Тэд Уильямс — один из самых известных современных фантастов; собственно, до появления Джоан Роулинг он твёрдо держал первое место по популярности. В честь его книг называли песни, а другой сверхпопулярный фантаст, Джордж Мартин, начал писать под его влиянием. Самый известный цикл Уильямса — «Память, Скорбь и Тёрн» — разошёлся миллионными тиражами, в России помимо него издавалось ещё несколько книг: «Война цветов», «Иноземье» и две книги из последней тетралогии «Марш теней».

Секрет его популярности — великолепный культурный бэкграунд. В книгах Уильямса вы встретите элементы древнеегипетской и славянской мифологии, японской эстетики и итальянской архитектуры, французской поэзии и английской истории. О законах жанра, системе культурных отсылок и современном положении фантастики писатель беседовал с Ксенией Щербино и Владом Поляковским.

— Цветан Тодоров определяет фантастическую литературу как колебание, испытываемое человеком, когда он наблюдает явление, кажущееся сверхъестественным. А как бы вы определили жанр? Что такое фантастика для вас?

— Всё, что говорит читателю: «Это мир, которого вы не знаете. Позвольте я покажу вас разницу». Я не уверен, что хотел бы создать атмосферу этого колебания, для меня важно детское желание увидеть некое место, которое кажется реальным, хотя читатель знает, что это не так.

— В чём вы видите различие между двумя направлениями фантастической литературы — фэнтези и научной фантастикой? Сложно ли для вас работать в обоих жанрах?

— Я вырос на книгах обоих направлений, и меня никогда не волновал вопрос, научная фантастика это или фэнтези: Рэй Брэдбери, Толкиен (конечно), Майкл Муркок, Фил Дик, Фриц Лейбер, Урсула Ле Гуин, Харлан Эллисон, Роджер Желязны — и это лишь несколько имён из научной фантастики. Барбара Тахман и Хантер С. Томпсон, если говорить о нехудожественной литературе.

На самом деле это современные коммерческие маркетинговые стратегии заставляют выбирать. Почему «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери — научная фантастика? По логике это магический реализм, в котором наука используется как магия, — Брэдбери особо не объясняет, что, и как, и почему работает.

А я готов работать в любом направлении, которое «работает», которое заставляет нас «чувствовать».

— При создании Средиземья Толкиен хотел создать англосаксонскую (английскую) мифологию, отрицая «всю эту кельтику». А как вы относитесь к кельтскому наследию?

— Я, конечно, не испытываю ненависти Толкиена к популярному на тот момент течению в искусстве — «кельтским сумеркам», У.Б. Йейтсу и другим.

Признаться, на меня даже больше повлиял Йейтс и его версии ирландских сказок и легенд, чем любимые источники Толкиена, но оба оказывают на меня одинаковое эмоциональное воздействие.

— Хорошо, если с мифологическими источниками всё более или менее ясно, то почему вы обратились к кошкам в истории кота Хвосттрубой? Это своего рода параллель с кошками Элиота?

— Когда я писал «Песнь Хвосттрубой», я впервые стал жить с кошками, так что это была неподдельная реакция на новую и забавную ситуацию. У меня есть и другой похожий опыт — «Война цветов», построенная на цветочной символике. Цветы были логичным следствием детального исследования бэкграунда.

Но вообще ни у чего нет единого источника. «Марш теней», например, в большей степени посвящён исследованию некоторых идей эпического фэнтези с неожиданной стороны. И у меня есть мои хобби, мои маленькие одержимости.

Все, кто знает мои работы, ожидают (и обычно находят) по крайней мере пару эпизодов, в которых кто-то теряется в туннеле, эпизоды столкновения с новой культурой и т.д.

Но, думаю, в этой работе я постарался глубже заглянуть в мир семьи, так как сейчас в своей жизни я прохожу именно этот этап — я отец подрастающей семьи.

На этот раз большую роль играют дети, которым приходится резко стать взрослыми и переосмыслить отношения с родителями и т.д. И ещё о том, как раны прошлого продолжают влиять на настоящее, — ещё один из моментов, которые всегда меня восхищали.

— Во многих ваших книгах изначальное противодействие происходит между двумя братьями: в «Ордене манускрипта» — между Джошуа и Элиасом, в «Хвосттрубой» — между перворождёнными богами-кошками, в «Марше теней» — между божественными семьями…

— Меня интересует вопрос, как люди поднимаются к власти и как теряют её; конечно, и монархические общества, то есть общества, в которых есть правящие семьи. Конечно, в «Иноземье» нет правящих семей, по крайней мере в прямом смысле этого слова, однако много внимания уделяется захвату власти и перераспределению власти.

Я думаю, это связано с тем, что фэнтези чаще всего разворачивается в доиндустриальном обществе, в котором чаще всего монархия. Лично мне плевать, где находится власть, мне лишь интересно, как люди добиваются её.

— Есть ли у вас какие-то возвращающиеся темы, какие-то вопросы, которые перетекают из книги в книгу?

— Ну конечно! Я уже упоминал некоторые из них: древние цивилизации, забытые туннели и сотни других. Родители и дети. Столкновение с новыми и странными культурами. Обретение контроля над собой. Последствия культурных пересечений. То, как история меняется в соответствии с желаниями и предубеждениями тех, кто её передаёт. И ещё много чего.

— Как вы представляете себе эстетические принципы разных рас? В «Ордене манускрипта», мне кажется, вы гениально смешали азиатские черты с кельтским наследием — и как вам это только пришло в голову?

— Меня вообще восхищают различия культур, это так увлекательно! Я не думаю, что на земле какая-то одна культура лучше, чем другие, так же как я не думаю, что люди «правят» планетой, а животные нужны только затем, чтобы приносить нам пользу.

Я сторонник теории эволюции, и я думаю, что гораздо более увлекательно открывать для себя, как эволюция оказывает влияние на вещи, чем считать, что есть определённые «правды» о том, кем и чем могут быть люди.

Что касается смешения азиатских и кельтских черт, то, если вы о ситхи, я просто хотел, чтобы они действительно отличались от главного героя, чтобы ему пришлось научиться понимать их, и это бы помогло и читателю понять их чуть больше.

— Как вам пришла в голову мысль географически-социального параллелизма в цикле «Манускрипта»?

— В «Ордене манускрипта» это было очень даже специально, потому что я хотел дать читателям какие-то зацепки, чтобы запомнить все имена и культуры. Поэтому эрнистири стали у меня более валлийскими, а риммергардцы — более скандинавскими, чтобы читателям, на которых и так свалилось много новой информации, было проще делать мнемонические ассоциации и почувствовать себя более уверенно в мире Остен Арда.

— «Орден манускрипта», «Иноземье», «Марш теней» — всё это скорее эпос, чем фэнтези. Вы с самого начала продумываете весь сюжет целиком или он развивается постепенно? Что самое сложное в написании такого долгого эпоса? И что самое важное при сотворении нового мира?

— У меня никогда не бывает такого, чтобы я представлял весь сюжет сразу, даже если я начал писать книгу. Иногда сюжет полностью предстаёт передо мной в самом конце, в особенности если речь идёт о многотомной эпопее.

Самое сложное в написании объёмной книги — удерживать интерес читателя, заставляя его читать дальше, с нетерпением гадая, что будет дальше. Самое важное в создании новых миров — это то, что я называю «эффектом замочной скважины». На деле это сводится к тому, что читатели могут лишь мельком взглянуть (словно через замочную скважину) на самые разные вещи, которые на деле не объясняются, поэтому у них создаётся ощущение целого мира за основным действием.

— Вас не раз сравнивали с Толкиеном. Ваш мир протолкиеновский или антитолкиеновский? Как вы считаете, толкиеновское наследие присутствует в каждом фэнтези или можно написать фэнтези-роман иначе?

— Любой современный писатель, который пишет эпическое фэнтези и не рассматривает Толкиена, начиная новую книгу, сознательно отрицает то, что ему отрицать не следовало бы. Ведь даже если ему нет дела до Толкиена, то большинству его читателей есть.

Я рано влюбился в мир Средиземья, но тем не менее я понимаю, почему Толкиен — это Толкиен, а я нет… Некоторые писатели не понимают, что очень многое в мире Толкиена было создано сознательно, не то чтобы гномы и эльфы должны выглядеть или действовать именно так — просто Толкиен хотел их видеть такими.

И конечно, у Толкиена свой особый эсхатологический взгляд, который отличается от моего, поэтому я не стал бы ему подражать.

— Как вы думаете, Толкиен действительно придумал фэнтези или это критики приписали ему, а потом это предположение распространилось?

— Толкиен придумал второю половину жанра фэнтези, квестовое фэнтези, которое существовало и до него, но большинство людей не признавало его. (Другая половина, которая не имеет к нему отношения, — то, что мы называем «мечом-и-магией» или «героическим фэнтези», то есть Конан и его собратья-варвары).

Поэтому сложно сказать, писал ли Толкиен в жанре фэнтези, — его направление фэнтези фактически не существовало до него. «Властелин колец» оказался столь могущественной силой именно потому, что создавал новые параметры.

— В ваших работах множество отсылок к мифологии. Можно ли сказать, что какая-то из древних традиций нравится вам более всего?

— Признаться, мне вообще нравится мифология. Я с превеликим удовольствием поиграл с бушменскими мифами и древнеегипетским фольклором в «Иноземье» и с различными западноевропейскими и средиземноморскими мифологическими системами в «Марше теней».

Я бы просто не смог выбрать любимое направление в фольклоре — мне нравится всё, потому что мифология показывает, как люди думали о мире (и подчас думают до сих пор). К тому же большинство мифов — это прекрасные истории, оставляющие чувство удовлетворения у читателя. Поэтому они и сохранились так долго.

— Какая из ваших собственных книг нравится вам больше всего и почему?

— Ещё один сложный для меня вопрос, потому что все они важны для меня. Да и нельзя сказать, что я написал так уж много: три длинные многотомные истории, парочка однотомных историй («Хвосттрубой» и «Война цветов»), несколько более коротких работ и, может быть, две дюжины коротких рассказов.

Пока я думаю, что моё самое продуманное и амбициозное произведение — «Иноземье».

— Ваши книги очень визуальны. Учитывая, насколько детальны ваши описания, их было бы легко перенести на экран. Повлиял ли на вас кто-нибудь из художников?

— Называть любимых художников или музыкантов всегда очень сложно — мне нравится столько совершенно разных вещей! Я люблю Босха и Брейгеля, но мне также интересны Паула Рего, и Энтони Гормли, и австралийские художники вроде Эмили Кингварэйи. Мы с женой коллекционируем народное искусство и работы нескольких модных художников.

В целом же можно сказать, что с эпическими произведениями получается хуже, потому что их приходится развивать и расширять, да и требуется большое полотно. Возможно, интереснее получится с телевизионным мини-сериалом. Мне любопытно посмотреть, что выйдет из «Огня и льда» Джорджа Мартина, который должны показать по каналу HBO.

— Вы упомянули Мартина; кто из фантастов — ваших современников вам интересен?

— Зависит от того, насколько узкие рамки задавать. Есть сотни авторов комиксов, которые мне нравятся, — Алан Мур, Уоррен Эллис, Гейл Саймон, Грант Моррисон, Нейл Гейман, Брайан Толбот, Миньола и многие другие, включая, например, Дэна Клоуса и близких ему авторов, которые не попадают под обычное определение фантаста.

Что касается людей, которые работают в том же жанре, что и я, в литературе, — Муркок продолжает писать прекрасные книги. Мне также очень нравится, что делают Джордж Мартин, Дэн Симмонс, Стив Браст и многие другие.

Но в последнее время я меньше читаю фэнтези и больше — истории и детективов, что обусловлено моей следующей работой. Поэтому уверен, что я наверняка забыл назвать целую кучу современных мне авторов, которых люблю.

Честно, ненавижу выбирать самых любимых, особенно среди современников… ведь через несколько месяцев мой ответ мог бы быть другим… и конечно, всегда найдётся, что прибавить к списку.