— Сейчас в фантастике наблюдается странная ситуация, когда популярные на всем протяжении ХХ века жанры — science fiction, космическая опера — вытесняются более легкими жанрами, в частности фэнтези. Как вы думаете, с чем это связано? Может быть, здесь кроется какое-то разочарование итогами научного прогресса? Ведь если еще 20—30 лет тому назад освоение космоса казалось делом ближайшего будущего, то теперь совершенно очевидно — никаких полетов к другим галактикам на нашем веку уже не будет.

— Не могу согласиться с тем, что научная фантастика вымирает как жанр. Тут скорее общая тенденция: люди на Западе перестают читать книги. Россия — единственная страна, где все еще читают. Например, 30 лет назад мои книги продавались в Америке пачками, а в СССР их знали довольно слабо. Но сейчас ситуация изменилась: за тот же самый период времени, когда в США худо-бедно продается одна моя книга, а в Великобритании — в лучшем случае две с половиной, в России продается десять. Американцы почти совсем перестали читать: книгу вытеснили телевидение, кино, Интернет. Та же ситуация наблюдается, например, в Японии, где молодежь в основном смотрит мангу, разнообразные фэнтезийные сериалы, а книги уже не в чести. Но русские — действительно самый читающий в мире народ: у вас в стране мне доводилось встречать, например, продавщиц в продуктовых магазинах, которые хорошо разбираются в фантастике. Вот почему для литератора-фантаста Россия становится все более мощным полюсом притяжения.

— Вы затронули проблему культурного регресса. Проблема для наших соотечественников тем более болезненная, что в советской фантастике будущее предписывалось рисовать в радужных цветах. Мы все получили эту прививку марксистского исторического материализма, привыкли считать, что завтра будет лучше, чем сегодня. Жанр антиутопии в СССР был под негласным запретом. Но в ваших произведениях, как и в американской фантастике в целом, будущее обычно рисуется точно таким же жестоким и несправедливым, как и настоящее. Вы не верите в то, что человек с ходом истории способен сделаться лучше?

— Да, классическим представителем советской фантастики действительно яв­ляется Иван Ефремов, в произведениях которого будущее показано царством всеобщей справедливости. Но, как мне кажется, надежды по поводу радикальной перемены человека как социального существа не оправданы: люди с течением времени не меняются. Другое дело, что культура подвержена серьезным изменениям — правда, далеко не всегда прогрессивным. Возьмем пример Америки: за несколько лет правления Буша она из демократической державы превращается в государство фашистского или сталинского типа — президент попирает Конституцию, ежедневно нарушаются ключевые принципы свободы слова и свободы совести. Более того, и в мире США ведут себя совершенно недемократическим образом: интересы других стран Америка не просто игнорирует — она даже не задается целью их понять. В результате США попросту не имеют представления о ситуации в мире, а значит, и о направлении, в котором они сами двигаются. Это прекрасная иллюстрация обратимости социального и культурного прогресса.

— А что же по поводу прогресса научно-технического? Он как-то влияет на отношения между людьми?

— Он оказывает влияние опять же на культуру, а не на самих людей. Но это лишь крайне поверхностные изменения. Скажем, в наше время появился ряд новых направлений в науке, развитие которых сулит огромные перспективы и колоссальную финансовую отдачу... Моя дочь, биолог, рассказывала мне, что сейчас такой отраслью стали, например, биотехнологии. Но человек, его мораль и подсознание остаются прежними.

— Довольно много ваших книг напи­сано в жанре альтернативной истории. С чем это связано? Вам хотелось бы переписать какие-то эпохальные события — скажем, спасти Рим от варваров или вычерк­нуть со страниц истории Гитлера?

— Альтернативная история — это возможность конструировать различные варианты исторического развития, создавая миры, которые весьма сильно отличаются от того, в котором мы привыкли жить. У любого исторического процесса существует точка бифуркации, изменение результата в которой могло бы привести к совершенно иным последствиям. Так, скажем, в цикле «Звезды и полосы» мне интересно было исследовать вопрос: как изменился бы мир, если бы превращение США в сверхдержаву произошло бы еще в XIX веке. Ведь если бы янки и конфедератам удалось договориться по поводу отмены рабства, войны между Севером и Югом попросту не было бы! Вполне возможно, что Америка превратилась бы тогда в сильное государство, несущее демократию и собственные порядки всему миру.

— Как видим, это все-таки произошло: правда, полутора столетиями позже. Мне кажется, что вваших романах, написанных в жанре альтернативной истории, вообще довольно часто встречаются аллюзии на современность. Меня всегда занимал вопрос: а общество разумных динозавров-самок в трилогии про Эдем вами задумывалось как пародия на завоевания фе­минизма?

— Нет, это все-таки не пародия на феминизм. Задумывая «Запад Эдема» и две последующие книги, я просто хотел сконструировать мир, где привычная нам, людям, цивилизация была бы вывернута наизнанку. Так, если вся наука человека основана на использовании огня, то разумные динозавры-иилане в моей книге его не знают. Если человек создает для своих целей различные машины, то иилане на протяжении миллионов лет выводят живых тварей, способных играть роль оружия, транспорта, научных приборов. Если в истории человечества решающая роль традиционно принадлежала мужчине, тот тут мы видим мир, где главенствуют самки. Это экстраполяция, не более. Сюжет книги, впрочем, не случаен — у меня есть ряд не только литературных, но и научных работ, посвященных теме: что было бы, если бы динозавры не погибли? Я совершенно уверен, что строение тела и развитие мозга вполне позволили бы этим рептилиям стать разумными существами и создать цивилизацию, сильно отличающуюся от нашей.

— В России много писателей, пишущих фантастику. Многие из них стремятся к известности. Раскройте секрет: как написать бестселлер?

— Секрет бестселлера — в оптимальном соотношении идей и действия. Российские фантасты традиционно уделяют преимущественное внимание идее романа, в то время как действие развивается чахло, с сюжетными провисаниями, перегружено научными деталями — тут, вероятно, сказывается общий акцент на изучение прикладных технических наук, который делался в СССР. А в произведениях американских авторов (и, в частности, моих) действия много — это и делает книгу легко читаемой.

— А как же высокая миссия литературы? В России традиционно считается, что книга должна сеять разумное, доброе, вечное.

— Да, у русских и американцев разное отношение к книге. Американцы воспринимают литературу как развлечение, остроумную выдумку: прочел, развлекся и забыл. В России же есть четкая грань между серьезной и развлекательной литературой. Я много интересовался таким типично русским явлением, как самиздат, — книги, публикуемые с риском для свободы и жизни, имели совершенно другую смысловую нагрузку, чем беллетристика.

— Как вы считаете, наше время — это эпоха без героя или все же эпоха, требующая героя, пусть даже этот герой такой же странный и случайный, как Билл, герой Галактики из вашего знаменитого цикла?

— Герой — это всегда человек, противопоставленный обществу, понимающий что-то, чего общество не понимает, или более смелый, чем общество. Что касается Билла, героя Галактики, то он как раз наиболее типичный человек. Изображая недотепу, попавшего в механизмы политики высшего уровня, я как раз добивался простой цели: чтобы обычный человек мог почувствовать себя на месте Билла, примерить на себя его шкуру и положение, в котором тот оказался. А настоящие герои появляются спонтанно, когда в них возникает необходимость. Образ современного героя размыт, нельзя определенно сказать, как он должен выглядеть, думать, действовать. Одно ясно: независимо ни от чего, герой — это умный и честный человек.

— Если бы у вас была возможность дать человечеству всего один совет и абсолютная гарантия того, что этот совет будет услышан, что бы вы сказали?

— Это действительно сложный вопрос. Пожалуй, я сказал бы следующее: сохраняйте надежду! Любые тоталитарные режимы рано или поздно обречены на падение, самые тяжелые обстоятельства рано или поздно благополучно разрешатся. У человечества существует спасительный механизм саморегуляции — плохие времена не могут продолжаться долго. Верьте и надейтесь!