Игрушки! Нужно купить игрушки! Мысль вторглась в полусонное сознание, убаюканное мерной тряской маршрутки – Марина задремала в тепле. День на работе выдался тяжелым и суматошным. Даже странно, как, оказывается, может не хватать времени закончить годовые дела в срок, когда одно только тридцать первое декабря попадает на выходной. Все словно с цепи сорвались, стремясь не только завершить работу, но и успеть отпраздновать предварительно, выпить за наступающий Новый год. Как ни старалась отвертеться, Марина все же оказалась втянута в водоворот поздравлений и стихийно возникающих междусобойчиков, задержалась на полчаса, а потом долго ждала транспорт.
Девушка протерла запотевшее окошко, пытаясь сообразить, где находится. Обрадовалась, узнав в подсвеченном иллюминацией здании веселый мозаичный фасад Детского театра. Как раз за следующим поворотом – торговый центр. Да и до дома отсюда недалеко, можно пешком пробежаться. Не любила она торчать попусту на одном месте в бессмысленном ожидании. «Игрушки и пешая прогулка – это то, что сейчас нужно, чтобы снять напряжение», - постаралась убедить себя Марина. Но в глубине души она знала, что не спонтанно возникшее навязчивое внимание подвыпивших сослуживцев виной внезапно пробудившейся меланхолии. Она и сама не могла бы сказать, когда утратила способность ощущать праздник, когда даже Новый год перестал дарить предвкушение чуда. Уговоры сотрудников наплевать на все планы и присоединиться к их веселой компании, дурацкая идея отправиться в дом Калиостро загадывать желания не вызвали у нее ничего, кроме раздражения. Не в планах было дело. Марина знала, что дед был бы только рад, пойди она на вечеринку с молодыми людьми. Но она не могла так поступить с ним. Да и не хотела. Деда Марина любила самозабвенно и никакую жертву ради него не считала напрасной. А еще никогда не чувствовала себя рядом с ним одинокой. Скучно им вдвоем не бывало. Во всяком случае, раньше. Возраст с неумолимой жестокостью лишил старика сначала зрения, а потом и сил, хотя на удивление пощадил его разум. Вот только уставал теперь дед слишком быстро, легко засыпал, иногда прямо в своем любимом кресле, посреди разговора. А еще он перестал играть. Это ранило. Марина подумала, что если бы могла, загадала, чтобы дед снова на Новый год сел за рояль. Ведь, наверное, ожидание чуда ушло из ее жизни вместе с его музыкой.
Стоило только выйти из маршрутки, колючий ветер ударил в лицо без предупреждения, едва не повалил с ног. Идея гулять пешком тут же показалась самоубийственной. Даже метров двадцать до входа в гипермаркет Марина пронеслась, утопив лицо в пушистом воротнике пальто. Глаза слезились, и не будь вход освещен так ярко, она обязательно споткнулась бы о коварные – невысокие, но широкие – ступеньки. Хорошо хоть скользко не было. Зима в этом году так до сих пор и не порадовала снегом. Сухой мороз держался уже несколько недель. Но небо упорно не желало отказываться от солнца.
Захотелось поскорее оказаться дома, налить горячий чай в красочные разноцветные чашки в горошек – она всегда покупала яркую посуду и подробно описывала ее старику. Он улыбался, а у Марины щемило сердце.
Однажды дед рассказал ей, что в войну больше всего боялся потерять руки. Он ушел добровольцем на фронт, едва исполнилось восемнадцать, после первого курса консерватории. В сорок четвертом его ослепило взрывом, но это не помешало продолжить после войны обучение. А потом зрение стало возвращаться. Медленно, мучительно. И он начал рисовать. Словно какая-то сила толкала его изображать те невиданные картины, что открылись во мраке. С его полотен, полных красок и света – простых, не исполненных трагизма пейзажей, загадочных странной несочетаемостью предметов натюрмортов, нечетких, но живых и трепетных портретов – на зрителей взирали нереальные, фантастически миры, в которых будущее сливалось с прошлым, а души – с вечностью. Марине казалось, что как личность она бы никогда без его картин не состоялась. Не выдержала бы, сломалась, еще в пять лет, когда в один день не стало родителей и бабушки и они с дедом остались вдвоем. Наверное, она и сломалась. Замолчала. Сидела и часами смотрела на дедовские картины. Что она видела в них, сейчас, наверное, и не вспомнила бы, но тогда они стали ее убежищем. А дед... Это теперь Марина понимала, что пришлось ему пережить, а маленькую напуганную девочку не волновали ни врачи, по которым он ее таскал, ни его уговоры. Тогда он стал ей играть. Мелодии вплетались в тихий шорох волн спокойного ночного пляжа, шелестели листвой исполинских реликтовых деревьев, звонкими каплями стекали с мокрого яблока. Его картины не дали ей погибнуть, а музыка вернула к жизни...
Новогодняя ярмарка оглушила ослепительным блеском дешевой китайской мишуры, подмигиванием всевозможных гирлянд, какофонией переплетающихся рождественских мелодий, детскими голосами и смехом. Марина невольно заулыбалась этой предпраздничной суматохе. Массовая вакханалия вокруг новогодних покупок создавала в торговом центре эгрегор радости и ожидания чуда, желания дарить любовь. Такое бывает только перед Новым годом, только на таких вот ярмарках. Почему елочные игрушки заставляют всех так по-доброму сходить с ума? У деда на этот счет была своя теория, и поэтому сейчас от цели Марину отделяло море улыбающихся людей. Там, в глубине павильона находились стенды, у которых толпилось куда меньше народу, стенды с дорогими стеклянными украшениями ручной работы.
Всего один раз, когда ей было двенадцать, Марина польстилась на дешевые шарики.
- Никогда больше не покупай такого! – строго сказал тогда дед, увидев приобретение. – Разве ты не видишь, они же неживые.
- Но они такие красивые! – растерялась девочка. - И они не разобьются – это же пластмасса.
Ей всегда было безумно жаль разбитых игрушек. В тот год она оплакивала бесславно погибшего крошечного стеклянного мишку. Девочка обожала это украшение, но одно неловкое движение оборвало существование нежной маленькой зверушки. Ей даже ночами потом снился этот медвежонок, казавшийся действительно пушистым благодаря искусству стеклодувов.
- Вот поэтому и не покупай, - покачал головой дед. – Новый год – всегда чудо, а чудо не может быть вечным. А еще оно не должно повторяться. Если все происходит всегда одинаково, привыкаешь, перестаешь видеть волшебство. Игрушки должны разбиваться, чтобы на их место приходили новые. Ведь то, о чем ты мечтаешь сейчас, через год тебе самой может показаться смешным и ненужным, а места для новых желаний на твоей елочке уже не будет.
- Деда, разве наши желания заключены в елочных игрушках? – склонив голову набок, задумчиво спросила Марина.
- Они заключены в нас самих, девочка, - улыбнулся дед, - а игрушки – это лишь то, как мы их видим.
Тогда Марина поверила. Впрочем, она всегда верила деду. Почему-то все, что он говорил, делало жизнь немного интересней и ярче. Но вот теперь, выбирая украшения, девушка не видела в них своего будущего – ни желаемого, ни вероятного. Видела мастерство, вложенное в каждое маленькое произведение искусства, видела, как будет смотреться оно на елке, но не себя. На мгновение ей до слез захотелось вернуть все разбитые игрушки, снова подержать в руках каждую, чтобы понять, когда же она разучилась оживлять их своими желаниями...
Спустя почти час Марина выбралась наконец из торгового центра. Ветер, как ни странно, утих, оставив лишь кусачий морозный холод. Девушка пританцовывала на остановке, мечтая поскорее добраться в тепло, увидеть старика, убедиться, что с ним все в порядке. Чем старше и слабее дед становился, тем страшнее было оставлять его одного. С работы она звонила домой по несколько раз в день, и сейчас подумывала о том, чтобы вытащить мобильник и поинтересоваться, как дела, предупредить, что скоро будет. Но руки были заняты объемными, хоть и не тяжелыми пакетами с покупками, а пушистая шапочка надвинута на уши. Стаскивать ее на улице совсем не хотелось. Как и перчатки. И Марина успокаивала себя тем, что обрадует деда новыми елочными игрушками.
Нужной маршрутки все не было, и это выводило из себя, заставляло пристально и бессмысленно вглядываться в яркие огни автомобилей, выплывающие из-за поворота проспекта. Люди подходили, топтались рядом, но почти сразу садились в подъезжающий транспорт. Только Марина продолжала стоять на месте. «Нужно было все же пойти пешком», - мелькнула запоздалая мысль. Наверное, из-за этой толчеи и постоянной смены лиц вокруг, да еще из-за слепящих огней машин девушка не сразу заметила вывалившуюся из забегаловки неподалеку шумную компанию подвыпивших мужчин.
- Ну надо же, какая снегурочка у нас тут замерзает! – с растяжкой, не слишком внятно произнес голос прямо за спиной. – Тебя не согреть, красавица?
Марина вздрогнула, инстинктивно подалась вперед, шагнула к проезжей части, словно там могло быть спасение. Желтый, натужно урчащий автобус как раз втянул в свое тепло очередную порцию спешащих по домам людей, с тяжелым вздохом сдвинул двери и медленно отъехал от тротуара. Кто-то крепко схватил Марину за руку чуть выше локтя. Девушка вскрикнула, шарахнулась, обернулась всем корпусом. Глумливо улюлюкая, на нее надвигались четверо, отрезая от свободного пространства, прижимая к подсвеченной рекламе памперсов на стене остановки. И, как назло, совсем никого не осталось рядом. Последний автобус, что сейчас насмешливо подмигивал задними габаритными огнями, смел всех замерзающих. Даже показалось, что на нем уехали и те, кому нужно было и вовсе в другую сторону. Совсем-совсем никого. Только она и четверка пьяно веселящихся амбалов. «Но это же ненадолго! Центральная улица, вечер еще не поздний. И мороз к тому же. Да зачем я им понадобилась?! Продержаться! Совсем чуть-чуть продержаться! – сумбурно роились мысли. – А там или подойдет кто, или автобус подъедет, маршрутка. Любой транспорт. Неважно куда, лишь бы убраться отсюда».
- Смотри-ка, Серый, зашугалась твоя снегурочка! – заржал один из парней. – Даже узнавать не хочет.
- Ишь ты, совсем зазналась, Маринка?
Только тут она перевела взгляд на того, что стоял чуть в стороне, и нервно вздохнула, неуверенно узнавая говорившего.
- Сережа?
- Гляди, вспомнила! – хмыкнул тот. – А я уж думал, с глаз долой из сердца вон. Решил, не дождалась меня невестушка, даже в лицо не узнает.
Неуправляемым смерчем, звоном в ушах закружился водоворот давно и тщательно забытых чувств, лишил на мгновение способности мыслить, держать лицо, реагировать. Но тут же схлынул под натиском уже переболевшей, но еще не отпустившей до конца обиды, горечи предательства. А потом пришла злость и вместе с ней картинка улицы, остановки, этих мужчин и особенно Сергея, стала вдруг четкой до мелочей, откровенной в своем уродстве. Взгляд словно специально выхватывал все самое гадкое, отталкивающее: одутловатые мешки под глазами, раннюю седину на висках, оторванную пуговицу и болтающийся хлястик на рукаве, вытянутые на коленях брюки, грязные ботинки. Слова сорвались с языка, прежде чем Марина успела подумать о последствиях.
- Так вот какая она, твоя красивая жизнь, Сережа...
Злоба исказила и без того подурневшее за шесть лет лицо мужчины.
- С-с-сука! – процедил он и шагнул вперед, оттеснив плечом одного из товарищей. – Еще и упрекаешь! Из-за тебя все! Струсила! Бросила меня!
Марина отступила, даже через пальто почувствовала плечами холод билборда за спиной, оглянулась. Опять никого вокруг. Да что ж это?! А четверо надвигались на нее, и впереди – Сергей. Озлобленный, совершено не похожий на себя прежнего, страшный.
Из-за поворота снова показались огни чего-то большого – транспорта? - но путь к проезжей части, к бегству, был отрезан. Желтая громадина автобуса подкатила к остановке, гостеприимно распахнула двери – не для нее. Девушка заметалась мысленно, ища спасения. И тут будто вихрь какой пронесся, на мгновение заслонив собой и автобус, и улицу, и пьяных гопников во главе с бывшим. Чьи-то сильные руки подхватили Марину за талию, легко, словно ребенка, закинули прямо на верхнюю ступеньку площадки. Темная, показавшаяся гигантской фигура втиснулась следом, едва удерживаясь на подножке. Двери со стоном закрылись, и легкий толчок обозначил движение, а с ним – спасение.
Марина наконец рискнула взглянуть на своего невесть откуда взявшегося рыцаря и испытала легкое разочарование. Сейчас, при взгляде сверху вниз, он не казался ни высоким, ни мощным – среднего роста, среднего телосложения. Хотя, что там разберешь под этой бесформенной, вылинявшей на швах пуховкой. И лица видно не было – его скрывали поля шляпы. Девушка даже фыркнула невольно: шляпа, да еще такая – с чуть приспущенными, словно знававшими лучшие времена, полями, не широкими, но и не особенно узкими. Обвисшая какая-то шляпа. А потом, для большей устойчивости, он поставил одну ногу на ступеньку выше, и на мгновение мелькнула нижняя часть лица. Точнее, не могла она мелькнуть, показаться взгляду, потому что полностью была замотана шарфом. И глаза тогда зацепились не за невидимое, а выставленное на обозрение и вопиющее – за колено, прикрытое отворотом ботфорта!
Марина поежилась. Все в незнакомце было каким-то неправильным, нереальным. Сразу захотелось, чтобы поездка поскорее закончилась, не видеть его больше, не задумываться об этих загадках. Незнакомая неоновая вывеска промелькнула за запотевшими стеклами.
- Ой, а куда мы едем-то? – окончательно растерялась Марина, только теперь сообразив, что автобус повернул уже дважды и все не в ту сторону.
- Тебе куда надо? – глухо спросил из-под шарфа спаситель.
- На Садовую... – через силу ответила она.
- Не повезло с номером, - смешка девушка не услышала, но зато он наконец поднял лицо. Вокруг странных – не желтых и не зеленых, а каких-то по-кошачьи переливчатых – глаз незнакомца разбежались веселые лучики едва заметных морщинок. – Ничего, не далеко уехали, сойдем сейчас, пересядем.
- Да здесь и пешком близко, - его улыбка успокаивала, но Марина смутилась этим невысказанным «мы», случайной общностью, почему-то связавшей их накрепко на несколько коротких минут глупого приключения. Почувствовала, как становится ярче краска на и без того алевших от мороза и испуга щеках, отвела взгляд в сторону и тихо добавила: - Я сама дойду.
Мужчина ничего не ответил, повернулся спиной к девушке, лицом к двери. Автобус уже притормаживал перед следующей остановкой...
Не то чтобы кто-то принял определенное решение. Просто оба не сговариваясь, сделали шаг не к переходу – ждать обратный маршрут на противоположной стороне, а в направлении Марининого дома. Шли молча, и молчание это давило невысказанными вопросами. Но задавать их почему-то не хотелось. Сама не понимая зачем, Марина вдруг принялась рассказывать.
- Я думала, мы поженимся после института. Да что я, все так думали. Мы с третьего курса вместе были... Но вот закончили, я сразу на работу устроилась, а он... Все искал, где получше. А потом решил, что здесь жизни нормальной нет и не будет. Нашел каких-то родственников за границей...
- Бросил? – негромко спросил незнакомец.
- Да... нет... Он звал с собой. Не слишком настойчиво, но звал. А я не могла...
- Почему?
- Да как же я деда-то оставлю?! – в сердцах воскликнула девушка, начисто забыв, что этот человек ничего не знает ни о ней, ни о ее старике, ни об их жизни. Но провожатый словно и не удивился, помолчал немного, а потом грустно и философски заметил:
- Наверное, любила недостаточно.
- Наверное, - не стала спорить Марина. – Но больно было очень. И долго. Я даже надеялась, что прошло уже, шесть лет все-таки... Но даже сегодня...
- Жалеешь?
- Нет, - Марина усмехнулась, сообразив, что сказала чистую правду. Но зачем-то уточнила: - Ты же видел. О чем тут жалеть-то?
- Не бойся, - сказал вдруг ее спутник со странной убежденностью, - он к тебе больше не приблизится, - и после короткой паузы добавил: - Оставь прошлое в прошлом.
Марине стало зябко от этих слов, даже плечами передернула. Снова повисло молчание. На этот раз оно поначалу не беспокоило, но постепенно опять стало разрастаться, мощным прессом давить на плечи, медленно, по капле вытягивая душу. Словно за молчанием был мрак, готовый поглотить, уничтожить. Точнее, не уничтожить, а развоплотить полностью, не оставив даже памяти. Из-за этого тягостного ощущения девушка не сразу поняла, что тьма действительно сгустилась – они свернули на плохо освещенную улицу. Проулок был недлинным, в конце его весело поблескивал огнями иллюминации знакомый проспект Мира, а там и до Садовой недалеко. Шли вроде правильно, даже угол срезали, но от чего-то стало страшно.
- Знаешь легенду об этом доме? – нарушил вдруг тишину незнакомец, и Марина вздрогнула, заозиралась по сторонам и резко сбилась с шага, а потом и вовсе остановилась.
Длинное приземистое здание освещалось только светом звезд и на фоне слабого сияния городских огней казалось гигантской птицей со сломанными крыльями, тщетно пытающейся взлететь.
- Это... – прошептала Марина, - это...
- Дом Калиостро, так его называют, - незнакомец положил руки в кожаных перчатках на кованую ограду. – На самом деле этот дом принадлежал Гусевым, и они радушно приняли заезжего итальянца. Говорят, дочь хозяина была тяжело больна, и тот очень надеялся, что граф сможет ее излечить. Но Калиостро оказался бессилен так же, как многие до него. Отчаявшийся отец попросил Алессандро хотя бы скрасить последние дни жизни красавицы, чем-то ее порадовать. И граф создал некий артефакт, который в новогоднюю полночь должен был исполнить заветное желание девушки – ведь в этой минуте сосредоточена особая магия. Сам он спешил покинуть Россию по приказу императрицы. А наследница не дожила до Нового года... Но артефакт остался. И каждый год, в положенный срок, он готов выполнить свое предназначение. Все остальное время он старается никого не подпускать к себе...
- Ты в это веришь? – Марина покосилась на своего незваного спутника. Рассказчиком он оказался потрясающим. Низкий бархатный голос, из которого исчезли вдруг хрипотца и приглушенность, завораживал. Было в нем что-то смутно знакомое – какая-то напевность, нечеткий ритм этюдов Шопена, убежденная страстность Листа, что-то от музыки деда. И девушка почувствовала, что отступил страх перед мраком и таинственной неизвестностью. Старый особняк больше не пугал, а вызывал некое необъяснимое щемящее чувство сопереживания. И узнавания. Теперь он казался единственным островком покоя в шумном городе, надежным якорем, за который можно удержаться. Как картины старика.
На этот раз смешок прозвучал отчетливо и звонко, усиленный морозным воздухом.
- Джузеппе сказал бы, что вера пресекает путь познания. Тот, кто верит, лишается любопытства, для него все уже предопределено.
- Значит, для тебя это просто легенда? – Марину потрясла презрительная фамильярность, с которой незнакомец произнес настоящее имя Калиостро, захотелось, чтобы он сейчас засмеялся по-простому и ответил что-то вроде «ну конечно!».
Но вместо этого мужчина слегка повернул к ней голову и таинственные глаза, казавшиеся сейчас совсем черными, сверкнули в свете звезд.
- Это Алессандро так сказал бы... – он сделал акцент на имени. – А я... – он запнулся и вдруг с жаром произнес: - С каждым годом становится все меньше смельчаков! Но даже у тех, кто рискует, почти нет желаний, достойных исполнения! Так скажи мне: стоило ли создавать артефакт на века?!
Девушка отшатнулась. Смысл слов не укладывался в голове, а страстность тона снова напугала ее. Но плечи провожатого поникли, и он сказал вдруг обыденно, снова хрипловато и приглушенно:
- Холодно... Зря мы остановились, ты вон замерзла совсем, - и Марина тут же поняла, что да, действительно, замерзла, ноги вконец закоченели...
Теперь пошли быстро, подгоняли себя, чтобы скорее добраться в тепло. Молчание больше не давило, оно было правильным, нужным. Марина даже не удивилась, когда незнакомец скользнул за ней сначала в подъезд, а затем и в лифт. Если ему так хочется, пусть выполнит свой долг рыцаря до конца и деду сдаст с рук на руки. В гости она его все равно не пригласит. Но едва повернув ключ и толкнув дверь, и думать забыла о навязчивом спутнике – из глубины квартиры лилась негромкая, трепещущая переливами мелодия. Так играть мог только дед, и Марина привалилась плечом к косяку, застыла, борясь с внезапным спазмом в горле. Она даже не придала значения тому, что мужчина, слегка оттеснив ее, решительно прошагал внутрь через прихожую – на звуки музыки. Лишь когда скрипнула дверь гостиной, девушка встрепенулась и, сообразив, что чужой уже в доме, побежала следом.
Дед, покинувший любимое кресло, сидел за роялем, прямой как стрела, руки его летали по клавишам с давно утраченной легкостью. Незнакомец стоял за спиной старика, положив ладони тому на плечи. Глаза его, эти невероятные переливчатые глаза, были сейчас закрыты, голова запрокинута. Выпущенные из-под брошенной на стул шляпы длинные волосы струились по спине, а четко вычерченный на фоне окна, казавшийся нечеловеческим, расплющенный шарфом профиль дышал покоем. Случайный блик света с улицы скользнул по лицу деда, и Марина увидела серебристые дорожки слез. И все тот же луч высветил такую же блестящую стрелку, заструившуюся из-под ресниц непрошеного гостя к его виску. Между этими двумя творилось какое-то таинство, связавшая их музыка, казалось, разрасталась, набухала весенним потоком талых вод, сметая на своем пути все лишнее, в том числе и ее, Марину. Захотелось выскочить отсюда – из этой комнаты, из дома, может быть, даже из этого мира – или хотя бы закрыть глаза. Но она продолжала смотреть и слушать.
А потом все кончилось. Дед уронил руки, затихла музыка, а незнакомец схватил свою нелепую шляпу, одним движением подняв волосы, нахлобучил ее на голову. Старик улыбался счастливо и как будто облегченно, а лица гостя теперь было и вовсе не разглядеть в темной комнате. Мгновенно преодолев разделявшее их расстояние, он лишь на секунду задержался возле девушки и прошептал:
- Время наряжать елку.
И вот уже она слышала его торопливые шаги вниз по лестнице и только сейчас вспомнила, что так и не закрыла входную дверь. Но возвращаться в прихожую, оставить старика одного показалось кощунством.
- Время наряжать елку, деда, - сказала Марина и улыбнулась – счастливо, искренне. – Я купила новые игрушки. Ты должен обязательно узнать, какие они красивые.
Дед закрыл крышку рояля, тяжело опершись на нее, поднялся с табурета, повернулся на ее голос и строго погрозил пальцем.
- Сначала тебе нужно поесть! Вон как припозднилась! Небось целый день голодная.
- А сам-то! – фыркнула Марина и засмеялась...
Проснулась она от того, что затекла шея. Провозившись до трех часов ночи на кухне, налила себе чаю, да так и заснула за столом. Горел свет, за окном уже пробивался поздний серый рассвет, но помещение все равно казалось наполненным зыбкими тенями. Марина подумала, что нужно перебраться в постель, выспаться нормально. Какое все же счастье, что тридцать первое выпало на субботу! Но чтобы встать, требовалось окончательно скинуть с себя наваждение муторного, неспокойного сна, а оно никак не отпускало. Воспользовавшись испытанным способом безнадежно проснуться, Марина принялась вспоминать, что же ей пригрезилось. Но вместо того, чтобы ускользнуть, видения вдруг стали четче. Тени вокруг сгустились еще сильнее, и обрели очертания вполне реальные, узнаваемые. Игрушки. Повсюду были игрушки – давно разбитые и забытые, как и не исполнившиеся желания, которые они олицетворяли. Или исполнившиеся? Марина вдруг отчетливо вспомнила, что в тот год, когда разбился красный с золотом колокольчик, она загадала желание поехать на море. Ей было десять, и в отличие от своих ровесников она ни разу моря не видела. И, вот странность: в тот год заезжий меценат купил у деда пару картин, и они смогли позволить себе роскошные каникулы. А зеленый шар с серебристой, словно заиндевевшей еловой веточкой? Четырнадцать лет, первый понравившийся мальчик. Ведь исполнилось, исполнилось... Смешная пестрая уточка, сохранившаяся, кажется, еще из довоенных запасов прабабушки. Семнадцать лет. Марина так хотела поступить в первый же год после школы, чтобы дед мог ею гордиться. Поступила. Их было много, так много. Желаний – больше, чем лет. А последним был снова шар. Со снежинками. Голубой. Холодный. Она мечтала, чтобы Сергей поскорее нашел работу и они смогли пожениться. Неужели тогда? Ведь все остальные разбитые игрушки уже не сверкали тайной, не заставляли трепетать сердце.
И тут Марину прошиб озноб, и остатки сна вместе с видениями как ветром сдуло. Вчера, наряжая елку, они с дедом не разбили ни одной игрушки.
Вскочив, она бросилась в комнату, при свете мигающей гирлянды сорвала первое попавшееся украшение – веселого клоуна из только накануне купленного набора – и с яростью швырнула на пол. В кресле, проснувшись от звона, зашевелился дед. И когда перебрался? Она же его уложила с вечера!
- Разбила? Случайно? – улыбнулся старик.
- Да, - соврала Марина и пошла в кухню за веником...
Снова уложив деда в постель, заснуть сама так и не смогла. Дела домашние закончились предательски быстро. Плохо понимая, зачем ей это нужно, Марина пошла в парикмахерскую, выпрямила волосы, сделала маникюр. Потом пробежалась по магазинам, непростительно потратилась на дорогое шампанское. Погода начала портиться, небо заволокло тучами. Под рассеянным неверным светом пасмурного дня хотелось сжаться в комок, отгородиться от мира. Ничто не радовало. «Нет желаний, достойных быть исполненными, как сказал бы давешний спаситель», - подумала девушка и удивилась тому, что этот странный человек вспомнился только сейчас. И ведь она ничего о нем так и не узнала. Даже имени. И у деда не поинтересовалась, что произошло между ними, там, в темной комнате, наполненной только музыкой. В первый момент язык не повернулся выдернуть старика из счастливой эйфории своими вопросами, а потом как-то забылось, стерлось, словно и не было ничего: ни таинственного незнакомца в ботфортах и шляпе, ни прогулки с ним мимо мистического дома Калиостро, ни чуда вновь ожившего рояля. Зато теперь, однажды вспомнившись, вчерашний провожатый прочно обосновался в ее мыслях и, как Марина ни старалась переключиться на что-то другое, все время маячил где-то на грани сознания.
Мобильник запиликал уже на подходе к дому, и девушка обрадовалась, что хоть что-то ее отвлечет. Звонила сослуживица, что само по себе было неожиданно, но Марину больше удивило, что та принялась снова настойчиво приглашать ее на вечеринку. Вежливого отказа сотрудница не поняла и не приняла ни в первый, ни во второй раз. А на третий, уже входя в квартиру, Марина не выдержала и резко отбрила нахалку:
- Алла, довольно! У меня свои планы, и я не собираюсь их менять! Новый год нужно встречать в кругу семьи, чего и вам всем желаю! – она со злостью нажала кнопку отбоя и только тут увидела стоявшего в дверях гостиной деда. Лицо его выглядело несчастным. – Деда, что случилось? – всполошилась девушка.
- Почему? – тихо спросил старик. – Почему, Маришка?
- Почему что, деда? – растерялась она.
- Почему ты не хочешь пойти к друзьям? Почему остаешься со мной? Разве это правильно? Разве это тебе нужно?
- Дед, перестань! Что ты за глупости говоришь?! – возмущенно воскликнула Марина. – Действительно думаешь, что я смогу тебя бросить?
- Вот! – старик покачал головой и сразу ссутулился. – Ты привыкла думать, что я никогда тебя не брошу, и отвечаешь мне тем же. Но я ведь не вечен, Маришка. Мне девяносто скоро. Я брошу тебя.
- Деда... – только и смогла выдохнуть девушка. Старик никогда не говорил о смерти, и она подсознательно действительно считала его вечным. Просто не мыслила своей жизни без него, не представляла, что однажды его не станет.
А дед словно в голову ей влез:
- Ты ведь даже не думала о том, что будет, когда я умру. Спросить тебя, и не скажешь, какой именно ты хочешь видеть свою жизнь. Неправильно это... Молодая красивая женщина не должна все свое время проводить со стариком.
- Я не красивая, деда, - зачем-то сказала Марина, - я самая обыкновенная.
Но тот не обратил внимания на ее слова.
- Это я виноват, - вздохнул он. - Хотел дать тебе все, а вместо этого отнял надежду, - он повернулся и пошаркал в комнату, а Марина все не могла сдвинуться с места и просто слушала его шаги, тихий вздох прогнувшегося под весом тела старого кресла, шорох страниц книги для слепых. Только через несколько минут она заставила себя раздеться и прошмыгнула в свою комнату.
Как была в джинсах и свитере, упала на кровать, зарылась лицом в подушку. Слова деда напугали ее до потери дыхания, но в то же время перевернули все с ног на голову. Или наоборот, расставили по местам. Тогда, шесть лет назад, она сделала свой выбор и посчитала его правильным. Она не могла оставить деда. Но Сергея оставить смогла. А если бы она решила иначе? Что бы стало с ними? Добился бы Сережа чего желал или все равно опустился бы? Неужели она тогда ошиблась? Или не тогда? Почему с того самого времени у нее не осталось желаний? Вопросы кружились в голове, не находя ответов. Марине по-прежнему ничего не хотелось. Даже плакать. А потом усталость и недосыпание сделали свое дело, и она провалилась в сон.
И снова пришли игрушки. Только теперь она пыталась их сохранить, повесить на елку, почувствовать праздник, но они выскальзывали из рук и разбивались. Это было бессмысленно и больно, ведь она не успевала придумать хоть какое-то желание, чтобы их гибель была ненапрасной.
- Не смей! Не смей падать! Не разбивайся! – шептала девушка, беря в руки в руки очередное украшение – гордого маленького Щелкунчика в красном мундире и черной треуголке.
- Я не разобьюсь, - ответил Щелкунчик. – Я не такой, как они, - и посмотрел на Марину живыми желто-зелеными глазами вчерашнего незнакомца. – У тебя есть желание, достойное того, чтобы быть исполненным?
- Нет, - ответила она и заплакала. – У меня совсем нет желаний.
- Подумай как следует, - строго сказал Щелкунчик, и Марина увидела, что на месте тяжелой челюсти щипцов для орехов у него намотан шарф, а края треуголки смешно опустились вниз. – Но поторопись, времени осталось совсем мало. А когда надумаешь, ты знаешь, где меня найти, - и, помолчав, загадочно добавил: - Только приходи обязательно, так будет лучше для всех...
Проснувшись, Марина с ужасом обнаружила, что уже девять, а она до сих пор не покормила деда. Хорошо, если сообразил сам пообедать, но он не любил есть один. Странный сон на удивление хорошо запомнился и не шел из головы. При этом от слов волшебного Щелкунчика ей стало легче. Теперь она не боялась снова встретиться со стариком. На мгновение даже захотелось поверить иллюзии и отправиться в полночь в дом Калиостро. Может, для нее еще не все потеряно, может, она сумеет найти свое желание.
Дед умудрился самостоятельно накрыть скатертью стол. Да не просто скатертью, а старинной, прабабушкиной, льняной, вышитой гладью, с тонким кружевом ришелье по краям. Хранилась она на самом дне ящика вместе с комплектом таких же полотняных салфеток. Их дед вытащил тоже и аккуратно положил на край.
- Маришка, - смущенно обернулся он, услышав ее шаги, - ты не сердись, я вот тут вспомнил, как мама моя стол на праздники накрывала...
- Да что ты, деда! – у Марины защемило сердце, и она с трудом взяла себя в руки, заговорила, стараясь не выдать эмоций: – Красота какая! К ней же, наверное, и посуду нужно какую-то особую.
- Конечно, - кивнул дед. – Я скажу, что достать.