Живой снег – так местные называют то, что покрывает землю острова Ютон. Это и в самом деле похоже на снег, с виду. Оно так же, как снег, холодно и тает в тепле. Вода из живого снега ярко-синяя, и она светится сама по себе несколько дней, прежде чем погаснуть. Ютонцы не называют эту жидкость водой, и не станут пить её, даже мучаясь сильной жаждой. Они говорят - «душа снега». Ей наполняют они большие прозрачные сосуды и используют как светильники в своих домах. Болтают, на севере Ютона, там, куда ещё не добрались вездесущие подданные короля, есть целые озёра души снега, и вокруг них никогда не заканчивается день. К этим озёрам ютонские колдуны ходят совершать свои плохо понятные древние обряды. Почему ютонский снег называют живым? Никто не знает наверняка, но большинство учёных с юга, пожалуй, ответят, что это название – поэтичная выдумка дикарей. Да, снег необычный, но называть его живым… Тогда уж нужно рассматривать всерьёз и другие бабкины сказки, о живых метелях и невообразимых ужасах, таящихся среди безлюдных, покрытых снегом ютонских холмов. Впрочем, если бы этим умникам довелось оказаться вьюжной ночью на Ютоне, где-нибудь вдали от хуторов, они бы уж точно прикусили языки. Говорят, снег ненавидит всё живое кроме себя, вокруг себя и, особенно, среди себя. Как собака ненавидит блох или клещей. Поэтому и отношение ютонцев к снегу двояко. Они почитают живой снег как божество и боятся его словно жестокого демона, мучителя и убийцу. Ютонцы верят, что когда-нибудь снег полностью очистит Ютон, и на острове не останется ничего кроме сугробов и озёр. Первые колонисты, появившиеся здесь около семидесяти лет назад, быстро поняли, что эта земля таит в себе несметные богатства. Они заметили, что в домах угрюмых местных обитателей, которые жили в небольших посёлках, разбросанных по узкой полоске земли вдоль побережья, не было ни очагов, ни печей или каминов. Морозы на Ютоне сильные, и южане не могли сперва понять, как же эти люди обогревают свои жилища? Узнав ответ, приплывшие с юга были изрядно удивлены. Оказалось, посреди живых снегов в изобилии растут странные деревья нокка, имеющие чёрные сильно вьющиеся стволы, и полностью лишённые листьев. Если кусок такого дерева вынести прочь из живого снега, он начнёт испускать тепло. Сам по себе, безо всякого огня. Небольшого полешка, с локоть длиной, достаточно, чтобы три дня топить целый дом. В любом другом отношении неприютная ютонская земля была очень скупа к своим обитателям, поэтому они охотно меняли нарубленную в живых снегах нокка на товары с юга: ткани, еду, инструменты и прочее. Купцы, занимавшиеся нокка первое время, сговорились держать в строжайшей тайне место происхождения своего диковинного товара. Они выдумали байку, будто это обычные поленья, заговорённые умелыми чародеями. И даже заплатили паре чародеев, чтобы те публично подтвердили это. Конечно, их ложь была раскрыта очень скоро. Ведь в королевских подземельях знают не меньше тысячи способов склонить к откровенности. Через пару лет после открытия острова случайными моряками на Ютон пришли солдаты и миссионеры, а также королевские чиновники. Приплыли большие корабли, готовые вывозить нокка в огромных количествах. Все ютонцы, неожиданно для самих себя оказавшиеся подданными короля, стали обязаны платить ему подати. Разумеется, в виде нокка. А вот торговать этим деревом с купцами, как раньше, запретили. То есть, не запретили, но обложили эти сделки непомерно высокими налогами. Тех островитян, что не принимали новые порядки, жестоко наказывали, а кое-где администраторы вешали людей вообще по любому поводу, ощутив за собой почти безграничную власть. Несладко приходилось и тем ютонцам, что отказывались носить одежду правильных цветов и ходить по определённым дням в часовни южных богов. Не стоит удивляться тому, что на острове вскоре после присоединения его к королевству вспыхнул бунт. Чтобы усмирить ютонцев, которые сожгли очень много часовен и перебили сотни администраторов, жрецов-миссионеров и сборщиков податей, понадобилось стягивать солдат чуть ли не со всего королевства. Ребятам с мушкетами удалось навести какое-то подобие порядка, но до сих пор в бескрайних чащах нокка, среди живых снегов, скрываются зловещие бунтовщики, число которых никому не известно точно. Ни один чиновник или жрец не может себя чувствовать в безопасности на Ютоне. Время от времени варвары нападают на плохо защищённые посёлки, и тогда всем южанам, которых они встретят, грозит гибель. Как же деревья нокка растут, откуда берут они влагу и свет для своего питания, когда кругом лишь снег, насквозь промёрзшая земля и ночь длится почти круглый год? Можно ли их вообще называть деревьями? Ведь на чёрных корявых стволах их никто никогда не видел ни листьев, ни почек. Правда, говорят, раз в несколько лет нокка цветёт, и тогда множество крошечных голубых и фиолетовых цветков появляются на ветвях, и рощи и снег рядом с деревьями освещаются слабым сиянием, исходящим от этих соцветий. Те южане, что склонны чрезмерно романтизировать Ютон и всё связанное с ним, мечтают посмотреть на это, но пока цветущих нокка никто, кроме самих ютонцев, не видел. Нокка растёт не так, как обычные деревья. Новые нокка появляются словно из ниоткуда, сами собой на пустом месте, и сразу же в таком размере, в каком пребывают всю жизнь. Ютонские легенды твердят, что нокка – это воплощения живого снега. Снег по местным поверьям может принимать лишь тот облик, который ему известен, который он видел. Поэтому неудивительно, что именно деревьев много среди живых снегов – ведь ветром с побережья заносит семена и листья настоящих деревьев. Вот по их-то подобию снег и сотворяет из себя нокка. Конечно, дикари не могут объяснить, зачем и каким образом якобы живой снег делает это. На побережье Ютона был небольшой хутор Бренк, в котором всё и началось. Сам по себе этот хуторок мало чем выделялся среди десятков остальных, разве что стоял на чуть большем отдалении от берега. Всего там жило около двадцати ютонских семей, человек пять королевской администрации да взвод солдат с отличными мушкетами, один вид которых заставлял местных вести себя тихо. Командовал ими сержант Мартин Лей. Ещё из южан были: администратор по имени Квен, жрец и врач, старик сильно пьющий, любивший, к тому же, добавить себе в бокал ложечку живого снега. Такие вещи не одобрялись, конечно, ни у южан, ни у ютонцев, но доктора мало смущало общественное порицание. Толстый пройдоха Квен был жаден и туп, как, признаться, большинство администраторов. Не дурак выпить, он также любил рассказывать грязные анекдоты, никак не достойные его высокого положения и дворянского титула. Жреца звали Фитц, он вёл уединённую и замкнутую жизнь, как и подобает служителю богов. Ходили слухи о его слишком живом интересе к традиционным ютонским верованиям. Вся эта братия, хоть и не любила друг друга, всё же держалась вместе. Кое-как образованные люди, они сносно говорили на троббском языке и умели играть в карты, чем и занимали свои вечера. Солдаты маялись от безделья, но не жаловались – по сравнению и Синей Равниной, например, где свирепствовали огнедышащие черви, служба на Ютоне была не очень обременительной и относительно безопасной. Среди соседних хуторов Бренк выделялся тем, что здесь находилась неплохая харчевня, иначе говоря, забегаловка. Её держал старый Турмо. Этот Турмо был самым настоящим ютонским дикарём, каких уже мало осталось. Он косо смотрел на любого человека родом с той стороны пролива, не знал ни слова по-троббски. Да и свои, хуторяне, понимали его с трудом, когда он начинал говорить на каком-то древнем диалекте ютонского языка. Всё же, вопреки своему суровому облику, Турмо был хорошим человеком, справедливым и даже добрым. Ютонские дети любили слушать его сказки и байки о былых временах, а взрослые часто приходили за советом. Турмо охотно наливал в долг, причём даже королевским солдатам, курил большую чёрную трубку и ходил всё время в одном и том же зелёном кафтане с заплатками. Видя этот цвет, мрачный Фитц поначалу шептал отводящие зло молитвы и пророчил Турмо адские муки, но потом плюнул и отстал от него. Турмо жил один, но многие из хуторян помнили Оймора, его единственного сына. Сам хозяин харчевни не любил расспросов о нём, и всегда отвечал (когда вообще находил нужным ответить), что парень, мол, давно пропал где-то в снегу на промысле, и, должно быть, погиб. Но вот однажды до администратора Квена дошёл слух, что сынок добрейшего старика Турмо околачивается с бродячими бандами среди зарослей нокка, в снегах. Кое-кто из хуторян, тайно служивших Квену, клялся также, что и сам хитрый дед-трактирщик снюхался с мятежниками. Более того, этот человек называл Турмо их главарём, наставником и чуть не главным врагом короля на всём Ютоне. Конечно, Квен в это всё не поверил. Он понимал, что, скорее всего, осведомитель окончательно потерял всякий стыд и готов клеветать на кого угодно за королевскиое золото. Либо же Турмо его чем-то задел, например, отказался простить долг за выпивку, или как-нибудь ловко подколол его на людях. Турмо вообще любил иногда грубо пошутить и слыл большим остряком. Вина старого трактирщика в связях с бандитами, определённо, была выдумкой. Но вот о сыне его Квен призадумался серьёзно. Если б парень и вправду погиб, добродушный и открытый Турмо не стал бы, пожалуй, так бояться и избегать всяких разговоров о нём. Старик был к тому же силён духом и смог бы вынести гибель Оймора, а вот то, что сын связался с лихими людьми, что стал грабителем и, возможно, убийцей... Это должно бы здорово печалить трактирщика. Ведь ютонские мятежники давно перестали сражаться с солдатами короля за свою свободу, они совершенно одичали в лесах и превратились в настоящих разбойников, запросто способных напасть на любой хутор просто ради грабежа. Квену подумалось, что, быть может, этот Оймор сильно любит своего отца, и можно сыграть с ним небольшую шутку, выманить из леса и схватить. Ночью он отдал солдатам приказ арестовать трактирщика Турмо, а утром публично объявил, что этот столетний дед обвиняется в помощи мятежникам и будет казнён в самое ближайшее время. Квен не сомневался, что среди хуторян есть сочувствующие люди, и что Оймор сегодня же будет в курсе произошедшего, если он и правда разбойничает где-то поблизости с лесными шайками. На самом деле администратор не думал никого казнить. Но вот если приготовить Оймору засаду, а потом отправить его в кандалах прямо в Хофниг, к наместнику и королевским дознавателям, можно было рассчитывать на неплохое продвижение по службе, а может и на что-то нибудь вроде награды. А если ещё и обставить дело так, будто Оймор – предводитель множества разбойников, и ему известны многие их тайны... На следующую же ночь после ареста Турмо на хутор Бренк со стороны снегов напали плохо вооружённые люди, всего не больше десятка. Сонный Квен услышал пальбу и крики на улице, а когда подоспел на место схватки, всё уже было кончено. Удача улыбалась хитрому администратору, его ловушка сработала. Заранее готовые к нападению солдаты не оставили парням Оймора никаких шансов. Двоих дикарей застрелили насмерть, ещё нескольких ранили и связали, в их числе и самого Оймора. К утру тела тех убитых исчезли. Видать, они были местными, и родственники забрали их тайно, чтобы похоронить по старым ютонским обрядам. Тут же Квен приказал Мартину Лею выбрать пару солдат и конвоировать Оймора в Хофниг как можно скорее. Можно, конечно, было допросить разбойника и здесь, в Бренке, но администратор допросов вести толком не умел, да и не любил это занятие. К чему возиться, когда можно перевалить неприятную работу на тех, кому она по душе? Они там, в Хофниге, небось сильнее впечатлятся живым озлобленным главарём разбойников, чем скупыми словами рапорта. Рапорты писать Квен тоже не умел как следует. Жаль было только старика Турмо, доброго трактирщика, но без него, видно, никак не обойтись. Если уж его сынок так резво прискакал из леса на помощь родителю, думал Квен, то и на допросах Турмо будет полезен дознавателям. Хорошо бы они вернули старика живым… хотя на это рассчитывать не приходилось. Эх, и будет же шуму от местных! Ну да ничего, может, переведут куда-нибудь, да с повышением должности. Проблемы начались уже под утро, когда сержант Лей явился в казарму за солдатами.Он построил свой взвод и спросил, нет ли добровольцев пойти с ним до Хофнига. Обычно скучающие парни были рады немного размяться, к тому же в Хофниге можно было отведать недоступных здесь, в глуши, развлечений, если выдастся свободная минутка. Теперь же взвод стоял молча. Тогда Лей, недолго думая, сам назвал имена двух солдат и приказал им немедленно собираться. Но все оставались на своих местах. Рассерженный Лей поинтересовался, какого лешего названные не торопятся собирать свои задницы в чёртову дорогу, а вместо этого стоят вместе с остальными и смотрят на него, как безмозглые бараны. Задав ещё пару вопросов строю, Лей выяснил, что, похоже, солдаты его величества в Бренке слишком много торчали в кабаке у Турмо и черезчур глубоко впитали в себя местные суеверия и образ мысли. Оказалось, какая-то старуха с хутора говорила, будто со дня на день случится живая метель. Она рассказывала солдатам, что живая метель грозит кое-чем похуже смерти тому, кто угодит в неё. Будто несчастные, застигнутые такой метелью посреди снегов, немедленно превращаются в нокка, подобно занесённым ветром семенам и листьям деревьев. В тихую погоду злая воля живого снега способна справиться только с мелочью вроде семян, а вот когда приходит метель, снежные демоны вполне могут и человека превратить в корявую нокка, навсегда оставить среди белых пустынь и обречь на страшные страдания. Что ж, сержант Лей не растерялся, ибо не вчера поступил на службу. Он красочно описал свои представления о всех на свете сказках и о ютонских бреднях особенно. Он напомнил, что ждёт тех, кто разводит панику и отказывается выполнять приказы командира. Тогда Альберт Бойль и Фред Виг справедливо рассудили, что снежные демоны не так страшны, как виселица, и с кислыми рожами отправились собираться. Через четверть часа, когда уже начало светать, пять человек покинули Бренк и исчезли в снегах. Это были Мартин, двое его солдат и Турмо с сыном, оба в кандалах. Идти предстояло полтора дня, так что путников ждал ночлег посреди снегов. Солдаты вынуждены были тащить с собой тёплую палатку и достаточный запас дров. Конечно, мушкеты и всё необходимое для драки тоже было при них. Все пятеро шли на широких лыжах, иначе по снегу передвигаться было невозможно. Пейзаж поначалу представлял собой абсолютно ровный слепяще-белый ковёр. Но вскоре начали попадаться первые нокка, их становилось всё больше, и вот на закате усталые путники встпили в настоящий лес. Своды его корявых чёрных ветвей складывались в жуткий нечестивый узор на фоне медленно темнеющего неба. Если для ютонцев эти картины были привычными, то Альберт и Фред постоянно глазели по сторонам и не скрывали своего удивления и страха, который незаметно всплыл из каких-то глубин их душ. Как раз начал завывать ветер, под его порывами скрипели старые нокка. Чуть не за каждым деревом бедным солдатам мерещились ехидно свистящие демоны и черти. Началась метель. И хотя ветер в лесу не был таким жестоким, как в поле, всё равно он пробирал до самых костей, а рои мелких колючих снежинок остервенело бросались в лицо. Пока ещё не совсем стемнело, Мартин приказал напуганным и измотанным солдатам ставить палатку, и сам стал помогать. Тем временем страшная метель всё усиливалась, ветер сбивал с ног. Когда утомительные хлопоты были окончены, все расположились внутри качающейся палатки и кое-как преекусили, да вскипятили воды для чая. Арестанты вели себя тихо, казалось, они смирились со своей участью. За всю дорогу ни Оймор, ни его престарелый отец не проронили ни слова. Тем не менее, Лей старался быть начеку и проклинал в душе бестолковых старух, треплющих по кабакам своими погаными языками. Он смотрел на солдат и не видел в их глазах ничего, кроме ужаса. Кажется, от сопляков будет мало проку, если что-нибудь пойдёт не так. Потом, когда прогорел костёр, все уснули, измученные переходом через снега. Все, кроме Турмо и часового. Была очередь Альберта сторожить пленников, и вдруг трактирщик заговорил с ним: - Эй, приятель... – произнёс он шёпотом, - послушай меня! Ты должен освободить нас! Сонный Альберт едва не закричал от испуга, заметив, как Оймор пошевелился и открыл глаза. Сердце парня бешено заколотилось, и он почти моментально вскинул мушкет, направив его на Оймора. Он ничего не ответил Турмо, только крепче сжал оружие, когда услышал мерзкий шёпот: - Освободи нас, парень – и сможем спастись! Уйдём отсюда, из этой метели, пока ещё не поздно. Пока буря не набрала полную силу, у нас ещё есть надежда! Ваш глупый командир ничего не желает знать, и он всех, слышишь – всех нас погубит. Я знаю слова, смогу заговорить снег, успокоить. Но скоро будет уже поздно! Альберт Бойль был хорошим солдатом, но он уж точно не хотел встретиться со снежными демонами посреди этого дьявольского леса, где в живом снегу растут мёртвые деревья. Продолжая со всей силы сжимать мушкет вспотевшими липкими руками, он медленно опустил ствол. Турмо широко улыбнулся и продолжил говорить: - Да, парень, давай, сними эти цепи! Альберт наконец принял нелёгкое решение и отложил мушкет. Когда ютонцы освободились, Оймор отшвырнул беднягу Альберта прочь, а сам схватил его мушкет, встал и нацелил оружие на спящего сержанта Лея. Альберт словно онемел, глядя на ужасную сцену, а Турмо крикнул сыну: - Стой, что ты делаешь?! - Тише, отец! Тише! – прошипел Оймор. – Мы должны прикончить этих троих, иначе будет погоня, будут облавы, и нам конец! А так мы просто исчезнем, потеряемся в снегу, все пятеро. И никто не станет искать! Турмо кинулся к сыну и попытался отобрать мушкет. Этот старик не мог допустить убийства спящих, пусть даже южан. Здоровяк Оймор без труда оттолкнул отца и снова приготовился стрелять. Но тут в него вцепился опомнившийся Альберт, и тогда разбойник спустил курок. Альберт вскрикнул и упал, схватившись за живот. Наконец проснулись остальные, Мартин выхватил нож, который всегда держал при себе и, чертыхаясь, попытался достать Оймора. Фред заряжал мушкет. Разбойник решил, что пора уходить, и выскочил из палатки, надеясь на удачу. Но следом за ним вышел Фред, встал на одно колено и постарался прицелиться. Удаляющуюся фигуру было трудно разглядеть в ночи, но вот раздался выстрел, и Оймор упал на снег. Довольный своей стрельбой Фред поспешил вернуться в палатку, где мучился от страшной раны Альберт Бойль, его недавний товарищ. Фред увидел, как сержант пытается спасти парня, достаёт из мешка какие-то склянки, бинты… Будто и забыл, что за измену несчастного Бойля в любом случае ждёт виселица. Фред взял Турмо на мушку и не сводил со старика глаз, а он вдруг заговорил: - Фред, что с моим сыном? - Да леший его знает! Не буду врать, Турмо, я уж точно не промахнулся, и твой сынок упал. Должно быть, подыхает сейчас в снегу. И мне совсем не жалко его, можешь поверить! – проговорил Фред со злостью. Старик побелел. Он попытался было встать, но Фред пнул его сапогом в плечо и повалил обратно. На какое-то время в палатке воцарилась тишина, нарушаемая лишь стонами Альберта и свистом неистовой метели снаружи. Турмо попытался заговорить снова, на этот раз уже с сержантом: - Послушай, Мартин, ты ведь меня давно знаешь. Ты ведь знаешь, что я не разбойник. - Ничего я про тебя не знаю, Турмо, и не надо заговаривать мне зубы. Сиди тихо, не то прикажу Фреду стрелять! Закончив помогать раненому, Мартин отправился взглянуть, что там с Оймором. - Фред, если я не произнесу над телом сына нужных слов, случится страшное. Необходимо забрать его отсюда, и вместе с ним всю кровь, собрать всю её, до последней капли, а не то… Лучше заткнись, негодяй, или получай пулю! – проорал Фред. – Клянусь, ещё слово – и останешься здесь вместе со своим сынком, ты меня понял?! Турмо замолчал. Он здраво рассудил, что один незаговорённый труп посреди метели — всё же лучше, чем два. Старик закрыл глаза и принялся бормотать что-то на староютонском. Этого, конечно, было недостаточно, просто он хотел сделать хоть что-нибудь, попытаться предотвратить тот ужас, который предвидел. Безмозглым южанам было бесполезно рассказывать правду, она бы только разозлила их. Так что Турмо просто продолжал чуть слышно бубнить древние слова себе под нос. Мартин вернулся и рассказал, что разбойник Оймор мёртв. В палатке было жутко и тихо, и дыхание троих людей превращалось в клубы пара. Да, дружище Фред, несдобровать нам теперь с тобой. Я уж молчу про дурака Альберта. А ведь всего-то надо было двух надежно закованных дикарей довести до Хофнига! Турмо сидел, уставившись в одну точку, и смотрел будто сквозь палатку, сквозь рощу и метель. Он не пытался бежать. Ещё пару раз он пробовал, несмотря на угрозы, говорить с солдатами о каких-то заклинаниях и о том, как важно забрать труп из снега. Но, конечно, Мартин и Фред только отмахивались от этих бредней. Метель и не думала стихать, идти сквозь неё ночью не представлялось возможным. Так что как бы сильно всем ни хотелось поскорей убраться с того места, где разыгралась трагедия, Мартин решил дожидаться утра. Альберту, кажется, всё равно было не дотянуть до Хофнига. Он впал в беспамятство и умолк, перестал даже просить воды и только часто, прерывисто дышал.
О случившемся в Бренке скоро стало известно как на соседних хуторах, так и среди лихих людей. Когда взбесившийся Оймор несколько дней назад начал собирать бандитов для нападения на Бренк, мало кто согласился пойти. Времена-то были уже не такие, как прежде. Взять и запросто устроить налёт на хутор, где полно отлично вооружённых солдат... Самоубийство, иначе ведь и не скажешь. Но Оймор ничего не хотел слушать и говорил, что пойдёт даже один, если никто не согласится. Он спросил совета у колдуна, что слонялся по лесам и снегам вместе с отрядом, и колдун разговаривал со снегом, и передал, что снег предвещает удачу в Бренке. Тогда пятеро отморозков из дюжины разбойничавших вместе с Оймором вызвались идти. Все они были теперь или убиты, или сидели по темницам. А Оймора пристрелили где-то посреди снегов, когда он по дороге в Хофниг вздумал бежать вместе со своим папашей, стариком Турмо. Этого всё-таки довели куда собирались и отдали на растерзание зверям-дознавателям из королевской службы. Конечно, от Турмо они ничего не узнают, даже если бы ему и правда было что рассказать. В отряде осталось теперь шестеро человек. Ясной и морозной ночью через пару недель после гибели Оймора они сидели в лесу у большого костра. Жуткие метели наконец успокоились, и сквозь ветви нокка было видно яркий изогнутый рог молодого месяца. Сопляк Гетри говорил, что нужно бросать эту лесную жизнь и разбредаться кому куда, по глухим хуторам и посёлкам, подальше от моря, где поменьше южан. А его приятель, земляк, болтал, будто солдат короля можно и вовсе не бояться. Потому что тем, кто сам сдастся и принесёт оружие, король обещал прощение. Можно будет даже – а чем леший не шутит? – махнуть на юг, через пролив, и попробовать осесть где-нибудь в Троббе, где о тебе никто никогда и не слыхал. Раз уж все мы теперь подданые этого их короля, почему бы и не пожить в его королевстве, а? С ним соглашался разбойник по имени Бирин, косой и немного придурковатый. Ещё двое были за то, что не стоит забивать голову глупостями, а надо идти искать другие банды и прибиваться к ним. Южанам верить – последнее дело. Колдун, седобородый Минур, сидел молча и не вступал ни в какие споры. Он часто говорил со снегом последнее время. Надолго уходил от товарищей и бродил среди безлюдных рощ и нетронутых белых полей. Чаще один, а иногда и ещё с какими-то странными людьми, похожими тоже на колдунов. Вдруг из темноты у костра появились две фигуры, и все разбойники тут же вскочили и похватали попавшееся под руку оружие: мушкеты, ножи, а Гетри досталась какая-то дубина. Но явившиеся из глубины леса как будто не собирались нападать. В одном из них бандиты вскоре узнали Оймора. Сын трактирщика выглядел как обычно, как всегда прежде. Всем стало ясно, что слухи о его смерти сильно преувеличены. Разбойники обрадовались встрече, кинулись обниматься, жать приятелю руку и наперебой стали приглашать к костру, греться. Бирин спросил заодно, не голоден ли он, но Оймор отказался от еды. Только тогда Бирин вдруг вспомнил, что от ужина всё равно ничего не осталось. Странным казался паренёк, которого Оймор притащил с собой. На вид ему было не больше двадцати. Но особенно разбойников удивила его одежда – бурая форма троббских солдат, с блестящими медными пуговицами и королевскими гербами на широких рукавах. Он почти не разговаривал, и всё, что разбойники узнали об этом парне, поведал им Оймор. Он рассказал, что мальчишку зовут Альберт, и что он бывший солдат, служил здесь в Бренке всего пару месяцев и вместе с двумя другими конвоировал их с отцом в Хофниг. Когда началась метель и ютонцы решили бежать, Альберт якобы вызвался им помочь и сам пожелал уйти с ними, потому что не мог более состоять на преступной своей службе, причиняя страдания жителям хуторов и помогая мерзавцу-королю их обворовывать. К тому же, парню было известно о том, что случается с попавшими в живую метель, и он уж точно не собирался проверять эти легенды на своей шкуре. Угрюмый Альберт кивал и поддакивал, но разбойники всё равно смотрели на него, да и на Оймора теперь, с недоверием. Да уж, добра ли ждать от южан? Что-то было неправильным в этих двоих, Ойморе и королевском солдатике. Уже хотя бы то, что глаза обоих имели нечеловеческий ярко-синий цвет. Гетри он напомнил цветы нокка, которые можно видеть на голых чёрных ветвях этих фантастических деревьев раз в несколько лет. А колдун Минур вспомнил воду священных озёр души снега. Хотя, разбойники – совсем не те люди, что обращают внимание на цвет чьих-то там глаз. Так или иначе, Альберта приняли в отряд, и вскоре разбойничья жизнь пошла по-старому. Их дни заполнились драками, грабежами и убийствами. Более остальных свирепствовали Оймор (да он и раньше не отличался кротким нравом) и молодой Альберт. Этот, казалось, напрочь позабыл не только о своём происхождении, но и вовсе о принадлежности к человеческому роду. Настолько ужасными были его деяния. Добродушный Бирин даже думал, что парень повредился в уме, глядя на то, что Альберт вытоврял с жертвами налётов при помощи своего длинного ножа. Но почему-то никто не пытался вразумить новичка-южанина, и дело тут было не в страхе перед его дикой жестокостью. Каждый из разбойников постепенно начинал понимать, что и он сам перестаёт в полной мере быть собой, собой-прежним. Всем приходили в голову странные мысли, которые уж точно не могли быть их собственными. Бедняга Бирин не выдержал и повесился как-то ночью. Вскоре после этого случая Оймор задумал большой поход на богатый посёлок Фотт, в котором южане устроили темницу. Он понимал, что ввосьмером никак не справиться, и решил собрать вместе несколько банд, бесчинствовавших в округе. Он был убедителен, и, словно заворожённые его ледяным голосом, лихие люди почти без колебаний присоединялись к растущему отряду. Всего набралось около полусотни ютонцев, готовых пойти на Фотт. Всей этой толпой умело командовали Оймор и Альберт, а Минур был при них советником. Эти трое всё чаще заговаривали о восстании, настоящем, как было много лет тому назад. В те далёкие деньки, когда ютонцы убивали южан безо всякой жалости и счёта! И вот однажды перед рассветом люди Оймора Синеглазого вышли из лесов и неслышно заскользили на лыжах к Фотту. Разбойники освободили много заключённых, разграбили королевские арсеналы и двинулись дальше, истребляя на своём пути всё разумное и не щадя в схватках самих себя. Будто даже собственная жизнь перестала что-нибудь значить для них. Это было началом того инцидента, который позже назовут Большой Ютонской Резнёй.
Не поняла! Это начало чего-то? Для законченного рассказа не хватает какого-то штриха, точки, которая добавит жути всему этому. Какие-то события только начали происходить в самом конце отрывка: меняется сознание бандитов, колдун каким-то образом находит общий язык с Оймором и Альбертом, да и сам поход против южан выглядит только как намек на грядущую войну. Да и название бы к этому не помешало... Но написано, как всегда завораживающе. Очень мне нравится этот Ваш степенный, неспешный, обстоятельный стиль повествования.
Немножко блох, которые зацепил взгляд:
Quote (Varo)
Не сладко(несладко) приходилось и тем ютонцам
Quote (Varo)
Правда, говорят, раз в несколько лет нокка цветёт, и тогда множество крошечных голубых и фиолетовых(неувязочка - в конце отрывка они описываются, как ярко-синие)цветков(звездочек, венчиков, колокольчиков, граммофончиков - на усмотрение автора) появляются на ветвях, и рощи и снег рядом с деревьями освещаются слабым сиянием, исходящим от этих соцветий(соцветие - часть побегов, несущих цветки, объединенных в разнообразные формы. поскольку выше ничего не говорилось о том, как цветы расположены, "этих" здесь неуместно. Можно "их", но лучше все же заменить, хотя на что - никак не придумывается).
Quote (Varo)
Поэтому не удивительно(неудивительно), что именно деревьев много среди живых снегов
Quote (Varo)
сына. Сам хозяин харчевни не любил расспросов о сыне(отпрыск, потом, ребенок)
Quote (Varo)
Что ж, сержант Лей не растерялся, ибо знал, как надо поступать в таких случаях. Он не вчера поступил на службу (начал служить). Он красочно описал свои представления о всех на свете сказках и о ютонских бреднях особенно. Он напомнил, как следует поступать с теми (что ждет тех), кто разводит панику и отказывается выполнять приказы командира.
Quote (Varo)
Свобы(своды?) его корявых чёрных ветвей складывались в жуткий нечестивый узор
Quote (Varo)
Тем не менее (зпт) Лей старался быть на чеку(начеку) и
Quote (Varo)
Он смотрел не(на) солдат и не видел в их глазах ничего, кроме ужаса.
Quote (Varo)
Кажется, от споляков(сопляков?) будет мало проку,
Quote (Varo)
и дыхание твоих(троих?) людей превращалось в клубы пара.
Quote (Varo)
было что рассказать. Но он, в любом случае, был(являлся, оставался) просто трактирщиком.
То, что под спойлером, исправил (ещё одно спасибо), кроме предложения про цветы и соцветия - надо, пожалуй, задуматься над ним, так вот сразу ничего не пришло в голову.
Quote
Это начало чего-то?
Нет. Хотя, кто знает?..
Quote
не хватает какого-то штриха, точки
Может, и не хватает, но по замыслу эта точка - начало большой войны ни с того ни с сего.
Задумка интересная, но больше пока похоже на синопсис, чем на художественный текст. То есть, идут сплошные объяснения по миру, а герои задвинуты далеко вниз. Слишком много ненужных для текста персонажей, от которых по факту есть только имена. Короче, смешались в кучу кони, люди... насчет мушкета, в бою его вряд ли кто станет заряжать, если враг рядом, воспользуется холодным оружием. В общем, все очень невнятно.
Триллве, спасибо. Да, объяснения по миру - сложный момент, кажется, я так и не понял, как с ним справиться. Что делать, если хочешь написать короткий рассказ в совсем неизвестном читателю мире? Может, и вовсе не стоит так делать. Не знаю. Про мушкеты и бои - да, я, признаться, мало разбраюсь в оружии ). Просто хотелось разбавить фэнтези огнестрелом. И всякие сержанты, взводы и прочее тогда больше подходят.
Varo, я поняла, чего мне не хватает, чтобы это выглядело законченным рассказом! Одного маленького нюанса. Вот если Турмо просто обмолвится, когда просит провести обряд над телом сына, что вы, южане, не знаете, мол, с чего прошлый бунт начался, а все из-за того, что убивали без оглядки на живой снег, то все как бы завяжется на одной тайне. Тогда и перемены в поведении разбойников и колдуна станут не новыми причинами, не началом, а как бы следствием той самой недосказанности. Но это, конечно, читстое ИМХО. Вот как ползу, так и отражаю!
Да, на рассказ это мало похоже. Мне понравился стиль автора - неторопливое повествование "затягивает". Начала читать и, пока не дошла до конца, не смогла оторваться. ksenia
Ой, Cat20087, мне определённо по душе то, что вы говорите) Но, в любом случае, мне рассказ кажется законченным. Вот кратко:
Снег всех ненавидит + Снег воплощается в виде того, что в него попало => => В Снег попал умирающий человек, даже два, и он нашёл способ выместить свою ненависть - спровоцировать большую войну и заставить людей истреблять друг друга с помощью этих двоих =>
