Надеюсь, вырастет во что-то большее, чем набросок.
Эзосеть
Пролог.
Ночь. Холод. Зима, как-никак. Тонкая ледяная корочка покрыла заснеженную дорогу и, наступая, утопаешь по колено. Но идти надо. Дома ждут. Пар рваными клочьями вырывается изо рта и рассеивается тут же. Глаза смотрят вверх на небо, но оно словно глухая стена - покрыта снеговыми тучами, которые только и ждут, когда же путник расслабится, чтобы завалить его и путь перед ним. Редкие тусклые огоньки домиков, укрытых с крышами сугробами, светились неуверенно, словно вот-вот готовы погаснуть, задутые порывом беснующейся пурги. Скрип снежинок по насту, словно мелодия флейты, тянется ввысь, рассеивая внимание... Что-то темное бросается под ноги, и они подкашиваются. Встать... Выправившись, открываешь веки, слипающиеся от талого снега. Холодно... Оглядываясь, ищешь напавшего. Ничего, пустота... Все так же снежная почти пустыня кругом. Ветер вырывает дыхание, оставляя в горле холодные колкие крошки... Шаг, другой... Удар! Яркое пламя боли в ногах и угасающее сознание. Все... Не дошел... Ветер подхватывает и возносит повыше... Смотришь вниз и наблюдаешь, как нечто темное на четырех лапах терзает лежащее тело. Как снег вокруг начинает подтаивать и тут же схватывается вновь розовой корочкой. Разлетающиеся капли, словно пули, пронзают снежный наст. А где-то недалеко, буквально в сотне шагов бежит другой человек, он спотыкается, падает, встает, вновь бежит и орет. Зачем? Уже поздно... Взгляд поднимается сам собой вверх. Ты смотришь на небо, на тучи, которые открывают черные окна, словно ворота в иной мир. Словно каждый луч холодных далеких звезд - это маленькая лампочка. Ты летишь туда, рассеиваясь незримо, тенью, словно дыхание... Последнее дыхание... И последнее, что помнишь - паутина, обволакивающая облака с той стороны, в которую ты вплетаешься, словно находишь свой дом, свое место... И покой. Но что-то тянет вниз, туда, где тело дымится от парящей крови. В боль и жалость. И туда, где тебя ждут. Слез не было – откуда у бесплотного духа чувства для них? Но словно цепей мало, в тебя впиваются сотни зубов, терзающих сердце. *** - Похоже, ему повезло... - Это ты называешь, повезло? - По-крайней мере он жив. - Хм... сомневаюсь, что он обрадуется. "О чем это они?" Перед глазами все еще туман, черным маревом скрывающий мир. Слышны лишь звуки движущейся машины и покашливание. Попытка открыть глаза ни к чему не приводит. Лишь темнота становится объемнее, словно не желает отпускать. - Приходит в себя? - Нет, всего лишь судороги. - Долго еще? - Минут пять, если без пробок. Ваня, сверни на Станковую, там посвободнее. "Почему так темно?" Чернота сменяется серостью обычной дымки. Как будто зашел в сильно накуренную комнату. Но вот, среди дымки проглядывают какие-то золотистые нити-паутинки, составляющие контуры вещей и даже людей. Одна из фигур наклоняется и смотрит провалами глаз. - Он точно без сознания? Может, еще один укол? А то ведь не довезем. - Не стоит. Сердце побережем. Кто знает, вдруг не примет. И картинка погасла, посылая сознание во тьму непроглядную. *** Очередная вспышка, и Вселенная услужливо подсовывает мир в тонкую щелочку прикрытых век. Все размыто, только слышно, как где-то капает вода. Приоткрываешь веки, и перед глазами мерцает тонкая паутинка. Моргаешь, и она тает… Слова пытаются вырваться из пересохшего горла, стремясь передать просьбу. Но связки отказывают, и только стон слышится в пределах маленького объема пространства, ограниченного больничной койкой и ширмой. Но кто-то улавливает его, и ощущается движение на грани восприятия. Силишься различить силуэты, но видишь только некую субстанцию, медузой плывущую к тебе. Сморгнув выступившую слезу, ухватываешь общие очертания тонкой, подчеркнутой халатом фигуры девушки. Вздох облегчения позволяет перевести дыхание. - Тише, тише… Вам вредно волноваться, – приятный голос успокаивает и навевает ощущение благополучия. Но, что-то все равно не дает разжаться сердцу. Предчувствие ужаса? Страх, что тело больше не принадлежит тебе? Что откажут руки-ноги. Очередной проблеск золотого, и вот уже видишь все в слабой перламутровой дымке. Прикосновения девушки кажутся вспышками нежно-розового солнца. И ощущаются как-то странно, словно, всей кожей. Но озарение не длится долго. И вот, уже видишь перед собой ее лицо, обрамленное завитками волос, выбившихся из-под шапочки. - Как вы себя чувствуете? Вам что-нибудь нужно? - П-п-пить… - слово вырывается из сухого горла, оставляя на слизистой ощущение обработанной крупным наждаком доски.
тающее сознание. Все... Не дошел... Сознание паутиной тает...
Quote (Xenonmark)
Перед глазами все еще туман, черным маревом скрывающим(-ий) мир.
Quote (Xenonmark)
Слышны лишь звуки движущейся машины и покашливание. Попытка открыть глаза ни к чему не привела. Лишь темнота стала объемнее, словно не желала отпускать.
Времена скачут. Вроде все повествование, написанное через восприятие потерпевшего, должно идти в настоящем времени. Переходы на прошедшее сильно режут глаз.
Quote (Xenonmark)
Чернота сменилась серостью обычной дымки. Как будто заходишь в сильно накуренную комнату. Но вот, среди дымки стали проглядывать какие-то золотистые нити-паутинки, составляющие контуры вещей и даже людей. Одна из фигур наклонилась и посмотрела провалами глаз.
Quote (Xenonmark)
Очередная вспышка (зпт) и Вселенная услужливо подсовывает мир в тонкую щелочку прикрытых век.
Quote (Xenonmark)
Но кто-то улавливает его (зпт) и ощущается движение на грани восприятия.
Quote (Xenonmark)
успокаивает и навевает ощущение благополучия. Но, что-то все равно не давало разжаться сердцу.
Quote (Xenonmark)
Очередной проблеск золотого (зпт) и вот уже видишь все в слабой перламутровой дымке.
Quote (Xenonmark)
девушки кажутся вспышками нежно-розового солнца. И ощущаются как-то странно, словно, всей кожей. Но озарение не длится долго. И вот, уже видишь перед собой лицо молодой девушки,
Xenonmark, уже однозначно хорошо, что вещь стала чем-то большим. Знакомое начало определенно радует, как и в первый раз, когда оно еще было миниатюрой. Продолжение - интригует. Пока что больше ничего определенного по отношению к нему сказать не могу - там все же очень мало нового текста. Я сделяль
kagami, спасибо, ошибки поправлю. Бабарик, да уж, рановато еще выносить диагноз аффтару)) Забудь и живи дальше, а если не забудешь - все равно живи дальше. Академия. Мир Афад Город Дверей
*** - Он еще не знает? – голос за ширмой слегка шепелявил. - Вряд ли. Обезболивающие еще действуют. В сознание будет приходить все чаще. К концу недели, думаю, переведем в другую палату, – второй голос звучал глухо, как будто говорящий носил маску. - А я удивляюсь ему. Почти две недели, а раны уже зарубцевались. Как на собаке. – Шепелявый как-то натянуто рассмеялся. - Поработаешь с мое - и не таких увидишь. – Глухой голос сурово одернул собеседника. - Сергей Иосифович… - Свободен, Вадим. Тебя еще три палаты ждут. Ширма мелькнула золотом, полыхнула, когда одно из облачных образований, цвета ржавчины, сдвинулось и скрылось в темном проеме, в котором угадывалась дверь. Другая, цвета изумруда, заглянув из-за ширмы, окинула взглядом пустых глазниц пациента и скрылась в том же проеме. Моргаешь, и все покрывается туманной дымкой, в которой меркнет мир. И вновь сознание улетает в дымку. *** - … в тридцать седьмую… Еще пару швов снимем. - Сергей Иосифович, может, в шестнадцатую? Там… - Вадим, ты сколько здесь работаешь? Давай не будем заниматься самодеятельностью. – Глухой голос приблизился. Маска скрывает пол-лица, из-под ткани проглядывает опрятно стриженая бородка. - Очнулся? Ничего, скоро бегать будешь. И танцевать. На пианино играть умеешь? – Лицо качнулось. – Нет? Ну, тогда ладно, научишься. На лбу выступает пот, стекает на глаза и тянешь руку вытереть… Что? Что?! Что за! Изо рта вырывается сдавленный хрип. - Тише, тише… Ничего, и это пройдет… Слезы рвутся из глаз. Вторая рука вытирает их, задевая ткань бинтов. И сквозь пелену из влаги чудится на месте обрубка та самая недостающая часть тела. Только почему-то кожа – золотистая. Но сердце болит и хочется рычать. И на шутки сознания нет сил отвлечься. Но вдруг становится спокойно и сонно. В поле зрения попадает врач, держащий шприц у капельницы. - Как говорится, сон лечит. Ты поспи, поспи… Ритмичный писк аппаратуры превращается в звон комара. И снова, так привычная теперь, серая дымка. *** Легкий порыв ветра касается лба, отбрасывая с глаз отросшую челку. Лучик света, падая через окно палаты, касается сначала щеки, затем, медленно, словно ленивый жук, двигается к глазу. Последнее и вырывает из дремы. - Кх-кх… пить… пить… - голос звучит хрипло, словно карканье вороны. Губ касается край стакана. Вода прохладной струйкой скользит по зубам, оседая на языке свежестью. Горло освобождается от спазма и дышать становится легче. - Игорь, вы можете говорить? – голос медсестры за прошедшее время становится таким родным, что чувствуется, чуть ли не единственным во Вселенной. Знакомое имя вызывает волну ассоциаций, которые заливают сознание образами и звуками. - Да. Что со мной? – поднимаешь к лицу сначала правую руку, потом – левую. У левой – забинтованный обрубок чуть выше локтя. Но боли нет. Есть лишь горечь, оставшаяся от ужаса первых мгновений осознания своего положения. - Вы, главное, не волнуйтесь. Сейчас Сергей Иосифович подойдет и все вам расскажет. Молча кивнув, соглашаешься. Уже ничего не изменить. - Ко мне приходили? – жена и дочь, единственные родные люди. Их визита ждешь с нетерпением, и, в то же время, очень не хочется, чтобы они видели тебя. - Профессор Боровский никого не допускал, кроме медперсонала. – Сестра понимающе кивнула. Видимо, уже были случаи в ее практике. - Ну, что, проснулись? – уже знакомый, слегка глухой голос, от двери привлекает внимание, и настороженно смотришь на вошедшего врача. Высокий, выше среднего, мужчина, немного сутуловатый, выглядит, как кузнец. Широкие ладони держат папку с бумагами. – Вижу, что проснулись. Рита, будь любезна, открой шторы побольше. Профессор присел на край койки, и, положив папку на колени, взял левую руку и принялся деловито разматывать бинт. - Посмотрим, посмотрим. А вы нас удивили. Так быстро идете на поправку, что, думаю, через пару недель сможете отправиться домой. Хорошо… Я бы даже сказал, отлично. – Руки аккуратно поворачивают культю. – Рубец чистый. Медсестра отошла от окна и поднесла новые бинты, готовясь перевязать. - Доктор, я могу увидеться с семьей? - Конечно. Завтра с утра пусть и приходят. Рита позвонит. А сегодня – отдыхайте. – Боровский встал, придержал папку и шагнул к выходу. - Доктор, спасибо. – Врачи не виноваты, да? Это их работа. - Не стоит, Игорь Сергеевич. Если бы вас привезли на час раньше, руку можно было еще спасти. Но машина застряла под Верхнемурским. Профессор Боровский вышел, и взгляд лишь цепляется за халат, удаляющийся по коридору. Но и тот вскоре теряет фокус и на глазах выступает слеза, погружающая палату в дрожащее марево, перечеркнутое золотой сеткой.
