Григорий Шалвович Чхартишвили, переводчик, специалист по Японии, сотрудник журнала «Иностранная литература», когда-то придумал Бориса Акунина - автора элегантных, блестящих детективов. Когда Акунин стал одним из самых продаваемых писателей в стране, Чхартишвили придумал еще двух авторов - Анатолия Брусникина и Анну Борисову. Первый писал историко-приключенческие романы без детективной интриги, вторая сочиняла притчи про человеческие души и судьбы.

Автору этих строк сейчас хочется хвастаться: он понял, кто такой Брусникин, на 30-й странице его дебютного романа «Девятный Спас». С Борисовой было сложнее - но три года назад я закрыл «Креативщика» в полной уверенности, что прочитал роман авторства Чхартишвили, и потом Анна ни разу не сумела меня разубедить. Но знакомые, которым я говорил «Вот книга Акунина «Там», почитай», все равно сомневались. Пока в середине января Чхартишвили сам не признался в авторстве романов.

О них - в том числе о вышедшей на днях новой книге Брусникина «Беллона» - мы и поговорили.

«ХОЧУ НАПИСАТЬ ЧТО-НИБУДЬ СЕРЬЕЗНОЕ»

- В 2007 году, к выходу «Девятного Спаса», вы под своим настоящим именем дали «Коммерсанту» интервью, полностью посвященное псевдонимам. «Японцы, достигшие некоего поворотного момента в жизни, в прошлом часто брали себе новое имя. Почувствовав, что прошли какой-то один путь до конца и находятся в преддверии нового пути».

Сейчас, когда путь пройден (если у Брусникина еще есть шанс, то никакой Борисовой, как вы заявили, больше не будет) - что вы чувствуете? И о каком новом пути думаете?

- Я хочу написать что-нибудь серьезное. Не беллетристическое. Давно собирался, но чувствовал, что не готов. А теперь вот пишу, отложив фандоринский роман. Думаю, это общественные потрясения последнего времени так внутри меня преломляются. Очень возможно, что писатель из меня получится паршивый и я вновь заделаюсь беллетристом. Допишу - посмотрю.

- У вас уже есть приблизительные данные по росту продаж книг Брусникина и Борисовой? (У меня многие знакомые рвут сейчас книжки из рук). Вообще, какой отклик вы успели почувствовать за две недели, прошедшие после саморазоблачения?

- Мне ужасно обидно, что завершение проекта "Авторы" получилось скомканным. Виноваты, разумеется, политические события. Планировалась пресс-конференция, встречи с читателями и прочее. Но я всё отменил, потому что ясно: придут не читатели, а гражданские активисты, и говорить придется не о литературе, но о политике. Мне этих разговоров сейчас и так хватает. С продажами Брусникина и Борисовой, тем не менее, всё хорошо. Сегодня позвонили из издательства и сообщили, что заказаны допечатки всех этих книг. Раньше я бы сильно порадовался, а сейчас в голове одни шествия да митинги...

- У вас в процессе работы над проектом «Авторы» не возникало растроение, даже расчетверение личности? Грубо говоря, до 13.00 я - Акунин, пишу «Смерть на брудершафт», с 13.00 до 15.00 - Борисова, пишу «Времена года», с 15.00 до 17.00 - Брусникин, пишу «Беллону», а вечером я Чхартишвили, пишу в блог про любовь к истории… Или вы старались перевоплощаться в этих авторов по очереди? Вообще, насколько было сложно переключаться между разными масками, у каждой из которых - свое выражение лица?

- Это не сложно. Это, наоборот, освежает. Включается какая-то иная зона мозга. Давняя истина, гласящая, что отдых - это смена работы, совершенно справедлива. Человек, который опробовал этот закон на себе, вдруг обнаруживает невиданные ресурсы работоспособности, причем работа не воспринимается как повинность.

- Можете по шкале от 1 до 10 оценить степень своей гордости и своей радости (возможно, злорадства), когда уважаемые литературные критики писали «Брусникин - это Акунин? Брехня!» Кажется, человек, настолько завороженный шпионским умением обманывать и маскироваться, как вы, должен был приходить в восторг от подобных фраз.

- Увы. Настоящей тайны все равно не получилось. С Брусникиным я, правда, особенно и не прятался, а за Борисову обидно, потому что с нею я конспирировался всерьез. но там почти сразу произошла утечка - и потом я уже у многих встречал версию о том, что Борисова - это очередной проект Акунина.

«ОТЕЦ БЫЛ ГРУЗИН ГРУЗИНОВИЧ, КАК ИЗ ФИЛЬМОВ ДАНЕЛИИ»

- «Беллона» не детектив, но в каких-то смыслах она похожа на старые романы о Фандорине. Распределение ролей примерно то же. Иноземцов - это Фандорин. Его спутник-индеец - это Маса. Мальчик, от лица которого ведется повествование, похож на фандоринских несмышленых спутников-помощников, вроде Тюльпанова в «Пиковом валете» или Сеньки в «Любовнике смерти». И, конечно, Бланк начинает как акунин, «сильный и волевой злодей», и напоминает иногда то Ахимаса, то Грина. Вы решили, что новое - это хорошо забытое старое? Или это Брусникин играет с Акуниным, так же, как сам Акунин когда-то играл, например, с Куприным?

- Я намеренно хожу вблизи протоптанных мною же троп, обнаруживая для себя какие-то новые пейзажи. Это не топтание по кругу, а движение по спирали. Точно так же, как история Алексея Романова, героя "Смерти на брудершафт" - это вариация судьбы Эраста Фандорина, но с одним маленьким, принципиальным отличием.

- «Википедия» уверяет, что ваш отец был артиллеристом, а в «Беллоне» артиллерия играет большую роль, чем в любой из ваших книг. Как это соотносится? Если честно, очень интересно, что за человек ваш отец, Шалва Чхартишвили: кажется, вы про него никогда не рассказывали.

- Он был чудесный, легкий человек. Все, кто его знал, очень его любили. Такой грузин грузинович, как из фильмов Данелии. Феноменальный счастливчик. Думаю, насчитается немного людей, кто провоевал на передовой с самого 22 июня до самого 8 мая и не только остался жив, но отделался всего одним ранением. И вся его последующая жизнь была такая же. В старости он мечтал умереть в одночасье, от разрыва сердца. Ему даже с этим повезло.

- В «Беллоне» герой размышляет о людях, которые свято верят в свою удачу. «Вся история испещрена катастрофами, виновниками которых стали баловни Фортуны, уверовавшие в свою избранность». Какие из этих катастроф запомнились вам больше всего? И потом: вы ведь сами баловень Фортуны, человек, в котором вдруг обнаружился большой талант беллетриста, и который за несколько лет стал одним из самых популярных авторов в стране. Вас самого эта вера никогда не подводила?

- Самый яркий исторический пример - Наполеон. Только безграничная вера в собственный гений и удачу могли побудить императора отправиться в самоубийственный поход на Москву. Ну а я совсем не Наполеон и насчет своей удачливости особенно не обольщаюсь. Она присутствует (тьфу-тьфу-тьфу), но не в фандоринских масштабах. Дважды в жизни брал "зеро" на рулетке (при том что бывал в казино всего шесть или семь раз). Почти всегда выигрываю в "орел-решку"; в половине случаев, если один шанс из трех. С маленькими шансами предпочитаю не рисковать - это самый главный секрет успеха.

- Во многих ваших книгах - хоть в «Алмазной колеснице», хоть в «Смерти на брудершафт» возникает умный, ловкий, хитрый иностранец-одиночка, который с блеском рушит планы храбрых, но неповоротливых русских. (Вообще, у вас самые яркие злодеи - иностранцы, которые то из Англии приезжают женщин резать, то Ходынку устроят, то Сталину с помощью авторучки-убийцы внушат, что войны не будет). В «Беллоне» есть, скажем так, персонаж, очень похожий на этих иноземцев. Откуда все это?

- Игра со стереотипами. "Враг" и "чужой" в подсознании - очень близкие понятия. Но хороших иностранцев у меня в книжках тоже хватает.

- Вы написали про Крымскую войну. В истории России вообще остается все меньше эпох и эпохальных событий, которые вы в своих книгах не затронули. Есть эпоха, которая не волнует вас вовсе?

- Есть эпохи, которые кажутся мне скучными. Но это, вероятно, из-за того что я мало их знаю. Например, эпоха царя Михаила. Или первая половина 16 века.

- Кстати, к предыдущему вопросу: один критик высказал здравую мысль, что в современной русской литературе почему-то вообще не затрагивается тема декабристского восстания. Хотя более романтический, захватывающий и трагический - и подходящий именно вам - сюжет представить трудно. Вы же лишь вскользь коснулись восстания в «Герое иного времени». Вам не хочется написать роман об этом?

- Мне-то как раз кажется, что с декабристами всё жевано-пережевано. У каждого читателя есть об этом событии и его персонажах собственное представление. С таким материалом трудно работать.

«ЛУЧШИЙ ПИСАТЕЛЬ - ТВОРЧЕСКИЙ АНДРОГИН ВРОДЕ ТОЛСТОГО»

- Что касается Анны Борисовой. Насколько вообще трудно писать от имени женщины? Что в этом особенного? И как вы пытались создать у читателя ощущение, что пишет именно женщина?

- Я придумал себе писательский стиль, противоположный моему. Не строгая геометрия, где выверены все пропорции и каждый абзац выполняет некую полезную сюжетотолкающую функцию, а нечто пунктирное, иногда ходящее кругами, чтобы зафиксировать не столь важный сюжетно, но эмоционально насыщенный момент. То есть письмо, в котором процесс важнее результата, строчка важнее страницы, а страница важнее главы. Хотя как пишут женщины на самом деле, я понятия не имею. Вероятно, каждая по-своему. Моя Анна Борисова - так, как я изобразил.

- Почему-то приходит на ум высказывание Орсона Уэллса: он говорил, что творчество по природе своей - женская вещь («это не имеет ничего общего с гомосексуализмом, но в интеллектуальном смысле художник должен быть человеком с женскими склонностями»). Вы с ним согласны?

- Первый порыв - сказать "нет". Мне всегда казалось, что творчество (то есть изобретение вещей, не существовавших прежде) - это скорее мужская прерогатива. Но тут же вспомнил, что японскую литературу, например, создали женщины. Наверное, самый лучший писатель - это такой творческий андрогин вроде Флобера или Толстого: мужского и женского намешано примерно поровну.

- В романе «Там» все герои попадают после смерти в тот загробный мир, в который верили. Католичка, убежденная в своей греховности, отправляется в чистилище, православный пускается в мытарства и так далее. Каким образом вы пришли к этому взгляду на посмертное существование?

И еще. Смертник-шахид в «Там» после смерти попадает отнюдь не в ад, а именно в тот рай, о котором мечтал. В «Беллоне» же есть фраза: «Ты совершил преступление, но ты верил, что поступаешь правильно. А Там за это прощают». Насколько вы согласны с этим утверждением?

- Я не знаю. Лично я бы за благие намерения многое прощал, но мое дело маленькое. У писателей с "божественными" вопросами часто сумбур. У Булгакова, если помните, в разных местах на вопрос о вере даются разные ответы. В "Белой гвардии" во время турбинского вещего сна Бог говорит: "Ну не верят, что ж поделаешь. Пущай. Ведь мне-то от этого ни жарко, ни холодно". А в "Мастере" - здрасьте: "каждому будет дано по его вере".

- Невозможно не задать вопрос: куда надеетесь в конце концов попасть вы сами?

- В какое-нибудь более интересное и симпатичное место. Но только чтобы всё помнить про эту жизнь.

- Герой «Креативщика» - старичок, который весь день ходит по городу, встречает самых разных людей, каждому рассказывает историю, которая изменит его жизнь, и все молодеет. В нем многие увидели инфернальное создание, искусителя. Вы же в блоге написали, что все гораздо проще, но говорить вы об этом не хотите - мол, раз не поняли, значит не поняли. Раскройте уж тайну - а то ведь любители Анны Борисовой так и помрут дураками. Я вот люблю этот роман, но я не понимаю, кто этот человек. Моего интеллекта хватает только на то, чтобы предположить, что это роман о том, как писатель меняет судьбу случайных встречных - читателей, и я не уверен, что я прав.

- Удивительно. Мне в самом деле казалось, что это очевидно. "Креативщик" - это попытка передать самоощущение писателя, человека очень странной профессии. Можно было бы назвать повесть "День писателя": вот он утром просыпается старый и от всего уставший, потом начинает вампирить встречных людей, новые ощущения, увлекается собственными химерами, морочит людям голову своими выдумками, радуется если кого-то охмурил и расстраивается, если его волшебство не подействовало. А в конце дня (или Дня) взлетает и летит, летит. Как фанера над Парижем.

- Во «Временах года» героиня попадает в 20-е годы в китайский город (кажется, Харбин) и думает: вот так бы выглядела Россия, если бы не революция. Вам нравится представлять, как выглядела бы Россия, если бы не революция? У вас самого в «Коронации» мелькает эта мысль: вот если бы царем стал другой человек… Мне кажется, из этого получился бы замечательный роман в жанре альтернативной истории. Так-то Россия, если судить ее по вашим книгам, вся одна сплошная - и ни разу не осуществившаяся - возможность альтернативной, счастливой истории.

- Ну, у нас еще все впереди. Что плакать по прошлогоднему снегу? Если бы да кабы - это на самом деле не интересно. "Несбывшееся зовет нас?" Меня - нет.

«ЕЩЕ ДВЕ КНИГИ - И ПРОЩАЙТЕ, ЭРАСТ ПЕТРОВИЧ»

- Начиная цикл про Эраста Фандорина, вы составили некий «бизнес-план». Сколько романов и сборников осталось? Если честно, легко уже запутаться. Вы сейчас ведь пишете роман про встречу Эраста Петровича с Распутиным - или это я все еще руководствуюсь информацией 2001 года?

- Жизнь внесла свои суровые коррективы. Встречи с Распутиным не будет - там уже шпион Зепп наследил. Я пишу (прервался) роман, первая глава которого была некоторое время назад опубликована в благотворительном сборнике для хосписов. Потом будет еще сборник повестей - может быть, в двух томах. И всё, прощайте, Эраст Петрович.

- Режиссер «Турецкого гамбита» Джаник Файзиев говорил, что вы хотели сочинить специально для него историю про приключения Фандорина перед тем, как он сел на «Левиафан» - и не сочинили. Насколько сильно корректируется бизнес-план в процессе? И есть ли еще шанс у Джаника?

- У меня контракт с компанией Джаника Файзиева на экранизацию "Беллоны". Сценарий уже написал и одобрен. То есть, собственно, первого тома "Беллоны", где все мило и патриотично.

- И еще: вы 12 лет назад говорили, что уже знаете, какая эпитафия будет на могиле Эраста Петровича. Поскольку литературные герои ведут себя порой не так, как планирует их автор - насколько текст эпитафии изменился за эти 12 лет?

- А я не помню, что я говорил 12 лет назад. И бог с ними, с эпитафиями. Чего помирать раньше смерти?

КНИГИ АНАТОЛИЯ БРУСНИКИНА

«Девятный Спас» (2007). Действие разворачивается в конце XVII и начале XVIII века. Трое друзей (как бы три богатыря, Илья, Дмитрий и Алексей) - становятся свидетелями загадочных событий, связанных с внебрачной дочерью царевны Софьи, а также с чудотворной иконой.

«Герой иного времени» (2010). Вдохновленная лермонтовским «Героем нашего времени», рассказанная в нескольких новеллах история участника Декабрьского восстания Олега Никитина, после долгой ссылки оказавшегося на Кавказе.

«Беллона» (2012). Роман про Крымскую войну. Первая часть - история подростка, оказавшегося юнгой на фрегате «Беллона», а потом перекочевавшего вместе с командой этого фрегата в окопы. Вторая - про сумрачного умного господина, который гуляет по театру военных действий и замышляет недоброе.

КНИГИ АННЫ БОРИСОВОЙ

«Там» (2007). В баре аэропорта происходит взрыв, находившиеся там 11 живых существ (включая собаку и младенца) погибают, и все отправляются на тот свет - причем для каждого он оказывается уникальным, своим собственным.

«Креативщик» (2009). Пожилой человек просыпается, одевается, выходит из дома и начинает бродить по городу. Он встречает разных людей и рассказывает им истории, искушая, очаровывая, бередя души. После каждой новой встречи он молодеет, и к вечеру становится ребенком.

«Vremena Goda» (2011). Роман, вдохновленный французским фильмом «Скафандр и бабочка» о трагической судьбе Жана-Доминика Боби, плейбоя, главного редактора Elle, оказавшемся полностью парализованным после инсульта. Книгу о своей судьбе он надиктовал по буквам, моргая веком (эти сигналы научилась расшифровывать помощница). У Борисовой парализована старушка - и она, находясь в таком же состоянии, как несчастный Боби, лежа во французской больнице, вспоминает свою жизнь и свои приключения.