«Неси сюда свой кобелиный хер, урод. Твоя баба меня с ума сведёт».
Это нечто Аневка, ты гения.
ЦитатаТриллве ()
Грандиозно.
Не-а. Фундаментально
ЦитатаAnevka ()
– Запомни, девочка: нет ничего сильней настоящей любви. Она в песок сотрёт камни, она ливнем зальёт огонь, она вихрем пролетит через море, она развеет любой морок.
Красиво Торопиться — означает делать медленные движения без перерывов между ними
Это не я, это Альвгейр. Уж очень на эмоциях. И его можно понять. Пока Ульв лихорадочно пытается сообразить, о которой достойной даме идёт речь, своим дорогим читателям я по секрету могу сообщить, что к нему в гости приехала шаманка-финка А они с Альвгейром не особо ладили.
ЦитатаRed-wolfi ()
Красиво
В данном случае он имел в виду всё это буквально Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Пёрышко не разбиралась во врачевании. Болотный огонёк в топь заманивать должен, особо внимательным – клады указывать. По большим праздникам – иллюминантом на балу королевы фей служить. А вот лечить… да ещё людей! Этому её не учили. Пёрышко со вздохом поправила повязку на изуродованном глазу викинга. Одна надежда на Геро. Ей-то не сложно! Сидам живое существо вылечить или цветок вырастить – всё равно что цвергу нож выковать или камней драгоценных из недр земли достать. Альвы! Убивать Эрика однорогая не собиралась. По крайней мере, убивать быстро. Позаботилась, должно быть, чтоб рана побыстрее затянулась. Вон, уже, и жар спадать начал…
Очнулся Эрик оттого, что Болли лизнул его в нос. Тихо приподнялся на локте, огляделся. Небольшая комнатка, деревянные стены, на которых развешаны полки, стоят горшки и мелкая утварь. Короба, плетёнки, какие-то мешочки. Разноцветные камешки весело поблескивают, потолок теряется где-то в полутьме. Смутно знакомая девушка стоит спиной, наклонившись к столу, что-то помешивет в глиняной чашке. Тончайшая ткань платья соблазнительно обрисовывает крутые бёдра. Иногда Эрику мечталось, чтоб такие формы были у его Сигрид. Нет, он, конечно, и так её любил, но втайне надеялся, что с возрастом округлости станут более пышными. Соратники даже подшучивали над ним: забудь, мол! На Альвгейра погляди – даром, что суровый воин, а в кости тонок, будто ясень молодой. И Хельга его такая же была – мышка-норушка. Что только в ней нашёл? Но, видно, было что-то. Дважды сватался Альвгейр, дважды от ворот поворот получал. А на третий тогдашний ярл чужака из селения выгнал. Несколько лет ни слуху, ни духу не было, но всё же пепельноволосый вернулся. И на этот раз привёл свой хирд. Людей у него было не так уж много, но все как один – берсерки. Так Альвгейр стал ярлом, а Хельга – его женой. Пока Эрик вспоминал россказни стариков, девушка закончила возиться с чашкой и обернулась. Тут же испуганно вскрикнула. В стороны разлетелись глиняные черепки, жаркое варево впитывалось в земляной пол, но Эрику не было до этого дела: он, наконец, узнал эту женщину и теперь крепко держал за запястье. – Ты! – одноглазый викинг как две капли воды был похож на оскалившегося Болли. – С этой однорогой заодно! – Нет! – Пёрышко не могла отвести расширившихся от ужаса глаз от безобразной раны на лице Эрика. – Если она узнает, то убьёт меня. И, – тут уголки пухлых губок горько опустились, – ей ничего за это не будет. Геро – альва, любимица королевы Мэб. Таким, как она, всё дозволено. Унижать тех, кто оказался для них слишком хорош. Издеваться, мучить… – Так ты что же, спасла меня? – синий глаз подозрительно окинул болотный огонёк, вопросительно встретился с глазом Болли. Пёс спокойно лежал у стола, дружелюбно помахивал хвостом. – Не спасла, – тяжело вздохнула Пёрышко. – Никто не может покинуть край волшебных холмов. А здесь нас рано или поздно найдут. И тогда… – девушка не договорила, только всхлипнула. Глаза тотчас же наполнились слезами. – Так чего ради ты меня с дуба сняла? – ухмыльнулся Эрик и притянул собеседницу поближе. Как ни странно, чувствовал он себя отдохнувшим и полным сил. Даже глаз почти не болел. Думать о глазе просто не хотелось. – А что делать было? – снова всхлипнула Пёрышко. – Ты уже второй день висел. Рана почти зажила. А она ведь обещала, что… – Болотный огонёк опустила глаза пониже пояса викинга. Он проследил её взгляд и обнаружил, что лежал под шкурой совершенно голый. Тут же на ум пришло, что раздеть его, кроме этой воздушной феи, было просто некому. – Я никогда не видела таких… как ты, – тихо сообщила Пёрышко, мимолётно касаясь мускулистой груди. – После того, как Бард сбежал, мужчин совсем мало осталось. Да и те всё больше за альвами бегают. – Узкая девичья ладошка скользнула вниз, прошлась по животу. – Даже Пак… а я, а мне… Юная фея раскраснелась ещё сильнее, сама подалась вперёд и вдруг выпалила: – Это всё королева! Она всех извела! Ледышка неприступная! Бард ведь служить ей взялся, каких только подвигов ни совершал, какие песни пел, а она всё на него, как на пустое место смотрела. Будто и нет его вовсе, просто ветер в ветвях шумит. Кто ж такое вытерпит? Вот он и… Во второй раз выслушивать бредни про какого-то Барда Эрику вовсе не улыбалось, так что он не мешкая прервал поток красноречия самым действенным способом, который пришёл ему в голову. Мягкие, чуть влажные губы феи сначала испуганно вздрогнули… а потом ответили горячо и жадно. Упругая, идеальной формы грудь сама легла в руку. «Эдакой доброго воина можно вскормить», – подумалось викингу. Вторая рука тем временем вздёрнула паутинку платья и проверяла, подходят ли бёдра для рождения героев. Бёдра, определённо, подходили. И подходили не только для этого. Эрик решительно повалил Пёрышко на лавку. Удостоверившись, что у хозяина всё хорошо, Болли потихоньку выбрался наружу. Дразнящий запах белой волчицы давно уже будоражил пса, и только преданность заставляла его сопротивляться зову крови. Волчица с независимым видом стояла неподалёку от входа в жилище болотного огонька. Кокетливо повела мордочкой, игриво приподняла пушистый хвост. У неё была течка.
*** Ульв не успел ещё и штанов зашнуровать, как Сигрид повисла у него на руке: – Возьми с собой! Я по отцу скучаю! Муж поглядел рассеянно, даже не ухмыльнулся. – Идём. Потянул к себе рубаху, но вдруг замер, словно к чему-то прислушался, тонкие губы чуть дрогнули в улыбке. Небрежно, будто какую-то мешковину, швырнул тончайшую шерсть под ноги. Не только Сигрид, но и Бьорн с любопытством наблюдали, как Стейнсон откинул крышку резного сундука и бережно достал оттуда ярко расшитую одежду. Жёлтый, красный и чёрный цвета переплетались замысловатыми узорами из кругов и ромбов, по центру бежало целое стадо оленей. Один из них, самый крупный и красивый, стоял поодаль, задумчиво опустив голову. Ульв влез в рубаху, затянул пояс. На груди у него, примерно напротив сердца, пришлась фигурка расправившей крылья красной уточки.
*** На побережье оказалось многолюдно: всё селение высыпало к воде. Оно и не мудрено, не каждый день доводится увидеть настоящего колдуна-саама. А уж тем более двух. Сухонькая, сморщенная, как первый весенний гриб, старушка опиралась на руку Альвгейра и, тихонько посмеиваясь, еле-еле переставляла ноги, смешно раскачиваясь при ходьбе. Она что-то тихо лепетала, и спина ярла становилась всё напряжённее и напряжённее. Отстав на полшага, за ними шёл молодой темноволосый мужчина. Его наряд, с меховой оторочкой и поясом, увешанным металлическими кольцами, показался забавным кому-то из молодёжи. Но не успел шутник и рта раскрыть, как схлопотал затрещину от хирдмана ярла. Сурово зыркнув, воин оттеснил юношу назад. Тот непонимающе уставился в широкую спину. – Поосторожней с ними, мальчик, – глаза старого Дага блестели юношеским восхищением. – Я ещё помню трудные времена, когда приходилось покупать у саамов не только попутный ветер, но и дождевые тучи. И обходилось недёшево, скажу я тебе. Хотя оно того стоило. Не выпускай из клетки души вздорного зуйка необдуманных слов. Побереги ярлу казну. – Покупать… ветер? – недоумённо спросил юноша. – Попутный! – весело поднял вверх палец старик. – Даёт тебе шаман верёвочку, а на ней три узелка. Выходишь в море, развязываешь один, и до самого заката тебе дует в спину. Главное, не дурить – все сразу не развязать. – А что тогда будет? – заинтересовался молодой викинг, следующей весной уже рассчитывавший на собственный драккар. – Плохо будет, – вздохнул старик и погладил бороду, скрывавшую горьковато-мудрую усмешку человека, с высоты преклонных лет вспоминающего ошибки молодости.
Молодой шаман прошёл мимо, никак не показав, что слышал разговор. И Альвгейр позавидовал его самообладанию. Самому ярлу с каждой минутой всё труднее было сохранять любезное выражение лица гостеприимного хозяина. Стейнсону, поджидавшему гостей уже у входа в медовый зал, Альвгейр обрадовался, как родному. Цепкие пальцы старушки выпустили, наконец, предплечье ярла, позволив тому вздохнуть с облегчением. Сигрид подбежала к отцу, но Ульв этого не заметил. Он смотрел только на седовласую гостью. Смотрел так пристально, что та, неожиданно и для себя, и для своего молодого спутника, смутилась. – Что ты улыбаешься, волк, – сказала старушка по-девичьи звонким голосом, – будто видишь перед собой не трухлявую колоду, а молодую красавицу, которой волосы распустил? – Я её и вижу, – ответил Ульв, не переставая улыбаться. Его голос, напротив, прозвучал низко, почти хрипло. Стейнсон, наконец, оторвал взгляд от лица гостьи и перевёл его на гостя. – Это твой сын? Весёлые морщинки солнечными лучиками разбежались по лицу женщины. Сухонькая ладошка задела чёрную прядь, ласково погладила Ульва по гладко выбритой щеке. – Это мой средний внук. Мой и Медведя. Знаешь, сколько зим прошло с тех пор, как вы оставили Суоми? – Я не считал, – ответил Ульв, продолжая рассматривать молодого мужчину в диковинной одежде. Тот встретил взгляд твёрдо, но без вызова, почтительно наклонил голову, выказывая уважение. – Из него получился хороший нойд*, – уверенно сказал Ульв. – Получится когда-нибудь, – старушка обернулась и ласково посмотрела на внука. – Чему хотела, я успела его научить. А остальное уже самому придётся у духов выпытывать. Она лукаво сощурилась, отчего пришли в движение мелкие складочки вокруг глаз. – Если духи, помимо Мяндаша**, захотят с ним говорить. Ульв бережно подхватил женщину под руки. – Пойдём, Акка***, ты устала с дороги. Я налью тебе мёда, чтоб согреть тело и спою песню, чтоб порадовать душу. Старушка с притворной строгостью шлёпнула его по руке. – Всё бы тебе шутки шутить, насмешник-волк. Я не луна, чтобы ты мне песни пел. И даже не утка… – тонкий, как веточка, палец, осторожно разгладил вышивку на рубахе Стейнсона. – Но мне приятно, что ты её хранишь…
________ *Нойд – жрец-шаман, носитель духа-предка. При определённых обстоятельствах способен превращаться в соответствующее животное. **Мяндаш – саамское божество. Серебристо-белый черноголовый олень с золотыми рогами и полузакрытыми глазами: их огонь так ярок, что человек может ослепнуть от их сияния. ***Акка – (фин. Akka – утка). Одно из саамских божеств, прародительница людей и животных.
*** – О чём они говорят? – Сигрид нетерпеливо дёрнула Альвгейра за рукав. Беседа велась на языке саамов, и никто из викингов ни слова не понимал. – Просто болтают. – Ярл хмурился. Нахальная шаманка всегда его злила. А её внезапное появление не сулило ничего хорошего. – Не виделись давно. – Это его мать? – девушка присматривалась к саамке с явным любопытством. Альвгейр даже закашлялся. – Нет, не мать… просто знала его когда-то. Давно. – А тебя? – И меня, – нехотя отозвался отец. – Но… не так близко. Бьорн, стоявший тут же, поблизости, готовый следовать за Сигрид и защищать девушку от возможных притязаний смехотворного шамана, понял, что кому-то придётся защищать старуху-шаманку от притязаний дочери ярла. Сигрид явно вознамерить свести с ней короткое знакомство. Гостья же тем временем сделала шажок назад, оглядела любопытно глазеющую на неё толпу, убедилась, что всё внимание принадлежит ей, и произнесла разборчиво, громко и почти без акцента. – Твоя твёрдость вернула мир нашей земле, Ульв*. Теперь дети оленя и медведя живут рядом, но духи предков велели передать тебе: грань тонка, а Скрытая Туманом сильна, как никогда, даже до северных берегов докатились её туманы. Знай же, что нойды саамов на твоей стороне. Она сделала попытку поклониться, но Стейнсон проворно поймал её за плечи и прижал к груди. Его тонкие губы были плотно сжаты, а взгляд задумчив. __________________ *Ульв – волк
По традиции, женщины викингов принимают пищу отдельно от мужчин. Но Стейнсон непреклонно заявил: – Она не викинг. Она – нойд. Старуха лукаво поглядела на напряжённого Альвгейра и с неожиданной мягкостью произнесла: – Будет вам, почестями меряться. Я сюда не для того явилась. Стара я уже с духами воевать. Онни, подойди. Вы мужчины, вам и совет держать. А меня вон, – ясные серые глаза безошибочно нашли в толпе дочь Альвгейра, – девочка проводит. Устала я с дороги, ноги уже не те… Ульв покосился на Сигрид с лёгким сомнением, но всё же сказал: – Акка – дорогой гость для меня. Будь к ней внимательна. И не вздумай готовить рыбу. Бьорн перехватил взгляд Альвгейра и понял его без слов: кивнул едва заметно. Шаман Онни поклонился старухе, признавая её право распоряжаться, и подошёл к Ульву. На Альвгейра он обратил не больше внимания, чем на ярких тупиков, встречавших лодку саамов на побережье. Стейнсон мотнул головой в направлении исполинских дверей медового зала. – Давайте, раньше сядем, раньше встанем. – Время дорого, – подтвердил Онни приятным низким голосом. Это были первые слова, которые от него услышали викинги.
*** Сигрид заботливо подхватила под руку старушку-гостью, но стоило мужчинам скрыться в пиршественном зале, как смешная семенящая походка шаманки сменилась галопом, достойным молодой оленихи. Бьорн, вынужденный передвигаться скрытно, за женщинами едва поспевал. Сигрид же старуха почти волочила за собой, весело посмеиваясь. – Так ты, значит, дочка Альвгейра и жена Ульва. Породнились, стало быть. Вот не ожидала, не ожидала. Муженёк твой полон сюрпризов. – И не только он, Акка, – захлёбываясь от быстрого бега, пробормотала Сигрид. Из-за спины старушки раскатился горошинами дробный скорый смешок. – Это от возраста, деточка. Доживи до моих лет, и о тебе люди невесть что думать будут. Что уж про таких, как Ульв с твоим папочкой говорить… – А… что про них можно… говорить? – Сигрид не хватало дыхания. – Расскажите, пожалуйста! Я папу что не спрошу о прошлом, он хмурится, Ульв – смеётся, а кто они, откуда… у нас тут никто не знает. – Да и немудрено, – старушка повернулась, блеснула жемчужно-белыми ровными зубами. – Много ли викингов до седин доживают? Только мамку перестал сосать – на корабль да в море. А там уж кто вернулся, кто на дне морском очнулся… – Очнулся? – Ой, да не слушай, меня, старую, болтаю всё, болтаю… Сигрид между тем задумалась, есть ли среди викингов действительно пожилые. Ауд казался ей древним старцем, но был ещё крепок телом и духом, седина только тронула его тёмные кудри. – У нас есть старый Даг, – радостно вспомнила дочь ярла. – Это одноногий? – проявила неожиданную осведомлённость её спутница и снова прыснула смешком. – Помню его, помню. Мальчишкой ещё. Ветер попутный у меня покупал. – И снова залилась смехом, звонким, по-девчоночьи чистым. – Они с отцом в ваши земли ходили? – осторожно закинула удочку Сигрид. Про покупку ветра она не очень поняла, но раз покупал, а не силой брал, стало быть, не с набегом были, а мирно разошлись. – Нет, – отозвалась старушка, постепенно сбавляя шаг. Женщины оказались у стены леса, и только сейчас Сигрид поняла, что не она вела гостью к дому, а та тащила её за собой какими-то тайными тропами. – Дорога там, – попыталась девушка, наконец, задать направление. – Срежем чуток, – непреклонно заявила шаманка и снова дёрнула Сигрид за руку. Та только ойкнула. – Нет, – продолжала старуха так спокойно, будто не шла по дремучему лесу, полному злых, оголодавших за зиму медведей, а сидела за прялкой в тепле и уюте мужниного дома, – Даг ещё прежде Альвгейра проплывал. Два драккара у них было. Он один в живых и остался. А папочка твой его с собой согласился забрать. Вот тот и помалкивает. Да и про нас болтать… – старуха хихикнула, но не договорила: в чаще раздался треск. «Ну вот! – безнадёжно подумала Сигрид, разглядывая исполинского, огромного, как гора медведя, неторопливо вышедшего им навстречу. – Погибать дурной смертью во цвете лет из-за выжившей из ума старухи!» Медведь, впрочем, не казался злым и голодным. Он подошёл вразвалочку, мягко переставляя огромные лапы, осторожно ткнулся широким лбом в бок старухи. – Ну вот и ты, – шаманка погладила бурую морду. – Не утерпел… гляди только, маленькую не напугай. Медведь лениво покосился в сторону Сигрид, пробурчал что-то, не размыкая пасти, и снова уставился на саамку преданно, будто Болли на Эрика. Недолго думая, старуха стала взбираться медведю на спину. Тот услужливо присел, а когда она устроилась, посеменил прочь, удостоив дочь ярла только отрывистого презрительного фырканья. – Иди сюда, девонька, не бойся, – весело выкрикнула старуха с высоты косматого зверя. – Наверх не приглашаю, уж извини, больно он до юбок падок. Но у тебя ножки молодые, глядишь, не отвалятся по дороге. А потеряешься – что я мужу твоему скажу? Сигрид опасливо приблизилась. – Это какое-то колдовство? – Ой, да какое это колдовство, – небрежно, как от мухи, отмахнулась старуха. – Это нойд-медведь, мой муж. – Как это – муж? – округлила глаза Сигрид. – Вот этот? На этот раз рассмеялся даже медведь. Не то что рассмеялся, а зафыркал, так что даже расчихался. – А у тебя – волк, – хохотнула шаманка. – Не съел пока, как я погляжу. Так нойд это человек всё-таки, большую часть времени. Только во время камлания дух предка в себя впускает, настоящим зверем делается. А что по мирам ходить умеет… так мало ли кто что умеет. А вот Ульв… – А что Ульв? – вырвалось у Сигрид с таким нетерпеливым любопытством, что медведь, которого она уже забыла бояться, снова расчихался от смеха.
*** Было время, когда бог-олень Мяндаш жил среди людей и помогал им и делом, и советом. Это было время счастья и изобилия для всех жителей Суоми, и даже не только для тех, в чьих жилах текла кровь отца-оленя и матери-шаманки. Все, кто пошёл от мужчины и женщины, вылупившихся из пятого яйца Акки, Мировой Уточки, после рек, зверей, птиц и рыб, жили в мире и благоденствии. Но это время давно прошло. Олли стал нойдом в год, когда дети медведя пришли на земли оленей и перебили едва ли не треть племени. Не вспомни Мяндаш о своих детях, и не осени своим присутствием молодого шамана, перебили бы всех. Или стада бы все увели, что означало такую же верную смерть. Олли знал, что его способности невелики: всего несколько раз камлание выходило удачным настолько, чтобы пересечь границу Срединного мира. И ни разу путешествие не заканчивалось Верхним, где можно было просить помощи и защиты у благостных предков. С существами же Нижнего мира Олли никаких дел иметь не хотел. А вот нойд-медведь не был настолько щепетилен. Он раз за разом шастал в тёмное обиталище, и однажды предок действительно вселился в него. Порвал в клочья вождя племени и его двоих сыновей. После этого то ли нойд старался обходиться без помощи покровителя, то ли медведь больше не захотел иметь с ним дела, а только Олли знал – алчный нойд медведей больше не пользуется помощью своих предков. Но это не помешало ему захватить власть и пламенными речами поднять сородичей на разбойное нападение на соседей. – Они олени, – презрительно завершил нойд свою речь. – Олени жрут только траву. И сами должны становиться пищей для того, кто сильней. Это – закон. Так повелели боги! Олли знал обо всём этом, как будто видел и слышал собственными ушами: олень-предок Мяндаш вселился в него ненадолго, но оставил по себе яркие, животрепещущие воспоминания. Медведям не удалось застать соседей врасплох. Убитых было много с обеих сторон. Убитых людей и, что ещё важнее, убитых оленей. Зиму пережили тяжело. Так теперь переживали каждую зиму. Быть нойдом – не врождённый и не наследственный дар. Нельзя точно сказать, кого выберет дух. Чаще всего это бывают мужчины, и чаще всего нойдами становятся сыновья нойдов, но лишь потому, что их духи находят наиболее удобными: отец уже научил отпрыска видеть духов, говорить с духами и вежливо взывать к духам. А также – быть осторожными. У Олли было два сына. Старшего задрал в лесу медведь. Отец знал, что медведь был самый обычный, и его общими силами даже затравили. И съели. Но от этого было не легче. Второй сын не пережил своей первой зимы: она выдалась особенно суровой, холодной, а, главное, долгой. Никто из детей, родившихся в тот год, не выжил. Девочка появилась, когда Олли минуло уже сорок зим. Многие говорили, что в шалаш к его жене, верно, ходил кто-то другой. Нойд знал, что это ложь. Но даже если бы не знал, ему было уже всё равно. Отец назвал дочку Сату – «Радость». Поздняя радость не только выжила, но и росла здоровой и крепкой. А главное – умной. Олли и сам не заметил, как начал учить её смотреть и видеть. Сату схватывала на лету, и стареющий нойд лелеял надежду, что после его смерти будет кому принять в себя предка-оленя. Женщины-нойды – редкость, конечно, ну да нойды вообще редкость. А ведь была женщина-шаманка, от которой вёл род и сам Олли… Вот как сложилось, что когда к берегу Суоми причалила лодка, шедшая против ветра, Сату не бросилась, как прочие девушки, расспрашивать божественно красивого высокого мужчину, кто он таков и откуда. Да, он умел заговаривать воду, и у него были золотые волосы, крупными кольцами падающие на плечи. Но с водой Сату и сама могла договориться. С водой, с ветром, иногда – даже с облаками. Только земля оставалась глухой и мёртвой, как девушка ни просила. А волосы… ну что волосы? У неё у самой – хоть кто обзавидуется. Да сколоты, под платок спрятаны, не видно. На руле в лодке сидел волк. Волк! Сату никак не могла взять в толк, как можно дивиться обычному, в общем-то, мужику, и проходить мимо такого! Не сразу она поняла, что по какой-то нелепой случайности всем остальным огромный чёрный зверь кажется человеком. Немного скосив глаза, она даже стала смутно различать силуэт выбирающегося из лодки тёмноволосого мужчины. Он был невысок ростом (ненамного выше того огромного волка в холке), худощав, поджар и бледен. Неужели, так выглядел бы пушистый зверь, с которого сбрили шерсть? А ещё у него были зелёные глаза. Зелёные. Такого цвета, какого Сату до сих пор не видела никогда. Должно быть, такого цвета трава на пастбищах Верхнего мира, где вольготно пасётся олень-предок Мяндаш. Волк перехвалил её взгляд. И улыбнулся. Сату бросилась бежать. Нойд-олень Олли поразил родичей тем, что прошёл мимо чудесного золотоволосого новоприбывшего без всякого интереса. А перед его невзрачным спутником опустился на колени. Олли знал, что каждый дурак с хорошей памятью и толикой ума может заговаривать с водой: она наш общий предок, без воды нигде и никто не живёт. А вот нойдов-волков не бывает. Волк не заигрывает с людьми, волк не ввязывается в споры. Он следит за равновесием и законом. Вот почему ни один саам не станет охотиться на волков, даже когда их расплодившиеся стаи нападают на стада оленей. – Я не знаю, зачем ты пришёл, о Волк, – произнёс Олли на священном наречии, – но прошу тебя: не дай умереть землям Суоми. Твои дети злы и обильны, но с каждым годом становится всё хуже, и хуже. Трава не может пробиться из-под снега, а рыба – пробить лёд, голод гложет нас и наших детей, но хуже всего, что много зим нету согласия между медведем и оленем. – Встань, нойд, – сказал Волк, и его голос был одновременно тёплым и твёрдым, как разогретый на солнце камень. – Я сделаю, что ты просишь. Но мне потребуется помощь. – Все люди-олени на твоей стороне, о Волк, – ответил Олли, которого избрали вождём в эти тяжёлые времена. Как ни трудно приходилось, а все понимали: не будь поддержки Мяндаша, олени были бы уже мертвы. – Да будет так, – ответил пришлый, и на скале позади Олли сами собой появились глубоко высеченные замысловатые руны. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
– Расскажи, как у вас… там, – попросила Пёрышко, доверчиво прижимаясь к плечу Эрика. На кончиках её ресниц подрагивало детское любопытство. Так просят странника рассказать сказку о дивных краях за высокими горами, за глубокими морями. – У нас… – викинг задумался. Риторика не была его сильной стороной, за что Альвгейр частенько пенял молодому предводителю. «Вождь должен уметь вести за собой, – повторял он. – Не только примером, но и словом. Словом даже предпочтительнее. Потому что это позволяет сформировать не только арьергард, но и авангард». Эрик не всё понимал из того, чему пытался обучить будущего зятя ярл. Но от этого восхищение предводителем не только не страдало, но даже выигрывало. – У нас замечательный вождь, – сообщил фее викинг. – Он самый мудрый, самый храбрый и самый доблестный воин. Ауд говорит, что с тех пор, как Альвгейр победил старого ярла и принял нас под свою руку, жить стало намного легче. Женщины стали больше рожать, а дети – меньше умирать. Драккары возвращаются с богатой добычей из походов, и мы не знаем больше ни голода, ни холода. Ярл повелел захватывать не только золото и драгоценности, но и мастеров, ведунов, и прочие диковины, так что в наших домах теперь много хитрых придумок. – А жена у него есть? – перебила Пёрышко. – У ярла? Нет, нету. Умерла. Только дочка осталась. – Тут Эрик мечтательно улыбнулся, а фея чуть заметно нахмурилась. Но тотчас же согнала облачко с лица, закинула полусогнутую ногу мужчине на пояс и одарила страстным поцелуем. На некоторое время Эрик отвлёкся от рассказа. – Ты заберёшь меня с собой? – молочно-белый, упоительно нежный пальчик заскользил по бешено вздымающейся груди викинга, пытающегося отдышаться, стал спускаться ниже, ниже... – Да, – со стоном выдохнул Эрик. Любой мужчина на его месте сейчас ответил бы то же самое. – Хорошо. – Пёрышко обворожительно улыбнулась и склонила златокудрую головку на могучее плечо. Эрик слушал её ровное дыхание, вдыхал дразнящий аромат молока и думал: «В конце концов, а почему нет? Сигрид, конечно, это не понравится… ну да привыкнет. Она, всё-таки, будет женой. А в наложнице ничего плохого нет. Будет ей по дому помогать… – викинг огладил упругую высокую грудь. – Детей кормить… – Пушистые ресницы слегка вздрогнули, Пёрышко промурлыкала что-то неразборчивое и подалась вперёд. – Возьму! Йотун меня раздери, если не возьму!» Маленькие, полудетские ладошки шаловливо поглаживали в таких местах, что жгучее удовольствие достигло предела, когда начало причинять Эрику боль. Он перехватил оба запястья феи одной ладонью, а второй смахнул баночки и чашки со стола. Пёрышко чуть вскрикнула: не то сожалела о своих зельях, не то от того, что её водрузили на их место и решительно раздвинули ноги. Запах молока заглушил дугой: резкий, терпкий и пряный, под рукой у Эрика стало тепло и влажно, как в летнем болоте. Ему вспомнилось, как Ауд учил мальчишек пробираться через трясину: аккуратно погружать шест, пока тот не коснётся дна, и тут же проворно доставать обратно, чтобы снова погрузить, отметить следующий шаг… Фея-болотный огонёк извивалась ужом, время от времени издавала влажные, нечленораздельные звуки, наводившие на мысли не то о водах болот, не то о криках вьющих там гнёзда птиц, умело заманивала путешественника к желаемому омуту. Напряжённая плоть викинга обрела твёрдость морёного дуба, фея отвечала с упругой податливостью гусиного пёрышка. Когда измождённый путник упал лицом меж двух ароматных «кочек» и уснул, невольно ослабив хватку, руки и ноги девушки обвили крепкое тело подобно побегам дикой омелы. Пёрышко губами сняла капельку пота у Эрика с виска и неторопливо начала выводить по щеке языком: «М-О-Й».
*** Геро застала королеву плетущей венок из кувшинок. Опустив голову, Мэб тихонько напевала под нос. Альва осторожно приблизилась к чёрно-зеркальной глади пруда. По спине отчего-то пробежал холодок, хотя тумана поблизости не было. – Где собака? – Последняя, самая крупная, кувшинка заняла своё место, замыкая цветочный круг, становясь одновременно его центром, началом и концом. – В берлоге. – Альва заворожённо глядела в восковую чашечку, наполненную трепещущим, но непонятным ей колдовством. – Старого вожака волчьей стаи порвал. Отлёживается. – Хорошо. – Королева жестом приказала Геро наклониться. Альва подавила порыв бежать прочь, сверкая пятками. Подчинилась. Мэб водрузила своё произведение на голову однорогой, после чего рассыпалась легкомысленным роем ярких, неправдоподобно огромных бабочек. Такое поведение было столь не характерно для повелительницы фей, что Геро долго ещё в недоумении следила за разлетающимися точками и не сразу обратила внимание, что голову перестало клонить влево. Но когда, наконец, заметила, не удовлетворилась отражением, глядевшем на неё с тёмной поверхности омута – по желанию королевы там можно было увидеть не только то, что есть, но и что было, или же только могло бы быть. Долго и тщательно Геро ощупывала трагически утраченный правый рог. Рог упрямо оставался на месте, будто никуда и не отлучался. – Так что, она в любой момент могла это сделать? – сама у себя спросила альва со слегка вытянувшимся лицом. – Или?.. Мимо пролетела говорливая стайка ласточек и цветочных фей, оставив за собой облако сладкой пыльцы и повисшее в воздухе: «Завтра! Завтра!! Завтра!!!» Завтра Бельтайн.
Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Вторая постельная сцена - главным образом, по требованию заинтересованного лица. Прототипу Болотного Огонька было мало лирики
А вообще - Морана, Триллве, спасибо, что читаете Так писать гораздо веселей. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Чествование необычного гостя протекало весело и шумно: мёд-то ярл ставит. Повод не так уж важен. Впрочем, необычная внешность шамана и сама по себе вызывала любопытство. На другом конце стола травили байки про саамов, правда, вполголоса. Сам Онни, проголодавшийся с дороги, молча уплетал жаркое, не забывая отдавать должное соленьям и ягодам. Ульв заметил, что тот старается отведать всего понемногу: мочёные яблоки, рябину в меду, китовую отбивную… что-то у него на родине готовили иначе, что-то не готовили вовсе. Любопытство в сочетании с аккуратной неторопливостью расположили Стейнсона к молодому гостю. Альвгейр же поглядывал на саама исподлобья, видел в нём только скорбного вестника. Когда Онни накрыл кубок ладонью, не позволяя наполнить мёдом, ярл нахмурился, даже хотел указать на неподобающее поведение гостя, но Ульв опередил: – Воды ему принеси, – сказал он девушке, замершей с кувшином в руках. – И мне тоже. – Что это за выходки? – прошипел Альвгейр вполголоса. – Явился в мой дом без приглашения, так ещё и угощением брезгует? – Он не к тебе приехал, а ко мне, – надменно возразил Ульв, а Альвгейр мгновенно вскипел, но ссоре не суждено было разгореться. Онни, невозмутимый, как заледеневшее море, снова подал голос: – Будет разговор. Голова ясной должна быть, – выговор хороший, но наречием викингов молодой саам владел явно слабее своей бабки, тщательно подбирал слова. – Зелья, дым – потом. Когда камлать. Если надо. Я могу, бубны привезли. Ульв переглянулся с Альвгейром, мотнул головой в сторону гостя, криво усмехнулся и произнёс на шелестящем наречии альвов: – А парнишка-то профессионал. Ещё нам с тобой нос утрёт. Совсем озверели тут. – За себя говори, – буркнул ярл тем же манером, демонстративно опрокинул в глотку кубок.
*** К дому вышли неожиданно и быстро. Сигрид оглянуться не успела, как уже стояла на собственном крыльце, хлопала глазами на старушку-гостью. Шаманка, подбоченясь, разглядывала жилище. Медведя – как не бывало. – Симпатишно, – выдала, наконец, саамка и потрусила к двери. – Эк для тебя волчок расстарался, – продолжала оглядываться гостья уже внутри. Особенно внимательно рассмотрела застеленное шкурами ложе. Присела даже. – Удобно. Заботливый, ценит тебя, видно. – В-вы так думаете? – осторожная Сигрид решила не упоминать, что роскошным домом обязана скорее отцу, чем мужу. – Я, деточка, редко говорю, чего не думаю, – коротко хохотнула шаманка, немедленно сделавшись очень похожей на Ульва. – Где ж это видано, чтоб волк под крышей спал? Сколько ночей у меня в шатре провёл, а всё одно на земле ему ближе. Как ландыши цвести начинают, так и вовсе с ума сходит – валяется на спине, как щенок, только лапками дрыгает. – Ландыши? – растерянно переспросила Сигрид, сама же подумала: «Бабка эта, кажется, чокнутая. И чем она Ульву сдалась? Может, от ран его выходила, или ещё что?» Встреча с медведем в лесу казалась уже далёкой и нереальной, словно увиденной во сне. Женщина же, подхватившая за хвост огромного лосося, выглядела совсем обычной, будничной. – Чего это он там про рыбу говорил? – Чтоб я её не готовила, – покраснела Сигрид. – Не нравится ему. Говорит, пересушиваю сильно. Старушка захихикала. Хозяйка дома чуть было не обиделась, но вовремя сообразила, что смеются не над ней. – Вот морда чёрная! – покачала головой саамка и ловко отсекла лососю голову. – Что рыбу, что мясо, сырым, бывает, лопает, а туда же! Нос воротить! – Старуха поманила Сигрид пальцем. – Ходь сюда. Покажу, как надо. Девушка покладисто приблизилась, взяла второго лосося и постаралась в точности повторить все движения шаманки. – А вы… – Сигрид замялась, не зная, как лучше сказать. – Ульв… гостил у вас в… доме? – мысленно зацепилась она за упоминание о шалаше. Гостья внимательно поглядела на девушку. Морщинистые щёки тронула мечтательная усмешка. – Да и папочка твой захаживал, бывало, – прыснула она коротким смешком. – Пытался. В тот раз я впервые Мяндаша своими глазами увидала. Когда он Альвгейра на рога поднял. Хозяйка слушала внимательно, хотя и не очень понимала. Рассказчица это заметила, пояснила: – Давно это было. Я ещё девчонкой глядела, вот не старше тебя. Сигрид постаралась определить, сколько лет старухе. По всему выходило, что когда она была девчонкой, её отца с Ульвом ещё и на свете не было, либо уж сущими младенцами она их знала. По крайней мере, последнего. – Они детьми в Суоми жили? – в глазах дочери ярла блестела неподдельное любопытство. – С родителями? Какие они были? Я и маму-то почти не помню, а про дедушку с бабушкой отец мало говорит. Что хорошей крови, родом из далёких земель, да на этом и всё. Саамка вдруг задумалась. – Кровь в нём хорошая, сильная, да. Но только половина. В тебе – того меньше. Но кровь – не всё ещё. В Альгрейве… много гордости. Мало мудрости. У Ульва – тоже, но к нему и мерило другое прикладывать надо... что ж ты делаешь, дурында? – с той же интонацией продолжила старуха, глядя на руки Сигрид. – Ты ж мочевой пузырь порвала… э-э-э… изгадила всё. Тащи молоко теперь, а то горько будет. Молоко-то есть у тебя? – Есть, – придушенно пискнула юная хозяюшка и бросилась за горшком. – Ой, дети… – бурчала под нос саамка, вымачивая пострадавшего лосося. – Кругом дети! И их дети… мало того, что не стареют, так и не взрослеют. За папашкой твоим всегда много девок бегало, – сообщила гостья, вполглаза поглядывая на Сигрид. – Братишек- сестрёнок у тебя, небось, по пальцам не пересчитать. Только что в отцы, если не в деды годятся тебе. А Альвгейр с тех пор ничуть не изменился. Разве вот бороду носить стал. Это сообщение Сигрид не взволновало. Напротив, девушка приняла его не веру сразу и на удивление спокойно. Не маленькая ведь, замечала, что отец немногим старше Эрика выглядит. А всё отодвигала, гнала эту мысль от себя подальше. А что муж её не человек, давно поняла. Теперь же её интересовало другое. – Так у вас с Ульвом… тогда… ну… – девушка снова замялась. Ревновать к рассыпающейся от старости шаманке смешно, но и напрямик спросить неловко: – что-то у вас с ним было? Взгляд шаманки потеплел. – Не чужой он мне, – коротко отозвалась саамка и снова взялась за рыбу.
*** Больше года прошло с тех пор, как на берега Суоми из утлой лодчонки высадились двое. Как оказалось, именно в лодчонке и было дело. Олли исправно отправлял людей валить сосны и стягивать к берегу. Золотоволосый чужестранец руководил, иногда раздражённо покрикивал, и за зиму на рейде вырос огромный корабль. Нойд никогда не видел подобных. Даже представить себе не мог. Драккары викингов показались бы грубыми ореховыми скорлупками рядом с этим чудом. Изящные абрисы притягивали глаз, волны ластились к бортам, будто оленята-сосунки к мамке, да и люди нет-нет, а подходили просто чтобы притронуться, ласково провести ладонью по тёплому дереву. Неизвестно почему, но корабль Альвгейра всегда оставался тёплым. Ульв выполнил своё обещание. Зима прошла пусть не сытно, но без потерь: медведи не нападали, да и волки больше не беспокоили. Даже снег сошёл раньше обычного. Олени довольно пофыркивали, выискивая куцые остатки прошлогодней травы. Берёзы робко выпустили клейкие ладошки листвы. Олли проводил взглядом божью коровку, деловито сползавшую по его ноге. Зима кончилась. Волшебно красивый корабль покачивался на рейде. Не сегодня – завтра гости покинут оскудевшие берега Суоми. И кто знает, как скоро жажда крови сотрёт следы их пребывания? Когда снова нападут медведи? Этой зимой? Или следующей? – Сату! Подойди сюда. Востроглазая девчонка подбежала к отцу, блеснула улыбкой, наполнив Олли отеческой нежностью. В последнее время она часто улыбалась: то весело, то мечтательно, то задумчиво. Особенно, когда на Ульва глядела. Первый страх давно прошёл, Сату ходила за волком, как привязанная, совершенно позабыв об оленях. Впрочем, ни один из них не отбился и не занемог. Иногда Олли спрашивал себя: что бы он сделал, если бы его Сату ходила за золотоволосым? Альвгейр был капризен, надменен и высокомерен. Для него одного возвели целый дом на берегу, похожий на жилища саамов не больше, чем чудесный корабль – на лодку-долблёнку. Шаман сквозь пальцы глядел, что то одна, то другая женщина всходила на резное крыльцо. Сначала потихоньку, согнувшись в три погибели. К концу зимы – гордо, уже не таясь. Золотоволосый был переборчив, а шаман знал: среди людей-оленей осталось слишком мало мужчин. Скоро все дети станут друг другу родственниками, начнут слабеть и умирать уже во чреве матери. Нужна, ох как нужна была новая кровь. У золотоволосого она была сильная, горячая, как подземный источник, бурная, как горная река. Породниться с сильным нойдом – большая удача. Вот только жениться Альвгейр тут ни на ком не собирался – это Олли понимал. Ну и пусть его. С таким зятем – только горя хлебнуть. Женщины выходили из гостеприимного дома счастливые, лучащиеся радостью – стало быть, не обижал их чужак. Трое к весне уже понесли. Но когда Олли увидел Альвгейра, шмыгнувшего в шатёр Сату… на месте оцепенел. Сердце отцовское велит за ним ринуться, взашей вытолкать, пусть даже дочь сама золотоволосого позвала. Вот только что скажет Волк на такое обращение с его спутником? Да что Волк! Олли и с самим-то Альвгейром не справится: к духам взывать некогда, а сам чужак молодой, сильный, смертоносный… проверяли уже некоторые. Из тех, чьи жёны к золотоволосому наведывались. Калечить никого не стал. Но скрутил – шутя. Будто ребёнка отшлёпал. Пока Олли размышлял, Альвгейр вылетел из шатра без его помощи. Белоснежный черноголовый олень, степенно переставляя длинные ноги, вышел за ним и гордо повёл головой, поглядел на Олли из-под полуприкрытых век. Нойд почтительно поклонился предку: – Здравствуй, Мяндаш. Спасибо тебе. Олень покровительственно кивнул, только золотые рога блеснули, и неторопливо удалился, медленно растворившись в рассветном тумане. Олли с золотоволосым долго ещё всматривались в густую дымку даже после того, как звуки мягко опускающихся копыт потерялись где-то вдалеке. – Пожалеешь ещё, – едко, но без особой угрозы сказал Альвгейр, поглядывая на шамана. – Я хоть наполовину человек. А Стейнсон сердце из груди выдрал, а камень вместо него вложил. Гляди, утащит Ульв твою красотку в Нижний мир. Из тамошних он, ты разве не понял? – Золотоволосый тяжело встал, даже слегка покачнулся. Видно, здорово Мяндаш ему рогом наподдал. – Будешь на себе шкуру рвать, что мне не отдал, а поздно будет. Олли ничего не ответил. Какой смысл говорить с этим сильным, но таким глупым нойдом? Пусть есть в нём кровь духа, как и в самом Олли, но не видит, не понимает золотоволосый, кто рядом с ним. Не нойд, не полукровка, и не бесплотный дух предка, залетевший вмешаться в дела живых. Волк – это просто волк. Не принадлежит он ни одному из миров. Его дело – наблюдать. И блюсти равновесие. Ульв не требовал себе дом. Он приходил и уходил, когда ему вздумается. Когда хотел, спал в шатре Сату, когда хотел – заходил к Олли. С другими он почти не разговаривал. Да и побаивались его. Даже золотоволосый. Хорохорился, говорил нарочито громко и нагло, пытаясь громовым голосом напугать страх, загнать его поглубже. Иногда удавалось. Но Олли видел. Однажды он застал их в лесу. Сату спала, уткнувшись в тёплый бок огромного чёрного зверя. Волк медленно поднял голову, окинул Олли яркими смарагдовыми глазами, снова опустил морду на сложенные лапы. Ни угрозы, ни обещания. Только бескрайнее, как зимнее небо, спокойствие. Вдруг вспомнилось, как женщины судачили: в местах, где отдыхает Ульв, трава растёт быстрее, сочнее и гуще. Вот только как он на мёрзлой земле лежит? Холодно же. Шаман перестал переживать за дочь.
*** – Сату… – Олли не знал, как ловчее начать разговор. Но его девочка умная – сама всё поняла. – Золотоволосый достроил корабль, – девушка глядела на чудесное творение с плохо скрываемой ненавистью. – Скоро Волк поведёт его в Исландию. Шаман вспомнил, с какими горящими глазами Сату наблюдала за рунами, которые Ульв небрежно чертил прутиком на песке. Их тут же смывало прибоем, и он рисовал новые. Вспомнил, как заворожённо девушка обводила пальчиками надписи, появившиеся на скале после прибытия лодки, слегка посмеивающегося Волка, толкующего рисунки на старом, ещё дедушкином бубне, по форме напоминающем утиное яйцо. – Ты станешь сильным нойдом, Сату, – уверенно сказал Олли. – Сильнее, чем я. Пока он здесь – попроси его. Попроси научить тебя ходить по мирам так легко и так далеко, как я никогда не смогу. Ты ему нравишься. Он не откажет. Кучевое облако набежало на низкое ещё солнце. Только что нежившаяся в его лучах девушка зябко подёрнула плечами. Опустила лицо, тихо произнесла: – Да, думаю, в этом он мне не откажет…
*** Сату не помнила, чтобы когда-нибудь ландыши цвели так рано. Но весь берег маленького озера был усыпан будто снегом. Чёрное пятно выделялось на их фоне так резко, что заслезились глаза. Ульв лежал на спине, следил за тяготеющим к горизонту солнцем. Тень Сату накрыла его лицо, и лишь тогда он перевёл глаза на неё. – Ты такая серьёзная сегодня, маленькая Радость, – сказал он нарочито торжественным тоном. – Не иначе, у тебя есть ко мне серьёзный разговор. И Большая Просьба. Говори, чего ты хочешь. Серьёзная Радость – это так забавно. Сату долго размышляла над тем, что скажет Волку. Но сейчас все слова будто вытекли у неё из головы, как вода вытекает из треснувшего кувшина. И остаётся только сухое, саднящее от утраты дно. – Меня… прислал к тебе отец, – глухо сказала Сату. – Велел попросить показать мне другие миры. И научить ходить туда самой. Если… тебе это не запрещено. Среди одуряющего аромата ландышей пахнуло вдруг горечью полыни. Ульв встал. – Нет никого, кто мог бы мне что-то запретить, – сказал он с усмешкой, больше напоминавшей волчий оскал. – Но ты пришла сюда не за этим, маленькая Радость. Шаманка вздёрнула подбородок и упрямо встретила взгляд зелёных глаз, ставших вдруг тёмными, как зимняя хвоя. – За этим, – протянула бубен. – Научи. Чтоб… – голос чуть дрогнул, – я одна… Ульв молча рванул её трёхцветный, увешанный кольцами шаманский пояс, оставив оба конца у себя в руках, притянул за него девушку к себе так близко, что Сату через одежду почувствовала, какое горячее у него тело. – Что это? – Ульв обернул полотно пояса вокруг руки так, что виден остался только чёрный цвет. – Н-нижний мир, – запинаясь, ответила Сату. Что-то странное было сейчас в его взгляде. Что-то звериное. А она только-только перестала видеть лохматую шкуру… Ульв поднёс пояс поближе к её глазам. – А ещё? Сату облизнула пересохшие губы. – Земля. Земные воды. – Ещё, – Ульв прижимал её к себе всё крепче. Его грудь и руки были тверды, как камень. – Скала. Гора. Камень. – Ещё! Он опустил узкое, будто волчья морда, лицо. В колдовском сиянии глаз проскальзывали золотые искорки. – Золотой Полоз! – выкрикнула Сату прямо в эти глаза. – Мировой Змей! Тонкие губы шевельнулись. Но саамка не услышала: – Ещё. Слово потонуло в раскате грома, а лицо Ульва – во вспышке молнии. – Укко.
_____________________________________ У́кко (фин. Ukko) — верховный бог, громовержец в карело-финской мифологии. Представлялся стариком с седой бородой, разъезжающим по небу на колеснице, мечущим молнии и производящим гром. Известен как покровитель скота и урожая.
Здесь всё блестело, искрилось и скрежетало. Звон оружия, исполинских мечей и копий, маленьких дротиков, тонких спиц… Вертелись колёса, то тут, то там, загорались огни. Сату испуганно жалась к своему спутнику, но по сторонам глядела во все глаза. Мимо проносились невиданные повозки, невозмутимо прополз толстый, в обхват руки змей, в сопровождении трёхглавого пса. Люди попадались бородатые, низкорослые и с тёмными лицами. – Где мы? – В Свартальфахейме. По-вашему – Нижний мир. Часть его. – Чуть помедлив, Ульв добавил: – Я здесь родился. «Вот почему ему так нравится закат», – подумала шаманка, разглядывая величественные своды всех оттенков от алого до бордового. Справа полыхнуло огнём. Сату вскрикнула и спрятала лицо у Ульва на груди. Тот только рассмеялся. – Не бойся, глупая. Это фонтан. Девушка с любопытством оглянулась, заинтересовавшись незнакомым словом. Языки пламени действительно не выглядели опасными. Напротив, свивались замысловатыми фигурами, будто танцуя друг с другом над озером лавы. – Дворец Короля-под-Горой, – сказал Ульв и указал рукой куда-то вдаль, за струи огненного фонтана. Когда они обогнули пламя и глаза Сату привыкли к новому освещению, она тихо ахнула. Дворец был полностью выполнен из драгоценных камней, подогнанных и огранённых так искусно, что казалось, будто стены сотканы из радуги. – На вид – эфемерный, – прошептал спутник ей на ухо. – Но во всех трёх мирах нет стен прочнее, чем эти. – Это самое прекрасное, что я когда-либо видела, – выдохнула Сату. Ульв только усмехнулся. – Идём. На первый взгляд в этом камне не было ничего особенного. Просто очень больший, гладкий и ярко-белый. А ещё горячий. Это заметно даже издалека: над камнем колыхалось марево, какое в жаркий день бывает над большим костром. Но чем-то камень притягивал взгляд. Смотреть на него было приятно, отводить глаза не хотелось. В груди становилось тепло и спокойно. – Он… оно… бьётся, – с удивлением заметила Сату. Ульв медленно кивнул. Его взгляд тоже был прикован к белому горячему камню. – Это сердце? Твоё сердце? Щека Ульва болезненно дёрнулась. – Нет. Не моё. Это сердце Короля-под-Горой. – А твоё где? – Далеко. – Его лицо вдруг словно окаменело, почернело, прорезалось не то морщинами, не то трещинами. – Пойдём отсюда. Здесь слишком много тьмы. Я покажу тебе… свет. В руках у него снова оказался пояс, о котором Сату совсем забыла, но теперь Ульв повернул его жёлтой полосой. – Золото. Солнце. Желток.
*** Свет прорезал чёрное небо триллионами алмазов. Это было ошеломляюще, потрясающе, непостижимо. Сату летела, или падала, или растворялась. Она не могла понять. Грудь наполнял ветер, и песня, и радость до того, что стало трудно дышать. Её несла на себе спица огромного колеса, вокруг было множество спиц, сплетающихся, будто нити… а потом мир вращался вокруг неё, обрастая скорлупой исполинского яйца, снова потрескавшегося от множества гвоздиков-звёзд, и Сату поняла, что она внутри чудесной мельницы-Сампо, и смерти нет, нет беды и опасности, есть только счастье, полное и безграничное, а то, что люди принимают за смерть, на самом деле просто…
*** Мелкие цветочки ландыша щекотали шею, слегка покалывали крохотными зубчиками. Ульв медленно, до чего же медленно, проводил веточкой вдоль её скулы, вдоль шеи, опускался ниже, между ключицами. Сату вдруг поняла, что лежит на земле без одежды, но ей не холодно. И это даже не было странно. – Кто ты, Волк? – спросила шаманка, глядя в травянистые, как листья ландыша, глаза. Он только пожал плечами. – Ты только что сама сказала. – Когда я в первый раз увидела тебя, я увидела волка. А сейчас вижу другое. Почему? Кто ты на самом деле? – Я на самом деле волк, – веточка ландыша сделала петлю вокруг её пупка и неторопливо, будто гусеница, поползла вверх. – В том числе и волк тоже. Нойды привыкли встречать людей среди животных, а животных – среди людей. Поэтому ты видела то, что видела. – Кто ты… ещё? – Камень. – Ландыш переместился ей на грудь и начал вырисовывать круги. – Ещё? – Золото в пустой породе. – Ещё… – Сату уже не спрашивала, а просила. – Змей. – Цветок отброшен в сторону, а его путь повторяет горячая, чуть шершавая ладонь. – Ещё, – простонала девушка и чуть закусила губу. – Я гром. И молния. – По позвоночнику Сату пробежала горячая волна, бросило в дрожь. – Я ручей. И реки. И океан… – То место, где её касались ласковые, словно летний дождь, пальцы, действительно обильно увлажнилось. – Я ветер в твоих волосах, – прошептал Ульв ей на ухо, отчего выбившиеся несколько прядей с готовностью шевельнулись. Он протянул руку и одним движением развязал ленту, которую должен был снять жених на свадьбе, а невеста – подарить младшей родственнице. И в этот момент девушка обняла его за шею. – Ты – мужчина, – сказала она, заглянув в искрящиеся золотом зелёные глаза. – А я – Сату. Твоя маленькая радость.
*** Теперь она знала, почему средняя полоса, полоса Мидгарда, на шаманском поясе – красная. Красный – цвет крови. Не только той, что проливает мужчина, отнимая жизнь. Но и той, что проливает женщина, когда её дарит. Впрочем, это открытие было не единственным. Ещё Сату видела, как был создан мир. Не просто видела – ощущала. Чувствовала чудовищное напряжение, ожидание, будущее, рвущееся на свет из когда-то уютной, но ставшей тесной темноты… Ульв был зелёным ростком, прораставшим внутрь неё. Было больно, но до того желанно, что боль оборачивалась радостью и восторгом. Его корни дробили камни глубоко в темноте, а листья ловили свет далеко в вышине, сам же он рос и твердел, твердел и рос… пока не стал мировым древом, связавшим собой все три мира, а Сату – крошечной белкой, скользившей по его стволу то вверх, то вниз, и снова вверх… А потом мир наполнился светом, и звуком, и смыслом. Стал завершённым и совершенным. Когда Сату, наконец, справилась с этим новым ощущением, Ульв уже был на ногах и полностью одет. Она провела ладонью по низу живота и подняла на мужчину глаза, полные слёз: хотелось плакать от счастья. Но Ульв лишь отрицательно покачал головой. – Нет, Акка. Там теперь никого нет. И не будет. Ни этим летом, ни следующим. Дальше – как сама решишь. Ты снесла своё яйцо, Уточка. Земля Суоми снова оживёт. Ручейки слёз всё-таки прочертили её щёки. – А… ты? – Я показал тебе, как это делается, – его голос звучал не холодно, но как-то отстранённо, будто издалека. – Ты умница. Быстро учишься.
Через несколько дней Ульв отправился на последнюю охоту. И такой охоты не видели ещё люди-олени. Десятки озверевших волков гнали перед собой десятки же бурых медведей, испуганно поджимающих куцые хвосты. Какие-то пытались огрызаться, но волки так лязгали зубами, что косолапые шарахались, покорно позволяли вести себя, куда положено. Ещё два дня и тех, и других грузили на корабль. По сходням поднимался медведь или волк, на палубу же ступал человек. Последним, даже после Альвгейра, шумного и счастливого, поднимался Ульв. Сату схватила его за рукав. Тот самый рукав, что сама соткала и покрыла вышивкой. Выглядело… неприлично. Кто-то даже неодобрительно хмыкнул. Но отец промолчал. А даже если бы и нет – ей было всё равно. Ульв обернулся, долго смотрел на неё, а потом поцеловал. По-настоящему, прижавшись губами к губам, а носом к носу, а вовсе не так, как понарошку целовал своих женщин золотоволосый. Сату вцепилась руками в яркую ткань, уткнулась лбом в твёрдую, будто каменную, грудь. Нойдам не положено плакать. Но она плакала и не стыдилась своих слёз. – Я буду ждать тебя, – пообещала едва слышно, но твёрдо. – Пять, десять, двадцать лет. Сколько понадобится, слышишь? – Не жди, Акка, – Ульв нежно коснулся губами её лба. – Я не вернусь никогда.
Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Ура, прода! Только спросить хотела, а когда же продолжение? И вот свершилось. Не, ну какая потрясающая прода! Аж мурашки по коже, до чего невероятно красиво, живо. Каждое слово, каждый взгляд настолько живые, что кажется будто рядышком стою и подсматриваю за героями. Выше всяких похвал! Я в умилении, восхищении. Я в нирване от наслаждения. Аневка, спасибо. Поистине это было для меня глотком счастья.
Морана, ваш отклик зарядил меня бодростью и вдохновением на целый день, так что во время прогулки в голове так и крутились будущие сцены. Спасибо!
В целом, это часть истории написана во многом из-за того, что меня взяли на понт: "А может ли Аневка написать эротику". Но результатом я довольна. Очень приятно, что читателям тоже нравится. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Я сама весь день под впечатлением хожу, так картины и стоят перед глазами. а за эротику +10500. Это было сильно. Вот пусть попробюут теперь сказать, что эротику нельзя написать по новому, необычно, до умопомрачения красиво и не пошло, не банально с примитивными вздохами и ахами. Снимаю шляпу.
Повелительница фей летящей походкой шествовала вдоль границы холмов. Её длинные волосы струились на ветру, будто водоросли в неторопливом ручье, сплетались и расплетались, пряди льнули друг к другу, и вновь отдалялись, окружая голову королевы тёмным ореолом. Прохладные пальцы Мэб небрежно касались стволов, листвы, щербатых серых камней и того, чего не было видно глазу. Граница всё ещё крепка. Но это ненадолго. Уже завтра... Королева вошла в полуразрушенный каменный круг, босая ступня скользнула по тёплому серебру разбитой арфы, маленькие, почти детские, пальчики коснулись струн. Те отозвались чуть слышно, печально. Мэб прижалась спиной к остаткам стены и медленно сползла вниз, уселась, поджав под себя ноги. Прикрыла глаза и подставила лицо солнцу. На её губах играла пугающе-нежная улыбка: королева воскрешала в памяти то, что произошло здесь много лет назад.
*** К утру он остался один. А вода в ручье стала розовой, как облака. Облака были длинные, тонкие. Как струны. Тетива – та же струна. Звучит на одной пронзительной ноте. Щёку обожгло болью. «Уходи!» Бард не знал, откуда прилетела стрела: глаза были закрыты. Но ему и не нужно знать. Струи тумана зазмеились по земле. Туман сбрасывал кожу. «Я шёл много дней, душа моя». Люди, прятавшиеся в ветвях, разрисовывали лица яркими красками в надежде напугать неприятеля, если всё же придётся столкнуться с ним лицом к лицу. Напрасно. Лишённая покрова плоть впечатляет сильнее. Голоса стрел затихали, но упрямо шелестело по камню разбитое древко: «Умерли все, кто шёл за тобой». Бард не ответил, не удостоив изрешечённых стрелами, сражённых из засады короткими мечами спутников даже воспоминанием, лишь взмахом руки закрутил туман, и тот поднимался выше, выше, скользил вдоль стволов. Маленькие люди скатились к корням деревьев. Больше не шевелились. А стрелы – не пели. Теперь он пел сам. Простой бард – лишь пыль под ногами филида, принявшего в себя прошлое, прозревающего будущее. «Я принесу твоей земле процветание». Облака спустились ниже, набухли и округлились. Ветер бил в лицо: «Ты лукавый чужак, что думает покорить душу Ирландии».
Голос филида наполнил землю жаром, а небо холодом. Дышать сделалось тяжело. Но он пел: «Душе нужно тело, земле – хозяин. Я подарю тебе счастье». Одна за другой небо прорезали молнии. Это тоже струны. На них можно играть. Если знаешь, как. «Кенн Круах – золотой бог. Под кем ещё вскрикнет камень Фаль? Перед кем разойдутся скалы? Кто ещё может стать тебе мужем? » Громовые раскаты разбили мелодию. Не просто смеётся королева фей: хохочет. Заливается ливнем. «Кровавый жрец кровавого бога, пожирающего собственных детей! Уходи».
Ветер стих, и серебристые струи дождя падают отвесно. Друид бережно, осторожно перебирает их, заставляя звенеть нежно-нежно: «Золотой бог дарит жизнь за смерть. Он будет ласков. Ведь не пытался взять душу силой, а моими устами поёт о любви к тебе». Дождь прекратился. В журчании ручья снова раздался смех: «Ты не друид, мальчик, ты дурак. О любви ко мне? Тебя околдовала собственная арфа. Ей ты поёшь, не мне. Передай Сокрытому в Тумане, что проиграл». – Проиграл? – Великий Бард оборвал песню на полуслове. Долго молчал, поглаживая гриф… В последний раз его рука нервно дёрнулась. Он поднял свою серебряную трёхрядную арфу и с размаху швырнул на камни. Когда порванные струны обиженно отзвенели, в кругу каменных стен стояли двое. Мужчина и женщина. Их окружала Тишина.
*** С победным рыком викинг отвалился в сторону и перевёл дух. Первая связная мысль, посетившая его после этого, была о Сигрид. О том, что дочери ярла придётся делить с наложницей не только Эрика, но и крышу над головой – такого чудесного утра у викинга не было ещё никогда. И он намеревался это повторить. Конечно, и с женой можно бы... тут Эрик хмыкнул. Представить, чтобы Сигрид, суровая, своенравная Сигрид, пребольно ткнувшая его в рёбра, когда рука воина всего-то, почти случайно, легла на девичью талию, делала то, что сейчас проделывала фея, было невозможно. Или чтобы позволяла воплощать свои фантазии рыжему викингу. Нет-нет! Из Сигрид выйдет прекрасная жена, которая будет следить за слугами и домом, об руку с которой можно заявиться хоть к конунгу, но в постели... Эрик ласково потрепал по бедру лежащую тут же, на земляном полу, Пёрышко. Фея потянулась плавно, как кошка, и даже тихонько замурлыкала. Она с подобной страстью тоже столкнулась в первый раз – викинг мало походил на виденных ею прежде мужчин. О Фрейя! И как же он ей нравился! Было в Эрике что-то живое, сильное, яростное, из-за чего обитатели родного леса по сравнению с ним казались медлительными растениями. Пёрышко таяла от одного его взгляда, жадные поцелуи заставляли задыхаться от восторга, и даже то, как сноровисто и по-хозяйски викинг наматывал на кулак золотистые волосы, приводило её в неимоверный восторг. – Надо найти Болли, – сказал Эрик и встал. Будь на месте рыжего викинга ярл Альвгейр или хотя бы старый Ауд, он мог бы задаться вопросом, отчего лишение глаза и висение на дубе наполнило молодого воина такой кипучей энергией, какой он не ощущал в себе никогда прежде. Но Эрик не имел обыкновения усложнять себе жизнь сложными размышлениями. Он просто знал, что тут, с Пёрышком, ему хорошо. Так же, как он точно знал: нужно возвращаться домой, к Сигрид. То, что вернуться удастся, сомнений не вызывало. Главное – пса разыскать.
*** Одноглазый волк довольно заворчал и чуть отстранился, не переставая, впрочем, тесно прижиматься боком к светлой волчице. Та кокетливо потёрлась мордочкой об основание его уха. Волк игриво куснул подругу в плечо. Он был уже удовлетворён, но взаимные ласки доставляли не меньшее удовольствие. Внимание привлёк необычный для леса шум. Кажется, человек кричал. «Болли, Болли!» На секунду крик показался волку смутно знакомым, даже захотелось вскочить и мчаться туда, к зовущему мужчине. Но белая волчица положила голову одноглазому на спину, и направление мыслей сменилось: он стал гадать, какого цвета будут их первые дети.
*** – Не ори. А то тебя кто-нибудь услышит. От неожиданности Эрик действительно замолчал и заозирался в надежде углядеть автора этого заявления. Тот обнаружился довольно быстро: худенький курносый паренёк восседал верхом на поваленном дереве и смотрел на викинга с комичной серьёзностью. – Ну что уставился? – ухмыльнулся он Эрику в лицо. – Псина твоя давно уже семейством обзавелась. Не докричишься. Впрочем, – тут облачённый в травянисто-зелёный камзольчик незнакомец лукаво сощурился на болотный огонёк, нервно мельтешащий перед викингом, – я гляжу, и ты не отстаёшь. – Пак! – Пёрышко снова обратилась девушкой и заломила руки. – Не выдавай нас! Я что хочешь для тебя сделаю! – Поцелуешь? – с готовностью отозвался Пак и вытянул губы трубочкой. Фея покраснела, а Эрик почти по-звериному зарычал и за руку дёрнул её себе за спину. Угрожающе надвинулся на щуплого нахала. – Ладно-ладно, – Пак предупредительно выставил ладони перед собой. – Остынь, большой рыжий мальчик. Ты меня напугал. – Пак… – простонала Пёрышко, и в её голосе послышалось неподдельное отчаяние. Парнишка демонстративно приложил палец к губам. – Ти-ше. Я же сказал. Королеве сейчас не до вас, но есть тут одна рогатая особа… – Ты не расскажешь Геро? – Болотный огонёк заискрился недоверчивыми переливами. Пак поджал губы. – Нет. Даже больше. Я вам помогу. – Но почему?! Ты же… она же… Насмешливая рожица парня вдруг сделалась серьёзной. – Потому что она очень красивая, Пёрышко. Очень умная. Очень гордая. Почти как королева фей. – И? – Ну а я решил взять пример с Барда – Великого Предателя, – пожал плечами Пак. – В конце концов, чем я хуже? – Ты лучше! – восхищённо воскликнула фея-огонёк. – Ты такой, такой… – Знаю, – отмахнулся тот и показал Эрику язык. – Я лучше всех. Пак махнул рукой, приглашая следовать за ним, Эрик на мгновение заколебался, покосился на всё уплотняющийся туман, в котором стали, вроде бы, даже различаться какие-то фигуры, и решительно зашагал за провожатым. Болотный огонёк не отставал, наворачивая спирали вокруг обоих мужчин. Мысли всей троицы были заняты будущим, а потому никто из них не оглянулся, не вспомнил и не увидел как…
*** Королева фей разлеглась на своём широком троне, покрытом дёрном и увитом диким хмелем. Задумчиво подперла рукой подбородок, согнула ногу в колене, пошевелила пальцами. – Спой мне, – приказала она, не глядя на стоящего перед ней мужчину. – Великий Бард сам решает, когда ему петь. – Его поза была не менее расслабленной, чем её, но смарагдовые глаза вызывающе сверкали из-под соболиных бровей. – Ты больше не Великий Бард, – сказала Мэб, разглядывая крону дуба. – Ты – мой придворный певец, пока я тебя не прогнала. Пой. Мужчина наклонил голову к плечу и с минуту разглядывал королеву. А потом, действительно, запел.
Когда он замолчал, вокруг воцарилась полная тишина. Феи и эльфы, тесно столпившиеся кружком, кажется, не дышали. Не шумел ветер в ветвях, молчали птицы, и даже ручей забыл журчать, прислушавшись к чарующему голосу. Бард пел про Альвиса*. Но вовсе не так, как поют обычно на северных берегах. В его устах эта история рассказывала вовсе не о хитроумии Тора. Теперь это был гимн несчастной любви, поэма о страсти и преклонении, о самопожертвовании, доходящем до самозабвения. Восторженная тишина завершилась единым вздохом подданных Мэб. Многие вытирали слёзы. Даже королева выглядела задумчивой. Ободрённый произведённым впечатлением, бард приблизился к трону и произнёс: – Придворным певцам полагается награда за труд, прекрасная. Я предпочёл бы поцелуй. Мэб обратила на барда насмешливый взор. – Я тебя выслушала. Ты мне ещё и должен остался. Мужчина тряхнул головой, в сияющих изумрудах мелькнули золотые искры. – К тому же, и пел ты какую-то чушь, – продолжала королева, – цверги не каменеют на солнце. – На солнце – нет, – ответил бард, изрядно подпортив почтительность голоса выражением глаз, – цверг каменеет, если его сердце разбито и перестало биться. Мэб внимательно поглядела на него. Встала и подошла вплотную. Бард замер, употребив все силы на то, чтобы согнать с лица дерзкую усмешку. Не до конца преуспел. Отточенный ноготь провёл по его щеке, и певец подумал, что ногти королевы скорее напоминают когти – так длинны и остры. – Ты не похож на цверга. Неуловимым, стремительным движением бард обнял повелительницу фей, его тёплый, чуть шершавый палец обрисовал её высокую скулу, тонко очерченные губы, точёный подбородок, спустился во впадинку шеи. – Ты не похожа на фею. Королева Мэб улыбнулась и нежно произнесла: – Ещё раз так сделаешь – останешься без рук.
________________________________ *Альвис (др.-сканд. Alvíss — «всезнающий») — в германо-скандинавской мифологии упоминается как самый мудрый из цвергов. Возгордившись, он решил породниться с асами и переселиться в Асгард. Посватался к дочери Тора Труд. Тор не мог придумал хитрость: сказал, что перед свадьбой желает проверить, так ли мудр цверг, как об этом говорят. На первый вопрос, об устройстве мира, Альвис отвечал более двух часов, на второй вопрос, о всех существах, Альвис отвечал ещё дольше и когда закончил — небо стало светло-серым. Тогда Тор попросил его назвать все звезды на небе, и увлечённый цверг начал отвечать, но наступил рассвет, и он обратился в камень. Так он был наказан за свою дерзость.
*** Пир был в самом разгаре, когда в медовый зал влетел запыхавшийся Бьорн. – Что? – Альвгейр, нахмурившись, встал из-за стола. – Я… – запинаясь, произнёс юноша, вдруг осознавший, что его сочтут трусом, если он расскажет, как позорно бежал от старухи верхом на медведе. – Она… – Бьорн вспомнил насмешливый, пронизывающий взгляд шаманки, полученный напоследок. Она знала, что он прячется там, в кустах. Видела, как трясутся поджилки при одном взгляде на исполинского зверя, чьё имя он с гордостью носил всю жизнь. И тогда Бьорн* побежал.
____________________ Бьорн – медведь.
Альвгейр, сообразивший, что в таком состоянии от мальчишки толку не добьёшься, ухватил его чуть не за шиворот и потащил вон, небрежно бросив собравшимся: – Пир окончен. Но кто хочет – может продолжать. Ульв тоже встал и кивнул Онни: – Идём. Пришло время поговорить.
Ярл макнул юношу в бочку с водой. И подержал там подольше, поэтому потребовалось ещё какое-то время, чтобы Бьорн отфыркался и продышался. – Говори, – жёстко произнёс Альвгейр, и юноша попятился. Он слышал, конечно, истории о том, с какой доблестью и жестокостью золотоволосый расправился с прежним ярлом. Но только теперь, кажется, окончательно в них поверил.
*** Ульв же отвёл молодого шамана в стоявший тут же, неподалёку, дом Альвгейра. – Что Акка рассказывала обо мне? – Стейнсон указал Онни на лавку и сел сам. – Почти ничего, Волк. – Гость воспользовался предложением и с любопытством огляделся. – Говорила, что это только её. Да и дедушка при твоём упоминании каждый раз принимался рычать. Олли поведал немного. Про то, как воевали олени и медведи, а вы с золотоволосым приплыли в маленькой лодке, идущей против ветра. И как ты собрал своих слуг, загнавших окончательно озверевших из рода медведей на корабль Альвгейра, построенный руками людей-оленей. Ульв молча кивнул, задумчиво закапавался пальцами в густой мех шкуры, валявшейся на лавке. Альвгейр не отказывал себе в роскоши. Молодой шаман некоторое время изучал лицо собеседника, но, наконец, не выдержал: – Ты любил её? Бабушку. Ульв потёр подбородок и бросил на Онни быстрый взгляд. – Она ведь всё ещё в Срединном мире. Так что – нет. – А она… – молодой шаман невольно запнулся. Начал с другого конца. – Дед просто взбесился, когда она плыть к тебе решила. И его с собой не взяла. До сих пор боится, что ты её заберёшь. Как прочих. Потому и через Нижний мир прошёл. Ты… не сердись на него. Стейнсон оскалился по-волчьи, но уже через мгновение глядел спокойно. Даже с любопытством. – Хотел бы забрать – ты бы на свет не родился. Чуткий такой. Я и сам едва медведя заметил. – Я следил, – со сдержанной скромностью пояснил Онни. – Знал, что дед следом пойдёт. – Всё равно. – Я сильный нойд. Сильнее всех, после бабушки. – И тут же молодой шаман поправился: – Из живых. Ульв слегка поморщился и развалился на широкой лавке, как на ложе, полуоблокотившись о стену. – Где ты вырос? – спросил он, не глядя на Онни. – У медведей или оленей? – После того, как нойд Олли ушёл в Верхний мир, саамы живут вместе, не делая различия между предками, – вежливо ответил гость. – Как это произошло? – в голосе Ульва прозвучал интерес, но он всё так же глядел в бревенчатый потолок, хмурился, постукивал пальцами по согнутому колену. – Когда вы с золотоволосым уплыли, было тихо и мирно. Какое-то время. А потом к оленям стало приходить всё больше медведей. И оставаться. Кто-то женился, как дед, и входил в дом своей женщины, кто-то просто перевозил семью. Жаловались на своего нойда. При прежнем медведе жил тише воды ниже травы, но когда стало понятно, что вы с золотоволосым не вернётесь, сделался вождём. Он был жесток и, кажется, безумен. Но среди медведей тогда сильных нойдов не было – дедушка ещё не набрался опыта, прочих ты увёз. Ульв, наконец, повернул голову, видимо заинтересовавшись рассказом. – Но однажды безумный нойд умер, да? Онни утвердительно наклонил голову. – Никто не решался его хоронить. Все знают, что после смерти нойды становятся сильнее. И когда все медведи перебрались к оленям, Олли попрощался с бабушкой и дедушкой, оставил им заботу о людях, а сам… – Это сколько времени прошло? – перебил Ульв. – Мертвец должен был уже встать! – Да, – печально вздохнул Онни. – Так и было. Отчаявшиеся медведи пытались сами его похоронить. Но многого не знали. Когда труп поднялся, один из них ударил его ножом. И на следующую ночь у безумного нойда оказались железные зубы. Он рыскал по деревне, по лесу и убивал. Когда кто-то пытался спрятаться на дереве – перегрызал ствол. – И Олли удалось его одолеть? – Ульв недоверчиво хмыкнул. – Нет. Безумный нойд его убил. – Онни произнёс это просто и буднично, как будто речь шла вовсе не о его предке. – Но после смерти нойды становятся сильнее, – задумчиво протянул Стейнсон. – Особенно те, кто попадают в Верхний мир… – Так и было, – повторил молодой шаман и вежливо улыбнулся догадливости собеседника. – И ты там бывал? В Верхнем мире, я имею в виду? Говорил с ним? Онни снова кивнул. – Нойд Олли представил меня оленю-предку Мяндашу. Сказал – я ему понравился. – Тебя, должно быть, в будущие вожди теперь прочат? – усмехнулся Ульв. Его глаза весело заискрились золотом, но лоб всё ещё прочерчивала трещинка морщины. Казалось, он на минуту отринул от себя тяжёлые думы, чтобы умилённо взглянуть на играющего ребёнка. – Нет, – ответил Онни и улыбнулся в ответ. – Я хороший нойд, но не лучший вождь. Слишком непоседливый. Когда отец уйдёт в другой мир, направлять саамов будет мой старший брат. Он достойный и рассудительный человек. С каждой минутой Онни нравился Ульву всё больше и больше. Он даже подумал, что, задержись он тогда в Суоми подольше, этот мальчик-счастье* мог быть его внуком, а не медведя. Устыдившись этих мыслей, Стейнсон потёр лицо ладонями. В этот момент в дом ворвался Альвгейр. – Твоя чокнутая баба призвала берсерка и похитила мою дочь! – прорычал ярл. – С Сигрид всё в порядке, – холодно произнёс Ульв, и не только глаза, но и кожа при этом у него стала отчётливо отливать зеленью. – И не говори о Сату таких слов. Поссоримся.
Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Морана, польщена Это не вполне полноценная глава, но не знаю, когда ещё минутка выдастся, так что решила не тянуть - выложить, что есть А вообще Бард о них с королевой Мэб много мне на ухо напел Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Я слегка подзапуталась, слишком быстро для меня сцены меняются.
О, вот с этого места поподробнее: где пояснения нужны? Не понятно, что флэшбек, а что линейное? Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
От запаха запечённой рыбы можно было захлебнуться слюной. Лосося, подпорченного Сигрид, женщины разделили на двоих, и саамка даже похвалила гарнир из запечённых овощей, приготовленный юной хозяйкой. – Сату, – осторожно, не поднимая головы, заговорила дочь ярла. – Расскажи, пожалуйста, что… – Она густо покраснела и опустила голову ещё ниже, – что Ульву нравится? – В еде? – невозмутимо осведомилась старуха, откидывая за спину седые косы. – В… еде, – неловко подтвердила Сигрид, невольно покосившись на застеленное шкурами широкое ложе, видневшееся в приоткрытую дверь. Саамка, пристально разглядывавшая девушку, только хмыкнула. – Любишь его? – напрямик спросила она. Сигрид даже вздрогнула, отшатнулась. А потом осунулась, притихла. – Я… не знаю. Я вообще-то Эрика люблю… – она растерянно поскоблила ногтем засохшее пятно на столе. – Вроде бы. – Вроде бы? – Саамка прислонилась к стене и скрестила руки на груди. Ей было откровенно весело. Сигрид убрала посуду со стола и решительно выпрямилась перед гостьей. – Хочу, чтоб он меня любил, – уверенно заявила девушка. – А то женился и… – И что? – Сату достала откуда-то из складок одежды небольшой бубен, разделённый на три части и расписанный множеством фигурок, уложила его к себе не колени и стала потихоньку ударять по нему. – А ничего, – обиженно топнула ножкой дочь ярла. – «Ты не в моём вкусе» говорит! Шаманка фыркнула, но некоторое время уделяла внимание только бубну. Сигрид хотела уже, было, рассердиться, но мерное постукивание успокаивало, расслабляло, создавало уют. Девушка присела рядом с гостьей и осторожно приткнулась к её боку: – Поможешь, а? – Помогу, – тихо сказала Сату и прижала ладони к светлой коже, натянутой на овальный каркас. Один конец бубна был уже другого, так что он походил на яйцо. – Я помогу, только не тебе, девочка, а ему, – сказала шаманка на языке Суоми, так что Сигрид ничего не поняла. – Для того и приехала. Сама хотела, да ты лучше подойдёшь – у меня трое сыновей и шестеро внуков. А ты молодая да трепетная, влюблённая… – Что ты бормочешь? – нахмурилась дочь ярла. – Дело, говорю, непростое, – отозвалась старуха. – Цверги – как земля, их породившая. Снаружи ледяным панцирем прикрываются, а сердца горячие, яростные. Видала когда-нибудь, как земля кровью через трещины вулканов истекает? Вот то-то… Сердце Короля-под-Горой весь Свартальфахейм согревает, освещает, в движение приводит. Мощные у цвергов сердца, сами они, бывает, не в силах с ними совладать. Ульв своё на далёком острове запер и неприступной стеной окружил. Никто не знает, почему. То ли спрятать решил, то ли наоборот, королеву туманов запереть хотел, да простого колдовства не хватило, вот сердце оставить и пришлось. Так, или иначе, а в груди у него камень пустой. Никого не полюбит, пока сердце на место не вернёт. Сигрид сжала кулачки. – Королева туманов? Это Мэб которая? Ух, я ей!.. – Тихо, – так властно шаманка это произнесла, что дочь ярла тут же замолчала и уставилась на гостью почти испуганно. – Слушай внимательно. Времени мало. Старуха тяжело встала и неуклюже, заваливаясь на правый бок, двинулась к спальне. – Ты шила? – указала она на рубаху, так и оставшуюся с утра валяться на полу. – Я, – Сигрид проворно подхватила одежду и протянула Сату. – Хорошо, – острый ноготь на сморщенном пальце пробежался по вышивке. – Добавить кое-чего надо. Нитки неси. Пяльцы, иглы. Девушка метнулась за рукоделием, саамка же придирчиво выбрала небольшой остывший уголёк. – Онни с твоим отцом не скоро Ульва отпустят, – говорила Сату, натягивая ткань на пяльцы, отчего рубашка стала подобием её бубна. – Бельтайн завтра. – Бель… что? – не расслышала Сигрид. – Граница на зачарованном острове истончаться будет, – сказала саммка, глядя в слюдяное окошко куда-то далеко, за бурное море. – В трёх местах слабину даст. Альвгейр с водой говорит, а она его через раз слушается. Его-то Волк в море и пошлёт. – Саамка уверенно чертила угольком замысловатые руны по выбеленной ткани. – Онни – сильный мальчик, молодой и горячий. Его Ульв отправит на готовый проснуться вулкан, через Нижний мир проведёт. Но всё это он так сделает, чтоб под ногами не мешались, нужными себя чувствовали. Сигрид приняла у старухи пяльцы и стала сноровисто покрывать рисунок вышивкой – с рукоделием у неё с детства ладилось. – А сам он что ж? – А сам Ульв к чёрной воде потянется. К той, что подземными путями ходит. Там самая большая брешь и будет. Знаешь такое место поблизости? – Знаю! Ой! – капля крови с уколотого пальца упала прямо на фигурку волка, за которую Сигрид принялась после рун. – Это хорошо, – морщинистая ладонь шаманки накрыла ладонь Сигрид. – За ним побежишь. Утром, как развиднеет, он туда и бросится. При луне танцует королева, а к рассвету – на рубеже ночи и дня – к бреши придёт. Не до тебя Волку будет, да я ещё помогу. Глядишь, и проскочишь незамеченной. Сигрид кивнула, и иголка в её пальцах засновала ещё быстрее. Надо успеть, пока муж не пришёл.
*** Повелительница фей любит балы, но то, что бывает в Бельтайн, совершенно особенное действо. Танцев, впрочем, хватает: кобольды так мелькают маленькими ножками в хороводах, что дочиста вытаптывают траву, болотные огоньки кружатся искрящимся вихрем. Лепреконы убирают поляны золотой утварью и тончайшими тканями, цветочные феи – наполняют сладкими, терпкими и свежими ароматами, волшебные бутоны раскрываются на гирляндах, обвивших стволы деревьев, и из чашечки каждого цветка вылетает маленькая фея. Они роятся, как пчёлы над медоносами, поблёскивают прозрачными крылышками в свете праздничных фонариков, которыми наполнили лес гномы. Их остроконечные красные колпачки мелькают тут и там, тут и там раздаются стук крохотных молотков, визг рубанка и сварливая песня пилы – гномы готовят скамьи, столы и хорошенькие резные беседки, которые тотчас же затягивает диким хмелем. Но в том, что касается обновок, нет равных лепреконам, а вернее, их жёнам: благоухающие платья из лепестков роз, прозрачные туфельки из мушиных крыльев, строгие камзолы из ночной темноты и яркие колпачки из шляпок грибов – вот за чем идёт к ним волшебный народец. И вот зазвучали первые волынки и скрипки, весело и тревожно застучал боуран, даже Геро достала маленькую флейту и поднесла к губам. Смех королевы фей рассыпался горным водопадом. Волшебство разлилось в воздухе так обильно, что, казалось, вот-вот начнёт собираться на лепестках цветов, как роса. Носились тени, птицы и запахи, с гиканьем промчались ночные всадники Кенн Круаха, горячие и нетерпеливые, как их кони, лишь предводитель подъехал к окружённой хороводом фей Мэб, почтительно склонил голову: – Моя королева. Его глаза горели пронзительным синим пламенем сида, бледное лицо казалось посеребрённым светом луны, а белые невесомые волосы спадали на спину, на круп коня и растекались туманом. Мэб кивнула и мягко улыбнулась. – Веселись, дин ши. Сегодня твоя ночь: у народа холмов появился гость. Предводитель всадников поклонился, тронул поводья, и его конь, в глазах которого плескался огонь, а из ноздрей валил пар, в несколько прыжков догнал остальных. Дин ши издал охотничий клич, напоминавший, скорее, крик перелётной птицы, чем человека, и трава вслед за ним всколыхнулась широкой волной.
Ночные всадники, изголодавшиеся по настоящей дичи, горячили коней и прочёсывали окрестности со всем тщанием. Но Пак был духом леса, самой его сутью, а потому тропинки сворачивали под немыслимыми углами, то разделяли преследователей, то сталкивали их между собой. Эрика с Пёрышком скрывал то внезапно разросшийся куст, то накренившийся дуб, то яма под исполинским корнем. Викинг был очень напряжён и то и дело хватался за меч, который Пак нашёл в своих владениях и вернул владельцу. Пёрышко дрожала, нисколько не сомневаясь, что как бы ни был смел и доблестен её избранник, против дин ши у него нет никаких шансов: бессмертный воин снесёт рыжую голову одним плавным, но незаметным глазу движением. Разве что, поиграть захочет, как котёнок с едой. Однако ничего подобного не случилось. Дикая охота унеслась прочь, преследуя не то стайку болотных огоньков, не то собственные фантазии, беглецы же потихоньку пробирались вслед за провожатым. Эрик продолжал хмуриться: насмешливый паренёк не внушал ему доверия. Заметив это, Пёрышко успокаивающе сжала руку любимого и тихо произнесла: – Я верю ему, Эрик. Пак родился не здесь, а на Туманном Альбионе, и был привязан к нему всей душой, пока не встретил Геро. Духу леса нелегко переменить дом – всё равно, что взрослое дерево пересадить на новое место. Но он это сделал, ради неё. А она… она… – Сказала, что меня об этом не просила, – сказал Пак, не оборачиваясь. Пёрышко смущённо опустила глаза, Эрик же только тихо хмыкнул: такие страсти из-за бабы? Да ещё рогатой? «А сам-то? – подначил внутренний голос. – Не из-за Сигрид разве попёрся сюда» «Ага, из-за Сигрид», – сам себе подтвердил викинг и немного загрустил. «Ага, щаз-з-з! – ехидно заметили внутри, и Эрик с ужасом обнаружил, что у него целых два внутренних голоса. – Сигрид или не Сигрид, а из фюлька ярл тебя всё равно бы выпер. Или убил. Чтоб другим неповадно было дрянь всякую в дом тащить». Викинг угрожающе зарычал на оба голоса. Пак раздражённо шикнул.
*** Лепреконы выкатили бочки верескового мёда. Королева Мэб неторопливо вышла на залитый лунный светом круг камней. Движения её завораживали, как трепет ветвей на ветру, как плавно меняющиеся очертания облаков, как бегущая в ручье вода, как мечта…
Белая волчица весело скакала вокруг отца своих будущих щенят – праздничное настроение передалось и ей. А одноглазому волку было муторно на душе. Хотелось выть от тоски и печали, но голубоватая луна, прежде такая притягательная, теперь почему-то внушала ужас. Одноглазый забился в берлогу, в надежде, что здесь серебристый диск его не заметит, пройдёт мимо, оставит в покое. Подруга покладисто улеглась рядом. «Мужчины такие странные», – подумала она.
Ни одна из фей не заметила, как исчезла их повелительница. Взбежала ли по лунной дорожке, постукивая серебряными каблучками, растворилась ли в тумане, присоединившись к кавалькаде охотников, или улетела блестящей стрекозой – никто не мог бы сказать. Но так случалось каждый Бельтайн, а потому волшебный народец не взволновался. Королева здесь, её присутствие ощущалось как данность, Мэб разлита в воздухе, подобно аромату цветка или свету луны. И королева довольна происходящим.
*** – Здесь. – Пак раздвинул молодые рябинки, выжидающе поглядел на Эрика и протянул ему что-то зелёное. – Что это? – Эрик подозрительно повертел листочек в руке. – На удачу, – Пак хлопнул викинга по плечу. – Она тебе понадобится. Рыжий подарком не впечатлился, а вот Пёрышко восторженно вскрикнула: – Четырёхлистный клевер! Откуда он у тебя? – Так… – уклончиво сказал Пак. – У лепрекона одного… одолжил. Эрик только пожал плечами, одну руку положил на меч, второй сжал ладонь Пёрышко и решительно зашагал к узкому силуэту лодки. Фея шла неуверенно, будто с закрытыми глазами. Пак следил, как две фигуры растворяются в непроглядном для жителей холмов тумане. Вещи, в отличие от волшебного народца, свободно проходили через грань, и лодка с мешком припасов на корме проплыла по подводной реке, а потом ткнулась носом в берег ровно в том месте, где должна была по прикидкам лесного духа, помнившего очертания острова лучше, чем собственное лицо. Человек не расслышал бы приближения альвы, но Пак обернулся. – Ушли? – Геро улыбалась. Вечно юный проказник с необычной для себя серьёзностью кивнул. – Кажется, они действительно… пара. – Я пришла отдать долг. – Изящные рога при движении оставляли мягко светящуюся дорожку в воздухе. Пак вдруг погрустнел, отвернулся. – Не надо. Я не из-за этого. Просто хотел, чтобы королева снова улыбалась. Бард жестоко поступил с ней. Со всеми нами. Но особенно – с ней. – А я не привыкла оставаться в долгу, – с лёгким раздражением заявила Геро, решительно шагнула вперёд и прижалась губами к губам Пака. Он не ответил, но и не отпрянул. Большие ореховые глаза стали невыносимо печальны, и альва отстранилась. – Вот мы и в расчёте, – Пак вяло мотнул головой, и от его кудрей разлетелось облако пахучей пыльцы. Геро чихнула. – В расчёте? Прекрасно! – весело воскликнула она, и прижалась к парнишке всем телом, обняла за шею и поцеловала одновременно нежно и страстно. Так, что лесной дух забыл, где он, кто он, и нужно ли ему дышать. – Н-не понял, – заявил Пак, растерянно хлопая пушистыми ресницами. – Дурак потому что, – фыркнула Геро и умчалась в лесную чащу, рассмеявшись точь-в-точь, как королева Мэб. А озадаченный юноша так и остался стоять, задумчиво рассматривая туманную границу холмов.
*** Повелительница фей протянула руку, и древесный паучок вложил в неё свою нить. Тотчас же от пальцев Мэб разбежались по сторонам светящиеся паутинки: тонкие и толстые, яркие и бледные, лунные и золотые. Королева выбрала две, и на конце каждой из них был Эрик: та, что заканчивалась в берлоге под старым дубом, была прочной, надёжной, как корабельный канат, но бледной, окутанной туманом. Вторая же горела ярким золотом, хотя и выглядела хрупкой. Тонкие пальцы королевы переплели обе нити, и вот они превратились в сверкающую дорогу, широкую, мощёную шлифованными каменными плитами. Дорога пересекала границу тумана, клубившуюся возмущёнными клочьями по сторонам от неё. Весело хохочущие кобольды, изрядно захмелевшие лепреконы, любопытные цветочные феи, сосредоточенные гномы хлынули по камням нескончаемым потоком.
*** Ульв пришёл перед рассветом. Торопливо обмылся холодной водой, не глядя влез в первую попавшуюся рубаху и выскочил из дома, не обратив на жену внимания, лишь улыбнулся старой саамке. Улыбка получилась печальной. Волку хотелось выть от нетерпения и дурных предчувствий. Но вместо этого он побежал.
Королева задумчиво перебирала восковые лепестки только что сорванной кувшинки и, кажется, не заметила влетевшего прямо в воду Барда. Ульв с трудом перевёл дыхание: наклон её головы, гибкий стан и задумчивое лицо просто ошеломили. Как бывало каждый Бельтайн. Мэб повернула голову. В её волосах зажглось целое созвездие, но цверг знал, что это не брильянты, а капли чистейшей росы. Белоснежная паутинка кружевом оплетала её грудь и плечи, струилась вниз свободным потоком, постепенно темнея, так что шлейф платья был уже совершенно чёрным. – Ты прекрасна, моя королева, – глухо сказал Бард. Как говорил каждый Бельтайн. – А ты – жалкий льстец, – невозмутимо ответила Мэб и равнодушно бросила на землю цветок. – Да, моя королева, – почтительно склонил голову Ульв. – И низкий предатель. – Она не глядела в его строну, просто шла вдоль деревьев, едва касаясь стволов кончиками пальцев. Бард отметил, что она не носит больше длинных ногтей. Но вслух сказал только: – Да, моя королева. Воцарилось молчание, во время которого Мэб продолжала игнорировать собеседника, он же пожирал её голодным взглядом. – Сама не понимаю, зачем каждый раз к тебе прихожу, – сказала она, наконец. – Ты приходишь не ко мне, – в словах Барда отчётливо слышалась боль, настолько сильная, что слова давались ему с трудом, – а к бреши. – Брешь всегда рядом с тобой, – Мэб слегка поморщилась и отломила ветку ясеня, принялась обмахиваться ею, будто отгоняя от себя неприятный запах или духоту. – Где тонко, там и рвётся, – приглушённо произнёс Ульв и порывисто дёрнулся вперёд, стараясь захватить движение воздуха, поднятое веткой в руке королевы. – Сегодня особенно. Я… чувствую твой запах. Твоё тепло. Мэб усмехнулась, сорвала одуванчик и накрыла ладонью, оставив в ней поспевшие семена. Раскрыла руку и подула. Белые пушинки легко пролетели сквозь прозрачную, но непреодолимую для обоих собеседников стену. Ульв повернулся боком, позволяя семенам, только что покоившимся на ладони Мэб, приведённым в движение её дыханием, коснуться его щеки. Когда это произошло, Бард накрыл пушинки рукой и закрыл глаза. Грудь его вздымалась часто и неровно, щёки покрыл лихорадочный румянец. Впрочем, такой же лихорадочный блеск таился и под сенью ресниц королевы, до срока утаённый от стороннего наблюдателя. Она подошла к самой черте, где заканчивалась трава и начинался каменистый берег чёрного озерца, и подняла руку. Так, будто опиралась ладонью на стену. Ульв тоже сделал шаг вперёд, прижался к стене щекой, отрывисто произнёс: – Я… умер бы… за то, чтоб снова… прикоснуться к тебе. Мэб в первый раз взглянула ему в глаза. И прошептала ласково, настолько ласково, что это звучало, как насмешка: – Границу убери, дурак. Ульв долго молчал, словно купаясь в сиянии её глаз. Рука его, вопреки воле хозяина, стала медленно подниматься, стремясь к открытой ладони королевы. – Люблю… тебя, – прозвучало так, будто эти слова вырвались у цверга прямо из груди, разорвав её на части. И тут Сигрид не выдержала. Она уже несколько минут наблюдала за разговором, хоть и не понимала ни слова кельтской речи. А, впрочем, чего там понимать? Сияющая волшебной красотой королева туманов (дочь ярла при виде её даже зубами скрипнула: да уж! Ни с кем не перепутаешь!) явно издевается, а на Ульва смотреть жалко. Чуть на ногах держится. При последних словах Мэб лицо у него такое сделалось, будто она мужу Сигрид нож в сердце воткнула и повернула пару раз. Вот! Мужу Сигрид. Жена она ему или кто? Надо действовать, для того и пришла. – Не отдам! – завопила дочь ярла так яростно, что Альвгейр мог бы гордиться её боевым кличем. И бросилась между Ульвом с Мэб, обхватила мужа за пояс, отпихнула в сторону, благо он и не сопротивлялся. То ли от неожиданности, то ли колдовство, которым Мэб его к себе тянет, на Сигрид не действует. Угольно-чёрная бровь королевы издевательски изогнулась. Следующую фразу она произнесла на понятном Сигрид языке: – Кошечку решил завести? Стареешь уже? – Я – его жена, – огрызнулась дочь ярла и твёрдо встретила взгляд повелительницы фей. – И я его тебе не отдам! Ульв дёрнулся и слабо застонал. Сигрид обняла его, прикрывая собой, хорошо, что худой да невысокий, уткнулась лбом в грудь и прошептала: – Всё будет хорошо, слышишь? Королева Мэб хмыкнула и поиграла пальцами в воздухе. Вышивка на рубашке Ульва тут же ощетинилась золотыми копьями-нитями, каждая из которых тянулась к Сигрид. – Вот как, – произнесла волшебница, и Ульв опустил голову, ссутулил плечи, в одночасье будто состарился и высох. – Что ж, цверг, у тебя хорошая жена. Самоотверженная. Прощай. Мне больше незачем к тебе приходить. Сигрид не поверила ушам. Она ожидала чего угодно: грома и молний, сгущающегося и душащего её тумана, страшных всадников с синими глазами, но никак не того, что Мэб развернётся и исчезнет. Вместе с белым маревом.
Они стояли так ещё некоторое время. Ульв молчал и не шевелился, девушка ласково гладила его по плечам и шептала утешения: – Всё прошло! Она не вернётся! А если вернётся, я ей, знаешь, как? Ульв? Ты меня слышишь? – Сигрид, – сказал вдруг Ульв, и в его голосе было что-то, чего раньше она в нём никогда не слышала. Сигрид подумалось, что это нежность. – Что? – она прижалась к твёрдой груди ещё теснее, рассеянно отметив, что не слышит стука сердца. – Если бы я не поклялся Вар защищать тебя, я бы сейчас тебя убил, – Ульв Стейнсон отстранил девушку от себя. – Уходи, – жёстко сказал он, глядя куда-то сквозь неё. – Но… – начала Сигрид испуганно и непонимающе. Лицо мужа страшно исказилось, и он произнёс ещё одно слово на чужом, шелестящем языке. Ноги сами уносили прочь, глаза застилало слезами, а по пятам летел волчий вой, полный смертной тоски. Ульв упал на колени, будто ему подрубили сухожилия, прижался лбом к выступу скалы. Порыв ветра ударил его в висок, но даже не пошевелил волос. Тёмные пряди застыли, будто высеченные из обсидиана, а бледная кожа стала медленно прорастать прихотливыми малахитовыми прожилками, всё сильнее наливаясь зеленью.
Где-то далеко одна за другой лопались струны трёхрядной серебряной арфы.
Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Неудачное выражение? Подумаю, как перефразировать.
ЦитатаТриллве ()
А Ульва че жалеть-то?
Ну потому что дурная голова всем вокруг покоя не даёт Пофиг, мужик, не мужик. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
А вообще мне Альвгейр нравится. Про него потом больше будет, надеюсь, расскажу, за что Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Морана, ой, шаманка вообще моя любимица Впрочем, мне все саамы нравятся. Да мне в принципе там все нравятся, если честно во второй части Вар с Фрейей появятся. Мимоходом, но должны быть клёвые Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Королева стояла в кругу камней и её совершенное лицо ничего не выражало. Лишь во взгляде глубоких, как омуты, глаз, читалось любопытство, с каким мальчишка отрывает крылья пойманной мухе. Струн было много. Они лопались медленно, одна за другой, и каждая кричала своим, особенным голосом, полным отчаянья, раскаянья или тоски. Придворные королевы фей прекратили празднование. Настроение Мэб явно изменилось, и те, кто не ушёл по каменной дороге за границу холмов, старались говорить тише, двигаться незаметнее и ни в коем случае не попасться повелительнице на глаза. И, тем не менее, королева наблюдала за умирающей арфой не одна. Паку некуда было уходить от своего леса, а потому он растворился в зелени листвы, слился с испуганной разрывающимися струнами тишиной, и укрыл собой Геро. Рогатая альва пристально следила за королевой, приоткрыв губы в жестокой улыбке. Взошедшее солнце высушило брильянты в причёске Мэб, и её волосы сделались матово-чёрными, подёрнутыми фиолетовой дымкой. Королева сделала шаг вперёд и чуть наклонилась: струны осталось всего две. Геро кровожадно оскалилась, показав ровные белые зубки. Пак замер, словно вместе с опальным цвергом каменел и дух леса, погружая свои владения в мёртвую, неестественную тишину. – Дз-з-зинь! Мэб, не меняя выражения лица, протянула руку. Последняя струна слабо завибрировала, сжатая её ладонью. Но осталась целой. Лес вокруг неё перевёл дыхание. Всё ещё не решались петь птицы, но чудовищное напряжение разрядилось, вытекло сотней ручейков, впадающих в спокойную могучую реку. Без слов, одними бликами среди дубовых ветвей, Пак сказал Геро: – Я уже боялся, она позволит ему умереть. Глаза альвы хищно горели. Она облизнулась. – Умереть? О нет, именно этого Великий Лжец и добивался. Но это было бы слишком просто. Он заслужил большего. Гораздо большего! Видеть, чувствовать, понимать, но быть не в состоянии что-либо изменить. Именно то, на что он обрёк прекраснейшую из королев. Бард проклят бессмертием, Пак. И выпьет чашу страдания до дна. Никто, кроме Мэб, не может его убить, а она не захочет: слишком сильно его ненавидит. – Или любит, – сказал Пак, но так тихо, что на этот раз его не расслышала даже Геро.
*** – Что ты наделала? – спросила Сату у всклокоченной, расцарапанной ветвями Сигрид, когда та, наконец, перестала безумно вращать глазами, а, стуча зубами о край кубка, стала глотать колодезную воду. – П-прогнала королеву Мэб, – в ответе дочери ярла не слышалось ни гордости, ни торжества. – А он? – Шаманка осторожно забрала у девушки сосуд. Та этого, кажется, даже не заметила. – Сказал, что хочет меня убить, – в голубых глазах плескались усталость и удивление. Сату воззрилась на Сигрид с недоумением. А потом уголки её губ стали медленно опускаться. – Ах я, дура старая, – шаманка прижала голову девушки к груди и тяжело вздохнула. Сигрид всхлипнула. – Только теперь, кажись, начинаю понимать…
С юной супругой Стейнсона случилась нервная горячка, так что саамка, разрываемая чувством вины, осталась при ней, а чёрный омут ярлу с молодым нойдом искать пришлось наугад. Повезло Альвгейру. Увидев, в какой позе застыл Ульв, он насмешливо фыркнул. Но когда цверг никак не отреагировал, не на шутку встревожился. – Эй, землеройка! Ульв оставался неподвижен. Альвгейр схватил его за плечо… и похолодел. Попытался откинуть пряди, закрывающие лицо – они обратились монолитным камнем. – Не смей каменеть, урод. – Ярл выглядел ребёнком, испуганным и растерянным. – Не смей оставлять меня одного! Я не удержу её на островах, даже мы с Онни не удержим! Ульв не отвечал. – Ах ты! – Альвгейр заехал изваянию кулаком в ухо и тут же скривился от боли: разбил костяшки в кровь. – Ты не можешь просто взять, и сдохнуть! Близкий к отчаянию ярл обхватил цверга руками, сделал над собой нечеловеческое усилие и приподнял его над землёй.
Тащить Ульва пришлось около трети пути. Потом его свалили на повозку, и он лежал всё в той же коленопреклонённой позе, даже не как труп – как камень. Альвгейр не преминул заглянуть цвергу в глаза. Они всё ещё оставались открытыми, но, как и всё остальное лицо, казались теперь высеченными из огромного куска малахита, лишь на месте зрачков поблёскивали неуместные для этого камня золотистые искры.
Старческая ладонь ласково погладила зелёный камень. – Всё ещё мучается, сердешный. – Он ещё жив? – встрепенулся Альвгейр. – Можно это как-то обратить? Сату с Онни переглянулись. Шаманка сжала губы в жёсткую ниточку, её внук опустил голову и вышел из дома. – Не знаю, – Сату поглядела на обливающуюся слезами Сигрид, мёртвой хваткой вцепившуюся в окаменевшего мужа. – Но я попробую. Иди, помоги Онни. Не мешай мне. Альвгейр посмотрел на дочь. И снова на саамку. – Я не буду мешать. Но останусь здесь. Шаманка сощурилась. – Кто он тебе, золотоволосый? Друг, враг, временный союзник? Я должна знать. – Мне он… – ярл замялся, всерьёз задумался. – Брат. Вроде того. – Вроде того? – хоть старуха и усмехнулась, её взгляд оставался цепким, пристальным. – Большую часть времени мне хочется его убить, – нехотя признался Альвгейр. – Или хотя бы держаться от него как можно дальше. Ульв тот ещё змей, если ты не знала. – Я знаю о нём больше, чем ты думаешь, золотоволосый, – сухо ответила Сату, но тут же добавила: – И ты прав: он тот ещё змей. Но я спрашивала тебя о другом. – Мне важно, чтобы он выжил. Очень важно, – Альвгейр твёрдо встретил взгляд шаманки, которого обычно избегал. – Из-за неё? – Сату едва заметно кивнула в сторону Сигрид. Ярл скривился. – Нет. Из-за… её матери, может быть. Я ему остался должен… кое-что. Да не в этом даже дело… – Сату с удивлением отмечала, как золотоволосый растерян. И искренен. В кои-то веки он не бахвалился и не петушился. – Когда в фюльке восстание замышляли, когда конунг меня казнить хотел, когда Эрик туман этот проклятый припёр… Ульв всегда приходил. Я не просил его, никогда бы не попросил этого урода ни о чём, но... если цверг умрёт, я останусь тут совсем один, понимаешь? Один с… людьми. И Сату действительно поняла. Осознание пришло ярко, как вспышка молнии: нойды путешествуют по мирам, в Верхний или в Нижний, где можно испросить совета у предка, это уж у кого предки какие. Туда ушёл Олли, там гордо несёт золотые рога Мяндаш. И людям-оленям не страшны ни бури, ни чужеземные воины, ни внутренние распри: всегда есть у кого защиты спросить, от кого ждать помощи. Ульв показал ей Свартальфахейм, в котором родился, но она знала, что прожил Волк там недолго. А Льесальфахейм, откуда происходит заносчивый Альвгейр, так и остался недоступной мечтой, погребённой за колдовской границей холмов. Мир светлых ши там, а полукровка – здесь. Почему, Сату было не важно. Но теперь она видела, что значит для Альвгейра смерть ещё одного, пусть и тёмного, альва.
*** Худенький нескладный подросток с нездоровым цветом лица сидел на правом, обрывистом берегу реки и лениво наигрывал на тростниковой дудочке. Прямые чёрные волосы юноши были собраны в хвост на затылке, на лбу же перехвачены ремешком, как обычно делают кузнецы Свартальфахейма. Этот-то ремешок и сорвал юный светлый ши, чьи золотистые кудри свободными кольцами опадали на плечи. – Обручи носят только девчонки! У нас так не принято. Музыкант отбросил дудочку и вскочил, встав в угрожающую позу. Нескладность его при этом волшебным образом улетучилась, острые локти и колени двигались плавно, ярко-зелёные глаза злобно сверкнули из-под упавшей на них длинной чёлки. – Не прикасайся ко мне, ублюдок, – презрительно выплюнул черноволосый парень, который хоть и выглядел младше, был примерно ровесником золотоволосого, невольно вздрогнувшего при последнем слове. – Я Альвгейр эйп Аквиль! – гордо вздёрнул подбородок обитатель Льесальфахейма. – А ты… ты грязный цверг! Землеройка! – Я-то цверг, – высокомерно подтвердил низкорослый, – и в хрустальном гробу видал ваш Льесальфахейм с его идиотскими правилами и сотнями королей и королев, роящимися, как мухи над дерьмом. В Мидгарде куда веселей. – Так проваливай в свой Мидгард, тебе там самое место, – выкрикнул Альвгейр, и юный цверг безошибочно уловил фальшивую нотку в его тираде. А потому оскалился, как маленький волчонок, и вкрадчиво повторил слова отца, которым сам не верил ни на грош: – Я бы с радостью, да матушке родных проведать захотелось. А они, вот незадача, живут именно здесь. Альвгейр скривился. – Лепреконы! Как их только здесь терпят, жалких пьяниц! Лицо юного цверга отчётливо позеленело. – Твой папаша тоже явно не воды хлебнул, когда на смертную бабу польстился. Я даже не представляю, сколько для такого вылакать надо было! – Ах, ты! – ши-полукровка стремительным движением заехал насмешнику по высокой скуле. От неожиданности цверг покачнулся и упал, но тут же вскочил, сжимая в руке камень. Черты его слегка вытянутого лица ещё больше заострились, угрожающе заблестели слишком длинные для человека, да и для ши, белоснежные зубы. – Альв-гейр, – раздельно, нарочно растягивая слоги, произнёс цверг. – Копьё альва. Интересно, какое копьё имела в виду твоя мать, когда давала тебе такое имя? – ухмылка черноволосого была явно глумливой, что только добавляло двусмысленности словам. – То есть, каждый раз, как тебя называют по имени, имеют в виду это самое… твоего отца? За всю свою жизнь Альвгейр никогда ещё не был так разъярён. Не думая о последствиях, о том, что скажет на это бабушка-королева, или, того хуже, отец, он вскинул руки и прокричал заклятие вод. Над головой у него сгустились тучи, река, только что мирно нёсшая свои воды, вздыбилась горбом, ударилась в берег. Цверг запустил в противника камнем. Тот легко увернулся. Казалось, что увернулся. Но камень, вместо того, чтобы лететь, как это обычно делают камни, неожиданно повернул и ударил ши прямо в грудь. Альвгейр резко выдохнул, но тут же выровнялся, с ненавистью поглядел на цверга и снова вскинул руки. Подземные ручьи гейзерами взорвали землю. Река бесновалась. Одна долгая секунда, и кусок берега, на котором стоял Ульв, рухнул в воду. Альвгейр был уверен, что цверг камнем пойдёт ко дну, но тот судорожно бился и, кажется, поднимал наверх это самое дно, поэтому водный ши продолжал нагнетать вокруг него собственную стихию, немного просчитался, и вода закрутилась вокруг Ульва исполинской воронкой. Откашлявшись, тот жадно глотнул воздуха и пропел, притопывая ногой: На подмостки выхожу, Вниз от страха не гляжу, Вам легко смотреть из зала, Как на сцене я дрожу.
Ручка ходит не туда, Ножка ходит не туда*…
Альвгейр почувствовал, что собственное тело ему больше не принадлежит. Руки и ноги дёргались, выкидывая коленца какого-то безумного танца, то и дело ударяя несчастного лбом в дерево или затылком о скальный выступ. Все попытки сопротивления бессильно тонули в накатывающих волнах дикого, звериного страха. А Ульв почувствовал, как кто-то вывернул ему ухо. – Сколько раз повторять тебе, паршивец, – прошипел Брокк, – чтоб ты не смел… Бледный, как мел, Мер эйп Аквиль быстро перебирал пальцами, успокаивая реку, ручьи, разгоняя тучи. Ульв смотрел на Брокка исподлобья, молчал и избавлять Альвгейра от издевательств явно не собирался. По счастью, помимо рассерженных отцов, тут присутствовал и седобородый старец в просторных одеждах друида. Он достал из потайных складок маленькую дорожную арфу и взял несколько небрежных нот. Альвгейр обессиленно опустился на песок. Увидев отца, попытался слабо улыбнуться, но, перехватив взгляд сапфирово-синих глаз, понял, что буря, вызванная молодым эйп Аквилем, ничто по сравнению с головомойкой, которую устроит ему Мер. – У вашего мальчика действительно недюжинный талант, – обратился друид к коренастому цвергу, всё ещё державшему сына за вывернутое ухо, которое уже покраснело и сильно разболелось. – По нему школа бардов плачет. – Ремень по нему плачет, – процедил Брокк. – С пряжкой из сырого железа. Весь Свартальфахейм извёл. Да и в Мидгарде… что ни год – переезжать приходится. – Думается мне, – довольно погладил бороду друид, – перед нами будущий филид. А то, кто знает, может, и… Оба цверга одинаково поморщились, так что, наконец, стали похожи на отца и сына. – Тьфу на вас, – нелюбезно огрызнулся Брокк. – Не надо из моего волчонка менестреля делать. Просто научите его… ну, я не знаю… обращаться с этим. С этим… всем. Чтоб… контролировать умел. Друид снова погладил бороду и где-то там, в её глубине, ехидно усмехнулся. Правда, этого никто не увидел. – Сделаю, что смогу, многоуважаемый Советник Брокк. А дальнейшее… не от меня зависит. ________________________________________ * «На подмостки выхожу…» – немного изменённая детская песенка.
Вечером того же дня Ульв сидел, с ногами взобравшись на роскошно убранную постель в гостевой спальне дворца Льесальфахейма и мстительно царапал ножом украшенный тончайшей резьбой столбик, поддерживающий балдахин. Ничего более оригинального или разрушительного юноше в голову не приходило. Ульв не оторвался от своего занятия, даже когда в комнату вошёл Брокк и со вздохом опустился рядом с сыном. Старший цверг сокрушённо молчал, младший упорно продолжал уродовать мебель. Наконец, Ульв не выдержал и злобно прошипел: – Так вот, зачем мы сюда приехали! Сразу бы так и сказал. Нашёл, мол, способ от тебя избавиться, собирай манатки. А то матушка! Родичи! Она их хорошо, если раза три вспомнила-то за всё время. – Не смей так говорить! – строго осадил его Брокк, и Ульв слегка напрягся, ожидая затрещины. Но вместо этого отец сграбастал подростка в охапку, как будто тот был совсем ещё ребёнком, и прижал к себе. – А главное, не смей так думать. Ульв что-то неразборчиво засопел, спрятав лицо под чёрной чёлкой. – Я и сам не в восторге от этих струнодёров, – снова вздохнул Брокк. – Но что делать, сынок, если ты таким уродился… гхм… – Дефективным? – Талантливым, – мягко произнесла невысокая рыжеволосая женщина, узкое лицо которой чем-то неуловимо походило на хитрую лисью мордочку, и опустилась на другую сторону кровати. – Мам! – Ульв высвободился из объятий отца и прильнул к женщине. Она ласково погладила его по щеке. – Ну я же не виноват! Почему я не родился нормальным цвергом? Или хотя бы нормальным лепреконом?! Оба родителя слаженно фыркнули. – Благодарение всем богам, – прогудел в бороду Брокк, – что ты не родился ни тем, ни другим. – Я на вас даже не похож, – пожаловался Ульв, и, секунду поколебавшись, добавил: – Иногда я думаю, что я вообще не ваш сын, а человеческий подменыш. – Глупости какие! – всплеснула руками мать. – Думаешь, я приложила бы к груди человеческого детёныша?! – Так многие делают. – Мальчик, ещё слово в таком духе, и я тебя выдеру, – строго сказал Брокк. – Не посмотрю, что уже грунты пластами двигать начал, – и тут же усмехнулся, добавил с одобрением и нежностью: – Здорово ты, того, Альвгейра проучил. Помню, от меня Меру тоже раз досталось… – Нашёл, чем хвастаться, – хлопнула мужа по руке рыжая лепрекониха, и снова обратилась к сыну: – Что же по поводу подменышей: тут ты отчасти прав. Ульв вздрогнул, а мать поспешила разъяснить: – Это у людей дети похожи на отцов и матерей, где и как их не расти. А на альва откладывает отпечаток волшебство того места, где проходит его детство. Потому и выходят подменыши лицом и статью подобными на людей, в чьей семье им приходятся жить, будь они на самом деле ши или троллями. Ты рос среди людей, вот и похож на них лицом сильнее, чем мы с отцом, ничего удивительного в этом нет. – А голос? – обиженно возразил Ульв. – Вы ведь из-за него уехали из Свартальфахейма. Из-за того, что я… ну… – Резонировал сильно, – поморщился Брокк. – Хорошая акустика, с тем и строили. – Послушай, сынок, – мать погладила его по волосам и лукаво улыбнулась, – не думаешь же ты, что у тебя в роду только цверги да лепреконы? Мой дед по отцу – лесной альв, по матери – дин ши. А его бабка, говорят, была сиреной. Кровь, пусть и дальняя, сказывается. Ульв удивлённо уставился на мать. – А… почему ты раньше никогда не говорила? – Было бы чем гордиться, – буркнул Брокк, чистокровный цверг до камня костей, чем заслужил от жены сердитый взгляд. – Да как-то к слову не приходилось, – ласково сказала мать, укладывая голову сына к себе на колени. – Никто ведь не заставляет тебя становиться филидом или даже бардом, если сам не захочешь. Но поучиться ведь можно? – Опыт за плечами не носить, – подтвердил Брокк. И задумчиво добавил: – Может, они тебя за пару лет так достанут, что сам голосить бросишь. Ульв только вздохнул и уткнулся матери в колени.
Когда родители покидали спальню юного цверга, было уже совсем поздно. Брокк пропустил жену вперёд и задержался на пороге: – Но ты бы, сынок, с Альвгейром полегче. Я знаю, он тот ещё засранец. Но его отец спас мне жизнь. Не забывай об этом, если ты цверг. – Ты ему тоже жизнь спас, – буркнул Ульв. – Я ему – один раз, а он мне – дважды, – сообщил Брокк и подмигнул. – Разницу чуешь? Ульв, пусть и нехотя, кивнул.
*** Безупречные черты лица благородный ярл Мер эйп Аквиль унаследовал от своего не менее благородного отца – доблестного дин ши. От него же потомку досталась и аристократичная осанка, и врождённые повадки высшего фейри. Маленький Мер умудрялся выглядеть царственно, даже слизывая с пальцев вишнёвое варенье, которое, сидя в кладовке, за неимением ложки зачерпывал прямо руками. С возрастом этот эффект только усиливался, и уже несколько десятилетий королева сидов поглядывала на сына, не баловавшего двор частыми визитами, без былого неодобрения – наследник появлялся редко, но производил неизгладимое впечатление, особенно на гостей. Альвгейр же перед отцом просто благоговел. Вот и сейчас он входил в наполненную светом и воздухом залу, где ожидал его Мер, с трепетом, которого не испытывал на пороге самых почитаемых святилищ Льесальфахейма, и у него дух захватило от восхищения. Ярл светлых альвов стоял между невесомо-хрупких, будто отлитых из тончайшего фарфора колонн. Его плащ цвета топлёного молока оттенял матовость кожи, золотые кудри драгоценной рамой обрамляли возвышенное лицо, с которого известнейший художник Мидгарда писал образы богов. За один взгляд колдовских, манящих сапфировых глаз, слабохарактерные короткоживущие готовы продать водному ши душу. Высокородный эйп Аквиль был невыразимо прекрасен, неприступен… и молчал. Эту казнь Альвгейр почитал наихудшей из всех возможных. Ему уже приходилось сталкиваться с отстранённым высокомерным выражением на лице родителя. Разочаровать отца юный полукровка боялся сильнее смерти, а потому не выдержал, и очень скоро нарушил этикет, заговорив первым: – Отец, я не виноват! Этот цверг, он… Мер прервал его одним небрежным жестом. Небесно-голубая ткань рубашки мягкими волнами-складками набежала на запястье, потонувшее в пене кружев. – Меня не интересует. С поведением юного Ульва будет разбираться его отец. А я не намерен выслушивать, как ты ябедничаешь. Достаточно того, что я видел: ты подрался, и ты проиграл. Альвгейр задохнулся от стыда и волнения, он готов был провалиться сквозь землю, да только с землёй очень уж ловко управляются проклятые цверги. – Я вижу, – сказал высокородный Мер эйп Аквиль и повернулся к сыну спиной, – что влияние моей матери оказывает на тебя пагубное воздействие. У Альвгейра пересохло во рту. – Я привёз тебя в Льесальфахейм учиться родовой магии, раз уж ты мой сын, – продолжал Мер. – И что я получил? Заговаривать воду ты умеешь, да, но когда и как применять эти умения, у тебя ни малейшего понятия. Альвгейр покрылся холодным потом и побледнел. Мер обернулся. Юноша, ожидающий следующих слов отца, словно приговора суда, как будто со стороны увидел и себя, застывшего в неловкой позе, ссутулившегося, старающегося казаться меньше, или вообще исчезнуть из поля зрения, и высокородного ярла. Каждое его движение было исполнено достоинства, плечи разворачивались так, будто это вода переливалась по плавно изогнутой поверхности. «У меня никогда так не получится, – сам себе сказал полукровка-ши, – хоть всю жизнь с танцмейстером тренируйся». – Ни малейшего, – повторил Мер, глядя сыну в глаза, и тем самым возвращая его в реальность. Альвгейр судорожно сглотнул и вернул отцу взгляд: затравленный и испуганный. – Я отправляю тебя в Мидгард, – сообщил водный ши таким тоном, будто только что выкачал из слов всю подвластную ему стихию. – Надеюсь, ещё не слишком поздно. Несколько секунд Альвгейр был совершенно растерян. Но всё время молчать тоже не следовало, а не то отец решит, что его сын совсем идиот. И будет, возможно, не так уж далёк от истины. – Вы… отсылаете меня к семье матери, милорд? – Можешь и к матери, – Мер повёл плечами, отчего мягкие складки воротника ещё выгоднее (хотя это и казалось уже невозможным) подчеркнули идеальную форму ключицы. – Если выяснишь, кем она была – я не возражаю, можешь её родичей поискать. Ещё несколько секунд Альвгейр хлопал длиннющими, плавно изогнутыми, как у отца, ресницами. – Я надеялся, вы мне откроете её имя, милорд. – Я бы с радостью, – усмехнулся вдруг Мер. – Если б знал, обязательно бы тебе сообщил. – Она скрыла своё имя от вас, милорд? – несказанно удивился Альвгейр коварству неизвестной родительницы. – Ну отчего же, – Мер прислонился к колонне, задумчиво потеребил завязку плаща, – может, и не скрыла. Даже наверняка говорила. Но я, признаться, отчётливо не помню, даже сколько женщин у меня в ту ночь было. Три? Или пять? Если пять, то, кажется, две пары близняшек. Нет, это бы я, наверное, запомнил. Скорее, просто… – Вы были пьяны? – в ужасе воскликнул Альвгейр. – Как последний лепрекон, – кивнул высокородный эйп Аквиль. – И даже больше. А чего ты ожидал, мальчик? Трезвый на празднике урожая – шпион. А я шпионом не был, я был почётным гостем. – Но… – Альвгейр был настолько шокирован родительскими откровениями, что даже перестал на время переживать из-за предстоящей ему самому участи, – как же королева Рива говорила, что ваша любовь к смертной женщине была так велика, а скорбь после её смерти так ужасна, что вы… Мер театрально закатил глаза. – Всю эту чушь я наговорил твоей бабушке потому, что она совершенно извела меня требованиями выполнить, наконец, свой долг перед народом, выбрать себе жену из благородной семьи и подарить роду эйп Аквилей наследника. А я ещё слишком молод, чтобы похоронить себя заживо рядом с бессмертной супругой, как это сделала моя благородная мать, всю жизнь мечтавшая о большой чистой любви и тихо ненавидевшая твоего деда. Мир юного полукровки-альва разбился вдребезги. Его безупречный благородный отец, на которого в Льесальфахейме молились, как на идола, оказался… оказался… Альвгейр осёкся, даже мысленно не решаясь этого произнести. А Мер продолжал добивать сына подробностями: – Я о тебе и не узнал бы никогда, как о большинстве твоих братьев и сестёр… – Братьев? – Альвнейр задыхался, как рыба, вытащенная на берег. – Сестёр? – Не надо смотреть на меня, как на диво морское, – мелодично рассмеялся Мер. – Это же смертные! Ты только поглядел в её сторону, а она уже забеременела. Не то, что долгоживущие, которым надо блюсти фазу луны, температуру воздуха, магический фон и Двалин знает ещё какую ерунду, чтобы зачать, наконец, вожделенное чадо. Дети, воспитанные людьми, не обладают магией. Из них получаются такие же смертные, как и их матери, разве что чуть более красивые, умные и талантливые, чем прочие. Ладно, от светлых альвов – более красивые, от тёмных – более умные, чтоб и то, и другое, редко бывает, так что баланс не нарушается. Пока Альвгер стоял, как громом поражённый, Мер продолжал: – Так вот, я бы никогда о тебе и не узнал, если бы не Брокк. Цверги просто помешаны на культе семьи. С продолжением рода у них такие же сложности, как у всех альвов, но тёмные как-то им особенно озабочены. И совершенно не понимают шуток на этот счёт. Видел бы ты Брокка, когда у них родился Ульв! Почтенный цверг ликовал так, будто одним махом выковал Гуингнир, Брисингамин и Драупнир. Дёрнуло меня тогда сказать: будь у меня тоже сын, я бы разделил твой восторг. А он больше года потратил, тебя уже от груди отлучили, но нашёл. Я спросил у него только где и когда, городок тот смутно припомнил… вода подтвердила, что ты мой сын, королева получила долгожданного наследника, я – свободу, все были счастливы. На глаза Альвгейра навернулись слёзы. – Ну-ну! – Мер грациозно приблизился и похлопал юношу по плечу. – Не расстраивайся. Рано или поздно, ты должен был узнать. Альвгейр сокрушённо кивнул, пряча лицо. – Я дам тебе с собой одно письмо, – мягкие нотки в голосе Мера немного растопили лёд, сковавший сердце юного полуальва, – к конунгу, который мне кое-чем обязан. Он возьмёт тебя в свою дружину. Альвгейр поднял голову. – Дружину? – У них это называется хирд, – уточнил Мер, невесомым движением приподнимая подбородок сына, заглянул в такие же синие, как у него самого, глаза. – Тебя там научат… постоять за себя, а также тому, как следует говорить, как молчать… в общем, быть мужчиной. Золотая рыбка надежды заплыла в грудь Альвгейра и забилась там, цепко пойманная в сети. Так, всё-таки, ему не всё равно? Юный ши готов был разбиться водопадом, лишь бы заслужить ещё одну такую улыбку отца, увидеть, как появляются ямочки у него на щеках. – Я не посрамлю ваше имя, милорд! – с жаром воскликнул Альвгейр и встал на одно колено, будто приносил клятву. – Это хорошо, – пробормотал Мер, гадая, удастся ли ему вырвать обратно собственную руку, или распереживавшийся отпрыск всё-таки запечатлеет на ней восторженный поцелуй, – но только вслух его не стоит произносить. Как правило, я путешествую по Мидгарду инкогнито. И тебе советую.
Ярл водных ши ещё не успел как следует оправиться от разговора с сыном, как его перехватила собственная мать. Королева Рива с присущей действующим монархам тактической сноровкой отрезала Мера на стрельчатой галерее и зажала в угол беломраморной беседки. – Ты слишком суров с ним! – воскликнула любящая бабушка, уже который год старательно игнорирующая сомнительное происхождение долгожданного внука. – В конце концов, что такого мальчик натворил? Намочил штанишки какого-то цверга? И за это отсылать ребёнка на съеденье дикарям? – Альвгейр уже не ребёнок, – нейтральным тоном сообщил Мер, искоса разглядывая королеву. – Не смей равнять его на век короткоживущих! – немедленно взвилась высокородная фейри. – И не думал даже, – невозмутимо склонился над её узким запястьем почтительнейший из сыновей. – Сегодня я убедился, что ваш внук, миледи, не терял времени под вашим неусыпным надзором, и в достаточной мере овладел родовым искусством, чтобы находить ему практическое применение. Я восхищён вашим искусством, позволившим сделать из моего сына достойного представителя нашей семьи. Королева порозовела от удовольствия. – Да, он делает успехи, наш маленький Альвгейр. Но, – тут же спохватилась она, – в Мидгарде слишком опасно! Что, если его убъют? – Ваш недостойный сын всегда возвращался невредимым, миледи, – смиренно произнёс Мер, глядя на мать преданными глазами комнатной собачки. – Ты… высокородный ши, – резонно заметила Рива. – А мальчик, всё-таки, наполовину человек… – И запросто берёт в руки смертельное для меня железо, – мягко сообщил Мер, одарив королеву такой обворожительной улыбкой, что она невольно на неё ответила. – Я нижайше прошу вас, миледи, позволить Альвгейру маленькую прогулку в Мидгард. Молодому наследнику полезно будет немного порезвиться, прежде чем он займёт своё место у вашего престола и сочетается браком с какой-нибудь достойной особой, которую ваше мудрое сердце для него изберёт… Рива окинула сына задумчивым взглядом. На выразительном лице Мера лежала печать несчастной любви и горечи потери. Королева тихонько вздохнула. – Ладно, пусть…
*** Закрытый экипаж уносил Брокка и его рыжеволосую супругу от гостеприимных стен Льесальфахейма, и салон казался непривычно просторным, потому что в прошлый раз они сидели тут втроём. Виона вздохнула. – Я уже скучаю по нашему мальчику. – Я тоже, – признался Брокк. – Как подумаю, что ему предстоит, аж зло берёт! Струнки эти, песенки, тьфу! У парня такой удар с левой! Даром, что по комплекции в лепреконов пошёл… Виона поморщилась и немедленно нашла в сложившейся ситуации свои плюсы: – По крайней мере, там будет кому за ним приглядеть. Этот друид… производит впечатление серьёзного мастера. Брокк пробормотал что-то неразборчивое про длиннобородых, которые примазываются к славе. – Что-что? – Виона наклонилась к мужу, чтоб лучше слышать. – Я говорю… – но закончить Брокк не успел, потому что именно в этот момент крышу экипажа пробили ноги высокородного Мера эйп Аквиля, приземлившегося аккурат в объятия цверга. – Вот проклятье! – воскликнул он. – Я надеялся, что с этой стороны старушка Виона. – Что?! – воскликнули супруги, а Виона ехидно добавила: – Это я-то старушка? – Это в Мидгарде так теперь говорят, – отмахнулся Мер, уселся между цвергом и его супругой и обнял сразу обоих. – Вы только посмотрите на нас! Снова все в сборе! Снова вместе! И! Самое главное! Никаких детей на горизонте! Как в старые добрые времена! – Ну это ладно, – пробурчал Брокк, отпихивая от себя ши, – ноги тебе не жаль, а крышу-то зачем ломать было? Мер принял придворный вид и назидательно произнёс: – А невместно высокородному ярлу водных ши Меру эйп Аквилю, сыну и наследнику королевы Ривы, отбывать в одном экипаже с Советником королевы лесных ши Брокком, ибо при теперешней сложной дипломатической ситуации это могут счесть за… – По-мидгардски сказать можешь? – перебил его Брокк. – Отвали, так надо, – охотно перевёл Мер. Брокк запыхтел, Виона рассмеялась. – Как ты там своего малого, не сильно приложил, – пробасил, наконец, цверг. – Ему от волчонка и так досталось. – Ничего, ему полезно, – легкомысленно отмахнулся Мер. – В Мидгард отправил, а то в этом курятнике из мальчишки того и гляди истинного водного ши сделают. – Самокритично, – фыркнула лепрекониха со сложной родословной. – Цыц! – рассмеялся светлый альв, воздевая вверх палец. – Я совершенно уникален. А мой юный отпрыск, увы, недостаточно крепок духом, чтобы пройти мой тернистый путь самостоятельно. Птица Альвгейр, увы, относится к гордому виду ежей. – Главное, чтоб моргенштерном не кончил, – ухмыльнулся Брокк, подмигивая светлому. Мер широко улыбнулся. – Всё будет хорошо. В конце концов, он ведь мой сын. Я проверял. Больше того, ты сам проверял. – В крайнем случае, Ульв за ним присмотрит, – рассудительно сказала Виона. – Он у нас очень ответственный. – Надеюсь, мой наследник не останется после этого калекой или слабоумным, – нарочито забеспокоился ши. – Это ведь надо! Ваш парень – без пяти минут Великий Бард! Как вам столько лет удавалось это скрывать? – Полегче с титулами, – буркнул Брокк. – Ты, всё-таки, говоришь о нашем сыне. – Что-то имеешь против бардов? – удивился Мер. – Не мужское это занятие, – поморщился цверг. – Ну, для светлого, может быть. Но не для нашего брата. Им же даже оружие запрещено. – У твоего малыша такие зубки, что никакого оружия не надо, – погладил Мер по шёрстке отцовскую гордость. – А Великий Бард… с ним не только короли советуются. Даже боги в расчёт берут. – Да и из твоего будет толк, – не остался в долгу Брокк. – У меня глаз намётанный, помяни моё слово, добрый воин выйдет. Если уму-разуму научить будет кому. Эйп Аквиль коротко вздохнул и уставился в окно. – Поживём – увидим.
*** Сигрид не замечала ничего вокруг себя. Сату, отец, какие-то люди… они мелькали где-то тут, у границы зрения, как бледные тени. Что-то говорили, но Сигрид не слышала, что. Не слушала. Это было не важно. Важно было только одно: королева Мэб превратила её мужа в зелёный камень, холодный и безжизненный. Нечисть, одно слово! Слёзы катились по щекам, и так же неударжимо проносились в голове воспоминания. Страшная свадьба… о, боги, какой же глупой была Сигрид, когда боялась, что муж повалит её на брачное ложе! Всё бы, кажется, отдала теперь, чтобы обнял, прижал к горячей, твёрдой, но всё же не каменной груди. Вспоминала ехидную улыбку и ласковые зелёные глаза, глядевшие на неё, как на ребёнка. А хотелось, ой как хотелось, чтоб смотрел, как на женщину, как… Сигрид вздрогнула. Как на королеву Мэб. Да, вот что это был за волчий голод, стоном рвавшийся из груди Ульва. Дочь ярла стиснула зубы и плотнее прижалась к камню. – Разве ты не говорил мне, что самое сильное колдовство – это любовь? Я люблю тебя, слышишь? А она нет. Она только посмеялась, поиграла с тобой, и ушла. А я здесь, рядом. Значит, моё колдовство сильнее. Вернись ко мне!
*** – Ближе, – сказала королева Мэб, и он сделал ещё шаг. Короткий взмах руки – и голова дёрнулась от звонкой пощёчины. Соскальзывая, длинные ногти расцарапали зеленоватую кожу. – За что на этот раз? – осведомился Бард смиренным тоном, стараясь хотя бы внешне подавить клокочущий в груди гнев. Кенн Круах бывал жесток. Он вполне мог приказать снять с вас кожу или сцеживать кровь в золотые кубки. Но управляться с ним легко: несколько слабых мест, на которые Великий Бард быстро научился давить, и бог с его жрецом пришли к взаимопониманию. Королева Мэб могла бросить одно небрежное слово… да что слово! Взгляд! И Ульв не находил покоя неделями. Он не мог спать, катаясь по земле в бессильной ярости, стараясь постичь таинственные закономерности настроений повелительницы фей. Казалось, в последнее время придворному певцу это стало удаваться: раз или два королева соизволила выразить мимолётную благосклонность. И вот опять! – Ты ещё спрашиваешь? – Мэб презрительно скривила губы. – Тупой цверг. Злобный и тупой. Чудовищным усилием воли Ульв старался остановить малахитовые прожилки, вот-вот готовые разрисовать его тело, знаменуя победу породившей его стихии над разумом живого существа. Брокксон гордился своими предками. Но уподобляться некоторым из них ему не хотелось. Мэб наблюдала за его внутренней борьбой с брезгливым любопытством. – Или думаешь, я не знаю, кто приманил тех нечастных, кого утопили болотные огоньки? Мальчишку, которого феи затанцевали до смерти? Ульв усмехнулся. – Было весело. Вторую щёку обожгло болью, как когда-то стрелой, но на этот раз Бард поймал королеву за запястье. – Тупой. Злобный. Цверг, – повторила Мэб, до краёв наполняя презрением каждое слово. – Возвращайся к Кенн Круаху. Такой слуга ему больше подходит. – Я не убивал их, – Бард поднёс к губам ладонь королевы. – Это сделали твои подданные. – У большинства моих подданных соображения не больше, чем у меча или стрелы, – возразила королева, продолжая кривить губы. Но руки не отняла. – Ты это подстроил. Ты и в ответе. – Но разве, – голос Ульва сделался глубоким и бархатистым, как летняя ночь, – придворный певец не обязан их развлекать? Этот тембр даже без арфы позволял Великому Барду покорять почти любого. Но в тёмных глазах королевы плясали затаённые молнии. – Люди – тоже мои подданные, идиот. Они ирландцы. – Они всего лишь люди. – Мягкость интонации дополняла ласковые прикосновения губ, – и не стоят того, чтобы моя королева отбила свою нежную руку. – Золотистые искорки в зелени листвы. – Больно было? – Возможно, ты прав, – Мэб небрежно провела второй рукой по груди Барда, и он с удивлением почувствовал, как выбилось из ритма сердце. – Что люди, что цверги… не стоят моего внимания. А вот друид, да ещё старой крови… что-то давно в Ирландии нет верховного короля, это непорядок. Ульв вдруг побледнел, так что его лицо стало казаться высеченным из мрамора. – Что? Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
– Мальчик, – голос Мэб журчал игривым ручейком, – ты разве не знал? Верховные короли Ирландии в родстве с альвами. Но время от времени стоит кровь освежать… не просто так им оставили ключи от холмов. Да, не оправдывайся, я знаю, что друид сам в сид прошёл. Ты, возможно, нашептал ему что-то, но он уже мужчина, отвечает за свои действия. – Силы в одночасье покинули придворного певца. Мэб околдовала его, как делала это всегда: незаметно, исподтишка. Пальцы разжались, выпуская женскую ладонь. Голова кружилась, ноги подкашивались. Королева удовлетворённо оглядела Ульва. – А он симпатичный. Высокий, сильный, рыжий… давно у меня таких не было. Я бы, может, поблагодарила тебя, что такого красавца привёл, да не за что – он ведь сам пришёл… – Нет. – Ульв мечтал сейчас только об одном: не упасть. Не упасть к её ногам бесформенным мешком. – Что «нет»? – Мэб издевательски пощекотала его кончиком ногтя под подбородком. – Я его заставил. – Ах, ты преувеличиваешь, мой бард, незачем брать на себя ответственность за чужие поступки. – Она ласково погладила его щёку, всё ещё горевшую от пощёчины. – Больно было? Ты ведь всего лишь мой маленький певец… – Я пел этому друиду, – торопливо перебил её Ульв, – и заманил под омелу. А он даже серпом пользоваться не умел, мне пришлось всё сделать самому, и руны начертать, и… Мэб покачала головой, цокнула языком. – Ай-яй-яй, какие откровения. Но сделанного не вернёшь. А убивать его я не позволю. Придётся использовать по назначению, раз уж так сложилось. – Я… я его верну, – Ульв прерывисто дышал и ощутимо покачивался. – Куда вернёшь? – Мэб преувеличенно тяжело вздохнула и склонила голову на плечо Барда. – Время-то у нас по-другому идёт. Выпихнешь красавчика из холма, а он прахом рассыплется? Нет, он мне для этого слишком понравился. – Верну в к-когда и откуда взял, – Ульв пытался сохранить равновесие: от бешеной пляски деревьев, неба и листвы его мутило. – И как же ты это сделаешь, мальчик? – Барду безумно нравилось, когда она вот так насмешливо изгибала бровь. В тех случаях, когда это не относилось к нему. – Не знаю, – честно ответил он, потому что на хитроумные иносказания не осталось сил. – Но я даю тебе слово. – Ну что же, – Мэб невозмутимо слизнула капельки крови из царапины, оставленной её же ногтями. – Это действительно может быть интересно. Ведь прежде никто подобного не делал. Мы сами выходили в мир, шалили, или оставляли подменышей, но чтобы так… Она прошла почти до границы леса, обернулась и произнесла совершенно изменившимся тоном: без издёвки, зато с оттенком угрозы. – У тебя есть две луны, бард. Или выполняй, что обещал, или я не желаю тебя больше видеть. Ульв кивнул и дождался, пока королева исчезнет из виду. А потом, наконец, позволил себе рухнуть на траву.
Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Особенно Мер с Брокком, правда? Вообще про них много было, особенно про жену Брокка, она очень прикольная на самом деле, но когда я стала писать, они как-то застеснялись, и заявили, что хотят себе отдельную историю Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Да там все круты. А мужиков от моргенштерна я узнала, да-а. Меня только эти длинные назвы бесят. Пока прочитаешь... а хочется быстрее и быстрее. Захватывает. И это, почему Ирландия? мои книги
Вот" А то ты расстраивалась, что Ульв шибко пушистый
ЦитатаТриллве ()
Меня только эти длинные назвы бесят.
А ты их целиком не читай, воспринимай как иероглиф Цэ не я придумала, уж как есть.
ЦитатаТриллве ()
И это, почему Ирландия?
А у них самые красивые легенды про королеву Мэб и олицетворение с душой Ирландии. Хотя сначала я думала её в Англию запереть, или в Шотландию. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
А мне сдается, что Ульв у Аневки, такой перс, из которого, что из него бы его не лепили, получится...
ЦитатаAnevka ()
что Ульв шибко пушистый
...настоящий, по определению могущий себе позволить (иногда) быть пушистым. Ульв - Мужиг настоясчий. Делает все, как надо Рыжая борода. Не знаю почему, но он у меня с рыжей бородой. Ну, там, в мозгу. И мне, кстати, кажется, что Норвегия...самое то.
ЦитатаТриллве ()
Англия некузяво
Вот и вообще. За Ульва болею.
ЦитатаAnevka ()
Пофиг, мужик, не мужик
Мужик. Образ уже устаканился. И...очень неплохо. Очень даже.И ничего не пофиг. Торопиться — означает делать медленные движения без перерывов между ними
Ага,ага, не говорила, но сумневалась. "Пофиг"- очень некислое женское сомнение.А вот пока ты думала, какого его вылепить, так или сяк, он взял и сам,опа, и характер. И самое интересное, через
ЦитатаAnevka ()
Ульв пытался
ЦитатаAnevka ()
позволил себе
ЦитатаAnevka ()
Не упасть к её ногам бесформенным мешком
ЦитатаAnevka ()
торопливо перебил её
и тд и тп. Сама сформировала и вот тебе. Ух, прелесть. Торопиться — означает делать медленные движения без перерывов между ними
Ну потому что дурная голова всем вокруг покоя не даёт Пофиг, мужик, не мужик.
речь совсем не о том. О наличии/отсутствии у него брутальности/мужественности я вообще не упоминала. А говорила я о том, что кем бы ты ни был, а дурная голова - повод для печали.
ЦитатаRed-wolfi ()
Сама сформировала и вот тебе. Ух, прелесть.
М-м, то бишь тебе его взаимоотношения с Мэб так покатили? Эт хорошо Дальше там по нарастающей пойдёт. И брутальность, и накал страстей Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Я им дам свой номер телефона:-)) Разберутся, ага. Ты же им поможешь?
ЦитатаAnevka ()
а что конкретно он как надо делает?
Ну, ведь будет не интересно сразу все рассказать о поведении и поступках мужчины. Пусть читатель додумается сам. Может увидит и научится. А намеками можно, почему нет:-)) Доля загадочности предотвращает крах произведения и становление его не интересным по сути. Ведь не интересно все знать наперед, не правда-ли?
ЦитатаAnevka ()
а дурная голова - повод для печали.
Не наговаривай. Образ дурня ему совсем не идет.
Вообще, если тебе интересно мое мнение скажу, что конечно я не спец, но если будет дальше и дальше, то будет очень и очень. "Результат массового дураковаляния в компании себе подобных"... Вот мне Баллада больше нравится. Стиль хорош. Торопиться — означает делать медленные движения без перерывов между ними
Ну, ведь будет не интересно сразу все рассказать о поведении и поступках.
Так я ведь твоё мнение спрашиваю А тебе по-любому всё о его поведении и поступках неизвестно. Мне как раз и стало интересно: вроде, ничего он пока сделать не успел, так почему читателю кажется, что он всё делает правильно. Но ты в целом на вопрос ответил: флиртует грамотно Ну это от прототипа досталось.
ЦитатаRed-wolfi ()
Не наговаривай. Образ дурня ему совсем не идет.
Умники чаще других совершают глупости за которые приходится расплачиваться не только им.
ЦитатаRed-wolfi ()
"Результат массового дураковаляния в компании себе подобных"
Зато правда
ЦитатаRed-wolfi ()
Вообще, если тебе интересно мое мнение скажу, что конечно я не спец, но если будет дальше и дальше, то будет очень и очень.
Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Морана, благодарю Предки, да. Так и не смогла с ними расстаться после "Цвета альвов" Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Викинг был опытным гребцом, а необычная лодка казалась воплощением Пёрышка: лёгкая, изящная, она серной бросалась вперёд от легчайшего прикосновения весла к воде. К берегу пристали, когда уже совсем стемнело. Эрик опасался местных жителей, которым мог запомниться рыжий предводитель прошлогоднего набега. Его люди даже не пытались перебить всех: добыча куда важнее. Тех, кто убегал и прятался, не преследовали. Сначала Эрик хотел править прямо в Исландию – подальше от острова королевы Мэб, благо в лодке оказалось и вяленое мясо, и овощи, и бочка со свежей водой. Но была одна загвоздка: Эрик воин, а не штурман. Направление на родной фюльк он представлял себе очень приблизительно, да и коварные морские течения – серьёзная угроза: хорошо, если просто задержат в пути, а ну как и вовсе перевернут утлую лодчонку?
Эрик вздохнул. Далеко, как до Исландии, далеко ему до ярла Альвгейра, который возвышался, бывало, на носу драккара, подобно полубогу, а волны послушно стихали от одного его взгляда даже в жесточайшую бурю. А Пёрышко расплакалась. – Что такое? – её спутник отвлёкся от малоприятных размышлений. – Я… – всхлипывала фея, – я хотела превратиться в огонёк, чтобы… – она беспомощно махнула рукой на волны, отделявшие ткнувшуюся носом лодку от каменистого берега. – И не смогла! – Ну, будет, – добродушно буркнул Эрик, поднимая девушку на руки. – Солёной воды тут и без этого хватает. Он уверенно шагал к темнеющему впереди скальному выступу, а Пёрышко вцепилась в его куртку мёртвой хваткой. Простодушный викинг не предавал значения преодолению границы холмов. Да что там! Он её просто не замечал. А вот болотная фея трепетала от ощущения чужеродности нового мира. Да, безвестность и бесславие, вынужденное пребывание в тени благородных альвов угнетали Пёрышко, приступы меланхолии у королевы Мэб – просто пугали. Но всё-таки королевство фей было её домом. А что ждёт здесь, в мире людей? А если её оставит магия? Будит ли викинг так же любить свою фею? Эрик бережно поставил её на песок. – Подожди, я сейчас лодку вытяну. Пёрышко озиралась, зябко потирая плечи, едва прикрытые лёгкой тканью. Ей было холодно. Викинг заботливо закутал девушку в один из тёплых плащей, тоже оказавшихся в лодке. Место для ночлега оказалось неплохое: удачно расположенные скалы защищали от ветра и случайных взглядов. Эрик набрал сухих веток, порадовавшись, что давно не было дождя и костёр получится бездымным, огонёк же можно заметить только со стороны моря. Расстелил на песке свой плащ мехом наружу, усадил девушку, обнял. – Вот, давай поедим. Пёрышко протянула руку за куском сыра. Её ладонь заметно дрожала. Викинг прижал к себе юную фею и стал кормить, будто ребёнка. Некоторое время спустя она вдруг прижалась к его груди и уткнулась носом в могучую шею. Прошептала тихо: – Мне страшно. – Чего страшно? – с грубоватой лаской буркнул мужчина. – Я же с тобой. Фея доверчиво прижималась к нему, но тихие всхлипывания продолжались. Эрик засунул руку под полу её плаща и погладил упругое бедро. Пёрышко невольно улыбнулась. А викинг подумал: «Надо платье ей нормальное достать. А то всё равно, что голая. Даже ещё хуже».
А потом они любили друг друга, забыв обо всём, не думая о будущем, до дна выпивая восторг момента единения. И ни викинг, ни болотная фея не заметили, что со стороны моря по земле стелется туман, а со стороны скал подползают люди в одежде из мохнатых шкур.
*** Альвгейр с благоговением взирал на преобразившуюся шаманку. Старуха резво скакала вокруг каменеющего цверга, ритмично ударяя в бубен. Она что-то напевала, но ярл ни слова не мог разобрать. Седые косы разлетались вокруг её головы, извивались, будто змеи, металлические кольца на трёхцветном поясе позвякивали глухо, будто издалека. Тяжёлый запах трав, разожжённых шаманкой по углам комнаты, туманил разум. Альвгейру то мерещились насмешливые рожи троллей, то круги кобольдов, то вспоминались прежние битвы… его хирд. Медведи-берсерки и безжалостные, никогда не теряющие самообладания «волкоголовые». Враги панически баялись и тех, и других, неясно, кого больше. И голос барда. Чистый, яростный, заглушающий звон мечей и крики боли. Голос того, кто приходил побеждать. Того, кто теперь лежал безжизненным куском малахита.
Ульв слышал Альвгейра, но отстранённо и неразборчиво, будто через стену. А вот горячие слёзы Сигрид мучительно обжигали цверга, будто капли расплавленного железа. Хотелось отстраниться, спрятаться в каком-нибудь тёмном углу, окунуться в тишину. Звуки становились всё глуше, кожа теряла чувствительность, пусть и не так быстро, как хотелось бы, Ульв успокаивался… но тут тишина распалась. Развалилась от оглушительного удара бубна. Или, может быть, грома.
*** Белая молния надвое расколола одиноко стоящий дуб, и земля содрогнулась от оглушительного раската грома. Холодные плети дождя бичевали всё и вся, яростно пробивая даже волшебные плащи альвов, а дуб охватило пламенем. Бешеный ветер, с корнем вырывавший вековые деревья, раздувал огонь, и дождь исходил паром, раздражённо шипел, не в силах погасить его. – Не ходи к ней, Бард, – дух леса загородил Ульву проход к гроту, но выглядел настолько испуганным, что цверг даже не ответил, просто отпихнул плечом и ринулся вперёд. – Она злится! Но Бард уже проскользнул меж узких лезвий плакучей ивы, пологом закрывающей вход. Любимый грот королевы Мэб, от центра которого несло вглубь горы свои воды чёрное озеро, был обычной карстовой пещерой. Правда, стены его искрились кристаллами великолепной чистоты. Щедрое подношение короля цвергов наполняло грот тёплым светом. Пак застелил пол толстым ковром мха, лоснящимися листьями брусничника, увил колонны сталактитов диким плющом. Повелительница фей удалялась сюда, когда искала уединения. Например, потому что не хотела ненароком кого-нибудь убить. Ульв поднырнул под руку королевы как раз в тот момент, когда с её пальцев сорвалась очередная молния. Раскат грома, преумноженный эхом, на мгновение оглушил Барда, заключившего женщину в оковы каменного объятия. Нет, он не забыл, что за это его обещали оставить без рук. Просто сейчас об этом не думал. Королева вскрикнула, но не гневно, как он ожидал. Напротив, это был возглас боли. Ульв вздрогнул и выпустил Мэб. Она резко обернулась. Пылающие глаза, брови вразлёт, лихорадочный румянец… – Как ты посмел? Убирайся!!! – её крик заметался под сводами, как стая летучих мышей. Но Ульв будто не услышал. Он не отводил глаз от алого пятна на светло-сером платье. Неуместная яркость цвета сказала цвергу достаточно, однако, желая удостовериться, бард шагнул к королеве и уверенным движением разорвал одеяние, обнажив плечо почти до груди. Как он и ожидал, под невредимой тканью кожу рассекала глубокая рана. Мэб дёрнулась, но её талию снова сжимала твёрдая рука. – Сырое железо, – уверенно сказал Ульв. – Само не пройдёт. Я позову Геро. – Нет! – в тёмных глазах королевы отразился неподдельный ужас, она ногтями впилась в насквозь мокрый плащ барда. – Она не должна видеть! Никто не должен! И ты… – она прикусила губу, испугавшись, что та начинает дрожать. – Ч-ш-ш-ш, – успокаивающе, будто расстроенному ребёнку, прошептал Бард и поднял женщину на руки. – Мне можно. – Ульв гладил волосы Мэб, дополняя движением ласкающий тембр голоса. – Я никому не скажу. Он баюкал королеву, без слов мурлыкал мотив колыбельной. А она тихо плакала, спрятав лицо на его и без того промокшем плече. И говорила. – Они уже высаживаются прямо здесь. Прежде боялись – довольствовались малыми островами. А теперь… у них новый бог. Молодой и сильный. И они в него верят. Верят, что он может их защитить, сильнее, чем боятся меня. И… железо… Если альвы узнают, они… испугаются и… нет ничего хуже железа… им рубят деревья, им подковывают лошадей. Всё начинается с железа… Бард слушал, не перебивая, не удивляясь. В его глазах повелительница фей давно уже превратилась из высокомерной волшебницы в нежную, ранимую, нуждающуюся в защите девочку. – Я знаю, как обращаться с железом, моя королева, – Ульв бережно опустил Мэб на поросшее клевером ложе. Встал на колени, глубоко вдохнул, будто принюхиваясь, наклонил голову и принялся вылизывать рану, как будто действительно был волком, а королева фей – его раненой подругой. Растерянная Мэб молчала, не двигаясь, Ульв невозмутимо продолжал своё занятие, то и дело сплёвывая кровь. Когда он, наконец, поднял голову, оказалось, что волшебница с интересом разглядывает его. В уголках её глаз затаилось ещё что-то, чего цверг пока не мог распознать. Узкая ладонь скользнула по его волосам. – Ты очень странный, Бард, – королева рассмеялась нервно, но это было уже лучше слёз. Ульв молча кивнул. На его губах ещё оставалась её кровь, зелёные глаза горели не хуже смарагдов Андвари. – Я устала, – сказала вдруг Мэб, будто запоздало поддавшись воздействию колыбельной. – Иди, я хочу отдохнуть. Бард снова кивнул, дождался, пока её дыхание стало ровным, а выражение лица безмятежным. – Спи крепко, моя королева, – тихо сказал он, нежно, но как-то по-звериному, потёрся носом о её щёку и вышел. Он знал, что рана феи, избавленная от остатков железа, скоро затянется сама собой, и на нежной коже Мэб не останется даже следа.
Когда разыгравшаяся буря, наконец, улеглась, Пак мысленно простился с Бардом. Королеве иногда вымещала на случайно подвернувшихся жертвах монарший гнев. Это не делало её счастливее, но пик ярости угасал. Тем удивительнее было увидеть, как Ульв выходит из грота. На бледно-зелёном лице неестественно алели губы. Бард облизнулся, а Пака передёрнуло от нехорошего предчувствия. – Пусть её никто не беспокоит. – Придворный певец, наконец, разглядел лесного духа в хитросплетениях бурелома. – Я… я прослежу, – пролепетал Пак. Но Ульв его уже не слушал. Он повёл носом и мерными, экономными скачками понёсся к побережью. На запах железа. Сердце стучало в груди, а в висках стучала кровь. И он сам уже не понимал, принадлежит она ему или королеве Мэб.
*** Геро нашла придворного певца стоящим по пояс в реке. Он был обнажён: сквозь розоватое марево воды просвечивала зеленью кожа. А розовым вода окрасилась из-за того, что бард усердно смывал с себя кровь. Её было много, и отмывалась она, почему-то, с трудом. Всего пару часов назад из-за вида крови Геро стаяла на коленях, сотрясаемая рвотными спазмами. Нет, опытная охотница не отличалась излишней впечатлительностью. Но исполинские деревья, покрасневшие до самых макушек, полуобглоданные черепа, красующиеся на ветвях, будто спелые жёлуди, целые кусты разрозненных рук и ног, тела, привязанные к стволам собственными кишками… Геро слышала, как королева насмешливо называла придворного певца кровавым жрецом Кенн Круаха, но слышать, это одно… По сравнению с этим зрелищем купающийся в реке мужчина выглядел почти умиротворяющим. Домашним. – Бард, ты нормальный вообще? – Геро уселась на берегу и свесила ноги в воду. Ульв обернулся к ней. Спокойно, без спешки или удивления. – Для цверга – более чем. – Он горстью зачерпнул воды, принялся оттирать плечо. Альва заметно смутилась. Бард снова отвернулся, перестав обращать на неё внимание. Геро какое-то время ёрзала на месте, пока, наконец, не выпалила: – Это она тебе приказала? Ну… чтобы так? На этот раз Ульв замер, но продолжал стоять к альве спиной. – Нет. Это только моё дело. Геро готова была поклясться, что сейчас он добавит: «И не надо ей об этом говорить», но Ульв промолчал. – Она хочет тебя видеть, – сообщила альва. Придворный певец невозмутимо продолжал отмывать руки от крови. – Скоро буду, – ответил он спокойно, будто задержка объяснялась невычищенным плащом или сложной шнуровкой на сапогах. Зато едва заметно вздрогнул, когда к его спине прикоснулся пучок мягкой травы. – Давай, помогу, – лукавое личико Геро отразилось в тёмном зеркале воды, насмешливо исказилось волнами. – Хорошо, – цверг собрал прилипшие к спине волосы, перебросил их вперёд. Альва отпрянула. – Ульв, у тебя тут… – нерешительно начала она. – Две раны, – голос барда звучал монотонно и безжизненно. – Одна рваная, но поверхностная. Вторая… – Вторая смертельная!!! – выпалила Геро, сорвавшись на жалкий писк. – И от неё несёт железом! – Потому что её нанесли железом. – Бард полоскал в воде волосы, снова добавив красного в только начавшую очищаться воду. – Как ты ещё стоишь? – осведомилась Геро, подозрительно осматривая придворного певца. Он был бледно-зелёным, так что мог, по большому счёту, сойти за мертвеца. Вот только он таким был всегда. Ульв ответил не сразу. Но всё-таки произнёс: – Меня невозможно убить. Заинтересовавшись, альва передумала в панике бежать. – Почему? – Потому что я бессмертный. – Бард криво усмехнулся. Геро снова подошла поближе, гонимая любопытством. – Совсем бессмертный? Как бог? Ульв покачал головой. – Бога можно убить. А меня – нет. Пучок травы снова коснулся его кожи. Но на этот раз гораздо бережнее. Некоторое время оба сосредоточенно отмывали цверга. – Хочешь, – нерешительно начала Геро, – я могу… – Хочу. Но тебе будет больно. Там много железа. Альва только насмешливо фыркнула. К тому времени, как спина Ульва снова стала гладкой и цельной, выражение лица Геро разительно изменилось. Рогатую трясло, руки горели, хотелось скулить и скоблить их, или забиться куда-нибудь, или пожаловаться королеве Мэб… – А тебе хоть бы хны, – обиженно бросила она цвергу. – Мало, что бессмертный, так ещё и не чувствует ничего, чурбан! – Я чувствую, – Ульв вышел из воды и, нисколько не стесняясь альвы, принялся неторопливо одеваться. – Не хуже тебя. – Ты даже не вскрикнул! Только дёрнулся слегка. – Крик отнимает много сил, – сообщил бард. – И связки можно повредить. Голос мне не для этого. – Ну тебя, – буркнула Геро и поплелась в лес.
*** – Где ты пропадал так долго? – спрашивая, Мэб не глядела на собеседника прямо. Ульв знал этот её взгляд искоса, цепкий и внимательный, не упускающий ничего. Придворный певец откинул полу чёрного плаща и почтительно поклонился. – Я принёс тебе кое-что, моя королева. Бард действительно протянул ей цветущую ветку. Мэб осторожно взяла, при этом её прохладные пальцы коснулись его горячей ладони. – Тёрн? – тонкая бровь изогнулась не то вопросительно, не то насмешливо. – Ты любишь цветы, Бард? – Я люблю всё прекрасное, – Ульв всматривался в лицо королевы, подмечал непривычные складочки в уголках губ, слишком жёсткие завитки волос, обрамляющих высокий лоб, непонятное выражение глаз. Мэб задумчиво вертела подношение в руке. – Этот куст разрастается, захватывая всё вокруг… плоды у него кислые и терпкие, и эти шипы! – Но разве он не прекрасен? – Певец подошёл ближе, как будто крохотная лесная полянка, на которой они стояли, была огромным залом, с другого конца которого надо кричать, чтобы быть услышанным. Мэб пощекотала цветок кончиком ногтя. – Милый. Не более того. Кувшинки гораздо красивее. – Холодные. – Бард стоял так близко, что тепло его дыхания согревало кожу повелительницы фей. – Мне нравится тёрн. Его плоды опьяняют, и аромат их тоньше, чем у верескового мёда. Нужно только уметь их приготовить. Королева прислонилась к стволу ясеня, разлапистая ветка тут же закрыла от барда её лицо. Но по голосу Ульв безошибочно определил: Мэб улыбалась. – А ты умеешь? Готовить? Бард отогнул преграду в сторону, тоже облокотился о дерево и очень серьёзно произнёс: – Пока нет. Но я обязательно научусь. Мэб опустила взгляд на ветку, которую всё ещё держала в руке. Провела пальцем вдоль длинного шипа. – Прекрасное всегда нуждается в защите, – Ульв отнял пальцы королевы от шипов и поднёс к своим губам. – На нём, кажется, кровь, – Мэб нерешительно отвернулась. – Должно быть, я был неосторожен, – бард уже целовал чашечку ладони, – и поранился. – Его губы пахли терпким мёдом и оказались непривычно горячи. – Я ведь так неловок, моя королева. Но что с цверга взять? Мэб небрежным жестом вплела терновую ветвь в волосы. На мгновение складочки у губ волшебницы разгладились, и Ульву показалось, что вот, сейчас она скажет что-нибудь обычно-язвительное, и его тело снова окажется опутанным колдовством, или… Но странное выражение снова вернулось в тёмные глаза повелительницы фей. – Мой бард, – Ульв замер, насторожённый её мягкой интонацией, но руки Мэб так и не выпустил. Напротив, сжал в своей. – Что ты запоёшь, мой бард, когда твой бог соберёт ночных всадников и пойдёт войной на твою королеву? «Я больше не Великий Бард, не жрец и не друид», – хотел ответить Ульв. Но молчал, потому что это была бы ложь. А лгать королеве он не мог. – Я клянусь тебе, – наконец, сказал он, – что Кенн Круах не… – Чш-ш-ш, – рука Мэб, которую певец только что целовал, запечатала его губы. – Об этом я не просила. Ульв смотрел на женщину, которую несколько дней назад баюкал на руках, и не узнавал. Что-то новое появилось сегодня в повелительнице фей. Или, возможно, что-то такое, чего он раньше не замечал за игривой насмешливостью. Бард невольно отступил на шаг. Наряд королевы, сотканный из солнечных бликов в листве, вдруг потемнел грозовой тучей. – Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Ульв почтительно склонил голову. – Всё, что пожелаешь, моя королева. Мэб протянула ему небольшой кристалл, похожий на один из тех, что украшали пещеру, только этот был ярче и переливался разными цветами. Бард поднёс его к глазам и всмотрелся в игру света на идеально отшлифованных гранях. – Радужный мост? – не сдержал он возгласа удивления. Повелительница фей кивнула. – Когда-то мне подарил его Король-под-Горой. Он хотел, чтобы я могла наведываться Свартальфахейм, когда захочу. У этого цверга большое сердце. – Мостом несложно пользоваться, – улыбнулся Ульв. – Я научу тебя… – Пользоваться им я и без тебя умею, – отрезала Мэб. – Но я останусь здесь, на своей земле. И высшие альвы. Они решили сражаться. А всякой мелочи, вроде кобольдов, лепреконов и цветочных фей, будет нечего тут делать, когда придёт Кенн Круах. Только под ногами путаются. И ещё люди… большая часть. Поэтому, когда придёт время, ты откроешь радужный мост и проследишь, чтобы все они по нему прошли. А потом закроешь. С той стороны. Узкое лицо цверга отчётливо позеленело. Скулы заострились, под глазами залегли глубокие тени. – Я, если ты забыла, тоже альв, а не цветочная фея. Я не собираюсь отсиживаться в Свартальфахейме, пока ты тут… Улыбка Мэб стала мечтательной. Королева погладила Ульва по щеке. – Ты такой хорошенький. Округлившиеся глаза барда сделали его похожим на растерянного ребёнка. – Для цверга, разумеется, – фыркнула Мэб, развеселившись. Но прежде, чем Ульв успел этим воспользоваться, снова посерьёзнела: – Ты или будешь делать то, что я говорю, или сейчас же возвращаешься к Кенн Круаху. Я понятно излагаю? Она сияла, воплощая величие и самодержавную власть всем своим обликом, от шлейфа ставшего вдруг изумрудным платья, до последнего завитка высокой причёски. Ульв молчал, и по тому, как двигались его скулы, было заметно, как судорожно он сжимает зубы. Королева немного смягчилась и снизошла до объяснений: – Король-под-Горой весьма удивится и вряд ли обрадуется, если в его владения хлынут мои подданные. Мне нужен кто-то, кто сможет ему это объяснить. – Почему бы не предупредить его заранее? – угрюмо спросил бард. – Вот ты этим и займёшься, – парировала королева и неторопливо прошла мимо Ульва. Тот последовал за ней, продолжая хмуриться. – Цветочные феи погибнут без солнца. – Да и людям там не понравится, – согласилась Мэб. – Поэтому после того, как ты разместишь моих подданных в их временном пристанище, ты отправишься в Льесальфахейм. И договоришься с эйп Аквилями… – Почему именно с ними? – насторожился Ульв Брокксон. – А почему бы и нет? – усмехнулась волшебница, стрельнув в собеседника лукавым взглядом из-за плеча. Но цверг её игривого настроения не разделял. – И это твой план? – резко сказал он. – Отослать меня вместе с маленьким народцем? Ты думаешь, рогатая Геро успеет хотя бы глазом моргнуть, когда дин ши занесёт над тобой меч? Мэб остановилась так внезапно, что Ульв едва на неё не налетел. – А ты что, успеешь спеть ему колыбельную? Сухой спазм перехватил горло придворного певца. Королева стояла так близко, что их рукава соприкасались, и смотрела Ульву прямо в глаза. Так, как не смотрела, наверное, с дня их первой встречи. И явно ждала ответа. – Нет. – Чарующий, волшебный, покоряющий голос барда подвёл хозяина, предательски дрогнув. Ульв знал, что против отряда ночных всадников ему не выстоять. Да даже против одного из дин ши, лучших в мире воинов, быстрых, как мысль, неотвратимых, как смерть. – Тогда что тебе здесь делать? – в Мэб не осталось ничего от раненой железом королевы фей. Перед Ульвом стояла Душа Ирландии. Древняя, прекрасная, воинственная, неукротимая, упрямая и независимая. Только сейчас бард осознал, что Мэб существовала задолго до появления его самого. Она пришла с материка вместе с племенами людей, ходящих без штанов, раскрашивающих лица перед битвой и отрезающих головы врагам. Дагда, Луг и фоморы для неё не красивая легенда, а не такое уж далёкое воспоминание. – Я не знаю, кто победит, – сказала Мэб, поправляя веточку тёрна в волосах. – Но одно могу сказать точно: Кенн Круах пожалеет, что связался со мной. Ульв склонил голову и почтительно произнёс: – Желание королевы – мой приказ. Мэб недоверчиво сощурилась. – Конкретнее. – Если Кенн Круах перейдёт границу твоих владений, моя повелительница, я уведу маленький народец и людей, которые пожелают следовать за мной, в Свартальфахейм по радужному мосту, и расселю их там и в Льесальфахейме, на то время, пока люди не смогут снова вернуться в Мидгард. – Слово барда? Ульв даже глазом не моргнул. – Клянусь тебе моим сердцем.
*** Сату устало опустилась на скамью. Вытерла пот со лба. – Не выходит, – произнесла она обыденным голосом, а не тем глубоким, потусторонним, которым разговаривала с духами. – Он не идёт на мой зов. Сигрид, до сих пор совершенно безучастная, вскочила и страстно воскликнула: – Это всё королева! Она околдовала Ульва и не пускает обратно! Должен быть способ её победить! Шаманка покачала головой и поёжилась, будто от холода. – Королевы туманов там не было. Только темнота. И камень. Волк ушёл в него слишком глубоко. Он не слышит меня, потому что сам захотел оглохнуть и ослепнуть, перестать чувствовать. Перестать существовать. Сигрид рассерженно топнула ногой и выскочила во двор, чуть не сбив с ног Онни. Молодой шаман, проделывавший всё почти то же самое, что и Сату, только расхаживавший снаружи дома, а не внутри, выронил бубен и поймал вывалившуюся на него девушку. – Осторожно, – сказал он рассеянно, и эта отстранённость ещё сильнее разозлила Сигрид. Она сердито отпихнула от себя нойда и побежала. Если эти саамы ни на что путное не способны, она всё сделает сама. В конце концов, у викингов есть свои боги. Онни проводил её взглядом и вошёл в дом. – А жена его любит, – задумчиво сказал он шаманке. – Жена… – повторила та и резко обернулась к Альвгейру. – Отведи меня в ваше святилище. Туда, где жених и невеста предстают перед богами. – Но, бабушка, это ведь… – Онни, с трудом решившийся перечить старухе, запнулся. – Они ведь чужие боги. Сату встала и невозмутимо огладила юбку, расправляя складки. – Ты прав, мальчик. Поэтому приготовь побольше дров.
*** На этот раз старая саамка решительно выгнала всех из дома. Сигрид уходить никак не хотела, дралась и пыталась кусаться. Но Альвгейр молча заломил дочери руку за спину и вывел во двор. Сквозь злые слёзы девушка наблюдала, как молодой шаман неторопливо собирает костёр. Потом был небольшой переполох с медведем. Огромный бурый зверь ворвался в селение, рыча и вращая глазами. Но пока женщины прятали любопытных детишек, а мужчины выбегали на улицу с оружием, медведь был уже побеждён. Онни бесстрашно обнял косолапого за шею и долго шептал тому что-то в ухо, то и дело вздыхая. Сигрид даже показалось, что нойд тоже смахнул непрошенную слезу. Зверь сел на задние лапы и тоскливо заревел, как будто шаман нанёс ему смертельную рану. Но Онни лишь потянул медведя за собой, тот упирался, рвался к дому, но молодой нойд не отступал, продолжал уговаривать, комкал в руке густую шерсть и в конце концов увёл зверя в лес. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Аневка, ты гения. 
А они с Альвгейром не особо ладили. 
За то и другое. 
Я слегка подзапуталась, слишком быстро для меня сцены меняются. 
Пока прочитаешь... а хочется быстрее и быстрее. Захватывает. 
