Это очень американский роман. Протестантское рацио берет верх над сюжетом: веди себя хорошо ‒ и будешь вознагражден.

После мрачного великолепия «Террора» и нарастающего безумия «Друда» новый (2010) роман Дэна Симмонса у нас восприняли скорее настороженно. Тому есть причины. «Террор» — роман о беспомощности представителей рациональной культуры в столкновении с духами дикой природы и тьмой собственной души. «Друд» повествует о том же мраке, кроющемся в душе каждого цивилизованного человека, и уже нет надобности в каких-то сверхъестественных внешних силах, чтобы вытащить его наружу. И «Друд», и «Террор», в сущности, очень европейские романы. И даже не потому, что герои их англичане. Скорее потому, что оба они восходят к европейскому литературному мифу, который — от «Доктора Джекила и мистера Хайда» до «Повелителя мух» — повествует о том хаосе, куда с легкостью, только чуть подтолкни, обрушивается любая социальная единица, будь то замкнутое сообщество или отдельный человек. «Черные холмы» лежат совсем в другой области литературной карты.

История индейского мальчика по имени Паха Сапа (Черные Холмы), начавшаяся в индейских войнах Южной Дакоты в 70-е годы XIX века, — это очень американская история. И вовсе не потому, что Симмонс, вообще склонный обращаться к экзотическим мифологиям и историческим штудиям, довольно подробно воссоздал скудную, немирную и малоприятную на цивилизованный взгляд, но очень-очень романтичную жизнь воинственных и жестоких «вольных людей природы». И не потому, что романтизирует своего Паха Сапу, дарит ему сверхчувственное восприятие, мудрость, смирение, выносливость, целомудрие, выдержку и похвальную трезвость, а заодно и лексику университетского профессора, большую любовь и мотоцикл «Харлей-Дэвидсон».

Дело в другом.

Итак… Мальчик Паха Сапа (названный так потому, что, когда он должен был появиться на свет, Черные Холмы, священное место его народа, пришли в видениях сразу трем мудрым людям его племени) не собирался стать воином, не совершал набегов, не носил оружия и не вступал в схватки с бледнолицыми. Не такой уж позор, поскольку ему, визионеру и воспитаннику шамана, предстояло стать шаманом. Однако в пылу схватки воинов его племени с «синими мундирами» у Литл-Биг-Хорна он, поддавшись горячке боя, хотя и безоружный, совершает «деяние славы»: прикасается к врагу, к мертвому генералу Кастеру, и дух генерала (Длинного Волоса) переходит в него. С этим духом внутри — болтающим на сперва незнакомом, а потом, годы спустя, уже знакомом английском языке — мальчик Паха Сапа покидает племя, проходит обрядовую инициацию в Черных Холмах, встречает там странного человека (или нечеловека), знающего прошлое и будущее. Впрочем, и сам Паха Сапа способен, прикоснувшись к людям, «видеть» их прошлое и будущее и страшится и избегает этого дара.

Затем он обретает знание о том, что Черные Холмы есть средоточие силы его народа, и видит четверых страшных каменных гигантов-вазичу («пожирателей жирных кусков» — так народ Паха Сапы называет бледнолицых), вылупившихся из скалы и топчущих и пожирающих все живое на своем пути по прериям. Видение явно дано Паха Сапе, чтобы остановить «пожирателей жирных кусков» или хотя бы отомстить им за то, что они сделали с его народом (Сидящий Бык и Шальной Конь, соплеменники Паха Сапы, — реальные вожди индейских войн). Шестьдесят лет спустя мы видим еще выносливого и крепкого Паха Сапу с запертым внутри его духом истребителя индейцев Армстронга Кастера под началом у скульптора Борглума. Паха Сапа работает подрывником на горе Рашмор; он участвует в знаменитом амбициозном проекте и намерен, как и ожидает проницательный читатель, взорвать в момент торжественного открытия памятника выступающие из скалы головы президентов — «каменных гигантов», отомстив тем самым за свой народ и оправдав открывшееся ему видение. Не ругайте за спойлер: о коварных намерениях Паха Сапы мы узнаем уже во второй главе. А поскольку гора Рашмор и мегалитические гиганты до сих пор на месте, то опять же не будет спойлером, если я сообщу читателю финал этой истории: Паха Сапа президентов не взорвал. Передумал.

В награду судьба (в сущности, Бог, как на то намекает Симмонс) послала ему примирение с духом генерала, долгую и счастливую старость, новую родню (банальнейший и трогательный, совершенно сериальный эпизод) и, в далеком будущем, новое единение человека с природой и человека с человеком. Визионерская идиллическая картина, наблюдаемая Паха Сапой в финале, достойна скорее пера энтузиаста-гринписовца и потому фальшива в своей лобовой правоте и вере в торжество разума. При том что и в «Терроре», и в «Друде» Симмонс к торжеству разума над темными силами природы, да и самого человека, относился весьма скептически.

Вот почему при всей своей мистике, при всем своем смутном визионерстве «Черные Холмы» — американский роман. Протестантское рацио здесь берет верх над сюжетом: веди себя хорошо — и будешь вознагражден; откажись от мести и направь силы на созидание, а не на разрушение — и будешь вознагражден. Увидь в прежнем враге союзника, прости врагам своим, если они направили свои силы на благо, — и будешь вознагражден. Белая раса (в ее американских представителях) витальна, создает машины и преобразовывает природу — стань ее союзником и приобщись к ее витальности, поскольку твои соплеменники в резервациях эту витальность утратили. То же произошло и с Европой, горящей в пламени двух мировых войн, — но тут, в Америке, есть место будущему. Слейся с ним, и оно станет лучшим.

Ну да, белые (даже те, которые черные, «черные бледнолицые») ‒ «пожиратели лучших кусков», забирающие всё, когда можно удовольствоваться немногим, жадны и неуемны. И жестоко обошлись с индейцами. Но ведь и индейцы не ангелы.

Вы, индейцы, все время воевали друг с другом, говорит пленный дух генерала. И правда, воевали. И выжигали прерии, и оставляли за собой мусорные кучи и свалки, и, прежде чем бороться за свою независимость, вырезали соседние племена. И даже когда боролись за свою независимость, продолжали воевать друг с другом и ненавидеть друг друга. И скальпировали друг друга — или враг врага, что одно и то же.

Вы, индейцы, всегда именовали каждый свое племя «настоящими людьми», а другие племена не считали принадлежащими роду человеческому, говорит мистический старик Роберт Сладкое Лекарство — возможно, человеческое воплощение священных Черных Холмов. Потому вы обречены, если не поймете, что люди — это все двуногие вокруг вас.

Этим, пожалуй, роман и интересен — сменой исторического ракурса. Сначала, в постфронтирные времена, страшные и кровожадные индейцы Фенимора Купера. Затем — как ответ на запрос комплексующего победившего большинства — мудрые, живущие в единении с природой индейцы Вэша Куоннезина — Серой Совы. Симмонс предлагает две диаметрально противоположные точки зрения — духовидца Паха Сапы и сидящего в нем духа Длинного Волоса (хороший индеец/плохой индеец; хороший бледнолицый/плохой бледнолицый).

Все верно. Правд бывает несколько. Но если нынешний Дэн Симмонс видит две, сталкивая и крутя их так и эдак и выруливая к одной-единственной, то Дэн Симмонс прежний, времен того же «Террора», видел три, или четыре, или пять, или десять, не отдавая предпочтения ни одной из них.

Конечно, можно рассматривать «Черные Холмы» как полемику с «Аватаром». По непонятной мне причине воспринятый всерьез некоторыми моими весьма неглупыми знакомыми, «Аватар» призывал изгнать с лица земли жадных и прагматичных «цивилизованных» расхитителей природных богатств и вернуться к «близости с природой» — только тогда воцарится буколический рай. «Черные Холмы» призывают «природных людей» объединиться с «цивилизованными», обещая буколический рай как следствие такого объединения: без генной инженерии и прочих научных достижений прерию не воскресить и вымерших гигантских ленивцев и мамонтов не вернуть. Вот только не знаю, стоит ли на соответствующую полемику тратить нешуточное количество бумаги — роман-то толстый. Неэкологично как-то получается.

В своей рецензии Лев Данилкин, отнесшийся к роману весьма скептически, утверждает: проблема в том, что в книге «слишком много индейщины», и вообще «эта история слишком американская — в смысле трудноэкспортируемая, переполненная слишком местными деталями». Думаю, дело не в этом: экзотика, детализация и погружение в местный колорит могут скорее вытащить роман, чем погубить его. Американскость здесь скорее в функциональности, в явно прочитываемом месседже «Черных Холмов», в изначальной благонамеренности замысла. Но что естественно для проповеди, плохо для романа, и даже хороший конец не спасает.

Правда, учитывая, что нынче даже для мыльных опер поцелуй в диафрагму — дурной тон, такое счастливое воссоединение всего и вся можно счесть новым, свежим художественным приемом. Если все это, конечно, всерьез — кто знает, вдруг у Симмонса открылось уж очень изощренное чувство юмора? В конце концов, если пересказывать сюжет, что называется, вкратце, линейно и пренебрегая красотами стиля, получается почти смешно. К тому же некие вешки по роману все-таки расставлены — на Чикагской всемирной выставке, где Паха Сапа, очарованный техническими достижениями вазичу, часами простаивает у динамо-машин, к нему подходит в высшей степени проницательный субъект с орлиным профилем и сразу угадывает, что Паха Сапа — практикующий шаман, в котором сидит враждебный дух вазикуна. Элементарно, Ватсон?

Дэн Симмонс. Черные Холмы. — М.: ЭКСМО, 2011
Перевод с английского Г. Крылова ​