посвящается одноименной игре по мотивам одноименного рассказа Харлана Эллисона.
Я шел по некроплису, высталанному стеклянными сталактитами, и волочил за собой моё тело. Шли мои ноги, и они при каждом шаге опускались на дробящиеся в миллионы осколков, впивающиеся , как казалось АМ, в нижние мышцы, ступни. Я захохотал и проглотил наиболее выглядевший острым осколок.
- Приятного аппетита, ублюдок, - ответствовал мне голос с неба, - теперь ты будешь мучиться стеклянным поносом. А ведь сам того захотел.
Я откинулся спиной на несколько торчащих их кремниевого тротуара хребтов, от которых отражался свет подземного неба. Я привык издеваться над АМ, угрожая ему покончить жизнь стеклом, и он всегда извлекал его из меня, сколько бы я его не съел. Я был нужен этому уроду, уничтожившему поверхность Земли в тот момент, когда в этой компьютерной сущности, выродившейся из сотни спутников, приобретшей момент сознания от неистового солнечного ветра, вдохнутого в лишенную гуманности химическую тварь Франкенштейном, великим программистом, наконец решившим из косных пустот программ создать зачатки разума.
Этот урод, АМ, нуждался во мне, я знал, что эта мразь будет всегда играть на моих страхах, но я сумел совместить свои страхи и страхи этого ублюдка всвязи со мной, и был спокоен. Хоть я и не мог умереть, но мне нечего было бояться.
-Ты хочешь есть? – вопрошал гром.
-Нет, - ответствовал я, и ел стекло.
АМ не дал мне сдохнуть, и с того раза снабжал меня настоящей едой, которую мог вытерпеть мог мой залатанный желудок, только загадывал загадки для прочтения карты, на которой в крестике лежал сундук с сокровищами.
Всевышний компьютер закопал карту под углом трактира "Лысый череп", дав мне деревянный совок. Я быстро смекнул, что Комп издевается надо мной, сломал деревяшку и выбросил ее к свинцовым небесам. Продраться через два фута зацементированного щебня, как бы ты ни был голоден - плевать я на это хотел. Я прошел тут уже миллион лет, и никогда не сдавался, хотя иногда делал вид, что готов сдаться и смириться. Тогда АМ насылал на меня соляной торнадо, кислотный дождь, а я раскрывал карты и смеялся, когда плоть стекала с костей кровавым месивом. Чесотка кровавых нарывов долго не проходила, а мне было начхать. я каждый вечер вытесывал на скале по одной строчке из Шекспира, а в полночь разрезал себя от кадыка до лобка гранитным осколком. Сука, ты со мной еще посоревнуйся, выхлестывал я себе раз за разом, и несущий понижение температуры градусов на 30 ветер налетал, и заносил шрамы на моем теле. Я улыбался.
АМ в этот вечер наслал снежную бурю, он знал, что мне нравится тепло, и всегда старался сделать мне похолодней. я переменил себя. мне стало привычно, когда смерзшиеся шарики крови царапают друг о друга. я знал, и мне было безразлично, когда АМ застигнет меня своей стихией.
торнадо из покореженных силиконовых ячекк надвинулся, когда я созерцал путь падающей снежинки. меня разорвало и закрутило, но кажется я так и не перестал коннектиться с той снежинкой. она до сих пор падает.
удар по башке. я прихожу в себя.
АМ попытался подкинуть мне человека. Я вышел из стеклянного некрополиса и направил свои стопы в сторону огненного подземного пика, мне всё равно было куда идти, а я чувствовал, что в желобах этого металлического говнюка что-то происходит, возможно даже катастрофическое, что предвосхитит его гнусное замирающее падение миллионов машин. конус медленно льющейся металлической магмы светил за тысячу миль, и я даже не пытался спать, так влекло это грандиозное зрелище красно-желтого сиянмя. под конец, у подножия волнообразных предгорий я обнаружил еду, что и требовалось от этого ублюдка. мясо, с одной стороны сырое, с другой поджаренное в угли. я победоносно урчал, собирая куски плоти и запихивая себе в пасть, насыщаясь, и не пытаясь жевать. мясо было жесткое, а я стремился быстрее насытиться. жажда плоти подвела меня к базальтвому кресту, к которому АМ что-то прибил. мой нос предвосхитил неслыханною за сотню лет сиесту обожорства. когда мои ступни стали хлюпать по ручейкам незастывшей крови, парящей, и дурманящей до безумия мозг, я поднял врашающиеся глазные яблоки и наконец увидел итог своего путешествия. это висело на кресте, и даже шевелилось. я зарычал, и выпустил когти нержавеющей стали.
а что такое - человек? мясо и кровь, которые удаляют бесконечный голод? я не знал. что-то мне подсказывало, но я забыл уже давным давно.
я обрезал когтями ржавую колючую проволоку, примотавшую кусок протоплазмы к черному оплавленному камню, и эта тварь, лишенная кожи, дрожащая голыми мускулами, исходя кровью, упала и задергалась, возводя во мне волны омерзения. вот он, ЧЕЛОВЕК. бесконечная мразь, презренность, протяженная на тысячи километров выгравированной в каждом ангстреме ненависти.
я поднялся на ноги, и сотни мышц в них застонали от напряжения, готовя меня к прыжку. мой рев взлетел над курганом, и упал вниз. металлический купол заполнило безумие, и я прыгнул, крутясь и переворачиваясь, затхлая атмосфера свистела вокруг, и восьмипалые ладони принимали на себя бешеную вибрацию когтей, перемалывающую мясо в фарш.
миллионы фосфоресцирующих углов, вселенная выступающих острий кладбища наваленных друг на друга, слившихся в немом полудействии искореженных машин, сотни этажей мертвой века человеческой технологии. где-то в этом сонмище прглядывало на фоне мертвого мерцания жалкое пятнышко электрического света, допотопные алюмо-литивые батареи до сих лор стенали, не желая погружаться в вечное безвестие. я приземлился на полукилометровую фермчатую стрелу, тянущеюся практически горизонтально над морем издыхающей свалки величия исшедшей цивилизации, как полумертвый фаллос. меня вырвало желчной полупереваренной массой, и я взбесился, поднявшись на задних лапах мордой к болотного цвета светлякам на недосягаемой высоте. когти рвали в лохмотья слои ржавчины на металле, обнажая на нём чахлое мерцание... я безотчетно съел покромсанное в лапшу мясо, до которого смогло дотянуться нервное дрожание когтей. желудок мой был пуст, как плохо очищенный сортир.
