Он всегда приходил на кладбище в сумерках, когда истаивал поток посетителей и закатные лучи мягким приглушенным светом укутывали могилы, придавая месту таинственности и ощущения иной реальности. Днем суетно: бродили родственники почивших, хоронили умерших. Ночь давила тяжелой аурой молчаливого упрека мертвых. Эманации ушедших в это время становились наиболее свободными, сильными, но мешающими слышать, накладывающимися друг на друга. Только сумерки давали легкость погружения, выплескивая уже ненужные для покойных переживания. Для них ненужные… Но не для него.
Неизменно одетый во все черное, с двумя, иногда четырьмя гвоздиками, он переходил от одной могилы к другой и прислушивался. Порой прикладывал руку к холмику земли. И мертвые начинали говорить с ним. Их развеянная в вечности жизнь вновь звучала, проходила перед его взором.
Рождение. Юность. Зрелость. Старость. Смерть.
Заметив свежую могилу, мужчина направился к ней. Присел, прижал ладони к холмику сырой земли, прикрыл глаза. Пару минут сидел, не двигаясь, ждал. Образы всегда прорывались как вода из неисправного крана: сначала капля за каплей, потом потоком. Мертвые спешили рассказать, показать, хоть на миг оставить в чьем-то сознании свое отражение. Чем свежее захоронение, тем ярче картины. Давно почившие уже неохотно делились прошлым. Они устали. Они знали, что это бесполезно. Это не вернет их назад, ничего не изменит. Не изменит… Но поможет ему.
Мужчина качает недовольно головой, встает. Не то. Слишком спокойная, уравновешенная жизнь. Шестьдесят лет – как один день. За редким исключением. Ни всплеска эмоций, ни накала страстей.
Такие судьбы его не интересуют. Для покойного это возможно было счастьем – прожить без потрясений. Для него – скучно, пресно.
Он проходит по дорожке дальше, останавливается у мраморного бюста девушки, вслушивается. Но откровения мертвой модели полны фальшивого блеска. Наигранности чувств. Не цепляет. Даже смерть. В ванной, с перерезанными венами из-за бросившего любовника. Назло, из мести. Кого наказала? Дура! Не любил при жизни, не полюбит после смерти, не станет мучиться угрызениями совести.
Мужчина замирает у соседней могилы. А вот это уже интересно. Ажурная ограда. Выкованные веточки с листочками переходят в бутоны роз – изящные, трогательные, как лицо маленькой девочки на портрете памятника. Сколько ей? От силы пять. Глаза ангела. Огромные. Синие. Облако кудрявых светлых волос. Она и ушла как ангел. К ангелам. Шагнув в окно девятого этажа за голубем, зовущим в мир фей. Девочка очень верила в способность маленьких волшебниц вернуть ей папу с мамой, погибших в автокатастрофе. Одно единственное желание… Теперь малышка незримым духом заглядывает в окна других семей, наблюдая за чужим счастьем и плача над чужим горем.
Мужчина заходит за ограду. Наклонившись, оставляет одну гвоздику.
– Лети высоко, ангел.
Бредет дальше. Рука нечаянно касается скромной ограды с облезлой краской. На фотографии лицо улыбающегося мужчины. Он любил жизнь. Но отдал ее, не задумываясь, бросившись в горящий детский дом. Герой вынес шестерых. Седьмого успел вытолкнуть в проем окна, когда рухнул потолок и погреб его под собой. Мужчина при жизни пел красивые колыбельные своим детям. Теперь поет для внуков, приходя к ним легким дуновением сквозняка, когда ночь стучится в окно, и в доме наступает тишина.
Еще одна гвоздика ложится на могильную плиту.
Легкое возбуждение ворочается в груди. Пальцы в нетерпении начинает покалывать. Они почти ухватили нужные вибрации. Не хватает самого важного. Бури! Взрыва страсти, разрывающей сознание на тысячи частиц. Соло. Мужчина походил еще по кладбищу. Но больше ничья судьба не затронула его. Не заставила вспыхнуть вдохновение, способное растопить даже равнодушные сердца, заставить плакать скептиков, ощутить безысходность бесстрастных. Он уже направлялся к выходу, избрав еле приметную тропинку вдоль забора, когда наткнулся на заброшенную могилу. Холмик почти исчез под зарослями бурьяна, каменный крест покосился и пошел трещинами. Имени и даты смерти не разобрать. Только стройная березка нависает над неизвестным захоронением.
Вот оно! Фон такой, что мужчину затрясло. Тут и ладонь прикладывать не надо. Только внимай. Он опустился прямо на траву, устремил взор на могилу. И его увлекло, бросило в водоворот событий, произошедших давно…
Бомбы падали с неба черными жуками, взрывая пласты земли, превращая в пыль дома. Содрогались горы. Земля ходила под ногами, опалял лица огонь. Он был повсюду. Как и смерть. Как и безумие, которое накатывало с новым завыванием бомбардировщиков, полукругом заходящих на город, от которого остались одни развалины. Кто признает в них теперь красивейший прежде приморский курорт? Когда-то солнце отражалось от белых зданий как от зеркал, играло радугой в витринах магазинов и витражах беседок, а мраморные лестницы спускались к морю, где на приколе покачивались ждущие отдыхающих яхты. Когда-то. Теперь город превратился в клочок выжженной земли, где от запаха крови, пепла и смерти выворачивало нутро.
Сложившиеся шалашом плиты разбомбленного дома служили ей укрытием. Ненадежным, шатким, грозящим погрести под собой, но сделать хоть шаг не хватало мужества. Страх приковал намертво к месту. Обхватив голову руками, Инея сжалась в комок и приглушенно подвывала не прекращающей звучать сирене.
Появившаяся внезапно перед ней ладонь заставила девочку вскрикнуть, забиться глубже в убежище.
– Не бойся, дуреха. Не обижу. Дом скоро рухнет. Выбираться тебе надо отсюда, – улыбающийся парень в военной форме тянул к ней руку, с беспокойством поглядывая на шаткую конструкцию.
Инея затрясла головой.
– Ну же, смелее. Давай, мышонок.
И девочка вцепилась в жесткие пальцы с черной каемкой под ногтями. Рывком парень вытащил ее из развалин, заботливо закутал в свой плащ. Инея отпрянула, разглядев вражескую форму, затравлено огляделась. Не давая сбежать, солдат стиснул ее худенькие плечики, крикнул, чтобы услышала сквозь грохот взрывов.
– Посмотри мне в глаза! Кого ты видишь в них? Хотел бы убить, пристрелил сразу. Я с детьми не воюю.
Инея поверила. Может, потому, что верить больше было не во что. А надежа так нужна человеку. Хоть капля, хоть клочок миража.
Дом окончательно рухнул, едва они перебежали через улицу. Парень крепче сжал руку спутницы, оцепеневшей от вида сложившегося гармошкой бывшего укрытия, посоветовал:
– Думай не о том, что могло случиться, думай, что есть сейчас. Как тебя хоть зовут?
– Инея.
– Тарк.
Девочка не спрашивала, куда парень ведет ее. Какая разница? Просто шла, останавливалась, когда велел, пряталась за руинами зданий, падала на землю, закрывая голову руками, молча жевала протянутую лепешку, не чувствуя вкуса.
Из города выбрались к вечеру. Пригибаясь, добежали до небольшого леска. Здесь было спокойнее. Не стреляли. Но гарью пахло так же сильно. Покореженные, обгоревшие деревья еще дымились по краю леса, ямы от взорвавшихся бомб попадались повсюду. Дорога забирала в гору. Тарк тянул Инею почти на себе. Выбившаяся из сил девочка еле передвигала ноги.
Небольшой грот послужил им убежищем на ночь. Закутавшись в плащ и прижавшись друг к другу, они молча смотрели на барабанящие по камням капли дождя.
– Куда мы идем? – наконец спросила девочка.
– По ту сторону гор живет моя бабушка. Она нас приютит.
– А твои родители?
– Мертвы, – закаменел лицом Тарк.
– Мои тоже, – всхлипнула Инея. – И Сестра с братом.
Парень, успокаивая, приобнял ее, проговорил со злостью.
– Проклятая война! Ненавижу ее. Устал.
– Воевал тогда зачем?
– Трудно не взяться за оружие, когда врываются в твой дом, убивают родных.
– А у меня не было оружия, даже ножа не оказалось, – произнесла со вздохом Инея. – Бомба в дом попала, всех разом положила. Я одна чудом уцелела. Потом ваши пришли, раненных добивали. Меня за мертвую приняли.
– Они не мои. Как и те, что ворвались в наш дом – не твои. Они одержимые. Злым духом, идеей – без разницы. – Он провел рукой по лицу, поднялся. – Надо идти. Скоро рассвет.
Шли долго. Дорога смутно осталась в памяти Инеи. Ярким пятном сохранился только уступ какой-то горы, с которой они наблюдали, как встает солнце. Прежнее, ласковое, словно и не было войны, черного дыма пожарищ, руин городов. Девочка раскинула руки. Подняла лицо к солнцу.
– Как бы я хотела улететь из этого мира в другой, где люди счастливы, где нет горя.
– Мы полетим. Вот доберемся до бабушки, и возьму с собой в полет на дельтаплане. Это потрясающе! Нет ничего более захватывающего, чем парение над пропастью. Ты увидишь.
На пятерку вооруженных мужчин беглецы наткнулись на перевале. С чьей стороны были вояки – узнать Инее с Тарком не удалось. Те без разговоров начали стрелять. Повалив девочку на землю, парень накрыл ее собой. Выстрелив в ответ, сполз в овражек, затянув и Инею.
– Беги. Спрячься где-нибудь.
– Я с тобой.
– Убьют же, дура.
А то она не понимала! Но упрямо сжав губы, осталась. Перехватила из его рук автомат, когда одна пуля угодила парню в ногу, а другая – в плечо. В той прежней, мирной жизни отец учил ее стрелять. Каждый выходной водил в тир. Только духовое ружье не боевой автомат, а живые люди не фанерные мишени. Хотя… чем стрелявшие в них незнакомцы отличались от тех мишеней? Они потеряли себя, стали послушными марионетками без души в руках опытных кукловодов. И самое страшное – ей было совсем не жаль их, позволивших сделать себя такими, смирившихся с решением – дружить с тем, с кем укажут, предавать тех, кем дорожил, забывать то, ради чего умирали предки.
Первая очередь ударила в землю. Вторая прошлась по-над головами залегших мужчин. А потом кончились патроны, и незнакомцы поднялись, не спеша двинулись к ним с уверенностью, что парню с девчонкой уже никуда не деться.
Тарк выудил из вещмешка гранату, рванув зубами кольцо, бросил в идущих их убивать «фанерных человечков». Грохот взрыва оглушил Инею. Когда она открыла глаза, все пятеро лежали недвижимо в разных позах, как сломанные куклы.
Выждав, не шевельнется ли кто-нибудь из них, девочка выбралась из овражка, с опаской подошла к мужчинам, проверила. Мертвы. Обшарила карманы и подсумки. Сложила в кучку все нужное. Главное: бинты. Без них Тарк истечет кровью. Наверное, она тоже стала сродни фанерным мишеням, потому что не дрогнуло ничего внутри, когда обыскивала мертвых, по-хозяйски собирала оружие. Смогла бы прежняя Инея сделать подобное? Ни за что. Близко бы не подошла, еще и взвизгнула бы от вида мертвецов. Но кто теперь прежний? И тринадцать ли ей сейчас после всего, что пришлось пережить?
Полдня пробирались через горы. Шли медленно, Тарк еле волочил раненную ногу. Но боевые действия остались позади, и это вселяло надежду добраться живыми. Пока не увидели подбитый вертолет. Война, как раковая опухоль, охватывала новые районы. И теперь неизвестно, куда идти, какие еще города и селения зацепила междоусобная вражда.
Мертвый пилот сидел в кабине. Лицо залито кровью. Не понять, какой нации, молод или стар. Они не стали его обыскивать, прихватили только бутылку воды и парашют, бросив лишнее оружие. Так велел Тарк. Двух автоматов, по его мнению, было достаточно, а парашют мог пригодиться.
– Горы, – коротко бросил он на вопрос Инеи, зачем тащить этот ненужный груз.
Теперь они спускались, обходя стороной селения, ночуя в пещерах и оврагах. Тарк слабел. Ему нужен был врач, лекарства. Рана на ноге припухла, сочилась сукровицей. Но парень крепился, уверял, что ему лучше. На следующее утро им повстречался пастух, с улыбкой указавший дорогу. Но вместо мирного селения они наткнулись на очередной отряд. Вооруженные люди гнали их, как зверя на охоте, не давая свернуть, уйти другим путем. Тарка шатало. Вновь открылись раны, и бинты пропитались кровью. Инея забрала у парня автомат, поднырнула под руку, давая опереться на плечи.
– Эй, девочка, брось его, вдвоем вам не выжить, – кричали «фанерные человечки».
– Брось, – шептал в полубреду Тарк. – Я не жилец.
– Дурак ты, братишка. Мы еще будем есть пирожки твоей бабушке и летать на дельтаплане. Ты мне обещал. Помнишь?
Только потом беглецы поняли, почему в них не стреляли, а подзадоривали шутками и пальбой в воздух, когда очутились между краем пропасти и минным полем.
– Суки! Девчонку пожалейте. Она ведь еще ребенок. И вашей расы, – заорал взбешенный Тарк.
В ответ прозвучал смех.
– Нам не нужна заблудшая овца, водящая дружбу с врагом.
Говорят, безвыходных ситуаций не бывает. Это верно. Тарку с Инеей «фанерные человечки» предоставили два выбора: минное поле или пропасть.
– Знаешь, а парашют совсем не хуже дельтаплана, верно?
– Отчаянная ты девчонка, мышонок. Жаль поздно встретил тебя. Женился бы, когда выросла.
Привязав для надежности к себе Тарка веревкой, девочка в обнимку с ним шагнула в пропасть.
Чуть позже раздалась стрельба. Опомнились! Но пули достать их уже не могли. Купол желтого парашюта раскрылся как одуванчик на синем небе. Ветер понес его в сторону от острых зубцов скал, над голубой лентой реки, опустив на зеленый склон.
Спрятавшихся в гуще кустов измученную девочку и раненного солдата обнаружила местная женщина. Вдвоем с престарелой матерью они в потемках привели незнакомцев домой, а потом тайком переправили с надежными людьми в безопасное место.
Тарк умер в госпитале от ран. Перед смертью он выплыл из забытья, через силу улыбнулся Инеи, сидевшей неотступно возле его постели.
– Классно полетали, мышонок. Но на дельтаплане круче…
Разыскав бабушку Тарка, Инея вместе с ней перебралась жить в другую страну. Там девочка окончила школу, затем институт. Но самое первое, что она сделала – научилась парить на дельтаплане. И уже не могла жить без этого. Не проходило ни дня, чтобы Инея не поднялась в небо. Позже она сама стала инструктором, открыла школу имени Тарка.
Едва наладившуюся жизнь смяла произошедшая вскоре железнодорожная катастрофа. Поезд сошел с рельс. И кошмар детства вновь вернулся к ней. Она ползла по битым стеклам, искорёженным железкам и камням, таща за собой веснушчатого парня, сидевшего в купе напротив нее… Как когда-то волочила раненного Тарка по ущелью. И также уговаривала, слыша его тяжелые хрипы, клокотание в груди: «Потерпи, братишка. Скоро нас спасут». Инея продолжала тянуть парнишку, даже когда хрипы стихли. Она отказывалась верить, что судьба могла дважды провести ее по одному и тому же кругу ада.
Уже в полубреду увидела подбежавших врачей, услышала:
– Парень мертв. Женщину срочно в операционную. Раздроблены ноги.
Ей еще хватило сил опустить взгляд на кровавое месиво до колен, удивиться, что не почувствовала боли, а потом провалилась в темноту.
Последовали долгие месяцы лечения, несколько операций и привыкания, что больше никогда не сможет ходить. Инвалидная коляска стала ее неизменной спутницей. Но не отсутствие ног, а невозможность летать убивали в женщине жизнь. Вольную птицу не удержать в клетке. И Инея вновь полетела. Помогли друзья. Смастерили специальный дельтаплан с особым креплением, страховали в полете и на земле. Жизнь вновь приобрела смысл. Но проснувшись однажды утром, женщина вдруг поняла, что все, хватит, путь закончен. Пора подняться в небо в последний раз. Тянуть дни разбитой параличом развалиной – это не ее судьба.
Она взлетела. Сама, без посторонней помощи, бросив инвалидную коляску на площадке горы. И руки Тарка нежно обнимали Инею, как когда-то в горах над пропастью…
Мужчина поднялся с травы взбудораженный, будто вынырнул из проруби. Сердце колотилось, отсчитывая ритм мелодии. Он уже слышал ее, болел ею. И сегодня ночью она распахнет окна в его квартире, приманит ветер, закружит листы с нотами в лунном свете, чтобы рассказать про жизнь и смерть, надежду и отвагу. И любовь, что двигает нами вопреки разуму.
Порывисто оборвав сорняки с могилы, композитор положил на холмик две гвоздики.
– Спасибо.
Публика неистовствовала от восторга, бесновалась в экстазе. Цветы летели на сцену. Аплодисменты и крики «браво» не смолкали. Забитый битком концертный зал рукоплескал таланту молодого композитора и музыканта. Только первый ряд был пуст. Неизменное требование восходящей звезды.
Одетый в черный смокинг мужчина равнодушно глядел на рыдающую от ликования толпу. Много ли здесь тех, чья судьба как песня? Вряд ли. Тем ценнее дар. Он сделал шаг вперед и поклонился. Но не восторженным почитателям его таланта. А тем, кто сидел сейчас в первом ряду, и для кого именно сегодня играл: девочке, похожей на ангела, улыбчивому мужчине, молодому парню в военной форме и красивой женщине в вечернем платье.