«Меня все детство кормили разговорами об удушающем влиянии американской культуры, о том, что она вот-вот захватит весь мир и приведет нас в оруэлловский 1984-й. Но все это чушь собачья», – заявил газете ВЗГЛЯД популярный французский писатель Марк Леви, представивший в Москве свой новый роман «Странное путешествие мистера Долдри».

ВЗГЛЯД: Ваша новая книга «Странное путешествие мистера Долдри» отчасти напоминает прежние – для тех, кто читал, скажем, «Между небом и землей», «Следующий раз» или «Те слова, что мы не сказали друг другу», в ней много узнаваемого. Вы учитываете те ожидания, которые могут быть у читателя в отношении ваших книг, или следуете только собственным идеям?

Марк Леви: Я никогда не думаю о том, что подумает читатель. Книга для меня – это диалог с ее персонажами, а не с читателями. Просто потому, что читательская аудитория неоднородна – сколько читателей, столько и ожиданий. Когда я пишу, я думаю только о персонажах и о сюжете. Для меня важна та территория свободы, которую открывает передо мной работа над текстом. Приступая к книге, я ничего специально не просчитываю и не планирую. А что новая книга напоминает вам другие – это в порядке вещей. Точно так же при взгляде на разные картины одного художника вы понимаете, что все они написаны им. И вы всегда узнаете голос певца, даже если за время своей карьеры он споет тысячу разных песен. Между книгами одного автора всегда есть некая связь, даже если он пытается писать разные вещи по-разному и добивается того, что они выглядят непохожими друг на друга.

ВЗГЛЯД: Тем не менее речь не только об общем сходстве, но и о повторяющихся мотивах: живописец в качестве одного из главных героев, женщина, в чьем прошлом обнаруживаются всякие тайны. Вы, возможно, сами не заметили, как выработали свой собственный сюжетно-стилистический рецепт.

М. Л.: На самом деле между «Странным путешествием мистера Долдри» и романом «Следующий раз» нет практически ничего общего, несмотря на то что в обеих этих книгах действует художник. В новой книге речь идет о путешествии из Лондона в Стамбул, действие происходит в 1950-х, и вообще все в этой истории совершенно другое, чем в «Следующем разе»: и возраст героев, и их прошлое, и сам их вояж. Впрочем, вполне возможно, что тут имеется какое-то сходство между главными героинями, и если вам так показалось, значит вы правы. Потому что читатель всегда прав более, чем кто-либо другой, читатель прав в большей степени, чем автор. Как бы то ни было, для меня наиболее новым и оригинальным в «Странном путешествии» является все то, что относится к языку чувств. Мне кажется, что я – застенчивый человек, а эта книга – самое чувственное из всего, что я написал.

ВЗГЛЯД: Многие считают вас романтическим писателем. Вы с этим согласны?

М. Л.: Да, я признаю, что это так.

ВЗГЛЯД: Действие новой книги начинается в Англии, герои – англичане, да и сами вы раньше жили в Лондоне, а теперь – в Нью-Йорке. Будучи одним из самых популярных французских писателей, вы, подобно многим другим, отчасти перешли на англо-американские рельсы, причем как в жизни, так и в творчестве. Вы не боитесь, что континентальная Европа скоро окончательно сдаст свои позиции?

М. Л.: Не думаю, что есть такая опасность. Думаю, что самое важное для людей – возможность общаться и понимать друг друга. Помню, как в детстве вместе с родителями путешествовал по Европе – тогда никто никого не понимал. Приедешь, например, в Италию, отъедешь пятьдесят километров от франко-итальянской границы – и уже можешь объясняться только жестами. Не было почти никакой возможности общаться с немцами, были проблемы из-за незнания испанского и так далее.

В XVIII веке наиболее распространенным международным языком был французский. Конечно, я как француз жалею, что сегодня это уже не так. Но ничего не поделаешь, такова жизнь. В данный момент знание английского позволяет мне разговаривать с вами. Говоря по-английски, я вовсе не утрачиваю свой родной язык, и точно так же вы не утрачиваете русский. Не думаю, что придет день, когда по причине всеевропейской распространенности английского испанцы или жители еще какой-нибудь страны перестанут говорить на родном языке. Более того, во Франции, например, сохраняются региональные культуры – на Корсике говорят по-корсикански, а в юго-западном регионе – по-баскски. Сохранять свою исконную идентичность, но при этом быть достаточно образованным, чтобы находить общий язык со всеми, – вот, по-моему, наилучший вариант, и речь идет именно о нем.

ВЗГЛЯД: Но дело ведь не только в языке. Есть некий глобальный культурный стандарт, который постепенно занимает место эталонного, общечеловеческого, и похоже, что в некоторых областях деятельности, в частности творческой, не остается места для многообразия.

М. Л.: По-моему, такой проблемы нет. Более того, мне кажется, что распространение англоязычной культуры даже способствует многообразию.

ВЗГЛЯД: Каким образом?

М. Л.: Я вам скажу. Давайте посмотрим, что происходит, например, с кино. Совершенно очевидно, что сейчас мы смотрим гораздо больше фильмов, снятых в самых разных странах Европы, чем смотрели раньше. А все по той простой причине, что они снабжены английскими субтитрами. Благодаря этому их содержание становится доступно для большинства из нас. А раньше для того, чтобы фильм посмотрели во многих странах, надо было сделать субтитры на многих языках, что не так-то просто – скажем, для немецкого кино это было невозможно по экономическим причинам.

Вы знаете, меня все детство кормили разговорами об удушающем влиянии американской культуры, о том, что она вот-вот захватит весь мир и приведет нас в оруэлловский 1984-й. Но все это чушь собачья. Вы только посмотрите, какой прорыв совершило, например, латиноамериканское кино. США, конечно, лидируют в области блокбастеров, но это не отменяет появления таких потрясающих фильмов, как «Сука любовь» Алехандро Гонсалеса Иньярриту или «И твою маму тоже» Альфонсо Куарона. Я был в прошлом году в Сан-Себастьяне и видел там совершенно невероятное уругвайское кино. Так что нет, я думаю, что запросы поликультурного мира слишком велики для того, чтобы какая-нибудь одна культура возобладала над всеми прочими.

ВЗГЛЯД: В России у многих такое впечатление, что французы, в отличие, скажем, от жителей Северной Европы, очень высоко ценят свой культурный суверенитет и не спешат интегрироваться в глобальную среду, предпочитая общаться с иностранцами на родном языке.

М. Л.: Да нет, ну что вы. В школе все учат английский, да и на самую обычную работу вас не возьмут, если вы не знаете английского, даже официантом в ресторан. Все-таки во Францию ежегодно приезжают 60 млн туристов. Я был очень удивлен, когда услышал россказни о парижских таксистах, которые не знают ни одного английского слова. Это все картинки из прошлого.

ВЗГЛЯД: У вас есть роман «Дети свободы» – книга о героях французского Сопротивления, основанная на реальных событиях, в которых участвовали ваши ближайшие родственники: отец и дядя. Эта книга стоит особняком в контексте вашего творчества, и для определенной категории читателей это самое важное из всего, что вы написали. Не собираетесь ли вы вернуться к этой теме?

М. Л.: Я как раз некоторым образом возвращаюсь к этой теме в моей самой последней книге, которая еще не издана в России (но будет издана в обозримом будущем), – она называется «Если бы пришлось сделать это снова». Это история о журналисте, который расследует события времен диктатуры и гражданской войны в Аргентине.

ВЗГЛЯД: Верно ли впечатление, что во Франции не все охотно вспоминают о годах оккупации, что связано, так сказать, с наличием скелетов в чьих-то шкафах?

М. Л.: Существует много причин, по которым многие люди во Франции не хотят говорить об этом времени. У кого-то, действительно, не совсем чиста совесть. Другие же просто не в силах заново переживать те годы, потому что они были кошмаром. Кстати, и некоторые из героев Сопротивления тоже не любят вспоминать об этом периоде – напротив, они хотят его забыть. Но, с другой стороны, в нашей стране сейчас много говорят о тех событиях, и никак нельзя сказать, что им уделяется недостаточно внимания.