А теперь он жалел, что не обернулся.
Зашумели барханы. Сперва показалось, что звук пропал, но потом грубая мелодия загромыхала, как никогда. Взметнулся жёлтый песок и несколько песчинок ударили в глаза; Фолк выругался, прикрываясь белым плащом.
Сегодня он плохо спал — снова грёзился родной дом. Фолк уже почти забыл его, но сны всегда были настолько реальны, что, проснувшись, он невольно начинал плакать, а потом доставал уже давно засохшую и дряхлую веточку черёмухи. Почему-то запах полыни не забылся, но вот её — да.
Уже девять лет он не видел родины… Её разряжённых холмов, широких полей, пышных лесов и лазуритовую гладь озера, запах свежего хлеба и вкус парного молока. Да и нежные объятия детей тоже стёрлись из памяти. Всё, что Фолк ценил и любил, теперь было навсегда омрачено пустыней, вечно кочующими барханами.

Пустынный народ считал «песни песка» голосами мёртвых и, даже если жажда будет яро изводить путника, он не дерзнёт зайти в оазис, а устремится к городу, до которого не менее девяти километров.
Но сегодня, видимо, особо жаркий день или человек, что в изнеможении спускался по песчаному холму к Фолку, сошел с ума. Одежда гостя была типичная: ватный халат небесного цвета и тёмно-синяя меховая шапка, скрывающая всё лицо, за исключением глаз. Опираясь на длинную палку, человек остановился в тени под пальмой. Фолк был ошеломлён, но всё же сообразил, что стоит принести незнакомцу воды, и кинул ведро в колодец.
— Фух… — гость неожиданно оказался рядом, — в тени ещё жарче, чем под солнцем…
Фолк не осмелился заговорить и стал молча вытягивать ведро наружу.
— Меня зовут Аладар Малам, — незнакомец убрал слои ткани с лица.
Этот старик, сильно загорелый, с седыми усами и добрым взглядом, почему-то понравился Фолку и он, с улыбкой вытянув наконец-таки ведро, дал ковш гостю и тот прилип к нему губами.
— Ты здесь живешь? — теперь бодро спросил старик, взглянув «свежими» глазами.
Фолк не знал, как ответить. Нет, здешний язык ему был известен, мешало что-то другое — внутренне переживание, как он подумал. Это был первый разговор с человеком за последние восемь лет…
— Может, назовёшь себя? — гость был недоволен тишиной.
— Я… меня зовут Фолк… — неуверенно ответил хозяин оазиса. — И да, я здесь живу.
Старик счастливо улыбнулся и, набрав полный ковш, снова впился в него, глотая не спеша, наслаждаясь.
— Можно, я останусь здесь на ночь? — Аладар утёр пот со смуглого носа, широко улыбаясь и щурясь. Его лицо блестело.
— Да, конечно! — Фолк обрадовался просьбе. Он снова почувствовал в себе жизнь, вдохновение; веселье буквально наполнило его.
Война прошла уже давно, но ему хорошо запомнились жестокость и ярость саласцев; многих Фолк убил, считая, что избавляет мир от коварной ереси, посягнувшей на его родные земли, но теперь в сознание протиснулось сомнение, а за ним и мысль — мало убили, но достаточно, чтобы подобрел народ. Хоть чуть-чуть.

Весь день до позднего вечера, когда пустынный холод прорывается внутрь и терзает уколами, они говорили. От радости у Фолка сбивалось дыхание. Последний разговор был так давно, что хозяин оазиса совсем забыл каково это, и теперь буквально парил среди сбывшихся грёз, не зная, к которой из них подойти вначале.
Почему-то вместе со словами к нему приблизился и дом. Фолк вспомнил лица своих детей, но тут же мысленно осёкся — за девять лет они очень сильно должны были измениться и трудно представить насколько.
Вскоре к озеру на другом берегу подошли ориксы, из-за их массивных кольчатых рогов можно было смело говорить — всех самок поели гиены. Сернобыки с опаской приблизились к чёрному непрозрачному краю водной глади и робко принялись пить; несколько особей щипали кустарники, следя за разговаривающими людьми.
— Они прекрасны… — протянул старик.
Под лунными лучами было сложно разглядеть все прелести окраски сернобыка, но Аладару это удалось. Не зря дозорные Саласа считаются лучшими в мире и недаром говорили на родине: «Окаянные эти за версту зрят!».
Песочно-жёлтая раскраска, чёрные полосы, что тянутся вдоль бока, расширяются у хвоста и груди и окаймляют верхнюю часть ног, забавные ромбовые уши, что торчат в разные стороны и мохнатый хвост, блестящий в лунном свете — красота ориксов всё время поражала Фолка, и он постоянно старался обходить стадо на охоте стороной, а иногда останавливался, чтобы понаблюдать за отдыхающими в тени животными. Они нервничали, часто поднимались и переходили с места на место – очень забавно.
— Ты идёшь в город? — поинтересовался Фолк у гостя, подвигаясь ближе к костру и вталкивая ноги в ещё неостывший песок.
— Там меня ждёт семья… — мечтательно отозвался Аладар, — я иду в город, чтобы встретится с женой и сыном. Я не видел их уже больше десяти лет… — Он опустил голову.
Фолк углядел едва заметную улыбку на его морщинистом лице и с грустью подумал, что, возможно, и он когда-нибудь будет подобно возвращаться домой и встретит человека, с кем сможет поделиться предвкушением радостной встречи. Хозяин оазиса так глубоко погрузился в грёзы, что не слышал слов гостя. Аладар не стал тревожить задумавшегося собеседника, а когда Фолк вернулся к реальности, заскучавший старик спросил:
— Ты ведь не отсюда?
Фолк даже вздрогнул, но добродушный тон и приятное лицо знакомца успокоили его.
— Я почти как ты… Тянусь к родине. Уже там, практически, а потом… потом я просыпаюсь и понимаю, что всё ещё среди барханов, что больше никогда не увижу воочию свою семью. Тебе больше повезло, и я искренне завидую твоему счастью…
Слезинка скользнула вниз по щеке и, не став долго задерживаться на подбородке, сорвалась вниз. Фолк глубоко вздохнул.
— Ты рунарец… — догадался гость. — И не первый, кого я встретил. Было ещё несколько. Но они были другими. Я чувствую, как дрожит твоё сердце — ты действительно любишь родину… Все её любят.
Стало тихо, только пламя гудело. Казалось, Аладар размышляет – он почёсывал подбородок и переводил взгляд с одной точки на другую, а потом внезапно сказал:
— Я тебе помогу. Я знаю, как перебраться через границу.
Лучшее из того, что Фолк слышал когда-либо. Эффект от этих слов походил на чувство свободы, которое испытываешь после парки в бане. Будто что-то проникло внутрь и охладило хозяина оазиса, дав океан сил. Он был счастлив и ликовал в душе, скрывая всё улыбкой.

Спеша к городу, Аладар вяз в песке. Солнце почти поднялось, появилась роса; она искрилась, подобно звёздам. Старик наклонился и аккуратно провёл ладонью по промозглой поверхности бархана. Ладонь в миг стала мокрой, и он смочил лицо, очень сильно от этого приободрившись.
Вокруг было тихо и спокойно. Сине-серая прохлада затаилась, не пуская ни туман, ни зной на своё место. Небо чистейшее, единственное облачко — размером с мизинец — далеко на юге.
Послышался шорох песка и жёсткой ткани. Аладар удивлённо обернулся, ничего не заметил. Шорох не прекращался, а лишь усиливался и вскоре из вершины правого бархана стали появляться головы, плечи, торсы, пояса… Около шести рослых человек в белых шароварах и накидках поднялись на верх холма и бдительно стали смотреть в сторону старика, обмениваясь короткими фразами, а потом они спустились.
…Теперь город отдалялся…

Пока не взошло солнце, Фолк смотрел в глиняный, недавно потрескавшийся потолок. Ясные картины домашнего двора возникали в мыслях одна за другой. Словно побывав там вчера, хозяин оазиса переживал впечатления снова.
К полудню он был сам не свой и решил последний раз сходить на охоту, чтобы в дорогу было свежее мясо и просто-напросто убить часы ожидания. Но дичи поблизости не было, а мирно наслаждающихся покоем ориксов Фолк тревожить не посмел. Так и вернулся под вечер, когда солнце уже наливалось пламенной красой; старика ещё не было.
Стало темнеть, потом пришла и прошла ночь, наступило утро, и хозяин оазиса сильно расстроился, но старался сохранять надежду.
Старика не было ни следующим вечером, ни после.

Минул месяц и Фолк стал замечать, что ведро стучится о дно колодца, возвращается наполовину пустым, а озеро всё прозрачнее и прозрачнее, глиняная хижина ещё больше потрескалась, ветер стал горячее. А потом он заболел. Саласская лихорадка – иссушение организма изнутри; болезнь, на которую не существует управы. Фолк не знал о ней, ему было просто плохо, хотелось пить, а воды не было – из озера пить нельзя из-за осевших в нём насекомых; они травят воду, подобно саранче, размножаются до невиданных пределов и заполоняют дно, что ступить потом страшно.
Да какое дело до этих тварей, когда внутри всё сжимается и просит смерти! Фолк не мог контролировать мысли и вспомнил ориксов. Они заменили ему друзей… друзей, но не семью…
Хозяин оазиса сжался на горячем песке и взглянул в ночное небо. Он долго рассматривал мерцающие огни наполовину сощуренными глазами, а потом вдруг в удивлении расширил их. Прямо над ним находилось созвездие дуба — созвездие, которое он наблюдал когда-то с любимой в день рождения их первого ребёнка.
Малюсенькое дитя, бережно укутанное в теплое одеяльце, покойно сопело, а они, обмявшись, лежали на холодном, травянистом холме. Ветер беспокоил черёмуху, срывая с неё листья, и гнал прочь тучи, что грозили дождём с юга. Созвездие дуба блистало на тёмно-синем небосводе и, заметив его, Фолк, широко улыбаясь — всё ещё очень радуясь рождению сына — сказал тогда:
— А ведь мы с тобой как звёзды… Сияем и радуемся в последнее время…
— Разве это плохо?
Ребёнок проснулся и заплакал.
Фолк улыбнулся, забыв на мгновение о боли внутри, а потом его глаза медленно закрылись.

Аладар винил себя за неосторожность и боялся, что Фолк его не примет, обзовёт лжецом, но никак не ожидал увидеть то, что осталось от хозяина оазиса.
Старику осталось лишь вырыть яму и закопать в холодный и промозглый песок кости человека, которого он обнадёжил, совершенно не имея на это права.
Когда Аладар уходил, он не заметил сухую веточку черёмухи и не нарочно засыпал её слоем жёлтого песка. Надеясь на лучшее, старик шёл в сторону города, на этот раз сильно торопясь.