Император людей мрачно смотрел в окно. Он не любил свой дворец, чуждый ему своей нечеловеческой архитектурой и мёртвой древностью, и резиденцией его сделал исключительно поддавшись политической необходимости. Лишь рабочий кабинет, с потемневшими от времени дубовыми панелями стен, книжными шкафами до потолка да резными креслами, помнившими, наверное, род Морских Королей казался ему живым. День за днём, словно преданный пёс, встречая хозяина огромным столом, заваленным срочными документами и донесениями. Но сегодня мысли владыки были далеки о государственных дел, а сам кабинет вдруг показался ему большой и дорогой клеткой в огромном виварии по имени столица.
«Очирбат, умница и весельчак, близкий друг… Ну почему ты кинулся за ней сломя голову, почему узнав о побеге не предупредил меня?» с тоской подумал Герман. «Опять решил подразнить эту стерву, изображая страшилище из легенды? А теперь… Эльфийка сбежала, отряд гвардии попал в засаду, ты погиб… а по твоим следам снова крадется пламя войны.»
— Сир! — за спиной раздался почтительный голос канцлера.
— Хватит, Птах. Мы одни.
— Как хочешь, — не поворачиваясь император услышал, как Птах бросил на стол папку с бумагами и уселся в кресле. — Герман, у нас неприятности. И, между прочим, виноват в них твой сувенир. Почему ты не избавился от этой девки тогда, два года назад?
— Сувенир, сувенир… Сколько людей во дворце считают так? Не говори, сам знаю, что каждый второй. Всё проще и сложнее… — император мельком посмотрел на Птаха, который по хозяйски развалился в его кресле, Закинув ноки на стул для посетителей, и перенёс взгляд обратно за окно.
— Мы встретились, когда я уже был нукером[1] Субудея. Ты не никогда спрашивал меня о родителях, а я не любил вспоминать. Когда мне было тринадцать — меня вместе с матерью «прекрасные эльфы пригласили в светлые чертоги, оказав великую честь правящей семье Княжества Древлянского». Сам знаешь, как это бывало: эльфы приходят и отбирают близких людей в наказание или по прихоти. А все радостно стоят и улыбаются, поздравляют счастливчиков…. Им помешали оруженосец отца да вампир, которого Асмунд[2] прятал у себя. Этот кошмар долго преследовал меня ночами: я вижу, как облик эльфов плывёт, они неестественно вздыбили плечи, подняв длинные руки. По светлой коже лиц волнами бегут вены, серебристые и золотые волосы меняют цвет на зелёный, а глаза и раскрытые рты светятся алым. Асмунд рубится с этим кошмаром, не пуская ко мне… и пустые счастливые лица людей, стоящих рядом. Через много лет я узнал, что мать затравили собаками на королевской охоте в честь визита Дагейда IV, — слова постепенно становились еле слышны, словно воспоминания давили не только на сердце, но и на голос. — Бьёрг[3] вытащил меня из города и помог добраться до орков. А там Великий хан Субудей взял меня к себе. Зачем?.. Разве что насолить эльфам, с которыми степняки воюют уже не один век… Извини, но предать память Асмунда и отдать приказ о казни беременной женщины я не смог... Даже запрятал девушку в дворцовые подвалы, чтобы какой-нибудь очередной искатель справедливости не смог отомстить Василисе за пролитую кровь жены, сына, матери!..
Закончив рассказ, Герман помолчал несколько минут. А затем добавил уже для себя:
— Прав был Нугай. Тысячу раз прав. «Воину пристало милосердие, правителю — осмотрительность».
Внезапно император, словно очнувшись, отвернулся от окна и повернулся к другу, который всё ещё сидел в хозяйском кресле:
— Докладывай! — уже обычным голосом сказал Герман. Воспоминания закончились: теперь в кабинете снова были не старые друзья, а император и канцлер.
Птах встал, и, разложив на столе принесённые бумаги, продолжил:
— Василиса нашла помощь у эльфов за Гранью. Не знаю, что наплела им эта гадюка, но скоро нас ждёт вторжение. Её дети несут кровь драконов, так что Полные Врата она сможет открыть в любой момент. Эльфы всё равно не оставили бы нас в покое, но теперь до начала войны у нас всего шесть месяцев. Максимум год. Пора начинать мобилизацию.
— Думаешь, рискнёт собственными детьми? Хотя да, ради власти рискнёт. Уверен, что мы выдержим? — в голосе императора прозвучала усталость. — Посмотри, — рука показала на небо за окном, затянутое чёрными тучами. — Прощальный подарок гномов ещё висит над западными провинциями. Разрывы хоть и появились, но когда эта гадость исчезнет, не берётся сказать никто… Что с магами?
— С боевыми и некромантами проблем нет. Магия во многом лишь отражение души, а боли и равнодушия за годы правления Совета накопилось с лихвой. С целителями хуже, да и тех, что нашли, мы не успеваем подготовить как следует. А довериться магам старой выучки, чьё искусство растет из «светлого» чувства превосходства и унижения других — не рискну. Пусть уж лучше сидят по уютным камерам…
— Шли гонца к Субудею. И готовь приказ о частичной мобилизации, я подпишу, — подвел итог император. И решительно добавил. — Мы выстоим. Мы должны выстоять!


[1] Нукер (монг, затем тюрк) — друг, товарищ. Так назывались дружинники ханов, составлявших постоянное личное войско.


[2] Асмунд (сканд) — бог-защитник


[3] Бьёрг (сканд)— помощник

Тот, в чьём сердце — ад пустыни, в море бедствий не остынет,
Раскалённая гордыня служит сильному плащом.

Ночь — странное время. Все искажается, тени и предметы меняют форму и смысл, далёкое становится близким, а близкое — далёким. Особенно вольно ночная тьма себя чувствует в Нижнем городе, где фонари большая редкость, а крепкие мостовые за пределами широких главных улиц сменяет грязь. Вот и в этом переулке возле самой городской стены ночь царит полновластно, превращая людей в едва заметные призраки и оставляя им лишь голоса.
— Бьёрг, ты должен сопровождать меня дальше! — голос властный, но какой-то детский. То ли сорвётся на гнев, то ли расплачется.
— Должен? Тебе? Я-то думал, что должен Асмунду. Если бы не он, щенок, стал бы я возиться с тобой! — мужской голос, но какой-то странный. Есть в нем что-то фальшивое: как в музыкальной шкатулке, исполняющей мелодию вместо оркестра.
— Я княжич!..
— Ты? Ты — никто. Княжич давно в светлых чертогах эльфов, а ты так — мелкий побирушка. Хватит. Ещё одно слово — и катись куда хочешь. До первого мага. И Асмунд тогда погиб зря.
Из мальчика как будто выпустили весь воздух. ­— Это нечестно! Я не хотел…
— Он был воином, и сам решал, когда и за кого сражаться. Пусть чертоги Вальхаллы примут его… хоть вы и забыли Вотана. Одевайся!
— В это рваньё? Ой, больно же, ухо-то зачем! Понял, понял...
— Иди в Степь, там ты сможешь укрыться. И забудь, что умеешь читать и писать. Грамотных теперь мало, так что тебя легко вычислят ищейки Совета. Чего умеешь ещё?
В разговоре возникла долгая пауза.
— Ну… корзины плести нянька учила.
— Для бродячего коробейника — самое то. Заодно обувь будешь чистить, — Бьёрг усмехнулся, — княжич чистит сапоги, такое этим напыщенным индюкам даже в голову не придёт! Если ничего не изменилось за последние семьдесят лет…
Выглянувшая на несколько минут из-за туч луна ярким фонарём высветила, как мужчина тронул один из камней кладки — и в городской стене неожиданно открылась калитка, до того совершенно неразличимая.
— Есть! Быстрее! Всё, мы за стеной. К утру ты должен быть на Рудном Тракте. Пройдёшь по нему южнее Рифейских гор. А там и до Великой Степи рукой подать.
Бьёрг несколько минут смотрел на опустевшую тропинку, а потом двинулся обратно в город. Надо замести следы, пока не рассвело…
«Вчира, в пять тридцать утра на берегу р. Ствига в районе северных тарговых пакгаузов был найден труп мальчика предположительно 13-14 лет. Волосы русые, цвет глаз зелёный. Рост примерно метр шестдесят пять. Труп обезображен бродячими собаками, По одежде (смотри прилажение 1 «список обнаружинных предметов»), а также по остаткам ауры (смотри прилажение 2 «результаты посмертнаго анализа ауры») данное тело принадлежит похищенному вампиром пять дней назад княжичу Герману. Результаты вскрытия показывают, что тело подвергалось кроваотсосу непрерывно в тячении последних четырёх или пяти дней до полного обезкровлевания (см. прилажение 3 «Акт взкрытия»), что привело к полному разрушению головного мозга и делает невозможным посмертнае сканирование трупа».
Подписи
Старший следователь г. Вручий ­— Панкратий
Дежурный маг — Радигост
Патологоанатом г. Вручий — Павлос.
Сим заверяю. Начальник стражи г. Вручий — Влассис.
Глава Древлянской гильдии магов скомкал листок и с презрительнойминой на лице бросил его под стол собеседника.
— Андрей[1], как это понимать? Я не говорю об убогом стиле этой писанины, но почему об этом докладывает городская стража, а не твои люди?
— Указывать будешь прислуге, Георгий[2], — отозвался канцлер, недовольный хамским поведением гостя. На несколько мгновений он представил, как сначала возит этого выскочку мордой по драпировке стен и паркету, а потом приказывает выкинуть наглеца и из кабинета… не время. И Андрей, справившись со сладостными мечтами невозмутимо продолжил. — Ретивый дурак, за это мы его и поставили. Вот и решил выслужиться. Мои люди уже проверили, всё сходится. Похоже, княжич мёртв — так какая разница?
— Тебе, может, и никакой, а мне эльфы срубят голову за промах, — с нотками паники в голосе взвизгнул Верховный маг.
— Мы в одной лодке. Его великолепию Пресветлому Фэйдросу[3] сообщим, что проблема устранена. Но на всякий случай… я прикажу «Ночным теням» поискать мальчишку. А твои маги пусть присматриваются к подходящим аурам.
Два с половиной месяца после печальных событий в столице для страны прошли почти незаметно. Все так же трудились на полях крестьяне, так же зазывали купить свой товар ремесленники. Продолжали важничать рыцари и маги. Только купцы ворчали, что отношения с Полесьем совсем испортились — но ворчали вполголоса. После того, как князь слёг от горя, всесильный канцлер стал равнодушен к опеке над малолетней полесской княжной. К тому же с пропажей княжича, затея с браком и объединением земель теряла всякий смысл: других сыновей князь не имел, а у его младшей сестры были одни девочки. Старшую из княжеских племянниц почти открыто называли невестой Всеволода, сына канцлера. Никто не сомневался, что после смерти старого князя на престол взойдёт именно Всеволод, а править при нём будет его отец. А то, что соседи обиделись да войной пойти грозились — не впервой, обломаем. Людей больше тревожила наступающая зима.
На окраине большого села сидел мальчик и охрипшим голосом зазывал брать корзины, которые стояли тут же. Очередной бродячий коробейник: такие часто проходили по тракту, заглядывая в сёла и предлагая что-нибудь купить. День перешел за полдень, но судя по стопке корзин торговля сегодня шла плохо.
Герман в очередной раз крикнул: «Корзины! Корзины! Кому корзины?» и понял, что окончательно охрип и замёрз. Надо собираться и идти дальше, вот только сил совсем не осталось. Вдруг перед со стопкой корзин остановился мужчина: ещё не старик, но крестьянская жизнь уже разрисовала его лицо и руки морщинами, а в волосах пробивалась седина.
— Ты ничего здесь не продашь, парень. Вот что, ты в своей куртчонке совсем заледенел. Пойдём-ка ко мне, хоть поешь и отогреешься.
Это было знакомо: его иногда пускали переночевать на сеновал или давали чего-то съестного. Но чаще помогали пожилые женщины, похоже его исхудалый вид вызывал у них какое-то материнское чувство. Мужчины обычно давали какую-то работу: дрова поколоть, коровник почистить.
Дважды его пытались продать в рабство. Хоть на землях княжества иметь рабов было запрещено, отдельные шайки временами крали людей и, по слухам, продавали к Закатному морю. Первый раз он сбежал, когда услышал планы работорговцев — помогло знание западных наречий. Во второй раз выручило умение обращаться с оружием — никто не ожидал от оборвыша умения драться в закрытых комнатах и бросать ножи. После этого в глухом лесном домишке остались два трупа, а мальчик неделю не мог уснуть спокойно, а привычный кошмар сменили два мерзавца с залитыми кровью лицами. Надо бы отказаться, но он так устал… Будь что будет!
В доме вкусно пахло молоком и кашей, в сенях сушились прутья для корзин и связки каких-то трав.
— Ешь, — сказал мужчина. — И не проверяй ты нож. Я всё равно вижу, а здесь тебя никто не тронет. Филин. Филином меня кличут. Ты ешь, ешь, не стесняйся.
Дождавшись, когда мальчик уснул, разомлев в тепле от еды, Филин укрыл его одеялом и, стараясь не шуметь, вышел на улицу. Надо быстрее поймать ведуна, пока тот не внёс запись в учётную книгу.
Улица шла длинной дугой, напоминающей подкову. Быстрица, где жил Филин, считалась одним из самых больших и богатых сёл на Рудном Тракте, так что дворов было много. Дом ведуна находился на другом конце дуги, у съезда на тракт, но идти напрямик огородами Филин поостерёгся. Опять нарвешься на Плаву[4] — больше времени потеряешь. Вредная бабка считала, что он ещё мужчина хоть куда и постоянно ругала мастера за холостой образ жизни. В чём её поддерживала половина женщин села, мечтавших выдать дочек за такого уважаемого человека. Старушка настолько загоняла бедного корзинщика, что тот готов был бегом проделать втрое больший путь — лишь бы обойти бабкин огород как можно дальше.
— Филипп! Филипп, хрыч ты старый! Ты где? — гаркнул с порога Филин.
— Здесь я, мочалка горластая! Чего надо? — отозвался приятель из подпола.
— Дело есть.
— Ну давай, коль не шутишь. Будешь? Пока Фросья у дочки? — Филипп захлопнул за собой крышку, воровато оглянулся и достал из-за печки большую бутыль самогона.
— Ты это, осторожней. От второго инфаркта я тебя не вылечу.
— Ладно тебе, я ж по маленькой, — смутился Филипп. Но бутыль убрал в сторону и вместо неё достал из печи чугунок с травяным отваром. — Так чего надо-то?
— Дело есть. Мальчонку я сегодня подобрал, учеником хочу взять.
— Так бери, в чем проблема-то? Сирота небось, родители жаловаться не будут, — демонстративно пожал плечами ведун, показывая, что из-за такой мелочи его можно было и не беспокоить. — Да и были бы — не жаловались! Сам Филин к себе берёт!
— В том то и дело, издалеча он. Из столицы, похоже. Впиши в учётную книгу, что не сегодня он пришёл, а с прошлой среды у меня.
— Под каторгу меня подвести хочешь? — ведун резко подобрался. — За подделку записи сам знаешь, что будет…
— Да не выпрыгивай ты из штанов! — резко оборвал его Филин. — Какая разница? Шесть дней всего. Если всплывет чего — да числа просто попутал, грамоту плохо разумеешь. И ещё… — голос мастера стал мягким и вкрадчивым, — тебе мальчишку не жалко? Сам знаешь, канцлер да верховный маг под каторгу скольких за последнее время подвели, да всё вместе с семьями. А мальчонка — явно из таких. Да пусть отец канцлеру не угодил, но мальцов-то за что? Будь человеком.
Вдруг сквозь благодушный и мягкий облик старого корзинщика на несколько мгновений проступил кто-то другой: жестокий и привыкший повелевать. А в голосе появились стальные нотки: «Да и должок у тебя передо мной… за тот случай».
— Не напоминай. Сам помню… — сник ведун, — да и без этого помогу. Видел я его сегодня, пропадет ведь. Ноябрь скоро…
Вдруг на лице Филипа появилась отчаянная обречённость: «Но если что — ответ с тебя будет!»
— Вот и договорились. Я к себе, пока парень не натворил чего с испугу. А ты давай, с этим делом, — Филин звонко щёлкнул по бутыли, — завязывай.
Когда Филин пришёл домой, мальчик всё ещё спал,. «Можно было столько сон-травы и не сыпать», — подумал мастер. — «Вставай, лежебока!» — толкнул он гостя.
— Что?! — Герман очнулся, одновременно хватаясь за нож, спрятанный в куртке.
— Ты железку-то брось, не пригодится. Если б хотел чего, так давно уж сделал. Вот что, ученик мне нужен. Травам научу, да и корзины плести тоже. У тебя талант хоть и есть, да выучка никакая. Небось, сынок благородного из столицы? Сбежал?
По тому, как мальчик сжался, Филин решил, что угадал. — «Да не бойся ты, не выдам, — как можно мягче начал мастер. — Много вас теперь таких, стараниями-то нашего всеблагого канцлера да его сиятельства Георгия... Мне всё равно, чем твой папка им не угодил. Сбежал ты от них — и ладно. Только вот пропадешь ты, ноябрь скоро, а там и зима на носу. А я тебя и от зимы и от ищеек, если что, укрою. Ведун здешний должник мой, запись в книге жителей он поправит. Так что ты у меня ещё с той недели в учениках числишься. Согласен?»
— Согласен! — не раздумывая ответил мальчик.
— Вот и хорошо. Давай-ка во двор, пока дождя нет — дров поколи. Баньку распарим, воняет от тебя с дороги… А корзинщику чистота — первое дело, в корзины люди снедь класть будут, или ещё чего. Да и травнику чистота не последнее дело.
Баню успели истопить перед самым дождём. Обратно пришлось бежать сквозь мелкую водяную пыль, которую заносило под навес. А потом пили душистый мятный чай с листьями малины и смородины. Впервые за последние дни мальчик засыпал в тепле, не думая о завтрашнем дне. Капли дождя стучали по крыше звонкой барабанной дробью — трам-тарарам, завтра будет новый день! Ещё лучше и интереснее вчерашнего!


[1] Андрей (греч)— мужественный


[2] Георгий (греч)— земледелец или возделывающий землю


[3] Фэйдрос (греч)— яркий


[4] Плава (слав) — желтый

О гроза, гроза ночная, ты душе — блаженство рая,
Дашь ли вспыхнуть, умирая, догорающей свечой,
Дашь ли быть самим собою, дарованьем и мольбою,
Скромностью и похвальбою, жертвою и палачом?
Дождь лил всю ночь. Утро встретили воздух, пропитанный водой, да мелкая морось дождя, который силился поспеть за убегающими облаками. Влага норовила собраться на чём угодно, чтобы потом холодными каплями свалиться за шиворот и на землю. Ещё вчера везде царила золотая осень, а уже сегодня стало ясно, что яркие краски осеннего багрянца уступили место ноябрьской серости. Лес по-прежнему стоял в золоте, но уже совсем не надолго. Природа, словно готовясь отойти ко сну, умылась и начала раздеваться, чтобы затем сладко уснуть под пушистым снежным покрывалом. Вслед за природой и людей охватила щемящая смесь радости, грусти и облегчения: вот и закончился год. Пусть до солнцеворота и новогодних гуляний ещё почти два месяца
Залесскому посаднику утро такого облегчения не принесло. Наоборот, к остальным проблемам добавилась головная боль от погоды. Ну не могли этого проклятого торгаша зарезать в каком-нибудь другом городе?!
Почтенный ростовщик Северьян Панкратыч был убит неделю назад в своём доме. Редкие рифейские изумруды, естественно, пропали. В городе ходили слухи, что купца задрал вампир, но посадник от этого только морщился. Зачем вампиру камни и золото, тем более, что убили купчину ножом в спину? Да и случай похожий год назад был. Тогда вся округа шепталась об оборотне, нападавшем на одиноких прохожих. Когда мерзавца словили, при нём нашли искусно сделанные волчьи челюсти.
После убийства купца город перерыли сверху донизу, всех подозрительных хватали и запирали в городской тюрьме, сквозь дыбу пропустили половину главарей банд и булыней[1]. Всё, что удалось выяснить — что налётчиков было двое или трое, а один из грабителей — норманн с явным пристрастием к настою чёрной конопли. Последнее вытрясли из Таракана, крупнейшего в Залесье скупщика. Норманн пришёл к нему на рассвете следующего дня, чтобы продать один из камней. Выглядел он плохо: расширенные глаза, шелушащаяся кожа, боязнь света и нервные пальцы. Все это выдавало в нём наркомана со стажем, который давно не получал дозы. Камень он продал не торгуясь и поспешил в одну из забегаловок, где торговали дурным зельем. Хозяин притона тоже опознал норманна, но сказал, что получив дозу, тот поспешил скорее убраться.
Получив ниточку, люди посадника и "Ночные тени" ещё раз обыскали город и окрестности самым тщательным образом. Но банда словно сквозь землю провалилась. Новость уже дошла до столицы, и казначей, разъяренный смертью родственника, добился отправки комиссии из Надзорного приказа. Всё бы ничего, но этот жирный боров — глава местного отделения «Ночных теней» — вдруг решил перевалить всю ответственность на посадника. Скотина! Сначала неделю сидит в своём поместье, скинув расследование на заместителя, а теперь пытается копать под посадника: не выполнил секретный циркуляр самого канцлера! А кто свалится был проверять всех побирушек и бродяг по этому циркуляру?! Уж не сам ли посадник лично? Да и вообще: это не его дело, канцлеру приспичило — вот пусть служба канцлера и бегает! А если отожравшийся вислоухий козёл Власий[2] не в состоянии оторвать зад и приехать — это не моё дело. Городская тюрьма не безразмерная, а сажать матёрых бандюков для допросов куда-то надо: вот и пришлось всех оборванцев, пойманных за неделю, гнать из камер. Пусть радуются, хоть кому-то от гибели этого кровопийцы Северьяна польза будет. А если Власию нужны побирушки — пусть селит их у себя дома!
Последняя мысль так понравилась посаднику, что он наконец-то взял себя в руки. С интересом оглядев стол, на котором валялись сломанные перья и порванные бумаги, вдруг злорадно подумал: а про циркуляр то, Власий, ты зря. Я тебе его припомню, и неделю, когда ты отсиживался после ограбления — тоже. Выжидал, как повернётся, на нас хотел всё повесить? А вот тебе! И виноватым со всех сторон выйдешь именно ты! А с твоим заместителем мы договоримся.
Глава местного отделения «Ночных теней» давно уже не вызывал у посадника ничего кроме глухого раздражения. Столичный бездельник, получивший должность по чьей-то протекции. Особых дел в Залесье у него не было: разбойников на Рудном тракте вылавливала городская стража, да и мало находилось охотников нападать на вооруженные до зубов караваны гномов и рудокопов. Шпионов же в городе не видели с момента основания: с гномами отношения были неплохими (попробовали бы залессцы иначе!), а орки лазутчиков не засылали. Да и не вышло бы у орка спрятаться в городе: двухметровых детин с зеленовато-жёлтой кожей и клыками среди людей не встречается. Вот и оставалось Власию вытрясать деньги с купцов, брать взятки, да набивать поместье роскошью и крестьяночками. Посаднику, искренне переживавшему за свой город, такой образ жизни был откровенно противен. Да, он, конечно, и сам не гнушался подарками. И в казну городскую лапу запускал. Но в трудный год страшной засухи не постеснялся выложить большую часть состояния в помощь городу, о чем никогда не жалел.
Посадник позвонил в колокольчик, вызывая секретаря.
— Пиши. «Его превосходительству главе Ночного приказа высокочтимому Ратмиру[3]. Спешу уведомить вас...»
Канцлер устало отложил письмо из Залесья.
— Всё, Георгий. Это уже шестая жалоба. И все — на твоих выдвиженцев. Больше никого по твоей просьбе я назначать не буду. И княжеский суд по твоему желанию на каторгу и плаху никого больше не пошлёт.
— Андрей, друг мой, — голос Верховного мага был полон мёда, — мы же с тобой договаривались...
­— Я помню наш договор. Но по-моему, двух месяцев вполне достаточно, чтобы свести счёты. Хватит. Мне умные нужны, и не для того чтобы камни ломать. Ты и так разгромил полторы сотни боярских родов, причём почти все — из старых фамилий. Хватит, так и до бунта недалеко.
С каждым словом между собеседниками ощутимо нарастало напряжение. Казалось, ещё немного — и они вцепятся друг другу в бороды. Это было бы смешно: брызжущий слюной, невысокий, полненький, с оттопыренными ушами и лохматой курчавой бородёнкой маг и спокойный, статный канцлер, напоминающий собаку-овчарку. Смешно, если бы не грозило перерасти в усобицу самых влиятельных людей страны.
Внезапно в кабинет ворвался парень лет двадцати пяти.
— Отец!
— Мы продолжим позже, ваша светлость!
— Как изволит ваше высокопревосходительство, — сквозь зубы процедил маг и вышел из кабинета. Георгий торопился настолько, что чуть не налетел на лакея, открывавшего дверцу кареты. От немедленной расправы слугу спасло то, что маг торопился включить Подслушника, ловко спрятанного в кабинете соперника. Всё-таки навыки из далёкого детства пригодились. Тогда он ловко обчищал карманы, а теперь..! Георгий вслушался в происходящее.
— Зачем? Сядь. Сядь, я сказал. Ты не понимаешь, почему я приказал везде трубить о твоей свадьбе? Почему терплю этого напыщенного индюка? Мы — бояре. И принадлежим не себе, а княжеству. Всё что идет на благо княжеству — хорошо, всё что идёт во вред — плохо. И неважно, выгодно ли это нам или нет. Старый князь совсем плох. Лекари говорят, он протянет не больше трёх-четырёх месяцев, а то и меньше. Что нас ждёт потом? Усобица? Когда забывшие о своём долге будут рвать страну на части? Ты подумал, сколько горя это принесёт простым людям? Которых ты, боярин, должен защитить? Твоя свадьба — это жертва, которую ты приносишь за своё положение. А моя жертва — терпеть оскорбления этого надутого индюка и слухи за спиной.
— А союз с Полесьем…
— Забудь. Если бы планы князя удались, соседи ударили бы по нам со всех сторон. И гномы бы их поддержали — им ни к чему наша монополия на зерно для Рифейских гор. Поэтому Светлый совет и отнёсся к этой идее неодобрительно. Кому он был выгоден? Купцам да мастеровым, которые лишь о мошне и думают. А остальному люду… Остынь. Свадьбу сыграете через месяц. Родители Татьяны[4] согласны. Да, как там матушка…
Остальное было не интересно. Георгий усыпил Подслушника и усмехнулся. — Да ты оказывается идеалист, Андрей. Кто бы мог подумать. А индюка я тебе припомню отдельно! Благородный идиот!
Благородных Георгий ненавидел люто. До самых кончиков пальцев, до судорог! Как он радовался, когда его, мелкого карманника приметил один из магов Светлого совета и дал стипендию в Академию. О беззащитного сироту вытирали ноги и сокурсники, и преподаватели. Он держался, зубами прогрызал дорогу! Запись в списке учеников «без происхождения» рядом с фамилией закрывала перед ним все жирные места в жизни. Он старался… Интригами, взятками, лестью и талантом создавал карьеру, продвигаясь от мелкого мага в дыре на краю мира до главы Магической Гильдии одного из самых сильных государств. Но даже когда он достиг вершины, проклятое «без происхождения» снова проявилось как клеймо. Да, с главой Гильдии имели дело, он обладал немалой властью… но при каждом удобном случае проклятые дворяне кичились своими предками, родами… Как будто специально каждый старался напомнить: ты грязь, у тебя никого нет.
Узнав о мечтах канцлера, Георгий с жаром ухватился за них. Именно себя Верховный маг считал вдохновителем и основой всего! Заслуженная награда не заставила себя ждать: последние два месяца стали для Георгия раем. Он наконец-то смог отомстить! Как сладко оказалось смотреть на избитых благородных в камере, самому пытать их магией и железом. Как валялись в ногах боярские красавицы, прося за мужа, брата… а ведь до этого даже не смотрели в его сторону. — Всех, всех, кто меня презирал, изведу! — кипело в Георгии.
— Значит, Андрей, говоришь, всё на благо родного края..? Тем лучше. С патриотами так легко работать... И так удобно менять одного патриота на другого. Ты перестал меня слушаться — ай, ай, ай. Значит, пора поискать какого-то другого патриота. И главное — правильнее, послушнее. Всех, всех вас к ногтю, высокомерные ослы. Стоит назначить встречу кое-кому из истинных благодетелей княжества.
Верховный маг махнул вознице, и карета понеслась по улице. Чтобы попасть в резиденцию Гильдии, необходимо было проехать в Средний город, но быстро добраться не получилось: карета уперлась в ремонт дороги. Городской голова давно уже хотел заменить перед ратушей дубовую мостовую каменной, подражая Верхнему городу. Естественно предупредить о начале работ никто не озаботился, и доски выворотили как раз в тот момент, когда Верховный маг был у канцлера.
Объехать этот разгром по соседним улицам возница даже не пытался. На узких, полутёмных переулках богатых кварталов едва расходились всадник и пешеход — что уж говорить о роскошной карете. Пока все дома в городе строили из дерева, каждый год по всем улицам проезжал всадник с особым мерным шестом: любой дом или забор, который задевала мерка нещадно заставляли перестраивать. Теперь же, вместе с модой на каменные хоромы, пропало и правило проверять все новостройки: городские богатеи не желали ломать дорогие дома и раз за разом проваливали проверку. Широкими остались только главные улицы да проходы в районах победнее: их попрежнему проверяли ежегодно.
Пришлось карете Верховного мага возвращаться обратно и ехать через другие ворота, откуда до нужного места пришлось пробираться через полгорода. Выбравшись на Купеческую улицу, карета помчалась распугивая прохожих. Но Георгию всё равно казалось, что они едут слишком медленно. Он не любил Вручий и бывал здесь только по необходимости. Хотя дома в городе теперь всё чаще строились из камня, и улицы почти все замостили досками, людские города для Георгия выглядели убого. С каким удовольствием он поселился бы в городе Академии, где устремляются ввысь шпили магических башен, где дома утопают в зелени палисадников...
— И где все улицы покрыты асфальтом! — с раздражением подумал он, чуть не прикусив язык на очередной выбоине. Увы, секрет асфальта канул вместе со многими другими секретами четыреста лет назад, в эпоху Войны Рассвета. Тогда тёмные полчища диких орков жгли города вместе с библиотеками, и в огне погибло немало сокровищ. Жизнь и свободу с помощью эльфов удалось отстоять, но драгоценные крупицы знаний пропали безвозвратно. Что-то сумели восстановить гномы. Но коротышки секреты берегли, а труд свой продавали втридорога.
Домой карета добралась только ближе к вечеру. Георгий второпях написал несколько строк и быстро наложил защиту на письмо. Пока не закрылись на ночь ворота, надо было срочно отправить гонца, а светить свою личную печать на ночном пропуске Верховный маг не хотел.
Той же ночью двое мужчин сидели в одном из домов Княжеского города. Весело играл огонь в камине — не для тепла, а просто так, для настроения. По стенам небольшой комнаты плясали причудливые тени, а свечи рядом с креслами выхватывали из полумрака только лица сидящих. У окна стоял резной столик, где были расставлены глинтвейн и фрукты, и воздух вокруг был наполнен причудливыми ароматами.
Канцлер посмотрел сквозь бокал на главу «Ночных теней». Куда делся тот усталый человек, который спорил с магом? Или возвышенный патриот? В комнате сидел хищник: сильный, решительный, в глазах играло веселье.
— Ратмир, он проглотил наживку?
— Да. Уже послал письмо главе рода Медведей, что готов поддержать его притязания на княжество.
­— Копию с письма, надеюсь, сделал? Пригодится, когда отправим нашего замечательного высокочтимого мага на суд Светлого Совета. По обвинению в нарушении кодекса «пункт о невмешательстве в политические дела территорий». Заигрался Георгий, заигрался.
Андрей разлил по бокалам следующую порцию глинтвейна, и какое-то время оба друга сидели молча, наслаждаясь играющим на языке напитком. Допив свою порцию, Ратмир на несколько секунд прикрыл глаза от удовольствия, а затем вернулся к разговору:
— Скажи, зачем? Неужели нельзя было обойтись без него? К чему такие сложности?
— Как это ни удивительно, Георгий в чём-то прав. Я действительно хочу видеть Древлянское княжество сытым и богатым. Когда я узнал, что Светлый Совет недоволен планами князя — это был шанс. Шанс, который выпадает раз в жизни! Дорога к трону! Пусть не я сам, но сын! Потому-то я и напоминал старому упрямцу про долг перед покойным полесским другом. Когда пришло время действовать — на переворот посмотрели бы сквозь пальцы. А то, что эльфы вмешались сами, вообще удача из удач. Но я не хочу оставлять сыну выжженную пустыню, обломки от страны. Сколько знатных родов не согласились бы со мной? И сколько попыталось бы добиться своего силой... Мы хоть и выше простолюдинов, — рука с бокалом показала куда то в сторону Нижнего города, — я всё же не хочу им смерти и разорения. Но и не желаю прийти к власти как кровавый палач, истребивший всех неугодных. Плохой пример заразителен, а я собираюсь оставить спокойное наследство. Как раз и подвернулся этот спесивый дурак. Он хотел отомстить, а тут такая возможность... — мужчина усмехнулся. — Боярина или рыцаря может осудить только княжий суд, а наш князь на такое по указке выскочки не пошёл бы. Зато теперь — мы в стороне. И правление Владимира начнётся с милостей и амнистий невинно осуждённым. Не всем конечно, но и тех, кто не претендует на трон — хватит. — Андрей сделал паузу, а затем продолжил. — Меньшее зло: лучше пара сотен семей на каторге, чем разорённая страна. Кстати, как твой старшенький?
— Растёт, уже дослужился до секретаря в Казначейском приказе.
— Хорошо. Из него выйдет неплохой канцлер... после меня. Пусть это будет нашей маленькой тайной... и наградой моему самому лучшему другу.
— А не боишься, что сделаю как ты? Дурной пример сам говорил...
Андрей поставил бокал и улыбнулся:
— Кого другого — боялся бы, тебя — нет. Мы слишком часто закрывали спину друг другу. Не по корысти, а так. Да и не пойдут за тобой — сына цеховых, даже внука страна не примет. А вот стать вторым человеком... Владимир будет хорошим князем, но слишком уж горяч. Ему нужен кто-то с холодной головой, тем более, что они дружат с самого детства. Ладно, помечтали и хватит. Скоро пора жалобно просить Совет остановить распоясавшегося мага.
— Всё давно готово, — хищно оскалился Ратмир. — Георгия ждет интереснейший сюрприз, да и наших друзей Медведей тоже.
— Надеюсь. Как только Медведи выступят — начинай.


[1] Булынями в северной России называли перекупщиков, скупающих у крестьян зимою лен и зерно по дешевой цене и перепродающих его крупным торговцам. Здесь — жаргонное название скупщиков краденого.


[2]Власий (греч) — неповоротливый, простой


[3] Ратмир (слав)— ратник


[4] Татьяна (латин) — назначенная, устроительница

Величье владыки не в мервских шелках, какие на каждом купце,
Не в злате, почившем в гробах-сундуках, — поэтам ли петь о скупце?!
Величье не в предках, чьей славе в веках сиять заревым небосклоном,
Не в лизоблюдах, шутах-дураках, с угодливостью на лице.
Достоинство сильных не в мощных руках — в умении сдерживать силу,
Талант полководца не в многих полках, а в сломанном вражьем крестце.

Дворец поражал воображение. Проехав длинную аллею, окаймленную вековыми платанами, гости попадали на широкую набережную. Там, отражаясь в реке огнями, сияла резиденция Дома Серебряного Клёна. Изящные шпили, стрельчатые окна, многоцветные витражи и ажурные балконы создавали ощущение воздушной лёгкости. Всем своим видом дворец сразу показывал: я не крепость, а резиденция могущественного рода. Мне нет нужды кутаться в хмурые крепостные стены.
Как предписывали традиции, дворец был отделён от остальной набережной рвом. Ров имел чисто декоративный вид: с обеих сторон к воде спускались красивые лестницы, на воде все могли полюбоваться кувшинками и редкими южными лилиями, а с берега на берег был перекинут каменный мост. Пройдя через него гости попадали в здание не сразу. Вход был устроен так, что входящий вначале проходил по галерее из каррарского мрамора и смотрел на дворцовый парк, а только затем попадал в Парадную Залу.
Зал был огромен. Изумительные полы редчайшего янтарного мрамора и гобелены на стенах — все кричало роскошью. Торжественная внушительность огромных, сплошь вызолоченных, колонн давила своим величием каждого, кто осмелился встать рядом с ними. Но стоило отойти в середину залы, как колонны совершенно терялись в объёме, изящно поддерживая лежащие на них верхние галереи и портики входов. По обе стороны от каждого входа располагались скульптурные рыцари. Каждая из трёх групп изображала самые знаменательные события из истории Дома: от вручения первому из рода венца лордов Великой Матерью Леса до победы в борьбе с орками. Тогда военные таланты Артемизайоса[20], деда нынешнего главы дома, помогли выиграть важнейшую битву Великой войны: от понесённых в тот день потерь орки и соблазнённые их посулами люди так и не сумели оправится. Это предрешило исход всей кампании, а заслуги полководца были высоко оценены королём при дележе покорённых территорий. Именно тогда началось сегодняшнее благосостояние Дома.
Сегодня собрались не самые простые визитёры: главы Домов, высокородные гости западных эльфов и гномов, представители королевского дома и многие другие. Но все были просто поражены: на люстрах горели не свечи, как обычно, а новомодные газовые шары. Каждый, входя в зал, сразу пытался подсчитать, в какую сумму главе Дома обошлась эта иллюминация. Даже то, что пажами сегодня были исключительно молодые эльфы, отходило на второй план.
Бал начался с традиционного парадного танца. Сегодня его вела виновница торжества: младшая дочь хозяина дворца праздновала своё совершеннолетие. Высокая, статная, с точёными чертами лица и волосами цвета мёда, она была первой красавицей праздника. Невесомой феей девушка порхала в рисунке вальсов и менуэтов, и каждый из мужчин в зале, казалось, готов был отдать любые сокровища мира за один её взгляд или танец.
Завершив официальную часть, праздник выплеснулся в сад и на парковые террасы: все поспешили к столикам с едой и напитками, которые стояли как в зале, так и за его пределами. Утолив голод, часть из присутствующих осталась танцевать, а остальные вышли насладиться свежим воздухом. Погода стараниями магов была замечательной, воздух — неожиданно тёплым. За пределами поместья вовсю царила поздняя осень, но здесь казалось, что сентябрь только-только наступил. Некоторые уединялись в небольших беседках и на скамейках, в обилии рассыпанных по парку.
В одном из дальних павильонов сидели Панкратайос[21], Великий лорд дома Серебрянного Клёна, и Майрон[22], высокочтимый посол Короля Западных Эльфов. Беседа текла неторопливо, то и дело перескакивая с одного на другое.
— Но всё же, ваша светлость. Успокойте моё любопытство: почём вам обошлось сегодняшнее торжество? Эта иллюминация, да наём в качестве слуг эльфов! Я, конечно, слышал о богатстве Вашего Дома, но чтобы на столько… — Весь облик посла старался показать светскую учтивость, но за внешним лоском слов проскальзывала откровенная зависть чужому богатству.
Майрон считал себя настоящим светским львом и старался до последней пряжки на ботинках демонстрировать своё состояние и статус. Камзол, скроенный по последней моде, золотые пуговицы, дорогая пудра на волосах и украшения — все это должно было подчёркивать значимость владельца… но на взгляд хозяина дома выдавало редкостное отсутствие вкуса и чувства меры. Сам Панкратайос считал, что мужчинам, перевалившем за полдень своей жизни, не к чему изображать из себя ювелирную лавку. В отличие от своего собеседника, сам хозяин дома был одет, на первый взгляд, достаточно просто. Тем не менее, весь его облик демонстрировал пример хорошего вкуса и настоящей солидности.
Лорд Клёна посыпал на руки ароматическую смесь из специальной чаши на столике и с лёгкой улыбкой ответил: — Не мало, хотя и дешевле чем Вы предполагаете. Пажи — это молодёжь нашего дома: господин должен уметь всё, что умеет слуга, только лучше. Так что если отроки хотят сделать карьеру — полгода они должны поработать вместе со слугами. Да и прислуга за таких хозяев будет готова отдать жизнь не раздумывая. А с освещением ещё проще: основная стоимость всегда приходилась на энергию для разогрева газа в шарах. Недавно была закончена оригинальная разработка, генераторы совершенно нового принципа. Выход полезной энергии увеличился в сотни раз, а в качестве основы вместо минералов мы использовали людей.
Майрон аж подпрыгнул от возбуждения:
— Людей? О, оригинально. Люди становятся все более ценным ресурсом!
Великий лорд усмехнулся:
— Вот и вы туда же. Ресурс. Сколько вслед за вами подумают так же? — Он взглянул на сконфуженного посла. — Потому-то мы и придержали изобретение. Человек не заслуживает такого отношения. Да, мы — первородные дети Света, потому-то мы и правим этими землями. Но и люди достойны уважения и неплохого отношения.
Панкратайос встал, и медленно пошёл по аллее. Хотя шёл он очень неторопливо, догнать его Майрон не сумел. Посол не ожидал от такого известного циника и рационалиста, как лорд Панкратайос, неодобрительного отзыва на его слова и поэтому промешкал несколько секунд. Потеряв собеседника в переплетении аллей, фонтанов и искусственных прудиков, Майрон какое-то время ходил по дорожкам, заглядывал в беседки, и подходил к разным компаниям гуляющих. Бегать как дворняжка было довольно унизительно, но прерывать столь интересный разговор посол не хотел. Решив, что так он пробегает до утра, Майрон поднялся на террасу дворца, чтобы поискать лорда сверху. Сюда как раз высыпала стайка молодых людей во главе с именинницей. Пришлось сначала потерять несколько драгоценных минут на любезности, и только потом выискивать взглядом Панкратайоса. Завидев его рядом с центральным фонтаном, Майрон торопливо спустился в парк и рысью побежал туда, боясь вновь потерять собеседника.
— Странно слышать это от Вас. Ведь именно Ваш дед внёс тогда в Совет требование по уничтожению всех библиотек и книг, написанных до Войны Рассвета? Кажется, количество умеющих читать после этого снизилось раз в двадцать? — Майрон выдал фразу на одном дыхании, чтобы скрыть результаты пробежки.
Панкратайос перестал пугать камушками рыбок в фонтане и как бы между делом произнёс:
— Тогда это было вполне оправдано. Людская история должна была начаться со Светлого правления. Но сейчас люди уже не те варвары, которых встретили семьсот лет назад наши предки, они многому научились. А хороший подход к подвластным территориям гораздо выгоднее постоянного давления.
Временами, по ходу разговора, послу начинало казаться, что над ним издеваются, но он всё не мог понять, как именно. С другой стороны если Майрон ошибся — ссора с одним из влиятельнейших вельмож королевства могла стоить ему должности посла, а терять такое «золотое» место не хотелось. Убедив себя, что ему только показалось, он снова вслушался в слова Панкратайоса.
— …нет, я не беру крайние случаи. Тогда род Терновника и правда позволил себе слишком много: я удивлён, что подвластное им королевство не взбунтовалось лет на пятнадцать раньше. Сколько они потеряли на усмирении? Больше половины воинов, не считая уступок соседним родам? А в правоте моего подхода предлагаю Вам убедиться самому.
— Интересно как? Уж не предлагаете ли вы экскурсию по подвластным землям? — Майрон брезгливо сморщился.
— Нет-нет, всё гораздо проще и приятнее. Хотите человеческую девушку на ночь? Не ваших одурманенных или запуганных кукол, а девушку хорошего рода. Она сделает всё что, захотите, и совершенно добровольно. Они считают честью прислуживать эльфам. Мы периодически отбираем подходящих особей из хороших семей. Кто-то идет на воспроизводство гриффоньих всадников, а остальным делается маленькая операция — и лет на двадцать мы получаем столь прелестное юное создание.
— А потом?
— Увы, потом неизбежный срыв и быстрое мучительное угасание. Но я считаю, что не стоит их мучить. Как только замечают признаки конца, их просто усыпляют — незаметно и безболезненно. Зато живут они счастливой жизнью. Да, если что они стерилизованы — так что насчёт полукровок можете не беспокоиться. Так как, возьмёте? — Панкратайос словно пытался загладить свою недавнюю резкость.
— Спасибо, обязательно попробую. Но такой подход к людям, кажется, срабатывает не всегда? Я слышал, у вас недавно были неприятности? — хотя Майрон и постарался произнести фразу как можно нейтральнее, обоим собеседникам было понятно: вопрос — это маленькая месть за недавнюю беготню.
Великий лорд, съевший собаку на дворцовых интригах, даже на мгновение не показал, что вопрос хоть как-то его задевает. Наоборот, он словно перешел на какой-то возвышенный, слегка нравоучительный тон. Так старик ведёт беседу с зелёной молодежью о жизни: доброжелательно, но с легкой ноткой превосходства. — Печально, когда наши дрязги отражаются на людях. У нас была договорённость с Золотым Дубом, мы рассчитывали на время объединить два людских государства и надавить на гномов. Но коротышки перекупили лорда Дайонизоса[23], и тот сменил решение в последний момент. Увы, князь отказался слушать намёки и не стал разрывать помолвку сына. Пришлось вмешаться.
— Говорят, там была удивительная история, — голос посла задрожал от возбуждения.
— Да, вмешался телохранитель княжича. Удивительно, норманн не просто не поддался ментальному воздействию. Он сумел зарубить двоих изменённых-мечников в боевой форме, причём в одиночку! Жалко его не удалось взять живым…
— А княжич?
— Ещё одна неудача, — в голосе мужчины прозвучало неподдельное сожаление. — Мы выращивали княжескую линию много лет, как раз получили умное, выносливое и долгоживущее поколение. Многие параметры раза в три превосходят обычного человека. Я планировал сделать из него телохранителя для дочери, но всё испортил какой-то вампир. Всегда считал их создание дурацкой идеей… Мать без сына была бесполезна, вот и пришлось подарить её королевскому двору.
— Его величество был очень доволен, — посол вспомнил охоту и даже чуть прищурился от удовольствия. — Такая дичь ему не попадалась давно. Подумать только, она сумела убить двух псов, слугу-загонщика и подранить кого-то из охотников! Я слышал, Его Величество даже распорядился повесить голову столь ценного трофея в охотничьей галерее. А ничего подобного с ним не было уже лет двадцать.
Тут беседу осветила вспышка фейерверка.
— Майрон, пойдёмте. Начинается самая красивая часть вечера. Приглашаю вас посмотреть салют из моей ложи: зрелище обещаю незабываемое, — и оба собеседника поспешили ко дворцу.
Следующий день Мирабель[24] встретила с рассветом. Как будто и не легла сегодня в три ночи! Обычно её выгоняли спать не позже одиннадцати, и она долго мучилась в кровати, представляя, сколько чудесного творится без неё… Но теперь она совершеннолетняя и может танцевать сколько захочет!
Их семья жила в большом доме лучшего района города. Отец считал, что дворец — это торжественное и рабочее место, но для жизни не подходит совсем. Иногда Мирабель очень обижалась на это, но сейчас она была счастлива: с балкона комнаты она могла смотреть почти на весь город!
Эльфийские города совсем не похожи на каменные клетки людей. Дети леса, даже вместо крепостных стен эльфы чаще ставили не мёртвый камень, а специально выращенные кустарники и деревья. Девушка смотрела на прозрачную, освещённую солнцем опушку. Лес как будто расступался прямо перед ней, и это был не густой и тёмный бурелом, а свободный, светлый и добрый лес. Двух и трёх этажные домики стояли на лужайках в окружении палисадников или просто вплетаясь в красоту леса. Тропинки из камушков разноцветными ручейками перебегали от домика к домику, постепенно спускаясь с холма всё ниже и ниже, чтобы влиться в широкую дорогу, идущую к другим городам и землям. Даже защитные боны[25] кустарников, разбросанные по всему городу, вплетались в облик леса, образуя неповторимый узор. Так и хотелось шагнуть туда, чтобы беззаботно носится по полянкам и тропинкам. Летом город был ещё прекраснее, но и сейчас он завораживал буйством красок осенних листьев. Голос няни позвал из-за спины: — Деточка, оденься. Осень, простудишься же!
Девушка досадливо повела плечом, но няньку послушалась. Агата[26] была родом с запади, из самого дальнего владения семьи: женщину взяли для новорожденной как кормилицу. Под её присмотром Мирабель и росла с того момента, как могла себя вспомнить. Эльфийки всё чаще перекладывали всё связанное с детьми на человеческих женщин. Агата заботилась о ней с самого рождения и в вопросах здоровья и воспитания любимого дитятки была непререкаемым авторитетом. Даже отец Мирабель — и тот отступал перед нянькой, когда речь шла о дочери. Папа… Как хотелось бы сегодня вдвоём съездить куда-нибудь… но нельзя. Сегодня у них со старшим братом ­ девушка сморщила носик ­­— «государственный день».
Правило не реже чем раз в три-пять дней, вместе с наследником, разбирать текущие дела Дома завёл ещё дед нынешнего лорда. Поэтому даже сегодня отец с сыном работали в кабинете, а семейный праздник отложили на вечер.
Среди дел, накопившихся за время подготовки к празднованию дня рожденья Мирабель, особенно остро стоял вопрос с Древлянским княжеством. Лорд Клёна листал отчёт и хмурился всё больше.
— Ты читал? — спросил он, показывая сыну на листок с докладной запиской. — Мало нам потери княжеской линии, так похоже стараниями главы местной Магической Гильдии мы можем потерять среди тамошних бояр ещё несколько перспективных линий. Нет, надо разбираться на месте. И займёшься этим ты.
— Разве княжеством занимается не лорд Фэйдрос?
— Твой дядя уже наворотил дел. Об этой истории шепчутся все, вплоть до последней кухарки, и каждый второй пытается меня уязвить. Даже этот болван Майрон, и тот пытался поддеть меня вчера вечером. А мы до сих пор не можем разобраться, в чём дело. Почему ментальному воздёйствию поддались все, кроме этого сумасшедшего норманна?
Глава Дома встал и подошёл к окну. Из него открывался вид на небольшой холм и святилище Матери леса на вершине. По ту стороны холма располагался город, а дальше — деревни слуг-людей, которым «оказали честь» и пригласили на земли эльфов.
— Наша экономика всё больше зависит от человеческих государств — продолжил он. — Всё меньше эльфов готовы выполнять «неблагородные» работы, мы всё чаще приводим на наши земли людей. К тому же, в последние годы прирост численности эльфов снизился: наше население стало расти медленнее людского. Это пока не страшно, но что будет через два-три столетия? Да, мы сможем сохранять власть неограниченно долго. Да, заселённых на наши земли мы жёстко контролируем, ограничиваем размножение, ассимилируем. Но за пределами… Вопрос надо решать сейчас: люди должны быть крепко привязаны к нашей культуре и сами делать всё, что нужно нам. Без нормального отношения к людям этого не добиться, а наши закостенелые сластолюбцы не хотят видеть дальше своего носа. Особенно там, среди западных эльфов. Все помнят мятеж «Ника[27]», но никто не хочет признать, что виноваты в нём мы сами.
Сын почтительно молчал, хотя слышал эти слова не раз и не два. Он во многом соглашался с отцом, но сегодняшняя речь была не столько для него, сколько репетировала будущие дебаты Форума[28].
— В общем, так, — отвлёкся от размышлений старший. — Как пройдут январские вьюги, во Вручий отправляется член Светлого Совета. Так сказать, проинспектировать деятельность тамошнего верховного мага. Уже решено, что едет мэтр Тадеуш[29]. Удивительное сочетание идей всеобщего равенства и преклонения перед всем эльфийским, даже имя сменил на Таддеус: как раз то, что нам необходимо. Ему будет приятно, что под его началом будет сам наследник одного из Великих Домов, а тебе это развяжет руки.

[20] Артемизайос (греч) — мясник. Второй вариант от древнегреч. ἀρτεμής (артемес) — "невредимый, здравый"

[21] Панкратайос (древнегреч.) — вся власть. От. παν (пан), "весь, все" + κράτος (власть);

[22] Майрон (греч) — мир. Другой вариант от греч. μύρων (мюрон) — мирра, миро, душистая смола

[23] Дайонизос — кутеж и пьянство. Другой вариант «принадлежащий Дионису»

[24] Мирабель — производное от Мирабелла (немец): чудесная

[25] Защитное укрепление, мешающее нападавшим приблизится к станам и важным узлам обороны города

[26] Агата — добрая, хорошая. Предположительно от греч. ἀγάπη — «любовь» или ἀγαθή — «добрая, хорошая»

[27] «Ника» — самый знаменитый и самый сильный в истории Византии константинопольский бунт простонародья против государственной власти басилевсов, происходил в начале 532 г. н. э.

[28] Форум — место больших собраний, общественных выступлений. Здесь — собрание самых значительных и влиятельных лиц, аналог римского сената.

[29] Тадеуш (польск) — достойный похвалы

Не встававший на колени — стану ль ждать чужих молений?
Не прощавший оскорблений — буду ль гордыми прощён?!
Месяцы ученичества слились для Германа в один непрерывный радостный день. Филин оказался суровым наставником, но замечательным учителем. Он учил мальчика не только плетению корзин, но и травам, обычаям и даже языкам. В молодости корзинщик явно поколесил по миру, так что теперь рассказать мог многое. «За беседой дело спорится» ­— с любимой присказкой он часто начинал что-то рассказывать во время очередного урока.
Именно от Филина Герман узнал, почему ремесло корзинщика так почётно по эту сторону от столицы. Хорошей глины было мало, и по большей части шла она на посуду. Да и то, много посуды привозили с юга, а кто побогаче заказывал себе металлическую, иногда даже гномьей работы. Тем более что здесь, вблизи от знаменитых рифейских заводов всё было гораздо дешевле, чем на столичных рынках или дальше, на самом западе. Хранить же запасы в холщовых мешках не позволяли вездесущие мыши и крысы, от которых не спасала никакая кошка. Вот и складывали всё в корзины, а припасы хранили в особых — с пересыпанными меж двойных стенок травами. Набор трав, отпугивающих вредителей, у каждого мастера-корзинщика был свой, и ценились такие корзины гораздо дороже обычных. Потому-то и разбирался Филин в травах получше иной знахарки. Корзины с его клеймом не стеснялись покупать проезжающие купцы: знали, что этот товар у них сразу купят в любой деревне вдоль Рудного тракта.
Село приняло мальчика не сразу. С одной стороны, он был пришлый чужак, а таких не любят нигде. С другой — ученик самого уважаемого мастера в деревне. Первое время Герман вообще старался не выходить с подворья Филина — только если мастер посылал его к колодцу, или по прочей хозяйственной надобностью. Деревенские тётки, собиравшиеся у колодца, не скрывая любопытства осматривали его: от этих взглядов мальчик готов был провалиться сквозь землю. Он быстрее набирал ведро и торопился вернуться обратно. Постепенно его признали своим, начали гонять в конец очереди у колодца и намекать Филину, что его ученик должен вместе с остальными подростками заниматься общественной работой. Например выходить со стадом в помощь пастуху.
Постепенно Герман сошёлся и с местной ребятнёй. Вначале деревенские забавы казались ему странными: еще пол года назад он даже подумать не мог, что будет в них участвовать. Салочки, городки, обруч… Но со временем его всё чаще стали втягивать в местные шалости и игры, а когда под новый год Герман придумал полить горку водой и катать с неё на доске малышню — мальчик окончательно стал своим. Единственный, с кем отношения до конца не заладились, был сын деревенского старосты. Ероха надеялся пойти учеником к Филину следующим летом, а тут какой то пришлый выскочка похоронил все его мечты. Но в открытую Ероха говорить что-то против побаивался: все знали, что корзинщик выбирает учеников сам, а по какому признаку — никому не ведомо.
Мастер знал множество разных секретов и не скрывая делился с учеником. Но и урок мог начать в любой момент со словами, что жизнь ждать не будет. Один из таких уроков въелся Герману в память надолго. В тот день Филин рассказывал про травы, не имеющие дела к плетению корзин, но от этого не менее важные и интересные. Марьин корень, подорожник, вороний глаз.
— А эту травку запомни очень внимательно. И вкус её — затверди! — Филин показал на невзрачный пучок и дал попробовать настой. — Это согласи-трава. Дашь попробовать вместе с сон-травой и, проснувшись, человек сразу согласится на всё что угодно. Что, раньше не думал? ­— посмотрел он на вытянувшееся от обиды лицо ученика. — Это тоже урок ­ — ты даже ни разу не размышлял, почему в тот день согласился остаться у совершенно незнакомого человека. В следующий раз так может и не повезти.
В ответ мальчик, красный от обиды, схватил полушубок и кинулся наружу. Филин даже не стал его догонять: пусть успокоится. Это было жестоко, но он искренне привязался к ученику и учил его так, как мог. Пусть временами и получалось слишком сурово. Филин слишком хорошо знал цепкие руки канцлера, а потому не верил, что мальчик останется в селе насовсем. Год-полтора дать передышку, научить чему сможет, чтобы выжил в дороге … Это всё, что он мог дать ребёнку.
Германа нашла в одном из зимних сеновалов бабка Плава. Она тихо подошла к мальчику и, прижав его к себе сухонькой рукой, погладила по голове.
— Ты на него не серчай. Он ведь о тебе беспокоится. У него судьбина была — не приведи кому ещё, вот он как может о тебе и заботится.
Мальчик привык, что Плава — вредная старушенция, которая вечно гоняет мальчишек да распекает каждого второго за внешний вид и поведение. Сейчас же она выглядела словно мудрая колдунья из сказаний, добрая и всезнающая. Плакать перед ожившей сказкой было попросту стыдно.
— В селе его историю никто не знает, а откуда слышала я — никого не касается. Он ведь лекарем был, магом не из последних. Заносчив конечно, куда без этого. Но душой отходчивый, говорят даже в черные кварталы лечить ходил. Во многие дома боярские вхож был, жену знатную имел.
Герман ожидал всего: что его будут уговаривать, стыдить, что он уже большой и не стоит обижаться на старшего. Но такого он не ожидал никак, поэтому затаил дыхание, боясь прервать рассказ неосторожным звуком. Даже перестал обращать внимания на пыль от старого сена.
— Не поделил известный мастер чего-то с учеником Георгия, мага верховного нашего. Ученичёк этот его и подставил, обвинив в страшнейшем преступлении. Как из Филина выбивали признание в подвале Гильдии не знаю, только вот отказались тогда от него и жена, и друзья лучшие. Все думали, что живым опального мастера не увидят. Да просчитался завистник. Следователь, которого Совет прислал разобраться, оказался человеком дотошным и порядочным. Раскопал как было дело, так что под топор угодил наушник: Георгий же сразу от него открестился.
Плава ненадолго смолкла, но видя, что мальчик кажется успокоился совсем, продолжила дальше.
— У многих от такого дар или уходит или слабеет, а у Филина — сильнее стал. Только вот природу сменил — был светлый целитель, стал тёмный. Ты о таких небось даже и не слышал… Помочь он может, когда больной к самому краю заглянул. Тот человек из Совета Филина пожалел, знал что с такими Совет делает… Написал, что дар исчез, а Филин из столицы сбежал. Он совсем неприкаянный был, когда у нас появился. Старосте нашему сына спас — малец к чёрной конопле пристрастился, от него все уж отступились. Филин тебя пожалел как мог, прости уж его.
— Ну вот, а ты сразу в обиду, — завершила рассказ Плава. — Всё, успокоился? Идём, поможешь до дома дойти. Скользко уже, а у меня возраст не тот — в снегу валятся. Вы, шалопаи, сначала нам дорогу раскатаете, а потом я нормально на улицу выйти не могу. — Такое превращение от всезнающей волхвы в привычную бабку, слегка ворчливую, но добрую, окончательно успокоило мальчика. Он встал с кучи сена и, подав руку старушке, вышел вместе с ней в зимний день.
Домой Герман вернулся, когда уже совсем стемнело. Филин, как ни в чём не бывало, поставил на стол ужин и больше об этом дне они не вспоминали.
Новогодние праздники страна встретила радостно, особенно гуляла столица. Хотя официально княжеский двор находился в печали из-за болезни князя, свадьбу княжьей племянницы и Всеволода отмечали широко. Молодые проехали через весь город, для жителей на берегу реки устроили пир и пляски скоморохов. Вечером сверкали гномьи фейерверки, а приглашённые маги показывали удивительные картины в небе и на льду. Городская стража получила строгий наказ: пьяных тащить не в холодную, а по домам. После гуляний горожане были готовы носить Всеволода на руках: хоть и боярич, а совсем свой.
Год не оправдал своих надежд. В январе умер князь. Только успели провести положенный месячный траур и собрать Боярскую думу — подтвердить права Всеволода как ближайшего родича, как род Медведей поднял оружие. Мятежники выбрали время, когда войско помочь не могло: на границе с Полесьем было неспокойно, соседи стояли у границы и грозили вторжением в любой момент.
Сходу город захватить не сумели: по слухам сам Всеволод, проверяя с ближниками[30] посты, успел отбить атаку предателей изнутри города и закрыть ворота. Через три дня начался первый штурм. Его отбивали только княжеские дружинники с немногочисленными добровольцами, остальные горожане рассудили, что особой разницы меж боярами нет. А если город не окажет сопротивления, то и жечь его сильно не будут. Так что защитников едва хватало, чтобы занять стены, что волновало молодого полководца. Если враг сумеет прорваться, то резерва, состоящего из личного отряда Всеволода, не хватит.
Но и нападавшие к штурму не были готовы совсем: Медведи подошли к стенам, таща за собой только лестницы — ни одной осадной башни сделать нападавшие не успели… Осадный припас же был сделан наспех: связанные кожей из нескольких коротких тесин, плохо сбитые сосновые лесины с перекладинами, даже просто длинные бревна с двусторонними зарубками. К тому же лестниц явно не хватало, они стали выдвигаться на стены только с двух сторон. Наспех же собранный таран, который отвлекал защитников у дальних ворот, быстро сожгли молнией: маги нападавших были заняты штурмом и защитой тарана просто не озаботились. Сам Всеволод с дружинниками появлялся в самых опасных местах, подбадривая защитников и помогая отбить немногих прорвавшихся врагов. Стараниями молодого князя и чудом город выстоял.
Обозлённые неудачей, Медведи начали готовиться к следующему штурму всерьёз: собирать осадные машины, строить башни и надёжные лестницы. Не желавшие делать их сами, солдаты пригоняли мужиков из посадов и окрестных деревень: ободранных и избитых. Медведи стегали селян плетьми и заставляли работать. Самых упрямых забивали насмерть на глазах остальных работников. Угрюмые пленники молча разыскивали в брошенных избах топоры и ручные пилы, выламывали из домов бревна и доски и строили лестницы. Через несколько дней поставили первое стенобитное орудие. С грохотом оно начало метать большие камни, дробя стену. Другая машина, когда ее ставили на берегу реки, проломила лед и ушла в воду. На глазах горожан, изумлённых такой жестокостью, полуголых работников заставили лезть в ледяную воду и вытаскивать машину. Время от времени кто-то проваливался под лед, но все попытки недовольства пресекались плетьми и виселицей. После этого на сторону Всеволода встал весь город: отдавать родных на милость такого победителя не желал никто.
Началась осада. Метательные орудия бросали тяжелые камни, кроша стены и башни. Какое-то время маги пытались вмешаться в осаду: нападавшие делали зажигательные снаряды, которые катапульты метали в город; защитники обстреливали солдат врага огненными шарами и шрапнелью ледяных заклинаний. Вред для обеих сторон оказался незначительным. В городе каждый язычок огня сразу заливали и засыпали снегом десятки рук, а нападавшие стали рыть в сторону города окопы. Их бруствер надёжно защищал от ледяных осколков, а попасть точно в траншею получалось не часто. Изрыв воронками взрывов подходы к городу, защитники прекратили бесполезную трату магических сил. Вскоре их примеру последовали нападающие. Всё свелось к спору железа.
Начался второй штурм. Его подготовили гораздо тщательнее: осадные орудия сумели повредить одну из башен и стоящий рядом участок стены. А хитрое заклинание не давало обороняющимся обстреливать штурмующих: выпущенные из луков и скорпионов стрелы бессильно падали в паре метров от стен. Не дожидаясь, пока защитники исправят положение, на стены, словно муравьи, поползли солдаты. Чтобы раздробить силы защитников, одновременно со штурмом повреждённой стены началась атака с других сторон города. Помня о судьбе посадов, горожане стояли как один: на стене смешались кольчуги дружинников, кожаные доспехи стражи и толстые стёганки ополченцев.
Для воинов и ополченцев на стенах все смешалось в кровавом хаосе битвы. Вот карабкается по лестнице молоденький парнишка с блестящей саблей: не успев спрыгнуть на стену, он падает вниз с рассеченной головой, увлекая за собой лезущих следом. Вот ополченцы сталкивают рогатками лестницы, а стоящий рядом старый лесоруб уверенно, как привык рубить в лесу старые вековые ели, рубит топором ползущего по лестнице врага. Вот угодила в воронку и застыла одна из осадных башен: её закидали смолой и подожгли. А дальше сразу две башни подъехали к стене и на стену посыпались вражеские солдаты. Им на встречу кидаются ополченец и дружинник, стараясь даже ценой жизни задержать врага у спуска в город, пока спешит подмога. Повсюду кипит отчаянный бой!
Не смотря на сопротивление защитников, Медведи закрепились на стене. Загудел рог, призывая бросить отвлекающий штурм и спешить к месту прорыва. В этот момент Всеволод, которого горожане уже в открытую называли князем, показал не только храбрость, но и выдержку с точным расчётом полководца. Едва враг чуть отошел от ворот, спеша к повреждённой стене, как личная дружина Всеволода и отборные княжеские витязи неудержимой волной ринулись на врага. Отдохнувшие воины конной лавиной ринулись по округе, сметая попавших под копыта, сея панику и угрожая ворваться в лагерь. Немногочисленные резервы Медведей вместо штурма поднялись в седло и, под ругань командиров, попытались перехватить дерзких витязей.
Пока Медведи подогнали солдатам коней, пока возились с преследованием и снова выстраивались к штурму… момент был упущен! Небольшой заминки атакующих хватило, чтобы помощь с других концов города успела подойти к опасному месту и нападавших отбросили от стен. А когда в городе узнали, что смельчаки вернулись почти без потерь, за молодым князем потянулась слава счастливчика. Каждый после боя хотел подойти к нему, потрогать и получить от него хоть капельку удачи. Осада продолжилась.
Как будто понимая, что в случае поражения пощады не будет, Медведи воспользовались некромантией и подняли на штурм покойников. Это был акт отчаяния: все знали, что Светлый Совет смотрит на шалости с Тёмным искусством очень косо. Тёмных магов уничтожали, едва могли обнаружить. Нередко, если подозрения падали на родичей — вместе с семьёй. Третий штурм стал самым тяжёлым: мертвецы не обращали внимания на стрелы. Даже скинутые вместе с лестницами они упорно и бездумно лезли снова. Их можно было остановить только огнём или смолой: но если против людей это срабатывало хорошо, то здесь действовало очень слабо. Или можно было срубить мертвецу голову, что было очень непросто. Гильдейские маги ничем помочь в борьбе с нежитью не могли: такого им не попадалось ни разу в жизни. Всё решало сталь и мужество.
Горожане дрались с отчаянием обречённых. Никто не знал что закончится раньше: жизни защитников или тёмная сила некромантов. Убитых сразу скидывали со стены, иначе павший товарищ внезапно мог встать и ударить в спину… В самый разгар битвы из леса вышли эльфы Светлого Совета. Людские разногласия Совет обычно не интересовали, но столь вопиющее нарушение законов касалось его напрямую. И хотя эльфов простой люд обычно недолюбливал, сегодня их появление встретили с ликованием. Мэтр Таддеус легко сломил сопротивление вражеских магов, а эльфы начали уничтожать распоясавшуюся нежить. Вожди нападавших были схвачены, а их сторонники бежали, спасая свою шкуру.
Среди изменников оказался и Верховный Маг Георгий. Разъярённые горожане требовали посадить его на кол перед городом. Ему припомнили всё — от сожжённых предместий до казней прошлых месяцев. Все как один говорили, что злой колдун уморил князя и опутал темными чарами канцлера, чтобы предать страну злым силам. Волнения удалось успокоить только обещанием мэтра, что наказание Совета будет гораздо страшнее, чем простая казнь.
Жизнь в городе постепенно начала налаживаться, но по стране покатился тяжёлый камень сыска и репрессий. Люди отнеслись к этому понимающе: каждый признавал, что нечестивцев надо искоренять до последнего ростка. Тем более, новый князь освободил многих из осуждённых последних месяцев.
До Быстрицы волна от событий столицы донеслась далеко не сразу. Сыск вели в первую очередь по городам: канцлеру было важно сначала устранить остатки недовольных, а розыск мятежников мог и подождать. Но к началу мая стало ясно, что летом проверка докатится и сюда. Филину очень не хотелось расставаться с мальчиком: у него давно не было таких учеников. Но мужчина прекрасно понимал: проверять будут в первую очередь постоянных жителей, а если подлог всплывёт — плохо придётся всем.
Разговор назрел давно, но первым его начинать никто не хотел. Наконец, в один из вечеров разговор всё же состоялся.
— Уходить тебе пора. Жаль, ты один из лучших моих выучеников… Но… слышал, что в столице творилось? Семья твоя явно князю близка была: видел я, как от смерти князя тебя повело. Так о незнакомцах не плачут. Не оставит тебя канцлер. Пусть те, у кого вместо головы репа, во всём Георгия обвиняют. Уверен — канцлер сам не без греха. Слишком уж для него всё удачно сложилось. А теперь, под смутное дело — всех неугодных ему додавит.
Филин ненадолго замолчал и отвернулся поправить фитиль в лампе. Он всегда считал, что слёзы не красят мужчину, потому то и не хотел, чтобы ученик увидел капельки, выступившие в глазах.
— Бежать надо или в Полесье, или в Степь. Но на запад мимо столицы идти — проще самому в петлю. Пойдёшь на восток. А чтобы вопросов лишних не было… Есть такой обычай — «ученик на дороге»: когда мастер на год-два отправляет выученика мастерство в других землях совершенствовать. Чтобы вернувшись, тот показал, чему научился. Сейчас так почти никто не делает, но и вопросов в городских управах не возникнет. Вместо родителей в подорожной пишут мастера и откуда отправился, так что подозрений не возникнет. Филипп послезавтра выпишет, а мы пока собираться будем. Не плачь, судьба повернёт — свидимся ещё.
Дождавшись, пока в доме погаснет свет, Бьёрг неслышно покинул своё укрытие. Всё складывалось как нельзя лучше, но присматривать за княжичем и дальше всё же стоило.


[30] Ближниками в допетровское и домонгольское время называли самых приближённых и доверенных друзей, слуг и воинов у князя или боярина

Чудесна юность, славно жить, пока ты молод, витязь, —
дни в Дар-Асла, и дни любви, вернитесь, возвратитесь!
Пусть жизнь твою продлит Аллах, — пока ты бодр и юн,
Немало в бусах и платках встречаешь гордых лун.
Вонзая острия ресниц, на стаи стрел похожи,
Их взоры ранят нам сердца, хоть и не ранят кожи.
Обоз ехал заброшенной дорогой, пробитой по водоразделу Случи и Ветлы. Сейчас, когда гномы замостили не только сам Рудный тракт, но и большинство боковых дорог, этот путь на Шикшу оказался почти не хоженым. Другие предпочитали сделать крюк в полсотни километров по твёрдой дороге, а не рисковать на разливах рек: каждую весну дорогу заливала то Случь, то Ветла. Но купец первой гильдии Харитон Емельяныч обычно вёл свой обоз именно этим путём. Опыт показывал, что уже к середине мая дорога полностью высыхала. А возможность сократить день пути, да объехать дорожный пост окупала риск попасть в раскисшую колею. По закону, все дороги в стране принадлежали князю и княжеству. Но когда гномы, замостившие дорогу, стали собирать за проезд деньги, князю пришлось уступить. Дело было не только в давлении со стороны эльфов, которых гномы взяли в долю. Дорогу застроили не гранитными плитами как обычно, а новомодным асфальтом: его секрет гномы открыли заново не так давно. За такое покрытие гномы брали даже не втридорога, а сам-десять. Посчитав, во сколько обойдётся ремонт, князь махнул на жадных карлов рукой. Но и объезжать посты разрешил невозбранно.
Герман ехал на второй телеге рядом с купцом. Тогда он уехал из Быстрицы не сразу, а только через пять дней. Утром после разговора в село приехал один из купцов, направлявшихся в Шикшу — город, выросший среди тайги на торговле мехом и лесными редкостями. Обратно Харитон планировал везти кедровые орехи, «лесную рожь» — таёжная травка, которая высоко ценилась как афродизиак, и северные меха. Чтобы дорогой товар не попортился в пути, купец не поленился заехать к лучшему мастеру в округе. Заодно он продавал в Быстрице почти весь оставшийся товар, что избавляло от долгого кружного пути по Рудному Тракту. Теперь можно было, не заезжая в мелкие городки и сёла, прямой дорогой спешить в Шикшу.
Филин сразу ухватился за идею отправить Германа вместе с купцом. Он сказал, что сразу идти на восток рискованно: лучше длинными зигзагами продвигаться к краю степи, объясняя, что планируешь вернутся в города как раз к осени. А уже потом одинокий путник легко обойдёт заставы, стерегущие лишь основные дороги в степь. Ученика корзинщика Харитон взял только по просьбе Филина и сначала рассматривал просто как полезную услугу мастеру. Но когда Герман на третий день пути сделал мазь от ревматизма, душа купца оттаяла, а пообщавшись с мальчиком во время лечения — буквально расцвёл. Харитон обожал болтать в дороге, но возчиков и охрану отвлекать нельзя. А с приказчиками — несолидно. Умный подросток, с которым можно было поговорить, показался ему подарком.
Дорога вступила в лес и сразу оказалась зажатой со всех сторон то высоченными соснами и лиственницами, то густыми мохнатыми елями и стройными белоснежными березами вперемешку с осиной. Телега медленно покачивалась и скрипела в такт дороге, а окружающий мир был переполнен звуками: деловито шуршали рыжие белки, возбужденно переговаривались кедровки, шмыгнул за ствол и спрятался дятел, стремительно пролетели дикие голуби. Воздух раннего лета был свеж, пахло хвоей, смолой, свежей листвой, муравейниками. Перекликались меж собой невидимые птицы, перелетая с ветки на ветку пересвистывались рябчики. На привале один из возчиков в кустах вспугнул куропатку, на которую сразу кинулся ястреб. Купец пояснил Герману, что ястребы часто сопровождают людей в надежде на такой случай. Прикрыв глаза от слепящего солнца, Герман не заметил, как уснул. Разбудил его окрик дорожного старшины.
— Обед!
Обоз как раз въехал на подходящую поляну с ручьём и старший каравана решил, что место подходит для отдыха. Телеги встали и сразу же началась деловая суета. Кто-то проверял коней, кто-то занялся костром и хворостом, а Вторуша[31] — лучший повар обоза, начал готовить продукты для обеда. Работали все: от купца до последнего возчика. Это в городе купчина мог гонять прислугу пока ничего не делает сам, а тайга лентяев не любит. Только несколько охранников растворились в окружавшем пространстве: их черёд придёт позже, когда пообедают остальные.
Герман взял тарелку и сел в тени огромной лиственницы. Рядом с ним грузно шлёпнулся дородный купец. Подув на кашу, он поставил тарелку остывать и нравоучительно сказал:
— Год будет тяжелый, а следующий — и того хуже!
За эти несколько дней болтливый спутник Герману уже несколько надоел, но ехать молча было гораздо хуже. Оставалось только поддакивать время от времени, пропуская словесные реки мимо ушей. Только если речь шла о чём-то интересном, парень начинал прислушиваться внимательно.
— С чего вы взяли, дядька Харитон?
— С Полесьем рассорились совсем, — продолжил тот. — Говорят, полессцы с Медведями сговорились, вот войско на себя и отвлекли. А в результате сам слышал, как вышло. Как известно, народ зря баять не будет! — усмехнулся купец. — Горячие головы вообще кричали, что набегом нужно отомстить. А то, что гномам зерно отдавать должны мы, им даже не приходит.
— При чем тут гномы? — заинтересовался Герман. Всё, что связано с Полесским договором, интересовало его даже очень.
— А при том, — продолжил купец, беря в руку ложку. — Гномам мы каждый год должны поставлять определённое количество ржи и пшеницы. Международная договорённость! — произнёс трудные слова Харитон и, словно после стопки выдохнул, закусив кашей. — За нарушение такой — вира[32], и большая. Светлый Совет в этом деле строг. А то, что больше половины зерна мы из Полесья везли, никто из этих буйных даже не думает. В этом году ещё ничего, запасы есть и урожай вроде хороший обещают. Вот на будущий год будет совсем плохо, — купец замолк и уткнулся в тарелку. А парень задумчиво отвернулся к ручью, наблюдая за зайчиками на поверхности воды.
Герман расстался с караваном за день до города. Купец предлагал ехать с ними дальше, через Шикшу на запад, а потом в Полесье. Но Герман вежливо отказался, сославшись на учителя. Мол сначала велел по летнему времени обойти мастеров на востоке, а к сентябрю уже двигаться в другую сторону. Вздохнув для приличия, купец согласился, что слово старшего — закон.
— Да и не спокойно нынче в городах-то, — добавил от себя. — Столько времени на каждой мытне[33] теряешь…
Распрощавшись, Герман двинулся крупным зигзагом от деревни к деревне. Каждый день приближал его к цели. По большой дуге, стараясь оставить Рифейский кряж с севера, он медленно двигался на восток. Лето постепенно разгоралось от нежного тополиного пуха июня до горячего солнца августа.
Одним из таких жарких августовских дней Герман топтал очередную дорогу. Юноша раздвинул кусты, стараясь не потерять в зарослях еле заметную тропинку. Он уже не раз обругал себя, что отклонился от реки, от основной дороги: решил срезать угол, обойдя излучину, и угодил непонятно куда. Тропа упорно пряталась в чаще кустов и елей, вилась мимо буревых выворотней, кидалась через овраги, но вернуться и признать ошибку Герман не хотел. За прошедший год он заметно вытянулся и повзрослел. Теперь уже никто не признал бы в нём того мальчика, бежавшего из Вручия. Тогда ему не давали даже его четырнадцати лет, а сейчас по дорожке шёл высокий загорелый парень на вид лет шестнадцати-семнадцати, уверенный в себе. Скорее даже самоуверенный, но этого Герман не признал бы никогда. Как и многие в этом возрасте, он боялся насмешек, боялся, что его вдруг вернут в положение недоросля.
Став еле заметной, тропка змейкой бежала среди густого хвойного леса. Слева и справа густым ковром стоял лесной хвощ. Местами он словно специально смыкался над тропкой, так что она становилась совсем невидимой. Внезапно, выйдя на опушку, Герман упёрся в высокие стебли борщевика. Дорога уходила сквозь них, так что парень со вздохом повернулся спиной вперёд и сделал широкий шаг в заросли, закрывая лицо от жгучего сока рукавом.
Под ногой что-то хрустнуло и парень услышал истошный вопль:
— Деда! Он мой замок сломал!
Развернувшись и открыв, глаза он увидел девчушку лет семи, всю в песке и глине. Под ногами хрустели обломки веточек частокола, скорлупки башен и чавкнула запруда рва, которую девочка соорудила от ручейка. Из глаз ребёнка выступили слёзы. Вот только мячик шаровой молнии, разгоравшийся в руках ребёнка, выглядел не по детски.
— Ингрид! Это ещё что такое? — раздался голос. С крыльца дома, к которому убегала тропинка, спускался высокий седой старик. При виде него само собой хотелось вытянутся во фрунт и признаться во всех проступках, которые совершил или ещё только думаешь совершить в будущем.
— Дедушка!.. Он мой замок сломал!.. — правда теперь в голосе ребёнка звучали какие то другие нотки.
— А ну прекрати, негодница! Я тебя для этого учил? Он не специально, а ты сразу в драку. Разве так ведёт себя будущая великая волшебница?
Видя, что девочка колеблется, он грозно продолжил:
— Опять к Марте пшено пошлю перебирать!
Угроза явно подействовала: девочка тут же выкинула в кусты молнию и кажется была готова спрятаться за недавнего обидчика.
— А вы, молодой человек останетесь у нас с ночевой и поможете завтра всё исправить!
— Но мне надо…
— Ничего, знаю я вас. Вечно молодёжь торопится, а посидеть, старость уважить и некогда, — старик открыто усмехался в усы, а в глазах плясали смешинки. — Не так уж часто у нас бывают гости, но если сумел пройти через мою границу — такого интересного человека уж отпущу не сразу. Бери эту егозу и пошли обедать. Да не бойся ты меня. Я хоть и маг, но не кусаюсь.
Видя, что парень пытается придумать отговорку, добавил уже властно:
— Идем. Обедать пора. Мой руки и к столу.
Пока Герман умывался, кругленькая тётушка Марта подготовила всё к обеду. Как понял Герман, она была и кухаркой, и домоправительницей и вообще всем в этом доме. Не стесняясь, ругала и девочку и хозяина: опять пирожки с кухни утащил, желудок старый дурень сорвёшь; опять перемазалась вся — ты ребёнок или поросёнок?! Женщина собрала стол и поставила парню четвёртую тарелку напротив места старого волшебника. Девочка же успела к еде умыться и переодеться, так что к столу вышла настоящая маленькая принцесса.
Во время обеда маг вежливо, но настойчиво выспрашивал, кто к ним пожаловал. Узнав, что гость — ученик Филина, хозяин дома довольно хмыкнул.
— Знаю, знаю. Ещё до того, как он в Быстрице осел, познакомились. Знатный мастер, во всём за что берётся — один из лучших в нашем крае. Не женился ещё? Ничего, Плава его дожмёт. Настырная тётка, всегда была с умом… и себе на уме.
За столом Герман неожиданно для себя вспомнил занятия по этикету: когда-то он их ненавидел, сейчас же уроки пришлись к месту. Конечно он не стал вести себя как боярин на пиру: для бродячего подмастерья такое выглядело бы глупо. Но и остального вполне хватало, чтобы девочка млела от восторга, а старый маг наоборот усмехался, задумчиво посматривая из под бровей.
Вечером, когда девочку уложили спать, старик и юноша расположились на крыльце дома.
— Да не нервничай ты так. Ну маг я. Даже светлый, — насмешливо прервал затянувшуюся тишину старший. — Магов в последнее время любят всё меньше… зазнались мы. Потому я в своё время и вышел из состава Совета. Что так удивлённо смотришь? Совет забирает слишком власти. Я уже давно не слежу, что происходит во внешнем мире, но могу предположить, что члены совета уже вообразили себя главнее мирских владык. Совет теперь не просто даёт советы, а всё чаще указывает, что можно, а чего нет… Скоро начнёт впрямую издавать указы, отобрав даже ту иллюзию свободы, которая осталась. Я слишком стар, чтобы смотреть, как рушатся все мечты молодости о счастливом мире, не разделённом на лоскутки королевств и княжеств.
Старик закурил трубку, которую достал их кармана халата, и разговор на время утих. Сначала волшебник просто пускал дым, потом стал собираться его колечками. Колечки меняли цвет, гонялись друг за другом, проглатывая одно другое, пока над головой не осталось только одно. Широким обручем последнее кольцо опоясало макушку хозяина, пробежалось радугой от синего до красного и лопнуло разноцветными искрами.
Волшебник задумчиво продолжил:
— Вот и сижу здесь… с правнучкой. Да не пытайся ты угадать мой возраст. Я, конечно, не девушка, но всё равно спрашивать неприлично, — и заговорщицки улыбнулся. — Ингрид мне спихнули родители: у малышки внезапно открылся сильнейший Дар, а в академию ей ещё рано.
Старик и юноша просидели за разговором почти пол ночи, пока старший не спохватился, что если Марта узнает — за нарушение режима попадёт обоим. Отправив гостя спать, старый волшебник ещё долго стоял на крылечке, и курил высматривая что-то между луной и краем леса.
Герман задержался в гостях почти на неделю: помог построить в замок, поиграл в отражение нашествия из злого леса борщевика, сплёл девочке несколько игрушек, но дорога всё больше манила его дальше. Ингрид чуть не ударилась в слёзы, когда он твёрдо сказал что уходит, но тут парня неожиданно твёрдо поддержал старый маг.
Рано утром, когда уже не так темно, но солнце ещё не отвоевало свои права у ночи, они шли по тропинке, окутанной туманом. Туман струился словно живой, он то стелился под ногами, то превращаясь в замысловатые арки и дома по сторонам. Наконец дорожка вывела путников к приметному чем-то для мага месту, и тот остановился.
— Всё молодой человек. Здесь мы с вами расстанемся. Доброй дороги. И не забывайте старика, заглядывайте.
Когда юноша, попрощавшись, скрылся из поля зрения, старый волшебник задумчиво посмотрел вслед и сказал в полголоса:
— Удачи тебе княжич. Пусть хоть тебе удастся изменить наш мир к лучшему.
И повернул обратно.
Вокруг царил жаркий полдень. Герман не говорил, куда собирается. Но выйдя из владений мага, парень с удивлением обнаружил, что находится в полутора неделях пути от места их встречи, почти на самой границе степи. Причём вышли они из дома рано утром и шли, казалось, не больше получаса.
Пройдя с десяток километров, парень остановился на ночлег. В совершенно незнакомом месте он не рискнул ставить лагерь в последний момент, а вместо этого постарался как можно лучше подготовится к ночи. Набрать дров, сделать нормальный ночлег. Тем более, что лес заметно поредел, и с топливом для костра было довольно плохо. До самой степи оставалось всего ничего, но этот путь он решил проделать уже с рассветом.
Ночью, когда он уже почти приготовился лечь спать, на границе освещенной костром, из теней собралась человеческая фигура. Практически сразу она шагнула сквозь огонь и, сверкнув алым взглядом, сказала: — Здравствуй, княжич. Вот мы и встретились снова.
— Бьёрг! — удивленно воскликнул Герман. — Но как?!.
— Я решил, что тебе понадобится помощь в Степи. Собирайся, там нас ждут, — и показал рукой куда то в направлении луны, встававшей со стороны бескрайнего степного горизонта.


[31]Вторуша (слав) — второй сын. Часто в старину имена давали по очередности рождения детей: Первак, Вторуша, Третьяк и так далее.


[32] Вира (слав) — штраф (чаще денежный) за нарушение закона или правила


[33] Место сбора платы и проверки въезжающих за въезд в средневековый город

Только мне — влюблённый шёпот, только мне — далёкий топот,
Уходящей жизни опыт — только мне. Кому ж ещё?!
Пусть враги стенают, ибо от Багдада до Магриба
Петь душе Абу-т-Тайиба, препоясанной мечом!
Полог юрты покачнулся, и сквозь него вошёл Великий Хан.
— Рад видеть дорогого гостя, — произнёс он поднявшейся навстречу тёмной фигуре — легка ли была дорога, хорошо ли встретили в моём доме уважаемого?
— Спасибо хозяину дома, встреча под покровом твоей юрты была легка, а угощение достойным. Пусть и дальше Небесный Отец Степи пошлёт твоему роду обилие и благополучие, пусть будут стада тучными, а трава сочной… Может хватит, Субудей?! Каждый раз ты начинаешь с этого мусора, знаешь же, что меня это просто бесит!
— А ты не меняешься, Бьёрг. Каждый раз не хочешь обижать меня и плетёшь эти словесные кружева. Ради твоего перекошенного лица я готов повторять представление снова и снова, — Субудей рассмеялся. — Тебя не было много лет. Слышал, в этот раз ты с подарком?
— Да, княжич Герман. Я помог бежать ему от эльфов и прошу — возьми к себе!
— Тебя так заботит судьба этого мальчишки? Ты сумел меня удивить, не думал, что после стольких лет в вампире ещё остались какие-то чувства…
— Меня заботит только месть! А из чувств осталась только ненависть! Ненависть к тем, кто сделал меня таким! К убийцам моих богов! Я остался там, на поле Вигрид[34], вместе со своими товарищами! Кто теперь помнит драккары славных викингов, кто несёт клинками ярость Вотану и славит мудростью Донара?! Остались жалкие норманны, продающие мечи за золото! — вспышка словно высосала из Бьёрга все силы.
— А меня… — почти шёпотом сказал он — мне нет места в Вальхалле… ходячий труп, оружие, сотворённое эльфами… чтобы убивать людей по их приказу. Я не могу убивать эльфов своими руками, они позаботились — когда создавали нас. Но могу мешать им. Им нужен был княжич, я дал ему спастись. Только ненависть… да ещё долг — всё, что осталось от берсерка Вотана… Я должен жизнь Асмунду, норманну охраны княжича. Он просил спасти…
Субудей задумчиво смотрел на старого друга.:
— Хорошо, я выполню твою просьбу. Но не только потому, что просишь ты. Что тебе известно о нашей войне? Мы воюем с эльфами уже не одно столетие… и понемногу проигрываем. Пока этого не видит почти никто — но я Великий хан, я обязан думать о будущем народа. Всё чаще гибнут стойбища, всё реже мы отвечаем набегом на набег. Ещё два-три столетия и будет поздно. Вдруг мальчик окажется соломинкой, переломившей спину верблюда?
— Светает… — Субудей задержался на пороге. — Отдыхай. Я прикажу привести тебе второго барана, — и вышел из юрты.
Багровое ото сна солнце выглядывало из под тонкого одеяльца горизонта. Моргнув, осветило нитки ковыля и притихло, испугавшись бесконечной степной равнины. Будто задумалось — вдруг не осилит осветить степное приволье. Но будто набравшись смелости вспыхнуло и нежно пошло тонкими лучиками по остывшему за ночь блеклому земному покрову. Заверещали обрадовано кузнечики, раздался радостный птичий вскрик, ликующе запиликали цикады. Торжественно ухнул филин, довольный новым днём. Ковыль расправил свои золотистые реснички и восторженно захлопал, радуясь солнцу. А неслухи-звёздочки рассыпали на прощание слезинки росы и важно стаяли в пунцовом небе.
Мужчина зябко повёл плечами и поплотнее закутался в плащ. Всё-таки возраст даёт о себе знать. Хоть его до сих пор и считают не только самым мудрым в Хурале, но и самым сильным воином Степи, лгать себе Субудей не привык. Ещё несколько лет — и водить набеги будет кто-то из Старших Ханов, а он наконец-то примет титул «Мудрейшего». Хурал приставал к нему уже лет двадцать, но Субудей отбивался как мог — Мудрейший правит, но не воюет сам. Вспомнился ночной разговор… Бьёрг, Бьёрг, старый друг… в тебе осталось больше человеческого, чем ты пытаешься показать.
Многие считали Великого Хана провидцем. Глупцы, умение думать и видеть чуть дальше собственного носа — и ты становишься чем-то навроде оракула, великого и непогрешимого. А сейчас весь его опыт шептал: времена меняются. И его задача как правителя повернуть эти перемены на пользу своему народу. Ходу! Пора возвращаться в столицу. Друг поймёт, если они не смогут провести за беседой следующую ночь, а дела ждать не будут.
Среди тех, кто готовил коней к отъезду Великого Хана, мелькала и голова Германа. Когда в ту ночь разъезд орков встретил их с Бьёргом на границе степи, парень почти ничего не увидел. Запомнил только нескольких всадников с заводными конями да бешенную скачку в темноте. Стойбище вынырнуло из темноты неожиданно, ослепив светом костров, совершенно не заметных снаружи. Его сразу завели в шатёр, где он и просидел до сегодняшнего утра: то ли гость, то ли пленник. Выводили на улицу только с завязанными глазами, а поскольку языка Герман не знал, все происходящее оставалось загадкой. С приездом Великого Хана положение парня изменилось, и он, не скрываясь, осматривался.
На первый взгляд орки довольно сильно отличались от обычных людей. Раскосый взгляд, глаза широко посажены, щеки в скулах широки. Во рту заметны клыки, которые несколько выдаются над рядом зубов. Скулы выступают дальше челюстей, нос плоский и маленький, глаза узкие, а веки под самыми бровями. На коже сквозь степной загар пробивается желтовато-зеленоватый оттенок. Средний рост орков выше, чем у людей. Но особенно мальчика удивило, что все они брили бороду! Хотя у многих на верхней губе и пробивались усы.
В стойбище шла обычная утренняя суета. Мужчины и подростки готовились сменить пастухов у дальних стад, женщины занимались хозяйством. Непривычный взгляд с трудом отличал первых от вторых: все были одеты в похожие халаты и шаровары коричневого цвета с вышивками клана, а головы повязывали платками или одевали шапку. Что удивило княжича — так это отсутствие детей. Только спустя некоторое время он вспомнил слова Бьерга, что на границе живут только воины и способные держать оружие.
Ханские нукеры, готовившиеся к отъезду, выделялись среди общей суеты не только важной неторопливостью, но и своим видом. Халаты и шаровары были ярких красных и оранжевых цветов, конические шапки украшены на отворотах лисьим мехом, а сверху — волчьими хвостами.
Отряд Великого Хана выехал спустя час. Герман ехал среди юношей, отобранных Великим Ханом в число своих младших воинов. Впереди была долгая дорога в столицу и суровая учёба, но в этот миг, когда Герман с остальными всадниками словно ветер летел над метёлками ковыля это было не важно! Долгая дорога в Степь окончилась.


[34] По скандинавской\древнегерманской мифологии Вигрид — поле Рагнарёка (конца света), где дружины викингов вместе с Вотаном (Одином) будут сражаться с великанами и тёмными силами. На этом поле погибнут боги.

В предрассветном сумраке нехотя вставало солнце. Словно раздумывая — стоит ли уже проснуться и начать свою работу, или ещё можно поспать. Вот только розовая полоска зари упрямо тянула за собой ленивое светило. Миг назад было серое утро — и вдруг по небу побежали всполохи света, съедая остатки ночи, восток вспыхнул сочными красками, а пастельные цвета нежно раскрасили степь словно прилёгшая радуга.
Германа восход заворожил ещё с первого знакомства: особенно ему нравились минуты, когда сияние солнца набегало на город, неторопливо разгоняя тени от центральной площади к ближней городской стене. Тогда, шестнадцать лет назад, отряд Великого Хана подъехал к столице именно в такую минуту — и Герман с одного взгляда влюбился в белокаменный город, сказку степи… Всё годы, пока юноша учился и жил в городе, почти каждое свободное утро он встречал на этом холме. Став же ханским гонцом, каждое свое возвращение старался подгадывать так, чтобы встретить рассвет на любимом месте.
Стоявший за правым плечом Стефанос[35] восхищённо вздохнул:
— Как красиво… — еле слышно прошептали его губы. — Никогда не думал, что здесь можно встретить такую красоту…
Герман только усмехнулся краешком рта: «Ничего, ходячее недоразумение. Обещаю, тебе здесь понравится!» Когда они встретились, Стефанос напомнил Герману пленённую птицу — взъерошенную, но не сломленную. Только и ждущую, чтобы сорваться в полёт, едва разрежут путы… а в глазах застыла тоска и готовность к любой, даже самой мучительной участи.
Дорога в столицу принесла всем много неожиданностей. Наслышанный про диких орков, пленник с первых мгновений не ждал для себя ничего хорошего. Но вскоре полуэльф с огромным удивлением обнаружил, что его спутники не такие уж страшные и дикие. Орки же, которые высоко ценили мужество, в свою очередь прониклись к пленнику уважением: тот хоть и старался лишний раз не ссориться с конвоирами, но всегда был готов ответить на насмешку едкой шуткой, от которой зубоскал нередко краснел и был готов схватиться за саблю. А если дело грозило перерасти в поединок, Стефанос никогда не прятался за своим статусом ценного пленника или за предводителем отряда.
В городе, отпустив охрану, Герман сразу же поспешил к Великому Хану с докладом. Час был довольно ранний, но дело промедлений не терпело. Великий Хан выслушал его предложение очень внимательно, а потом дотошно расспросив Стефаноса приказал собрать ханский совет. Когда следующим утром Германа снова увиделся с владыкой, тот встретил своего нукера словами:
— Джэбэ,[36] решено. Набегу на заводы — быть. А раз идея твоя, тебе поход и вести. Через три дня жду на малом курултае[37] план на утверждение. Да, — правитель махнул рукой в сторону правого крыла здания, где поселили Стефаноса, — этот птах тоже твой, — и усмехнулся. — Пригодится.
Когда входной полог перестал колыхаться за ушедшим гостем, Субудей вспомнил события, произошедшие много лет назад:
— Стрела выпущена, — произнёс Великий Хан вполголоса.


[35]Стефанос (греч) — корона, венец


[36]Джэбэ (монг) — стрела


[37] Курултай (монг) — военный совет

Везде — торжественно и чудно,
Везде — сиянья красоты,
Весной стоцветно-изумрудной,
Зимой — в раздольях пустоты;
Как в поле, в городе мятежном
Все те же краски без числа
Струятся с высоты, что нежным
Лучом ласкает купола.
Отрок в халате со знаками воинской школы изо всех сил бежал по улице, стараясь не задеть никого из прохожих. «Кажется, смотреть восход до конца не стоило», — подумал Герман, на бегу считая кварталы и оставшееся до утренней поверки время. Хорошо хоть в отличие от древлянских городов Хэнтей-Батор[38] строго распланирован. От Центральной и Рыночной площадей расходятся прямые радиальные проспекты, которые пересекают поперечные кольца главных улиц, и все они строго установленной ширины. Здесь нет скопища мелких кривых и путаных улочек, где можно заблудиться, отойдя всего на пару шагов от знакомых мест. И находят нужный дом не по вывескам и лепнине, а по орнаментам кланов и именам районов, которые обязательно рисуются на белёных стенах домов и заборов. Всё в городе четко и упорядоченно. Если тебе нужны термы[39], храм Отца Степи или что-то из административных построек — ищи в кварталах возле Центральной площади, если торговые ряды, склады или иноплеменные гости — иди к Рыночной площади. А если спешишь к казармам или Воинской школе — иди к восточной стене мимо амбаров с зерном.
Вспомнив про амбары Герман непроизвольно сморщился — ни жизнь в Быстрице, ни целый год жизни в столице Степи так и не смогли отбить в нём до конца княжеского высокомерия к труду в поле. Хотя здесь даже ханские нукеры не гнушались крестьянским занятием. И это считалось вполне почётным делом — хотя, конечно, и уступало по значимости войне и кочевьям со стадами. А Октай[40], молодой орк, приставленный к новичку в помощь и обучение на первые месяцы, рассказал, что хотя, по возможности, зерно покупают у соседних народов — почти в каждом сомоне[41] центральных и восточных аймаков[42] стараются выращивать запас на случай неудачной торговли. А каждый род посылает ежегодно на крестьянские работы часть мужчин. Но в год, когда бывший княжич попал в Степь, урожай оказался так велик, что в поля послали не только воинскую школу, но и школу Круга Знаний, а это случалось крайне редко. Когда же урожай стали засыпать в амбары, Герман обнаружил, что зерно покупают не только на востоке, но и на западе: на мешках, которые они таскали, обнаружились клейма полесских торговцев.
Толстый старый ключник Бяслаг[43] объяснил удивлённому парню, что несмотря на запрет Светлого Совета, через земли гномов торговля идёт давно. С востока везут редчайшие пряности, краску для королевского пурпура или изумрудный шёлк — в общем, всё то, за что на торгах западных рынков дают по два, а то и потри веса золотом. В обмен в Степь идут караваны с зерном. Гномы официально такую торговлю преследуют, но девять из десяти контрабандных караванов имеют хозяином тот или иной подгорный клан. Кроме того, предприимчивые люди везут и по одной-две подводы зерна на свой страх и риск. Гномы на такое самоуправство смотрят сквозь пальцы, считая смельчаков хорошим прикрытием. А время от времени кого-то ловят и показательно казнят.
— Только в этом году что-то уж совсем много везут, — удивлялся Бяслаг. — Всех кого можно позвали, телега за телегой едет. Гномы скоро всерьёз за вольных-то торговцев возьмутся.
Тут он ударился в воспоминания:
— Да… Было дело, во времена молодости моей — также оплошали. Потом лет десять или пятнадцать только с востока зерно и возили. Всё это время старейшины с тамошними соседями поссориться боялись, даже в набег туда не сходить было… Ну подумай, десять лет! Даже в шутку скот не угнать!
Герман удивлённо спросил:
— Дядько Бяслаг, если знают, чем дело кончится — зачем снова-то?
— О! — старик поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем. — Тут приказ самого Великого! Он зря не укажет… Но я, вот, считаю…
Узнать, что думает по этому поводу ключник так и не получилось — подъехали очередные телеги, и все впряглись в разгрузку, тут уж не до разговоров. И без ответа вопрос остался надолго…
Задумавшись, Герман свернул за угол и чуть не столкнулся с пожилым аратом[44], шедшим навстречу. Извинившись в полупоклоне и пропустив старшего, юноша на несколько минут пошёл шагом, чтобы отдышаться. И чтобы отвлечься от подсчёта оставшегося времени, начал угадывать, кто стоит перед ним и откуда. Например, вот этот мужчина в дели[45] с дорогой каймой на рукавах и шапке с нашитыми полосами меха белого медведя — богач с севера Степи. Можно даже не выискивать на халате символы клана или аймака. Но и воин явно из хороших: чтобы так украсить шапку, он должен убить зверя в одиночку или получить мех из рук совета старейшин своего клана. А вот этот — явно человек-купец из какого-то приморского государства. Хотя и выглядит со спины совсем как обычный арат, да и ростом с южного орка: те были значительно ниже своих западных сородичей и рост имели чуть больше метра семидесяти. Так что грузный человек вполне мог сойти за степняка — но торговца явственно выдают золотые браслеты на руках.
Золото в степи не уважали совсем. Его собирали для торговли с соседями — и только. Выше ценилось серебро, но и оно шло в первую очередь как материал с полезными свойствами и драгоценным не считалось. Монеты же делали из других металлов: дорогие солиды и динасисы чеканили из серебристо-белого баруна, а сестуры и семисы вместо серебра делали из легкого, тёмно серого цзуна[46]. Выпускали монеты всего на двух монетных дворах, а тайну получения и обработки берегли как зеницу ока. Потому и подделке монеты практически не поддавались — за что и ценились вдоль всего восточного океана. Кроме монет, барун в небольших количествах шёл на оружие — клинки, сделанные из него, никогда не ржавели, а по прочности превосходили даже знаменитый рифейский булат. Вот только стоил такой клинок так дорого, что позволить его могли только очень богатые ханы.
Вспомнив про золото, Герман не сдержал улыбки — если бы только оно… Сколько он здесь встретил и принял странного и невозможного в прежней его жизни. И дело даже не в ином языке: в доме отца Герман изучал основы Высокой эльфийской речи и говорил на ней вполне сносно, хотя у эльфов было всего четыре падежа, но аж четыре наклонения, а деление слов на существительные, глаголы и прилагательные весьма условное. Степная же речь была ему много ближе, пусть падежей и было девять, а не шесть. Зато к огромному облегчению слова привычно делились на существительные, глаголы и так далее. И через три месяца Герман свободно говорил на степном языке, а ещё через два поймал себя на том, что даже в мыслях, вспоминая кого-то, произносит не орк, а человек! Тем более что само слово орк происходило от оркху, что на языке степняков означало взрослый мужчина-воин.
Труднее оказалось привыкнуть к местным обычаям: к примеру, Герман долго не мог сидеть не на стуле, а на кошме[47]. Но в быту Октай был суров даже в мелочах: в Степи можно жить только обычаем и законом орков — и никак иначе. Отступников либо изгоняли в ледяные северные пустоши… либо они уходили к народам на востоке, То же самое ждало и всех людей, которые бежали в Степь: или они жили по обычаю приявших их орочьих кланов, или уходили дальше к океану. Единственным исключением были кланы варягов и клан перуничей, но и те сурово блюли свой уклад, так что любой пришлый быстро становился неотличим от соклановцев.
Выбравшись, наконец-то на Западный проспект, ведущий прямо к рынку и дальше, в сторону восточных ворот, юноша на несколько секунд вынужден был остановиться, ослеплённый солнечными лучами, радостно прыгавшими по стёклам окон — неслыханная по меркам Вручия роскошь, здесь доступная каждому. Конечно, не дорогое эльфийское стекло, тонкое, бесцветное и совершенно прозрачное, а слегка мутноватое и с зеленоватым оттенком — но стекло. Большие листы цельными кусками крепились в два или в три слоя прямо на многочисленных оконных рамах, отчего в такие дни как сегодня улицы слепили глаза прохожего бликами отраженного солнечного света. Добавить сюда стены домов из белого камня, белёные известью заборы — и кажется, что город буквально купается и состоит из света.
Конечно, такое великолепие создавалось не для того, чтобы продемонстрировать гостям приверженность идеалам Добра или Света. Орки вообще не делили мир на светлый и темный, а считали, что все происходит от трех стихий: Хаоса, Порядка и Искажения. Цвет же стен объяснялся тем, что в горах Нэмэгэту[48р замирала перед этим великолепием. Одни только мостовые немного выбивались из белоснежной картины: они, почему-то, были покрыты каким-то странным, серым, слегка шершавым и немного ноздреватым камнем — отчего мостовая казалась потёртой временем и запылённой.
Впервые обратив на это внимание, Герман долго гадал, почему камень мостовых так отличается от стен и заборов. Не меньше его занимал вопрос, как в город привезли столько камня, что хватило замостить даже самую маленькую улицу: хотя Гильбэнту[49], высочайший из пиков Нэмэгэту, и был различим даже в хмурую погоду, до самого хребта было немало километров. Но ответ оказался совсем необычным. В одну из прогулок парень увидел, как ремонтируют разбитую мостовую: в ней выдолбили прямоугольное отверстие, засыпали туда щебень и залили какой-то густой серой массой, аккуратно разгладив поверхность вровень с остальной мостовой. Через пару дней отремонтированное место выдавал только чуть более светлый оттенок. Заинтересовавшись увиденным, Герман выяснил, что улицы города кроме камня мостовых скрывали немало других секретов: под землёй тянулась целая сеть труб, по которым шёл слив дождевой воды, канализация, и даже водопровод, который качал в дома воду из реки Улан-Ош[50], бурно несущей свои стремнины мимо города.
Думалось на бегу легко и привычно: Мастера Школы считали, что совершенный воин не может быть необразованным и медленно мыслящим. Тем более ханский нукер, который в будущем возглавит десятки и сотни. Поэтому учеников нередко заставляли решать довольно сложные задачи, пока тело выполняло физические упражнения. Но вот улица вывела юношу к Рыночной площади, где уже, не смотря на ранний час, уже толпились люди. Сюда приходили заглянуть в торговые ряды, рассказать и послушать новости, посетить лавки ювелирные, книжные, оружейные, лавки с шелковым товаром, бронзовыми изделиями и всяческие другие, которых было превеликое множество в домах, окаймлявших эту часть города. Здесь же, между беспорядочными группами покупателей и продавцов была видна редкая для столицы Степи картина: то тут, то там проходили чеканным военным шагом отряды стражей, наблюдавшие за порядком. Бежать здесь уже не получалось — можно было лишь медленно протискиваться через толпу покупателей. И воспоминания вдруг нахлынули с новой силой.
К новому году, который орки праздновали с началом марта, у Германа наконец-то стало появляться свободное время и юноша с интересом начал изучать столицу. Стараясь в свободные часы бродить по улицам, выискивая интересные места и ещё неизведанные уголки. В одну из таких апрельских прогулок он и познакомился с библиотекой. Месяц выдался тёплый, но в тот день зима напомнила всем забывшим тёплые дели, что отступила не до конца: набежали тучи, налетевший ветер принёс с собой запоздалый снегопад и сразу стало зябко и холодно.
Герман как раз гулял по открытым торговым рядам, когда большая часть площади, вместе с западной частью города быстро погрузилась в тень облаков. Но мансарды домов и крыши зданий, расположенных ближе к Центральной площади, ещё купались в тёплом свете на фоне голубого неба, и чувствуя, как холод пробирается под лёгкий халат, юноша поспешил туда. Толпа вынесла его к небольшой улице, на которой парень оказался впервые — хотя к этому времени считал, что центр города изучил неплохо. И Герман не стал искать знакомую дорогу, а почти бегом заспешил к Центральной площади в термы, тем более что улочка шла в нужном направлении.
Незнакомая улица неожиданно оказалось длинной и извилистой. Заборы домов шли неразрывной стеной и казались нескончаемыми, а холод пробирался под халат всё сильнее, заставляя зубы выбивать звонкую барабанную дробь. Поэтому, как только ему попалось общественное здание, вход в которое был разрешён любому, Герман не стал выяснять куда он попал. Лишь мельком подивившись странному желтовато-золотистому оттенку стен да непривычным в Хэнтей-Баторе фальшь-колоннам, портику крыльца, да кованым полосам латуни и ручкам тёмной бронзы на толстой дубовой двери.
Войдя, юноша оказался в длинном полутёмном коридоре с множеством дверей. Почти все были заперты, только в самом конце коридора одна была приоткрыта и сквозь щель пробивались лучи света. Чувствуя себя донельзя глупо, парень пошёл вперёд. Подойдя к приоткрытой двери, Герман вежливо постучал, не дождавшись ответа решительно шагнул дальше… и застыл на пороге. Он попал в огромное помещение высотой не меньше чем в три этажа — заполненное книгами! Стеллажи покрывали стены от пола до стеклянной крыши и казались неисчислимыми. На разных уровнях шли деревянные галереи, которые соединялись такими же дубовыми лестницами — видимо, чтобы легко можно было добраться до того или иного места… Потрясённый, Герман озирал окружающее его великолепие. Нет, видеть множество книг ему было не впервой. Он видел большую коллекцию отца, которая насчитывала более трёх сотен томов, слышал, что в собраниях гильдий, наверное, было и по пять сотен книг. Но здесь их были тысячи! Кому могло принадлежать такое богатство?! Словно подчёркивая торжественность момента, в тучах появились разрывы и сверху ударил ослепительный солнечный свет.
Раздавшийся откуда-то справа из-за конторки голос вывел юношу из состояния прострации. Когда Герман вошёл — там было пусто. И, очарованный здешними сокровищами, парень не увидел, как из незаметной дверцы в зал вошел мужчина-варяг лет сорока с небольшим. А тот, недовольный, что ему не ответили сразу, с видимым раздражением в голосе повторил:
— Так что будущему воину здесь надо? Плац, — в голосе мужчины послышалась насмешка, — в другом месте.
Герман, по-прежнему во власти очарования книгами, сарказма не заметил. Вместо этого он сказал срывающимся голосом:
— Это… это все ваше?..
Мужчину вопрос явно развеселил. Он заливисто захохотал, а потом, слегка успокоившись, ответил:
— Да, неграмотная нынче молодёжь пошла… Это библиотека! — и увидев непонимающий взгляд, пояснил. — Место, где хранятся книги. И где каждый может их прочитать.
Германа его слова потрясли до самой глубины души. Он! Может! Прочитать! Их! Все! Дрожащим от волнения голосом парень начал выспрашивать, что нужно сделать, чтобы пользоваться библиотекой. Альвара[51], как звали мужчину, рассказал порядок записи в библиотеку и правила пользования. Оказалось, что закрытые двери в том длинном коридоре вели в читальные залы и в помещение каталога. Альвар также объяснил, какие книги разрешается брать с собой, а какие можно читать только здесь. И усадив юношу на стул рядом с конторкой, принялся заполнять какие-то бумаги, которые назвал странным словом «абонемент».
Воспользовавшись передышкой, Герман присмотрелся к библиотекарю внимательней и вдруг с удивлением понял, что не может определить кто перед ним. На первый взгляд типичный варяг — довольно высокий, с широкими плечами и густой медно-рыжей бородой. Но в косах не было ни одной ленты! Как только юноша варягов проходил обряд взросления, он сразу начинал вплетать в косы знаки отличия: правую посвящали Вотану, а левую — Донару. По числу, цвету и ширине лент всегда можно было понять — насколько воин храбр и известен, прославился ли он доблестью или мудростью. Если же воин пятнал себя недостойным поступком — лишался всех лент, которые срезали вместе с косами. И страшнее позора для варяга не существовало. Здесь же косы спокойно спускались к плечам, как и положено взрослому мужчине… Но чтобы кто-то добровольно причислял себя к недорослям — такое было вне его понимания!
Удивлённый, Герман стал рассматривать библиотекаря старательнее. Парень был готов прекратить своё занятие в любую секунду, сделав вид, что просто смотрит на стену за конторкой. Но библиотекарь, кажется, совсем не обращал на него внимания и полностью ушёл в свои бумаги, так что уже через несколько минут Герман откровенно пялился на сидящего перед ним мужчину, совсем позабыв про правила приличия. Парень дотошно обшарил варяга взглядом несколько раз, пытаясь выловить несуразность, а в мыслях как заноза сидело ощущение, что он что-то пропустил… и в какой-то момент Германа внезапно осенило: фигура Альвара слишком поджарая, а телосложение слишком легкое для человека! Да и зрачки, в которые он тут же вгляделся, чтобы проверить свою догадку — зрачки отличаются от людских. Это же полуэльф! Но ни у эльфов, ни у полукровок борода не растёт! Такое создание существовать не может — однако сидит перед ним и нагло ухмыляется!
Видимо, Альвар уже давно наблюдал за юношей, и всё это время ждал, пока того осенит догадка. Сейчас же, насладившись его изумлением, он сказал:
— Ну альв я, альв. Можешь потрогать, в воздухе не растаю, — и широко улыбнулся.
Парень почувствовал, как у него начинают гореть от смущения щёки. Мало того, что попался в такую простенькую ловушку, так ещё и выставил себя перед ним полным невежей — за последние полчаса аж второй раз! Про альвов, живущих в Степи он слышал, но до сих пор видеть их ему не приходилось — мудрый народ предпочитал для жизни земли Северных Ханов. От волнения Герман стал крутить на пальце левой руки серебряное колечко — прощальный подарок старого мага, которое носил его на руке не снимая как память о ворчливом старом волшебнике и его внучке. Колечко было простенькое, без всяких наговоров и заклятий — его внимательно проверили ещё при поступлении в военную школу.
Едва кольцо заметил Альвар, как с библиотекарем произошла разительная перемена. Если заполняя бумаги мужчина напоминал умудренного столетиями ворона — то теперь стал похож на хищного ястреба, который приготовился упасть камнем и вцепиться когтями в добычу.
— Откуда это у тебя? — резко спросил альв.
— Колечко? — ошеломлённо спросил Герман. — Это подарок. Подарок одного старого отшельника — я встретил его прошлым летом… А что в нем такого? Его сколько раз проверяли — колечко как колечко. В нём вообще ни капли магии — даже заговора на владельца или размер нет.
— Ни капли говоришь… — тягуче произнёс Альвар. — Дай ка сюда, — и, взяв кольцо в руки, задумчивым тоном продолжил. — Сейчас посмотрим. Если этот блудный сын своего народа не изменил своим привычкам… — не закончив фразы, Альвар знаком показал юноше следовать за собой и скрылся за дверью, из которой вошёл.
Войдя вслед за Альваром, юноша оказался в его рабочем кабинете. Комната была в страшном беспорядке — везде стопками валялись книги и какие-то записи, на стеллажах вперемешку с книгами лежали какие-то камни, монеты, безделушки. Холодильный шкаф гордо венчала спиртовка, а весь подоконник был забит немытыми чашками и блюдцами с остатками какой-то выпечки. Впрочем, хозяину кабинета подобный хаос, похоже, не мешал. Сдвинув все бумаги и книги на край, Альвар водрузил на освободившееся спиртовку, рядом с которой горкой насыпал кубики льда. После чего жестом приказал садиться на второй стул, стоящий с другой стороны стола. Герман наблюдал за странными манипуляциями со всё большим недоумением, но едва одна половинка кольца нагрелась, а ко второй был приложен кусок льда, парень вскрикнул от изумления: над кольцом вспыхнула надпись. Выгнувшись вперёд Герман успел разобрать первые строки четверостишья: «Сошлись в единстве лёд и пламя…», после чего надпись также внезапно исчезла.
Альвара же результат, похоже, развеселил. Он хлопнул по колену и весело сказал:
— Ну и нахал!.. Знал же, что уж я то обязательно замечу и пойму… Вот поганец!
Герман, всё ещё во власти происшедшего спросил слегка хриплым от волнения голосом:
— Вы с ним знакомы? И почему «блудный сын»?
Альвар задумчиво посмотрел на юношу — словно взвешивая, стоит ли отвечать. Но видимо решил, что стоит, потому что сказал:
— Альв он, альв. Как и я. Величайший из магов нашего народа… Его имя так и звучит «альв-колдун»[52]… А насчёт нашего знакомства… Когда-то мы были хорошими друзьями. Но я ушёл вместе с нашим народом сразу после Великой Войны, едва мы увидели как Светлый совет начинает перекраивать подвластные земли в соответствии со своими, — на этом слове он сделал ударение, — представлениями о правильной жизни. А он — остался…
Тут Альвар словно спохватился и оборвал себя на полуслове. Герман ожидал продолжения, но вместо этого Альвар произнёс:
— А в библиотеку заглядывай, рад буду видеть. Но, — тут он грозно поднял кверху палец, — книги с абонемента не задерживать. А пока пошли, покажу, как пользоваться каталогом…
За воспоминаниями Герман незаметно для себя пересёк почти всю площадь, вышел к Восточному проспекту… и остановился словно вкопаный. Он совсем забыл, что обещал Альвару вернуть второй том «Полной истории» не позже чем сегодня. А времени до утреннего построения оставалось уже всего ничего и времени сделать по пути крюк, чтобы забежать в библиотеку не остаётся!
И придётся выбирать, куда опаздывать и от кого получать нагоняй: от хозяина библиотеки или от Старшего Мастера школы Тархана[53]. Колебания длились недолго, пока Герман не решил, что лучше рискнет опоздать к утреннему построению: в самом худшем случае это несколько дней работ в поле или по хозяйству. А вот если его больше не пустят в библиотеку…


[53]Тархан (монг) — умелец




[38] От хэн-тей (монг) — сердитый и батор (батыр) (монг) — богатырь


[39]Термы (лат. thermae, от греч. thermós — тёплый, горячий), в Древнем Риме общественные бани; являлись также общественными, увеселительными и спортивными учреждениями.


[40]Октай (монг) — понимающий


[41]Сомон, или сум, или сумон (монг. сум, тув. сумон) — наименьшая административно-территориальная единица, на которую делятся аймаки


[42] Аймак — в тюркских, монгольских и отчасти тунгусо-маньчжурских языках первоначально родоплеменное подразделение (род, племя и даже народ); в феодальную эпоху крупное владение, удел, иногда ханство (у монголов).


[43]Бяслаг(монг) — сыр


[44] Арат (монг) — крестьянин-скотовод.


[45]Дели — внешняя одежда, мешковатый халат из плотной ткани, застёгивающийся у груди. В зимнем варианте может быть подбит мехом


[46] Титан и алюминий. До изобретения современных способов на электричестве имели высокую стоимость, поскольку получались из руд исключительно химическим путём.


[47]Кошма — войлочный ковёр из овечьей или верблюжьей шерсти.


[48]Нэмэгэту (монг) — защищающий от ветра


[49]Гильбэнту(монг) — Сверкающий


[50]Улан-Ош (монг) — Красный водопой


[51]Альвар(древнесканд) — воин альвов; alfr (альв) + arr (воин, войско)


[52] Дело в том, что во время работы над книгой я выяснил, что на языке викингов имя «альв-колдун» звучит как Гандальв (древнесканд. gandr (волшебный, колдовской) + alfr (альв, эльф). Увы, в современной фентези это имя превратилось в бренд, использовать который — как минимум получить обвинение в штампах и плагиаторстве. Но и менять что-либо было уже поздно, да и вписался в книгу и сюжет образ постаревшего Гэндальфа вполне гармонично. Так что и дальше в тексте придётся называть его иносказательно.

Есть тонкие властительные связи
Меж контуром и запахом цветка
Так бриллиант невидим нам, пока
Под гранями не оживет в алмазе.
На построение Герман опоздал. И как назло, именно сегодня построение сегодня проводил сам глава Школы, хотя обычно такой рутиной занимались младшие мастера и их помощники. Тархан обвинительно посмотрел на нерадивого ученика и вынес приговор: «Три недели на конюшнях!» За такой незначительный проступок, тем более совершённый в первый раз это было слишком сурово, и Герман, подивившись такой строгости, поспешил изобразить на лице страшное уныние. Хотя в душе он был вполне доволен: пусть к Альвару он теперь попадёт нескоро, но запрета на отлучки за пределы школы не последовало — и это главное. А работа на конюшнях… тяжело конечно, но везде можно узнать хоть что-то новое. Герман был бы удивлён ещё больше, если бы узнал, что причина такой строгости вовсе не в личной неприязни Старшего Мастера и не в каком-то проступке ученика. И что виновник всего — Альвар.
Через два месяца после знакомства с юношей, в доме библиотекаря «встретились побеседовать» несколько «старых друзей». Если бы Герман оказался в комнате, он бы узнал среди собравшихся самого Великого Хана и главу воинской школы Тархана. Остальные лица были бы ему не знакомы, но и их слово в Степи значило не меньше: это были Хозяин Тонкого письма Хайляс[54]— он представлял в Кагале интересы Круга Шаманов, и глава клана перуничей Велимудр[55], который отвечал за западное направление разведки.
По правилам этикета чай по пиалам разливает самый старший, а помогает ему всегда самый младший из собравшихся. Но сегодня пузатый фарфоровый чайник поочерёдно побывал в руках каждого из присутствующих — как бы показывая, что все собравшиеся равны между собой. Что тоже подчёркивало необычность вечера.
Удобно расположившись в небольшом гостевом зале, гости пили терпкий душистый чай, брали с низенького столика сладости и вели неторопливый разговор на отвлечённые темы. Хотя дом и принадлежал Альвару, гости сидели по степному порядку. Только хозяин взял себе небольшую подушку: все знали, что хотя альв и провёл в степи много лет, привыкнуть сидеть на кошме он так и не смог. По обычаю, разговор о делах должен был начать Велимудр — как самый младший по возрасту, но на этой странной встрече первым заговорил Хайляс.
— Мы ещё раз проверили парня, — слегка присвистывая начал старый шаман. — Действительно, для человека его возможности удивительны. Реакция, скорость мышления, сила, регенерация — намного выше нормы. Высокая устойчивость к магии, особенно к Школе Разума. Так что если у кого появится мысль «подчистить» ему лояльность — не советую. Кстати, почти уверен, что его скрытая неприязнь к эльфам — последствия той ментальной атаки. Подозреваю, что и продолжительность жизни будет раза в два больше, чем у простого человека.
— Они нарушили один из Великих Запретов? — удивленно спросил Альвар. — Им мало попытки цвергов, которая стоила тем жизни? В шахтах Тронхейма[56] война с троллями идёт до сих пор…
— В том-то и дело, — покачал головой Хайляс, — в наследственность они почти не вмешивались. Только подбор родительских особей да небольшое направленное воздействие. Мы пользуемся схожими методами при выведении скота. Я осторожно поинтересовался у княжича — не зря в роду его матери так часто бывали выкидыши. Применить что-то подобное к разумным — довольно оригинальная идея. Хотя и весьма… аморальная.
— Если такое станет известно… — задумчиво продолжил мысль Альвар, — это вызовет бунт на людских территориях…
Тут в разговор вмешался глава разведки:
— Когда стало известно, что Серый Скиталец заинтересовался парнем — мы внимательно проверили все детали и связи этой историей, — резко и сухо начал Велимудр. — Искали его только спецслужбы Древлянского княжества. Да и те — тайно. Никто другой о том, что официальная версия фальшива, не знает. Поскольку древлян контролирует Серебряный Клён, можно с уверенностью сказать, что это чисто их разработка. Огласка ни к чему не приведёт.
— Но то, что в этом замешан один из Великих Лордов! К тому же, помогая законному наследнику, мы сможем вывести княжество из-под власти Совета, — никак не хотел отказываться от своей идеи Альвар. — А это может стать началом…
— Это ничего не значит, — подчёркнуто нейтральным тоном ответил ему Велимудр. — Враги Панкратайоса воспользуются этой информацией, чтобы его сместить. Светлый Совет и Восточный король от него просто откажутся.
— Но… — Альвар повысил голос, словно стараясь задавить несговорчивого собеседника.
— Нет, — в ответе Велимудра послышался металл. — Ради гибели одного эльфийского лорда губить княжество я не дам. Гражданской войны оно не выдержит. А война начнётся, как только станет известно, что княжич жив. И даже если, чудом, победим мы — по Древлянью ударят со всех сторон отряды Совета. Второй «Ники» не будет. И если Курултай и Кагал всё же примут такое решение — как глава перуничей я воспользуюсь правом вето!
— Не стоит, Альвар, — неожиданно подал голос Великий Хан. — Велимудр прав. К тому же смена Лорда Клёна нам совершенно не выгодна. Этот хотя и умен, но уже давно не считает нас угрозой. А как поведёт себя его наследник — неизвестно. Пусть уж лучше остаётся нынешний, пусть и дальше занимается внутренними интригами. К тому же, если новость о княжиче появится сейчас — это сорвет наши планы в Приграничье. Так что все связанное с прошлым княжича останется пока только в этой комнате, — в голосе владыки тоже послышались властные нотки. — Но раз уж им заинтересовался Серый — то и нам не грех воспользоваться. Несколько позже, — и Субудей повернулся к сидящему справа Старшему Мастеру. — Клинок требует заточки. Тархан, я хочу, чтобы ты взял его своим учеником.
— Кажется, ты торопишься, Хиуз[57]. Похоже забыл, что я не твой нукер. И кого брать учеником — решаю сам.
Субудей поморщился — своё давнее прозвище он не любил. Позволить себе к нему обратиться так могли единицы — но мастер Тархан был одним из немногих, чьё мнение Субудей ставил даже выше собственного. Поэтому Великий Хан промолчал, хотя весь его вид и выражал недовольство.
— Я не отказываюсь взять его к себе, — продолжил тем временем Тархан. — Парень как стрела, если уж помчался к цели — то не остановишь. И это мне по душе. Но перед тем как взять в ученики, я проверю его на прочность. Если выдержит — так тому и быть.
Субудей хлопнул в ладоши, показывая, что согласен и решение принято. А сам внимательно посмотрел на альва и, сделав паузу, с нажимом произнёс:
— Альвар, я знаю, как ты умеешь обходить запреты. Так вот, сейчас прошу тебя — не смей. Делай с парнем что хочешь, но чтобы ничего сказанного здесь он не узнал от тебя даже намёком. Ты меня понял?
Альв послушно склонил голову и воцарилась тишина. Велимудр снова принялся не торопясь разливать чай по пиалам, а Тархан потянулся к шербету. Внезапно Альвар махнул рукой, ещё раз привлекая к себе общее внимание.
— Дарга[58], — чуть насмешливо обратился он к Субудею. ­— Если ты уже решил, разрешишь ли мне рассказать ещё об одном незначительном обстоятельстве? Может, оно переменит твоё решение?
Все поморщились: если Альвар начал паясничать — значит готовится сделать что-то необычное. И скорее всего — неприятное. Альвар же, получив разрешающий кивок от Субудея, начал объяснения:
— Когда парень пересказывал мне свою встречу со Скитальцем, я неожиданно вспомнил одну давнюю историю — её мне рассказали ещё там, во фьордах. Я посетил Хранилище памяти, — кивок в сторону старого шамана, — и попросил кое-что разузнать для меня на Севере, — кивок в сторону главы разведки. — И вот.
К огромному удивлению присутствующих Альвар достал небольшую глиняную табличку. Если даже здесь он не рискует произносить вслух, а пользуется таким способом!.. Альвар капнул на табличку немного своей крови — и на поверхности проступили буквы. Через десять минут табличка рассыплется в пыль, но времени прочитать хватит всем.
Внешнюю невозмутимость сумел сохранить лишь Хайляс, остальные такой выдержкой похвастаться не смогли: Велимудр витиевато выругался, Тархан обхватил рукоятку небольшого ножа, которым хотел резать шербет, с такой силой, что побелели пальцы. А Субудей так стиснул в руке фарфоровую пиалу, что посудина с жалобным стоном разлетелась осколками, сжатая могучей ладонью. Но Великий Хан не заметил ни гибели дорогой чашки, ни осколков, в кровь поранивших руку. Владыка Степи пронзающе посмотрел на Альвара и начал говорить таким сухим и мёртвым голосом, что в комнате повеяло жутью:
— И зная это, ты хотел затеять смуту в нашем Пограничье?!!! Альвар, если об этом без моего разрешения узнает хоть кто-то ещё — я лично сверну тебе шею. И тебя не спасут никакие заслуги. Ты меня понял?!
Герман о встрече не узнал никогда — своё обещание Альвар сдержал, хотя и постарался, чтобы юноша как можно чаще заходил к нему. Но Герман и сам, безо всякого подталкивания, старался всё свободное время проводить в библиотеке с книгами. И если для этого понадобится убирать навоз за лошадьми — протестовать он не будет.
Конюшни располагались довольно далеко за городской стеной, в небольшой низине сразу же за полосой полей, и представляли из себя огороженный собственной стеной огромный комплекс зданий и подворий, где занимались выращиванием и тренировкой не только боевых коней, но и варгов[59]. Подойдя к воротам Герман ненадолго остановился, осматривая место, где ему предстояло провести почти целый месяц… когда ему навстречу выскочило чудовище. Герман, конечно, знал про «волчью кавалерию» орков. Крупнее своих диких сородичей раза в полтора, ездовые варги были гораздо умнее и выносливее лошадей. А уж в лесах, засадах или сражениях на непроходимой для обычной кавалерии местности — вообще незаменимы. Но одно дело читать и слушать лекции по тактике, и другое — когда овчарка размером с рослого жеребёнка с добродушно оскаленной пастью радостно выскакивает навстречу.
Герман замер на месте, прижавшись к стене и чувствуя, как гулко бухает сердце, а душа стремительно проваливается куда-то в сапоги. Выскочивший варг был ещё совсем маленьким, по размеру и виду ему было всего месяцев семь — но клыки и когти уже впечатляли. Щенок встал перед парнем и уже вознамерился то ли лизнуть пришельца, то ли откусить ему голову, когда сзади раздался окрик:
— Лууны[60], прекрати! Нельзя, кому я сказал!
Молодой орк подошёл к щенку, ухватил того за ошейник, и стал выговаривать, помахивая при этом хворостиной:
— Я сколько раз тебе говорил — нельзя! — и повернулся, обращаясь уже к Герману. — Характер у него — сладу нет. Но вырастет славным бойцом.
Тут парень спохватился, что не представился:
— Очирбат.
— Джэбэ, — чуть запнувшись, произнёс Герман. К своему новому имени он привык не до конца, хотя и гордился и им, и тем, что его получил. Прозвища, отражавшие суть, в степи часто становились новыми именами, заменяя полученные от рождения. Лишь у Великого Хана имя вытеснило когда-то полученное прозвище так давно, что его уже почти никто не помнил. Но для Германа новое имя было не только признанием заслуг и характера. Оно стало для него символом той новой жизни, где он сможет построить свою судьбу сам.
Очирбат заминку не заметил: он уже тащил щенка обратно, приглашающе махая идти за собой. Скоро Герман стал его частым гостем и они с Очирбатом быстро сдружились. Тем более, что были почти одного возраста: орки жили почти в три с половиной раза дольше людей, поэтому двадцатидвухлетний Очирбат вполне мог считаться ровесником шестнадцатилетнего Германа.
У нового друга оказался весёлый нрав, склонный к забавам и проказам: слава несносного шутника за ним закрепилась уже давно. Теперь же они устраивали розыгрыши уже вдвоём, а очередная жертва, под всеобщий хохот, краснела, бледнела и грозилась убить паршивцев. Распорядитель конюшни только вздыхал, да бормотал себе под нос:
— Ну, Тархан, ну спасибо. Удружил.
Когда до конца назначенного срока оставалась ещё неделя, у Германа появилось ещё одно знакомство — близнецы-варяги Глоди[61] и Альвхильд[62]: их тоже отправили сюда в наказание. За то, что противились тому будущему, которое за них выбрали клан и родители. Глоди мечтал стать алхимиком, но как старший сын ярла должен был выбрать военную карьеру. Альвхильд же наоборот, бредила военным делом и мечтала стать одной из валькирий[63] — но как обладательница светлого дара должна была пойти учиться на целителя. Причём если у Глоди какая-то надежда переубедить родителей ещё была, то у Альвхильд шансов не было совсем — слишком редко в степи рождались сильные Светлые.
Первое пару дней близнецы относились к Герману несколько свысока. Но едва узнали, что он хорошо знаком с Альваром, их высокомерие пропало как по мановению руки. Оказалось, что альв-библиотекарь — живая легенда народа варягов. Именно он привел альвов и викингов в Степь, когда после войны над теми встала угроза истребления. Тогда Светлый совет поставил северный народ перед ультиматумом — война или отказ от «тёмной» стороны Искусства. Альвы, которые единственные из всех могли сочетать сразу три стихии — порядок, хаос и искажение — нарушить своё естество отказались. Но в открытую противостоять сил уже не было — во время Рагнарёка (как варяги называли войну Рассвета) альвы и викинги сражались по обе стороны, и семьи северных воинов были обескровлены. Сторонники Совета остались в родных фьордах, остальные бежали. Став «ушедшими из фьордов» — варягами.
Прошлое Альвара, до того как он сменил имя и стал предводителем изгнанников, было близнецам неизвестно. Но в Степи именно Альвар объединил пришедших с ним и тех викингов, кто бежал вместе с орками раньше. Благодаря Альвару Великий Хурал подтвердил особый статус варягов в Степи. И именно он стоял у истоков законов, по которым жили сегодня потомки викингов и альвов, смешавшихся в единый народ. По слухам, Альвар входил в состав тинга до сих пор, но подтвердить или опровергнуть это Глоди не мог — поскольку по возрасту в число ярлов тинга[64] не входил. На вопрос же, почему Альвар не носит лент, Глоди только усмехнулся:
— А зачем? Его все знают и так. К тому же, если бы носил — пришлось бы оборачивать косы в материю целиком, да по нескольку раз.


[54]Хайляс — пустынный вяз.


[55]Велимудр(слав) — многознающий


[56]Тронхейм (сканд) — дом сильных


[57]Хиуз или хиус — не сильный, но резкий зимний ветер, северяк.


[58]Дарга (монг, бурятск) — хозяин, начальник


[59] Варг — От староисландского vargr. Означает волк и одновременно жестокий необузданный человек


[60]Лууны (монг) — дракон.


[61]Глоди (древнесканд) — glóð: светящийся или светиться


[62]Альвхильд (древнесканд) — воительница альвов: alfr (альв, эльф) + hildr (битва)


[63] Валькирии (сканд) — небесные девы-воины, сопровождавшие павших воинов в небесные чертоги. Также иногда называли женщин, посвятивших себя воинской стезе.


[63]Тинг (др. — сканд. ping) — древнескандинавское и германское правительственное собрание, состоящее из свободных мужчин страны или области (позже — из родовитых и знатных мужчин).

Сны и тени,
Сновиденья,
В сумрак трепетно манящие,
Все ступени
Усыпленья
Легким роем преходящие,
Не мешайте
Мне спускаться
К переходу сокровенному,
Дайте, дайте
Мне умчаться
С вами к свету отдаленному.
Услышанное от близнецов Герман обдумывал долго. А увидев Альвара в следующий раз, стал выискивать в библиотекаре признаки великой силы и неземной мудрости, про которые столько рассказывал Глоди. Всё закончилось тем, что Альвар посмотрел на юношу своими глазами цвета грозового неба и с насмешкой спросил:
— Что, услышал очередную легенду про Старейшего? Попросил бы меня, я бы пересказал тебе с десяток или с два. Тем более что половину из них выдумал сам. Был по молодости грешок тщеславия, каюсь.
. Вдруг Альвар резко сменил тон на серьёзный и спросил:
— Что скажешь по поводу «Истории»?
Герман ненадолго задумался:
— Ну… если опустить вычурный стиль автора…
Альвар усмехнулся:
— Вычурный — это ещё мягко сказано. Хотя автор и в обычной жизни был изрядным занудой, помешанным на красоте речи. Про него, в своё время, шутили, что Захарий даже за обедом, когда попросит передать соль, обязательно украсит свою речь двумя аллегориями, одной метафорой и учёными рассуждениями о производстве соли. Но всё-таки, — библиотекарь взял со стола увесистый том и покачал на руке, словно взвешивая, — какие мысли по содержанию?
Герман ответил не сразу, а начав, говорил не торопясь. Словно обдумывая каждую фразу:
— «История» рассказывает как. Но совершенно не даёт ответа — почему?
— Ты задал хороший вопрос. Почему? Почему кочевники вдруг сменили свой образ жизни? И как. Как, оставшись наполовину кочевниками, они успешно развивают науки? Почему у них существуют специальные школы, которые помогают пробиться «наверх» людям из бедных слоёв населения? Ты ещё не догадался?
Герман смотрел на библиотекаря непонимающе, но увлечённый своими рассуждениями, Альвар не обратил на это внимания:
— Общественное устройство, которое существует в Степи, естественным путём возникнуть не могло. Но оно есть! Следовательно — его создали искусственно! Когда после разгрома на Туманном поле, где орки оставили большую часть мужчин, выжившие отступили в Великую Степь — перед уцелевшими встала проблема выживания. Причём выживания не только в ближней перспективе, но и на поколения вперёд. А кочевники развиваются гораздо медленнее оседлых народов. Следующий владыка орков хорошо усвоил урок, который получил его погибший предшественник: с седла можно завоевать страну, но владеть ею — сложно.
Альвар встал и начал ходить по комнате, продолжая говорить:
— Это был великий правитель. Именно ему принадлежит идея гражданства. Когда общество делится не на своих и чужих, а полноправных граждан и жителей. И каждый житель, вне зависимости от того к какому народу он принадлежит — может стать гражданином, со всеми правами и привилегиями. Стоит только сделать что-то заметное на благо степного народа. И пришедшие к оркам старались изо всех сил, развивая науки, предлагая идеи по устройству общества и многое другое. Оставалось только выбрать всё стоящее, да уложить это в рамки своих традиций. Кстати, именно с тех пор Круг Шаманов и имеет право вето на решения Хурала: шаманы всегда стояли на страже традиций, а с развитием науки стали ещё и прогнозировать, как то или иное решение отразится на жизни Степи и какую оно принесёт пользу. Конечно, есть и прочие сдерживающие механизмы — и для Хурала и для Круга. Например, ни один из пятёрки Старших Ханов не может занимать свое место, не доказав, что он не только хороший воин, но и может вести хозяйство в мирное время. А Великому Хану наследует не ближайший кровный родственник, а один из Старших. Да много ещё…
— Так это же естественно! — горячо воскликнул Герман. — Ведь орки по своей сути куда лучше эльфов!
— Лучше? В своей сути? — нехорошо прищурился Альвар.
— Да! Лучше! Орки всегда были лучше! — напористо произнёс парень. — И ты меня не переубедишь! Я имел возможность убедиться!
В глазах Альвара уже не было грозового неба — теперь там перекатывались свинцом тяжелые штормовые волны.
— Всегда были лучше, говоришь?! — с нотами гнева негромко произнёс альв. После чего достал откуда-то из шкафа тубу со свитком и кинул её на стол перед Германом:
— На, читай!..
Парень посмотрел на свиток с удивлением: это было что-то очень старое. Даже представители поэтической школы «ревнителей», которые рьяно придерживались самых устаревших традиций — и те перестали писать в свитках лет двести пятьдесят или триста назад. Следовательно, этой тубе не меньше трёхсот лет. А судя по чеканке на застёжке — возможно и больше. Герман развернул и начал читать вслух[65]:
Не воздам Творцу хулою за минувшие дела,
Пишет кровью и золою тростниковый мой калам,
Было доброе и злое — только помню мёртвый город,
Где мой конь в стенном проломе спотыкался о тела...
— Что это? — удивлённо спросил юноша.
— Ты читай, читай, — с какой-то грустью сказал Альвар.
Помню: жаркой требухою, мёртвой пылью под сохою
Выворачивалось поле, где пехота бой вела,
Помню реку Аль-Кутуна, где отбросили к мосту нас
И вода тела убитых по течению влекла,
Помню гарь несущий ветер, помню, как клинок я вытер
О тяжёлый, о парчовый, кем-то брошенный халат…
Помню горький привкус славы, помню вопли конной лавы,
Что столицу, как блудницу, дикой похотью брала.
Помню, как стоял с мечом он, словно в пурпур облачённый,
А со стен потоком чёрным на бойцов лилась смола.
Дальше Герман читал уже про себя. Читал горящие строфы, над которыми от пронесённых сквозь века крови и пожарищ замирало сердце.
— Так что это? — дочитав, негромко спросил юноша.
…Над безглавыми телами бьётся плакальщицей пламя,
Над Кабиром бьёт крылами Ангел Смерти, Ангел Зла.
Плачь Кабир — ты был скалою, вот и рухнул, как скала!
Глухим голосом повторил последние строки Альвар, который всё это время стоял, опираясь на стол рядом с юношей.
— Это «Касыда о гибели Кабира». Когда-то было такое государство — халифат Кабир. Он одним из первых попал под удар волны завоевателей. И первым оказал сопротивление тёмному нашествию — жители предпочли гибель позору и рабству. В устрашение остальным тогдашний Великий Хан приказал истребить население до последнего младенца.
— Ты думаешь, эльфы просто обманули людей и увлекли их за собой? — Альвар говорил негромко и как-то тягуче. — Всё было иначе… Совсем иначе. Человеческие государства тогда представляли множество разрозненных уделов, каждый из которых смотрел — где и как он сможет урвать себе кусок от соседа. Это сейчас для всех естественно, что можно проехать от Степи до Западного моря — были бы деньги на дорогу, да на пограничные пошлины. А убивать только за то, что человек из другой страны, носит другую одежду, и говорит на другом языке никто не станет… Могу рассказать про ту эпоху ещё многое. Но «Золотым веком человека», как пишет в своей «Истории» Захарий, она не была.
Альвар отодвинулся от стола. Но не стал теперь расхаживать по кабинету, а подошёл к окну: словно высматривая там что-то видимое лишь ему одному.
— Тогда-то и возник Светлый Совет. И под его знамёна встали лучшие! Хроники лгут. Совет возник почти за полтора столетия до Великой войны. А когда с юга саранчой покатилась волна завоевателей — именно он объединил эльфов, гномов и людей. Если бы не Совет — нас истребили бы поодиночке…
— Но эльфы сделали так, что после войны только «светлые расы» имели силу! Они подставили людей, чтобы после войны навязать им свою волю! — попытался защитить свою точку зрения Герман.
— Учись думать сам, — с усмешкой повернулся к нему библиотекарь. — Не стоит верить хронистам дословно. И всем остальным, кто машет кулаками уже после драки — тоже. А ты сейчас повторяешь слова Феодора и Захария. Написанные, кстати, больше чем через полвека, когда людей сражавшихся на Туманных равнинах уже не осталось. К тому же, оба они бежали на Восток, и хотя писали свои хроники ещё среди людей — окончательную редакцию делали уже здесь. Они обвиняют Артемизайоса, что именно он погубил людей и спас эльфов.
Альвар заговорил так, словно не рассказывал прочитанное когда-то, а вспоминал. Хотя… маги живут много дольше обычных людей, а сколько живут Великие маги — не знает никто кроме них. И Альвар вполне мог сражаться в той знаменитой битве. Поэтому Герман затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово — или прервать внезапно разговорившегося альва. Альвар тем временем вспоминал дальше:
— Старик принял командование, когда орки прорвали левый фланг, смели ставку и уже готовились ударить в тыл остальному войску. В тот момент, кстати, и погиб король эльфов Аргирос[66] и оба его сына. Сейчас хорошо рассуждать, зная, что у орков уже не осталось сил, и в прорыв пошла даже гвардия Великого Хана. Артемизайос, который командовал резервом, этого не знал. Зато он слишком хорошо знал, что такое атакующая волна варгов и тяжёлых мечников. Поэтому-то бросил в бой всех. Единственной надеждой было, что орки потеряют темп на встречной атаке «бессмертных» короля Александра и разобьются о последний хирд гномов. Только тогда у лучников и легких копьеносцев эльфов будет шанс заткнуть брешь. Или хотя бы дать отступить основному войску. Из вставших в прорыв выжить не надеялся никто.
Тут Альвар снова умолк. Потом как-то странно посмотрел на Германа своими глазами цвета грозового неба, но все же продолжил:
— Никто не ожидал, что «бессмертные» не просто остановят варгов, а выбьют их подчистую. И что Искандер, — Альвар почему-то произнёс имя короля на степной манер, — сразит самого Тёмного воителя. Да, было у тогдашнего Великого такое прозвище. Даже свои так называли — за глаза, естественно. На редкость был… неприятный тип.
— А затем? Как именно эльфы стали во главе западных народов?
— А дальше… Дальше история довольно мутная. Сперва гибнет Александр, нарвавшись на один из небольших отрядов орков — с Туманного поля бежало немало таких. Может быть, может быть… Но следом, буквально через пару лет, гибнет Артемизайос. Конечно, старик сволочью был изрядной, и интересы своего рода и эльфов ставил превыше всего — именно в такой последовательности. Но был у старого полководца пунктик насчёт боевых товарищей. Он позаботился бы даже о семье орка, если бы тот закрыл его в бою!
Альвар побарабанил пальцами по труду Феодора:
— Смерть старика совпала с описанной здесь смутой в империи Александра. В которой погиб наследник вместе с семьёй. Смута, которую Феодор называет началом заката людского величия. Могучее государство быстро разорвали на множество слабых уделов, а самого Александра забыли… оказалось, судьба любит злые шутки. Те, за кого он сражался, не помнят даже его имени, зато враги старательно сохранили память о славном воителе до мельчайших подробностей. Тогда же, кстати, развалилось на Западное и Восточное единое королевство эльфов: древний род Морских Королей пресёкся на Равнине Туманов, и на трон поспешили взобраться выскочки.
Альвар снова отошёл к окну и повернулся к юноше спиной, отчего его слова стали слегка неразборчивыми:
— А в Совете начала набирать силу «Партия просветителей». И во главе её встал сын старого полководца. Паскуда, — в голосе прозвучали отголоски застарелой ненависти. Видимо тогдашний Лорд Клёна доставил Альвару немало неприятностей.
— Что тебе рассказали про альвов? — Альвар внезапно развернулся к Герману, а речь его стала резкой и отрывистой. — Небось, про гонения из-за увлечения «тёмным искусством»? — по выражению лица парня альв понял что угадал. — Ложь! Совет и сам был не прочь овладеть стороной Хаоса. Тем более, что единственная удача манила своими возможностями. Но не получилось — в эльфах слишком силён Порядок. И общение с Хаосом запретили, воспользовавшись людскими суевериями. Если не нам — то никому!
— А люди? — не удержался Герман. — Ведь тёмные маги у нас рождаются постоянно!
— Увы… Полноценно управлять только одной из сторон Бытия тут недостаточно. Да, среди людей встречаются склонности и к Порядку, и к Хаосу. И даже к Искажению. В зависимости от душевного состояния в мгновения знакомства с Силой и от самой натуры мага. Но по-настоящему владеют Силой только те, кто хорошо умеет общаться со всеми гранями Мироздания. А такие Великие среди людей встречаются даже реже, чем среди остальных…
Альвар принялся ходить по кабинету, сложив в задумчивости руки на груди:
— Нет, причина не в Силах — в знаниях. Когда новый Лорд Клёна внёс в Совет предложение об «изъятии опасных книг тёмного содержания», его поддержали почти единогласно. Ещё бы, в неразберихе тех лет чёрной магией, некромантией и прочей гадостью увлекался чуть ли не каждый второй колдун. Слишком уж много кровавых знаний появилось в смутную эпоху нашествия. Только немногие, ознакомившись с планами цензуры, забили тревогу. И поняли, чем закончится эта травля рукописей… Все знают, что Вотан подарил людям кубок с мёдом поэзии. Но не все помнят, что Доннар подарил мёд знаний альвам. Когда решение всё-таки приняли, я вышел из состава Совета. Просто уйти и скрыться я не мог, поэтому пришлось разыграть целый спектакль. Кстати, мне в этом помог твой знакомец-отшельник. Интриган… Я бежал, оставив за собой историю о члене Совета, предавшимся Тьме.
Герман посмотрел на Альвара в изумлении. Сколько сюрпризов ещё ему уготовано за сегодня?! Леденящее кровь сказание о Падшем он слышал не раз — и это был Альвар? Стоящий перед ним мужчина никак не хотел увязываться с образом чудовища из легенды.
Альвар же с горечью в голосе продолжил:
— Мы бежали, и с нами бежали десятки. Когда же началась вторая волна гонений — за нами последовали сотни. Но не всем повезло так, как древлянам и волхвам Перуна и Велеса. Они в большинстве смогли бежать в Степь, создав известный тебе клан. А тысячи живущих дальше — погибли… Таких, как Захарий или Феодор — бежавших с юга и запада — до Степи добралось совсем немного.
— Сколько великих мыслей, сколько бесценных крупиц истины пропало в те годы… Новоявленные фанатики преследовали философов — за то, что они измышляют странное, заставляя людей задуматься о смысле жизни. Изгоняли историков — за то, что заставляют помнить. И заставляют вести себя так, чтобы предкам было не стыдно за своих детей. Убивали священников — за то, что их боги требовали отделять в делах и мыслях добро от зла. И, значит, ограничивали свободу человека, — Альвар снова ненадолго умолк. А когда заговорил опять, горечь и боль в его словах, казалось, можно было потрогать руками:
— Волшебное слово «свобода», за которое мы сражались и умирали… На него купились многие… Потом стало поздно, люди забыли себя. А служители Великой Матери, которые должны были остановить это безумие, теперь спасают не души, а деньги. Едва успели выгнать конкурентов, как сразу же стали навязывать мысли о том, что главное в жизни — это набить брюхо. И подчинятся тем, кто выше тебя не по заслугам, а по крови, по богатству. Их богиня теперь любит успешных, и не важно — какой ценой ты добьешься этого. Свобода стала свободой брать, а не свободой отдавать…
Домой Герман уходил в смятении — его мир, ещё утром такой простой и понятный, рассыпался. А через неделю его ждало новое потрясение. Он уже привык к тому, что Старший Мастер его откровенно недолюбливает, и старается показать это при каждом удобном случае. Но когда в конце третьего цикла объявляли, кто из мастеров берет к себе учеником того или молодого воина до конца обучения — Ведущим отрока Джэбэ стал Мастер Тархан.



[65] Далее идёт переделанная «КАСЫДА О ВЗЯТИИ КАБИРА» персидского поэта Абу-т-Тайиба Аль-Мутанабби(915-965)


[66]Аргирос (греч) — серебряный