царапнуло

лишняя запятая



Раза четыре в какой промежуток времени? К чему относится "часто"?

Одно тире все предложение лишает смысла, на мой взгляд.

лишняя запятая

а они и чужими умеют?


так он кружится или мечется?

Александр Тихонов
Мёртвый космос

Чернота (хуже лишь в петле),
Но, наверное, это правильно:
Я в космическом корабле,
Неизвестно куда отправленном...
Михаил Четыркин

Если вы думаете, что за бортом тишина, то глубоко ошибаетесь. Вслушайтесь... Снаружи по обшивке корабля колотят мелкие камушки, заброшенные сюда, должно быть, с другого конца галактики. Конечно, вы не слышите, как они скребутся и жалобно взвизгивают, рикошетя, ведь несколько слоёв звукоизоляции и полный вакуум снаружи создают ощущение, что там царит мёртвая тишина. Но это обман! Слух подводит вас. На самом деле вакуум жив. Если вслушаться, можно различить шипение плазмы в утробе далёкой Бетельгейзе. Это красный гигант. Пузатая звезда, прожигающая космический мрак. Даже её жар можно почувствовать, стоит лишь протянуть руку к иллюминатору и коснуться стекла кончиками пальцев.
Вы этого не чувствуете. Не в силах ощутить. Вам невдомёк, что за бортом не бессловесная пустота, а мир, говорящий с нами. Надо лишь выучить его язык, и мы сможем ответить, выкрикнуть во вселенную, чтобы в самых дальних и тёмных её уголках заплясало восторженное эхо!
А ведь мы можем! Могли... Какие у нас были амбиции! Мы смотрели на небо сквозь оптику телескопов и мечтали... высадится на Луну, встретить более развитую расу. А что теперь? Перелёты с одной планеты на другую. «Космические грузоперевозки» - звучит?! А вот ни черта подобного! Романтики и след простыл. Теперь космос – это переплетение транспортных артерий. Он кажется вам мёртвым, как нанобетон на земных дорогах. Но космос жив. Я чувствую это...
Какое сегодня число? Хотя, не важно... Вот уже который год я нахожусь на орбите этой планеты. Старший техник обещал, что починит генератор в течении пяти суток, но он лгал. Я видел это в его глазах. Взгляд не умеет лгать. А за ложь нужно наказывать! Всегда! Я взял пистолет, прижал к затылку этого подлого лгуна и нажал на спусковой крючок. Согласно инструкции, оружие должно быть и у капитана, но какой русский следует инструкциям? На всём корабле пистолет лишь у меня! Хороший пистолет. Семь патронов, один щелчок предохранителя – и всё...
Когда сломался генератор, нас было шестеро, а магазин моего малыша был полон. Теперь там пусто. Но мне ничуть не жаль, что себя я пули не оставил. Мне не жаль... я получил великий дар – возможность чувствовать космос. Слышать, видеть, осязать. Когда кончики пальцев начинает пощипывать, я могу с уверенностью сказать, что вблизи пролетел астероид. На орбите планеты, которую я назвал Ниной, кружится много астероидов, но за годы моего затворничества не было ни одного столкновения. Может Бог оберегает? Ведь отсюда до него, наверняка, каких-нибудь пара световых лет...
Нина. Красивое имя для планеты. Так зовут мою дочь. У неё светлые кудряшки, совсем как у мамы, и мои глаза – серые. Кто-то говорит, что серый цвет символизирует холод, но нет же! Серый – цвет нашей жизни. Цвет обыденности, но, в то же время, искренности. Иногда она отвечает мне... не дочь, а планета. Я вижу, как далеко внизу вспухают нарывы вулканов, как серые, будто глаза моей дочурки, облака пронзают юркие кометы. Чувствую, как планета содрогается и болезненно скулит. Тогда я встаю с кровати, иду к иллюминатору и прикладываю ладонь к стеклу. Глажу холодную поверхность, приговаривая: «Успокойся, Нина, всё пройдёт». И планета замолкает, засыпает, убаюканная моим голосом.
Капитан не верил мне. Никто не верил. Но больше всех – он. Твердил, что я сошел с ума. Это было ещё до того, как я вышиб мозги лживому технику. Инженеру – так он себя называл. Не смог исправить пустяковую поломку, а признаться не хватило духу...
Но капитан... Как он смотрел на меня! Эти зелёные глаза... Странные, зелёные глаза. Знаете, когда я вижу зеленоглазую женщину, думаю что это ведьма. А мужчину... Я ненавижу зелёный цвет, но его глаза всё равно были зелёными! И тогда я сказал ему: «Послушай, ты! Не смотри на меня так! Я нормальный!».
А он смотрел, говорил, что ему жаль, что он скорбит о моей утрате. Он говорил, что Нина умерла быстро... Он посмел сказать, что моя дочь у-мер-ла... Лжец!
Как вообще сходят с ума, если вдуматься? Осознают ли собственное безумие? Вот, к примеру, Петровский... Он хоть и врач, но после полугода заточения сказал, что начинает сходить с ума. А говорят, что безумцы никогда не признаются в безумстве! Но он-то признался. Он-то нашел в себе силы, чтобы взять нож и воткнуть его себе в самое сердце, во-о-от сюда, где у каждого из нас стучится о рёбра маленькая планета...
Мы перевозили продукты. Тысячи тонн груза для отдалённой колонии. Обычное дело - загрузиться на Земле и отчалить. Путь в одну сторону – полгода. Обратно, с остановкой на Баркане – восемь месяцев. Мы четырежды летали этим курсом. За пятнадцать лет не было никаких перестановок в экипаже. Тот же капитан, тот же техник, тот же офицер безопасности – я. И мы летали... Перевозчикам всегда хорошо платят.
Мерзкий толстяк по фамилии Карасёв пожимал нам руки по возвращении, говорил, что мы сделали важное дело и раздавал зарплатные карточки. Семьсот тысяч кредитов за один полёт! С ума сойти, какие это были деньги. Вот то безумие, в котором можно упрекнуть каждого из нас. Мы покупали себе хороший транспорт, ремонтировали дома. Нина учила языки. Я специально отдал её в платную школу, - мог себе позволить, - где девочка изучала китайский, арабский. Даже мёртвый английский и тот учила. Она у меня умница. И красавица – вся в мать...
Мать... Мать твою, капитан! Ты даже в мои воспоминания влазишь и всё путаешь, дохлый зеленоглазый мерзавец!
Шарков был лоцманом, сколько его помню. Прокладывал путь между близко расположенными планетами. Бывало, что в гравитационную яму, как он это называл, проваливались даже крупные транспорты, не то, что наш коротышка-корабль, вот Коля и следил за курсом. В тот день он прибежал к нам и сказал, что всё пропало – гравитационное поле планеты затягивает нас на орбиту, а генератор, который должен бороться с чёртовой гравитацией, сломался. Он сказал, что кто-то намеренно повредил блок управления. Кто-то... Кто-то из нас. Может быть, я? Повредил блок... А это значило, что удрать мы не сможем. Коля - единственный из всех, кого мне искренне жаль. Он ни в чем не виноват. Но стал-таки первым, кто ушел из жизни. Док сказал, что сердце не выдержало.
Коля, доктор, затем этот тощий прихвостень капитана – Ильин. Как же его звали?.. Ещё бы вспомнить... На него я потратил две пули, одна из которых могла быть моей. Ублюдок кинулся на меня с ножом, замахнулся.
Он сказал, что я – убийца, что я спятил...
Ещё мгновение, и клинок пропорол бы мне грудину. Шагнул, замахнулся, а в глазах – безумие и ярость. Вот кто был психом! Я замешкался, потому что цвет глаз у него был таким же, как у моей дочурки, а потом... Потом капитан. Улыбчивый, лощёный... Его всегда любили женщины – зелёные глаза, светлые волосы, да ещё крепкое тело. Стоило капитану зайти в бар и его тут же окружали красавицы – только выбирай. Одна из бывших пассий кэпа как-то призналась мне, что её всегда заводил зелёный цвет глаз. Зелёный! И вот однажды он с надменной усмешкой на своей подленькой крысиной мордочке заявил: «Что, Денис, не нравятся мои глаза?». Да нет же, не сказал, лишь подумал. Зря он об этом подумал!
Мы к тому времени кружились на орбите уже второй год. Втроём: я, капитан и техник. Нервы сдали у всех, и разве что мне удавалось сохранять присутствие духа. Капитан вопил как баба, что если два года нас никто не искал, то и не найдут, ведь включены поисковые маяки, сигнал бедствия подаётся непрерывно, а они всё равно не ищут. Техник говорил, что это всё из-за магнитного поля планеты. Из-за Нины. Да как он посмел обвинить её в нашей беде?! Мою дочь! Чёртов подонок! И капитан не лучше. Вот когда вскрывается истинная сущность человека! Капитан сказал: «Отдай мне оружие, парень»... Он подозревал, что я спятил, но ещё большой вопрос, кто из нас двоих был здоров!
А потом я вскинул пистолет и мягко нажал на спуск. Так плавно, как будто боялся промахнуться. Попал, конечно – с расстояния в пять метров трудно промазать. Прямо в глаз! Точно в один из противных бело-зелёных шариков, которыми он пялился на меня. Хлюп! И вот уже нет капитана. Помню, как я сказал технику, что нас осталось двое, но пистолет только у меня, ведь я офицер долбаной службы безопасности! Я приказал ему: «чини!», и он послушался, а потом развёл руками, мол «не могу», и тогда - «Бах! Бах! Бах! Бах!»... Пока его череп не раскололся от избытка свинца.
Иногда мне кажется, что стыковочные шлюзы отпирают и в корабль проникают люди. Тогда я вскакиваю с кровати, босой бегу через полутёмные отсеки, не дожидаясь пока автоматизированная система освещения услужливо зажжет лампочки над моей головой.
Бегу, бегу...
То ли в бреду, то ли наяву.
Бегу, бегу...
Прорезиненные коврики впиваются в ступни ребристыми выступами, и я понимаю, что вокруг не сон, не бред, а реальность, которая хуже любого бреда.
Бегу, бегу...
Но возле стыковочных шлюзов, конечно же, никого нет и быть не может. Хотя... стоит мне развернуться к ним спиной, вновь слышится шарканье шагов, стук тяжелых ботинок по полу, приглушенные перешептывания. Долетает из дальних отсеков звонкий детский смех.
Однажды я решился – взял в руки кухонный нож и пошел посмотреть, что творится в отсеке. После отбытия с Земли мне приходилось бывать там нечасто – продукты для экипажа хранились отдельно. Огромное помещение, заставленное коробками и тюками с тряпьем, встретило меня затхлостью, запахом гнили и разложения. За пределами отсека смрад не чувствовался – спасала система вентиляции, но все продукты, которые мы перевозили, были испорчены и теперь от тошнотворно-сладкого запаха кружилась голова. Я поскользнулся, и чуть было не растянулся в грязно-бурой луже, которая натекла из-под дальних контейнеров.
Потом сзади послышалось хлюпанье босых ног, я обернулся и увидел её – Нину, мою малышку. Но она не могла находиться на корабле, и я закричал, бросился прочь из отсека, а когда у самого шлюза обернулся, чтобы в последний раз посмотреть на дочь, её не было видно, как и бурых потёков на полу. Пропал и сладковатый запах. Больше я никогда не ходил в тот отсек. Он намертво заперт и заблокирован с главного терминала. Больше я туда не войду, а то, что таится за ящиками, никогда не выберется наружу.
За двое суток до трагедии пришло сообщение с Земли. Чёртов лжец Карасёв сообщил, что моя дочь утонула в школьном бассейне. Моя Нина! Но он лгал. Теперь я это понимаю. Он лгал, потому что он – Карасёв. Жирная рыбина – карась, который не умеет плавать. А Нина умеет и никогда не утонет. И я умею. Я плаваю по космосу на большом грузовом корабле.
На корабле есть спасательные модули – маленькие, похожие на патроны капсулы, в каждой из которых способен поместиться человек. Через месяц после поломки генератора мы решили проверить, можно ли таким способом выбраться из ловушки. В теории всё было просто – нужно сесть в капсулу, задать координаты эвакуации и умная техника доставит тебя к ближайшей транспортной магистрали, где спасённого человека подберут в течении десяти суток. Никто не хотел становиться подопытным и капитан положил в капсулу свою рубашку, а я – подушку.
Мне не жаль убитых. Мне жаль подушку...
Капсула выстрелила из спасательного отсека и мы, как завороженные, смотрели на её полёт. Через минуту огромная сверхтехнологичная пуля с моей удобной подушкой загорелась и взорвалась. Тогда я придумал, что делать с телами. Я знал, что скоро трупов будет много.
Это просто – нужно положить покойника в капсулу, задать координаты и наблюдать, как та сгорает в атмосфере.
Я экономлю энергию реактора... но ночью, когда я решаю, что это – ночь, над кроватью горит лампа. Я боюсь этих людей: капитана с его зелёными глазами, тощего мерзавца с ножом и техника... Они приходят ночью, бродят по каютам, забираются в подсобные помещения, скребутся под полом и в системе вентиляции. Их тени мелькают в тёмных коридорах. От них пахнет горелым мясом. Я просыпаюсь, бегу на звук шагов, включаю свет в холодных отсеках, но там никого. Совсем никого.
Я спрашиваю космос, сколько мне ждать, но космос молчит! Я кричу: «Сколько мне осталось?!», а в ответ - могильная тишина. Слышу, как поскрипывают пластиковые сочленения внутренней обшивки, как тихо шипит система охлаждения бортового компьютера, но космос молчит. Он таится, делает вид, что не слышит меня. Мерзавец!
Когда-нибудь нас найдут. Меня. К торговому кораблю пристыкуется спасательный модуль, люди войдут внутрь и увидят в кресле пилота сморщенное тело старика. А может и не найдут никогда. Долго будет кружиться корабль вокруг необитаемой планеты. Астероид ли прервёт его бесполезное существование, или взорвётся реактор – кто знает... А пока я надиктовываю свои мысли, в иллюминатор за мной наблюдает Нина... Доченька...

16 апреля 2012 г.