У самых дверей ресторанчика прошу его: – Сыграй для меня. Слова отзываются восторгом и жаром предвкушения. Глаза блестят, взволнованно приоткрываются губы. – Играй. Только ты и рояль. Он кивает. Да! С этих слов он – мой. Или я – его? Мы разворачиваемся и быстро, почти бегом устремляемся вверх по Большой Никитской, навстречу людям с мечтательными и одухотворенными лицами. В их ушах все еще звучат хоралы Баха, а в наших сердцах уже… Равель? Моцарт? Скрябин? Я гадаю – что он выберет? Почему-то кажется, что Рахманинова… Капельдинерша как раз запирает зал. – Евгения Петровна, я принесу вам ключ завтра, – просит он. Строгая седая дама окидывает нас скептическим взглядом и вдруг расцветает улыбкой. – Не позже двенадцати. У третьего курса репетиция. Она протягивает ключ, опуская глаза. Но нам нет дела до неё. Он обещал играть – а я слушать. Выбегаю на середину едва освещенного уличными фонарями зала. Я пьяна, лечу… Подняв руки в ауфтакт, даю тон: фа диез второй октавы плюс четверть тона. Стены зала вибрируют и поют, странным гулким и стеклянным звуком. Оборачиваюсь, смеюсь его удивлению. – Вот почему резонаторы в стенах никогда не откликались. Четверть тона! Хитро. – Он качает головой, нащупывает выключатель. Загорается люстра. – А говоришь, что не музыкант. – Всего лишь теоретик. Снова смеюсь. Сегодня мне все равно, что я не могу ни петь, ни играть. Сегодня мое сердце бьется: в такт его сердцу и его музыке. Он вспрыгивает на сцену прямо через рампу. Подходит к роялю, касается крышки – осторожно, словно боится спугнуть. Ласкает ладонью, прислушивается. А я замираю, забыв дышать, будто он касается не крыла рояля, а моих крыльев. – Любишь Рахманинова? – спрашивает он. Оборачивается. Шальные, цвета африканского кофе, глаза полны колдовства, пальцы подрагивают. Он готов на все – ради меня, ради слушателя, которого никогда у него не было. И не будет. – Люблю. Пью его предвкушение, волнение, азарт. Любуюсь им, ладным и изящным, как альт Амати. Он открывает рояль, а мне кажется, что раздевает меня: вечерний воздух касается обнаженных струн, целует клавиши. – Подожди, – останавливаю его. – Только ты и рояль. Смотрит на меня непонимающе. Он уже там, в музыке. Вспрыгиваю на сцену, подхожу. Глядя ему в глаза, легко касаюсь смуглой щеки, провожу ладонью вниз – плечо, грудь… Он дышит неровно, тянется ко мне. – Только ты и рояль, – шепчу, поднимая край его футболки. Он вспыхивает румянцем, вздрагивает. Поднимает руки, позволяя себя раздеть. Меня обдает жаром, его послушание и возбуждение откликаются острым удовольствием. – А ты? – Прижимает к напряженным бедрам, дергает мой сарафан. – Хочу видеть тебя. – Сначала играй. Отталкиваю, нащупываю молнию на его джинсах. Руки дрожат, во рту пересохло – запах дразнит, требует: попробуй на вкус, на ощупь. Еле отрываюсь от него, обнаженного. Шаг назад, глубоко вздохнуть… Сердце бьется, как сумасшедшее, губы горят. Он так красив! – Прелюдия c-moll, – объявляет он. Кланяется, словно перед полным залом, садится. Ловлю его взгляд, кладу ладонь на рояль, киваю. И, едва его пальцы касаются нот, меня сносит шквалом наслаждения – страсть тяжелых аккордов, порывистые, шальные пассажи и болезненные до отчаяния ноны, весенний дождь стаккато и вкрадчивые, мягкие сексты… Звуки и чувства вырываются из-под крышки рояля, вьюгой и шквалом заполняют зал, бьются о стены и вылетают в окна. Я лечу вместе с ними – живая! Горячая. Боже, спасибо тебе! Рояль вибрирует в финальном аккорде, я – вместе с ним. Непослушными руками стаскиваю с себя сарафан. Он поднимается навстречу, нагой, пьяный, словно занимался с роялем любовью. Миг мы смотрим друг на друга, а потом – он прижимает меня к роялю и берет властно, как брал рахманиновский аккорд. Инструмент отзывается стоном на каждый толчок, моему крику откликаются вмурованные в стены кувшины-резонаторы: фа-диез с четвертью… – Кто ты? Голова кружится, я еще не вернулась из-за края света. – Лилия, – отвечаю, зарываясь пальцами в черные гладкие пряди. Он усмехается, целует меня – губы, скула, висок. Прикусывает ухо, ласкает языком. Я выгибаюсь, шепчу: – Дан… я хочу еще. Он прижимает крепче, пробегает пассажем вдоль спины – у него очень сильные и чуткие пальцы. Откликаюсь стоном: h-moll. Чувство полноты сбивает дыхание, смешивает тональности. Я хватаюсь за его плечи, впиваюсь в губы – и двигаюсь, двигаюсь навстречу: тема сплетается с противосложением в порывистой фуге фа диез, танец на нотном стане, шелк полированного дерева и слоновая кость клавиш, звон сопрановой струны и глубокая вибрация басов. Я – рояль, я – его музыка, я – он…
***
Щелкнул пульт, и прелюдия Рахманинова оборвалась. Черно-белые кадры воспоминаний улеглись обратно, в холодный сундук памяти, к таким же драгоценным кадрам. В читальном зале повисла тишина. Пусто. Холодно. Мертво. Только доносится шум Петровки, еле слышно гудит кондиционер, а из абонемента долетают обрывки голосов: студенты всегда сдают книги в последний момент. Я посмотрела в окно. Прямо напротив – афишная тумба. Крупными буквами: «Сергей Рахманинов. Концерт для фортепиано с оркестром. Исполняет Даниил Дунаев». И портрет: узкое лицо, известное всем почитателям классической музыки.
Он пришел без двух минут шесть. – Лилия Моисеевна здесь? – звучный драматический тенор взлетел на второй этаж, минуя две закрытые двери. Миг я слушала собственное сердце: откликнется? Промолчит? Застучало. Я улыбнулась, вдохнула запах старой бумаги, провела пальцем по резной спинке кресла, наслаждаясь ощущением дерева, и сбежала вниз. – Лилия Моисеевна, вас спрашивает господин Дунаев! – встретила меня девушка, работающая на абонементе. Удивленный прищур, поджатые губы. Я в ответ пожала плечами и пошла навстречу Дану. – Здравствуй, – сказали мы одновременно и так же одновременно улыбнулись. Он рассматривал меня, словно ожидал вместо тридцатилетней барышни а-ля синий чулок увидеть Анжелину Джоли. Я же рассматривала нити седины, еще больше заострившийся подбородок и проваливалась в почти позабытую за шесть лет разлуки атональную симфонию его чувств. – Ты совсем не изменилась. – Ты совсем не изменился. Сказали в унисон, с сожалением и восхищением. Только один – правду, а второй – ложь. Дан протянул букетик фиалок, поймал и поцеловал руку. – Пойдем со мной, – то ли попросил, то ли велел он. – Ты мне нужна сегодня. Очень. Я кивнула, бросила за спину: «Ниночка, закройте сегодня сами!» – и вышла в гудящую моторами и клаксонами майскую жару. Мы шли быстро, почти бежали: наперерез Тверской, к Большой Никитской. На бегу перекидывались рваными, ненужными фразами: «Как ты?» – «А ты?» – «Отлично», – просто чтоб услышать голос. На нас оборачивались, кто-то даже сфотографировал. Зрелище и впрямь было странное: породистый джентльмен в белой рубашке и при бабочке тащит за руку девицу в длинной юбке и мешковатом свитере, с живыми фиалками в растрепанной прическе, при этом оба смеются, словно подростки, а с афиш на все это строго смотрит его же лицо.
Около служебного подъезда вышагивал Николаич, продюсер Дана. Он ругался в телефон и шарил глазами по толпе. Едва заметив Дана, Николаич помчался навстречу, распихивая перекуривающих перед концертом оркестрантов. – Где тебя носит! Черт бы тебя побрал! – заорал он шепотом, чтобы не привлекать внимания телевизионщиков: те уже брали интервью у профессора Шнеерсона, некогда учившего сегодняшнюю звезду. – Это еще кто? – Черт. Уже побрал. – Я изобразила голливудскую улыбку лично для него. – По просьбам трудящихся. – Черт… – Глаза Николаича на миг приобрели квадратную форму, но губы уже складывались в светскую улыбку. – Лилия… э… Моисеевна, счастлив встрече. Не узнал. – Да-да, богатой буду, – усмехнулась я. Николаича перекорежило, а от Дана пахнуло досадой, сожалением, виной – и в этом терпком коктейле мне почудилось что-то очень неправильное.
***
Дан разыгрывался, пил чай с мятой и улыбался в телекамеру, делясь впечатлениями от посещения родной Москвы впервые за шесть лет. Я от него не отходила, ждала подвоха. Продюсер раз пять пытался отвести меня в сторонку и «серьезно поговорить», но Дан зыркал на него волком, чуть не рычал. Я же мило улыбалась, обещала «потом-потом» и ждала: слушать Николаича не имело смысла. – Николаич, провались, наконец! – не выдержал Дан за пять минут до выхода. – Вместе с этой лярвой, – намекнула я, указав на ассистентку. – Да как… – взорвалась та, но Николаич оперативно утащил ее за дверь. Единственный поцелуй был сладким и очень долгим. – Потом, Дан, – шепнула я в пульсирующую жилку на смуглой шее, провела по ней языком и отстранилась. Запах… чужой, опасный. Запах подвоха. Дан прижал меня, расстегнул мою заколку, вытащил фиалки и растрепал то, что утром было прической. – Долго ты еще будешь притворяться мышкой? – А я не притворяюсь. – Я встряхнула русой гривой, позволяя ей рассыпаться по спине. – И есть мышка. – Мышка я, мышка… – Дан потянул вверх мой свитер, оглядел вышитый черный корсаж и стекающую в ложбинку меж грудей цепочку. Усмехнулся и закончил: – Говорила кошка. – Расколол, – я сделала испуганные глаза и прикрыла руками платину. – Не уходи, пожалуйста. Только не сегодня. – Сегодня – нет, – пообещала я и потянулась к его губам… Нас прервал порыв сквозняка из распахнувшейся двери и запах: чужой, опасный. Мертвый. Дан обнял меня, то ли защищая, то ли прячась. – Дааан, нехороший! – послышалось капризное сопрано. – Кажется, мы не вовремя, – хохотнул пустой, голодный баритон. Дверь захлопнулась перед носом Николаича, и до меня донеслось его облегчение пополам с досадой. Двое незваных гостей по-хозяйски прошли на середину кабинета. Мне не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто пришел. Дабл-Ве. Виталий и Вероника. Широко известные в узких кругах личности. В отличие от меня, Дабл-Ве историей не интересовались и определить, кого прижимает к себе Дан, не могли. – Симпатичная фигурка. – По мне скользнул оценивающий плотоядный взгляд. – Поделишься? – Конечно, поделится, дорогой, – протянула Вероника. – Он просто соскучился… Я слушала их, слушала Дана. Его страх, смешанный с виной и страстью, пьянил и заставлял сердце колотиться. И пришел давно позабытый азарт – я была почти благодарна Дабл-Ве за то, что они не знают истории, плюют на закон и полностью отбили нюх дымом и духами. – Лили? – шепнул Дан и погладил меня по волосам. Только тут я поняла, что дрожу. – Как трогательно. Прям котеночек, – пропела Вероника, протягивая ко мне руку, и тут же заорала: – А, черт!.. – Спасибо за комплимент, – я обернулась и улыбнулась, светло и наивно. Высокий, холеный брюнет трудноопределимого возраста в костюме стоимостью с автомобиль замер за полшага до меня. Похожая на него, как вторая капля цикуты, девица в брильянтах, облизывающая покрасневшие пальцы, прищурилась на мое колье: серебро? Дабл-Ве топтались в замешательстве: инстинкты подсказывали, что пора поджимать хвост и драпать, а жадность и здравый смысл – что в этой пигалице не может быть ничего опасного, кроме серебряных цацек. – Кто это, Дан? – снова первой пошла в атаку Вероника. – Моя жена, – без колебаний соврал Дан. Я чуть не засмеялась. Конечно, приятно. Боже, как приятно! Особенно после того, что он наговорил мне шесть лет назад… – Прошу простить, но мне через две минуты на сцену. Поговорим позже, – холодно распорядился Дан. Дабл-Ве синхронно кивнули и пропустили нас вперед. Так и спускались к сцене, двумя чинными парами. – Даниил… – кинулся к нам Николаич, мявшийся у двустворчатых дверей. – Все в порядке? Он рассматривал Дана, меня и Дабл-Ве так, словно снимался в роли последнего выжившего в ужастике про страшный зомби-вирус. Смешно. Грустно. Из него получится, почти получился, отличный зомби… – Даниил, вы готовы? – послышался за спиной голос Федосеева. Дирижер сиял. Он уже чувствовал зал – волнение, предвкушение, готовность раствориться в музыке и отдать кусочек души в обмен на волшебство. – Разумеется, – Дан поклонился. Он тоже светился, и никто не мог встать между ним и слушателями. – Прошу, маэстро. Меня Дан потянул за собой: – Будешь переворачивать ноты. Я покачала головой. Прижалась на миг, вдохнула запах разгоряченного мужчины, потерлась бедрами, поцеловала в губы – пришлось подняться на цыпочки – и пообещала еще раз: – Я буду здесь, в ложе. Дабл-Ве снисходительно усмехнулись. Их предвкушение звучало фальшивой темой в стоголосой фуге радостного ожидания зала, резало обоняние перегарной вонью. Я пошла за ними в директорскую ложу. Села на любимый крайний стул и сделала вид, что забыла про них, увлеченная речью конферансье. – С каких это пор у Даниила появилась жена? – насмешливо спросил Виталий. – С давних, – ровно ответила я, обернувшись. – Мы вместе пятнадцать лет. Если до этого момента Дабл-Ве еще размышляли, серебро или что-то иное обожгло Веронику, то сейчас расслабились. За пятнадцать лет они бы выжали Дана досуха… даже не за пятнадцать, им хватает и года. Свиньи. Только и умеют, что жрать, жрать и жрать. – Как трогательно, – фальшиво улыбнулась Вероника. – Наверное, вам нелегко приходится. Я пожала плечами и снова отвернулась к сцене: выходил Дан. Первый его взгляд – в директорскую ложу, улыбка мне, и лишь потом – в зал. За моей спиной фыркнула Вероника. – Дан вам рассказал о нашем предложении? – приступил к делу Виталий. – Не особо подробно. Что-то насчет концерта в Олимпийском, участия в телешоу… – Прекрасная возможность, вы не находите, э… – Лилия. – Э… Лилия, – повторил Виталий. – Такой талант, как у Даниила, не должен пропадать… Я кивала бреду о совместных проектах, клипах, популярности в широких массах и несусветных гонорарах, пропуская его мимо ушей. А то я не знаю, как эти творят свои кулинарные «шедевры»! Весь телевизор полон их отрыжкой. Подмывало напомнить им, что чревоугодие есть смертный грех. Дабл-Ве так привыкли к безнаказанному обжорству, что до сих пор не поняли: Николаич-то нервничал не из-за денег. Но – не мои проблемы. Вскоре мне надоело кивать, да и Дабл-Ве, наконец, почуяли неладное: вместо вибраций радости, грусти, боли и неги им доставалось от зала… а ничего не доставалось! Еще я буду делиться, размечтались. Слишком давно я не слышала Дана. Зря шесть лет назад отпустила его – со времен Сержа Рахманинова никто не играл так. Звуки и эмоции кружили голову, наполняли восторгом резонанса… – Хватит. – Я обернулась к Дабл-Ве: теперь-то даже полностью потерявшие нюх твари не примут меня за человека. – Вы достаточно наговорили. Пойдите вон. Они разом умолкли, съежились и стали бочком протискиваться к выходу. Их страх вонял мертвечиной, и сами они были безнадежно мертвы, несмотря на хлещущую изо всех дыр чужую прану. А я была жива и буду жива, пока Дан играет для меня. Кажется, я смеялась, кувыркалась под потолком, целовала пальцы Дана, щекотала скрипачей и творила всяческие глупости. Не помню. Пьяна была, пьяна! И счастлива.
***
Мы увиделись впервые пятнадцать лет назад. Профессор Шнеерсон, старинный приятель и коллега, вздумал сделать мне подарок. В его записке не было ни слова о дипломной работе по Скрябину, зато был вопрос: «Ты еще не забыла, как пахнет весна?» Мальчик, вошедший в читальный зал РГБИ, был хорош. Смуглый, тонкий и острый, с восточными глазами и чудными крепкими руками. Пианист. Он будет играть для меня – я поняла это еще до того, как он положил на стойку студенческий, записку и фиалки. Даниил Дунаев. Степной ковыль и оливы, талая вода и свист иволги… красивый, цельный мальчик, светящийся божьим даром. Мой. – Лилия Моисеевна? – Он неуверенно улыбнулся. – Аристарх Михайлович сказал, вы можете посоветовать литературу для диплома… Литература, рояль, диплом, концерты в Москве и по всему миру – девять лет счастья. Он отдавал мне все, до донышка: любовь и боль, страх и нежность. И получал сторицей: публика обожала его, циничные музыковеды плакали, когда он играл двадцать третий концерт Моцарта. А я… я была очень осторожна. Чревоугодие – смертный грех. Мне хотелось жить и хотелось, чтобы жил он. Слишком хорошо я помнила тот недописанный «Реквием» и того мальчика, сгоревшего мотыльком. Помнила, как умирала вместе с каждым, кто играл для меня на последней струне. Наверное, я постарела… и потому шесть лет назад на вопрос «кто ты?» ответила правду.
***
После концерта тихий и грустный Николаич держался в стороне, даже не подошел поздравить Дана. Он боялся – моей мести, мести Дабл-Ве. Глупый. Кому он нужен, пустой и обыкновенный? Это вокруг Дана и Федосеева вьются поклонники, телевизионщики, оркестранты и уборщицы. Сегодня всем перепало немножко волшебства. – Забудь о них, Андрей Николаич, – утешила я продюсера. Его страх я забрала. Просто забрала, не срезонировала – ни к чему мучить человека зря.
К гостинице мы снова шли пешком. Опьянение схлынуло, больше не хотелось ни петь, ни летать. Страх Николаича оказался лишним. А может, я сама боялась стать такой же, как Дабл-Ве, как десятки Дабл-Ве: вечно голодных, не способных остановиться, в погоне за едой забывшими, кто и что они есть. Меня все еще преследовал страшный запах мертвечины. Уже в номере он спросил: – Зачем ты меня обманула, Лили? Они мне все рассказали. Я пожала плечами. Обманула? Ни разу. – Почему ты не захотела дать мне… – он осекся перед словом «бессмертие». – Чуть позже, Дан, ладно? Он кивнул, в темных глазах отразилась боль – моя боль. Смешно… Такие, как я, не могут чувствовать сами. Но почему я никогда не достаю из холодного сундука памяти самый первый кадр, свою музыку? Ведь когда-то и под моими пальцами стонал и пел орган, и мой голос возносился к сводам собора… Его губы были горькими и солеными, а руки нежными, как никогда. Наверное, он опасался помять мои крылья – те крылья, которые снились ему, виделись в угаре струнной страсти. А я целовала длинные ресницы и острые скулы, и впервые чувствовала его, но не была им. Мое сердце билось не в такт, и я шептала не его фразы. Зеркало треснуло. – Прости, Лили. Я… мне все равно, кто ты. Я не верю! Слышишь, не верю! Он схватил меня, поставил перед зеркальной дверцей шкафа. – Ты отражаешься. Ты теплая. Ты… настоящая. Плакать или смеяться? Так трогательно… Я улыбнулась, провела пальцем по его губам. – А Веронике ты поверил. – Ты не такая. – Такая, Дан. Просто немножко постарше и капельку поумнее. Надеюсь. – Я погладила его по щеке: горячая, чуть влажная кожа, колючие щетинки. Как же приятно чувствовать! – И я не дам тебе бессмертия. Никакого. – Почему? Я не достоин? От детской обиды в его голосе я засмеялась. – Господи, Дан… какой ты… Они тебе сказали, чем приходится платить за бессмертие? – Я не верю в такую чушь. Душа не товар. – Помнишь, ты спрашивал, почему я никогда не сажусь к инструменту? Почему не пою, хоть у меня все в порядке и со слухом, и тембром, и с диапазоном? Это и есть цена. Я мертва, Дан. Нет вечной жизни, понимаешь? Есть вечная смерть. От моей музыки остались лишь воспоминания. Но мне не больно. Потому что мы не можем чувствовать. Только отражать и резонировать… а все, что тебе наговорили Дабл-Ве, бред голодной нежити. – Не такой уж и бред… – Погоди, Дан. Тебе кажется, что я живая, да? Теплая, и сердце бьется. Но это твои чувства, твое тепло. Эхо твоего сердца – у меня его нет. Я люблю тебя твоей любовью. Болею твоей болью и счастлива твоим счастьем. Я живу твоей жизнью, Дан, разве ты не понял? С ними ты через год станешь пустым, как все эти теледивы и фабрики звезд. А со мной сгоришь к сорока пяти. Ты уже седой. – Поэтому ты и ушла, Лили? – Разумеется. Я не хочу, чтобы… – Значит, говоришь, я для тебя еда? – он разглядывал меня, словно пришпиленную к гербарию бабочку. – И как, вкусно? – Да. Очень. Дан все еще пах тем особым запахом лакированного дерева, сценической пыли и горячих струн. Но в глазах – чернота, и запах чужой, опасный. – Люблю тебя, Лили, – шепнул он, укладывая меня на постель, и впился в губы. Я откликнулась стоном: h-moll. Я – твой рояль, я – бабочка на булавке… Боль. Счастье. Все смешалось, разлетелось – и погасло.
***
«Сыграй для меня», – просит она. В ней восторг, жар. Рот приоткрыт, глаза горят. « Играй. Только ты и рояль». Я киваю. Да! С этих слов она – моя. Или я – её?
Комната полна перьев. Мягких, легких, светлых – как она. Ловлю одно, касаюсь им своих губ: влажных и соленых. Вдыхаю её запах. – Теперь ты никогда не оставишь меня, Лили. Оборачиваюсь, смотрю на смятую, в темных каплях постель, все еще хранящую её тепло и ее форму. Перевожу взгляд на перо, то, что касалось моих губ. Алое. Единственное алое. – Ты здесь, Лили? «Здесь», – шепчет ветер за окном: F-dur, модуляция в e-moll, тревожным диссонансом малая нона и пассаж острых секунд. Закрываю глаза и ловлю губами мелодию – незнакомую, пряную. Она скользит по лицу, ласкает руки, щиплет за кончики пальцев. – Бессмертие стоит души, – говорю Лили. Она молчит, не спорит. Сажусь за рояль, кладу слипшееся перо на пюпитр, руки замирают над клавишами. Самый сладкий миг, когда та, что ускользала, дразнила – уже твоя, но еще не знаешь, какова она на вкус и на ощупь. – Для тебя, любовь моя. Всегда для тебя, – говорю ей и касаюсь нот. Лилейные белые обжигают льдом, острые осколки диезов режут пальцы. Больно! Рояль стонет квартой f, срывается на скрип и визг. Руки отдергиваются. – Лили? Она молчит. Злыми глиссандо шуршат автомобили, параллельными квинтами – чужие голоса под окнами. Страшно, тошно. Играть, скорее играть – Моцарта, двадцать третий концерт, он освятит любую ночь. Вытираю пальцы о платье, что валяется на рояле. Отбрасываю прочь: оно взметывается черными крыльями, планирует на постель и падает, накрывая… – Лили?! Под шелком рисуется силуэт, шевелится, вздыхает… Мерещится! Зажмуриваюсь, беру первую ноту. Визг, отвратительный визг! Вскакиваю, подбегаю к зеркалу. Смотрю на свое отражение, провожу пальцем по стеклу. «Бессмертие стоит души?» – шепчет Лили прямо в ухо, проводит ладонями по плечам. Но в зеркале – только я, рояль и пустая постель.
Муза? Или вампир, живущий талантами? Неоднозначное впечатление от рассказа. Вроде и есть намерение написать красивую вещь, богатый язык, но мне, скорее, не понравилось. Моцарт и Рахманинов - уникальные музыканты и перекладывать их гениальность на некую бессмертную Лилию Моисеевну - это сродни "посидеть на княжьем троне обычному врачу московской "Скорой помощи". Обидно мне за них, в общем, слишком я их уважаю. Фэнтези, конечно, согласна, особенности жанра, но Мери Сью не люблю. ИМХА, естественно.
Quote
Он готов на все – ради меня, ради слушателя, которого никогда у него не было. И не будет.
Вот эту фразу не поняла. Сначала полумалось, что речь идет о том, что пианисту почему-то вообще не придется концертировать, но речь, видимо, идет о девушке. Так она вроде его слушать собралась.
Quote
– Вместе с этой лярвой, – намекнула я, указав на ассистентку.
Как-то этот хамский выпад не слишком вписывается в образ романтической героини.
Quote
С каких это пор у Даниила появилась жена? – насмешливо спросил Виталий. – С давних, – ровно ответила я, обернувшись. – Мы вместе пятнадцать лет.
А их возраст героини не напряг? Она же вовсе девушка с виду.
Да, терминологии здесь много. Хорошо бы сноски.
Вопрос первый - для чего ауфтакт пианисту, или это был ауфтакт эротической прелюдии? Вопрос второй - при чем тут фа-диез второй октавы с четвертью тона, ежели у рояля строй темперированный, И вообще, чего это она так пищала, ниже дать нельзя было? Вопрос третий - она стонала строго по трезвучию, если это h-moll был?
VladilenaGard, да. Скорее не только музыкант, но и писатель. ))
Тео, благодарю за внимание к моему скромному творчеству. Редко попадается настолько вдумчивый и проницательный читатель. Увы, достойно ответить на ваши вопросы не могу, слишком потрясена глубиной понимания сути идеи и впечатлена вашим искренним желанием помочь автору на пути к совершенству. Ушла медитировать.
Удавчик, спасибо)) Нехай тут будет, мне ж любопытно, что здешние люди скажут. А то еще вдруг мне придет блажь самой что-то кому-то сказать, так должны же быть равные возможности, м?
TigraTia, мне рассказ понравился, вкусный. Именно потому что я не музыкант, я не обращала внимания на музыкальные вставки, а следила за чувствами и отношениями героев. Тут все изящно, как танец бабочки, в намеках и полутонах.
А Тео -- профи, и на те ее замечания, что под спойлером, я бы советовала обратить внимание. Ей-то музыкальные экзерсисы намного больше говорят, чем простому читателю, далекому от музыки.
Я, как ни странно, тоже профи, так что в общем-то знаю, о чем пишу. Не в том смысле, что резонанс в стенах Рахманиновского зала дает именно на фа диез с четвертью второй октавы, а о том, что ауфтакт и тон дает не пианисту, а воображаемому хору, и при нормально поставленном голосе для сопрано этот фа диез - далеко не писк, даже без распевки.
Ну, положим про воображаемый хор в тексте не было ни слова, а на счет сопрано героини у меня большие сомнения. Особенно после того, как они с тенором в унисон говорили.)) Впрочем, не буду Вас больше потрясать и за сим удаляюсь. Всего доброго.)) Мы все стукнутые, так что фофиг (с) Арько
Ну, положим про воображаемый хор в тексте не было ни слова, а на счет сопрано героини у меня большие сомнения. Особенно после того, как они с тенором в унисон говорили.))
О да. Вы всецело правы. Мое потрясение от встречи с профи, могущим силой своего воображения заставить кого-то дать тон и ауфтакт кому-то кроме хора или, на худой конец, акапельного ансамбля, и всерьез читающего "сказали в унисон" как "спели в унисон" - на одной ноте, а не в одном тоне и смысле... о да, слов нет, чтобы выразить степень моего потрясения. Боюсь, повторение сего бесценного опыта окажет слишком сильное воздействие на мою тонкую и ранимую психику. Снова ушла медитировать. Всего доброго. ))
А вот у меня воображение забуксовало с первых строк.
Quote (TigraTia)
У самых дверей ресторанчика прошу его (кого? ресторанчик?): – Сыграй для меня. Слова отзываются восторгом и жаром предвкушения. Глаза блестят, взволнованно приоткрываются губы. – Играй. Только ты и рояль (что делает рояль у дверей ресторанчика?). Он (рояль?) кивает. Да! С этих слов он – мой. Или я – его? Мы разворачиваемся и быстро, почти бегом устремляемся вверх по Большой Никитской (очевидно, рояль по ходу сносит двери ресторанчика)
С первых двух раз дальше этого прочитать не смогла. Зависаю. Картинка не рисуется. Может, с третьего подхода получится... Вот как ползу, так и отражаю!
Склоняя голову пред писательским гением и профессионализмом не могу, однако, не заметить, что пичкая текст специфической терминологией, аки булочку изюмом, не стоит уповать на то, что читатель двусмысленности станет трактовать именно так, как задумал автор. Удачи в медитации. Моцарту привет. Мы все стукнутые, так что фофиг (с) Арько
Триллве, ауфтакт в общих чертах -"преддверие"; специфический жест дирижера перед тем, как зазвучит музыка. Может быть адресован: хору, ансамблю, оркестру, в какой-то мере солистам - инструментам и вокалистам. Впрочем, в данном случае автор прав - в сочетании с тоном ауфтакт может быть предназначен только поющим без сопровождения. Мы все стукнутые, так что фофиг (с) Арько
kagami, спасибо за попытку и замечание. Но не факт, что пойдет и с десятого раза. Текст довольно специфический. Не уверена, кстати, что имеет смысл читать только формальный верхний слой, не учитывая контекст вообще. Конечно же, правило "местоимение относится к последнему существительному того же рода" очень сильно влияет на восприятие людей, привыкших разбирать тексты. Но, как показывает практика, неиспорченный редакторским видением читатель данные фразы понимает правильно, ибо ему не приходит в голову представлять себе сюрреалистические картинки вроде рояля на Большой Никитской. ))))
VladilenaGard, Да и немузыканты понимают, обычно. Я вот в музыке страшнейший дилетант. Но мне нравится! Не специфические точности, а стиль, образы, идея. А вообще, все эти термины придают рассказу очарования, поскольку все равно чувствуется, что автор ими владеет. Хоть я и чувствую, что чего-то упускаю в этой музыкальной "глокой куздре")))) Мастер школы Удава.
kagami, Простите, что вмешиваюсь, но это у Тиа нежелание работать над текстом? У человека, который по несколько раз переписывает романы во много авторских листов ради правки и улучшения? Ой, это точно не про нее.)))) Как и про неуважение к читателю.))) Мастер школы Удава.
Простите, что вмешиваюсь, но это у Тиа нежелание работать над текстом? У человека, который по несколько раз переписывает романы во много авторских листов ради правки и улучшения? Ой, это точно не про нее.)))) Как и про неуважение к читателю.)))
Если после неоднократной правки все это остается в тексте, то не знаю, что и сказать.
Quote (TigraTia)
– Играй. Только ты и рояль. Он кивает. Да! С этих слов он – мой. Или я – его?
Вероятно, для автора русский язык не родной - такое косноязычие редкость. Где здесь пропасть для свободных людей ?!
VladilenaGard, Не скажите! Очень часто бывает так, что автор пишет текст, но ему просто лень сделать правку, переписать неудачные моменты. И отличный текст с потенциалом так и остается на уровне поделки, дилетантства. Мастер школы Удава.
Munen, Уж простите, не вижу косноязычия. Просто не вижу. Совсем. Не могли бы объяснить конкретно, что именно вам не нравится в этой фразе. Порядок слов? Выбор лексики? Синтаксис? А иначе это выглядит необоснованной придиркой. Просветите, пожалуйста, нас, малограмотных. Мастер школы Удава.
Munen, Мне крайне жаль, что я довела вас до шока. Надеюсь, он не очень глубок. Я вижу фразу, написанную обычным разговорным стилем, допускающим некоторое упрощение. А вы сами с собой непременно "высоким штилем" разговариваете? Даже в порыве страсти? Так что не нравится-то? Конкретно. Потому что такие слова можно бросить про любую фразу. Лермонтов, вон, в некоторых стихах грамматические ошибки допускал. Но в эту ошибку можно предметно ткнуть пальцем. А вы указать не хотите. Почему? Мастер школы Удава.
Я вижу фразу, написанную обычным разговорным стилем, допускающим некоторое упрощение. А вы сами с собой непременно "высоким штилем" разговариваете
Так зачем
Quote (TigraTia)
– Сыграй для меня.
"Сбацай чёнить!" А то сплошная эклектика выходит. То одухотворенные лица - то разговорный стиль. Уж не знаю, в каких подворотнях так выражаются: "С этих слов".
Quote
С этих слов я тащусь и торчу! Айда в консерву: оттопыримся на сто!
VladilenaGard, Да, возможно. Здесь действительно на грани нормы. Но дело-то не в этом. Назвать автора косноязычным на основании одного-двух неудачных оборотов - не слишком ли? Не рассмотрев общего уровня рассказа, прицепиться к мелочи, которую легко поправить... Достойно ли это серьезного критика? Рискованное сравнение, но вот увижу я... да хоть Тадж-Махал. И, не вглядываясь в архитектуру, заявлю, что здание - фигня! Потому как на восточной стене в третьем снизу ряду облицовки плитка криво положена.)))
А вообще, есть у меня такое смутное подозрение, что если бы Тиа не была моим другом, то и критиковали бы ее куда вежливее и снисходительнее.)))) Но это уже так, мелочи.)))
Munen, Разговорный стиль и просторечие, а тем более, жаргон - очень разные вещи. Неужели я должна объяснять это вам? Мне показалось, что вы стилистику чувствуете. По крайней мере, уверенно это декларируете.
Quote (Munen)
С этих слов я тащусь и торчу! Айда в консерву: оттопыримся на сто!
А вот это уже передергивание. И, простите, довольно грубое. Приписывать автору то, чего он не писал - плохая игра. Нечестная. Такое ощущение, что вам непременно хочется задеть автора, вот и цепляетесь изо всех сил к первой попавшейся фразе. Ну вот честно, Munen, неужели вы абсолютно беспристрастны в данном случае? Ведь когда вы мне указали на недочеты в тексте, это было по делу, и я вам только спасибо сказала, не так ли? А тут одно неудачное выражение - и автор прямо образец косноязычия, так? Мастер школы Удава.
Rendre, расслабьтесь, Munen всех критикует и правильно делает, когда показывает автору ошибки (ИМХО - помогает повысить писательский уровень). Вы еще не видели, как он меня раскритиковал - спасибо ему за это, иначе так бы и продолжала белибердень писать. Я, конечно, понимаю, что Вы защищаете подругу (или кто она Вам), и это +, но в данном случае у Munen опыта больше, чем у TigraTia, поэтому я считаю, что стоит прислушаться к тому, что "говорит" Munen. "I need to die to feel alive"
И что это? Неуважение к читателю? Типо, пипл всеядный, пипл схавает... Или просто нежелание работать над текстом?
kagami, вы уверены, что эта фраза показывает ваше уважение к оппоненту и ваше умение вести дискуссию в рамках вежливости? Прошу прощения, но после таких "типо попыток уесть" у меня нет ни малейшего желания продолжать диспут. Жаль, конечно, что вы предпочли среагировать на констатацию факта именно таким образом, но все к лучшему в этом лучшем из миров. Munen, см. ответ kagami.
ПС. Прошу прощения, у меня нет настроения на холиварчики. Попикироваться с Тео было приятно, как всегда приятно скрестить перья с достойным соперником. Но дальнейшее... увы.
Munen всех критикует и правильно делает, когда показывает автору ошибки (ИМХО - помогает повысить писательский уровень).
А я против? Я только за! И Тиа тоже.) Но уважаемый Мунен заявил, что
Quote (Munen)
А "ляпов" в тексте достаточно много.
Но оперирует ОДНИМ неудачным оборотом. Самое смешное, что совсем недавно он же мне указывал, что подобные заявления следует непременно подкреплять примерами и доказательствами. Но, видимо, стандарты тут двойные: для себя и гостей разные.)))
Quote (VladilenaGard)
но в данном случае у Munen опыта больше, чем у TigraTia, поэтому я считаю, что стоит прислушаться к тому, что "говорит" Munen.
И еще один забавный момент. Я точно знаю, кто такая Тигра Тиа. Я читала ее тексты, я знаю ее как опытного критика, редактора интернет-журнала и очень успешного автора. Я знаю также массу людей, которые ценят ее как автора и критика. И это люди, пишущие лучше меня! Так что они, как и Тиа, для меня авторитет. Но я пока еще не добралась ни до одного текста господина Мунена, чтоб хоть глазком глянуть, как же он пишет. И приобщиться к безупречному стилю, которым он, несомненно, владеет. Я сейчас даже не ерничаю, честное слово. Просто привыкла, что за свои слова надо отвечать. Сказал, что в тексте ошибки - так пусть укажет. Тиа ему спасибо скажет, я уверена. А безупречный стиль я очень хотела бы увидеть! Поучиться, в конце концов! Мастер школы Удава.
В их ушах все еще звучат хоралы Баха, а в наших сердцах уже… Равель? Моцарт? Скрябин?
Понятно, что это образно. Но как-то режет, что у одних в сердцах, а у других только в ушах, и ни у кого в голове.
Quote (TigraTia)
– Сыграй для меня.
Уместен восклицательный знак.
Quote (TigraTia)
– Играй. Только ты и рояль.
Уместен восклицательный знак.
Quote (TigraTia)
– Евгения Петровна, я принесу вам ключ завтра, – просит он.
Здесь нет просьбы.
Quote (TigraTia)
Она протягивает ключ, опуская глаза. Но нам нет дела до неё.
Как-то грубо опять: "нет дела до неё". Нет дела - шли бы мимо!
Quote (TigraTia)
Выбегаю на середину едва освещенного уличными фонарями зала.
Не был в этом помещении, не могу сказать на сколько соответствует описанию.
Quote (TigraTia)
Подняв руки в ауфтакт, даю тон: фа диез второй октавы плюс четверть тона. Стены зала вибрируют и поют, странным гулким и стеклянным звуком.
Звук-то откуда?
Quote (TigraTia)
Оборачиваюсь, смеюсь его удивлению. – Вот почему резонаторы в стенах никогда не откликались. Четверть тона! Хитро. – Он качает головой, нащупывает выключатель. Загорается люстра. – А говоришь, что не музыкант. – Всего лишь теоретик. Снова смеюсь
"Смеюсь", "смеюсь". Наводит на мысль о девочке в каске.
Quote (TigraTia)
Сегодня мое сердце бьется: в такт его сердцу и его музыке.
Не к месту двоеточие. Не говоря об излишней образности: нужна специфичная музыка.
Quote (TigraTia)
Он вспрыгивает на сцену прямо через рампу.
Попрыгунчик. Это на какую высоту он прыгнул? Да, расстояние еще нужно добавить.
Вежливым было бы сначала обернуться, потом задать вопрос.
Quote (TigraTia)
Шальные, цвета африканского кофе, глаза полны колдовства, пальцы подрагивают.
"Африканский" - который растет в Африке? У него какой-то особый цвет? Какой?
Quote (TigraTia)
Он готов на все – ради меня, ради слушателя, которого никогда у него не было. И не будет.
Туманно. Если слушателя нет и не будет, может, он и не слушатель?
Quote (TigraTia)
Он открывает рояль, а мне кажется, что раздевает меня: вечерний воздух касается обнаженных струн, целует клавиши.
Кто о чем, а вшивый о бане.
Quote (TigraTia)
Глядя ему в глаза, легко касаюсь смуглой щеки, провожу ладонью вниз – плечо, грудь… Он дышит неровно, тянется ко мне. – Только ты и рояль, – шепчу, поднимая край его футболки.
Она там рояль ищет? Или рояль тут совсем ни при чем?
Quote (TigraTia)
– А ты? – Прижимает к напряженным бедрам, дергает мой сарафан. – Хочу видеть тебя. – Сначала играй.
Голый за роялем - как эротично!
Quote (Rendre)
Но я пока еще не добралась ни до одного текста господина Мунена, чтоб хоть глазком глянуть, как же он пишет.
Последний довод: сначала напишите лучше, потом критикуйте! Где здесь пропасть для свободных людей ?!
Удав, не мешай людям ощущать себя очень умными и крутыми. Это нехорошо. Может быть, у людей любимое развлечение, самоутверждаться за счет наивных новичков? Тем более, что все равно же не убедишь, что надо вести себя чуть более вежливо - в процессе "ату, ату" рамки как-то размываются.
Добавлено (09 Дек 2012, 9:18 PM) --------------------------------------------- Munen, при всем уважении к вашим сединам, ни одного замечания, аргументированного иначе чем "мне не нравится, я не понимаю, потому - не годится". Для того, кто заявляет себя чуть ли не профессиональным критиком, аргументация жидковата. Надеюсь, вы поймете мое нежелание дальше тратить время на ответы вам - смысла не вижу, мы с вами априори не сойдемся во мнениях.
Понятно, что это образно. Но как-то режет, что у одних в сердцах, а у других только в ушах, и ни у кого в голове.
Эээ... а еще метафоры бывают. Которые трудно передать в лоб, прямым значением слова.
Quote (Munen)
Уместен восклицательный знак.
А это решать автору. Может, у него героиня шепчет. Или просто говорит спокойно. Имеет право?
Quote (Munen)
Здесь нет просьбы.
Если вы не видите, это не значит, что ее там нет. Глагол, вообще-то, намекает.
Quote (Munen)
"Смеюсь", "смеюсь". Наводит на мысль о девочке в каске.
Героиня смеет смеяться без вашего разрешения! Ужас! Отменить все виды смеха: нервный, соблазнительный, издевательский и т. д.
Quote (Munen)
Вежливым было бы сначала обернуться, потом задать вопрос.
Подарить герою справочник по этикету! А то он не разберется, как ему с женщиной общаться.
Quote (Munen)
Туманно. Если слушателя нет и не будет, может, он и не слушатель?
Хм... надо бы автору промаркировать все метафоры в тексте, что ли...
Quote (Munen)
Кто о чем, а вшивый о бане.
Quote (Munen)
Она там рояль ищет? Или рояль тут совсем не причем?
Quote (Munen)
Голый за роялем - как эротично!
Неужели я поняла, в чем дело! Так вас раздражает эротизм текста? Ну так и сказали бы сразу! И правда, как это они! Ужас-ужас-ужас! Разобрать на партсобрании, заставить заниматься сексом исключительно в ночных рубашках и в рекомендованных позах. И чтобы ни-ни! Странно, а почему меня не раздражает описание двух красивых людей, испытывающих друг к другу влечение? И я бы не отказалась посмотреть на симпатичного обнаженного парня за роялем, да еще если бы он играл для меня... Ах! Просто ах! Кстати, музыка - это чертовски эротично! Если вы с этим не согласны, могу только посочувствовать. А вппрочем, чего это я?))) Все уже и так достаточно ясно.))) Все строем на прополку метафор и совершенно излишней в художественных текстах чувственности. Чем кастрированнее текст - тем лучше.))) Мастер школы Удава.
Последний довод: сначала напишите лучше, потом критикуйте!
Почему? Я же не настаиваю на специальном образовании, печатных изданиях и так далее. И все же. "А судьи кто?" Вот честно, почему я должна ставить ваше мнение выше собственного? Хоть одну причину! Всего одну! Если вы мне скажете, что дважды два - четыре, я ведь не поверю. Так почему должна верить в то, что нельзя проверить логикой, в то, что основывается только на вкусе. Кажется, когда вы мне на пунктуацию указывали, я не спорила! Мастер школы Удава.
Извините, не удержался. Странные нынче авторы пошли, ей-богу (и друзья авторов, коли уж на то дело идет :D) . Вас ведь критикуют не для того, чтобы оскорбить или унизить, а чтобы указать на ошибки. Если любое замечание воспринимать в штыки - зачем тогда вообще выкладывать своё творчество? Неужто только похвала воспринимается нормально? We are the prisoners of our own fantasy.
Grafoman98, В штыки? Я вас умоляю! Лично я обожаю, когда меня критикуют! Честно! Вот зайдите, ради интереса, в любую мою тему тут на форуме. Я крайне вежлива со своими критиками и всегда им глубоко благодарна! Но только в том случае, если их критика обоснованна и не вызвана желанием унизить автора. Лично я бы никогда не позволила себе назвать косноязычным даже в десять раз более слабый текст. Просто из вежливости. И высказывать свое мнение, как истину в последней инстанции, без всякого на то основания.
Grafoman98, Хотите посмеяться? Вся эта буча, в основном, потому, что как раз мне незадолго до этого и не стоило кое-кого здесь критиковать.))))
Munen, а так уверенно заявляли о моем косноязычии, прямо ни дать ни взять Стасов ибн Белинский. Я уж грешным делом подумала, что действительно способны сказать нечто дельное. Жаль, жаль. Вот если бы вы хотя бы указали на действительно существующие огрехи композиции, это вызвало бы у меня уважение, несмотря на ваши дивные манеры.
Rendre, я не вижу попыток унижения автора со стороны критикующих. Ну никаких. Не буду лезть в вашу дискуссию, ибо в ее сути ни черта не разбираюсь, но - повторюсь - никто вашу подругу унизить не хотел. Ей бы спасибо за критику и за мнения читателей сказать - но нет, это, видать, не модно. We are the prisoners of our own fantasy.
Grafoman98, авторы не странные. Авторы всего лишь не любят невежливых наездов и достаточно хорошо знают свои сильные и слабые стороны, чтобы не впадать в депрессию, если кому-то пришла блажь подать свою вкусовщину под соусом абсолютной истины. Кстати, вы всегда бежите исправлять все, что вам велят исправить все читатели, даже если на ваш взгляд, читатели не правы? Если так, то я вам сочувствую - нелегко это, прогибаться под всех подряд. И если вы расшаркиваетесь перед каждым, кто позволяет себе хамские выпады в ваш адрес, ибо они называют себя то ли критиками, то ли читателями, то ли вообще не здороваются, но пришли в ваш текст - тоже сочувствую. ПС. Вы, наверное, не заметили слов "спасибо" и "благодарю" в каждом посте, адресованном каждому автору отзывов? Это, наверное, не модно - замечать то, чего замечать не хочется.
Grafoman98, Тиа выпрашивает критику везде, где только можно! Да у нее любовь к критике на грани мазохизма! Но это не критика. Это - слабо аргументированные придирки. Или вообще не аргументированные. Вот не нравится уважаемому Мунену голые герой за роялем! Так Мунен, судя по профилю, мужчина старше среднего. Было бы странно, если бы ему нравилось. А мне, женщине, очень даже ничего образ. Не отменять же всю эротическую литературу, тольк потому, что она не нравится конкретному человеку? И метафоры? И сравнения? И все художественно-выразительные средства, кторые автор считает нужным использовать. Ох, да если бы я хоть подумала когда, что буду в положении отбивающегося от критиков автора!)))) Совершенно новый для меня опыт!)))) А ведь сколько народу меня критиковало! Но знаете, я никогда, невзирая на любую жесткость критики, не чувствовала попыток задеть автора, а не текст. Очень разные вещи, знаете ли. Мастер школы Удава.
Авторы всего лишь не любят невежливых наездов и достаточно хорошо знают свои сильные и слабые стороны, чтобы не впадать в депрессию, если кому-то пришла блажь подать свою вкусовщину под соусом абсолютной истины.
TigraTia, боюсь, Вы ошиблись адресом. Сюда авторы приходят не похвастаться своей самоценностью, а словить пролетающую обувь. А тапочки или кирзовые сапоги - это уж как повезет. И если Вы полагаете, что писать невнятно, путая стили, сбивая читателя с толку и не достигая визуализации - это достоинство, то не сомневайтесь, здесь Вас в этом заблуждении не поддержат.
Quote (TigraTia)
Вы, наверное, не заметили слов "спасибо" и "благодарю" в каждом посте, адресованном каждому автору отзывов? Это, наверное, не модно - замечать то, чего замечать не хочется.
А благодарности мы тоже раздаем. Когда видим, что автор не самовлюбен и готов работать над собой и помогать работать другим. Вот как ползу, так и отражаю!
TigraTia, заметил, конечно. Но по моему стойкому убеждению, когда "спасибо" и "благодарю" употребляются в тексте, где прям между строк читается презрение к собеседнику и полнейшее неприятие критики, то, сдается мне, у этих замечательных слов полностью меняется значение и смысл. Видите, что сейчас происходит? Вы теперь и мне почти что хамите, хотя с моей стороны критики к тексту не было никакой, и уж точно не было попыток вас унизить. Именно в эту сторону это я хотел обратить вашу внимание, что у меня, к сожалению, не удалось. И кстати - расшаркиваться и вежливо отвечать на критику (чего я у вас совсем не заметил), какой бы субъективной она не была - это разные вещи. Хе-хе, мне, как ни странно, голые мужчины за роялем тоже не очень импонируют (это была шутка, а не попытка унижения - так, на всякий случай) We are the prisoners of our own fantasy.
Rendre, не хочу вас огорчать, но вы ошибаетесь. Я вон тоже долго думала почему у всех встреченых людей мечтательные и одухотворенные лица. Но посмотрев с каким снисхождением автор реагирует на все, что ей пытаются сказать, поняла, что ни мне оно не надо, ни ей. А я слишком ленива, чтобы говорить, когда меня не слушают.
Мне показалось, что вы стилистику чувствуете. По крайней мере, уверенно это декларируете.
Опять же, я ничего не декларирую - оставляю это для других.
Quote (Rendre)
Я точно знаю, кто такая Тигра Тиа. Я читала ее тексты, я знаю ее как опытного критика, редактора интернет-журнала и очень успешного автора.
Quote (Rendre)
А вот это уже передергивание. И, простите, довольно грубое. Приписывать автору то, чего он не писал - плохая игра.
Отчего же? Вы говорите, что разговорный стиль рядом с возвышенным уместен. Я предлагаю фразу. Не подходит? Да ну? Где здесь пропасть для свободных людей ?!
Именно потому что я не музыкант, я не обращала внимания на музыкальные вставки, а следила за чувствами и отношениями героев. Тут все изящно, как танец бабочки, в намеках и полутонах. 
- спасибо ему за это, иначе так бы и продолжала белибердень писать. 
