Где-то немного погодя за полночь в душной ординаторской раздался телефонный звонок. Трель набатная, дребезжащая, особенно неприятная оттого, что прозвучала в полной темноте.
Колесов долго сослепу искал аппарат – тот прыгал по столу, - потом включатель и очки.
- Слушаю… - пробормотал он вымученно, сонно, потом прочистил горло и повторил, - Слушаю. Хирургия.
- Андрей Данилыч, тут… - сестра из приемного покоя была не бодрее, - бомжа одного привезли на скорой… тупая травма живота, укус плеча…
- Кто?
- Что кто? – не поняли на том конце, - Бомж, я говорю…
- Кто кусал, спрашиваю?
- А-а! – сестра начинала соображать, по недовольной паузе Колесов понял, что колоть под лопатку новоиспеченного пациента она не жаждала, - Неизвестно, кто. Приходите, сами поглядите.
Колесов не без удовольствия зевнул прямо в трубку.
- Общий крови, общий мочи… и все равно готовить анатоксин. Сейчас спущусь.
Приемное отделение находилось на самом дне семиэтажки, от лифта до регистратуры нужно было еще долго идти по длинному слепому коридору. В январе там стоял лютый холод. Колесов поежился: зря он оставил шерстяной халат наверху – это униформенный, грязно-зеленого цвета, - с бомжем еще придется провозиться не меньше часа. Главное, чтобы не было черепно-мозговой. Дожидаться консультации нейрохирурга, который дежурит в соседнем, еще сталинской постройки, корпусе, клевать носом, считая минуты, пока того разбудят, пока он обуется и через метель доберется до хирургии! Колесову хотелось спать по ночам, как и всем нормальным людям.
За стеклянной перегородкой в синей двойке, вся в мелком барашке химической завивки сидела сестра и вяло стучала одним пальцем по клавиатуре. На вошедшего доктора она подняла сухие, ядовитые глаза.
«Еще не старая, а морда посерела от выпивки», - вскользь оглядывая Машу, подумал Колесов.
Он наклонился над стойкой. Опять зевнул.
- Направление и жертву.
Маша сунула ему под нос промокашку и ткнула пальцем на белую дверь.
- В санпропускнике.
- Анализы?
Маша – среди ярко-голубого песка вокруг глаз, в морщинках явно читалось ехидство – улыбнулась:
- Взяли, Андрей Данилыч. Щас в лабораторию звякну.
«Зря она: золото во рту девушек не красит», - Колесов отвернулся и зашаркал мимо храпящего на диване охранника в санпропускник.
Маша его не любила по двум категоричным причинам: он не любил Машу и откровенно брезговал алкоголиками.
На голой клеенчатой кушетке, перед закрытой дверью душевой, в проходной комнате лежал грязный, черно-серый комок из конечностей, кожаного плаща и ботинок. Новоприбывший свернулся калачиком и уткнулся носом в стену.
- Товарищ, э ты меня слышишь? – Колесов натянул латексные перчатки, бомж не шевелился.
- Пьяный в дюбель, – хирург начинал злиться. – Вот свиное рыло! Ты меня слышишь?
Он схватил его за плечо, затряс.
- Кто приличным людям спать мешает? Где болит? Кто покусал?
Пришелец наконец издал стон, спрятал голову за подранными рукавами.
- Ой… не трогайте меня. Я в скорую не звонил. Отстаньте.
- Да что ты? – Колесов поправил съехавшие с носа очки, - А кто звонил? Сейчас анализы готовы будут, на рентген повезем. Кто всю эту катавасию начал? Я что ли? УЗИ-музи всякие... кому надо?
Новоприбывший вдруг чего-то испугался. Голос его задрожал. Он даже приподнялся на локте, но туловища не развернул.
- Не надо анализов, доктор. Я умоляю.
Колесов отмахнулся, как от надоедливой мухи.
- Поворачивайся. Не затягивай осмотр.
«Подкидыш» со скорой медленно лег на спину. Худой, безусый, лет девятнадцати, со спутанными каштановыми вихрами. Оправился беззвучно, и сверху вниз принялся расстегивать пуговицы.
- Другой разговор. Сидеть больно?
Мальчишка одними губами ответил «нет».
Хирург пропальпировал живот: совсем безболезненный – парень ни разу не поморщился - или очень хорошо притворялся.
Лицо Колесова изобразило задумчивость: нижняя губа немного выкатилась вперед.
- Щеткина-Блюмберга отрицательный… Но откуда ригидность?
Он визуально оценил мальчишку и чего-то просчитал в уме.
- УЗИ сделать придется.
Он собирался уже выйти вон, как парень снова очнулся от оцепенения и схватил его за руку.
- Не надо УЗИ, доктор. Я ухожу.
- Куда с перитонитом? – он по привычке стращал – мало терпел неповиновение, - Делать нечего! Лежи.
Но парень не отставал.
- Это не перитонит. Вы прекрасно знаете. Мне нужно убраться поскорее.
- Ну-ну.
Маша поприветствовала его взмахом желтых листочков – лаборатория закончила подсчет под микроскопом. Хирург, чтобы отвлечься от въедливого запаха сирени, разящего от сестринской куртки, уткнулся в анализы.
С ума сойти! Матерь Божья! Глаза полезли из орбит на лысеющий лоб. Стоматоцитоз! Гемоглобин 180! Палочкоядерных лейкоцитов 40%!
Колесов посмотрел на Машу – она скалилась накрашенными губами, сама ни черта не смотрела кровь – потом снова в столбики на бумаге. Что за идиотизм! Или онкология?..
Он вернулся в санпропускник. Парень – совсем не бомж по одежонке, просто потрепанный – сидел на кушетке нога на ногу.
- Что прочухался? Легче стало? – Андрей Данилович не знал, что говорить.
- Легче, как видите. Мне кажется, я понял, в чем Ваше замешательство.
- Да?
- Вероятно. Вы как человек с высшим медицинским образованием не могли не заметить некоторых странностей в результатах.
- Ну. Как с таким вообще существовать можно? К мозгу кислород поступает?
- Мои красные кровяные тельца выполняют несколько иную функцию.
Колесов выпятил губу. Со лба потек пот.
- Мне тут дебаты разводить не надо! Ты знаешь, что с тобой?
Молодой человек в драном плаще, как в горностаевой мантии, прошелся по комнате.
- Знаю. И скажу Вам, если Вы пообещаете мне уничтожить анализы. Поверьте, Вы мне отчего-то симпатичны, и я виноват перед Вами, украв Ваш сон. Силой мне добиваться своего не хочется.
- Ну?
- Все просто. Я вампир.
Колесов заржал – до колик, до асфиксии. День сурка!
А парень стоял – тихо, вовсе неподвижно – и ждал пока кончиться припадок.
- Все, хватит, – хирург высморкался и утер рукавом слезы. – Дожили. В-вампир, Дракула!
Парень чуть приоткрыл рот и приблизился к врачу, словно втирая ему эту картинку в память: четыре белоснежных, явно больше среднечеловеческих, клыка – по паре сверху и снизу – ухмылка хищника, ночного охотника, нежити…
Колесов умолк. Ему, хотя все происходящее казалось совершенно нереальным, стало страшно. На ватных ногах он присел на край кушетки.
- Как же это может быть?..
Подкидыш спрятал пасть. Пожал плечами.
- Ну, я совсем молодой пока. Зеленый, не ведаю многого. У меня-то вампирского века – десять лет.
- И много вас таких?
Он улыбнулся. Почти по-детски.
- Секрет. Что делать-то будем?
Хирург – осунувшийся, без апломба – как старик, бесцветно посмотрел на подкидыша.
- А ничего. Ты сейчас встанешь и уйдешь.
- А анализы?
Колесов методично разорвал бумагу и бросил клочки к его ногам.
Парень не без облегчения посмотрел на ветошь. Но оставался стоять.
- А взамен?
Колесов полез в карман за сигаретами.
- Ты меня обратишь. Нет, не сейчас. Через полгода. Мне нужно кое-какие дела докончить.
Подкидыш беззвучно присвистнул.
- А не жирно ли? Жить устали? Я с самоубийцами не вожусь. Так и знайте.
- Ну-ну.
Он закурил. С аппетитом, щедро прогоняя дым через легкие.
- Я через пару лет, ну, через пять, умру. Беспомощным. Лежачим. Миокардиодистрофия, слыхал?
Парень не ответил.
Колесов почесал плешь на затылке. Пепел крошился на воротник.
- Лучше уж так жить, чем никак. Верно?
- Не знаю. Мне выбора не дали.
- А я решил. Поможешь?
Вампир повернулся спиной, чего-то забормотал под нос, и длинным пальцем пианиста принялся отколупывать штукатурку над раковиной.
- Нет.
- Почему?
- Вы – врач. Вы однажды уже сделали выбор. Вы присягнули милосердию.
- Так переприсягнем!
- Нет.
Колесов встал – злой, голодный, невыспавшийся – вдруг почувствовал весь груз своей доли.
- Пошел прочь! Трус.
Вампир сделал прощальный жест – в глазах чернее ночи промелькнуло (ой, ли?) сочувствие - и выпорхнул из санпропускника.
Больше больные той ночью не беспокоили Колесова, но отдохнуть, забыться ему мешали кошмары. Он, как наяву, видел огромные бивнеподобные клыки, врезающиеся в сочную плоть. И странно, он чувствовал почти мазохическое удовольствие от податливости мякоти, от солоноватого привкуса на языке, он кровоточащего укуса на машиной шее. Грезилось ему, что распахивается окно на шестом этаже, с громадой тьмы, вьюгой, грохотом железа на крыше в ординаторскую запрыгивает он – тогдашний гость с прозаичной улыбкой. Его не посещает отвращение. Он уже ему ровня. Он несется в ночи, снося чьи-то жизни, поруку с неутолимой жаждой, гибель несущий… За пазуху, в ноздри, в разинутую зубастую пасть набивается снег. Он кружит над извечной пропастью, куда исчезают все человеческие жизни, он рядом, но упасть в нее ему не дано…
Рассвет, ленивый, по-морозному зеленоватый, застал его в гнетущем отчаянии и первых проблесках раскаяния.
Милосердию служащий да не отринет доли своей.

Х Р А Н И Т Е Л И
- 1 -

Звездное небо над нами… и так хочется перемен. Вот бы забраться на крышу и стоять прямо под ними – далекими и ласковыми светящимися точками в перевернутом ковше синего Космоса. Но и из окна они тоже хороши, благо ставни открытые почти под карнизом. Ветер из пропасти ночи свежий, как горный, но мягче, теплее, и темнота за окном такая нестрашная, майская.
Рыжий кот Бэлза сегодня в духе. У сна уже украдены часы, и они с Анатэлом пялятся в распахнутый прямоугольник, наслаждаясь своим кусочком неба.
У Бэлзы огромные мохнатые лапы и навыки профессионального пройдохи. У Тэла – почти ничего, кроме этого странного существования между мирами и нелюдского неизбавимого одиночества. Он, как наркоман на вечной терапии, без связей с жизнью, законсервированный в душевной летаргии. И ему не хочется на крышу, но смотреть в окно через усилие он может. Бедный Бэлза тормошит его, волнует, обогревает заботой, и иногда Тэл отзывается.
В углу между стеною и гредушкой сжавшийся в комок, страшно худой, как будто навеки испуганный, останок человека сидел спрятавшись за поджатыми коленями и глядел не моргая в мир. Рядом с ним, вальяжно развалившись косматой тушей, мурлыкал кот.
- А мне селедки не охота, - булькающим баритоном напевал кот, - и огурцов малосольных, и пива. Нам, батенька, паштет говяжий подавайте да бараний бок. Нам Ваши вегетарианские штучки не подходят, ибо кошачьи – хищники. И ассортимент должен соответствовать, а то так дело дойдет до укропа и овощного супа или крапивного. Не-ет, батенька, Вы тушеночки на худой конец просите.
Тень Анатэла отзывалась после длинной паузы. Кошачий охотник успевал насчитывать три падучих метеорита. Или дело было в том, что ночь выдалась урожайная?
- Не угодишь… Сам вели Анне мясо подавать, - слабым, но приятным голосом вдруг отвечал больной.
Бэлза видел, как на маскообразном лице шевелились только губы. Беседующие были вдосталь осыпаны звездным снегом, даже наглая пестрота кота отступала от матовости света и синевы за пределами белого двойника окна.
«Хорошо, что сегодня ясная погода,» - подумал расстроенный нянька. Когда ненастье, Тэл тревожится, теряется и, забившись под кровать, спадает, вконец захлопнувшись в неприступном чертоге тоски. Тогда он почти перестает жить и, Бэлзе иногда кажется, дышать.
За шесть лет они привыкли друг к другу, притерлись, совместили привычки и были неразлучны почти всегда. Но когда Анатэла замуровывал очередной приступ, нянька позволял себе гулять в одиночестве по саду. Такой в бессонном раздумье, обозленный, уставший и постаревший, он бродил часами, а потом сидел у ног больного или грел его руки, щекотал свалявшимся хвостом ноздри, гладил русую голову. А провалившийся в глубь, в неразгаданный кошмар, полумертвец сворачивался улиткой, пряча лицо в ладонях, и в особенно глухие ночные часы протяжно, невыносимо тяжело, хоть и совсем тихо, постанывал. Даже утробно храпящая внизу Анна просыпалась. Она ели слышала давящие на сердце звуки, но в груди появлялись бухающие, пропадающие удары. Боль разливалась от сердца в левую руку, её парализовало. Кухарка от страха переставала слышать в тишине свое дыхание, обостренный слух сосредотачивался на приглушенных стонах.
Кое-как трое доживали до утра. Анна, тяжеловесная нестарая женщина, поднималась раньше, мокрая от слез, и спешила сбежать из спальни, из дома в сад, на двор, полола грядки и кормила пестрых кур. К тому времени, когда Бэлза спускался за завтраком, она почти отходила от ночной каторги. Оба связанные с тяжелобольным, за шесть лет проведенные бок обок не научились говорить о черных приступах, нарочно избегали этой темы, переживая страдания поодиночке.
- Укроп хороший в этом году растет, вир, и клубника не плоше, - обыкновенно бормотала Анна, перевязывая пучок зелени для сушки, - На обед-то курицу рубить? – резко спрашивала она, когда Бэлза поворачивался спиной к ней, чтобы уйти.
Мохнатая нянька вздрагивал всегда неожиданно, сильнее врезаясь когтями в полный поднос.
- Рубить, Анночка.
И как мог скорее драпал наверх, каждый раз распахивая двери комнаты с надеждой. В семи случаях из восьми ожидания его обманывались. Снова раздосадованный, он ставил поднос на пол, перед кроватью Тэла и упрямо-медленно принимался жевать пищу. Аппетит у охотника всегда оставался отменным.
В принципе, еда была его единственным удовольствием.

Чара гостила у них неделями, но за шесть лет всего пять раз. Это время для Бэлзы и Анны сохранилось в воспоминаниях почти окрашенным яркими карнавальными тонами. Она привносила суету, гогот, топанье стальных набоек в прихожей, запах жженых волос и табака, невероятно дурного и вредного сорта, в их размеренное болото. Она ломала без зазрения их распорядок, путала сон, мешала окучиванию картошки и обрезанию малиновых кустов. Зато с удовольствием ощипывала куриц, рубила дрова и плескалась в купальне. Казалось, река выходила из берегов, когда она погружалась в нее с разбега и дикарским улюлюканьем. Бэлза, как кот, не любил открытых водоемов и тем более не приветствовал плавание в них. Но полуголая Чара тащила его за хвост и швыряла в ледяную серебряную воду. Упитанному хищнику приходилось грести и барахтаться до берега, но как джентльмен, он не мог себе позволить царапаться и кусаться по отношению к даме. Да и физической силы у гостьи было немеренно.
За обильным обедом они говорили, конечно, о бесконечной схватке Хранителей и Ловцов. Эта тема для Чары всегда была злободневной, и голод после купания ее поражал звериный. Они быстро сметали все кушанья Аннушки, расстаравшейся для гостьи, и долго сидели за столом с опорожненной грязной посудой.
Отчего-то Чара прикипела к одному Светлому, который несколько переходя границы симпатизировал Хранителям. Бэлза никогда не был приверженцем Светлых, часто не понимал их мотивов, а поведение ставило в тупик и вызывало ехидство. По мнению няньки, слишком часто Светлые оставались в стороне или быстренько умывали руки, когда начиналась настоящая заварушка, и оставляли разбираться с Ловцами таких рядовых Хранителей, как он и Чара. Все-таки Светлые лучше, чем шваль наподобие Сафика.
Никогда и ни за что Хранитель Бэлза не простит Могучему того, что творится в его жизни каждый день. И отомстит.

- 2 -

Как-то весной в окно их домика постучали. Это было года два тому назад. Свалилась, как снег на голову, зеленоглазая пиратка и на тот раз с новым персонажем. Ския Аливэл.
Бэлза, хитрюга, сощурился, пораскинул мозгами и угадал. Чара, естественно, решила ее завербовать в нестройные ряды Хранителей, но вначале устроить проверку на вшивость в своей бесцеремонной манере. Плюхнуть в омут.
Бэлза, мохнатый хищник, обладал проницательностью и неким пророческим даром и у него, как у кошки, было 9 жизней. Нянька почувствовал в ней потенциал. Ския оказалась лекарем.
К присутствию Анатэла она отнеслась равнодушно. Бэлза не решился ввести ее в их компанию. Его подопечный лишь недавно отошел от криза, и нянька боялся толкнуть его новым общением в пропасть.
- Я знаю, - сказала ския, когда они пили пиво на веранде, - знаю, что Вам очень тяжело. Но, судя по всему, Анатэл стоит того…
- Любой стоит, если он не проклятый Ловец, - процедила сквозь зубы Чара, напряженная, как дикая кошка перед прыжком.
- Я не стал бы этого делать ни для кого больше, - хмыкнул кот.
У него за ухом села большая, круглобокая муха. Он методично смял ее подушечками ловкой лапы, посмотрел внимательно и бросил на стол. Муха продолжала, как перевернутый велосипедист, копошиться конечностями в воздухе. У нее было блестящее, как бензиновая пленка в луже, брюшко.
- Я не милосерден, я не христианин. И Анатэл для меня представляет чрезвычайную ценность.
- Какую? – пиратка метнула на него подозрительный взгляд.
- Я ему благодарен. Можешь назвать так. Человеком - он был достоин. Но противоречив. Простота мне надоела еще 20 лет назад, когда я спасал от урагана в Гиблых землях Белиуса Аса. Он родился мужланом и охотником. Охотником за всеми привкусами и послевкусиями на свете. Эта «полная» однонаправленная жизнь с ограниченным, тем не менее, честолюбием и насыщенная, но в одной плоскости, эмоциями, мне приелась. Я заскучал и все на более долгий срок оставлял Этилейм.
- Что за Этилейм? – спросила ския, пригубив светлое варево. На губах осталась легкая горечь.
На веранде, на дышащим влагой пустынном пляже, где тучи и песок были одного цементно-коричневого цвета, но с ослепительной лазурью неба и серебром реки в просвеченных солнцем местах, среди соратников (как она начала их осторожно про себя называть) скии было хорошо. Рассказ Хранителя ее по правде заинтересовал.
Хозяина тоже увлекло повествование. Он с удовольствием грелся в щедрых лучах, когда дневное светило выкрадывалось из-под ватной тучи. Некоторые волоски в его огненной шубе горели золотыми нитями.
- Этилейм, - сказал он, забросив одну заднюю лапу на другую, - это мир на востоке, не очень большой, не очень важный. Одним словом, периферийный. Но там есть очень милые жители – мунины и некоторые милые люди. Государственное устройство довольно интересное, но не в этом дело…
Короче, я побродил-погулял по мирозданию, длительное время вообще не выбирался из междумирья, если б пробыл там дольше, то сошел бы с ума, и решил, что не стану оседать нигде. Кочевой дух будоражил мозг, азарт кипятил кровь… Ох как я играл с чертями в рулетку в одном притоне в Рио-де-Жанейро!..
А Белиус тем временем погиб от очередного приступа своей странной болезни. Его облигатный Хранитель, вроде кудесника-ремесленника, мунин, справиться, конечно, не смог. А потом вообще свихнулся на закулисной игре и какой-то разновидности язычества, вроде той, которой потчует народ Сафик в своем Пионе.
При упоминании Могучего в наглых и глубоких глазах Чары зажглись два горнила, но внешне она оставалась неподвижной, даже разбитной в дворянском плетеном кресле. За стеклянным кувшином с пивом, что возвышался на столешнице, Аливэл видела только профиль ее лица и покрасневшие в суставах от сжатия кисти.
- Я не особо скорбел, - как ни в чем не бывало продолжал Бэлза, - К Белиусу я никогда не привязывался. И этот случай воспринял, как собственную халатность, так сказать, профнепригодность.
Аливэл изумленно состроила глазки, но никакого самобичевания в словах Хранителя не сквозило, только ирония и скупость. От романтических иллюзий по поводу высокой миссии и жертвенного алтаря Бэлза избавился давно и бесповоротно. Чара хотела, чтобы она услышала такое описание их жизнедеятельности.
- А Кристалл?
Бэлза с помощью небогатой кошачьей мимики изобразил учительскую улыбку. Впрочем, получилось выразительно.
- Белиусу он дал только неуёмную жажду жизни и все-таки довольно долгий срок этой жизни при неплохом здоровье. После исхода к праотцам, Кристалл достался его внуку, который родился через четыре года. Мальчик стал довольно незаурядным. Хотя я больше никогда не возвращался в Этилейм и окончательно отстал от его жизни. Главное другое, то, что я повстречался с Алексисом Веллинханом, а он по происхождению этилиц, то есть с юго-востока Этилейма, но уж эти тонкости я узнал много позже.

- 3 -

Как-то лохматый прохвост оказался в Темире – самом необжитом мире бога Сафика. Сафик застрял своими манерами где-то в галантном веке Людовика XΙV. Но это только маска. Он отнюдь не развратен, крайне практичен и жесток. Его верный страж, исполнитель, связанный с ним нерушимым договором, Непроизносимый – по-сути локализованная Безматериальная сущность, бывшая душа, облеченная в тело.
Итак, Бэлзе стало скучно. Скука – его самый опасный враг. Склонность к авантюрам, неразборчивость делали его ненадежным Хранителем. Но костяку этой разношерстной группы нельзя быть слишком щепетильным в выборе кандидатов. Очень не многие соглашались вступить в ряды Хранителей и соблюдать определенные правила, поэтому Хранители оберегали свои Кристаллы теми способами, которые считали нужными. Конечно, на откровенное зло никто из новоиспеченных адептов не шел, в ином случае он бы оказался по другую сторону баррикад от остальных Хранителей. Но… времена стоят и поныне довольно смутные, понятие Добра и Зла на приземленном, человеческом уровне довольно размыто, каждый поступает в меру своих убеждений и личных амбиций…
Бэлзе захотелось развеяться, нашкодить в Темире – суровом и однообразном, как монастырские стены, мире Сафика. Большинство обитателей мира жили наедине с природой, борясь за существование с ее стихиями. Земля в предгорьях была неплодородна, камениста, в долине Суты – глиниста. Зимы длинными, бесснежными и голодными, особенно в Верхнем Темире. Огромное изрытое ущельями, покрытое на севере непролазными хвойными лесами, а на юге - гиблой отравленной степью, плато делилось почти на равные части горным хребтом Миррая. Его отроги врезались в небо, но были вечно покрыты серыми туманами бога Пиона. Одна из высоких вершина – Пион – стояла в том месте, где мутные воды Суты подмывали гранитные башни восточной части цепи. Эта широкая порожистая река текла с северо-востока на юго-запад и давала пищу рыболовам-таукингам, что жили в прибрежных лесах Верхнего Темира.
Таукинги понравились Бэлзе. Они были довольно многочисленны по сравнению с другими народами Темира, приноровились к миру и стали похожи на него. Высокие, физически развитые, темноволосые и бледные – мужчины большей частью были умелыми охотниками, рыбаками и следопытами. Нужда сделала их за поколения хищниками, осторожными и свирепыми. Они выбирали сухие чащи на возвышенностях, вырубали деревья, выкорчевывали корни и строили срубы. В таком жилище из толстых стволов сосен, с низким потолком, полутемном, с глинобитным очагом в центре, но всегда теплом, пахнущем едой и старым лишайником для растопки Бэлза провел три месяца.
Его поначалу приняли за божество. Всех зверей, деревья, лесные ручейки, гранитные камни, холодные ветра – весь мир таукинги с чистой верой населили духами, среди которых поселил их Создатель. Эта странное перемешивание сил Творца и силы языческих символов в их мировоззрении при первых встречах позабавило Белзу, затем удивило и заставило задуматься. Он понял, насколько самобытен, изумителен и на многое способен открытый им народ. Они были самостоятельны, горды и независимы разумом даже в среде своих верований. Наблюдая за их образом жизни, Бэлза скоро пришел к выводу, что таукинги не ожидают милости от кого-то бы ни было, влияние сверхестественного на их быт довольно умеренно, даже культа загробной жизни и почитание предков. Они считали, нимало не сомневаясь, что всего должны добиваться собственными руками, собственным старанием и орудием. Дело предков и низших духов сопровождать их в жизненном пути или мешать, причем они считали, что живым по силам преодолеть недовольство умерших, а возмездие и работа привилегия исключительно людская.
Бэлза не создавал огненных сфер, не леветировал, не делал тройное сальто, но исправно с большим аппетитом поглощал в неумеренном количестве жаркое и козье молоко со стола вождя Деторга. Хозяйка подкладывала ему новые куски мяса, он заразительно рыгал и бросал кости под стол дворовой собаке. Бедное животное – тощее от старости, грязное и лохматое – боялось огромного кота и первородный инстинкт ее вида ненависти к мягкотелым созданиям уступал желанию налопаться перед кончиною, псина от восторга виляя хвостом принимала подачки.
После таких выходок таукинги, посовещавшись Советом племен у очага Деторга, решили, что Бэлза – воплощение Духа Радуги – беззаботного и безобидного существа, его яркая окраска, не вписывающаяся в палитру их серо-зеленого мира, поставила вождей в тупик, но они отыскали что-то общее между ним и этим редким сказочным явлением природы. На том и закончились их споры.
Бэлза не протестовал. Он старательно бил баклуши: ел, спал, резвился с ребятней на завалинке, гонял сельских собак, орал диким голосом на непопятном таукингам наречии бравурные песенки, - вообщем создавал себе репутацию отъявленного слюнтяя и добродушного непоседы. Вскорости взрослый люд, занятый непочатым краем ежедневной работы, перестал обращать на него внимание, когда он вдруг вваливался в дом с целой ватагой пищащей детворы и при общем смехе лез на стол. Теперь он мог без помех наблюдать за таукингами, не вызывая их подозрений. Да прямодушные лесники и не могли помыслить, что Дух Радуги затаил что-то недоброе.

- 5 -

Однажды в его угол, укромное местечко под скамьей, где они прятались, чтобы побыть в одиночестве, пробрался Детор – единственный сын Верховного вождя и лучший друг Бэлзы. Юноше шел шестнадцатый год, и он почти считался мужчиной. К Совету племен допускались только вожди, но из-за своего особого положения с некоторых пор паренек мог присутствовать на сборах, тем более что почти всегда они происходили в доме его отца.
- Здравствуй, Радужный Дух! – торжественно поприветствовал Бэлзу сын Верховного вождя, но совсем еще по-мальчишески прижал его мохнатую голову к себе.
Детор был очарован нежным, как перина, горячим от тела, мехом кота. Бэлзе не нравилось проявление фамильярности к своей кошачьей персоне, но он давал себя трепать и гладить одному Детору, понимая, что это непосредственное выражение искренней привязанности.
- Как дела на Совете, сын таукингов? – пробормотал он, вырываясь от ласк.
Юноша не отпускал его, а еще сильнее сцепил руки вокруг шеи. Так они пролежали на полу, отделенные от холодных досок только мешковатой подстилкой, минут пять. Но Бэлзе в его шубе было сносно, а вот ребенок мог и простыть.
- Детор, во-первых, отпусти меня, во-вторых, вылезай отсюда. - Радужный Дух завозился, с двойной силой выталкивая мальчика на середину горницы. – Бры-ысь!
Но юноша с охотничьей ловкостью схватил его за задние лапы и они оба выкатились из-под лавки. Бэлза перевернулся на спину и принялся колошматить хвостом негостиприимного мальчишку по лицу, не выпуская однако когтей. Детор извивался от мохнатого опахала, но безрезультатно и вдосталь наглотался шерсти. Когда же встав на четвереньки, он откашлялся, то разгорячась принялся щекотать животное. Бэлза несильно укусил его за руку. Перепутавшиеся, веселые, они перевернули чугунок с ежевикой, который стоял на скамье и размазали раздавленные ягоды по всему полу.
Привлеченные шумом, в горницу вбежали отец Детора и его спутник. Верховный вождь окликнул сына, и возня на полу прекратилась. Мальчик слушался отца беспрекословно. Он встал и подошел к старшему, отряхивая рыжие клоки с одежды.
Деторг не стал тратить время на наказание. Он же воспитывал воина, а не наседку, да и приход в дом гостя для него самого был неожиданным.
Зато Бэлза сразу угадал в пришедшем одного из «своих». Хранитель был одет в обычную одежду таукингов – наряд охотников, который носили и Деторг с Детором, - в короткую кожаную куртку из полувыделанной кожи, шерстяную рубаху, перепоясанных ремнем с ножнами, в грубые мешковатые брюки и высокие, замызганные грязью и болотной тиною сапоги. За спиной на перевязи висел большой лук с блестящей от ладоней дугой и тетивой из кишок волка. Колчан из бурой коры без эмблемы он держал в руках. Гость до дома Верховного вождя проделал долгий путь сквозь лес – об этом говорили многочисленные царапины на лице и руках – и теперь испытывал явное облегчение, погревшись у очага.
Но не облачение выдавало в нем неместного, а лицо и осанка. Таукинги были широкоскулыми, часто некрасивыми, с угольными глазами и сероватой кожей. И женщины, и мужчины были крупного телосложения, что не мешало их ловкости и изящной сдержанности движений в бою. Но даже в 15 лет Детор был ростом чуть повыше пилигрима и значительно шире его в плечах, а ведь он не доходил отцу и до носа! Таукинги стояли расставив ноги и скрестив руки на выпуклой груди, такие значительные, прочные, как дубы, в маленькой бревенчатой горнице, а гость - довольно субтильный, хлюпающий носом, неумело держащий колчан, так, что стрелы чуть не вываливались из него, отставив натертую ногу вперед, опирался на здоровую и дружелюбно улыбался коту.
Бэлза, решив от чего-то, что посланец был по его душу, недовольно фыркнул и хотел было забраться обратно под лавку, наплевав на респектабельность, но хозяин остановил его, и, поклонившись гостю, представил его.
- Нас посетил друг. Это Анатэл из Нижнего Темира, пасечник и торговец. Долго его не было в наших землях, и мы рады, что дорога снова привела его в этот край, но грустим от того, что принес он худые вести.
Детор встрепенулся и напряженно посмотрел на отца. Верховный вождь указал на кота, у которого уже начал громко урчать живот.
- Это же, Анатэл, наш Дух Радуги в своем земном обличии. Он пришел на заре и теперь живет среди нас. Моего сына ты уже знаешь.
Анатэл кивнул и, повернувшись, чтобы пойти первым, по обычаю таукингов, к столу, бросил на Бэлзу один короткий взгляд, которого тому хватило, чтобы прочитать всю невысказанную тревогу.
Майя накормила их сытной похлебкой и сами присела за стол, когда мужчины встали после трапезы. Это была породистая жилистая женщина с мудрыми глазами ведуньи. У нее был некий колдовской дар, она ведала травами и могла снимать сглаз. Ее не шокировало, как остальных, то, что Анатэл поцеловал в знак почтения ее руку. Бэлза уже и отучился от таких манер.
На Совете пасечник рассказал, что Пион изрыгнул новые силы, целые тысячи воинов в полном облачении. Армия лазутчиков рыскала теперь по соседству с вольными землями таукингов. Опасность вторжения была намного очевиднее, чем в начале правления тирана Сельва. После ночных бдений в храме на вершине Пиона перед золотой статуей бога Сафика в обкуренном наркотиками мозгу правителя и жрецов какие только мысли не возникали, навеянные их божеством. Сельв был труслив, но фанатичен и кровожаден. Он верил во всевластие бога Пиона и свою безнаказанность.
А таукинги, хотя и были неподсчитанной силой, но разбросанной по лесам, разъедененной массой, не подготовленной к бою на открытой местности. Для сплочения им необходим был лидер, опытный и не лишенный обаяния личности. Таким, безусловно, мог быть Деторг. Помочь ему стать истинным предводителем своего народа и хотел Хранитель Анатэл, но и его помощи окажется бесконечно мало, если против лесных племен встал сам бог Сафик.
Бэлза слушал Анатэла и внутренне содрогался. Он и не представлял, что этот мир, где он поселился на дармовых харчах, на самом деле расколот надвое. …И будет битва, жестокая битва, какой еще не знал Темир.

- 6 –

Это случилось беззвездной ноябрьской ночью. Бэлза наелся на ужин немытой брусники, и у него прихватило живот. Он то и дело выбирался из-под лавки, на которой спал с храпом богатыря Детор, и отваряя бесшумно дверь на смазанных салом петлях, шмыгал в кусты. После процедуры он с несравненным чувством выползал на земляной порог и точил когти об обитую войлоком дверь.
За этим занятием его и застал Анатэл. Точнее он с силой, непонятно откуда взявшейся, распахнул дверь, чем чуть не прищемил кошачью тушу, но Бэлза с леопардовой скоростью улетел в кусты и мягко приземлился на лапы, вцепившись наточенными когтями в хвойный пласт. Когда он продрал голову сквозь заросли, чтобы высказать Хранителю все, что он о нем думает, то того на пороге уже не оказалось. Только неподалеку в глухой темноте пропадал синий силуэт.
Бэлза быстро нагнал Анатэла, но приглядевшись обнаружил его больное, пугающе чужое лицо. Обнаруживать себя ему расхотелось. Он стал аккуратно красться следом, время от времени ориентируясь, как далеко они ушли от поселка.
Наконец совсем рядом, среди шершавых стволов и колючих кустарников промелькнул огонь. На поляне, на свободном пространстве абсолютно круглой формы горел костер, и в его мощном отсвете, отбрасываемом на все деревья по периметру расчищенного места, сидели в позе ожидания две фигуры. Одна – вполне человеческая, другая…
Сердце Бэлзы, когда он взглянул на нее, превратилось в кусок льда. Бесформенная глыба тьмы, кусок ада. Непроизносимый! От этого открытия стало еще страшнее. Приспешник до гробовой доски, если можно так сказать про Безматериальную сущность, ручное чудовище бога… Какого?
- Я пришел, Сафик, - сообщил Анатэл незнакомым голосом. Незнакомым – от того что без эмоций.
- Да вижу я, братец, вижу, – проворковал фальцетом Могучий. – А зачем котяру притащил?
Анатэл обескуражено обернулся. Чудовище осклабилось, хотя продолжало послушно лежать у ног хозяина. Бэлза нехотя вылез из кустов.
- Кис-кис-кис, - издеваясь подозвал его бог.
Бэлза застыл на месте.
- А ну-ка, Ариэль, подведи-ка нашего гостя поближе к костру. Мне его охота разглядеть, - приказал Могучий.
Непроизносимый вдруг показался выше. Значит, он встал, отметил про себя кошачий Хранитель. И тьма, отутюживая хвою под собою, перетекла в сторону кота. Из глыбы выдавилось что-то округлое с двумя гнилостно-зелеными подсвечивающими во тьме дырами. А это он изучает меня, пронеслось в мозгу Бэлзы. Он ощетинился, выгнул спину, приготовившись к атаке, но не издал ни звука.
- Оставь его, Сафик. Это наше с тобой дело, - не выдержал Анатэл.
- Разве? – бог в притворном удивлении изогнул тонкие брови. – Бродите целыми пачками по моим мирам. Ошиваетесь среди моих рабов, играете в сочувствие. Это лицемерие, мой дорогой.
- Ты получишь то, чего так жаждешь, бог, - медленно произнес вымышленный пасечник.
- Я знаю. Но ставить мне условия в моем собственном мире! Это невоспитанность, Веллинхан, - бог причмокнул и покачал головой.
Анатэла впервые назвали его настоящим именем. Бэлза понял это по тому, как тяжело улыбнулся Хранитель.
- Если ты нападешь на него, Сафик, то вмешаются все Хранители! – вдруг рявкнул кот, стараясь не смотреть в ямы Непроизносимого.
- Ага. Это уже прямая угроза, Веллинхан, - сказал бог, не меняя выражения лица.
- Какой же ты плохой скоморох, Сафик!
- Да заткни ты своего кота, Веллинхан, - взвизгнул бог.
Понятно, актерское дарование - больная тема.
- Присмири своего Непроизносимого и дай уйти Хранителю Бэлзе, - тихо выговорил Веллинхан.
Бог сделал знак чудовищу. Глыба очень медленно, не пряча «голову» отодвинулась от кота.
- Так? – холодно спросил бог.
Веллинхан не ответил и на прощание посмотрел на союзника. Столько горя и нечеловеческого счастья одновременно Белза не видел никогда.
- Я не покину тебя! – мысленно запротестовал мохнатый Хранитель.
- Я умоляю тебя – уходи, - спокойно и чуть слышно произнес в его сознании Анатэл. – Я ведь Хранитель этого мира и вместилище Кристалла. Если я отдам его добровольно, Сафик поклялся не разжигать войну между Пионом и таукингами. Как помочь им по-другому, я не придумал.
- А ты веришь этому слащавому типу? – процедил Бэлза вслух.
Бог и Непроизносимый встрепенулись. Но кот даже обрадовался, что проклятый Сафик услышал его последние слова. Анатэл пожал плечами.
Спустя полминуты кот-Хранитель был уже далеко в лесу. Он долго брел не останавливаясь, не чувствуя усталости и холода.

- 7 –

Под утро пошел дождь. Сырость и вонь приближающегося болота заставили Хранителя наконец остановиться. Он был мокрый насквозь. Влага ручейками лилась по его шерсти, капала с хвои на ледяной нос. Хвост опал, но глаза были сухими и ясными.
Он понял, что должен теперь сделать и с кем теперь связан. Годы скитания кончились. Он уже никогда не сможет существовать без Долга, сам по себе, радостно и бесцельно. Если Анатэл выжил, то он пойдет за ним, если нет – останется в Темире, хотя бы мир уже и обречен. А Сафик Могучий, будь он трижды богом, поплатится за вчерашнюю ночь.
На поляне все осталось по-прежнему, только не хватало зрителей. В сером тумане сильно пахло хвоей, посреди площадки на пепелище Бэлза нашел его труп. Коричневую рваную куртку, запрокинутую с застывшим выражением ужаса голову, согнутую в колене босую ногу и пустую правую штанину… Оторванная голень лежала в полуметре от выжженного куска земли. Видимо, Сафиково творение откусило себе немного трупачины, пока папочка заканчивал с Кристаллом, но успело только облизать, когда Сафик брезгливо шугнул его в кусты.
Бэлза перевернул тело на спину. Ну да… рубашка была разорвана, под нею на груди кровавый след… полоснутая рана до кости, а кость, скорее всего, раздроблена или расщеплена. Ведь Кристаллы прячутся в грудине.
Бэлза в отчаянии потери лизнул небритую щеку. Светлые, с рыжинкой кудри свалялись в грязи, глаза закрыты, но… что это? Кожа оставалась теплой, мягкой. Не веря себе, он приложил лапу подушечками к сонной артерии. На шее был пульс. Анатэл жив!
- Да живой он, киска!
Грубый, с хрипотцой голос, тяжелые, неласковые руки у него на шее, как хватал ее сын.
- Майя?! – от неожиданности он то ли мяукнул, то ли вскрикнул.
Женщина молча кивнула. Хотя чему он удивляется? Если она ведьма, то вполне вероятно, что они знакомы давно и Анатэл посвятил ее в свои планы.
Майя сидела на коленях прямо в грязи. Серым до пят передником она утирала лицо Хранителя. Шерстяное платье на груди было расстегнуто, шаль с головы куда-то пропала. Видно на рассвете, крадучись, как мышь, чтобы не разбудить мужа и сына, она сбежала из дома, ведомая к заветной поляне зовом сердца, и в полумгле, зацепившись за ветлы, она и потеряла платок…
- Я не знаю, как его исцелить, Хранитель. Унеси его в свои края. Быть может, там отыщется лекарь.
- А откуда ты знаешь про меня?
Женщина задумалась.
- Я увидела розовое тепло вокруг тебя. Таким однажды пришел к нам Анатэл и постучал в дом моего отца. Я была совсем крохой, но он приметил мой дар и научил меня всему, что я умею.
- Тебе ведомо его истинное имя?
- Алексис Вел-линхан, - произнесла она с трудом, - он как-то рассказал мне, что родом из далекого прекрасного мира… Э-ти-ле-й-ма.
- Да! – Бэлза был ошарашен. Мир сошел с ума.
- Ты спасешь его, Хранитель? – спросила Майя проникновенно. В черных глазах, забывших солнце, стояли слезы.
Кот шумно задышал. Казалось, что плотный от влаги воздух мешал расправиться легким.
- Белза. Зови меня Бэлза. Да, я попробую что-нибудь сделать для него. Я возьму его в Ниер, место, где я родился и где легче всего заживают раны. Но я ничего не обещаю, Майя.
Жена вождя кивнула. В этот момент они были самыми близкими друг другу существами в мире, отрезанном дождем и глухой стеной леса… Была осень и долгожданная тишина, бальзамом залечивающая их души.
Скоро женщина вернется в поселок, к семье и заботам, но будет молчать о событиях вчерашнее ночи. Ее мужчины будут долго стоять на пороге под ливневыми струями и звать Хранителей по вымышленным именам. Но не имела права ни Майя, ни Бэлза лишать лесной народ надежды, ибо Хранитель, заплативший такую высокую цену за право их жизни, имел имя волшебное… «Анатэл», что на языке таукингов означало «дарующий надежду»…

- 8 -

- Грустно, - сказала Аливэл и обратилась к обоим собеседникам. – А что случилось с таукингами? Сафик сдержал свое слово?
Бэлза поймал свой хвост передними лапами и уткнулся в него носом.
- Это пускай Чара рассказывает, за что она обещала отрезать Сафику яйца.
Пиратка хрюкнула и забралась в кресло с ногами.
- Расскажи, - попросила ския.
- И да, и нет… - невесело начал кот.
- Щас, ага! – прорычала Чара и хлопнула со всей дури по стеклянному столику кулаком. Бэлза слегка оцарапал ей щеку, и она остыла. – Он убил всех до единого таукингов. Всех. Он отравил их воду сонной чумой, наслал безумие, убил на охоте. Войны, как он обещал, Алексису не было, но сукин сын знает тысячу других способов убийства.
Аливэл одеревенела.
- Целителей, - выдавила она, - почему Хранители не отправили целителей?
Бэлза ухмыльнулся. Чара заржала.
- Откуда, ския? – она не истерила, просто смеялась. – Откуда? Среди Хранителей куча пройдох, вроде нас с Бэлзой, рота неудачников, пять-шесть дельных товарищей – наш костяк и все. Есть воины, но они не выше уровня альв, причем Алексис был лучшим. Тоесть…
- Тоесть ты – ския – целитель, которую Чара хочет уломать, - безапелляционно подхватил кот.
Чара и Аливэл широко раскрытыми глазами уставились на Хранителя.
- Чудно! – вымолвила последняя.
- Куда уж лучше – участвовать в безнадежном деле! – съехидничал Бэлза. – Вали от Хранителей подальше, деточка.
Чара просверлила взглядом до дыры рыжую тушу, но нянька преспокойненько потягивал пиво.
Аливэл встала из-за стола, шурша подошвами по песку, и отправилась бродить по пляжу. Посмотрев на удаляющуюся фигуру за речной косой, Чара хрипло и лаконично произнесла:
- Учти, киска, если она откажется, я в начале отрежу яйца тебе…
После прогулки, в спальне, распутывая гребенкой длинные волосы, ския резко дернула ногой, так, что шлепок с ее босой ноги упал со стуком на пол. Чара обернулась на звук.
- Скажи, он любит кого-нибудь? – спросила она странным голосом, поглощенная своей прической. – Ну, хоть кого-нибудь? Я про Сафика.
- Кого? – отрыгнула Чара.
- Смотри. Все Хранители, какими бы они не были, способны на это чувство. Бэлза привязан к Алексису, ты – к Светлому. Разве нет?
Чара стянула ботфорты и закурила. Просто она никогда не считала, что любовь может быть ее мотивом.
- У тебя покалечена душа, - продолжала ския, - Не спорь. Но ты любишь. И ты стремишься к Свету, к Добру.
- Я хочу мести, - пробормотала Чара менее уверенно.
- И поэтому настойчиво ищешь Целителя? Бред. Ты хочешь спасти как можно больше. С Сафиком у тебя личные счеты. Но ты готова о них забыть ради общего дела.
Пиратка нахмурилась и начинала злиться. Пепел летел прямо на Бэлзин толстый ковер с лилиями.
- Куда ты клонишь, ския?
Аливэл потянулась к зеркалу, висевшему над туалетным столиком, табуретка с подушечкой под ней скрипнула.
- Туда, что я не гожусь в Хранители. Я, как Сафик, не способна любить. Я лишена этого. А целительство без любви только во вред.
Чарины стройные щиколотки оказались на спинке дивана. Плюшевое покрывало оттенка хвои темирских лесов съехало вниз. Когда же кончится этот день тошнотворных воспоминаний?
- Если я найду тебе кого-нибудь, а? – брякнула невпопад Чара. – Я же вот не умею просить. Аливэлочка, милая, ну, пожалуйста… Отвратительно.
- Да, - согласилась ския, - в твоих устах и вправду противно.
- А я Светлого припрягу! – пригрозила пиратка.
- Ладно, - сухо прошептала Аливэл, отрывая корочки с потрескавшихся губ, - ладненько. Только откупите меня от Васруга.

- 9 -

С тех пор Аливэл стала Хранителем.
Она впервые пришла в сознание в водном мире бога Васруга. Что было до этого она не помнила. Бледной зеленой водорослью, в пучине, в вечной темноте ее отыскал Руг Цоу – морской пес – слуга Васруга.
Бар Мар был почти весь покрыт водной гладью. Вечные циклоны, непогода, потерянное тусклое светило… Только маленький пустынный остров и дворец с колоннами, тоже маленький, жалкий, покрытый изнутри и снаружи плесенью… Это был и храм, и единственный дом Васруга. А плоский, как лепешка, клочок земли – его родина, краше которой для него не существовало.
В доме жили втроем: Васруг, его бабушка Хантра и домашний волкодав – Руг Цоу. В этой компании Аливэл провела пять лет.
Хантра – сварливая, твердолобая, обожающая своего внука женщина, напрочь лишенная магии, - пересадила водоросль в землю. Растение прижилось, но жизни в нем было мало. Сознание Аливэл уснуло опять на долгие годы. Хантра исправно поливала его водой. Водоросль погрубела, у нее появились тонкий и прямой, как жердь, стебель и остроконечные листья. Хозяйка подпаивала его заваркой, которую притаскивал с ярмарки в каком-нибудь мире Руг Цоу.
Случайно в Бар Мар ветром занесло Чару. Бабуля хотела гнать ее поганой метлой, но внучека задело то, что Чара пообещала побороть его на руках. В грязной комнатенке на подоконнике она разглядела искру сознания в раскидистом кусте… и утащила его вместе с горшком.
Да, не зря она бахвалилась в портовой таверне в Темире своей чуйкой…

Пошагово. Что такое Междумирье?
Это двухкоренное слово.
Миров много. Коллеги – бумагомаратели соврать не дадут: каждый придумывает что и как может. Итак, в данном случае история пойдет с упоминанием двух миров – Этилейма и Темира. Но не в этом дело.
Для упрощения и моего и вашего понимания допустим, что миры – это клетки, а Междумирье – это межклеточное пространство, соответственно, Безматериальная сущность – межклеточная жидкость.
В сносках: Материальная сущность – это все вещественное: как живое, так и не очень. Безматериальная сущность – это матрица, откуда все появляется в мирах и Междумирье.
И это самое пространство обитаемо. Кем? Другими, как разумными, так и нет, существами. По своей природе они отличны от жителей миров, все же прописаны в непосредственном окружении Безматериальной сущности. Они менее вещественны, менее привязаны к оболочке (телу), и это дает им возможность использовать сущность в определенных целях, так же, как мы способны подстраивать свою окружающую среду под себя, вызывая ли парниковый эффект на планете или укладывая шпалы.
Разумные обитатели Междумирья – это сфинги. Они не однородны и имеют определенные расы. Куда уж без них?
Первое. Можете спорить, можете быть альтруистами, но закономерность Творца, Создателя, Абсолюта (Высшего разума, как угодно), тут объясняться не будет. Это высокие материи, и элементарным стремлением понять смысл всего сущего данный факт не объяснишь.
Займемся сфингами.
Боги – могут почти все (смотреть выше): захватывать миры, менять их историю, провоцировать гибели, но вот создавать – нет. Вылепить существо с душой и свободной волей им не под силу, так же, как и творить миры.
Зато… их сила, а, соответственно, и возможности нарастают в зависимости от полученных Кристаллов (об этом позже) или насаждения собственного культа. Вера, согласитесь, великая вещь.
Дальше. Ну, тут, товарищи попроще в разы.
Мэрлоки. С ними тоже пуд соли съешь. Обладают мощным врожденным даром, но – одним. В своей «отрасли» могут соперничать со слабыми богами, на вроде Васруга Болотного, но в отличие от последних, все же не универсальны.
Альвы. Самая многочисленная раса в Междумирье. Грубо говоря, среднестатистический сфинг – это альв с неплохими способностями в факультетной магии (то бишь, в преобразовании Безматериальной сущности). Бывают темными (больше одарены в деле разрушения) – колдуны, ведьмы, в простонародье. Бывают светлыми (созидатели) – феи, волшебники и иже с ними. Но благодаря собственному трудолюбию, могут овладеть навыками в параллельной «специальности».
В сносках замечу: в разделении альвов речь не идет о противопоставлении Добра и Зла, просто кто-то рождается лириком, а кто-то – физиком. Закончили.
Урии. Стихийные духи. Не очень сильные, но базовая магия доступна (базовая – это нечто вроде нашего умения поднять крышку унитаза и смеяться над книксеном). Имеют характеристики своей стихии. Порой – используются богами в своих целях. Но в скопище страшны и муравьи.
И напоследок, Скии. Создания самые противоречивые, ибо их потенциал предсказать невозможно. Рождаются от смешанных браков, иногда от союзов с обитателями миров. Кто и что унаследует от мамы с папой – ящик Пандоры. Некоторые чистокровные выказывают по отношению к ним откровенный снобизм, граничащий с ненавистью. Кто любит динамит за пазухой?

Продолжение следует…

Х Р А Н И Т Е Л И. Продолжение.

Светлый, к которому она привязалась, выходил Аливэл. Откуда взялось человеческое тело для скии, она так и не разведала. Чара знала только, что когда-то одна человеческая женщина выглядела именно так…
Аливэл поправлялась медленно. Через десять лет после находки Руг Цоу, она могла передвигаться по острову, держась за Хантру. Старуха была вредная, но заботливая, не зря же она вырастила гиганта Васруга. Впервые Аливэл самостоятельно покинула Бар Мар в свите бога, когда к нему пристроилась и Чара. Внуку захотелось поучаствовать в турнире титанов. Умом он не вышел, а вот физической мощи ему было не занимать…
Потом еще очень долго ския в одиночестве провела в Междумирье. Она пару раз сталкивалась с Бэлзой, но без всяких последствий с обеих сторон. Гелион Сирин – мудрый волшебник города Аттака - сумел ее многому научить, но несмотря на потенциал возможности для целительства в ней не нашел. «Она суха, как пустыня, сударыня, - посетовал он Чаре, - я не знаю, как может дарить исцеление песок…» Чара только сплюнула под ноги.
Она опекала ее крайне терпеливо для себя, но отдачи не получала. Аливэл была заперта в себе, равнодушна к людям и перемене мест. Чара порой чувствовала себя безнадежной нянькой Бэлзой, поэтому, наверно, она и привела ее в Ниер. Но если Алексис весь был всклокоченной эмоцией, то Аливэл почти лишена чувственной стороны . Разумом она воспринимала жизнь, но пропускать ее через сердце не могла. Хотя порой была непротив.

- 9 –

Два года спустя после беседы на террасе у Белзы она попала в шторм в Междумирье. Ския растерялась, но благоразумно решила, что рано или поздно ее выбросит в какой-нибудь мир и все этим закончится. Аливэл поддалась потоку и закрыла глаза, убаюканная бесшумной каруселью.
Очнулась целительница в лесу и отчего-то вспомнила, оживленный воображением рассказ кота: мачтовые сосны, устремленные в небо, седая от пыли хвоя, черное, как колодец, небо и глухая тишь… Темир.
Но нет, лес был невысок, светел и праздничен. Желтые, зеленые, алые, бурые в крапинку, синеватые от заморозков кроны… Темный, влажный мох. Теплый воздух, отполированная гладь прозрачного озера, в котором отыскался перевернутый двойник леса… Ранняя погожая осень.
Аливэл приподнявшись на локтях и посмотрела ввысь. Чистейшая лазурь, ласковая, освежающая невесомым эфиром. О!
Она почувствовала и себя совсем невесомой. Рядом на опушке, небывало крупный заяц, сидя на задних прыгучих лапах, мыл передними, короткими, серо – желтую пятнистую мордочку. Она, прохрустев ветками, присела прямо напротив зверька. Но косой был непуганый и, совсем не собираясь драпать, продолжил наводить красоту.
Аливэл покачала головой.
Мир был ей незнаком. Он казался нетронутым, но не оскудневшим. Тоесть не был испорчен.
Наличие жизни вскоре обнаружило себя. Аливэл из рощи вышла к изгороди, добротной деревянной границе чьего-то огорода, в котором копошились, выкорчевывая капустные корнеплоды, странные существа: человекообразные, но с большими плешивыми головами, розоватой ороговевшей кожей разной степени густоты, длинными паучьими руками… Эти подробности она заметила, конечно, ни сразу. Тогда, при первой встрече, ския даже не знала с чего начать беседу.
Женщина обратилась к ней первой. Она заговорила немного с местным акцентом, но на чистом эльвийском наречии, принятом в Междумирье.
- Доброе утро, вирия! – произнесла она мягко. – Какой будет сегодня чудесный день.
- Ах, да! – согласилась быстро ския, стоя в нерешительности: нельзя же право вот так спрашивать у аборигенов, что это за мир и с чем его едят. Однако если женщина не была удивлена ее наружностью, значит, люди в мире тоже обитают.
- Вы, наверное, из свиты Великого вира? – затараторила огородница. – А я Агнес, а вот это мой муж Шарм Даг, - она указала на подходящего к ним толстячка в красных брюках, - один из старост деревни, - подчеркнула она не без гордости. – Вы не замерзли, вирия? Я видела, как Великий Ас выходили с Наставником от Варса. Позавтракали, значит. А вот у нас столуются виры Генар и Бериэнд. Вы не супругой кому-нибудь из них будете?
- Агнес, замолчи, - перебил ее супруг. У него был низкий сварливый голос, но он не мог замаскировать добродушия всего его вида.
Агнес подоткнула подол яркого зеленого сарафана за пояс, показав белоснежную нижнюю юбку, затем наклонилась над очередным вилком и, сердито поглядывая на мужа, принялась за работу. Шарм Даг оттопыренными большими пальцами рук натянул подтяжки и попытался изобразить реверанс.
Аливэл из скромности удержалась от комментариев.
- Шарм Даг. К вашим услугам, – рапортовался он деловито.
Ския грациозно поклонилась в ответ.
- Польщена, вир Даг. А где можно найти… э… Великого вира?
Шарм почесал затылок.
- Да, считай, где-нибудь на прогулке. В лесу, на мосту…
Мост оказался деревянным сооружением из трех досок, перекинутых через звонкий ручей.
Худенький юноша со взрослым выражением лица сидел, сложив по-иноземному ноги, на пестрой вершине холма и наблюдал за стремниной. Аливэл осмотрелась вокруг, но других претендентов в Великие виры поблизости не находилось.
Она подкралась к нему вплотную, но он так был занят созерцанием, что не обратил на пришелицу внимания. Тогда она кашлянула. Вир вскочил и в первый раз удивленно уставился на нее, но быстро сориентировался и чуть поклонился, куда с большим умением, чем деревенский староста.
- Вирия…
- Аливэл. Просто Аливэл, - подсказала она.
Он поднял голову и нахмурился.
- Кто?
Сообразительный, однако.
Ския уселась рядом с тем местом, где он стоял, и вытянула ноги в черных атласных туфлях. Она вообще казалась траурным пятном на радужном мольберте.
Хотя и юноша не отличался яркостью наряда: длинный черный плащ с серым подбоем на серебряной застежке, серый шелковый костюм, лайковые сапоги с низким голенищем и классическими носками, шерстяной шарф, обернутый вокруг шеи… в такую погоду! Юноша был нездоров. Бледное лицо аристократического типа было с желтизной, под глазами – темные круги, светлые отросшие волосы взъерошены… Нежный золотистый блондин. Он напряженно посмотрел на незнакомку. Еще и голубоглазый! Мечта любой принцессы.
Только идиллию портило строгое, скупое на эмоции выражение лица.
- Сколько вам лет, вир?
Юноша усмехнулся.
- Вирия не знает, сколько лет ее Правителю? Что ж, я отвечу. Восемнадцать.
Отлично. Тут можно вести диалог.
- А я, так сказать, не местная, не ваша подданная тоесть… - попыталась объяснить Аливэл.
- Я понял.
- Как? – поинтересовалась ския.
Юноша пожал плечами.
- Вы медноволосая и зеленоглазая.
- И что?
- Все люди в Этилейме рождаются блондинами с серыми или голубыми глазами.
Нельзя сказать, что к последним словам ския отнеслась равнодушно.
- Так это Этилейм? – переспросила она для проформы.
- Да.
- И вы – Правитель? Монарх?
- Мы чаще употребляем словосочетания Великий вир или Великий Ас.
- А! – Аливэл прикусила язык. – Извиняюсь за прошлую бесцеремонность, Великий Ас, когда нарушила ваше уединение… А имя у вас есть?
- Бел Ас.
Она что-то припомнила:
- Белиус… прожигатель жизни…
- Это мой дед, - проговорил Бел изумленно.
- Видите ли, Великий вир, я знаю одного кота… Хранителя Белзу, который когда-то дружил с вашим дедушкой.
- Это было еще до моего рождения, - прошептал он. – Хранитель исчез незадолго до приступа, когда дед погиб…
- А у вас есть Хранитель?
Бел по-новому взглянул на нее. Такого выражения за свои странствования она еще не встречала.
- Я подумал, что им теперь будите Вы. Наставник Му говорил, что скоро ко мне придет настоящий Хранитель, поэтому я несильно удивился, встретив вас. Я жду, вирия, уже целый год.
- Понятно.
Мальчику хочется няньку из волшебной сказки. Только вот на ребенка, ждущего чудеса, Правитель не очень походил.
Аливэл накрыла его руку своей ладонью, прохладной и сухой. Юноша не отдернул руку. Он прикрыл тяжелые веки и только чуть тряхнул подбородком. Что-то кольнуло Аливэл в висок и их рукопожатие стало огненным, а когда жар стал нестерпимым, она первая убрала ладонь.
Юноша повернулся к ней и улыбнулся. По щекам разливался румянец, сутулость прошла, остались только темные круги. Но сегодняшний сон это исправит. Аливэл не верила собственным глазам – это был первый случай ее дара в действии.
И еще она ясно видела сияющий хрустальный образ в районе его грудины. Правитель обладал Кристаллом!

- 10 –

Мунин Му придирчиво осмотрел своего подопечного, и по искривившимся тонким губам стало понятно, что он остался доволен результатом. Чего нельзя было сказать про скию!
Они втроем сидели в его спальне в доме старосты Дага и тихо разговаривали обо все подряд. Ския честно поделилась тем, как она попала в Этилейм, только умолчала о своем происхождении. Мунин Му оказался довольно осведомленным по поводу Хранителей, он неплохо помнил Бэлзу и поведал много нового из его жизни в Этилейме.
Так ския узнала, что династию Ас уже много веков поражают приступы странной болезни, когда они теряют сознание и извиваются в страшных конвульсиях, от боли угасая в шоке. Вылечить окончательно это нельзя, сколько ни бились прошлые Наставники. Можно было только ослабить или совсем оборвать приступ, но неизвестно, когда придет новый.
У деда Бела их было пять. Со смертельным Му в одиночку не справился, у него сгорело полруки, теперь культю он прятал за белой повязкой. У отца – всего три, но он погиб по несчастной случайности на охоте. У Бела пока - ни одного, но Му этого очень опасается. И поэтому они очень бы просили вирию…
- Нет, простите, вир Му, но я… - ския осеклась, встретившись с тяжелым взглядом Наставника. Видимо, придворных он заставлял трепетать – удивительно ли, что всей подковерной игрой заправлял Му. Она собралась. – Я и исцелять-то толком не умею. Сегодня все произошло по чистой случайности. Какой я Хранитель? Так поразогнать мелких урий – и все.
- Вирия Аливэл окажет нам честь, если будет иногда посещать Этилейм, - важно изрек мунин. Его большая яйцеобразная голова была спрятана под синий капюшон – плешь замерзала? – здоровая рука лежала на белой перевязи. Снег бинта так шел к его нежно-перламутровой коже.
- Посмотрим, - она недовольно пожала плечами.
Быть привязанной к определенному месту ския не хотела и что-то кому-то обещать по этому поводу – тоже. Поэтому надо было убраться поскорее из Этилейма, пока из нее не выудили обещания.
- Мы приглашаем поехать с нами в Миргард, вирия. Раз Правитель поправился и деревенский воздух ему больше не нужен, стоит вернуться в столицу, - заключил Наставник.
Бел хранил напряженное молчание и не смотрел на них. Да, здесь все не так уж сказочно, как на природе! Страной правит мунин, где вся знать и верхушка – только люди, а Правитель-человек отчего-то лишен влияния. Но это головная боль не скии…
- Спасибо за приглашение, любезный вир Му, - она быстро встала и подошла к выходу, - Но мне очень нужно спешить. Дела Хранителей…
У Му был недовольный вид, но против такого довода он ничего не мог возразить. Только понимающе кивнул.
… Бел вышел ее проводить за калитку, избавившись от навязчивого Му троекратным обещанием зайти в дом, если начнут стынуть ноги. Доброхотная Агнесс всучила ему в руки свою шаль, так как Аливэл наотрез отказалась от подарка. Когда же они вышли за околицу и показался уже знакомый лес, то в синем сумраке зажглись молочные звезды. Созвездия Аливэл были незнакомы, она помянула добрым словом мага Сирина с его астрономией.
Бел аккуратно укутал ее в шаль, ведь в лесу заметно посвежело. Она уступила его невольной заботе и на секунду прижалась к его груди. Где-то там внутри, прикрывая сердце, хранился Кристалл…
- Знаете, Великий вир, ваш Хранитель обязательно придет, пусть это буду не я, - она посчитала, что будет логичным его успокоить.
- Я не хочу, чтобы это была ты, - он сказал это абсолютно спокойно, без тени насмешки в голосе.
- В смысле? – Аливэл запуталась. – Только что твой Наставник…
Бел взглянул ей в глаза.
- Забудь. Я повторю лишь его приглашение посетить Этилейм.
Незаметно для обоих они перешли на «ты».
- Спасибо.
- Спасибо за исцеление от простуды. И… возвращайся поскорее. Ко мне.
Она отдвинулась от него и поежилась в шали.
- Так вот сразу?
- Когда ты говорила с Му, я понял, что это ты. И никакой другой не будет.
Очень сильно верилось, что он произносил эти слова серьезно подумав. Только ведь зря…
- Я – не человек, Бел. Это безнадежно, - ей вправду не хотелось его сейчас расстраивать еще больше, но выбора не было, - Прости и пойми, если сможешь.
Он обхватил ее голову руками за затылком, окунув пальцы в волосы, и наклонился над ее лицом.
- Просто обещай вернуться. Когда-нибудь.
Она устала от приключений и просьб, и без всяких эмоций прошептала:
- Да.
Только бы все это кончилось поскорее.
Он выпустил ее в холодную ночь с мунинской шалью на плечах, а когда она исчезла за деревьями голубой искрой, вспышкой, и пропала совсем из вида, Будущий Правитель Этилейма еще долго стоял под тополем, опершись о ствол, и думал о чем-то…[size=10]

…Свет устал играть со шторами и упал куда-то за фасад. Сквозняк из приоткрытого окна, немного фривольно пощипывая лепестки магнолии, гладил кожу.
Он сидел со своим насмешливым выражением лица, которое почему-то предпочитал дарить мне. Меня оно сердило: хотелось обернуться и надавать по рукам фигляру, который корчил рожи за моей спиной. Все же… мы были в комнате только вдвоем.
Когда он прикасался ко мне, я немела, дрожала. В тысячный раз приказывала себе расслабиться, отбросить путы, которыми меня сковала бездна, в принципе, породив меня сегодняшнюю. Сейчас нечто сладкое, мягкое было рядом, в миллиметре от блаженства… Но тревожность, вечная боеготовность – осанна одиночеству – и мое слабоволие мешали мне ответить, как он того заслуживает.
Но даже так: насколько сияли его глаза! Синий предзакатный эфир. О, эта пучина…
Его объятия, его голос… Любить – нельзя научиться, страдать можно по желанию…
- Знаешь, ты прав.
- В чем?
- В том, чтобы мне никуда не деться. Держи меня крепче. На привязи, в колодках…
В том месте на шее, где можно прощупать пульс сонной артерии, его губы… Я зажмурилась и вскрикнула. Диафрагма не могла подняться, легкие - спадаться – удушье. О…
Тело и разум преставали быть целым. Мысли путались, но проносились в голове вьюгой, не позволяя отрешиться. И я так завидовала ему!
Я не могла раствориться в моменте, полностью принадлежать нашему уединению. Страх, подоткнутый привычкой, рациональной силой убеждения, все же - страх!
- Мой…
- Больше не бойся. Из-за того, что мы разлучимся. Помнишь?
- Помню. Единое целое. Поцелуй еще. П-пожалуйста…
Опять бесенята дразнят меня во взгляде.
Он притянул мою голову за затылок. Кружева рукавов, упав, обнажили локти – это я обняла его, чтобы прикоснуться лицом к волосам. К его волосам…
Странно. Какого они оттенка? И…
Головокружение. Я не стою на месте, я падаю в водовороте вместе с миром на адское дно. Вру. Мира больше нет…
Ничего нет.
Все поглотила тьма. Бездна.

Ни первобытного страха, ни жалости к себе. Ничего.
В ночи – никак.

Но даже у тьмы есть оттенки. Я на чем-то закрепилась, точнее, что-то удерживало мое равновесие, и это было похоже… на студень.
Пошевелиться? Как? Чем? Я провела в кромешной тьме тысячу лет и забыла про движение.
Страшно ли мне?
А что такое страх?

Я, Непроизносимый, и не мне решать, во что окунуться. Хозяин – великий Ловец. Пути его неисповедимы. И для меня обратной дороги уже нет.
Во впадинах Бар-Мара вечная ночь. Маленький мир, крошечный клочок земли: сверху – лепешка в пасти черного океана. Мгла, непогода, нездоровая влажность. Как этот дебелый увалень может здесь проводить всю жизнь? Хотя – здесь он единственный и полноправный владыка. Правда, если не считать бабушку.
Затхлая вода. Над акваторией носится Руг Цоу. В потоках вони – исчадие разложения – ему хорошо, по-домашнему безмятежно. Забава у урия одна: нырять в набегающую волну, полощась в потоке, и вместе с ним, обратным ходом уходить в пучину. Планктон – бесхребетные полудохлые твари, незнакомые с солнечным светом – его десерт. Пес доволен, и жабы целы.
Я приглядываюсь: меж пальцев у него перепонки, в волчьей пасти – сотня мелких, как горох, зубов. Вислоухий, длинношерстный, коричнево-пегий с хвостом –метелкой. Дворняга, но размером с доброго теленка.
Вот он с очередной порцией морепродуктов в зубах выволок свою ненасытную тушу на побережье. Лег на брюхо, давая гнилым ручейкам стечь на ил, выплюнул моллюска – безгубого безглазого мраморного слизня – и извивающийся пучок боконервных. Те вообще похожи на гигантских глистов.
Может, я уже и не юный Непроизносимый, но меня сейчас вывернет наизнанку.
Ныряю на дно. Там все же чище. Морские уродцы облюбовали толщу. Наверное, их пугает ледянящие тьма и холод бездны. Но что в этом мире отвратительнее выгребной ямы в пасти пса и мускульного выроста слизня?
Ничего. Но я – страшнее.

Мне не надо ничего искать. Я – сама сущность, не выпущенная наружу, неразвоплощенная. Непроизносимых держать оковы, как рыб – аквариум. Но они все равно часть океана.
Я ее найду. Но правомерно ли говорить «она»? Ниточка, бесцветная, загубленная, закопанная в перегной. Куда еще бросать самоубийц?
И все же… В дюнах ила, где мои лапы проваливаются под тяжестью тела, в тишине, в плену самого мерзкого дна… в месте, где я желаю умереть Сирину… «она» еще существует.
Слабенькое, как сальный огарок, чуть синеватое сияние фосфоресцирует вокруг водоросли… колышется и не гаснет. Надо же: в отходящем состоянии сущность выглядит, как органический люминофор.
Она сдохнет, когда я разорву ее на части.
Безусловно.

Что такое страх?
Это две впадины, которые, как черные дыры, тянут в себя.
Я не могу его видеть, и от этого он получает еще большее наслаждение. Но вот жажду его я осязаю. Как?
Не знаю.
Кто-то, какой-нибудь едкий карлик, играющий роль интуиции у прежней меня, прыснул ядом.
Конец.
Теперь уже полный.

Однако…
Она. Еще. Пока. Жива.
Я принюхиваюсь, как будто можно ноздрями засосать ауру.
Ския. Совсем молодая по их меркам, необращенная. Сфинговая часть личности лишь начинала пробуждаться. И она оборвала этот процесс вместе со всем в своей жизни. Сама.
Но кто остановил Смерть? Кто законсервировал ее на дне мировой помойки, одним стежком удерживая сущность в материи?
Или это наказание?
Или искупление?

Я, Непроизносимый, проклял два дня в своей жизни и нежизни: когда встретил Гелиона и когда сиуциидально махнул рукой. Лебедино.
Ския, я не должен раздумывать. Теперь я только должен – хозяину.
Но…

Когда-нибудь ты отдашь этот долг.
Я прослежу.

Пора заметать следы.

На поверхности, в пене, Руг Цоу забавлялся со слизнем. Теперь он швырял его в муть, наблюдал, как тот равнодушно перекатывался на волнах, как черные языки слизывали его обратно с берега в океан.
На возвышении, начинавшемся в шагах десяти от кромки, стоял замок – базилика Васруга Болотного. Единственный в своем роде. Собачья конура с колоннами: с узкими нефами, нежилая, из чахнувшего от сырости камня. Но сворачивать на полпути уже было поздно. Варианты пропали.
Интересно, эта животина с ластами способна различать ауру? Отсвет у водоросли жиденький, ели заметный в сиянии собственной сущности.
Впрочем, это уже не моя забота.
Я просвистел. Лаконично.
Пес встрепенулся, бросил моллюска, повращал головой, силясь, видимо, навострить мохнатые лопухи. Но меня-то привечать ему было и вовсе не досуг. Сущность была переструктурирована так, что только хозяин мог меня обнаружить.
Как настоящий аккуратист, флегматично и трезво, я положил растение перед урием. И опять залюбовался на раззяву.
Псина присела на задние лапы и с суетливостью блохи и важностью Светлого… почесала передней левой затылок. Ну, урии это вам не четвероногие какие-то, а все же стихийные духи!
Ну, щеночек!..
Наконец-то он сообразил. Нагнулся, обнюхал трофей и ликующе заскулил. Приз отыщен. Аплодисменты.

Я стоял на пустынной косе – у лепешки острова была стрелка – и смотрел, как удаляющийся Цоу превращался в точку. Теперь уже окончательно поздно что-либо менять.
Возможно, бог отправит меня в небытие, возможно, будет изуверствовать до полусмерти и… испустить дух не даст. Он такой фантазер!
Но, возможно, он никогда ничего не узнает. Все равно я нарушил договор. Раб ослушался хозяина. Раб проявил волю. Непроизносимый сегодня на пятнадцать минут снова стал человеком. Плохим, но собой.
Не забудь этого, ския.
Я рисковал.
Я подарил тебе шанс.

- Чей-то он приволок? – Хантра, как всегда чрезмерно недовольная, взвешивала на ладони ниточку: почти белую, не знавшую света, гибкую, без веточек.
Внук рассматривал бабушкино темечко с высоты колосса: сам огромный, волосатый, серокожий, с удивительно послушным выражением лица – бог водного мира, хозяин Бар Мара, но… служка в собственном святилище.
- Ба, да ты смотри! Это ж… с душой! – он ткнул обкусанным ногтем в водоросль.
- Где? – Хантра сощурилась – напрочь лишенная факультетной магии, но талантливый тиран и деспот в этом доме, она не терпела, когда что-либо выходило из-под контроля.
- Да во… аура! Синяя такая.
- Где, я тя спрашиваю?
- Во!
Цоу с половика проскулил голодную арию. Телячья туша его, сырая, лохматая, как стог, занимала половину нартекса. В чреве урчало.
Здание, где поселились родственники, было небольшим, непропорционально вытянутым, единственным шпилем над храмовым входом с колоннадой, царапало лиловый туман – собирался дождь.
Хозяйка – по размерам четверть от своего отпрыска, но четверть властная, живая и крикливая – была из Болотной породы: черноглазая, с коричнево-пыльной копной, немного одутловатая, коренастая, со смешными усиками и косматыми бровями. На лице ее вечно поселилось выражение недоумевающей сосредоточенности.
Бог же слыл податливым, местами добродушным, несмотря на видимую свирепость, режущую глаза: свалявшаяся медвежья шкура на тунике, растянувшие ее до скрипа курганы мышц, шея, превращенная в головогрудь, простецкая, несвежая физиономия, на которой за мочалкою растительности пряталась улыбка. Вольный оратай…
- Бабуль, Цойка почавкать просит, - заметил бог, - да и мне б… это… подкрепиться не мешало.
Хантра зыкнула на развалившегося урия: тот скис, как простокваша, подобрался, спрятал лапы под брюхо.
- Неча животину откармливать. Пущай вона слизней глотает. Какой от него прок? У, негодный! – она пригрозила ему ручкой, Руг Цоу не на шутку переполошился, завилял хвостом, вылизывая божьи щиколотки.
Васруг ласково, как плюшевого зверька, поднял пса на руки: от него разило мокрой шерстью и ароматами топи. Но он так доверчиво и любяще прижался к медвежьей груди хозяина, что даже стоеросовая Хантра была тронута.
- Ладно, - проворчала она, пряча водоросль в декольте, обрисованное шерстяным платком: формы у хозяйки оставались тысячу лет пышными, нечего было стыдиться, - накрывай на алтарь, рыбья твоя голова.
В апсиде, на голом жертвенном столе среди ломтей аттаковского ржаного хлеба и чешуи существа темно-фиолетового окраса, с оранжевыми плавниками, весьма отдаленно напоминающего жереха… среди вылущенных раковин мидий и крапчатых гребешков, на поле сражения за кислое вино, на краешке, лежала ниточка. До трапезы о ней забыли, но наполнив желудок, размягшая от наслаждения Хантра, утирая навернувшееся от смеха слезы, воскресила давнишний спор.
- И че? Солить мне ее что ли? – она икнула.
- Вспоминает кто-то, бабуль? – Васруг почесал под накидкой выступивший живот. – А давай ее в горшок посадим?
- На кой?
- Она ж живая.
- И сдалась она мне?
- Ну… - Васруг почесал за ухом у Цоу. Урий, сытый, клевал носом, устраиваясь на коленях у бога. Задние лапы елозили по полу. – Все-таки сфинг как-никак. А мож, – он вдруг воодушевился, - мож у меня свой Непроизносимый будет, как у Сафика!
Бабуля хмыкнула. Не без иронии.
- Ща! Ага! Держи варежку пошире, герой! Шоб такого получить, надо мэрлока с Кристаллом развоплотить! А я те говорила: иди, карповый мой, посмотри, как боги делом занимаются! Тот же плюгавенький – наглый, в благовониях, как королевична, - а вечно на рожон лезет и Светлых не боится! И че? Вона каким стал! Всех на Юге под каблуком держит. Одно слово – Ловец – молодец! А ты!.. – хозяйка разочарованно оборвала тираду и поскребла ногтем щербину на столешнице.
Васруг опустил очи долу. Да, быть отстающим, слабеньким в заштатном загаженном мирке не выглядит соблазнительно. Со стороны. Но ему было все равно. Ему нравилась эта автономия и спокойствие здешней жизни. Он не участвовал в мирских войнах и стычках с Хранителями. Необходимость гонки, первенства его угнетала. Никто не претендовал на Бар Мар, и он сам ни во что не ввязывался.
Но вот бабушка грезила звездами. Ее честолюбие проело ему плешь. Среди упреков и вроде бы невинных шпилек приходилось туговато.
- Ба… - после причитающейся минуты прощания с бабушкиными надеждами он решился поднять голову, - Ба, ее в воду надо. А-то не дай чего, засохнет.
Хозяйка шмыгнула носом.
- Да делай ты че хошь, дурень…

Что это? Тепло? Это еще может быть со мною? Оказывается… да, тепло и свет.
Контуров я не различаю, но знаю, что они есть. Где-то.
Заволакивающее, сладкое нечто побеждает меня. Я вспоминаю усиленно. Это называется сон. А не забытье, как было раньше.
Я ухожу, пропадаю в нем.

Она была, как дождь в походе, как солнце в глаза – всегда лишняя и незваная – и самое удивительным казалось: что могла забыть дочь ветра на Болоте?
- Э! Хозяева? Дома кто есть?
Она совершенно наплевательски била задником сапога по окрашенной двери. В былые времена. Краска давно отсырела и отвалилась, но около кругляша ручки упорно продолжала держаться.
- Что? Померли все?
- Тьфу на тебя, чертовка!
Из приотворенной щели высунулся курносый бородавчатый нос.
- Че орешь-то? Ребенка разбудишь!
- Кого? – В голосе прозвучал не сарказм, а сквозное презрение. – Васруг дома?
- А не твоего умишка дело! – женщина в проеме сморщилась, завертелась, как в балагане петрушка, явно мороча голову и развеивая скуку. – Нету его. В Аттаке ищи, коли сильно надо. А туточки я одна.
- Да ну? – Чара скрестила руки. В глазах недобрый огонек.
- Иди, иди отседова. Нам еще таких… компетирующих связей недоставало.
Канючить Хранитель не любила, да и публика не та. Мягкий удар коленом в живот – и оборона пала.
Бабуля даже не взвизгнула – предпочитала отмолчаться и только, процеживая ненависть, взирала на то, как рыжая взломщица рыскает по нефу.
Бог был занят в правом пределе важным делом: доламывал отвалившуюся колонну. Кровля тут давно покосилась, стропила сгнили, провисли, через крышу, как решето, на плиточный пол капали ручейки.
Васруг, как ему казалось, нашел решение: проще доломать, чем ремонтировать. Убрать колонны, ошметки черепицы, расчистить площадку и - вуаля! – готова открытая терраса.
Чара кашлянула, Болотный как раз отшвырнул столб метров на десять, тот весело покатился вниз, к морю.
- Чего делаем? – и издевается, зараза.
Васруг пожал плечами, поворачиваясь то вправо, то влево: смотри сама, мол.
- Силенок у тебя много, не спорю. Но ума маловато будет.
Бог ухмыльнулся.
- Ну, я на лавры политика не претендую.
- А что так?
Хозяин снова изобразил простодушие. Сама добродетель!
- Алексис не появлялся?
- Не, давно не захаживал. А случилось че?
- Нет. Забудь. – Пришла очередь отмахиваться Чаре.
Васруг почесал ладонь – она была сплошной мозолью.
- Он в январе обещал меня на руках побороть. И схлынул. Где вот он теперь?
Бог был не на шутку расстроен.
Чара какая-то замедленная, рассеянная присела прямо на незастеленный пол, оперлась об обреченную колонну. Васруг и не заметил этой перемены, неожиданно задетый за давно больное.
- Не, ну ты посуди сама, а? Куда он запропастился? Говорил, вот тута, сидел и говорил: мой дар, мой дар! Да я его голой силой, без магии уделаю! В порошок. Че, сомневаешься?
Чара, прищурясь, словно оценивая, посмотрела на великана. Мокрая челка завилась барашком, прилипла ко лбу. Да уж, она бы тоже не прочь узнать, куда пропал Хранитель.
На медвежьей шкуре бога росинками увязли капли. Он стоял, широко расставив босые ноги. Мощные, рельефные икры. Рваная засаленная туника. Возможно, в древнем мире гладиаторы выглядели именно так.
Тихий дождь незаметно образовывал лужи. На граните сидеть было холодно. Под тельник попала вода, неприятно щекотавшая спину. Чара нехотя поднялась.
Очень не хватало очага, горячей пищи. Вся в мурашках, маленькая, изящная, в застиранной мужской рубашке, чтобы хоть как-то разогреться, полушутя полусерьезно двинула богу в грудь.
Блок он поставить не успел, но этот удар почувствовал, как комариный укус. Васруг погладил ушибленное место.
- Ты это… смотри!
- Чего? – она вскинула брови.
- Я двинуть же могу. Так.. невзначай. Рех… рехлекторно.
- Что, на женщину поднимешь руку?! – Чара насупилась.
Бог растерялся, приоткрыл рот.
Гостья рассмеялась.
- Да я тебя одной левой завалю! И Веллинхан не нужен!
Провоцирует, чертовка.
На будущую террасу вышла Хантра – закутанная по самые глаза в какие-то тряпки. От чариных неправомочных действий она временно отошла, но рисковать и выпроваживать ее пока не собиралась. Оно и ясно: у Хранителей что-то не ладится – было любопытно.
Но Чара делиться, как ни странно, не спешила. При виде Хантры она снова впала в хандру.
Не удостаивая хозяйку взглядом, она помахала богу рукой.
- Счастливо, строитель!
Великан нашелся только выдавить:
- Ага, – и заморгал, зачарованный тем, как она легко перемахнула через огромное озеро на пути.

Проходя мимо алтаря, не под прицелом оскорбленных глаз, она как бы случайно вытерла штанами торец стола. И вроде бы все осталось таким же. На первый взгляд. Но вот с правого, обтесанного, угла испарилась одна вещица. Так, ничего особенного – обычный глиняный горшок с каким-то невнятным растением похожим на осоку.
Но почему в зеленых бесстыжих глазах при этом заплясали бесенята?
Философский вопрос.
.......

- 11 –

Чаре она рассказала без всякой ностальгии о произошедшем в Этилейме. Но та опять была занята событиями в Темире и обратила внимание только на то, что даром целительства подопечная все-таки обладала.
Вскоре Хранители отправили ее в Дмассу – засыпанный песками мир кочевников и гремучих змей. Измаил Бей – седой уже изгнанник, а в прошлом выдающийся разбойник, гроза караванов, был вместилищем Кристалла. Его свет к концу жизни переломил жестокость и порок в душе Бея, и теперь тот впал в аскезу и отшельничество. И бог Ивер на пороге мира сторожил его смерть. Еще в Дмассе началось странное поветрие, вызывающее у зараженных кровоточащие язвы по всему телу и близкую смерть. Аливэл старалась помочь, но, увы, лишь немногим могла принессти облегчение.
Таким образом, прошел год. Она почти сгинула в дюнах и вспоминала день в Этилейме как голубую иллюзию.
А на следующий год произошло небывалое событие в жизни Бэлзы и Алексиса Веллинхана. Бывший Хранитель пришел в себя.
Маленький мир – островок Междумирья – спрятанный в созвездии восточных миров, существовал своей замкнутой сельской жизнью. Бэлза говорил иногда себе, что если бы не болезнь Анатэла, то он так бы никогда и не признал своей глубокой потребности в этой глуши и ничегонеделании. Это был покой, о котором мечтают всякие творческие страдающие натуры, порядок жизни, который, вероятно, действует исцеляюще на Веллинхана.
В Ниере той осенью было пасмурно, но по-летнему сухо и тепло. Тучи, не пускающие солнечный свет, только гуляли над землею, под ними скисал воздух, в комнаты пробивалась уличная духота. В саду желтели дорожки между виноградными лозами и ссохнувшимися сгорбленными подсолнухами. Анне уже стало недосуг срезать их потемневшие соцветия, и Бэлза не настаивал. Он не вмешивался в ее хлопоты, озаботившись только стряпней.
С утра обычно Анна кормила рябых кур, обследовала изгородь из ивовых колышек (под которой дворняжка по ночам делала подкоп), подливала наседке воды, которая обитала в крохотном сараюшке взаперти. После обеда доставала из-под насест, где на соломенных ложах кудахтали несушки, еще горячие, как свежая выпечка, яйца с тонкой скорлупкой цвета сливок. А жирный кочет, виляя павлиньим хвостом и цепляя крючковатыми шпорами подножный мусор, мчался к гнездам с кличем римлян у стен Карфагена.
Разбивая яйца о край чугунной сковороды, кухарка выливала их содержимое на дно, солила, посыпала петрушкой и кусочками подгнивших помидор, клала по соседству с желтками подошву говяжьей ветчины. Когда яичница начинала шкворчить, Анна загребала прихватами расплавленную ручку и ставила сковородку на решетчатую подставку перед Бэлзой. Тот сам делил яичницу на две неравные порции: свою, барскую, обильно удобрял кубиками сала, а Тэлу, которого воротило от его густого запаха, относил часть поменьше.
И вот таким сентябрьским днем, поднявшись по крутой лестнице с подносам в лапах, Хранитель однажды обнаружил Веллинхана, в какой-то странной энергичной позе стоящим у окна. Бэлзу защекотало подозрение.
- Тэл, обедать, - позвал кот, ставя гремящий посудою поднос на стол.
- Называй меня, пожалуйста, Алексис, - попросил больной, садясь на табурет.
- Ладно, - согласился Хранитель, пристраиваясь напротив, - Почему вдруг?
- Ведь так меня зовут.
Что ж, резонно. Веллинхан зафехтовал приборами: вилка - в левую, нож – в правую. Воспитание! Бэлза со смесью удивления и тревоги наблюдал за ним: подопечный выглядел раздраженным, немного злым, измученным, как засидевшийся посетитель… Но вот тоски на лице не было и следа. Кот пододвинул к нему кружку с молоком.
- Алексис, что нарисовано на чашке?
Веллинхан не смотря, жадно уплетая бекон, ответил:
- Цикорий. Три цветка. Вру – пять, еще два на противоположной стороне.
- А какое сегодня число?
- Тринадцатое сентября. Суббота. Восьмой год моей хронизации…
- Боюсь, ремиссии, - Бэлза проглотил кусок сала и почувствовал, как он пополз по пищеводу.
Алексис разделался с едой и оторвался от тарелки. Глаза его бегали по широкой морде хищника.
- Ты тоже так считаешь, Хранитель?
Коту остро захотелось выпить чего-нибудь покрепче. Шутка ли – в шаге от триумфа…
- Пока не уверен, больной. Надо бы вызвать на консультацию Целителя из Дмассы.
- Из Дмассы? Лучше мои сдвиги пока не афишировать. Обойдемся Хранителями.
Бэлза ухмыльнулся.
- Организация обзавелась штатным. Правда, голубка умеет только занозы безболезненно вытаскивать…
Алексис округлил глаза.
- Целители решили принять чью-то сторону?
- Чара нашла одну скию, - пояснил Бэлза не без сарказма, - окучивала ее, склоняла к экстриму, сюда даже приводила разок для разъяснительной беседы.
- Интересно на нее взглянуть.
- Не очень.
Они помолчали. Потом Веллинхан с видом решившегося парашютиста положил сложенные лодочкой ладони на стол.
- Я тебе покажу кое-что… Смотри, пожалуйста, внимательно, Бэлза.
Он разомкнул и поднял руки. На льняной скатерти лежал мыльный, на первый взгляд, шарик размером с наперсток. В нем, как мишура, веретеном крутились синие, алые и желтые молнии…
Бэлза припал к столешнице, чтобы рассмотреть чудо, и не поверил своим глазам. Первым его желанием после шока было отвесить Алексису здоровенную оплеуху: нашел, на что транжирить энергию!..
- Но как? – мяукнул он.
Преобразовывать, а не просто использовать, Безматериальную Сущность в нечто осязаемое могли только боги.
Алексис был удовлетворен реакцией друга. Верхние пуговицы его рубашки расстегнулись: в разрезе промелькнул коротенький нитевидный рубец, сливающийся по цвету с кожей – метка Сафика. Хранитель потрогал ее – шрам слегка зачесался.
- Думаю, Могучий оставил прощальный подарок. Только без цветов. Он вынул Кристалл, но не стал дожидаться моей кончины, видно, спешил напакостить где-нибудь еще. И от спешки при «процедуре» поранил сам себя. Часть его Сущности соприкоснулась с моей и, наверно, «перелилась» в меня на место, принадлежащее Кристаллу. Вероятно, поэтому я сохранялся, как мощи, эти семь лет. Можно сказать, обрубок жизненных сил моего убийцы поддерживал меня в сенях, не давая шагнуть в Безматериальную Сущность, а потом пересилил присасывающую мощность Сущности и закрыл выбоину. Вот поэтому я жив.
Бэлза присвистнул.
- Да наш гадливый божок сам вырыл себе могилу! Хоро-ошенький сюрпризик!
У Алексиса задрожали руки. Он поднялся из-за стола и нервно, прихрымывая, прошелся по комнате.
- Милый единственный преданный друг! – пробормотал он. – Мой замечательный друг… Я очень хочу забыть все, что было до последней ночи в Темире… я стараюсь… выбросить из головы Сафика и чувство первой тошнотворной боли, когда он прикоснулся ко мне… Я не сразу потерял сознание… и сохранил обрывками то, как он вытаскивал Кристалл… как Непроизносимый прокусил голень… я слышал звук рвущихся сухожилий… видел вырванный надколенник… и только потом пришла темнота… Я не хочу мстить Сафику. Ведь часть его Сущности навсегда останется во мне, и причинить ему боль мне будет также противно, как от вида собственной ампутации… Я это понял только что. О, если бы тогда я имел выбор, я бы предпочел раствориться в Безматериальном, чем существовать за счет своего убийцы!
Бэлза понял его. За семь лет, проведенных бок о бок с соседом, поневоле начинаешь принимать его таким, какой он есть. Алексис же был щепетилен, сосредоточен внутри себя и мягкотел. Он не умел мстить. Одни это называют чувством собственного достоинства, другие – милосердием.
А Бэлза считал слабостью. Ведь для Хранителей нет жесткого отбора, в них легко попадают уставшие пройдохи и одиночки по жизни. Вот Алексис когда-то считался элитой. Бэлза же просто рядовой, серый авантюрист. И он умело, с завидным постоянством умеет мстить. Он не так брезглив.

- 12 –

Междумирье было непоколебимо в своем постоянстве. Сколько бы раз Аливэл ни пробиралась сквозь него, ее всегда посещало чувство дежа вю. Пространство без начала и конца, заполненное Безматериальной Сущностью, содержимым без формы, массы и агрегатного состояния…
Вокруг нее был «туман», если можно так выразиться, пропитанный порождаемый им же светом. Ничто не имело определенного объема и цвета, все текло затейливо и произвольно.
Когда случалось, что пласты находили друг на друга, не растворяясь моментально, то образовывалось какое-то подобие дна: холмы розовато-холодного или фиолетового оттенка, которые могли превратиться в любой другой цвет, но чаще в золотистый или карий. Именно такая поверхность была наиболее прочной и пригодной для ходьбы. Путешествуя среди миров, сфинги всегда старались найти холмы. На островах всегда было много пешеходов, ведь негде эти создания не чувствовали себя так легко, как в Междумирье, питаясь непосредственно Безматериальной Сущностью, неискаженной параметрами и пределами миров.
Многие селились прямо здесь, на холмах, заводили семьи, основывали целые поселения, некоторые, наоборот, искали уединения, как Бэлза и Веллинхан.
Ниер нельзя было назвать полноценным миром, он не был полностью отшнурован от Междумирья, скорее, походил на его отросток.
Аливэл примерно помнила его местоположение, но решила немного пройтись по Холмам, рассматривая, как на экскурсии, красоту Междумирья. Изредка ей встречались прохожие - большей частью альвы и скии. Они раскланивались, не спеша заводить беседу. Большинство сфингов, особенно из местных, далеких от разборок Ловцов и Хранителей, сторонились, едва заметив на ней след последователя Сирина из осторожного чувства самосохранения.
Вокруг лежала пятнистая пустыня - розовая, с коричневыми лужами – Восточный тракт. Когда ей надоели косые внимательные взгляды, ския свернула с торного пути, на север, на малоприметную тропку, которая должна была вывести к Ниеру.
Оставшись в одиночестве, она расправила плечи, почти доведенная до транса тем, как в пустоты, появившиеся в Дмассе, лениво, но уверенно вливалась Сущность. «Подлатанная», она ощутила непривычную тяжесть в голове. Затянутая дрему, как в морок, свернувшись калачиком в «ущелье» среди дюн, ския погрузилась в сон.
… Она проснулась неожиданно от прикосновения чего-то влажного и шершавого. Болотно-черная, словно измазанная пластилином груда приникла к ее плечу, закрывая обзор. Чудовище нюхало платье, изучая находку. Аливэл окончательно проснулась, но не решалась пошевелиться.
Что же это было за любознательное существо? Подобного вида ския не встречала и поэтому не знала, как себя вести. Чудище выказывало больше интереса, чем агрессии. Видно, оно было организованным и ждало приказа хозяина, который куда-то «отошел». Сколько она должна была пролежать на затекшей руке, Аливэл старалась не фантазировать. Но срок этот вышел недолгим.
- Ариэль! Чего ты там нашел, мальчик мой?
До нее долетел торопливый хруст под подошвами. Чьи-то руки почесали «холку» монстра, и туша, пыхтя, как паровоз, недовольно слезла с Аливэл. Перед ее носом появились остроносые франтовские ботинки лакированной кожи – сам хозяин проявил интерес к трофею.
Ския аккуратно, периферийным зрением ловя каждое движения монстра, поднялась на ноги.
- О, мадам! Простите за беспардонность моего Непроизносимого. Что-то он распоясался в последние полстолетия, - мягким, хорошо поставленным голосом извинился пилигрим так, что нельзя было понять - искренен ли он или просто издевается.
Аливэл рассеянно кивнула в ответ.
Так, чудовище было Непроизносимым – самым опасным и жутким существом Междумирья – и оно слушалось, как комнатная собачка, сфинга…
- Ах, простите, я забыл представиться, - тип уже начинал открыто обезьянничать, - Сафик Могучий. М-да, да, южный бог.
Ему только не хватает чалмы и опахала, неконтролируемо подумала Аливэл, постепенно осознавая последствия этой встречи.
Южные были очень разномастным племенем, но бог, из склонности к эпатажу, придал своему облику тропический колорит. У него были правильные, смазливые черты лица. Шевелюра цвета вороного крыла, щегольская бородка обрамляла подбородок. Его довольно астеническое телосложение было тем не менее изящно, выверено, мышечный рельеф не довлел.
Бог был жилист, грациозен. Каждое движение его выглядело нарочитым, отрепетированным. Да, картинка казалась совершенной, но лишенной естественности, ведь в природе сплошь и рядом встречаются недостатки, недоделки. Впрочем, и во внешности бога имелся один изъян: его огромные, темные глаза с неразличимыми зрачками, как на древних иконописных хоругвях, оставляли при взгляде на них дурное впечатление, чувство подавленности. Обладателю таких очей доверять не хотелось.
Впрочем, маловероятно, чтобы эта особенность хоть сколько-нибудь волновала Могучего.
- Что же вы молчите, ския? – подтрунивал бог. – А! Догадался. Вы, Хранители, приняли обет молчания. Немая забастовка против произвола Ловцов. Неплохо, но, Вы уж простите, дражайшая ския, - он хихикнул, - крайне банально. Старина Сирин совсем выжил из ума.
Хотелось послать его по старинке на три буквы, но Аливэл понимала, что это черным по белому писаная провокация: первым напасть в Междумирье на сфинга Могучий не посмел бы, здесь слишком сильно ощущалось присутствие Светлых, но уничтожить ее в целях самообороны, по случайности, он вполне мог.
- Вы второсортный актер, Могучий, - Аливэл вспомнила замечание Бэлзы и вложила в слова как можно больше равнодушия.
Бог скуксился. Сквозь смуглость на щеках проступил румянец. Зардел, как молокосос.
- Знаете мои слабые места? – бог быстро справился с собой.
- Только одно, - честно призналась ския.
- А! Уж не от преподобного Бэлзы ли? А как, кстати, поживает этилеймский беженец?
Аливэл пожала плечами.
- Вы знаете, что он… - и осеклась.
Сафик сладенько улыбнулся.
- Ну это же я позволил ему жить… С возрастом становлюсь все сентиментальнее. Да, трухлею. Уже не тот. Правда, малыш? – он снова погладил Непроизносимого по «холке».
Кровожадная морда осклабилась. Сафик поглядел в пунцовую даль.
- Так вы скандалить не будите, ския?
Она отрицательно покачала головой.
- Я не воин, а Целитель, да и то весьма посредственный. И прекрасно понимаю, что ваш монстр одними клыками перекусит мою шею, как соломинку.
- Бла, бла, бла… Мельчают Хранители! – съязвил Сафик, но без особого энтузиазма. – Хотя я тоже сегодня не в настроении поднимать пыль. Тогда до встречи, Хранитель. До скорого свиданьица.
Он совсем не душевно сгреб за шкирку Непроизносимого и отправился назад по той тропе, по которой ския пришла сюда. Походка его была красива и легка. Чудище безропотно потопало за ним, прикрывая тылы.
Аливэл, опасаясь слежки, подождала еще с четверть часа после того, как двоица скрылась за дюнами. А потом бросилась бежать по направлению к Ниеру. Она отправилась через пласты, а не вдоль них, обходя все причудливые завихрения Сущности. Ее донимал один вопрос: что такого произошло с Алексисом, если сам бог Сафик вылез на разведку в сопровождении своего монстра?

- 13 –

Бэлза познакомил Аливэл и Алексиса. Они поужинали в чердачной комнате фаршированным перцем, но Бэлза для себя прихватил с кухни парочку сушеной рыбы.
Вначале разговор не клеился, особенно их смутило то, что два ския оказались очень похожими внешне: если не брать в расчет загар Аливэл и болезненную худобу Веллинхана, то они легко бы сошли за брата и сестру. Оба русые, с непослушными прядками – Алексис скрутил свои вихры жгутом, - с немного вздернутыми носами, с симметричными чертами, глазами, окруженными вечными тенями, под нависшими верхними веками, длинными пальцами, сутуловатой осанкой и привычкой покусывать обветренные губы…
Окно распахнули настежь, но уличный воздух не доходил до них. Было довольно душно. Зелень внизу посерела от пыли. Кучевое облако, цедившее унылый свет, пристроилось на кроне клена, росшего во дворе.
Угрюмая и нетрудолюбивая осень.
Ливневые грозы вымерли в Ниере, а лето, потускнев, поседев от старости, по привычке, выталкивало новые сорняки на поверхность. Но Анна уже не вела с ними борьбу. Огородная страда была окончена.
Ския поведала Хранителям о встрече на холмах – что вызвало реакцию у одного Бэлзы, - о случайном посещении Этилейма, о делах в Дмассе. Зеленоглазый хищник прошелся на задних лапах по комнате, передние сцепив за спиной, промурлыкал весомое «ясно» и высунулся в окно, свесившись с подоконника на половину лохматого тела. За три года он погрузнел.
- Аливэл, а каким Вы нашли Этилейм?
Алексис хотел играть роль радушного хозяина и джентльмена – взялся заводить светскую беседу. Аливэл мечтательно закатила глаза.
- О, в Дмассе я не раз вспоминала об этом дне. Дивно созданный мир. Кто-то постарался на славу, его приукрашая.
- А… у вас нет предков оттуда?
Они посмотрели друг на друга, как будто впервые.
- Я не ничего не помню до глиняного горшка в Бар Маре и вонючей жижы, в которую пересадили водоросль… Это так называемый пе-ре-гно-й…
- Понятно, - Алексис уставился на свои скрещенные ладони на животе.
Длинный потасканный халат, в котором терялось его тело, придавал ему вид затрапезный, подавленный. Бэлзе стало жалко своего подопечного. Ему и переодеться-то не во что.
- Если вы о нашей похожести, то мне добавить нечего. Я не знаю, почему однажды проснулась такой. Светлый мне сказал, что так я выглядела до метаморфозы, и он попробовал придать мне облик, приближенный к тому, который был.
- Мои приемные родители, - вдруг подхватил Алексис, - долго скрывали то, как нашли ребенка в одно утро на Заливных лугах, завернутым в одну пеленку, лежащего на голубом ковре из нифи… На траве выступила роса. Младенцу стало холодно и страшно, и он заорал во всю мочь… А отец с егерями - мунинами с рассветом выехал на охоту и подобрал его. Его брак был бездетен. Родители усыновили меня. Я рос и воспитывался, как отпрыск знатного рода, принес присягу, как дворянин, Правителю Литу Ас… А в двадцать шесть я понял, что другой… Никто из детей братьев моего отца не видел, как я, ауру окружающих. Узнав об этом, тогдашний Наставник Великого вира Эдгрейв Веллинхан, старший брат моего отца, под большим секретом поведал мне правду… - голос его был без интонации, но разбитый вид выдавал трудность, с которой ему давалось каждое слово, - правду, что я, наверное, сфинг из Междумирья. В полчаса моя жизнь перестала быть моей, моя семья стала чужой, все привязанности обернулись лживой насмешкой… Я таскал чьи-то обноски, а не собственную жизнь. Через месяц я покинул Этилейм с тремя альвами, заплутавшими в Междумирье. И долго не возвращался… домой.
- Сколько вам лет, Алексис? – ския была тронута его рассказом. Он взволновал ее больше, чем она того ожидала.
- Сто тридцать шесть. Я родился, когда на троне сидел Лит Ас, дед опекаемого Бэлзой Белиуса Ас. Вы полагаете…
- Не знаю, - ответила она резонно.
- Если вы родственники, - подвел итог хвостатый Хранитель, - что нельзя сбрасывать со счета, то Вам перевалило за стольник, вирия. Но я Вам польщу, Вы чудно сохранились.
- Спасибо, - сквозь зубы поблагодарила Аливэл.

- 3 -

В канун дня гибели Великого Ас, со временем вошедшей в историю, как Трагедия на охоте, в его бывшем кабинете в Мидгарде новый Правитель решал, что ему - «уже» девятнадцать или «еще не» двадцать. В день его совершеннолетия, от которого зависела его дальнейшая судьба, должна была состояться коронация, и новоиспеченный конунг обретал всю полноту власти.
За восемь лет, прошедших со смерти Нильса Ас, многое изменилось в Этилейме. Страной формально управлял Альтинг, при действующем конунге выполнявший совещательные функции, в Альтинге же – Совете регентов и наместников территорий – всем заправлял Му Ингерд.
Давно ушло в прошлое время классной комнаты. Му показал себя мастером подковерной игры. Никто, естественно, по началу, не воспринял безродного мунина, насмешкой судьбы выбранного в Наставники, как серьезного противника. Власть захватил старший Диллерэн, пользовавшийся наибольшим уважением в армии. Но хороший ратник оказался никудышным политиком. Он хотел выглядеть покровителем Джаспера – младшего сына Белиуса Ас, жившего на Заливных лугах с матерью, но поставил не на ту «лошадку». Хелен была женщиной вздорной и по-своему хитрой, она не роднилась с Нильсом и никогда не играла роль «доброй бабушки» для Бела. На это и поставил Му, убедив регентов в том, что Диллерэн в Альтинге – фактически рука вирии Хелен, и условия Совету будет диктовать капризная «бабенка». Диллерэна обвинили в подстрекательстве и выставили из Совета с позорным клеймом. Вояка вернулся в Дозорную тысячу.
Зато влияние Ингерда возросло вдвое. Он ссорил между собой регентов, разрушал династические браки, вгонял в долги, а заполучив ключи от казны, ссужал бедолаг деньгами под огромные проценты. Четверо из сотава Альтинга оказались у него «на крючке». В резиденции появились новые лица, верные мунину, которым не мозолило глаза его происхождение, но льстила власть. За восемь лет он полностью изменил состав Альтинга. И за все это время Бел не принял ни одного самостоятельного решения.
Один раз надежда белым крылом задела его окно, когда в Этилейм пожаловала гостья. Но скии было глубоко безразлично творящееся в мире, и она не захотела ни в чем разбираться. Однако, ее образ, пахнувший свободой, отложился в его памяти, и желание во что бы то ни стало примерить «узы», о которых говорил отец, возросло неимоверно.
Но ничего не способно было вскружить наследнику голову. Бел Ас был спокоен, прагматичен и трезв. Му воспитал в нем флегматика, правда, он не рассчитывал на его честолюбие, которое Бел научился скрывать даже от него.
Друзей у Правителя не было. Все поползновения дворян подружить своих отпрысков с Ас Му всячески пресекал. Под любым предлогом он отваживал от резиденции всех людей, которые показались ему подозрительными. Зато во дворце появились мунины. Рядом с Белом он оставил только наименее близких ему Генара и Бериэнда. По-сути, Великий Ас жил в состоянии полуизоляции.
Мунины, за исключение приспешников и наушников Му, Белу нравились. Это был мирный трудолюбивый народ, близкий к земле, ведущий оседлый образ жизни. Мунины рождались и умирали в родной деревне. Эта раса издавна считалась многочисленнее в Этилейме, чем люди, но жили мунины меньше и физически были слабее. Среди знати они не встречались.
Наставник, видимо, поддерживая его симпатию, ввел в традицию выезд Великого вира с минимальной свитой на лоно природы, в какое-нибудь мунинское поселение. Полтора года назад их хозяином был староста Шарм Дагг. Белу было хорошо вне столицы, особенно, когда Наставник уезжал по неотложным делам в Миргард, полагая, что в глуши Бел в безопасности от чужого влияния. Генар и Бериэнд в счет не шли.
В конце лета, когда до коронации оставалось пять месяцев, Бел сообщил Ингерду, что хочет отправиться в Речные Домики.
- Куда? – удивился Му. – Великий вир знает, что скоро годовщина Трагедии на охоте. Официальные мероприятия требуют вашего непосредственного присутствия.
- Не думаю, вир Му, - сказал Бел, завязывая дорожный мешок, - об отце я буду лучше скорбеть в отшельничестве.
«Он становится с возрастом все больше походить на отца. Такой же замкнутый и склонный к одиночеству», - заметил про себя Наставник при том, что и внешне Бел очень повторял Нильса: стройный, но не атлетичный, чуть выше среднего роста, с хорошей координацией и скупостью в движениях, определенными тонкими чертами лица. Только у Нильса они хранили вечную печать меланхолии, а у Бела – равнодушия. И еще на лице очень сильно выделялись ярко-синие, в обрамлении черных ресниц, несмотря на блондинистую шевелюру, глаза, унаследованные от Анэлин. Бел не знал, что у его матери были бархатные чудесные глаза, светящиеся добротой, которыми она и покорила сердце Нильса. А вот Му об этом помнил. Но на остальных Стурлунсонов Бел не походил ни капли.
- Ладно, - словно преодолевая сомнение, проговорил Ингерд. – Чем же Великий вир намерен заниматься в провинции?
Бел проглотил лицемерие, скрытое в этом вопросе.
- Чтением, гимнастикой по утрам, прогулками. Как обычно.
- Хорошо, - одобрил Му, - позволю себе как Наставнику посоветовать «Трактат о пользе умеренности» почтенного вира Катэна.
- Благодарю, вир Ингерд. Я обязательно перед отъездом посещу библиотеку, - пообещал Ас.
- Вас будут сопровождать виры Диллерэн и Веллинхан. Я присовокуплю к ним еще четверых расторопных человек помимо слуг, - добавил Наставник, пряча голову под капюшон.
Это означало, что разговор окончен.
Он поднялся – высокий, прямой, как жердь, в черной сутане до пят – сумрачный столб, которого боятся дети, - и вышел из покоев отца Бела. «Да окружи меня хоть целой армией соглядатаев, - подумал Ас, гневно глядя на удаляющуюся тень, - только дай вырваться из твоих лап на солнце!»
Хотя он понимал, что облегчал мунину задачу, покидая сейчас Миргард. Он расчищал ему место, чтобы спокойно обсудить со своими продажными регентами, как оттянуть на неопределенный срок время коронации.

- 4 –

Жилище Гелиона Сирина было теплым и прозрачным – он не заботился об уюте, он заботился о безопасности. Дом стоял на темно-коричневом холме – тысячелетний неподвижный пласт Сущности – с наростом квадратного двухэтажного особняка, точнее, крепости, окруженной высокой стеной. Сирин над обустройством особо не мудрил: натаскал из ближайшего мира дикого камня, соорудил из него в правильных геометрических формах стены и фундамент, крышу из кровельного железа. Все серо-зеленое, но не мрачное, без вкуса, но основательное.
Окна были узкие, высокие, на нижнем этаже больше походили на бойницы. От дома до ограды – со всех сторон семь метров пустого, ровного, как блин, двора – сверху так и выглядило: коробок из упаковочного картона на грязном блюдце.
Эстетическое чувство Алексиса было задето, но он не подал вида, чтобы не оскорбить хозяина. Аливэл, казалось, было плевать, где она находится. Она обстоятельно рассказала негласному лидеру Хранителей о том, что видела в Дмассе, о развитии своего дара, о новых способностях Веллинхана…
Алексис оглядывал комнату-пенал и только диву давался: он не был здесь восемь лет, но в обстановке ровным счетом ничего не поменялось. Только слой пыли стал толще, а засохшие пятна кофе на холодильнике – темнее и число их возросло до миллиарда.
Да Бэлза по сравнению с Гелионом – сущий чистюля!
В мойке лежала груда немытой посуды: чашки с отбитыми ручками, безносые кофейники, надтреснутые тарелки – проще все это выбросить, чем отмыть. Рядом с раковиной – колченогий письменный стол с ящичками. Когда-то он был полированным, но теперь на столешнице было огромное скисшее пятно от сковороды, она и сейчас стояла на голом столе, а вафельная скатерть валялась под ним. Затем, в самом углу был втиснут двухкамерный холодильник – нежно-песочного цвета от старости, обклеенный со всех сторон какой-то абракадаброй. Он то и дело гудел, трясся, вонючая хлебница с раздвижными дверцами на нем шаталась, крошки и заплесневелые корки летели на пол. Под сапогами по-уличному хрустели засохшие остатки обеда. Пренебрежение к обстановке Сирина было кошмарным!
Сам хозяин – колоритный широкоплечий мужчина лет сорока на вид – с легкой проседью в длинной черной бороде и на висках, с большим широким носом, скуластым свирепым лицом в одной мышиного цвета латанной-перелатанной тунике и грязных сапогах в гармошку был полным оправданием своего жилища. Да, магом в звездно-синем колпаке с палочкой-выручалочкой и хитрым прищуром здесь и не пахло!
Он был темный альв, но необыкновенно сильный, наделенный мощным магическим даром, скорее ведьмак, чем волшебник. Ему было около двух тысяч лет по земным меркам, а, может, и того больше. Несмотря на внешность и долгое боевое прошлое, он не заразился презрением к жизни и не потерял веру в людей. Он слыл жутким неряхой, но всегда собранным, готовым к трудностям. Иногда Алексис себя спрашивал, зачем Гелион реанимирует уже полторы сотни лет дело Хранителей? Ответ приходил сам собой, стоило только вспомнить обиталище Сирина: в этом был смысл его существования или он знал нечто такое, о чем другие только догадывались.
Он очень долго дружил с Чарой. Сирин был выдержаннее, мудрее, останавливал ее во многих авантюрах и относился к тому меньшинству, к речам которого прислушивалась пиратка. Именно к Сирину и привела Чара Аливэл, тогда та «сбилась с пути» и примкнула к Хранителям.
Алексис поскреб ногтем присохший жир на конфорке. Он ударился в воспоминания и представил себе, как Аннушка оттирала такие пятна красными крестьянскими руками, посыпав на плиту соду.
- Алексис! Веллинхан, Вы нас слышите? – окликнула его ския уже в третий раз.
Хранитель очнулся и посмотрел на них: двое сидели насупившись пред яичницей с салом.
- Вы присутствуете, вир Веллинхан? – спросил сурово ведьмак.
- А! Ну да… - он рассеянно присел на табурет.
- Я открыла Гелиону вашу тайну, вир, - торжественно объяснила Аливэл.
- Может, ты продемонстрируешь? – Сирин подобрел.
Алексис положил ладонь на стол и проделал ту же штуку, которой потряс Бэлзу. Трое с минуту молча любовались разноцветным вихрем в пузыре.
- А ты… Как он исчезает? – нарушил наконец паузу ведьмак. Его темно-серые глаза под косматыми бровями сверками от любопытства.
Ский насладился эффектом и деланно - небрежно пожал плечами.
- Да легко.
Он ткнул указательным пальцем в сферу – пузырь лопнул с легким щелчком и пропал без следа.
- И это опять… дематериализовалось? – процедил шокированный альв.
- Ага.
Вид у «Черномора» был довольно уморительный: настороженно - растерянный, словно он сейчас готов был вскочить и броситься вон с воплями «ПОЖАР! ПОЖАР!».
- А еще ты что-нибудь умеешь?
Это было слабым местом Хранителя. Он отвернулся к окну и закачал одной ногой, положенной на другую.
- Нет. Я думаю, что пока. Сюрпризы еще будут.
О пределах дара и, вправду судит еще было рано. Мало кто верил в исцеление Алексиса, никто не рассчитывал на его новые возможности.
Веллинхан сообщил, что собирается посетить Этилейм.
- Да, - согласился ведьмак, - там появился Кристалл. Теперь он у внука бывшего подопечного старины Бэлзы, насколько я помню. Мальчик - сирота.
Аливэл посмотрела на Сирина.
- Сирота? Я думала, что у него есть хотя бы мать.
- Нет. У него только Наставник – мунин. И что-то там нечисто. Присмотрись к нему, Алексис.
Хранитель кивнул. Бэлза уже давно говорил, что «этот крючкотвор воду мутит».
- А я? – Аливэл напомнила о себе.
- В Дмассу. Разведчики из Восточных Граций донесли, что Сафик встречался с Ивером. Измаил совсем плох без Целителя. Когда пробьет его час, ты не должна подпускать к нему Ивера хотя бы полдня. Главное, чтобы это не было убийством. Просто поддержи в нем жизнь до прихода Светлого. Чара обещала, что он успеет.
- Я против бога не потяну, Сирин. Вы понимаете…
- Я не говорю – сражайся, я говорю – пускай это будет естественный исход. Вы проводите к Бею Светлого. А дальше - это его забота.
Аливэл промолчала. Она испытывала легкое возмущение. Шутка ли – обвести Ловца вокруг пальца! А кому-то -светлые тропинки Этилейма! Да Му по сравнению с Ивером – песчинка. Не зря же восточного бога называют Дармагондером – Разрушителем по-староэльвийски.
- Не ропщите, Целитель, - остановил ее Гелион. Он легко прочувствовал эмоции скии, лучше рыжего Интуита, - Каждому – свое. После Дмассы можете посетить Этилейм. Только не путайте карты Алексису.
Веллинхан крякнул.
Через час они покинули жилище Хранителя, его кухню-приемную-кабинет, каждый смущенный своими предстоящими обязанностями. Они разошлись в разные стороны в том месте, где Непроизносимый наткнулся на скию, помахав друг другу руками.
Но Алексис все же был необычно рад возвращению на «родину».

- 5 –

Речные Домики – маленькая деревушка в сердце исконно мунинских территорий Этила. Бел отправлялся туда во второй раз, чтобы отдалить от себя столицу преградой в недельный путь.
Живописная провинция. Голубые реки, в которых отражалось погожее небо. Недостатка в пресных источниках в Этиле никогда не испытывали. По-сути, запад страны – это бассейн Лин, изрезанный ее притоками, озерными долинами и болотистыми низменностями.
Дорога в седле под открытым небом среди почти майского уюта и сладкого убаюкивающего покоя, дорога по заливным лугам, отцветающих золотом и синевой полевых трав. Их зелень уже теряла свою свежесть, не цепляла утомленный от красок за лето взор молодостью и хрупкостью жизни, как это всегда бывает ранней весной, когда сползает серый снег и в дышащих паром прогалинах проклевываются кое-где первые ростки. Нет, их зрелость была прекрасна и привычна, но первенство осторожно, как преемник перед великим учителем – природой, отнимали иные краски.
Пурпур августовского заката с каждым вечером постепенно густел, солнце садилось все восточнее, и воздух ночами холодел. Хотя дни по-прежнему были хороши, но сумерки все сильнее пахли осенью. Листья желтели, кроны кленов и тополей покрывались «пеплом». И этот меняющийся и светлеющий изнутри мир не мог не радовать Бела.
Время катилось к зиме. А в январе ему будет уже двадцать.
Ночевали на постоялом дворе. Хозяин их пристанища – словно калька с вира Шарма, вполне мог сойти за его двоюродного братца – впустил их около полуночи, когда довольно большое селение, в котором они решили перевести дух, уже погрузилось в сон. Но сердобольная свита во главе с Генаром, ловя наслаждение от своей значимости, развила такую кипучую деятельность, что перебудила полдеревни.
Они стучали в окна, барабанили в двери. Когда босоногий трактирщик в ночном колпаке, недоумевающий спросонья, подумав было, что подвергся нападению банды разбойников, от страха высунул кончик красного носа в дверной проем, шестеро здоровенных лбов ввалились в прихожую, оттеснив хозяина к стенке. В щелочку между ставнями окошка, через которое с кухни подавали еду, за ними шпионила хозяйка. Она вытолкала мужа из теплой постели пинками, всучила ему в руки чугунную кочергу и приказала идти к парадному входу. Он там и стоял, вцепившись в бесполезное оружие, вжавшись в беленую стену, бледный и холодный, в том самом углу, в который отворачивалась правая створка двери. Другую уже выломали трое детин, бывших на побегушках у Сэма, они по его приказу и отлепили бедолагу от стены, встряхнули и поставили на ватные ноги перед начальством.
- Тэк – с, раз – тэк –с, - просипел мунин, набивая трубку из кисета. Он уже успел обслюнявить мундштук и пометить территорию содержимым глотки.
Когда Сэм говорил командным голосом, то всегда брызгал слюной. Он отличался буйным нравом и людоедским аппетитом, поэтому его пищеварительные железы секретировали в круглосуточном режиме. Сэм проглотил бы сейчас быка.
Но перед ним был всего лишь перепуганный хозяин трактира.
- Где твою… Отвечать! Твою…
Он видел, что толстяк клюет носом, у него подкашивались ноги. Двоим «лбам» пришлось поддерживать его за шкирку. Трактирщик повис у них на руках, как куль с песком – тяжелый и безвольный.
На выручку пришел Генар. Отобрав выбитую створку у третьего детины, вертевшего ее в лапах, он вышвырнул ее во двор и отправил ротозея на конюшню пристраивать лошадей. Бел отдал ему в руки поводья и в сопровождении Веллинхана прошел в прихожую.
В это время Сэм отвесил падающему в обморок трактирщику здоровенную оплеуху. Тот моментально пришел в себя, но выглядел совершенно дезориентированным. Громилы заржали, как рысаки. Звук удара, как хлопка по бумажному мешку, свернутому и сжавшему воздух, резанул слух Ас. Он ели сдержался, чтобы не повернуться. Но сегодня он не мог себе позволить подобной роскоши. Внимание Сэма не должно быть сосредоточено на нем.
Генар велел отвести мунинам хозяина наверх и бросить на кровать. Сэм высмотрел-таки схоронившуюся хозяйку и выволок ее в прихожую. Но сметливая женщина быстро сообразила, что спорить себе дороже и проворно бросилась собирать на стол. Сэму она сразу пришлась по душе, и он в знак примирения отвесил пару сальных шуточек и мягко шлепнул ее по пышному заду. Глуховатый скряга Ансельм – еще один старый ингердовский прихвостень – выполнявший в делегации обязанности кашевара, принялся помогать хозяйке и между делом ныкать в широченные карманы ванильные трюфеля.
Через полчаса наевшийся и довольный жизнью соглядай отвалился от стола. У печки громилы с кабаньим чавканьем доедали требуху. Их очень похожие, бледные, почти лысые, как вареные картофелины, головы сгрудились угрожающе над посудиной. Сэм из прихоти не подпускал их к стойке.
Люди ели на противоположном конце длинного обеденного стола, он развалился прямо напротив Правителя и мог прекрасно за ними наблюдать.
Тюремщик залез пальцами в рот и принялся выкорчевывать мясные волокна. Затем утробно икнул, запил отрыжку пивом из медной кастрюльки и раскурил новую порцию вонючего тыльского табака.
Ему нравилось раздражать этих фанфаронов, играя на грани, зная, что они являются заложниками собственного чванства и дурацкого этикета. Придворные не могли не то что ответить на его грубость, сделать замечание, но и лишний раз посмотреть в его сторону. Сэм был нечто вне закона, эдакое грязное пятно на мраморной лестнице власти, охраняемый колдовской рукой всевластного Му Ингерда.
- Э, господари милостивые, вы на боковую не собираетесь, а? – он бросил это громко, через стол, как кость, так что даже громилы оторвались от еды.
- Да, пожалуй, пора, - тихо проговорил вымотанный Бериэнд.
Он несмело встал из-за стола. За пять дней он больше всех устал от измывательств Сэма. Так что он был даже рад прервать их коротким отпуском в сон.
Генар оказался не столь податлив. После приказания соглядая он побледнел, но сохранив ледяное выражение лица, поднялся вслед за другом. Хотя ненавидел он Сэма куда сильнее.
Бел продолжал медленно пережевывать телятину, ковыряя вилкой зеленую петрушку в тарелке.
- Ну а Вы, вир Ас, чего не слыхали, что ли? А? - повышая голос в очередной раз, Сэм чуть не поперхнулся собственной слюной.
Правитель не отреагировал. Он знал, что Сэм сейчас изойдется в приступе.
- Великий… твою! – кашель оборвал речь.
Соглядай был вынужден подняться с места и, уперевшись клешнями в стол, согнуться буквой «Г» и выжимать из себя мокроту. Когда его гортань утихомирилась, он прикончил кастрюльку с пивом. Паршивое пойло. Одна кислятина, он даже скривился. На дне остался грязью черный махровый осадок.
А цыплятки еще не разошлись по люлькам.
У дверей комнат Генара и Бериэнда всегда дрыхли непробудным сном детины, а комнату Правителя он сторожил сам, не доверяя никому, так как голова полетит лично с его плеч, если что-нибудь произойдет. Случайности накануне коронации Ингерд ему не простит.
- Пора спать, - изрек он шепотом для себя, опасаясь растревожить горло.
Не говоря ни слова Бел вышел из комнаты, за ним поспешили придворные. Ни ждать, ни оставаться наедине с бандой Сэма никому не хотелось. Бериэнд ели семенил сзади. На него было жалко смотреть.
Раздав привычные указания одними руками, Сэм отправился за ними следом. Двое громил, тут же бросив объедки, послушные, как дворовые псы, молча вышли во двор обойти вокруг дома. Третий вместе с брюзжашим Ансельмом поднялись с тюремщиком наверх.
В узеньком коридорчике, освещаемом только догорающей свечой, было сумрачно, как в погребе.
Но Сэм обладал кошачьим зрением в темноте. И это его не раз выручало в разбойничьем прошлом. Он теперь бы и не против вернуться к этому ремеслу и к тем временам, когда он был сам себе хозяин, но его поймали, и, чтобы избежать свидания с палачом или долгих лет взаперти, сам был принужден стать тюремщиком. Впрочем, Му Ингерд для верных людей был очень щедр.
Щуплого Ансельма мучил ревматизм, и он не любил спать на холодном полу, даже устланном пропахшими пылью и молью половиками. Ловкая хозяйка даже отыскала где-то пару лишних одеял. Но это были хлипкие подстилки, тряпье. О подушках не приходилось и мечтать. Все лучшее господам.
Когда Сэм рассмотрел свое пристанище, его накрыла новая волна раздражения, в горле защекотало и он снова очутился в плену кашля. Словно внутренности его выворачивались, и кишечник готов был лезть наружу, а затвердевшие легкие врезались в диафрагму. Му сказал «пневмосклероз», тьфу…
Когда они входили в коридор, три двери захлопнулись одна за другой. За той, что справа, ближе к лестнице, Сэм успел увидеть спину в малиновом плаще. Вир Веллинхан. Слизняк. Напротив, судя по храпу, была хозяйская спальня. Толстяк очухался и теперь спал под боком у жены, как ни в чем не бывало. Ну-ну. Завтра, то есть сегодня утром, он ему еще покажет. А трактирщица славная, зараза.
А вот где расположились виры Ас и Диллерэн, Сэм не знал. Но потерять страх до такой степени, чтобы влезать в комнату к Правителю, обнаруживая его в ночной сорочке, соглядай не решился. Поэтому, оттиснув громилу и охающего Ансельма к стенкам, он вытянулся между ними, ожидая прихода бессонницы. Он пару раз почти беззлобно ткнул локтем храпящего сквалыгу меж лопаток, тот принялся скулить, но через пять минут угомонился и снова завел руланды.
Откуда в этом тщедушном теле набиралось столько богатого великанского храпа, Сэм не понимал. Но ему не привыкать к неудобствам.
А к рассвету и на него пеленой наваливался нездоровый свинцовый сон. Но в это время уже дежурил Ансельм.

- 6 –

«Хорошую же компанию ты мне подобрал, Му», - подумал Бел, закрыв за собою дверь. Он сделал это как можно громче, изображая негодование. Но сегодня ночью ему было не до личных счетов.
На самом деле он легче, чем придворные сотоварищи переносил бремя заложника и попутчика Сэма. У него была определенная цель, которая помогала выжить в среде, окутанной сетью интриг Му. Если уж ему удалось пустить пыль в глаза регента и тот, хоть и под конвоем, отпустил его из-под собственного контроля, то обмануть разбойника, свирепого, но приструненного Му, с камнем на шее, было все же проще.
Сэм мыслил стереотипами. Людишки – жалкие ряженые куклы, надутые пафосом, как воздухом. Ну, может, тюремщик выражался не так картинно, но верно по сути. Главное, что Сэм не рассчитывал на маневры со стороны Бела. А, значит, он к ним не готов.
Странно выглядело, что законный наследник Нильса, прямой потомок династии Ас должен добывать себе престол воровским путем. Но иначе не выходило.
Бел не был склонен к отчаянию, впадать в уныние сейчас означало бы проиграть еще не начатую войну.
Впрочем, он прозрел целых два года назад, когда прочитал в глазах Му торжество, плохо от него скрываемое. С тех самых пор, как Аливэл растворилась в темной роще с небрежностью, с какой избавляются от старой обуви, и Наставник, и наследник обнаружили для себя, что внешним силам давно уже нет дела до Этилейма. То, что последний пришлый Хранитель был у деда, волновало Бела еще при жизни отца. Но Нильса вполне устраивал Му. Сильных приступов, как у Белиуса, у него никогда не было, войны он не разжигал, отравленные блюда ему никто не подносил. Способности Ингерда исчерпывали его запросы.
Мысль об отце вызывала в Беле чувство грустной теплоты, сожаления и благоговения. Его память о нем действительно была светлой, неомраченной горечью. Все слезы и внезапное ощущение сиротства он оставил у его гроба. Му стоял у него за спиной, схватив неизуродованной рукой за плечо. Оно заныло. Сквозь боль сирота ясно определял каждую костяшку пальцев Наставника.
Он больше не был его другом, но оставался самым близким существом, близким к власти. И первенства он мальчишке не простил, как не спустил старшему Диллерэну интрижки с Хеленой.
Погрузиться в горе для Бела бы стало равным уязвимости. А забитый подросток – плохой кандидат на престол. Все эти восемь лет он таил надежду, что Му не считает его соперником. Бел никогда не проявлял инициативы в политике, не спорил, как будто не заводил собственного мнения, а формальные обязанности по церемониалу он выполнял послушно, но без удовольствия. Придворные считали его странным, если не ограниченным, а более близкое окружение, не добившись взаимности лестью и подачками, махнуло рукой. Так в центре всегда оставался Ингерд.
Но уклад теперь придется ломать. Кто-то сделает это первым: либо Му, либо Бел.

- 7 –

Через два часа начнет светать. Секунды пропадали, как несчастные в зыбучих песках. А старый подлец все ворочался на полу. Чтобы он поскорее уснул, Бел уступил бы ему свою кровать, но это выглядило слишком подозрительным.
За час до рассвета, когда солнце где-то завтракало на дневной половине земли и готовилось выползти из-за горизонта, Ас в очередной раз подошел к замочной скважине, и ответом его уху был только храп кашевара. Бедолага спал без задних ног, уткнувшись носом в его дверь.
Под Белом скрипнула половица, как-то музыкально и хорошо. У беглеца отлегло от сердца.
Он перестал бояться.
Осторожно, ласково распахнул ставни. Со второго яруса до земли было метров пять. Три часа назад он уже оценил это расстояние. Припрятанной веревки хватало на три с половиной, полтора метра придется падать. Бел перелез через перегородку и через мгновение он висел в воздухе, от неожиданности собственного положения не ощущая утренней прохлады.
Наследник не был мастером на трюки. По счастью, полтора метра – не орлиная высота, а так – гордость горластого петуха, который взбирался как раз на крышу сарая.
Этот субъект в планы Бела не входил. Он набрал в легкие воздуха и расцепил руки. Шмякнуться пришлось в мокрый спорыш, наследник перемазался, но трава приглушила падение. Колени заныли, пружинящего прыжка не получилось.
До ближайшей чащи было около версты. Терять время на то, чтобы запрягать лошадь было жалко. Да и на конюшне спали два Сэмовых амбала. Поэтому будущий конунг на своих двоих через сырой от росы, заросший чертополохом овражек побежал в сторону кустов. Тишину соблюдать уже было не важно. Он бросился со всех ног.
В спину ему ударил ликующий, звонко-предательский петушиный крик. Курятниковый бог звал рассвет. А Бел удирал в сереющие потемки. До пробуждения ревматика – Ансельма оставались считанные минуты.

- 8 –

- Где он, черти? Выродки сонные! Продрыхли до полудня! Ненавижу!!!..
Это было первое, что услышал Бериэнд днем 28 августа. Его разбудила безжалостная возня внизу, а еще Генар, треплющий за рукав.
Вид у родственничка был неважный, даже забитый.
- Что случилось? Чего Сэм разорался? – пробормотал молодой Веллинхан, потягиваясь в постели.
Выбираться из-под одеяла в холод комнаты, чтобы продолжать знакомство с милой пятеркой, совсем не прельщало. Судя по падающему до шепота голосу, их тюремщик был зол, как брошенная невеста.
- Что стряслось-то наконец?
Дворянин опустил босые ноги на ледяной пол. День сразу показался отвратительным. Генар по-прежнему растерянно молчал. А немного поостыв, перестав переворачивать мебель и колотить ножкой стола по крутым бокам онемевших громил, Сэм принялся за наброски кровожадного плана, чтобы превратить новый день для отпрысков знатнейших домов Этилейма в сущий ад.
Бериэнд окунул лицо в таз с остывший водой и вылез оттуда в ручьях, лохматый, страшный. Пепельные кудри давно превратились в пакли, трехдневная щетина, намного темнее шевелюры, портила весь аристократический облик. Веллинхан боялся в конец опуститься, но побриться не приводилось ни одного удобного случая.
А вот Генару эта превобытность даже шла. Он был брутален, породист, с завоевательскими повадками. Его поджарое тело свело с ума не одну красавицу. Так что поклонниц кузены поделили раз и навсегда и не страдали от соперничества. Пока один гарцевал под окнами на коне с усыпанной золотыми звездами упряжкой, другой услаждал в салонах чувствительные уши барышень стихосложением.
Но сегодня все мускулинизирующее очаравание Диллерэна поблекло и обвисло лохмотьями. Кузены пообносились.
А во всем был виноват Бел Ас со своей идиотской выходкой. Удрал! Из-под носа главного каторжника. Му такого ему не спустит, а Сэм не спустит щеголям. Он оторвется на них по полной, если они не отыщут беглеца. Ну и наделал же делов этот фигляр!
Искали целые сутки, загнали лошадей. У трактирщика конфисковали дворового пса, но животина, приученная только тявкать на прохожих из конуры, следопытом оказалась бесполезным. В порыве бешенства Сэм избил ее тупым топором до полусмерти. Бедная тварь так и осталась лежать под открытым небом посреди двора. Ни хозяин, ни хозяйка не решились к нему подойти. Они готовы были бежать из-под собственного крова вслед за Белом, если бы на следующий день Сэм с подручными не отправился бы восвояси.
Неудачливому тюремщику оставалось только лично отправляться назад в Мидгард с известием о бегстве Ас. А еще намыливать веревку или затачивать лезвие топора, чтобы казнь была сиюминутной.
Когда Бериэнд, качаясь в седле, вспоминал лежащее в луже крови тело изрубленной собаки, к голове подкатывала тошнота. Это зрелище маячило перед ним неотступно до родительского особняка. Он больше не смотрел на сутулую спину Сэма с презрением. В бирюзовых глазах был только ужас.

- 9 –

Ну-ну, наследник престола Этилейма, любишь кусаться! Либо тебя прикончат разбойники, либо разорвут дикие звери. Во всяком случаи ты безумен, если думаешь так сберечь свою жизнь. Ее возьмут и без меня, а реальной власти я давно тебя лишил.
Ты полоумен, мальчик! Я объявлю тебя во всеуслышание сумасшедшим. Как еще можно объяснить поведение Правителя? Ты сам предпочел этот жребий. Так наслаждайся. Если тебя поймают, то ты проведешь остаток дней под замком в соседней камере с этим головорезом. Нет, лучше – я назначу его твоим надзирателем. Рано или поздно ты погибнешь. Я сделаю твое существование невыносимым, но возможности покончит с собой я тебе не дам. Сэм закует тебя в кандалы, будет есть с тобой из одной тарелки, спать на одном тюфяке. Или отправится на плаху. Но тебя эта участь минет. Кровь Ас священна. Так что пропади где-нибудь под корнями деревьев, Бел Ас. Я тебе советую.

Му Ингерд, семнадцатый Наставник Ас, казначей и хранитель престола Этилейма, негласный глава Альтинга тихо и скромно коротал часы в кабинете последнего из коронованных конунгов.
Теперь он остался единственным жильцом в спальном крыле резиденции. Будни он проводил в этом помещении, где решал насущные вопросы и принимал визитеров, обедал, как было заведено еще с незапамятных времен, в парадной столовой Ас, но со смертью Нильса с левой стороны пересел во главу стола. Справа всегда было место наследника престола.
Этот стул теперь пустовал.
В полупустой, выдержанной в бело-розовых тонах зале, отчего воздух в ней казался ощутимо - мягким, за пятиметровым столом сидел один Ингерд.
Кружевная скатерть из тяжелого бежевого льна ниспадала почти до пола, укутывала вечно стывшие ноги Наставника. Он закатал широкие рукава сутаны, доходившие до половины кисти, чтобы столовые приборы не путались в ткани. Вилки, ножи, ложки, кубки, даже подсвечники – из глянцевитого от чистоты старинного серебра.
Мраморный в темно-синих прожилках пол устлан плотным светло-коричневым ковром. На нем не было вмятин, пятен, дыр. Му сам выбирал покрытие из туго утрамбованной шерсти, легкий перистый рисунок, как паутина, декорировал его. Аналогичный узор был у гардин, приветливо маскирующих окна и створчатые двери веранды. Но сквозь них настойчиво пробивался желто-зеленый свет из внутреннего сада, навевая мысли об уюте и послеобеденном сне. Но сияние солнца и листвы скоро потонет в синеющих сумерках, и к Му придут посетители, которым он сам назначал теперь время и место встречи.
Ему прислуживал только Ансельм. Старый скряга и вор, дряхлый и скулящий. Половина его кривляния исчезала, когда он чувствовал, что запахло жареным. Му видел его насквозь, такие натуры он предпочитал держать на коротком поводке для шпионажа, сплетен и лизания пяток. К тому же он прожженный человек, и Му было лестно думать, что он сам не так обносился за жизнь и еще довольно моложав.
На подносе в непослушных руках Ансельма дребезжали супницы. Его услужливая прилизанная физиономия излучала широчайшее радушие. Правда, локти и лацканы новехонькой ливреи уже лоснились, как и его желтоватая, в рябинках, плешь. Над нею нимбом колыхались вьющимся пушком волосы, натянутые прагматично от уха до уха. Но сбитая сквозняком от вечно распахивающейся двери из кухни в столовую прическа вызывала у кашевара почти слезы. Он честно, как школяр, пытался придать своей бродяжной внешности хоть немного лоска. Стащенная в суматохе у вира Бериэнда бритва с двумя лезвиями была пущена в дело. Он гладко выбрился, чужой станок с золоченым вензелем настоящего владельца не жег руки, но от собственной неумелости он порезал лицо в трех местах. Царапины на левой щеке и подбородке заветрились, но когда пар из кастрюли, откуда Ансельм черпал суп, доходил до его лица, порезы принимались гореть с новой силой.
Он натаскал посуды на семерых и теперь разливал странную пенистую жижу по тарелкам. Сегодня Му Ингерд потчевал своих гостей сырным супом. Придворный повар за голову хватался от кухарства Ансельма. Шефу Пането удалось отвоевать только холодные закуски, а первое блюдо, ванильное печенье и кофе сквалыга оставил за собой.
Дариэл Лин Веллинхан – глава своего дома, наместник Заливных лугов, потомственный и пожизненный член Альтинга - сидел слева от Му, отодвинувшись от него на целый метр.
Это была дистанция Наставника, которую он сурово вынуждал соблюдать собеседников. Не страх, не боязнь быть растоптанным, нет, а физическая потребность в отчуждении, природная нелюдимость диктовала свои законы. Му был закован в цепи своих комплексов и причуд, как и все живые люди, но со временем он стал меньше приспосабливаться к обстоятельствам, облагая этой обязанностью других.
Дариэл понимал, что Ингерд вполне может требовать куда большего. Хвала Создателю, что руки его цепки, но не загребущи. А то бы всему семейству Веллинханов пришлось бы съезжать с фамильного особняка, а старинная мебель, реликвии и даже драгоценности вирии Веллинхан пошли бы с молотка.
Зато теперь Наставник дергал наместника за ниточки, которые прочнее стальных оков. Ладно бы все увенчалось лишь огромным скандалом и позором, даже в этом случае удачный брак Бериэнда сумел бы многое поправить. Но страх за собственную жизнь, за безопасность жены и сына был сильнее всего.
Дариэл знал, что не вынесет мучений и издевательств, он не железный Лаг Диллерэн! Под пытками он признается в чем угодно. Это был дикий неконтролируемый ужас перед болью, темнотой и бесконечностью страданий.
Словно эти мысли отразились на его лице, и Му прочел их. Наставник чуть заметно, краешками бескровных губ ухмыльнулся. Чтобы избежать его прямого взгляда Веллинхан склонился над тарелкой, ловко, но немного нервно застучав серебряной ложкой по дну супницы. Вышколенные манеры спасли лицо, но вкуса еды наместник не чувствовал.
Баландой однако подавиться было невозможно. Жижа проползала через пищевод и оседала в желудке.
Хотя ярл Лейма – грузный Фурри Стурлунсон – был озабочен совсем не этим.
Он не выспался, повздорил с женой, которая по традиции со скандалом проводила его в столицу (нет, женщина она была совсем незлая, и за четверть века семейного стажа он к ней порядком привык, но ее визги и неугасающая со временем ревность вызывала у ярла несварение и мигрень. Весь Лейм был для Халльвейг подмостками для сцены, где разворачивалась главная драма ее жизни, весь город знал, что сердито шепнула мужу перед сном вирия Стурлунсон, и тысячный раз замирал перед утренним спектаклем, но никто не спешил становиться громоотводом, хотя под каждой крышей Лейма судачили о ярловских разборках), его укачало в дороге, поэтому в расцвете зрелости Фурри предпочитал быть домоседом.
Ночная свежесть не взбодрила его. И следующая ночь за побегом Бела прошла для него бессонной еще по одной причине – до него дошли слухи, что Веллинхан - банкрот.
Ровно три месяца назад было объявлено во всеуслышание о помолвке наследника Дома Веллинханов и прекрасной Кэми-Халльвейг, утренней звезде Лейма. Фурри публично обещал руку своей дочери сыну Дариэла, и взять свои слова назад он мог только под сенью Дома Ас.
Добрые люди нашептали, что все Веллинханы «в долгах, как в шелках», что даже чулки вирии Веллинхан служанкам теперь приходится штопать, что позолота стерлась с фамильного герба лендрманов, и щипцы для завивки локонов молодого Бериэнда приходилось нагревать в печи на кухне, что даже светский лев Дариэл вынужден реже бывать на людях, чтобы не засветиться в поношенных туалетах.
Да-а, в эту семью он должен теперь отдать свою единственную дочь! Дом Веллинханов еще не так обветшал, не так поизносился Дариэл, как сквозь лупу рисовали слухи. Но беспокойному отцу Стурлунсону уже казалось, что он отправляет свою кровиночку в хлев, на конюшню, в последнюю мунинскую хижину.
Он с ненавистью покосился на безоблачного наместника Заливных лугов: вон как мерзавец выдрессировано ковыряется в чашке, откладывая комочки на край. Все подряд не ест, но уплетает жижу за обе щеки с аппетитом, мелкими ханжескими порциями. А у Фурри уже десять часов изжога!
Дариэл выглядел неприлично молодо: в свои сорок шесть ему с натяжкой можно было дать тридцать. Фурри же за последние пять лет обрюзг, оброс жидкой грязно-пшеничной бородкой и двумя подбородками. Золотистые кудряшки с легкой проседью и розоватая плешь делали его сзади похожим на младенца. Лицо представляло собой упитанные щеки и огромные, нежно - синие глаза августовской ночи. Не зря же он был истинным Стурлунсоном. Глаза покойной Анэлин, глаза удравшего Бела…
В данном случае, родне мальчишки Ингерд предпочитал все-таки Веллинханов. А вдруг неуклюжий, застопоренный на домашних скандалах ярл раздосадуется? Выкинет фортель и встанет на сторону некоронованного племянника? Ведь, по-сути, спасти Кэми от нежелательного брака мог только конунг, а для этого сопляк должен был дожить до юбилея. Такой финансовой удавки, как для старшего Веллинхана, для жирного Стурлунсона у Му не было. Он богат, туговат на соображение и консервативен. Да, старина Белиус Ас давно растормошил бы его вязкие мозги и закоренелый быт!
Представить под одними знаменами разбойника Лага Диллерэна – того еще фанатика «дедушки Ас» - и респектабельного Фурри Стурлунсона вкупе с его каргой – невероятно!
Но кто знает, может, светлый образ Анэлин разбудит в ярле какие-то родственные чаяния? Нет, его волнует только собственная котомка и перины в приданое дочери. На этот счет Наставник был спокоен. А дату свадьбы пока можно и отложить!

- 10 –

- Вир Элиот, разведывательные отряды Тронной тысячи отправились в путь?
- Еще до рассвета. Трое ушли на восток, к морю. Но этот путь маловероятен. Пятеро во главе с Сэмом - на юго-запад, откуда возможна угроза со стороны Диллерэна. Еще трое на север, в сторону Лейма и дальше до первой заставы…
Ярл Стурлунсон протестующе запыхтел, заелозил на стуле, дерево под ним скрипнуло.
- Лейм всегда был предан Трону. Ни одно мятежное войско никогда не получало поддержки в землях Стурлунсонов! И если дражайший вир Вейхар считает такой исход даже теоретически возможным, я расцениваю это как личное оскорбление…
- Никто не хотел нанести Вам обиду, мой будущий сват, - Веллинхан развел руками и попытался примирительно улыбнуться. Вышло квело.
Задетый за живое Стурлунсон проигнорировал его, как старую моль из чулана, и обратился прямо к Му, занятого разглядыванием карты вместе с Элиотом. Приборы давно унесли, и скатерть заменили бумаги и канцелярские принадлежности.
- Вир Ингерд, я вообще не понимаю, почему малыша Бела мы должны рассматривать, как угрозу? – Фурри развел руками. – Потерялся ребенок. Вот и все. Это мальчишество, озорство. Мои сыновья тоже убегали из дома, Фурри-младшего однажды пришлось искать целую неделю, а он оказался у бабушки в Мидгарде. Так почему мы ограждаемся от каких-то непонятных врагов, а не ищем паренька?
Вейхар состроил безнадежный взгляд. Му, специально растягивая паузу, очень медленно оторвался от карты (даже чересчур медленно, так, что этот жест выглядел бы пренебрежительным, не списывай Фурри все на напряженность обстановки), обошел по кругу взглядом всех собравшихся и остановился на не успевшем отвести глаза Меларене Тэфелдсоне.
- Лендрман Приречья, объясните Вашему… мг… - он нарочно замялся, подыскивая слово, - сородичу (все встрепенулись, услышав такое обращение, ведь даже слепому котенку в Этилейме было известно, что Стурлунсоны и Тэфелдсоны никогда не были близкой родней), как проступок Бела Ас, кажущийся ему простительной шалостью, может заставить нас всех расплачиваться гражданской войной.
Наместники глядели на странно сухое выражение лица Му, одновременно блеклое и зловещее. Он оперся целой рукой о стол, вся его сутуловатость и рост, задрапированные в хламиду, будто не прятали его душу, а были ею, доказывая ее однообразие, непреклонность и власть над ними. Так безлик и нерушим камень. Как их эмоциям, так ветру не разбить горную породу.
Он знал, он очень хорошо изучил их характеры, пороки, страсти и страстишки. Они демонстрировали свою натуру каждый раз ему предсказуемо, как смену дня и ночи, он читал их мысли, гулял по ним, как по изезженной дороге.
- Виры, я предсказал ваше колебание, я учел его, и поэтому принял решение заранее действовать без вашего одобрения.
Фурри весь подался вперед, ребро стола врезалось ему под грудь, цепочка медальона готова была прогнуться под усилием тела. Напрасным усилием. Стол не сдвигался. Под складками летней одежды и безрукавки, обшитой по канве у плеч лисьим мехом, образовался горизонтальный кровоподтек.
- Как действовать? Что Вы навыдумывали? Что вообще за чепуха здесь творится? Головорез Сэмунд ходит на свободе, задрав нос, командует лучшими офицерами Тронной тысячи да еще шарит со своими прихвостнями по спальням членов Альтинга?!
Общий неуверенный шум возник вслед за его фразой. И вправду: кто-то с утра не нашел одежды на прежнем месте, у кого-то пропали золотые перья, у кого-то туфли оказались вытряхнутыми из коробки и закинутыми под кровать.
А Фурри отыскал вчерашнее письмо к жене, еще неоконченное, на желтоватой леймской бумаге, смятым, в мусорной корзине с отпечатком грязной, чем-то исколотой до крови ладони.
В крепчающей тревожной суматохе голос Дариэла прозвучал ободряюще, кисло – противно.
- Друзья, - он широко улыбался Му. От льющейся водопадом лести даже Вейхар иронично отвел глаза. – Ну, милые мои, великодушные соратники, люди мои драгоценные, ну это же шутка такая была! Ну, мы же все свои, сочтемся за картами. И, сват мой Фурри…
Ярл презрительно одернул руку, которую тянулся потрепать его Веллинхан. Его кисть с обработанными розовыми от свежести ногтями так и застыла сиротливо посреди кипы бумаг перед носом Му.
Игрок, мот и предпоследний скоморох в государстве – Меларен Тэфилдсон - длинный, сухопарый, краснокожий, похожий в своем перламутровом плаще с растительным орнаментом, с узкими, убегающими к затылку залысинами в львиной копне чем-то на древнего скальда Этилейма, первым отреагировал на соглашательские потуги Веллинхана.
- И то верно, дружочек, чего зла таить на своих же! – он осклабился. Плоские серые зубы обнажились в бесконечной улыбке под пышными усами. – Дай-ка я тебя облобызаю.
Это он, шулер и подонок, под угрозой разоблачения вымогал у Дариэла месяц назад для Му закладную на родовой особняк в Мидгарде. И Дариэл это прекрасно помнил.
Веллинхан, в чьих жилах текла кровь семи конунгов, подавляя отвращение почти до обморока, встал и, закрывая глаза, потянулся вниз, почти упав в объятия Тэфилдсона. Тот сгреб его кошачьими лапами, белоглазый, дурнопахнущий, и внимательно изучая сложившую руки жертву, исцарапал, как свалявшейся щеткой, усами младенческую белизну Дариэла.
Тэфилдсон был почти альбинос, наглядное доказательство вырождения его семьи. С плеядой неудачников, пьяниц, мошенников приличные дома родниться не спешили. Его родители ушли из жизни один за другим тихо и непонятно десять лет назад. Меларен стал лендрманом Приречья, обложив свои земли высокими налогами. Но деньги надолго не оседали в его худых карманах. Он вел жизнь на дне Мидгарда, три раза сидел в долговой яме, дважды чуть не был убит, последний раз – Сэмом. Тогда-то Тэфилдсон и пришел к Наставнику, сам предложив свои услуги, почуяв нутром бездонный источник насыщения своего ремесла.
Му вначале посчитал его пустым бретером, нахалом и недалеким. Меларена прогнали не без удовольствия. Но поразмыслив, Ингерд решил, что авантюрист не так уж и никчемен. Главное его достоинство заключалось в том, что он был дворянином, человеком, потомственным лендрманом, одним из тех, кем Му стремился управлять.
Когда его вернули, Тэфилдсон с апломбом заломил двойную цену. Но Сэм с известным умением вернул его на грешную землю. Избавившись от Диллерэна, Му, преодолевая слабое сопротивление, ввел его в Альтинг. Так он получил еще одну куклу в Совете, а против болтливости Меларена всегда было острое перо Сэма.
- Довольно, Мел, - на ухо слабо прошептал ему Дариэл.
Тэфилдсон расцепил объятия, и грациозный Веллинхан выскользнул на соседний стул.
За эти бесконечные три минуты ему стало тошно: изо рта шулера несло, как из выгребной ямы. С зубным порошком родители явно не спешили познакомить Меларена.
Хотим мы того или нет, любили в детстве нас или нет, но родители накладывают на нашу жизнь неизгладимый отпечаток. Просто Дариэлу повезло больше, чем Мелу. Только никто не приучил его терпеть и побеждать боль, видеть вещи превыше страха за сиюминутное самое себя.
И Дариэл ненавидел за это и своего отца, воспитавшего комнатного прикроватного ребенка, и Тэфилдсона, прилюдно унизившего его перед теми, кому он считался равным, но больше всех – себя, не разобравшемуся, не выросшему из трафарета вырезанного родителями.
- Отлично, - Му скрестил руки.
Трое, вместе с Фурри, опешивших от этой сцены членов Совета хранили подваленное молчание. Они были обескуражены, разъединены этой выходкой Веллинхана, запятнавшего свой род, бывшего всегда одним из них.
Фурри отвалился на спинку стула и расстегнул верхние пуговицы рубашки. Жаль, что нельзя разорвать безрукавку. Лишний повод Халльвейг для брани.
Ему стало душно, изжога, о которой он позабыл, разошлась с новой силой. За грудиной саднило, там был пожар, а в голове – пустота. Вот бы Кэми, или Фурри-младшего, или Дровера сюда! Ему всегда становилось легче, когда дети были рядом. Но не сейчас! Такого позора дети Стурлунсона видеть не должны!
Венерн и Веттерн – братья Грэмфелд – даже побоялись открыть рты. Их дядя Элиот – командир Тронной тысячи и Третий сенешаль Этилейма – бесконечно саркастический и педантичный человек – держал их в ежовых рукавицах. А чем его привязал Му Ингерд – оставалось тайной за семью печатями.

- 11 –

- И что предпринял достопочтимый Му Ингерд? – спросил Стурлунсон, когда они шли по коридорам Дворца Ас.
Вейхар пригласил старого приятеля выпить в свою «каморку». Его служебная квартира располагалась прямо над Главной аркой, открывавшей вход во внутренний двор казарм.
Дворец и головное здание Тронной тысячи были соединены длинной подземной галереей, освещенной факелами через каждые три метра. Облицованный желтовато-серым мрамором туннель шириной был метра два, так что путники могли без затруднений идти наравне.
Стражники им попадутся лишь в начале и в конце пути, эхо поглощалось войлочной подстилкой под ногами, так что четверть часа они провели наедине.
Фурри быстро передвигаться не мог, он все еще был обессилен после событий на Альтинге, а Элиот, похоже, никуда не спешил.
- Что он предпринял? – переспросил сенешаль, хотя прекрасно расслышал с первого раза.
Стурлунсон кивнул. Вейхар посмотрел на его профиль. Когда он опускал голову, очертания его подбородка растворялись в складке жира, в том бурдючке, что он отрастил себе на обильном питании. И что здесь было от Анэлин? Он тонкой, почти прозрачной, как вода в ручьях, впадавших в Линн, эдвирии? Что было общего в тяжелой, непривыкшей к долгой ходьбе, удрученной поступи ярла и в легких шагах речной нимфы?
И все-таки это был ее брат. Ребенок тех же родителей.
- Во-первых, нам необходимо быть готовыми к нападению мятежников. Для этого и отправлены разведчики.
- Мятежников?! – Фурри вскинул брови. – Это кто же мятежники? Солдаты Дозорной тысячи во главе с Диллерэном? Или мальчишка Бел, а? Законнейший наследник Трона Этилейма?
- Он безумен, - пожал плечами Вейхар.
- Безумен?! – от восторга Фурри даже остановился.
Ему хотелось выплеснуть накипевшее на душе немедленно, не дожидаясь поверхности. Здесь, под землей, без свербящего взгляда Му у него развязался язык, и он забыл, что стоит перед главной наковальней Наставника.
- Кто безумен? Бел Ас, сын Нильса? Я тебя прошу, Элиот, ты же помнишь мужа моей сестры? Он был зануден, мрачен, но с головой у него все было в порядке. И малыш Бел – его копия. Он же Ас и даже Стурлунсон. Нет, я скорее поверю, что у нашего Му крышу снесло! Он же козни строит уже при третьем конунге! Сколько можно? Окружает себя убийцами и отбросами из дворян, корчит что-то из себя! Да и как хранитель он слаб. Кто отправил на тот свет конунга Белиуса, а кто не спас моего зятя? И кто теперь хочет обвинить в сумасшествии моего племянника? Он уже избавился от двух Ас, вот паренька я ему не отдам!..
- Не отдам? – Элиот машинально повторил последние слова Фурри.
Вейхар глядел в пол. Да, плиты давным-давно поменяли, и тот воздух через отдушины уже давно вырвался на волю, и у стен нет ушей. Но какая-то странная память места. Он каждый раз холодел, когда проходил здесь. Второй поворот направо… Удосужило же этого запальчивого толстяка к декламации именно на этом месте.
- Да, он же мне не чужой как-никак! И моя Кэми его любит. Добрая девочка, ласковая. И чтобы я ее отдал в лапищи паршивого сына этого фата! Да ни за что! Ни за какие коврижки! И плевать мне на слово ярла Лейма! Снюхаться с Тэфилдсоном! Тьфу!...
Надо же - он плюнул прямо в то место, где тогда было пятнышко крови. Такое ма-аленькое пятнышко. И большая ярко-красная лужа прямо у него под ногами, под подошвами коричневых квадратных туфлей.
Когда Элиот начинал подмечать подробности, то понимал, что выпадает из реальности, но остановится уже не мог. Три пятна по касательной на стене. Их отмыли. Он сам их оттирал трижды. Три пятна трижды. Одно пятно, где плевок. Два у него на ботинках, четыре на рукаве. И весь вымоченный в крови подол сутаны Му. Ингерд как будто готовился, и надел густо-багровый балахон. Но алый подбой все равно заметен.
- Ударь еще, - хриплый, придушенный толстым шерстяным намордником голос из неоткуда. – Еще, я тебе говорю, Вейхар.
Он держит его скользкую, в каше волос, облитую засохшей и новой кровью пока живую голову. Но уже поздно…
- Нет, не поздно, - все тот же магический голос из преисподней. – Если мы принесем его таким, еще трепыхающимся, то мне придется его спасти. На глазах у всех я буду вынужден за него бороться. Поэтому убей его сейчас, я тебе приказываю. Ударь в последний раз.
И он ударил о пол. С размаху. Как спелый арбуз, череп раскроило. Так окончилось то, что не произошло на охоте.
И все поверили. Слишком легко поверили. Даже Стурлунсон, даже мальчишка Бел.
И Вейхар живет в этом аду уже девять лет. Нет, не живет, а ждет окончания драмы. Он приговорил себя к пытке без шанса на самовольную смерть.
- Фурри, пошли, - он бесцеремонно поволок его на выход.
- Ты какой-то бледный и взмокший, - отстающий ярл горячо задышал ему в затылок. У Элиота и впрямь была влажная ладонь.
- Что, приведение увидал? – пошутил Фурри.
Ну, да. Ты тоже сейчас увидишь.
За следующим поворотом их ждало трое. Два человека и мунин – Сэм. Вооруженный, как обычно, до зубов.
Если бы ярл Лейма знал, что от подземного разговора зависит его дальнейшая участь, он бы с кожей вырвал последние клоки волос.
Когда они завернули, и масляные светильники вырвали из темноты непроницаемые лица людей и щербатый оскал Сэма – до Фурри наконец дошло: теперь он пленник и, быть может, навеки. Ох, Кэми…
Он не сопротивлялся. Руки связали веревками, в кандалы, видимо, закуют позже. Элиот что-то пробормотал на уху Сэму. Тот напряженно слушал, поглядывая на парализованного от удара ярла, а потом, плюнув ему на грудь, кивнул сенешалю и одним махом сорвал со Стурлунсона золотую цепь с медальоном – знак отличия ярлов Лейма. По шее Фурри потекла тонкая струйка крови.
- Ты больше, не ярл. Дык, понял, сала кусок? – убийца почти взвизгнул от удовольствия.
Он бросил медальон на пол, а затем, расстегнув штаны, помочился прямо на Леймский герб – тонко высеченную пятиконечную звезду в окружении гаснувших алмазных крошек. Это утренняя звезда, та, с которой сравнивают его дочь.
Фурри, несмотря на обездвиженные руки и двоих громил, готов был разорвать Сэма на части. Он бы выгрыз ему глотку, челюсти у него что надо! Но Стурлунсон переоценил себя и свою ярость. Он кинулся на врага, но один из дуболомов лишь отвесил ему здоровенную затрещину.
В ушах у бывшего ярла зашумело, накатила темнота, все перемешалось в голове. Он сейчас готов был все отдать, лишь бы забыться в бессознательном сне. Но Сэм не дал ему и этого шанса. Он плеснул на него из бурдюка нечто приторно-липкое, пахучее, как свежие коровьи лепешки. Несколько капель попало ему на губы.
- Не давать пить! - рявкнул тюремщик. – Пущай поартачиться с крысами, пока от жажды не обвиснет! И это…, - проорал он уже вдогонку тюремщикам, волочившим мешок из Стурлунсона, - в камеру его к этому, помешанному! Пожамкаются пущай, благородненькие!
Руки в боки и дикий ржач, пока очередной приступ удушающего кашля не остановил его.
Темнота, союзник-висельник, кровь на мраморе и глухота собственной совести – вот это и есть ад Вейхара.

- 12 -

«К помешанному» - это значит - в глубокий подвал каземата, в сырость и ночь, кишмя кишащую грызунами.
Железную дверь на ржавых петлях со скрипом отперли, его тело швырнули в полную темноту и закрыли вновь.
Он плюхнулся на что-то колючее и холодное. Это не пол. Солома. Еще хранит запах полевых трав, греющихся под полуденным солнцем. Фурри лежал неподвижно, уткнувшись в нее носом, и считал обороты ключей, поворачиваемых в замочных скважинах его камеры. Когда процесс закончился и наступила тишина, они – два шкафа с каменными руками, без мозгов и сердец, может, последние живые люди, которых он узрел, - ушли, и свет, сочившийся из щели под дверью, тоже исчез.
Теперь ярл понял, что отрезан от мира, от жизни, от всего, что делало его человеком по имени Фурри Стурлунсон, вероятно, навсегда.
Тьма поработить его, одиночество лишит человечности, понятия времени, а вот это самое «навсегда» - надежды.
А ведь еще осталась беззащитная семья. Сыновья еще как-нибудь могут выжить, он старался растить их мужчинами, но вот женщины – жена и дочь – старшая и младшая Халльвейг, что будет с ними? Нет, лучше не представлять, как Кэми, его звездочку, бросят на это дно, в эту пустоту, уж лучше брак с проклятым Веллинханом!
Кто говорит, что мужчины не плачут? Нет, они рыдают, воют от отчаяния, катаются по полу, раздирают зыбами губы в кровь, когда больше ничего не остается.
- Не надо, не плачь, а то я тоже расплачусь, - голос тихий, мелодичный, человеческий…
Его просят. Его еще о чем-то можно просить. И он что-то волен исполнить или нет.
- Ну, не надо. Потерпи. Я же терплю.
Вот и галлюцинации. Что-то рановато. Правда, может, здесь, на глубине, от недостатка кислорода срок их наступления варьирует.
- Нет, я живой. И ты живой. И мы думаем. И говорим. И решаем.
- Что-о? – выдавил бывший ярл.
Где-то краешком сознания он вспомнил о приказе Сэма. «К помешанному». Что бы ускорить его конец? Отчего же сразу не убить?
- Убийство – грех, - словно вняв его мыслям, поведала темнота.
Конечно, конечно. Но я возьму его на душу, если выберусь. И убью Сэма. И Элиота. И Му. Я милосерднее их, я не лишу их крова, имени, пищи. Только жизни.
- Грех, грех. Говорить так нельзя и делать. Это страшно. Ты себя не простишь, - наставительно протараторил собеседник.
- Ты что, мысли читаешь? – испуганно прокричал Стурлунсон в пустоту.
- Нет, что ты, - ему послышались в интонации ироничные нотки. – Я файерболы плоховато делаю, не то, что экстрасенсорность! Правда, твою ауру я отчетливо вижу. Очень уж ты в смятении.
- Ч-что видишь? – Фурри похолодел.
Видеть в темноте могли либо кошки, либо сумасшедшие. Сэмунд не соврал.
- Не беспокойся. Я нормальный. Ну… - безумец замялся,- относительно, конечно. Вот Анатэлом я точно был нормальным, - по голосу можно было понять, что придя к такому выводу, безумец обрадовался. – Да, Бэлзу бы сюда или Сирина, они бы быстро тебя успокоили.
Он торопится меня упокоить. Фурри не испугался, он вдруг удивился, что ему еще хочется жить.
- Надо, наверно, представится.
- Надо, - согласился ярл и весь подобрался. – Я Фурри Стурлунсон, потомственный ярл Лейма, подданный Престола Ас…
- Ярл? - незнакомец присвистнул, - Да местный хранитель совсем обалдел, как бы сказал Бэлза.
- Бэлза? – Фурри напряг память. Вот оно, где-то рядышком. – Хранитель Бэлза?
Стурлунсон готов был поспорить, что сокамерник кивнул.
- Да. А ты помнишь историю, ярл Лейма! То есть, вир Стурлунсон.
- Я люблю историю.
- Я тоже. Я же здесь, можно сказать, историческая личность.
Точно: или идиот, или издевается.
- Я не идиот, - обиделся безумец. – Я Вам правду говорю. Я – Алексис Веллинхан!
Пауза. Видимо, он ожидал аплодисментов.
- Что молчишь?
- Я больше ни имею никаких дел с любым отродьем Дома Веллинханов.
- Почему?
- А лобызаться с Тэфилдсоном не надо! Тащить Кэми под венец со своим ублюдком не надо! Проигрывать честь и имущество не надо! Мало? – распалился Фурри.
Опять пауза. Незнакомец задумался.
- Весомые аргументы. Но я немного вылетел из течения жизни Этилейма. Извините, вир Стурлунсон. Меня больше сотни лет здесь не было.
- И еще столько бы же не было!
- Ну… я-то Вам лично зла не принес.
Резонно, однако!
- Да пошел ты, Веллинхан!
- Я бы с радостью. Но уйти у нас с Вами отсюда без взаимовыручки не получится.
- Пошел ты… - на автомате буркнул Фурри.
…Шарик, маленький, чуть светящийся шарик выпал из бездны вокруг него и подкатился к ногам. Стурлунсон ошарашено уставился на мячик и заметил свой собственный указательный палец, нацеленный на него.
- Ты как это?..
- Я и сам толком не знаю. Перестройка атомно-молекулярной структуры, частица обращается в волну и наоборот… Короче, Вы что полегче спросите.
Теперь он мог видеть и неведомого собеседника. В слабом ровном свете, неестественно желтом тот казался почти нереальным, если бы не голос.
Вот он: остриженный налысо, худой, как жердь, с тенью щетины на подбородке, в темно-коричневом плаще, из-под которого торчали грубые кожаные сапоги, перевязанные бечевкой. Когда сокамерник протянул руки, чтобы развязать веревку, сковывавшую до сих пор ярловы запястья, Фурри на них заметил страшные следы от врезавшегося в мясо просмоленного шпагата. На лице узника, около левого уха была синяя раздувшаяся гематома. Молодчики Сэмовы постарались!
Освободив ярла, Хранитель сел рядом, прямо на пол, и прикоснувшись к своим ранам кончиками пальцев, чуть-чуть поморщился и просто спросил:
- Где Ас?
Стурлунсон пожал плечами.
- Пропал. Убежал два дня тому назад из-под носа Сэмовой шайки. Му думает, что тот отправился к Лагу Диллерэну.
- А это кто, если не секрет?
- Командир Дозорной тысячи. Он должен быть сейчас на Заливных лугах. А там хозяйничает Дариэл.
- Лендрман Веллинхан?
Стурлунсон кивнул.
- И редкая гнида.
- Понятно.
Сокамерник призадумался.
Вот и еще один Веллинхан, с которым свела судьба Фурри. Сто лет не был в Этилейме! Ский Веллинхан, полусказочный подкидыш. Неужели еще есть надежда?
- Не знаю, - тот честно посмотрел ему в глаза, - но дело здесь не только в вашем Му Ингерде. На Бела открыта охота. И лицензию на ловлю получили многие. Боюсь, сам Сафик.- Фурри в сотый раз пораженно выкатил глаза. – Нет, вир Стурлунсон, я не читаю Ваших мыслей, они написаны у Вас на лице. Я должен отсюда сбежать. Правильно, мы. И я даже знаю как.

ВЫБОР. Окончание.<span style="font-size:11pt;">
-13 –

Он был ошеломляюще, броско красив. То, что в жилах Веллинханов текла кровь с эльфийской примесью, было видно невооруженным взглядом. Дариэл унаследовал все то лучшее, чем могли похвастаться полукровки.
У лендрмана уже не было молодеческой удали и свежести Бериэнда, но легкость, грациозность каждого движения кружили голову. У него сохранилась белоснежная, чуть розоватая кожа, юношеская худоба и редкая изящность при высоком росте. Глаза, хотя и не стурлунсоновых размеров и цвета, но нежно-бирюзовые. Таким бывает небо, когда ранний, еще только проклевывающийся рассвет среди желтизны первых лучей и зелени сумерек, приобретает свой необыкновенной оттенок – предвестник погожего дня. В их разрезе было нечто восточное, миндалевидное. Из-за высоко поднятых бровей, отчего лицо казалось удивленно-отстраненным, верхние веки выглядели тяжеловатыми. Темно-коричные, с головку серной спички родинки (под правым треугольником брови, у левого уголка рта и на левой мочке заостренного уха) были отличительной чертой всех Веллинханов.
Нос у Дариэла вышел немного длинноватым, но тонкость черт лица, их правильность скрадывали изъян, нет, они делали его изюминкой всего облика наряду с аристократической шеей.
Однако Веллинханы, стопроцентные Веллинханы по прямой линии всегда были темнее сородичей. Их цвет волос – густой насыщенный пепел, так что легкая проседь не терзала Дариэла. Наоборот, она сочеталась с темными кругами под глазами, которые появились от бессонных ночей.
Лендрман рассматривал себя в зеркало с достойной неторопливостью, и обычно эта процедура заканчивалась чувством удовлетворения: мимические морщины не казались предвестниками старения, кожа на щеках и под подбородком была упруга, короткая бородка – ухожена. Веллинханы не старели, до кончины застывая в зрелости.
Но сегодня созерцательность не приносила радости.
Через полчаса Дариэла ждали на допросе. И допрос придется проводить ему.
- Папа, правда, что Вы будете обвинителем Фурри? – эти слова в устах сына прозвучали, как обида.
- Не беспокойся, дорогой, Кэми, по-прежнему, – твоя невеста.
- Папа, Вы чего, не понимаете? Я не хочу быть зятем предателя! Меня же все наши заклюют! – Бериэнд скуксился.
Такой красивый фарфоровый мальчик.
- Сыночек, успокойся! – это встряла вирия Веллинхан. – Дариэл, право слово, неужели нельзя избавить ребенка от этого унижения?
Лендрман про себя кричал: а от денег Стурлунсонов вас тоже избавить? От титула ярла Лейма – уберечь? От отца, запятнавшего фамильную честь – спасти? Нет уж, милые, расхлебывать это нам придется вместе.
- Дорогая, - Дариэл примирительно взял распухшие руки супруги в свои ладони и поцеловал: правую, левую с обручальным кольцом… - Дорогая, новый статус нашего сына закроет рты всем завистникам.
- Не хочу я так! – Бериэнд почти взвизгнул и нервно прошелся по комнате родителей. – Мама, ну хоть Вы скажите ему! Посаженным отцом у Кэми – Тэфилдсон! Который пьяным в свиной параше кувыркался! Да от него разит, как от Сэма! Вы что!
- Дариэл… - вирии Веллинхан было жалко сына и мужа одинаково: один - растерян и обозлен, другой – обижен невнимательностью родителей. Но внутреннее напряжение старшего Веллинхана ее не просто беспокоило – оно пугало. Он был бледен и рассеян, и поразительно одинок, как человек, которого лишили выбора. Да, муж выбит из привычной колеи, просто вырван с мясом, оглушен, и хотя решение уже давно созрело, но Дариэл все мялся на пороге, не собравшись с духом переступить черту.
- Милый, ну, может, хоть что-то еще можно сделать? – спросила она со слабой надеждой, так, чтобы немного успокоить ребенка.
- Нет! – Дариэл оторвался от нее и бросился к зеркалу. На лице проступили красные пятна стыда и гнева.
Он не мог рассказать всего семье, лихорадочно предпочитая их раздражение брезгливости. Но обман давал течь. Он занялся тем, что стал тщательнее обычного заштукатуривать мешки под глазами, словно позабыв о необходимости продолжать разговор.
- Папа! – Бериэнд встал посреди спальни, уперев руки в бока. Настырный капризный мальчик. Нижняя губа выпятилась назад. В нем куча материнских повадок. – Папа, Вы специально прикидываетесь глухим? А? Я говорю Вам, что не женюсь на Кэми Стурлунсон за все богатства мира! Я не желаю, как Генар заикаться от стыда!
Дариэл продолжал накладывать слой пудры за слоем, казалось бы, полностью поглощенный преображением.
- А Генар, по-моему, довольно стойко переносит опалу отца, хотя ему и не светит Звезда Лейма. Да и тебе, сынок, следует ограничиться в общении с молодым Диллерэном. Не сегодня – завтра…
Бериэнд сорвал малиновую перевязь с пояса и бросил на пол, кидаясь к отцу.
- Папа, ну папочка, ну не хочу я жениться. Ну погодите еще годок, а? Ну, глядите, зачем нам Лейм? К фиолетовой Нифи пририсовать Звездочку, а? Ну у нас же денег много, у нас же Заливные луга есть! Мама другую невесту найдет! А там же Фурри - младший и Дровер есть! Мне что, их опекуном придется быть после того, как старикана казнят?
Дариэла разбил паралич. «Гаденыш! Бесхребетный, равнодушный гаденыш!» На пару секунд прозрение осенило его разум. Вышло вкривь полмазка. Но скоро все мысли затопила глубокая, слепая любовь к своему отпрыску.
- Бериэнд, - он проглотил скопившуюся слюну, чуть не захлебнувшись, - я, как отец, тебя прошу, умоляю пойти на эту жертву. В конце - концов, сынок, тебе же понравилась Кэми-Халльвейг?
Бериэнд лениво пожал плечами.
- Да так… ниче. Сойдет.
Вирия Веллинхан, видящая слабеющую оборону сына, решила поучаствовать в финальной битве.
- Красавица она! На Анэлин Ас похожа. Древняя леймская порода. В твоем вкусе. И покладистая, не то, что старуха Халльвейг. Тебе жизнь портить не будет. А ведьму с мальчишками можно оставить в Лейме, чтобы глаза не мозолили. А сам ты после свадьбы освоишься в Мидгарде! Я категорично не хочу слышать, что вы с Кэми уедите от нас далеко!
Дариэл вдруг посмотрел на жену, как будто услышал ее в первый раз за четверть века: она тоже преступница, они оба загубили еще одного Веллинхана. Вот ее преступная голова, склоненная в приливе ласке к мальчику, ее раздобревшая фигура в шелках, ее мягкая матовая дряблость, которую он, не замечая, любил как-то дежурно долгие годы. Где он был всю их совместную жизнь? Почему выбрал в жены ту, какой бы стал сам, если б родился женщиной? Милой, теплой к своим, зацикленной на доме, респектабельной, податливой на внешний лоск, но бесконечно «милой» женщиной?

- 14 –

В жизни бывают такие моменты, когда все, что нами было любимо, кажется отвратительным.
- Дорогой, - супруга потрепала его за руку и вернула к действительности.
Он почувствовал на коже легкий дружелюбный щипок. Она глядела на мужа снизу вверху так же доверчиво-спокойно, по-домашнему, как и двадцать лет назад. Она заигрывала. Ведь Веллинханы, как никто, были счастливы в браке.
- Догорой мой, Дариэл ясноглазый, а нельзя сделать так, чтобы голозадый Диллерэн больше не бывал у нас? Его визиты могут бросить тень на ребенка. Намекни ему осторожненько, ладно? Да прямо сегодня после суда! – она догадалась и погладила прильнувшего к ней сына по голове, а потом накрутила его длинный локон на палец, - Только так, неприлюдно. Еще скандала перед свадьбой нам не хватало! Ты же согласен? – она привычно - горячо поцеловала отпрыска в затылок. Тот безынициативно принимал ее знаки нежности.
- Я п-попробую.
Дариэл машинально, все еще растворенный в мыслях, сел на пуф напротив тахты, где расположились жена и сын, как кошка с наевшимся котенком. Лендрман устроился неудобно, уже десять лет он тихо ненавидит эту мебель: среди нефизиологичной мягкости его колени оказались на уровне глаз, подниматься было невыносимо тяжело.
Но вирии нравилась розовая обстановка их спальни, такая девчачья, забавно-уютная. И она жила с полной уверенностью, что ее мужу все это тоже пришлось по душе. Вырвавшись из полувоенного быта Диллерэнов, став хозяйкой в этом доме, она с неразборчивым рвением принялась насыщать вещевой голод. А Дариэл, человек тонкого вкуса, умиленный ее искренними восторгами, только иногда незаметно морщился среди этой кутерьмы. Он молчал, потому что от этого ЕЙ было хорошо. Так, среди воплощений ее подростковых иллюзий, сцен, манер они прожили и воспитывали сына на протяжении двадцати пяти лет.
Веллинхан, вспомнив первый год их брака, осознал, что все последующие были только калькой с него. Он влюбленный, опьяненный страстью, как первооткрыватель щедро дарил ей возможность строить ее мир, как покровитель давал ей все мыслимое, чего жаждало ее воображение, освобождая постепенно место от себя. Радуясь ее эмоциям, он вытеснил свои.
Дариэл и не смог бы сейчас по памяти воскресить свой быт холостяка. А ведь Веллинхан много курил до женитьбы и спал после обеда на жесткой кушетке, но она была сбита из сандалового дерева… Он попытался вернуть в мыслях тот редкий, терпкий аромат, которым наполнился дом, когда на заднем дворе жгли его одинокое ложе. По велению Эгиль, на второй день после свадьбы, а он в шутку протестовал, надымив в будуаре утаенной щепоткой табака.
Так благодетель постепенно стал атрибутом любимой женщины, навсегда оставшейся внутри чувствительной, по-своему заботливой для игрушек девчонкой-сорокой.
Супруга все делала с отдачей, присущей всем Диллерэнам. Перестав быть частью их семьи, она легко окунулась с головой в новый мир. Эгиль никогда особо не любила дедушку Диллерэна, манеры брата ее смешили. Оба – лошадники, грубоватые, прямые, без блеска Веллинханов, лишенные светскости. Нет, она с удовольствием сбежала из их окружения в жены блистательного Дариэла, навсегда и полностью перейдя в наступательный отряд высшего света. Да, вирия Веллинхан стала законодательницей мод, ярой ревнительницей законов света, одним из главных арбитров того мира, куда стремилась с колыбели.
И Дариэл был счастлив тем, что ее устраивает такая судьба. И он еще очень сильно к ней привязан. Но почему сейчас годы - близнецы легли на его плечи грузом Вселенной?
Да, его сына не волнует власть, ведь она есть у отца. Главная забота Бериэнда – лоск и отсутствие проблем. Да, его жена верная, великолепная вирия Веллинхан, она-то уж знает, как лучше для ее мужчин. Жена скажет, как ему жить дальше, и он послушается. Но они трое – эгоисты. Закоренелые эгоисты. Он – эгоист от трусости, Бериэнд – от лени, Эгиль – от своеволия.
И у лендрмана никогда не хватит сил сказать что-либо поперек. Он знает, чего хочет и как правильно, но никогда не осмелится так поступить.
Дариел, круто завалившись на бок, на затекших ногах все-таки смог встать прямо. А проклятый пуф получил волшебный пинок прямо в мохнатое нутро. И отлетел на три метра.
Жена и сын, все еще в объятиях, в полудреме примирения поглядели на него удивленно - недоверчиво. Уж не свихнулся ли папаша…
Ему будет неловко через мгновение, но сейчас он считал, что имеет хотя бы на это полной право.

- 15 –

А у «голозадого» тем временем была в разгаре аудиенция.
- Ты че, побежишь к папику блеять? Гнида малохольная! – Сэму дюже нравилось игра в допрос. Ведь выбивали душу не у него. Он сидел на столе, болтая ногами в той самой «каморке» Вейхара, куда не добрался «на чай» ярл Стурлунсон.
- Да пошел ты…
Мощного Генара не так просто было скрутить, как располневшего Фурри. Каждый раз, когда Сэм начинал новый (а на самом деле один и тот же) вопрос, Диллерэн вскакивал с табурета и кидался на него. А трое крупногабаритных детин молча и терпеливо осаждали его прорыв. Он заплатил уже разбитым носом, тремя ударами коленом в пах и кулаком по грудной клетке. Один раз дуболом заехал ребром ладони по горлу, но так, чуть-чуть… Даже трахея не хрустнула.
- Так че, ыуноша, отвечать буде или как?
Сэм радовался. Это было похоже на сцену из старой скальдовской песни, когда голодный пес бросался на шелудивого кота, занявшего обманом его место подле хозяев, но псу мешала короткая цепь.
- И че?
Сэм жевал табак, который Ансельм присвоил у того же Генара. Он обладал удивительным свойством жевать с открытым ртом. И слюна летела пленнику на лицо и на преданные морды исполнителей.
- Висельник! – Генар отвернулся.
Две огромные лапищи, как тиски, развернули его голову. Зажмурь он глаза, ему разомкнули бы веки. Они его вынудят смотреть.
Сэм смачно икнул и высморкался в его форменную куртку. На Генаре оставалась только рваная, вымоченная в поту и крови сорочка и полосатые офицерские брюки.
- Ты клянешься в верности Альтингу, а? Или буде продолжать?

… Под землею, куда не пробиралось солнце, но где магический шарик смуглой желтизной освещал стены камеры, Алексис прекрасно почувствовал его боль. Нет, не физическую, а моральную. Веллинхан не был прирожденным Интуитом, как Бэлза и Сирин, но для сфинга прочесть сильные человеческие эмоции даже на удалении было доступным.
- Что, что Вы ощущаете? – к ярлу вернулось взволнованное любопытство. Он готов был трясти Хранителя за плечи, если тот не раскошелится на новости.
- Боль… - он словно прислушивался внутри себя, - боль за предательство…
По щекам Алексиса, оставляя грязные дорожки, прокатилось несколько капель. Фурри рассерженно заерзал на куче соломы:
- Еще один страдающий идиот! Изменники, кругом изменники.

Генар издал львиный рык и опять бросился на головореза. На этот раз его остановили не так быстро, и он успел кончиком ногтя оцарапать физиономию Сэма.
Зато били его теперь куда щедрее, целенаправленнее. Сэмунд сам подошел размяться и со второй попытки сломал ребро. Орангутанг слева колотил Диллерэна по почкам. Второй последовал примеру начальника и бил по груди. Третьему пришлось довольствоваться ногами.

Алексис дал обет непротивления. Бэлза сказал, что при первом же подходящем случае, он не преминет его нарушить. Рыжий Хранитель вообще не верил во всякого рода клятвы и сердечные заверения. Такова уж была его натура.
Веллинхан не мог, конечно, видеть, что творилось в «каморке» тысячника, но кривая игра воображения сложилась в неприглядную картинку. Он вскочил и прошелся по просторному каземату, немного прихрамывая на когда-то оторванную ногу. Несостоявшийся философ боролся с бывшим Воином.
- Вы чего, вир Веллинхан? – Фурри озадаченно посмотрел на странного сокамерника.
Алексис впился в пустоту и что-то пробормотал под нос. Ярл не разобрал.
- Что-что? – переспросил он, догадываясь, что до него Хранитель снизойдет в последнюю очередь.
Веллинхан кивнул кому-то в темноте и, обернувшись, странно посмотрел сквозь Стурлунсона. Ноги у Фурри оледенели.
- Человеческая жизнь – это великая ценность… - он проговорил это тихо, как инок, но в следующее мгновение сорокакилограммовая дверь их клетки вместе с задвижками, петлями и замками была выдернута из проема и по прямой отправлена к противоположной стене.
Страшный грохот, конечно, привлек внимание охраны. Троих, как перышки, Алексис сгреб в кучу и вслед за возгласом удивления из разинутого рта Фурри наслал на них «Миррабиус» - заклятие глубокого сна из арсенала Анатэла, полностью обездвиживающее противника на сутки.
- За мной! – так кричат предводители на баррикадах.
Обвисшая тушка Стурлунсона была поднята в воздух и энергично протолкнута в коридор. Но не успел Фурри проморгаться от поднятой пыли, как сверкая пятками Алексис ринулся вперед.
И откуда в этом тщедушном теле столько разрушительной мощи?

Генару оставалось жить минут пятнадцать-двадцать в зависимости от темпов его убийц. Но и те начали понемногу уставать.
Сэм выдохся раньше других. Он зачем-то сломал табурет, замызганный кровью, насадил себе заноз и остановился, тяжело дыша, шаря по карманам в поисках тряпки. Но ничего лучше мундира Диллерэна не подвернулось. Приступ кашля был приглушен подкладкой его куртки.
- Перекур, р… ребятки…
Он задыхался. Кашель изводил, выворачивал его. В густой, желтоватой мокроте появились тонкие прожилки крови… Ему было больно, отвращения он не знал никогда.
«Миррабиус» сработал безотказно. Дуболомы повалились, как подкошенные, столбами, но успевая подставить руки, чтобы не размозжить себе затылки с двухметровой высоты. За их нейтрализацией воцарился чудесный храп, от которого страдали бессонницей кони.
Сэм не мог перестать кашлять, «Миррабиус» его не брал. Когда «помешанный» в разодранном плаще приблизился к нему, Сэму показалось, что глаза того горят фосфорическим огнем. Губы Воина были туго сжаты, он поднял тюремщика над собою за плечи и внимательно остекленевшим взором посмотрел куда-то ему на живот.
- Тебрреус митра… Эль хасорран. – он прочитал коротко, как заученную молитву.
Нутро Сэма пронзила кинжальная боль. Он загнулся и взвыл так, как никогда раньше. Кишки крутились в дикой пляске, из старой язвы пошла кровь. Как дергающегося червяка, Алексис продолжал крепко держать его.
- Тебрреус! Митра! Эль! Хасорран! – прошипел он в потолок, глаза высохли, во рту вязало. – Тебрреус!..
Но третий раз повторять не пришлось. Сэм наконец умолк.
Алексис положил его на пол. Разбойник был беззащитен. На подбородке холодцом налипла мокрота. Он держался руками за плоский живот и чуть тихо, в ужасе от происходящего, уже по инерции постанывал. Боль прошла бесследно неизвестно куда, откуда и накатила.
«Помешанный» не оставлял его в покое. Он сложил руки лодочкой и дунул на них узкой струей воздуха, как будто обращая во взвесь порошок.
- Мирринус… сапфиро, - чуть внятно процедил Алексис. Так прозвучало заклинание долгого целительного сна.
Это было все, что Веллинхан сейчас мог придумать. Если бы он обладал даром Аливэл, то вылечил висельника, но тогда бы Генар был уже мертв.
Все осложнялось тем, что он заметил на Сэме пусть устаревшее, кустовое, но довольно крепкое защитное заклинание, сорвать которое ему удалось, потратив бесценное время.
Но отставший Фурри тоже не бездействовал. Забыв об обещанной мести, он тут же занялся Генаром. Парень лежал уже тихо, ушедший во тьму. Фурри, как когда-то Дроверу, упавшему с дерева, перетянул собственным кушаком грудь, стараясь причинять как можно меньше боли. Но Диллерэн не отреагировал.
Славный стойкий мальчик, нет, мужчина, отказавшийся предать своего отца.
Потерянный, не зная, что еще предпринять, Фурри позвал его по имени. Сзади подошел, покончивший с Сэмом, Хранитель.
- Не время, - он был озабочен чем-то и энергичен.
Фурри не слушал. Его тело не повиновалось, он так бы и просидел на коленях перед распростертым телом до прихода стражи.
Веллинхан наклонился к Генару и ощупал его шею.
- Пульс на сонной артерии есть, но неустойчивый. Я замедлю ток крови. Надо уходить.
Фурри встрепенулся, как ошалелый, схватился за его сутану.
- Оживи! Оживи его, Хранитель!
На ярла стало жалко глядеть. Это был отчаявшийся, посеревший от горя старик. Веллинхан серьезно посмотрел ему в глаза.
- Ярл Лейма! Слышите: уходить пора! Сейчас здесь будут новые персонажи, которые нам не рады. Бежать! Домой!
То ли вспомнив о семье, то ли подействовал тон, но Фурри очнулся. Только он все равно настойчиво показывал пальцем на офицера:
- Генар?
- Мы возьмем его с собой. А я наложу на нас заклинание невидимости, чтобы выбраться из дворца и понесу раненого, а Вы будите молчать и показывать дорогу. Что-то за сто лет я подзабыл местный план эвакуации!
Воин шутил. Или опять к нему стучался ироничный философ?
«Поррадиус альнерорр» прозвучало для Генара. Внешний облик его не преобразился, но Фурри привык уже доверять Хранителю. Когда же тот с придыханием прошептал ему на ухо «Дадамси догоррат… эль хасорран!», мир изменился для Стурлунсона. Тот как будто отдалился, упал на дно колодца. Нет, ярл все видел вокруг и ощущал: та же развороченная обстановка, те же серые стены, те же четыре спящих полутрупа. Но вот краски поблекли, звуки лошадиного храпа доходили, как сквозь подушку, золотящееся солнце за окном цедило сквозь плотные шторы неестественно-палевый свет… А вот и лицо Сэма – сероватое, изуродованное чем-то - сладко спящего с открытым ртом… И странное дело: ни Алексис, взгромоздивший на плечо безвольное тело офицера, ни Генар, ни сам Фурри для себя не изменились. Он посмотрел на собственные руки – крупные, сильные, с перетяжками на суставах. Его руки.
- Пойдем, - позвал Веллинхан.
Снизу послышался шум чьих-то ровных шагов. Статная военная походка ничего не подозревающего человека, быть может, только заинтересованного тишиной наверху, в «каморке».
И вправду, пора уходить.

- 15 –

Сбежали, ну-ну, сбежали! Гиблые земли им могилой!
Му, перед статуей темного скиллского бога распластавшись ничком, читал ковру молитву.
Это был образ языческого божества по верованию, возникшему задолго до воцарения Ас и вообще появления государственности на нынешних землях Этилейма. Скульптура выполнена безымянным скульптором довольно схематично, как и многое, что делали наши предки. Удлиненный профиль, уши вдоль всего лица, до подбородка, короткая шея и миниатюрное туловище, прилипшие к нему крохотные руки-ноги. Нос, ушные раковины, подбородок, локти – все острое, торчащее. Даже в скулах можно было разглядеть эльфийские мотивы. Видимо, раньше представители этого племени попадались чаще, еще не вытесненные более многочисленными людьми, и ваятель находился под воздействием их культуры. Только материал он выбрал отнюдь не эльфийский – бронзу. Эльфы не любили использовать для изготовления предметов искусства сплавы. Они предпочитали золото и платину. Поэтому о нечеловеческом происхождении статуи вопрос отпадал. Хотя возможно, это была всего лишь копия с их более древнего оригинала.
Скиллский бог вышел не только уродцем, но и карликом – сантиметров пятьдесят в высоту. Поэтому он стоял на постаменте из изумрудного мрамора в зеленом кабинете Нильса. Год назад из своих покоев его приказал сюда перенести и поставить Му. Между книжными стеллажами, напротив зеркала и портрета Анэлин.
- О, Сэтон, могучий бог Сумрака, отец волхвов и хранителей Скиллы!
Ингерд сложил руки дугой и прикоснулся к ним лбом. Плащ наполз на лицо, и так неясное в полутьме кабинета.
- Сэтон! – опять обратился он к статуе, конечно, не ожидая ответа.
Я, невидимый для него, как и для всех, примостился на голове у воображаемого бога. Не только Анатэл может вытворять подобные штучки. Только он тратит на это уйму энергии, которую можно пустить в бой, а я – ничего. Я даже не икаю и не холодею, как Сафик, когда бог в запальчивости битвы, израсходует весь свой потенциал до критического уровня. Тогда на выручку прихожу я – скопление Безматериальной Сущности, источник чистейшей энергии, практически бесконечной. Мой хозяин со мной непобедим.
- Сэтон! – продолжал верещать мунин. – Сэтон! Я служу тебе тридцать лет. Я почти добился нашей цели. Сэтон, отчего ты бросаешь меня?
Худой, узкоплечий с большой тыквенной головой и черными глазами газели, плосконосый… Калека. Во время приступа у Белиуса сжег живую плоть до верхней трети предплечья. Умный и верный себе. И пока Сэтону.
Он поднялся на колени и застыл не хуже статуи. Двигались только губы.
- Сэтон, морбидас, Сэтон, квенте. Сэтон, парриус квенте.
Древнеэльвийский он знал неплохо, лишь изучая его по древним рукописям. Опять-таки, человеческим, эльфы предпочитали вербальные свидетельства.
- Сэтон! – он протянул обе руки ко мне, неудобно занявшему голову его бога, задние лапы обвили колонну. – Сэтон, морбидас! Ис долен рровинул, Сэтон!
Мне так и хотелось рявкнуть: «Морте!» (Слышу!), уж очень он мне наскучил. Но пугать марионеток Сафик запретил. До поры до времени.
В конце – концов, я дам ему то, чего он так истово алчет. Энергии. Преобразованной Безматериальной Сущности, доведенной трансформацией до уровня, пригодного для людей и сфингов, чтобы не рассеять их на элементарные частицы.
Тонкий поток серебристой молнией долетел до Наставника, вплетаясь в его сущностный образ, укрепляя решетку узора – замысловатого, но лаконичного по-своему, серого, как полевка, с яркими мандаринами запрятанных страстей.
Конечно, мунин ничего не увидел, но почувствовал себя гораздо лучше. Он прочел короткое заклинание исчезновения, глядя на маленький, дающий маслянистый догорающий отсвет шарик у своих ног. Его обнаружил при обыске камеры беглецов Вейхар. Он-то больше всего и пугал Ингерда. Теперь он понимал, что угодивший к нему в тюрьму «помешанный» не иначе, как маг или сфинг, что еще хуже.
Шарик исчез. Лопнул. Искринки пропали на ковре, не оставив и следа. Пусть забавляется.
А я, если бы мог испытывать эмоции, очень сильно бы удивился. Воин не только не растерял своих навыков, но и приобрел новые. Об этом Могучий наверняка не знал. Но почти наверняка предугадал. Хозяин – стопроцентный Ловец.
Я, Непроизносимый, сорвался с места, с отполированной бронзовой головы Сэтона – Сафика, и покинул кабинет конунга Ас, покинул Мидгард, мысленно уже возвращаясь в Речные Домики, к открытому Порталу в Междумирье.
Кого-то ждет сюрприз.

К О Н У Н Г Э Т И Л Е Й М А

- 1 –

Бел знал примерно куда идти, ориентируюсь по солнцу с утра и днем по компасу. Впрочем, два дня затянувшейся пешей прогулки его вымотали больше, чем он ожидал. Ас старался избегать открытой местности в первый день, опасаясь погони, к вечеру же он так устал, продираясь сквозь лесные дебри и балки, на дне которых, что неплохо, часто попадались ключи, что, плюнув на осторожность, зашагал прямо по опушке, широкой залысиной врезающейся в лиственный массив.
Он шел, сомневаясь, естественно, в реакции Диллерэна, но теперь это был единственный человек, обладающий реальной властью и так обиженный Ингердом. Точнее, единственный безбашенный человек, открыто недовольный политикой Альтинга и лично имеющий с Му счеты.
Враг моего врага мне друг, так рассуждал сам Наставник, так он воспитывал Бела.
Конечно, как только Сэм с подручными доскачет до Мидгарда, Ингерд сразу поймет, что задумал мальчишка Ас. И с этого времени заработает счетчик. Важно оказаться в ставке Дозорной тысячи раньше шпионов Му. Хотя Бел был уверен, что Наставник позаботился о такой мелочи заранее.
Да, что-то изменилось в Беле с тех пор, как он покинул пределы Мидгарда.
Переливчатое птичье щебетанье в чаще… Хруст хвороста под ногами – это Бел осторожно, так, чтобы не спугнуть пернатого, подкрался к дубу…
Примерно в шести метрах от земли, там, где начинается курчавая, сжатая с боков крона, в изумрудно-коричневой матовости, ловко двигая головкой, почти повисая на ветке, старательно поет иволга. "Фю-тиу-тиу…» Сначала тревожно, исподтишка набирая обороты в голосе, потом призывно, даже восторженно, а затем свист сменяется криком… Шуршащий диссонанс, сбой, нервное троеточие в конце строфы…
Бел, насколько это возможно, задрал голову. Желтый треугольник с черными карманами крыльев и хвостом, выделывающий кренделя. Тропическая пестрота в начинающей гаснуть зелени. А рядом - надо же - маленькая копия, задетая еще не опавшим желудем, избегая его, вторит самцу. Серовато-зеленая, как молодое яблочко, с бурыми пестринами вдоль корпуса, вторая половина союза… Почуяв человеческое присутствие, они оглядевшись, дружно перелетели подальше.
Бел улыбнулся, уняв дыхание, он ничего не мог поделать с урчанием в желудке. Казалось, что окружающий мир глохнет от него.
Есть хотелось страшно. Скоро его ждет вторая ночь в лесу, в одиночестве.
Отсюда до Лин около ста метров. Кое-где меж стволов проглядывала ее янтарная гладь. Все в предзакатной тишине было осыпано пропадающим светом и казалось чуть оранжевее, чем обычно. Бел не видел его, но судя по удлинившимся теням, солнечный диск уже на половину скрылся за горизонтом.
Ас не хотелось спать, но он боялся в темноте сбиться с пути, а вконец вымотавшись, задремать в какой-нибудь норе и проспать слишком долго, подарив своим преследователям бесценные часы. Оставалась единственная возможность – брести вдоль Лин, которая текла на восток, а потом резко поворачивала на юг к Скиллсколму морю.
Идти против течения, исходя из расчетов Ас, нужно было около тридцати миль, там, на прибрежном холме стоял, выстроенный еще во времена Лита Ас, форт Хильда – чудная привычка дедушек называть военные объекты в честь своих жен.
Так, Белиус наименовал оборонительный вал на далеком юге - Эгиль, только заключив союз со своей первой супругой – матерью Нильса. Даже отец Бела, основав новый форт на крайних землях Лейма, дал ему имя Анэлин, а сколько было катапульт и лошадей Хримгильда! Конечно, это солдаты, желая позлить новую эдвирию, уломавшую мужа ввести в обмундирование цветные перевязи на рукавах, так обзывали, что ни попади.
Земли за Хильдой на сотни миль уже давно принадлежали Этилейму, форт перестал быть пограничным. И дедушка щедро разделил завоеванные у вест-скиллов и природы земли между своими ратниками. Так Хильда отошла вместе с лендрманством Среднеречья Лагаберту Диллерэну.
Бел двигался на запад около получаса, одолев примерно полмили. На ходу подкрепившись дикими яблоками, червивыми, мелкими, но удивительно сахарными, он не утолил голод, только раззадорив аппетит. Странно было во время большого напряжения стать озабоченным такими земными мелочами, как сон и еда.
В зарослях камыша и стрелолиста кишела мошкара. Их стаи окружили теплокровную жертву, забредшую к воде. Обостренным в тишине слухом Бел чувствовал, как они тучами разрезают неподвижный воздух. Он пытался отмахиваться от них, пока смирившись, не убежал назад в лес. Но и под кронами ему не было покоя. С неутоленной жаждой миллионная армия ринулась за ним. Бел оказался оцепленным от мира дергающейся, не по-детски яростной сетью.
От мошек уже чернело в глазах. Особо наглые кусали руки, в которые он спрятал лицо, лезли в уши и за шиворот, как-то попадали в ноздри. Стало нестерпимо, когда насекомые проникли под веки. Отбросив вещевой мешок, престав мотать головой, Бел принялся тереть глаза. Вокруг все обратилось в потрескивающую темноту. Ощущения снизились до жжения от укусов и слабости. Он еще настойчиво сплевывал залетевших в рот тварей, но десятка два уже проглотил. На вкус они оказались горько-маслянными.
В затылке справа появилась пустая боль, как будто кто-то выскреб часть мозга. Бел свернулся калачиком, стараясь ничком зарыться в валежник…
Боль стала сильнее, лестничные мышцы справа парализовало. Кривошея, которую он не мог преодолеть, придавила левое ухо почти к плечу. Бел перестал тратить силы на то, чтобы сдерживать крик. Но от стона, выдавленного из переставших расширяться легких, облегчения не наступило. Острие боли поразило ухо, глазницу. Он прижал левую кисть к исцарапанной крючьями скуле. За глазом боль притупилась.
Так, скрючившись, тои дело меняя позу, хватаясь руками за новые места вспыхивающие от боли, Ас провалялся минут пятнадцать. Затем медленно, лениво, но без всяких последствий приступ закончился.
Бел поднялся, сел, обхватив пальцами, как чепчиком, затылок, прислонился к стволу клена. Дышал он осторожно, глубоко, выпуская воздух через рот. Под рубашкой, под разодранным льном, в грудине застыл легкий холодок.
Может, галлюцинации еще не до конца покинули его разум, но Ас увидел тонкие белые нити, оплетающие его локти. Сияние их было чуть заметное, молочное, дрожащее. Он вытянул руки вперед, и ошарашено обнаружил, что они полностью завернуты в странное кружево. Да что там… все его тело вместе с сапогами и одеждой было в коконе тускло мерцающей, тончайшей паутинки… Он вскочил, пытаясь стряхнуть ее с себя. Но нити были неосязаемы. Ладони проходили сквозь узор, нити перекрещивались, но Бел не почувствовал ровным счетом ничего. Только вполне человеческая пустота и слабость после приступа. Что же это, Создатель?
Ас не испугался. В сознании родилась догадка, что вот так, наверно, выглядит аура или только ее поверхностный, оболочный слой.
Через нее, вероятно, однажды работала ския…
Он посмотрел на правую ладонь внимательнее: на тыльной стороне, между большим и указательным пальцами, на пясти был заплетен маленький, с игольное ушко, узелок. Бел прикоснулся к нему ногтем, но палец снова прошел сквозь пустоту. Тогда он сравнил рисунки на обеих руках, они были почти симметричны.
Когда же он обратил внимание на более яркое свечение на своей груди - нечто вытянутое, острое, куда подходили все лучи, - то свет поблек. Больше ничего Бел рассмотреть не успел.
Чудеса на сегодня кончились. И день этот скоро кончится. В Среднеречье, несмотря на холодный воздух и дикую мошкару наступала полночь.

- 2 –

В начале тех суток, когда Фурри Стурлунсону пришлось томиться в подземелье Мидгарда, Сэт Уллигримсон, сотник Дозорной тысячи, выехал за пределы форта Хильда осмотреть поле для будущей охоты вира Диллерэна.
Рассвет только зачинался. Голубизна, прохладная до дрожи под летней курткой, с перламутровой канвой на востоке, открывала с холма невообразимое пространство Среднеречья – долину степей, с густыми лесами только на крайних пределах.
Сэт улыбался, как делают это молодые и здоровые люди.
В форте еще хотелось спать, но под открытым небом, наедине с самим собой, под легким ветром, свистящим в ушах, когда пускаешь лошадь галопом, он взбодрился. Высокий, крупнее Генара, сотник был не самым идеальным наездником, но никто не мог с ним сравниться во владении луком. На скаку он попадал в глаз беляка с пятнадцати пеших шагов. Именно поэтому лендрман сделал его главным егерем.
Волосы, заплетенные в сложную косичку (как носили все истинные этильцы и дозорные по примеру тысячника), короткая светло-серая куртка нараспашку, высокие сапоги на босу ногу и заправленные в них темно-синие армейские штаны с узким голенищем. Он несся навстречу неизвестно чему, просто вперед. Ветер, усиливаясь, дул прямо в обнаженную выпуклую грудь. Егерь весь покрылся гусиной кожей, но не переставая подзадоривал Хримгильду пятками. Неуловимое ощущение свободы, предчувствие чего-то хорошего и…
- Эй! Эй-Эй! – донеслось откуда-то спереди и улетело резко вправо.
Стремительно оборвав бег - отчего лошадь встала на дыбы, и Сэт вжался в ее тело стальными икрами, чтобы не потерять равновесие - он огляделся вокруг, поворачивая голову и покорную Хрим на месте.
Субъект, нарушивший его покой, смело обозначился справа, в метрах двадцати поодаль. Хотя они были, не считая лошади, совершенно одни на ровном пространстве, поросшим высокой травой, Уллигримсон по привычке, незаметно перетянул ножны, прицепленные к поясу, из-за спины на живот. И пустил Хрим иноходью навстречу гостю.
Прошлой весной Сэт был у бабушки в Мидгарде и много чего видел, его брали даже в Резиденцию Ас на праздник Первого ростка, чтобы вовремя подавать бабушке руку, когда она выбиралась в ворохе длинных юбок из возка.
Не веря своим глазам, так нелепо шутивших с ним, он прищурился и приблизился еще на три шага к путнику. Дальше оставаться на лошади не позволял никакой этикет. И Хрим, по-прежнему мокро прочихиваясь, и ее всадник приросли к месту.
На полголовы выше среднего, правильного телосложения, но довольно субтильный для Сэта, в дорогом, но потасканном черном шелке, с горделивой, по-асовски вздернутой головой, тот стоял покачиваясь на ветру – получеловек-полупризрак.
- Ну? – обветренный голос. Вопрос прозвучал небрежно - строго.
Белиус – Нильс – Бел - в голове у Сэта все перемешалось как в калейдоскопе. Он выпустил поводья и сполз с лошади. Вертикалько сотник находился меньше секунды. Перед конунгами преклоняют одно колено.
- Великий вир! Правитель Ас, – правая ладонь на сердце. Глаза смотрят на землю.
И в первый раз Бел почувствовал себя чуть больше, чем обычным. Как будто за спиною выросла его земля, физически ощущаемая.
Первый приступ болезни, поражающий всех Ас по мужской линии. Первое коленопреклонение.
- Встаньте, сын Этила, и назовите свое имя.
Душа Бела парила где-то сейчас над степью, намного выше шпилей Хильды.
Молодой великан поднялся с колен. Его выступающий подбородок оказался на уровне затылка Б

Это было сказкой. Как будто и не утекло полтора века с основания форта. Здесь время повисло над пропастью, остановилось в бесконечном полете… Только природа понемногу, по чуть-чуть наносила отметины на мрачно-волшебный в своей несменяемости облик Хильды.
С того момента, как они преодолели единственный вход в цитадель, Бел не переставая вертел головой. На чужака, впрочем, тоже глазели по чем зря, не сговариваясь прекращали свои дела, кивали друг другу, некоторые отправлялись чуть поодаль вслед за ними, никто не останавливал их с расспросами, соблюдая субординацию, а, быть может, узнавая Ас.
Таким образом, они предстали перед очами Лагаберта Диллерэна, окученные одноликим хвостом. Все солдаты, как один, в той или иной степени зачехленные в униформу, составляли серо-синюю массу, копошащуюся вокруг крупа Хрим. Бел не различал отдельных лиц, от голода у него начинала кружиться голова – мир медленно, но легко, как волчок, побежал по часовой стрелке…
… С высоты птичьего полета форт напоминал розетку – шершавое пятно на пологе выгоревшей, скудеющей растительностью степи. Многоугольный из-за блоков, сложенных из дикого камня, он представлял собой типичный образец строительства при Лите Ас. Окованный этим кольцом (в три с половиной метра вверх, около ста пятидесяти метров в диаметре), заполненный всклянь деревянными казармами, лошадьми и людьми, форт жил своей отшельнической жизнью по военному уставу времен вест-скиллских кампаний.
Строительный материал доставляли из Лудских копей, что залегали неглубоко в холмах на севере от Лин. Камни, самых различных форм и размеров, кое-как обрабатывали, что-то отбраковывали еще в дороге – совсем уж неподъемные валуны – И складировали прямоугольниками. В тех местах, где их ребра сходились под тупым углом, изнутри укреплялись глинистой смесью. Так выросла крепостная стена Хильды. Неказисто, но надежно.
В те годы, когда Среднеречье было эпицентром междоусобиц, форт служил укрепленным пунктом на страже территории Этилейма. Дедушка был не плохим стратегом.
Обнаженный по пояс, крупный, ширококостный, сверкая потом и загорелой, порядочно укутанной мышцами и жиром, спиной, Лаг Диллерэн на пяточке из утрамбованной земли колол дрова.
Лицо его, какое было бы у постаревшего и подурневшего Генара, представляло собой упрощенную разновидность породы Диллерэнов. Выпуклый лоб, темно-серые, не холодные, но напряженно-суровые выпуклые глаза, густые, желтые, отливающие на солнце краснотой, волосы в этильской косичке, посиневший от бритья, опухший подбородок, переходящий незаметно в широкую шею, с выступающими от мышечного усилия венами, дряблые щеки, шершавая, намертво пунцовая кожа… Лишенный пока дородности, но грузный - не плюшевой полнотой Стурлунсона, а загрубевшей, каменной за долгие годы физического трудолюбия на свежем воздухе тяжестью - он был довольно обрюзгшим, потертым. Но эта телесная потасканность была изъяном воина, мужчины, пережившего многие испытания и излишества.
Его топор вспыхивал от солнца зеркалом, когда широко расставив ноги, двумя руками он поднимал его над собою, а потом быстро, четко, но со скрежетом рассеченной древесины опускал на колоду. По ложбинке между двумя вздыбленными волами мышц, вдоль позвоночника рекой тек пот. Он подходил к разрубленному полену и уже мелкими, монотонными движениями шинковал его на отдельные брусочки. Денщик, еле поспевая за ним, складировал их в аккуратные стога.
Когда нежданная процессия подобралась к полянке, тысячник как раз вызволял застрявшее в плотной древесине лезвие из полена. Но ему помешал шум и чихание дюже строптивой Хрим. Диллерэн нехотя бросил топорище и разогнулся, чтобы разобраться с балаганом.
- Э, чего столпились? Чего происходит? Уллигримсон! Объяснить немедленно!
Видимо, вир Диллерэн справедливо посчитал десятника виновником собрания.
Сеттел выпрямился, выпустил поводья – отчего Хрим нетерпеливо затопталась на месте, елозя вялого Бела в седле, - вымуштровано, без паники, отвесил командиру легкий поклон одним кивком головы и отрапортовал.
- Вир Диллерэн! При объезде степи перед предстоящей охотой в рамках исполнения мною служебных обязанностей (засыпающий Ас только поразился, как такая витиеватая фраза могла созреть в солдатских мозгах Сэта. Это называлось докладывать согласно Уставу) я… мною был встречен… Наследник престола Этилейма, Великий вир Белиус Лагаберт Ас-младший! – последние слова он прокричал.
Его услышали все. Общий гомон, приглушенно, как при отдаленном громе, ухнул и осел. Те из служивых, кто стояли впритирку к лошади, отступили назад, втискиваясь в плотные ряды товарищей.
Теперь все без исключения смотрели на Бела. Инкогнито рухнуло необратимо, как карточный домик. Ни смущения, ни гордости Бел не чувствовал, им овладело какое-то деловое равнодушие: ему хотелось спать, есть и ничего никому не объяснять. Но комментарии были неизбежны.
Тогда тысячник шагнул к лошади. Хрим, которой уже порядком наскучило это досужее внимание и хотелось пить, громко захрапела. Диллерэн поймал ее под уздцы, притянул ее пышущие жаром, как горнила, ноздри к своему лицу и снизу вверх, игнорируя пожираемых любопытством солдат, посмотрел в глаза гостя. Их интерес был взаимен.
Бел помнил прекрасно того Лагаберта Диллерэна почти семь лет назад, лендрмана Среднеречья, отъявленного вояку, овеянного славой походов на вест-скиллов, первого фаворита и правую руку деда (многие их взгляды и привычки совпадали, такой близости никогда не было между Белиусом и собственным сыном), авторитета, обожаемого в армии, а сейчас заброшенного по милости Альтинга (считай, Ингерда) в захолустье. И надо же было ему, не торгуясь, не строя козней, объявить себя опекуном Джаспера и открыто предлагать посадить его на престол Этилейма!
Диллерэн недолюбливал Нильса, человека абсолютного чуждого служилой среде, слишком утонченного, изнеженного свояченицами матери, книгами и музыкой. Отец почти не растил сына, постоянно пропадая в походах, расширяя пределы государства, годами не посещая Мидгард. Нильс был избавлен от его воинственно - мужланского влияния, получив будуарное воспитание, в которое глубоко проник Му. От этого после смерти Белиуса Диллерэн и мунин поменялись местами. Место при конунге было отвоевано Наставником в поединке. Присутствие тысячника подле Нильса было бы против природы их обоих.
Тем не менее, находясь под постоянным контролем Му, тогда робко проявляющего свою власть, новый конунг не стал задвигать Диллерэна уж совсем на роль статиста, не опускаясь до меркантильной мести за прошлые, довольно смелые, на грани, насмешки лендрмана по поводу его келейности, слабых нервов и неумения элементарно выиграть баталию.
Все же сопляком и трусом Нильс не был. Просто Диллерэн не имел возможности, как считал Бел, толком узнать отца, да и мало кто вообще мог сказать, что он понимал Великого Ас. Слишком укромно хранящий свою душу от посторонних, однажды разочарованный этим миром, конунг открывался редко даже перед ним, единственным сыном.
Такие сложные, многоцветные создания, такой тревожно-созерцательный разум надо постигать, всегда думал Бел, оправдывая дистанцию между собой и отцом. Да и у многих, как у того же Диллерэна, имелось совсем иное мерило человеческой ценности, с каким нельзя было даже подбираться к Нильсу Ас!
Возможно, все это субъективизм обожающего сына, но, тем не менее, становится понятно, почему после гибели конунга старший Диллерэн выбрал сторону Джаспера – второго отпрыска любвеобильного Белиуса, а не сына Нильса. И дядя, и племянник Ас тогда были еще детьми, за власть столкнулись лбами Ингерд – Наставник Ас, закулисно набирающий очки, истинный политик, и Лаг Диллерэн – безбашенный отчаянный рубака, прославленный на поле брани и в казарме, но беспомощный с тыла там, где тылом были интриги. Через год противостояния все закончилось триумфом Му и крахом всех чаяний Диллерэна. Он мог выиграть баталию, но не войну.
И вот теперь плоть от плоти Нильса, творение мунинской мерзости, мальчишка Бел явился к нему в вотчину и величает себя ни кем, как Белиусом Лагабертом Ас!
- Что Вам нужно на моей земле, Ас? Чего еще вздумал меня лишить Ингерд? Среднеречья? Лендрманства? Дозорной тысячи?! А, может быть, моей чести?! – он с редкой, даже для себя, ненавистью продырявил глазами чужака, натянув поводья. Ремни впились в мягкую плоть Хрим. Лошадь дернула головой, пытаясь избавиться от боли, но спасовала перед пышущим адовым огнем человеком.
- ЧЕГО ВАМ ЕЩЕ НУЖНО?!! Какую казнь вы ЕЩЕ мне придумали? Ну, - он тряхнул поводьями так, что Бел слегка покачнулся в седле, но продолжал спокойно восседать сверху, держась за луку седла, - говори, сын Нильса, зачем ты пришел?!
Что ж, этот человек ничего не забыл, его обида совсем не выветрилась. Бел на то и рассчитывал.
- Я пришел…, - от усталости его голос прозвучал после возгласов Сэттела и тысячника совсем тихо, но общий шум толпы после первого произнесенного слова тут же спал. Бел выждал паузу, дожидаясь момента, пока все настроятся его услышать. – Я пришел сюда за вашей дружбой и своей короной.

- 4 -

- Так ты говоришь, Ас, что Ингерд не даст тебе короноваться? – Лаг с энтузиазмом ковырял между зубами, почти целиком всунув пальцы в рот. Он что-то там нашел, вытащил щепку, внимательно ее осмотрел и опять отправил к большим коренным.
Перед завтраком он только удосужился натянуть на мокрое тело холщовую рубашку. Рукава ее были закатаны, воротник оторван в позапрошлом веке. Да и обстановка в комнате была более чем оригинальная. Голые стены все из того же, но более обтесанного камня. По углам и на северной стороне было развешано оружие: новое, старое и совсем ветхое, декоративное: мечи, пики, копья, щиты, боевые топоры, арканы, метательные ножи, луки, но с пустыми колчанами, палицы. Под лежанкой – плоской, низенькой, под шерстяным покрывалом – Бел рассмотрел даже литовскую раскладную лестницу, применявшеюся при осаде лудских убежищ вест-скиллов.
- Да-а, ветер мне в лицо, дела! – он наконец выбросил осточертевшую щепку, расцарапав ею десна.
После еды разговаривать о деле с Диллерэном было хуже дохлой кошки. Его клонило в сон. Вставать спозаранку по старой привычке он все еще мог, но проводить целый день на ногах – уже не под силу. Обычно он прогонял денщика – своего ровесника Лу Мазилу (так его прозвали за полное отсутствие меткости, даже в деле штопанья штанов) с лежанки, где тот чинил одежду или обувь, и устраивался соснуть часок - другой. Обычно. Но сегодня все не так.
Бел уплетал за обе щеки молодую куропатку, перемазав пальцы, и теперь облизывал стекающий с них жир.
- Где рассредоточены сотни?
- По всей западной границе. На крайних постах у меня… десятая, шестая и восьмая. Чуть ближе пятая и вторая. Здесь – третья Уллигримсона и кое-кто из первой. Остальные в Верне и его окрестностях в летнем лагере.
- Сколько дней пути?
- Сутки.
- Отлично.
Бел с аппетитом дожевывал хлеб. Невозмутимый, странный. Лага раздражала эта таинственность, ему опять мерещелся Ингерд – сухорукий хихикающий Наставник, протягивающий когтистые пальцы к его верительной грамоте Альтинга, Му, вышвыривающий его в Хильду.
- Мне нужно, чтобы все отряды в ближайшей досягаемости оказались здесь не позднее завтрашнего вечера. Кроме десятой, восьмой и шестой сотен, разумеется. – Бел закусил горькой трубочкой лука и потянулся через весь стол к квасу.
- Зачем это? – Диллерэн насупился.
- Припугнуть Му. Отряды в боевом порядке?
Тысячник стукнул деревянной кружкой по столу, громко, подзадоривая, локтем он чуть пихнул Бела под ребра. Ненароком.
- Мы – пограничные регулярные войска, а не этот павлиний эскорт из Тронной тысячи! И чего мы вообще должны вмешиваться? Это вы там с мунином чего-то не поделили! А я причем?!
«Ну, Вейхар тоже зря времени не терял!» - подумал Бел, но вслух ничего не сказал.
- Вы давали присягу верности моему деду?
Лаг окончательно рассвирепел. Он швырнул кружку о стену так, что та почти попала в зазевавшегося денщика. Лунгерд очнулся от дремоты, со страху языком пересчитал зубы и осторожно, как лазутчик, пока командир собирался с силами, чтобы растерзать чужака, подкрался к выходу. Диллерэну было не до его дезертирства.
- Да я… тут… лямку сорок лет тяну… В одной упряжке с Великим… Нет! Он последний конунг был! Последний Великий Ас! И ты… сопляк, меня попрекать будешь! Да ты знаешь, как это пикой в горло! Как… А ну вон из-за моего стола!
Он кипел, орал, выбил миску у Бела из рук. Гороховая каша разлетелась градом по полу, покрывалу, часть отправилась в открытое окно… Комок пристал к шее Бела, но он сидел изваянием за столом, скрестив липкие руки на груди.
- Убирайся, щенок! Отродье! Я кому говорю?! Или тебя вышвырнуть вон! Так я могу!
Неизвестно, претворил бы он свою угрозу в реальность, но тут произошла нетипичная для Бела вещь – он ударил Диллерэна по лицу – молча, совершенно соизмеряя свою силу, кулаком в челюсть. Тысячник прикусил язык. От неожиданности боли он оцепенел, схватившись обеими руками за хрустнувшую кость.
Бел вышел из-за стола, как минуту назад требовал хозяин, смахнул еду и сел напротив него на лежанку, предварительно отбросив край измазанного покрывала.
- Ты чего себе позволил, соп… Ас! Ты… - Диллерэну было совершенно неудобно говорить. Словно язык унавозили горчицей.
- Я – Бел Ас! Я могу бить нерадивых слуг. Это мой отец вас разбаловал. Отвыкай, Диллерэн.
Глаза Лага Диллерэна, налитые с избытком кровью, полезли из орбит. За последние двадцать лет никто не смел с ним так разговаривать.
- Да ты…, - но атака все больше походила на оборону.
- Ты стареешь, Диллерэн. Скоро наступит момент, когда ты не сможешь самостоятельно поднести ложку ко рту. И кому ты будешь нужен? Своим солдатам? Своему сыну? Ты – слаб, ты колешь дрова во дворе и… Ты больше ни на что не способен. А Ингерд может все. И он уберет тебя с должности раньше, чем ты совсем поседеешь. Причем в такое место, что эта дыра тебе покажется раем.
Отчего в один миг титаны, бравурные силачи ощущают себя немощными, выбитыми из потока жизни? Бел отыскал больную мозоль лендрмана и методично, мучительно медленно давил на нее.
- Ты уходишь в прошлое. И наступит момент, когда ты ничего не сможешь дать сыну. Генар очутится в залохустье, без гроша. А ты, умирая, что ему завещаешь? Он возненавидит тебя. Ты не позаботился о нем. Ты ничтожен.
Ас стучался одной мыслью в его сознание, но ослабший, оглушенный человек только погружался в свое горе. «Хватит себя жалеть!» - Белу хотелось схватить его за грудки и порядочно встряхнуть. Сам воздух в форте располагал к телесному воздействию.
- Я могу помочь тебе, тысячник.
Диллерэн поднял тусклый водянистый взгляд на чужака. В нем отражалась лютая ненависть. Но зверь теперь посажан не цепь.
- Вы?
- Я.
- Мое войско? – лендрман кисло вытравил улыбку.
- Нет, мое войско. И твое управление в Альтинге.
- А… Генар?
Бел не спешил быть щедрым. Надо было разорить лендрмана на просьбы.
- Что Генар?
- Вир Ас…- старший Диллерэн прожевывал слова. В нем неуверенно, по капле просыпался отец. – Великий вир, мой сын смеет ли надеяться на Вашу милость?..
Только Создателю ведомо чего ему стоили эти слова. Выторговывать подачку у сына Нильса, пришедшего в форт за подаянием!
Бел наконец пощадил достоинство тысячника, годившемуся ему в дедушки. Совесть начинала грызть его изнутри стальными клыками. Но приручение нужно было довести до конца. Теперь пришло время бросать кости.
- Да, если сын и его отец будут верны престолу, конунг не скупится на благодарность.
Тысячник почувствовал себя коленопреклоненным, раздавленным, как гнилой помидор под колесом. И все же… все же он испытывал облегчение. Мальчишка мог заставить с собой считаться. Мерзко, подло, мунинскими способами. Но Генар и он сам ничего не потеряют. Словно этим обещанием Бел подстелил ему солому.
- Благодарю, Великий Ас.
Он по-военному, чеканно поклонился. И чуть-чуть дрогнули колени. Но до такой степени унижения старший Диллерэн еще не дошел.
Бел кивнул на поклон.
- Я позабочусь о том, чтобы все сотни, кроме, оберегающих границу, завтра прибыли в форт.
- Хорошо. Сейчас же разослать гонцов.
Диллерэн еще раз поклонился и на этот раз, то ли замешкавшись, то ли прощупывая почву, опустился чуть ниже и, не говоря больше ни слова, покинул комнату.
Бел упал на кушетку. Он совсем устал, и возня с Диллерэном его порядком подкосила. Но он доиграл свою роль. Первый акт остался за ним.
Он ногами сбросил начиненное кашей покрывало на пол и, злясь на собственную медлительность, отстегнул бляху, застегивающую плащ вокруг шеи, и после долгих поисков удобной позы, наконец уснул, уткнувшись носом в пахнущие пылью рукава.

- 5 -

Одна мысль настойчиво не давала ему покоя, хотя он всеми силами гнал ее прочь. После первого приступа Бел вспомнил о деде, о том, что его пароксизмы с каждым разом были все сильнее. Конечно, Хранитель Бэлза справлялся с ними, но не без труда, а затем куда-то сгинул, и своей первой целительской попыткой Му чуть не отправил дедушку в лучший мир. Впрочем, это случилось во второй раз.
У отца приступы были совсем мирными по сравнению с Белиусом, как говорил Ингерд, и крайне редкими. Нильс вполне мог бы прожить целую жизнь без Наставника.
Однако Бела начинали мучить сомнения по личному счету. Повезет ли ему так же, как отцу, или его ожидает дедушкина участь? Придет ли ЕГО Наставник? Не Му Ингерд, другой.
И тогда, когда он задремал под запачканным лесной подошвой плащом на узкой кушетке, в этой маленькой, захламленной железом, грязной комнате, чье окно от старости низко присело к земле… тогда к нему снова вернулась она, как обещала два года назад.
Он все также лежал и согревал спящим дыханием руки. Целитель спрыгнула на пол из прорубленного окна, просочившись, наверно, через решетку. Все такая же худенькая, бледная с удивительным, редчайшим цветом волос. Они были расчесаны просто, на прямой пробор, чуть левее от середины. Но во сне ее лицо было не таким, как он помнил, не скучающее и скорбное, а мягкое, давным-давно родное. Травянистая серость ее глаз излучала нежность. Аливэл прилегла рядом с ним на кушетку и уткнулась носом в его затылок, а правой рукой обвила его плечи.
Бел хотел позвать ее по имени, но оно присохло, как противная каша, к губам. Он поцеловал ее запястье, она прижалась сильнее. Ас словно слышал ее частое сердцебиение у себя за спиной, но когда повернулся, чтобы посмотреть в ее глаза на матрасе не осталось даже вмятины от ее тела…
Когда Мазила Лу пришел его разбудить, Бел сидел уже собранный, в отряхнутой одежде. Обычным тоном он велел принести теплой воды для умывания. Внешне Ас выглядел совершенно спокойным, но чувствовал себя, как на иголках. Новое, доселе не изведанное чувство полностью овладело им в этот момент… то, что дарило какую-то легкость воображению и ноющую боль в сердце. Он не привык к горючей смеси. И теперь придется учиться с ней жить.