Говорят, в каждом из нас есть капля милосердия. Лгут. Человек милосерден только к любимым. Как можно простить незнакомца, когда невозможно простить себя?

Обессиленный переходом через перевал, я упал на землю, еще холодную в апрельские ноны. Когда-то это была моя земля. И руки, что ласкают невысокие травинки, растирают серые комочки, когда-то принадлежали пахарю. Теперь они отвыкли от плуга, лопаты и мотыги. Ныне это руки стрелка, руки убийцы. Даже грязью не замазать кровь. Это руки из другого мира.

Но я вернулся домой.

Долина, где я раньше жил, не изменилась. То же каменистое крутогорье окружает городок и фермы. Если бы не эта адская сковорода, на которой мы все когда-то жарились в засуху, никто бы пальцем не пошевелил, чтобы что-то изменить. Мы всерьез полагали, что справимся с магами. Именно их паршивая магия сотрясла горы и перекрыла русла рек. Они зажгли огонь под нашей сковородой.

Когда смотришь, как грязный ручеек исчезает, ты бессилен что-либо поделать, лишь вскипают чувства, бурлят подобно брошенной в масло капле воды. Нас было человек тридцать, этого хватило, чтобы взорвать долину, разведя огонь ненависти.

Домой я вернулся один. Смотрел на родные угодья и понимал, что пахарь во мне умер, но королем не стал.
Утерев нос рукавом, я поднялся и двинулся в сторону домика, серым шпилем возвышающегося над холмом. Порадовался, что забор выкрашен в белый цвет. Значит, жена ждет меня, по-старому ведет хозяйство. Я думал, смогу стать прежним человеком. Окрыленный, я нетвердо бежал к дому, разрывая прохладный воздух жаркими словами любви.

Когда же добрался до сарая, я скрылся за ним, не понимая до конца, что произошло. Жена, милая Дарра, спустилась с крыльца в свежем платье и белоснежном переднике. Ветер выглянул из-за угла и растрепал ее светлые волосы. В руках она несла ведро. С ним Дарра подошла к водокачке. Нажала несколько раз на скрипучий рычаг, и вода полилась в ведро. Из конюшни на пространство перед домом шагнул человек в грязной рубахе с засученными рукавами. Сначала я решил, что он просто помогает ей по хозяйству. Но когда он обнял ее сзади, а Дарра в ответ его поцеловала, мой мир перевернулся. Мое сердце надрезали и вырвали, чтобы скормить койотам.

— Я поеду в город — послышались его слова.

— На обратном пути, дорогой, не забудь купить ту ткань, что мы присмотрели. Завтра я хотела бы сшить подушки для дивана.

— Что пожелаешь…

Я понял, в Долине Милосердия мне больше места нет. Однако я остался. Осознать случившееся не мог: как такое возможно! Любит ли она его или только претворяется? А он ухаживает за ней или во всю насилует и без того скрипучую кровать? Ее мы с Даррой везли от Рор-Сайлит на северном побережье.

Опьяненный, зигзагами я двинулся в сторону города. Меня шатало, тошнило. Но я был трезв. Под лохмотьями настойчиво постукивал револьвер. Казалось, он точно знал, что делать. Только я был слаб и опустошен.

— Проваливай, бродяга! — крикнул мне новый хозяин ранчо.

Я обернулся. Соперник поднял несколько камней и начал кидать их в меня. Закрывая лицо рукой, я убежал. От стыда меня колотило. У дорожного столба ноги подкосились; камни подо мной загремели, перестукиваясь. И так громко, что мне показалось: вся долина уже знала о том, что моя жена мне изменила! На самом деле мимо проскакал тот ублюдок, что украл мою жену.

В городе знакомые мне люди, смотрели и не узнавали. Сторонились, полагая меня за прокаженного или больного.
В салуне было прибрано, и девицы из кабаре репетировали вечерние номера. За столами располагались картежники, что скрывались от раскочегаренного послеполуденного солнца. Я заказал у бармена кружку пива. Взяв ее в руки, я уселся так, чтобы смотреть на Мэйн-стрит.

Когда по ней зашагал мой враг, я осведомился, кто он.

— Этот? — кивнул в его сторону бармен. — Наш новый мэр. Тиран, конечно, но город держит отлично. Ни одной перестрелки за последние два года. Говорят, он был ткачом магии. Кто-то даже видел кристаллы.

— У него есть имя?

— У тебя к нему личное дело, бродяга?

Я знал эту широкую морду с надутыми щеками и черными глазами-полумесяцами. В его торговом прищуре сейчас я начал замечать то, что раньше от меня ускользало: азарт, жадность, лукавство. Раньше плевать я хотел на лица. За людей говорят поступки. Но иногда, когда пересыхают реки, и поступки совершать невозможно, стоит обращать внимания на внешность. Бармен был в жилетке и с прилизанными волосами, густо намазанными гелем и разобранными на пробор. Его внешность говорила сама за себя. Как я раньше-то не замечал, какое гнилое нутро имеет этот надутый ствол?

— Просто назови его имя, — харкнул я в медную плевательницу.

— Снидгар дуор Вигра.

Бармен вытер рюмку и поставил ее рядом с остальными.

— Ты как всегда полезен, Лаллин.

Придавив рукой полотенце к стойке, он приблизился и всмотрелся в мое лицо.

— Постой-постой. Кажется, я видел тебя раньше. Ты… ты…

— Так назови мое имя, — хрипло надавил я.

— Но ты умер, — отпрянул Лаллин; трухлявое дерево не трещит, когда его рубят. — Там все умерли! Никто не выжил. А перевал в одиночку вообще не перейти. Ты же мертв!

— Мертвецы платят или золотом, или свинцом. Что выберешь, Лаллин?

Между нам повис его не то тяжелый вздох, не то легкий стон. Я все сказал, слово было за ним.

— Золото – оно, конечно, приятнее и ближе к сердцу.

Вытащив монету, я хлопнул ею по барной стойке.

— Я так и знал.

Встав, уже направился к выходу, когда он окликнул меня. Подошел и шепнул, что через час ждет за домом. Там есть старая пристройка, говорил он, где я могу провести столько времени, сколько захочу или сколько мне потребуется. Возражать я не стал. И все-таки смотрел он на меня не как на друга, как-то по-иному.

Вечером в предоставленной мне лачуге набралось человек девять и двое волосогривых, которых я когда-то нанимал распахивать поле. Мы расселись полукругом и молчали, передавая бутылку виски по кругу. Все они смотрели на меня, казалось, не верили, что это действительно я. Тринадцатым вошел шериф. Он и начал разговор:

— Что ты собираешься делать?

— Я убью его!

— Пойми, теперь это мирный город, со своими порядками. Я не могу допустить убийства, — его голос стал нежным, сахар так и сыпался с его жидких усов.

— А не он ли сказал, что весь наш отряд погиб?

— Ну, да... — кивнул шериф.

— Этот лжец, видимо, и моей любимой сказал, что я мертв, верно?

— Ну, да… — подтвердил он.

— И он – волшбач? — справился я.

— Так говорят, — шериф пожал плечами.

Я думаю, он понял, что я на самом деле хотел сказать. Но мне нужны были союзники. В одиночку ничего нельзя сделать. Один в поле не воин.

— Он перевернул жизнь в этом городе! Возвел свои порядки. Что еще он сделал?!

— Ввел налог на оружие, — шериф прислонил свое плечо к столбу, поддерживающему крышу, и зачесал шею. — Маги больше нас не донимают. Реки текут. Все, как и прежде.

— Я не вижу этого! — обезумев от непонимания, крикнул я. — Я пришел; мою жену обхаживает маг, никто меня не узнает, Лаллин назвал меня мертвецом. У меня достаточно причин, чтобы воскреснуть и убрать эту сволочь из нашего возлюбленного мира!

— Тебе это не по силам, — остужал меня шериф; на самом деле, зря. — И на мой револьвер не надейся, с недавних пор он любит тишину.

— Но ты нужен мне! Вы, все, нужны мне! Разве вы не хотите прежних порядков, прежней свободы?

— Нет, — покачал шериф головой.

— Кто еще так считает?

Даже волосогривые предали меня. Но их я мог простить. Остальных – нет. Они отвернулись от меня, когда мне нужна была помощь.

— По крайней мере, вы еще честны со мной…

Я встал и вышел. Небеса заволакивались кроваво-красными облаками. Они темнели, словно кровь, упавшая в землю. Здесь за домами, словно на окраине города, Долина Милосердия казалась мрачной и сухой. Ветер гнал перекати-поле. Шуршал в кустах заблудший койот, стрекотали цикады.

— Возможно, если покажешь, что умеешь, — положив руку мне на плечо, проговорил шериф, — ты сможешь нас переубедить.

— Так поехали к Черной роще! — обрадовался я. — Не думаю, что стрельба по сухостою ныне запрещена. Только мне нужна лошадь. Хоть в этом вы можете мне помочь?

— Ну, да… — а в ответ все тот же покорный тон.

Он задумался, а я взглянул на его строгий профиль. К чертям собачьим он хотел поехать, только не в Черную рощу. На секунду, может дольше, я решил, что тот шериф, которого я когда-то знал, вернулся. Но теперь я увидел подвольного человека, сломавшегося под властью магов.

— Завтра будет заморозок, — смотрел он на закатные облака. — Тяжело копать могилы, когда земля не разогрелась.

— Могилы всегда тяжело копать. Особенно для тех, кто умер, стараясь освободить нашу долину. Только эта тяжесть становится невыносимой, когда видишь, что погибли они напрасно.

— Я понял, почему тебя не узнают, — да, говорил он искренне, но говорил не те слова, которые я ожидал услышать; и это было больно. — Ты очень сильно изменился за эти четыре года. Твои волосы выцвели, лицо обзавелось шрамами, а из сердца выкачали кровь…

— Оно еще билось, когда я подходил к дому. А теперь, ты прав, это камень. Камень, который любит свою жену.

— Так отпусти ее! Пусть она будет счастлива…

— Не могу, — покачал я головой.

— Во имя Гормы! Почему? Прояви хоть каплю милосердия! Ну, как тебе вдолбить в голову, что она потеряла тебя, теперь потеряет и его. Дарра уже не та, каковой ты ее помнишь!

— Нет. Она потеряет то, что никогда по закону не имела, и вернет себе то, что должна иметь по закону. Меня! — указал я пальцем вниз. — От твоих слов, я еще сильнее хочу его убить!

— Ну, да… — к чему, подумал я, этот разговор, печальный тон в его устах давно сказал мне, что от его прежней власти ни осталось и следа.

Сейчас он стал потерян для меня. Если час назад, я ждал и верил в него, ибо знал, каким шериф был человеком, то теперь уважения к нему я не испытывал.

— Мне кажется, что чем больше я тебе доверяюсь, тем больше рискую. Ты не хочешь ехать к Черной роще, ты двинешься на мое ранчо и все ему расскажешь, верно?

— Ты не просто изменился. Ты перестал быть тем мирным ранчером, которого я когда-то знал. Этот холодный, чуть прищуренный взгляд я видел не раз и не два. Иных доказательств мне не нужно. Я знаю, что ты – стрелок.

— Так уйди с моей дороги, шериф! Иначе…

— Ты пристрелишь меня? Молодец, ты наговорил достаточно слов, чтобы потерять всех друзей.

— Сдается, у меня никогда их не было… — с грустью проговорил я; иного мне не оставалось.

— Возьми мою лошадь, но больше не приезжай сюда.

Договорив, он ушел; за ним покинули меня остальные. Людям нужны пахари, а не убийцы; они сделают и скажут все, только бы избавиться от последних. Лишь единицы прилипают к земле, и то ненадолго, пока кто-нибудь не укажет на них пальцем. Я ходил по Мейн-стрит в тишине, как бездомная собака-бродяга, заросшая, грязная и лохматая. Город, казавшийся мне родным, стал чужим, словно мертвым, ненавистным.

У коновязи, напротив офиса шерифа, топталась чалая кобыла, оседланная и готовая к поездке. В окнах горел свет, шериф знал, что я ее возьму. Он сам мне ее подарил. Теперь он просто ждал, чтобы выступить следом, объявив на меня охоту. Только мне было наплевать на него. Шанс я ему давал; он его не принял. Я возрождал в нем зерно дружбы, но он отверг мое плечо. Теперь я просто хотел вернуть себе жену и земли. Освобожу я город от покровительства магов, мне было наплевать. Раз прежние порядки им не нужны, пусть живут, как хотят. А я буду убивать за то, что потерял. И единственным именем в списке был Снидгар дуор Вигра. Встанут на моем пути другие, их имена тоже будут внесены.

Вскочив седло, я помчался на ранчо. Оно встречало меня трескотней цикад. Окна первого этажа были освещены. Спать еще не ложились; возможно, затянулся ужин.

Спрыгнув с лошади, я тяжелыми шагами двигался к двери. Рука нащупывала рукоять револьвера. Не успел я коснуться ручки, как дверь отворилась, и мой силуэт тенью упал на крыльцо. Дарра, бегло осмотрев меня, в ужасе закричала и попыталась убежать вглубь здания, но ее рукой подхватил Снидгар – человек отнюдь не крупный, но с живой мускулатурой; когда-то такой же обладал и я. Ныне же я ему не ровня: жизнь стрелка требует иных навыков, чем пахота. Несмотря на то, что я готов был к сопротивлению, однако мне и в голову не могло прийти, что этот ублюдок носит дома перчатки с магическими кристаллами.

Левой рукой я взвел курок. Снидгар отодвинул Дарру.

— Не вмешивайся, — сказал он ей.

Как мужская рука делает из боязливой женщины решительную, мне видеть не доводилось раньше.

— Но он же убьет тебя! — разрыдалась она, падая на колени.

— Убью так же, как этот ублюдок убил твоего мужа, женщина.

Она повернула ко мне лицо и посмотрела блестящими глазами.

— Кто вы? — спросила она, убрав с лица слезы.

Я видел непритворное удивление.

— Бродяга.

Снидгар вытянул красные магические нити, которыми собирался разрубить меня. Я уже видел подобное и был к этому готов. Не у всех одинаковая геометрия полета нити, и увернуться бывает трудно: шрамы на лице – подтверждение того. Однако пуля летит быстрее.

Дарра встала и заслонила собой ублюдка.

— Это не он! Нет, вы ошиблись!

Он его защищала! Как она могла?! Я вскипел от ярости. Еще одного унижения я не перенесу!

— Ошибся он, женившись на тебе!

— Дарра, дорогая, отойди, прошу тебя, — уговаривал ее ублюдок.

— Нет! Я не понимаю, кто здесь говорит правду? Почему этот бродяга хочет тебя убить?.. Почему вы хотите его убить, скажите же!

— Справедливость.

— Но он добропорядочный человек!

— Дарра! — крикнул я. — Уйди с дороги!

— Ты?.. — осела она на пол.

В этот момент на меня набросились сзади, схватив за локти. Рука опустилась. Револьвер выплюнул мою ненависть! Пуля угодила в Дарру. Падая, я запомнил темно-красное пятно на ее белоснежном переднике.

— Ты вовремя, Лаллин, — поблагодарил предателя Снидгар.

— Шериф тоже скоро будет здесь, — бармен связывал мне руки.

Я ответить не мог. Перед глазами была лишь кровь Дарры. Все кончено. Моя битва проиграна. То, ради чего я мстил, исчезает из этого мира. Та, которую я любил, умирает от моей пули.

— Как не милосердно убивать свою собственную жену! Зачем? Я этого не понимаю... — бахвалился Снидгар. — А ты?

— Нет, сэр.

— Повесить этого бродягу с табличкой «убийца»! Имени он не заслужил.

Говорят, что в каждом из нас есть капля милосердия. Лгут. В мире есть закон, и только он, и летит он со скоростью пули.