Свинцово-серое, барабанным громом гудящее небо над головой – Ли Сяомин верит, что стальные птицы прячутся именно там, за воротами туч, в гигантских гнездах, сплетенных из парашютных строп, высиживают своих птенцов, таких же остроклювых, громкокрылых, во всем подобных своим чудовищным родителям.
…У неба – тысяча лиц, тысяча масок из крашеной глины. Бледно-розовое, персиково-нежное на рассвете – оно распускается лотосовым цветком, теплое и безопасное, шуршаще-бархатными лепестками сыплется по скатам крыш. Час, когда птицы спят в своих гнездах, бесконечно спокойное время.
Сахарно-белое к полудню, небо прячет лицо в кружевной, облачный веер, птицы открывают глаза, потягивают остроточеные когти; в бумажных веерных прорехах небо светит отливающе-серым, точно стальные перья, кольчугой укрывающие неповоротливо-толстые, раздутые, словно бочки, птичьи тела.
Птицы беременны смертью. Смерть дремлет в хрупкой скорлупе яиц, раскаленно-красная, как из плавильной печи, кричащая стальными голосами – смерть ждет своего часа, чтобы выбраться наружу, расправив пахнущие порохом крылья. Небо вспыхивает багровеюще-алым, закат расцветает над крышами огненно-красною розой, стальными иглами шипов прокалывает густо-сиреневые облака. Птицы безумно голодны и готовы к охоте – черное от пороховой гари, небо принимает их, ветер берет под крыло, по облачно-тающим тропам птицы падают в ночь, птицы парят над землей, раскинув в стороны неподвижно-тяжелые крылья... Дом Ли Сяомин стоит далеко в стороне от птичьих дорог, среди озер, холодных, как ненагретые солнцем птичьи перья, среди зеленых рисовых полей – быть может, птицы устанут его искать и ни с чем вернутся к себе домой?..
– Вечно ты свое фантазируешь! Это бомбардировщики заокеанских дабицзы, я знаю, они вчера бомбили недалеко от аэродрома Суншань, и этой ночью, слышал, обещают очередной налет. Чертовы японцы во всем виноваты, все беды из-за проклятых гуйцзы! – Ли Вэньмин старше ее на два года, совсем взрослый брат, думает, говорит и рассуждает как взрослый, смеется над ее страхами… но все же они есть – быстрые, как надвигающийся ураган, безжалостные стальные птицы, питающиеся человеческой плотью, в распахнутые клювы птенцов кидающие рваные куски обгорелого человечьего мяса. Ли Сяомин ездила с отцом в соседнюю деревню – продавать рис, и видела уложенные вдоль дорог трупы сраженных насмерть небесною сталью, запекшуюся кровь на странно-успокоенных лицах, белые, как погребальный саван, одежды, струящиеся по истоптано-черной земле. Смерть приходила и забирала свое, вечно голодная, вечно жадная, стальноклювая смерть склоняла свою тень над полями Тайваня, и не было средства задобрить ее…
– Ну да, не прекратят, пока не сравняют с землей авиабазы гоугуожэнь, мы-то им интересны не больше земляных червей! И хватит на небо пялиться, пошли домой, ты еще матери помочь обещалась! – Ли Вэньмин исчезает за дверью хижины; облака, раскаленные убегающим солнцем, затухают, чернеют, прячут небеса на замок – пока гулкие, как барабаны, не ударят в ворота свинцово-серые крылья, пока грохочущий сталью воздух не заполнит собою уши и рот, оставляя на языке железистый привкус… пока не настанет ночь, время птичьей охоты, и Ли Сяомин ждет ее, сжав в ладонях бумажный листок, терпко пахнущий храмовыми благовониями, и женщина, скрытая облачно-густою вуалью, улыбается ей с тонко шуршащих страниц.
…Три тысячи лет назад ее звали Мяо Шань, и у ней было все, что только она могла себе пожелать – дворец, прекрасный как чертоги самого Императора Неба, сонмы послушных слуг, отец, желающий устроить счастье ее, выдав замуж за несомненно достойного ее человека… принцесса Мяо Шань ценила мирские блага не более, чем пыль под ногами Будды Амитабха, и пылью покрывались вышитые золотом платья, и горечью отдавало в серебряных кубках нераспробованное вино – Мяо Шань спешила укрыться от мира за стенами монастыря, под белым, как лотосовый цветок, покрывалом, чистым, как сама смерть, к которой ей не было страха. Сталь обращалась в хрупкое стекло, разбившись водопадом на тысячу сияющих осколков – меч палача терял свою силу, едва прикоснувшись к ней; лианой обвив лебедино-тонкую шею, веревка из прочного джута вела ее к падшим, в мертвое царство Яньвана, и демоны тьмы улыбались ей клыкасто-ядовитыми ртами, и души умерших, бесплотно-серые тени, в надежде спастись припадали к складкам ее одежд. По лотосовому стеблю, по ослепительно-белым лучам Мяо Шань нисходила во тьму, и тьма становилась перед нею светом, и сам Яньван прятал ладонью обожженные нестерпимо-ярким глаза. Свет обращался в волны, прозрачно-золотые от солнца, в серебряной шапке пены – Мяо Шань стояла на скале, одна среди бушующего моря, надежным ковчегом спасения от демона и меча, огня и яда, тысячерукая, тысячеглазая Гуаньинь, бодхисатва милосердия и сострадания…
Ее не пугают стальные птицы.
Ли Сяомин обводит пальцами круги на листе – нимб Гуаньинь, свет Гуаньинь, голубь в руках ее, хрустально-звонкие четки на шее. Черные от копоти облака плывут над Тайванем – Гуаньинь легко ступает по ним, идет, по щиколотку проваливаясь в белое, услышав молитвы маленькой Ли Сяомин, и голубь в ладонях ее курлычет об облаках, теряющих перья, и о грохочуще-черных клювах стальных эскадрилий птиц, истачиваемых об облака, о рыбах с небесного цвета чешуей, ныряющих из рук Гуаньинь в раскалено-белую бездну, и выплывающих оттуда маленькими дракончиками, и об иероглифах сутры ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ в бумажных свитках за плечами бодхисатвы.
ОМ – разрастается огненно-красным, словно солнцем сияющий обруч, сжимается над грифельно-серою стаей. Красно-рыжие вспышки ОМ – будто звезды в ночи, будто отблеск спасительного маяка кораблям, заплутавшим в бушующем море. Гуаньинь проходит через ОМ, точно через врата из пламени и крови, и врата бесшумно захлопываются за нею, отрезав путь гневу и смертям.
МАНИ – полыхают фиолетово-синим, сапфировым огнем на ветру обхватывают взрезающие воздух крылья и прокалено-гладкие бока, птицы шипят, соплами чихая в огонь угольно-черную копоть. Гуаньинь погружается в МАНИ, точно в морские волны, смывая безнадежность и страх, в холодных, чешуисто-рыбьих доспехах выходит на сушу, и синие искры с ладоней ее щекочут встопорщенные перья, птицы поднимаются в облака, птицы уходят к солнцу, сжимая смерть в скрежещуще-острых когтях.
ПАДМЕ – вода льется из кувшина бесконечно-золотым потоком, свет, безопасность, тепло. Гуаньинь ловит губами сияюще-золотое, ослепительной вязью слов заплетая силки на распахнутых в небо крыльях, золотисто-желтыми песчинками увязает в моторах стальных сердец, птицы замирают в воздухе, точно с налету разбившись о невидимую преграду.
ХУМ – белый, как облака, нестерпимо-звонкий хор тысячи колокольчиков режет воздух на шелково-тонкие ленты. Птицы открывают рты, птицы кричат в облаках, потеряно и жалко, птицы роняют из лап раскалено-грохочущую смерть. ХУМ – Гуаньинь разворачивает свое покрывало. ХУМ – запеленывает смерть, точно плачущего младенца, прижимает к груди, сочащейся облачно-белым молоком. ХУМ – смерть затихает, смерть сладко спит, убаюканная в ладонях бодхисатвы и Ли Сяомин – засыпает спокойно, спит впервые за несколько дней, не слыша грома взрывающихся снарядов…
Снаряды не достигают земли.
***
Об этом много говорили в Китае и после того, как отгремели битвы Второй Мировой, а жизнь, наконец, вернулась в свое нормальное русло – что в ночь, когда ВВС США бомбили Тайвань, готовясь к наступлению на Окинаву, в небе над одним из селений явилась прекрасная девушка в белом, верхом на облаке, одеждами своими покрывающая готовые взорваться авиабомбы, об этом даже решился написать заметку кто-то из американских репортеров… а можно ли им верить, всем этим репортерам и слухам – решайте сами, и да поможет вам в выборе пресветлая Гуаньинь.
______________________________________________________________________ * Гуаньинь – богиня милосердия и сострадания в китайской мифологии. Ее имя означает «слушающая звуки мира». Изображается в виде прекрасной девушки, укутанной в белую вуаль, верхом на облаке или драконе, с корзиной, наполненной рыбой. Ее атрибуты – белый лотос, который является символом чистоты, голубь, олицетворяющий щедрость, свиток молитв и белые хрустальные четки. В ипостаси тысячерукой и тысячеглазой бодхисатвы Гуаньинь олицетворяет вездесущую мать, смотрящую во всех направлениях одновременно, чувствующую страдания человечества и простирающую множество своих рук, чтобы облегчить их безграничными проявлениями ее милосердия. Верующие взывают к ее заступничеству с помощью мантры ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ – «Приветствие драгоценности в лотосе». В домах верующих ей также поклоняются в традиционном «пай-пай» – молитвенном ритуале, в котором используются благовония и молитвенные карты – листы бумаги, украшенные изображениями Гуаньинь, цветами лотоса или пагодами и обведенные сотнями маленьких кругов. Эта карта считается «кораблем спасения», на котором усопшие души уходят от опасностей ада и верующие благополучно доставляются в рай Амитабхи. До того, как стать бодхисатвой, то есть просветленной, Гуаньинь была китайской принцессой по имени Мяо Шань, вопреки воле родных ушедшей в монастырь. Была казнена по приказу отца, но бог царства мертвых Яньван отпустил ее, испугавшись, что она превратит в рай его подземное царство.
* дабицзы - «большеносые», так китайцы называют всех иностранцев европейского типа
* гуйцзы - «черти», ругательное прозвище японцев в китайском диалекте
* гоугожэнь - «жители собачьего государства», еще одно ругательное прозвище японцев Любовь - как шпага, юмор - как щит.
Ом мани падме хум - самая известная ИНДИЙСКАЯ мантра. Гуаньинь - КИТАЙСКАЯ богиня милосердия. Каким образом они пересеклись - не понятно. Страница на СИ
Имбирь, они пересеклись через буддизм, который пришел в Китай из Индии. Китайцы его, конечно, здорово модифицировали под себя, но... Любовь - как шпага, юмор - как щит.
Мarita, привычно замечательно))) Не уверен, что осилил бы читать книгу, написанную таким стилем, но в миниатюрах и рассказах он цепляет и заставляет наслаждаться каждой строкой.
Красиво, печально... Отчего-то вдруг вспомнилось - 90 процентов японцев считают, что атомную бомбу на Хиросиму сбросили русские... Всё это было раньше и повторится вновь... (@BSG)
SBA, а я и пишу в основном рассказы и миньки, на большие форматы меня бы и не хватило - быстро выдыхаюсь, устаю писать.
ЦитатаDiscordyja ()
Отчего-то вдруг вспомнилось - 90 процентов японцев считают, что атомную бомбу на Хиросиму сбросили русские...
Discordyja, вопрос - кто ж нас так подставил? Кстати, пока рылась в первоисточниках, нашла любопытный факт относительно бомбардировки Тайваня. Оказывается, первый раз его бомбили в 1938-м, и именно русские летчики! А все "лавры", в итоге, достались американцам. http://dmitry-a.livejournal.com/16098.html Любовь - как шпага, юмор - как щит.
Rendre, увы, мой предел - 10-15 вордовских страниц. Романы, если так можно обозвать их, ибо это были фанфики чистой воды, я писала 3 года назад, написала пару штук, и поняла, что для меня это сложно. С тех пор перешла на мини-формы. Любовь - как шпага, юмор - как щит.
Мarita, жаль) А почему нельзя написать роман кусками по 10-15 страниц?))) Не поверю, что вам трудно было бы выстроить сюжет и написать его? Мастер школы Удава.
Rendre, не, кусками не получится - наскучит быстро, брошу. Пишу сразу, пока вдохновение есть, а если с длительными перерывами - потом уже и возвращаться не хочется, перегораю. Один рассказ вот так забросился. Любовь - как шпага, юмор - как щит.
Китайцы его, конечно, здорово модифицировали под себя, но...
