Тихий, запущенный сад. Мерцающие во мраке цветы, качающиеся вровень со звездами травы. Белеющий в свете луны павильон, сложенный изо льда или обманных кружев тумана: так хрупок, так невесом, так изящно украшен – нет, никогда не добиться такой красоты неуклюжим рукам смертных! Следуя собственной воле, он кочует по саду: встанет под сенью вишни, примостится под кленом, и клен гладит его покрасневшими от мороза пальцами, исчезнет где-то далеко, вовсе не двигаясь с места – призрак, морок, сладостное наваждение, застывшее на полпути между тем и этим. Луна никогда не знает, где найдет его в следующую ночь, и по ее густо набеленному лицу блуждает улыбка: ветреник, небо свидетель, ветреник! Но как же хорош, обманщик! Летящие, увитые тончайшей резьбой стены. Алая крыша. Заменяющие окна витражи. Иногда в павильоне тихо – так тихо, что можно не спрашивать, есть ли хоть кто живой. Иногда в распахнутые окна доносится звонкий смех и нежные переливы кото. А когда луна, вконец измученная любопытством, забывается и бесстыдно обнажает лицо, из павильона выходят четверо… или шестеро, или полная дюжина… кто их считал? Кто сочтет лучащиеся звездным светом глаза и серебристую шерсть, сливающуюся с туманом? Кто различит в осенних листьях черную лапу и взмах рыжего хвоста? Лисы танцуют под полной луной. Они любят луну, любят ночь, любят осень; их танец – отражение этой любви. Лис сопровождает юноша, в руках у него флейта; стоит ему заиграть, и по саду несется мелодия невиданной красоты – звезды склоняются ниже, чтобы ее послушать, деревья шевелят корнями, желая пуститься в пляс. Глупые… Кто природой своей прикован к земле, разве взовьется в танце? Доплясав до утра, лисы уходят. В саду остается только самая рыжая – самая младшая – да еще творящий музыку юноша. «Югэн» – так он зовет лису; и верно, луна уже видит, что та во всем блеске явит собой дух осеннего увядания, едва войдет в возраст. Но до этого далеко. Лиса смеется и ластится к юноше, как обычная влюбленная девушка, а тот смотрит на нее с таким восхищением, будто видит принцессу крови. Она чудо как хороша, без малого совершенна; лишь призрачный, похожий на растрепанную ленту тумана хвост и сузившиеся в вертикальные щелки зрачки выдают ее нечеловеческую природу. Юноша строен, черноволос и красив, как полубог. Его платье лилового шелка не вызовет кривотолков и при дворе, а носит он его он с таким непринужденным изяществом, что в нем легко заподозрить особу, приближенную к самому Императору. Кто он? Кто – вернее, кем станет – она? Тщась разгадать эту загадку, луна заглядывает в окно. Темно. На ложе, обнявшись, сидят двое, черные волосы юноши перепутаны с огненно-рыжими косами девушки. Молчание их не тяготит: слова уже сказаны, а может, в них никогда не было нужды. Гибкое тело белеет во мраке, мужская ладонь перебирает отливающие золотом пряди. – Зажечь лампу? – отстранившись, предлагает юноша. – В такой вечер хорошо вдыхать аромат сливового масла и смотреть на блики, танцующие по стенам. – Не надо огня. Мне светло от твоего света, Блистательный! Девушка подается вперед и обнимает возлюбленного, закрывая ему рот поцелуем. У того нет возражений; да и кто бы смог возразить, когда рядом – посланница Инари? – Лиса... – шепчет он в изящное ушко, печалясь – и с упоением принимая неизбежное. В его жилах течет гордая кровь небесных владык. Он блистал при дворе, вызывая зависть и восхищение, имел в друзьях лучших мужчин и без счета покорял женщин. Его слабостью была красота, красота – и чувствительное, открытое всему прекрасному сердце: он один умел различить свет за ширмой бедных одежд и неправильных черт, разгадать страсть за непрочной завесой дрожащего веера. Он жил, как положено жить людям его круга. Сочинял стихи и указы, участвовал в увеселениях. Навещал жен и любовниц, продолжая себя в сыновьях. Познал высочайшую милость, познал высочайший гнев и опалу. На склоне лет он соблазнился лисой и оказался пленником Павильона Обманщиц, но никогда не жалел о своем выборе: Югэн вернула ему молодость – настоящую молодость, а не чадящий пыл охваченного любовным томлением старца. И она, одна из всех его женщин, умела обойтись без него – просто пока ей были приятны его заботы и общество. Диковинное ощущение! Воистину, «разве узнаешь…»!
Двое спят. Переплетенные пальцы, смешанное, едва уловимое дыхание. Они шли друг к другу – и вот, наконец, вместе, и какая разница, что луна не находит их тени, а тела не сминают шелка. Медяк за поделенную поровну вечность; цена, о которой и говорить не стоит… Двое спят, и им снится чудесный сон: дышащий паром металл и полный тумана город.
* * *
За ним пришли на рассвете. Лязгнул засов, впуская кого-то из припозднившихся постояльцев. Щелкнул замок – слишком быстро и деликатно щелкнул, подвыпившие гуляки подолгу терзают ключом замочную скважину. Нил вздрогнул, мгновенно переходя от сна к бодрствованию: все вокруг было не так. Он лежал, успокаивая мнительность, а голова уже холодно просчитывала варианты: несомненно, это по «делу профессора», и хорошо, если заказчик один. Встречаться с армией двух корпораций, взбешенных тем, что он передал заказ не только им, но и конкурентам, ему не хотелось; по правде сказать, ему не хотелось иметь дел даже с одной из сторон. Изобретение (одним – машина, вторым – бумаги и чертежи) обрело новых хозяев, Нил получил круглую сумму, приятно удвоив оговоренное – самое время уйти, не прощаясь. Лег он недавно, это было удачей: голова еще не успела наполниться сонной одурью. Второй удачей было то, что спал он одетым – разумная предосторожность при его нервной профессии. Деньги и документы были наготове, ждали своего часа в секретном ящике, запрятанном под половицу – а больше в доме его ничего не держало. Ищейки могут сколько угодно проверять пустой гардероб и продавленный лежак: Нил не держал при себе личных вещей, в комнате не было ничего, что могло навести их на след. Стараясь обходиться без шума, Нил запихнул все нужное в саквояж и накинул плащ. С дверью возиться не стоило: ее вышибут первым же ударом, так что он просто заклинил ключ в замке. Стон механического привратника, расстрелянного в упор из парового ружья, удачно совпал со скрипом оконной рамы, в комнату хлынул смог пополам с дождем. Подоконник. Узкий, но надежный карниз. Крыша. Нил не зря снимал комнату в этом доме, в районе, где старается не появляться полиция, а на всю улицу хватает одного покосившегося фонаря. Дома стояли почти вплотную. Нил отмахал по крышам половину квартала и лишь тогда рискнул спуститься. Темное покрывало смога, через который едва пробивались звезды, скрыло худую фигуру в плаще. Неподалеку прогремел взрыв, до которого не было дела никому, кроме оставшихся с носом преследователей.
* * *
Отработав неделю в порту и решив, что это для него слишком, Нил устроился на текстильную фабрику. Светский лоск сошел с него, будто сброшенный плащ: ни увядшая женщина, принимавшая его на работу, ни управляющий цехом даже не заподозрили, что когда-то Нил был вхож в самые высокие круги. Он трудился, как все, по двенадцать часов в сутки и получал за это гроши; как все, давился разваренной кашей в столовой и после смены уходил домой, едва волоча ноги. Все шло по плану: еще немного, и можно будет подыскать себе тихое пристанище – переждать какое-то время, пока не остынет гнев нанимателей. А там найдется новый изобретатель и придумает еще какую-нибудь штуку, в сравнении с которой прошлая грызня не будет стоить и ломаного гроша. Как бы ни повернулось, дело для Нила найдется: пока существует наука и оберегаемые от конкурентов секреты, будут в цене и те, кто помогает распространению знания. Только продержаться немного, не свалиться от усталости или какой-нибудь болячки. Когда на заводе случилась вспышка дизентерии – не без помощи поваров и на всем экономящей администрации – Нил без труда симулировал болезнь и получил расчет, избавив себя от необходимости объяснять, почему уходит с такого хорошего места.
* * *
Нил шел по улице, ежась от холодного ветра. По обочине сплошным потоком текла толпа, в толпе сновали воришки, зазывалы и разносчики газет, по мостовой с ревом проносились паромобили. Пропахшие дымом и потом рабочие кварталы – последнее место, где его будут искать, но все равно стоит присмотреть убежище понадежней. Куда же ему пойти? Под ухом начинались и обрывались разговоры, сливаясь в сплошной гул. Ревели клаксоны, визжали шины, мальчишки срывали голос, расхваливая свежий, только из типографии, выпуск. Но уличная какофония казалась почти тишиной: ухо, привыкшее к шуму станков, лязгу металла и шипению пара, отказывалось считать за шум такую малость. Плохо, обеспокоенно подумал Нил, это совсем никуда не годится, при моем-то роде занятий! Надо искать местечко потише, чтобы восстановить слух. Ветер, сменив направление, дунул во всю силу, осыпав прохожих пылью. Глухо стукнула деревянная вывеска на углу. «Арт-Хаус», – по складам прочитал Нил. Буквы были крупными, краска – яркой, но, похоже, художника больше заботило изящество линий, чем возможность разобрать надпись. Первая буква была стилизована под театральную маску, в правом углу красовалось что-то, опознанное Нилом как бочка. Паб? Горло першило, в кармане звенела честно заработанная мелочь. Один к одному, мрачно подумал Нил, может, и хватит на кружечку пива! Сквозь широкие, до блеска отмытые окна виднелись круглые столики на кованых ножках, недурные стулья и часть стойки. Посетителей не было; лишь в углу примостился грузный тип в сюртуке, перебирающий пачку бумаг. Лестница вела вниз, в подвальный этаж. По правую руку блестела вешалками гардеробная, почему-то закрытая, центральную арку загораживала дверь с массивным замком, слева виднелся ряд запертых комнат и переход на уровень выше, в пивную, как надеялся Нил. Но пивом даже не пахло, пахло лимонадом и кремовыми пирожными. После подвала свет резанул глаза. Запах стал отчетливее, к аромату сладостей присоединились ноты духов и театрального грима. Нил моргнул, по-новому оценивая обстановку: должно быть, это один из тех крохотных любительских театров, которые недавно вошли в моду. Короткое представление, кофе после спектакля – и по домам; труппа из четырех-шести человек, сторож, официант и распорядитель. За стойкой было пусто. Из-за углового столика поднялся толстяк, которого Нил заметил с улицы; его сюртук оказался потерт и засален, но вблизи мужчина производил более приятное впечатление. – Директор театра «Тодо», – коротко кивнул он Нилу. – Спектакль вечером. Вы, должно быть, ошиблись? Театр? Право ходить в гриме, не вызывая ничьих подозрений? – Добрый день, – учтиво поздоровался Нил. – Я не ошибся. Уделите мне пять минут своего драгоценного времени?
* * *
Если глава «Тодо» и удивился неожиданной просьбе, то не подал вида. Нил получил то, что просил: место подсобного рабочего, «подкрась-подай-принеси». Иногда его даже выпускали на сцену, на роли второго плана, не требующие особенного мастерства. Нил говорил заученные слова, повторял показанные на репетициях шаги – без страсти, без души, без попытки войти в роль; впрочем, публика и не требовала большего, люди приходили в «Арт-Хаус» приятно скоротать вечерок, а не вникать в тонкости драмы. До Нила в «Тодо» играло всего пять человек, включая директора, поэтому последний был до невозможности рад заполучить умелого и притом небесталанного рабочего. «Это судьба! – думал он, наблюдая, как Нил безотчетно подстраивается под собеседника в разговоре. – Из мальчика выйдет толк, если он будет играть всерьез». И радовался малейшим его успехам. Нил тоже был собой доволен… ровно до того дня, когда случайно взглянул в зал. Она сидела в третьем ряду, и рассеянный свет софитов играл в ее рыжих волосах, сплетаясь в золотую корону. Спроси кто, Нил не смог бы сказать, хороша девушка или дурна: черты заслоняла маска скуки, в глазах стыло разочарование от игры дилетанта – или прилежного ремесленника. Его уязвил этот взгляд. И в следующем акте Нил позволил себе вольность – более громкий тон, намеренно резкий поворот – внося толику новизны в приевшуюся пьесу. Его наградой стало легкое удивление и рассеянная улыбка перед тем, как упал занавес. Нил счел улыбку за комплимент и подумал, что не отказался бы еще раз увидеть девушку. Она приходила по вторникам и четвергам, не пропуская ни одного представления. Нил следил за ней из-за кулис и вскоре изучил ее вкусы: больше всего девушке нравились старинные пьесы, переложения сказок и легенд – и звезда труппы, белокурый исполнитель ролей героев-любовников. За его игрой она следила во все глаза, забывая про окружение; по правде говоря, там было на что посмотреть – кроме смазливой внешности, блондин обладал незаурядным талантом. Это было ясно даже такому дилетанту, как Нил, и новоиспеченный член труппы долго ломал голову, пытаясь понять, какие причины держат актера в безвестном «Тодо», мешая занять место, соответствующее его мастерству. На октябрь была назначена премьера, переложение одной из бесчисленных историй, рассказанных на страницах «Гэндзи-моногатари». Для труппы такое было внове: седая, совершенно чужая старина, церемонная речь, полная иносказаний и недомолвок, высокие прически и вычурная одежда – что уж говорить про самого Нила! Проведя целый день за подготовкой задников – река и тронутая осенним пожаром роща – под вечер он пришел взглянуть на репетицию и изумился до глубины души. Все было слишком странно, слишком ярко, слишком чуждо; несомненно, «Тодо» ждал небывалый успех! С каждым днем постановка обретала все новые краски. Герой-блондин до того вжился в роль, что даже вне сцены стал вести себя подобно своему герою. Нил следил за ним со сложной смесью зависти и ревности, сам не зная, чему огорчается больше: успеху блондина у девушки или его несомненному таланту. Но даже в самых смелых мечтах он не мог представить себя на его месте: «Повесть о кицунэ» была пьесой для выдающегося актера, он бы и под угрозой смерти не смог повторить эти выверенные слова и шаги. Утром перед премьерой труппа была как пьяная: всех будоражил предстоящий вечер, выстраданная постановка, отзывы критиков и возможная реакция публики. Исполнитель главной роли запаздывал; Нил подновлял декорации, когда в дверь постучал курьер и передал письмо для директора. Разносить корреспонденцию тоже входило в его обязанности. Нил отнес конверт и думать о нем забыл. Он почти закончил подкрашивать рощу, когда по доскам прогрохотали шаги. Директор был не в себе. Он посерел, едва волочил ноги и задыхался; кажется, его вот-вот хватит удар. – Нил! – прохрипел он. – Бросай этот задник, кому он теперь нужен. Все кончено, премьеры не будет! – Как не будет? – чувствуя себя идиотом, переспросил Нил. Он ничего не понимал. Вместо ответа директор сунул ему под нос письмо. Он не мог говорить: пухлые щеки тряслись, дрожала сжимающая бумагу рука. Строчки прыгали перед глазами, но кое-что Нил разобрал: герой-блондин уведомлял, что уходит из «Тодо», и оставлял жалованье в счет неустойки за сорванное выступление. Нил усадил несчастного на табурет. Больше он ничего не мог для него сделать. – Как низко! – прошептал тот, немного оправившись. – Уйти перед самой премьерой! Да еще передать с посыльным! – Что же мы будем делать? – поинтересовался Нил, желая настроить собеседника на практический лад. Директор задумался. Погруженный в пучины отчаяния взгляд вернулся к насущным делам труппы. – Найти другого солиста до вечера – это безумие! – пробормотал он про себя. – Никто не возьмется исполнить новую роль, имея несколько часов на подготовку. Разве кто-то из наших, кто уже знает – Антуан, к примеру… но справится ли? Сможет ли принять груз неудачи, в которой виноват тот, другой? А что, если... Взгляд остановился на Ниле. Вспыхнул отчаянной радостью, потупился от смущения. – Нил, – выдохнул директор, обессиленный борьбой с собой. – Я знаю, что прошу невозможного, но не согласишься ли ты исполнить главную роль, взамен этого предателя? «Ты – человек пришлый, если и провалишь премьеру, это не станет позором для «Тодо», – уловил несказанное Нил. Принимать чужие плевки ему не хотелось, но… она ведь тоже придет на спектакль! – Хорошо, – кивнул Нил, стараясь не задумываться, на что он только что согласился. Директор сначала не поверил ушам, потом расплылся в улыбке: – Удачи! Иди готовься, а я прослежу, чтобы тебе не мешали.
* * *
Это было безумием – соглашаться на такую сложную роль. Вдвойне безумием было ввязаться в «пьесу о демонах», требующей от исполнителя слишком многого. Нил знал роль назубок, выучил во время репетиций, но одно дело – знать, а совсем другое – отыграть во всем блеске. У него не было и сотой доли талантов, необходимых для «Повести о кицунэ». «Повесть» рассказывала историю юноши из знатного рода, соблазненного лисой-оборотнем. Чтобы войти в образ, он надел парчовый костюм, приладил парик и натянул выбеленную маску, но все усилия были тщетны: он не мог представить, о чем думает и как двигается его герой, что должно представать его глазам, когда он смотрит на убогие декорации. «Поверь себе – и зал тебе поверит»; увы, Нилу было далеко до подобной веры. Он до рези вглядывался в рощу – но не видел деревьев, лишь мазки масляной краски. Маска давила на уши, от одежды противно пахло потом и пылью. Но Нил не сдавался: он скорее согласился бы умереть, чем признать свое поражение. «Придет ли она?» Совсем не об этом ему следовало сейчас думать – но мысли, вопреки его воле, все время возвращались к девушке. В цвете холщового неба он видел отражение ее глаз, нарисованная роща сияла таким же золотом, как и ее рыжие пряди. Мир плыл как в тумане, и сквозь этот туман ему чудилось тайное движение: внимательные зрачки среди багровеющих листьев, закутанная в шелка фигура и мелькание рыжего хвоста. «Я сошел с ума, – обреченно подумал Нил. – Что ж, тем лучше…»
– Исчезла… Увижу ли вновь? Стоило ему договорить, и зал взорвался овациями. Зрители аплодировали стоя, но Нил ничего не замечал: вместе с героем он искал свою возлюбленную-кицунэ, надеясь на новую встречу. Горестно шелестела роща, вторя его печали, в игре света и тени чудился милый образ – девушка с солнечно-рыжими волосами, одетая в алое платье. Точно такое же платье сегодня было на той, в третьем ряду; он играл для нее одной, не заботясь о том, что подумает зал. Он вышел на сцену, словно во сне, как во сне, произнес финальную фразу, и теперь его занимал только один вопрос: понравилось ли ей, не разочаровалась ли она в нем как в актере? О большем он и помыслить не мог: в сущности, это такое блаженство – боготворить возлюбленную и ждать встречи, словно небесной милости. Его герой, Гэндзи, без сомнения, был сумасшедшим – и, похоже, частица его безумия расцветала теперь и в Ниле. Досадуя на неудобную маску, он глянул в зал. Девушка плакала, вздрагивая всем телом, очень хотелось пойти ее утешить, но еще оставался торжественный выход, общий поклон и гримерка… Труппа сияла его успехом, директор, рыдая от счастья, не мог вымолвить и слова. «Потом, все потом!» – махнул он рукой, и Нил отправился переодеваться. Маска легла в сундук, парчовый халат – на вешалку, но Нилу все еще чудился грим на лице и ощущение скользкой ткани под пальцами. «Так теперь будет всегда?» – спросил он себя и побоялся себе ответить. Стакан холодной воды с каплей джина немного его отрезвил, а через четверть часа в гримерку заглянул Антуан и передал роскошный букет от поклонницы. «У выхода в девять. Мэри», – значилось на вложенной в желтые розы записке. Даже если бы цветы не были перевязаны рыжей тесьмой, в тон ее волос, Нил бы и так догадался, что букет – от нее…
* * *
Зрители давно разошлись. На галерке сидят двое: прелестная рыжеволосая девушка и мечтательный юноша в лиловом узорчатом платье. – Красивая пара… Все так и было, у мальчика талант! – говорит, лукаво улыбаясь, лиса. Через ее тело просвечивают стены и спинки кресел; лишь раскосые глаза, поправ все законы, победно горят медом и золотом. – Талант! – ворчит принц. – Еще скажи, ты ему не помогала! – Разве что самую малость… Она уверена в своих чарах. Есть ли на свете хоть что-то, что в силах противиться кицунэ? – Лиса! – привычно вздыхает Гэндзи. – Любимая… Две тени уходят, взявшись за руки – в новое место и время, в новый волшебный сон.
Да, красиво. Причём, есть ещё и свой сюжет, и своя логика в тексте. Мир оперы оказался более реалистичен, чем мир "железа и пара". Ожидал я финала больше в мире стимпанка. Или про техническую революцию в Запретном Царстве) Но, честно, до такого попадания в рамки условий, как у финалистов, не додумался бы. Так что, автору браво.
Оказалось, всё-же не всё настолько буквально, и текст не приключения про стимбоя, а больше про мистику. Автор, а может после конкурса у вас появится продолжение? И про странствующих духов, и про актёра-воришку? Ведь, вообщем-то, для героев история не завершилась. И в рамках "железного" мира для нас многое осталось за кадром. Есть светлые маги и темные маги, а есть адекватные.
Чем особенно приятен для меня, это тем, что ярко вижу картинку, эдакий эффект полного присутствия. Мягкий, плавный, такой - очень женский (или даже девичий) рассказ. Хорош.
Оказалось, всё-же не всё настолько буквально, и текст не приключения про стимбоя, а больше про мистику. Автор, а может после конкурса у вас появится продолжение? И про странствующих духов, и про актёра-воришку? Ведь, вообщем-то, для героев история не завершилась. И в рамках "железного" мира для нас многое осталось за кадром.
За кадром осталось как минимум 4 кило текста )))) Аффтар слишком размахнулся, вернее, сама история по-хорошему не на рассказ, а на маленькую (или не очень маленькую) повесть. Пришлось резать объем, это местами заметно. Насчет продолжения - хотелось бы надеяться. Про героев еще не все сказано, да и "Повести о кицунэ" не повредит превращение из художественного вымысла в художественную реальность
