Группа: Заброшенная больница Хенритон (внеконкурсная) Рассказ:ОНИ Автор: Roland в соавторстве с В. Грудцовым Клиника:Аритмомания (арифмомания) - навязчивый счет, обычно пересчитывание попавших в поле зрения предметов. Наблюдается при неврозе навязчивых состояний и психастении.
Где-то кто-то умер. Я поднялся с кровати, подошел к раскрытому окну. На часах было 3:40. В комнате пахло потом и сигаретами, на полу лежит пепельница, окурки уже давно втоптаны в ковер моими ногами. Сигареты – одна из немногих вещей, что мне доступна. Я не хотел начинать курить, но, раз уж это разрешено – почему бы и нет? Теперь это случалось все чаще и чаще. Иногда я почти мог увидеть их лица, лица тех, кто только что умер, но они всегда растворялись раньше, чем я их запоминал. Слишком быстро. Слишком страшно. - Эй! - крикнул я в окно. - Эй! Конечно же, никто не откликнулся. До кого я пытался докричаться? "До мертвеца" - понял я. Это началось примерно год назад. Никакой аварии, никакой психологической травмы. Просто однажды я проснулся и понял, что кто-то где-то умер. Шизофрения, навязчивая идея, или как там ее называют... Я не знал. Я подошел обратно к кровати и залез под одеяло. Потихоньку это ощущение проходило. Улетучивалось. Растворялось. Рассеивалось. - Эй! - донеслось с той стороны окна. Я вскочил на ноги. Страх, ужас, растерянность, паника - это все не те слова. Я осторожно подошел к окну и прижался к стеклу. Внизу кто-то стоял. Наземные лампы тускло подсвечивали дорогу, и я видел тень человека. Позади меня зазвонил телефон. Я дернулся так сильно, что разбил колено об цилиндр отопления. Телефон звонил. Огромный аппарат, наподобие старых уличных будок. Все разговоры записываются. При необходимости, телефон сам может произвести арест. Техника. Мне не хотелось подходить к этому монстру, но кого волнуют мои желания? Когда телефон звонит – его надо снимать согласно указу №245 пункт 3. Наказание – отключение телефона и подключение громкой связи на срок до трех лет. Я знал все указы наизусть. Мне пришлось их выучить. Мне приходится снимать трубку даже тогда, когда я не хочу её снимать. - Да? – сказал я в трубку. - Мммм? - Что? – не понял я. - Э, я не знаю, туда ли я попал... - Кто это? - Мне нужен гид, я туда попал? - Какой еще гид? Вы турист? - Кто вы? - Кто я? «Он что, псих?» - подумал я, но внутренний голос противно добавил: «Псих – это ты, разве забыл? Ступень шестая, желтый уровень». Я не забыл. - Да, кто вы? – не унимался звонящий. - Вам что-то нужно? - А я туда попал? - Я не знаю! Кто дал вам телефон? - Не уверен... Я не знаю его имени... ммм.... А вы точно гид? - Кто? Причем тут гид? - Вы вообще в курсе, зачем я звоню? - Судя по всему, вам нужен гид? – рискнул я. - На черта мне гид? – удивились с той стороны провода. - Вы спрашивали про гида, разве нет? - Так вы, все-таки, гид? - Нет! - Вы уверены? - Куда вы, по-вашему, звоните? - Я не знаю... он дал мне этот телефон, но я не уверен, что он хочет того же, что и я... - Что? – я вообще перестал его понимать. - Вы меня понимаете? Он что, издевается? - Нет, не понимаю. Кто он? - Он. Я не знаю, как его зовут, конечно же, мне просто нужна информация, чтобы я её ему передал. - Какая еще информация? - Вы можете дать мне информацию? - Информацию? - Да. - Какую? - Любую. На то вы и гид. Вы сами выбираете, что нам показывать. - Кому вам? - Мне. Я задумался. - Любую информацию? - Да. - И вы отстанете? - Что? В смысле? - Вы положите трубку? - А вы сами не можете этого сделать? Он что, идиот? - Нет! - Почему? Точно идиот. - Указ №245 пункт 7 параграф два. Лица с поврежденной психикой не могут первыми обрывать телефонный разговор. – процитировал я. - Серьезно? - Да. Так вы согласны? - Конечно! Я вообще не могу долго говорить. - Хорошо, – согласился я. – Я дам вам информацию. - Серьезно? - Серьезно. - Я внимательно вас слушаю! Я задумался. - Кто-то только что умер. - сказал я. – Примерно четыре минуты назад. - Серьезно? - Да. - А где? - Не знаю. Например, в доме сорок три. Достаточно? - Это все? - Да. - Больше ничего не будет? - Нет, – я решил быть твердым. - Спасибо вам. И он повесил трубку. Через несколько секунд я дождался подтверждающего сигнала и тоже повесил трубку. Все это очень интересно. Я посмотрел на время. Чёрт. Пора спать. Пошло все в жопу. Гиды и всякая информация. Я снова лег и накрылся одеялом. Оно было тяжелым и влажным. А кстати, что я только что сделал? К чёрту. Я закрыл глаза.
В такой особенности – не люблю называть это болезнью, или странностью, или еще чем-то пугающим – есть и свои преимущества. Например, будильник больше не нужен – я просыпаюсь именно в тот момент, когда нужно что-то осознать, будь то очередная смерть, звонок от какого-то идиота, или время идти на работу. Кстати. Работа. Я встал с кровати и медленно потянулся. Из окна несло духотой и выхлопными газами – я поскорее закрыл его, хотя в комнате пахло ничуть не лучше. Телевизор не работал. Теперь я вряд ли узнаю, кто сегодня умер. В понедельник, ради экономии истраченной за выходные энергии, во всем доме выключают электричество. Дурацкая квартира. Впрочем, стоило бы быть благодарным. В холодильнике еще оставалось пиво. Я с сожалением поглядел на правильной формы бутылочки – прежде, чем я вернусь, они лопнут, и драгоценная жидкость будет растрачена. Это называется контролем населения. Алкоголь начинают продавать только с восьми вечера в пятницу, и прекращают ровно через сорок восемь часов. Бутылка рассчитана лишь на одиннадцать. Одиннадцать… Я едва успел положить последнюю бутылку в специальную ячейку утилизатора. По громким хлопкам я считал, сколько часов мне понадобилось отработать, чтобы обменять их на пиво. Два. Три. Нет, я не мог их выпить. Мои работодатели считают, что алкоголь несовместим с нормальной деятельностью. Если кто-нибудь заявится на рабочее место хотя бы чуть подвыпивши… Четыре. Пять. Прощай, работа. Прощайте, наработанные часы. Прощай, казенная квартира, хоть и с постоянным отключением света. Шесть. Семь. Не стоит быть неблагодарным. Восемь. Вся пятница насмарку. Да и хрен с ней. Сунув в рот утреннюю таблетку, я быстро оделся и вышел из квартиры, хлопнув дверью. Хорошо, что я могу спокойно спать. Плохо, что наяву тоже бывают кошмары. Когда лифт плавно спускал меня с этажа Q4, кто-то умер. Слишком ужасно. Слишком больно. Они всё заходили, с этажей с буквой N, с буквами G, F, D. А я стоял, и было так жарко, что, казалось, моя рубашка тоже вспотела. И они улыбались. Мы политкорректны. Мы все политкорректны. Никто не унижает больного, и не возвышает особенного. Мы равны, все мы. Нет лучших и нет худших. Будто мы все копии одного человека. Неприятного человека. И каждый вежливо улыбается, и говорит «Добрый день», «Вам нехорошо?», «Воды?», «Что с вами?». И пятится. «Нет-нет, все хорошо, все отлично, просто замечательно», - говорю. «Почувствую ли я, если кто-нибудь из них умрет?», - думаю. Я работаю в одном из филиалов телефонной компании. Одном из крупных. Для таких, как я, – с особенностями. Это называется «работой по назначению». Здесь есть парень с синдромом Туретта. Дергается и плюется. Он – наш начальник. Женщина, которая не может закрыть рот. Секретарь. Я не удивлюсь, если она и во сне говорит. Графоман - бухгалтер. А клептомана посадили в такой офис, что и воровать становится стыдно. Есть у нас и оригиналы. Так мы их любим называть. К примеру, PR-менеджер говорит стихами. Говорят, у нас есть человек, который вообще не воспринимает солнечного света, только от люминесцентной лампы – неудивительно, что я его никогда не видел. Мне досталась должность охранника-наблюдателя, хотя это сильно сказано. Мой коллега, параноик, тот наблюдает, не сводя глаз с монитора. Я, без пяти минут работник месяца, большую часть времени сплю, а просыпаюсь только, если кто-нибудь появится перед камерой, или… Звонит телефон. -Слушаю, – говорю. – Охрана. - Здравствуйте. Я напрягся. Если люди начинают говорить с этого слова – дело дрянь. Обычные звонки состоят из дежурных фраз вроде «Сообщите о времени ухода № такого-то», или «Можете идти на обед». «Здравствуйте» – это не из той серии. - Здравствуйте. – рискнул я. - Вы давали вчера информацию? Черт, как они узнали этот телефон? - Возможно, – говорю. - Не могли бы вы сказать свой гид-номер? - Нет. - Нет? – с той стороны явно такого не ожидали. - У меня его нет. – пояснил я. - О, ничего страшного. – голос явно успокоился. – Сейчас мы вам его выпишем. - Не надо. – испугался я. - Почему? - Я не хочу быть гидом. – поясняю. – Мне это не нужно. - Но вы же дали вчера информацию, разве не так? Информация – подозрительное слово. Если употребить его вместе со словом «страна», «государство», или, не дай бог, «военный», автоматически включится прослушивание. Пока что разговор просто записывается. Я знаю о телефонной связи все. - Возможно. – медленно говорю я. - А зачем же вы дали информацию, если вам это не нужно? - Э? - Если вы дали информацию, значит вы являетесь гидом, и должны получить гид-вознаграждение, а без гид-номера вы не сможете его получить. - Я не… вознаграждение? - Конечно. Неужели вы думали, что это бесплатно? - Вознаграждение… - я задумался. Вознаграждение бы мне не помешало. – А что за вознаграждение? - Кто это? – спросили меня. Я повернулся. - Привет, Мирик. – сказал я. Мирик был тщедушным чехом с манией преследования. Сегодня мы с ним работали на пару. - Это из другого офиса? – спросил он, рассматривая мою трубку. - Да, – ответил я. - Вы еще на линии? – голос в трубке требовал моего внимания. Я поднял указательный палец и показал его Мирику. – Записывайте свой номер. - Я запомню. - Вы уверены? - Я хорошо запоминаю номера. - Хорошо. Ваш персональный гид-номер – 3-14-23. Запомнили? - Да, – сказал я. - Повторите. Я покосился на Мирика. - В следующий раз. - Как знаете. Приятно было побеседовать. - Подождите! - Да? - А что за вознаграждение? – спросил я. - О, ну на ваш выбор. Девушка устроит? - Что!? - Ну, давайте обсудим это, когда вы придете по адресу. - По какому адресу? - Позвоните по вашему номеру, вам все объяснят. До свидания. - Но как я… В трубке раздался писк. Связь оборвана. Я положил трубку на рычаг, думая, что все это значит. - Какое еще вознаграждение? – поинтересовался Мирик. - Новая акция, – ответил я. – Раздача слонов. Мирик ничего не ответил, но довольно долго смотрел на телефон. У него самого за столом телефона не было. Он их боялся. Зато у него были скрепки, карандаши и калькулятор. Мне же было запрещено иметь все эти вещи. Мы все равны. Мы все особенные. У меня аутизм. Я живу в своем собственном мире, состоящем из цифр. Я вечно все считаю. Раньше у меня на столе были карандаш и бумага, где я должен был записывать людей, заходящих в здание, но я считал буквы в их фамилии и делил на буквы в имени. Все закончилось тем, что я создал статистическую таблицу отношения длины фамилии к имени, и у меня отобрали и карандаш, и бумагу. Теперь я просто считал посетителей. Имя и фамилию записывал Мирик. Мне запрещено было иметь деньги, работать с калькулятором или компьютером, помимо двух дней в неделю, по четыре часа, когда я работал в статистическом отделе. Там мне разрешалось все. По идее, это должно было дать мне положительную мотивацию и сделать меня счастливым, а в будущем, возможно, еще и излечить меня от аутизма. Ничего подобного. Все становилось только хуже. Теперь еще и это чувство… Как будто где-то кто-то умер… Если об этой моей странности узнают, у меня отберут часы. Мы все равны. Мы все особенные, пока не докажем обратное. Наше государство обеспечивает свою жизнь для каждого человека. Двух одинаковых нет. И все же мы равны. - Как у тебя вообще? – спросил Мирик. Он всегда спрашивал у меня про «вообще». А затем – Девушку еще не нашел? Указ №112 пункт 1. Лица с нарушенной психикой седьмой ступени или ниже не могут вступать в брак. Указ №112 пункт 2. Лица с нарушенной психикой желтого или более высокого уровня агрессивности не могут начинать разговор или контактировать с лицами противоположного пола первыми без формы 37-Б. И, конечно же, Указ №112 пункт 4. Лица с нарушенной психикой, состоящие на лечении, должны оповещать своего лечащего врача о времени и продолжительности предполагаемого сексуального контакта, а так же об имени и статусе сексуального партнера не позднее, чем за час до контакта. Я знаю все указы наизусть. Книга Указов – это единственная книга, которую мне разрешено читать. - Нет, – ответил я Мирику. – Так же тухло. Даже если я найду девушку (вернее, если она меня найдет), сомневаюсь, что мне захочется с ней спать. Указ №112 пункт 6. Все контакты лиц с нарушенной психикой с лицами противоположного пола, в том числе и сексуальные, должны записываться на камеру для дальнейшего изучения. Один мой знакомый рассказывал, что наблюдатели частенько дрочат на эти записи. Это и есть изучение. - А у тебя? – спрашиваю. - Наклевывается кое-что. – замечает он небрежно. – Спросила у меня сколько времени, проявила, так сказать, интерес. Возможно, вечером будет секс. Я ему завидую. У него, кстати, все камеры на виду. И выкрашены в красный. И все равно он каждую неделю переворачивает весь дом в поисках скрытых камер и жучков. А я не знаю, где у меня стоят камеры. Может, на потолке. Может, в унитазе. Кто знает? У каждого по-разному. Мы все особенные. Зазвонил телефон. Я поднял трубку, не успев подумать. А вдруг это те же самые люди? – пронеслось в моей голове. - Слушаю? - Можете идти на обед. – сообщили мне, и я услышал, как связь разорвалась. Я повесил трубку. - Обед? – спросил меня Мирик. - Да. Я поднялся из-за стола. - Я тут тебя подожду. – сказал он. – Посижу за твоим столом. «Опять весь стол разберет в поисках жучков». – подумал я. – «Шизик, честное слово». - Посиди, – говорю. – А я пойду. - Иди. И я пошел на обед. Хоть бы сегодня был рис. – думал я. Тогда бы я его сосчитал.
Вечером выдалась пасмурная погода, и, когда мне, наконец, сообщили об окончании смены, начал накрапывать неприятный дождик. Почему-то мне стало интересно, что чувствует сейчас женщина из библиотеки – та, что боится воды. Как следствие, она редко мылась и совершенно не ухаживала за собой. Поэтому у нее и развился тяжелый аутизм – она просто до жути страшна. Все эти дырявые, похожие на заплесневелый сыр, зубы, мышиные ногти и отслаивающаяся кожа. Люди избегали её. Так что, ей нашли работу по назначению в самом захолустном месте района: библиотека эта располагается в старом, но еще не снесенном здании черт знает какого года постройки, где стены изрезаны трещинами и, кажется, готовы рассыпаться в прах, стоит к ним прикоснуться. Я хожу туда каждое воскресное утро, почти как в церковь. Только вместо Библии – Книга Указов. Каждое воскресенье, ровно три часа наедине с толстой книгой в красно-желтом переплете, только чтобы убедить себя в постоянстве памяти. Каждому приходится это делать, так как в доме не должно находиться никакой литературы – Указ №86, пункт 3. Всякий раз от скрипа ветхой деревянной двери с блестящим электронным замком у меня бегут мурашки по коже. А та женщина – ничего, держится. Говорят, это ее лечение. И, похоже, ей это нравится. У каждого из нас, таких особенных и равных, есть личный психолог. Указ №7. Хотя, на самом деле, никакой он не личный, ведь за день он принимает десятки человек. И, нравится нам это или нет, каждый будний день после работы мы обязаны явиться в местный Общественный Центр и пройти «небольшую очищающую процедуру», как по-больничному был прозван сеанс у психолога. Вообще-то, это скорее похоже на церковный обряд, даже больше, чем ежевоскресные бдения в библиотеке. Священник лезет в твою душу. Психолог, вдобавок к этому, лезет в твои мозги. А ты веришь - в выздоровление. Может, это просто общий курс, прививающий хотя бы что-то похожее на веру. Официальной религии ведь нет – попробуй, расскажи человеку, у которого перед глазами прыгают кислотно-сиреневые зайцы, про Иисуса, или Аллаха, и заставь его в это верить. А может, это просто нелепые домыслы. Да и какая, в общем-то, разница. В понедельник я обычно добираюсь до места на своих двоих, поскольку, поспеши я, возвращаться пришлось бы в большой, пыльный и бесполезный мешок без электричества и ждать света, как милостыни. Но не сегодня. Когда я вернусь домой, камеры все еще не будут работать. То, что нужно для странных звонков. Никакого прослушивания, никакой записи. Телефон тоже не будет работать, но это не страшно. Что-нибудь придумаю. Я знаю о телефонной связи всё. В этот раз я решил поехать на автобусе. Компанию мне составил Мирик. По привычке, входя, он недоверчиво осмотрел салон на наличие камер, хотя и знал, что в автобусах их не ставят. - Дерьмовая погодка, верно? - Угу, - ответил я. Он обыскал сидение рядом, перед тем, как самому туда примоститься, хотя и знал, что туда не имеет смысл пихать ни одно из этих чертовых приспособлений. - Тебе бы тоже не помешало быть осторожнее. Может, прямо сейчас они и слушают, - шепнул Мирик, оглядывая стекло. Он никогда не говорил, кто такие «они». - В Указе упоминаются средства аудио- и видеонаблюдения, установленные в автобусе, но ни слова про эти средства, принесенные с собой, понимаешь? В смысле, это же стандартный маршрут, что мешает каждый раз подсылать человека с диктофоном? Мирик знал и это. Он мог много рассказать о камерах, диктофонах, жучках и прочей технике. Пожалуй, слишком много. Его можно разбудить в час ночи, и он расскажет о технологии подглядывания и психологии подслушивающего. Чего Мирик не знал, так это того, что я знаю о нём всё. И еще немного больше. Мирик любит глухую ночь, запах свежей травы и вкус настоящего чешского пива. Он избегает взглядов в глаза и ненавидит кошек. А еще, хотя мне бы он никогда в этом и не признался, ему нравятся девушки с маленькой грудью. У меня есть личный психолог. У Мирика есть личный психолог. Они – личные. Они – уникальные, как и мы. Они – один человек. И, после обычного разговора, мой личный спаситель выключает камеру, и рассказывает мне о тех тайнах, что кто-то отдал ему на хранение. Например, как безрукий Ганс из четырнадцатого отдела пытается дрочить. Может, это часть моего лечения. Может, это часть его лечения. Для меня нет никакой разницы. Но я и не против. - Эй! – пытался растормошить меня Мирик. Я откинулся назад, закрыл глаза, и по телу пробежала мелкая дрожь. Где-то кто-то умер. Слишком тихо. Слишком незаметно. Мирик оставил меня в покое, а я перевел взгляд на окно и долго считал капли, пока дождь не превратился в ливень, и погрешность моих вычислений не оказалась слишком высока.
Все свое детство я провел в окружении цифр и цветов. Я помню человека (лицо его я не могу вспомнить, но помню лаковые ботинки, начищенные до блеска), и то, что он у меня спрашивал. - Два? – говорил он. - Черный, с розовыми пятнами, колючий. – отвечаю я. Он улыбается. - Двенадцать? - Оранжевый. Единичка снизу изумрудная, двойка просто оранжевая. Он улыбается. Он восхищен. - Двести сорок четыре? Первый раз я смотрю на него, на его галстук, розовый галстук. - Я не умею считать до стольких. – отвечаю я. - А ты постарайся, – он кладет руку мне на плечо. И я делаю то, что еще никогда не делал. Это так просто и так очевидно, что я удивлен, как я не додумался до этого раньше. Я смешиваю цвета. - Бирюзовый. – я улыбаюсь. – Красиво. - Две тысячи сорок три умножить на семнадцать тысяч шестьсот одиннадцать? Цвета сливаются, растворяются и смешиваются друг с другом. Как же все это просто! На следующий день какие-то люди принесли к нам домой калькулятор, счеты, ручки, часы, краски и кисточки. Они попросили нарисовать меня алфавит, числа от одного до ста и время, через каждую минуту. Они были очень довольны.
Он сидит передо мной, мой спаситель. Он о чем-то думает, и, видимо, думает уже давно. Я здесь уже десять минут, а он не сказал ни слова. - Простите? – наконец говорю я. Меня колотит. Время уходит. Он переводит взгляд с окна на меня. Встряхивается, достает блокнот и карандаш. - Как себя чувствуете? – спрашивает он. - Нормально. Жалоб нет. - Что-нибудь новое? - Нет. А у вас? Он перестает записывать. - У меня да. - Серьезно? – Я действительно удивлен. – И что же? - Я женюсь, – говорит он. Я молчу. - Она красивая? – спрашиваю я, наконец. Он качает головой. - Не особо. Но мне приходится на ней жениться. Это часть ее лечения. - И вашего? – рискнул я. - И моего, – кивает он и вновь берет в руку карандаш. – Позвольте задать вам вопрос. - Конечно же, - обрадовался я. Хоть что-то остаётся неизменным. - Представьте такую ситуацию, – он теперь смотрит на меня. – Вы опускаете руку и чувствуете что-то твердое в кармане. Что-то тяжелое. Что-то холодное. Что вы делаете? Я задумываюсь. - Я вытащу этот предмет и рассмотрю, – отвечаю я. - Это пистолет, – сообщает мне он. – Тяжелый, холодный, твердый как камень пистолет. И он заряжен. Он черного цвета, с белой рукоятью, с левой стороны, прямо так, чтобы можно было дотянуться пальцем, расположен предохранитель. – Он все еще смотрит на меня. – Что вы будете делать? Я открываю рот. Я закрываю рот. Он смотрит на меня. Разговор стопроцентно записывается. Они знают. - Что вы сделаете? – спрашивает он. И я отвечаю. Я говорю ему, что пристрелю его, вышибу ему мозги, расстреляю в упор, уничтожу. - Почему? – спрашивает он. - Ну должен же я хоть что-нибудь сделать, – меня колотит. Возможно, это приступ. Я ловлю себя на том, что считаю полоски на джинсах. - Вы знаете историю о мальчике и ведьме? – спрашивает он, и я качаю головой. - Первый раз слышу. - Жил-был мальчик. Пастух. И однажды, когда он пас овец, или свиней, или там коз, он увидел лошадь, стоящую на холме рядом с пастбищем. Он подошел к ней, и она позволила ему залезть на нее. А затем она поскакала в лес. Я не понимаю, куда он клонит. Я ни хера не понимаю. - Мальчик очень испугался, особенно после того, как заметил тень лошади. Это была тень девушки, и мальчик понял, что он скачет на ведьме. И она знала, что он знал. - И что потом? – спрашиваю. - Потом мальчик принял единственное верное решение. Он сделал вид, что ничего не знает, и катался на этой лошади двадцать три года. Ведьма так и не смогла превратиться обратно. - Почему? Мне почему-то было важно узнать это. - Потому что она не заметила, как они с мальчиком заключили договор, и стали играть в игру. Все это время она ждала того момента, пока он не выдаст себя, не покажет словом, взглядом, или жестом, что знает, на ком он едет. Она ждала, пока не заметит страх в его глазах. А мальчик делал вид, что ничего не понимает. И он делал это так хорошо, что, вскоре, действительно забыл, на ком скачет. А ведьма забыла, кто она такая. - И чем же все кончилось? – спросил я. - Однажды он просто остановил ее и слез. «Ведьма!» - сказал он. – «Я знаю, кто ты!». И лошадь превратилась обратно в девушку. - Она его сожрала? - Конечно же, нет. Он скакал на ней двадцать три года. Она устала, а он давно уже был не тем мальчиком. Он её изнасиловал. И с тех пор, днем он ехал на ней куда угодно, а по ночам насиловал. - Чёрт, – сказал я. - Повезло ему, не так ли? - Возможно, – говорю. – И зачем вы мне это рассказали? - А ты как думаешь? А как я думаю? На моей правой штанине семьсот сорок одна полоска, по крайней мере, в видимой мною части. - Я свободен? – спрашиваю. Как же я думаю? - Можешь идти. Я встаю с места. И только тогда замечаю, что у меня эрекция. Сотни полосок на моих джинсах в области паха натянулись и выступают одним большим комком. Я вспотел. «Когда меня поймают?» – спрашиваю я. «Когда я покажу страх», – отвечаю я.
Учитель стоит, широко расставив руки. Перед ним – столик с разноцветными карточками. В его руках две из них, но, пока что, они повернуты к нам белой стороной. Мы все ждем, пока карточки не будут повернуты. Его руки начинают двигаться. Мы все смотрим, мы ждем. На нас разноцветная одежда, пока что нам разрешают одевать все, что угодно. Всем, кроме меня: сочетания цветов вроде красного и сиреневого вызывают у меня приступы. Левая. Правая. Мы кричим. Мы падаем на пол и кричим. Кто-то кричит от души, надеясь заслужить похвалу учителя, кто-то кричит от страха. Я не кричу. Желтый и чёрный – самое плохое, что может быть после красного и сиреневого. Я лежу на полу, прижавшись лицом к пятнистому линолеуму, и стараюсь набрать в легкие хоть каплю кислорода. Я задыхаюсь. Уже третий год я не могу перейти в следующий класс. - Четыре! Семь! Четыре! – выкрикивает учитель. Он тоже напуган. Его трясет. Но я этого не вижу. У меня начинается самый сильный припадок в моей короткой еще жизни. Вот как ползу, так и отражаю!
Телефон – очень странное изделие. Еще в детстве я увидел кнопки с цифрами, и представил, сколько чисел можно на нем набрать. Калькулятор был так туп, что не хотел набирать даже десять цифр, но на телефоне можно было набрать все, что угодно. Я набрал четыре четверки. Где-то в позвоночнике поднялась холодная волна. Четыре четверки – неприлично красное сочетание. Зато этот номер можно набрать даже на отключенном телефоне. - Пожарная служба, часть семнадцать-двадцать три. Семнадцать – номер соседнего дома. Двадцать три – дата смерти моих родителей. - Могу я поговорить с инспектором номер семьдесят четыре? Молчание. - Ждите… Заиграла музыка. Тональный режим. То, что надо. Теперь надо действовать быстро. Пятьдесят два – переключение на общую линию. Тридцать один – выход на линию секретаря. Гудки оборвались. - Пожарная часть семнадцать-двадцать три, секретарь. Чем могу помочь? Девушка. Меня затрясло. Я должен был немедленно положить трубку. Я закрыл глаза. - Слушаю? – спросила она. - Да, – сказал я. – Это инспектор номер шестьдесят, внешний, пожалуйста. Ну пожалуйста. - Подключаю. Длинный гудок. Я вытер пот и протянул руку, чтобы набрать свой гид-номер. И не смог.
В начале двадцатого века один ученый провел кое-какие опыты. Он спрашивал у взрослых людей, какого цвета, по их мнению, те или иные цифры. Ответы сходились, но с большой погрешностью. А потом он спросил об этом же их детей. Результат поражал. Если отец видел пятерку красной, а мать – желтой, то их сын видел пятерку в зеленом цвете. Чем старше были дети, тем меньше было совпадений, но в возрасте до пяти лет совпадение доходило до девяноста процентов. Если же оба родителя видели пятерку фиолетовой, их чадо тоже видело фиолетовую пятерку. Отсюда вопрос: зависит ли цвет цифры от пола, IQ или возраста? Можно ли разбить их на группы? И что, если все люди будут видеть пятерку фиолетовой? Заметит ли кто-нибудь черную пятерку, поймет ли он, что это за цифра? И что люди скажут о фиолетовой тройке? Неужели примут за пятерку? И если это правда, то как этого добиться?
Люди часто забывают телефонные номера. Но со мной это было впервые. Я никогда и ничего не забывал, всяческие маленькие детали врезались в мою память даже сильнее, чем что-то огромное, вроде неба, цвет которого мне приходилось каждый раз создавать заново. Я не ударился в панику. Время ожидания внешнего вызова – две минуты, потом звонок просто сбросится. Если, конечно же, секретарь (девушка, о господи, я заговорил с девушкой) раньше не решит проверить, почему я так долго не могу набрать номер. Номер. Номер, черт подери! И тут я заметил. На боковой части телефона. Чем-то острым. Так давно, что цифры были видны лишь, когда я стоял именно так, привалившись к стене, уставившись вбок и вниз. Три. Четырнадцать. Двадцать три. Я протянул руку и набрал эти цифры, между тем размышляя, кому могло понадобиться царапать их здесь… год назад? Месяц? Пять лет? Кто знал, что когда-то я буду стоять здесь, привалившись к стене, отчаявшись вспомнить эти пять цифр, и пялиться на боковую стенку телефона? Звонок прошел. Трубку сняли. - Угол тринадцатой и шестой улицы, через двадцать минут, здание ювелирного магазина, – сказали мне, и я снова услышал короткие гудки. Я повесил трубку. Ну что же. Пора идти.
Смешивать цвета легко. Чуточку ощущений, чуточку воображения. У меня всегда хорошо выходило. Возможно, даже чересчур быстро. Здание оказалось жилым домом светло-коричневого цвета. Гармонично белая утроба ювелирного магазина просвечивала сквозь витрины. Число девятнадцать, результат смешения тринадцати и шести. Светло-коричневое в белую полоску. Я думаю, совпадение ли это, или сознательный шаг – владельца магазина, или еще кого-то. А может, и бессознательный. Вспоминаю о нацарапанных на моём телефоне цифрах. О человеке, идущем сюда. Гадаю, не обман ли это. Думаю о недавнем разговоре с психологом, в конце концов. Но только не о ней. Не о вознаграждении. И все же, когда я смотрю на золотой, а может и позолоченный, кулон на безликом витринном бюсте, уходящий вглубь стыдливо прикрытых одеждой грудей, по телу пробегает дрожь, а в животе как будто появляется глыба льда. Нельзя показывать свой страх. Нельзя показывать своё желание. Я думаю о прямых, похожих на единичку, изумрудных волосах, завивающихся на конце ярко-оранжевыми девятками. Или синими шестерками. А затем вижу, как в отражении останавливается дорогая машина. Поворачиваюсь – и убеждаюсь, что в реальности машина выглядит ещё более дорогой. Я стою, не зная, что делать. Невидимый мне водитель дважды нажимает на гудок. Два – интересное число. Вдвоём можно заниматься чем-то интересным. Дверь, щёлкнув, приоткрывается. Дверь чёрная, как тьма, в которой я по ночам мечтаю о девушках. Она чёрная, как грязь под моими ногтями. Чёрная, как преступление. Но я подхожу к ней, тяну за ручку – и сажусь в машину, в кожаные кресла, в одуряющий, сладкий запах женских духов. Она сидит рядом. Она достаёт сигарету и закуривает. Я хочу что-то сказать, но… указ 112, пункт 2. Пункт 2. Опять двойка. Машина трогается, и мы – вместе с ней. - Ты – гид? Или нет? – спрашивает она меня. – Мне-то ничего не сказали. Будешь коньяк? - Я – нет… то есть, да, я гид, – я краснею. – И мне нельзя коньяка… Я красный, как пятьдесят пять, или как что-то юбилейное. Как коньяк. Как похмелье. Она открывает мини-бар, достаёт бутылку и два стакана. Наливает. Я пью, и мне становится… нет, не лучше, но, определённо, - легче. Мы молчим и едем. Невидимый за разделительным стеклом водитель подвозит нас к ресторану в центре города. Она выходит. - Ну? – спрашивает она меня, - Ты идёшь? Вместо ответа я наливаю коньяка и выпиваю. Затем распахиваю дверь, выхожу на тротуар, вздыхаю свежий воздух. Машина за моей спиной трогается, и мы остаёмся вдвоём. Я никогда не оставался с девушкой вдвоём. - Пойдём, - бросает она мне, и я спешу за ней – в непривычно жёлтый свет, в непривычно стеклянные двери, в мир, непривычный для меня. Нас встречает хостес, проводит к столику – и оставляет нас вдвоём. Хостес не стал принимать у нас заказ и не стал подзывать официанта – а я не смел возразить. Она опять закуривает, и смотрит на меня, и смотрит, и смотрит, и смотрит – и всё это на одного меня, всё это – одному мне. - Ты не гид, - говорит она вдруг, и всё обрывается. Я – опять охранник, а она – опять невозможно красива. – Я видела гидов, они – не такие. - Можно предложить вам вино? – обращаются ко мне. - Нет, спасибо… - Может быть, поменять столик? - Нет… не думаю… - Или, может быть, заменить девушку? Я вздрагиваю и смотрю на него. Бородка, глаза, будто подведённые тушью, тонкие, плавные черты лица. Он садится на свободный стул, улыбаясь, наслаждаясь моей реакцией. Она вся вытягивается, и улыбается по-другому, уже не чёрным, но красным. Я чувствую себя лишним, ведь теперь двойка – это они. Я – цифра три. Цифра, не интересная никому. - Вы довольны? – спрашивает он. – Хотите что-нибудь ещё? - Привет, Егор, - Она подаётся вперёд, наклоняет голову. – Почему не звонишь? - Заткнись, - Егор поворачивается ко мне. – Скажи мне, что хочешь, парень – и это будет твоим. - Кто вы? – спрашиваю. - Мы? Мы – никто. Мы все – никто, по сравнению с тобой, парень. Ты – наше всё. Ты – это мы все, вместе взятые. Я сглатываю. Мне страшно. - Что вы хотите? - Господи, парень! – он смеётся и откидывается назад. – Я тебе предлагаю всё, что угодно – а ты спрашиваешь, что хочу я? Вы, гиды, действительно отличаетесь. - Но я – не гид… - Нет, парень. Я видел много гидов. Лучшие работают на нас. Но не великие, о нет. Великих мало, с десяток, и подобраться к ним невозможно. Система работает, парень, и ты – лучшее тому подтверждение. Мы потратили восемь лет, чтобы просто узнать твоё имя, представляешь? Вот так. Так чего ты хочешь? - Он что, - её руки взметнулись к лицу, губы задрожали. – Он – один из… - Если ты откроешь свой рот ещё раз – я тебе его заткну, - оборвал её Егор грубым голосом. – У тебя было время – в машине, но ты его потратила на коньяк. Теперь – заткнись. - Я не понимаю, - сказал я. – Вы меня с кем-то путаете… - О нет, не путаем. Сегодняшняя наша беседа – знаешь, сколько гидов и не-гидов на это работали? Обрабатывали тебя со всех сторон, просто чтобы ты согласился приехать. - Психолог? – вдруг догадался я. – Это он? - Это, - сказал Егор, - один из многих. Ничтожество, пешка. Если хочешь, завтра он умрёт. Я вздрогнул. - Нет, - сказал я. – Не хочу. Егор достал из кармана сигару, снял целлофан и подкурил. Все движения – привычные, выверенные. - Как часто ты ходишь в статистический отдел? – спросил он. - Дважды в неделю, по четыре часа… - Восемь часов в неделю, - покачал головой Егор. – Поразительно. Наши аналитики называли разные числа, но минимальным было пятнадцать. Она вас действительно боится. - Кто? – спросил я. - Система, парень. Та, что всеми нами управляет. А ты управляешь ею. Я обернулся. Люди, как люди. Все сидят за своими столиками, едят свою еду, думают о своих проблемах. - Можно мне уйти? – попросил я. – Пожалуйста! - Нет! – вскрикнула она. – Не уходи, пожалуйста! Я… я хочу от тебя ребёнка, пожалуйста! У меня задрожали руки. Егор поднялся и, изо всех сил, залепил её пощёчину. Она разрыдалась. Егор повернулся ко мне. - Конечно, - сказал он. – Иди, если хочешь. Завтра у тебя важный день. Завтра? – подумал я. Завтра я работал в статистическом отделе. - И вот ещё что, - сказал он, когда я уже вставал. – Не думай ни о чём. Аналитики говорят, что всё придёт само. Просто жди. Я встал и вышел на улицу. Обернулся, думая куда идти, но вдруг машина, припаркованная у дверей, дважды просигналила. На обратном пути я почти добил бутылку коньяка.
Мирик сегодня, ради разнообразия, проверил на жучки меня. Я покорно стоял, раскинув руки, а он обшаривал мои карманы, ботинки – залез даже в трусы. Я терпел. Я знал, что, если откажусь, работать с ним будет невыносимо. - Ты чист, - сказал он, наконец, и бухнулся на кресло. Я приземлился на соседнее. – Везёт тебе. Меня-то так никто не проверяет. - Ага, - сказал я. – Я – везунчик. Мимо проходили люди. Я делал, что положено и ждал шести вечера. Шесть. Ещё одно опасное число. Хотя, с другой стороны, все числа и цвета опасны. Просто нужно знать, куда смотреть. В шесть ноль пять телефон зазвонил. - Алло? – спросил я. - Этаж восемьдесят девятый, кабинка семнадцать. И повесили трубку. Я попытался не думать о числах, постарался не складывать их в уме – но потерпел крах. Это у окна. Кабинка была у самого окна. Туда сажали только новичков. Это было странно. - В статистический? – Мирик разбирал мышку. Он её даже понюхал. – Везёт тебе – я туда четыре раза в неделю хожу. - Ага, - сказал я. – Вот такой я везунчик. Мирик перестал нюхать мышку и посмотрел на меня. - Ты это уже говорил, - сказал он. - Нет, - я взял карточку и сунул её в карман. – Не такими словами, по крайней мере. Пока я уходил, Мирик следил за мной взглядом.
Кабинка у окна имела свои прелести. Открывался прекрасный вид на улицу, со спешащими по ней машинами, я мог посчитать их и сделать график зависимости цвета автомобиля от скорости, которую тот набирает, стартуя со светофора. Но это был статистический отдел. Тут всё было по-другому. Тут мне разрешали работать с цифрами и цветами. Пятьдесят два листа. Розовая ленточка. Они издеваются? Пятьдесят два и розовая? Они специально? А что, - подумал я вдруг, - если, всё-таки, специально? Если они хотят, чтобы я думал, что всё это – бессмысленно? Я взял первый лист и стал вносить числа в компьютер. Чёрные – отдельно. Красные – сюда. Жёлтые – в бухгалтерию. Чёрные… Чёрные? Я смотрел на неё. Там, в лабиринте цифр, была она. Та самая. Я вспомнил её духи, вспомнил пальцы, ресницы и брови. Она была здесь, передо мной – и она была абсолютно чёрная. Я обернулся по сторонам. Щёлканье клавиш, сопение. Вот кто-то чихнул. Вот кто-то встал со своего места и пошёл куда-то, наверное, в туалет. Неужели никто не видит? Неужели никто, совсем никто не видит, чем мы занимаемся? Я, осторожно двигая пальцами, вычленил её из строки и забил в компьютер. Осталось только добавить цвет. Панель услужливо приготовила выбор – от светло-бежевого до иссиня-чёрного. Чёрный – смерть. Неужели? Мне стало тяжело дышать. Неужели это правда? Неужели я столько лет убивал людей? Неужели те люди, смерть которых я… Я взял распечатку в руки и стал рассматривать. Если это – она, то вот это… Вот – домохозяйка, которая сделала попытку самоубийства. Увеличение терапии, дополнительно прозак. Отец, домогающийся дочери. Бром, много брома. Ребёнок не хочет есть кашу. Перевод в класс Е-7, с последующим наблюдением. Они все были там, – люди, которых я не знал, люди, которых я не видел – и, тем не менее, это были люди, о которых я мог рассказать всё. Числа и цвета. Система? Зазвонил телефон. Я выронил листок. - Да? - Вы давно не ходили в туалет. Вам следует это сделать. - Спасибо. Короткие гудки. А этим-то кто занимается? «Ты – Великий, - вспомнил я. – Ты – один из десяти». Я смотрел на цифры, и цифры со мною говорили. Никаких «они» не было. Был только я. Такой, как все. Особенный – и, при этом, одинаковый. Кто-то занимался учётом, кто-то сидел в библиотеке, кто-то смотрел в монитор. Я управлял всем миром. Уже много-много лет. Пора бы привыкнуть. «Днём он на ней скакал, а ночью он её насиловал», - вспомнил я. Я придвинул к себе клавиатуру и стал печатать. Пальцы метались между клавишами, цвета наползали один на другой. На распечатки я даже не смотрел.
Первый раз в жизни, я набирал по памяти. Вот как ползу, так и отражаю!
Рассказ понравился. Есть мелкие шероховатости, чаще всего лишние зпт между однородными членами соединенными неповторяющимся союзом "и", "или". Вот ещё:
Цитата (kagami)
Егор поднялся и, изо всех сил, залепил её (ей) пощёчину.
"Изо всех сил" не требует обособления.
Цитата
Изо всех сил Разг. Экспрес. 1. С предельным напряжением (делать что-либо). Я сел на вёсла. Я грёб изо всех сил, но мне казалось, что лодка не только не продвигается, но что её сносит к какому-то чёрному широкому водопаду, куда низвергается вся мутная вода, и тьма, и вся эта ночь (Паустовский. Ночь). 2. Очень быстро (бежать). Нехлюдов бегал быстро, и ему хотелось не поддаться художнику, и он пустился изо всех сил (Л. Н. Толстой. Воскресение).
Roland, а начало что, спешно дописывали и не успели вычитать? Больше всего пунктуационных ошибок именно там. И, как-то вы неверно, мне кажется, диагностировали клинику пациента. А я тоже повелась, еще не читая, и повесила ее в шапке. Вполне он у вас коммуникабельный для аутиста. А вот аритмомания на лицо. Может, сменить шапку? А рассказ замечательный! Спасибо! Вот как ползу, так и отражаю!
Roland, а начало что, спешно дописывали и не успели вычитать?
Можно и так сказать) Когда редактировали, в первую очередь обращали внимание на центр и финал, чтобы не было логических дыр. А на начало не обращали внимание почти)
Цитата (kagami)
А вот аритмомания на лицо. Может, сменить шапку?
Может и стоит) Мы просто ориентировались на этакого "Человека Дождя", или персонажа Джоша Хартнета в фильме "Моцарт и Кит", он там стоял перед микроволновкой и считал цифры, пока они менялись. Я думал, что это один из симптомов аутизма, но коли аритмомания - значит, аритмомания, действительно.
В ЭТОМ смысле мы, скорее, ориентировались на "Мы" Замятина) Оттуда и название.
Вот-вот. На половине я так и поняла, что меня откровенно дурят. Когда в сюжет попала парочка - Он (вербовщик) - Она (искусительница), - поперло сравнение с Великим Интегралом, числами и "строителем" ГГ - Замятин, всё, подумалось мне. И поэтому авторам, мягко скажем "позаимствовавшим" идею, назовем проще - плагиат, - фи дон.
Идея могла бы остаться на уровне авторского замысла: шизы нет в сумасшедшем мире, где каждый чокнутый. Сократите, Замятина ради, вторую часть. Оставьте своё, оставьте адекватного шизика, выучившего в мире своей утопии все приказы и постановления. Уберите этот секс-ловушку, оставьте полоски на эрегированных "штанах" - этот момент великолепен. Как поклонница утопии Евгения Ивановича и Хаксли (впрочем, его тут нет), призываю и негодую: не воруйте идеи. Ищите своё. К чёрту фанфеги. Задача сделать человека счастливым не входила в план сотворения мира. (Z. Freud)
Прочитала залпом. Не отвалилась, пока не дочитала. Очень интересно. Одна "претензия" - мало! Когда попадается что-то хорошее, хочется, чтобы хорошего было еще и много. Я - фея! Могу фейнуть, а могу и нафеячить.
А мне Харуки Мураками напомнило :))) Вынос мозга, но блин как загадочно. И написано хорошо. Ядовитый плющ... Женская логика, в отличие от железной, не ржавеет. http://samlib.ru/editors/k/kandela_o_r/
Это с прошлого Фантлаба, насколько я поняла. Повторюсь - мне не понравилось, хотя бред сумасшедшего получился вполне себе реалистичным. Жизнь слишком сложная штука, чтобы относиться к ней серьезно.
Первая часть ( и большая, кстати) очень понравилась - эти цветные цифры действительно завораживают. Признаюсь честно, сама люблю геометрические узорчики пересчитывать, особенно когда отвлечься надо (доктор, со мной все в порядке?), а вот как дошла до системы, несколько сник интерес - нечто знакомое почудилось. А если честно, ожидала несколько иной финал - не столь тривиальный... Все равно спасибо за хороший рассказ, читать было очень интересно - хотя для аутиста ваш герой слишком изобретателен и общителен. Единственный способ установить границы возможного — попытаться сделать шаг за эти границы.
Ну что тут скажешь, сильная работа. Долго думала к чему бы придраться, но не нашла. заболевание персонажа тесно связано с сюжетом, повествование логично, написано хорошо. Автор молодец
1. Атмосфера/достоверность мировосприятия через призму психического заболевания 5 Персонажи получились живые, они думают и действуют так, как "требуют" от них их мании. За весь рассказ я ни разу не усомнивалась, что вот такой вот человек может сказать или поступить именно так как написано, а не иначе. Персонажам веришь безоговорочно. 2. Логичность повествования в рамках этого восприятия 5 к логике претензий нет 3. Образность, язык, стилистика 5 опять таки, мне стиль автора очень понравился. Нигде не спотнкулась, ничего в глаза не бросилось. 4. Грамотность 5 мной ошибок не замечено, но я их и не искала, увлеклась историей. 5. Соответствие заданной теме 5 соотвествует полностью 6. Субъективное восприятие: нравится\не нравится 5 Как я уже написала выше, понравилось Чем больше крыш поехало, тем сильнее ветер перемен.
Ошизительный рассказ. До сих пор мурашки по коже. А финал и правда сассоциировался с Матрицей. И присоединяюсь к Триглаве - маловато будет. Спасибо! Всё это было раньше и повторится вновь... (@BSG)
Больше всего пунктуационных ошибок именно там. И, как-то вы неверно, мне кажется, диагностировали клинику пациента. А я тоже повелась, еще не читая, и повесила ее в шапке. Вполне он у вас коммуникабельный для аутиста. А вот аритмомания на лицо. Может, сменить шапку? 
