Четыре дня спустя, утром, когда Леварт уже подготовил все для обследования ущелья, прибежал запыхавшийся посыльный. Старший прапорщик Самойлов, - прохрипел он, - срочно вызывает к себе Леварта и начальника блокпоста Горыныч.

Срочно так срочно. Леварт, Жигунов и Ломоносов через десять минут прибыли на Муромец. Их уже ждали там Якорь и Гущин с Руслана. А еще Захарыч, сержант Леонид Захарович Свергун, ростом правда, невелик, но красив, как, к примеру, Вячеслав Тихонов.

- У нас будет встреча, - начал без предисловия Бармалей. – Военная дипломатия. Салман Амир Юсуфзай, главный местный дух и ближайший враг, пригласил встретиться и объявил на время переговоров перемирие. Надо идти, отказ будет позором и потерей лица. Пойду я, пойдет Захарыч и ты, прапорщик Паша. Ты тут новичок, есть случай представиться. Еще пойдет этот Станиславский, он образованный и имеет глуповатую интеллигентную морду. я хотел сказать, честные глаза. На Горыныче остается за старшего сержант Жигунов, на Руслане Гущин. Общее командование на время моего отсутствия осуществляет старшина Авербух. Вопросы есть? Нет. Очень хорошо. Отправляемся немедленно.. Что такое, Ломоносов?

- Идем с оружием, как я понимаю?

- В этой стране, профессор, - Бармалей холодно посмотрел на него, - мужчина без оружия все равно что без яиц. Мужик только по названию. Типа член-корреспондент. Он себя может считать мужиком, но для других партнером по переговорам не является. Несмотря на обещания о перемирии и данное слово сам Салман Амир будут увешан железом до зубов.. Пусть они знают, что и мы не лыком шиты.

Иллюстрируя свои аргументы, Бармалей зарядил Макарова и сунул его сзади за пояс, а потом взял АК-74. Элегантный, как Штирлиц, Захарыч вооружился аналогично и еще сунул в карман Ф-1.

- Если что, - пояснил он, видя, что Леварт смотрит с недоумением, - она сделает вокруг себя круг. Предпочитаю свою эфку, чем их кинжалы и шипцы. Лагеря для военнопленных в Пакистане мне тоже не улыбаются.

Захарыч не мог знать, что плен ему уже не грозит. Лагерь Бадабера в Пешаваре был переполнен, были там еще и бунты доведенных до отчаяния военнопленных. По приказу Гульбуддина Хекматиара моджахеды перестали брать пленных. Пойманных убивали на месте. Или немного позже.

- Так, из любопытства, - спросил Леварт, заряжая свой АКС. - Вы доверяете этому Салмону Амиру? И его слову? Ведь в отличие от Ломоносова у меня некоторый опыт в этом отношении есть. Я знаю, что духи держат свое слово и клятвы Аллахом. Но только до тех пор, пока это им выходно. Аллах им простит, потому что джихад это джихад ...

- Оставь Аллаха - прервал его Бармалей, одевая панаму. - И джихад. Я уже встречался с Салманом, Захарыч тоже. И живы, как видишь. Но осторожность никогда не помешает, и надо быть готовым ко всему. Если дрейфишь, можешь остаться на хозяйстве, пойдет Якорь ...

- Я пойду с вами.

- Я знал, что ты так ответишь. – Бармалей потрепал его по плечу. – Это не мы, а нас должны бояться. Правда, Пашка?

- Правда.

- Ну, - Бармалей поправил ремень АК-74. – В путь. С богом!

- Храни вас господь! – напутствовал их Гущин.

Они ушли. Примерно через двести метров свернули с дороги на извилистую тропинку, которая шла между скал. Она была довольно крутой. Не прошло и четверти часа, как Ломоносов начал тяжело дышать. Заметив это, Бармалей немного замедлил шаг.

- Должен тебе сказать, что Амир Салман Юсуфзай не всегда был бандитом – пояснил он Леварту. - До того, как пошел к духам, был учителем. Даже говорят, был коммунистом. Но это пока мы еще не вошли - очень нас не любит. Когда я разговаривал с ним, то чувствовал, что он читает мои мысли. Он не даст себя обмануть, я уверен. С ним надо осторожно. Подождите, надо отлить.

- Обычно – продолжал он, повернув голову, с ним вместе Хаджи Хатиб Рахикулла. Это мулла, в банде человек номер два, типа политрук. Но я не огорчусь, если его сегодня не будет. Это – старая падла, нетерпимый фанатик, нас, неверных, готов живьем резать на куски и посыпать солью. Говорят, правда, что он так и делал. В смыске, резал. Носит длинную бороду и вправду похож на старого колдуна - спецназовцы, которые за ним охотились, прозвали его Черномором.

- Волшебник страшный Черномор ... - сопя, процитировал Ломоносов. - Полнощных обладатель гор ...

- Ну, прямо как будто ты сам там был, профессор, - Бармалей застегнул штаны. - Пошли.

Они шли вверх мимо скальных стен. Ломоносов сопел. Захарыч вдруг остановился, поднял руку.

- Музыка, - указал прямо перед собой. – Какбы музыка. Долетает.
- В самом деле, - Бармалей сдвинул панаму на затылок, навострил уши. - Какбы музыка и какбы долетает. К тому же какбы знакомая.

- Фестиваль в Сопоте, - Захарыч высморкался пальцами - везде нас догоняет. Даже на Гиндукуше.

За скалой, невидимый за поворотом тропы, тихо играл магнитофон. Было уже достаточно близко, чтобы распознать мелодию и голос.

Małgośka, mówią mi,
On nie wart jednej łzy,
On nie jest wart jednej łzy!
Oj, głupia!
Małgośka, wróżą z kart,
On nie jest grosza wart,
A weź go czart, weź go czart!
Małgośka...

Малгоська, скажи мне,
Он не стоит ни одной слезинки!
Ох, глупышка!
Малгоська, погадай на картах –
Он не стоит ни гроша,
А пошел он к черту!

Магнитофон вдруг умолк. Они услыхали шум шагов, скрип гравия.

Бармалей остановился.
- Стой, кто идет? - закричал он, подняв АК-74. – Дост я душман? Друг или враг?

- Враг! - Ответил из-за скалы звучный голос. – У вас нет в этих краях друзей, шурави.

За поворотом, где тропа стала шире, стояли три мотоцикла, один из них с коляской, возле них шесть человек. Черноволосый моджахед, который вышел вперед, был в камуфляжной куртке с китайским калашниковым, он жестом предложил следовать за ним. На вещмешке у него была эмблема «US Army».

- Салям - приветствовал Бармалей ожидающих. – Салям Алейкум, Салман Амир.
- Алейкум ва ас-салям. Здравствуй, Самойлов. Здравствуйте, советские.

Тот, кто с ними поздоровался, и был Амир Салман Юсуфзай, очень худой пуштун, одетый в пакистанскую армейскую куртку, подбитую искусственным мехом, с новенькой бельгийской винтовкой FN FAL в руке, с кинжалом на поясе и биноклем Никон на груди. Рядом с ним стоял не кто иной, как пресловутый Черномор - Хаджи Хатиб Рахикулла – враждебный взгляд, запавшие щеки, крючковатый нос над снежно-белой бородой до пояса, в большом тюрбане и черном жилете, одетом на длинную рубашке, вооружен АКМС, калашом со складным металлическим прикладом. На поясе у него тоже был кинжал, красиво изукрашенный, несомненно старинный и очень дорогой. Остальные, все до единого пуштуны, выглядели как братья-близнецы: в чалмах, халатах, широких свободных штанах и сандалиях, даже вооружены одинаково, автоматами типа 56, китайской версией Калашникова.

Уселись в круг поговорить. Бармалей представил Леварта и Ломоносова. Амир Салман Юсуфзай смотрел молча. Его темные глаза были живыми, быстрыми, зловещими, как у хищной птицы. Говорил он по-русски без малейшего акцента.

- Новый прапорщик – он сверлил Леварта глазами. - Новый командир западного блокпоста. Тот, кто сделал блокпост аккуратным, удалил жестяные банки, блестевшие на солнце в течение месяца. Ха, какая мелочь, но как много говорит о человеке.

Леварт поблагодарил кивком головы. Амир Салман с минуту смотрел на Ломоносова. Потом перевел взгляд на Бармалея. По его знаку моджахед с эмблемой армии США на вещмешке вытащил из коляски мотоцикла два туго набитых мешка.

- Подарок для вас - сказал Салман Амир. - Баранина с приправами, кукурузные лепешки, кое-что еще. Никаких деликатесов, простая пища, но здоровая. Потому что тем, что вы едите на заставе, я бы и собаку не стал кормить.

- Ташакор, - поблагодарил Бармалей. – Надо признать, Салман, ты умеешь произвести впечатление своей щедростью. Даже на врагов.

- Враг, - сказал без улыбки пуштун - должен умереть в сражении. Тогда это честь и заслуга перед лицом Аллаха. Я потеряю честь и достоинство, если на заставе умрут от пищевых отравлений.

- Так или иначе, ташакор, спасибо за подарок. За великодушие и рыцарство.

- Так уж меня воспитали. - Амир Салман уставился на него своими хищными глазами. – В моем племени традиции рыцарской войны поддерживаются уже несколько сотен лет. Только жаль, что вас этому не учили. Рыцарства в вас ни на грош. Нет ничего рыцарского в установке мин на дорогах и перевалах. Ваши мины убивают наших детей.

- Издержки войны, - сказал бесстрастно Бармалей. - Во время войны детям нужно сидеть дома. Во время войны детей надо беречь, а не отправлять их на перевал с мешками опиума и гашиша. Но, вероятно, мы не о том говорим, Салман?

Что касается мин, это не наш с вами уровень, не наша компетенции. Это где-то на уровне ООН.

Черномор громко скрипнул зубами и зарычал, как рассвирепевший пес.

- Относительно текущей войны - Бармалей не обратил на него внимания, - это могут решить трехсторонние переговоры. Вот соберутся Черненко, Рейган и Зия-уль-Хак. А мы? Мы мелочь. И говорим о проблемах мелких.

- Мы говорим о проблемах, - подчеркнул Амир Салман Юсуфзай. - О ваших проблемах, командир Самойлов. Потому что это у вас возникла проблема, у вас, на вашей заставе. Сюда идет из Кунара Разак Али Захид. С сильным отрядом. Кроме наших, у него пакистанский спецназ, саудовцы, йеменцы, говорят, даже какие-то китайцы из Малайзии. Слыхали про Разака Али, правда?

- Ты меня пугаешь? Или предупреждаешь? И о чем на самом деле идет речь, а?

- Если твоя застава будет крупной помехой, Разак Али определенно захочет эту помеху убрать. Так или иначе, рано или поздно, но захочет вас выкурить

- И ты со своими присоединишься к нему.

Амир Салман Юсуфзай пожал плечами. Он взглянул на Черномора.

- В отличие от Разака Али Захида, - сказал он, - я здесь живу. Здесь мои родственники. Если вас выбьют, что я буду с этого иметь? Ваша авиация разбомбит кишлаки, сравняет все с землей, испепелит напалмом, как это сделали с Баба Зират, Дехэ Гада и Сара Кот. Я думаю, будет лучше, если мы убедим Разака Али, что ваша застава не мешает.

Бармалей поднял брови. Амир Салман Юсуфзай улыбнулся. Улыбкой купца с багдадского базара - живая иллюстрация к сказке из «Тысячи и одной ночи».

- Я скажу Разаку Али так: "Слушай, Али, оставь в покое заставу шурави Самойлова, ибо он достойный шурави. У нас в кишлаках, - скажу я ему,- до черта готового опиума, чарса и гашиша, этот товар нужно грузить на ослов и везти продавцам, весь мир ждет и мечтает об утешении от нашего афганского чарса и гашиша, дождаться не может. Транспортный маршрут проходит по ущелью Заргун, рядом с заставой шурави. Но шурави командира Самойлова нам не мешают, мы с ним договорились. Шурави не вмешиваются, потому что мы договорились с ними. Шурави не заминировали выход из ущелья Заргун, потому что была такая договоренность. Да, вот так и не иначе скажу я Разаку Али Захиду.

- А Разак Али, - хмыкнул Бармалей, - послушается?
- Иншалла.

Бармалей кивнул, почесался, втянул носом воздух, выдохнул - словом, размышлял.

- Не хочу темнить, Салман, - сказал он наконец. - Не я принимаю решение о минировании. Решения принимаются высоко, распоряжения спускаются вниз, вертушки летят, куда сказано, сеют мины, где приказано. Больше или меньше, как им говорят. Ты что думаешь? Что Кабул запрашивает у мена по радио? Как ты, дорогой Владлен Аскольдович, смотришь на минирование? Не считешь ли ты, что неплохо было бы сбросить вблизи тысчонку мин ПФМ?

Амир Салман Юсуфзай смотрел ему в глаза.

- Хитришь, дорогой Владлен Аскольдович. Ты знаешь и я знаю, что никому выше не придет в голову минирование, если ты не доложишь, что есть такая необходимость. И это будет предметом нашего соглашения.

- То есть?
- Не докладывай. Если через ущелье Заргун пробежит, предположим, несколько стад диких коз или газелей, взорвут мины, которые там посеяны, ты просто не докладываешь об этом факте. Несколько дней воздерживаешься.

- Я воздерживаюсь, - Бармалей зажмурился, - и через очищенное ущелье пройдет отряд, который перестреляет моих людей. Ведь может и так случиться?
- Иншалла, - Амир Салман пожал плечами. - Наш договор не мешает вам быть бдительными.
- Какая гарантия, что пойдет транспорт опиума и чарса, а не оружия?
- Моё слово.
Бармалей помолчал.
- А как с коноплей и маком, - он многозначительно поднял брови. – Урожай хороший?

Амир Салман Юсуфзай расслабился, оскалил зубы в усмешке. По его знаку длинноволосый моджахед из армии США достал из коляски мотоцикла очередную упаковку.

- Вот, оцени сам. Как по мне, товар первосортный.
- Даешь мне бакшиш?
- А что? Брезгаешь?

Бармалей кивнул, Захарыч взял пакет. Черномор снова зарычал, видно хотел, чтобы подарок вернули. Амир Салман Юсуфзай поднялся.
- Договор Заключен?
- Заключен, - Бармалей тоже встал. – Дикие газели взорвут мины в ущелье Заргун. А я пять дней об этом не сообщаю.
- Десять дней.
- Неделю.
- Согласен.
- В это время, - Бармалей перевел взглядо с Салмана на Черномора и обратно. - В это время мою заставу никто не будет атаковать. Никто. Ни твои, ни Разак, ни одна из независимых группировок, которые здесь работают. Салман? Хочу услышать твое обещание, а не просто «иншалла». Обещаешь?
- Обещаю.
- Тогда соглашение заключено.
- Заключено. Прощай, Самойлов. Теперь иди.

- Если можно..., - сказал вдруг Леварт неожиданно даже для себя самого. - Если можно, я хочу спросить о чем-то.

Меньше всех удивился, кажется, Салман Амир Юсуфзай. По крайней мере он первым перевел дыхание и отреагировал:.

- Кто спрашивает, тот не заблудится, - холодно сказал он. – Спрашивай, командир западного блокпоста.
- Змея с чешуей золотого цвета. С золотыми глазами ... Что это за вид? Вам известна такая рептилия?

Амир Салман Юсуфзай, казалось, чуть не открыл рот от изумления. Но не открыл. Может быть, не смог. Потому что впервые Черномор, Хаджи Хатиб Рахикулла, продемонстрировал более быструю реакцию.

- Аль-шайтан! – закричал он, вскакивая. - Саир! Алука! Бану Хая! А'Уду биллахи минаш шайтани-раджим!

Крича и оплёвывая свою бороду, он схватился за рукоять кинжала. Казалось, он сейчас бросится на Леварта. Захарыч вырвал у него АКМ, Бармалей быстро схватил его, Юзуфхай криком и жестами сдерживая моджахедов, схватил Черномора за рукав, что-то быстро сказал на дари. Черномор успокоился.

- Ла илла иль-Аллах! – сказал он напоследок. Одарил Леварта еще одним ненавидящим взглядом. Потом повернулся спиной.

- Простите нашего муллу, - нарушил молчание Амир Салман Юсуфзай. – Его оправдывают глубокая вера, преклонный возраст и тяжелые времена. Необязательно в таком порядке. А ты, командир выдающегося блокпоста, надо признать, можешь своими вопросами привести в полное обалдение. Но поскольку ни один вопрос не должен остаться без ответа, я отвечу. Змеи, которую ты описал, не существует. Во всяком случае, не должно существовать. Очень опасно этим интересоваться. И уж ни в коем случае ...

Он помолчал, покачал головой, как бы пораженый тем, что он говорит:

- Ни в коем случае, - он быстро закончил, - не ходи туда, куда они ведут. Прощайте, шурави. Идите. Аллах с вами.

- Действие в «Змее», вашей последней книге, происходит в Афганистане. Это ответ на своеобразную моду? Ну, откуда эта змея?

- На меня мода не действует, наверное, потому, что я далёк от тех кругов, которые создают моду.

А сюжет «Змеи» родился из услышанной мною военной легенды, любая война обрастает такими «рассказами из окопов». Легенда гласит, что молодой солдат, не обращая внимания на насмешки друзей, вылечил раненую змею. А змея отблагодарила его, спася солдата от смерти. Было это во время афганской войны 1979-1989 годов, была даже сложена солдатская баллада об этом случае, такая, под гитару, в стиле Высоцкого. Развивая сюжет и видоизменяя его в жанре фэнтези, я остался верен реальным обстоятельствам – Афганистан и война, которая породила легенду.

- От кого вы её услышали?

- От русских, естественно. Из первых уст, можно сказать. Но написать об этом я решил, собственно, услышав балладу. Было это довольно давно, лет шесть-семь тому назад.

- Война – это тема как «Ведьмака», так и гуситской саги. А герои – солдаты, воины. Для вас это просто литературно привлекательная ситуация или нечто большее?

- Жанр фэнтези, в котором я работаю, не отрекается ни от связей, ни от родства с историко-приключенческой литературой, назову хотя бы «Трилогию» и «Трёх мушкетёров». У Сенкевича и Дюма война и вооружённый конфликт, конечно, занимают почётное место в фабуле, они важны для фабулы. Однако никто не назовёт их произведения «военной литературой», а их самих не объявит милитаристами. Впрочем, не они первые изобрели рецепт историко-приключенческой литературы: «Возьми героя и брось его в кипящий котёл событий, опиши его поведение на фоне исторических завихрений, вели им оказаться в переломных моментах». Рецепт, составленный, кажется, под стенами Трои, актуален по сей день и абсолютно надёжен. Действует каждый раз. И в фэнтези тоже.

- В «Змее» меньше фэнтези, чем раньше. Означает ли это, что вскоре вы напишете «обычный роман»?

- Нет. Ваши догадки совершенно беспочвенны.

- Когда-то вы сказали, что польская интервенция в Ираке – это позор. И что если бы вы об этом написали, то только с такой точки зрения. Но в вашей последней книге этого так однозначно уже не видно.

- Во-первых, я уже остыл, и хотя моего мнения о нашем присутствии в Ираке не изменил ни на йоту, орать об этом всё-таки не буду, не пристали юношеские дерзкие выходки моим сединам. К тому же меня часто приглашают в другие страны, на встречах звучат разные вопросы, иногда каверзные, типа «А как вы прокомментируете…». Я научился быстро, коротко и почти рефлекторно отвечать. Единственно возможным образом: right or wrong, my country (Права или нет, это моя страна – прим. ред.).

- В «Змее» война – зло, но её участники, даже герои, совершающие преступления, словно бы недееспособны. Это снимает с них часть ответственности.

- Тут нет никакого противоречия. За позорные войны позор и ненависть должны пасть на тех, кто на такие войны посылает солдат. Самих солдат это не позорит. Но опозорить их может кое-что иное. Мы знаем, что. Хотя бы по Нюрнбергу.

- Леварт, главный герой книги, говорит такую фразу: «Невозможно сохранить на войне человечность». А потом объясняет друзьям, что «война спасёт нас от человечности», от банальности, боли, вероломства, равнодушия, презрения к ближнему, и они поднимают тост за войну. Это весьма пессимистично. Насколько это совпадает с вашими размышлениями?

- С моими? Ведь это Леварт говорит. Так что это результат его размышлений.

- Вы всегда отрицаете какую-либо эмоциональную связь со своими героями. Но разве такое вообще возможно в писательстве?

- Как нельзя более, хотя видимость может свидетельствовать о совершенно противоположном. Писатели слишком часто воспринимают своё занятие как амвон или трибуну. Каждая книга должна быть либо кредо, символом веры, либо проповедью, указывающей дорогу к свету, в крайнем случае, манифестом, зовущим на бой за что-то, что автору в данный момент кажется единственно правильным. Либо на борьбу с чем-то, что согласно обязательной на данный момент конъюнктуре кажется автору отвратительным. Я говорю о достаточно хороших писателях, потому что остальные просто пытаются в своих книгах опорочить врагов, надавать оплеух тем, кто им не нравится, или отомстить бывшим жёнам. К этому добавляется подогреваемая критикой мода, велящая презирать книги, в которых есть фабула, действие, начало, развитие и окончание, а также те, которые, вообще, интересно читать. А кто-то, я забыл, кто, как-то сказал, что только очень плохие книги говорят что-либо о том, каковы их авторы. Хорошие книги должны говорить о том, каковы их герои. Мне это показалось весьма разумным, и я стараюсь этого придерживаться.

- Эпизод военного преступления, нападение русских на мирный автобус. Это связано с делом Нангар Кель?

- Нет, не связано. Я не пользуюсь такими топорными и примитивными аллюзиями. В том деле, о котором вы спрашиваете, я не могу позволить комментариев, замечаний или мнений. Для этого необходимо было бы знание, которым я не обладаю. А общедоступная информация не слишком достоверна. Выражать своё мнение на основе такой информации было бы шутовством.

- Но другие пространно комментировали это дело. Политики, СМИ. Как вы оцениваете дискуссию, которая прокатилась по Польше?

- Точно так же, как все прочие, которые «прокатываются» с частотой, достойно лучших дел: как шарлатанство в исполнении мало компетентных и в большинстве своём не слишком толковых шарлатанов. Преследующих свою конкретную цель: показаться, блеснуть и добиться какой-либо выгоды, для себя или своей шайки.

- Ирак, теперь Афганистан. Как эти войны влияют на польское общество? Как изменяют нас?

- Не знаю, это вопрос к социологам, а не к писателю. Писатель очень хотел бы, чтобы эти авантюры не имели влияния. Ни на что. Чтобы они как можно скорее закончились и были забыты.

- Первые эпизоды книги напоминают сцены из фильма «9 рота». Вы не боитесь таких сравнений? Вы видели этот фильм?

- Видел, причём наверняка гораздо раньше, чем так называемые все остальные, в версии оригинальной, естественно. С чего бы мне бояться сравнений? И что с чем следовало бы сравнивать? Где эта похожесть? Фильм начинается не атакой, а прощанием на вокзале. Героями фильма являются солдаты 345 Воздушно-десантного полка, а в книге – пехота. Фильм касается событий в конце войны, операции «Магистраль». В книге идёт всего четвёртый год войны, это ещё совсем другая война. Так что же? Атака на расположение?

- Точно. Мы имели в виду атаку на заставу.

- В Афганистане муджахеддины атаковали по несколько застав каждый день, и столько же – каждую ночь. С тем же успехом можно было бы утверждать, что в вестерне нападение краснокожих на повозки поселенцев, направляющиеся в Орегон, - это плагиат, потому что это уже было в фильме 1935 года. Господа, может, я и не похож, но я профессионал. То, что я пишу, я сначала планирую, потом анализирую. Вы считаете, что сцену, вызывающую ассоциации, я поместил бы в книгу в блаженном невежестве? Или в убеждении, что читатель не заметит?

- Как долго вы работали над этой книгой? Как выглядела исследовательская работа?

- Как обычно выглядела. Потребовала больших трудов и много времени. Ну что ж, без этого не обойтись.

- А можно поконкретней? Книги, пресса, карты? Чем вы пользовались, трудно ли добраться до ценных источников?

- Пожалуйста, можно конкретней. К книгам, прессе и картам добавьте ещё интернет. И не забывайте о музыкальных пластинках, CD и mp3. Это ремесло, дорогие господа, а секретов ремесла раскрывать не следует. Дело не в тайне, а в таинственности, в мистике фабулы – не следует лишать этого книгу.

- Как вы справились с написанием афганских названий? Что ни книга или карта, то другие написания.

- Ха, точно. Действительно, я немало с этим намучился. Что ни язык, то другое написание. По-английски так, по-польски иначе, а кириллицей ещё иначе. Часть названий так сжились с афганской войной, что я употреблял их автоматически. Знаменитый перевал и тоннель для меня всегда были Саланг, знаменитая долина – Панджшер. А тут оказывается, что Салянг и Панджшир. К счастью, я нашёл в интернете «Географические названия мира», работу Комиссии Стандартизации Географических Названий, и руководствовался указаниями этого труда. А указано, by the way, чтобы Кель, что значит на дари «племя» или «поселение», писать – Хель.

- Вы думали о путешествии в Афганистан?

- Уже нет.

- Уже? То есть вы всё-таки думали? Почему же не отправились в это путешествие?

- Пожалуйста, не тяните меня за язык и не направляйте на заранее предполагаемый ответ. Это должен был быть «Большой Формат» (рубрика в GW – прим. пер.), а не «Стоит поговорить» (публицистическая телепередача, ток-шоу – прим. пер.).

- Одним из ваших фирменных знаков в предыдущих книгах была ирония, юмор. В «Змее» их гораздо меньше.

- Так вышло.

- Будет ли продолжение «Змеи»?

- Нет. И мне кажется, что в книге нет ничего, что могло бы на это указывать.

- Кто-нибудь читает ваши книги перед их публикацией? Вы прислушиваетесь к советам?

- Первым мою новую готовую книгу видит издатель.

- После гуситской трилогии – это очередная книга, действие которой происходит в конкретном месте и времени. Важно ли для вас мнение специалистов, например, историков или солдат, которые служили в Афганистане?

- Честно говоря, было бы очень приятно, если бы кто-то оценил позитивно. Но это пустые мечты. В особенности историки всегда к чему-нибудь прицепятся. Они не любят, когда кто-то заходит на их территорию, и всегда всё знают лучше. Во всяком случае, они в этом уверены. Но они всегда берут верх, потому что у них есть учёные звания. То есть пожизненная привилегия выступать непогрешимым авторитетом.

- Польские солдаты, кстати, десантники из Бельско-Бялей, которые были под Нангар Кель – или, как вы предпочитаете – Нангар Хель, появляются только в коротком эпизоде. Почему таком коротком?

- Требование сюжета. И необходимость соблюсти пропорции между основным действием и окончанием, которое представляет собой flash-forward.

- Вы как-то сказали, что следует слушать поклонников, но глупо было бы делать то, что они говорят. Несмотря на это, мы спросим. Почему польские солдаты хотят стрелять в змею? Мы думаем, они скорее бы сняли видео с этой змеёй.

- Ах, и вправду сердце растите…

- Растите?

- «Сердце растите» - это из Яна Кохановского (Jan Kochanowski, 1530 - 1584, польский поэт – прим. пер.). Сердце растите, глядя на такой оптимизм. И такую веру в человека. И немного жаль, что я на такое уже не способен.

Солдат, господа мои, которому дали «Берилл» и позволили нажимать на спусковой крючок сколько душа пожелает, не задумываясь расстреляет змею и попросит приятеля сфотографировать себя, держащего падаль за хвост. А, кроме того, что гораздо важнее, моё окончание для меня совпадало с сюжетом. А ваше окончание годится исключительно для польского телесериала.

- Не доверяете вы человеку в форме.

- Так получилось, что я в жизни видел несколько солдатских фотографий. Из Сомали, например, снятых десантниками из Esercito Italiano. Не говоря уж о фотографиях из Абу Грейб. Тоже нащёлканных индивидуумами в форме.

- Не все войны выглядят одинаково. А долина у Газни – это не тюрьма.

- Ни убавить, ни прибавить. А я могу лишь повторить: то, что я на эту тему написал, в значительной мере основано на знании – теоретическом, ясное дело – о других войнах, начиная с Алжира. То, что форма совершенно меняет человека, я знаю, потому что и самому мне случалось форму носить и с людьми в форме общаться. Я офицер запаса, а если точнее – то уже в отставке. Но это, в общем, не столь уж существенно, взгляды на эти вещи могут быть разные, и каждый имеет право на свои. Я об этом уже говорил, но вы, кажется, не поверили: писательство для меня – не амвон, с которого я читаю проповеди. Не Гайд-парк, позволяющий выкрикивать догмочки и призывчики. Всё, что появляется в моих книгах, следует из заданной сюжетной структуры. А также и то, что такое война, и то, как ведёт себя солдат. Это не моё кредо. Не призыв. Это литературный вымысел, в котором всё – диалоги, события, выводы, шутки, даже идея, если таковая найдётся – таковы, каких требует сюжет, они вытекают их сюжета. А не наоборот.

- Вы не любите говорить о себе. Что, кроме «Я Анджей Сапковский, год рождения 1948», вы можете рассказать о своей личной жизни?

- Ничего. Моя личная жизнь – моё личное дело. Что следует хотя бы из названия.

- Столь же неохотно вы говорите о своих взглядах на политику. Между тем у вас миллионы поклонников, часто молодых людей. Их это интересует. Чьи же размышления на тему они должны читать, как не писателя?

- Специалистов, дорогие господа, исключительно специалистов.

Людей, мнение и взгляды которых основаны на подлинных знаниях и опыте в той области, о которой они высказываются. Людей с умом открытым настолько, чтобы высказываться по существу и объективно, sine ira et studio. Писатели же, вместо того, чтобы читать проповеди, должны писать. Интересно и увлекательно рассказывать интересные и увлекательные истории. Создавать героев, которым хотелось бы подражать. Показывать, как прекрасен и богат родной язык. И чтобы люди от этого становились лучше. Или, по крайней мере, лучше себя чувствовали. Что ж, надеюсь, что, может, и мне когда-нибудь нечто такое удастся.