И мир видит себя, и изумляется себе, и себя ненавидит. Книга Кораблей
В утреннем парке плакала девочка. Плакала давно и устало, как охрипший от собственного крика котенок, и оттого тихий плач этот казался еще более безнадежным. И более важным, чем очереди за хлебом и грозящее повышение цен, как важно все искреннее. Девочка сидела на скамейке не первый час, она замерзла и проголодалась, но не уходила. Слезы выкатывались из бледно-голубых глаз, ползли по щекам, падали на колени, едва прикрытые мятым териклоновым платьем. У босоножка оторвался ремешок и был привязан веревочкой. А на скамейке лежали гроздья рябины. По парку вместе с моросью гулял серебристый туман, девочка ежилась, вздрагивала, когда опадали тронутые желтизной листья. Из тумана возник человек. Подошел по скату горы к одинокой скамейке, присел. Спугнутая девочка отодвинулась к краю. Не поворачиваясь, не делая резких движений, человек произнес: — Отдай зеркало и возвращайся домой. — Нет! — сказала она сипло. Вскочила и побежала с горы — голубая бабочка, застигнутая ненастьем, и босоножек, подвязанный веревочкой, мокро шлепал об асфальт.
Девочка сидела на перилах балкона, перевесив ноги в пропасть. Правда, пропасть была ненастоящая, всего в два этажа, да и девочка не боялась высоты. А родители и тетя, которые боялись — были сейчас в другом месте. Девочка рвала вишни прямо с дерева и бросала их в рот. Продолговатые листья были запорошены августовской пылью, а вишни почти черные, с зеркальным блеском, сладкие до обморока, и с каменными косточками внутри. На балконе росли в ящике лопухастые георгины и при движении небольно ударяли девочку по голому колену, тогда она морщила облупленный нос с веснушками на переносице. Губы, подбородок и правая рука были липкими от сока. — Туська! — закричал снизу пегий пацан. — Эй, Туська! Девочка склонила голову с величием королевы. — Гвардейцы приехали! В "Красном петухе" будут жить. Айда посмотрим! Туська дернула узким плечиком: вида-али! О каких гвардейцах может идти речь, когда теплая мякоть щекочет губы и солнце пригревает кожу. Тем более кому-кому, а уж Миньке она бы никогда не показала, что заинтересована. Туська аккуратно обгрызла и выплюнула косточку. Та упала точно на Минькино темечко. Пацан отскочил и замахал кулаком: — Ну, Туська, погоди! Доберусь я до тебя! Девочка пренебрежительно фыркнула и уплыла в комнату, где сумеречно блестели зеркала и старинная посуда в стеклянной горке. Шторы были задернуты, создавая таинственный полумрак, пахло нафталином, пылью, немного кошками и вообще чем-то таким, чем пахнут очень старые дома. На плюшевом пледе, покрывавшем диван, дрых теткин кот Гематоген. Туська турнула его и уселась, расправляя воображаемые кружева с видом томной и скучающей королевы. Если бы ей не исполнилось двенадцать, отчего она считала себя уже взрослой, и если бы тетка не велела строго-настрого не выходить из квартиры, она была бы уже у "Красного петуха". Не так уж часто в их заштатный городок прибывают гвардейцы. Туська подумала, чего она лишилась, и вздохнула.
— Видела?! Туська не поняла, чего от нее хотят, но на всякий случай кивнула. — Это возмутительно! — тетя сжала сухонькие ручки. Делиться впечатлениями было не в ее обычаях, и внутри Туськи заиграл колючий холодок приключения. — И магистрат не сказал ни слова против. — Но гвардейцы... — При чем тут гвардейцы! — тетка ожесточенно швырнула на колени Туськи газетный листок. — И в последних новостях будет то же самое. Но Туська уже углубилась в сообщения. — Ой, а они правда вредные? Тетя всплеснула руками и села на Гематогена. Мяв почти заглушил ее дальнейшие слова о шестнадцати поколениях благородных предков, на коих зеркала не оказали ни малейшего зловредного влияния. Туська зевнула.
Когда грузили трельяж, тетя стонала, перевесясь через перила балкона: — Осторожнее! — А все одно! — ухмыльнулся надзирающий за погрузкой гвардеец. А шофер мрачно сплюнул сквозь открытое окно и пробормотал нечто не для женских ушей. Гематоген озабоченно принюхался к пустоте, а тетя, слюня палец, пересчитывала кредитки: "Трельяж, и из ванны круглое, и три пудреницы — и дали всего. Совести у людей нет..." Впрочем, по мнению тети, ее у людей никогда и не было.
— А что, зеркала правда заразные? — Дура! Антошка крикнул так неожиданно зло, что не привыкшая к подобному обращению Туська заплакала. Нет, ей вовсе не хотелось плакать, но слезы как-то сами собой набухли в бледно-голубых глазах и вспрыгнули на ресницы. Губы задрожали. — Если хочешь... если хочешь... у меня есть зеркало!.. — Дура! — поспешно и как-то испуганно прошипел Антошка. — Выброси. А лучше утопи. Весь дом за тебя посадят. И тогда Туська с кулаками кинулась на него, крича: — Я думала, ты человек!.. А ты трус! Трус! Верни мою шпагу, слышишь? Антошка пожал плечами. Через два часа Минька позвонил в двери и робко сунул ей шпагу. Туська среагировала на это гораздо спокойнее, чем сама ожидала, затолкала шпагу в щель за клавесином и постаралась о ней забыть. Потом сняла с книжной полки фотографию, где они были с Антошкой и улыбались, аккуратно вырезала себя, а остальное изорвала в клочки, бросила в унитаз и спустила воду. А себя поставила на прежнее место. Тетка заругает. Ну и пусть! Надо было решить, куда спрятать зеркало. Прежде, чем сунуть зеркало в щель между гаражами, Туська не удержалась, чтобы не полюбоваться им на прощание: старинное, Юр-Тогосской работы, на длинной ручке, в обрамлении серебряных веточек, — оно пускало круглые солнечные зайчики и отражало небо. Все казалось таинственно-волшебным в круглой глубине — и прозаичные ржавые стены гаражей, и облака, и по-августовски пышные заросли лопухов и полыни. Заигравшись, Туська едва не подскочила от оклика. Минька стоял, до колен утопая в зелени, испуганно таращился на нее. Туська быстро сунула зеркальце за пазуху: — Ты ничего не видел. — Туська... — он набрал дыхания. — Тетку твою... Она, не дослушав, бросилась к дому. Двое в форме удерживали тетку, а та цеплялась за перила балкона и кричала: — Настя! Настенька! Беги! Поспешно захлопывались открытые по случаю жары окна.
— Это он, — подумала Туська. — Это он, предатель! — и бессильно погрозила кулаком спрятавшемуся за кронами высоких тополей дому. Хотелось плакать и очень хотелось есть. Туська с тоской вспомнила о теткиных борщах, которые так презирала, и сглотнула слюну. Побренчала в кармашке мелочью. Хватит на пирожок. И на переговорный пункт. Ей повезло: никто не стал особо приглядываться, и автомат оказался исправным, сработал с первого раза, но услышав в трубке знакомое "Але!", Туська разрыдалась. — Ника! Что там? Что там такое?! — басовито вмешался отец и, похоже, забрал у мамы трубку. — Ничего не слышно. В мембрану подули и постучали: — Анастасия, это твои фокусы? Анастасия! Туська так ничего и не сказала, потому что какой-то парень стал пристально всматриваться в нее через стекло. Аккуратно повесила трубку на рычаг, вытерла слезы. Что делать? Сельма, подумала она. Хорошо, если Сельма в городе. Парень утратил к Туське всякий интерес, но и она забыла про него, едва оказавшись на улице. Влезла в полупустой троллейбус, прикорнула на пыльном теплом сиденье. Сельма вела у них эстрахорнский, а еще театр, и походы — все-все-все. И не надевала на себя "маску стервы", как выражается психологица. К ней можно было прийти с любым, она понимала. Туська едва не прозевала остановку, выпрыгнула в последний момент, подумала, что это плохо, ее могли заприметить, но потом решила, что все слишком сонные от жары, чтобы обращать на кого-то внимание. Прижала руку к животу, который холодило зеркальце, и ей стало спокойнее. Сельма открыла, сказала обычным голосом: — Настя? Очень хорошо. Проходи. Но в глубине длинных глаз поселилось удивление. — Я обедаю. Будешь? Туська быстро закивала. Смывая с рук земляничную пену и вытирая их розовым махровым полотенцем, она изумлялась, что ничто не изменилось, что все та же ласковая и покойная жизнь вокруг и отчего же ей хочется спрятаться, забиться в угол, и те двое в форме, оторвавшие тетку от перил, а Гематоген... Минька его покормит, или забудет, он ненадежный, этот Минька... — Сельма, тетю арестовали! Она рассказывала, глотая слезы и путаясь в словах, а Сельма слушала, знакомо подпирая рукой подбородок, и в ее глазах виделись Туське внимание и сочувствие. Туська кончила и замолчала. Сельма положила ей руку на плечо, и Туська стерпела — Сельме позволялось многое. А больше всего хотелось уткнуться в горошковый халатик и, чувствуя себя под защитой, заплакать. И оттого слова Сельмы были, как удар. — По-моему, ты должна отдать зеркало. Туська молчала, приоткрыв рот. А Сельма говорила, и слова ударяли, как молоточек по шляпка гвоздей. — Понимаешь, иногда так бывает. Это долг, и ничего не изменишь. Ты уже взрослая, ты должна понимать, что жизнь человека дороже зеркала. — Но это несправедливо! Я не больная, и она не больная. Я докажу! Она стряхнула руку Сельмы, вскочила. — Ты веришь мне? — Я?.. Да-а.. — Тогда послушай. Тетю надо спасти. Правильно? Туська покорно кивнула. — А для этого надо вернуть зеркало. И чем скорее, тем лучше. Объяснишь, что маленькая, перепугалась... — Я не маленькая! Сельма тряхнула плечом: — Неважно. Если хочешь, я позвоню, все объясню. Прямо сейчас. Она направилась к прихожей. — Нет! Когда Сельма обернулась, в глазах было все то же холодное удивление: — Ты не хочешь? Но так нужно! — Кому — нужно?! — она кричала на учительницу, которую любила... когда-то любила, уточнила Туська, в прошлой жизни. Которой нет. — Кому нужно-то? — повторила она тише. — Кому? — Твоей тете. Чтобы ее выпустили... из изолятора. Ведь ты ее любишь? Туська проглотила комок: — Но ведь оно последнее. В городе. В стране. А может, на земле. — Ты в это веришь? — А вы... верите, что зеркала несут зло? Она смотрела в коричневые глаза Сельмы и думала, что будет, если та солжет. Или ничего не будет, потому что взрослые всегда лгут, а им никогда ничего не бывает? Даже самые лучшие... — Я не знаю. Честное слово, не знаю. Но надо позвонить. Так будет лучше... — Оно красивое. Из Юр-Тогосского серебра. Очень старое. — Мне хотелось бы посмотреть, — сказала Сельма тихо. — Можно? — У меня его нет, — легко солгала Туська. — Я его спрятала. За гаражи. Принести? В глазах Сельмы что-то мелькнуло. — Нет. Тебе опасно. Я сама. Только ты объясни подробно, где искать. А сама жди меня. Поешь. После позвоним. Ведь тебя будут искать. Вечером объявят по "ящику". И фотография у них наверняка есть. А ты не сможешь долго прятаться. Туська кивнула. В этом Сельма была права. И все равно она сдаваться не собиралась. — Ну, я пошла. Туська подождала минут пять после того, как хлопнула дверь. Суп, пусть и остывший, пах так, что голова шла кругом. Но Туська не стала есть, взяла только кусок хлеба и, на ходу запихивая в рот, вылезла в окно.
Толстый мальчик шел по улице и уплетал мороженое — со вкусом и знанием дела — выедал сливочную начинку, подольше сберегая шоколад. У Туськи слюнки потекли. Если мальчишка так произдевается еще минуту, она выскочит, стукнет его и отберет мороженое. Но мальчишка ушел. Зато к кустам, где она пряталась, подошел пес и стал нюхать воздух. — Кыш-ш, — зашипела на пса Туська. Не хватало еще, чтобы прибежал хозяин узнать, что его скотина унюхала. Пес, обиженно понурясь, отошел. В кустах было сыро, грызлись комары. Но Туська просто не решалась подняться в квартиру родителей: вдруг их тоже... изолировали... как тетю. Арестовали, поправила она себя, пусть взрослые лгут и притворяются. А она не станет. Назло всем! И тут из подъезда вышла мама. Отец вел ее под руку, рассказывая что-то, мама улыбалась. Туська медленно поднялась навстречу. Не кинулась, как всегда, не повисла с визгом, забывая, что взрослая. Ждала. — Анастасия, — сказал отец. — Нас предупредили, что ты можешь появиться. Идем. У Туськи дрогнули губы. — Куда? Отец (совсем как Антошка) пожал плечами: — Домой, конечно. Поешь, помоешься. Ты безобразно грязная. — А меня арестуют? Брови отца поползли вверх: — Арестуют? С чего ты взяла? Разумеется, тебя посмотрит врач. Мало чего ты могла подцепить за неделю... — А тетя? — Это было недоразумение, — с нажимом произнес отец. — Понимаешь, не-до-разу-ме-ние. Она звонила нам два дня назад, за тебя беспокоилась. Мы тебя к ней отвезем... — Если захочешь, конечно, — неуверенно вставила мать. — А зеркало? Она стояла и ждала, что они ответят, но уже сейчас полз из живота ледяной холодок, потому что Туська заранее знала ответ. — Понимаешь, так будет лучше. Понимаешь, мы хотим тебе только добра. — А мне не нужно ваше добро. Конечно, она могла попытаться им что-либо объяснить... про сказку, и что ее нужно защищать... даже если одна против всех. А они заладят свое. Она может утонуть в их вранье! Ненастоящие. Или это она ненастоящая? Когда она заглядывала в зеркало, то видела там чужую девчонку с ненормальным худым лицом и глазами. Может, они правы, а она ненормальная, когда прячется и всех боится и прячет зеркало, а может, надо наоборот? Она уже почти сдалась и поверила им, когда отец сказал, хватая ее за плечо: — Ну, хватит! Потом будешь разводить философию. Пошли. — Я не пойду. — Пойдешь. Как миленькая, — отец встряхнул ее, как деревянную марионетку. — Осторожнее, Андрей! — Хватит, доосторожничались, — он выплевывал слова, как болотную жижу, в которой лежал под Юр-Тогосом и откуда вынес шрам арбалетной стрелы. — Доигрались в гуманность. С этими учителями, с инновациями. Поздно ее арестовали. — Кого — арестовали? — переспросила Туська шершавым голосом. В ней словно хрустнуло все, переломилось, окончилось. — Сельма, — спросила она. — Сельма, да? И рванулась. Платье лопнуло не плече. Но она была свободна.
Она бежала, как никогда в жизни. Босоножек подвел, ногу вывернуло, и Туська кубарем покатилась с обрыва, обдирая колени и локти, инстинктивно стараясь уберечь заткнутое за резинку трусиков зеркальце. Позади ломала кусты безнадежно отставшая погоня. Туську выкатило на пирс, к пустому морю и небу, проткнутому насквозь мачтой одинокой яхты. Плача (не потому, что горели синяки и царапины), сползла к воде. Пришла мысль спрятать здесь зеркальце и бежать. Пусть тогда ловят. Но это было бы как предательство. — Барышня! Туська резко обернулась. С яхты свешивался бородатый моряк с трубкой в зубах и пронзительно синими глазами. Таких рисуют на картинках старых книжек: докрасна загорелых, с волосатыми руками и ослепительной улыбкой, они щурят глаза от ветра и зычно изрекают: "Право руля! По бим-бом-брамселям!" Не хватало разве попугая на плече, вопящего: "Пиастры! Пиастры!" Туська попыталась улыбнуться и плеснула водой в лицо, на котором слезы вымыли две светлые дорожки. — Барышня, не желаете ли составить компанию старому морскому волку? Вместо ответа Туська стала пробираться к яхте по острым верхушкам камней, торчащих из воды. Когда подоспела погоня, на берегу уже никого не было, и только яхта резала крылом горизонт. мои книги
Триллве, прочитал с интересом. Не могу точно определиться, понравился ли рассказ. Написан он довольно живым языком, есть интересная история, но сам мир... Он у меня не совсем складывается в целое. Надеюсь, Вы меня поймете. Словно собран из осколков - гаражи, гвардейцы, Гематоген, Юр-Тогосское серебро, эстрахорнский, троллейбус, мембрана... Возможно, рассказ лишь часть чего-то большего, какого-то цикла, в котором приоткрывается завеса над тайной происхождения этого мира, в целом так похожего на наш, но странноватого в деталях. Иначе приходится так много додумывать самому, что в процессе теряешь нить повествования.
Как шутили по утрам мудрые ацтеки: "Уходя, гасите свет и закрывайте теги" (с)
А мне понравилось. Да, приходится напрячся, чтобы впостроить картинку. Но вполне целостно и закончено. не надо в большое произведение. Здесь вполне всего хватает А характер у меня замечательный. Это просто нервы у вас слабые. Я в мастерской писателя
Мне понравилось. Интересная идея, великолепное исполнение. Правда после прочтения осталось тревожное чувство, словно меня, а героиню, предали... "Каждая взятая вами в руки книга дает свой урок или уроки, и очень часто плохая книга может научить большему, чем хорошая" Стивен Кинг
