- 6 -

Я, Непроизносимый, связан с Могучим нерушимым договором. Пока будет тянуться это тысячелетие либо пока он сам не отпустит меня, я бессилен жить по своему сценарию.
Впрочем, жаловаться я не умею… или не могу. Трудно вспомнить, какой ты на самом деле, если напрочь лишен эмоциональных проявлений.
Такие, как я, Непроизносимые, мне порой попадаются, хотя в Междумирье мы – довольная редкость. Редко кто из Ловцов настолько силен, что способен привязать высвобожденную Безматериальную сущность после извлечения Кристалла. Кристалл сам по себе дает невероятные возможности Ловцу, а «сосуд» - будь это человек, сфинг или кто-то еще - погибает. Но не всегда. Порой он только лишается материальной оболочки – тело тленно, но вот душа или сконцентрированная Безматериальная сущность – это бездонный колодец энергии. Я не рассеялся, как дым, не отправился в лучший мир, а стал Непроизносимым.
Я – не добро и не зло, я на службе. Все мои поступки – это подвиги или грехи моего хозяина, а не человека по имени Ариэль. Можете считать, что я лишен собственной воли.
Только один раз на миллиард удается слепить в краткий миг извлечения Кристалла Непроизносимого. Для этого Ловец должен быть настоящим мастером и обладать силой не меньше уровня бога, да и объект должен быть подходящим.
Я прекрасно сохранил воспоминания о том, как семь лет назад Сафик потерпел неудачу. Бог очень старался и потратил уйму моей энергии на то, чтобы после того, как он вырвал Кристалл из сущности сфинга, сконцентрировать ее, привязать к себе. Но странное дело: даже после извлечения Кристалла сущность не покинула тело Веллинхана. Она продолжала держаться за оболочку на тонких нитях, как на стальных тросах, и Сафик так и не смог их оборвать, даже используя мою энергию. Сфинг все же очень хотел жить.
Не стоит забывать о том, что это был ский. Это самая разномастная раса сфингов – обитателей Междумирья. К последним скиев можно причислить довольно условно. Это полукровки, метисы, рожденные от смешанных браков. И никогда нельзя сказать, какими из свойств своих родителей это создание будет обладать.
Некоторые считают их чудовищами, отбросами, мутантами. В этом отношении Сафик, как всегда, разумен и не так щепетилен. В случае Веллинхана он вполне представлял, с ЧЕМ имеет дело, и был крайне заинтересован в его исходе. То есть он знал о происхождении Алексиса и о его потенциале, который хотел использовать.
Я тоже кое о чем догадался. Ведь не только я открыт перед своим хозяином, но и его мысли отчасти доступны мне.
Я видел Веллинхана, я видел скию – Целительницу. То, что они принадлежат к одной семье, не является для меня секретом. Они и сами, наверняка, поняли это. Как и Гелион Сирин.
И еще известно, что, тайну о появлении близнецов в Междумирье Сафик бережет строже нашего договора.

- 7 –

С утра распогодилось. Щедрое сентябрьское солнце опять возвратило на несколько часов июльскую жару.
По каменным плитам плаца, по деревянным настилам, набухшим от ночного дождя, ходили полуобнаженные люди, ездили повозки, мунинские поставщики, прибывшие из сердца провинции, с удивлением прибираясь с поклажей сквозь этот рой, отлавливались сотенными Уллигримсона, безошибочно отличавших их среди загорелых спин по яркому одеянию.
Небо было чисто, как свежая простынь. Его улыбчивая лазурь, все же перезрелая по осени, как щетиною, только на далеком востоке обросло облаками, лиловыми, подозрительно – раздобревшими. Но ветер дул с запада.
В степи, на открытом просторе, в лагере дозорных, среди палаток и пасущихся лошадей дышалось легко. Люди, еще до конца не понимающие, что их ждет, чинили одежду и начищали доспехи. Среди общих разговоров то здесь, то там из уст в уста передавалась одна фраза, брошенная тысячником Диллерэном, когда он, взобравшись на перевернутую телегу, оглядывая свое полчище из-под козырька ладони, прокричал Великому Ас, дегустирующему похлебку в полусотне шагов от него:
- Да мы с такими молодцами не то что на Мидгард, на вест-скиллское отродье можем пойти! Верно я говорю, ребята?!
«На Мидгард»! На столицу! Туда, где сосредоточено сердце Этилейма, туда, где у многих остались семьи, туда, где их ждут обнаженные клинки Тронной тысячи и, быть может, Леймской дружины.
Бел бродил среди солдат, улавливал их резонирующие настроения, рассеянные лица. Пока еще недовольных он не встречал, но могло начаться то, что Му называл «брожением умов». Все-таки этот щуплый мальчишка, будь он хоть тысячу раз Наследником престола Ас, был им чужим, и за прошедшие сутки существенно ничего не изменилось.
В Тронной служили братья, отцы, друзья. И люди устали от кочевой жизни, их вполне объяснимо тянуло под кров. И какая, в принципе, разница, кто там будет восседать в Альтинге: мунин или некоронованный пацан? И почему они вольны им навязывать гражданскую войну?
Бел задумался. Он не умел производить впечатления на толпу, заражать ее своими идеями. Навыками приходилось овладевать походя. Кое-как подавить сопротивление Диллерэна он смог, устроив спектакль. Пусть и потрепанный, но зверь, тот мог подчиняться и уважать только превосходящую его силу. Насколько ему хватит этого аванса, Бел не знал. И не идти же на поединок с каждым солдатом!
Был еще один способ раздобыть симпатии – попусту их купить. Но что он мог им предложить, кроме своего драного плаща?
Чтобы получить власть, Ингерд потратил годы. У него же не было и недели.
Му! Проницательный, ловкий делец, настоящий политик, тоже, своего рода, хищник.
Бел развел руками. Оставалось только ждать музы.
...Сэттел нашел его в гуще, когда он в одиночестве сидел перед догорающим костром на чьем-то седле и задумчиво ковырял землю перочинным ножом.
- Великий вир! – он гаркнул что было силы, старательно набрав в легкие побольше воздуха.
Ас поднял на него глаза.
- Чего орешь?
Сэт подобрался и очень осторожно, приглушив рупор, словно боясь спугнуть своим дыханием бабочку, принялся отчитываться:
- Торговцы собраны в оружейной, Наследник Ас. Они готовы к Вашему приходу.
Бел перестал измываться над почвой, вытер лезвие о брюки.
- Молодец. Примерно служите, сотник Уллигримсон.
Он произнес это машинально, без задней мысли и выражения, но на Сэта его слова произвели магическое действие. Сотник выпрямился, а потом также, как позавчера, опустился на одно колено.
- Верен Вашему престолу! – сказал он с радостью. Нет, слезы у него не наворачивались, но Бел был уверен, что если бы он захотел, то вдохновил бы егеря рыдать в три ручья.
Ас поглядел на его дюжую, мозолистую длань, прикрывающую сердце.
Что это? Преданность, любовь, вызванная поощрением, брошенным вскользь? И при этом Бел здравомысленно оценивал себя: он совершенно невозмутим, безразличен, в принципе, к окружающему, слишком сосредоточен на своих мыслях.
Ас становится манипулятором, как проповедовал Му, и его ждет одиночество, как предвещал отец.
Правитель поднялся. Перемазанный травой и пеплом, но по-прежнему в черном, как истинный конунг, без ремня и головного убора, он потрепал Уллигримсона по плечу:
- Где та телега, на которую утром забирался тысячник?
По дороге он мимикрировал. Стаскивать рубашку с Сэттела Ас не стал, в одежде великанского размера он выглядел бы совсем, как ребенок, а вот облачение Мазилы Лу пришлось в пору. Он переоделся в походной палатке Тора – командира пятой сотни – и теперь выглядел почти как этилец, если не считать отсутствие косички и боевых навыков. Этому Ингерд в его образовании особое место не уделял, но кое в чем Ас все же поднаторел с подачи Вейхара. Из чистого любопытства.
- Ну, давай. Отходишь на двадцать шагов и стреляешь. Первые три раза – предварительно опуская лук, затем можешь не мелочиться. Когда я скажу «вперед», начинаешь медленно приближаться. На десяти метрах уже лавируешь. Понятно? – легко подбрасывая в руке меч – для видимости: чуть-чуть вверх, поигрывая рукояткой правой, менее натренированной рукой – он пружинисто запрыгнул на помост.
Сэт бодрости не проявлял. Затея ему не нравилась, не то чтобы она пахла бахвальством – такие выходки у дозорных считались проявлением молодеческой удали и были за обычай - но вот изрешетить зеленого Наследника ему совсем не улыбалось.
- Великий вир, а кольчуга? – и он вырвал из рук Мазилы позвякивающую «кожу», которую тот послушно тащил за ними в хвосте.
Бел завертел головой.
- Да ну её. Буду еще, как гирями обвешанный, прыгать. Она маневренность ограничивает. Иди отсчитывай.
Понурившись, Сэт отправился назад к палатке Тора. За войлочным навесом он припрятал свой боевой лук и колчан, деревянный, но обернутый бурой бычьей кожей со стальными клеммами. Сорок стрел. Полтора десятка в руке, двадцать пять болтается за спиной. Ох, уж мне эти мидгадрские фаты…
Кое-кто оборачиваясь, стал поглядывать на него из-за спины, а, когда он натянул тетиву, целясь ни много ни мало в Великого Ас, небрежно расхаживающего по перевернутому днищу, зрители застыли в тревожном недоверии.
Ас не спешил. Публика прибывала. Ведь первый раз, а, может сдаться, и последний, будет самым запоминающимся.
Звук отпущенной на волю тетивы. Рассекая пространство, ставший вдруг упругим воздух, гладкая, крепкая, в полтора локтя, стрела летела на Ас… Сэт пожалел мальчишку и прицелился чуть левее его плеча. Если он не будет в панике брыкаться, то у него есть шанс.
Пронесясь почти перед грудью мишени, коротко бликнув на солнце, наискосок, меч порезал воздух с каким-то необыкновенным, пугающим хрустом. И вместе с его треугольным наконечником, обратившимся к земле, на серые доски рухнуло два обрубка стрелы. Теперь – годные лишь для растопки.
Над лагерем повисла тишина. Мечник, по-прежнему держась за рукоятку левой рукой, свободной вытер лоб рукавом армейской рубахи. И встал в оборонительную позицию.
Но Уллигримсону уже было не до натянутой тетивы. Он взвизгнул, закричал, затопал ногами на месте, расшатывая землю. Лу, подпрыгивая, ели доставая ему до уха, что-то отважно запищал.
Бел не слышал их. Рев толпы в неистовстве взмыл его в поднебесье. Сотрясая копьями, щитами – что у кого было под рукой - ударяя металлом о металл, ратники признавали его если не конунгом, то хотя бы имеющим право на равенство с ними.
Это было начало начал.
Исцарапав весь воздух вокруг себя, поймав кураж, весь взмыленный, он-таки изловчился отбить тридцать стрел, пущенных егерем. Последнюю дюжину тот отправлял в путь уже спокойно, не стесняясь продырявить Правителя.
Утолить жажду Ас приложился к фляге Тора. Седоусый, хмурый, неимоверно строгий сотник сам предложил ему напиться. Это было своего рода поощрением.
- Неплохо, Великий вир, совсем неплохо, - он закупорил одним шлепком возвращенную флягу.
Отдышавшись, Бел осмотрелся вокруг. Расслабленные развлечением люди группировались за их спинами. Тор, водрузив на крутых коленях миску, с шумом водопада и неимоверным аппетитом поглощал обед. Бел и Сэт, эпицентр сегодняшних событий, по поводу еды пребывали в амнезии.
Бел погладил выручившее его оружие, задержавшись специально на морде василиска, плясавшего в полете вблизи рукояти. Получалось, что тот, сильно раскрыв зубастый зев, с остервенением драконоподобной нечисти, кусал его за палец. Солдаты подхватили шутку.
- А кто тут у нас лучший мечник, а? – ни к кому не обращаясь, Бел все же смотрел на Тора.
Не поднимая головы, тот продолжал отдавать воздаяние бездонному желудку. Со всех сторон наперебой забормотали, закивали на своего командира.
- Да сотник Трудхейм, кто еще!
- Наш Тор! С ним никто не сравнится!
- Тор, Тор!..
Взяв плашмя в обе ладони меч, Бел протянул его сотнику. Без церемоний, просто сказал:
- Не окажете ли мне честь, вир Трудхейм, дать мне пару уроков?
Чревоугодие было прервано. Трудхейм, вытерев кулаком усы, всучил опорожненную миску Лу. Исподлобья протаранил Ас взглядом.
- А Вы знаете, Великий вир, кто обучил меня всему, что я умею?
Бел ни минуты не смутился. Хотя это было пальцем в небо.
- Мой дед. Конунг Белиус Ас Бесстрашный.
Глубочайшие морщины, немного комичные, как расселины, в заиндевелой коже на лице Тора чуть разгладились.
- Правильно. Ваш дед.
«Ну вот, я больше не сирота. Мое родство с Ас признали», - саркастически заметил Бел про себя.
Лу набрал Тору из общего котелка новую порцию и выжидающн склонился над тарелкой, пробуя острым носом воздух над ней. От ароматов горячей пищи у денщика сводило живот, но лакать похлебку без позволения Наследника он не решался.
- Тогда завтра начнем, спозаранку. – Тор, не щадя чувств Мазилы, отобрал свою тарелку.
Бел улыбнулся и кивнул Сэттелу, ждущего команды к трапезе.
- Завтра. На первом привале. В Верне.

- 8 –

В распахнутое окно, дернув узорчатыми ставнями, пахнул ветерок.
Лицо Генара словно окатило парным молоком.
Два голоса над ним, в темноте: один – низкий, мужской, обрывающийся от волнения, другой – женский, мягкий, свежий…
- Он ведь поправится?
- Я уже говорил Вашему отцу, вирия.
- Почему ополчение? Будет война?
- Не хочу Вам врать. Скорее всего. Нет, не так. От краев к поврежденным участкам. Да. Умница.
- Когда он придет в себя?
- Завтра. Ребро сломано, но легкое не задето. Перкуторного хруста подкожножирового слоя нет. Дыхание везикулярное. Коллабирования нет, и то хорошо. Сотрясение головного мозга второй степени. Ушиб мягких тканей орбиты. А так по мелочи… Ссадины, гематомы.
- Что? Вряд ли я все поняла, что Вы сказали. Но это неважно сейчас. Главное, вир Диллэрен будет жить.
Кэми отжала полотенце и принялась осторожно, короткими мазками отмывать лицо Генара.
Алексис пристроился в кресле, слева от балдахина. В доме Стурлунсонов, как и сто лет назад, продолжали занавешивать кровати от комаров.
- Да, неплохо.
Ажурные шторы привязали к прикроватным столбикам. Генара – тяжелого, грязного, прямо в сапогах - уложили на постель в девичьей келье Кэми-Халльвейг. Сама хозяйка гнездышка временно перебралась в игровую рядом со спальней братьев.
Старшая Халльвейг закатывала внизу, в гостиной, скандал мужу.
Кровать была широкая, удобная для спящего, но Кэми приходилось, опираясь ногами на вторую ступеньку лесенки, сильно выдаваться вперед, чтобы дотянуться до обездвиженного больного. Она не жалуясь, терпеливо и неспешно делала свою работу.
Прислуги в доме было мало. Все сейчас были внизу, обхаживая за дрязгами вирии Стурлунсон долгожданного ярла.
Спальня была просторная, окном на восток, так, что Кэми первая в доме встречала солнце. Комната совершенно не подходила вторгшемуся в нее мужчине, но замечательно украшала ее обитательницу. Золотисто-розовые шпалеры с декоративным орнаментом, среди ветвей которого застряла, растворяющаяся от света нового дня, семиконечная звезда Лейма. Белый, крашеный гарнитур из тахты и трех кресел, одно из которых занял Алексис. Овальное туалетное зеркало, в котором, как на картине, отражался лежащий среди кружев и сотни маленьких подушечек Генар. Цветные мозаичные стекла в верхней, распахивающейся фрамугой, раме. Оставалось только мечтать об их игре света на тканном лохматом паласе.
Кэми закончила с больным и улыбнулась, нечаянно встретившись взглядом с Алексисом. Почувствовав его тепло, можно было легко понять Фурри, обожающего свою дочь. На сколько ни был Хранитель подавлен, растревожен ее спокойный, утренний, умиротворяющий вид не мог не отогреть, позабавить, смягчит раны, как бальзам.
- Вы голодны, вир Алексис? Мама приказала накрыть на стол и пригласила всех к ужину.
Веллинхан покачал головой.
- Я лучше здесь посижу, вирия. Мне надо подумать. Там шумно…
Он неловко показал пальцем на пол. В столовой была кульминация склоки.
Кэми кивнула.
- Тогда я принесу чего-нибудь перекусить и составлю Вам компанию.
Алексис согласился.
Да, девочку гложило любопытство. Хранитель понял, что произвел одним своим появлением переполох во всем Лейме. Худющий, в серой от пыли, стоящей колом от запекшейся крови рясе, лысый, на руках, как с ребенком, с полумертвым тронником – непонятно в чем самом душа держится! – он заявился на пороге жилища Стурлунсонов. А еще из-за его спины выглядывал затравленным зверем пассивно-послушный ярл Лейма. Он так и привел его домой, как на поводке, пред ясные очи супруги.
Халльвейг от шока в первые пять минут не смогла выдавить ни слова. Зато в следующие полтора часа профессионально насела на Фурри: «Ты как домой заявился, увалень! Последний проходимец чище! И еще с собой бродяг приволок! Что это за попрошайка? Чего он расселся на моем диване? Чего он этого верзилу на него кладет? Снимай с него сапоги! Чего стоишь! Дровер, не зевай! Помоги попрошайке! Да аккуратней вы, недотепы! Ты-то куда, пень старый, лезешь! Молчи, я тебе говорю! Марта! Марта! Тащи воды теплой да побольше! У него кровь! Дай я сама! Ну, перевязывай! Охает он! Марта посмотри у этого вшей нет? У этого, в балахоне? Дровер, посмотри у отца! Осторожнее! Еще лишаев насобираешь! Тьфу, верни мне лучшие годы моей жизни! Кэми, ты-то куда? Чего? Тащите наверх, чего делать!» - и дальше в этом же духе.
Тем не менее при прямом контроле Халльвейг все было организовано довольно быстро: хозяин и попрошайка отмыты, переодеты, накормлены и устроены на ночлег. Как бы то ни было все в доме слушались старшую Халльвейг беспрекословно. Не было того угла, куда бы она не совала свой курносый нос, не было той ниточки, которую она не замечала на ковре, той пылинки на подоконнике. И система работала без сбоев!
Обмягший в привычной обстановке от родным ворчания, Фурри наконец смог членораздельно объяснить, что, собственно, с ним произошло. Как ни странно, Халльвейг поверила. Ее же вердикт в доме был окончательным. Но если с офицером Диллэреном все было решено, то вот насчет Алексиса оставались подозрения.
И мифы первой хотелось развеять Кэми. Добрая, веселая, жизнелюбивая, девушка энергией не уступала матери, но направляла ее в более мирное русло.
- Вир Алексис, - она появилась в дверях с подносом в руках, - прошу Вас. Вам надо подкрепиться.
- Спасибо, вирия Кэми.
На низенькой тумбочке, втиснутой между креслом и диваном, среди склянок и баночек с духами хозяйка быстро сервировала стол. Радужные пузырьки она охапкой смахнула в передник, разложила большие плоские тарелки и из пузатого горшка, откуда, раззадоривая аппетит, поплыл мясной аромат, выделила две порции жаркого с рисовым гарниром.
Алексис всегда ел немного, беззвучно, щепетильно отделяя лакомые кусочки от косточек и сухожилий. К рису и зелени он почти не притронулся, зато с охотой прожевал пару щепоток изюма. Кэми ненароком следила за ним, боясь обидеть придирчивостью, но, как все люди, нечайно наблюдала за малознакомым персонажем. Богатырским аппетитом гость не отличался, но с какой же все-таки легкостью, как перышко, он один понес по лестнице крупногабаритного Генара на второй этаж! Дровер, несмотря на четырнадцать лет почти догнавший в росте отца, только отирался рядом, не зная за какую конечность схватить тронника, подгоняемый шумными командами матери.
- Вир Алексис… - Кэми поджала губы, не осмелившись продолжать.
- Да? – он поднял брови, - Вас что-то заинтересовало, милая хозяйка?
Девушка запунцовела: она сегодня и так перешла много незримых граней, движимая искренним чувством сострадания, и никогда не пребывала так долго в обществе посторонних мужчин. Чтобы перевести дух, Кэми потянулась за чайником. На изгибе ее запястья, съехав, о фарфоровую ручку звякнул обручальный браслет с подвеской. Алексис ласково остановил ее ладонь, готовую соскользнуть с гжели, и на двух пальцах приподнял драгоценную безделушку: старинный чеканный кулон – знак любви и верности лендрманов Заливных лугов – золотая нифь с алмазными росинками.
- Вы обручены. С кем-то из Веллинханов? – в его словах звучало одно радушие.
Кэми вспыхнула еще ярче и отдала бы многое, чтобы сейчас спрятать руку, но он так внимательно и деликатно рассматривал знак ее обета, что она не решилась оборвать это свидание. А он словно не замечал ее неловкости, ее зарева не щеках, ее глубокого дыхания.
Восемьдесят семь лет ский – скиталец, Хранитель, воин – не встречал напоминания о своем прошлом, о семье, принявшего его, как своего. Ведь он и вправду когда-то был одним из них – из людей, - мог, как старший сын, унаследовать титул и надеть какой-нибудь трогательной девушке, как сейчас Кэми, на руку этот самый родовой браслет, мог бы…
Это жизнь в сослагательном наклонении мучила его долгие годы, подспудно терзала и сейчас. Та жизнь, которую ему уже никогда не прожить. Те люди, с которыми он должен был по правилам разделить ее. Но давно иссохли кости его приемных и единственных родителей, народилось уже четвертое поколение, и на земле Этилейма ни осталось ни одного, кто бы помнил его здешнюю жизнь.
Алексис выпустил ее руку и замолчал, замкнувшись на неведомых ей мыслях. Лицо его попало в тень. Девушка с облегчением сжала кулачки в кармане передника, но с каким-то странным чувством сладкого трепета ощущала по-прежнему тепло его прикосновения.
Над ними повисла осеняющей мантией пауза. Но она была совсем не тягостна.
Бесшумно, по добротным ступеням, продавливая шерстяными подошвами ковер, в домашних тапочках до них добрался ярл Стурлунсон. Проникновенность момента его овеять не успела. Он пришел вызволять гостя из светличного плена.
- Вы уже поужинали, вир Веллинхан? – при этих словах Кэми вздрогнула. – Пойдемте, пойдемте скорее вниз. Уже все собрались. Вирию Стурлунсон я отправил в гости. У нее корзина новостей, она отправилась перетирать их со своими кумушками. Так что раньше полуночи не вернется. У нас даже есть небольшой запас времени. А! Каков я! – он был важен, как генералиссимус, и добродушен, как хлебосольный хозяин,- Кэми и Алексис переглянулись, но поспешили отвести глаза, как будто их застали за чем-то неприличным.
- Пойдемте. Пора подумать об Этилейме. – Алексис первым, не прощаясь вышел вон.
Эту произвольную небрежность девушка ощутила, как пощечину, как бегство. Фурри наклонился, чтобы поцеловать дочь.
- Отправляйся спать, детка. Тяжелые деньки нас ожидают. И вниз сегодня уже не спускайся, - он потрепал ее по круглой щечке, сияющий, заботливый, как сотня нянек, и бравурно - глухо процедил на ушко:
- У нас сегодня мужская беседа намечается. Без юбок.
Кэми отлипла от отца и, может быть, почти в первый раз в жизни серьезно, сурово, так, как если бы от этого зависела ее судьба, заставила отца очнуться от нежной игры.
- Вы избавите меня от этого, папа? – она подняла левую руку вверх, демонстрируя на алебастровом предплечье Бериэндов браслет.
Фурри проморгался. Видя этот жест, это обожаемое лицо без улыбки, с выражением сдерживаемого отчаяния, он оторопел, а потом к его сердцу подступила ярость.
- Я вырву у Бела Ас, когда он станет конунгом, расторжение помолвки. А если нет – то попросту задушу этого подонка и его кисейное отродье. Моя девочка не будет Веллинхан. Это я тебе клянусь.
Кэми бросилась к родителю на шею, осыпав его ворохом лент. Фурри погладил ее по головке. Маленькая косматая куколка…
- Мне достаточно не быть супругой Бериэнда, папа. О большем я не прошу.
Фурри взял ее в крепкие руки и посмотрел в стурлунсоновские глаза. От отца у любимой дочки секретов не было. А теперь – появился?
Кэми опустила очи долу. Где-то в уголках синих безд, под рыжеватыми ресницами сверкнули капли. Младшая Халльвейг, как ребенок, безыскусно не умела таить внутреннюю жизнь.
Фурри прикоснулся гладящим движением к румянцу щек. Наливное яблочко. Он не знал – радоваться ему или рыдать. Вот вам и война, вот вам и собрания!
Его кукольная копия плакала, озаренная счастьем, стыдящаяся от страха.
- Моя родная дочурка стала совсем взрослой? – Фурри потрепал ее по носу. Спокойный, мягкий, как перина, – обычный папа.
У девушки отлегло от сердца. Она благодарно, переполненная тихим восторгом улыбнулась одними глазами.
Лучший отец на свете чмокнул ее в лоб и, засуетившись, несоразмерно своему статусу, через две ступеньки помчался вниз.

Когда на следующее утро Генар Диллерэн, как и обещал ский, открыл глаза, то первое, чем его поприветствовал этот мир, были лицо и руки Кэми-Халльвейг. Свежая, подпоясанная белым фартуком, барышня – домохозяйка, с оранжевыми лентами в волосах, окольцевавших ее головку золотистыми косами – кое-где за розовыми ушками выбилось пару завитков – наклонилась над ним и расчесывала пальцами его свалявшуюся шевелюру.
Тогда мир треснул надвое: на до и после - когда девушка подняла светящиеся, собравшие всю лазурь небесного эфира глаза на выздоравливающего. Вчера он мог только догадываться о них, сегодня – лицезреть.
Жизнь всегда была запутанным делом.

Собранием это можно было назвать только в Лейме.
Вирия Стурлунсон быстро просекла хитрость супруга и учинила ему разборку в присутствие сыновей, Бьёрна Пэвлина и Веллинхана.
- Ты чего, дурень старый, решил за моей спиной паутину плести? Покуда я хозяйка в этом доме, ты не посмеешь тут козни строить! Ты понял меня, пузан?
Это была небольшая, плотная, но чрезвычайно шумная женщина - юла. В белом платье, очень простом, хлопковом, с голубой каймой и клетчатым подолом, с розанами в рыжеватой копне – ни сколько красивая, сколько приятная внешность, обманчиво успокаивающая живостью, чистотой и добротностью, - она колотила муженька по спине маленькими круглыми кулачками, даже хлопнула разок по носу.
- Это что за оказия такая, а? Я тебя спрашиваю, увалень? Вы что тут, совсем ополоумели? Вы в войну решили поиграть? С кем? С Наставником Ингердом? Да вы все тут знаете, что он на руку нечист! Что он адепт старой веры и покланяется Сэтону! Он же колдун! Он вмиг всю Вашу игрушечную дружину опрокинет! Ему и Вейхар не нужен!
После этих гневных слов и тумаков ярл Лейма должен был отрезвиться: в дружине Лейма – нечто вроде охраны благопристойности города – было от силы полторы сотни конных и две сотни пеших. Последнюю четверть века дружина существовала номинально – просто как угроза для мелких воришек и хулиганов, да и ее капитан – из мелкопоместных Пэвлинов – никогда воинственностью духа не отличался. Это был тихий домашний человек пятидесяти лет, друг и сосед Стурлунсонов. О походах Белиуса Ас он знал только понаслышке.
Ярл поглядел на сыновей.
Если по Кэми сразу можно было сказать, что она дочь Фурри Стурлунсона, то мальчики казались более-менее дубликатами матери. Подвижные, упитанные, как мячики, не очень прилежные в учебе, они целыми днями куролесили, изводили проказами учителей, страшась лишь одного – подзатыльников вирии. Но несмотря на ее опеку они росли сами по себе. Их стращали ремнем, но тут же просыпали в ладошки целые горы конфет и миндаля, их ругали за нерадивость, за свезенные коленки, но через четверть часа отпускали порезвиться на улицу. Их журили невзначай, вскользь, истинной страсти к наукам им никто не прививал – супруги и сами ею не проникались – весь дом следил за тем, чтобы мальчики были сыты, одеты и счастливы. Но вот что творилось в их головках, какие люди из них растут – никто не знал.
Патлатые бестии вдвоем залезли на одно кресло, болтали ногами, хрумкали зимними яблоками и с азартом наблюдали за разборкой родителей. Розовощекие, таскающие в дом всякую живность, однако не имеющие постоянства ухаживать за ней, беззаботные дети. Какая тут война?
Фурри плюхнулся в кресло сыновей, отдавливая им носочки. Они с визгами потянули ноги из-под его запревшей дородности. Халльвейг нарядила Фурри в шерстяной домашний халат, ему было душно, хотя только десять минут назад у него бежали по спине ледянящие мурашки.
Он почесал плешь. Щетка на подбородке кольнула обнаженную грудь. Ярл понурился в раздумьях.
Бьёрн – губастый, длинноносый, с сонными совиными глазами, совиной же большой головой, топорщащимися за ушами вихрами – причмокивая, выдувал с блюдца крепкий чай. Короткими, с перетяжками, пальцами вымачивая сломанную пополам хлебную корочку в кипятке, отправлял в рот. Дровер подбирал просеявшийся из мякоти кунжут в ладонь и, дразня менее удачливого брата, слизывал его, как помелом.
Уши ярла гудели в этой тишине, удобренной чавканьем, нашептыванием жены и писком Фурри-младшего, наябедничавшего матери. Халльвейг ударила по жадной ладони Дровера – семена просыпались на ковер – и потянув обоих мальчишек за уши, заставила приосаниться.
- Так дети себя в порядочных семьях не ведут! Ясно вам, олухи? Собери семена на блюдце! Дровер! Слышишь, что я тебе говорю? Не перечь матери. А ты (старшему отпрыску), больно умный как я посмотрю! Ловок на брата доносить! А – ну! – В трели послышались угрожающие бемоли. – Марш оба спать! Тут взрослый разговор намечается.
Оба отрока завопили на разные голоса, взывая, как к последнему оплоту, к отцу, но после шлепков, нанесенных по мягким местам щедрой материнской рукой под занавес воспитательного момента, надувшись, отправились наверх.
Алексис ощутил благодетельную тишину. Но расслабиться в освободившимся кресле не получилось. Халльвейг – старшая, Пэвлин и сам хозяин вопросительно, если не с претензией смотрели на него. И в тоже время на лице вирии явно читалось неудовольствие и подозрение, на широкоскулой физиономии Бьёрна – испуг, а Фурри источал рассеянность.
Начинался бенефис Веллинхана на горящих углях.

- 10 –

- Нет, с чего Вы решили, вир… - Халльвейг кашлянула дабы подчеркнуть зыбучий статус гостя, - вир Веллинхан, что леймцы Вам поверят? Вы меня убедить не смогли, чего говорить о наших земляках. Вы на этого увальня не смотрите – грош ему цена! Оратор из него никудышный и…
- Дорогая… - Фурри запнулся, соображая как бы утихомирить свою вторую половину – все-таки выдрессированная привычка не возражать. – Дорогая, не нужно так говорить с Хранителем.
- И что? – вирия вскочила с дивана, пружины скрипнули под ее пышностью. – Сотню лет не лезли в нашу жизнь и мы как-то справлялись! А теперь чего? Без них не разберемся? Ну укокошит этот ваш Воин пару сотен горящими шарами, а Ингерд его на третью положит и четвертой прихлопнет. Да еще неясно, кто из них сильнее колдун!
Пасуя, супруг за поддержкой посмотрел на Алексиса. Тот сидел, сцепив руки вокруг колена – тонкие пальцы пианиста. Хиляк. С виду.
- Многоуважаемая вирия, питая непреклонную благодарность к этому дому, так заботливо приютившего меня, я… не смея более злоупотреблять вашим покоем, - ский в свою очередь поднялся, - я имею смелость принести свои извинения за причиненное неудобство и спешу откланяться. Сейчас.
Ну вот, у Фурри вместе с одним поводом для головной боли в лице дражайшей супруги появился второй. Этот пришлый Веллинхан может вообще выражаться человеческим языком? Совсем непонятно: то ли он обижается, то ли насмехается.
- И… куда Вы намерены податься? – при таком повороте, Халльвейг, растерявшись, сбавила тон. Она стояла лицом к лицу с «попрошайкой», готовым окоченеть под дождем в одном пыльнике, и чувствовала себе неловко, нарушившей закон гостеприимства. – Может быть, я погорячилась. Разговор вполне подождет до утра.
Алексис покачал головой. Он угрюмо уставился на свои сапоги: потертые, худые, с присохшей грязью, черные пятна на соломенном ворсе. М-мерзость.
Упрямый лысый затылок не желал больше взирать на стену равнодушия в этом доме. Но и хозяйка не намерена сдаваться.
Пауза оборвалась вслед за ее последними словами:
- Тогда доброго пути, вир Веллинхан, куда бы он ни вел.
Хранитель склонился еще ниже, выражая общий прощальный жест, и отправился на выход. Но… его приковало к месту крепкое леймское рукопожатие.
За всю свою жизнь Фурри Стурлунсон совершил два безумных поступка: первый в юности, когда вздумал перечить родне и взял в жены девушку неблагородного происхождения, да к злосчастью, обещанную другому, а второй.. в тот самый миг, когда преградил дорогу бродяге.
Вирия, как тигрица, уже приготовилась к новому прыжку, готовая вонзиться клыками, как буйволу, мужу в шею. Но ярл ее опередил.
- Он спас мне жизнь и жизнь этого мальчика в спальне Кэми.
Его ответ был простым и суровым. Стурлунсон, продолжая держать под локоть ския, из-за его плеча встретил ее кипящий неистовством взгляд.
На губах Халльвейг, на лице, зашторенным хозяйской ревностью и угрозами, дрогнула улыбка. В такие моменты она вспоминала, как полюбила своего спутника.
Кэми – старшая скрестила руки на груди. Окинула взором эту бунтующую парочку.
Бьёрн, замерший в самом начале этой сцены с зажатыми между челюстями пряником, клацнул зубами. Ополовиненная выпечка шмякнулась на пол. Тяжелый, как пресс, взгляд Халльвейг пригвоздил его к спинке кресла.
Отвоеванный Алексис щелкнул пальцами: Неро! – кусок плавно, подхваченный незримой рукой, взмыл вверх, немного покувыркался в воздухе вокруг разжатой пятерни капитана, и легонько упал на его ладонь.
Люди охнули. Перенерничавший Фурри не выдержал и зааплодировал. Оцепеневшая в свою очередь хозяйка с разинутым ртом уставилась на скромно пожинавшего лавры ския.
Магия нетвердыми шагами брела по кочкам в Этилейм.

Погасив светильник, на родительской еще постели, прислушиваясь к ровному храпу супруги, ярл долго, не смыкая глаз, лежал на спине.
За окнами, как ленивый и сонный барабанщик, ливень колотил по стеклу. Сад шумел и бодрился, но неустанно редел. Бабье лето днем, свесив ноги с подоконника, демонстрировало свою моложавость. Но вот ночью спрятанные в потемках багрянец и золото крон, зрелая зелень дерна, даже запах зимних яблок отчего-то вспоминались острее.
Сентябрь. Еще не пасмурный, не пугающий первыми заморозками, пьяняще сладкий, терпкий в чащах и парках, обволакивающий открывающимся простором, очищающий душу.
Фурри всегда сбрасывал десяток лет осенью. Несмотря на то, что Халльвейг пилила, бросала то в жар, то в холод домочадцев с подготовкой к зиме, у детей появлялся волшебный насморк и наступало время сбора налогов, ярл ждал этой поры с особым чувством.
Он соблазнял себя пешими прогулками по бесконечным садам Лейма. Маленький город, намного меньше Мидгарда с тех пор, как столица была перенесена на северо-запад, существовал в этом благоустроенном раю. Но и дикие уголки попадались здесь.
Речные запруды, устроенные бобрами, листья лодочками кружащие на застывшей воде, опушки, залитые нежадным червонным золотом, когда небо прочищалось от туч.
Это был Лейм – Лесной дом по-скиллски. Старая родина остских племен – пращуров большинства нынешних жителей Этилейма.
Здесь начиналось их единение в один народ, здесь была напечатана первая книга, здесь построен первый храм Создателя, отсюда пошли его пионеры - священники в дремучие степи вест-скиллов.
И здесь около трехсот лет назад была основана династия Асгардов, в дальнейшем отбросившая в именовании длинный хвост и ставшая называться просто – Ас.
Фурри стало холодно. По полу, через щель из плохо притворенной двери, гулял сквозняк. Ярл натянул одеяло до ушей, перевернувшись на правый бок, уткнулся носом в плечо жены. Вирия спала, свернувшись калачиком, причмокивая изредка и чеша подушку. Это она звала Герду – пушистую, лопающуюся от жира серую кошку.
Тут, в перинах, рядом с раскаленным телом спутницы его поджидал сон.
Несмотря на тревогу, боль, пережитый ужас в подземелье тюрьмы ярл заснул со светлой мыслью. Это было воспоминание о глазах дочери, сияющих, смущенных проклюнувшимся чувством.
Ну как, позвольте спросить, он мог отпустить этого Веллинхана?

- 11 –

В Верне надолго задерживаться было некстати.
Бел рассчитывал на него только как на стоянку, чтобы солдаты не ночевали под открытым небом. На совете сотников было решено устроить там привал до рассвета. Этого вполне хватит на то, чтобы снять мышечную усталость, перезапрячь лошадей и переложить лямку походного мешка с одного плеча на другое.
Впрочем, приходилось в большинстве случаев действовать по наитию.
Первые проблемы возникли с подводами. На них перевозили резервное орудие, воду и провизию. Запряжены подводы были отгарцевавшими свое боевыми скакунами – старыми уже клячами со стертыми зубами – а то и вовсе деревенскими тяжеловозами. Понукали ими негодные к строевой товарищи и ветераны из солдат, порой - наемники из мунинов, неопытные в походном ремесле, которых подослали, уговоренные Ас поставщики.
Вначале обоз тащился в арьергарде, через два часа он завяз в колее – Диллерэн сам ездил разбираться, чем окончательно рассорил селян с солдатами – к обеду он окончательно отстал. Строй растянулся на полторы мили. В таком состоянии совершенно нельзя было продолжать переброску.
Тысячник вскипел, наорал на Лу, покрывая на чем свет стоит «продажных тыквенноголовых ослов». Он порядочно увеличивал общую неразбериху, изводил свиту упреками, а лошадь – пиханием пятками в бока. Среди ржания, визга и хлестанья по крупам он, однако, довольно непреклонно донес до Великого вира мысль, что «если бы не некоторые задорукие чьи-то там потомки, то они давно бы уже грели пятки у костров в Верне».
Ас не удосужился пожимать плечами, пришпорил гнедого и на рысях отправился к отпавшему «хвосту». За ним монументальной тенью последовал Уллигримсон.
Собственно, картина предстала такая: разваливающаяся буквально на глазах армейская телега, сколоченная при царе Горохе, груженная съестным в мешках, под управлением горбоносого дирижера в рябой косынке застряла в огромнейшей, с море – окиян, луже. Застряла и перегородила дорогу остальным. Отчего возница с хомутом на шее и его подопечная персикового от глины цвета не сообразили объехать препятствие, не знали они сами.
- М-да, - Уллигримсон, расчищая пространство для Наследника и себя, успел оценить ущерб.
Лошадка – маленькая, ржавая, с косматой метелкой вместо хвоста, полной репьев - понуро стояла по колено в жиже. Носатый, искусно матерясь, прыгая на козлах, с остервенением полосовал ей спину. От кнутовища рос пучок ремней, на каждом висело по оловянному шарику с шипами. Тощий круп кобылы превратился в кровавую мозаику. Она, видимо, с рождения запуганная, смиренно принимала свою участь, только порою нервно дергала ногой, когда крючья вырывала новый кусок мяса.
Бел подъехал поближе – гнедой неохотно полез в лужу – протянул руку и… очередная порция розог, как по мановению, упала на его ладонь. Возница, еще не разобравшийся в ситуации, по инерции окатил его ушатом грязной ругани, сплюнул под ноги через промежуток в зубном ряду, поднял глаза на «полудурка вшивого» и столкнулся взглядом с Ас.
Соображал он, пожалуй, все же медленно. Носатый раскрыл, как ворота, рот, обнажая щербатую пасть и замер, выпуская из рук плеть. Та, зацепившись на секунду за поводья, шипами вниз, булькнув, юркнула в омут. Так закончилась их общая бесславная карьера.
Сэт одной рукой за шкирку снял горемыку с подводы. Опустившись ногами на твердую землю, тот стоял, как пораженный морской болезнью и пялился снизу вверх на изуродованную длань Наследника.
Бел ухмыльнулся, помахал ему на прощание и, повернувшись к добравшемуся до эпицентра пробки Тору, приказал разгрузить мешки на другие телеги.
Менять совсем уж дохлых кляч придется в Верне.
Сэт, по-доброму шипя, тащил под уздцы упирающуюся лошадку. На одном из ее ремешков было выжжена полустертая надпись: Береста. Хрим, фыркая, весьма благосклонно обнюхивала апатичную соседку.
Наверное, бывает и лошадиный ступор.

Городом Верн нельзя было назвать даже с натяжкой. Одно слово – глухомань. Три – четыре кривые улочки из сарайных построек. Мунинов в селении жило мало, некому его было и обустраивать.
Поселок стоял в отдалении от больших дорог и Лин, несущей воды на восток. Но так добираться было ближе к столице.
Кое-как, к полуночи расквартировались. Семьсот человек, даже при большом желании, не могли втиснуться в халупы. Сами крестьяне предпочли не стеснять гостей и расположились целыми семьями во дворах. Разглядывая место вероятного ночлега – утепленный соломой дом местного старосты – в темноте он показался Белу хлевом, Ас предпочел свежий воздух.
Его палатку разбили под черешней. Крона у нее была жиденькая, но деревце, как переросток, беспричинно стремилось вверх. Рядом, за оградой, была собачья конура. Пустая. Но оттуда настойчиво доносились неперебиваемые ароматы ее обитателя.
Молодой, жилистый, немного дурашливый дворняга, спущенный на ночь с цепи, обалдев от такого скопления народа, весело тявкая, бегал среди ног по грядкам. Кое-где на них еще торчала позабытая морковка. Но к рассвету дозорные все подметут. Можно не сомневаться.
Бел спал, по-сути, на улице. Ему захотелось какой-то степени личного пространства. Решать вопросы с Мазилой, как лучше «провернуть энту штуковину», чтобы приделать колесо или ругаться до мыла с тысячником, стоит ли наказывать горбоносого идиота – занятия, мягко сказать, не из приятных.
Но он, как школяр, старался, выводил в прописи заглавные буквы. Захотелось стать мальчику конунгом, вот пускай теперь изучает девятнадцать способов затянуть подпругу!
Ас выдохнул воздух. Пустые легкие, пустая голова, полный желудок. Набитый гречкой и зелеными яблоками.
Где-то в шагах десяти вокруг палатки, не смея, однако приближаться, бродил Сэт. Ему строго-настрого было запрещено дежурить, но тот самовольно нес вахту. А когда он устанет бороться со сном, то найдет кого-нибудь присмотреть за «малышом».
Так что… спокойной ночи, Наследник, сладких снов…

Почему мы просыпаемся во сне? Почему вдруг, очнувшись от дремоты, начинаем в ознобе звать себя по имени? Словно проверяя, живы ли мы еще?

«Проснись!»
Тишина.
«Бел, умоляю, проснись!»
В следующий момент данная фраза не представляла такой сакральный интерес.
Нечто, в полной темноте, мелкое и скользкое, навалившись щуплым тельцем, но мастерски вцепившись в шею, душило спящего человека.
Ни дышать, ни кричать… как? Бел не мог повернуться – тело одеревенело. Руки… что руки? Непослушные, они только выделывали кульбиты в воздухе, он даже не чиркнул пальцем по убийце.
Плохо. Очень плохо. Дурман затягивал навсегда из палатки, ставшей гробницей.
Ас явно слабел, перестал сопротивляться. Сейчас все закончится.
Верите, что перед смертью жизнь проносится перед глазами? Будь противник чуть сильнее, он был бы лишен и этого.
Хотя… яркой вспышкой пронеслось в мозгу другое, уже последнее: Му Ингерд, Наставник, с кривой ухмылочкой в размазанной удушьем толпе людей восходит на престол… в венце его отца (как только на тыкву налез?). И… да, он, оторвавшись от церемонии, смотрел прямо на него, Бела… черными, без зрачков, глазами газели. Му, как совсем нормальный человек, торжествовал.
«Глаза».
Конечно.
Рывком, зверем, ужаленным ненавистью, Бел воздел руки… и поймал лицо убийцы.
Тот, чтобы докончить миссию, наклонился совсем близко к жертве, не ожидая сопротивления, надавил всем телом на горло Ас, но как ошпаренный, потерявший в кутерьме настоящее, вдруг свалился с него и взвыл.
Глазницы уязвимы, когда палач занят удушением. Сильно надавить Бел не успел – мышцы уже не повиновались, да и противник быстро улизнул.
Так они вдвоем и остались в тесноте палатки – один отчаянно, надрываясь плача, другой – хрипя, сплевывая мокроту.
После третьего глубокого вдоха Бел прокричал единственное, что сейчас шло на ум:
- Сэт! Сэ-эт! Сюда!

Игра света и тени на пологе. Пробежка с факелом. Скоро свет заполонил всю полость. Белу захотелось зажмуриться и проклясть день.
За ноги, как дохлую свинью, другого выволокли наружу. Он взвыл, придавленный могучим коленом к земле. Зрения нападавший не лишился. Сотникову косичку в неровном ореоле огня он увидел отчетливо как и белые, сжатые от беззвучного отрешения губы. Лезвие Сэтова меча нажимало на трахею.
Еще трое держали его за ноги.
Убийце Ас пощады нет.

Бел выполз из палатки. Землистый. Полутруп.
Его немилосердно вывернуло. Брюки и руки были в гречке. Как лодочкой, он сгреб ладонями жижу и внимательно, поднеся к носу, изучил содержимое своего желудка.
В нем еще что-то задержалось и просилось наружу. Ас грохнулся лицом в рвотную лужу.
Ратники повернулись к нему. Тряпичный, улыбающийся на чужих руках, как в колыбели, он успел проблеять только одно, когда его проносили мимо обездвиженного Уллигримсоном Мазилой Лу.
- Его в живых… оставить.

- 12 -

- Как не казнить? – тысячника эта амнистия не воодушевила. – Повесить сейчас же. На первом суку. Чтобы его дохлятину падальщики расклевывали.

- 12 -

- Как не казнить? – тысячника эта амнистия не воодушевила. – Повесить сейчас же. На первом суку. Чтобы его дохлятину падальщики расклевывали.
Диллерэн был не просто зол, а раздавлен, унижен, растерзан. Его гордость, его непривычка быть неправым не то чтобы пребывали в тихом обмороке, они были сровнены с землей.
В первые пятнадцать минут, когда ему доложили о покушении на Наследника, причем совершенное его же собственным денщиком, Лаг просуществовал в прострации. Свесив босые, отекшие ноги после длинного путешествия в седле, с мигренью (к непогоде), отзывающейся, как удар Царь-колокола под водой, бесшумным, но мощным прибоем, болью в правом виске, он, покоробленный, просто молча чесал живот и не мигая смотрел на гонца. Потом пришла очердь ярости, перевернутого ночного горшка, растерзанной подушки (куриные перья, как в любовном гнездышке купидончики, долго витали по комнате, пока не осели под подошвами дозорных)…
В лачуге образовалось толчея: четверо наспех одетых солдат внесли откашливающегося Ас, определили его на полати командира, позже подошли сотники и заняли лавочку под окном. Сэттел оккупировал гномьих размеров табурет, расположившись спиной к неживому камельку, напротив входа и кровати. Он был напряжен, как в засаде, за секунду до своих лучших выстрелов, отмалчивался и только лаконично что-то пробубнил в ответ на пристрастный допрос Диллерэна.
- Ну, и как ты мог?! А? Сэттел Уллигримсон? Язык проглотил? – егерь забыл встать перед командиром, его колени были на уровне подбородка – сиденья едва хватало на пятую точку - а Диллерэн возвышался громадой, застилавшей свет факелов и требующей возмездия.
Сотник нахмурил лоб – косичка расплелась, под взмокшими прядками пряталась лихорадочная белизна – охотник был на взводе, еще дышал глубоко и редко, сердце не останавливало блошиный ритм… Лага бесила эта медлительность. Весь гнев, обращенный вначале на самое себя, высунулся наружу.
- Че ты расселся, как мешком пришибленный? Я тя спрашиваю, олух? Как под такими убогими земля не разверзлась? Кому охрану Правителя доверили?! Лось здоровый – мозгов нет! На… мне твоя меткость, если калеченного заметить не можешь? – он отплевался от пера. Патлатый, грузный, потный, жестикулирующий, как глухонемой. Сэт приоткрыл рот, но изречь ничего не сумел. – Юродивых понабрал! Ты мне кучером вместо носатого пойдешь. Будешь до старости гнилую картошку развозить и хулиганов дубиной раскидывать, осёл…
Сэт не прятал глаз, не краснел, до опасного бесстрастно принимая пощечины. Сотники хранили молчание, в такие дела они впутываться не спешили.
Ас слышал все: он лежал навзничь на соломенном тюфяке, до него взбитый бессонницей тысячника, и разглядывал обгаженный мухами бревенчатый потолок. Сернокислую ругань Диллерэна Бел пропустил мимо ушей: он мысленно прощупывал себя: ни ненависти, ни страха не было. У него не появилось больше антипатии к Му. Этот ход конем был вполне объясним и предсказуем с точки зрения тактики. Что ж, Ас сам вступил на тропу войны…
Бел потянулся, сел, оперевшись спиной о стену – узкой лежанки из обтесанных досок, в серых простынях, как раз на это и хватало – осмотрелся и, наконец, одернул разошедшегося Лага:
- Довольно, вир Диллерэн.
Тысячник дернулся, как от пчелиного укуса.
- Я отчитываю виновного согласно Уставу. Он получит должностное взыскание и…
- Виновный, насколько я осведомлен, сейчас находится под караулом в погребе сего дома, - оборвал его Бел. – Сотник Уллигримсон действовал согласно моим инструкциям. Я, в свою очередь, не считаю его причастным к данному инциденту.
- Но… - Диллерэн был взбешен, но обезоружен.
- Да, а вот Ваша роль нам не ясна.
- Чего?!
Как тигр в клетке, лишенный когтей и хвоста, поневоле превращенный в домашнюю киску, Лаг почувствовал себя уязвленным. С минуту они буравили с Белом друг друга взглядом. Проклятый мальчишка знал, где слабое место тысячника и показал, что может бить по нему. Может. Но отсалютовав, предлагал сделку. Как же это по-мунински!
Лаг отвел глаза. Немой диалог показался холодным душем. Мигрень снова напомнила о себе железным обручем. И захотелось спать.
Не зная, куда деваться посреди комнаты, тысячник развел руками. Пар вышел, как из выкипевшего чайника.
- Да делайте уже, что хотите…
Бел повернулся к сотникам, присмиревшим на лавочки. Кто-то из них чесал затылок, кто-то, как Тор Трудхейм, с угрюмо-безлично уставился на босые, квадратные Диллерэновы ступни.
Мир менялся.

Допрашивали Лунгерда той же ночью. Особого смысла его показания не имели. Его почти не били, он и так выложил все как на духу.
Три года назад, в Мидгарде Лу попал в неприятную и банальную историю. Ее подробности не так важны. Главным же было то, что Мазила оказался должен одному ростовщику крупную сумму. Неожиданно подвернувшийся Меларэн Тэфилдсон перекупил его расписку (и откуда только у мота завелись денежки – тогда об этом Лу и не подумал, осчастливленный избавлением от долговой тюрьмы). Денег в рассрочку Мэл не захотел, он предложил Лу сделку: списать его долг и наделять своевременной компенсацией в обмен на некоторые услуги. Вначале эти услуги носили чисто информационный характер, совесть Лу была спокойна, а карман полон. Но вот с появлением Наследника Ас в Хильде, все поменялось кардинальным образом. Тэфилдсон в ультимативной форме потребовал через лазутчика, чтобы Мазила «закатал рукава». В том, что это была не чисто его инициатива, Бел сомневался. Все же он долго прожил под одной крышей с Инегердом и неплохо его изучил: в некоторых вопросах, в частности, в вопросах крови, тот был маниакально щепетилен. Вряд ли бы он преступил через неприкасаемость Дома Асгардов.
Выслушав условие Тэфилдсона, Лу, особо не соображая, только покрутил пальцем у виска. Когда же ему пригрозили разоблачением шпионской карьеры и, снова, посулили баснословные барыши – Мазила заколебался. Перепуганный, злой, раздавленный, он стал чураться собственной тени и кричать во сне. Ему повсюду мерещилась кривая безгубая ухмылка Тэфилдсона. Тогда он, в миллиметре от сумасшествия, ночью, забыв про нож, топор и элементарную зубочистку прокрался к палатке Ас. Как мышь, беззвучный, как волк, свирепый от страха.
Думая о том, что его вылазка почти не увенчалась успехом, Бел только удивлялся тому, что вспоминает об этом событии, как о позавчерашнем молоке. Тем не менее он точно решил оставить денщику жизнь. Для себя. С правом отнять ее в любой момент.

Осень не щадила Мидгарда. За первыми дождями пришли ночные холода. Скучное, беззвездное из-за туч небо прижималось к земле в надежде выжать из нее последние соки тепла. И разглядывая освещенные курганы города, он знал, что и завтра с утра оно будет таким же: низким, отекшим от невыплаканной воды, заросшим кучеряво-седой тиной, в прогалинах которой показывалась бледная синь, но и уже с рябью, неправдоподобная. И когда Ас думал об этом, ему еще больше становилась не по себе в огромной спальне последней коронованной четы, среди белых, в сумерках, предметов обстановки: зачехленной мебели, расправленной, похожей для сумбура на усыпальницу, двуспальной кровати, ковра под ногами, шпалер, подоконника, на котором он сидел.
Ас раскрыл окно, вывихнув замазанные краской крючки, и впустил внутрь ветер, чтобы он, простуженный, немного нерешительный прогулялся по комнате и разделил с ним ее неуют. Его немного знобило, он хотел верить, что это от холода, а не от страха. Впрочем, матушке было на этот счет ровно наплевать – она поднялась по парадной лестнице в резиденцию так, словно вернулась после поездки за шляпками - суетливая, уверенная в себе – сообщила встречающим о том, что Дворец обветшал, отцвела его весна, но вот в умелых руках… Больше его беспокоил Му – то ли враг, то ли друг, но крайне опасный – он покусал гостей улыбкой, с подобающем почтением, низко сложился вдове (под надвинутым капюшоном, наверно, сверкнули зловеще глаза – это бы так пошло к сюрреалистичности происходящего) и приветливо, как знаток амурных свиданий, распахнул объятия первому сенешалю.
Ах да, о ком же идет речь? О Джаспере Лиэне Ас, плоду второго брака конунга Белиуса Ас и Хримгильды-Хелены. Это таким образом работает фантазия или изощренный ум Наставника Ингерда, что он выписал, чуть ли не выволок клешнями Сэмунда из Синего Дола этих двоих. Всей тонкорукой дипломатии Дариэла Веллинхана не хватило, чтобы за пару часов упаковать дорожные мешки Ас, зато личное послание Му и внушительный вид совершенно невыразительных физиономий дуболомов, помог эдвирии принять действенное решение. К ее чести будет сказано, что женщиной она была стойкой и даже где-то стоеросовой: ни угрозы, ни шарканье ног лендрмана ее не вывели из себя, ни открыто брезгливое отношение тюремщика к ее кружевному белью, выпотрошенного им из коробки – явное препятствие тронуться налегке – не смогли ее поколебать. Но вот те строки из письма Ингерда, которые она прошептала на ухо сыну, прочно засели у нее в голове, ибо затронули ее основную, заржавевшую за долгие годы пружину – тщеславие. «Эдвирия, я хочу вернуть Вам и сенешалю Джасперу то, что по праву крови, справедливости и перворожденности принадлежит ему… Трон Этилейма. В связи с этим прошу принять на веру мои слова и заверение в вечной верности и дружбе. Да будут изгнаны из памяти и настоящего те препятствия, что до сей поры отчуждали нас кругом непонимания и недоверия. Я присягаю вновь Дому Асгардов в лице прямого потомка Белиуса Ас, ибо искренне считаю его единственно имеющим право занять место его отца».
- Единственно… ты понимаешь, «…единственно имеющим право…» - она горела страстью, застарелые раны опять сочились под струпом, но губы и глаза ее были сухи. Джаспер знал, что другая, более ранимая особа, сейчас бы расплакалась. Но из его матери не выжать и слезы. Хримгильда комкала счастливый листочек на груди, царапая кожу в декольте острыми коготками. Вся демостративно в трауре, как горемычная, оскорбленная до корней волос вдова, но в роскошно-черном, даже с провокацией: фижмы, кружева, ленты, бриллианты и жемчуг, рассыпанный по платью, золотой гребень в высокой прическе, изысканно закрашенная седина на висках, отчего они отливали, когда она поворачивалась к свету, платиной.
- Мы должны ехать. Немедленно. Нет, ты понимаешь, Джасси, что фортуна повернулась к нам лицом? – эдвирия, шелестя скользким атласом, подметала юбками пол. Но сейчас она не жалела дорогой ткани. Хримгильда не видела ни комнаты, ни сына. Она как наяву на панораме Мидгарской долины уже встречала пыхающий предрассветной краснотой город. Его шпили, обелиски, коньки, флюгеры, даже мозаичная облицовка ратуши, ломая зарождающееся солнце, отражали ее триумф. Наконец-то!
- Матушка, но… - сенешаль знал, что возражать заболевшей эдвирии бесполезно, но в его голове роилось слишком много сомнений и, возможно, страхов, - но есть Бел Ас. Как же обойти его в преемственности? Ведь принцип первородности действует в отношении братьев. Если бы Нильс был бездетен…
- Молчи, молчи, молчи. – Она замахала руками как будто отгоняла от ушей рой мух. – Ты ничего не понимаешь. Мунин написал, что Нильсов выродок безумен. Следовательно, он не может занять престол. Наставник боится за свое место, поэтому он ищет поддержки и спешит встать в споре на нашу сторону. От тебя только и требуется, что присутствие. Остальное этот пурпурнорылый сделает сам. Он-то уж мастер вензеля выводить!
Высокая, порывистая, но со стертой мимикой на плоском шестиугольном лице, с немного раскосыми глазами (эльфийские предки), с широким лбом, замаскированным косым пробором, довольно высушенная, но моложавая, равнодушная ко всему, кроме некоторых вещей и с уже давно прилипшей маской усталости, сейчас эдвирия преобразилась. Джаспер знакомился со своей матерью снова и мало угадывал прежнюю: в ней появился жар и хрупкость канатов. Теперь стало понятно, что страдающий манией завоевательства папаша нашел в ней: эта была непокоренная вершина, своенравная, с хребтом, с осиным жалом. Он польстил своему самолюбию и ее высокомерию, женившись на ней.
Хримгильда и в правду выглядела красивой, но варварски-гранитной прелестью. Не зря же мамаша довела до ручки, то бишь до самоубийства, парочку претендентов на вдовью ручку. Ей-то, побывавшей наверху, насмотревшейся на их склоненные плешины, было глубоко фиолетово на ужимки мелкопоместных влюбленных, но развлечения ради она с плохо скрываемым презрением принимала их ухаживания и подарки, изредка давала поцеловать туфельку и грезила совсем иным.
О, как она ненавидела ту «чахлую уродину», что невольно или нет заняла ее место после смерти коронованного супруга. Сколько же она попортила крови Анэлин Ас, изобличала ее в адюльтере, поливала грязью, а та покорно и безмолвно, как монахиня, принимала кару едва ли заслуженную. Но и ее ангельскому терпению пришел конец и новая эдвирия пожаловалась мужу. В короткий срок Хримгильда-Хелена была с сыном-подростком со всеми почестями выдворена из Мидгарда в Синий Дол, где и провела почти безвыездно последние девятнадцать лет.
- И все же, мама, стоит ли доверять Ингерду и сбрасывать со счетов так скоро Бела? – Джаспер еще раз попытался вразумить родительницу, хотя ясно, как день, было, что он стучится лбом в закрытую дверь.
Зато теперь эдвирию сын по-настоящему раздражал:
- Не мели чушь! Мунин всем заправляет в стране. Эти идиоты в Альтинге, что куклы на ниточках - ни бе, ни кукареку без хозяина. А сосунок? Никто в этом курятнике на него и не взглянет. Кривошейный цыпленок. Не трясись. И вообще, - она дернула браслет с запястья так сильно, что погнула гибкий обруч, посмотрела на него, как на нарыв, и швырнула на стол, - намотай нюни на кулак и иди царствовать.
У мамаши всегда был низкий старт.

Лаг Диллерэн коченел на ветру. Поминая авось и бахвальство, теплых вещей из Хильды он не захватил, да и кому этим было теперь пенять, если бывший денщик, связанный по рукам и ногам лежал на дне телеги под присмотром сотенных Уллигримсона? Приходилось терпеть и ветер, и моросящий дождь. Только вот радикулиту этого не скажешь.
С непокрытой головой, на гнедом, в форменной куртке поверх серой чуйки Наследник объезжал отряды. Отставая, по негласному правилу, на полкорпуса справа и слева, его сопровождали Трудхейм и Сэттел.
На плоской, но пересеченной детской глубины оврагами и балками, как старая разделочная доска, равнине в боевом порядке выстроилось семь сотен – часть, пусть даже и большая, Дозорной тысячи.
По свалявшемуся травяному ковру, как по старой овчине, немного увязая, начинался последний утренний развод войск.
На востоке, на горизонте, где желтый ленивый диск наконец-то процедил сквозь туман первые лучи на долину, вырисовывался все же до трафаретного точный профиль Мидгарда. Или у Лага сквозь слезы на ветру случился оптический обман?

- Надевай, я тебе говорю! Надевай! – она и вправду готова была оторвать сыну руки, если бы он не перестал сопротивляться, но Джаспер сделал защитный жест с таким выражением лица, словно ели сдерживаемое бешенство вот-вот прорвется сквозь плотину.
Оба были на взводе и измучены.
И придворные, и прислуга глядели на эту пришлую парочку с плохо скрываемым изумлением, словно на доисторическое ископаемое. Про них все давно забыли, на политической арене их не брали в расчет, и вот Му возвратил их из забвения в самое пекло гражданского конфликта.
Их не трогали, не разнимали в спорах, но то и дело какой-нибудь плешивый Ансельм, пахнущий молью и спиртом, проносился мимо с дребезжащей супницей на подносе, и так засматривался на старания эдвирии опустить на голову сына венец, что сталкивался лбом с расфрачённым Бериэндом Веллинханом. Грибная баланда оказывалась на его голубых лентах, и скисшие опята повисали на застежках.
- Ты… Вы… крыса косорукая! Да я… - фарфоровый мальчик тут же пунцовел, раздувал щеки и забывал все ругательства похлестче (обычно данной практикой в их дуэте забавлялся Генар).
Но плешивый кашевар (чистенький, зараза, если не считать паутины на омозоленных рукавах) подносил палец ко рту (из бледногубой пасти меж зубами топорщилась морковка) и заговорчески шептал:
- Энти-то, вир, энти тута!.. Не бейте горемыку-сироту!.. Несердечно это…
Бериэнд сплевывал под ноги (кружевной тряпочки для злости на эту чернь было до слез жалко) и отправлялся домой сменить туалет и ароматный купаж. Под меланхоличное настроение.
«Энти» проглатывали и третье лицо, и неприветствие. Но стоическая женщина под толстокожим панцирем мечтала еще взять свое, поэтому освеженная неудачей снова принялась крушить сопротивление сына. Но вот Ас – двадцатишестилетний юноша не ее породы и не ее амбиций – сидя на троне, как на раскаленной сковороде, весь черный, как ворон, в мантии сводного брата хотел провалиться сквозь землю.
Почему не дрожат стены и не разверзнется пол лишь по одному его мановению?
- Мама, я повторяю, я не надену некоронованным венец. Это преступление по закону Этилейма. Еще Лит Ас его утвердил и…
- Да послушай мы тебя, сейчас бы еще в Синем Доле орехи бы колол и с кухаркиной дочкой по углам обжимался. Тебе этого надо?! Да? Ты мать совсем не слушаешь, идиот! Яйца курицу не учат! Всыпать бы тебе, да приживалы засмеют! Надевай, я тебе говорю!
Джаспер, как мышь, упавшая в колодец, уже без отчаяния и надежды, сжал ниточкой губы и только покачал головой. Эдвирия, тоже остолбеневшая от странного сопротивлением, белая, как снег, уже занесла и сделала рукой полдороги вниз к лицу своего отпрыска, как тот же – взъерошенный, красный, в опятовых подвесках – младший Веллинхан вбежал в залу, но уже не от праздного любопытства, а целенаправленно ради них.
От него разило ужасом, сентябрьским ненастьем и почти безумием. Бериэнд упал на колени, вытирая чулками пол, и как подкошенный тростник, чуть не расквасив нос, прижался ничком к нижней ступени: от подножия до золоченых ножек трона его отделяло восемьдесят сантиметров.
Даже у Хримгильды дрогнуло сердце, когда захлебываясь слюной этот баловень судьбы вдруг возвеличивил ее пасынков:
- Великий вир! Великий Ас! ОНИ ИДУТ!!!
А Джаспер только что отвергающий узурпируемый венец стал втиснутым в него происходящим: пять минут назад с правом нищего на паперти Храма Творца он был игнорируем, как овод на озерной глади, теперь же (хотел он того или нет) Ас превратился в сосредоточение всех чаяний, страхов и надежд тех, кто пошел за Му.
- Где Ингерд? – Хелена закусила нижнюю губу и бегала округлившимися глазами по зале, ища в закипающей толпе того, собственно, кто эту кашу заварил. Но вот венец, больше похожий на шлем, инкрустированный ониксом, она держала железной хваткой.
- Где Ингерд?! – вопль ее потонул в шуршании анархии.
Некоронованный Ас, ели живой, чуть теплый, опустив безвольные руки на колени, поднял очи кверху и зашептал, без неистовства и не помня себя, нескладную молитву:
- Отче! Избавь меня от доли сей…

- 14 –

- Малыш, ты уверен?
Лагу хотелось вытащить его из гущи за шкирку и трясти до беспамятства, как скулящего щенка. Не то, что бы он привязался к пацану, но вот увидеть его в цепях, уволакиваемого тронниками в казематы Мидгарда, ему бы не хотелось. Диллерэн, старый пес, и его солдаты могут погибнуть в бою от ран, от заражения крови, но вот его – Ас никто таким счастьем не одарит. Кровь Асгардов священна. Преступивший этот закон будет лишен посмертного покоя и даже права на раскаяние. Му, находящийся под опекой у скиллского бога, не решится на вечный кошмар. Никто не решится.
Тысячник взялся свободной рукой за поясницу, сквозь тонкий лен и козлиную кожу его пронзал неутихающий порыв, как будто великан вздумал дуть бедолаге в спину. Левая нога, чуть-чуть немея, перестала слушаться. Больно, очень больно… Где-то далеко-далеко за границами миров есть волшебный город, в котором живут Целители-Наги. Они, возможно, способны заговорить его боль или хотя бы утешить…
- Вир Диллерэн, Наследник Ас спрашивает, будет ли от Вас напутственное слово дозорным? – какой-то солдат (видимо из сотни Уллигримсона), белобрысый, длинный, как жердь, хлюпая носом, прервал его грезы. Лаг даже не заметил, как тот подъехал.
Тысячник опустил потухшие глаза. Пошевелиться было еще тяжелее, чем он думал. Но Диллерэн собрался с силами, чтобы на его лице не дрогнул ни один мускул, и почти равнодушно произнес:
- Нет. Нынче дело молодых…
Солдат как-то молча кивнул, то ли с чувством уважения, то ли сострадания, повернул лошадь и отправился назад.
Диллерэн посмотрел ему вослед, как он, словно гибкий ивовый прут, сопротивляясь ветру и дождю, бьющими прямо в живот, пробивается вперед. Посмотрел и опять отвернулся.
Может быть, впервые за тридцать лет тысячнику захотелось одиночества и… чуда. Уже не для себя, а для них, «молодых».

И вот он, почти конец или начало. Белу было недосуг разбираться. Сотни приведены в боевой порядок: обозы, прикрытые с тыла арьергардом, находились чуть южнее главных сил – за холмом, ближе к зарослям. А вот главный сюрприз – неожиданная подмога, новая кровь – он припрятал понадежнее – в маленьком, узеньком овражке, где, однако, незамеченными в полный рост верхом могли схорониться полторы сотни дозорных.
Начало… Будь Ас поэтом, он бы всплакнул.
- Великий вир, час после рассвета, - Сэттел был отчаянно серьезен и восторженность смыта с лица, но вот что, преданность, заставляла его глаза гореть?
Ас кивнул и пустил лошадь в карьер. Легко, плавно он взмыл на холм. От лошадиного тела шел почти осязаемый жар. А впереди – пять с половиной сотен, как серый муравьи, расположившиеся клином, - его армия, чьи-то тела, копья, мысли.
Бел поднял правую руку к небу – знак приветствия и силы. Ополовиненная тысяча ответила ему урчанием. Когда волна докатилась до него, он ясно разобрал – это было троекратное: Ас!!!
- Я, Бел Лагаберт Ас! – Наследник не должен срываться на визг, но он кричал, чтобы слышали все, даже кукушки в соседней чаще. - Я привел вас сюда. Я выбрал этот путь. И я говорю вам: выбираете ли вы его вместе со мной? Ибо мне уже не свернуть.
Этилейм поруган. Там, - он махнул рукой на запад, где начинало очищаться небо, - там остались лишь предатели и трусы. И так будет!
Ас пришпорил коня. Уллигримсон не среагировал: Наследник на десяток шагов спустился вниз.
- Я – такой же, как и вы. Мне так же жить на этой земле и вдыхать тот же воздух. По крови Асгард, по рождению человек. Как и вы. Моя родина – Этилейм!
Я не хочу такой судьбы, - он снова указал перстом на шпили Мидгарда, - для моего дома. Альтинг – протух! Альтинг – продался! Альтинг – туалетное сиденье Му!
И теперь ему уже вторили не вздохи сомненья, а рев негодования. Ас призвал тишину.
- Я повторяю, солдаты, вы со мной?
Троекратное Ас!!!
- Со мной?!
- Ас! Ас!! Ас!!!
Мечи наголо, в глазах – азарт и гнев. Но сподвиг их, нет, не преданность Дому Ас, не звон монет, на этот раз – патриотизм.
Бел обернулся на запад, где манил, курился из труб пекарен и кузниц – сахарный кусок, Мидгард. На лице его было места ни жалости, ни сомнению, ни страху. Ему, действительно, уже не свернуть.

Среднего роста, вооруженный до зубов, без кольчуги, только в легком кожаном панцире с металлическими нашлепками, в шлеме, подвязанным под подбородком, тронник грациозно, как балерина, сбежал по лестнице. В каменном дворе, между казармами, у задней двери его ждал Венерн Грэмфилд, держа под уздцы дядиного коня. Племянник был закован в железо с головы до пят, подбоченившись, неуклюжий, полноватый, с выпуклыми ясными от испуга глазами, смотрелся он неважно. Вейхар усмехнулся в усы (они у него были небольшие, но мягкие, светло-медовые, ошибочно говорящие о добродушии).
- Чего нос повесил, когда командир подходит, а?
Венерн вытянулся по струнке и хотел было подсадить дядю, но тот махнул на его ужимки рукой и, как настоящий кошачий, взобрался на подкованного гиганта.
На плацу его ждали восемь сотен. Восемь отборных. Не знавших лишений холода и голода, славно обученных сотен. Еще две стояли на укрепительных позициях. Му приказал выставить лучников по периметру городской стены и усилить контроль на подъездных воротах. Столица превратилась в цитадель.
Правда, сам Вейхар был сторонником одного упреждающего мощного удара. Он считал, что для разрозненной, вполне измотанной переходом Дозорной тысячи этого будет довольно. Но Наставник позволил только короткую вылазку, чтобы прощупать мускулы и зубы противника.
Он отдал распоряжение и отправил Веттерна с донесением к Му, как…
- НАСЛЕДНИК! Ас! Они идут!
Гомон, посторонняя беготня, но вот молодцы сохранили стройность ряда. Больше всего Вейхара раздражала суета и самодеятельность.
Полгорода - от лендрманов до зевак с Торговой площади – поспешили к крепостной стене: и хочется, и колется, но не тут-то было: наученные тронники наверх никого не пустили, как те ни рвались.
Кто-то потянул его за локоть – Железный воин – Венерн, не обратился по форме, а просто, от забывчивости, почти прохныкал:
- Дядя, Вас Наставник зовет…
В другой раз за такое разгильдяйство Вейхар хорошенько бы вздул племянничка, но эпоха стояла не та. Он швырнул ему поводья и бросился к двери, из которой вышел четверть часа назад почти неспешно.
По коридору, соединявшему казармы с Резиденцией, он не бежал – летел. Что-то подсказывало ему, что известия его ждут нерадостные. Элиот остановился, выдохнул, расправил плечи. Без суеты.
Перед дверью зеленого кабинета Нильса охраны не было. Тысячника повстречал пустой, гулкий даже от одиночества коридор и наглухо закупоренная дверь. Элиот усмехнулся и коротко, по-военному, постучал. Как кто-то подходил к двери он не расслышал, хотя и старательно напрягал слух, но задвижка отдвинулась и дверь на палец проехала, скрипнув, внутрь.
- Проходи, - все тот же высокий, немного надтреснутый голос, но что-то все же было не то: человеческое ухо не улавливало новых, магических вибраций, слегка менявших тембр. Но какое-то несоответствие Вейхар скорее почувствовал.
Тысячник сделал три шага и склонился в легком, совсем неподобострастном поклоне. И полумрак, и поза сидящего на полу Му, и физиономия бронзового уродца, которого Наставник сместил с постамента и теперь почти лобызал, действовали на него угнетающе.
Он протянул здоровую руку – кисть запуталась в широком рукаве, Му словно растворялся в собственной сутане – Вейхар нехотя взял ее и опустился на колени рядом с молящимся.
- Ты слышишь? – Му обращался к статуи, а не к нему вовсе, но тысячник решил прервать монолог.
- Дозорные выступили. Мальчишка с ними. Я думаю, лучше все же бросить побольше силы и покончить с ними разом…
- Да-да-да, - Му закивал, как болванчик, огромная голова выпала из капюшона, - Слушай, он то говорит. Да. То.
- Вир Ингерд?
- Молчи, Вейхар и слушай. – Му оскалил безгубый рот. – Он, Сэтон, бог скиллов, истинный бог, он хочет, чтобы ты снова это сделал, снова.
- Что?
- Принес жертву.
- Какую?
- Ас.
Вейхар отпрянул, как ошпаренный. То ли новый ужас, то ли старый, то ли уже натянутый нервы сдали, но он вскочил на ноги и крича, жестикулируя зашагал по комнате:
- Нет, хватит. Восемь лет ада – достаточная плата для меня. С твоего бога довольно и одного Асгарда. Дважды проклясть себя я не дам. Нет! Слышишь ты, Ингерд? Нет!
Му не меняя позы, интонации, даже не смотря на разошедшегося Вейхара продолжал гладить макушку Сэтона:
- У тебя нет выбора, Элиот. Видит Сэтон, не мне нужна жизнь мальчишки, а ему. С меня, как ты сказал, причитается одна жизнь, но маленький Бел нужен богу. И не нам судить о его воле.
Тысячник склонился над ним, вцепился в почти неосязаемое плечо в ворохе ткани и задышал тяжело… Может, померещилось от преизбытка эмоций, но в черных прогалинах глазниц, под тонкими полуопущенными веками Вейхар не разглядел белков. Одна ночь…
- Не-ет… - он простонал, сложился вдвое, сломался… пальцами раздирая собственное лицо, выворачивая ноздри…
- Нет…
Заклятие слуги, раба, послушника зеленой гнилой ниточкой вспыхнуло у него на шее – Квэйрдас – плата тех, кто продает душу. Но его Вейхар не заметил, его отчаяние лишь усиливало удушье. Кровь – алая, живая, сочившаяся из царапин на лице потекла на панцирь.
Му улыбнулся.

Когда тронник вышел из кабинета Нильса, то был похож на мертвица: восково-бледный, с пустыми, отжившими эмоциями глазами, с вылущенной душой. Конченый человек.
Шлем он забыл у Ингерда. Ветер бил в лицо, но волосы сосульками прилипли ко лбу. Не чувствуя ног, потеряв настоящее, он пересек весь плац на глазах у восьми сотен, совсем проигнорировав субординацию, в полной тишине сел на подведенного племянником нетерпеливого, рвущего узы, коня и… повел их в наступление.

Нет, согласитесь, быть мной, Непроизносимым, порой очень даже интересно. И самому руки марать не надо (хозяин говорил, мол, закрытый мир – здесь, дружочек не повоюешь), и совсем без дела не останешься, ну так: направлять, подбадривать и препятствовать кому надо. Это, конечно же, если ский вздумает сунуться. Мое дело, собственно, сторона. Получу Кристалл – и буду таков.
А там пускай четвертуют мунина с этим огрызком человека сколько хотят.[/size]

На равнине, надвое разрезанной Мидгардом – белым, каменным, с его мостами, аллеями, ратушей, с его декоративными башнями, рынком и храмом Создателю – сильно вытянутым шестиугольником, впустившим в свои крепостные стены Бальдр – неширокий, но бойкий, самый западный приток Линн… так вот на равнине, названной когда-то, задолго до воцарения династии Ас, Идавёлль, вытянувшись в струнку первыми рядами, стояли две армии.
Остатки, пусть и значительные, пусть и отборные, но пришлые на этой земле, пережившие четыре ночи под открытым небом, как сироты, стучащиеся в закрытые ставни столицы, дозорные и тронники – более многочисленные, более свежие, распугивающие серость пейзажа ярко синими мундирами.
Но победа закладывается в форму в сердцах воинов, а уже потом выпекается в горниле битвы.
Нет, ну какой я сегодня умный: так складно слагаю! Интересно, а боги не используют Непроизносимых как штатных летописцев? Надо уточнить этот вопрос.

Джаспер сузил глаза: ненастье потоками с небес скрадывало детали. Среди серых пешек, обвязанных черными ремнями, среди тусклой обнаженной стали и лошадиных ног где-то там, возможно, и на заднем плане был его племянник.
В висках стучало, руки холодели, нижняя челюсть мелко, почти не замечаемо им самим, дрожала. Мигрень могла быть данью погоде, но Ас знал, что виною всего был тонкий, змейкой обвивший его голову, обруч из кованный из мягкого серебра. Очень простой, очень спрятанный в распущенных, совсем мокрых волосах, но сквозь дрожь, сквозь влажный воздух Джасперу казалось, что он приковывает к себе взгляды – любопытствующие, ироничные, где-то раздраженные.
В растерянности он поддался матери (которую, кстати, все же оставили за городскими стенами. Намекая на ее непопулярность, Вейхар сказал, что «на Идавёлль выедет либо он, либо бравурная бабенка». Эдвирия заломила руки, но, пораскинув мозгами, сухо кивнула), и теперь на душе у Ас висел еще один камень – он чувствовал себя не только узурпатором, но и преступником.
А тронник? Он появился во главе войска словно пришибленный пыльным мешком, но когда стройные колонны, позвякивая кольчугой, упруго втаптывая в каменные плиты тракта гниющие фрукты – следы торгового обоза – пересекли городскую черту и перед их взором предстали отряды дозорных – довольно взъерошенных, голодных, ощетинившихся лезвиями – то с Вейхара как рукой сняло налет безличия, а с его войска – рафинированной скуки.
В нем воскрес командир, боевой отец. Так дышалось намного проще: был враг и была цель.
И Элиот не стал транжирить время, пробуя на вкус едко-вязкое предвкушение: он отдал приказ адъютанту – лаконичный, как истина.
Через три минуты и пешие, и конные лучники по флангам и по центру боевого порядка натянули тетивы. В разукрашенных колчанах с эмблемой Дома Ас в тесноте было припрятано много стрел.

Сэт Уллигримсон приложил ладонь козырьком ко лбу и не поверил. Да, они находились в недосягаемости полета стрелы, но… но неужели (странно думать!) противники решили не марать руки в ближнем бою и перестрелять непрошенных гостей, как куропаток?
Сотник подъехал чуть ближе к Ас и, поспешно отдав приветствие кивком головы, указал на оперившихся жалами «баклажанных героев».
- Великий вир…
- Я вижу, - Бел не обернулся, не отмахнулся. Он выглядел чересчур сосредоточенным.
В восьми метрах от них, на мнущемся ржавом жеребце, не покинув свою сотню, Тор Трудхейм протирал глаза: дождь, белесые рукава тумана, ласкающие фосфоресцирующую чем-то колдовским синюю подкову (флангами вперед, словно раскрыв челюсть, Вейхар срочно велел перестроиться тронной армии) играли с берсеком злую шутку. Это по Белиусовым понятиям, взрастившим его, было даже не актом агрессии, а брезгливости. Сотник, грузно навалившись на лошадиную шею, мрачнея, кряхтя от натуги разорвал нагрудные завязки плаща.
- Выступать! Великий Ас! Сейчас же! Вперед!
Он стал неусидчив, зол. Солдаты зашумели на разные лады, но, в целом, вторя сотнику.
Уллигримсон покачал головой: ответить на пощечину ему хотелось не меньше, но вот запальчивость угасала, когда он только смотрел на своих «подопечных».
- Мы положим при атаке в лоб не меньше полусотни, и не хочется так глупо…
Тор даже подскочил в седле, выпрямившись в стременах:
- Трусливая вы поросль! Вот Белиус Великий никогда бы не стушевался. Они нам в лицо комок грязи, а вы о мелочишке горюете! И…
- Довольно. – Бел говорил на полтона ниже, чем обычно. Погруженный в раздумья, но, видимо, уже что-то решивший, он повернулся фасом к своей армии, а гнедым крупом – к неприятельской.
- Не ведаю, на что бы пошел незабвенный дедушка, - он смотрел на всех и на каждого, - или отец… но я привел вас сюда и держу ответ за это. Сэттел, - он обратился к сотнику, тот опустил глаза, словно кислотой обожгло лицо,- спасибо. Я знаю, что ты бы пошел за мной до конца. И большинство из вас! – в ответ была гробовая тишина то ли досады, то ли затишья перед бурей. – Но не теперь. Это мой личный поединок. Не с тронниками. С настоящим.
Ас дернул поводья.
- Как законный наследник Престола Этилейма я отдаю приказ: не следовать за мной! Прощайте.
И… один в первые три секунды общего изумления, перекошенных ртов, отчаянных взглядов он двинулся вперед. Навстречу стрелам Мидгарда.

Чего это? Мальчишка ополоумел?! Может, не так уж далек от истины оказался мунин, когда окрестил его во всеуслышание безумным?
Хотя нам, Непроизносимым, все равно. И с высокой колокольни на всех…
О, у Могучего есть вкус: крепкий и светлый, как слоновая кость, остов Безматериальной сущности заиграл у Ас всеми цветами радуги. Кристалл дал о себе знать.
И его очень легко будет извлечь, если сейчас оборвется жизнь юнца. В иной момент он будет не так уязвим.

В спину били возгласы и стенания. Краем зрения Бел увидел, как мечется отчаянно, сердито, но словно прикованный невидимой титанической цепью к месту, Сэт.
Да, жаль. Но он не может. Не смог бы по-другому поступить.
Да, тысячу раз прав своими загрубелыми ужимками Трудхейм: власти надо быть достойным.
Отсюда начинается черта уязвимости, доступности жалам тронников. Гнедой послушно, поразительно мирно ступал по полевому ковру. Бел не прятал глаз.
Уже было поздновато бить набат.

Джаспер раскрыл рот и сомкнуть уста забыл: фраза, обращенная к тысячнику, так и не слетела с губ. Бледный, с пробивающей сквозь кожу зеленью вен, он округлил глаза. Перст указующей руки застыл в одной точке.
Венерн, пеший, в прилипших к доспехам каплях, вспотевший от шерстяного нижнего белья, у крупа дядиной лошади держал, почти обняв его, длинное, как мачта древко тронного стяга. Ему уже давно было не по себе. День как-то не задался с начала, но присутствие на своем дебютном убийстве (что там: одного из наследников нашпигуют, как индейку, стрелами – вот и весь исход) отдавало чувством легкой, почти эйфоричной тошноты. Мам-мочки!
С дерева, удерживающего пока от полета, стрелы капала вода. Кое-кто из солдат, опустив отягченные плечи закрывал глаза. Туман замаячил перед глазами, размывая картинку. Но мишень приближалась.

Ну вот и все. Конец ада. Его личного ада. Больше богу не нужны будут его жертвы. И он, Элиот, не будет нужен. А потом – хоть отставка, желанная даже. Все же Ингерд – неисправимый мерзавец и авантюрист.
Но эти мысли стоит отбросить на потом, когда будет куча времени.
Вейхар выдохнул. В зыбком будущем обольстительной сказкой промелькнуло чувство покоя. Заслуженного.
- Пли!

Бел наконец остановил гнедого, выпустил поводья. Он стоял один добровольцем, если не считать парнокопытного. А тот наклонился, понюхал землю и… принялся пощипывать подвядшую траву.
Рука, левая, та, что способна была защитить его от стрел Сэта, дрогнула. Бел пристыдил себя за это.

Пли!

Второй справа на левом фланге, не очень молодой, но крайне меткий, сделал это первым. Рука у лучника затекла и зачесалось предплечье. Он опустил оружие, отбросил, как зараженное, и с наслаждением, почти мурлыкая, зацарапал сквозь кольчугу.
По цепочке, как ток по сети, вдруг очнувшиеся от сковавшего их холода и напряжения, солдаты покидали луки. Как безделушки, под ноги полетели переполненные колчаны. Как дети, уставшие от батальной игры, тронники, смеясь, переругиваясь, бравируя этой неожиданной простотой действия, заражали этим ощущением друг друга: за лучниками шли копейщики, за ними кавалерия, а потом даже Венерн Грэмфилд, швырнув под брюхо дядиного коня надоевший стяг, заливаясь солнечной радостью в ненастный день, подпрыгивая, как мячик, несмотря на дребезжаще-скрепящий панцирь, бросился вперед.
Кто его надоумил? Чистокровный Грэмфилд, член Альтинга, племянник своего дяди и завопил во всю глотку:
- Ас! Ас! Бел Ас! Конунг Этилейма!
[size=10]

Бела окружили бывшие враги.
Они стеснили его ближе к правому флангу. Целым роем – душисто-синим, пахнущим говяжьим бульоном и новыми сапогами – облепили всадника. К такому наплыву верноподданных гнедой оказался не готов: он занервничал, зпаодозривв в этом угрозу, заиграл на месте, чуть не встал на дыбы, готовясь к атаке, но Ас вовремя, выгибаясь в седле, чтобы дотянуться до вскинутой морды, погладил его по невольно закрывающимся векам. Темнота действовала на Фафнира миротворно. Так его научил Сэт, когда вручал первенца Хрим.
Все же пришлось воздеть пятерню к небу, требуя тишины.
Тронники покорились.
Перед ними на гордом, плохо объезженном скакуне в заношенной серой куртке с расстегнутым воротом, в залатанных полосатых брюках с огромным мечом наперевес сидел мальчишка. Обычный такой паренек: всклокоченные волосы, палящая синь глаз, ссадины на руках – на участках, неприкрытых не доходившими до запястья рукавами и здоровенными кольчужными перчатками – не косматый витязь Белиус, не благообразный конунг Нильс… Мальчишка.
- Я – Бел Ас!
А им уже было все равно. Торжество мира, торжество здравого смысла, предупредившего гражданскую войну, даже эта шальная выходка паренька на гнедом пьянила головы: ну Ас, ну пускай этот Ас, а не другой, ну Ас же. Этот даже побойчее будет!..
Бел кое-кого из командного состава знал в лицо и даже по имени: таких здесь, правда, было маловато. Видимо, они поспешили вслед за адъютантами и приближенными Вейхара укрыться за крепостными стенами. Однако троих сотенных все же разыскать удалось. Это были офицеры, начинавшие еще при его отце и отчего-то уцелевшие при рокировках Му. Им и выпала великая историческая честь первыми приносить присягу, первыми – после начальствующего состава Дозорных. Те имели больше козырей в руках. И поэтому, когда к пяточку, на котором в относительном одиночестве расположились конный Наследник и пеший Грэмфилд, поднявший по такому поводу свое уроненное древко, подъехали погрузневший Диллерэн – простоволосый, с мутными глазами – с немногочисленной свитой, теряющейся на пестром фоне, Бел первым двинулся навстречу им, как старым друзьям - гостеприимный хозяин, распахивающий двери в мир золоченых уздечек, звонких каблуков и подбитых кроликом шелковых подкладок.
По праву старшинства первым к стягу подошел тысячник. Не смея прикасаться к древку, как к опоре, он рухнул на оба колена, не щадя больного. Опустив плечи, еще по богатырски в косую сажень, он застыл как истукан, только металлически разборчиво позвякивая кольчугой, последнее, быть может, и явное свидетельство эпохи Белиуса – тяжеловесный, породистый, словно почерневшего от времени дуба, не раз сраженного грозой.
Бел, замерший на коне в выжидательной позиции, напротив Грэмфилда, как и положено сеньору в знак принятия клятвы верности, прикоснулся мечом к его правому плечу.
- Иди и служи мне и моему государству, так же, как ты это делал раньше, вир Лагаберт Генар Диллерэн, лендрман Среднеречья, командир Дозорной тысячи, член Альтинга и третий сенешаль Этилейма! Поднимись с колен.
Этим обращением Великий вир, будущий конунг, не только подтверждал регалии дозорного, не только возвращал ему прежние привилегии, но и ставил в абсолютно особое положение – ранее никто из этильских лендрманов, в чьих жилах не текла кровь коронованных особ, не имел статуса сенешаля. Был, конечно, исторический пример, Тора Дромунда во времена Лита Ас, но он весьма удачно сосватал свою сестру в жены одному из Стурлунсонов, а там уж этих кровных уз с Домом Ас, как грязи.
И истукан дрогнул. Давно ли он хотел выбросить мальчишку за порог, как щенка из приблудного помета породистой сучки?
Диллерэн плакал.
Его давно не видели в Мидгарде и никогда – роняющим слезу.
Сэттел, стоящий в очереди за спиной Трудхейма, что при значительном росте не мешало ему наблюдать всю картину, как на блюдечке, выдвинулся вперед, чтобы помочь командиру подняться с колен. Но тот не принял его руки. Пауза затягивалась.
- Нет, - Бел остановил попытку Уллигримсона потормошить тысячника за плечо. – Примите знамя, вир Уллигримсон. Венерн Грэмфилд, окажите любезность…
Но вышколенного дядей Венерна дважды просить не приходилось: парень оказался доходчивым. Поклонившись чуть ли не до земли, племянник бывшего третьего сенешаля дал облокотиться о свою руку новоиспеченному. Железного Лага увели.
Присяга продолжилась.
Особых материальных благ дозорные не получили – все понимали, чтобы что-то кому-то подарить, это что-то надо отобрать у других. Но Бел старался действовать метко: пока не совсем была ясна ситуация в Мидгарде, а обидеть новых поданных, отпугнув их слетающими головами соседей и родственничков, он не хотел. Пересекая тихоходом Идавеёль, Ас мысленно разрезал жирный кусок – Долгий лог – лендрманство Вейхара на три поменьше, но вот тут перед ним стоял Грэмфилд, которого угораздило по глупости первым прокричать его титул. Был, конечно, Лейм – но раздербанивать его – это выглядело бы, по меньшей мере, кощунством! Были Приречье Тэфилдсона (половину которого он все же ссудил Сэту – дозорный, даже не дворянин, услышав такое обращение к себе, оцепенел не хуже тысячника) и Заливные луга Веллинханов. Но эти пирожные он оставил на десерт.
Верноподданных прибавилось на полторы тысячи человек! И каких! Готовых к атаке, солдат! Двери Мидгарда были распахнуты!
За час до обеда законный Наследник в окружении некоторых избранных и вновь сложенной из серо-синего соцветия армии в боевом, но несколько размякшем порядке вошел через Западные ворота.
Врагов осталась кучка. А встречал победителей рукоплещущий город.

Д О ______К О Р О Н А Ц И И

- 1 -

В зеленом кабинете пахло воском.
По углам октаграммы, нарисованной прямо на тисовом паркете, на участке, освобожденном отвернутым ковром, были впаяны восемь свечей. Их зажгли не так давно, они не коптились – воск был из дворцовой кладовой – за плотно закупоренной дверью не было сквозняков, но сияние их было неровным, неестественно конусовидным, как будто незримый бог сверху тянул их свет.
В центре лежал Ингерд в той же зажатой позе послушника: ничком, подложив здоровую длань под лоб.
- Морбидас, оканто… Рэвэ!
(Припадаю, ответь… Молю!)
Он твердил это все чаще и чаще, и с каждым разом призыв звучал все глуше, как отдаляющийся гром, и все безнадежнее. И не жаль было загаженной мелом сутаны, болящей руки, набившего шишку лба… Сэтон молчал.
Раньше, не далее нынешней полуночи его слова неслись не в пустоту: Му слышал отклик, чувствовал, как сила входит в него, ниспосланная Сумраком. Сумрак внял ему, он же платил по счетам с охотой.
Но отныне чаша весов резко накренилась, механизм ломался, дребезжал, не находя точки нового равновесия. И бронзовый карлик стоял за пределом октаграммы, как в рот воды набравший, даже не смеющийся, совсем пустой, марионеточный.
Но Му было не до мелочей: не до статуи, не до хламиды, не до того даже, что происходило на Идавеёлль. Бог перестал ему внимать, Сумрак стал непроницаем, Сэтон больше не признавал своего пасынка.
- Морбидас, квенте! Сэтон, квенте!..

Охраны опять не было. Старик и не думал озаботиться такой мерой. Всех с не в меру длинными носами удерживал страх: в Нильсовом кабинете творилось неладное.
На этот раз Вейхар не стал стучать. Он вошел на цыпочках, намереваясь убраться так же никем не замеченным.
Ингерд посетителя не заметил. Тот только и рад был: не придется обмениваться парой ненужных фраз. Мунин пропадал сознанием почти за гранью телесной оболочки. Туда ему и дорога…
Тысячник оторвал его от пола. Тот фыркнул в последний раз, потом уже хватая ртом беззвучно, как рыба, задурманенный воздух. Элиот левой рукой прижал шею Му к своему колену, даже не выжидая его бессилия от асфиксии, пятью прямыми ударами в грудь закончил схватку. Все его одеяние было заляпано кровью Наставника, выплеснувшейся из сердца и легких: на синем мундире она нарисовала черные пятна, как у божьей коровки.
Вейхар вытер лезвие о сутану и заправил нож обратно за голенище сапога. Поднялся.
В восьмиугольнике, как свидетельство его идола, в луже собственной крови лежал труп Му Ингерда. По-прежнему ничком.

В следующие несколько мгновений произошло вот что.
Непроизносимый, парящий на орлиной высоте над Идавёлль, бездеятельно взирающий, как сливаются две армии, вдруг остановил свое движение, почуяв, видимо, неладное. Он не бросился тут же к Резиденции, заметив, как легко вмиг оборвалась его связь с мунином. Непроизносимый все понял. И последнее ужасающее воспоминание Ингерда его не волновало.
Отныне это стало безразлично.
Он на всех парах поспешил к речным Домика – выбираться из мирка, где все покатилось не по сценарию. Кое-кому пришел черед просветиться.
В это же время несколько севернее в краю осенних садов, в доме ярла прямо за обеденным столом Стурлунсонов Алексису стало плохо. Он схватился за грудь, откинулся на спинку стула и задышал ртом глубоко и часто, но все с большим перебоем. Кэми, несущая полную супницу, выронила ее из рук. Сам ярл разорвал завязки нижней рубашки на шее ския, но он не приходил в сознание. Старшая Халльвейг плеснула ему в лицо целый графин с морсом. От ее криков общая суета увязла, она, прислонившись ухом к сырой рубашке ския, послушала его сердце. Оно билось: мерно, редко, щедро.
Когда через полчаса Алексис открыл глаза, то он лежал на диване в парадной гостиной. Над ним стояли Кэми, бледная, как новая Луна, безотчетно кусавшая ладошку, и ее отец, тоже не в себе, в распахнутом до портков халате.
Хранитель сел. От растерянности ему никто не помог. Но выглядел ский вполне оправившимся.
- Свершилось. – Он выдохнул.
Девушка вскрикнула, выходя из кататонии, опустилась на пол перед Хранителем, и, обнимая его колени, разрыдалась во весь голос.
Сбежался весь дом. Фурри, бесполезно пытающийся угомонить дочь и отвечать на вопросы жены, только тыкал пальцем в молчащего ския.
Они не видели, даже чуткая к добру барышня (хотя – добро ли это? Резонный вопрос!) не разглядела на его левом запястье новый знак – светлый и прочный, как слоновая кость, - тонкий, как ниточку, похожий на «А». Его сущность так легко отозвалась, словно полстолетия готовая к этому, что Алексиса даже ошеломило это слияние.
Чем более сильного судьба выбирает Наставника, тем более грозный и неспокойный век стучится в дверь.
А ЧТО он теперь собой представлял, Алексис еще и сам не разгадал.
За него это сделало будущее.

- 2 –

Дариел Лин Веллинхан без жены и сына, без тылов, без путей к отступлению, но, все-таки, настоящий «лев», хотя и перемолотый политическими жерновами, как всегда с иголочки одетый, уже минут пять мялся у дверей детской, боясь своего громкого дыхания.
Он ровно три раза подносил сжатый кулак к зубастому кролику, вырезанному в красном дереве, а лисички снизу дразнили его, высунув голодные язычки. И ровно три раза ронялась его рука. Дариелу было дурно, до тошноты. Кишки скручивало так, что лендрман начинал мечтать о тихой уборной.
Он прислонился к косяку, переводя дух. Ноги не слушались. Каблуки на скользкой подошве скребли мрамор. Колени подогнулись.
И чего бы вдруг? Ведь так ясно казалось, что третьего не дано: либо сойти с ума в долговой тюрьме Му (который сейчас лежал заколотый, как суслик, на меловой паутине таинственных знаков, уже не страшащий перепуганную новым камарилью), либо принять обстоятельства, как должное, женить сына на Кэми Стурлунсон, задобрить жену и т.п. и т.д. А теперь что? И кто дернул этих пустоголовых опустить луки?
Они все вместе из окон Большого тронного зала наблюдали за происходящим. Когда маленький муравей, тронув поводья, один двинулся на стройные ряды тронников, Веллинхану захотелось петь. Когда Вейхар, вероятно, отдал решающий все приказ, на поросячьего цвета висках Тэфилдсона проступили росинки пота. Когда лучники, сбив порядок, хнынули на Ас, до ушей ошеломленных зрителей долетел раздирающий уши крик. Это визжала Хримгильда, такая крупная, свинцовая последний час. Она каталась по полу, ее накрыла истерика.
- Нет, нет, нет, нет, нет…
Когда полчаса спустя в зале, вдруг показавшимся таким пустым и бездонным, вколачивая в тишину громким эхом стук своих сапог, вдруг показался Вейхар – все поняли окончательно, что это – конец. Он был, как нежить, безобразно, коварно вылеплен из чьих-то останков, как будто пришел сюда, продираясь сквозь залежи трупов. На физиономии Элиота застыла дурацкая улыбочка. Чуть склонив голову на бок, он простонал, как ветхая нянька колыбельную:
- Ме-ертв он, убогонькие мои… Ме-ертв…
И странно: за его плечами никто не рассмотрел гигантскую, прямую, как колонна, тень Му.
Ее попросту не было.

Веллинхан промокнул платочком выемку над верхней губой, в нос попал такой привычный запах мускуса.
С чем еще придется попрощаться?
- Нет, у меня больше нет времени. Открой, Сэт.
Это донеслось оттуда, из детской.
Некоторое мгновение спустя, в распахнутом проеме, который однако не пропускал света из-за значительности привратника, нарисовалась довольно убедительная рука, настойчиво приглашающая Дариела пройти внутрь. Веллинхан запрокинул голову, но рассмотреть себя сотник не дал. Он отступил чуть назад, пропуская посетителя.
Лендрман шагнул и в кресле, отодвинутом от стола, полубоком к нему, в небрежно-церемонной позе, вероятно, оторванного от дел, он увидел… Нильса.
Ну, не Нильса, а преображенного в полностью черном одеянии цвета правящей династии Наследника Ас. Правда, офицерские сапоги Бел так и не сменил на туфли с тонкой подошвой, по привычке отметил Дариел.
- Долгой ли была дорога, вир Веллинхан?
Ас положил руки на спинку – полукруглую, теплую, домашнюю – движением оживали лишь пальцы.
- Как погода нынче? Не покрепчал ли ветер?
Дариел замотал головой.
- Да? А что, как супруга поживает? Как отпрыск?
Дариэл сглотнул.
- Зд – доровы оба, хвала Создателю.
Бел кивнул в знак почтительного понимания.
Тишина.
Великан застыл за спиной лендрмана изваянием. Дамоклов меч. Насколько ему хлопотнее придушить Дариела, чем разрубить – от макушка до пят?
Веллинхан не устоял на ногах, упал на четвереньки.
- Великий вир! Великий Ас! Пощадите! Сохраните жизнь!..
Бел приподнял бровь.
- Я Вас еще не казню, Веллинхан.
Лицо Дариела напоминала маску трагика – карикатурно скобкой разинутый рот, по-эльфийски вырезанные глаза обозначились кружочками. Он выпустил из своих страхов первый, что просился наружу.
- Пытки?..
- О! Увольте! Вы мне все и так выложите, как на блюдечке.
- Лендрманство? Альтинг?
- Позвольте, вир, для человека, который притащил в Мидгард эту старую грымзу и ее отродье, которое мунин хотел усадить, как куклу, на мой престол, отсутствие преждевременной смерти и физических мучений – более чем завидная участь.
Бел сощурил глаза и чуть подался вперед.
- Или Вы так не считаете?

Мальчик старается, но пока в комнате нет даже секретаря, который бы записывал показания Веллинхана. Еще мало кому Бел Ас мог доверять и показаться в истинном свете.

Хримгильда-Хелена, лишенная слуг и горячих кавалеров, испытавала явную потребность в мальчике для битья. И хотя в бывшей «каморке» Вейхара, куда он любил в былые времена приглашать «на чай» с пристрастием особо небезразличных для Ингерда людей, где она теперь коротала с сыном томительные часы взаперти, скудная обстановка не особо располагала к разговорам в полный голос, и еще пугала болезненная напряженность Джаспера, эдвирия устоять не могла.
- Куда этот ублюдок нас поместил? Мы Ас, а не шелупонь подзаборная! Нет, ты слышишь, Джасси, я ему устрою, появись он тут! Я ему такое покажу! Будет знать, как коронованную особу помещать в хлев! Будь жив Белиус, он бы ему голову отрезал!
Матушка сидела на табурете – сколоченном грубо, но на века – положив ногу на ногу и вскинув царственный лоб к потолку. Но поза властелина положения не удавалась: то ли острые ноготки выбивали слишком неровную дробь по подоконнику, то ли носок туфельки чрезмерно высоко вскакивал, когда в коридоре слышались чьи-то торопливые и случайные шаги…
Не имея привычки останавливать вальсирующую походку своего воображения, Джаспер живо представил себе, как эдвирия – большая, шуршащая, раскалено-чувственная от преизбытка событий – не щадя муслиновых манжет будет макать Бела Ас в размазанную лужу посрамленного достоинства. Получалось реалистично, не к добру.
Эдвирия встала, прошлась.
За двойными решетками и плотно снаружи придавленном щите (Вейхарова личная выдумка – деревянный панцирь с железными скобами крепился на крюках, вбитых в стену, и с помощью цепи из комнаты мог без проволочек опускаться на окно) по расчетам сына была глубокая ночь. Но в Резиденции не спали: до них, пленников казарменной части дворца, то и дело доходили глухие – отдаленные и резкие, дребезжащие – над самой головой – звуковые свидетельства этой жизни. Но в объятия Морфея не сдался и сам город. Мидгард кишел, роился, как улей, пил, как будто вновь встречал обиженных парламентеров вест-скиллского вождя. Последний скупец сегодня ночью не пожалел масла для огня, последний нищий был накормлен хлебосольным лавочником.
Перед ратушей, восхищаясь волшебной игрой света на ее смальтовой мозайке, на ее витражах, заполонив собою всю Посольскую площадь, гулял простой люд. Да, ночное небо было чисто, и звезды светили ярче вчерашнего, на троне остались Ас и полновластию Альтинга пришел конец.
Отчего же так отзывчиво человеческое сердце к надежде, отчего так манка для него дорога к переменам, но еще более ценен и не разменян покой?
- Я устала, - Хримгильда произнесла это сухо и важно, но сын ничего не ответил.
Ему давно опротивела эта навязанная главная роль, этот шум, эта петля. Джаспер не реагировал на нее с тех пор, как усатый гремящий метательными ножечками сотник с двумя солдатами привел их под руки сюда и оставил наедине. Он перестал отделять ее от обстановки: материнское лицо слилось со цветом стен, черты ее растворились, а голос упал до комариного писка. Но апатия Джаспера не казалась Хелене непробиваемой.
- Я им все еще задам трепку! Я – эдвирия Этилейма, а не поломойка в собственном доме! И престол пока пуст!
В соседней комнате, отодвинув крышку, Бел Ас склонился правым ухом к отверстию слухового хода, что пряталось за головой единорога. Ввинченный в стену подсвечник, давно нечищеный и не используемый по прямому назначению, служил неплохой маскировкой для приспособлений подобного рода.
Тэфилдсона, а, точнее, его речевой аппарат находился под полным контролем нового лендрмана Приречья. Тот попросту зажал ему рот.
Послушав секунд тридцать великоречивый монолог в исполнении эдвирии, Ас кивнул Сэту. Это послужило условным приказом уводить допрашиваемого. На сегодня аудиенция была закончена.
Два тронника – их можно было угадать по синим мундирам и золотым галунам – совсем не рядового звания ни мало не жалея паучьих ручек Меларена, итак жестко перевязанных его же ремнем, совершенно молча вывели его из помещения. Молча, если не считать тонкого поскуливания и не сколько от злости, сколько от праздности произведенного удара в пах.
Сэт поставил табурет под стол.
- За дверью, - Бел больше не берег инкогнито.
Вскоре томление эдвирии по слушателям было вознаграждено.
Еще два тронника-близнеца со скрещенными на груди руками заняли пост у двери, только что захлопнувшейся за Наследником. В смежной «каморке» на пару с «единорогом» остался непроницаемей грозовой тучи Уллигримсон.
А небо над городом, заполненным излишками звуков, запахов и ожиданий, на востоке начало рябеть.

- Доброе утро, - Бел осмотрелся и подыскал себе свободное местечко у окна.
В углу сидел совершенно без интереса его рассматривающий Джаспер, а Хримгильда с приоткрытым ртом и разжатыми ладонями осталась стоять у проема, из которого, как из табакерки, появился гость.
- Извините, эдвирия, руку целовать не буду.
По лицу Ас нельзя было понять насколько он сердит или сокрушен.
- Ты… ты – сын Нильса? – Хелена выдавила из себя единственную мысль, не улетучившуюся из головы от неожиданности.
- Да. Сын Нильса Ас и Анэлин Стурлунсон. У Вас еще будут вопросы и пожелания? Сегодня, не поверите, каждый второй интересуется у меня своим грядущим.
Но эдвирию сей момент, видимо, временно перестал беспокоить. Она педантично – больше с вниманием, чем с раздражением – изучала каждую его черту, каждую пуговицу на камзоле, каждое непроизвольное движение. Увиденное на нее произвело впечатление открытия, густо приправленной досадой.
Хелена прикусила губу и процедила кислое: «мда…», на чем отступление было завершено.
Бел улыбнулся.
- Вполне осязаемый.
Хримгильда подобрала с пола обычную надменную маску.
- С…ке фокус удался. Хотя хвостом вертела не перед тем кобелем.
Лицо гостя окаменело.
- Да ты не тушуйся! Ты-то вылитый папаша, такой же гаденыш щуплый!
Эдвирия повернулась на каблуках и отправилась изучать осколки табурета под столом. Джаспер принялся хрустеть костяшками пальцев.
Бел смотрел в пол.
- Так это правда?
Хелена пожала плечами.
- У Элиота разузнай. Он уж лучше помнит.
Бел поднялся.
Хримгильда, уловив его изменение, быстро кивнула на сына:
- Опять запрешь нас в Доле?
На этот раз разводить руками с чувством небрежного превосходства был черед Бела:
- Только Вас, эдвирия.
Выражение самоуверенности холодной волной смыло с ее лица: реальность по-прежнему стояла за дверью, а напоминание о прошлом лишь подсластило момент.
- Нет, - прошептала Хелена, сухие губы горели, но облизывать их она забыла.
В глазах Джаспера просквозил интерес. Он бросил свое занятие.
Наследник открыл дверь.
- Ему это будет на пользу.

- 3 –

Следующие дни прошли быстро, но без особой горячки, довольно предсказуемо. В официальной жизни главные события заключались в смене придворной верхушки и окольных коалиций. Почти за три дня из списков должностных лиц исчезли все те, кто были ставленниками Му или про кого ходили неоднозначные слухи. Тэфилдсон, Вейхар, некоторые из сотников, которые покинули Идавёлль в свите Джаспера, главный казначей, обвинитель, глава городской управы Мидгарда и некоторые особо одиозные личности сидели под замком в казематах Резиденции. Их слабых прошений о помиловании никто не расслышал под общий гром рукоплесканий и шум отодвигаемых чиновных кресел. Хотя узников не пытали и не рубили голов. Это была намеренная тактика Бела – притушить память о них, отвлечь народное внимание новыми перестановками.
Одним за другим присягали города и провинции. Весть о капитуляции ликующей столицы перед дозорными с сыном Нильса во главе и о скором падении Ингерда облетела Этилейм на легких крыльях. Нет, не от того, что жители сильно симпатизировали Белу, а от того, что боялись или презирали его Наставника. Все же ореол избавителя, очистившего небосклон потомков ост-скиллов от заслонившего светило грозовой тучей узурпатора, немного согревал Наследника. И Бел спешил этим воспользоваться.
В Альтинг помимо старшего Диллерэна вошло двое нейтральных дворян из глубокого подполья (Бел выбрал их, потому что еще при отце про них говорили «ни рыба ни мясо»), заменив ими братьев Грэмфилд – все же родные племянники формально смотрелись бы странно на прежних местах – чуть посомневавшись, Ас пригласил в состав совета Грэта Скафти, а еще вакантным оставалось кресло ярла Лейма. Отсутствие дяди во время присяги на Идавёлль не то что в городе, но и в его окрестностях, несколько удивило Ас. Однако до него вскоре дошли слухи о чуть не собравшемся ополчении из Дружины и леймских крестьян, готовых оборонять и, если очень надо, дать бой тронникам. Такого в Садовом крае не происходило лет пятьдесят. Верность престолу заслуживала особого поощрения.
И за всей этой суетой, за мыслями, как прагматичнее разделить пирог Му Ингерда, кого выделить, а кого наказать, насколько суровым или добродетельным предстать перед подданными, Бел, казалось бы и позабыл о себе, о том, собственно, чем он грезил.
Великий Ас вставал с рассветом, за утренним кофе и вчерашней смятой булочкой небрежно, очень схематично набрасывал на какой-нибудь промокашке костяк налоговой реформы или план заселения пустующих благодатных земель от форта Хильды до крайнего запада Этилейма.
Затем наступало время челобитных, доносов и ничего не обещающих кивков. Бел принимал послов уже на троне, в атласно-черном, отороченном соболем или бурой лисицей, но пока с непокрытой головой, сдержанный и по-царски скупой на движения. Но когда принимал старых отцовских или ингердовых клевретников на его лицо наползала маска извечно-пугающей иронии, которой надо опасаться у всех властителей. Он знал прекрасно цену этим лобызаниям, этим честным глазам, сладким подмигиваниям, но не пустозвонство, не лесть огорчали его. Ас не дразнил, не прогонял их. Он соглашался с их болтовней, с их претензиями бывших маргиналов или фаворитов, но приказывая наполнять вновь по кругу их опустевшие чаши, словно говорил: дышите, ешьте, пейте за моим столом, брызгайте слюной – у меня давно вырос панцирь, который не прожечь вашему яду. Я буду кормить вас и набивать ваши карманы, чтобы купить ваше большинство и направлять ваше злословие, потому что однажды я приду и заберу то, что мне понадобиться из ваших кладовых и амбаров, а может, из ночных горшков. И тогда я не постучусь, не спрошу позволения – я буду захватчиком, если придется. Но не один из вас никогда не пойдет за моей спиной, он даже не получит в руку швейную иглу, чтобы тайком задеть меня. Я знаю вашу стоимость, и никогда не переплачу за навоз.
Зря кружок Му в этом самом зале, когда пали его колдовские цепи, так легко распрощался с одноруким. Взращенное им дерево расправляло крону, и пусть обличием это был Нильс – замкнутый, мистический, но крайне мягкий Нильс – сердцем Наследник был скуп, хотя не жесток, и голову его не пьянили страсти, как это бывало с дедушкой. На престол сел незнакомец в маске из папье-маше и незаметной для случайного взгляда, но стальной хваткой принял бразды. Бел считал, что «оковы», которые были в тягость отцу, ему впору.

В середине октября вечерело уже рано. Было только семь часов после полудня, когда длинные тени от домов, заборов и ленивых, разморенных бабьем летом котов на них наползали с запада на дорогу. Преодолевая северное предместье, в Мидгард целым караваном – пышным и неспешным – по ней ехали леймские гости.
С присяги на Идевёлль прошло уже полторы недели, но только сейчас, освежив звезду на фамильном гербе Стурлунсонов, расчесав до парикмахерского совершенства проборы сыновьям и накрахмалив шелковые цветы в собственных волосах, вирия Халльвейг выпустила из своего горнила-будуара вереницу первого леймского семейства.
Большая, неуклюжая, но очень внушительная карета длиной метра четыре на шести дубовых колесах, обитая изнутри красным бархатом на меху – болтать ногами и лузгать семечки Фурри-младшему и Дроверу запрещалось крепко-накрепко, но вот ситуацию с печеньем с ними никто не оговорил – и песочными крошками, так удачно прилипшими к парадной ткани, вмещала в себя все семейство Стурлунсонов. Впереди кареты, мучаясь на затекшей пятой точке, верхом ехал Бьёрн Пэвлин. И сбруя с косматой бахромой, и красные лосины, и крашенные индюшачьи перья, приделанные собственноручно вирией Стурлунсон к его шлему, и гигантская звезда Лейма, инкрустированная рубинами, оттягивающая его шею – все это смущало и досадовало капитана. С любопытными взглядами прохожих он уже как-то пообвыкся, но вот грядущее его пугало. Вирия учила: «Встанешь прямо, как жердочка, поклонишься чуть-чуть, потом, не шаркая, правой ногой назад и легко, как девица, на колено опустишься. И смотри, идиот, не забудь правую руку, без перчатки, положить на сердце, а левую - на свободное колено. И шею, шею, дурак, согни, но спину держи ровной. И молчи, пока с тобой сам Великий вир на заговорит!» Что, куда и зачем положить Пэвлин забыл сразу же по выезде из Лейма. Но судя по раздававшимся из парадного короба звукам и колебаниям – там шла борьба не на жизнь, а на смерть – если вы печетесь о целостности своего носа, то совать его внутрь с расспросами совсем не стоило. Бьёрн совсем понурился.
- Я тебе говорю, а ты меня не слышишь, старый маразматик! Кэми, вяжи ему шарф! Не так туго, а то отбросит копыта! Дровер, бестия, убери в карман печенье! И не вздумай ковырять в носу в Резиденции! Не позорь моих седин! А? Да у папаши и волос нету! Смотри, плешь во всю башку! Кэми, да не бантиком! А ну убери руки, я сама! Все сама! На вас рассчитывать не приходится!
Кэми отодвинулась вглубь кареты. Занавески были распущены – дабы уберечь семейство от досужих взглядов – но в маленькую щелочку, что оставалась в уголке, девушка получала свою порцию свободы. Там, снаружи, был вечер – не такой синий, курящийся, приправленный ароматами земли и опавшей листвы, какой она привыкла встречать в Лейме – но все же пейзаж был нов, а, значит, если вам восемнадцать лет, - привлекателен.
Белые стены широкой пастью распахнутых ворот впустили кортеж Стурлунсонов. В городе почти не было свободной пяди: все пространство занимали мощеные улицы, фонарные столбы с немигающими головами - одуванчиками – в Мидгарде любили ночь превращать в день и рано зажигали газовые светильники – скверами, палисадниками, просто газонами, но не столичному взгляду Кэми они казались игрушечными, закованными в камень, зашнурованными ажурными оградами, бортиками, скамейками. Ее воображение потрясла Посольская площадь – полтора гектара пространства, где крыши не прятали небо в этом тесном мире, скопление людей: уличных торговцев, цветочниц, бродячих артистов, скальдов, карманников и нищих, пузатых, пестрых, как расписные пиалы, матрон под ручку с мужьями и детьми, дозорных, нарочито небрежно носящих свои потасканные мундиры с оборванными пуговицами на животе, бледных, растерянных, как и она сама, провинциалов – будь то мунин или человек – присевших на краешек уснувшего фонтана и таращившихся на этот праздник жизни.
Но карета, плавно накреняясь, как устойчивое судно, круто свернула за угол, послышался хрипловатый голос Бьёрна, сбивающейся от волнения, и светящееся, разноликое городское плато скрылось за облицованным торцом ратуши. Впереди была Резиденция Ас.

Может быть в другой раз, когда бы у нее так не кружилась голова, Кэми оценила бы по достоинству великолепие залов и покоев дворца… Но сейчас, когда она вышла из кареты вслед за отцом, опираясь на верную руку Генара, не чувствуя ног прошла через галерею восточного предела – полную света, почти дневного, пространства, несмотря на убранство, воздуха – и оказалась вместе со всем семейством Стурлунсонов на конечном этапе этого помпезно-суетливого странствования… сейчас она хотела только искать глазами дружелюбный взгляд. Алексис, ехавший вместе с младшим Диилерэном в обычном почтовом возке, замыкая и охраняя их процессию, и теперь держался чуть поодаль, не обронивший ни слово, почти не заметный. Девушка боялась хоть на секунду выпустить его из поля зрения, дать раствориться в толпе, но протокол требовал, чтобы она заняла свое место – справа от матери, уступая место ее старомодным фижмам… Веллинхан затесался где-то у стены, меж колоннады, декоративно обрамляющей Тронный зал, и поварят, начищенных до блеска, как их половники. Конечно, в Мидгарде поджидали таких гостей и молодой Наследник хотел быть хлебосольным.
Леймское семейство, выстроенное в линейку, оказалось на пяточке, освобожденном от лишнего присутствия – придворные, большей частью военные, теснились у стен. Перед Фурри, в семи шагах, застывшей лавой черные ступени, облицованные ониксом, поднимали престол к потолку. И по ним, не откидывая капюшона плаща, в сапогах с прямым голенищем поднялся человек. Бел Лагаберт Ас согласно самым строгим канонам этикета взошел на трон в полном молчании, когда же он медленно, как пудовый, поднял указательный палец правой руки, лежащий на золоченом подлокотнике, тишина, казавшаяся стеклянной, растрескалась и осыпалась под ноги миллионами осколков.
- Ас! Ас!! Ас!!!
Овации длились до той поры, пока палец будущего конунга не опустился на холодный металл – каждый властитель в этом зале отмеряет свой предел тщеславия. Наследник ограничился пятнадцатью секундами – притворщик!
Фурри Стурлунсон глядел во все глаза на родного племянника… и не угадывал его. Несколько недель назад он звал его мальчиком, глупышом, а сейчас перед ним на троне Этилейма сидел человек без возраста, без непроизвольной мимики, выдающей что у того на уме, расчетливый в движениях. Создатель! Сын Анэлин и Нильса, но душевная копия Му!
Фурри забыл мигать. Халльвейг, лучше владеющая собой, ткнула муженька локтем, мягким, как тесто, но тяжелым, и скосила страшные глаза на трон. Ярл поперхнулся.
Легкая улыбка, заметная, возможно, только Уллигримсону, занявшему пост на первой, выступающей на метр по периметру, ступени подножия, тронула губы Ас. Хотя Кэми, набравшаяся отваги прямо взглянуть в глаза кузену, тоже уловила эту перемену. Ас был расположен к родственникам, но вся ситуация его забавляла.
Ярл прочистил горло и опустил на себя мантию родового достоинства. Он открыл было рот, чтобы произнести витиеватое приветствие, но его попытку безжалостно пресекли: крайне исполнительный, но к несчастью, рассеянный, командир Леймской дружины, потный, в шлеме с покореженными перьями, расталкивая бравых тронников, пробирался к трону. Его появление было столь неожиданным, что даже воинственная вирия Стурлунсон встретила опасность с разинутым ртом. Громко стуча подкованными длинноносыми башмаками в гробовой тишине, он подошел вплотную к первой ступени, чем растревожил бдительность Сэттела. Но Наследник остановил телохранителя жестом. Бъёрн, словно дитя, не заметившил, как медленно, будто нехотя, угрюмый гигант убрал руку с эфеса меча и что мгновение назад его голова, горделиво вздернутая сейчас, могла бы бесполезной болванкой отлететь на три метра от трона. Пэвлин достаточно грациозно, с торжественным выражением лица опустился на одно колено. Его рука – маленькая, как у младенца, но желтая, с рябинками – сжимала над сердцем платиновую звезду Лейма.
- Великий вир.
Пэвлин вошел в образ: перья слетели с пьедестала к ногам Ас. Простоволосый и, как шахматный конь, согнутый, он ждал позволения продолжить.
- Я слушаю Вас.
Баритон Бела не прозвучал сурово. Бъёрн поднял голову.
- Великий вир! Я, преданный Вашему трону, Бъёрн Храфн Пэвлин, командир Дружины славного города Лейма, в сей момент награжденный обязанностью, что честь для меня, представить перед Вашим взором сеё достопочтимое семейство, что зовется в землях Лейма первым. – Он оттарабанил без передышки, и теперь, вдохнув новую порцию, перешел с диеза на бемоль. – Сей муж с челом широким – вир Фурри Хёгни Стурлунсон, а это, - Бъёрн указал перстом на круглый, как пузырь, затянутый в пунцовое, живот вирии, - его жена и порожденные ими чада.
Так красочно законченное великоречие не могло не вызвать задавленных рукавами смешков. Глаза Халльвейг сверкнули – ее осыпал пеплом ее же паж – месть будет крепче перцовой настойки.
Наследник кивнул.
- Благодарю, вир Пэвлин.
Осененный чувством выполненного долга, дружинник поднялся с колен и уже прямой, как циркулем, подволакивая затекшую ногу, оправился на второй план. Старшая Кэми проводила его таким взглядом, что будь она феей, деревянный ступни Пэвлина сейчас бы прикасались к шипящей сковороде.
Фурри опустился на колени, за ним последовало все семейство.
- Счастье, ныне ведомое нам, Великий Ас, видеть Вас здравствующим под своим кровом, - ярл прочитал это полу.
«Порожденное им чадо» по имени Дровер почесало шею – алый шарф из овечьей шерсти измучил его за целый день.
Великий вир поднялся с трона. Фурри невольно посмотрел на племянника, тот обнажил белые зубы и протягивал руки.
- Дядя.
Челюсть Стурлунсона отвисла: Нильс, вылитый Нильс, черным по белому разыгранный Нильс. Он распахнул ответные объятия, хотя и не решился ступить на царственный оникс - Бел снизошел сам.
- Дядя, как я рад лицезреть Вас.
Потом Наследник по очереди облобызался со всем семейством. Когда он поцеловал бархатный лоб Кэми, то на секунду задержался рассматривая ее лицо:
- Вы крайне похорошели, сестра.
Девушка зарделась, но не отвела глаз:
- А Вы весьма возмужали, брат.
Бел стер улыбку.
- Я слышал, что Вы связаны некими обязательствами с младшим Веллинханом.
Теперь Кэми опустила голову.
- Да, Великий вир.
- Являлся ли данный союз желательным для Вас?
- Для наших семей, Великий вир.
- Он остается таким и впредь?
Огонь разгорелся в груди Кэми. Она выдохла с трудом. Фурри поспешил к дочери. Он осторожно увлек ее в сторону, загораживая собой.
- Великий Ас! Я молю Вас о милости!
Бел скрестил руки.
- Я… - ярл сжимал ладошку Кэми и выглядел, как воплощение отчаяния, - я… припадаю к Вашим стопам…
Быть может, он размозжил бы лбом мрамор – ноги казались ватными – если бы сыновья не держали его под локти:
- Избавьте мою Кэми от этого брака. Кроме позора и нелюбви, он ничего не принесет малышке… Я умоляю!
Фурри сделал новую попытку присесть, что кости у подростков затрещали, но Халльвейг вовремя отвесила ему освежающую оплеуху.
Бел смягчился.
- Этот брак мне так же неугоден. Но…
Леймская чета во все глаза, забыв о перепалке, смотрела, как падают песчинки небрежной паузы.
- Но… я не буду препятствием, если сама кузина жаждет войти в дом Веллинханов снохой.
Кэми никто не держал, Кэми бросилась к ногам кузена и обняла его колени. Сквозь всхлипывания и ворох лент в копне волос, окружающие услышали только одно:
- Нет… нет… Создатель, нет!

- 4 -

За трапезой, состоявшейся в известной столовой, ярл, уже успокоившийся, снова респектабельный, с легким сердцем и азартом поведал о своих злоключениях в последний визит в Мидгарде.
- Так младший Диллерэн остался верен престолу? – поинтересовался Наследник после того, как осушили кубки за второе рождение Стурлунсона.
- А то! – ярл икнул – шарлотка была несколько суховата – Этот парень троих стоит! Тысячнику Диллерэну повезло с сыном. Тот его седин не опозорит!
Лаг Диллерэн, неприступный на вид, в соболиной мантии с огромным рубином на мизинце, в редкозубой короне сенешаля, счел слабостью реагировать на дифирамбы ярла, хотя тот говорил от чистого сердца. Он держался в стороне, суровый, каменный, на обретение сына произвел только отчее похлопывание по плечу, хотя… в тайне рыдал от радости. Зато сам Генар, еще не совсем оправившейся от увечий – но молодость и любовь творили чудеса – снова с длинной косичкой этильца и миллионом кожаных ремешков, сидя по правую руку от отца, чуть не вывихнул шею пытаясь запечатлеть реакцию Кэми. Но та была, к его огорчению, занята перешептыванием с матерью и тои дело рассеяно озиралась по сторонам.
Любовь слепа, но ревность прозорлива. Впрочем, сейчас, в минуту такого торжества бравый юноша и помыслить не смел о сопернике.
Бел прожевал жареную лапку – мастер Пането превзошел самого себя – крольчатина была райской. По подбородку потекла капелька жира и вместо салфетки Наследник аппетитно облизнулся. Пышущий здоровьем мунин, совсем не полный, но упитанный, в магическом колпаке и белоснежном фартуке, стоящий в тени великана Уллигримсона у стены, прикусил губу. Он был сегодня крайне нетерпелив и безжалостен к разносчикам. Какой-то криворукий мальчишка поставил красное пятнышко на его придворную куртку размером с муху, когда шеф-повар полез пробовать соус к говядине, и теперь он прятал свою неловкость за кухонным полотенцем на рукаве.
Ас поднял чашу – сегодня был праздник поощрений – и повернулся к Пането:
- Вы – гений, мастер! – и уже Сэту – Двойное жалованье всем с кухни: от шеф-повара до мойщика.
Пането поклонился в пол.
Когда ярл распрощался с шарлоткой – об этом казусе мастера деликатно умолчим – Наследник вернулся к разговору.
- Так кто тот загадочный сокамерник, что помог Вам, дядя, вырваться из лап Ингерда?
Кэми застыла над супницей с открытым ртом – это заметил не сводивший с нее глаз Генар – за что получила замечание от матери.
- Долго ли еще его личность будет инкогнито за этим столом? – хотя Ас и цедил сегодня елей и Фурри размяк после освобождения дочери, он почувствовал завуалированный, но четкий нажим.
Стурлунсон откинулся на спинку стула – тот скрипнул – и развел руками:
- Отчего же, Великий вир? Он назвался Алексисом Веллинханом, и у меня нет оснований ему не верить.
За столом постепенно замолчали. Наследник сощурил глаза.
- Повторите, ярл.
Фурри пожал плечами.
- Он вызволил нас с Генаром Диллерэном из Резиденции, где мы были совсем не гостями. Парализовал охранников и главного головореза Му, а потом применил заклинание невидимости, чтобы мы могли беспрепятственно покинуть дворец. Я видел то, что видел, Великий Ас, и могу засвидетельствовать перед Создателем.
Бел покачал головой.
- Хорошо.
Кэми ели заметно поскребла ручку серебряного чайника. Она выглядела опустошенной.
Наследник обратился к ярлу.
- И где он?
Фурри оставалось только вновь развести руками.
Уллигримсон сделал два коротких жеста рукою, свободной от меча. Видимо, это был условный сигнал, так как пятеро или шестеро персон в серых плащах без отличительных признаков заняли позиции у входов, создавая препятствие живой очереди разносчиков и гостей, желающих освежиться. Бел равнодушно наблюдал создавшееся замешательство.
- Не стоит беспокоиться, Великий вир.
Мало кто заметил, как слева от Сэттела, поглощенного притеснением взвизгивающего шеф-повара к стене, отошла тень. Тонкий, длинный, как стебель, по фигуре юноша, скинув с плеч плащ в простом коричневом костюме, почти лысый, новый субъект встал на колени перед Великим Ас, восседающим во главе стола. Это появление было лишено оваций, а только сопровождалось выражением изумления и даже гнева.
Бел свел брови на переносице и, слегка отодвинувшись от стола, но никак не от пришельца – демонстративно – разглядывал его облачение. Старая одежда Фурри-младшего, который был шире в плечах, сидела мешковато, но и не в ней было дело: на вид гостю можно дать лет тридцать. Легкие морщинки на лбу, чуть усталый, задумчивый взгляд, простота поведения, что приходят с возрастом не оставляли сомнений. Но правильные черты, эти глаза под тяжелыми веками, этот с легкой горбинкой нос… Да, лицо было мужским, но так… так похоже…
Бел позволил пришельцу встать.
- Так правильно ли мне сообщил ярл Лейма, что мы имеем честь быть свидетелями пребывания Алексиса Веллинхана в пределах нашего мира?
Ский улыбнулся.
- Да, Великий вир.
Наследник поднял брови.
- Вот как! И что же вир Веллинхан намерен предпринять?
- То, что будет угодно Великому виру и судьбе.
- И что это, позвольте полюбопытствовать?
Алексис сложил ладони лодочкой, прикоснулся ко лбу, и протягивая их к Наследнику, раскрыл: на подушечках пальцев правой руки, без всяких нитей задержался волшебный шарик, такой же, каким он поразил воображение Сирина, с гирляндой внутри.
Шок, восторг… единодушие присутствующих было безапелляционно: магия!
Бел хранил молчание. Неизвестно чего ему этого стоило, но владел он собой безупречно.
- Пора принести Свод Наставника. – Ас вернулся к кролику. – И принести еще светильников. Становится темно.

После ужина Стурлунсоны должны были отправиться в отведенные им покои. Хотя они имели собственный дом в Мидгарде, но Наследник попросил их задержаться под его кровом. Кэми двигалась за шлейфом матери, как послушная девочка. Шли они медленно под конвоем тех же безликих серых плащей, которые создали сумятицу в столовой.
У главных дверей стоял грозный великан, что порывался снести пернатую голову дружиннику. Он был мрачен и почти не кричал, но повиновались ему безропотно. Рядом с ним, почти фарфоровый, держался ский в залатанной хламиде, нервно перебирающий пальцы музыканта, но, похоже, отчего-то крайне удовлетворенный.
Когда они поравнялись, Кэми, тут же позабывшая об этикете, кинулась в его сторону.
- Вир Веллинхан!
Алексис осветил ее лучезарной улыбкой.
- Все отлично, вирия Кэми. Все удивительно прекрасно!
- А… Вы? А… я? – она растерялась.
Генар бы бросился к ее ногам, но он чуть раньше покинул столовую, сопровождая родителя. Веллинхан снова улыбнулся.
- Жить чудесно, не так ли?
Девушке хотелось надавать себе пощечин, так разозлили и обвинили ее эти радостно-слепые слова. Благо, что матушка не расслышала последний диалог. Она повернулась, чтобы посмотреть, почему задержалась дочь, и ее тоже окатила волна ликования ския.
- Доброй ночи, вирия Стурлунсон! Доброй ночи, вирия Кэми!
Халльвейг присела, как умела, в реверансе. Теперь бродяга был почти Наставником Ас, и с этим приходилось считаться.
- Доброй ночи, вир Веллинхан! Приятных снов!
За руку она оттащила, ели перебирающую ногами барышню. Кэми не проронила ни слова. Два пенных торта – их платья, – железная поступь серого копьеносца и зал почти опустел.
Сэт посмотрел в серые глаза гостя:
- Великий вир ждет.
Видимо, Бел желал разговора с глазу на глаз, потому как Сэттел, проводив ския, остался охранять снаружи драгоценную дверь детской.
Наследник привык к этим покоям, где провел почти всю свою жизнь, и менять ничего кардинально не спешил.
Он коротал время за книгой, которую нашел в ворохе векселей Ингерда – бухгалтерию тот вел исправно, но вот имена должников были зашифрованы. Алексис застал его перед бюро, в одной сорочке – расшитый камзол валялся на кровати.
- Итак, - Бел поднял глаза, - присаживайтесь, Веллинхан.
Связь между Наставником и Ас – штука тонкая. Первый должен принять конунга, как мать, любым, и быть честным, даже рискуя собой, как отец. Но Алексис лишь вживался в роль, а отношение Бела было глухо, как стена.
- Ну же!
Ский сел в кресло напротив.
- Я готов ответить на любые вопросы, Великий вир.
- Хорошо, - Ас закрыл книжку. – И как это бывает?
- Что?
- Как Вы понимаете, что стали Наставником?
Алексис сидел прямо – руки на коленях – не погружаясь в кресло. Он задумался.
- Я могу рассказать, что почувствовал сам, Великий вир. Это было похоже на… открытие. Как будто ты жил до этого с сознанием того, что небо голубое… и вдруг понимаешь, что оно всегда было красным. Вероятно, в тот момент, когда прежний Наставник отмерил свой срок, свершился выбор судьбы. Я, как мне рассказали, Стурлунсоны, бывшие тому свидетелями, лишился чувств. Но я ясно помню, как передо мною открылась дверь в мою прошлую жизнь… Но не надолго. Все то, что было раньше, осталось запертым. Отныне я свободен от прежних клятв и уз, ибо связан новыми, более крепкими. Передо мной предстал Кристалл, вплетенный в узор Вашей Сущности. Я знал уже нечто похожее, ведь сам когда-то был его вместилищем. И от меня к Вам протянулась нить, нет, тысячи нитей… Если можно так сказать, то моя Сущность, моя душа – Ваш донор, часть Вас самого.
Бел посмотрел на светильник: в его стеклянной крышке искаженным отражался он. Наследник усмехнулся.
- Что такое Кристалл?
- Все материальное и нематериальное в мире есть формы пребывания Сущности. И наша жизнь – это, в конечном счете, круговорот Сущности.
Бел невесело подпер кулаком подбородок.
- Что было прахом, станет им…
Алексис встрепенулся.
- Как один из вариантов трактовки. Но Кристаллы – это не выражение Сущности. Они единственное, что вокруг нас не имеет до нее касательства. И что это, Великий Ас, на самом деле знает лишь Создатель и, быть может, догадывались Асгарды.
- Кто?
- Я говорю о тех Асгардах, что жили несколько тысячелетий назад в Междумирье. Они были богами и создали великую империю. Многие из них носили в себе Кристаллы. Они давали своим владельцам определенные… таланты, возможно, это есть симбиоз, а возможно… Тем не менее боги не существовали в своем узком кругу. Они часто посещали миры, сея, как им казалось, справедливость. Естественно, такое могущество не могло не иметь завистников. Тогда, около пяти тысяч лет назад сформировался Первый союз Ловцов. Его лидером стал Ивер Дармагондер, что означает по-древнеэльвийски «Разрушитель». Он догадался, что убивая кого-то, кто является вместилищем Кристалла, можно его извлечь, правда, разрушая, ведь Кристалл обращается в огромное количество энергии. Разразилась война. Она шла с переменным успехом полстолетия. За одним перемирием, шел новый конфликт, ведь обеим сторонам не нужна была видимость мира. Они хотели полностью уничтожить противника. Таким образом, был и Второй, и Третий союз Ловцов. В последнем не малую роль сыграл бог, известный Великому виру под именем Сэтон. Война продолжалась бы еще долго, если бы не предательство некоего мэрлока, прозванного Исторгающим души. Он жил в пределах империи Асгардов и был дружен с главой рода – Тором Асгардом. Но Ивер купил его, и Сущность Тора оказалась бесприютной.
- Каким образом?
- Исторгающий души – Аливэн по-древнеэльвийски – обладал одним, но крайне сильным даром. Не уничтожая тело, что у богов является только оболочкой, он мог «испускать дух», тоесть прогонять Сущность из обиталища. Для людей – это, безусловно, неминуемая смерть, для богов – временная дезориентация, словом, оглушенность. Но Дармагондеру хватило этих трех дней. Тор потерял свой Кристалл и без него был повержен, а без главы рода и все Асгарды Междумирья. С тех пор повсюду царят новые порядки, новое равновесие, и многих такое устраивает. Хотя каждый из Ловцов поклялся, помня о Создателе, что отныне в очищенном от Асгардов Междумирье никто из сфингов не будет повержен Ловцом, конечно, не в случае нападения на них. Большинство успокоилось, ведь не только Асгарды были носителями Кристаллов. И в мирах, где никто не защищает от Ловцов, кроме принципов закрытого мира, и в Междумирье осталось много живых вместилищ Кристаллов. И род Ас – один из таких.
Бел увлекся повествованием, но слова о Сэтоне не шли у него из головы.
- Так Му, - спросил он, когда ский сделал перерыв, - был орудием Сэтона, алчущего получить мой Кристалл?
- Му покланялся Темному богу? – спросил Алексис, несколько пряча лицо в тень.
- Он был одним из последних сэтоилитов. Этот кровожадный культ запретил еще Лит Ас.
- И правильно сделал. Жаль, что не все об этом вовремя додумались.
- О чем Вы?
- Это сейчас второстепенно.
- Тогда ответьте. Вы мне сказали, что Ловцы уничтожили всех Асгардов Междумирья, но ведь оставались еще и миры…
- Да, - Веллинхан кивнул, - еще и миры… И я не уверен, но весьма вероятно, что династия Ас – это одни из потомков смешанных браков Асгардов.
- Но как? – Бел вскинул брови – На уроках мифологии Инегрд говорил, что результат смешанных браков – скии – сами бесплодны.
- Ну… - Алексис был напряжен и загадочен – Асгарды были велики и очень хотели выжить…

- 5 –

Мальчик оказался любопытным. Теперь он поверит, что в нем течет кровь богов древности. Алексис и сам готов был за это отдать руку: ведь как чудесно, как ладно пристоен Кристалл в его Сущности, словно единоутробный! Таким он увидел Наследника на Идавёлль, точнее, он ему пригрезился. Сейчас это проверить трудно, так как Бел не принял его, как Наставника – он стоял на перепутье. А деликатный Веллинхан торопить не любил.
Они проговорили еще долго о Междумирье и сфингах, о Хранителях и Ловцах, о собственной судьбе Алексиса, пока не забрезжил рассвет. Зеленый сумерки поползли из комнаты, на полу вычертился рисунок двойной – уже по-зимнему – рамы. Бел дыханием загасил тускнеющий светильник. И потянулся.
- Спасибо, Веллинхан.
Хотя бы так, без лишнего официоза.
Алексис встал и посмотрел в окно. Теперь и он сам почувствовал, как устал за прошлую ночь, как мечтается о теплой постели и треске дерева в топке… Но как же прекрасен Мидгард ранним утром! Как строг, красив многоярусный просыпающийся Верхний город! Сколько скатов, флигелей, балконов встречали солнце! И пусть оно, как молодое яблоко, большое, с кислой миной выползает из–за горизонта, пусть с сонной ленью бросает лучи на бойкий даже поздней осенью Бальдр, пусть ежится от холода в серых небесах – мир просыпался и приветствовал новый день.
Но сады Нижнего города, еще пышные, где все же темнели прогалинами хвойные, пока дремали. Только самые дальние предместья на востоке, что были доступны взору Алексиса, отдельные усадьбы зажигали огни. Сколько простора, сколько благодатной земли! Полосатые пашни, отдыхающие поля Идавёлль, проглядывающие чащами, как старинные замки, леса на полосе горизонта…
Веллинхан, прилипший к панораме, готовый плакать, Наследник, изучающий его физиономию…
Это был дом.
За переменами в своей жизни ский так и не ощутил того, куда он возвратился. Теперь же истина открылась с легкостью исправного замка.
Бел хмурится, но это ничего. У них теперь много времени.
Просто сейчас пришел конец.
Конец, казалось бы, безостановочного пути.
Пути назад.

Когда Бел отпустил Наставника, и остался один, то поразмыслив, решил позволить себе часок-другой дремы.
И все же… так много придется переосмыслить, передумать, что сон казался лишней помехой.
Итак, он – почти конунг. У него появился свой Наставник, и не кто-то, а сфинг, волшебный приемыш Веллинханов, полулегендарный предок! Хм, как раздуются щеки этого фата, когда его родственник встанет за троном Ас!
Неважно. Но вот люди не должны думать, что между шестеркой Му Ингерда и новым Наставником Ас есть что-либо общее, кроме фамилии.
И еще. Поразительное сходство с Целительницей, когда-то совершенно случайно и без всякого желания попавшей в Этилейм. На это Алексис только пожал плечами.
- Бэлза предположил, что мы – родственники, может, брат с сестрой.
- Бэлза?
- Хранитель Вашего дедушки.
- О!
Да, Целительница была по имени Аливэл.
- Ну, тут все дело в суффиксальном окончании, - объяснил Веллинхан. - В древнеэльвийском «н» обозначало того, кто обладает признаком, как, например, Аливэн, а «л», того, кто лишался определенной характеристики.
- Значит, Аливэл, иначе говоря, «без души».
- Не совсем, - Алексис задумался, рисуя себе на потолке словообразование, - скорее «потерявшая» или «лишаемая души»… Это многое объясняет, кстати.
- Что именно?
Вопросами он забросал ския порядочно, но тот терпеливо давал ответы. Так протекла ночь.
Бел закрыл глаза. Возможно, придет когда-нибудь такое время, когда он расскажет Веллинхану о своем видении в Хильде. А тот даст совет. Хотя жить предстоит суетливо, но в такие часы, когда остаешься один, воображение контролировать трудно.
«- Просто обещай вернуться. Когда-нибудь.
-…Да».
Она отделалась этим согласием. Он вынудил. И главное, ему было абсолютно плевать, что она есть. Да, «потерявшая душу». Почему это его не вышибает из седла?
Глупо. Все глупо. Бел знал ее лишь день. И папиного обожания не испытывал.
Гадко. Подло. «Потерявшая душу»…
Ты помнишь обещание?[/size]