Тут все было не так! Во-первых, за окном никакой зимы и снега, только бесконечное пространство каменисто-песчаной пустоши. Во-вторых, в доме никого кроме меня нет, а на кухне отыскалась свежая еда. Теплая, словно ее только сейчас приготовили. В-третьих - я не понимала себя, реакций своего организма. После сна зверски хотела есть, но стоило проглотить первый кусочек тушеного с овощами мяса, как насытилась. После многочасового изучения дома не чувствовалось усталости, обмороженная кожа не горела...
Дом я изучила быстро, и на второй день – ночь так и не наступила, но ход времени ощущался - почувствовала отчаянную жажду хоть какого-то дела. Одиночество не пугало, острой нужды в компании никогда не испытывала и даже друзьями не обзавелась за свои двадцать лет, но безделье выпивало из меня жизнь. Дело оставалось лишь одно – недоставленное письмо, но «курьерский ход» не работал - если удавалось сделать несколько шагов с ощущением прохладной четверть-вечности, то с каждым нарастала дикая отчаянная тоска, глубоко ранящая душу, а я так и оставалась в доме. Если дар не вернется в ближайшее время - возьму на кухне еды и воды и пойду наугад в любом направлении.
Но вместо дара снова пришла тоска и задержалась надолго.
Никогда не думала, что это так горько - тосковать по неизвестному, по чему-то несбывшемуся, непонятному, но безумно необходимому. Стоило присесть, и я тут же вскакивала и начинала ходить от стены к стене, как зверь в клетке, кусая губы, сжимая и разжимая пальцы и дыша в каком-то странном ритме, то слишком быстро, то чересчур медленно. Зачем-то брала со стола письмо, и возвращала его на место, в курьерскую сумку, а ее вешала на плечо. От этого становилось чуть легче. Но потом я клала сумку на стол и принималась ходить по комнате, словно ища чего-то или прокладывая маршруты, пробуя их на вкус. Мир снаружи оставался прежним - серебристые пески, выступавшие из них пестрые скалы, горизонт, расплывающийся в тумане. А в доме нечему было меняться - тут и обстановка-то вся состояла из стола на условной кухне, где пару раз появилась ниоткуда еда, еще одного в зале, и мягкой кушетки. Комнаты второго этажа оставались совершенно пустыми. Правда, там нашелся симпатичный балкон, на котором я провела несколько часов в ожидании заката или рассвета.
В конце концов в моих блужданиях по дому обнаружился правильный маршрут - от окна к двери и обратно. Повторять его приносило облегчение. А еще лучше оказалось, сунув недоставленное письмо в карман куртки, выйти за дверь, и не останавливаясь шагать вперед. Дорога помогла успокоиться, и через какое-то время высасывающая тоска утихла, освободив мой разум для вопроса: а куда я вообще-то иду? Путь как самоцель не привлекал, но останавливаться не хотелось - хотелось разнообразия. Огляделась – Теплый Дом позади меня, а передо мной - несколько скал причудливых форм, мягкий песок, бесконечность пустыни и неба, следы босых ног на песке - тоска заставила меня выйти из дому, не обуваясь. Впрочем, какая разница? Песок мелкий и теплый, очень приятный для ступней, а зимние сапоги - не сандалии, в них тяжело ходить. Пожалуй, вон та причудливо разрезанная скала, составленная из двух неровных половинок, одна темнее, другая светлее, подойдет в качестве ориентира. Теперь можно было выбирать - идти вперед, стоять или вернуться. Но именно дорога приносила тихую, спокойную радость, и потому я шла и шла к той скале, по пути вспоминая подходящие вирши. Ритмика рифмованных строк всегда завораживала меня и приносила странное удовольствие душе и разуму, ради нее я выучила наизусть несколько десятков стихов и даже сама пыталась писать, не слишком успешно, так и не сумев добиться, чтобы и мои строчки звенели и пели в моей душе.
Память удивительно скоро нашла стихотворение, подходившее мне и окружающему:
Если ты станешь птицей, и поднимешься высоко -
Нет, я не знаю - как, это чудо и тайна -
Увидишь синие горы, пустыню и брег морской,
Кусочки целого мира, созданного случайно.

Маленький бог играл, веря, что все умеет,
Игра - это радость, значит, наполнит жизнь Красотой.
А с волей того, кто верит, спорить и мир не смеет...
И вот, посмотри, барханы и песок золотой,

А горы остры. Их пики небо царапнуть могут,
Правда, у гор и неба миролюбивый нрав.
Так что не будет драки, и молодому богу
Те, кто старше, не скажут: ты в этот раз не прав.

Да, ошибиться просто, если творишь, что ново,
А не лежишь на туче, пестуя лень свою.
Кто-то твой труд оценит мягко или сурово,
Барханы пустынь и горы, что до небес встают...

Вкус похвалы приятен, но это не так уж важно.
Сделанное пусть будет, в несделанном нет тепла.
В небе твоей пустыни птица крикнет протяжно -
Голос и жизнь той птице чья-то воля дала.

Впрочем, откуда знать, может всё и не так,
Может быть, Красота сама по себе родится?
Это неважно тоже, лишь мечта - не пустяк,
Крылья дает она и делает богом птицу.
Дочитав - вслух! - с улыбкой подумала, что на весь мой путь стихов не хватит... Туманный горизонт не приближался, но тем сильнее манил, дразня кажущейся или реальной недостижимостью. И, словно корабль, я шла верным курсом - только вперед, обходя «рифы» - каменные обломки, разбросанные среди мелкого, почти белого песка, с острыми краями, серо-коричневые и серебристые, синеватые и черные куски камня. Дойдя до своего, раздвоенного, поняла - он не самый интересный и отправилась дальше, осматриваясь, переходя от камня к камню. Очередной кусочек пустыни со скалами и дюной появлялся как по волшебству, выступая из тумана, скрывавшего горизонт. Достигнув очередной, похожей на памятную стелу, скалы, я остановилась, села на песок и достала из нагрудного кармана единственную свою ценность, вещь, которая мне на самом деле не принадлежала - письмо в Хинту. Странно, но сейчас оно выглядело как-то иначе… Словно не подходило всему, что здесь. Я – с босыми ногами в песке и закатанными штанинами, с худыми руками и кудрями, то и дело лезущими в глаза – подходила, была здешней, а письмо - тамошним.
Значит, есть там и здесь, разделенные каким-то расстоянием. Можно ли преодолеть его пешком без курьерского хода и откуда взялась моя способность не есть, не спать и не отдыхать? Как узнать? Пройти всю эту пустынную бесконечность, изучить. Нарисовать карту. Найти кого-то или что-то и отыскать верный путь. Понять, где я нахожусь.
Два континента в моем мире, Альмиде, я живу на Ортансе, и там целых три пустыни. В которую из них меня занесло?
Я села на песок, ладонью выровняла перед собой небольшую площадку и принялась набрасывать карту самого большого континента Альмиды. Всегда любила карты и картографирование, порой зарывалась в библиотечные архивы - посмотреть, как и что рисовали много сотен лет назад, и мысленно облазила весь мир, отмечая для себя места, где хотела побывать больше всего. Сейчас я рисовала леса в виде вихрастых облачков, тонкие нити и ленты рек, треугольники гор и очертания берегов Ортанса и понимала, как все это можно улучшить. Например, тут: огромный кусок суши у самого моря отдан бесплодной земле - в этой местности постоянно дуют ледяные и очень сильные ветра. Из растений выживают только самые упрямые, и люди там селиться не спешат - хотя море рядом, берег обрывист и гавань не построишь. Если вот тут поставить на пути ветров гряду скал, а здесь срезать берег, то получится хорошая пристань. Можно протянуть реку Сарф через оба стоящих у ее берегов города-близнеца и прекратить, наконец, «речные войны». А тот перевал стоит сделать менее крутым.
Я рисовала то, о чем думала, увлеклась, и, только закончив, поняла – это уже не тот континент, не Ортанс. Глядя вот так, сверху, на все нарисованное, продуманное, пропущенное сквозь себя, я ощутила потрясающую близость и родство с улучшенной частицей мира. И вдруг пожалела, что не могу сделать нарисованное настоящим, реальным.
Откуда-то притек туман, и теперь я по самую макушку сидела в молочной дымке, прохладной и нежной. Мне нравилось ощущение тумана, его вкус на губах, хотелось потрогать густую и такую вкусную дымку. Я и потрогала, проведя ладонью в воздухе там, где она казалась гуще всего. Клок белой кисеи пристал к ладони, словно прилип и забавно колыхался, когда поднесла его к лицу - рассмотреть поближе. На моих глазах клочок тумана принял очертания нарисованного континента. Кусочек придуманной земли лежал в моей ладони, а потом поднялся и повис над нею, покачиваясь, словно в ожидании чего-то. Взяв еще одну меру тумана, сотворила новый клочок суши и повесила рядом с первым, окружила белым «морем» с почти настоящими волнами. Два материка? Пожалуй, мало. Пусть будет четыре, два побольше, средний и крошечный. Мелкие размеры не мешали видеть детали моделей. Я создавала на суше реки, леса и горы, внутренние моря, и даже пустыни – показалось, что совсем без пустынь как-то не очень - представляла все в деталях, и оно появлялось, или просто лепила его из молочного тумана. Мелких деталей оказалось много, я завязла в них, как паутине, и не могла из нее выбраться целую вечность, зато в самом конце сумела представить обитателей, подходящих для моего мира. Немногих, похожих на приятных мне людей – Аишу, маму, отца и брата, товарищей-курьеров, одну женщину, которой я доставила письмо и которая обрадовалась ему так, словно в нем была ее жизнь, на мужчину который наоборот не желал брать послание, но в конце концов взял его… Долго-долго не отпускала этот мир с его бессчетным деталями, рассматривала, боясь забыть что-то, меняла рельеф, определяла климат для каждой области мира…
Закончив, я ощутила бесконечную усталость и бесконечное счастье. Детальная модель все еще висела в воздухе. Не хватало имени. Задумалась, перебирая слоги и дала миру имя, похожее на собственное – Аннат.
Туман начал рассеиваться, и я перестала видеть Аннат, но ощущение, как будто он рядом, осталось. Непонятно, странно и немного страшно. Но тоска по несделанному исчезла. Решив об этом не думать, и, встав с песка, вернулась в Теплый дом.

Там ждала на стене записка, кусок пергамента с неровными краями и строчками на нем: «Приветствую нового Творца. Помощь нужна?» Творец. Я покатала это слово на языке и даже произнесла его вслух. Так вот кто я теперь или кем меня считает написавший записку. Надо ответить, но как? Чем или где написать, что о Творцах ничего не знаю, не понимаю происходящего и того, почему это меня так мало беспокоит?
«Не бойся ничего, все на самом деле, - словно прочтя мои мысли, поспешил успокоить собеседник. Новые строчки возникли под старыми. - Твой первый мир очень красивый».
Сообразив, что пергамент – такой способ связи и можно писать на нем, я все равно оказалась в тупике – ни карандаша, ни пера и чернил, ни даже кусочка угля. Творец называется, чернила сделать не может.
Или может, только не знает как. Интересно, в мире Аннат есть чернила? Наверняка есть. Только как их достать? Свой мир я все еще ощущала, как ощущают непреложный факт - пусть и не виден взглядом и пощупать его нельзя, но и отрицать существование невозможно. Допустим, он сотворен. Допустим, все придуманное мной сейчас живет себе и, хотя прошло совсем немного времени, но чернила уже изобретены, или какой-то их заменитель. Допустим, как Творец (я невольно усмехнулась) могу взять оттуда все нужное. И плевать мне на допущения, которых опять слишком много. Как это сделать? Ну например вот так… На острове, который сотворен самым последним, есть залежи «карандашного камня», и конечно же там делают лучшие стержни для письма. Поэтому я представлю, как захожу в лавку, где торгуют карандашами и покупаю один из них. Пятигранный, синий, со стержнем мягкого камня, способным легко писать на стекле или на коже…
Не знаю как, но сработало. Стоило как следует вообразить пятигранную палочку для письма, как она на самом деле появилась в моей руке. И теперь так будет всегда?
«Почему я Творец?» - наверное, глупо было спрашивать, но не удержалась.
«Потому что сначала сделала себя, а теперь можешь делать все остальное» - ответил собеседник.
«А ты кто?»
«Тоже Творец».
Оказывается, бывает, что человек отвечает на вопрос быстро и четко и все равно ничего не понятно.
«Присматривай за сотворенным тобой миром, он иногда будет нуждаться в тебе. Мне пора».
Я почти запаниковала и начала торопливо писать на пергаменте новый вопрос, а потом остановилась. Так не пойдет. Если ответы, полученные от другого, не дают понимания и спокойствия, то нужно искать другие. А где? Наверное, в мире, который сделала своими руками - если верить загадочному собеседнику и собственным чувствам.
Едва подумала о своем творении, как снова оказалась в окружении молочного тумана, а когда он рассеялся - то на улице под звездами мира с четырьмя континентами. Узнавание вспыхнуло во мне частицей волнительного тепла и заставило охнуть от неожиданности очень сильного, почти болезненного чувства. Тише, тише... Теплая волна отхлынула, давая мне сосредоточиться и рассмотреть окружающее.
Свет уличных фонарей показался ослепительным. Кажется, не очень поздно, люди еще куда-то шли по улице и не особенно спешили. Я немного испугалась того, что выгляжу непривычно для них, но ничье внимание почему-то не привлекла, одетая в пестрый свитер и форменные брюки, а не в местный вариант платья с несколькими юбками (причем одна - разрезанная до самой талии и непонятно зачем нужна), без широкой головной повязки с кистями. Впрочем, улица оказалась почти пустой. По правой стороне ее шла пожилая женщина со странной треугольной корзинкой, в тунике и тупоносых, страшно стучавших туфлях. Из-за угла выглядывала пара мальчишек, одетых в рубашки с длиннющими рукавами – то ли на вырост, то ли мода такая. Мальчишки шептались. Ничего не слышно, вот жалко...
- …Травки! С Мертвого поля между прочим. Трава на костях растет только чародейская.
- Сражение было тысячу лет назад, от костей давно ничего не осталось…
- А ты видел, чтобы долинник до такого размера вырастал? А глазастый куст?
- Хен, ведунку упустим! Кто нам тогда амулеты сделает?
- Ее еще уговорить надо. Скажет – вы еще маленькие, и нечего...
Оказывается, очень даже слышно, если хочется. Короткий диалог заставил меня задуматься. В мире, сотворенном только что, больше тысячи лет назад началось и закончилось сражение? Ничего не понятно. Время тут течет быстрее, чем мое? Даже если мальчишки приврали – все равно это годы, а не минуты или часы. И да. Я создавала взрослых людей, а не детей, значит должно было пройти время, чтобы они родились.
Сердце резануло печалью - это мой мир и только что я знала о нем все, и вот - ничего не знаю. Поправимо ли это?
Вернулась уже знакомая мне тоска, но на этот раз она отчетливо указывала направление - следом за женщиной с треугольной корзинкой. Мальчишки почему-то не стали продолжать преследование, примерно этого я и хотела.
Нагнать женщину оказалось несложно, хотя она то и дело пропадала в переулках, причудливых и извилистых. И вместе мы шли довольно долго. «Ведунка» то ли не видела меня, то ли не обращала внимания, хотя я особенно не таилась.
Потом город закончился, почти сразу за городскими воротами начиналось поле, наверное, то самое. Да, трава тут стояла высоты неописуемой, а цветы казались ярче, чем обычно. И они словно светились, хотя этот свет был скорее ощутим, чем видим. Женщина положила корзинку на землю, встала на плоский камень и запела, печально, страшно и горько... Напряжение, не отпускавшее меня, прорвалось знанием - внутренне зрение обострилось, давая увидеть и понять цель пути.
Я подошла к женщине ближе, не желая больше скрываться.
- Постой. Не нужно этого делать.
Она обернулась, и смотрела на меня долгое мгновение.
- Почему?
Не спросила, кто такая и зачем вмешиваюсь, но задала один вопрос, в который вмещаются многие.
- Земля умирает там, внутри, - сказала я и вместе со словами передала образ и чувство, - а снаружи, в людях, которые пьют отвары собранных на Поле трав, умирает правильная наследственность, оставляя будущим поколениям болезни и безумие. Твоя печаль меняет этот кусочек мира. Кого ты потеряла?
- Дочь, - ответила она, - единственную, мое сердце, мое счастье. Это…
Она зачем-то кивнула в сторону поля. Я услышала не сказанное, но подуманное: «Это единственное место, где я могу скорбеть». Неизвестно, как и когда в моем мире развился «порядок», запрещавший горевать открыто. Может, потом удастся это изменить, ведь так нельзя, неизвестно, сколько еще таких полей существует или появится позже.
- Понимаю. Но ты видишь сама.
Конечно, она видела, поэтому сошла с камня.
- Десять лет… Все есть, а моей Азанны нет, как и всех людей, которые остались на этом поле.
- Не только там, - возразила я, - они остались в своих детях, в том, что успели сделать, в победе, если то была победа или в поражении, когда оно имело место. В чей-то памяти.
- Память болит, как рана, но без этой боли я уже не чувствую себя живой.
Понять кого-то иногда легче, чем помочь. Время вспять не повернуть и не возвратить ей дочку. Нужна не помощь, а нечто большее…
Но пока я размышляла, ища выход, она смотрела на меня и вдруг спросила:
- О чем ты думаешь?
- О том, что всегда чего-то не хватает – времени или понимания…
- Даже тебе? – перебила «ведунка» и я поняла - она каким-то образом узнала своего Творца.
- Ну да. Сейчас хотелось бы просто сидеть, молчать… - недолго думая я опустилась прямо в яркую траву. - Солнце заходит, и это красиво. Закат, мой первый закат в этом мире…
- Закат? – она посмотрела на небо, - да, наверное.
А потом села рядом со мной… И все, что мы делали ближайшие полчаса – молчали.
Тоска исчезала, уходила. В те моменты, когда я и горевавшая по дочери женщина, встречаясь взглядами, едва заметно кивали, словно продолжая разговор, уходило без возврата все ненужное, лишнее.
Едва солнце скрылось за горизонтом, обе поднялись и последний раз обменялись кивками. И все. Я ушла и ушла она, оставив мне уверенность, что больше не будет петь и плакать по дочери, а земля оживет, не сразу, но однажды это случится.
Правда я все-таки попыталась сделать все прямо сейчас, избавить землю от «неправильности», но ощутила сопротивление, даже несмотря на то, что хотела помочь. Похоже, уже сотворенный мир, пожив, перестает быть таким податливым, как в начале.

Домой я вернулась не сразу – нашлось еще несколько мест требовавших внимания - и сразу же подошла к стене с запиской и написала на пергаменте синим карандашом: «помощь не нужна, но если хотите - приходите в гости».
Ответ возник тут же: «Возможно, позже».
Я так и оставила пергамент висеть на стене, хотя все слова с него почти сразу исчезли.
Потом там же находила записки от других Творцов – на бумаге, на коже, камне, коре, листьях деревьев или ткани. Обычно нужны были советы, но советом я редко могла помочь и потому не отвечала, но читала с удовольствием. Из этих записок узнала, что молочный туман зовется «рабочим планом» или «рабочей средой» и множество других интересных вещей. Прочитанные записки исчезали или оставались надолго, словно ждали ответа. Но я училась, а научить ничему не могла и лихорадочно но все равно кропотливо творила миры, стараясь как можно быстрее освоить новое для меня и очень увлекательное дело.

На своем сто сорок седьмом мире я остановилась и решила в следующий раз попробовать новое, оригинальное и додумалась до совместного творения. Из записок, появлявшихся на стене моего дома, узнала - так делают иногда, но с чего начать – не имела понятия.
Неведомый Творец, приветствовавший меня первым, больше не давал о себе знать. Наверно все создатели по натуре одиночки. Доходить до всего пришлось самой - чем больше работала, тем больше понимала. Знала, что миры не просто так болтаются, а живут в особом пространстве, ощущаемом всегда как «рядом». Что всегда появляюсь в своих мирах вовремя, а ощущение внутреннего напряжения говорит о необходимости вмешательства, но между моими визитами может пройти и сто лет и два дня… знала, что в мире, который создаешь, всегда рано или поздно появляется то, чего не планировалось. Ты заранее даешь миру все для развития, но развитие его конечно и этот путь никогда не повторяется. Творец работает с помощью воображения и молочной дымки "плана", но с живыми существами приходится действовать напрямую, например, дипломатией и созданием нужного впечатления, а для этого снов нужна фантазия - выбрать подходящий образ «небожителя» или «чудо» и воплотить их. Но порой все бесполезно. Один мир мне пришлось уничтожить, вернее – дать ему умереть.
…Он звался Фелл, я любила его, как и все остальные. Но решила не быть в нем ни богом, ни богиней. Заботилась, как обо всех своих мирах и обитателях, и не поддерживала никаких легенд о сотворении. Не показывалась в виде какой-то сущности. Но людям нужна вера и они придумали себе странного бога, который даже за самую мелкую помощь или услугу требует залог. Со временем они решили: подобающее богу разрешено и им самим. И тоже стали торговать всем, включая жизнь и волю. Люди Фелла никогда не вели крупных войн – их развившееся искусство дипломатии позволяло подавлять все конфликты переговорами. Зато каждые такие переговоры превращались в настоящее театральное представление, многодневное, иногда многолетнее. Они принимали любые залоги и одобряли странные законы, которые никого не могли защитить – человек мог войти с улицы в твой дом и взять какую-то вещь – и если никто не видел, как он брал, то это тебе предстояло доказывать, что вещь – твоя. Феерическое богатство, страшная нищета, потрясающий по наглости разбой. Столичный блеск и трущобы в двух шагах от города. Они изменили мир по образу и подобию Творца, которого придумали для себя, своего бога-менялы.
Я пыталась вмешаться, приходя к ним, наконец-то, как должна была с самого начала, давала понимать и чувствовать, как той женщине на Аннат, но и тогда люди Фелла не верили мне, другому «богу», не верили в меня. А их вера в конце концов стала напоминать глумливо-издевательское неверие. Желая получить одобрение своего Вечного Менялы, они несли в храм подарки, не получая желаемого, пожимали плечами, и продолжали делать то, что делали, а вину возлагали на того, кто оказывался менее хитер и ловок, или с кого можно безнаказанно потребовать виру.
Существовала возможность разобрать это мир, как мозаику, и собрать заново. Но это значило убить моих людей. Чем старше мир, тем менее податливым он становится. Чем больше требуется изменить, тем сильнее последствия.
Однажды я услышала, как девочка просит у своего бога-менялы блага для любимого и в залог отдает свою любовь. Она обращалась не ко мне и не меня считала способной на такое, но разве так уж велика разница?
Я не оставила их, но перестала вмешиваться. И даже когда люди Фелла начали приносить в жертву богу-меняле других людей, не стала мешать. Просто дала им дожить и умереть такими. Дала умереть миру, хотя могла продлить его жизнь. И больше уже никогда не чуралась обычной «божеской» работы и появлений в собственных мирах. Пусть лучше они знают точно, а не выдумывают то, чего нет.
Существовал и другой путь: однажды попробовала создать «богов» - вышло неплохо, но они большую часть времени занимались своими интригами и дрязгами, впутывали в них людей, а потом тщательно следили, чтобы все записали в очередной саге. От этого пути тоже пришлось отказаться.
Любые миры кроме, моей Альмиды, легко открывались мне. Стоило мысленно произнести имя или представить хоть двумя словами описанное в очередной появившейся на стене записке, как молочный туман отправлял меня туда. Я изучала чужие миры, чужие творения и многому научилась так. Использовать чужие идеи в своих мирах не считалось дурным тоном. Однажды я увидела свою выдумку в другом мире – смешного ленивого оракула, который в итоге заставлял человека самого отвечать на свои вопросы, и цветовую азбуку, рут. Кому-то понравились мои задумки, и это порадовало меня.
И все-таки я надеялась, что однажды смогу оказаться в Альмиде и потому недоставленное письмо всегда носила с собой, в кармане.
Записки на стене Теплого Дома, рисунки или иные послания от других собратьев-Творцов, появлялись часто. Из них я узнавала не только имена миров, но и много всякого. Например, оказалось, что Теплый дом у нас один на всех, но для каждого принимает свой вид и находится в отдельном пространстве, где никто не помешает Творцу работать. Он служит не только и не столько для жилья, сколько как средство общения. Иногда в записках были предложения совместного творения - развить идею, обсудить концепцию нового мироустройства. Один Творец предлагал сделать цепь миров. Не зная, как это, я отозвалась, и он пригласил меня к себе. Приглашение и стало дверью – прочтя на своей стене «Приходи» я тут же оказалась в чужом Доме.
Хозяин этого гибрида пещеры и особняка – какое-то удивительное, двойное зрение, позволило мне увидеть чужой Дом и снаружи - выглядел как высокий мужчина, темноволосый, с чудовищно яркими белыми прядками в волосах – но, наверное, не седина, скорее естественный для него цвет.
- Привет, меня зовут Горрик, - улыбнулся он, и тут же нас окутала молочная дымка, впрочем, у него она имела золотистый оттенок. – Давай пробовать?
И прежде, чем я ответила, погрузился в молочный туман «рабочей среды» и начал Творить.
Никогда не видела, чтобы кто-то делал что-нибудь так быстро. Модели появлялись и исчезали, менялись, разрастались, но чем-то не нравились ему и темноволосый снова и снова сминал их и делал новые. Я подключилась со своей стороны, добавляя детали и дополняя ими уже сотворенное. Иногда он произносил или думал фразу вроде – «да, вот тут», или «нет, эта идея не подойдет» – а я едва успевала – а чаще всего нет, – понять, о чем он. Миры и идеи зажигались как факелы. Вспыхивали в моем воображении, но, не успевая ничего осветить, гасли. Вместе с мыслями Горрика приходили и образы, но и они мелькали картинками слишком быстро листаемой книги. Старалась успеть, творила отдельное, но, по-моему мнению, подходящее его мирам, выхватывала и воплощала какие-то частицы образов, словом, работала.
И увлеклась. Оказалось, творить вместе - интереснее и сложнее, чем одному - ответственности больше, приходится немного напрягаться, но это… приятно.
В конце нашей работы, когда у нас вроде бы получилось, я вымоталась совершенно до состояния «едва живая». А Горрик усталым не выглядел.
В ответ на мою мысль он развел руками:
- Всегда был таким – слишком быстрым, даже слова произносил чересчур скоро. Придумывал и говорил слова, которых до этого не существовало, но в которых нуждался мир, как мне думалось. В моем мире это считается чем-то вроде болезни и называется «белым неистовством».
Я смотрела на него сквозь тающую дымку золотистого тумана и мне вдруг начало мерещиться совсем другое… Подумала немного и отважилась сказать:
- Мне кажется, ты не человек.
- Конечно, человек. Но какой я человек? Можешь описать?
- Ну как обычно две руки, две ноги, одна голова…
- Понятно, - засмеялся он, - ты предпочитаешь видеть тех, кто одной с тобой расы и вида, как и многие, но на самом деле я выгляжу вот так, - он сотворил из тумана нечто вроде огромной головы со множеством глаз.
- Ой, - сказала я невольно.
Он снова засмеялся:
- Именно «ой».
Мне стало стыдно за себя. Человек имеет право выглядеть, как хочет. Тот, кто ведет себя по-человечески, может иметь вид чудовища, но останется человеком. Внутреннее важнее и больше внешнего.
- Извини, - смущенно сказала я. - А как начать видеть то, что есть, а не то, что хочется?
Он улыбнулся - хорошая улыбка, наверняка она хороша и в его настоящем обличье.
- Уверена в своем желании?
- Конечно. Какой смысл рисовать ненастоящее поверх настоящего? Да еще и обидно для другого.
- На самом деле тут нет обиды, но если привыкнешь, можешь попасть в неловкую ситуацию, - подсказал он. – Постепенно научишься, когда мысль про иные расы утвердится в твоем разуме. Но работать вместе у нас не получится.
- Уже поняла, - кивнула я, – хотела лишь поговорить о том, как связать миры в гроздь, но оказалась в самом центре творения… Спасибо тебе. А как ты попал сюда?
- Да наверное как все попадают – вышел из себя. Использовал свое умение, свой дар быстро произносить свежепридуманные и обычные слова, чтобы стать больше всего, больше даже своего мира – иначе не выжил бы. Оставил прежнего себя там и оказался здесь. Для меня не существует теперь никакого «Там», а для того мира нет меня.
- И это всегда так? – спросила я.
- Всегда. Несправедливо, да? – он снова улыбнулся, - Творец не может самого главного, о чем мечтает. Но дело и в другом: трудно удержаться, когда видишь непорядок в мире, откуда ты родом, а ведь он не твой на самом деле, а создан кем-то еще. А в чужие творения мы вмешиваться не можем.
Позже я обдумала это. Горрик прав, удержаться было бы трудно. Но больше всего меня беспокоило недоставленное письмо, тот долг, который не успела выполнить. Кажется, с этим я ничего не могла поделать.

Мысль о совместном творении не отпускала меня. О со-творении. Не обязательно грозди миров – это пока казалось слишком сложным, - а чего-то одного, попроще. Экспериментального мира с интересным условием существования в нем жизни.
Но пришлось дать себе отдых на время – моя фантазия начала иссякать и придумать особенное не выходило. Лучшим видом отдыха оказалось чтение. Книг я из своих и чужих миров натаскала уже немало, и многие идеи брала оттуда, но порой вместо миров у меня получались стихи, и, кажется, неплохие. Это и смущало и радовало.
Несколько «суток» (каждый «день» ощущался как завершенный отрезок времени), я читала, благо как раз возникла передышка и ни в одном из своих миров я не требовалась срочно. Странно, но некоторые книги, хорошо написанные, с интересной историй, совсем ничего не давали, а приносили разочарование и печаль. Другие, простые и даже тускловатые – наоборот, запоминались и наполняли меня огнем вдохновения, на волне которого хотелось творить. Наверное, в этом никогда не разобраться.
Я снова и снова посещала чужие миры, присматриваясь, видела, что и как сделано и не разделяла на «нравится» и «не нравится». Скорее на «подходит мне» или «не подходит». Мне – означало моим мирам. Постепенно этого «подходит» набралось очень много. Я ничего не забывала. Странное чувство, различать «здесь и сейчас» и «тогда и там», но каждое воспоминание видеть фактом, вещью лежащей на полке разума. Случившееся до того, как стала Творцом, я помнила как яркую и интересную книгу - и только. А настоящее было всем, естественное и полноценное, как яблоко в ладони – тяжелое, ароматное, гладкое.

Постоянство, цикл «Творение-отдых-Творение» не превращал жизнь в рутину, но затягивал. Я упрямо продолжала есть и спать, по чуть-чуть, но отчего-то так казалось правильным, читала записки, появлявшиеся на стене Дома, и порой отвечала на них. Смысл послания всегда был понятен, даже если письмо состояло из картинок.
И вот однажды прочитала такое: «Нужна помощь со стихами – составить рифмованное пророчество» и как-то сразу поняла – это мое. Потрясающая самоуверенность! Я собиралась предложить кому-то то, чем никогда всерьез не занималась, и написала на белом как снег листе, почему-то торопясь, словно боясь, что меня опередят – «готова помочь». Ответ возник тут же: «Жду» - и стены моего Дома стали стенами чужого.
Замок. Честное слово это был настоящий замок – высокие потолки, шикарные витражные окна и пол-мозаика внутри, и хаотическое нагромождение башен снаружи. Плутать не пришлось - приглашение перенесло меня сразу в ту комнату, где находилась хозяйка. Я поздоровалась, рассматривая ее. Короткие светлые волосы, полная, скорее даже тучная, одетая в полосатый облегающий костюм. Но когда она поднялась мне навстречу из-за стола, за которым сидела – грациозным экономным движением, я поняла - тут больше мускулов, чем жира и телом своим она владеет великолепно. Интересно, эта девушка правда так выглядит или я рисую ее такой, как хочу?
- Син, - представилась хозяйка. – Надо зарифмовать вот это: правда и ложь как огонь и лед, но первая всегда в твоем сердце, а вторую не принимай, гони прочь. Можешь сам стать льдом и пламенем, выжечь всю ложь и так открыть правду.
Что-то будоражило меня, толкало изнутри, похожее на вдохновение во время создания миров и волнение от того, первого творения. Только сейчас я не держала в ладонях белый туман «рабочего плана», но это не помешало тут же выдать новое – пусть не мир, но стихи:
- Растает лед и огонь догорит,
А чистое сердце свой путь найдет.
В нем истина где-то на дне лежит,
И ложь, как огонь, на ветру дрожит,
И тает она, как от пламени лед.
Ты станешь льдом и огнем пускай.
Но правда всегда в твоем сердце, знай.
- Ух, ты, - искренне восхитилась Син, очень меня смутив, - здорово. Спасибо тебе. Чем помочь в ответ?
- Наверное, ничем. Разве только поговорить. Есть время?
- Пока да. Присядь. Чаю? Сока? Какой-то другой напиток?
- Не стоит, - присев, я еще раз оглянулась, - а почему замок?
- Это красиво. Снаружи вот так, - он достала откуда-то кусочек молочного тумана и сотворила из него дворец, дав мне рассмотреть все и сразу. Башни, галереи, еще башни, высокие стены, зубчатые и прямые. Красивым почему-то не казалось, скорее всего, просто от отсутствия привычки.
- А ты и правда выглядишь как человек?
Она засмеялась, громко и раскатисто.
- С ума сойти! А как еще я должна выглядеть?
- Ну… Я всех вижу такими же, как сама, людьми. Но иногда выясняется, что люди не все.
- Все, - перебила она, - и наши творения тоже люди, как бы они не выглядели. Так у нас принято говорить. Не знаю, как ты видишь, но вот.
Замок-модель превратился в человеческую фигурку – миниатюрная копия Син.
- Да, именно это, - мне понравилось уверенность, точное знание, что передо мной не иллюзия, не порождение моего воображения. - А ты уже творила миры вместе с кем-то?
- Да и много, но иначе. Хочешь попробовать?
- Хочу, но думаю, это сложно, - пришлось признаться прямо сейчас и сделать это оказалось легко.
- Смотря какие условия прописывать миру или мирам. Вообще какой смысл ты вкладываешь в это – «совместное творение»?
- Придумать и сделать вместе то, что не выходило у одного… Не по силам одному, - поправилась я.
- А что не по силам? - c легким скепсисом поинтересовалась Син.
Да, в самом деле… Творцы - почти боги. Во всем, кроме одного.
- Не могу вернуться в свой родной мир, например.
Полная девушка внимательно посмотрела на меня:
- Чего-то не успела, не сделала? Не попрощалась с родными?
Я поняла, как давно не вспоминала о родных и в который раз удивилась своему отношению к прошлому.
- И это тоже. И дело незаконченное осталось.
- Творцам в родные миры дорога закрыта, - кивнула она, может, для того чтобы мы скорее забыли, ведь Творец который отвлекается на что-то еще - плохой творец. Хочешь, схожу и передам родным слова от тебя?
Я удивилась тому, что сама не подумала об этом. Впрочем, я же все время была одна и не могла никого послать.
- Нет, не стоит. Могло пройти много времени… Но есть послание, которое не доставлено. Я курьером работала, и не успела…
- Могу передать его адресату, - Син даже не стала вставать с места, протянула ко мне руку, - где это послание?
…Письмо, мой неизменный карманный талисман, ничуть не истрепалось, словно время на него не действовало. Передав его хозяйке замка, я тут же спохватилась:
- Но как? Ты найдешь мой мир, но того человека?.. А если век сменился…
- Творец всегда приходит вовремя и всегда попадает в нужное место. Как мир зовется и для кого послание?
- Альмида. Письмо для Энте Роульи Кенен.
Син «мигнула», словно пропала на долю мгновения и снова появилась, но только рука ее была пуста, без письма.
- Все, - заметила она и чуть нахмурилась. – Так. Меня зовут. Хочешь со мной?
Я кивнула раньше, чем успела понять, куда она меня зовет, и подумать о доставленном – чудом, не иначе - письме. Молочная дымка окутала нас и переместила в иное пространство.
Чужие миры никогда не ощущаются так, как свои, конечно. Для меня поляна, куда нас вывело, была просто поляной, а для Син – точкой напряженности, где понадобилась вмешательство, работа. Кроме нас тут оказался седлавший какое-то ездовое животное юноша, судя по одежде – не простого происхождения, хотя, может, тут все так одеваются – шикарный камзол, полностью покрытый вышивкой на одной половине и совершенно не тронутый шитьем на другой, брюки с металлическими бляшками по внешней стороне штанин, узенький плетеный пояс, невероятно сложно, должно быть, сотворить такое плетение из десятка разноцветных, очень толстых нитей. То ли принц, то ли актер… Нас он традиционно не видел.
«Что думаешь о нем? - услышала я в своей голове голос спутницы. О, телепатия и тут работает. Наверное, мое удивление оказалось слишком заметным. Син тут же и ответила: - ну да. В своих мирах и в рабочем пространстве мы обладаем этим в полной мере. Как и способностью понимать, где необходимы».
«Не знала. Никогда этим не пользовалась…»
«И ничего не внушала своим людям?» - то ли удивилась, то ли порадовалась она.
«Нет, а зачем? Всегда можно поговорить… Думаю, этот человек в гневе. Еще немного и начнет орать на свое животное».
«Не начнет, это самый сдержанный из близнецов, старший. Сейчас вмешаюсь».
Молодой человек, рывшийся в седельной сумке, вдруг замер, потом повернулся к нам... Вернее к Син, которая теперь выглядела иначе - золотоволосая девочка, играющая огненными шариками. Под ее взглядом, юноша опустился на колено, медленно, словно его заставляли или он сам заставил себя.
- Великая и Милосердная… Прости меня и дай забыть!
Девочка-Син не пошевелилась, но продолжала смотреть на него пристально, строго, потом погасила свои искристые шарики и ответила в рифму:
- Забыть недолго. В чем твоя заслуга,
Когда простить не можешь брата, друга?
Забвенья просишь, значит, будешь рад
Не знать, что у тебя есть друг и брат?
Я немного удивилась. Если она способна так легко придумывать рифмованный ответ, зачем ей моя помощь с предсказанием?
«Ничего я не могу, просто память хорошая. В этом мире мой образ – Богиня, говорящая стихами, а миру несколько миллионов лет. За это время вмешательство требовалось тысячи тысяч раз, мне пришлось заучить множество стихов, некоторые переделать, это ведь легче, а ситуации, когда мое присутствие нужно для разрешения конфликта, все время повторяются. Даже надоело уже… Ну вот, опять!»
Коленопреклоненный тем временем пытался что-то объяснить, бессвязно, незаконченными фразами, то ли боялся своей Богини, то ли спешил.
- Он знает… и все равно не хочет… а я ждать не могу… как будто у нас всех есть время!.. Если ты решишь, то закончится…
«Нужно сказать ему: время всегда есть, зачем тратить его на войну? Храбр тот, кто положит меч и протянет другому открытую ладонь. Захочет найти понимание, а не удовлетворение. Бороться нужно с настоящими врагами».
Пришлось спешно искать слова, но вышло неожиданно легко. Сочиненное мной тут же повторила Син:
- Есть время для всего и всех, раз надо
Быть вместе иль решить, что лучше - врозь.
И пониманье - лучшая награда,
Себя ли, брата - не ко мне вопрос.

Любое лучше, чем война и горе,
Тяжелый труд хоть что-нибудь понять.
Откажешься - и сам себя ты вскоре
За трусость перестанешь уважать.

И добавила мысленно, уже для меня:
«Хорошо».
Старший брат поднял голову, поглядел на свою Богиню.
- Ты этого хочешь?
- Мои желанья сложны и просты. Не мне решать, чего желаешь ты, - ответила Син.
Брат встал с колен и таким мне понравился куда больше.
- Если есть время, то надо пробовать...
Девочка-богиня кивнула и исчезла, а настоящая Син снова стояла рядом со мной.
Она еще позанималась другими срочными делами вроде наведения мелкого «ремонта» - поправки сбившегося климата и необычного свойства, за последнее столетие приобретенного деревьями – слишком быстро вырастать и стариться. Чем дольше находилась в этом мире рядом с ней, тем больше я понимала смысл и суть ее действий и вопросов больше не задавала, не желая мешать. И тем больше любовалась миром, в ночном небе которого среди прочих звезд пылали две ослепительно яркие, немерцающие.
- Ну вот, с этим все, - наконец сказала Син, - а твои стихи очень удачные, хотя и немного в иной манере, чем мне привычно.
- А почему обязательно говорить только стихами? Разве богиня не может перейти на прозу?
- Не может к сожалению. В этом мире есть легенда – когда Богиня заговорит прозой, его время закончится. Один раз белым стихом заговорила – не поняли, решили – все, всему конец. С тех пор только и слышу: «времени нет» да «время иссякло»… В общем, ты меня очень сильно выручила.
Я смотрела на нее, и отчего-то мое настроение поднималось все выше и выше. Может, от того, что впервые мои стихи оказались кому-то нужны.
- Да ничего такого, - ответила я и ощутила, что и мне пора заняться собственными мирами – неудобное чувство, вроде слишком сильно затянутого пояса, призывало меня в один из них.
- Может и ничего, но ты все-таки пришла на помощь, - заметила Син с улыбкой. …Вернувшись к себе, не сразу, потому что из дома новой знакомой отправилась в призывавшую меня Шалензу – я снова и снова мысленно повторяла заворожившее меня имя мира – Орнада… И мне очень хотелось еще раз увидеть ее.