Я с трудом открываю глаза. В комнате свет не горит, сумрачно, как и полагается зимними вечерами. На фоне серого неба чётко выделяется контур еловой ветки. Самой обычной, облезлой, стоящей в банке с водой на подоконнике. Она увита мишурой, отбрасывающей редкие сверкающие блики от света, проникающего из коридора. Разрешили всё же в угоду новогодним праздникам небольшое послабление. Похлопав рукой по стене, нащупываю выключатель, зажигаю лампу и смотрю на часы. Половина девятого, ужин я безбожно проспал, да не больно то и хотелось. Превозмогая слабость, сажусь на кровати, ощущая тошноту и головокружение. Свыкся и пошлёпал в ванную. Яркий свет привычно резанул по глазам, вызывая боль и усиливая рвотные позывы. Решаю умыться, вдруг от холодной воды полегчает. И вправду, стало легче. Даже бодрость появилась, несмотря на тошноту, подступающую от запаха хлора, волнами распространяющегося из крана. Вытерся полотенцем и бросаю взгляд в зеркало. Увиденное и раньше не радовало, а сейчас и подавно. Бледное, одутловатое лицо, красные глаза с сеткой полопавшихся сосудов, тёмные мешки под глазами. - Хреново выглядишь, Петрович, - выдохнул я своему отражению. Приглаживаю волосы и, глянув на ладонь, брезгливо отираю о штаны. Опять лезут, надоело. Выйдя из ванной, ложиться не стал. Спасибо, выспался после капельницы. Сна ни в одном глазу. Словно что-то заставляет меня беспокойно кружить по комнате, даже слабость и ломота прошли. Что же я забыл? Выглянул в оконную темноту, сдвинул банку ровно на середину подоконника, поправил мишуру, одел халат. Помедлив, отодвинул стойки с аппаратурой подальше от кровати. От одного их вида уже отвращение накатывает. Некоторое время стою в задумчивости посреди комнаты, потом иду к раздаточному окошку, заглядываю. В нише стоит тарелка с неаппетитной сероватой субстанцией – опять «геркулес», и стакан чая. Всё безнадёжно остывшее. Хотя, думаю, больничная еда и в тёплом виде вызывает желание съесть её лишь у голодающих Африки. Морщась, захлопываю дверцу. Вдруг окружающие тишина и одиночество словно наваливаются на меня, стискивая в кокон и мешая вздохнуть. Беспокойство гонит меня из палаты прочь, к свету, людям. Да хоть к кому, лишь бы почувствовать себя живым человеком, а не замурованной в этом склепе мумией. Доведённым до автоматизма движением достаю из коробки на столе одноразовую маску, поспешно надеваю и, включив бактерицидный облучатель над дверью, осветивший палату лиловым светом, выхожу в коридор. Ещё не поздний вечер, но коридор пуст, только вдали мигает отживающая свой век лампа. Как в дрянном ужастике. Нас теперь так мало. На долгие новогодние праздники в отделении остались только те, чьё лечение нельзя прерывать, или в тяжёлом состоянии, или же те, чей дом слишком далеко. И я. Все остальные, имеющие хоть малейшую возможность, разъехались по домам, к родне. Слышу шум работающего телевизора и иду на звук. Мне наоборот, не хочется видеться с семьёй. И кого я обманываю? Очень хочу их видеть. Но не желаю, чтобы они помнили меня таким, больным, шатающимся от слабости, бесполезным. Чтобы отводили глаза, чувствуя вину за то, что они здоровы и весело празднуют, а я – умирающая развалина, доживающая отмеренное. Не хочу! И всё же неимоверно по ним скучаю. Как всё это несправедливо. Сегодня ты сильный, бодрый мужик, которому ещё семь лет до пенсии, есть любимая работа, дружная семья, дети, внук. Завтра можешь в одночасье превратиться в изгоя без перспектив не только на дальнейшую жизнь, а просто на ближайший месяц. Интересного разве что профессорам, да и то только нетипичными реакциями организма на лечение. Поэтому я сразу согласился, когда Лев Никифорович, ведущий мой случай профессор, спросил, поглаживая усы: - Ну-с, голубчик, я вам тут курсик новый расписал, посильнее. На три недели. А то ремиссии мы с вами никогда не дождёмся. Сейчас начнём, или в январе? Ваш организм почти не отреагировал на предыдущую химиотерапию. Количество бластов увеличивается от курса к курсу, но их процентное содержание в последнем пунктате ещё не столь критическое. Думаю, неделя-полторы отсрочки у нас есть. В этом центре онкологии, гематологии и трансплантологии в большинстве своём пытаются лечить интересные, редкие и необычные случаи у детей, реже – взрослых. По услышанным разговорам сестёр я понял, что не только мне везёт с экспериментальным лечением. Многие здесь на нас защищают диссертации и проводят исследования. Хорошее дело, науку двигают, другим людям поможет. Но где-то в душе остаётся неприятный осадок, а на язык так и просится сравнение с подопытными мышами в суперсовременном виварии. Тяжело опустившись на диван, бездумно смотрю в экран. По телевизору идёт трансляция рождественской службы из храма. Ну да, завтра же Рождество. - Чего пришёл? – ворчливо оглядывается на меня баба Валя, сегодняшняя санитарка. - Скучно одному, баб Валь, тошно, - отзываюсь я. - К семье небось хочется? Праздник-то вон какой, великий, - и глянув на меня поверх очков, продолжает вязать. Неопределённо машу головой, надеюсь сойдёт за согласие. - Вот и мне хочется, - вздыхает та, - только где она, та семья… Дед мой помер, сыну не до меня, всё одна. Как разругались восемь лет назад с невесткой, так и не вижусь. Даже с внуком не даёт встретиться и гостинцы не берёт. Эх, девка злопамятная… -А сын? - Сыну семья важнее. С матерью до старости куковать что ли? Так мне и сказал, ты мама, в мою жизнь не лезь, - расстроено вздыхает Баба Валя. – Буду молиться, чтобы боженька дурынду всё же образумил и замирились мы. Вот Мишеньке, внучку, свитерок довязываю, - она любовно разглаживает на коленях полосатое полотнище. - Ага, - одобрительно кивнув, прикрываю глаза под бормотанье телевизора. Расслабляюсь, моя тревога немного унялась. - Послушай, Петрович, засиделась я с тобой. У меня же полы не мыты, - подхватив своё рукоделие, она уходит. Я же остаюсь сидеть, вслушиваясь в шелест мокрой тряпки по полу, звяканье ведра и плеск воды вдали. Так успокаивает. Вдруг по коридору проносится волна морозного воздуха, неприятно оглаживая кожу. Окно где-то открыто, или дверь? Со стороны стоящей в углу ели доносится лёгкий перезвон колокольчиков и игрушек. Встаю, подхожу ближе. Странно, окно открыто. Тянусь через мохнатые ветви к створке, чувствуя как иглы покалывают даже сквозь халат и пижаму. С натугой поворачиваю ручку. Фу, закрыл. Выпутываюсь из колючих объятий и слышу звон стекла. Да чтоб тебя…. Кажется, что-то угробил. На полу лежит разбитая фигурка крылатого ангела, так похожего на старинные игрушки. Сразу вспомнил этого ангелка. Его и несколько подобных ему собратьев развешивали волонтёры. Пару дней назад они появились в отделении и устроили весёлое представление для детей и взрослых, а после раздавали подарки. Я тоже был в холле, но вовсе не с надеждой на подарок. Просто хотелось увидеть здоровых, весёлых людей, так не похожих на здешних замученных обитателей. Смотрел, как парни и девушки играют с детворой, стараются никого не обделить вниманием, ободрить, развеселить. Один из них, улыбчивый длинноволосый парень, в это время развешивает игрушки на ёлке. Заметив мой взгляд, он подходит ближе. - Вы верите в чудеса? – и гипнотизирует странными, золотистыми глазами. - Боюсь, что нет, - отвечаю. - В детстве это не приветствовалось, а сейчас, пожалуй, поздновато начинать. Да и место не совсем подходящее. Не находите? Лучше вместо всех этих икон повесили бы над входом лозунг «Оставьте всякую надежду, вы, входящие сюда». - Вы не правы, - сразу мрачнеет парень, – надежда на чудо есть всегда, главное верить. И там, наверху, всех слышат, - и уже улыбаясь, он отворачивается к ёлке. Поправляя игрушки, бросает вскользь, – Вот эти ангелочки, например, желания исполняют. Мне не хотелось никому портить настроение, поэтому я просто кивнул на лучезарную улыбку волосатика и отошёл прочь. Вот люди бывают! Ведь на полном серьёзе говорит. Мой трезвый и логичный ум технаря, даже затуманенный лекарствами, этого не принимает. Думал, что в сказки уже никто не верит, в наше-то время. Похоже, он и его товарищи всё-таки заразили меня своей энергетикой, самочувствие улучшилось, настроение тоже, и стало казаться, что не всё так плохо в этом мире. Улыбаясь, я направился в палату. Всё это мне вспомнилось, когда наклонился за игрушкой. Охнул, от прострелившей спину боли, и так застыл, в раздумьях. Решив собрать осколки, замечаю, что внутри фигурки была не то золотистая пыльца, не то блёстки. Подхватив останки ангела, засовываю их в карман халата. Потом выкину. Куда бы деть пыльцу, пока мои проделки не заметила уборщица? Стащив маску, набираю побольше воздуха в грудь и сдуваю осыпавшиеся блёстки, стремясь равномерно распределить их по полу. Но они оказались настолько лёгкими, что поднялись вверх, искрясь и переливаясь, и не желая разлетаться по углам, окутали меня облачком. Неосторожно вдохнув, кашляю до темноты в глазах, под конец ещё и чихнул. Открыв глаза обнаружил, что нет ни следа золотистой пыли вокруг. Будто и не было её. А вдруг это реакция на лекарства и мне уже ерунда всякая мерещится? Щупаю, а осколки на месте. Интересно. Решив не обращать внимания на странности, иду на пост, что дальше по коридору. Он напоминает мне смесь рубки космического корабля и современного офиса. Компьютер, кипы журналов, папки с бумагами, ещё какие-то неопознанные устройства, селектор, несколько телефонов, табло вызова и вершина всего этого – несколько экранов с выведенными на них изображениями с камер видеонаблюдения в палатах. Да, тяжеловато современным медсёстрам, тут МФУ нужно быть, чтобы со всем справиться. Из-за этих нагромождений едва виднеется белая шапочка. Сегодня дежурит моя любимая сестричка. - Леночка, здравствуй, - «всего лишь» восемь месяцев практически безвылазно проведенных здесь, и я знаю поимённо весь персонал. Когда и кто дежурит, в чью смену можно подойти поболтать, а в чью не стоит. - Здравствуйте, Сергей Петрович, - отозвалась девушка, сдвигая журналы в сторону и подтягивая клавиатуру поближе. Да, на работе меня тоже по имени-отчеству величали, давно это было. Теперь я лишь заслуженный пациент. - А чего сегодня дежуришь, не вышел кто? Разве не Аннушкина смена? – интересуюсь. - Не-е-т, я сама вызвалась. Сегодня Александр Алексеевич дежурство взял, у него же семьи нет, и вот… - она неудержимо краснеет и ещё пристальней вглядывается в экран. - Понятно, - беззлобно усмехаюсь. Всему персоналу от профессоров до последней санитарки известно о безответной любви Леночки к симпатичному и строгому врачу. Кроме него самого, разумеется. Пухленькая, смешливая и весёлая, она при виде него всегда краснеет, бледнеет, роняет таблетки, путается в бумажках. Он же, совершенно не удивляясь тому, что дежурства выпадают только с ней, невозмутимо отчитывает растяпу. И его строгое «Лена», или ещё хуже «Елена», вместо принятого всеми «Леночка», вызывает у бедняжки просто паралич. - Леночка, у тебя нет чего-нибудь успокоительного, тревожно что-то и сердце стучит. - Может вам врача, - сразу всполошилась та. – Я сейчас позову… - Да нет, успокойся, нормально всё. Не спится просто. - Без назначений могу только это предложить, - порывшись в кармане халата, она достаёт пузырёк с таблетками валерьянки. – Вот, я для себя ношу. - Отлично. Три штучки, не больше. Спасибо,- посасывая таблетки усаживаюсь на топчан у стены, а Леночка возвращается к делам. Некоторое время сидим в тишине, прерываемой лишь тихим клацаньем клавиатуры. По коридору раздаются приближающиеся шаги, и к ординаторской подходит тот самый Александр Алексеевич. - Лена, я буду у себя, - и, ковыряясь в замке ключом, замечает меня. - Что-то случилось? - Нет, - поспешно сглотнув травянистую труху, успокаиваю его, - Не спится. Вот, отдохнуть присел. - Отдохнёте и возвращайтесь в палату, уже поздно. Лена, я у себя, - скрывается за дверью. - Хорошо, Александр Алексеевич, - едва успевает пискнуть Леночка ему вслед, и виновато мне улыбается. Встаю, чтобы вернуться к себе, но тут ночную тишину прорезает писк сигнализации и на пульте тревожным цветом мигает одна из лампочек. Леночка тут же бросает всё, включает селектор: - В двенадцатый бокс! – срывается с места, возвращается с реанимационным чемоданчиком в руках. Следом спешит дежурный врач. Постояв немного в невесёлых раздумьях, уныло плетусь к себе. По обе стороны в стенах большие окна и палаты как на ладони. Почти в каждой темно. Их обитатели спят, либо она пуста. Уже поздно, свет в коридоре притушен. Вот ярко освещённая палата, двенадцатая. Возле окна стоит молодая женщина и не отрываясь смотрит на суету медиков за стеклом. Мать моего мелкого собрата по несчастью. Сердце неприятно ёкает. С её парнишкой, пятилетним Виталькой, мы сдружились из-за одинакового отчества. Серьёзный не по годам, вдумчивый, по имени-отчеству себя величает. И возраст как у моего внука. - Сказали выйти и не мешать, - горестно шепчет и кривит губы, стараясь сдержать слёзы. - Всё нормально будет, - пытаясь утешить кладу руку ей на плечо, - сегодня смена хорошая дежурит и пацан твой крепкий, сибиряк. А она не обращая внимания, продолжает говорить. - Он всё отца ждёт. Когда папка приедет, да когда приедет. С самого нового года ждёт, ведь тот обещался ему приехать. Всё продали, что смогли, у кого только можно деньги на операцию занимали… Теперь мы здесь, а он деньги зарабатывает чтобы долги отдать. А Виталька ждёт. Сегодня температура подскочила, судороги начались. Знаете, - тут она впервые глянула мне в лицо, - говорят что те, кто умирают на рождество попадают сразу на небеса, - и я поразился её совершенно дикому, полному боли взгляду. – Я этого не хочу, что мне делать? - Верить в чудо, главное верить. - Верить… - её пальцы крепко сжимают цепочку на шее, а я в бессильной злобе не менее крепко сжимаю кулаки в карманах халата. - Что за… - тихо шиплю от боли. Левая рука в крови. Я совсем забыл о разбитой игрушке в кармане. Сжав кулак посильнее, в надежде остановить кровь, тоже смотрю в окно палаты, не в силах уйти или отвести взгляд. Как тянется время, ползёт словно улитка, усиливая тревогу. Но вот выходит Александр Алексеевич и женщина тут же кидается к нему. - Ну что, доктор… - Сейчас состояние стабилизировалось. Если будет ухудшаться, переведём в реанимацию… - Стабилизировалось, что за слово такое, дурацкое. Словно в низкопробном сериале, - не в силах больше слушать и не дожидаясь очередного ускорения, иду к себе. В палате остро пахнет озоном и свежестью. Едва разлепляю склеившиеся от крови пальцы. Опять потекла. Засовываю руку под холодную воду, наблюдая за окрашивающимися струями. На меня вдруг накатывает сильная усталость, будто гири на ногах и мешок картошки на плечах. Приваливаюсь плечом к прохладному кафелю, вздыхая. Как же всё нелепо. Дети, молодые должны жить, а не такие как я. Наконец кровь остановилась и, стащив халат заледенелыми негнущимися пальцам, я лезу под одеяло. Постепенно согреваюсь, но сон не идёт. Опять таращусь на эту облезлую ветку на фоне серого неба. Перебираю события сегодняшнего вечера, тасую воспоминания словно карты в колоде. Стоп, а вдруг тот парень не врал, и игрушки вправду желания исполняют? Привстав, роюсь в карманах халата. Достал осколки. Они мерцают в полумгле. Надеюсь в битом виде ангелочек сработает. Чувствую себя полным идиотом, и одновременно ребёнком, верящим в чудеса, когда обращаюсь с просьбой к искорёженной фигурке в ладонях. - Послушай, ангелок. Мне сказали ты желания выполняешь. Примешь мои? – тишина. - Я желаю, чтобы мальчишка Виталька выздоровел и со своим отцом увиделся, Леночка с доктором счастлива была, баба Валя с невесткой помирилась и внуком виделась, слышишь? - А для себя? – вдруг слышу безликий шепот. Замираю в недоумении, прислушиваясь. Уже галлюцинирую, или всё же нет? Немного подумав, отвечаю: - Я очень устал. Мне нужен покой. Посидев ещё немного и не дождавшись какого-либо знака, да хоть чего-нибудь, снова укладываюсь в постель, оставив рождественского ангела на тумбочке. Опять лежу, уставившись в окно и сквозь подкрадывающийся сон, думаю: - А получится ли?
***
Утром Леночка, зашедшая разбудить Сергея Петровича на процедуры, обнаружит его бездыханное тело. Успокаивающий рыдающую девушку Александр Алексеевич внезапно поймёт, что она ему симпатична, даже в слезах. И тоже, как все остальные, станет звать её Леночкой, а потом пригласит на свидание. Бабе Вале позвонит невестка и позовёт на семейный обед. Так что довязанный за ночь пёстрый свитер окажется очень кстати. Серьёзному Витальке станет лучше, болезнь начнёт своё отступление. Ещё одним радостным поводом для них с мамой будет долгожданный приезд отца. И никто не заметит улыбчивого длинноволосого парня, который снимает с ёлки фигурки крылатых ангелов и укладывает в коробку. До следующего праздника.
Banshees plant rods on living soil and create a barren wasteland.
В целом по рассказу - мне скорее понравилось. Атмосфера больницы передана отлично, атмосфера унылой больной безнадежности - еще лучше. Развязка очень грустная. Но слезодавилкой назвать текст нельзя. Он о другом. Из заметных минусов - время повествования болтается, и это не хорошо. Вот пример:
Цитата (Hiliel)
Я с трудом открываю глаза. В комнате свет не горит, сумрачно, как и полагается зимними вечерами. На фоне серого неба чётко [color=red]выделялся контур еловой ветки. [/color]
И сразу же разлад. Если уж решили писать в настоящем времени (что довольно трудно), то нужно придерживаться этой канвы. И тогда не "выделялся", а "выделяется". И так - по всему тексту. Еще - некоторые предложения выглядят незавершенными или просто не оформленными мыслями (под спойлером есть пара). Кое-где, вроде бы, заприметил излишние знаки препинания, ну да здесь советовать не берусь - люди поумнее меня помогут
В целом - очень печальный и интересный текст, над которым нужно еще поработать. Но, повторюсь, лично на меня он произвел впечатление. Понравилось.
З.Ы. Тут кое-какие замечания. "Имхастость", в основном:
Цитата (Hiliel)
Доведённым до автоматизма движением достаю из коробки на столе одноразовую маску, поспешно одеваю и,
"Надеваю". (Надеть - на себе; одеть - на кого-то).
Цитата (Hiliel)
Все остальные, имеющие хоть малейшую возможность, разъехались по домам и родне.
Не очень хорошо звучит. "И родне" я бы вообще убрал, или бы кое-что добавил - "...разъехались: кто по домам, кто к родне".
Цитата (Hiliel)
Несправедливо из сильного, бодрого мужика, которому ещё семь лет до пенсии, есть любимая работа, дружная семья, дети, внук, в одночасье превратиться в изгоя без перспектив не только на дальнейшую жизнь, а на ближайший месяц.
О-о-очень кривое предложение. Звучит просто ужасно - можно проговорить его вслух или прослушать в гугле-транслите. Лучше, имхо, переписать.
Цитата (Hiliel)
Думал, что в сказки уже никто не верит, в наше-то время. Похоже, он и его товарищи всё-таки заразили меня своей энергетикой, самочувствие стало получше, настроение тоже, и стало казаться, что не всё так плохо в этом мире.
"Стало-стало", но это не так уж страшно)))
Цитата (Hiliel)
Подхватываю останки ангела, засовываю их в карман халата. Потом выкину.
Если ангел был из стекал - мысль совсем неудачная. Осколки носить в карманах недальновидно
Цитата (Hiliel)
и не желая осаждаться по углам
Я бы все же поставил "оседать".
Цитата (Hiliel)
Неосторожно вдохнув, кашляю до темноты в глазах, и когда под конец ещё и чихнул, ни следа золотистой пыли вокруг не было.
Не до конца оформленная мысль, имхо.
Цитата (Hiliel)
Я совсем забыл о разбитой игрушке в кармане.
Ага, а я предупреждал!
Цитата (Hiliel)
баба Валя с дурындой помирилась и внуком виделась, слышишь?
У-у! В такой ответственный момент и такой лубочный отрывок. "...чтобы баба Валя с дурындой помирилась, чтобы со внуком увиделась, слышишь?" Здесь это не повтор, имхо.
Со стороны всегда виднее, а я с временами совсем запуталась
Это, как намекает нам К.О. просто
Если в настоящем решили писать - встает, идет, подбирает, смотрит, плачет, загадывает, кричит. В прошедшем - встал, пошел, подобрал, посмотрел, заплакал, загадал, закричал итд. Самое главное - выбрать. Иначе кавардак выходит.
Если в настоящем решили писать - встает, идет, подбирает, смотрит, плачет, загадывает, кричит. В прошедшем - встал, пошел, подобрал, посмотрел, заплакал, загадал, закричал итд. Самое главное - выбрать. Иначе кавардак выходит.
SBA, спасибо тебе за помощь Просто сначала рассказ писался в одном времени, а потом я решила переделать на другое и вот итог.
Book, спасибки
Цитата (Book)
Слишком явная просьба, и мне сразу стало понятно, что до утра он не доживет.
Привет, кэп) Петрович же для остальных конкретные желания заказывал, ну и для себя решил так же, хоть и не прямым текстом Хуже было бы если он попросил " Я устал, хочу выспаться.." А ангел ему "На том свете выспишься..." и хрясь - отказ сердца. Но это уже не для такого рассказа
Book, хотя если есть варианты для "замучения" фразы, предлагай Banshees plant rods on living soil and create a barren wasteland.
- А для себя? – безликий шепот закружил сознание, сердце замерло. Никогда ничего не просил, никогда не плакался в жилетку, но он ждет. И накопившаяся усталось сама подсказала ответ... ***
Нас тут мало осталось. На долгие новогодние праздники в отделении остались только те, чьё лечение нельзя прерывать, или в тяжёлом состоянии, или же те, чей дом слишком далеко. И я. Все остальные,
Hiliel, грустно конечно, но я простив грусти ничего не имею. Финал, хоть и предсказуемый, а душу тронул. Спасибо за рассказ. А конкурс памяти Николая Лазаренко?
Да, грустно. Если читать предпочитаю весёлое, то писать получается, в большинстве своём, не оч. весело. Banshees plant rods on living soil and create a barren wasteland.
Да, грустно. Если читать предпочитаю весёлое, то писать получается, в большинстве своём, не оч. весело.
А я читаю почти исключительно грустное и все подруги ругают за занудство - характера, вкусов и творений. Так что я не только не против почитать плакательное - я за! И хорошо, что у Вас получается) А конкурс памяти Николая Лазаренко?
Ух, и долго я с духом собиралась, чтобы прочитать... страшноватая тема. Тапками кидаться не буду - до меня все сказали. Очень понравилось, даже всплакнула под конец. Отличный рассказ. Мы все стукнутые, так что фофиг (с) Арько
Да, грустно. Если читать предпочитаю весёлое, то писать получается, в большинстве своём, не оч. весело.
