейвед. – Зачем ты это сделала? – Пойди и поговори с ней! В церемониальном зале вам никто не помешает. – Не пойду, – он упрямо мотнул головой. – Если б это был не ты, могла бы предположить, что боишься, – Хейвед отвернулась. – Боюсь, – согласился Хин. – Злить богов, значит, не так страшно, как задать вопрос женщине? – Страшно получить ответ, лучше не знать, за что она заплатила душой. Остается лазейка. – Дурак, – устало вздохнула жрица. И ушла.
*** Невесомое прикосновение скользнуло по волосам, рука легла на плечо. – Не трогай меня, Хейвед. Все равно никуда не пойду, – Хин раздраженно дернул плечом, сбрасывая руку и оборачиваясь. – Почему? – прохладные пальцы убрали с его лица прядь волос, легли на горячий лоб, принося облегчение. В полумраке пещеры глаза ее казались почти черными. – Айфе?! – он протянул руку и недоверчиво провел пальцами по ее щеке, губам, убеждаясь, что это не мираж. Шелковистый холод кожи и горячие, чуть влажные губы, что-то тихо спрашивающие – только что? Не разобрать, да и неважно. Руку не оторвать. И вторая заплутала в легких струях ее волос на затылке, заскользила по чуть выступающим позвонкам. И вслед за рукой он сам соскользнул в лиловую бесконечность, в дурманящий, горьковатый ветер. Вихрь этот трепетал и бился в руках, неровно, прерывисто дышал, звенел натянутой струной и стонал. Крутил в горячих омутах, нес туда, где острым птичьим криком в вышине раздалось: «Кей!», – где плясали под веками светящиеся, шелковистые всполохи. Но, как ни старайся, долго ветер в руках удержать нельзя. – Я должна идти, – последнее дуновение оставило на губах терпкую горечь. – Ты оказался прав. Как всегда, – дрогнул от слов огонь факела, заволновались тени. – Я заплатила слезой Лебор за венец Фейра. – Зачем? – беззвучно спросил он. – Я стану королевой. И тогда скажу: «Я так хочу!» – Чего ты хочешь?! Но потревоженные порывом ветра тени оставили вопрос без ответа.
*** Когда она играла на лютне, Тейрнон мог, наконец, уснуть. Ночные кошмары не могли просочиться туда, где звенел ее голос. Когда она клала руку поверх его ладони на эфес Меча, становилось легче – уходила привычная изматывающая боль, исчезали язвы. Он мог без страха смотреть в зеркало. Когда она сидела рядом, хмурилась, удивлялась, изредка смеялась, становилось тепло и спокойно. Даже когда молчала – уродливые тени воспоминаний расползались по углам и не смели поднять головы. Он не мог отпустить ее ни на миг. – Фейр огромен, – говорил он, показывая карту, – от вершин Эр-Равведских гор до побережья океана. – Вижу, – кивала она. – Фейр богат, – говорил он, распахивая двери бесконечной сокровищницы. – Выбирай, что хочешь! – Спасибо, – отвечала она, без интереса разглядывая надменный блеск украшений. – Нет предела мощи моего войска. Посмотри, как низко гнут спины соседские послы, – бережно поддерживая ее под локоть на высоких ступенях тронного зала, шептал он. – Конечно, – соглашалась она, безразлично глядя на разноцветное море фейрских вельмож и просителей у ног. – Стань моей королевой, и это все – твое, – надевая бесценное кольцо ей на палец, просил он. Она безучастно смотрела на игру света в прозрачных гранях. – Я – повелитель Фейра! Я – чистокровный эрв, маг! Могу все! Только скажи «да»! – настаивал он. – Все можете? – Айфе ожила. – Все, что ты попросишь, клянусь! – Согласна, – она кивнула и протянула руку. – Свадьба состоится за два дня до Тарха, – заявил Тейрнон. – Отпустите в храм помолиться и поговорить со жрицей Орха. – Зачем тебе Орх? – раздосадовано спросил он. – Ты – Поющая с Тенями – не нуждаешься в советах Слепого. Девушка посмотрела на короля бездонными глазами. И он сдался: – Хорошо, поезжай. Только возвращайся поскорей.
*** – Я стану королевой Фейра, надену венец и скажу: «Я так хочу!» И ты будешь свободен! – убежденно произнесла Айфе. Хин покачал головой. Он перебирал ее тонкие пальцы и долго подыскивал слова: – Не все так просто, Айфе! Одного твоего желания в этом случае мало. Словами «Я хочу!» можно заставить меня сделать что угодно, но освободить нельзя. Большое колдовство требует огромной силы. И дать ее может только пролитая кровь. – Чья?! – пальцы Айфе похолодели, и он крепко сжал их, пытаясь согреть. – Надо кого-то убить? Короля? В глазах Айфе разгорался знакомый холодный огонь, предвестник надвигающейся бури. – Нет, но прежде чем отказать, подумай. Я больше не могу. Хочу уйти, пока помню, что я – Кейрнех Нерг, пока меня не растоптали окончательно... Помоги мне! Не отвечай сразу. Оставь хоть надежду. Пойми, это сделать можешь лишь ты. Больше никого Меч не послушается. Лицо Айфе побелело: – Кого я должна убить? – прошептала она, хотя понимание уже затопило ее глаза тьмой. – Меня. И я, наконец, получу свободу. Айфе закрыла рот ладонью и замотала головой. – Ты обещала подумать! Но девушка лишь крепче зажмурилась. – Ничто, кроме Меча, этого сделать не может, – безнадежно произнес Хин. – На торце эфеса, стоит печать, которой меня клеймили. Никто, кроме хозяйки Меча, не может вонзить острие в клеймо и дать мне свободу. Айфе отпустила его руки, отступила на шаг, развернулась и побежала по коридору.
*** Хин сидел в церемониальном зале у ног статуи Орха. Опершись плечом о каменные складки божественного одеяния, он поставил локти на колени и уткнулся подбородком в ладони. – Это священный зал. Здесь могут находиться только высшие жрицы, – сказала Хейвед, садясь с другой стороны статуи. – Почему? – Потому что молитвы, произносимые здесь, возносятся прямо к Слепому. – Да? – недоверчиво спросил Хин и поднял голову. – А дырки в потолке нет. Странно. – Прекрати ерничать! – Не злись, – примирительно попросил Хин. – Может, я тоже хочу вознести молитвы так, чтобы Орх их услышал. – Никогда не замечала за тобой особой набожности. Что хочешь выпросить у Слепого? – Глухоты. Проклятый трезвон рвет на части. – Это всего лишь колокола. Король женится. – Милосердней снова отправить меня в Эр-Равведу, чтобы я ничего не видел и не слышал. Тогда нашлось бы достаточно времени убедить себя, что она обретет если не счастье, то хоть покой и защищенность. Здесь, в шаге друг от друга – душу надорвем. А исчез бы я… Чего око не видит, то сердце не тревожит. Она забудет, успокоится. Травой все порастет.
*** – Мне по этой лестнице не подняться. Да и проку от меня… – хрипло дыша, Хейвед остановилась перед крутой лестницей, уходящей вверх, в темноту. – Спасибо, Великая жрица! Ты и так немало помогла. Дальше я сама, – Айфе подняла факел и запрокинула голову, пытаясь разглядеть, куда уводят ступеньки. Вверху клубилась плотная тяжелая темнота. – Высоты не боишься? Лестница крутая, провал глубокий… – Высоты? – Айфе задумалась. – Нет, Великая, высоты я больше не боюсь. Есть гораздо более страшные вещи. Тени плясали на стенах, пока она поднималась по лестнице, тянули к ней призрачные руки, грозя утащить в провал. Но Айфе знала – в темноте возможно найти ответ на вопрос. А если так – она пройдет по острому лезвию над пропастью, не то что по лестнице. И тьма в страхе расступалась. В захламленной комнате на вершине башни Айфе сразу увидела то, что искала: яркие, живые глаза, глядящие с пыльного портрета. Ее собственные глаза. – Мне нужен совет, – Айфе замялась и добавила, – бабушка! Губы портрета дрогнули в неверном свете факела, будто силясь что-то сказать. Неизвестно откуда взявшийся сквозняк зашуршал ветошью по углам, тронул косы Айфе, словно мягкая рука участливо провела по волосам. Айфе закрыла глаза. И услышала… Забытый язык предков шумел в ушах океанским прибоем, шуршал вереском бескрайних пустошей, журчал горной рекой на перекатах. Сначала она не понимала смысла, видела лишь размытые картинки. А потом, с очередным вдохом, как воздух, пришло понимание. Девушка открыла глаза и взглянула на портрет, словно на собственное отражение в зеркале: – Я поняла – пока готова сражаться, есть надежда победить. Ты ведь не сдалась. Можно выиграть самую безнадежную битву. Нет заклятья, которое нельзя сломать. Нужно лишь упорство, знания и время. Я добуду знания, чего бы это ни стоило. А время… Время можно и купить.
*** – Милая, тебе не нравится мой свадебный подарок? – спросил король. – Что вы, Ваше Величество! Но, быть может, вы сами наденете его на мою шею? – легко улыбнулась Айфе, поворачиваясь спиной к Тейрнону, приподнимая шелковые завитки волос и обнажая шею. Изуродованные пальцы венценосного супруга с трудом застегнули замок колье и провели по выступающим позвонкам до выреза платья. – Ты так хороша... Я подарю тебе к этому колье серьги и диадему, достойную королевы Фейра. Достойную тебя. Айфе повернулась и взяла руки короля в свои. Тейрнон наклонился и поцеловал холодные пальцы. – Вы так добры! Мне достаточно вашей доброты, – Айфе порывисто прижалась к колючему золотому шитью на груди короля. – Мне больше ничего не надо. – Но я хотел бы тебя порадовать, – сказал король, перебирая ее темные волосы. – Не хочешь драгоценностей – может быть, что-то другое? Айфе отрицательно качала головой, и волосы ее щекотали подбородок Тейрнона. – Ну, хоть что-то, – настаивал он. – Я же могу все! Чего бы тебе действительно хотелось? – Разве что самую малость... – задумчиво сказала королева, снизу вверх заглядывая мужу в лицо. – Говори, я исполню все. Я же обещал.
*** В канун праздника Тарха, Долгой Ночи, Хейвед принесла Хину письмо, скрепленное королевской печатью. И ушла, что-то неразборчиво буркнув. Он повертел его в руках, положил на камень. Долго ходил вокруг, стараясь не смотреть на белый кусок бумаги с кровавой печатью посередине. Но внезапно схватил, с хрустом сломал печать – красные осколки разлетелись во все стороны: «Благородный лорд Кейрнех Нерг, Спешу сообщить, что вы можете покинуть пределы королевства в любое время, ибо владыка Фейра более не нуждается в вашей службе. Я, как и многие другие до меня, не могу сдержать клятву и освободить вас, но отныне вы вольны ехать, куда считаете нужным, и делать то, что желаете. Никогда корона Фейра не потребует ваших услуг. До тех пор, пока я жива. Я так хочу. Айфе, королева Фейра». Наверху едва слышно плакала лютня, улыбался в дреме старый король, сухая, колючая поземка заметала следы на дороге. И не разглядеть из дворцового окна, во мгле и метели, того, кто эти следы оставил.
Betty, почти рыдал над эпилогом:( Блин, хочу вторую часть) Это круто! хотя по размеру конечно ближе к повести чем к роману) Но все на высоте. Спасибо за приятно проведенное время. Счастье всегда кажется маленьким, когда ты его держишь в своих руках. Но только отпусти его — и сразу поймешь, что оно огромно и прекрасно!
Betty, Ну тут явно просится продолжение. И полноценный роман можно было бы сделать, а? Ядовитый плющ... Женская логика, в отличие от железной, не ржавеет. http://samlib.ru/editors/k/kandela_o_r/
ИнкоГнитО, Anevka, Candel, спасибо вам, что оставались с героями до конца. Продолжение, конечно, просится, и я вроде и прокладывала себе вешки в тексте, чтобы потом продолжить текст. Но вот как был он давно закончен, так и до сих пор не созрело у меня ничего в голове для продолжения. ((( Не хватает мне "стратегического мышления Хина" для того, чтобы выписать военную середину текста, хотя начало и финал истории представляю.
Не хватает мне "стратегического мышления Хина" для того, чтобы выписать военную середину текста
А вы примените "военную хитрость" какую-нибудь. Я вот для своего полководца стратегии-баталии в Total War моделирую. На максимальных настройках сложности получается вполне правдоподобно. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Это нечестно, я так не играю. А где любовь, счастливый конец. Все ждала, когда Айфе сковырнет мечом короля с трона. Ан нет, сказка не так просто сказывается. Непростой финал, немного печальный, трогательный, но вполне жизненный. и только одна надежда удерживает от потока слез - увидеть продолжение и порадовать душу добрым завершением истории. А то прочла и в шоке. Все! Как все?! Ведь уже и не обойтись без героев, ожили, захватили сердце. Так что, пожалуйста, автор будьте добры подайте продолжение. А если серьезно, замечательно, Ветти, круто, супер! Браво! Потрясение с ног сшибающее.
Отличное, по-моему, окончание... повести, все-таки. Или первой части романа Красиво, не слишком хорошо и не слишком плохо, и тропка для продолжения проложена. Будем надеяться, что еще встретимся с Айфе и Кеем, и увидим их общее счастье.
Моя страничка на СИ Чтобы были довольны твои читатели, не будь слишком доволен собой. Вольтер
к тому времени осталась лишь Биганна, и то потому, что на родине мужа, на скалистых ветреных островах, достать ее не представлялось возможным.
имхо, но при данном построении фразы - оставить либо на родине, либо на островах. А то повтор по смыслу ненужный получается. А характер у меня замечательный. Это просто нервы у вас слабые. Я в мастерской писателя
имхо, но при данном построении фразы - оставить либо на родине, либо на островах. А то повтор по смыслу ненужный получается.
А где здесь повтор?
ЦитатаLoki_2008 ()
к тому времени осталась лишь Биганна
- главное.
Цитата
потому что на родине мужа достать ее не было невозможно
- обстоятельство.
Цитата
на скалистых ветреных островах
- уточнение. Если отбросить что-то, как предлагается, то возникнут лишние вопросы. Или: где родина её мужа? Или: а что она там, на островах, делает; каким ветром её туда занесло? Где здесь пропасть для свободных людей ?!
Морана, Plamya, Loki_2008, спасибо вам всем за добрые слова, авось я все-таки, как говорит Anevka, придумаю какаю-то "военную хитрость" и осилю продолжение. Относительно фразы про Биганну, Munen, прав, я по другому, чтобы избежать лишних вопросов, ее никак построить не могу - фраза тяжеловесна, но без уточнений не достаточно информативна.
– А! Значит, не грабите, – обрадовался Хин. (лишний абзац. говорит всё тот же персонаж) – Досматриваете… – протянул он задумчиво и лениво пошевелил плечами. Левая рука его так и не легла на рукоять меча, притороченного к седлу, но в глазах таможенника появилось озабоченное выражение.
ЦитатаBetty ()
«Мне это надоело, – сказал король, – поезжай и успокой их, Хин». И уже в спину добавил: «Так, чтобы запомнили».
если прямая речь выделяется кавычками, то они ставятся только перед началом прямой речи и в самом конце ее для мысленной речи как разновидности прямой то же самое
ЦитатаBetty ()
– Понятливая – это славно, – по хозяйски проводя по шее и груди девицы, похвалил Хин, (точка) – Тогда жрать тащи поживей!
ЦитатаBetty ()
Потому что расхлябанность и грязь это ни какие-то неведомые хвостатые твари, а вполне осязаемые вещи в армии.
лишнее. И так понятно, а фраза становится трудной для понимания
ЦитатаBetty ()
А мы остались, чтобы дать им время уйти – надписи уничтожили, но сильный маг мог «поднять» след портала. Но через трое суток миры бы разошлись слишком далеко, связь разорвалась и погоня потеряла бы след.
Цитата Betty () Грозный окрик(двоеточие) «Стой!» (тире)ударил в спину,
Тире и двоеточие в данном случае не нужны.
Цитата
Примечание. Подлинные выражения, вставленные в текст в качестве элементов предложения, выделяются кавычками, но перед ними двоеточие не ставится, например: Это «не хочу» поразило Антона Прокофьевича (Гоголь); Он вспомнил пословицу «Не плюй в колодец…» и отошёл в сторону; С криком «Спасайте детей!» юноша бросился в горящее здание. http://www.rosental-book.ru/punct_xxxi.html
ЦитатаLoki_2008 ()
Цитата Betty () – Ах, тысукин кот! – прошипел он, (точка) – мало тебе, по-взрослому, значит, хочешь.
Запятая после "ты"
Внутри фразы "Ах ты сукин кот!" допустимо не ставить зпт, если "сукин кот" является не обращением, а оценкой персонажа. "Мало" следует написать с прописной.
Цитата
б) частица ах обычно употребляется перед личными местоимениями ты и вы, за которыми следует обращение, например: Ах ты, обжора! (Крылов); Ах ты, мерзкое стекло! (Пушкин); Ах ты, степь моя, степь широкая! (Кольцов) Ср. также: Ах да, вспомнил наш вчерашний разговор; ... д) не ставится также запятая внутри цельных сочетаний ах ты, ох вы, ах он, ух ты, эх ты, ай да, ах и, эх и, ох эти, эк его и т. п., например: Ах ты жестокий! Ах он лиса! Ах они плуты прожжённые! Ох эти сплетницы! Эх эти шалунишки! Эх и пляски! Ух и лошадь! Ай да Михаил Андреевич, настоящий цыган! (Л. Толстой); Ай да молодец мичман! http://www.rosental-book.ru/punct_xxvi.html#sect102
Munen, забыл указать насчёт точки. Но если точка - то дальше, мне кажется, заглавная подразумевается.)))
насчёт «Стой!» - тут мы кажется просто по разному рассматриваем предложения. В зависимости от того, какой акцент имел в виду автор - прямая речь или вставленная цитата, возможны оба варианта. Тут уж автору решать. А характер у меня замечательный. Это просто нервы у вас слабые. Я в мастерской писателя
Loki_2008, спасибо огромное за отзыв! Loki_2008, Munen, пойду сейчас разбираться с замечаниями, запятыми - спасибо за помощь. Еще подумаю, но "Стой!" я думаю буду рассматривать как
ЦитатаMunen ()
Подлинные выражения, вставленные в текст в качестве элементов предложения,
И меня еще грызут сомнения относительно правильности оформления прямой речи еще одной прямой речи. В прямой речи Хина в его воспоминаниях всплывает прямая речь его дяди, деда и жены. Мне бы очень не хотелось переводить это все в непрямую речь, а вот могу ли я использовать это все в виде "матрешки", и как это правильно оформлять?!
