Непреложное правило Венецианского карнавала: маски никогда не разговаривают, лишь вежливо раскланиваются друг с другом и всегда позволяют туристам фотографироваться рядом с собой.
Печаль Её разрывала душу. В выходные часами могла смотреть в окно, не видя, что там, за стеклом. Или рассматривать фотографии. Кошачье зрение не позволяло разглядеть, что на них изображено, но к нормальному для этих картинок запаху химии примешивались противные миазмы застоявшейся воды. И еще немного аромат Её духов. В будни вставала с постели, как робот. Правда, кормить не забывала, даже ласкать. Уходя, всегда останавливалась, возвращалась в комнату, касалась маски. Иногда вздыхала. Совсем, как тогда, когда грезила о ветреном соседе с пятого этажа. Когда оставался один, тоже подходил к этому уродству. Обнюхивал. Терся лбом, в тщетной надежде на ответ. Даже на зуб пробовал. Гадость! Когти скользили по глянцевому лаковому покрытию. Хотелось впиться в картон, разодрать в клочья. Если бы не Её печаль... Чем, спрашивается, бутафория лучше живого?! Маска походила на кота очень условно. Сравнение оскорбляло. В гулкости пустой квартиры звучало возмущенное шипение. И так день за днем с той кошмарной недели, которую провел в одиночестве. Тогда только соседка раз в день заходила насыпать сухого корма и налить воду. И не ласкал никто. К такому не привыкнешь. А к тоске постепенно приноровился. Научился относиться к раскрашенному папье-маше с долей свойственного всем усато-полосатым саркастичного юмора. Печаль окутывала стены, оседала пылью на мебели, скрипела не выбитым половиком под ногами. Ночью, забираясь под одеяло, мурлыкал, уговаривая тоску отступить, оставить Её, ворожил, как умел. Тщетно. Безысходность врастала в саму ткань бытия, делая его беспросветным. Только маска не теряла своей нелепой, вызывающей праздничности. Садился напротив нее и подолгу вглядывался в затянутые черной сеткой глазницы. Казалось, если понять, что там, за мраком, появится объяснение и неизбывной грусти. Но ответа не находилось. Безразличная картонка отказывалась открывать свои тайны. Это случилось в пятницу, через пару месяцев после появления в квартире маски и печали. Заканчиваясь, апрель дарил тепло и солнце, некоторые прохожие за окном уже сменили зимние куртки на легкие ветровки. Весна манила и требовала, красавицы на соседних крышах зазывно выгибали спинки, соперники надменно косились друг на друга и готовились к сражениям. Рвался к ним, твердо обещал себе прошмыгнуть в дверь, когда Она войдет в квартиру, обрести свободу хоть ненадолго. Свободу от тоски и безысходности. Но они, тоска и безысходность, напоминали, как опасно оставлять Её наедине с пародией на кота. И тогда давил в себе порывы и решал остаться. Природа и преданность боролись друг с другом, поочередно одерживая победу. Двойственность желаний бесила, злость требовала выхода, а вожделенный объект приложения этих бурных чувств ехидно поблескивал серебром тонких узоров. И оставался неприкосновенен. Нельзя, нельзя было выместить на нем свою ненависть к Её печали, выпустить на волю жажду жизни! А так хотелось! Вспрыгнул на полку, обошел кошачье притворство по кругу, стелясь вдоль корешков книг, чтобы не задеть ненароком. Ненавидел! Презирал жалкое подобие! Естество требовало мести. Естество прорвалось. Едва-едва, успел подавить его. Но легкое папье-маше не выдержало и этого, полетело на пол. Оскорбленный, отчаянный мяв прорезал комнату. Маска, спланировав зигзагом, зацепилась за ножку стола, дернулась и встала вертикально. Спрыгнул и застыл, впервые увидев неприглядную изнанку. Буро-серую, пористую. Шерсть вздыбилась непроизвольно, хвост задергался. Мр-р-р-рмяу-ау! Прыгнул, тараня лбом убожество. Липкое, мерзкое вцепилось в морду, склеивая вибриссы, ломая, вытягивая кости. Орал, как даже в марте не снилось. Было больно. Невыносимо больно. Потом все закончилось. Посмотрел на лапы. Увидел пальцы. Человеческие. Торс длинный. Как и задние ноги. Пол был слишком далеко... Зеркало поблескивало, маня и дразня, но два шага дались мучительно. Отражение удивило. Костюм – откуда взялся? – был изыскан и поражал великолепием. Сразу понял, что он маскарадный. И с этим знанием навались воспоминания. Чужие. И в то же время, свои. Нет, не свои – маски! Точнее, уже лица – ненастоящего, но такого интригующего. Впрочем, заглянуть далеко в прошлое не получалось.
Первое и самое яркое впечатление: Её рука тянется к щеке, тонкий палец с нежностью обводит серебристый узор, щекочет картонное ухо. Желание ответить на ласку кружит голову, от бессилия хочется завыть или разрыдаться. Но нет ни слез, ни голоса, есть лишь понимание, что это прекрасное мгновение сейчас завершится, а затем, уже безвозвратно, наступит небытие. И вдруг звенит весенней капелью, серебряными колокольчиками, но кажется, гремит, как гром среди ясного неба, как победные фанфары: - Я покупаю эту маску. Снова тепло Её рук, кристально чистый смех восторга, едва уловимый аромат духов. Ощущение полета и бесконечного счастья. И вдруг – потерянный мяв. Она останавливается, делает шаг назад, вскрикивает. Магнитная застежка больно бьет по нарисованному носу, свежий воздух сменяется удушливостью сумки, запах духов становится густым, невыносимым. Голос больше не звенит, кажется приглушенным. - Малыш, погоди, не плачь, сейчас помогу. Она приседает, сумка летит на землю, клапан откидывается, и становится видно, что ее так взволновало. Матерый котяра тигрового окраса каким-то чудом умудрился защемить лапу в решетке водостока. - Сейчас, сейчас, потерпи... Кот шипит, дергается, воет дурным голосом. И приходит осознание: вот он, настоящий. Он, а не... Горько, как же горько! А Она продолжает бормотать что-то успокаивающее, совсем не обращая внимания на валяющуюся в пыли маску. От боли и страха, зверь не понимает, что в Ней – спасение. Когти пропарывают запястье. Она вскрикивает, трясет рукой. Бисерные алые капельки разлетаются веером – на Её юбку, на мостовую, на серо-полосатую шерсть, на нарисованную морду-лицо. От испуга ли, от того ли, что Ей каким-то чудом удалось расшатать прутья, кот обретает свободу и стрелой мчится прочь. Но вот незадача: лапа цепляется за резинку-крепление маски, и зверюга тянет ее за собой. Змеящийся над землей зябкий февральский ветерок подкидывает легкое папье-маше, и оно летит то наравне с котом, то даже опережая его. Словно живое. А Она радостно смеется, совсем не придав значения потере. У ближайшей подворотни серый закладывает крутой вираж, ныряет в полумрак арки. Маска бьется о стену, отскакивает, падает на морду, закрывая обзор, и...
Боль первого слияния пережил почти так же, как ту, что крутила несколько минут назад. Привалился к стене, тяжело дыша. Воспоминания меркли медленно, будто не желали отпускать. Но исчезли, совсем. На миг испытал облегчение, но почти сразу взыграло любопытство: а что потом? Мрак прошлого не желал рассеиваться. Лишь через несколько минут сообразил: оно вернется, если снова взглянуть в лицо-маску. Понимал, что нужно это сделать: и чтобы привыкнуть к новому облику, и чтобы узнать, что было дальше. Ведь тот серый сумел как-то расстаться с человеческим телом. Значит, есть выход, можно вернуть свое, кошачье. Но тут же что-то сжалось в груди – маска заранее страдала от такого исхода. И она уже не была ненавистным куском картона, жалкой пародией. Стала частью души, поделилась желаниями и надеждами. Какими? Пока не получалось понять. Но тоже было необходимо. Постояв еще какое-то время и убедившись, что трясти перестало, пришел к выводу, что выяснить нужно все, а потом уже решать, что делать дальше. Еще пара минут понадобилась на то, чтобы собраться с силами и снова шагнуть к зеркалу.
Человеческое тело вызывает восторг и неприятие одновременно. Оно странное, нелепое в чем-то. Но оно человеческое, а значит... Значит, теперь можно приблизиться к ней, заговорить, прикоснуться. Победный вопль вырывается из груди и отражается от сводов арки воем мартовского кота. - Гатто! Гатто! – кричит оказавшаяся неподалеку малышка и звонко хохочет. Рука непроизвольно зажимает сомкнутые бумажные губы. Растерянность сменяется горьким разочарованием: к телу не прилагается дар человеческой речи. Впрочем... нарисованное лицо позволяет не произносить ни звука. Маски всегда молчат, что бы ни делали. В этом есть что-то правильное. К чему разговоры? Нужно действовать! Звуки, запахи, яркие краски карнавала дрожат навязчивым маревом, мелькают перед глазами, бесят совей ненужностью. Длинные человеческие ноги позволяют отмерять одним шагом невозможное прежде расстояние, локти – расталкивать толпу. Час за часом проходит в бесплодных поисках, и начинает подкрадываться страх, что больше Её никогда не встретить. Но очередной поворот выводит на тихую набережную канала. Облокотившись на перила, Она грустно смотрит вслед удаляющейся гондоле, на корме которой обнимается красивая молодая пара. Нимб одиночества колышется над Её головой туманной дымкой, и это кажется возмутительным. Вложенные мастером в свое творение вековые традиции побуждают к действию: рука легонько касается локтя прекрасной и единственной, тело само изгибается в куртуазном поклоне. В Её глазах изумление и признательность. А дальше – феерия. Гондола медленно скользит по каналу, и нежная мелодия гитары сливается с шелестом воды. По Её лицу блуждает растерянная улыбка, взгляд из-под ресниц все время задерживается на маске. Спонтанные карнавальные шествия вихрятся с площади на площадь, из переулка в переулок. За очередным поворотом задорная тарантелла подхватывает Её, и кажется, унесет прочь. Тонкие пальцы впиваются в черную перчатку, в глазах – мольба: «Не потеряй! Не отпусти меня!». Ритм танца кружит обоих. Комедианты дают представление дель арте прямо на улице, и Она смеется и печалится, как дитя, переживает за юных влюбленных, а когда пьеса подходит к счастливому финалу, от радости за них восторженно кричит и вдруг обнимает. Губы, как перышко, легко касаются картонной кошачьей щеки. Над маленькой площадью неожиданно взлетает бессмертная увертюра к «Травиате». Фланирующие неподалеку маски мгновенно выстраиваются парами. Это флешмоб. Вокруг основного действа туристы тоже поддаются магии – начинают танцевать. Смотрит на них с восторгом белой зависти, разрываясь между постановочным зрелищем и искренней радостью самовыражения. На протянутую руку глядит с недоверием, качает головой, шепчет, что совсем не умеет танцевать. Прочь комплексы и условности! Ладонь уверено ложится на тонкую талию, направляя, подсказывая. Вести Её в танце – чуткую и чувственную – наслаждение. А потом снова гондола, снова музыка, льющаяся отовсюду...
Не выдержал, отвалился от зеркала, с трудом переводя дух. Вон оно как бывает! С тоской взглянул в окно на нежащуюся на подоконнике в доме напротив кошечку. На нее всегда приятно было смотреть, вот только принюхаться не получалось. Домашняя избалованная киса во двор выходить считала ниже своего достоинства. И на ухаживания не реагировала. А ведь пытался из окна лестничной площадки с ней заигрывать. Спинкой подергала, хвостом махнула и скрылась в квартире. Гордая! Но, кстати, не расстроился совсем. Ну ушла и ушла. Кошек много. Другое дело – Она. Знал ведь, всегда знал, что не стал бы, не захотел жить с кем-то другим, греть постель по зиме, подставлять голову под пальцы, ловя мимолетную ласку. И рыбку с тарелки выпрашивать, перебирая лапами по коленям, прижимаясь боком к груди, ненароком проводя хвостом по подбородку. Не будет Её, и проще украсть ту рыбку и дать деру от людей. Люди, они ведь разные. Да с Ней повезло, но к чему искушать судьбу? Она – единственная! Пусть не своя, мысль пробилась в размышления и настойчиво позвала досмотреть до конца ретроспективу.
Целая ночь праздника, принадлежащая двоим. Усталое утро приводит в вестибюль отеля. Она сдает в ателье фотоаппарат, просит распечатать фотографии. Зависть к клерку, который смотрит на Неё, слушает Её слова, захлестывает петлей шею. Но вот поворачивается и глядит в затянутые черной сеткой глаза. - Ты... ты не проводишь меня? Как отказать? Как лишиться этих мгновений? В пустом коридоре Она мешкает, но потом решительно отпирает номер. И тянет внутрь. Изящная рука касается резинки-крепления. Нет! Нельзя! И не сказать, не объяснить... - Пожалуйста! – шепчут губы, они так близко. – Только сегодня. Вечером я улетаю. Ей можно отдать все, бросить к ногам весь мир, свою жизнь. Но... Бегство – единственный выход. Надрывный всхлип за закрывшейся дверью разрывает душу. Остается, не ощущая усталости, бессмысленно бродить по праздничному городу и вспоминать, понимая, что больше никогда... И вдруг – озарение. Она купила маску. Если отпустить кота... Но сначала тихонько пробраться в номер. Только бы успеть, пока она спит! Спешить! Спешить со всем безрассудством стремящегося сердцем, с отчаяньем безнадежно опаздывающего. И все же, надежда сильнее. Бесшабашный кураж заставляет выхватить с лотка цветочника алую розу. Продавец хмурится, но машет рукой. Это же карнавал, маскам здесь позволено многое. Наверное, тот самый рок, что соединил случаем с серым кошаком, не торопится отворачиваться. Дверь в номер не заперта, а коты умеют двигаться бесшумно. Спящая, Она прекрасна. По-детски прижимается щекой к сложенным лодочкой ладошкам, скатившись на самый край кровати. Едва припухшие от недавних слез веки заставляют всколыхнуться чувство вины. Прости! Прости! Больше никогда! Алая роза ложится на свободную подушку. Вес человеческого тела, придавливающего матрас, заставляет Её пошевелиться. Нет права делать это, но как не украсть мгновение хотя бы в мечте? Кажется, жизнь можно отдать за возможность прикоснуться к Ней. Но нельзя, нельзя! Слишком рискованно! Вот и все. Ступай, серый бродяга. Ты свободен. Туманящееся самосознание еще успевает отметить мелькнувшего в оконном проеме кота.
Опустился в кресло и только сейчас понял, почему Она всегда была непреклонна в своих претензиях на это местечко. Удобно! Но мысль ускользнула под наплывом своих и не своих эмоций. Отчаянно захотелось снять маску и никогда не знать того, что она таит. Но стоило об этом подумать, и в морду впились сотни мелких иголочек – не больно, но ощутимо. Предупреждение. И что теперь делать? Похоже, этот вопрос застал врасплох и гатто из папье-маше. У него тоже не было ответа. А времени на раздумья не осталось: в замке заскрежетал ключ, Она вернулась. Вскочил, попятился подальше от двери, словно это могло оттянуть миг встречи – желанной и невыносимой. Уперся задницей в подоконник. Какие же длинные ноги у людей! - Киса, ты где? Ты почему меня не встречаешь? – донеслось из прихожей. По морде побежали мурашки – маска панически заметалась. Она появилась на пороге комнаты и застыла, расширенными глазами глядя на гостя. Тряхнула головой, словно отгоняя видение. Судорожно вздохнула. Снова помотала головой. - Ты?! – не сказала, прохрипела. Сил не было даже на то, чтобы согласно кивнуть. А Она шагнула вперед. И еще раз. И еще. Уже совсем близко. И вот рука тянется к маске, чтобы сорвать ее. Тогда закончится чудо. Для всех. Для Нее – в первую очередь. Инстинктивно отпрянул назад. Прогнулся. Но Она была упорна. Запах духов, прикосновение тела к телу... Головокружение. Нельзя! Нельзя! Шарахнулся, как только мог. Подоконник оказался слишком низким. Корпус перевесил. Теряя опору под ногами, последним приветом неугомонного гатто послал Ей воздушный поцелуй. Восьмой этаж. Двадцать четыре метра. Две с половиной секунды падения. Её крик, быстрый взгляд, а потом отшатнулась от окна и бросилась прочь – наверное, вниз, во двор. Умница, не заистерила. Кто это подумал? Какая разница? Хуже то, что человеческое тело не способно сгруппироваться и упасть на четыре лапы. Нет у него четырех лап. Что дозволено коту, не дозволено человеку. Несущийся навстречу асфальт – верная смерть. Осознав это, рванул маску в отчаянной надежде успеть от нее избавиться, снова стать котом, выжить. Получилось! Но слишком поздно. За считанные метры не успеть принять правильное положение. Отчетливо встала перед глазами картина: разлетевшиеся в разные стороны треснувшая маска и кот со сломанным позвоночником. Еще один вариант конца чуда. Наверное, ему все же нет места в этом мире. Зажмурился, ловя последние мгновения полета перед смертельной встречей с твердью. Приготовился. Не долетел. - Оп-па! – гадкий сосед с пятого этажа, подхватил на руки, прижал к себе. Прыгнул – легко, не задумываясь – поймал медленно планирующую маску. – Эй, котяра, ты что так хозяйку пугаешь? – встряхнул за загривок. Неприятно! Унизительно! Жажда отомстить и за этот миг, и за Её прежние страдания ударила в голову. Извернулся и со всей дури полоснул когтями по незащищенной руке. Кровь брызнула на шкуру, на светлую куртку, на картонную пародию на кота. Вырвался! Кинулся в кусты, прячась от погони. Но ее не последовало: обидчик пробормотал что-то нелестное, усмехнулся явственно, но с места не сдвинулся. Рискнул высунуться и посмотреть, что будет дальше. Парень покрутил в руках маску, примерил... и застыл. Потом медленно поднял голову к Её окну. Ветровка незаметно сменилась черным, вышитым серебром колетом и плащом. Гатто возвращался. Она выскочила из подъезда и снова замерла, как несколькими минутами ранее у входа в собственную гостиную. Неверяще рассматривала спокойно стоявшего на тротуаре человека. А тот, словно почувствовав Её присутствие, повернулся. Вздрогнул. Робко сделал шаг. Остановился, переминаясь с ноги на ногу. - Жив! – всхлипнула Она. – Как?! Гатто передернул плечами в неопределенном жесте. - Жив! Жив! Жив! – повторяя, как мантру, Она кинулась к нему, обвила руками шею, прижалась всем телом. Парень обнял Её – жарко, отчаянно. Почему-то показалось, что даже в кустах можно услышать стук его сердца. Они так и стояли, слившись в объятии. Словно боялись утратить друг друга. По спине прошла волна нетерпеливой дрожи. Ну скажи же Ей, болван! У тебя же есть дар речи! Бесполезно. Не докричаться. Люди такие странные. Ну и пусть их! Проскользнул тенью вдоль кустов, выскочил на середину детской площадки, осмотрел окрестности. С крыши котельной зазывно косила зеленым глазом очаровательная рыжулька. Желтоглазая трехцветка выгнула спинку в окне второго этажа. И даже домашняя красавица вылезла на подоконник и поглядывала с интересом. Кошек много... Графоман в сомнениях страничка на СИ
Мне понравилось. Тема решения личной жизни одинокой дамы при посредстве кота в литературе, мягко говоря, не нова, но данная реализация весьма и весьма доставила. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Амуретто, польщена! Гюльчетай, Триллве, Anevka, рада, что доставила удовольствие этой безделушкой! Триллве, вызова на дуэль мне не ждать? А ведь так хотелось закончить рассказ на несколько абзацев раньше! Правда, тогда это уже была бы трагедия рока
