Я не мог не написать Это. Крик души, если хотите. Конкурс всколыхнул во мне всплеск эмоций. Это моя реакция на негатив. Это мое первое и последнее произведение на "нехорошую тему". Не написать не мог, наивно и коряво - пусть.
Калейдоскоп одной жизни +16
"Когда мне было шесть лет, взрослые убедили меня, что художник из меня не выйдет, и я ничего не научился рисовать, кроме удавов — снаружи и изнутри." Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц
Петровна сидела на лавочке автобусной остановки. В это холодное декабрьское утро шел дождь. Снег, вернее то, что от него осталось, размазанной серой жижей лежал на дороге, тротуаре, облепляя противной слизью, как обувь прохожих, так и колеса проезжающих мимо машин. Пронизывающий ветер, который забирался во все щели поношенной одежды, пробирал до самых косточек, которые старость и так уже оставила без тепла. Мерзкая погода. Мерзкое настроение. Пенсионерка ждала автобус, в очередной раз, отвозивший ее в районную поликлинику, на прием к врачу. Автобусов было мало. Люди с угрюмыми лицами образовали очередь. Всем надо ехать на работу. Большинство еще пыталось ухватить за хвост недосмотренный сон, хоть как-то, пусть мысленно, вернуть себя в теплую уютную постель. Пальто, портфели, зонты - все это мелькало перед Петровной в каком-то диком калейдоскопе. Ещё один автобус отъехал, и остановка опустела. Стайка воробьев опустилась напротив старухи и стала клевать оброненные кем-то из пассажиров семечки. Капли дождя, монотонно барабанили по навесу остановки. Проехало такси, обрызгав тротуар и воробьев холодной грязью. «Вот, козел», - подумала старуха, плотнее закутываясь в тонкий фланелевый платок. Сомкнув узловатые пальцы, исковерканные старческим артритом на изгибе своей палки, Петровна положила на них подбородок и задумчиво уставилась на воробьев. Нет, она была не инвалид и не хромала, просто палочка подходила по возрасту и имела свои привилегии. С ней можно было без очереди протиснуться к кассе продмага, да и в автобусе, хоть и не все, но место уступали. Промозглый холод сковал все тело, и Петровна стала чувствовать, что замерзает. От стайки воробьев, когда семечки были доклеваны, отделился один, с черными крыльями и, подскакивая, вприпрыжку приблизился к старухе. Он остановился перед ней и, наклонив головку на бок, заглянул в глаза. «Странно, почему он такой черный, разве бывают черные воробьи, и глаза такие большие, как омуты, посмотришь в них, а там бездна?» - подумала Петровна, заваливаясь на бок и теряя сознание…
- Зинка, сука, где ты шляешься, давай дуй в операционную, там шалава наша рожает,- крикнул в коридор усатый дежурный хирург.- У нас трудные роды, а тебя хрен знает, где носит. Или ты думаешь, мне проблемы нужны в конце дежурства, не слышишь, что - ли как орет? Воды уже отошли. Дородная баба, лет сорока, заспанная, в мятом, не первой свежести халате, не спеша вышла из приемного покоя. - Слышь, Василич, че орешь, чай не глухая. Тебе за нее дали хоть что-то? Нет? А муж ее, где знаешь? Нет? Какого рожна, я должна пуп надрывать, родит, никуда не денется, не впервой ей. Я ее давно знаю. На абортах в год по два раза, зараза. Шалава она местная, в ресторации работает, удивляюсь, что вообще рожать собралась. - Ты, Зинка, языком не мели, готовь струменты, роды принимать буду, руки только сполосну,- сказал Василич, удаляясь по темному, украшенному одной, еле светящейся лампочкой, коридору местной больнички. Роддома, как такового не было, только палата для рожениц и общая операционная. Обшарпанные стены и текущая крыша - не самые главные «достопримечательности» этого строения. Была еще и дурная слава в округе в отношении врачей и медсестер к пациентам. Те, кто туда попадали, лечились долго, чаще умирали. Одиноко, холодным светом, лампочка в операционной, освещала кусок грязной стены и мертвенную белизну медицинского стола для операций. Сколько надежд здесь оставлено, сколько слез пролито, страхом, казалось бы, пропитано было абсолютно все. Будущая мать, лежащая на операционном столе, напоминала высохшую мумию. Усталый взгляд ее был устремлен в потолок, синева под глазами и влажное от пота лицо, с прокушенной до крови нижней губой указывали на то, что женщине было очень больно. - Твою мать, раз так, сколько крови. Зажим давай, отсос, быстрее, а то кровью истечет. За что, за что мне такое сегодня,- хирург устало вытер рукавом пот со лба. – Зинка, вытаскивай ребенка быстрее, да не так, - крикнул хирург, отодвигая в сторону акушерку. - Щипцы, щипцы дай мне … Тонкий, испуганный, прерывающийся на высоких нотах, даже не крик - писк, раздался, заглушая все прочие звуки в ночи больнички. Маленькое, крошечное существо, оказалось при свете лампы в забрызганных кровью руках хирурга. - Дамочка, у вас девочка, симпатичная какая, возьмите, можете подержать недолго, - сказала акушерка и взяла ребенка у врача из рук. - Да пошли вы…больно мне…не хочу, потом, - через силу сказала роженица. Акушерка, посмотрела на доктора, пожав плечами и молча завернув ребенка в видавшую виды пеленку, вынесла из операционной.
…Холодно, очень холодно… Ступни ног уже ничего не чувствуют…
- Петь, а Петь, я еще хочу,- застонав от наслаждения, потянулась мать, закинув на живот мужа тонкую ножку в ажурном чулке. - Ребенок, вон, рисует за столом, а тебе хоть бы хны, в школу скоро пойдет. Такая же будет, как ты, шалава развязная. Ну, иди ко мне, я тебя возьму - долго помнить будешь… - и тяжело стал двигаться, распространяя по комнате вонь перегара и давно немытого тела.
…Холод окутал колени ледяным кольцом…
- Петь, ну ты че? Посиди с ребенком сегодня, а? Мне еще ногти красить надо, голову вымыть и в ночную смену сегодня идти. Развалившись на диване в коммунальной квартире, в драных трениках и грязной майке, обрюзгшего вида седой мужик, сидел и держал в руке налитую до краев рюмку водки. - Сдалась мне твоя Манька, твоя дочь ты и иди,- неспешно потягивая спиртное проворчал Петр, - Ты, паскуда, хоть и жена законная мне, но дочь не факт, что моя. Вон у тя мужиков, сколько в ресторации каждый день…сука. Ты что творишь, гади…, - окровавленная ручка чайника, осталась в руках испуганной женщины, а носик вошел аккурат в висок… - Петя, прости, не хотела я…Петя, - и, потеряв сознание, мешком сползла по стене на пол…
...Холодное зимнее утро. Детский дом, расположенный на берегу озера, чернел проемами окон, выделяясь на фоне снега, который белым покрывалом укрывал все вокруг. Стайка ребятишек, под грозным взглядом воспитателя делала утреннюю гимнастику. В игровой комнате две девочки мыли крашенный коричневой краской пол. На растянутых коленками простых колготках зияли дыры. Было тихо, лишь поочередные вздохи и шмыганье носами поломоек, указывали на то, что в помещении кто-то есть. В углу лежала груда игрушек, которые давно требовали ремонта. Там была и кукла Зина в порванном платье, с оторванной рукой и без головы. И две половинки доски от шахмат, которые в споре с мальчишками за выигрыш были оторваны друг от друга. И куча всякого хлама, которого игрушками нельзя было назвать и чинить, это все, было не кому. - Слышишь, Маш, а твои родители, кто были?- спросила белобрысая девчонка свою подругу. - А тебе, до этого, какое дело, ты давай это, пол мой, вон, сколько нам еще елозить, у меня руки уже замерзли, - ответила другая девочка, недобро посмотрев и бросив тряпку на пол. – Не знаю, мне не говорили, а я не помню… Нахлынули воспоминания: запах пота, похотливые глаза матери, зловоние перегара. Смахнув слезу, Маша взяла тряпку и с ожесточением принялась драить уже и без того чистый пол. - Маш, ну ты чего, я не хотела, - развернув за плечо, и пристально посмотрев Маше в глаза, подруга сказала, четко чеканя:- Я. Тебе. Никогда. Не сделаю больно. Иди ко мне. Они долго стояли вместе, обнявшись, и их плечи вздрагивали, слезы катились ручьем из глаз, растапливая лед в сердцах несчастных детдомовских девчонок.
…Ледяные иглы вонзаются в поясницу, как больно…
- Ну, где тут Ваши красавицы, показывайте скорее… Статный мужчина с сединой на висках смотрел черно-белые фотографии девочек разложенных на столе в кабинете заведующей детдомом. Небрежно бросив дорогую меховую шапку на стол и перекинув через руку пальто, он перебирал толстыми влажными пальцами фотографии… - Пожалуй, вот эта. Кто она?- спросил он у заведующей. - Да так, никто. Девка эта, вроде неплохая, но странная. С детьми практически не играет. Да и вон, кожа да кости. Может вот эту?- показывая на другое фото пухленькой девчонки. Проигнорировав вопрос, мужчина неопределенно махнул рукой, как – будто отмахиваясь от назойливой мухи. - Родители кто? – не отрывая глаз от фотографии, спросил он. - Да отец, алкаш был, без кола и двора, жил тут в соседнем районе с одной девицей. Вот та его чайником и убила. Царство ему небесное. А потом сама-то мать от туберкулеза на зоне изошла. Вот девочку к нам и доставили. - Гм. Ну у вас тут все, чай без родословной, но ничего, мы подправим,- вальяжно развалившись на стуле, сказал он. - А зовут ее как? - Синицына Мария Петровна, пятнадцать лет. Немного осталось доучиться, а потом на фабрику… - Да уж, знаю я вашу школу. Будет в нормальную школу ходить. А потом, посмотрим. - Простите, а Вам, зачем это? Вы, я посмотрю, видный мужчина, при деньгах, машина под окном, ЗиС что - ль? - Не твое дело, оформляй…, хотя подожди, - мужчина, уперев мощные руки о стол и посмотрев в глаза женщине, сказал: - Нет у меня никого, жену ограбили и зарезали в подворотне бандиты, а эта девка…, больно на нее похожа. Я в машине подожду, выведешь, - и, бросив на стол увесистую пачку сторублевок, тяжело ступая, вышел, хлопнув дверью. Одетая в демисезонное пальтишко, мешковатое и явно не по размеру, девочка стояла на верхней ступеньке входа в детдом. - Ну, иди же, - чуть подталкивая в спину, сказала заведующая. - Не бойся. И девочка, переставляя ватными ногами, спустилась по обледенелым ступенькам к машине. - Вот познакомься, это твой новый папа Игорь Иванович, слушайся его и не проказничай, - подобострастно сказала заведующая и отошла в сторону. - Ну что, девочка,- открыв дверцу, вздохнув, сказал мужчина, - Садись, поехали. Девушка молча, не оглядываясь, села на заднее сидение, обитое кожей. - До свидания,- сказал, садясь в машину, Игорь Иванович. - Прощайте,- сказала заведующая, неумело сделав рукой в воздухе неопределенный жест, как у верующих, перекрестив на дорогу. И смахнув слезу, плотнее закутавшись в накинутое на плечи пальтишко, пошла наверх по ступенькам обратно в дом.
…Стало трудно дышать. Нижняя часть тела совсем онемела...
Расписанные стены школьного туалета, можно было бы смело выставлять на конкурс художников того времени. Сплошные агитки. И, что-то про пионерскую организацию, и про вождя пролетариата, были расписаны почти все уцелевшие кафельные плитки на стенах. Директору школы, видимо было все равно, да и всем остальным, наверно тоже. Директора, сменялись один за другим, репрессированные, кого расстреляли, кого отправили в Сибирь. Стены постоянно закрашивал завхоз, но надписи появлялись постоянно. Сортира боялись все преподаватели, все без исключения, потому – что надо было как-то реагировать, а как не знал никто. В туалете курила вся школа. Хоть и в форточку, комсорги лютовали, но места потрепаться и покурить было всегда мало. Заядлые прогульщики, также проводили все учебное время там. Конечно, их кандидатуры на отчисление знала вся школа. Часто выводили на собрание комсомольской ячейки, но толку было мало. - Машка, смотри, че есть, заграничные… одни твои, - шепотом сказала подруга Танька из параллельного класса, доставая из портфеля две пары ажурных трусиков. - Ты дура, за это могут, знаешь, что сделать? Спрячь быстро, – и воровато оглядываясь, запихнула красоту обратно в Танькин портфель. – Спасибо, подруга, сочтемся как-нибудь. - Слушай Маш, сегодня, по случаю окончания школы, Ванька сосед собирает пацанов на хате, пиво будет, гитару притащат, айда со мной, покуражимся. - Знаю я эти сходняки, напоят портвешком дешевым, да под юбку полезут, как в прошлый раз, а? - и, подмигнув Таньке, и слегка ткнув в бок локтем, сказала Машка. - Ладно, сходим, как раз обновку примерим, - и обе в один голос засмеялись. Открыв ключом входную дверь квартиры, Машка почувствовала странно знакомый запах. Пьянящий, ненавистный запах детства. Бросив портфель в угол прихожей отцовской коммуналки, задев чей-то велосипед, висящий на стене, больно ударив плечо, вошла в свою с отцом комнату. На заваленном пустыми бутылками из-под водки круглом столе, посреди комнаты, сидела голая блондинка, а отчим, совершенно пьяный, пользовал ее и в такт своим похотливым движениям тела пел куплет какой - то революционной песни… - А, дочурка, мы тут это, ну…дело житейское, ты понимаешь, - бутылки со звоном скатились по столу и упали на пол. - Ты гад, мало того, что все проиграл в карты, машину и квартиру власти у тебя отобрали, так еще водишь в дом шалав подзаборных. С грохотом закрыв дверь, Машка бросилась в парадное, и забилась под лестничный марш. Тело ее все дрожало. Утоплюсь, нет, лучше повешусь,- мелькнула черная мысль. Нет ни друзей, ни подруг. Жизнь опутала черной липкой паутиной безысходности. Матери и отца нет. Отчима вот-вот посадят за распутную жизнь. Или Колыма, или расстрел... Под ногами что-то звякнуло. Пустая консервная банка. Девчонка подняла ее трясущимися руками, и провела по зазубренному краю пальцем. Капелька крови скатилась за отворот рукава. Где-то на этаже хлопнула дверь. Рука дернулась, банка с грохотом откатилась в угол лестницы… - Машка, ну вот мы и пришли, - сказала Танька, открывая дверь в подъезд их ветхого барака. – Сейчас повеселимся, чего-то ты какая-то не своя, что с тобой? - Да нет, все хорошо, сейчас подожди, в порядок себя приведу, - пальцами расчесывая непослушные волосы. – Где ты уже набралась, дай расческу, не видишь, я мучаюсь. Трусики хоть принесла? - Да они тебе и не понадобятся, - загоготала подруга. – Пошли уже.
…Гадкий холодный комок застрял в горле. - Все, конец мне, - подумала Петровна, не в силах пошевелиться, и калейдоскоп прошлого навалился на нее, учащая свой бег, быстро меняя картинки одну за другой…
Потом была война. Первый аборт. Отчима расстреляли за спекуляцию. Квартиру отобрали, но так как совершеннолетие наступило, в детский дом не вернули. Поселили в теплушке при госпитале стирать бинты и выносить по частям людей после операций. Сначала было страшно. Голод притупил все чувства, и стало все равно. Профессии не было, другой работы тоже. Так всю военную жизнь Мария, а для простых солдат – Петровна, и пробыла при госпитале. Закончилась война. Женщины расхватывали вернувшихся с войны неженатых солдатиков, разбирали инвалидов. Конечно, лишения военного времени не прошли мимо Петровны. Сделав несколько абортов, она в свои молодые годы уже не могла иметь детей. Сквозь красивые когда-то волосы, стала пробиваться седина, заскорузлые от долгих стирок в холодной воде руки покрылись мозолями. Вышла она замуж, за безногого инвалида и когда госпиталь расформировали, уехала с ним в среднюю полосу к нему домой, в поселок. Там остаток своей жизни проработала на почте почтальоном, доставляя радость в другие семьи, а сама оставалась несчастной. Муж давно спился и умер от белой горячки. Она лежала на остановке автобуса и тихо умирала…Смерть, словно фашистский кактус впивался своими пыточными иглами все глубже в тело, высасывая по капле сок жизни. Петровна уже ничего не чувствовала… - Завтра Новый год, не доживу, - мелькнула последняя мысль. Оказывается, пошел снег. И Петровна, понимая, что больше никогда не увидит этот мир, попыталась приоткрыть припорошенное снегом веко. Рядом с ее головой, все так же сидел воробей и смотрел на нее черным глазом, слегка наклонив голову. - Ничего не бойся, все будет хорошо, я обещаю,- промелькнула в голове, чужая мысль, и мир взорвался. Петровна умерла.
Спустя десять лет… Яркий свет. Громкий крик новорожденного разорвал тишину родильного зала, заглушив стоны матери. -Браво, доктор, каждый раз, когда вы принимаете роды, не могу налюбоваться на вашу работу, -сказала акушерка Любаша, бережно обрезая пуповину и обрабатывая ранку стерильным тампоном. – Вот, мамаша полюбуйтесь на свое чадо, девочка у Вас. Возьмите, а то скоро унесу в детскую. Мать, не помня себя от радости, превозмогая боль, бережно прижала к себе ребенка. - Крошка ты моя родная, а на папку-то, как похожа, - поцеловав в маленький мягкий лобик ребенка, отдавая ее медсестре. – Берегите мою дочку. Спасибо Вам доктор. - Да, не волнуйтесь Вы так, скоро вы ее увидите, - сказала медсестра, бережно укутывая девочку в белоснежную пеленку, и унося из операционной. Петр сидел в коридоре роддома, в накинутом на плечи белом халате, выданном тут же в гардеробе взамен пальто. Он не находил себе места. Как там жена? Уже целых два часа он нервничал, меряя шагами коридор. Нервы были на пределе, когда в вестибюль из приемного покоя вышла акушерка. Сразу же безошибочно выделив его из нескольких, таких же, ожидающих своего часа папаш, легкой походкой подошла к Петру. - Поздравляю, у Вас девочка, - улыбаясь, сказала она. - Спасибо огромное, Вам, спасибо,- Петр долго тряс руку медсестре. – Спасибо. - Приходите завтра, Ваша жена покажет Вам вашу дочку в окно. - Обязательно приду. С работы отпрошусь и приду, – сказал он, отпуская ее руку. – Я побегу, отпросился ненадолго. - Назвали как? - спросила акушерка. - Маша. Мария, в честь бабушки, - уже открывая входную дверь в пол-оборота через плечо, крикнул Петр. И, уже тяжело поднимаясь по лестнице вверх, как будто сразу постарев на несколько десятков лет, акушерка сказала самой себе: - Мария…стало быть, Петровна. И…моргнув черным глазом, вошла в операционную.
Торопиться — означает делать медленные движения без перерывов между ними
Сначала смутило временное несоответствие. Начало деталями наводит на мысли о 70-80-х, но вдруг "Потом была война. Первый аборт. Отчима расстреляли за спекуляцию. Квартиру отобрали, но так как совершеннолетие наступило, в детский дом не вернули." Сначала сбило с толку. А потом подумалось, а может это не ВОВ, а Чеченская война, город-то не указан. Спекулянта пристрелить могли и в лихие 90-е. Так что да, эта история вне времени... извечная такая.
Red-wolfi, Такой рассказ тоже полезен, заставляет о чём-то задуматься, и в нём может найтись место чему-то хорошему, доброму и светлому. Место надежде. Знаешь, как и в НП.
Мне понравилось. И задумка, и исполнение. Ты же можешь писать. И содержание тут действительно серьёзное, а не развлекалово.
По поводу разного трэша, и всяких шокирующих рассказов. Наверно, авторы сумеют больше читателей порадовать, если в своих текстах будут ориентироваться на их ожидания.
Но, иногда для автора бывает важнее написать что-то своё искреннее, чем гнаться за популярностью произведения. Вот тебя тот рассказ с конкурса вдохновил на написание этого текста. Верю, тут написал искренне о том, о чём думаешь. Авторский замысел может оказаться не принятым, не приятным, и не понятым. Зависит от автора, и от читателя. Но, по крайней мере, рассказ с конкурса заставил тебя написать этот.
Выплеск эмоций заставляет размышлять и переживать. А значит, и негатив заставляет задуматься, и ты не зря написал на негативную тему. Понимаешь? Рассмотрение такой темы оправданно темы, что может хоть это заставит нас перестать быть равнодушными. Есть светлые маги и темные маги, а есть адекватные.
Мизеракль, Munen, иная555, Ротгар_Вьяшьсу Спасибо Вам большое. Ваша поддержка-это самое ценное... Спасибо Торопиться — означает делать медленные движения без перерывов между ними
Смерть, словно фашистский кактус впивался своими пыточными иглами все глубже в тело, высасывая по капле сок жизни.
В таком хорошем рассказе от подобной фразы прифигела.
В начале перебор с эпитетами. И да, Иная правильно отметила, начало скорее на семидесятые годы катит, а никак не предвоенные. И финал слащавый слишком уж вышел.
Некоторые вещи пишутся с болью и кровью, душу выворачивая, но пишутся, потому что нельзя не писать. Потому что не сказать их -- предать себя.
Сорри, что перенес этот пост сюда, но именно он чертовски правильно отражает то, что я пытался вложить в смысл написанного выше Триллве Супер!Спасибо и за мнение
Финал слащавый да. Согласен.Хотелось показать разницу в отношении к роженице и отношение к малышу тогда и сейчас. Вот как-то так получилось. Черезчур акцентированно.Хотя...когда папы приходят в роддом они очень меняются да, даже просто в общении с доктором.
Торопиться — означает делать медленные движения без перерывов между ними
Хотелось показать разницу в отношении к роженице и отношение к малышу тогда и сейчас.
Насколько мне бабушка рассказывала, и тогда было отношение нормальное к роженицам. В конце тридцатых. Палата чистая, рожениц трое, врач внимательный. Если не ошибаюсь, она в Бобруйске рожала. Тут просто как повезет.
ЦитатаRed-wolfi ()
когда папы приходят в роддом они очень меняются да
Вот в такие моменты, когда что-то пережитое не раз уже прошло и минуло сие бытие, а потом вдруг вернулось, начинаешь понимать, осознавать, что...может нужно такое читать. Ну, хоть иногда. И писать. Штуша-Кутуша, думал - воровка. А фокусницей оказалась У всех все потырила, а потом вернула. Ишь ты, проказница Хорошо хоть не замылила Торопиться — означает делать медленные движения без перерывов между ними
Супер!Спасибо и за мнение 
У всех все потырила, а потом вернула. Ишь ты, проказница