2.

Он стоял и смотрел на меня так, как умеют только люди. Вместе с ним на меня глядел кусочек парка, весьма захудалого. Вот это мы и называем Пришествием или визитом. Каждый из живущих в свое время ощущает желание увидеть Зло или Добро во плоти. И видит – а мы видим человека вместе со всем, что его окружает. Некоторые кидаются драться, кому-то отчаянно надо сказать что-то мне или моему собрату. Кто-то молчит, как этот.
Впрочем, молчание длилось недолго.
- А ты не такое, как о тебе рассказывают.
Вот так. Не «не такое страшное» или прекрасное. Просто – не такое.
Я пожал плечами, колыхнув складками белой хламиды. Красиво. Человек долго-долго смотрел, как складки ходят волнами, постепенно успокаиваясь. Это завораживает, иногда даже заведомые драчуны опускают кулаки. Я сам собой любовался бы, если б мог видеть себя со стороны.
- Просто я абстрактное Зло. Не твое и не чье-то еще. И не соответствую лично твоим представлениям о том, как должен выглядеть...
- Кто научил тебя философствовать? – перебил… да, парень. Я, наконец, определил его возраст. Такие, как этот, белобрысый верзила с простым лицом, вечно кажутся «неопределенного» возраста. Я сам выглядел примерно так же, разве что фигура не такая мощная.
- Поживи с моё рядом с Добром, еще не такому научишься.
Человек все глазел и глазел. Кажется, он едва удерживался от того, чтобы не обойти меня вокруг и не осмотреть со всех сторон. Потом кивнул чему-то, кажется, собственным мыслям и я перестал его видеть. Но засчитал первое пришествие… Вернее, мы засчитали – Добро прекрасно знало обо всем, что происходило от начала визита до самого его конца. Порой даже приходило на выручку с особо беспокойными пришельцами, а я - к нему. Нередко выговаривало мне за недостойное поведение. Откуда Добру знать, какое поведение для Зла – достойное?
Мое логово не было ни пещерой, ни башней – обыкновенным таким домом. Увидел его за спиной одного из пришедших ко мне людей и позже убедил себя, что он мой и стоит вот прямо тут.
Это «тут», похоже, было тем самым миром, в котором жили люди, только мы почему-то могли видеть его в деталях лишь во время пришествий. Нам особенно не мешало – из-за дара убеждения. И я, и мой собрат обладали чудесным свойством заставить себя или друг друга поверить во что-то – и это что-то немедленно появлялось. Так что мы давным-давно решили, что нас окружает не пустота с тенями пейзажей и контурами предметов, а красивая, ухоженная местность с горами на горизонте, морем вдалеке и лесом почти рядом. Иногда кто-то из нас приближал море, иногда лес или горы, а как-то раз Добро увлеклось пустыней и надолго поселилось среди песка. И всего этого пришельцы не видели в упор. Только нас. Так что мы могли развлекаться сколько угодно. Правда все это время от времени пропадало и приходилось себе переубеждать. Дольше всего не исчезали вещи, которые мы изменили. Я, к примеру, делал в доме уборку – и дом ни разу никуда не девался с тех пор, как поставлен.
Яркий след принесенного с собой белобрысым долго висел передо мной и вокруг меня. Я рассмотрел во всех деталях запущенный парк. Взять оттуда для пополнения нашей с Добром реальности было нечего. Жаль что не библиотека и не дом - упер бы оттуда очередную книжку, прочел сам и подарил Добру. Мой выбор книг, почти всегда «неправильных», доводил его до белого каления, но отказываться от подарков оно не могло – книги к нам попали довольно редко. Правда в итоге «правильных» книг набралось на целую Башню – а Добро вообще сразу появилось с книжкой в руках. И новое о людях мы узнавали почти исключительно из толстых и тонких томов.
Пора было заняться дневником. Победа или проигрыш меня не волновали, но было интересно, поможет ли мой способ – систематически изменять какую-то вещь, чтобы она не пропала. Добро знало свое лекарство против исчезновений но со мной не делилось… Небось смухлюет.
Бумаги у меня, конечно, не нашлось, но я убедил себя, что на полке лежит целая пачка, из увиденных когда-то в «бумажном» магазине, а вместе с нею – чернильница и палочка для письма. Подошел, взял все, принес на стол, сел и начал писать.
Оказалось это не так просто. Я писал и тут же понимал - не нравится или не то. Вычеркивал, комкал и бросал листы на пол, и они тут же исчезали, став ненужными. Потом мои мысли зацепились за что-то, пошли дальше, дальше и я не смог остановиться, пока слова для мыслей не закончились совсем. Посмотрев после этого на листок, я удивился, как мало написал, а перечитав, решил оставить этот бред, сделав его первой страницей дневника. И еще удивился тому, как Добро настрочило целую книгу, и не устало от этого. Но в конце концов мы с ним все-таки разные.

Из дневника Зла
В начале было темно. Про это говорят все книги. С чего вообще про это вспомнил… с того, что не знаю, о чем писать. Даже перелистал оставленную себе книжку с мифами. Надеюсь, это не считается жульничеством, ведь мы не договаривались ни о чем подобном.
Все сказки пишутся и рассказываются не просто так. Люди то ли знают, то ли придумали много других миров. И много разных видов Зла и Добра, хотя видели лишь нас. Почему-то им так интереснее. Вот, например, где-то Зло черное и рогатое, а Добро ходит в белом. Да ладно. У него же больше работы, чем у меня, и хорошо же оно было в таком марком одеянии! А уж рога на моей голове… Брр. Посмотреть на картинку интересно, но я в такой мир не хочу.
Часто в тех книгах люди боятся Зла и борются с ним. От страха нет никакого толку, от драки тем более. И потом - уничтожить и победить - разные вещи. Как-то так.
Какой хаос. О чем я вообще собирался написать? Кажется, о том, что в начале было темно… Когда мы появились это именно так ощущалось – словно вдруг посветлело. Кто-то захотел, чтоб появилось что-то кроме Темноты. Может, именно мы? Я плохо представляю, как устроен этот мир, а люди хорошо, убедительно выдумывают объяснения чему угодно, и сами же им верят. Так и я могу поверить, что это мы все создали, сделав свет из темноты. Может, как раз такая вещь, как богатая фантазия, и зовется Чудом?

3.

Я не слишком преуспел в ведении дневника, когда белобрысый снова явился – пришествием номер семнадцать, притащив с собой кусочек берега и реку. Только сейчас он был постарше. Не очень заметно внешне, а так… по ощущениям. Ощущения. Интересно. Далеко не каждый человек способен их разбудить во мне и моем товарище. А этот, значит, способен и это пришествие какое-то особенное?
- Привет тебе, Зло - сказал он - с явной иронией. Река шумела, но шум, как и все звуки мира людей, кроме человеческого голоса, был чем-то вторичным. Фоном, не мешавшим нам слышать друг друга.
- Привет и тебе… как тебя называть?
Пришелец задумчиво почесал макушку:
- Можно Шугари. Или даже «эй, мужик».
- Ну, положим, до «эй мужика» тебе еще лет десять, - начал я с нарочно-издевательской интонацией.
- Да? – не поверил он. – Как и тебе до настоящего Зла. Добро такое же «убедительное»?
- Посмотри сам, - предложил я, гостеприимно улыбнувшись.
- Незачем. И так могу себе представить…
- Неужели? – перебил я, - ну-ка, ну-ка, что именно можешь?
Разговор мне явно нравился.
- Вообразить то, чего нет, - сказал – как подразнил…
- А я, по-твоему, кто? – сделал удивленный вид.
- Вот и я думаю – кто ты?
Уф… Прямо душу ласкает. Обожаю словесные дуэли.
- Сам не знаешь, к кому в гости пришел?
- Какие такие гости? – возмутился он, по-моему, даже искренне, - это я тебя вызвал!
- Тем более. Что вызвал – то и видишь. Я вообще ни при чем.
- Да уж. Мир именно так и устроен – даже Зло норовит сделать гадость и скинуть на тебя какую-нибудь ответственность. – Он хмыкнул: - А ты соврал насчет своей абсолютности.
Я вопросительно посмотрел на него. Гость фыркнул:
- Ты вообще в курсе, зачем нужен? Человек посмотрит в глаза Злу или Добру – и поймет что-то важное. Это нужно для роста личности.
Я кивнул. Про это было в книгах. Только «важное» там всегда обозначено множеством точек, словно это неприличное что-то.
- Абсолют безразличен. Но вот ты кидаешься в меня острыми и нахальными шутками, как человек. Как тот, кому не все равно.
Я сделал восхищенно-дурашливое лицо и ответил его же словами:
- Кто научил тебя философствовать?
Вот тут он обиделся:
- Злое ты.
- Злой, - согласился я.
- А почему «злой», а не «злое»? - Он, кажется, заинтересовался, даже про обиду забыл.
- Мы с Добром про друга говорим и думаем «оно». А про себя – «он». Говорить о себе в третьем лице это было бы… неудобно, да?
Пришелец подумал и кивнул:
- Наверное. Тем более ты выглядишь как мужчина. Росту нехилого, широк в плечах, стрижка по общепринятому канону. Нормальный «эй, мужик». Но тем интереснее понять, что же ты есть. Кстати, а ты себя понимаешь?
Я обалдел.
А он сделал мне гадость и ушел, оставив меня наедине со странными мыслями.

4.

- Как ты думаешь, а мы кто?
Добро долго смотрело на меня из-под рогатой короны.
- Надеюсь, это не заразно, - сказало оно задумчиво.
Нет, ну просто праздник. Сначала белобрысый Шугари, теперь вот мой рыжий товарищ словами фехтуют, доставляя мне неимоверное удовольствие.
- Скорее всего, нет, - успокоил я восседающего в кресле, как на троне, собеседника, - но ты на всякий случай близко не подходи. Мало ли…
- Ты когда в последний раз потешался? – перебило Добро совсем другим тоном. Солнце явно ушло за тучи.
Я честно попробовал припомнить:
- Вроде давно. А что? Это важно?
- Как по мне так пора тебе брать пример с людей и устраивать потешки периодически. Чтоб голова отдыхала от умных, но бесполезных мыслей.
Мне осталось только пожать плечами. «Потешками» у нас звалось всяческое развлечение в перерывах между пришествиями – вроде, слово неподходящее, но Добру нравилось, а я не спорил. Потешался кто как. Добро – шумно, с музыкой и компанией. Где оно брало ту компанию, понятия не имею, тут же кроме нас никого нет. Но каждый раз я слышал голоса из Бумажной Башни. Не люблю шум, потому сам никогда к нему не входил и не знаю, с кем оно там кутит.
Я лично просто спал. Спящее Зло… а в этом что-то есть. Надо бы записать.
- Позволь вопросик, - оно оторвало меня от размышлений, – а с чего вдруг ты задумался о нашей идентификации?
- Со второго визита ко мне. Одного и того же человека.
Добро приподняло красивые брови:
- Ему одного не хватило? Ты халтуришь или гость такой… особенный?
- Пожалуй, особенный. Звать Шугари. К тебе не заходил, кстати? А то я советовал…
- Может и заходил. Только я имен не спрашиваю.
Кажется, Добро было крупно чем-то недовольно. Вот только чем?
- Ладно-ладно, – я миролюбиво поднял руки, - уже ухожу.
- Да? А я думал, останешься, задашь еще пару заразных вопросов…
Ух, ты. Ну ладно, само напросилось.
- А может, и останусь, – ради такого случая я не поленился залезть на высокий подоконник и умастился там с ногами, хотя их и пришлось поджимать и складывать невероятным образом. Я менял позу за позой и все равно было неудобно.
Добро смотрело на мои манипуляции с собственными ногами как на большое событие.
- Ты бы хоть подумал… не о чем попало, а про то, что стабильность штука хрупкая, - сказало оно вдруг. – И если тебе чего-то стало не хватать – стоит ли заморачиваться? Просто поверь, что у тебя это недостающее есть. Убеди себя. И все.
- Я не говорил что мне чего-то не хватает. Знаешь… такое убеждение слишком уж похоже на обман, - заметил я.
- Лучше обмануть себя, чем маяться всякой ерундой.
- Может и лучше, но какую стабильность ты имел в виду? Мира?
- Нашего с тобой положения. Не сделаешь ли ты его таким же «удобным» как твое сидение на этом окне.
Поддел... так и не найдя комфортной позы, я расплел ноги, спустил их с подоконника и осторожно спрыгнул на пол.
- Ладно, подумать обещаю…
- Могу отвалить тебе пару книжек. Чтоб было о чем думать.
Я откровенно не понял, с чего бы ему предлагать мне такое. Но не отказался.
- А давай.
Добро покинуло «трон», подошло к стене и легко вытащило из нее пару книг в одном месте, пару в другом... башня от этого не рухнет, но я все равно покосился с опаской. А одну книжку взяло с особой неприкосновенной полки, изрядно меня удивив. Итого – пять фолиантов, которые Добро и сунуло мне в руки.
- Вернуть не забудь. И помни, что я писал про желания.
Я пообещал - и вернуть, и помнить.

Из дневника Зла.
В общем, почитал я те книжки. У двух одна и та же схема сюжета: неизвестный мальчик или девочка вдруг оказывается особенным, и начинает идти по пути Избранного. Иногда учится у другого Избранного, бывшего или последнего. Иногда в какой-то особой школе. Совершает подвиги. Находит любимых, потерянных родственников, боевых друзей, врагов. Последних побеждает, всех. И в конце он или она встречается с самим мной. Последняя битва. Шумная победа. Нежный поцелуй на фоне заката.
Возможны варианты. Но не слишком разные. В первой книге герой девочка – там больше любви. Во второй, где мальчик – войны.
Третья книга - вариация этого сюжета с одним маленьким нюансом: все закончилось плохо. В четвертой сюжет иной; герой чего-то хочет и куда-то идет. Похоже, сам не зная, чего и куда. В целом забавно, но смысла такое писать не увидел.
Пятой оказались «Миромифы». Вот куда я погрузился с головой. Моих ответов там нет, зато сколько всякого разного! Я с трудом отвлекался на пришельцев, и они меня раздражали, пока не дочитал до конца. Не думал, что что-то может казаться важнее, чем визиты.
Ну и такая разница с моей старой книгой мифов! Прямо как между Добром, пишущим в дневник пафосные фразы, и Добром настолько чем-то озабоченным, что оно напрочь забыло про пафос. Как будто эти два сборника из разных миров, ничем не схожих. Книжонки про Избранных так же далеко от той истории про квест в никуда из четвертого фолианта.
Ничего не понимаю и после того разговора чувствую себя идиотом. Мы с Добром впервые не сошлись, не подошли друг к другу, как два кусочка мозаики. А раньше всегда сходились. Так хочется написать что-то в его возвышенном стиле. Например, что отношения устаревают, как мифы, только еще быстрее. Как мифы, вроде того, где в начале была Тьма. Ну, была. Сейчас-то ее нет. А кому надо думать о том, чего уже нет? Разве что мне.
Всё даже хуже. Я думаю о том, чего еще нет, и это кажется нормальным.
И опять пишу бессвязицу. С этим надо что-то делать.

5.

Пришло время предаться уборке. Смешно, но в простые вещи, вроде веника, поверить сложнее, давая им появиться. А еще смешнее, что я каждый раз выметаю из дома пыль и мусор, в существовании которых себя не убеждал. Может, мусор притащил вместе с убежденными предметами, или он как я - самообразовался.
Но пыль ладно - вопросы из моей головы веником не вымести. Я постоянно тормозил уборку: открывал «Миромифы» и свой старый сборник, перечитывал саги, пока не дошло: это просто разные версии одних и тех же историй. Упрощенные или развернутые.
Интересно, какая вышла из какой?
Надо показать книги пришельцу. Но Шугари, наверное, больше не придет, а жаль. Он точно вправил бы мне мозги, вышутив мою озабоченность, хотя сам меня и заразил вопросами про смысл моей жизни.
И я сделал глупость, накинувшись на первого же пришельца со своими размышлениями. То была девушка, и, наверное, надо было поделикатней, потому что я, похоже, ее напугал. Кстати, это уже тридцать первое пришествие. Осталось шестьдесят девять. Пора уже и понять, как правильно писать в дневник. Короче… у девочки стали огромные дикие глаза. И хотя она все выслушала, но книги не то что в руки не взяла, но шарахнулась от них и от меня заодно. От страшного, безрогого, одетого в белое Зла... И вряд ли она получила свое «понимание для роста». Понимание же дает спокойствие, а не страх. Девочка сбежала, и кусочек мира, принесенный ею с собой, на моих глазах осыпался невесомой пылью. Так вот откуда она... но плевать на пыль, я ощущал себя даже хуже, чем когда понял, что у нас с Добром не все общее. Может, оно все-таки право и не надо нарушать равновесия, думая о бесполезном.
Если б я еще смог не думать.
А Шугари обманул мои ожидания и все-таки явился в третий раз, ровно через два визита после девочки. Как раз вовремя. Я был в полном раздрае, но все же заметил его перемены.
- Привет тебе, Зло, - как-то устало сказал он. Вот теперь точно мужик. Но, кажется, не сильно этим счастлив. Ну да, люди же сначала взрослеют, потом стареют и умирают.
- И тебе привет. Поговорим? - спросил я с надеждой, на которую, в общем-то, не имел права, ведь это мы для людей, а не люди для нас.
- Вряд ли. Некогда.
Только тут я обратил внимание на то, что вокруг Шугари стучало, шумело и гремело. Какие-то машины. Постоянно что-то опускалось и поднималось, люди пробегали и вообще суета не прекращалась.
- Тогда зачем позвал?
Он пожал плечами:
- Просто так. Я же как все. Хочется иногда поглазеть на вас с Добром, словно на экспонаты музея.
- Как? - не понял я. - Но вы же получаете «понимание для роста личности»!
- Получив что-то, надо еще что-то с этим делать, чтоб расти. А нам безразлично, растем мы или нет. Как абстракции. И в итоге никто ничего не делает.
Я был потрясен. Выходит, от нас с Добром нет никакой пользы? Но так неправильно.
- Начало сказки всегда интереснее ее конца, - сказал Шугари. - Когда-то в детстве у меня был друг по прозвищу Комарик. Он рассказывал чудесные истории о своих приключениях. То в одну переделку попадал, то в другую... врал красиво, а я верил. Очень любил историю о кладе, найденном в горах и о драгоценном камне, «ярком, как само солнце». Долго уговаривал друга показать мне его… знаешь, это оказалась пуговица! Красивая, темного стекла, переливающаяся зеленым и голубым. Яркий обман. Вот и все вокруг такое. И все про это знают, так что не ждут чудес и не верят в них. Даже в вас, хотя вы с Добром точно не чудо. А если всё - пуговица, то и вы тоже. И рост. И понимание. Не стоят того.
И все. Ушел...
После этого я почувствовал себя лучше. Вот сильно лучше, правда. Просто понял тоже. Никаких пуговиц. Я не просто так переживаю, я настоящий и что угодно сделаю, чтобы пришельцы увидели это. Принесу им пользу, как и должен, и дам понимание, которое они не смогут игнорировать. Может, для этого мне самому надо вырасти, как более простые мифы вырастают в сложные, хотя с мифами все может быть и наоборот. Ну, я же не обязан повторять чужие ошибки!
И потом я и сам хочу расти, а значит и буду. Не знаю, как и с чего – мне-то никто к кому прийти за пониманием. Но придумаю что-нибудь, использую на себе свое собственное злостное коварство...

Из Дневника Зла
Книжные цитаты:
«Мы, люди, устроены так, что от большого куска каждый старается отхватить побольше, и при этом еще завидует другим, кому это удалось. Если же кусок изначально мал, что-то происходит в нас… мы научаемся делиться и делить малое с другими, не давая развиваться в себе алчности и зависти».
«В его глазах было – холодный ветер, выдувающий остатки тепла из всего живого, свет за окном большого дома и маленькая птичка, стучавшая в стекло, отчаянно просясь к огню: «Пусти меня, мне так холодно…» Но окно оставалось закрытым и птица-надежда медленно замерзала на стылом ветру».
«Я иногда думаю – а как бы люди жили без Света и Тьмы в себе? Какая причина была бы у них для того чтобы знакомиться и дружить? Кому, как ни мне, знать, насколько увлекательно выдумывать то, чего нет».
«Знание - острый меч. Незнание - еще острее».
«Есть долг, который не ощущаешь. Как быть вежливым или правдивым - или первое, или второе, вместе не получится - есть тот, который тяготит. Например, принимать в доме гостя, когда хочется побыть одному. Или любить свою родственничков, которым ты нужен только ради занять пару монет или когда сломалась механическая штука, а ты можешь починить. Но есть и третье – когда долга нет, а он все равно есть и не можешь не исполнить. Хочешь этого больше всего на свете. Или не хочешь чего-то так же сильно».
Об этом можно думать без конца, поворачивая фразы так и эдак. А еще в разном настроении прочитанное понимаешь по-разному. Вплоть до полного незамечания каких-то слов и фраз. Интересно, а люди про это знают? Наверное, знают. Книги тоже создают настроение. Кому-то и для чего-то может понадобиться примитивная сказка про Избранного. Все же разные. Только жалко, что в тех сказках нет Зла и Добра. Мы там описаны, но нас там нет.
Многое я написал бы иначе. Птицу-надежду заменил бы на птицу-веру. Про долг дописал бы – как один, незаметный, превращается в другой, тяготеющий. И только о «свете и тьме не добавил бы пока ни слова. Не знаю, что тут можно добавить. Оказывается, не знать – тоже интересно.
А еще интереснее: заметил, что меняюсь внешне, в зависимости от того, кто ко мне приходит. Нет, правда! В предпоследнее пришествие я оказался прямо напротив зеркала и хорошо себя рассмотрел, пока гость рассматривал меня. Да почти копия этого самого гостя - вихрастого парнишки, тощего и на вид больного. Лицо такое же бледное и глаза покрасневшие. Вроде раньше сходства особого не замечал – или не сильно пялился в зеркала, когда они были. В следующий визит я сам подошел к зеркалу, благо обладаю свободой передвижения во время визитов, а пришелица на сей раз была дамой – дамы же вечно держат зеркала поблизости. И оказалось, на нее я тоже сильно похож. Короткая стрижка, сухие, плотно сжатые губы и лихорадочный блеск глаз. Пока любовался собой, гостья, кажется получила удовольствие – когда обернулся к ней, она уже не хмурилась, а улыбалась.
Выходит, Шугари когда сказал, что я не такой, тоже видел во мне себя и говорил о себе? Что не такой он? И выходит, остальные тоже приходят посмотреть на себя?
О, кажется, в этот раз получилось более внятно. Может потому, что это больше мои находки, чем мысли?

6.

Внеочередные потешки Добра заставили обратить на себя внимание. Еще как заставили. Мир качался, разваливался и вообще шел вразнос. Убежденные нами пейзажи мигали, исчезая и появляясь. Даже Бумажная Башня шаталась, но было совсем не страшно, потому что слишком любопытно. И даже без этого у меня была одна веская причина помешать рогатому отрываться: очередной посетитель кинулся на меня, потому что хотел видеть Добро. И следующий, пришедший к нему же, тоже был страшно разочарован. А Добро кутило и все, кто жаждал встречи с ним, пришли ко мне. Бардак и нарушение моих прав.
Словом, я опять впёрся в Башню без приглашения и наконец, увидел, с кем оно кутило. Да со мной. Только это было какое-то другое Зло, кажется, я-прошлый так выглядел. Ну и слегка гипертрофировано все в том образе. Одежды ослепительные, морда лица нереально ехидная, жесты резкие, голос пронзительный. И все это - на оживших картинах, развешенных всюду. Где-то откровенная мазня, а где то почти шедевр, но везде нарисован я. Все эти «я» смеялись, пели, разговаривали, поднимали кубки, бокалы и чаши, произошли здравицы, рассказывали истории. Одновременно. Шум стоял страшный, у меня даже уши заложило. Неужели кому-то такое может нравиться?
Я не сразу нашел Добро среди всех этих Зол. Может, потому, что оно было самым тихим. Сидело на полу, спиной к стене прислонясь и голову опустив низко-низко, и совершенно ничего не делало. Словно потерянный ребенок в толпе. Только толпу эту создало само.
Я подошел. Тронул его за плечо. Добро подняло голову. Долго, пристально смотрело на меня, так, что я ощутил вдруг, как меняюсь. Делаюсь похожим на него?
- Ты идиот, - неожиданно хрипло сказало оно.
- Почему? - спросил я и тут же признал правоту - только идиот задает идиотские вопросы.
- Потому что сроду не думаешь о последствиях. Как с этим клятым дневником. - Добро смотрело с укором и, кажется, даже со слезой.- Я теперь остановиться не могу.
- А раньше могло? Когда целый роман накатало?
Фон разговора явно показался ему неподходящим. Добро резко дернуло рукой, словно обрывая какую-то привязь, и звуки стихли, картины исчезли.
Снова посмотрело на меня.
- Мог. Я же это все просто выдумывал. Это другое. Ты не поймешь, потому что само не пробовало сочинять.
Взгляд его был мутным, язык заплетался. До меня вдруг дошло.
- Ты что, пьяно?
Рассеянный взгляд Добра стал чуть сосредоточеннее.
- А ты как думал? Что будешь меняться, а меня не затронет? Да мне крышу сносит, когда ты думаешь обо всякой ерунде!!
От его вопля Башня зашаталась еще сильнее. Книги начали вываливаться из стен. Одна, такая пухлая, что почти квадратная, подкатилась к самым моим ногам.
- Посмотри, - сухо сказало Добро, словно бы вдруг протрезвев, - подними и посмотри.
Я поднял. Книга была полна слов, записанных ровными столбиками. Кажется, это называлось стихами. Одно из них привлекло мой взгляд - на странице с загнутым уголком.
Мир неполон. Мир разделен. Гнут и остр, как луна на сломе,
Мир бывает собой доволен, продолжая гнуться и гнуть.
Не увидишь в этом добра. Да и зла не увидишь, кроме
Этой надобности насущной - не заметить чего-нибудь.

В Королевстве - бал-маскарад, там не надо соли и пепла,
Разве только в словах баллады, над которой сладко всплакнёшь.
Ты скорми ей чужую боль, Вере В Лучшее, - чтоб окрепла.
Мир дополни до идеала, а ущерб спиши на ''ну что ж...''

Игры в Значимость - твой конёк, и спасенье от будней постных,
Ограничат твой мир ущербный парой комнат, где пир горой.
Там ты лучший, и самомненье не страдает от критик злостных,
И любая гора доступна, и любая достойна роль.

Кто не хочет играть - пускай, ничего уже не решает,
Не участвует в рокировке прежних, нынешних, тех, иных...
Мы смешные. Мы любим жить, но боимся, что помешает
Жизнь за дверью запертых комнат, звон отчаянных позывных.

Удовольствуйся тем, что есть, мир мой, мир без теней и боли,
Чей изломанный край острее даже острого языка.
В Королевстве все хорошо - ты вокруг не смотри всего лишь.
Соль и пепел - то жизнь чужая, и чужая игра. Пока.
- Что это? - спросил я, закрывая книгу.
- Стих. Из моих любимых, хотя не надо бы такое любить. Горькая правда о том, как иногда хорошо не видеть и не замечать чего-то. Как спокойно… Даже жаль, что долго так нельзя. – Оно подняло на меня проясневшие глаза. - Нельзя нам меняться. Сначала ты сдвигаешь точку равновесия… начинаешь задаваться вопросами, на которые нет ответа, тебя распирает… и, наверное, мир уже не выдерживает и прихлопывает тебя, как беспокойное насекомое. Или узнавая новое, не находишь, куда его применить, и оно разъедает тебя изнутри, так что однажды просто рассыплешься в прах. Как думаешь, сколько таких, как мы, было до нас? По крайней мере, одиннадцать пар Зла и Добра. А может и больше.
Мне пришлось сесть. Я-то собирался защищать бедное слабое Добро от злого знания. А оно, оказывается, знало больше меня.
- Откуда? Книги?
- Не только, хотя и они, - усмехнулось Добро. - Есть целые пласты культуры, их сменяют другие пласты, и чем дальше, тем меньше разницы между злом и добром, плохим и хорошим. Где-то по пути от эпохи к эпохе теряется желание меняться и менять, совершенствоваться. Понимаешь? Им почему-то все равно. Их устраивает сделанное как попало и написанное попроще.
- Избранные? – спросил я.
- Хотя бы. И язык – ну можно же и про это написать так, что зачитаешься! И сам вид тех книг… Ну я просто показал тебе не худшие, так что вряд ли ты внимание обратил. Серая шершавая бумага, кошмарная расплывчатая печать, на обложке нечто примитивное, к сюжету книг отношения не имеющее. Надписи на обложке квадратные, угловато-неуклюжие.
- Но ведь не все такие!
- Именно. Некоторые хороши снаружи и внутри. Те, что постарее в основном. Притом я дал тебе книги, признанные однажды лучшими. А еще я читал описания нас с тобой. Очень разные, порой до смешного, - оно хихикнулo. - Одни имена чего стоят: Великое Грозное Зло! Добро Непререкаемое и Непогрешимое. А сейчас остались только Зло и Добро. Люди перестали с нами и считаться, и сражаться...
Оно вздохнуло с тоской.
- Ты любишь драки? – уточнил я.
- Нет, конечно. Но тогда у меня была бы причина держать себя в форме. А то не ем, не пью, а пузо растет.
С этим спорить я не стал. У меня, кстати, пузо даже не наметилось.
- И я мог всего этого не говорить, - вдруг совершенно иным тоном – без насмешки, обиды и ёрничанья, заметило Добро, - а просто показать тебе Кодекс.
- Что за… - начал я, но оно перебило:
- В столе посмотри.
Я посмотрел.
Это была та самая книга, с которой он появился, точно. Маленький том синего цвета.
- Открывай, не тяни,- Добро поморщилось, словно открыть книгу значило сделать ему больно, но оно готово было пойти на это.
Я открыл. Прекрасный почерк и простые слова.
«1. Мы служим Людям.
2. Мы им нужны (зачеркнуто и сверху надписано: «Иногда. Все реже». Еще ниже с загибом в бок: «Ага, заборы чиним и окна красим. Ну, хоть так…»
3. Об этом должны знать и мы, и они. (Ниже, жирно и подчеркнуто: «А еще лучше, если знает только один, Зло или Добро, нет разницы. Больше шансов что…» - зачеркнуто до полной неразборчивости.
4. Если мы бесполезны, то должны исчезнуть. (Издевательская рожица и приписка: «Решил за всех?»)
5. Если мы не исчезаем, значит, нужны и приносим пользу. (Не зачеркнуто и не подчеркнуто ничего).
6. Добро и Зло отличаются друг от друга. Они разные внутри и ведут себя по-разному. (Снизу: «Зачем писать очевидное?»)
Но цель у них одна («Угу, а где другую взять?)
Ниже другим почерком: «А вот я придумал - буду раздражающим фактором, чтобы Злу не было скучно». Я мысленно поаплодировал. Надо же, какое бывает Добро!
7. Каждый пишет тут какое-то напутствие будущим».
И внизу много чего.... много строчек, и все, кроме последней записи, зачеркнуты.
«Я не знаю, кто от кого зависит в итоге. Но при всей нашей пользе, пользы от таких Зла и Добра никакой. Нужно что-то еще. Может, не надо было отделять нас от них. Ну, хотели, разумеется, как лучше. А теперь лучше вернуть, как было. Попробуйте, может у вас получится».
Я закрыл «Кодекс».
- Это вроде журнала?
- Оно самое. Впечатления?
- Сначала писал ребенок. Потом он повзрослел, или пришел злой взрослый и написал свои ремарки. Однако, ни тот ни другой не верят. По-моему даже в себя… Стоило мне это сразу показать.
- Угу. Чтобы я с первого дня имел то, что имею сейчас? Так хоть немного пожил спокойно...
- Только о себе думаешь, - пошутил я. Неудачно.
Зло выругалось. Отчаянно, по-человечески. Вытерло злые слезы. Я вдруг ощутил себя настоящим Злом.
- Ты… кого угодно достанешь.
- Я не нарочно.
- Ты - и не нарочно? - зло огрызнулось Добро.
Я тоже вспылил. Почти. Все-таки у меня терпения побольше:
- Не становись мной!
- Да я тобой быть и не хочу… Я стихов хочу. Но их же уже никто не пишет почти. Настоящие, как эти, - он кивнул на томик в моих руках.
Любви Добра к стихам удивляться не стоило. Добро обожает порядок. Стихи - порядок слов, почти идеальная гармония.
- А еще мне надо выспаться, - неожиданно закончило Добро.
Я понял, положил томик на стол и вышел.

Из дневника Зла
…Полосатая жизнь с переменами Добра и Зла - как на столе меняются блюда. Но блюда меняются, когда старые съедены. А нас никто не «ест». И мы – никого… Но так было не всегда, судя по автору того косого, почти лежачего, почерка. Кажется, я написал чушь, а мне не хочется ее писать. Но надо. Не чушь, а писать. Лучше перескажу свой любимый миф.
В начале было Темно, но темнота - слишком большая вещь, ее трудно заполнить, особенно когда не видишь того, что собираешься заполнять, даже если это ты сам. Темнота решила, что ей будет проще, если станет светом и стала, повернув свою сущность другой стороной. Но так оказалось еще хуже. Когда в собственном свете она увидела, как велика, то пришла в ужас. Одно дело не знать и не видеть, а только предполагать и совсем другое - получить ясное представление. Свет-Темнота отдышалась и попробовала поделиться - половина того, половина другого. Но они стремились смешаться в серое, может, потому, что изначально были одним. И тогда она взяла это серое и вылепила из него жизнь, дав ей особую силу – веру в Тьму и Свет, разделившую серость внутри каждой жизни на Светлое и Темное. Вместе с верой жизнь обрела и жажду расставлять все по полочкам. И начала заниматься этим днем и ночью, отделяя Свет от Тьмы. Но сначала, конечно, дала имена половинкам, назвав их Злом и Добром, словно закрепив в одном состоянии, но сохранив их способность соединяться без серого цвета, переходить одно в другое, пересекая черту Веры».
Оказывается, вот как мы появились. И нас со Злом разделяет всего только вера... Слегка бестолковая сага, но мне чем-то нравится. И конечно все равно хочу понять, что, как и почему. Особенно ту, последнюю фразу, про «не надо было отделять нас от них». Кто – мы или они – сделали это? Из записи не понять. Но сейчас я уже не могу думать об этом. Потому что слишком много всего и все смешалось, как Свет и Тьма и вышло серое, а как найти в этом нужное, в чьем свете можно увидеть всю картину, не знаю.

7.

С пришествиями последнее время стало совсем плохо. То есть мало. Пройдет тьма лет, пока насчитаем сотню. Впрочем, мы просто не знаем, что это такое, «тьма лет». Я хотел бы спросить у людей и о времени, и о том, нужны ли им наши изменения. Но после напуганной девочки боялся приставать к гостям. А от постоянных размышлений ясности не прибавлялось.
Зато со свободным временем стало шикарно. Когда его много, это, оказывается, не так уж и хорошо. Я мог думать и записывать свои мысли – причем написанное часто казалось потом какой-то глупостью. В итоге весь пол в моем доме усеян мятыми и разорванными листками.
Ах, Шугари. Если бы ты пришел еще раз!
Вместо него явилось Добро. Вежливо постучалось и вошло, такое же мрачное как раньше, только выглядело трезвым. Новая, с блеском, черная хламида, рыжие вихры как-то выпрямлены и причесаны до стеклянной гладкости.
- Давай мириться, - сходу предложило оно.
Вот этом все Добро: сентиментальное и не практичное. Для чего-то потратило кучу усилий, чтобы выглядеть так, как сейчас. А может мне оно нравится как раз растрепанное и в мятой хламиде?
- Ну, давай, - согласия я, - хотя не помню, чтоб мы ссорились.
Слез с высокого стула, на котором стоял, шаря на верхней полке шкафа - без особой цели, просто хотел отвлечься, а то голова от мыслей пухла.
- Разницы никакой. Я ощущаю неудобство и мне надо с этим что-то сделать. Да-да, я опять о себе. Знаешь, ведь в этом нет ничего плохого. По крайней мере, для тебя. Если не о людях и себе, то я же о тебе начну заботиться, а оно тебе нужно?
- Ну, я бы посмотрел на твою заботу... Ладно-ладно, пошутил, - спохватился я, заметив как изменилось его лицо. Сделалось почему-то огорченным. - Чему ты можешь научить меня кроме добра? А мне не положено. Правда и тебе беситься не полагается, а ты ж все равно…
Добро всплеснуло руками, вернее рукой – вторая была занята книгой:
- Почему из всего ты видишь лишь плохое?
- Потому что я Зло и мне свойственно его видеть. Новую книгу похвалиться принес?
- Нет, подарить хочу.
Я удивился так, что забыл обо всем остальном – о странности его визита и вида, о том, что Добро протрезвело, хотя я так и не перестал думать обо всяких глупостях. И даже думал о них еще больше.
- То есть как, подарить? Насовсем?
- А как еще дарят?
Пришлось признать – снова задал идиотский вопрос.
- Ну ладно, давай сюда, - я почти отнял у него книжку, сел в кресло, полистал. Язык повествования показался тяжеловатым, к тому же там вроде было два языка… Особой разницы не заметно, но что-то царапало при переходе с одного на другой.
- Что это? – спросил я.
- Знаменитая книга, - Добро уселось в кресло напротив. - Она была важной для многих поколений и остается такой даже сейчас. И думаю, тебе ее тоже обязательно надо прочесть, если тебя так сильно интересуют люди.
Я хмыкнул:
- Вообще-то этого я тоже не говорил, но будем считать, что твоя догадка верна.
Он кивнул и на несколько минут мы замерли, кажется, чего-то ожидая друг от друга. Я от него – каких-то слов и объяснений, а он, по-моему, подарка. Почему-то я быстро понял это, словно прочел его мысли.
- Слушай, ведь тебе никто никогда и ничего не дарил?
Оно дернулось, я понял, что причинил Добру боль, и мне снова стало неудобно.
Попробую загладить вину. Я встал с кресла и снова залез в шкаф, ища нужное. Симпатичная вещь, бардак, главное уметь в нем ориентироваться. О, нашел! Тоже вещь симпатичная: Прямоугольник светло-зеленого стекла в деревянной рамке, вернее, два стекла. Между ними вода или какое-то масло, а в ней искристый драгоценный песок, слоями – золотой, серебряный, белый, черный. Картинка переворачивается и песок пересыпается, медлительно, почти невесомо планируя вниз сквозь воду. Слои почти не смешиваются, но образуют сказочные пейзажи, а иногда даже лица. Пару раз видел свое.
Довольный, вернулся к Добру, протянул ему подарок.
- Что это?
- Вещь для расслабления и игры воображения. И просто для красоты. Возьми, попробуй.
Оно взяло, повертело стекло туда-сюда и, кажется, не поняло, или ему не понравилось.
- Ну ладно… Только ты книгу обязательно почитай.
Ясно, ему будет приятнее, если использую его подарок.
- Обязательно, - активно закивал я. - То, что видел, показалось интересным.
Добро едва заметно кивнуло, посидело еще минут пять, и откланялось, шелестя хламидой, словно она из бумаги.
Я сделал пару записей в дневнике – об этом визите и свои рассуждения и взялся за чтение.
Книга захватила меня уже через полчаса, хотя языки – оба! - и правда были тяжелы, и продираться через них оказалось непросто. Как такое возможно – продираешься, а оторваться не можешь? История о войне, великой войне, причина которой – отказ одной страны поддержать другую в терроре третьей. Нет, это не пересказать. Много людей убили много других людей и, кажется, никто ни о чем не жалел. А еще были там главные и не очень герои - все с разным побуждениями и желаниями. Метались от одного к другому… успокаивались и снова метались, и так всю книгу. Сложно. Но красиво. Не знаю, почему.
Хорошо, что визиты мне не мешали. Но когда я дочитал, то ощутил пустоту, потому что понял: такая книга - нечто уникальное, как встреча с Шугари, которая тоже никогда не повторится, если только я сам не приду к нему. В самом деле – сколько можно ждать визита, почему не нанести его первому? Правда, сейчас я больше хотел книгу, еще одну такую книгу, то есть желал невозможного. Куда больше, чем понять или вырасти, и больше, чем новую встречу с Шугари.
В итоге я поперся в гости к Добру, за новой книжкой - и обнаружил что его нет дома. Не знаю, куда оно могло исчезнуть. Во время визитов мы не переносимся в другое место, а место переносится к нам, вместе с окружающей обстановкой и человеком, так что еще вопрос насчет кто кого вызвал… Уйти тут совершенно некуда. Не в горы же оно подалось в самом-то деле? Но вот исчезло - и все. Я обшарил башню с нижнего этажа до самой крыши, но нашел лишь книги, а их тронуть не решился, потому что боялся: любая ударит меня разочарованием после той, уникальной. Оставалось ждать. Опять ждать…

Из дневника Зла.
…постепенно освобождаясь от образов книги, той силы, которую она взяла надо мной. Хотя на самом деле я не хотел освобождаться, но так было легче. С трудом заставляю себя писать. Слова кажутся корявыми, угловато-неуклюжими. Если не так, как в той книге, то зачем вообще писать?
Чтоб я знал как люди нас «вызывают». Наверное, просто хотят видеть, и нужда, как кислота, разъедает расстояние между нами. Шугари мог бы показать мне книгу, подобную той, и даже не одну – вот моя нужда. Поможет ли это поверить, что я способен взять и явиться в гости?
…Я поднялся над миром на волне этой веры и обрушился на него всей своей тяжестью. Безумное ощущение - когда тебе навстречу протянулись руки. Протянулись, чтобы обнять. Мир сначала принял меня, обволок, а потом вышвырнул обратно на нашу «кромку ожидания», выплюнул, как человек, который взял в рот несъедобное. Это было странно и даже больно. Из-за самого движения – вон! И от того, что если мир так поступил, значит, я ему совсем-совсем не нужен.
И на самой кромке этой волны я ощутил странное, непонятное мне, новое. Нужду. Острую нужду мира во мне, только каком-то ином мне, в том, которое в самом деле можно было называть Злом. В потрясениях и вспышках. Как в той книге: война, смерть, боль – но какие люди! Словно в огне войны сгорело все лишнее, сошло, исчезло, оставив звонкое золото душ, которым не может быть все равно. Но неужели обязательно нужны беды и боль, чтобы люди снова начали писать стихи или такие книги, как та? Где на своем пути, спокойном, мирном, без потрясений, пути, они потеряли способность меняться без насильственного вмешательства в их жизнь? Или просто никогда ею не обладали?

8.

На это раз Добро было дома. Оно встретило меня улыбкой – несмотря на то, что наверняка ощущало на себе мое состояние, - сказало:
- Пришел за новой книгой? Сейчас, – и взяло со своего стола очень толстый том, протянуло мне. Этого, пожалуй, хватило бы надолго. Я откинул обложку, прочитал – язык хорош и, кажется, история должна быть замечательной, но тут же вернул фолиант Добру.
- Думаю, ты сделал это нарочно, - сказал я. - Дал мне книгу, чтобы я увлекся.
Оно вздохнуло:
- С тобой всегда было нелегко. Интересно, а каково со мной? Если так же, то я должен бы перед тобой извиниться… Но не стану. Я хотел добра всем нам, как мне и положено. Просто хотел добра. Но тебе не положено, и ты его не хочешь, в этом и проблема. Да, я мечтал, чтобы ты подсел на книги и перестал думать о глупостях, увлекся бы другим, совсем небесполезным, делом, от которого мне, кстати, не сносит крышу как от твоего думания. Видимо, глупые мысли - вино более крепкое чем мысли умные. Но не получилось.
От огорчения оно как-то потускнело… Даже рыжие вихры словно присыпало пеплом. Мне стало его жаль. Но это не значило, что я все брошу и уйду, не разобравшись.
- Ладно, стратег из тебя никакой. Но где ты был, когда я в гости приходил?
- Там же где и всегда, - усмехнулось оно, слегка воспрянув, - там, где мы с тобой и должны быть – в мире. Только он меня не пропускает. Я пытаюсь пробиться, но застреваю в каких-то… слоях что ли. Знаешь когда делаешь это часто, то в конце концов даже начинает нравиться…
- Нравиться? - удивился я, – когда вышвыривает обратно?
- Не вышвыривает, - поправило Добро, - а мягко выносит, если научишься. Ты же попробовал…. Но все бесполезно. Мы больше не нужны.
- Ерунда! – резко возразил я. Слишком резко, как будто хотел закричать, но в последний миг передумал. – Миру нужны проблемы.
- А, уже понял, - оно, наконец, поставило на столешницу свой томик, и вместо него взяло знакомую мне синюю тетрадку. - Хочешь сделать в Кодексе свою запись?
Я хотел. Словно это был способ посоветоваться с теми, прежними, и уж точно мне от этого стало бы спокойнее.
Оказалось, Добро тоже написало несколько строк.
«В чем зло и в чем добро? Оно в людях и вокруг них. Рождается и умирает вместе с ними. И выходит за их предел. Только так и может существовать. Правильное, а не такое, как мы. Наверное, однажды они устали или им надоело, или они испугались… Или еще что-то. Люди найдут полторы тысячи причин, чтобы делать что-то, и вдвое больше, чтобы не делать. Думаю, они придумали способ вывести нас за пределы мира и себя, чтобы не разбираться с приносимыми нами проблемами. Наверное, это обычный для них способ – вера. Люди поверили, что Добро и Зло – нечто отдельное от них, пребывающее вне мира. И это сработало, хотя и странно. Мир стал более спокойным, без страстей, потрясений и ярких чувств. Войны и катастрофы ни отменились, а отношение к ним стало – «да, это хорошо» или «нет, это плохо», невозмутимая констатация факта. Даже завидно немного. Почему немного? Я не смог бы завидовать много. Те, которые до нас, были лучше. Добрее и Злее. Им даже приходилось сдерживаться, чтобы не (зачеркнуто). И может их мир еще мог впустить обратно, но нас уже нет. Такие же серые как все остальное, мы там лишние, мир и так переполнен серостью. Мы хотим это изменить, но не можем, а они могут, но не хотят…».
Оказывается, я читал вслух, и замолчал, услышав возглас. Человеческий смех.
Шугари выбрал именно этот момент, чтобы появиться между нами. Он уже был совсем старый, и мне показалось, что белобрысый – седой! – гость умирает, и это мгновение последнее. Но он все равно смеялся. Не просто так, а над нами обоими, потому что, похоже, видел обоих. И от этого смеха я пришел в ярость. Один из тех, кто ничего не хочет менять, из сделавших не нужное, но отказывающихся делать нужное, смеется надо мной. Конечно, мы не сами ушли, а люди от нас избавились. Более того – они нас все-таки создали, вот таких: рыжее вихрастое Добро и Зло в белой хламиде, любящее порядок. Превратили острые – слишком острые! – радость и горечь своей жизни в нас. Полезное – в бесполезное. Наверное, миру нужны не только катастрофы, но и радостные потрясения, вспышки доброты, милосердия, взаимопомощи, просто я не способен почувствовать такую нужду, потому что однобок. И смех умирающего Шугари словно бросал мне в лицо все это – мою бесполезность и однобокость. И Добру досталось то же самое – просто оно по природе своей не могло злиться – и испытывало жалость к Шугари… и ко мне. Я злился и на него, хотя понимал – такова природа Добра.
Хорошо, что моя в другом. Поэтому я легко и свободно подошел к Шугари, занес руку и отвесил ему шикарную пощечину. Со всей злости и силы, понимая, что просто могу убить его, и так уже умирающего. А Добро не остановило меня – подошло и обняло покачнувшегося Шугари, не дало ему упасть.
Рука горела от пощечины и я ощущал себя… да, Злым, злее чем когда бы то ни было и лучше чем когда бы то ни было. Как же это здорово, дарить себя. Дарить Зло.
Шугари исчез, и объятия Добра опустели, но это уже было не важно. Последний визит словно пробил брешь в стене, отделявшей нас от мира.
Стены бумажной башни дрогнули и начали улетать вверх, книга за книгой. Прекрасное до слез зрелище.
- Хорошо пошла, - заметил я, проводив взглядом толстую тетрадь, рванувшуюся ввысь так резко, что пара листов оторвалась и спланировала вниз.
- Это был мой дневник, - фыркнуло Добро поймав падавшие листки. – А мы так и не выяснили, кто победил.
- Согласимся на ничью?
- При ничьей мы друг другу должны по просьбе. А мне тебя больше не о чем просить. Да и бессмысленно, если я правильно понимаю ситуацию.
Я улыбнулся. Эту ситуацию сложно было понимать неправильно, но Добро не было бы Добром, если бы упустило случай в чем-нибудь усомниться.
- Слушай, а давай меняться! – вдруг предложило оно, сверкая глазами. - Ты мне свое белое, а я тебе – черное. Сразу могу сказать - этот цвет очень удобен! Никакой грязи не видно и вообще…
- Если удобен, чего ж тогда ты отдаешь?
- Да просто хочется разнообразия.
Я засмеялся. Это для него уже было дело принципа. Хоть одна победа надо мной.
- Представлю. За столько лет… мы даже и не знаем – за сколько. Учти, носить рога я отказываюсь категорически!
- Так кто тебя просит то? А ты?
Я понял, что он говорит о моей просьбе. Раз уже мы сочли, что оба выиграли, я имел право на собственную. Хотелось подумать об этом – въедливая привычка! Но времени почти не оставалось. Капля за каплей мы с Добром возвращались в мир, переставая быть бесполезной персонификацией бед и радостей.
- Чем бы мы ни стали там… постарайся быть добрее. А я постараюсь быть злым, но не злобным. В конце концов, уверен, что нужно совсем не это.
- Я постараюсь, - пообещал он, медленно светлея – так медленно, как темнел и я. По голосу Добра чувствовалось, что оно немного гордится собой. Нет, нами. Совсем чуть-чуть гордится.
Я осмотрел свой новый наряд, темный и строгий. И правда красиво. Добру очень шло белое. И от рогов оно, наконец, избавилось.
Последние остатки убежденного растаяли без следа, как таяли и мы, растекаясь струйками тумана, одинаково неторопливыми и бесцветными. Но это – в последний раз. Там, куда мы уходим, наши с Добром «цвета» обязательно будут яркими.
Яркими до остроты. Яркими, как разница между нами. Чтобы чувствовали и замечали и не оставались равнодушными. Даже если это значит споры и конфликты из-за добра и зла, как их понимают совершенно разные люди. Но я постараюсь быть убедительным Злом, чтобы споров было меньше. В конце концов, дар убеждения вовсе не для того, чтобы строить башни и тырить книги.
Единственное, чего было жаль – это дневника. Я сделал бы там еще одну запись. О том, что теперь понимаю, почему герой четвертой книги выбрал квест в никуда. Иногда просто невозможно стоять на месте и бывает что цель действия - само действие. Это так по-человечески. Особенно если вырастить в себе собственную, особую веру и следовать ей, пусть даже и выйдет очередная бестолковая сага.
Главное, чтобы вышло.