Ванька Жуков, начинающий литератор зрелого возраста, недавно примкнувший к любительской писательской артели «Из благих побуждений», в ночь под окончание литературного года не ложился спать. Растопил печь, наскоро поужинал жареной на сале картошкой с луком и кисловатым на вкус чёрным хлебом, зажёг три свечи, достал старенький телеграф-модем с монохромным экраном и стёртой клавиатурой, размял мозолистые пальцы и начал набирать текст. Прежде чем отбить первый абзац, посмотрел в потолок, прерывисто вздохнул и перекрестился, прошептав: «С богом». Телеграф-модем лежал на коленке, а Ванька сидел на диване, возраст которого измерялся многими десятилетиями. «Дорогой дедушка, Андрей Ильич, – писал он. – Поздравляю с окончанием предыдущего и началом нового литературного года. Желаю тебе получить Императорский грант, все другие призы, звания и почести. А мне это не светит и не греет, потому как нету у меня ни таланта, ни хватки, только бестолковое словоблудие и желание строчить тексты во что бы то ни стало». Ванька перевел взгляд на темное окно, в котором мелькало отражение пламени свечей, и представил дедушку, хозяина литературной конторы «Начало конца». Крепкого, худощавого, необыкновенно живого старика с вечно ехидной ухмылкой, колким и быстрым на расправу словцом. С утра дедушка принимал разношёрстную околитературную клиентуру, от сопливых гимназистов до статских советников, в перерывах пил чай с секретаршей Дунькой – молодой розовощёкой женщиной с округлыми формами тела и звонким голоском, обсуждал бездарность нынешнего поколения литераторов. После обеда, в обязательном порядке, Андрей Ильич выходил проведать своих собачек. В псарне ютилось с пяток немецких овчарок, столько же кавказских и пара-тройка московских сторожевых – хозяин любил крупных собак. Всё это пёстрое, несметное сторожевое богатство прыгало, рычало, скулило, требовало вольницы, на что дед снисходительно улыбался и открывал дверку. Особенно весело это выглядело, когда на территорию врывался очередной недовольный клиент – для мести. Тут уж и Дунька не скучала, выскакивала из конторы и, вместе со стаей собак, с улюлюканьем носилась за нарушителем, пока он не падал без сил. При всей жестокости забавы, собаки были приучены не грызть человека, а лишь охранять, не давать подняться, пока не придёт хозяин. Дед, независимо от погодных условий, не спешил. В дождь накидывал длинный до пят чёрный прусский плащ, присаживался рядом с полуживым литератором на пенёк, приговаривал: – Курить не курю, а табачку понюхать охота. Доставал из расшитого кисета щепотку, нюхал, чихал и предлагал лежащему: – Желаешь ощутить себя истинным гением, а? Незадачливый литератор, обычно, ругался, обвинял Андрея Ильича в халтуре, на что дедушка неизменно отвечал: – Я, вам, бестолочам, лишь посыл к творчеству даю. Посыл, но не само творчество. Творчество недюжинного труда, усердия и таланта требует. А вы думаете, что заплатил смятую пятирублёвку за начало рассказа, потом оно само нарисуется? Никогда не нарисуется! Раскрасневшаяся лицом Дунька тоже нюхала табачок, чихала и согласно кивала. Если дело было зимой, громко на ухо лежащему кричала: – Отдирай, примерзло! И заливалась смехом вместе с дедушкой, пока литератор не убегал, извергая проклятия, обещая вернуться с жандармами. Но никто никогда с жандармами в «Начало конца» не являлся. Ванька вздохнул, подбросил поленьев печь и продолжил писать: «А намедни кинуть меня пытались. Прорыл траншею под сливные трубы, сделал в точности по размерам, как договорились. Хозяин, приказчик известного торгового двора, приехал верхом к закату, сильно не в духе, перемерял всё и орать начал, мол, глубина не выдержана, трубы зимой полопаются, пришлось углублять по темноте. Оно бы ещё терпимо, да непогода зарядила – дождь в ливень перешёл. А приказчик тот два дня денег не отдавал, пока я не пригрозил, что засыплю траншею. Рассчитался, сволочь, но червонец удержал за недостатки, как жена его сказала. Сам он тогда выхлопотал себе неделю отпуска и в запой ушёл. Жена его якшалась по деревне пьяная, приставала к мужикам и бранными словами их поливала, а дети бестолковые в меня комьями из глины и навоза кидались да хихикали, словно душевнобольные. Думаю, они и есть душевнобольные, да будет им домом жёлтый дом вместо минеральных вод…» Ванька размял затёкшие пальцы, забросил в печь последние поленья и выглянул в окно. Густо сыпал крупный снег, начисто лишая завтрашнего заработка: урядник с соседней улицы строил гостевой домик, на днях предложил выгребную яму вырыть. Платит работникам, вроде, всегда исправно, но не факт. В нынешние времена ни в чём уверенным быть нельзя. Цены и подати растут, указы и законы издаются один за другим, а народ молчит, да пояса туже затягивает. «Если у меня, – продолжал Ванька, – получится сделать удачливый рассказ как у доктора Чехова, тогда я, дедушка, тебя о помощи попрошу. Потому что безродного, безвестного нищеброда точно никто не напечатает, от тебя в отличие. А если соавтором или рецензентом ты будешь, то может и да. В «МиФа», «СамоИздат», а если совсем уж хорошо получится, то и в «Экс молодёжь» можно попытаться протиснуться. Тогда уж я точно к тебе обращусь, ты в этом разбираешься. Ведь все эти важные конторы по столицам раскиданы, люди там солидные, в немалых чинах, я им не ровня. Тебе, дедушка, это несложно: многие нынешние мэтры начинали с твоей подачи. Помнится, ты сам рассказывал про безусого студента в затёртом пальтишке, теперь он уже которую серию романов про войну меж королевскими дворами печатает и в синематографе гремит по всему миру». Сильно окислившийся медный чайник на печи зашипел, крышка подпрыгнула, отправив в потолок столбик пара. Ванька спешно залил кипяток в заварник, а чайник поставил на выбеленный припечек. За окном трелью выстрелила собака, мимо дома, позвякивая бубенцами, пронеслись сани. «С полгода назад отправил я рукопись в известную литературную контору, так ни ответа ни привета до сих пор. Сделал запрос, а они сообщили, что им такое читать вредно, чтобы не испортить свою стилистику и образное восприятие мира. Я так расстроился, что целых две недели после того ничего не писал и никуда не отправлял. Но, слава богу, прошло, теперь я пишу ежедневно, а в конце недели обязательно куда-нибудь шлю с телеграфа-модема, что ты мне подарил восемь лет назад в честь окончания Императорской ремесленной школы для малоимущих». За окном взвыла собака, Ванька поднялся и выглянул во двор. Соседскому псу своего двора не хватило, проказник пролез под забором в Ванькин и разгуливал, обнюхивая все предметы. «А помнишь, дедушка, ты обещал мне щеночка, чтобы двор охранять от злых людей и бродячих псов? Вот я и подумал, что могу приехать к тебе за ним к началу мая. Помогу по хозяйству, траншеи, если какие нужны, вырою. Мне, дедушка, ничего особенного не нужно, готов спать на сеновале или где придётся. А ещё хотелось бы, чтобы ты, дедушка, оценил моё творчество. А то скопилось тыщ семьсот знаков в памяти телеграф-модема. Вдруг там есть гениальное, обидно будет, что никогда оно не увидит свет, никто его не напечатает и не прочтёт». Ванька тяжко вздохнул и опять уставился на окно. Он вспомнил, как дед приезжал на окончание прошлого литературного года. Как парились в маленькой баньке, как прыгали из парилки в снег, а потом разогревались водкой. Весело было тогда, легко и душевно. Почесав за ухом, Ванька добавил: «Передавай привет всем собакам на псарне и Дуньке. Крепкого тебе, дедушка, здоровья. Кланяюсь, внук твой Ванька Жуков». Просмотрев несколько раз набранный текст, Ванька стукнул пальцем по клавише «Почта», выбрал в адресной книге: «На деревню дедушке» и, помедлив немного, клацнул «Отправить». Телеграф-модем затрещал, замигал красными, жёлтыми, зелёными лампочками, трижды пискнул и ответил сообщением: «Ваше письмо считано Верховной почтовой службой. Слава Императору!». Довольный тем, что всё получилось, Ванька сделал горячего чаю, с желтоватым сахаром вприкуску выпил три кружки, а час спустя, укутавшись верблюжьим пледом, крепко спал на диване. И снилась ему дедушкина контора. В сенях на лавке скучала с очередным женским детективным романом Дунька. В рабочем кабинете дедушка постукивал по столешнице бронзовым пресс-папье в виде вставшего на дыбы медведя с заглаженной до желтизны лапой. Поглядывал на смятую синенькую банкноту, что протягивал очередной клиент, и улыбался чему-то далёкому, светлому и благому …
----------------------------------------------------------- * Исп. фразы из рассказа А. П. Чехова «Ванька»
