Домой мы поехали утром: Надя в последнее время спала плохо, и мне не хотелось прерывать ее сон. Дома она могла уже не заснуть. Я просидел всю ночь у больничного окна, заглядывая в сердце снежному вихрю, раскинувшему сизые крылья над городом. Внизу проносились куда-то по своим делам суетливые автомобили, я смотрел им вслед и пытался угадать, кому и какие подарки они везут. Глупое занятие, но думать о своих проблемах было выше моих сил. Нормальная человеческая реакция.
Дома я постарался заняться обычной предпраздничной суетой. Продукты, коробки с елочными игрушками и гирляндами, подарки, звонки родственникам. Несмотря на плохое самочувствие, Надя в постели лежать отказалась наотрез. Была весела, приветлива, пошла на кухню и помогла приготовить салат; порезала палец, расхохоталась, обругала себя за неуклюжесть и убежала обрабатывать ранку перекисью. Я улыбался в ответ, обнимал за плечи, гладил отросший после химии ежик темно-русых волос, говорил ей, какая она у меня красивая. Говорил… и не кривил душой. Красивая, большеглазая, как испуганный олененок, она всегда была для меня волшебной феей из детского сна. В нашем дуэте она была первой скрипкой, примой, тянущей за собой меня, будто какой-то неуклюжий, низко гудящий контрабас. А теперь я несу на руках ее.
В гостиной бормотал телевизор: показывали какой-то новогодний концерт, благо, эфир в это время богат на подобные передачи. Никто не обращал на него внимания, но шумовой фон в квартире он создавал, полностью справляясь со своей функцией. Надя взяла с полки книжного шкафа увесистый альбом с фотографиями и стала их рассматривать, улыбаясь некогда остановленным мгновениям прошлого. Каждое фото было подписано ее рукой. Я присел, приобнял за талию, поцеловал в висок. Она провела тонкими пальцами по матовой поверхности фотокарточки.
– Ночевала тучка золотая, – прочитала Надя подпись под фото, спросила:
– Помнишь, какими мы тогда были счастливыми?
Я помнил. Помнил то утро. Как-то так получилось, что с вечера возле постели - рукой подать - лежала моя фотокамера. Проснувшись и оценив всю прелесть момента, я осторожно, чтобы не разбудить спящую у меня на груди Надю, сфотографировал нас с вытянутой руки. Не навечно, но надолго, я сохранил все: мою довольную улыбку, ее трогательную беспомощность – наше медовое, теплое счастье.

Что-то в Надином лице изменилось, она посмотрела мне в глаза и спросила:
– А она будет красивая?
У меня в горле застрял ком, но я, все же, нашел в себе силы спросить:
– Кто?
Надя светло улыбнулась:
– Та, которая займет мое место.
Я устало прикрыл глаза. Что я мог ей ответить? Что?! Что бы любой из вас ответил на это?
– Извини, – смутилась Надя, – глупость сморозила. Слушай! Давай поедем на дачу! Там настоящие ели, никого нет, даже этого дурацкого бормотальника, и речка рядом с домом. Можно слушать, как подо льдом перекатываются глубоководные течения. И смотреть на звезды. В городе совсем нет звезд!
А почему бы и нет? Я посмотрел на часы, время близилось к шести вечера. Вроде бы успеваем. Домик у нас был маленький, но очень уютный. С камином и стенами в древесной обшивке , с минимумом мебели и теплым ковром под ногами.
Сборы и погрузка заняли добрых полтора часа. Решили захватить немного «дождика» и коробку огромных красных елочных шаров; в пакеты отправилась и вся приготовленная еда. Оба знали, что есть ее ни я, ни она не станем, но раз решили устроить праздник, нужно быть последовательным до конца. Когда Надя уже ждала меня в нашем «круизере», я вспомнил про все еще включенный телевизор. Пришлось подниматься в квартиру еще раз.
По ящику шли какие-то новости сомнительного происхождения. Ведущий монотонно вел развлекательный блок, который должны иметь все уважающие себя новостные каналы, чтобы не дать окончательно утонуть зрителю в политических репортажах и финансовых комментариях.
– Уже несколько лет своеобразной новогодней традицией для предсказателей и ясновидящих стало объявление о грядущем конце света, – вещал диктор.
– На сегодняшний день пятеро экстрасенсов сообщили о якобы значительных пертурбациях в эфире высших сфер восприятия. Все пятеро независимо друг от друга сделали выводы о грядущем конце Вселенной…
На этом моменте я ткнул пальцем в кнопку питания, а сам со вздохом пробормотал:
– Конец света… Конец света, так его, разэтак… Мне бы ваши проблемы, придурки.

На место мы добрались около девяти вечера. Разложили привезенные с собой вещи, сервировали праздничный стол, зажгли свечи. Непогода за окном улеглась еще днем, и теперь на улице, куда не посмотри, простиралась пустыня, обрамленная дальним частоколом леса, нетронутая, девственно белая, залитая бледным лунным светом. Ночь стояла на удивление ясная, и высоко в небе, окруженный холодным сиянием, водил праздничный хоровод двурогий обломок месяца и мириады мерцающих звезд.
Я развел огонь в камине, скормил вяло сопротивляющейся Наде коктейльную вишенку и приготовился ждать чуда. Господи, как оно было мне сейчас нужно. Ну, хотя бы единственный раз в жизни. Именно сегодня. Потому что нет ночи более подходящей для чудес, чем ночь Новогодняя. Задумавшись, я не сразу сообразил, что Надя что-то говорит требовательным, чуть капризным голосом.
– Прости, что? – переспросил я.
– Хочу шампанского! Какой же Новый год без шампанского? Никакого!
Я укоризненно посмотрел на нее:
– Надя, тебе же нельзя! Врачи категорически запрещали…
Она саркастически улыбнулась:
– А ты оптимист. Думаешь, это повредит моему здоровью? Мне-то казалось, что хуже быть уже не может.
И действительно, и без того бледная кожа стала белее мелованной бумаги, а румянец на щеках казался свекольными пятнами, горевшими красным сигналом семафора. Руки были по прежнему холодными, ладони влажными, а всегда ясные серые глаза теперь будто поддернуло тусклой матовой пленкой.
– Ну, хорошо, хорошо! Я туда и обратно. А ты пока что отдохни, – сказал я, накидывая на себя дубленку.
Уходя, я неслышно шептал: «Я еще рядом, я еще здесь, и не хочу ее отпускать! Уйди, Костлявая! Эта ночь – наша. Еще наша!»

Вернувшись с бутылкой шампанского в руке, я с порога почувствовал неладное. Надина шуба висела на старой рогатой вешалке, сапоги стояли в углу прихожей, но самой Нади нигде не было. Я, как ошпаренный выскочил на улицу. Только сейчас я заметил, что в глубоком снегу запечатлелись четкие отпечатки ее босых ступней. Я бежал по этим следам, как сумасшедший. Я знал, куда они ведут.
Уже через минуту я выскочил на скользкий речной лед. Еще позавчера стояла последняя декабрьская оттепель, и лед ближе к середине стремнины заметно истончился, подернувшись сеткой трещин. Тоненькая Надина фигурка четко прорисовывалась на фоне белоснежных сугробов противоположного берега. Я пошел осторожнее, стараясь равномерно распределить вес, чтобы не проломить тонкий лед. В какой-то момент понял, что дальше мне нельзя – под ногами ощутимо похрустывало. Надя, которая была легче меня в полтора раза, высоко запрокинув голову стояла среди множества маленьких снежных смерчиков, которые срывал с замерзшей поверхности реки забияка-ветер, прямо над самой стремниной. Она смотрела на звезды. Нас разделяло добрых десять метров.
– Надя, иди ко мне! Там опасно!
Вместо ответа она коротко хохотнула и закрутилась среди смерчиков еще одним юрким гироскопом. Сердце замерло у меня в груди. Течение здесь быстрое, провалишься – выловят только по весне, и то навряд.
– Милая, не делай глупостей! Ты нужна мне!
На этот раз она остановилась, внимательно на меня посмотрела:
–Смотри! Мир кончается! Зачем тебе пустая баночка из-под меда? Соскрести остатки сладости со стенок и закопать в землю?
– Надя, здесь холодно. Иди ко мне… поговорим дома! Там дрова прогорели, до углей. Погреем руки, выпьем шампанского! Ты же просила!
– Не пойду, любимый! А ты не горюй! Лучше посмотри на небо – мир умирает вместе со мной.
Я невольно поднял голову вверх, и на меня уставилось недремлющее око Малой Медведицы – Полярная звезда. Надя же продолжала свой сумасшедший танец. Я понял, что теряю ее, теряю глупо и бессмысленно. Я сделал один аккуратный шаг вперед и крикнул:
– Хорошо. Только послушай вот что!
Еще шаг.
– Люди бывают несчастны. И они говорят окружающим, что их никто не понимает.
Еще шаг.
– Все вокруг смеются. Как же! Семь миллиардов человек на земле, и ты один такой уникальный. И несчастные люди, слушая смех, уходят восвояси.
Еще шаг.
– Но, знаешь, они на самом деле не думают, что их никто не поймет. Они просто пытаются сказать всем, что им…
Нога скользит по льду, я, не удержавшись, падаю. Невольно закрываю глаза, ожидая треска и ледяного холода, разрывающего сердце. Миг тишины. Обошлось. К щеке прижимается холодная ладошка, приподнимает мою голову. Надя, кажется, за долю секунды оказавшаяся рядом, заглядывает мне в глаза.
– Что им… ?
– Что им просто не хватает любви и надежды. Не покидай меня так. Ладно?

Домой я принес ее на руках. Уложил на кровать, как ребенка укутал в одеяло. До полуночи оставалось каких-то полчаса. Я поставил в подсвечник новые свечи, взамен догорающих, подкинул дров в камин. Оставшееся до нового года время мы сидели на кровати, обнявшись.
Надя положила мне голову на грудь, тихо нараспев прошептала:
– Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана.
Я прижал ее к себе крепче. Надя вздрогнула, будто борясь со сном.
– Утром в путь она умчалась рано… – продолжил я за нее.
Старые напольные часы глухо отбили двенадцать ударов.
– С Новым годом,– прошептал я.
Ответа я не ждал – она не дышала уже больше минуты. Чудес не бывает.
Ветер на улице крутил маленькие смерчики из сухой ледяной крошки, стуча снежными коготками в оконное стекло. А в небе, среди ночи, одна за другой коротко вспыхивали и гасли далекие звезды.

Похитила свет жизни Калиюга:
И гаснут звезды, и вокруг черно;
Потеряно кружит, мяучет вьюга,
В дом просится, царапает окно.
автор: Munen