Окно на четвертый этаж - …Откуда…
- …не могу знать, тарищ…
- …должен!..
- …не видел!..
- …хрена ж ты тут поставлен?!
- …смотрел…
- Хреново смотрел, идрит твою за ногу!!!
Мирно дремавший на своем посту Олег Сидоренко живо встрепенулся и придал выражению помятого лица нечто максимально похожее на бравый вид. Секунду спустя, просканировав быстрым взглядом из-под каски окружающее пространство, он осознал, что давно привычное всей роте заклинание капитана Васильева «+10 к бодрости» было адресовано, по счастью, не ему, хоть и сработало опасно близко. Машинально проверив наличие автомата на плече, рядовой бдительно попялился в сторону карантинной зоны, ничего подозрительного прогнозируемо не обнаружил и напряг слух. Ага, точно. Капитан уже в который раз за эту неделю морально гнобит Артема Клеменцова, теперь уже молча нависая грозовой тучей над его щуплой фигурой. Интересно, до чего он сейчас докопался? Может, Клеменцов для разнообразия хоть разок действительно за дело получил?
Молчание за углом затягивалось. Сидоренко живо нарисовал в уме картинку, как лицо Артема плавно переходит из бледнопоганчатого цвета в благородный оттенок недозрелого баклажана. Бедолага. С такими нервами ему бы сидеть где-нибудь на складе, сапоги выдавать – а не торчать через день на этом клятом посту, чуть ли не ежечасно узнавая от Васильева новые факты о своей биографии и родословной. Хотя с другой стороны – не поперся бы он тогда в самоволку через нежилой квартал – глядишь, и сейчас бы ему жилось поспокойнее. А так… Ну не нравятся они друг другу. Ну теперь – вот вообще никак. И ведь проверено: кого Васильев невзлюбил – тому служить еще максимум две недели, потом в лазарет – и все. Вот уже не человек по части ходит, а тень какая-то – ни слова против, ни жеста лишнего. И скорей на двери армейского сортира нацарапают ноты из «Лунной сонаты», чем эти двое найдут хотя бы подобие общего языка…
- Как оно там появилось, а?! Тебя спрашиваю – в глаза смотреть мне!
- Тарищ капитан, ну честное слово, пять минут назад не было никакого окна! Я целый день в эту сторону смотрю – было заложено кирпичом, как везде…
- Да что ты мне, идрит твою коромыслом, сказку рассказываешь, Клеменцов?! Ты что, так перегрелся, что я тебе на дебила стал похож?
- Так точ… то есть так точно – перегрелся, тарищ капитан! Ну, не было окна, полчаса назад не было! Вот, Сидоренко подтвердит!
Сидоренко почуял неминуемое приближение беды из-за угла. Ну, Артем, ну, засранец. Перевалил, называется, с больной своей головы на больную чужую… Да еще и спалил, шлепок майонезный, что Олег у него час назад сигарету стрелял, оставив, что характерно, беззащитный пост на целую минуту – как известно, бесценную для потенциального противника. За мгновение до первых раскатов грома из-за угла Сидоренко уже являл собой образец идеального постового: автомат на изготовку, зоркий взгляд направлен вдаль, фигура подтянута, пятки вместе, носки врозь, даже заплатка на потертых штанах излучает бодрость и готовность сей же час сорваться в бой.
- Сидоренко! Почему, идрит тебе некуда, пост бросаем?
Исполнив сложный пируэт, выражающий бесконечное обожание и неземной восторг от появления начальства, Олег вполоборота развернулся и теперь вовсю поедал оное начальство обращенным в нужную сторону глазом. Второй глаз усиленно делал вид, что по-прежнему контролирует вверенный его хозяину сектор.
- Сидоренко, кончай комедию ломать, - капитан, как, впрочем, и всегда, резко прибавил адекватности после окончания беседы с Артемом. – На этот раз прощаю, но запомню. Еще раз увижу, что пост оставил хоть на полминуты без моего ведома, шкуру спущу и задом наперед одену, ясно?
Олег всем своим видом выражал полное согласие с этой глубокой мыслью, едва сдерживая улыбку. Клеменцов стоял чуть поодаль и понуро косился на капитана, явившего миру очередное волшебное превращение из тупого злобного вояки в строгого, но вменяемого командира.
- Значит так. Вот этот, идрит его барбоса, - капитан мотнул головой в сторону Артема, - мало того, что сам идиот, так еще и из меня пытается идиота сделать. Сидоренко, ты был у него на посту сегодня?
- Так точно! Минут сорок назад. Сигарету брал. Помогал в оценке тактической обстано…
- Затухни, петросян. Стену 42-го дома видел, тактик хренов?
- Ну видел... – Олег лихорадочно вспоминал, что могло быть не так с 42-ым домом, но ничего путного на ум не приходило. - Стена как стена.
- Стена как стена, говоришь… - капитан как бы невзначай поднес к глазам жилистый кулак и педантично оглядел выбеленные костяшки пальцев. – Ничего, значит, особенного, на стене не видел?
- Никак нет, товарищ капитан…
- Ну идем. Тактики, идрит вашу…
- А-а-а… Э…
- Пост разрешаю временно оставить. Шагай давай, клоун.
Крепко озадаченный Сидоренко, не забыв, тем не менее, ободряюще подмигнуть Артему, засеменил вслед за удаляющейся спиной капитана. Спина, впрочем, начала быстро приближаться, свидетельствуя о том, что ее обладатель уже достиг пункта назначения, не пройдя и сотни шагов. Поравнявшись с капитаном, Олег, свернувшись неопределенным интегралом, попытался снизу вверх заглянуть в глаза начальства в поисках дальнейших указаний. Обычно нетерпимый к подобным выходкам Васильев полностью игнорировал подчиненного, сверля взглядом какую-то точку вверху стены противоположного дома - значит, дело и впрямь нешуточное. Сидоренко, прищурившись на слепящее солнце, взглянул туда же.
- Ох ты ж жеваный крот…
Несмотря на лучи восходящего светила, окно было видно совершенно четко. Обычное такое, со старыми крашеными деревянными рамами, коричневым от ржавчины отливом и какими-то занавесками бордового цвета. И все бы ничего. Только вот дом под номером 42 стоит в зоне карантина. И все окна в нем заделывала кирпичом, собственно, рота Васильева – с месяц назад. Все окна. И двери, включая подвальные. Тоже все. И даже шахты вентиляции заделывали, куда только кошка пролезет, и то – если не особо толстая.
А окно – вот оно. И шторы висят. Бордовые.
- Так, судя по твоей роже, его тут и впрямь раньше не было. Клеменцов, помчался в караулку, взял еще троих бойцов и прочесал все входы в здание, включая крышу. И чтоб ни одна живая душа, идрит тебя в качель, не знала, что произошло, ясно?! Куда почесал, дубина? Ты на пожарную лестницу, я смотрю, так запрыгивать собрался, альпиниста кусок? За казармы сначала, спидермен хренов, лестницу возьми, там, у стены, слева. Слева, я сказал! От меня слева, придурок!!! Да в другую сторону!.. А, ладно, черт с тобой. Вернешься больше чем через три минуты – будешь весь день мишени на стрельбище держать, понял!?
Сидоренко, мигом забыв про окно, бочком-бочком отполз в сторону, стараясь максимально слиться с окружающим пространством, дабы не попасть под горячую руку и тоже не побежать куда-нибудь в принудительном порядке.
- А ты чего тут встал?
Блин. Не вышло.
- Так, быстро, найди Павлова. Передай, чтоб он взял на складе что-нибудь с прицелом и хотя бы парой патронов. Не будут давать – пусть скажет, что приду я, и мне они не то что винтовку – пломбу из зуба выковырнут и отдадут в бессрочное пользование. Понял? Исполнять. И чтоб через две минуты уже на посту стоял! И не вздумай кому сболтнуть, зачем он тут понадобился – на крышу сушиться подвешу, ногами кверху!!!
Олег, в который раз оценив быстротечность времени, притопил в направлении ближайшей вышки, моля всех богов, чтобы сегодня случился день дежурства Павлова. Только бы сегодня, а?..
***
- Эй, боец, а ну стоять. Ты с поста?
Сидоренко, почувствовав, как окончательно рвутся на кучу мелких кусочков его светлые мечты о спокойном дне, со вздохом затормозил, пусть перед глазами и стояла багровая рожа Васильева, отсчитавшего две минуты. А как тут не затормозишь? До сих пор не находилось на базе такого человека, который хоть в какой-то форме пытался спорить с «товарищем академиком Можайским», главой научной экспедиции, в помощи и охране которой, собственно, и заключалась роль роты Васильева.
- Язык проглотил? Ничего странного не видел сегодня на периметре?
Рядовой мысленно зарекся на всю оставшуюся жизнь больше никогда и ни под какими пытками даже на улицу не выходить двадцать шестого августа – если, конечно, за сегодняшним двадцать шестым для него последует двадцать седьмое. Вот попал-то, а. Не ответишь сейчас, а того хуже – соврешь, все жизнь аукаться будет. Влияния у Можайского хватит, а вредности и злопамятства – и подавно. А ответишь, нарушив указ капитана, – оставшиеся четыре месяца до дембеля проведешь как в аду, на персональной сковородке с ВИП-обслуживанием, поклон Васильеву. Может, того – в обморок упасть?..
- Слышь, боец, ты мне глаза тут не закатывай, не красна девица с переулочка. Я тебя спрашиваю, ничего сегодня странного в карантинной зоне не видел?
- Так точно, товарищ академик Можайский, - тьфу, пропасть, это ж надо настолько себя любить, чтоб всех на базе заставить таким образом вылизывать свою великую личность при каждом обращении… - Видел. Окно.
- Боец, ты мне тут по ушам не ездий, не дорос еще, - глава научной экспедиции закипел мгновенно, как качественный импортный электрочайник. - Какое еще окно?
Проглотив совершенно правдивый, но потенциально небезопасный ответ «с бордовыми шторками», Сидоренко вспомнил, что положение рядового все же дает некоторые привилегии. В частности, возможность не думать. А если быть точным – строгий запрет на этот процесс, предназначенный исключительно для высших чинов.
- Не могу знать, товарищ академик Можайский! Окно, значит, появилось. А раньше не было окна.
Презрительно шевельнув усом и обдав Олега густым запахом копченой колбасы, мозговой центр локального значения степенно, не торопясь, понес себя в сторону карантинной зоны. Сидоренко, рассудив, что ни наличие, ни отсутствие Павлова уже не сможет существенно повлиять на его судьбу, смиренно поплелся следом, перебирая в голове невеселые мысли.
И черт его дернул вообще согласиться на службу в этой дыре? Ведь не пинками же погнали – сам, все сам… Думал, коль не вышло отвертеться от службы – так пусть уж потом будет что вспомнить – не как котлован рыли под дачу полковника, а как боролись, понимаешь, с аномальной активностью… Тьфу, пропасть. Первые три месяца-то натряслись, как мыши под веником, натерпелись всякого. Учеба, мозгоимение с участием свиты Можайского, посты, учеба, мозгоимение, посты… Чего только не насмотрелись. Автомат уж давно каждому роднее стал, чем пульт от жвачника. Герои, мать их так.
Хотя, надо признать, и толк от их суетливой деятельности определенно был. Уже вот которую неделю – ни одного видения. Все-таки есть на плечах голова у Можайского, который велел заделать все проемы в домах карантинной зоны. Неоткуда, выходит, видениям появляться теперь.
А первые разы-то… Сидоренко с силой зажмурился, почувствовав, как приподнимается на вставших дыбом волосах армейская каска.
***
Холодный ветер дует по ногам, хлопает полой застылой шинели. Перчаток нет, а автомат на морозе, пусть и несильном, застыл как ледышка. Патронов – два рожка. И поди еще перезарядись, когда пальцы даже в кулак не сгибаются. Так что, можно считать, один рожок. А до смены поста еще… Твоюжмать, да только заступил. Считай, полных четыре часа еще. И то – как новенькому. А со следующей недели – по восемь… И жрать уже охота – по такой-то холодине…
Резкий удар выбитой наружу двери подъезда заставил сердце зайтись в стуке. Ветер? Автомат сам прыгнул в руки – да так, что не отдерешь потом, если и захочешь. Вот оно. Оно. Вот. Уже.
В голове против воли зазвучал заезженной пленкой голос Можайского, ведущего инструктаж.
«Того, что вы можете увидеть, на самом деле нет. Нет и никогда не было. Это не призраки тех, кто когда-то был жив, и тем более не живые создания. Это миражи. Видения. Их нет, хоть вам их и видно. Они ведут себя так, будто они живы. Они не пройдут сквозь стену. Не вылезут из-под земли. Не упадут с неба. Они выйдут из двери, вылезут через окно, выберутся из-под люка в земле – да, они могут это сделать. Но их незачем бояться. Они не опасны. Они не могут убить, ранить или вообще хоть как-то прикоснуться к вам. Их нет. Мы пока не знаем точно, что это, но они живут по законам нашего мира. Если в них выстрелить, они исчезнут – раз и навсегда. Придут новые – возможно. Но эти – уже не появятся».
Собственно, это и была запись на пленке. В первые дни службы они слушали ее весь день – один раз на утреннем построении, по разу во время завтрака, обеда и ужина, один раз перед отбоем. Надо сказать, небесполезно. По крайней мере, Сидоренко, отродясь не причислявший себя к храброму десятку, стоит вот нынче здесь, на посту, а не бежит куда глаза глядят… Правда, тут еще стоит отметить роль кулака Васильева, резко возникающего в памяти каждый раз, когда появлялось малейшее желание сделать что-то вопреки уставу.
Дверь! Ветер даже здесь, между домами, на минуту затих, а ее все еще мотает из стороны в сторону. Сидоренко провожал каждое ее движение остекленевшим взглядом, чувствуя, как ледяной ком разрастается в животе, грозя вот-вот переползти на дрожащее сердце. Весь мир, что когда-то знал Олег, все часы, дни, годы, что были отведены ему – все сжалось в тугой комок – до этой двери, ветра и стиснутого в руках автомата.
Только бы оттуда ничего не появилось…
…и появилось бы оно уже, наконец-то!
Время, сделав изящный пируэт, вновь распрямилось – и помчалось вперед, стремясь догнать удирающие секунды. Автомат в руках тряхнуло, послышался звон сыплющихся на землю стекол. Дверь в последний раз жалобно стукнулась о стену и бессильно повисла на петлях.
А… там что-то было?.. Хотя – теперь-то что об этом…
Челюсть прыгала, как у буйного сумасшедшего. Руки тряслись так, что было недолго невзначай застрелиться, нажав на курок еще раз. Хотя нет, это вряд ли. По крайней мере, не раньше, чем встанет на место новый рожок вместо того, что был бестолково расстрелян в сторону второго подъезда сорокового дома.
И вновь – еще почти четыре часа…
***
- Так.
Тон Васильева, ухитрившегося вопреки всем законам русского языка растянуть звук «к», не предвещал ничего даже отдаленно напоминающего хорошее – как и ожидалось, впрочем…
- Где Павлов, идрит твою в дупло?! Где ты и почему до сих пор не на посту?!! Эту хрень вообще как понимать?!! А… Доб-брого дня, товарищ академик Можайский…
)
